Записки летчика М.С.Бабушкина. 1893-1938

Дневник зверобойной экспедиции

Приехал в Архангельск. Скоро начинается работа по разведке тюленя.

По всей трассе пасмурно. Все же решил лететь.

Сразу под Архангельском попал в туман, резко снизился, но через пять минут кое-как выскочил… Дальше видна новая полоса тумана. Приходится все время лететь на высоте ста метров, а иногда и в пятидесяти метрах от земли. Небо закрыто тучами, изредка идет снег.

Пролетел Зимнегорск – самое плохое место на пути. В этом году нам повезло: туман держится на высоте ста метров. На маяке семья смотрителя подняла красный флаг, нам машут шапками. В ответ я покачал крыльями.

До самого Воронова маяка туман прижимал самолет к воде. «Как найти остров Моржовец?» – эта мысль все время беспокоила меня. Вдруг полоса тумана оборвалась, показалось синее-синее небо и ярко освещенный солнцем остров. Странно ведет себя природа: сначала помучает, что называется, «в пот вгонит», а потом обласкает…

В полете стал пошаливать мотор. Дашь полный газ – перебои. Сбавишь до 1200 оборотов – мотор работает ровно, но машину болтает из стороны в сторону, теряется высота. В общем, самолет в полете непослушный, да и с мотором неблагополучно.

Встречали нас все промышленники. Говорят, что у них прошел слух, будто я нынче не прилечу. Теперь они довольны: за три года совместной работы мы очень подружились.

Грошев весь день возился с мотором, налаживал свечи и магнето. Придется менять радиатор – в нем обнаружена течь.

С большим трудом поставили запасный радиатор. Работали при сильном ветре на морозе. Грошеву все нипочем – он железный человек. Для Севера такие люди – клад.

Утром мороз – 20 градусов по Цельсию. Моржовец кругом обложен туманом, а над островом ясное небо, солнце. Вылетели на разведку морского зверя. Достигли Мезенского залива, но только на обратном пути обнаружили небольшую залежку, очень разбросанную.

В воздухе пробыли 3 часа 35 минут. Мотор работал хорошо.

Странное дело: в этом году я впервые обморозил лицо. Когда рулили к берегу, был боковой ветер до 6 баллов, и за пять минут прихватило обе щеки.

С вечера разыгрался шторм. Буря свирепствовала всю ночь. В полночь к острову поджало льдины со зверем. Услышав рев, промышленники бросились на лед.

Сама природа как бы защищала зверя. Ветер швырял каскады снега. Вокруг все крутилось в бешеной пляске. Охотники пробирались по пловучему льду, зорко следя за новичками, чтобы те не отстали и не потерялись в снежном вихре. В такую погоду погибнуть – пустое дело. На этот раз, вернувшись на берег, не досчитались одного охотника. Где он – неизвестно… Товарищи просят меня слетать на поиски. Выяснилось, что пропавший сильно болел, его не пускали на промысел, задерживали в избушке, но, когда ночью пригнало зверя, охотник не усидел и пошел…

Шторм продолжается. При первой возможности пойду на поиски.

С 7 часов утра погода стала улучшаться. Едва Грошев подготовил самолет, снова появился туман, пошел снег, усилился ветер. Полет пришлось отложить.

Наконец-то погода прояснилась. В 8 часов утра поднялся и пошел к ледоколам. Кругом залежки зверя, промышленники уже подбирают его. Полетел в Мезенский залив – вот где много зверя! Сообщил на суда.

Долго искал потерявшегося человека, но следов не обнаружил. Товарищи думают, что он погиб.

Шторм настолько силен, что сбивает с ног. Лететь нельзя.

В 10 часов утра шторм затих, но уже через час вокруг опять нависла мгла. О полетах нечего и думать. Грошев пошел в моторную работать, просил не отрывать его от дела.

Решили по очереди вставать до рассвета и следить за погодой. Штурман Соколов нынче поднялся в 3 часа ночи, растопил плиту, согрел воду; к половине пятого был готов завтрак, мы напились кофе и стали заправлять самолет. В 7 часов поднялись и произвели разведку.

Погода хорошая. Летал в Койду за мясом и грузом. Вернулись, пообедали и снова вылетели на разведку.

Сегодня летали много. Странно то, что мы около ледоколов зверя не видели, а вечером с кораблей прислали сводку: «Весь день били зверя, завтра предполагаем продолжать промысел на старом месте».

Летали на разведку. Погода неустойчивая. Попытались пробиться между снежными тучами. Это удалось, и весьма кстати: зверя нашли очень много. Сообщили на ледоколы. Настроение замечательное.

В Мезенском заливе держится небольшой туман. Летали на разведку, видели много зверя, но ледоколам будет трудновато подойти к этим залежкам.

В 19 часов 38 минут вылетели на разведку, но из-за тумана ничего не могли разглядеть. Лишь изредка в разрывах облаков видели ледоколы.

Сегодня большая радость: ночью штормовой ветер вынес к Моржовцу льдину, на которой находился пропавший промышленник. Пятнадцать дней он пробыл на льду один. Все считали его погибшим. Я при каждом полете искал, всматривался в льды… Промышленник рассказывает, что 5 марта дважды видел самолет. Мы его не разглядели только потому, что он забрался на торосистый гребень: сверху очень трудно заметить человека, если тени от торосов скрывают его; на ровном ледяном поле мы его наверное увидели бы.

Отделался он благополучно – даже не обморозился, но простужен. Счастье, что ветер дул в сторону острова, а то пропал бы человек. До чего же крепкий народ наши северяне!

Весь день у нас толпятся промышленники: каждому интересно посмотреть на человека, который вышел буквально из могилы.

Низкая облачность. Пробовал прорваться, но безрезультатно: весь Мезенский залив закрыт туманом. Шли обратно бреющим полетом.

После полудня немного прояснилось. Вылетел в Мезенский залив, но все закрыло облаками, местами шел снег. Облетал западную часть залива, зверя не нашел и вернулся на Моржовец.

Когда нет зверя, настроение паршивое: как будто бросил дело на полпути…

Облетал большой район – прошел к Поною, Сосновцу, Кедам и вернулся на Моржовец. Вылезаю из самолета, смотрю – из мотора идет вода. Оказывается, у водяной помпы отломился патрубок, при посадке он отошел, и вся вода вытекла. Хорошо, что это случилось не в полете: пришлось бы садиться на льдину и плавать… Но все обошлось благополучно.

Погода нелетная: шторм, туман, снег.

Наконец-то выдался денек – ясный, солнечный! Зверь массой лезет на лед. Нашли одну большую и несколько малых залежек, сообщили по радио ледоколам.

Утром, хотя погода была неважная, слетал в Койду и доставил туда промышленника, который все время после спасения жил у нас. Он окончательно выздоровел.

Сегодня зверя уйма, но ледоколы плохо продвигаются к залежкам.

Произошел перелом в погоде. С каждым днем она становится все лучше. Летал на разведку.

Ледоколы вчера неудачно подошли к зверю, и большая часть зверя слилась бесследно. Кое-какую добычу взяли «Седов», «Малыгин» и «Русанов». А «Сибиряков» и вовсе прошел мимо залежки – заметил ее слишком поздно.

У меня дело плохо: вчера вошел в азарт, во всю мочь орал, куда надо итти кораблям, и простудил горло. Началась сильнейшая ангина. Не знаю, как выцарапаюсь. Жаль упускать время – сейчас самый разгар разведок.

Чувствую себя лучше. Полетел искать зверя. В Мезенском заливе, недалеко от ледоколов, удалось обнаружить колоссальную залежку. Суда спешно направились к ней.

Вечером получил сводку с «Малыгина»: корабль подошел к указанному району, но зверя пока что не видно.

«Малыгин» сообщил, что открытая нами залежка обнаружена. Промышленники возьмут изрядную добычу.

Погода нелетная, разведок не делал.

В 14 часов поднялся в воздух. Пробившись через два ряда облаков, нашел наши корабли. Они сильно зажаты льдами; поблизости большая залежка зверя, но взять его пока не удается.

Указал судам направление, следуя по которому они смогут выйти из тяжелых льдов.

Удивительная погода! У нас над Моржовцем чистое небо, сияет солнце, а над судами низкая облачность, временами идет снег, видимость плохая.

В полдень вылетел искать проход для ледоколов. На пути заметил залежку. Затем направился к «Сибирякову». Возле него есть маленькая трещина; при отливе он сможет вырваться из сжатия и сразу же возьмется за промысел, благо зверя много.

Федор Иванович решил сменить мотор, который переработал свой срок. Тем временем я сумею как следует подлечить свое горло.

Нынешний год очень труден для промысла. Капитаны говорят, что не помнят такого тяжелого льда в этих районах. Он сильно жмет корабли. «Русанову» изрядно помяло бока.

Погода тихая, теплая, но туман. Грошев занят установкой нового мотора.

Весь день прошел за сборкой мотора; вчера при пробе он капризничал.

Новый мотор определенно не годится. Что же смотрят наши работники, когда закупают оборудование за границей?!

Придется отремонтировать прежний мотор и закончить этот сезон на «старике».

Ремонт и сборка закончены. Ждем, когда утихнет ветер.

Ходил на берег смотреть, нет ли в прижатом льду серки (молодого тюленя); он обычно в это время появляется у Моржовца.

Слетал в Койду. Мотор можно считать годным для разведок над морем.

Корабли все еще зажаты. Рано утром поднялся на разведку.

Капитаны просили снабдить суда свежими продуктами. Моряки подготовили ледяное поле для посадки. Я прилетел туда и доставил двести пятьдесят четыре килограмма консервов и десять килограммов табаку.

Все вышли встречать наш самолет. Пока мы разгружались, налетел снежный шквал. Пришлось ждать улучшения погоды. К счастью, шквал был непродолжительным, и через два с половиной часа мы вернулись на Моржовец.

Возле «Сибирякова» есть большая льдина, удобная для посадки. Решили доставить туда продукты для промышленников.

В этом году особенно ясно видно, какую огромную пользу приносит самолет и на разведке зверя и по связи с ледоколами. Не будь самолета, промышленникам пришлось бы очень туго без продуктов.

Правда, садиться на пловучие льдины рискованно, но зато мы приобретаем хороший опыт.

Весь день занимался «транспортными операциями»: возил на суда консервы, сахар, табак.

С «Сибирякова» доставил в Койду заболевшего промышленника.

21 апреля после обеда летчик Иеске с механиком вылетел на разведку зверя. Я предупредил, чтобы они не забирались слишком далеко. Вскоре на горизонте появились облака, ветер усилился до 5 баллов. На остров налетел снежный шквал.

Я побежал на радиостанцию и стал слушать. Самолет передавал ледоколам:

«Мы попали в туман, пробиться нельзя, запросите Моржовец, какая там видимость».

Мы сейчас же сообщили судам:

«На Моржовце сильная пурга, ничего не видно, передайте самолету, что Бабушкин у телефона, слушает разговор. Пусть пробиваются или к Кие, или к Терскому берегу».

Когда перешли на прием, сразу же услышал, как с ледокола передавали на самолет мои слова.

Потом с самолета ответили:

«Все поняли, говорим для Бабушкина: мы находимся над землей Терского берега, идем к реке Поною».

Больше мы ничего не разобрали.

Только сегодня они вернулись на Моржовец. Выяснилось, что самолет сел удачно у Терского берега, но поблизости не было никакого жилья, и ребятам пришлось провести две ночи в машине. Обогревались они у костра. Жгли доски и бревна из ловушек для песцов. Леса там, конечно, никакого нет, вокруг – мертвая тундра, мох и камень, покрытые снегом. Чтобы самолет не задувало снегом, машину защитили досками и лыжами.

Хорошо, что все окончилось благополучно. Из этого полета мы извлекли такой урок: на случай вынужденной посадки у Терского берега необходимо иметь там бензин и запасную базу.

«Седов» пробивается к залежкам зверя. Ветер переменился и, наверное, разгонит лед в Мезенском заливе.

К вечеру немного прояснилось. Слетал к «Седову» и сообщил, как лучше подойти к зверю.

На Моржовце началась весна, тает снег. Сегодня устроили баню.

Утром летал на разведку. Нашел еще две новые залежки, указал их «Седову».

К вечеру погода испортилась. Начался период ненастья; придется сидеть и отдыхать.

С «Седова» передали:

«Подошли к зверю, выпустили стрелков, промысел идет успешно».

С утра навис туман, потом пошел мокрый снег. Конечно, о полетах нечего и думать.

Завтра праздник – 1 мая. В Москве, вероятно, уже тепло, а здесь зима.

Поднимаем над зданиями красные флаги.

Туман, низкая облачность. Досадно. Для разведки на промысле нам дорог каждый день, даже праздничный.

Пробовал слетать на поиски зверя, но облака так прижали, что пришлось повернуть домой.

Погода нелетная, а воздушная разведка требуется дозарезу: надо отыскать во льдах проход для кораблей, найти зверя.

Во время разведки указал судам наиболее удобный проход к зверю. «Малыгин» сообщил, что подошел к залежке и готовится высадить стрелков. «Русанов» и «Сибиряков» тоже подобрались, но зверь там оказался очень чутким и слился.

Зверобойный сезон подходит к концу, промышлять стало трудно: тюлень очень пугливый.

Утром я с воздуха разглядел, что наш «Малыгин» стоит у большой залежки, и понадеялся, что малыгинским стрелкам удастся набить много зверя. Но увы! При новом полете оказалось, что от залежки ничего не осталось – зверь скрылся.

По всему видно – подходит конец работе. Многие береговые промышленники уже вернулись домой.

С «Ломоносова» передали:

«Есть небольшая залежка, выпустили охотников».

Летал на разведку в Мезенский залив. Там стоят все четыре ледокола, промышленники подбирают набитого зверя. Указал им новые залежки и отправился на Моржовец.

Надо беречь мотор и зря не летать. В последние дни промысла ценна каждая воздушная разведка.

«Ломоносов» с одной залежки, казавшейся совсем маленькой, взял тысячу голов зверя!

Тепло, снег сильно тает, взлетать очень тяжело. К вечеру даже ходить стало трудно: проваливаешься в снег по колено, а внизу – вода.

Летать опасно: можно сломать лыжи или (что еще хуже) скапотировать.

Посмотрим, что будет завтра.

Хорошего мало! Снег таял всю ночь. Подъем невозможен.

Снег превратился в жижу. Местами образовались озерки. Сделали попытку облегчить машину и взлететь с минимальным количеством бензина. Оторвался удачно пошел над морем. Лед сильно разредило, зверя не видно.

Итак, кончается «зверобойка». Полеты прекращены.

За три месяца я сделал восемьдесят семь вылетов и пробыл в воздухе 142 часа 17 минут. Горючего израсходовал 8 640 литров, а смазочного – 213 килограммов. Вынужденных посадок не было.

Четвертый год моей работы на промыслах[4]

Уже четыре года самолет обслуживает зверобойные экспедиции в горле Белого моря. Прошло время, когда нам, летчикам воздушной разведки, приходилось завоевывать доверие охотников-промышленников на берегу и на кораблях, доказывать пользу применения самолета.

С каждым сезоном открывались все новые возможности использования самолета. Уже в 1926 году, когда здесь впервые была применена воздушная разведка, стало ясно, что этот метод войдет в практику. Мы искали гренландского тюленя, сообщали судам о залежках, сулящих богатую добычу. Но это не все. В следующем, 1927 году самолет использовался не только для разведки зверя: во льдах отыскивались пути для прохода судов, велось наблюдение с воздуха за льдами и течениями в горле Белого моря, началась аэрофотосъемка залежек.

Годом позже самолет обслуживал не только суда, но и береговых промышленников. Они тоже получали сведения о залежках гренландского тюленя.

Спасение ряда промышленников окончательно покорило сердца охотников-северян. Унесенные штормовым ветром в открытое море, люди нередко плавали на льдине без пищи несколько дней. На берегу их считали погибшими. Летчикам обычно удавалось найти полузамерзших людей. С самолета им сбрасывали продовольствие, теплую одежду, дрова и несколько килограммов керосина для разжигания костра. Это давало промышленникам возможность продержаться еще несколько дней. По указанию самолета, к ним пробивались суда, принимали их на борт, врачи оказывали медицинскую помощь. Так авиация спасала людей.

Мы приобрели среди местного населения много истинных друзей.

Аэрофотосъемка залежек гренландского тюленя – новое дело; впервые она применена в СССР. Фотосъемка с воздуха дала возможность нашим ученым выяснить количество гренландского тюленя в горле Белого моря в разные сезоны охоты и установить планомерное ведение зверобойного промысла.

Нынешний год по метеорологическим и ледовым условиям был исключительно тяжелым. Корабли с трудом продвигались во льдах. В начале апреля, когда суда должны были уйти в Мурманск, чтобы сдать добытого зверя и пополнить запасы продовольствия, пресной воды и угля, сильные ветры нагнали массу льда. Корабли в течение трех недель были зажаты льдами.

Запасы продовольствия и угля иссякали, а надежды на скорое освобождение из льдов не было. На судах находилось около пятисот моряков и охотников. Им оставалось питаться только мясом гренландского тюленя… Но это еще полбеды. Что будет, если выйдет весь уголь? Остановятся машины, корабли окажутся во власти льдов и течений…

Вот тут-то и пришел на помощь самолет. Продукты нашлись на острове Моржовец и в селе Койда.

Нам, правда, приходилось немного рисковать, садясь на пловучие льды возле кораблей. Но зато как повеселели люди, увидев, что налажена живая связь с материком!

Когда мы снабдили всех продуктами на неделю, капитаны попросили:

– Нельзя ли привезти табачку – тогда дело будет совсем в шляпе!

Эту просьбу мы тоже исполнили.

Мы знаем, что нашу маленькую, но полезную работу люди ценят. Промышленники-поморы, храбро борющиеся с природой, благодарны нам. Эти люди, очень скупые на слова, говорят:

– Навсегда будете нашими друзьями…

Вот почему каждой весной, расставаясь с ними, испытываешь некоторую грусть, а вернувшись в Москву, с удовольствием думаешь: в феврале снова полечу на промысел. И вспоминаются задушевные беседы с этими простыми, суровыми, но сердечными людьми.

Летом Михаил Сергеевич, как обычно, работал по заданиям Гражданского воздушного флота, занимался аэрофотосъемкой, летал линейным пилотом, возил пассажиров на самолете «К-4» по маршруту Москва – Харьков и Москва – Ташкент, на самолете «ПС-9» – по маршруту Москва – Казань.

Но в январе-феврале, когда на далеком юге наступала весна, он неизменно улетал на Север. Разведка гренландского тюленя в горле Белого моря стала его постоянной специальностью. Только в 1931 году Михаил Сергеевич пропустил сезон «зверобойки». На следующий год он вернулся к любимому делу. Весна 1933 года снова, уже в седьмой раз, застает его на Моржовце.

В эти годы М. С. Бабушкин внимательно следил за развитием полярной авиации. В его архиве мы нашли любопытную таблицу-хронологию успехов авиации на Севере.

Самолет был в экспедиции «Таймыра» и «Вайгача». Кажется, не летал.

Летал Нагурский над Новой Землей.

Полеты Чухновского в Карском море.

Начал летать на Моржовце.

Полет Кошелева на остров Врангеля.

Спасение Нобиле.

С этого года начались систематические полеты для разведки льдов в Карском море и проводка судов.

В Карском море уже работало три самолета.

В бассейне Енисея – разведки с лесоизыскателями. Осмотрели восемь миллионов гектаров.

Полеты на Чукотку, остров Врангеля, Таймырский полуостров и на Северную Землю.

Создано Главное управление Севморпути.

Начали работать зимой. На зимовочных базах изучают состояние льда.

В 1932 году ледокольный пароход «Александр Сибиряков» прошел за одну навигацию Северный морской путь. Этим рейсом была окончательно доказана возможность эксплоатации кратчайшей морской трассы, пролегающей вдоль северных берегов Евразии и соединяющей советский Дальний Восток с портами на Крайнем севере Европейской части СССР.

По предложению товарища Сталина, при Совнаркоме СССР было создано Главное управление Северного морского пути. Начальнику Главсевморпути О. Ю. Шмидту было поручено в 1933 году повторить сквозной поход на товаро-пассажирском пароходе ледокольного типа «Челюскин».

После зверобойной кампании М. С. Бабушкин прибыл в Архангельск.

– Хотите итти в экспедицию на «Челюскине»? – спросил его О. Ю. Шмидт при первой же встрече. – На судне будет самолет.

– Конечно, хочу! – сразу же ответил Бабушкин.

Об этой замечательной экспедиции рассказывают многочисленные статьи, заметки, письма М. С. Бабушкина, сохранившиеся в архиве.

«Глаза корабля»[5]

Если мы назовем самолет «глазами корабля», это отнюдь не будет преувеличением. Самолет, вылетая с парохода, в течение двух-трех часов может разведать состояние льдов на пути корабля. Это дает возможность капитану с уверенностью решить вопрос, куда итти и где задержаться, чтобы выждать лучших условий для прохода судна. Кроме разведки, самолет может выполнять и ряд других функций: поддерживать связь с материком, с судами, затертыми во льдах, перевозить на материк больных и обследовать близлежащие острова, если к ним нельзя подойти на пароходе.

Эти соображения и привели к тому, что в 1933 году, при вторичном походе Северным морским путем во Владивосток через Берингов пролив, на пароход «Челюскин» был погружен самолет для разведывательных полетов.

Для «Челюскина» выбрали самолет-амфибию «Ш-2». Этот самолет впервые отправился в полярное плавание. В собранном виде он помещался на носу, его легко было спустить на воду и так же легко и удобно поднять с воды на палубу. Подготовка к полету требовала не больше часа.

В Мурманске, испытав «Ш-2» в воздухе, мы погрузили его на борт «Челюскина» и вышли в море.

22 августа в северной части Карского моря «Челюскин» остановился во льдах. Я получил распоряжение приготовить самолет к разведке.

Со мной в качестве наблюдателя должен был лететь капитан Воронин. Воронин – лучший капитан-промышленник, ежегодно берущий рекорды по добыче зверя. Выйдя в июле 1932 года из Архангельска, чтобы провести ледокол «Сибиряков» Северным морским путем, он возвратился обратно в Архангельск в мае 1933 года прославленным на весь мир капитаном-полярником.

Мы ежегодно встречались с ним на зверобойке, и все же в разговорах с Ворониным я всегда чувствовал в нем какое-то неверие в силу самолета, чувствовал нежелание признать ту решающую роль, какую сыграл самолет в увеличении добычи зверя и улучшении техники промысла.

Когда пилоты предлагали ему подняться в воздух, он всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы отказаться. И я понимал, что происходило это отнюдь не из боязни.

Этот человек с детства плавал на пароходах – если можно так выразиться, сросся с пароходом. Но полеты в Арктике он считал детской забавой…

И этого-то человека мне предстояло посадить на самолет и, грубо выражаясь, обработать.

О необходимости привлечь Воронина к полетам я думал и раньше, зная, что никто лучше самого капитана не увидит и не учтет расположение льда. Мне важно было изменить его отношение к авиации, показать ему всю ценность, всю силу самолета, заставить его признать, что самолет – это действительно «глаза корабля».

В 18 часов я сделал пробный полет. Мы держались в воздухе двадцать пять минут. Мотор работал хорошо.

Сажусь на воду, навстречу отплывает от парохода моторная лодка. Я издали вижу стоящего в ней во весь рост капитана Воронина. Лодка подходит. Я останавливаю мотор.

Механик перебирается на нос самолета для запуска мотора. Владимир Иванович садится на его место.

Я незаметно наблюдаю за ним. Он очень сосредоточенно все осматривает, меня как будто не видит. Даже по лицу заметно недоверие к моей маленькой, хрупкой машине.

Заработал мотор. Даю сигнал убрать лодку, поворачиваю самолет на старт и включаю полный газ. В течение минуты перед нами завеса из мелких брызг, потом все спокойно – мы в воздухе.

Воронин не отрываясь смотрит на развернувшуюся внизу панораму.

Я делаю круг и беру заранее намеченное направление. Под нами причудливо расположенные колоссальные площади льда, среди них вьются змейками черные полосы чистой воды.

Капитан пристально вглядывается в льды. Мы уже идем против ветра сорок минут. Капитан делает знак повернуть обратно. Я поворачиваю, и через тридцать пять минут мы садимся около парохода.

Войдя на палубу «Челюскина», капитан протягивает мне руку, и по тому, как он жмет ее, я понимаю, что победа за мной.

И я не ошибся. Через несколько минут он с горящими глазами рассказывал, как великолепно, что на «Челюскине» имеется самолет. И как страстный охотник-промышленник сейчас же добавил:

– Вот бы мне так пролететь над залежкой! Я бы знал тогда, как лучше к ней подступиться.

С этого дня все разведывательные полеты я совершал, имея на борту самолета наблюдателем капитана Воронина. Владимир Иванович стал одним из самых горячих поклонников авиации.

Как-то раз он сказал, что если бы был помоложе, то стал бы учиться летать. И сына своего он решил направить в школу авиации.

25 августа в районе острова Уединения я снова вылетел, имея на борту начальника экспедиции Отто Юльевича Шмидта и его помощника Ивана Александровича Копусова. Было решено обследовать с самолета остров Уединения, снять и зарисовать его контуры. Отто Юльевич удачно заснял остров «лейкой». Потом Я. Я. Гаккель, геодезист экспедиции, переложил снимок на карту, использовав для уточнения местоположения острова астрономические пункты, имеющиеся на нем.

После этого полета мы двинулись к Северной Земле. Через двое суток разводья стали отклоняться на север. Решено было произвести разведку. Спустили самолет, и в 12 часов я с капитаном Ворониным поднялся в воздух.

Летели мы по направлению к Северной Земле.

Перед нами тянулись колоссальные поля многолетнего льда. Пройти было невозможно. Не будь самолета, пришлось бы потерять много дней в бесполезных поисках прохода. За это время переменившимся ветром нагнало бы льды, и путь для отступления был бы отрезан.

В районе островов Скотт-Гансена мы попали в какой-то ледяной мешок. Спустили самолет. Было это 30 августа. Температура начала понижаться. При подъеме брызги замерзали, очки покрылись льдом – пришлось снять их. Без очков взлет был очень труден. Соленая вода заливала глаза. И только через несколько секунд стало легче. Мы были в воздухе.

Сейчас же стала видна небольшая перемычка, которую «Челюскин» мог свободно пробить. Дальше море было свободно от льдов.

Возвратились обратно, сели и через три часа хода во льдах пошли чистой водой.

13 сентября льды снова начали уплотняться. В районе губы Нольде мы выбрали небольшой плес чистой воды, спустили самолет и снова вылетели на разведку.

Перед нами тянулись льды – и чем дальше, тем плотней и плотней. Наметили проход и решили, что суток через двое придется еще раз слетать на разведку.

15 сентября в районе мыса Якан вышли на плес, чистый от льда, шириной километра в полтора и длиной в два километра. Остановились. К нам с мыса Северного вылетел самолет «Н-4».

Отто Юльевич полетел на самолете «Н-4» на остров Врангеля и взял с собой будущего начальника острова. Через час снова появился самолет и, сделав круг над пароходом, сел. Товарищи поднялись на палубу. Мы спросили их, есть ли проход во льдах дальше к мысу Северному. Они сообщили, что в пределах видимости сплошной лед, но летели они около берега и невысоко.

Пришлось лететь мне. Со мной полетел капитан.

Спускаю машину. На воде мой самолет в сравнении с трехмоторным «Н-4» выглядит воробьем. Небо чисто. Все залито солнцем. На горизонте, там, где должен быть остров Врангеля, высятся снежные горы. Мы поворачиваем к ним, и через час полета перед нами остров Врангеля.

Время дорого, надо искать проход для «Челюскина». Быстро поворачиваем к мысу Северному. Лед очень плотен – к острову Врангеля с южной стороны подхода нет. Придется итти по кромке в Берингов пролив, а оттуда попытаться подойти к острову с восточной или северовосточной стороны.

Вернулись к «Челюскину» и через тридцать минут тронулись дальше.

Начались заморозки. Появился молодой ледок. Продвигаться становится все трудней. Мы идем в районе мыса Ванкарем.

Лед сильно сплотило. «Челюскин» с трудом продвигается вперед; все трещины направлены к северу.

Утром 19 сентября капитан пробивался к небольшой, лежащей впереди полынье. По краям полыньи – молодой лед толщиной в два сантиметра. К середине он постепенно сходит на-нет, и самая середина полыньи шириной в семь-восемь метров свободна от льда.

Спустили моторную лодку и разломали молодой лед. Его сдуло ветром в сторону. Потом я летал в разведку. Это был последний полет с воды.

Поднявшись в воздух, мы увидели две полосы битого льда, идущие на север. Полосы имели очень небольшие щели. К тому же эти щели уже затянуло молодым льдом. Дальше лежал плотный, сильно сторошенный лед. А еще дальше, через десять-пятнадцать миль, виднелась чистая вода.

Капитан наметил одну из полос разреженного льда для прохода, и самолет повернул назад. Но продвинуться «Челюскину» не удалось. К 12 часам дня подул сильный северо-западный ветер, погнал льды на берег, началось сжатие. Пошел сильный снег. Мы снова остановились.

Нас стало дрейфовать к берегу и занесло к Колючинской губе. Теперь уж подниматься с воды нельзя было. Море вокруг сплошь покрылось льдом. Нужно было искать аэродром на льду и переходить на лыжи.

Но где найти такое поле?

Я работал во льдах уже несколько лет, но такого ледяного хаоса не видел ни разу. Все изломано, все исковеркано, по льдинам и ходить трудно, а о том, чтобы взлететь с них, нечего и думать. Расчистить площадку невозможно: ее немедленно разломало бы – лед двигался непрерывно. Пришлось сидеть и ждать. Летная группа срочно переквалифицировалась и встала в ряды кольщиков льда, помогая «Челюскину» выбраться на чистую воду.

Потом ветер переменился, льды разорвало, и корабль снова стал пробиваться вперед.

И вот, когда «Челюскин» почти был у цели – в Беринговом проливе, сильным течением его отбросило далеко на север.

Выбраться самим из ледяного поля, в которое мы вмерзли, не было никакой надежды.

Попытался к нам пробиться ледорез «Литке». Для него прежде всего и потребовалась разведка.

В нашем распоряжении осталось два дня. Расчистили полосу льда шириной в шестьдесят метров и длиной в двести метров. Для моего самолета этого должно было хватить.

17 ноября приготовили самолет, и я попытался подняться один, облегчив машину до предела.

Даю полный газ. Вот-вот самолет оторвется. В это время сдали две свечи.

Самолет провалился и задел лыжей за ропак. Мгновение – и самолет, распластанный, уже лежал среди беспорядочно нагроможденных льдин.

Последняя надежда рухнула. Ледорез от нас ушел.

Мы осмотрели самолет. Он был испорчен, но не безнадежно. С помощью плотников, которые должны были ставить дом на острове Врангеля, удалось восстановить самолет, и в конце ноября мы снова имели исправную машину.

Воспользоваться ею пришлось только после гибели «Челюскина».

Зимовка неизбежна

Марии Семеновне Бабушкиной с борта «Челюскина». Близ берегов Аляски, у мыса Хоп

16 ноября 1933 года

Наконец представился случай послать тебе письмо. По радио многого не скажешь: приходится экономить энергию, и каждый из нас может отправить лишь одну радиограмму в месяц размером в пятнадцать слов.

Я уже сообщал тебе о том, что нам придется зимовать. Мы застряли и, кажется, крепко. Вырваться нет надежды. Будем ждать весны.

В двадцати пяти милях от нас сейчас находится ледорез «Литке». Он пришел к нам на помощь, но надежды на него слабые: ледорез сам сильно пострадал. Мы хотим, чтобы «Литке» подошел к нам хотя бы миль на пять – тогда можно будет перевести на него лишних людей для отправки во Владивосток. С ними я собираюсь отправить это письмо.

Завтра утром лечу на разведку. Возле «Челюскина» мы расчистили площадку, но она такая маленькая, что я не уверен, можно ли будет подняться.

Мне очень жаль огорчать тебя этим письмом. Но что делать! Наше плавание зависит теперь от стихии. Ты не грусти. Я тоже сильно скучаю по дому, но мне еще тяжелее будет, если я узнаю, что ты грустишь.

Недавно Шмидт предложил мне выехать с отправляющейся группой. Но разве я оставлю здесь товарищей в такую трудную минуту без самолета! Я категорически отказался вернуться на материк раньше, чем наше судно закончит поход.

Хотелось бы узнать, как там дома? Как птенцы себя чувствуют? Фотографии твою и ребят я повесил над столиком в каюте и, ложась спать, желаю всем вам спокойной ночи.

Как только станем на зимовку, я займусь изучением немецкого языка. Передай ребяткам, что вызываю их на соревнование. Приеду домой, пусть говорят по-немецки, иначе подарков не получат.

Сейчас 12 часов ночи. Утром надо лететь. Письмо допишу завтра. Поцелуй ребят…

Марии Семеновне Бабушкиной с борта «Челюскина». Чукотское море, на траверзе мыса Сердце-Камень

22 декабря 1933 года

Дорогая моя! Собирался я продолжать письмо к тебе на другой день, а взялся спустя месяц…

Сегодня последний короткий день. Помнишь, мы много с тобой говорили о полярной ночи – какая она… В нашем районе настоящей полярной ночи не бывает. Правда, мы и солнца не видим, но дневной свет у нас есть, его достаточно даже для полетов.

День сейчас длится от 10 до 13 с половиной часов. В это время можно читать.

Последний мой полет на ледовую разведку не удался: площадка оказалась слишком малой, на взлете сдали свечи, и я повредил машину.

Теперь она отремонтирована общими силами и снова готова к полетам.

Завтра мы отправляем с парохода лишних людей. Нам не удалось проскочить в Тихий океан (хотя он был очень близок!), и теперь зимовка неизбежна. Во время дрейфа мы соберем богатый научный материал.

Если у тебя возникнут какие-либо трудности, телеграфируй мне: телеграммы к нам доходят, хотя и с большим опозданием.

Сейчас провели получасовое собрание с товарищами, которые идут пешком по льду на материк. Некоторые из них от мысли о возвращении домой повеселели, а то ходили «киселями» и хныкали.

Я очень скучаю, дорогая моя! Надеюсь, что летом мы с тобой увидимся и отдохнем.

Как идут занятия у ребяток? Я думаю, что они не будут меня огорчать.

Расцелуй их за меня. Скажи, чтобы прислали мне телеграмму, как учатся.

Передай привет всем знакомым…

Михаил

Искатели аэродромов[6]

Начались сильные морозы, пурга и метели. Конец декабря. Льды все еще цепко держат нас в своих железных объятиях. Если прежде была еще какая-нибудь надежда вырваться из льдов, то теперь об этом и разговора быть не может. Раньше весны и думать нечего о каком-либо продвижении.

Значит, зимовка.

Начальнику экспедиции становится ясным, что пора освободиться от лишних людей на корабле. А лишних для зимовки много. Необходимо высадить на берег женщин и детей, больных и слабых, оставить лишь самых необходимых работников для обслуживания корабля и весь научный состав экспедиции. Всего на берег намечено отправить сорок человек[7]. Единственная возможность доставить их на материк – это самолеты, но самолетам нужен аэродром.

Вот в этом и заключался весь вопрос: где найти площадку, чтобы оборудовать аэродром? Дело в том, что лед Чукотского моря не похож на льды других морей Северного ледовитого океана. Достаточно любой перемены ветра, и от гладких ледяных полей остаются груды нагроможденных льдин. Иногда такие нагромождения располагаются по линии сжатия и тянутся мощной грядой до пятнадцати метров высотой на протяжении нескольких километров. Ветер рвет и ломает эту цепь.

Новая передвижка льдин – и снова непроходимый ледовый хаос.

В районе, где зажало «Челюскина», было особенно хаотическое состояние льдов. Все же Отто Юльевич позвал меня к себе в каюту и, ознакомив с планом переброски людей на берег, предложил найти подходящее место для постройки аэродрома.

На другой день, осмотрев в бинокль с капитанского мостика местность, я отправился на лыжах искать площадку.

На лыжах… Чтобы представить себе удовольствие путешествовать по льдам на лыжах, нужно знать, что такое торосы.

Торосы – это обломки льда, нагроможденные друг на друга. Но обломок обломку рознь. Есть торосы, которые поражают своей массивностью. Вы невольно останавливаетесь в восхищении, любуясь лежащей перед вами хрустальной горой многолетнего льда весом в сотни тонн. Какой же силы должно быть сжатие, если вот такой «кусочек» вышвыривается на поверхность льдины?!

Еще большее впечатление производит само сжатие, когда льды приходят в движение и на ваших глазах из громоздящихся друг на друга обломков образуется колоссальный ледяной вал. Он медленно, но неотвратимо движется на вас. Оглядываешься по сторонам, затаив дыхание, подстерегаешь грозящую опасность и чувствуешь себя ничтожной пылинкой. Что противопоставить этому грозному движению валов?

Такое чувство особенно остро, когда сжатие застает человека вдалеке от коллектива. Мне это хорошо знакомо. Я не раз попадал в такое положение – один в нескольких десятках метров от парохода.

Совершенно иное ощущаешь, когда ты в большом коллективе. В коллективе всегда находишь силу единения, поддержку у своих товарищей, хотя они так же беспомощны, как и ты. Живые голоса, шутки, смех бодрят и отвлекают от мысли об опасности.

Итак, я иду на лыжах, ищу аэродром. Несмотря на торосы, ходить зимой по льду легче всего на лыжах. Зимой здесь выпадает глубокий снег: он очень затрудняет ходьбу по торосистому льду. Иногда проваливаешься по пояс в снег между глыбами льда и, выбираясь из ям, быстро утомляешься. На лыжах хотя и трудно перебираться через большие нагромождения, зато не проваливаешься и идешь хорошо.

Я направился на юг от «Челюскина». Там несколько дней назад были большие разводья, потом они замерзли и, возможно, уцелели. Это была бы удача. Мои предположения оправдались. В двух километрах от парохода я наткнулся на небольшое поле. Если слегка расчистить его, то можно получить полосу шириной в сто пятьдесят и длиной в пятьсот пятьдесят метров. При аккуратной посадке здесь можно принять самолет, если безветрено или ветры дуют вдоль полосы.

Ничего другого, более подходящего не оказалось. Что же делать? Я измерил толщину льда. Она оказалась не совсем еще достаточной. Для приема самолета надо не меньше тридцати пяти сантиметров, а тут был лишь двадцатисантиметровый лед.

Я вернулся на корабль, рассказал о результатах своих поисков. Решили подождать, пока сильнее промерзнет поле, – тогда и приступим к расчистке.

Увы, расчищать не пришлось: через два дня подул южный ветер, и площадку разломало. Мы особенно не печалились. Во-первых, сама площадка была очень уж ограничена, а во-вторых, южным ветром растащило лед, и появились очень большие озера чистой воды. Стояли сильные морозы; я надеялся, что эти плесы покроются гладким льдом и тогда у нас будет отличный аэродром. Так оно и случилось.

Ветер был очень незначительный, а потом и совсем стих. Через три дня я отправился на разводья. Они были в трех километрах от корабля. Подхожу ближе и сам себе не верю: передо мной раскинулось ровное-ровное поле километра в два длиной и метров семьсот шириной. Я взял пробу. Толщина льда была уже пятнадцать сантиметров. Спешу скорей на пароход сообщить радостную новость: у нас есть теперь готовый аэродром, на который, как только подмерзнет, можно принять целую эскадрилью.

Каждый день я наблюдал, как происходит намерзание льда. Тут и начались мои терзания.

Толщина льда дошла уже до тридцати сантиметров. Однажды утром прихожу… О, ужас! Поле разорвано. В восточной его стороне появилась трещина. Встревоженный, я обежал все поле, промерил и успокоился. Ничего, все же остался аэродром 800x300 метров.

Начинаю следить дальше. Вот уж толщина льда сорок-пятьдесят сантиметров. Давно можно принимать самолеты. Но тут другая беда: погода испортилась, на материке пурга, туманы. День очень короткий, летного времени в сутки всего четыре часа.

Погода с каждым днем ухудшается. Подули норд-осты. Лед пришел в движение. Метет так сильно, что в десяти шагах заблудишься.

Что делается с аэродромом? Вот что больше всего беспокоит.

Через неделю начинает стихать, уже не так сильно метет; можно отправляться поглядеть площадку. Утром на скорую руку завтракаю и спешу в путь. С трудом отыскиваю проложенную мной дорожку. Забираюсь на первый ледовый вал, всматриваюсь в ту сторону, где должен быть аэродром. Его нет! Место неузнаваемо. Моей площадки как не бывало.

Надо снова искать. Возвращаюсь на судно с печальными вестями. На совещании 10 февраля решаем, что необходимо иметь не одно, а несколько подходящих полей. Если одно поломает, можно будет воспользоваться другими.

На поиски площадок направили хороших лыжников. Разбили весь окружающий нас участок льда на секторы и в каждый сектор послали по два человека с таким расчетом, что пять миль они пройдут по прямой, потом три мили в сторону и затем возвратятся на пароход.

Пришлось срочно приступить к подготовке кадров «изыскателей аэродромов». Я проинструктировал товарищей, рассказал, что от них требуется, и 11 февраля все мы двинулись.

Со мной пошли в южном направлении капитан Воронин и бортмеханик.

Мы обошли большой район и наметили несколько площадок. Первая – в двух километрах на юго-восток. Мы подсчитали, что потребуется сто двадцать человеко-дней для ее расчистки. Вторая требовала восьмидесяти человеко-дней. Третья более всего нас обрадовала – она в пяти километрах на юг, длиной в восемьсот метров и шириной в четыреста, вся из гладкого, крепкого льда. Для приведения площадки в порядок требовалось лишь пятьдесят-шестьдесят человеко-дней.

К вечеру собрались все участники разведки. Оказалось, что только найденные нами площадки более или менее удачны. Больше вокруг нет ничего, все поломано и смято.

Беседы в каютах[8]

Я был назначен начальником летного отряда. На материк я должен был перелететь с первым самолетом и там приняться за работу.

Надо было срочно подготовить «заместителя по изысканию аэродромов». Было ясно, что моим товарищам много придется поработать над этим делом: аэродромы в Чукотском море недолговечны. О том, что в ближайшие дни неминуема катастрофа, никто, конечно, и не подозревал.

О серьезности положения можно было лишь догадаться по грозному виду окружающих льдов. Однако все мы тогда еще надеялись, что «Челюскин» выдержит ледовое сжатие. И все же, по распоряжению начальника экспедиции, спешно, но без всякой паники готовились аварийные запасы.

Как всегда бывает в экспедициях, собираясь в каютах, мы подолгу беседовали о дальнейшей участи корабля, вспоминали славных полярных исследователей – наших предшественников. Называли имена Нансена, Амундсена, говорили о попытках Пири достичь Северного полюса…

В эти дни в лагере челюскинцев возникла мысль о полете на Северный полюс. Мы говорили о том, что машины для этого у нас найдутся. Базой для полета к полюсу сделать Землю Франца-Иосифа, один из ее северных островов. Построить здесь хорошую гостиницу, слетать на полюс, совершить посадку, водрузить там красный флаг, а потом регулярно возить туристов.

– Фантазия из отдаленного будущего, – заметил кто-то.

– А может быть, и не из очень отдаленного, – задумчиво произнес штурман «Челюскина» Миша Марков.

– А чем плоха идея? – шутливо вмешался я. – Свезем наших туристов на полюс, пусть посидят там недельку, посмотрят окрестности, погуляют, а потом прилетят назад в гостиницу на Земле Франца-Иосифа. Только гостиница там должна быть первоклассная…

– Мысль у Михаила Сергеевича неплохая, но цель неверна, – поправил меня Шмидт. – Советская авиация, я уверен, может достигнуть Северного полюса, однако вовсе не из коммерческих или спортивных соображений, а для науки. Даже после Пири человечество мало знает о полюсе. Вернее, ровно ничего! А сколько научных проблем можно решить, завоевав эту точку Арктики…

Вскоре наш разговор перешел на более близкие вопросы: о положении «Челюскина» и о вывозе людей на материк.

Наступали дни больших потрясений и испытаний…

Полярное море, 14 февраля (передано по радио). 13 февраля в 15 часов 30 минут, в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэллен, «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов.

Уже последняя ночь была тревожной из-за частых сжатий и сильного торошения льда. 13 февраля в 13 часов 30 минут внезапно сильным напором разорвало левый борт на большом протяжении – от носового трюма до машинного отделения. Одновременно лопнули трубы паропровода, что лишило возможности пустить водоотливные средства, бесполезные, впрочем, ввиду величины течи.

Через два часа все было кончено. За эти два часа организованно, без единого проявления паники, выгружены на лед давно подготовленный аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолет и радио. Выгрузка продолжалась до того момента, когда нос судна уже погрузился под воду. Руководители экипажа и экспедиции сошли с парохода последними, за несколько секунд до полного погружения.

Пытаясь сойти с судна, погиб завхоз Могилевич. Он был придавлен бревном и увлечен в воду. Остальные невредимы, здоровы. Живем в палатках, строим деревянные бараки. У каждого – спальный мешок, меховая одежда.

Просим родных не беспокоиться, не посылать запросов – мы экономим аккумуляторы и не можем давать частных телеграмм.

Связались с радиостанциями Уэллена и мыса Северного, откуда будет организована помощь самолетами и собаками. Настроение у всех бодрое.

Заверяем Правительство, что несчастье не остановит нас в работе по окончательному освоению Арктики, проложению Северного морского пути.

Начальник экспедиции Шмидт.

Гибель «Челюскина»[9]

10 февраля с утра подул свирепый северо-восточный ветер. Он поднимал тучи мелкого снега. К полудню ветер достиг штормовой силы. Пурга. В нескольких шагах ничего не видно…

Вдруг я услышал легкие удары по корпусу парохода. У нас уже были сжатия, и мы привыкли к таким ударам. Это двигался лед. Я вышел из каюты.

С капитанского мостика было видно, что в полутораста метрах возникла ледяная гряда, достигающая пятнадцати-восемнадцати метров вышины. Эта чудовищная громадина двигалась на пароход.

Шмидт распорядился начать выгрузку на лед продуктов, теплой одежды, палаток и остального снаряжения. Все это было заранее приготовлено на палубе парохода. Коллектив был разбит на группы, на бригады: каждый из нас знал, что ему надо делать.

Началось сжатие. Сперва – редкие, одиночные удары, как будто винтовочные выстрелы. Но затем послышалась такая канонада, что казалось, будто огонь ведут десятки станковых пулеметов… Под давлением льда трещали стенки судна. Вылетали заклепки – настолько сильное было сжатие. Это продолжалось не больше пятнадцати-двадцати минут.

Страшный удар потряс пароход: под водой пробило борт. Одна льдина влезла в первый и второй трюмы, другая – в машинное отделение. Она уперлась углом в котел, сдвинула его с места и порвала паропровод. Остановились пародинамо и другие агрегаты. Срочно запустили аварийную динамо, чтобы дать свет в трюм для разгрузки.

Под новым напором льда лопнула надводная часть кормы; образовалась брешь шириной в полтора и длиной в пять-шесть метров. Из кают команды посыпались разные предметы, чемоданы, обувь….

Стало ясно, что «Челюскину» спасения нет, корабль погибает. Все силы были брошены на выгрузку.

Минут за десять до катастрофы спасли самолет.

«Челюскин» погружался в воду носом, корма поднималась все выше, обнажая винт. Самолет находился на носу, и наш «Ш-2» сняли буквально на руках.

Раздалась команда:

– Все за борт, на лед!

В кормовой части стояли Воронин и Шмидт, наблюдая, все ли спрыгнули за борт. Позади их остановился Борис Могилевич – наш завхоз. С трубкой во рту он спокойно выжидал. Ни капитан, ни Шмидт не заметили его и в самый последний момент спрыгнули на лед.

Внезапно расстояние между кормой и льдом стало увеличиваться.

– Прыгай скорей, Борис! Будет поздно! – крикнули со льда Могилевичу, но он замедлил, подумал и, вместо того чтобы прыгнуть вперед, отскочил назад…

Видимо, его подвели сапоги, скользнувшие по обледенелой и накрененной палубе. В этот момент сорвались с мест бочки, бревна, ящики. Они покатились по судну, сбили с ног Могилевича и увлекли его за собой… Больше мы не видели нашего славного и смелого товарища Бориса.

«Челюскин» скрылся под водой. Сделали перекличку: все ли налицо? Не оказалось одного Бориса Могилевича.

Только одну жертву мы отдали грозному Чукотскому морю. На льду осталось сто четыре человека. Мы постарались уберечь весь наш коллектив от опасности. Мы знали, что Родина не оставит нас.

Люди быстро ставили палатки, разбирали теплую одежду, спальные мешки, готовились к первой ночевке на льду.

Трудно было ставить палатки в темноте, в пурге. Некоторые товарищи промокли, вытаскивая из воды разное снаряжение и материалы.

Кое-как переночевали, а утром стали строить лагерь на пловучих льдах. Оборудовали палатки. В палатку для наблюдения за движением льдов (она была поставлена еще до гибели парохода) поместили женщин и детей. Мы хорошо ее отеплили, чтобы там можно было переодевать и купать ребятишек – Аллу и Карину, родившуюся за несколько месяцев до гибели корабля.

Три дня вылавливали доски и бревна из полыньи, в которой исчез «Челюскин». У нас на пароходе имелись материалы для постройки двух домов на острове Врангеля.

Когда пароход затонул, большая часть этих материалов всплыла. Мы выловили их и построили барак, в котором поместили всех женщин с детьми, а также больных и слабых. В бараке устроили две печки из бензиновых бочек. В общем, это был настоящий дом, с той лишь разницей, что стоял он не на земле, а на пловучей льдине.

Зажили мы обычной жизнью, продолжали научные занятия и работы. Организовали кружок по изучению диалектического материализма; это были самые лучшие часы, когда мы отдыхали и учились.

Огромной радостью была для нас радиограмма из Москвы, принятая Кренкелем:

«Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы.

Сталин

Молотов

Ворошилов

Куйбышев

Орджоникидзе

Каганович».

Мы ответили товарищу Сталину, что всю нашу жизнь и труд отдадим на борьбу за дело Ленина – Сталина.

Все мы знали об огромном размахе мероприятий по оказанию помощи челюскинцам. В Москве была создана Правительственная комиссия во главе с В. В. Куйбышевым. На Чукотке работала Чрезвычайная тройка. К нам направлялись на выручку самолеты, пароходы, дирижабли, ледокол «Красин». Челюскинцы были спокойны за себя и свою жизнь.

Дружно расчищали мы новую посадочную площадку (за время пребывания в Чукотском море было устроено пятнадцать аэродромов!), как бы не желая и думать о том, что разъяренная стихия еще не один раз заставит нас проделать эту работу.

Наконец на двадцатый день после гибели корабля над лагерем появился первый самолет. Это была советская двухмоторная машина «Г-1» Анатолия Ляпидевского. Он прилетел к нам из Уэллена, взял на борт самолета десять женщин и двух детей и благополучно доставил их на Чукотку.

Наши женщины все время держались с большим достоинством, ни разу не проявив страха или паники. Они трудились наравне с мужчинами и обижались, когда их освобождали от тяжелой физической работы, например от постройки аэродромов. Когда женщинам сказали, что они будут вывезены на материк с первым самолетом, раздались такие возгласы:

– Почему мы, женщины, должны покинуть лагерь первыми, когда здесь есть слабые мужчины?! Их и следует отправить в первую очередь.

Пришлось перейти на «дипломатический» язык:

– Поймите, что за нами следит весь мир. Что скажут за рубежом? Ведь там плохо разбираются в нашей жизни, не понимают, что у нас в СССР женщина стоит наравне с мужчиной. За границей еще, чего доброго, скажут: «Какие звери большевики – отправили сперва мужчин, а потом уж женщин»…

Этот довод произвел впечатление. Женщины согласились лететь первыми.

Когда женщины и дети покинули лагерь, нас уже не терзали опасения за их здоровье. А ведь дети легко могли заболеть в необычных условиях лагерной жизни.

Из всех челюскинцев серьезно захворал только Шмидт. Правда, потом, когда люди прибыли на материк, несколько человек заболели гриппом. Врачи объясняли это тем, что мы долгое время жили среди льдов, на свежем воздухе, где нет инфекции; наш организм, так сказать, «разучился» бороться с микробами.

Барак, в котором жили женщины и дети, был рассчитан на сорок человек, и после отлета Ляпидевского осталось много свободных мест. Расселились мы довольно удобно.

В ночь на 6 марта опять поднялся сильный ветер, началась передвижка полей, и льдина, на которой расположился лагерь, треснула как раз под бараком. Это произошло ночью, но у нас всегда дежурили вахтенные.

Мгновенно началась эвакуация. В бараке имелась запасная дверь; через нее все быстро покинули помещение, захватив вещи, спальные мешки, одежду.

Плотники, забравшись на крышу, наскоро перепилили балки. Льды разошлись, и наш барак разделился на две части, которые отошли в разные стороны. Мы обосновались в одной из половинок. Вторую разобрали на дрова. Стало теснее, но зато теплее и даже как-то уютнее. Правда, вначале мы жили по-первобытному, потом все устроилось.

В палатках у нас тоже было довольно хорошо. Мы устроили деревянный каркас, внутри обили его фанерой, так, чтобы между палаткой и стенками оставалась воздушная прослойка. Поэтому в палатках не стало инея. Раньше иней нередко покрывал все внутри, таял, и капли попадали за воротник.

В окна вместо стекол вставили аптекарские бутылки: они не промерзали. Для всех палаток бутылей нехватило, и тогда мы пустили в дело фотографические пластинки, соскоблив с них пленку.

Печи-камельки отапливались дровами или углем. Наши «полярные робинзоны» ухитрились использовать и жидкое топливо, спасенное с «Челюскина»: сделали форсунки у печек, и они круглые сутки давали тепло. Приходилось без конца чистить трубу, потому что при нефтяном отоплении выделялось много сажи и копоти.

Усы и бороды были у всех небритые. Копоть забавно изменяла лица людей. Встанешь утром и друг друга не узнаешь. Тогда и порешили мы перейти опять на дрова.

Температура в палатках достигала двадцати пяти градусов тепла. Все раздевались, спали в белье, залезая в спальные мешки. Когда печка остывала, становилось холодно, как на улице, но в мешках мы этого не замечали.

У самого входа в большую палатку, там, где была раньше кухня, настлали пол. Дальше небольшое возвышение – сплошные нары, на которых мы спали. Туда разрешалось входить, предварительно сняв обувь. Чистоту поддерживал весь коллектив.

Для умывания мы выдолбили в кухне ямку во льду и закрывали ее куском доски. Ежедневно все чистили зубы и мылись, благо воды было сколько угодно; мы добывали ее, растапливая старый, потерявший соленость лед. Вода хранилась в больших бочках.

Так жили в ледовом лагере девяносто два полярника, граждане Советского Союза. Мы знали, что наш могучий народ заботится о нас. Товарищ Сталин лично руководит спасением челюскинцев. Значит, все будет хорошо!

«Самолеты летят»[10]

В лагере было получено радио:

«Из Хабаровска на помощь челюскинцам вылетели три самолета. Ведут их Галышев, Доронин и Водопьянов».

Естественно, что сейчас же ко мне как к летчику, представителю воздушного флота, обратились с просьбой рассказать, что за пилоты летят к нам. Я познакомил весь лагерь с краткой биографией каждого пилота и решительно заявил: если они прилетят к нам, то два дня работы – и ни одного человека не будет на льду.

Через несколько дней новое радио:

«С мыса Олюторского вылетели пять самолетов «Р-5» под командованием пилота Каманина».

Вслед за этим получаем еще радио:

«С Аляски, из Нома, вылетают при первой благоприятной погоде два пилота – Слепнев и Леваневский – на самолетах, закупленных советским правительством в Америке специально для помощи челюскинцам».

Три телеграммы, одна за другой, о том, что самолеты в воздухе, что они летят к нам, произвели ошеломляющее впечатление. Меня атаковали. Каждый хотел узнать больше того, что было рассказано на общем собрании; каждому хотелось непременно выяснить, кто из летчиков первым прилетит в лагерь. Открыли своеобразный тотализатор: кто ставил за группу Водопьянова, кто за Каманина, а кто за «американцев» (так мы называли Леваневского и Слепнева).

Каждый день радио: «Самолеты летят».

Борясь с пургой, туманами, морозом, преодолевая все преграды, расставленные стихией на пути, самолеты продвигаются вперед, берут препятствие за препятствием.

Жизнь в лагере идет своим чередом. Мы неустанно боремся с природой. Самолеты летят! Их надо принять, для них нужен аэродром. Сделать аэродром на материке – одно, а вот здесь, на дрейфующем льду!.. Стихия беспощадна. В поисках подходящей льдины мы исходили десятки километров вокруг лагеря. Весь лед разломан. Образовались горы. Казалось, что потребуется не один месяц, чтобы расчистить, сровнять, сделать площадку пригодной для посадки самолета.

Подходящее поле наконец найдено. С громадным трудом мы превращаем его в аэродром. В работе участвуют все, кроме больных. В три смены – с раннего утра до позднего вечера – разбивали мы нагроможденные льды. В три-четыре дня удавалось с огромным напряжением расчистить площадку, а наутро менялся ветер, и вся наша работа шла насмарку: расчищенное поле снова разломано, образовались разводья. Новое сжатие льдов, и они снова лезут друг на друга, образуя горы в несколько метров высоты. Опять поиски, опять сложнейшая работа.

С опасением всматриваюсь в лица. Неужели не выдержат, сдадут? Но мое беспокойство было напрасным. Всюду улыбающиеся люди. С песнями и шутками, высоко подняв головы, приступали челюскинцы к работе. И смех, смех вокруг…

Все ближе и ближе самолеты, но в лагере тревожно. Радио сообщает, что из пяти самолетов группы Каманина три прилетели в Анадырь, а два из-за тумана не могли пробиться и остались в Наварине. Следующая радиограмма еще тревожнее: Каманин вылетел с тремя самолетами в Ванкарем и… пропал. О нем нет сведений три дня. Новая радиограмма: с Аляски, из Нома, вылетел Леваневский, но во время его полета в Ванкареме резко ухудшилась погода, началась пурга. Колючинская губа покрылась туманом. Летчик Леваневский, попадая в туман, пробивается кверху, чтобы уйти от гор. Но недаром туман в полярных условиях называют бичом авиации: самолет быстро покрывается льдом, тяжелеет, его тянет вниз. Только спокойствие и опыт Леваневского спасают жизнь ему, его бортмеханику и Ушакову, который находился на самолете в качестве уполномоченного Правительственной комиссии по спасению челюскинцев.

В туман, в сильную пургу, когда, как говорят, небо сливается с землей, Леваневскому все же удалось посадить машину среди ледяных нагромождений на краю берега Колючинской губы, но… машина вышла из строя, Леваневский получил легкое ранение лица. Отремонтировать самолет на льдине нельзя.

Штаб Чрезвычайной тройки в Ванкареме волнуется. Приготовленный на льду лагуны аэродром часто портит пурга, образуя снежные заструги. Высокие бугры снега мешают посадке самолетов – можно поломать шасси, лыжи. После каждой пурги аэродром приходится чистить, привлекая для этого местное население – чукчей. А самолетов все нет и нет. Чукчи уже с неохотой идут на расчистку аэродрома. Они не верят, что самолеты прилетят.

По настроению, которое создалось в Ванкареме, и по общему ходу дела чувствуется, что там, на центральной базе, куда должны слетаться самолеты и откуда они будут совершать полеты в наш лагерь, нехватает человека, знакомого с летным делом. Начальник лагеря Отто Юльевич Шмидт предложил мне вылететь в Ванкарем и помочь штабу в его работе. Находившийся на «Челюскине» самолет «Ш-2» мы спасли. При выгрузке амфибия получила, правда, небольшие повреждения, но бортмеханик и его помощники после долгой возни отремонтировали машину. Осталось только отеплить карбюратор. Но это не удавалось, мотор при низкой температуре останавливался, не работал.

Передо мной стояла задача: либо попытаться спасти машину, хотя в случае остановки мотора при посадке в ледяные нагромождения она может разбиться, либо оставить ее просто здесь, на льду, бросить на произвол судьбы. У меня было твердое решение: лететь! Но как сказать всю правду Шмидту? Если он узнает, что есть хоть один-два процента риска не долететь, он не разрешит вылететь ни под каким видом. А у меня было немного шансов за то, что я долечу.

Для полета была необходима температура воздуха не ниже минус 10 – 12° по Цельсию. Ждать такую температуру в первых числах апреля, когда вот уже два месяца стоят холода, от минус 25 до минус 39 градусов, было бесполезно. Но невозможное случается и в Арктике! Наступило резкое потепление. 31 марта температура поднялась до минус 8° по Цельсию. Не теряя ни минуты, я пошел на аэродром, чтобы еще раз испытать машину и приготовить ее к отлету. Сообщение о погоде должен был дать Ванкарем. Мы условились: если погода в Ванкареме будет плохая, то на сигнальной вышке в лагере уберут флаги.

Нам удалось быстро запустить мотор, но мои попытки оторваться с полной нагрузкой остались безуспешными. Подруливаю к палатке, начинаю облегчать машину. Сбросили часть груза, вылили часть бензина. Делаю новую попытку взлететь. Ура! На этот раз я отрываюсь от льдины, летаю минут пятнадцать. Мотор работает хорошо. Сажусь, подруливаю к палатке и вижу – сигнальные флаги сняты: Ванкарем не принимает…

Подходит Шмидт, поздравляет с успешным ремонтом и испытанием машины. Нас окружают товарищи. Среди них плотники. Они ремонтировали крылья и до последней минуты не верили, что самолет будет летать. Даже теперь, когда я только что летал, у них осталось еще какое-то сомнение. Тогда я предложил Отто Юльевичу подняться со мной и посмотреть сверху на лагерь. Мое предложение произвело колоссальный эффект. Все насторожились, в особенности строители – они прямо-таки впились глазами в Отто Юльевича: что он ответит?

Отто Юльевич благодарит меня за предложение и… соглашается. Мы снова запускаем мотор, идем на старт. За нами с тревогой следят двадцать пар глаз. Через пять минут мы в воздухе.

Я облетел кругом лагеря два раза. Все вышли из палаток приветствовать нас, машут нам шапками, кто-то в восторге выломал доску от ящика и махал ею. После двадцатиминутного полета я сел на аэродром. И тут почувствовал, что то неверие, какое проглядывало у всех, исчезло.

Да, я победил. Но удержится ли погода? Не ударят ли снова морозы? Эта мысль не давала мне покоя. На следующий день появился туман, температура упала до минус 10 – 12°. Через день, 2 апреля утром, туман стал рассеиваться. К 12 часам совсем прояснилось. Иду на аэродром. Снова договорился, что при благоприятных обстоятельствах в Ванкареме на вышке поднимут флаги. К моему приходу на аэродром мотор уже был готов, его запустили без меня. Смотрю на вышку – флага нет. Но еще не время, надо подождать тридцать минут. Смотрю в сторону земли. Впечатление хорошее. Ждать боюсь: а вдруг там, в Ванкареме, люди напуганы? Вдруг им покажется, что погода плохая?.. Температура воздуха стала падать, вот уже минус 14°. Подул северо-западный ветер, он принесет мороз. Решаюсь лететь, не дожидаясь сигнала. Сажусь, говорю механику:

– Полетаем пока, попробуем…

Вылетели. Сделал прощальный круг над лагерем, взял курс. Смотрю: флага нет…

Все равно… Иду в Ванкарем!

Через сорок минут нагнал ту низкую облачность, которая была у нашего лагеря утром. Температура начинает падать, мотор изредка потряхивает. Я снижаюсь на двести метров. Теперь теплее. Через час полета вижу впереди с правой стороны берег, гору. Левая часть закрыта туманом, идет мелкий снег. Взял направление на гору. Через 1 час 15 минут вижу впереди дым костра и посадочный знак. Я – в Ванкареме.

Нас встречал весь чукотский поселок. Чукчи были несказанно рады. Труды не пропали: самолет сел на их аэродром. Через пятнадцать минут получаю радиограмму: весь лагерь в восторге. Нас поздравляют с удачным полетом.

С полетом мне действительно повезло: на следующий день температура упала до минус 28°, подул сильный ветер, поднялась пурга, и до самого конца всех спасательных работ температура колебалась в пределах минус 26 – 32°. Я пробовал подниматься в Ванкареме, но мотор останавливался.

В первые дни своего пребывания в Ванкареме я не знал, куда себя деть; не спал ночью, в особенности если поднимался сильный ветер. Вот когда я почувствовал всю спайку нашего коллектива, понял, как он мне дорог! Я знал, что такое сильный ветер в лагере, я знал, что происходит там, и мои опасения не были напрасны.

За день до прилета в Ванкарем двух самолетов – Каманина и Молокова – мы получили радиограмму:

«Аэродром в лагере Шмидта поломало, от полета в лагерь воздержитесь до особого сообщения».

Я знал, какую героическую работу по восстановлению аэродрома ведут челюскинцы. Потом выяснилось, что они работали день и ночь.

На следующий день вечером нам сообщили: «Площадка готова». Мы встали в 2 часа ночи, подготовили машины. Утром из Уэллена прилетел Слепнев, а за ним Каманин и Молоков. Теперь у нас три машины.

Каманин с штурманом Шелыгановым и Молоков, не останавливая машин, вырулили на старт, чтобы лететь в лагерь. Вслед за ними, разгрузив машину и погрузив собак и нарты, вылетел Слепнев с Ушаковым.

На этот раз все обошлось благополучно. Через час мы получили радио:

«Машина Слепнева в лагере, Каманин и Молоков вернулись обратно в Ванкарем».

А еще через час они оба снова поднялись и удачно прилетели в лагерь. К вечеру на землю высадилась партия из пяти челюскинцев.

А где же Слепнев? Вскоре выяснилось, что при посадке был сильный боковой ветер, самолет Слепнева влетел в торосы, и машина слегка повреждена. Сегодня она будет отремонтирована. Сюда прилетит только завтра. Значит, ночевка в лагере.

Погода стоит неустойчивая, нет уверенности, что завтра можно будет лететь. Ночью может подняться ветер и поломать аэродром. И не вылетишь! Хорошо, если только аэродром поломает, а вдруг лед раздавит машину?! Вот что больше всего меня тревожило.

Опять ночь без сна, полная тревоги…

Наутро лег туман, к вечеру разыгралась пурга. На второй день в лагере произошло сильное сжатие льдов. Челюскинцы не спали: не до сна было. Часть людей бросилась на аэродром спасать самолет Слепнева.

Победа осталась за нами[11]

Хорошо запомнились мне дни эвакуации лагеря. Первым рейсом Молоков и Каманин вывезли на материк только пять человек. В лагере не нашлось желающих ложиться в «сигары», подвешенные под плоскостями самолета. В эти «сигары», сделанные из толстой фанеры, обычно укладывается грузовой парашют. Молоков решил перевозить в них людей; тогда каждым рейсом он мог бы брать на два человека больше. Люди, получившие такое приглашение, видимо подумали: «Нам здесь, на льдине, тепло, мы к такой жизни привыкли, а эти подкрыльные сооружения не больно надежны, лучше подожду». Словом, никто туда не полез.

Правда, уже на следующий день, когда поднялся туман, льды раздавили барак и он ушел под воду, отношение к «сигарам» изменилось. В лагере стали поговаривать: «А ведь в них, право, неплохо, – пожалуй, даже лучше, чем в кабине самолета».

Снова прилетели Молоков с Каманиным, и около «сигар» образовалась очередь. «Пионеры сигарных перелетов» утверждали потом, что лететь в них великолепно: уютно, тепло, совершенно не дует…

Между Ванкаремом и лагерем начались регулярные полеты. Дело пошло быстро.

11 апреля вернулся Слепнев. В лагере с ним произошло смешное происшествие. Еще при вылете из Ванкарема Ушаков как человек бывалый правильно рассчитал, что расстояние в четыре километра от лагеря до аэродрома совсем не малое и таскать на себе багаж по торосам не легко. Вот он и погрузил в самолет Слепнева восемь собак и нарты. Когда машина Слепнева стала в торосах, люди, наблюдавшие в бинокль из лагеря за посадкой, были крайне удивлены. Самолет сел чуть набок, вылезают из него люди и… ползут на четвереньках. Всего вышло десять человек – двое ходят, а остальные ползут. Так и порешили все в лагере, что произошла крупная авария. Вскоре смешное недоразумение выяснилось.

В день возвращения Слепнева – 11 апреля – Василий Сергеевич Молоков и Николай Петрович Каманин даже не обедали: весь день занимались перевозкой людей.

Прибыл Доронин. Он летел на машине с очень слабым шасси, и при посадке в лагере подломилась стойка левой лыжи.

Механики «Челюскина», успешно сделав ремонт, шутили:

– Самолет – это пустяки! Дайте побольше леса, мы вам и хронометр сделаем!..

Доронин вернулся на материк с двумя челюскинцами, но мы его больше в лагерь не пускали, так как самолет со слабым шасси опасно было сажать на наш аэродром.

Тогда Доронин занялся перевозкой челюскинцев из Ванкарема в Уэллен.

Маленький ванкаремский поселок к этому времени уже был перегружен. Людей доставляли в Узллен и дальше в бухту Провидения – на юго-восток Чукотки. Туда Беринговым морем, пробиваясь во льдах, шли пароходы «Смоленск» и «Сталинград».

Утром 12 апреля в Ванкарем прилетел Водопьянов, пронесшийся тысячи километров над тундрой и горами. Жизнерадостный и горячий, он выскочил из машины и закричал:

– Я не буду останавливать мотор – лечу сейчас прямо в лагерь!

– Сразу его не найдешь, – – спокойно заметил я ему.

– А я тебе докажу, что найду!

Я подумал: если он говорит так уверенно, то, пожалуй, найдет лагерь. Мы быстро разгрузили машину.

Водопьянов поднялся и полетел по прямой в лагерь. Там он великолепно сел, забрал трех человек и вместе с Каманиным и Молоковым вернулся в Ванкарем.

13 апреля исполнялось два месяца со дня гибели «Челюскина». Девяносто восемь человек из лагеря были уже доставлены на материк. На льдине в Чукотском море осталось только шесть человек. Это немало беспокоило нас.

Барометр падал, появилась характерная облачность, обычно предвещающая шторм. Что, если ночью поднимется буря и в лагере разломает аэродром? Ведь шесть человек не в состоянии будут устроить посадочную площадку, самолеты не смогут опуститься в лагере… Неужели придется подконец рассчитывать только на собачьи упряжки?

Нужно было сделать три полета в лагерь, чтобы вывезти шесть человек, весь груз и доставленных туда Слепневым собак. Бензина оставалось буквально «в обрез».

Водопьянов с раннего утра стал уверять меня, что найдет лагерь. Он полетел, часа через два вернулся обратно и мрачно сказал:

– Плохая видимость…

Бензина теперь осталось только на один полет трех машин в оба конца. Решили отправить в лагерь целое звено.

Ровно в 7 часов утра зарокотали моторы самолетов Молокова, Каманина и Водопьянова. Звено вылетело в последний рейс.

Спустя час получаем радиограмму от Кренкеля:

«Появились самолеты».

Через десять минут – новая:

«Все три машины снизились благополучно. Закрываю радио, ухожу на аэродром. На этом связь заканчиваю…»

Потянулись томительные минуты. На аэродроме в Ванкареме мы нетерпеливо ожидали появления самолетов. Минуты длились бесконечно…

И вот показалась первая машина. Водопьянов! Затем Молоков и Каманин. Самолеты подходят к Ванкарему. Садятся.

Как всегда, чукчи гостеприимно встречали челюскинцев Началась разгрузка самолетов. А где же собаки? Чукчи очень дорожат ими: ездовые собаки на Чукотке – первые помощники и друзья людей. И то, что собак не было, очень смутило чукчей. Они стали между собою тревожно переговариваться. Тогда Каманин неторопливо подошел к своему самолету, открыл обе «сигары», и оттуда с визгом выскочили все восемь собак. Чукчи очень обрадовались и живо благодарили за то, что летчики сдержали свое слово.

Челюскинцы – сто четыре человека – находились на твердой земле. Все научные материалы, все имущество также были спасены. Мы ничего не бросили во льдах Чукотского моря. Гордый советский стяг развевался над остатками лагеря.

«Все спасены! Все спасены! Все спасены!» – неслось в эфир с советской Чукотки. Эта весть мгновенно распространилась по всему земному шару.

В тот же день из Ванкарема ушла радиограмма на имя товарищей Сталина, Молотова, Калинина, Куйбышева. Коллектив челюскинцев рапортовал руководителям партии и правительства:

«13 апреля полностью закончена эвакуация челюскинцев с дрейфующего льда. Горячо благодарим Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с товарищем Сталиным и Правительство за особое внимание и энергичную помощь. Подобный размах и быстрота спасения возможны только при правительстве, диктатуры пролетариата, под руководством коммунистической партии, во что глубоко верил весь коллектив челюскинцев и, несмотря на большие трудности в течение всей экспедиции, особенно за время пребывания на льдине, проявил высокую организованность и спаянность, что закалило и подготовило нас на дальнейшую борьбу за освоение Арктики.

Отмечаем прекрасную работу Правительственной комиссии, Чрезвычайной тройки по спасению, хорошее качество советских самолетов, особенно летного состава, работавшего в труднейших условиях. Коллектив челюскинцев отдает себя целиком на борьбу за дальнейшее освоение Арктики».

Счастливыми возвращались челюскинцы и советские летчики домой. Родина встречала их с распростертыми объятиями.

Ляпидевский, Леваневский, Молоков, Каманин, Слепнев, Водопьянов и Доронин первыми в стране получили высокое звание Героя Советского Союза.

Подвиг советских летчиков, спасших челюскинцев, навеки сохранится в истории и будет служить блестящим примером организованности советских людей.

Стойкость и храбрость были отличительными чертами коллектива челюскинцев. Эту стойкость, спокойствие и уверенность дали нам наша партия, наше правительство, наш советский народ.

Вот с какими мыслями и чувствами мы возвращались из Арктики домой, с Чукотки в Москву, где нас ждала незабываемая встреча с Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

«За исключительное мужество, организованность и дисциплинированность, проявленные отрядом полярников во льдах Ледовитого океана в момент и после гибели парохода «Челюскин», обеспечившие сохранение жизни людей, сохранность научных материалов и имущества экспедиции, создавшие необходимые условия для оказания им помощи и спасения», ЦИК Союза ССР наградил сто четырех участников похода «Челюскина» и среди них М. С. Бабушкина орденом Красной Звезды.

Летом 1934 года челюскинцы отдыхали и лечились в южных санаториях. М. С. Бабушкин отдыхал в Ялте. Впервые за многие годы он провел лето не за штурвалом самолета.

В стенгазете санатория была помещена заметка М. С. Бабушкина «Север и юг». Печатная копия этой заметки сохранилась в его личном архиве.

Север и юг

Сегодня очень теплый день. Солнце сильно припекает. Я смотрю на море и вспоминаю, как в сентябре прошлого года на пароходе «Челюскин», находившемся тогда в Чукотском море, мне принесли радиограмму от жены из Ялты.

«Ялта» – прочел я тогда на сером листочке депеши и тотчас мысленно перебросился с далекого Севера на южный берег Крыма. Вот я лежу на пляже. Солнце своими горячими лучами обжигает тело. Чтобы укрыться от них, я бросаюсь в воду и плыву, плыву… Потом на берегу легкая дремота овладевает мною…

Стук! Что это? Стук повторяется… Да, это стучат в дверь моей каюты. Входит капитан Воронин и предлагает сделать воздушную разведку. Одеваюсь и выхожу на палубу «Челюскина». Мороз – пять градусов. Небо ясное. Лед на солнце горит, переливаясь разноцветными огнями.

Спускаюсь с корабля. Небольшая полынья у парохода покрыта тонким слоем льда. Середина ее еще не успела замерзнуть.

Мы подтягиваем туда нашу амфибию. Запускаю мотор. Через десять минут стартую.

Из-под носа самолета вырываются тучи мелких брызг. Козырек на гондоле покрывается тонким слоем льда. В лицо впиваются сотни обжигающих иголок, и кожа горит, как опаленная…

Снова мелькают в мыслях Ялта, горячее солнце и волны, ласкающие тело.

Но эта мысль недолго властвует. Ее быстро вытесняют заботы о разведке. Вокруг грандиозная и волнующая панорама ледяных просторов. О юге нет даже и мысли. Север победил!

Кажется, что летишь над развалинами большого древнего города. Вот уцелевшие от разрушения несколько массивных колонн чудесной арки. Какой гениальный архитектор создал это великолепие? Проплывают причудливые стены, гроты, валы, пещеры, горы, пирамиды… Все спит вечным холодным сном.

Ледяная пустыня изрезана зигзагообразными линиями трещин. Изредка попадаются небольшие полыньи. В них иногда виднеются испуганные мордочки нерп. Только они и напоминают о том, что здесь, среди ледяного хаоса, среди вечного сна, есть жизнь.

…Когда я сегодня смотрел на море, а солнце, горячее южное солнце, обжигало меня, я мысленно перенесся туда, где оно светит и греет не так щедро и знойно, а тихо и нежно ласкает, постепенно отогревая промерзшую за долгую полярную ночь северную природу. И так хочется снова под его скупые, а потому и драгоценные лучи…

После короткого отдыха, в начале 1935 года, М. С. Бабушкин отправился в горло Белого моря начальником зверобойной кампании.

1935 Восьмой раз на «зверобойке» (дневник)

Все сроки для отлета в Архангельск вышли. Погода мерзкая, а дальше ждать нельзя: еду поездом.

Прибыл в Архангельск. Самолету «ПС-4» дано задание лететь на поиски двух служителей с одного из маяков. Их унесло на льдине в море. Я за них не беспокоюсь – уверен, что они сами выйдут на берег, тем более что у них есть лодка и буханка хлеба.

Над морем ориентироваться легче, чем по трассе Северного управления: здесь трасса проложена по одному направлению, а пилоты летают кто где хочет. Вот и попробуй найти летчика, сделавшего вынужденную посадку.

Пока что готовлюсь лететь на Моржовец, но погоды нет как нет…

«ПС-4» вылетел на розыски унесенных на льдине. Полет прошел неудачно: погода плохая, низкая облачность, снегопад, видимости нет, а летели мимо Зимнегорска, где местность возвышается метров на сто над уровнем моря.

Тройка, назначенная краевыми органами, дала распоряжение ледоколу «Ленин» завтра утром выйти в море на поиски. По-моему, следует выждать еще день – возможно, погода улучшится, и тогда самолет быстро найдет людей и снабдит их продовольствием и одеждой.

Ну так и есть! Сегодня утром в 7 часов позвонил мне секретарь крайисполкома и сообщил, что люди сами вышли на берег у Инцевского маяка. Оба живы и здоровы. Я так и думал. Это место в горле Белого моря неопасное.

Сейчас корреспонденты буквально все провода пооборвали – звонят в Инцы, чтобы лично побеседовать с людьми, только что сошедшими со льдины.

Служителям маяка это несколько отравляет радость возвращения.

Перелет на Моржовец задерживается из-за погоды. Вчера вечером прилетел Геннадий Власов на «Сталь-2». Ждем мало-мальски сносную метеосводку.

Дело скверное: «Седов» уже в море, из Мурманска вышли «Сибиряков», «Русанов», «Садко» и три бота, а мы все сидим и ждем у моря погоды.

Самолеты «Сталь-2» и «ПС-4» в 10 часов вылетели на Моржовец, а в 16 часов вернулись снова в Архангельск за остальным грузом и людьми. Завтра, наверное, распростимся с Архангельском.

Утром, основываясь на метеорологических сводках, решили стартовать, но с Моржовца передали: «Туман, видимости нет, воздержитесь от полета». Зная, как изменчива погода в этом районе, я еще раз сверился с синоптической картой и решил лететь.

Поднимаюсь на «Сталь-2». Следом летит «ПС-4». Прошли Мудьюг, Золотицу. Уходим на пятнадцать миль от берега, держим курс на Моржовец.

Лед под нами хороший, а зверя нет. Местами на льду много следов; значит, зверь здесь был, вылезал на лед, искал подходящее место, но, видимо, ему не понравился лед, и он отправился дальше. Жаль, что на юге низкая облачность – там, очевидно, большие залежки.

Прилетели на Моржовец. Туман прошел, видимость хорошая. Сейчас же приступили к подготовке самолета для утренней разведки.

Хорошо, что прилетели вчера: нынче сильный шторм. Самолеты занесло снегом. Снег набился в кабины и даже в моторы. Придется долго возиться с очисткой машин.

После двухдневной бури сегодня с утра занялись расчисткой аэродрома. Помогали нам промышленники. Власов и Козлов вылетели на разведку. Результаты неважные: на севере, в горле и в восточной части Мезенского залива, зверя нет; очевидно, он залег дальше к югу.

С судов сообщают, что видели много зверя на воде. Это, наверное, подбирается вторая залежка, так называемая «власьевская». Первая – «сретенская» – уже давно ощенилась; она ложится с 14 февраля, вторая – с 24-го, а последняя, «тихоновская», – с 27 февраля.

Сейчас к месту залежек утельги подгребает «лысун» – самец. Вот его, наверное, и видят с судов. Пока что взять зверя трудно – он еще не залег основательно. К тому же скверная погода сгоняет зверя со льда: тюлень не любит, когда идет снег или сильный ветер гонит снежную пыль; при такой погоде зверь уходит в воду.

Да, нынешний годок будет, по всей видимости, очень тяжелым для промысла! Пока что дела идут не блестяще, а время бежит.

Снова пурга, шторм, суда стоят и ждут. Как начальник зверобойной экспедиции я дал распоряжение кораблям продвигаться дальше на юг, где есть залежки. С «Седова» и «Сибирякова» уже сообщают, что зверь замечен.

С утра идет снег. Пригласил капитанов всех судов для переговоров по радиотелефону. Выяснилось, что лед очень плотный, корабли продвигаются с трудом, друг за другом.

«Ломоносова» льдом протащило мимо Сосновца, а теперь тянет вдоль Терского берега. Как бы его не выжало на кошки…

Ветер нагоняет снежные бугры и сильно портит аэродром. Вчера на взлете Матвей Ильич Козлов едва не потерпел аварию.

У нас на Моржовце наступило потепление: температура ноль градусов, идет мокрый снег. По сводке, в Жижгине, Зимнегорске, Инцах идет моросящий дождь.

Сегодня вскрыли ящик с лекарствами для походной аптеки – о, ужас! – ничего не разберешь. Наши снабженцы не позаботились надежно закупорить склянки, и некоторые лекарства вытекли. Иод проел пробки и тоже вытек. Теперь все залито, и этикетки невозможно прочесть. Не пойму, для чего врачи положили нам две большие бутылки иода.

«ПС-4» и «Сталь-2» летали на разведку. Первый пошел в южную часть горла с залетом в Золотицу. Второй держал курс на Чешскую губу. В пути погода испортилась. Машины пробивали снегопад и низкую облачность. «Сталь-2» сел в Меграх и там заночует, а местонахождение «ПС-4» пока неизвестно. Я предупреждал ребят: в случае плохой погоды садиться в Кие. Думаю, что «ПС-4» там.

В общем, дело дрянь. Так вырывать погоду для разведок – толку мало.

Мокрый снег валил всю ночь. Утром навис густой туман. Только после полудня прояснилось. Можно было разглядеть силуэт маяка, до которого от нас по прямой четыре километра.

В 16 часов вернулся «Сталь-2». Ребятки очень рады, что добрались до базы.

О втором самолете все еще нет сведений. Начали розыски. Судовые радиостанции шарят в эфире, выясняют, где находится самолет.

«Сталь-2» в полете. Приняли от него радиограмму: «Направляемся в Золотицу. После разведки в южной части горла вернемся на Моржовец».

Наконец отозвался «ПС-4». Он в Кие, ждет улучшения погоды, чтобы лететь в Чешскую губу.

К 16 часам туман стал накрывать наш остров, все вокруг окутала мгла. «Сталь-2» уже вылетел к нам. Вскоре мы услышали, что самолет кружит над островом; слышно было, как работает мотор. Сесть невозможно, и «Сталь-2» ушел на юг. Теперь не знаем, где он…

Я запросил все пункты до Койды, но нигде нашего самолета не видели. Придется ждать до утра. Если все благополучно, он прилетит завтра.

Февральская добыча зверя невелика. Посмотрим, что принесет нам март.

Самолеты – на месте. Все благополучно, кроме… погоды.

Вчера вечером между «Сибиряковым» и «Седовым» произошел «конфликт» из-за зверя. «Седов» промахнул мимо залежки, немного поторопился и встал не на свое место, а сибиряковцы пожадничали и заспорили. Дипломаты у нас на кораблях неважные, и вот уже больше полусуток морячки никак не могут между собой столковаться.

Переговорил с капитаном по радиотелефону, но так и не разобрался, кто прав, кто виноват. Придется слетать к ним и навести на месте порядок.

Суда подбирают последнего зверька и скоро будут просить, чтобы мы указали им новые залежки. Надо лететь, а погоды нет.

Летать нельзя: низкие облака. Если на малой высоте пролететь над залежкой, только распугаешь зверя.

Погода чудная. Такой еще не было ни разу в нынешнем сезоне. Самолеты отправились на разведку. Они обследуют южную я западную части моря. Теперь дело пойдет!

Зверь есть, но надо взять его, пока не развело льды. «Сибиряков» уже подошел к залежке. С «Русанова» сообщили, что успешно бьют зверя. Ну, эта залежка не уйдет – возле нее уже семь судов да еще три подходят. Одно плохо: как бы велика ни была залежка, больше чем на двое суток ее для этой флотилии нехватит. За эти два дня нам и надо найти новые лежбища. Только бы вырвать погоду!

Снова «конфликт»! «Сибиряков» подошел к залежке, которую мы указали всем судам. Я в радиограмме просил учесть важность своевременного подхода к зверю, пока его не разбросало у Вороновского раздела, и обязательно привлечь «Русанова», трюмы которого еще пусты.

В полдень «Сибиряков» по радио предупреждает «Седова», что якобы седовские промышленники находятся под выстрелами сибиряковцев. Срочно вызываю «Сибирякова», спрашиваю, в чем дело. «Сибиряков» отвечает: «Ничего особенного не случилось… «Седов» снова мне дело портит: мы выпустили своих стрелков, «Седов» тоже, и теперь седовцы оказались прямо перед огнем наших промышленников». Нет, что-то не так!..

Между прочим, «Седов» стоял зажатый тяжелым льдом, и, когда подходил «Сибиряков», люди подбирали со льда ранее убитого зверя. Самолета нет, и если судить по карте, то прав «Седов». Я сказал «Сибирякову», что ответственность за возможное несчастье возлагается на его капитана, и предложил немедленно договориться с «Седовым».

Придется установить у нас на зверобойной экспедиции более жесткую дисциплину, не то из-за «трений» между капитанами весь тюлень попадет в руки норвежских зверобоев, промышляющих по соседству.

Вечером с кораблей донесли, что все уладилось и на борт уже погрузили около семи тысяч голов тюленя. Приличный «кусочек»!

С «Ломоносовым» скандал: он наскочил близ берега на банку и теперь выжидает подъема воды, чтобы слезть с мели. Крен восемь градусов.

В полдень с «Ломоносова» сообщили:

«Все благополучно. Идем по назначению».

Погода скверная, разыгрался шторм. Когда же к нам прибудет самолет из Архангельска? Как он нужен сейчас! «Малыгин» успешно ведет промысел.

«Москва. Редакции газеты «Правда».

За последние дни погода в горле Белого моря ухудшилась. Штормовые ветры и сильные снеговые шквалы затрудняют работу колхозников-зверобоев. Несмотря на опасность, зверобои все же идут на лед бить тюленя и героически борются с природой. Колхозники рассматривают выполнение плана добычи как дело своей чести.

Вчера в четвертом часу дня случилась беда: возле реки Поной сильный ветер оторвал от льда лодку с двумя зверобоями и унес в море.

Всем зверобойным судам отдано распоряжение оказать им помощь. Ведется круглосуточное наблюдение за районом, где терпят бедствие зверобои. Учитываются течение и дрейф льда, чтобы определить, куда унесло лодку.

Шквалистые ветры и снегопад мешают спасательным работам. Самолеты зверобойной экспедиции готовы к вылету, ожидают хотя бы небольшого улучшения погоды.

Вчера вечером к острову Моржовец ветром поджало лед с тюленем. Бригады береговых охотников-колхозников отправились на лед бить зверя. Во время этой операции одна лодка, в которой находилось семь человек, была окружена льдами и унесена в море. Зверобои всю ночь боролись со стихией. Сегодня утром все семь человек, совершенно выбившиеся из сил, бросили добытого зверя и вышли на берег в восемнадцати километрах от базы.

Нет сомнения, что два зверобоя, унесенные в море, будут спасены. Бабушкин».

В десять часов меня вызвали к радиотелефону для срочных переговоров с «Седовым». Я понял, что произошло нечто важное, ибо капитан Швецов не любит много говорить и сам еще ни разу не вызывал меня.

В радиорубке я услышал радостный голос капитана:

– Спешу вам сообщить, Михаил Сергеевич, что двух унесенных с Поноя людей я подобрал. Сейчас они у меня на палубе, здоровы, только их слегка покачивает. Это от голода, они четыре дня ничего не ели.

Я горячо поздравил капитана.

В 13 часов самолет пошел на разведку, но с норда надвинулась грозная туча. Пришлось через пятьдесят минут вернуться на остров. Все же успели показать «Сибирякову» маленькую залежку. Взять ее не удалось, но вечером залежку прижало к острову и ею воспользовались береговые зверобои.

Дела у нас стали очень плохие: зверя разбросало, да и мелкий он. Крупный зверь – лысун – сейчас осторожен: его не возьмешь! Одиночек, правда, везде собирают, но это для кораблей не промысел…

Что-то даст нам следующая пятидневка?

Погода скверная, снова приходится выжидать. Не знаю, прямо, что и делать!

«Ломоносов» стоит: у него лопнул поршень в машине.

Вечером суда кое-как промышляли. Результат, правда, небольшой. По выполнению плана на первом месте «Ленсовет» и «Мурманец», а из больших судов – «Садко» и «Сибиряков».

Погода держит нас на привязи: с утра до вечера без перерыва валит снег. Только ночью небо «отдыхает», очищается от облаков, и луна так ярко светит, будто сейчас северная белая ночь…

В такую лунную ночь хорошо полетать над льдами. С высоты, вероятно, открывается потрясающая по красоте картина…

«Садко» запросился в порт. Я дал согласие. Завтра вечером уходит с полными трюмами маленький «Мурманец». Счастливого им пути!

Ну и снега нанесло! Промышленники говорят, что по льду совсем тяжело стало ходить: глубокий снег, а под ним вода.

Сегодня с «Сибирякова» высадили на берег больного механика. До Койды его доставили на оленях. Мы отправили больного в Архангельск, где ему сделают операцию.

Минувшая пятидневка очень мало улучшила наши промысловые дела: добыча зверя попрежнему невелика.

Запросились в порт «Малыгин» и «Русанов». Я дал согласие.

Сделал доклад зверобоям о походе «Челюскина». Ездил за двенадцать километров.

Погода скверная, идет снег.

Опять беда: начальник радиостанции сообщил, что вчера вечером фельдшер Фарутин отправился на промысел в море и не вернулся; предполагают, что его унесло на льдине.

«Сталь-2» отправился на поиски. После тщательной разведки в районе Моржовца самолет вернулся, но без результата.

С утра – туман, снегопад, лететь нельзя. Отправили отряд лыжников – искать фельдшера на берегу.

В 10 часов позвонили с рации: лыжники нашли Фарутина в промысловой избушке, где он сладко спал; фельдшер рассказывает всякие небылицы о своих сомнительных приключениях в море; говорят, что сочиняет такую «одиссею», что просто заслушаешься…

Погоды нет, лететь нельзя. Может быть, это даже к лучшему: зверь «облежится», легче будет его брать.

Большое событие в моей жизни: сегодня на открытом партийном собрании прибывший из Москвы представитель Политического управления Главсевморпути вручил мне партийный билет. Решением Центрального комитета ВКП(б) я принят в партию большевиков.

Выступая на собрании, я очень волновался. Сказал, что мне оказаны самое высокое доверие и честь. Отдам все свои силы на проведение в жизнь ленинского учения. В рядах большевистской партии буду всю жизнь бороться за дело Ленина – Сталина, за коммунизм.

Ровно год назад блестяще завершилась операция по спасению летчиками челюскинцев. Сегодня страна отмечает эту дату. У нас тоже было собрание. Я получил ворох приветствий.

Козлов заболел в Кузомени, температура 39 градусов. Завтра нужно лететь в Кузомень, взять оттуда нашего Матвея Ильича.

Разведка не удалась, зверя не нашли – помешала облачность.

С утра шторм. Суда отстаиваются.

Козлов все болеет, температура скачет от 37 до 39 градусов. Может быть, завтра удастся слетать за ним: барометр медленно поднимается.

Ожидания не оправдались: низкая облачность, снегопад. В районе Кузомени погода абсолютно нелетная.

Местами идет снег, но облачность достаточно высокая. Решил лететь.

Сделал разведку в Мезенском заливе: зверя нет. Повернул на Кузомень. В пути обнаружили большую залежку, передали о ее местонахождении на «Сибиряков».

Сел в Кузомени. Козлов сильно похудел. Сейчас же запустил мотор «ПС-4», посадил Матвея Ильича в самолет и доставил его на Моржовец.

«Сибиряков» подходит к зверю.

Вся вчерашняя воздушная разведка пошла прахом: ночью начался дождь, зверь слился.

Самые горячие дни, напряжение исключительное. Весь состав авиабазы испытывает «родовые муки»: май уже на носу, а выполнение плана еще на хвосте…

Погоду, что называется, «вырываем»: чуть улучшение – немедленно на разведку. Даем судам сводки, в каких квадратах залег тюлень. Корабли подходят к залежкам, каждому хочется взять побольше, и в пылу соревнования товарищи иногда ссорятся. Тогда мне приходится выступать в роли «миротворца».

В последние дни добыча резко поднялась. Впереди всех «Русанов», немного отстают от него «Малыгин» и «Садко», затем идут «Сибиряков» и «Седов». Бедняга «Седов» потерял лопасть, с трудом передвигается, но промысла не бросает. Активно действуют зверобойные боты. Пожалуй, хуже всех дела у «Ломоносова».

Наступает канун великого первомайского праздника. Все напряженно ожидают вечера, когда капитаны передадут сводки о выполнении плана добычи.

Рубка радиостанции осаждается людьми, жаждущими узнать итоги нашей работы. Наконец сводки приняты. Садимся за стол, принимаемся за расшифровку… Когда подсчитали последние цифры, раздалось дружное «ура» в честь русановцев: благодаря им план перевыполнен.

Теперь можно встретить праздник с честью. А как радостно праздновать, когда чувствуешь полное удовлетворение: план перевыполнен, да еще досрочно!

В мае 1935 года Михаил Сергеевич Бабушкин вернулся в Москву. Дома ему пришлось пробыть недолго. В июне отправился в первую высокоширотную экспедицию ледокольный пароход «Садко». На борту его в далекое плавание ушел М. С. Бабушкин.

Авиагруппа экспедиции, возглавляемая М. С. Бабушкиным, располагала двумя самолетами – амфибией типа «Ш-2» («шаврушкой», как называли ее летчики и моряки) и небольшой летающей лодкой. Вторым пилотом экспедиции был Геннадий Власов.

После исследовательских работ в Гренландском море «Садко» зашел в Айс-фиорд. Здесь в глубине фиорда, невдалеке от советского рудника Баренцбурга, на низменный берег были прибуксированы оба самолета экспедиции. Их осмотрели и подготовили к полетам. Бабушкин поднялся на «шаврушке». Почти два часа летал он над горами и ледниками Шпицбергена.

Закончив бункеровку, «Садко» направился дальше на север, в обход Шпицбергенского архипелага. Вблизи Семи Островов корабль встретил тяжелые сплоченные льды. Летчикам было приказано готовиться к разведке…

В архиве М. С. Бабушкина сохранились записи о полетах во время экспедиции «Садко».

В океане

Негостеприимно встретило нас Белое море. От южного шторма разгулялись холодные серые волны. Палуба опустела. На капитанском мостике круглосуточно, не покидая его, ходят штурманы. Они зорко вглядываются в туманную даль, изредка заходят в рубку, где по карте отмечают путь корабля и проверяют правильность курса. Путь в горле Белого моря небезопасен. Море таит здесь много подводных камней и отмелей. Недаром моряки называют горло Белого моря «кладбищем кораблей». Приходилось и мне видеть, как погибают здесь иностранные зверобойные суда. Льды давят эти боты, как скорлупки. Люди, если им удается спастись, выходят на берег, и море сразу же стирает все следы кораблекрушения.

«Садко» недавно тоже лежал на дне этого моря. В его трюмах жили морские животные, палубу покрывали заросли морской капусты. Герои-эпроновцы подняли «Садко».

И вот идет теперь наш корабль, разрезая волны Белого моря, идет на север, в высокие широты Северного ледовитого океана.

Нордкап… Остров Медвежий… Зюйдкап – южный мыс Шпицбергена… Таков наш маршрут. От Зюйдкапа мы сворачиваем на запад, ко льдам Гренландии.

На всем пути нас сопровождает густой туман. Море штормует. Иногда, беснуясь, оно катит через палубу ледокола высокие зеленые волны. Но научные станции не срываются. Корабль идет все вперед и вперед. И вот на горизонте показались льды. Ледокол еще не остановился, а люди спешат; опережая один другого, они занимают места около приборов. Через пять-шесть минут электролебедки начинают сматывать с барабанов тросы. В глубину моря спускаются батометры, вертушки для измерения скорости течений, планктонные сети, тралы. Я, как всегда, дежурю на главной лебедке, с которой опускают на дно моря огромный трал биолога. Корабль волочит этот трал по дну, и он захватывает донных животных, морские звезды, моллюски. Иногда в трал попадают пучеглазые глубинные рыбы удивительной яркокрасной или фиолетовой окраски. Этот «цех» корабля привлекает больше всего внимания.

Вот уже трос вытягивает обратно драгу. Животный мир, населяющий морское дно, вместе с илом, песком и камнями появляется перед нашими глазами. Каких только диковинных животных мы не увидели в эти дни! Как богата жизнь в наших северных морях!

Станция выполнена. Но это далеко еще не последняя, их будет много за наше плавание. Мы заканчиваем плавание по чистой воде, перед нами лед, сплошной лед. За несколько дней, пока мы пробиваемся в нем, люди немного отдыхают. Во время плавания по чистой воде в продолжение двух недель мы останавливались для станций через каждые тридцать миль. Путь от станции к станции занимал всего два-три часа. За это время научные работники едва успевали привести в порядок свои записи, разобрать улов, залить банки формалином и спиртом, наклеить этикетки. А потом опять станции, станции, станции… Каждый день восемнадцать-двадцать часов беспрерывной тяжелой работы на ветру, в шторм.

Теперь тридцать миль во льдах занимают у нас много часов. Иногда судно совсем останавливается, чтобы выждать, пока разойдутся льды.

Заходим в Айс-фиорд – ледяную бухту Шпицбергена. После непродолжительной стоянки у Баренцбурга выходим дальше, к северу. Самолеты испытаны для предстоящих ледовых разведок. Приходит и наша очередь включаться в работу экспедиции.

Над семью островами

У Семи Островов – к северу от Шпицбергена – путь преградили льды. Дальше итти нельзя. Корабль сильно загружен, угля взяли доотказа. Отправляясь из Баренцбурга в путь далекий и тяжелый, мы знали, что придется биться со льдами и угля понадобится порядочно; взять же его по пути негде. С «угольщиком» условились встретиться только в Русской Гавани, на Новой Земле. Но до этой встречи еще далеко.

Из-за большой нагрузки ледовый пояс судна сидит глубоко в воде. В лед приходится входить с большой осторожностью, чтобы не продавило обшивку корабля.

Мы, признаться, не ожидали, что так рано встретимся со льдами, и надеялись обойти Шпицберген с севера без особых затруднений. А вот сейчас встретили такой плотный и тяжелый лед, что приходится думать: как его преодолеть?

Выбрали полынью, чистую от льда, и спускаем на нее самолет для воздушной разведки…

Мы плывем уже около месяца. У нас на «Садко» два пилота: Геннадий Власов и я. Каждому хочется лететь. Плавать хорошо, но, по-моему, это не для нас, пилотов. В море простору хоть отбавляй, а кажется тесно, и до того тесно, что грудь давит, в горле чувствуешь какой-то ком, голова болит. Смотреть на море становится противно… Волны лезут на корабль одна за другой, ударяются о борт, заливают палубу. Море кругом кипит, пенится. Картина, слов нет, красивая, как. у Айвазовского. Но, честно сознаюсь, смотреть на нее не хочется, тянет в каюту. Койка кажется такой уютной и удобной. Уже нет тяжести и тесноты в груди, нет отвратительного кома в горле и головной боли, которые сопутствуют морской качке. Монотонные удары волн теперь убаюкивают. Забываешься…

Во время шторма даже звонок, приглашающий к столу в кают-компанию, не столь желанный, как в те дни, когда стоит тихая погода или корабль идет во льдах.

Тоскливо жили мы, два пилота, два человека воздуха, пока судно шло по чистой воде. Неудивительно, что у обоих росло страстное желание поскорее вырваться в воздух. Но лететь нужно только одному. Кому же из двух придется остаться на палубе и с завистью смотреть, как его товарищ наслаждается воздушными просторами?

Решили тянуть жребий. Приготовили записки. Я вытащил «полет». Власов остается на корабле.

Не скрою: хотя я и очень хорошо отношусь к Геннадию Власову, но эгоистическое чувство в ту минуту взяло верх – я был несказанно рад, что полет достался мне.

Со мной летит в качестве наблюдателя капитан «Садко» Н. М. Николаев. Берем карту, намечаем маршрут. Все готово. Даю газ.

Какая прелесть! Нет, кажется, на человеческом языке слов, чтобы выразить те чувства, которые испытываешь, вырвавшись на свободу после месячного добровольного заключения в каюте. Все намеченные ранее расчеты и маршруты летят в преисподнюю: ледовая обстановка, раскрывшаяся перед нами, заставляет нас в пути изменить план полета. Мы поворачиваем на восток, берем направление к мысу Платен.

Под нами плотные торосистые льды в восемь-девять баллов. Справа вдоль берега виднеется полоса разреженного льда, но скоро она кончается и снова идет торосистый семи-восьмибалльный лед, который заполняет все пространство между островами и мысом Платен. Дальше лед разреженный. Итак, «Садко» надо пройти пятнадцать-двадцать миль в тяжелых льдах, а дальше будет лучше.

Пролетаю возле мыса Платен. В стороне видны острова Карла. К северу – острова Фойн и Рекс.

Вспоминается лето 1928 года… Трагическая гибель дирижабля «Италия». Работа спасательных экспедиций. Славные советские корабли «Красин» и «Малыгин»… Наше первое выступление на международной арене, проба сил в искусстве полетов над полярными льдами. Наши победы над суровой арктической природой поразили и смутили многих иностранных исследователей и летчиков.

Многое хочется вспомнить о нобилевской экспедиции.

Стоит напомнить хотя бы о ее «научном багаже». Прежде всего она запаслась двумя громадными ящиками. В одном из них лежали фашистские флаги, в другом – папские кресты. На каждую землю, безразлично – вновь открытую или давно принадлежавшую Стране Советов, летел фашистский флаг, и немного спустя грузно валилось с небес увесистое папское благословение.

Был в экспедиции и «живой багаж» – командированный папой специальный епископ, назначением которого было призывать в пути божие благословение на нобилевскую затею. Этот представитель решил все же остаться в Кингсбее, предоставив своим спутникам лететь к полюсу без его молитв и гимнов. Епископ резонно сказал:

– Сыны мои! За время полета из Рима сюда я убедился, что молитвы, посылаемые с дирижабля, до бога не доходят. Наверное, мощным дуновением моторов их относит в сторону или отбрасывает обратно к земле. Отсюда, с суши, молитвы дойдут скорее. Летите, сыны, куда хотите, и да поддержат вас молитва моя и ходатайства мои перед небом о благополучии экспедиции.

Одной молитвы фашистского епископа оказалось, однако, мало: дирижабль разбился об угрюмые полярные льды. Вот тогда фашистские «герои» и проявили истинное свое лицо.

По этому поводу правильно написал В. В. Маяковский:

В фашистских странах лицемерно заявляли, что человечество вообще не в силах разыскать и спасти итальянцев, и, стало быть, помогать нечего.

Даже родина хвастливого генерала, пославшая на помощь несколько летчиков и кораблей, ничего существенного не сделала для спасения участников экспедиции.

Как раз в этих высоких широтах мы, советские летчики, неоднократно доказывали мощь и силу советской авиации, способности советских людей к завоеванию недоступных прежде полярных и приполярных областей.

В Арктику вступили новые люди, советские люди, большевики, воодушевленные своей родиной, воспитанные коммунистической партией, руководимые великим Сталиным.

Вот почему мы победили тогда и побеждаем Арктику из года в год.

Проносясь над льдами, я чувствовал себя уверенно и спокойно. Так же спокойно, как если бы летал над Центральным аэродромом в Москве.

Наметив путь для «Садко», мы вернулись на корабль.

Было 5 часов утра. Судно медленно пробивалось во льдах. В полдень лед сильно уплотнился, началось сжатие, корабль остановился. В 6 часов вечера возле «Садко» появились разводья. Опять спустили самолет. Теперь на разведку вылетел Власов.

Через полтора часа он вернулся с хорошей вестью: к северо-западу от островов Карла чистая вода до самого горизонта.

«Садко» снова двинулся, и на вторые сутки мы подошли к мысу Платен. Впереди лежал еще один трудный этап. Теперь снова была моя очередь лететь в разведку. С высоты в шестьсот метров я легко обнаружил проход за островом Северный Рекс, от которого далеко до горизонта тянулась полоска чистой воды.

К утру следующего дня «Садко» вышел на чистую воду, а вечером корабль уже находился на северо-востоке Шпицбергена.

В нескольких милях от мыса Нордкап пароход остановился для взятия гидрологической станции.

Мы спустили с палубы оба самолета и вылетели для исследования побережья и прилегающих к нему островов. Еще во время предыдущих полетов мы заметили, что карты северных берегов Шпицбергена весьма неточны.

Аэрофотосъемка выяснила много любопытных ошибок. Мыс, обозначенный на карте, оказался островом, отделенным от земли узким проливом, который совершенно незаметен с моря. У восточных берегов Шпицбергена мы обнаружили отмели, отдельные скалы и камни. Они не были обозначены и не имели названия. Мы условно назвали их островками Октябрят.

Домой нас прогнала низкая облачность, поднимавшаяся с юга. Вскоре гидрологи закончили свои наблюдения. «Садко» пошел дальше.

Поиски «Земли Джиллеса»

Нам не везет: пока шли около Шпицбергена, все время держалась хорошая погода, а теперь уже несколько дней стоит сплошной туман.

Через каждые тридцать миль корабль останавливается, наши гидрологи берут станции, аэрологи штурмуют небо радиозондами. А погода все нелетная. Пока что изучаю пригодность ледового покрова для посадок и взлета. 14 августа наконец наступил перелом: туман рассеялся, осталась лишь небольшая облачность. Решено использовать временное улучшение погоды и во время очередной остановки произвести воздушную разведку. Где-то в этом районе видели таинственную «Землю Джиллеса». Попытаемся проверить, существует ли она.

В 1707 году английский капитан Джиллес на севере от Шпицбергена достиг какой-то гористой земли. Точных документов об этом открытии не осталось. Больше пятидесяти лет англичане условно отмечали на картах «Землю Джиллеса». В конце прошлого столетия англичанин Джексон пытался разглядеть «остров Джиллеса» с одной из высот Земли Франца-Иосифа, но ничего не обнаружил. Однако спустя несколько лет С. О. Макаров, плавая на ледоколе «Ермак», отметил в своем дневнике, что участники экспедиции заметили вдалеке призрачные контуры какой-то земли. Возможно, это была рефракция… В этом районе побывали потом шхуна англичанина Уорслей, советские суда «Персей» и «Книпович», ледокол «Красин», здесь пролетал дирижабль «Италия»…

М. С. Бабушкину предстояло окончательно и точно установить: существует «Земля Джиллеса» или то, что видели прежде мореплаватели и исследователи, было арктическим миражем?

Я поднялся в каюту к начальнику экспедиции Г. А. Ушакову.

– Георгий Алексеевич, кто полетит в качестве штурмана-наблюдателя? – спросил я.

Ушаков неожиданно ответил:

– С вами полечу я.

Признаться, мне хотелось возразить и попытаться отговорить его от этого полета. Все же, как ни говори, а полет был довольно серьезным и небезопасным. Лететь нужно было далеко на север, над тяжелыми льдами, куда не пробиться даже мощному ледоколу, не то что «Садко». В случае вынужденной посадки вся надежда была только на самих себя. Правда, у нас на судне имелся еще один самолет, но его можно было спускать только на воду. Он мог помочь лишь тем, что изредка прилетал бы к нам и сбрасывал продукты.

Однако, посмотрев на Ушакова, я решил, что все мои возражения будут бесполезными.

Впоследствии я понял, что Ушаков был прав. В такую ответственную, сопряженную с опасностями разведку безусловно лететь надо было ему самому. Если даже случилась бы вынужденная посадка, то, конечно, он лучше других вышел бы из тяжелого положения. Ему пригодился бы многолетний опыт зимовок и хождения по льдам.

На мой вопрос, почему он решил сам лететь, Георгий Алексеевич ответил:

– Видишь ли, оно, пожалуй, спокойнее, если сам летишь, а когда другие в разведке, то, пока они не возвратятся обратно, просто места себе не находишь, всякая чертовщина в голову лезет.

Я знал, что, когда улетает самолет, весь экипаж неспокоен за летчиков, и, чтобы не увеличивать эти волнения, впоследствии всегда настаивал на том, чтобы время, назначенное на полет, было строго соблюдено и самолет в срок возвращался обратно.

Мы поднялись в воздух. Берем высоту пятьсот-шестьсот метров. Выше не пускает облачность. Идем курсом на норд-вест. Под нами льды постепенно уплотняются, встречаются крупные торосистые и гладкие поля.

Вот мы летим уже над сплошным массивным льдом. Попадаются колоссальные гладкие поля, всторошенные по краям от ударов. Эти поля с очень маленькими трещинами.

Пройти по таким трещинам нашему судну не под силу. Да не только «Садко», но и более мощные корабли не в состоянии были бы расколоть такие поля.

Облачность постепенно снижается. С востока надвигается туман.

Обследовав возможный для полета и довольно большой район, подлетаем вплотную к туману. Нас прижало к льдам на пятьдесят-сто метров. Воздух насыщен влагой, появился иней. Это первые признаки обледенения.

Полет становится бесполезным: ничего не видно. «Земли Джиллеса» не обнаружено. Не только земли, но и признаков ее существования никаких нет.

Итак, возвращаемся обратно. Вскоре машина снова вышла в район хорошей погоды. Когда мы подходили к «Садко», Ушаков попросил дать ему попробовать вести самолет. Зная управление автомобилем, Ушаков решил и на самолете «править», как на авто. Результат получился смехотворный: самолет бросало то в одну, то в другую сторону, но только не туда, куда его направлял «пилот». Ушаков не выдержал и закричал:

– Почему не поворачивает?

Я объяснил, что он забыл о ногах и работает только руками…

На палубе корабля нас обступили со всех сторон. Люди, хотя бы по выражению лиц, старались отгадать, нашли мы «Землю» или нет. Пришлось огорчить наших товарищей.

Кто-то стал интересоваться, зачем мы вблизи ледокола бросались на самолете из стороны в сторону. Я попытался скрыть действительную причину такого поведения машины и придумал басню о колоссальном стаде белых медведей, которое якобы мы заметили с воздуха и решили разогнать.

Рассказ был встречен недоверчиво. К тому же мне резонно заметили, что медведи никогда стадами не ходят. Пришлось извиниться за шутку и разоблачить Ушакова.

В судовом журнале авиазвена я сделал точные записи об этом полете на поиски «Земли Джиллеса»:

«Координаты «Садко» – широта 81° 12', 5 и долгота 26° 10' остовая. Шли по курсу норд-норд-тен-вест. К туману подошли после 1 часа 10 минут полета. На широте 82° и долготе 24° 40' при тумане от норда до зюйда через ост признаков земли не обнаружили. Айсбергов в обследованном районе нет. Самолет пробыл в воздухе 2 часа 31 минуту».

Остров Ушакова

Это было в северной части Карского моря, между Землей Франца-Иосифа и Северной Землей. Мы вышли на очень небольшие глубины. На пути то и дело попадались громадные айсберги. Принимая эти айсберги за землю, люди поднимали ложную тревогу:

– Земля! Земля появилась!..

Все выбегали на палубу, но через несколько минут расходились по каютам…

Это повторялось многократно. И когда 2 сентября на горизонте действительно открылся берег какого-то острова, многие остались в каютах, высмеивая «любителей непроверенных сенсаций».

Совсем ясно обрисовались контуры земли, покрытой вековой шапкой ледника. На картах она не была обозначена.

«Садко» медленно приближается к неизвестной земле. Осторожно промеряем глубину. Теперь уже нет сомнения: это остров! Но каков он, его размеры, поверхность? Пока еще ничего нельзя определить: густой туман покрывает значительную часть земли. Наконец туман постепенно отступает: перед нами возвышается полукруглая, как каравай, земля, вся покрытая льдом.

С корабля спускают бот. Люди лихорадочно готовятся к высадке на берег для проведения научных работ. У всех одно желание: скорее попасть на остров. Кажется, стоит только крикнуть: «Кто хочет на берег?» – и все бросятся туда, судно опустеет… Но этого делать нельзя.

Отправляется только маленькая партия людей, а оставшиеся наблюдают за дрейфом льда. Это очень важно: если появится опасность сжатия, надо немедленно подать сигнал о возвращении и уходить подальше от берега. Во время шторма он может оказаться весьма негостеприимным для корабля.

Бот уходит на остров. На нем несколько научных работников и корреспонденты центральных газет. К концу дня Власов и капитан Николаев вылетают на воздушную разведку с заданием обследовать неизвестный остров и через два часа сделать посадку у «Садко».

Время… Как медленно ползет время! Самолета не видно и не слышно. Проходит час. Вдруг слева, над самым ледником острова, из-под нависшего тумана выскакивает самолет, а через пятнадцать минут мы уже наперебой расспрашиваем Власова и Николаева о неизвестной земле.

Оказалось, что весь остров обследовать с воздуха им не пришлось: опять помешал проклятый туман, закрывший часть земли. Все же удалось зарисовать ее контуры. Установили, что остров покрыт сплошным ледником; в окрестном районе никаких признаков других островов не обнаружили.

Вскоре возвратился и бот. Товарищи сделали некоторые наблюдения, определили координаты острова и поставили на нем знак. Они видели на острове много медвежьих следов.

Научные работники экспедиции считают, что айсберги, которые встречались на нашем пути, не местного происхождения: они, очевидно, оторвались от более мощного ледника. Возможно, где-нибудь поблизости имеется еще остров или ряд островов. Туман затрудняет поиски.

Вечером участники экспедиции отправили в Москву телеграмму с просьбой присвоить новому острову имя Ушакова.

Через день над островом летал я со штурманом Марковым. В южной оконечности острова мы обнаружили озеро на леднике.

Возвращаясь в Архангельск, участники высокоширотной экспедиции на «Садко» передали по радио рапорт товарищам Сталину, Молотову, Ворошилову и Калинину.

За восемьдесят пять дней пребывания в море экспедиция прошла свыше двенадцати тысяч километров, из них шесть тысяч за пределами восьмидесятой параллели. До этого ни одному судну не удавалось пройти такое расстояние свободным плаванием в высоких широтах Арктики. Научные работы были проведены на огромной территории: от кромки гренландских льдов до северной оконечности Северной Земли – мыса Молотова.

«Садко» достиг широты 82° 41' 6'', установив рекорд активного плавания в высоких широтах[12]. Разведанная карта Арктики работами этой экспедиции была расширена почти до восемьдесят третьей параллели.

Во время похода «Садко» участники экспедиции тепло отметили двадцатилетие авиационной деятельности М. С. Бабушкина.

Вернувшись на Большую землю, Михаил Сергеевич выступил с рядом докладов на рабочих собраниях. Яркими словами он охарактеризовал успехи советских полярников, победы в освоении Северного морского пути.

Новая жизнь на советском Севере[13]

Товарищи! Передаю вам, лучшим комбайнерам и комбайнеркам Челябинской области, горячий пролетарский привет от полярников. (Аплодисменты.)

Наша полярная организация – Главсевморпути – создана по решению партии и правительства. Этой организации дано задание освоить далекие окраины, необъятные северные края нашего Советского Союза, освоить Северный морской путь.

Для чего нам это нужно? Для чего нам нужно проникать в эту даль, иногда даже теряя ценные пароходы, а то и жизни наших людей? Я постараюсь кратко рассказать об этом.

Во-первых, нам нужно иметь на Севере свой, советский морской путь для транспортных целей. В дополнение к железнодорожным и воздушным дорогам нам нужен свой широкий и короткий морской путь на Дальний Восток. Этот путь уже открыт. Недалеко то время, когда ударники нашей страны смогут приобрести билеты и проехать от Архангельска до Владивостока и от Владивостока до Архангельска морем.

Во-вторых, Северный морской путь нам нужен для быстрейшего развития народного хозяйства далекого Севера, для полного использования природных богатств. Необъятные края Севера населены малыми народностями. Раньше они эксплоатировались всеми, кому было не лень. На Север съезжались спекулянты разных стран – Америки, Англии, Норвегии, Швеции; немало было и русских купцов-обирал. Они за бесценок забирали пушнину, кости моржей, клыки и, кроме спирта и болезней, ничего туда не завозили. Естественно, что теперь малые народности ожили, приостановилось их вымирание, новая жизнь вошла в их яранги и чумы.

Теперь без нашего разрешения никто и носа не покажет на Крайнем севере. Спекуляции там нет. Наши советские фактории покупают продукцию промыслов – пушнину, рыбу, кости – и дают северянам снаряжение, продовольствие, одежду. Мы строим там школы, посылаем своих учителей. Учится грамоте не только молодежь, но даже старики. Это стало возможным только при советской власти. (Аплодисменты.)

Чукчи, ненцы имеют уже своих учителей. Дети обучаются на родных языках и учатся русскому языку.

Там, среди чумов, товарищи, немало теперь пионеров и комсомольцев, так же как и здесь. (Аплодисменты.)

Но всего этого еще недостаточно. Нужно быстрее развивать на Севере промышленность, нужно помочь людям покончить с кочевым образом жизни, приучить их к труду на фабриках и заводах. В этом деле тоже велика роль Северного морского пути. Когда северный флот будет хорошо работать, все богатства, которые имеются в этом крае, будут эксплоатироваться по-советски, по-большевистски – планово.

А богатства на далеком Севере колоссальные. Уже сейчас там начинают строить фабрики, рудники, заводы. Нам нужен Северный морской путь для того, чтобы увеличить завоз оборудования на морских кораблях для промышленности Севера, чтобы люди Севера могли лучше связаться с центром нашей родины, с Москвой, со всеми другими городами Советского Союза.

Освоение Северного морского пути – дело трудное и длительное. Говорить нечего – большая это работа. Но, несмотря на все, большевики твердо шагают по Северному морскому пути, твердо шагают по северным льдам. Каждый новый шаг – это закрепление новых позиций, завоевание еще одного метра морского пути – завоевание там, среди полярных льдов, среди вечных снегов. Отступления нет и не может быть. (Аплодисменты.)

Еще недавно заграничная буржуазная печать писала, что освоение Великого Северного морского пути – безумство, что большевики только шум поднимают на весь мир, чтобы обратить на себя внимание, что мы провалимся, опозоримся. А большевики идут твердой поступью вперед, и растущие с каждым годом успехи говорят сами за себя. (Аплодисменты.)

В 1932 году блестяще удалась попытка пройти Северный морской путь за одну навигацию. Ледокольный пароход «Сибиряков» выполнил задание. (Аплодисменты.) Правда, корабль вернулся израненный, избитый, вышел из льдов под парусами, но все-таки задание выполнил. Этим было доказано, что можно по Северному морскому пути плавать без зимовок, а если учесть и исправить все недостатки, которые выявились во время похода, то можно пройти и неизраненными.

В 1933 году была послана новая экспедиция, на товаро-пассажирском пароходе. Нам надо, чтобы по Великому Северному морскому пути плавали коммерческие корабли, которые перевозят грузы, перебрасывают людей. Пароход «Челюскин», как вы сами знаете, прошел весь Северный морской путь и остановился лишь в Беринговом проливе. Осталось лишь несколько миль льдов – дальше уже была чистая вода, открытое море. Но этот узкий перешеек в Беринговом проливе оказался не под силу нашему пароходу: мы ведь не могли бить сплоченные льды, вынуждены были ждать, когда сам лед раздастся или нас силой течения вынесет в Берингово море. Ждать не пришлось. Тайфун, который разыгрался в Японском море, отбросил льды, а вместе с ними и «Челюскин» обратно на север, к мысу Хоп, к американским берегам. Потом нас потащило Геральдово течение, которое идет с юга на север. В перспективе было либо попасть в северный полярный дрейф, либо быть раздавленными. Мы прилагали все силы, чтобы выбраться из ледового плена. Пошел в ход весь запас аммонала, имевшийся у нас. Мы взрывали лед, чтобы растрясти колоссальную льдину, которая нас держала. Безуспешно! Лед был крепкий, мороз сильный. Мороз упорно и настойчиво делал свое дело – он сковывал разбитые льдины. Бились, бились мы, и все безрезультатно.

13 февраля льды раздавили «Челюскин», и мы перешли на лед. Были построены палатки. Началась лагерная жизнь. Мы жили хорошо, дружно. Челюскинцы сплотились вокруг коммунистической ячейки. Партийная организация показала, как большевики должны вести себя в тяжелый момент, как большевики должны руководить работой, бороться с трудностями. Наш лагерь в Чукотском море был великолепной школой для беспартийных: они учились у большевиков, как бороться за жизнь и как проводить в жизнь директивы партии.

У нас были женщины и дети. Первое время мы опасались за наших женщин, но они работали так же, как мужчины, и обижались, когда их ставили в привилегированное положение. Наши боевые подруги доказали, что советские женщины имеют колоссальные запасы энергии. Они умеют поставить себя не только наравне с мужчинами, но даже и выше. (Аплодисменты.)

Товарищи, я не стану подробно рассказывать о всей жизни лагеря – это потребует очень много времени. Но я скажу, что мы ожидали помощи без паники, без уныния. Родина сразу протянула нам руку помощи. Радиограмма о том, что к нам идут на помощь, – эта радиограмма, подписанная нашим великим и любимым вождем товарищем Сталиным, вызвала у нас невыразимую радость. Мы знали: помощь не замедлит притти, раз за это дело взялся сам Сталин! (Бурные аплодисменты, возгласы «ура». Все встают.)

Мы, граждане великого Советского Союза, оказались победителями.

Прошел еще год. В 1935 году была организована первая высокоширотная экспедиция на ледокольном пароходе «Садко». Эта экспедиция обследовала самые северные, считавшиеся недоступными районы интересующих нас морей, привезла колоссальный научный материал.

Товарищи! Когда мы плавали среди льдов, мы все время, по радио следили за жизнью родины. По радио мы узнали о стахановском движении. Сначала трудно было понять, как это мог Стаханов дать сразу такое огромное количество угля, как могли дать невиданные рекорды Бусыгин, Кривонос и другие стахановцы. Потом и у нас в Арктике развернулось ударничество, мы работали хорошо, работали не покладая рук, чтобы накопить побольше научных материалов об Арктике. Вот почему наши научные работники вместе с экипажем собрали такое колоссальное количество материалов, что их придется обрабатывать в течение ряда лет.

Север сейчас растет не по дням, а по часам, и все это хорошо знают. (Аплодисменты.) Возвращаясь с экспедицией обратно, мы высаживались в одном поселке на берегу Карского моря[14]. И что мы там увидели? Мы увидели берег, на полтора километра залитый электрическим светом. Мы увидели там большой город. (Аплодисменты.) И это, товарищи, не годами делалось. Нет! Еще не так давно, в 1933 году, там было всего шесть зимовщиков, а теперь две тысячи; они добывают плавиковый шпат, разрабатывают богатства недр. С будущего года там будет строиться порт, куда будут причаливать наши советские пароходы.

Вот, товарищи, в кратких словах, в очень маленьком масштабе, то, что делается на Севере. О старом Севере, о легендарном Севере, который описывали Джек Лондон и многие другие писатели и поэты, нет теперь и речи, – тот Север умер. Теперь есть советский Север, где дома и селения залиты электричеством.

Немало изменений произошло в Арктике, куда пришли большевики, пришли строить социализм на далеком Севере. (Аплодисменты.)

Заверяю вас, что мы, полярники, не остановимся на тех достижениях, которые имеются у нас сегодня. Мы будем итти дальше, вперед, до тех пор, пока Север не станет культурным краем нашего необъятного Советского Союза. (Аплодисменты.) И вас, товарищи, мы призываем к тому же самому, каждого на своем трудовом фронте. Не только самим надо быть героями труда, но и вести за собой массы. Когда все мы сплоченным коллективом дружно возьмемся за дело, тогда быстрее будет перестроена вся наша страна, и мы отлично справимся с теми задачами, которые поставлены партией по строительству социализма в нашей стране.

И нет сомнений, что на этом пути под руководством коммунистической партии и нашего великого, любимого вождя товарища Сталина мы добьемся новых блестящих успехов. (Продолжительные аплодисменты, переходящие в бурную овацию. Возгласы «ура». Все встают.)