Записки о Шерлоке Холмсе

ЖЕЛТОЕ ЛИЦО

Шерлок Холмс, уступая моим просьбам, однажды ранней весной отправился со мной в парк на прогулку. Первая, еле заметная зелень пробивалась на ветках вяза, а липкие почки каштанов разворачивались в первые пятиконечные листья. Целых два часа мы бродили по парку, не произнося при этом ни единого слова, как и подобает двум людям, хорошо знающим друг друга. Когда мы вернулись на Бейкер-стрит, было без малого пять.

— Простите, сэр, — сказал мальчик-слуга, открывая нам дверь. — Приходил один джентльмен… он спрашивал вас, сэр.

Холмс посмотрел на меня укоризненно.

— Вот к чему приводят дневные прогулки! — сказал он. — Джентльмен ушел?

— Да, сэр.

— А ты предлагал ему зайти подождать?

— Да, сэр, он зашел.

— И долго он ждал?

— Полчаса, сэр. Это очень беспокойный джентльмен, сэр. Все время, пока он был здесь, он шагал по комнате взад и вперед и даже топал ногами. Я был в прихожей, сэр, и потому не слыхал, говорит ли он какие слова или нет. Наконец он выбегает в коридор и кричит: «Да придет ли когда-нибудь этот человек?» Так он и сказал — слово в слово, сэр. «Подождите еще немножко», — говорю я. «Ладно, подожду, — говорит он, — но не здесь, а на свежем воздухе, потому что здесь я задыхаюсь! Я скоро приду обратно». И не слушает никаких уговоров.

— Хорошо, хорошо. Ты сделал все, что мог, — сказал Холмс, и мы вошли в нашу комнату. — Впрочем, это очень досадно, Уотсон, — продолжал мой друг. — Я так соскучился без работы, а, судя по нетерпению этого человека, дело было важное. О! Это не ваша трубка на столе. Должно быть, оставил ее он. Прекрасный старый брайер с хорошим длинным мундштуком, из тех, что у табачных торговцев зовутся янтарными[50]. Интересно, сколько настоящих янтарных мундштуков найдется во всем Лондоне? Некоторые считают, что если в янтаре есть мушка, это и значит, что он настоящий. Потому-то и появились промышленники, которые специально занимаются тем, что вставляют фальшивые мушки в фальшивый янтарь… Да, но этот человек, очевидно, был сильно расстроен, если забыл здесь трубку, которая так дорога ему.

— Откуда вы знаете, что она ему дорога? — спросил я.

— Новая стоит, по-моему, семь с половиной шиллингов. Теперь, как видите, трубка дважды была в починке: сначала чинили деревянную часть мундштука, потом янтарную. Легко заметить, что оба раза ее скрепляли серебряными кольцами, которые стоят дороже самой трубки. Нужно высоко ценить свою трубку, чтобы подправлять ее снова и снова, вместо того чтобы купить за те же деньги новую.

— Что-нибудь еще? — спросил я, видя, что Холмс вертит трубку в руке и рассматривает ее со свойственной ему вдумчивостью.

Он поднял трубку и постучал по ней длинным, тонким указательным пальцем, как профессор анатомии, читающий лекцию о какой-нибудь кости.

— Попадаются иногда необычайно интересные трубки, — сказал он. — За исключением часов и шнурков для ботинок, никакие предметы не обладают такой ярко выраженной индивидуальностью. Указания, имеющиеся на этой трубке, однако, не очень характерны и не очень важны. Ее владелец, повидимому, человек мускулистый, левша, с превосходными зубами, беззаботный в своих привычках и довольно зажиточный.

Все эти сведения мой друг сообщал весьма небрежно. Но я заметил, что он искоса глядит на меня: хочет убедиться, слежу ли я за ходом его рассуждений.

— Вы считаете, что он человек состоятельный, лишь на том основании, что у него семишиллинговая трубка? — спросил я.

— Это табачная смесь Гросвенора, по восьми пенсов за унцию, — ответил Холмс, слегка выколачивая трубку себе в ладонь. — Так как он мог бы курить прекрасный табак, стоящий вдвое дешевле, ясно, что он не имеет нужды в экономии.

— А прочие ваши выводы?

— У него привычка закуривать трубку от ламп или газовых горелок. Вы можете видеть, что она довольно сильно обгорела с одной стороны. Спичкой ее так не обожжешь. Зачем человек будет держать спичку сбоку от трубки? Другое дело, если прикуривать, пользуясь лампой. Тут уж чашечка трубки непременно обуглится. Обуглилась она только с правой стороны. Из этого я делаю вывод, что ее хозяин — левша. Попробуйте прикурить свою трубку от лампы. Так как вы не левша, вы, естественно, поднесете к огню левую сторону трубки. Конечно, порою можете поступить иначе, но то будет чистейшая случайность. А эту трубку прикуривали всегда с правой стороны. Затем, вот, он прокусил мундштук насквозь. Это может сделать только сильный, энергичный человек, обладающий отличными зубами… Но, если я не ошибаюсь, я слышу его шаги по лестнице. Сейчас мы получим кое-что более интересное для изучения, чем его трубка.

Минутой позже наша дверь распахнулась и в комнату вошел высокий молодой человек. На нем был хороший, строгого покроя темносерый костюм. В руке он держал коричневую фетровую широкополую шляпу. Я бы дал ему лет тридцать, хотя на самом деле он, пожалуй, был немного старше.

— Прошу прощенья, — сказал он, слегка смутившись. — Я, очевидно, должен был постучать. Да, конечно, я должен был постучать. Но дело в том, что я немного расстроен, — в этом всё! — Он провел рукой по лбу, как человек, у которого слегка кружится голова, и скорее упал, чем сел на стул.

— Я вижу, что вы не спали ночи две, — сказал Холмс добродушно. — Это истощает нервы больше, чем работа, и даже больше, чем развлечения. Разрешите спросить, могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Мне нужен ваш совет, сэр. Я не знаю, что делать, и мне кажется, что вся моя жизнь разбита.

— Вы хотите, чтобы я вам помог в качестве консультанта-детектива ?

— Это — само собой. Но, кроме того, мне хочется знать ваше мнение… Вы человек большого ума, бывалый, знающий жизнь… и я хотел бы, чтобы вы научили меня, что мне делать. О, как бы мне хотелось, чтобы вы научили меня!

Он говорил короткими, резкими, отрывистыми фразами, и мне казалось, что вообще говорить ему было мучительно трудно и что он большим усилием воли преодолевает свое нежелание высказываться.

— Это очень деликатный вопрос, — сказал он. — Никто не любит говорить о своих домашних делах с посторонними. Это просто ужасно — обсуждать доведение жены с двумя людьми, которых ты раньше и в глаза не видел. Да, это ужасно! Но я уже дошел до последней крайности и так нуждаюсь в хорошем совете.

— Дорогой мистер Грант Монро… — начал Холмс.

Наш посетитель вскочил со стула.

— Как! — вскричал он. — Вы знаете мое имя?

— Если вы хотите сохранить инкогнито, — сказал Холмс улыбаясь, — я посоветовал бы вам не писать своего имени на подкладке шляпы или хотя бы повернуть ее так, чтобы ваш собеседник не видел надписи. Я хотел сказать, что мой друг и я выслушали немало удивительных секретов в этой комнате и имели счастье внести мир во многие встревоженные души. Я уверен, что того же мы достигнем и нынче. Так как может оказаться, что нам необходимо спешить, я попрошу вас немедленно сообщить мне все факты.

Наш гость снова провел рукой по лбу, и можно было видеть, как трудно ему начать свою речь: каждый жест, каждое движение лица выдавали в нем человека скрытного, сдержанного, гордого, склонного скорее прятать свои раны, чем выставлять их напоказ. Но внезапно, яростно взмахнув кулаком, как бы отбрасывая в сторону всякую сдержанность, он начал.

— Вот к чему сводятся факты, мистер Холмс, — сказал он. — Я женат уже три года. Все это время жена и я очень любили друг друга и были вполне счастливы. Мы ничего не скрывали один от другого — ни мыслей, ни поступков. Но вот — с прошлого понедельника — какая-то преграда встала вдруг между нами. В мыслях моей жены, в ее жизни появилось что-то неизвестное мне. И теперь я знаю о моей жене не больше, чем о любой женщине, которая прошла мимо и случайно толкнула меня на улице. Мы стали чужими друг другу, и я хочу знать — почему… Прежде чем рассказывать дальше, мистер Холмс, я хотел бы обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство. Эффи меня любит, можете в этом не сомневаться. Она любит меня всем сердцем и никогда не любила больше, чем теперь. Я это знаю. Я это чувствую. Я не хочу об этом спорить. Ведь бывает же у мужчины уверенность в том, что женщина любит его! Но между нами встала тайна, и если она не раскроется, наши прежние отношения никогда не вернутся.

— Будьте любезны сообщить мне факты, мистер Монро, — сказал Холмс с некоторым нетерпением.

— Я расскажу вам то, что я знаю об Эффи… Когда я впервые встретился с ней, она была вдова, хотя и очень молодая. Ей было всего двадцать пять лет. Звали ее миссис Хиброн. Она уехала в Америку совсем молоденькой и жила в городе Атланта. Там она вышла замуж за этого Хиброна, адвоката с хорошей клиентурой. У них был ребенок, но вспыхнула эпидемия желтой лихорадки — и муж и ребенок умерли. Я видел свидетельство о смерти Хиброна. Все эти несчастья внушили ей отвращение к Америке, она вернулась оттуда и жила с незамужней теткой в Пиннере, в Миддлсексе. Я должен упомянуть, что после смерти мужа ей осталось хорошее наследство, примерно четыре с половиной тысячи фунтов, с которых она получала семь процентов дохода. Эффи прожила в Пиннере только полгода, когда я встретил ее. Мы полюбили друг друга и через несколько недель повенчались.

Я сам торговец хмелем. Доход мой составляет семьсот — восемьсот фунтов в год, так что мы оказались недурно обеспеченными. Мы сняли за восемьдесят фунтов в год хорошую дачу в Норбери. Местечко это, хоть и расположено под самым городом, ничем не отличается от деревни. Чуть выше нашей дачи стоят два дома и гостиница, а по другую сторону поля, на отлете, — коттедж, обращенный к нам фасадом. Кроме этих домов, нет ни одного строения ближе, чем на полдороге к станции.

В осенние и зимние месяцы я часто бываю в городе по делам, но летом занят меньше. Мы в нашем загородном домике были счастливы так, как только можно желать. И до этой проклятой истории ничто не омрачило нашей жизни…

Надо вам сказать, что когда мы поженились, моя жена передала мне все свое состояние — отчасти против моей воли, потому что мне было бы очень тяжело пользоваться ее деньгами, если мои дела пойдут плохо. Однако она настояла на своем. Вдруг, примерно шесть недель назад, она обратилась ко мне с такими словами:

«Джек, когда вы брали мои деньги, вы говорили, что я могу в любое время взять сколько мне будет нужно».

«Конечно, — ответил я. — Эти деньги — ваши».

«Ну так вот, — сказала она. — Мне нужно сто фунтов».

Я немного удивился, но подумал, что речь идет просто о новом платье или о чем-нибудь в этом роде.

«Для чего?» — спросил я.

«О, — ответила она в замешательстве, — вы сказали, что будете только моим банкиром, а банкиры ведь никогда ни о чем не спрашивают, вы же знаете».

«Если деньги вам действительно нужны, вы их получите».

«Да, конечно, они мне нужны».

«И вы не скажете зачем?»

«Когда-нибудь потом, Джек, не сейчас».

Таким ответом мне и пришлось удовлетвориться, хотя до тех пор она ничего от меня не скрывала. Я дал ей чек и больше не думал о нашем разговоре. Может быть, этот случай и не имеет никакого отношения к тому, что произошло впоследствии, но мне сдается, что все-таки нужно упомянуть и о нем.

Да, как я только что сказал вам, неподалеку от нашего дома есть коттедж. Нас разделяет только поле, но чтобы добраться до коттеджа, нужно пройти по дороге и затем свернуть на тропинку. Небольшой еловый лесок находится как раз позади коттеджа, и мне очень нравилось гулять там, потому что я вообще люблю деревья. К сожалению, все эти восемь месяцев в коттедже не было жильцов, и мне прямо было жаль, что он так долго пустует, — такой это хорошенький, милый двухэтажный домик, со старомодным портиком и весь обвитый жимолостью. Не раз, останавливаясь перед ним, я думал, какая уютная маленькая усадьба вышла бы из него.

И вот вечером, в прошлый понедельник, во время прогулки я вижу: выезжает на дорогу пустой фургон, а на лужайке перед крыльцом лежит груда ковров и разных вещей. Мне стало ясно, что коттедж наконец сдан. Я было прошел мимо, а потом остановился и, как это водится, от нечего делать стал глядеть и раздумывать, какие такие люди будут жить по соседству с нами. И пока я смотрел, я неожиданно заметил в одном из верхних окон лицо человека, следившего за мной.

Я не знаю, что особенного было в этом лице, мистер Холмс, но у меня мурашки по телу побежали. Издали я не мог разглядеть его, но мне почудилось в нем что-то противоестественное, нечеловеческое. Под этим впечатлением я хотел подойти поближе, чтобы выяснить, кто следит за мной. Но в ту же минуту лицо внезапно исчезло, как будто человека оттащили назад, в темноту комнаты. Я простоял минут пять, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Не могу вам сказать, было ли это лицо мужчины или женщины. Я стоял чересчур далеко. Больше всего меня поразил его мертвенный, свинцовожелтый цвет. Застывшее и оцепенелое, это лицо отталкивало своей ненатуральностью. Я был так встревожен, что решил разузнать подробнее о наших новых соседях. Поднявшись на крыльцо, я постучал в дверь, которую мне тотчас же открыла высокая худощавая женщина с неприятной, прямо-таки отталкивающей физиономией.

«Что вам нужно?» — спросила она с резким шотландским акцентом.

«Я ваш сосед, живу вон там, — сказал я, кивая в сторону своего дома, — и вижу, что вы только что въехали. Не могу ли я помочь вам чем-нибудь?»

«Будете нужны — позовем!» — сказала она и захлопнула у меня перед самым носом дверь.

Рассерженный грубым отпором, я пошел домой. Весь вечер, хотя я пытался думать о другом, мысли мои невольно возвращались к лицу, мелькнувшему в окне, и к этой дерзкой женщине. Жене я решил ничего не говорить: женщина она нервная, легко расстраивается, и незачем мне тревожить ее моими неприятными впечатлениями. Только ложась спать, я вскользь заметил ей, что коттедж теперь занят. Она ничего не ответила.

Я сплю обычно очень крепко. В нашей семье считается, что разбудить меня ночью невозможно, и это у нас предмет постоянных шуток. Но в ту ночь, быть может, слегка возбужденный всем увиденным, я спал гораздо более чутко, чем обычно. В полусне я смутно ощущал, что вокруг меня что-то происходит. Постепенно до моего сознания дошло, что жена моя встала, надевает накидку и шляпку. Я уже готов был сквозь сон выразить что-то вроде протеста или удивления, но, полуоткрыв глаза, вдруг увидел ее лицо, освещенное свечкой, и был так изумлен, что буквально онемел. Такого выражения я не только никогда не видел у нее на лице, но и не предполагал, что оно возможно. Она была смертельно бледна, дышала порывисто и, застегивая свою накидку, украдкой оглядывалась на кровать, чтобы убедиться, не разбудила ли она меня. Затем, думая, что я сплю, она бесшумно выскользнула из комнаты. Через секунду я услышал тихий скрип входной двери. Я сел и стукнул по спинке кровати, чтобы убедиться, что я вправду проснулся, затем вынул из-под подушки часы. Было три часа утра. Что понадобилось моей жене на сельской дороге в такую глухую пору?

Я сидел минут двадцать и ломал себе голову, пытаясь найти какое-нибудь объяснение. Чем больше я думал, тем более необъяснимой и загадочной представлялась мне эта штука. Я все еще находился в полном замешательстве, когда входная дверь снова бесшумно открылась и на лестнице послышались шаги моей жены.

«Где вы были, Эффи?» — спросил я, когда она вошла.

Она содрогнулась всем телом и глухо вскрикнула. И этот крик и эта дрожь встревожили меня больше всего остального: в них я почуял что-то непередаваемо преступное. Жена моя всегда была такая честная и откровенная — я весь похолодел при виде того, как она крадется в свою собственную комнату и вскрикивает и дрожит, когда муж заговаривает с нею.

«Вы не спите, Джек! — воскликнула она, нервно смеясь. — Я думала, ничто не может вас разбудить».

«Где вы были?» — спросил я сурово.

«Я понимаю, как вы удивлены, — сказала она. Когда она расстегивала накидку, я видел, что ее пальцы дрожат. — Никогда прежде я не думала, что со мной может случиться что-нибудь такое. Дело в том, что я начала вдруг задыхаться. Мне был необходим свежий воздух — я бы упала в обморок, если бы не вышла. Я постояла у двери несколько минут, и теперь мне опять хорошо».

Говоря это, она ни разу не взглянула в мою сторону, и голос ее звучал не так, как всегда. Было очевидно, что она лжет. Я ничего не ответил и повернулся лицом к стене, с болью в сердце, весь во власти ядовитых сомнений и подозрений. Что скрывала от меня жена? Где она была? Я чувствовал, что не успокоюсь, пока не буду знать все, но не хотел расспрашивать ее после того, как она уже солгала мне однажды. Остаток ночи я метался и вертелся, придумывая объяснение за объяснением, одно другого невероятнее.

В этот день мне следовало отправиться в город, но я был так взволнован, что не мог заниматься делами. Моя жена тоже казалась расстроенной. По тем вопросительным взглядам, которые она бросала на меня, мне было ясно: она понимает, что я не поверил ее выдумке, и не знает, как ей держаться со мной. Во время завтрака мы почти не обменялись ни словом, а сразу после него я вышел прогуляться, чтобы обдумать всё на свежем утреннем воздухе.

Я дошел до Хрустального дворца, провел час на его территории и вернулся в Норбери к часу дня. Случилось так, что, идя мимо коттеджа, я приостановился взглянуть на окна — не увижу ли мельком то странное лицо, что выглянуло оттуда накануне. Вообразите себе мое изумление, мистер Холмс, когда дверь внезапно открылась и оттуда вышла моя жена!

Я просто остолбенел, увидев ее, но мои чувства были ничто перед теми, которые выразило ее лицо, когда наши глаза встретились. На один миг мне показалось, что жена хочет укрыться в доме, но, видя, как бесполезно всякое бегство, она пошла вперед с побелевшим лицом и испуганными глазами, выражению которых так противоречила улыбка на ее губах.

«Ах, Джек, — сказала она, — я только что заходила узнать, не могу ли я чем-нибудь помочь нашим новым соседям. Почему вы на меня так смотрите, Джек? Вы не сердитесь на меня?»

«Так, — сказал я. — Это здесь вы были ночью?»

«Что вы хотите сказать?» — воскликнула она.

«Вы приходили сюда, я уверен. И что это за люди, которых вы посещаете в такое время?»

«Я здесь никогда не бывала».

«Как вы смеете лгать? Ведь вы знаете, «что Это не так! — закричал я. — Даже ваш голос меняется, когда вы говорите. Разве у меня когда-нибудь были секреты от вас? Я войду в этот коттедж и разберусь во всем сам».

«Нет, нет, Джек! Ради бога!»

Она задыхалась, не в силах скрыть свое ужасное волнение, и когда я подошел к двери, она схватила меня за рукав и порывисто оттащила прочь с неожиданной силой.

«Умоляю, не входите, Джек! — воскликнула она. — Я клянусь, что рано или поздно расскажу вам все, но после, потом… Если вы войдете в этот коттедж, будет большая беда!»

Когда я попытался освободиться от нее, она уцепилась за меня с безумной мольбой.

«Поверьте мне, Джек! — кричала она. — Поверьте мне только на этот раз! Вы никогда не раскаетесь! Если я что-то скрыла от вас, то только ради вас же самого. Вся наша жизнь зависит от этого. Вернемся вместе домой, и все уладится. А если вы против моей воли войдете в коттедж, между нами все будет кончено!»

В ее голосе было такое искреннее отчаяние, что я остановился в нерешительности перед дверью.

«Я поверю вам только при одном условии, — сказал я наконец. — Я хочу, чтобы все это кончилось немедленно. Можете оставить при себе свой секрет, но обещайте мне, что вы прекратите все эти ночные визиты и не будете ничего делать втайне от меня. Я согласен забыть все, что было, но обещайте мне, что больше это не повторится».

«Я не сомневаюсь, что вы мне поверите! — воскликнула она с глубоким вздохом облегчения. — Все будет так, как вы хотите. Пойдемте, ну, пойдемте же домой!»

Все еще не выпуская моего рукава, она повела меня от коттеджа. На ходу я оглянулся и в верхнем окне увидел то же самое желтое, мертвенно бледное лицо человека, следившего за нами. Какая могла быть связь между этим существом и моей женой? Или что у нее было общего с той грубой женщиной, которую я видел накануне? Это была головоломная задача, и я знал, что не найду покоя, пока не решу ее.

Два дня после этого я провел дома, и моя жена, казалось, честно соблюдала наше условие — тем более что, насколько я знаю, она вообще не выходила из дому. Но на третий день стало совершенно ясно, что никакая клятва не может оградить ее от таинственного влияния, отвлекающего ее от мужа и долга.

В этот день я отправился в город, но вернулся поездом 2.40 вместо 3.36, которым езжу обычно. Когда я вошел в дом, навстречу выбежала служанка с испуганным лицом.

«Где хозяйка?» — спросил я.

«Кажется, вышла погулять».

У меня сразу же появились подозрения. Я бросился наверх убедиться, что ее действительно нет дома. Случайно взглянув в окно, я увидел, что служанка, с которой я только что разговаривал, бежит через поле к коттеджу. Конечно, я сразу понял, что это значит. Моя жена отправилась туда и велела служанке позвать ее, когда я вернусь.

Дрожа от ярости, бросился я вниз и зашагал через поле, решив покончить с этим раз и навсегда. Я увидел, как моя жена и служанка бегут по тропинке домой, но не остановился, чтобы заговорить с ними. В коттедже скрывается тайна, омрачившая мою жизнь! Я поклялся: будь что будет, но я узнаю эту тайну. Даже не постучав, я повернул ручку двери и вбежал в коридор.

На первом этаже было тихо и спокойно. В кухне чайник закипал на огне и большой черный кот, свернувшись, лежал в корзинке, но не было никакого следа женщины, которую я видел раньше. Я вбежал в другую комнату, но и та оказалась пустой. Тогда я бросился вверх по лестнице, но никого не нашел и в двух верхних комнатах. В целом доме не было ни души. Обстановка и картины были самые заурядные и вульгарные, за исключением той комнаты, в окне которой я видел странное лицо. Эта комната была удобно и элегантно обставлена, и все мои подозрения перешли в дикую, жгучую ярость, когда я увидел на камине фотографию моей жены, снятой во весь рост. Фотография была сделана по моей просьбе всего три месяца назад.

Я пробыл там столько времени, сколько понадобилось, чтобы установить, что дом абсолютно пуст. Тогда я оставил его с такой тяжестью на сердце, какой еще никогда не испытывал. Когда я вернулся домой, моя жена вышла ко мне, но я был так огорчен и рассержен, что не стал разговаривать с ней и, пройдя мимо, удалился в свой кабинет. Тем не менее она вошла за мной, прежде чем я успел закрыть дверь.

«Мне очень жаль, что я нарушила свое обещание, Джек, — сказала она, — но если б вы знали всё, я уверена, вы простили бы меня».

«Так расскажите мне всё».

«Не могу, Джек, не могу!»

«Пока вы не скажете мне, кто жил в этом коттедже и кому вы дали свою фотографию, до тех пор у меня к вам не будет доверия», — заявил я и, вырвавшись от нее, ушел из дому…

Это было вчера, мистер Холмс, больше я не видел ее и ничего не знаю об этом странном деле. До той поры между нами не было никаких недоразумений, и ее ложь так потрясла меня, что я не знаю, как быть. Сегодня утром мне пришло в голову, что вы как раз тот человек, который мог бы помочь мне советом, и вот я бросился к вам и безоговорочно отдаю себя в ваши руки. Если какие-нибудь детали вам неясны, пожалуйста, спрашивайте. Но прежде всего поскорее скажите, что мне делать! Это несчастье выше моих сил.

Холмс и я с величайшим интересом слушали это необычайное сообщение. Рассказчик говорил судорожно, отрывисто, как человек, охваченный крайним возбуждением. Мой друг задумался и сидел некоторое время молча, подпирая рукой подбородок.

— Скажите, — произнес он наконец, — вы ручаетесь, что видели в окне лицо мужчины?

— Каждый раз я видел его на таком расстоянии, что не могу ничего сказать.

— И все же оно произвело на вас неприятное впечатление?

— Мне казалось, что оно было неестественного цвета, а черты его — странно неподвижны. Когда я приближался, оно тут же исчезало.

— Давно ли ваша жена попросила у вас сто фунтов?

— Почти два месяца назад.

— Видели вы когда-нибудь фотографию ее первого мужа?

— Нет. Вскоре после его смерти в Атланте был большой пожар, и все их семейные бумаги сгорели.

— Однако у нее есть свидетельство о его смерти. Вы сказали, что видели это свидетельство.

— Да, она получила дубликат после пожара.

— Вы никогда не встречали кого-нибудь, кто знал ее в Америке?

— Нет.

— Говорила ли она когда-нибудь, что собирается снова побывать там?

— Нет.

— А получала она оттуда письма?

— Нет, насколько я знаю.

— Благодарю вас. Я бы хотел немного подумать над этим делом. Если коттедж покинут навсегда, это осложняет положение. Но, мне думается, более вероятно, что жители были предупреждены о вашем приходе и ушли перед тем, как вы туда явились. В таком случае, они, возможно, вернутся, и нам будет легко все выяснить. Позвольте мне посоветовать вам ехать обратно в Норбери и снова последить за окнами коттеджа. Если у вас будут основания предположить, что в нем живут, не врывайтесь туда, а пошлите телеграмму моему другу и мне. Мы будем у вас через час после получения телеграммы и очень быстро доберемся до сути дела.

— А если коттедж все еще пуст?

— Тогда я приеду завтра, и мы обсудим всё вместе с вами. До свиданья, и, прежде всего, не падайте духом, пока у вас нет на это реальных причин…

— Я боюсь, что это скверная история, Уотсон, — сказал мой друг, проводив мистера Гранта Монро до дверей. — Что вы об этом думаете?

— Мне кажется, это довольно грязное дело, — отвечал я.

— Да. Это шантаж, или я сильно ошибаюсь.

— А кто же шантажист?

— Вероятнее всего — человек, который живет в единственной комфортабельной комнате и держит на камине фотографию этой женщины. Честное слово, Уотсон, меня почему-то очень занимает желтое лицо у окна, и я ни за что не хотел бы пройти мимо этого дела.

— У вас есть какая-нибудь гипотеза?

— Пока лишь предварительная. Но я буду удивлен, если она не подтвердится. В коттедже — первый муж этой женщины.

— Почему вы так думаете?

— Отчего же она так безумно боялась, что ее второй муж может туда войти? По-моему, вот как было дело: эта женщина вышла замуж в Америке. Потом муж стал ей ненавистен — предположим, он заболел проказой или превратился в идиота. Она, наконец, бежит от него, возвращается в Англию, меняет имя и начинает жизнь, как она думает, заново. Она вышла замуж три года назад и считала свое положение совершенно прочным. А мужу она показала свидетельство о смерти какого-то человека, фамилией которого она назвалась. Но вот ее местопребывание обнаружено либо ее первым мужем, либо, допустим, какой-нибудь беззастенчивой женщиной, привязавшейся к больному. Они написали жене, угрожая приехать и разоблачить ее. Она просит сто фунтов, чтобы откупиться от них. Несмотря на это, они приезжают, и когда муж случайно говорит ей о том, что в коттедже появились новые жильцы, она каким-то образом догадывается, что это ее преследователи. Дождавшись, пока муж заснет, она бежит туда и пытается убедить их, чтобы ее оставили в покое. Ничего не добившись, она снова идет к ним на следующее утро, а при выходе из коттеджа встречает мужа. Он берет с нее слово больше туда не ходить, но через два дня, горячо надеясь избавиться от своих ужасных соседей, она делает новую попытку договориться с ними. При этом она отдает им свою фотографию, которую, очевидно, от нее потребовали. В середине разговора прибежала служанка и сообщила, что хозяин вернулся домой. Тогда жена, боясь, что он устремится прямо в коттедж, поспешно вывела жильцов черным ходом, вероятно, в соседний еловый лесок. Таким образом наш клиент нашел дом пустым. Однако я буду весьма удивлен, если сегодня вечером при проверке окажется, что дом все еще пуст… Что вы думаете о моей гипотезе?

— По-моему, это только догадка.

— Да, но она освещает всё. Если обозначатся новые факты, не поддающиеся объяснению, то у нас хватит времени пересмотреть мою гипотезу. Мы все равно ничего не можем предпринять, пока не получим вестей от нашего друга из Норбери.

Нам не пришлось долго ждать. Телеграмма пришла сразу после чая:

«Коттедж занят. Снова видел лицо окне. Встречу 7-часовым. Не предприму ничего пока не приедете».

Он ждал нас на платформе, и мы увидели при свете станционных фонарей, что он очень бледен и дрожит от возбуждения.

— Они еще там, мистер Холмс, — сказал он, положив руку на рукав моего друга. — Я видел свет в коттедже, когда шел мимо. Мы покончим с этим раз навсегда.

— Каков ваш план? — спросил Холмс, пока мы шли вниз по обсаженной деревьями темной дороге.

— Я хочу проникнуть туда хотя бы силой и посмотреть своими глазами, кто находится в доме. Прошу вас обоих быть свидетелями.

— Вы твердо решили? Несмотря на все уверения вашей жены, что для вас лучше было бы не раскрывать этой тайны?

— Да, я решил.

— Хорошо. Я думаю, вы правы. Любая правда лучше неопределенности и сомнения. Всего вернее — немедленно туда отправиться. Конечно, мы нарушаем закон, но я думаю, что дело этого стоит.

Ночь была очень темная. Стал моросить мелкий дождь, когда мы свернули с большой дороги на узкую тропинку с глубокими колеями по обеим сторонам. Мистер Грант Монро нетерпеливо стремился вперед, и мы ковыляли за ним как могли.

— Вон там огни моего дома, — пробормотал он, указывая на огоньки, мерцавшие между деревьями. — А здесь коттедж, и я туда войду.

Мы свернули на дорожку и подошли вплотную к коттеджу. Дверь была приоткрыта; на черной земле виднелась желтая полоса света. Одно окно в верхнем этаже было ярко освещено. Мы увидели темное пятно, двигавшееся по занавеске.

— Эта тварь — там! — воскликнул Грант Монро. — Вы видите сами, что там кто-то есть! Теперь — за мной, скоро мы все узнаем.

Мы приблизились к двери. Вдруг из темноты вышла женщина. Я не мог разглядеть ее лицо, но я видел, что она с мольбой простирает руки, освещенные лучом света.

— Ради бога, не надо, Джек! — закричала она. — Я так и знала, что вы придете. Успокойтесь, дорогой! Поверьте мне снова, и вы никогда не раскаетесь.

— Слишком долго я доверял вам, Эффи, — ответил он сурово. — Пустите меня, я должен пройти. Вот мои друзья. Они пришли мне помочь раз навсегда покончить с этим делом.

Он оттолкнул ее в сторону, и мы дружно последовали за ним. Когда он открыл дверь, навстречу ему выбежала старуха. Она пыталась преградить ему дорогу, но Грант Монро отстранил ее, и через минуту мы поднялись по лестнице. Грант Монро вбежал наверх, в освещенную комнату. Мы шли за ним по пятам.

То была уютная, хорошо обставленная комната. Две свечи горели на столе, другие две — на камине. В углу, нагнувшись над столиком, кто-то сидел к нам спиной. Повидимому, маленькая девочка. Она была в красном платьице и длинных белых перчатках. Когда она резко повернулась к нам, я вскрикнул от изумления и ужаса. Лицо ее было странного, мертвенно бледного оттенка, черты лишены всякого выражения.

В одно мгновение тайна открылась. Холмс засмеялся и провел рукой за ухом ребенка. Маска упала, и перед нами оказалась маленькая, черная как смоль негритяночка. Она весело улыбнулась, так что ее белые зубы засверкали. Ее рассмешили наши изумленные лица. Я расхохотался, сочувствуя ее радости; но Грант Монро застыл, не отрывая от нее глаз и прижав руку к груди.

— Боже мой! — воскликнул он. — Что все это значит?

— Я скажу вам, что это значит, — произнесла, входя в комнату, дама с гордым и решительным лицом. — Вы заставили меня против моей воли открыть вам все — придется теперь нам обоим с этим примириться. Мой муж умер в Атланте, а ребенок остался жив.

— Ваш ребенок?

Она сняла с шеи большой серебряный медальон:

— Вы никогда не видели его открытым?

— Я думал, что он не открывается.

Она нажала пружинку, и медальон открылся. Внутри был портрет человека с поразительно красивым и умным лицом, носившим несомненные признаки африканского происхождения.

— Вот он, Джон Хиброн из Атланты, — сказала дама. — Более благородного человека никогда не было на земле. Я порвала со своей родней, чтобы выйти за него замуж, и пока он был жив, ни разу не пожалела об этом. Как видите, наш единственный ребенок больше похож на людей его племени. Это часто случается в подобных браках, и маленькая Люси гораздо темней своего отца. Но, темная или светлая, это моя родная дочь, моя любимица.

Малютка при этих словах подбежала к ней и прижалась к ее платью.

— Я оставила ее в Америке, — продолжала она, — только потому, что у нее было слабое здоровье и перемена климата могла повредить ей. Я поручила ее заботам преданной нам шотландки, которая когда-то служила у нас. Никогда, ни на одну минуту я не думала отречься от дочери. Но когда я встретилась с вами, Джек, и полюбила вас, я побоялась сказать вам о моем ребенке.

Прости меня, боже! Но я боялась потерять вас, и у меня не хватало смелости рассказать вам все. Пришлось выбирать между вами и дочерью.

По своему малодушию я рассталась с дочкой. Три года я скрывала от вас ее существование. Няня мне все сообщала, и я знала, что девочка вполне здорова. Наконец мне безудержно захотелось еще раз увидеть мое дитя. Невозможно было побороть это желание. Я знала, как это опасно, но все же решила хотя бы на несколько недель привезти ребенка сюда. Я послала сто фунтов няне и указала ей этот коттедж, чтобы она могла поселиться здесь просто как соседка, ничем не обнаруживая наших отношений. Я зашла в своих предосторожностях так далеко, что приказала ей днем держать девочку дома и закрывать ей личико и ручки так, чтобы даже те, кто увидят ее в окне, не судачили бы с соседями о том, что здесь живет негритенок. Лучше бы я была не так осторожна! Это было бы умнее, но я почти помешалась от страха, что вы узнаете всю правду.

Это вы первый сказали мне, что коттедж снят. Мне надо было дождаться утра, а я не могла спать от возбуждения. Наконец я выскользнула, зная, как вы крепко спите. Но вы заметили, что я уходила, и это было началом всех моих несчастий. На следующий день в вашей власти было открыть мою тайну, но вы благородно отказались воспользоваться этим. А три дня спустя няня и ребенок только успели выбежать через черный ход, как вы ворвались в дом… Ну вот, теперь вы знаете всё, и я спрашиваю вас, что будет с нами — с моим ребенком и со мной?

Она сжала руки, ожидая ответа.

Прошло десять длинных минут, прежде чем Грант Монро заговорил, и ответ его был таким, что я с отрадой вспоминаю о нем.

Он поднял девочку, поцеловал ее и затем, протянув руку жене, направился к двери.

— Нам удобнее поговорить обо всем дома, — сказал он. — Я не очень хороший человек, Эффи, но я думаю, что я гораздо лучше, чем вы полагали.

Холмс и я последовали за ними по дорожке, а потом Холмс потянул меня за рукав.

— Пожалуй, — сказал он, — мы будем полезнее в Лондоне, чем в Норбери.

Больше он не говорил об этом деле ни слова, но уже поздно вечером, идя в спальню со свечой в руках, он сказал:

— Уотсон, если вам когда-нибудь покажется, что я становлюсь самонадеян или работаю над делом меньше, чем следует, — пожалуйста, шепните мне на ухо: «Норбери», и я буду вам чрезвычайно признателен.