Записки переводчицы, или Петербургская фантазия

Татьяна КАТЕРОВА

ЗАПИСКИ ПЕРЕВОДЧИЦЫ, ИЛИ ПЕТЕРБУРГСКАЯ ФАНТАЗИЯ

Повесть

Посвящается сказочникам 90-х

Пролог

Профессор посмотрел на мятый лист, украшенный прозрачным жирным пятном, похожим на маленькую луну, вздохнул и закрыл тоненькую курсовую.

— И это все? Вам не стыдно?

— Я постарался быть кратким, профессор! Но я много думал, чтобы постичь тайну профессии... Каждый переводчик — это немного волшебник, правда?

— Неправда, — усмехнулся мастер и вдруг подмигнул блестящим серым глазом. Потом он наклонился и тихо сказал: — Мы кто угодно, только не волшебники! Наоборот, мы позволили себя околдовать и стали странниками, обреченными на путешествия в чужих мирах. Запомните, юноша! Искусство перевода — это на самом деле искусство перехода, но об этом знают только посвященные.

Глава 1

— Осторожнее, Анна Александровна! У нас генеральная приборка.

Плотно прижавшись к издательской кофемашине, я наблюдала, как двое охранников настежь распахивали шкафы и швыряли все подряд в пластмассовый контейнер.

Рукописи покорно принимали приглашение на казнь (это в любом случае лучше, чем пожизненное, в темноте и одиночестве) и на разные голоса торопливо прощались друг с другом. Диски и дискетки вылетали пестрыми стайками, по-птичьи потрескивая на прощание. Папки и тетради с самоубийственным отчаянием ныряли внутрь, как в омут, и громко падали на дно. Только одна-единственная рваная папка запротестовала и высыпала пожелтевшие листы из своих недр. Однако это ее не спасло: листы как попало собрали, затолкали обратно и палачи утащили прозрачный саркофаг прочь.

— Алиса, но это не приборка! Это какая-то зачистка... Куда их уносят?

— В измельчитель, конечно. — Секретарша укоризненно приподняла бархатные брови: — Анна Александровна, вы же знаете: рукописи мы не возвращаем. Они здесь лежат с конца прошлого века, уже железные полки прогибаются! Это сейчас все в электронной форме, а тогда...

— Все равно — это рукописи! Зачем проявлять такое неуважение?

— А я что? — возмутилась Алиса. — Поговорите с Демиургом — пусть админы меняют правила! Вас уважают, прислушаются. — Она обиженно взмахнула ресницами и стала еще красивее. — Я, между прочим, кое-что просмотрела, чтобы не ошибиться.

— И?.. — спросила я, наблюдая за последней коробкой, мелькнувшей в дверном проеме.

Девушка пожала плечами:

— Какое-то поколение сказочников. Почему в девяностые все писали про волшебников?

— Невыносимая легкость бытия, — вяло процитировала я.

— Понимаю, вы прятались в виртуальной реальности, — усмехнулась Алиса. — Можно сказать, уходили от проблем.

— Прятались? Ничего подобного! И никуда мы не уходили! Мы там жили, потому что девяностые невозможно назвать реальностью — это была сплошная черная магия.

Опять заболела голова... Господи, о чем мы, собственно, спорим? Она же все равно ничего не поймет.

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — с сомнением произнесла Алиса. Ее голубые глаза сверкнули из-под соломенной челки, как два сапфира. — Я не понимаю, откуда взялись эти сказочники. Девяностые — это время сильных. Разве нет? Знаете, как я завидую? Все-таки вы посетили «сей мир в его минуты роковые»... Вот о чем стоит писать! И читали бы...

— Ну, пишут же... И даже фильмы снимают.

Она снова сверкнула глазами-драгоценностями:

— А вы тоже писали какие-то сказки? Признавайтесь, виновны в сказочной ереси?

— Возможно.

— В такое время? А зачем? Хотели прославиться? Надеялись заработать?

— Ну, разумеется: какой писатель не мечтает о читателях и гонорарах? Но основной стимул был другой...

Соболиная бровь удивленно поднялась вверх.

— И что же это было?

— Я боялась потеряться в мире сильных и искала единомышленников.

— А разве вы слабая?

Я покраснела: похоже, Алиса меня смутила.

— Постойте-постойте... Почему все обо мне? — Я с интересом заглянула под челку: — А вот вы когда-нибудь читали сказки?

— Пришлось! — Последовал взмах длинных ресниц. — Демиург подарил мне Урсулу Ле Гуин. Вы же понимаете, Леонид Петрович — эстет.

Я невольно вздохнула и пожала плечами — старый угодник...

— Из уважения к нему я полистала.

— Понравилось?

— Нет! — Алиса решительно покачала головой. — Это для избранных, а я как все. Мне ваш стиль больше нравится.

— Ого! Я круче классики?

— Вы — гениальный интерпретатор!

Алиса сказала и замолчала. Золотая челка упала на глаза. В воздухе расцвела цикламеновая помада, и девушка стала похожа на Чеширского Кота: ослепительная улыбка в золотом сиянии — и больше ничего...

— Только поймите правильно и не обижайтесь! Вы хороший переводчик, но рассказчик просто гениальный! С вашей методикой можно любую вещь сделать бестселлером. Вы не берете учеников?

Я растерянно молчала — как откровенно! Интерпретатор... Намек на дилетантство — какая наглость! Вот уйду из издательства и посмотрю, что будет с вашими бестселлерами... А может, она шутит?

— Никакой методики нет. Просто переизбыток воображения. Не могу четко следовать подстрочнику. А как у вас с фантазией?

— Да никак, — спокойно призналась Алиса, уловив обиду в моем голосе. — Я реалистка и обожаю успех. Вот моя главная фантазия. А вы — очень успешная! Это мне безумно нравится, и хочется вам подражать.

Было видно, что я ей немножко надоела и Алиса дипломатично закругляет разговор.

— Конечно, сказочницей меня не назовешь, но Демиург говорит, что я отличная фокусница. Как это вам? — И она так мило и задорно подмигнула, что я рассмеялась и простила «интерпретатора». — Опля!

Раз! Пальчики с шеллаковыми ноготками щелкнули, и появилась пластиковая папочка с новыми купюрами и гламурной розовой флешкой.

— Это что?

— Гонорар, конечно! За прошлый перевод. Помните? Про Смутное время и красавицу Марину.

— «Роковая корона»? Как можно забыть этот бред? — У меня даже ладони зачесались. — Редкостное занудство и вранье.

— Сейчас этого не скажешь: после вас «Корона» стала лидером продаж.

— Хорошо, спасибо.

Все это было не очень приятно слушать, потому что бархатный голос Алисы виртуозно балансировал между восхищением и ехидством.

— А это что?

— Домашнее задание, — промурлыкали в ответ. — Какой-то австрийский опус, который конкуренты не взяли. А Леонид Петрович заинтересовался, говорит, что зерно есть. Вам нужно решить, стоит ли овчинка выделки.

— Алиса, напомните, пожалуйста, Демиургу, что у меня выходные, — сказала я, наслаждаясь безнаказанностью: во всем издательстве только я могла так разговаривать с великим и ужасным директором.

— Наверное, куда-нибудь уезжаете? — с интересом спросила Алиса.

— Нет, я буду покупать, — гордо ответила я, подчеркивая каждое слово, — новогодние подарки для всей семьи. (Как приятно произносить слово «семья»!) Мы каждый Новый год встречаем вместе.

— А это не скучно? Мне нравится по-разному встречать Новый год, — с детской непосредственностью сказала Алиса, — чтобы старый был не похож на новый...

Я пожала плечами:

— Это наша семейная традиция, и никто на нее еще не жаловался.

Мы вежливо раскланялись, и я удалилась, чувствуя восхищенный взгляд Алисы. Бог с этим «интерпретатором»! Прозрачная папочка (точнее, ее содержимое) поддержала мою успешность на нужном уровне. Быть по сему! Хоть для кого-то стану эталоном.

Покинув издательство, я поняла, что предстоит бессонная ночь: Алиса со своим измельчителем доконала мои не очень крепкие нервы. Дома я честно выпила валерьянки, досчитала до тысячи и включила фильм: сна не было ни в одном зрачке...

Внезапно я поняла, что смотрю не на экран, а на свой антикварный письменный стол, вернее, на старинную чернильницу в виде замка со львами. Рядом пасся огромный бронзовый лось. В нарушение всех сказочных правил с рогов глумливо свисали наушники и зарядка, чтобы не потерялись. А на львиные спины я привыкла класть телефон, игнорируя обиженные морды. Но когда-то... «Маленькую дриаду разбудил странный звук, как будто треснул лед на озере или раскололся гигантский алмаз. Однако сейчас осень и в лесу нет никаких алмазов: они прячутся под землей, в горах... Дриада в недоумении раздвинула красно-желтые листья маленькой когтистой лапкой и зашипела, как кошка. Что он делает? Скоро на небе кончатся звезды! Эй, здоровяк, немедленно прекрати! Но огромный лось не слышал ее. Он стоял посреди поляны и с наслаждением купался в потоках лунного света. Мощные рога задевали звезды, и они, как крошечные светлячки, летели к земле...»

Так начинался мой роман: я все помню. Тролли, дриады, эльфы... Конечно, уход от действительности. И все-таки хорошо, что мою синюю тетрадь не пропустили через измельчитель — пусть дремлет в стенном шкафу среди старых фотографий. Мне стало грустно и жаль себя. А с другой стороны, ведь лучше хороший интерпретатор, чем плохой писатель.

Я развернула золотой шарик «Роше» и отправила в рот. Честно говоря, так себе конфеты. Интересно, откуда такая цена? Вспомнились девяностые, когда впервые появилось это чудо и еще сотни заморских чудес. В чем-то Алиса права: тогда было весело, от нового и неизведанного захватывало дух. Все мы, бывшие граждане Страны Советов, дружно выполняли петлю Иммельмана со скоростью 100 километров в минуту, при этом перестроечный аттракцион горел и дымился. Полагались на удачу: кто успеет — молодец, не успеет — сказке конец. Мне удалось вписаться во все повороты, правда, не слишком грациозно.

Для начала я, молодая вдова, ушла с кафедры и устроилась в детский садик, чтобы Владик был под присмотром. Там тоже не платили зарплату, зато кормили и мы с сыном были вместе. Однако жить без желаний оказалось очень трудно, да и коммунальные счета садиковской котлетой не оплатишь. И тогда, наблюдая за стайками иностранцев на Невском, я вспомнила, что закончила художественную школу, и решила... расписать матрешку.

Вопреки всем правилам, получилась настоящая Неточка Незванова с огромными печальными глазами и тугими локонами. Головку украшал изящный капор. Правой ручкой она грациозно держала кружевной зонтик, левой опиралась на миниатюру с Исаакием. Потом я два дня, затаив дыхание, лачила матрешку кисточкой, добиваясь прозрачности белых ночей. Окинув Неточку (так я и назвала свое создание, да простит меня Федор Михайлович!) придирчивым взглядом, мне стало очевидно, что такой литературной матрешки не будет ни у кого и я в какой-то степени тоже гений.

Страшно смущаясь, я отправилась в Екатерининский садик, окруженный столиками.

— Простите, вы не берете матрешки?

— Нет, не беру, — отвечали мне даже не взглянув.

— Извините, вам не нужны матрешки? Я художник.

— Не нужны.

Я обошла весь садик и грустно побрела прочь, прижимая к груди свою девочку. И вдруг...

— Жэ-энш-шина, вы художник? Покажыте.

Последним в ряду стоял бронзовый восточный красавец с карими глазами и длинными ресницами — как у моей Неточки. На столике теснились симпатичные румяные матрешки; сзади, на садовой решетке, висели оранжевые и синие картины, напоминающие живопись Сарьяна.

Было видно, что моя матрешка торговца поразила. Он в недоумении ее крутил, рассматривал с разных сторон, потом симпатично и широко улыбнулся:

— Слушай, а почему он такой печальный, а? Голова, наверное, болит... Лак очень хороший — ты все сам делал?

Он явно игнорировал женский род.

— Сам, — грустно ответила я и потянулась за матрешкой.

Он отвел мою руку:

— Слушай, ты художник, и я художник. Я возьму твой печальный матрошка, но на комиссию.

— Как это?

— Продам — заплачу. Приходи через неделю.

Я ему не поверила, однако матрешку отдала и пошла.

— Меня Толя зовут! — крикнул он.

— А меня Анна! — не оборачиваясь, сказала я.

Через два дня, когда я гналась за троллейбусом по Невскому (не было денег на маршрутку), услышала, что меня зовут.

— Ана! Анна! Твой матрошка продался тот же день. — Толя развел руками. — И этому американцу нужно еще две... Рисуй быстрей, Анна!

Толя оказался тем человеком, который обеспечил Владкины и мои желания. Теперь мы могли воплотить в жизнь накопившиеся мечты — после длительного поста это было великолепно! Владик расправил плечи и смотрел на меня с восхищением и уважением. Мои матрешки шли нарасхват, и мы радостно тратили деньги. Жизнь улыбалась. Как здорово, что у нас есть маг и волшебник дядя Толя! Казалось, что так будет всегда, пока однажды не наступил «черный четверг».

Наш матрешечный день выпадал на четверг, но Толя почему-то не позвонил, и я, недоумевая, отправилась к садику. Тяжелый пакет оттягивал руку, на душе было тревожно, я отвлекалась, считая виртуальные деньги (сумму заказа обговорили заранее, большую часть ее предполагала отдать на ремонт детсада).

А дальше началась «черная магия»: Толи не было... Он бесследно исчез, растворился вместе со столом, картинами и тележкой. И ничего о нем не напоминало. Это была катастрофа, и соседка, случайно заглянувшая в мои испуганные глаза, внесла ясность:

— Его нет и не будет, уехал домой.

— Как домой? А заказ?

Дама еле заметно усмехнулась:

— Он теперь сам... заказ.

— Рэкет?! — в ужасе закричала я.

На нас обернулись.

— Не ори, пожалуйста. — Женщина занервничала. — Рэкет вон, рядом стоит. — Она незаметно кивнула в сторону парня в синем плаще, который с интересом посмотрел на меня. — Я ничего не знаю. Сказали, уехал домой. Ты тоже иди домой. Уехал и уехал. Что такого?

— Но постойте! Я же потратила уйму времени! Может быть, вы заберете заказ? Мои матрешки хорошо уходят.

— Нет. — Тетка прищурилась и покачала головой. — Мне не нравятся твои печальные матрешки. Глаза у них черные, смотрят по-дурному. Не матрешки — ведьмочки: сглазили они, видать, нашего Толяна.

— Что вы такое говорите? Почему сглазили?

— Так всегда все было о’кей, и вдруг он с ними подрался. С чего бы, а?

— Его похитили?

— Совсем ненормальная? На него штраф повесили, только, говорят, успел сдернуть. Слушай, иди домой, а то сейчас заказ в счет Толиного долга заберут и будешь потом на них бесплатно ишачить.

Парень в плаще сделал шаг ко мне. Я опрометью кинулась к остановке.

— И прекрати заниматься не своим делом, до добра не доведет, — сказала тетка мне вслед. — Какой из тебя коммерсант? Ступай в школу или библиотеку! А сюда не лезь, интеллигенция...

И мы с Владом покатились назад — к нищете и бесплатным обедам. Ах, как я жалела о своем легкомыслии! О том, что просадила все деньги. Однако сделанного не вернуть... Мы снова гордо проходили мимо киндер-сюрпризов. Влад по-джентльменски молчал и ничего не клянчил. У меня было свое наказание: пила на завтрак полезный цикорий и мечтала о чашке кофе с куполом пены. Запоздалая экономия не спасла — деньги за ремонт все равно потребовали.

— Анна Александровна, в чем дело? Вы всех задерживаете.

Передо мной стояла нереально красивая блондинка с русалочьими глазами — председатель родительского комитета. Ее золотые волосы водопадом рассыпались по худеньким плечам, облаченным в деловой костюм. Я совершенно потерялась, поплотнее запахнула казенный халат и почувствовала желание исчезнуть.

— Елена Сергеевна...

— Вы одна, я понимаю, но вы, как сотрудник, платите всего пятьдесят процентов. Это же смешная сумма... Разве вы не хотите, чтобы Владик ходил в чистый и красивый садик?

— Хочу, конечно, хочу. Вы даже не представляете, как я хочу... А можете еще дня три подождать?

— Три?

Шелковые ресницы затрепетали, по зеленым озерам пробежали тени. Лена внимательно посмотрела на меня.

— Анечка, вам надо найти человека, который будет о вас заботиться. Может быть, вам... одолжить денег? Это спасет ситуацию?

— Нет-нет, спасибо. Через три дня я принесу деньги.

И я отправилась искать заботливого человека. Мне нужен был человек, который даст работу. Вечером я не выдержала и расплакалась.

— Мамочка, почему ты плачешь?

— У меня нервный срыв.

— Неправда. — Сын обнял меня как взрослый. — Ты плачешь, потому что у нас «вечера на хуторе без денег» и кончился кофе.

— Как это? Что за хутор?

— Ты мне такую книжку читала. — Он показал пальцем на томик Гоголя. — Только мы черта звать не будем, я его боюсь.

— Понятно. — Я невольно улыбнулась. — А кто же нам тогда поможет?

— Мы напечатаем твою книжку. Ты же сама говорила, что книжки сейчас очень дорогие.

— Откуда ты знаешь, что я пишу книгу?!

— Я ее читал, — спокойно сказал Влад. — То есть мне Глаша читала из старшей группы. Хорошая сказка! Нам понравилась. Главный маг точь-в-точь как папа, а веселая рыжая ведьмочка — ты. Правильно? Это было на самом деле? Мам, я тоже хочу в эту страну, где падают звезды в волшебное озеро.

— Увы, Влад! Такой страны нет. Считай, что это сон.

По глазам было видно, что сын не верит. Он упрямо наклонил голову и сказал:

— Ма, раз это был только сон, я хочу тоже тебе сниться — будем странствовать втроем. Придумай и про меня что-нибудь.

— Договорились.

Я убрала рукопись в сумку с тайной надеждой на чудо.

На следующий день я принесла свою тетрадь с заветной сказкой и приготовилась осуществить рискованный план. Целью моего сафари был господин Бронштейн, возглавлявший сеть кооперативных издательств и по совместительству один из наших родителей, отец очаровательной Сашеньки. Я решила предложить ему рукопись и любой ценой устроиться в его издательство: корректором, редактором, администратором — все равно кем. Литературный труд был моим единственным профессиональным умением. Но просить Леонида Петровича было так же страшно, как целовать туфлю Чингисхана.

Это был полнокровный рыжий мужчина, который никогда не здоровался и всем в детсаду тыкал (кроме заведующей). Тормозов у него не было — говорил что хотел и даже не смотрел на реакцию. Тем не менее его уважали, потому что зарабатывал интеллектом, а не продажей водки. И это уважение действовало как новокаин: губы немели, язык не слушался. Несколько раз он вопросительно смотрел в мои расширенные от ужаса зрачки, однако я так и не осмелилась заговорить.

Этим утром, пока Саша самостоятельно переобувала чешки, Леонид Петрович с кем-то ругался по своей «Форе» и в конце сказал тихим и страшным голосом:

— Изволь найти приличную вещь для издания: твой репертуар смехотворен! Какой такой переводчик? За неделю не сдашь романчик — сам заговоришь на всех языках сразу. Понял?

И тогда я решилась.

Он, как Вий, вперил в меня голубые стеклянные очи, обрамленные рыжими длинными и очень редкими ресницами. Веки были красными. От бессонницы или от водки?

— Что нужно?

— Простите, я случайно услышала: если необходим переводчик, я могла бы... Английский, немецкий без словаря. Я кандидат наук.

— Гы-ы-ы, — заржал Вий. — Значит, плохой кандидат, раз в садике работаешь. Нам нужны профи.

— Я профи, — хладнокровно соврала я, чувствуя, как немеет не только язык, но и плечи. — У меня еще есть рукопись. Хотела бы предложить...

— Да что за напасть такая? Почему сейчас все бабы пишут?

— Протестируйте меня! Согласна на любую проверку.

— Значит, на любую? Прелестненько.

Вий внимательно оглядел мою тощую фигурку, завернутую в белый халат, разношенные тапочки и зализанную кичку.

— Люблю самоуверенных женщин. В восемь приходи в издательство, будешь доказывать свой профессионализм. Я тебя сам протестирую.

Вий поцеловал дочь и ушел, не взглянув на меня. Я стояла в полном недоумении: что это будет? Собеседование или... нечто большее?

— Анна Александровна, вам надо переодеться, — зазвенел детский голосок.

Сашенька смотрела на меня большими голубыми, в общем-то отцовскими, глазами.

— В папино издательство приходят только красивые дамы, похожие на фей. Иначе на работу не возьмут: там дресс-код. И главное, не волнуйтесь так, — улыбнулась маленькая принцесса Бронштейн. — Папа моментально тестирует. Говорит, что всех видит насквозь, особенно женщин, хотя они очень хитрые. У него все просто: раз-два — и в дамки. Или досвидос.

— Саша, замолчи!

Девочка удивленно пожала плечами:

— «Дамки» — это значит прекрасные дамы. Это папино любимое слово. Почему вы сердитесь?

В приемной меня встретила красивая и полная афророссиянка, и стало ясно, что моя честь в безопасности. Рядом с этой гематитовой статуей я казалась серой пылинкой. У секретарши были глаза с поволокой, черная, до синевы, кожа, стройная талия, грудь, похожая на знойные холмы, и огромные бедра — девушка напоминала венчик мавританского ириса на длинных и мощных стеблях-ногах. Моя женская несостоятельность была налицо.

Господин Бронштейн, очевидно, видел сквозь стены.

— Снегурка, она пришла? Быстро свари моккачино и проводи ко мне.

Однако! На своей территории Вий был джентльменом. Я сглотнула слюну: в те далекие времена экзотический моккачино был моим любимым напитком.

— Сейчас, сейчас, Леонид Петрович! — заворковала Снегурка.

Она блеснула темным глазом и резко наклонилась, так что коротенькое платьице уехало на затылок. Когда Снегурка распрямилась, в руке у нее был поднос с одной-единственной чашкой. Грациозно покачивая бедрами, девушка двинулась в кабинет и пригласила меня пройти следом.

— Пришла? Тогда бери.

Вместо моккачино Вий протянул мне немецкую книжку. Сесть он не предложил, все стулья демонстративно стояли вдоль стен, вне зоны досягаемости.

— Трогай, милая, — сказал хам, и я «тронула».

Я говорила и читала на немецком и английском соответственно с шести и семи лет и очень хотела поразить Вия. Отомстить за все сразу: и за роскошную девицу в приемной, и за отсутствие стула, и даже за директорство. От волнения некоторые слова выскакивали из головы, но я домысливала, добавляла, переставляла акценты. Вий периодически поднимал свои красные веки и с интересом на меня смотрел. Потом гаркнул: «Стоп!»

— Хорошо сочиняешь. Получилось лучше, чем у этого немца, — без занудства и зажигательно. Я эту книжонку уже наизусть выучил... Ну, не совсем по тексту.

И только тут до меня дошло, что Леонид Петрович говорит на чистом немецком языке.

— Ну чего смотришь, милая? Я тоже университет окончил. И, как видишь, работаю по специальности. Так что из нас двоих профессионал — это я. Ладно, не обижайся. Квартира есть? Нужно чтобы залог был на случай неустойки: я тебя на работу беру.

Глядя на эту красную морду, я вдруг поняла, почему матросы и солдаты взяли Зимний. Наверное, это и есть классовая ненависть. Я встала и пошла к двери: не давать же ему оплеуху, в конце концов?

— Zurück! Zu stehen! — рявкнули сзади. — Я же про тебя все знаю. Баба одинокая? Одинокая. Что с тебя возьмешь? Про квартиру пугаю, хотя штрафы у нас порядочные... Остаешься?

— Ja! Ich bleibe, Herr Chef! — с солдатской четкостью ответила я.

— Чего ждешь?

— Рукопись... Вы говорили про репертуар. У меня есть... предложение, — лепетала я дрожащими губами и ненавидела себя.

— Дай сюда. — Он протянул веснушчатую лапу с отполированными ногтями. — Я зерна от плевел определяю на пятой странице. Иногда двух страниц хватает. У тебя что — рассказ, повесть, роман?

— У меня... сага.

— Да ешкин кот! Вы что, все с ума посходили? Опять фэнтези...

На пятой странице Демиург снял очки, аккуратно их сложил и огласил приговор.

— Так нельзя! Ты меня чуть не усыпила — одни описания. Я это печатать не буду. Хочешь — издадим малым тиражом за твой счет, так сказать, на память. Но некую линию вычленить можно, за идею мы копеечку платим. Понимаешь, главное — это кости, мясо нарастет. У нас целый штат работает над развитием сюжетов. Любые описания можно сепарировать...

— Не нужно ничего препарировать! Отдайте!

— Я сказал — сепарировать. Ты еще и глухая?

Он небрежно кинул мою синюю тетрадку. Потом протянул какую-то папку:

— Возьми эту немецкую хрень, смирись и интерпретируй: интерпретатор ты хороший, а писатель посредственный... Аванс хочешь?

Так я стала переводчицей, вернее литературным алхимиком и астрологом. Выяснилось, что у меня отличная интуиция, я по первым строчкам угадывала судьбу автора. После недолгих опытов я научилась превращать книги в деньги и нашла свой философский камень. Даже средненькие романчики, пройдя через мой ноут, превращались в успешные бестселлеры. Я могла увести в чужие миры тысячи читателей. Я стала литературным Сталкером и Вангой в одном лице!

...А что было бы, если бы через измельчитель пропустили меня? После такого никакой талант не воскреснет.

Под утро приснилась лестница: она висела в воздухе, плавно покачиваясь. Поколебавшись, я стала подниматься вверх, но лестница никуда не вела...

Когда я проснулась, передо мной был черный квадрат монитора, а за окном серела утренняя муть. И вдруг у меня перехватило дыхание: на трубе соседнего дома мирно спал маленький, аккуратный ангел. Как интересно! Неужели... Я с замиранием сердца всматривалась, пытаясь дотянуться до очков. Неужели они и вправду существуют? В этот момент оглушительно зазвонил мобильник, подпрыгивая в чернильнице, и разбудил посланца тонкого мира, ведь слух у них совершенный. Ангел проснулся и... превратился в огромную чайку.

— А-ха-ха-а-уи!

От птичьего хохота зазвенели стекла. Чайка расправила крылья и камнем упала вниз, разочаровав меня до глубины души, — выдумки, все выдумки! Не проникнуть в сказочный мир, не попасть, одна чушь вокруг.

Я добралась до стола и со вздохом отобрала у львов телефон. Это был Владик.

— Привет, Финиста!

— Привет, дорогой! Как я рада тебя слышать! А почему так рано?

— Ты что, старушка, уже половина одиннадцатого!

— Что?! — Я растерянно посмотрела на часы. — Боже мой, Владик, а выставка с десяти! Нужно срочно бежать...

В трубке помолчали.

— Мама, а я тут рядом, хотел заехать... Может, лучше чаю попьем?

Я чуть не заплакала — как неудачно складывается! Мы уже месяц не виделись. Но как же подарки? Выставка работает последний день...

— Господи, Владик! Я не могу...

— Жаль! А в чем дело? А, понял! Готовишься к рождественскому вечеру?

— К новогоднему, Владик! Это же наша семейная традиция.

— Согласен.

— Выставка работает последний день, а я все проспала.

— Понятно... Ну, если это для тебя так важно, Финиста, не буду разочаровывать.

Сын опять помолчал, а я горько вздохнула:

— Дорогой, мы же скоро встретимся — и поговорим.

Влад рассмеялся:

— Конечно, встретимся! Мам, а можно скажу? Не обидишься? Ты стала похожа на Аллу Пугачеву... Ро-ожде-е-ественские встре-ечи, — торжественно пропел он.

— А ты на Пашу! — обиделась я.

Паша — мой любимый и единственный внук, который мужественно переживает кошмар переходного возраста. А мы из последних сил ему помогаем.

В трубке снова рассмеялись:

— Ладно, старушка, если чего — звони! Я на связи.

Звонок показался мне немного странным, однако думать было некогда: нужно спешить за подарками.

Эта традиция всегда соблюдалась. Все замечательно! Ничто и никогда не испортит нашего праздника! Даже в прошлый Новый год я была счастлива, а ситуация тогда сложилась дурацкая... Я поскользнулась и сломала ногу. И хорошо бы это была обычная автобусная остановка — но нет, меня, хрупкую и легкую, как кусочек бересты, нечаянно толкнули в отделе елочных игрушек. Никто не удивился, только Пашка спросил, зачем меня туда понесло и когда я повзрослею. О, это был чудесный Новый год! Все меня поддерживали и утешали, называя большим ребенком! Обо мне так заботились, что не хотелось выздоравливать...

Я задумчиво оглядела комнату и представила, какой замечательный праздник устрою для всех. Сейчас пойду на выставку и накуплю целую кучу подарков. А потом — настоящую елку, под самый потолок, чтобы пахло лесом. Сложу под зеленый шатер гору сюрпризов, красиво их упакую. Мои дорогие присядут под мохнатыми лапами, зашуршат бумагой, раскрывая коробки и пакеты, и онемеют от восторга.

Вперед, вперед! Я поспешила в коридор, потянулась к вешалке и украдкой заглянула в зеркало. С годами хочется все меньше и меньше смотреть в это ледяное бездонное озеро. По правде сказать, уже несколько лет я почти не меняюсь, только складка на переносице становится глубже и делает лицо слишком серьезным. А так вид вполне интеллигентный, в прежние времена сказали бы — изысканный.

Волосы тонкие и мягкие, темно-русые. Этакое длинное французское каре с челкой, чтобы прикрыть слишком высокий лоб, хотя Влад говорит, что лоб у меня красивый и челка все портит. Губы тонкие (немножко злые, если честно). А что поделать? Я вспыльчивая: быстро выхожу из себя и быстро утихаю. Нос... Я повернулась боком. Ох уж этот длинный ястребиный клюв с горбинкой... Как я мучилась в школе и университете! Меня называли Финистой — в честь известной сказки. Я долго обижалась, а потом неожиданно полюбила свое прозвище. Прозвище, но не нос. А вот глаза... Я медленно надела шапочку, которая нежно оттеняла их серый цвет — цвет речной воды. Да, приятно отметить, они и сейчас прекрасны: не очень большие, но красивой формы, серые, сияющие, как драгоценные топазы. И еще плюс — изящная фигурка. За эти годы многие мои подруги превратились в более (а чаще менее) аппетитные пышки. А мне, слава богу, удалось остаться Берестой. Муж Игорь считал, что я вообще не умею ходить: «Ты по улице идешь как летит береста, когда дует ветер».

С тихим вздохом сожаления я достала из угла финские палки для ходьбы. Мои якоря и гаранты безопасности. На улице так скользко, а говорят, можно сломать шейку бедра — и тогда конец. Тогда только вешаться... Я скользнула в пуховик. Надела рюкзачок. Проверила кошелек, карту, проездной. Взяла палки и пошла на выставку. О минуты радости! Покупка подарков для тех, кого люблю! Ни с чем не сравнимое предновогоднее настроение!

Глава 2

Наконец я забыла про зачистку рукописей, и настроение пошло на плюс. В ожидании автобуса любовалась новогодними витринами: отражение в приталенном пуховичке и пушистой шапочке было очень даже симпатичным. Если забыть про лицо и сосредоточиться на силуэте — почти Снегурочка. Да, не красавица! В юности я мечтала о модельных стандартах (тогда говорили — «журнальных») и об Институте красоты. Но Игорь предупредил раз и навсегда: «Береста, у тебя красота утонченная, как на старинных гравюрах. Сделаешь что-нибудь с лицом, я...» — «Разведешься?» — «Хуже! Убью — и помрешь какая есть». Замечательно сказано, по-мужски... А автобуса все нет. Я махнула рукой и вызвала такси.

Выставка была в полном разгаре и напоминала питерское метро в час пик. Я с удовольствием нырнула в праздничный водоворот и стала частицей броуновского движения. Обожаю выставки и ярмарки. Сколько интересного вокруг — это просто бездна чудес! И всё, если понравится, можно купить — вот она, желанная свобода! Игрушки ручной работы: тильды, мишки-тедди, очаровательные войлочные зайчики... Я представила себе, как дарю Паше румяного зайца, и поспешила прочь. Как жалко, что дети вырастают! Постояла около картин, удивляясь фантазии художников: цветы, пейзажи, невиданные звери, абстракции — ни от одной дух не захватило. Кроме того, картину уже дарила. Затем я окунулась во вселенную азиатской керамики, полную круглых голубовато-зеленых планет. Всего два цвета, которые смешались во все существующие на свете оттенки. В глазах продавца промелькнул робкий интерес, и пришлось убегать, чтобы не разочаровать. Очень жаль, но это опять не то...

Не знаю, сколько кругов я нарезала, опираясь на свои палки. А потом отчаялась: не было ничего, о чем мечтала. А мечтала я о необыкновенном.

В конце концов забрела на галерею и, отвернувшись от торговых точек, перегнулась через перила: зрелище было волшебное. Внизу бушевал и сверкал людской муравейник. От этого слегка закружилась голова; странно было смотреть на это штормящее море со стороны. Гораздо приятнее быть частицей и мчаться вместе со всеми в веселом, немножко безумном ажиотаже. И вдруг меня поглотил странный звук: бум-бум. Я как будто оказалась внутри огромного живого сердца. И в унисон с сердцем великана забилось мое собственное маленькое сердечко и застучала кровь в висках. В растерянности я оглянулась, и первое, на что упал мой взгляд, были старославянские буквы, которые сложились в незамысловатые слова: «Береста сибирская. Изделия из кедра и капа». Опустила взгляд пониже и поняла, что нашла свою пещеру Аладдина.

От этой красоты было невозможно оторваться! Это было все что угодно, только не «торговая точка». Экспозиция напоминала нечто среднее между волшебным теремом и шатром. В центре таинственно поблескивало зеркало в деревянной раме, где по красному полю мчались черные олени. Ниже, раскинув веером позолоченные крылья, парила деревянная птица. Полки прогибались под грудой резных шкатулок и невероятных каповых композиций. Слева и справа изящно свисали дубовые ковши с лебедиными шеями (с такими за живой и мертвой водой ходить!).

Где же все это было раньше? Я наворачивала по галерее второй круг и могу поклясться: не было здесь этого места, иначе я бы мимо не прошла. Обыкновенное чудо: я нашла свое пространство, которое было создано за много столетий до моего появления на свет. А среди этой красоты восседал молодой человек с бубном и медитировал, не обращая никакого внимания на растерянную даму, смотрел куда-то во вселенную узкими черными глазами, а бубен рокотал все сильнее. И звук стал казаться почти угрожающим, как неотвратимо приближающийся поезд. Странный продавец не зазывал, не предлагал и даже не глядел на потенциальную покупательницу.

Я не выдержала и подошла к столу:

— Вы шаман?

— Я?

Он удивленно посмотрел на меня, как будто проснулся. Обычный парень, одетый в дорогие фирменные джинсы и клетчатую рубашку. Только прическа у него была странная: блестящие густые волосы (не дреды и не косы) широким вороновым крылом падали до лопаток, как у индейцев.

— Возможно, я бы не отказался быть таковым, но, увы, вы не угадали, милая дама! Я всего лишь Саша Иванов из Барнаула, преподаватель музыки, художник-любитель и местный краевед. Могу спросить, почему вы интересуетесь моим послужным списком?

— Извините. — Я смутилась и протянула ему визитку. — Я понимаю, что это невежливо, однако ваша музыка меня очаровала.

Мои регалии не произвели на него впечатления.

— Простите, Анна Александровна, я вас поправлю: голос этого инструмента поглощает, а не очаровывает.

— Да-да, именно поглощает! Как вы хорошо сказали...

Я заметила, что у Иванова дернулась бровь: поддакивание не понравилось. Он насмешливо поклонился:

— Благодарствуйте! А если ближе к теме: может быть, что-нибудь у нас?.. Думаю, вам многое здесь понравится. Я прав?

— Разумеется, правы! А это всё вы сделали?

— Ну нет! Тут человек тридцать потрудились. Родители занимаются народными промыслами. Ездят по району, собирают. А я продаю. У нас, знаете, не везде хорошо с работой — мы людям помогаем и себя не обижаем. Мои работы здесь есть, не скрою, а вот показывать не стану. Все мастера равны — это ведь правильно?

— Понимаю. А посоветуйте...

— Извольте. Только у нас дорого — раритеты.

От этих слов щеки вспыхнули и бровь выгнулась дугой: гордыня всегда была моим смертным грехом.

— Думаю, что я смогу себе кое-что позволить! Но, молодой человек, вам придется меня поразить и удивить, потому что покупаю подарки для своей семьи. Большой и дружной семьи, где каждый достоин сногсшибательного сюрприза.

— Тогда это к нам, — охотно согласился Саша. — Возьмите вот эту шкатулку для сына, там шесть секретов. Поставит на стол — все коллеги обалдеют. Это копия, точно такая у Николая I в кабинете стояла.

А почему для сына? Откуда он знает? Но этот вопрос уплыл куда-то в глубину сознания и забылся. Вместо этого я с уважением поинтересовалась:

— Карельская береза, наверное?

— О нет, кап. Был очень моден в начале XIX века. Нравится? Отложить?

— Отложите.

— Для невестки рекомендую брошь из карельской березы и браслет — стильные вещи.

— Отложите. И вон тот поднос в виде рыбы покажите...

— Возьмите еще дубовый портсигар.

— Зачем? — Я покраснела. — Я давно бросила, и потом — это абсолютно мужская вещь. — Я неуверенно посмотрела на серый, идеально отполированный портсигар размером с ладонь. — Это вообще для папирос!

— Правильно! — улыбнулся музыкант и художник. — Разбираетесь. Между прочим, тоже раритет, копия офицерского портсигара начала ХХ века. Берите! Подарите кому-нибудь — обязательно пригодится.

На краю стола выросла приличная горка — я окинула взглядом, и Саша тут же достал калькулятор:

— Подсчитаем?

— Торг возможен?

— Простите, я не торгуюсь, впрочем, если еще одну вещь возьмете, сделаю хорошую скидку.

— Тогда... — Я задумчиво оглядела экспозицию.

— Вот возьмите на память о русских сказках. Вы, вижу, человек подготовленный, поэтому зеркало понравится. Но я не навязываю!

Я встала на носочки и заглянула в серебристый квадратик: в глубине промелькнула тень волка, лицо зеленоглазой девы, сверкнуло воронье крыло, раскрыли свои лепестки голубые ирисы — перуники. Говорят, они расцветают на горных склонах в том месте, куда ударит молния.

— Все правильно, именно перуники...

— Вы читаете мысли?!

— Я читаю эмоции и угадываю образы, как музыкант и художник. А теперь поверим алгеброй гармонию?

— Сколько?

Он показал табло калькулятора.

— Так дорого? — удивилась я.

— Еще обещанная скидка.

Минуту я колебалась. Однако, во-первых, эти сокровища уже почти стали моими, а во-вторых, я ему дала аванс и, будучи ужасной гордячкой, на попятный не пойду. «Только бы денег хватило», — подумала я и с непроницаемым лицом достала кошелек. Сумма сошлась тютелька в тютельку, и меня охватила неописуемая радость. Продавец тоже был доволен.

— Вы сегодня стольким людям помогли — можно сказать, совершили гуманитарную акцию! — ворковал Саша и аккуратно запаковывал товар, радуясь и удивляясь, что все состоялось.

Он был искренне благодарен, хотя явно считал меня немножко сумасшедшей. Потом покупки сложили в рюкзак, который выгнулся, как черепаший панцирь, и продавец покосился на палки.

— Извините, но поднос сюда не влезет! Хотите, я положу эту рыбину в пакет и прицеплю к рюкзаку сверху? Вам так будет удобнее. Ой тяжелый какой! По-моему, вы пожадничали! Можете вернуть что-нибудь, я деньги отдам. У вас действительно такая большая семья?

— Очень большая, — гордо ответила я. — И все мои родные достойны волшебных подарков!

— Понятно. Я бы вас с удовольствием проводил, но стенд не могу оставить.

— Не переживайте, я возьму такси, — сказала я тоном английской королевы, пожелала Саше Иванову творческих успехов, и в этот момент меня резко и бесцеремонно отпихнули от стола.

— Женчина, вы же уже всего купили? Так отойди, пожалуйста, а? Мне тоже надо.

Худенькая, вертлявая смуглая покупательница прижалась плоским животом к столу. Карие горячие глаза внимательно сканировали полки. Маленький черный платочек с золотой ниткой закрывал тугой узел каштановых волос. Изящная головка на длинной шее быстро поворачивалась во все стороны, наклонялась то к левому, то к правому плечу — ни дать ни взять молодая любопытная сорока. Сходство дополнял длинный и прямой нос. Я оценила ее энтузиазм, порадовалась за Сашу и невольно задержалась: было интересно, что выберет странная дама. Тем более потенциал был налицо: одета дорого, хорошая итальянская сумка, красивый маникюр.

— Это что? Хле-е-ебница? Ай красивая! Сколько? Нет-нет, оставь!

Она вытащила пятитысячную и хлопнула на хлебницу.

— Еще три шкатулки надо — средние. Муж работниц хочет поздравить с Новым годом... Подбери одинаковые. Ты деньги-то бери: если что — сдачу дашь... Как — только две? А третья подороже? Ну-ка, покажи... Мне три надо.

Саша доверчиво повернулся спиной, снимая шкатулку.

— Не-е-е, вон, левее давай...

Сорока стояла у него за плечом, она уже проскользнула на территорию стенда — и тут я увидела легкомысленно висящую на спинке стула барсетку, куда убрали мои деньги и где, судя по всему, находилась остальная касса. Плутовка сделала полшага и придвинулась к цели вплотную.

— Саша!

Он обернулся и молниеносно схватил сумочку:

— Ах ты, Лиса Алиса! Здесь же вся наша выручка!

Купюра с хлебницы моментально исчезла. Цыганка уже стояла около балюстрады, потом медленно, даже торжественно открыла свою сумку, которая оказалась совершенно пустой:

— Смотри и запомни: я у тебя ничего не взяла!

— Вчера к соседям две такие же Земфиры приходили! Одна товар хватала, а другая выручку из-под стола тащила... Всё унесли! Даже на проезд денег не оставили... Ваши были? Знаешь их?

— Не знаю никого!

Выглядела она раздосадованной, и когда я двинулась к выходу, преодолевая земное притяжение, Сорока подлетела ко мне и гаркнула, сверкая глазами:

— Что, мама, самая честная, да? Барыгу пожалела?

Меня обожгло горячее дыхание и волна сладкого парфюма накрыла с головой.

— Игрушки любишь, да? Ерунду всякую? Давай я тебе свою подарю: бабушка такие делала — на счастье, на удачу.

Мои ноги почему-то вросли в пол, и я на минуту окаменела, наблюдая, как птичья лапка с алыми коготками сорвала с головы черный платок.

— Смотри, мама, смотри, запоминай! Я тебе сейчас удачу приворожу.

Несколько движений, пара узелков — и уже готов черный заяц, страшный и мерзкий заяц-вуду.

— Лови, мама, подарочек! Лови, дорогая... Ап!

Она швырнула, целясь в лицо, и я, защищаясь, поймала это странное изделие. Заяц был теплый и мягкий, как живой, и омерзительный на ощупь.

— Бросай! Вы же взрослая женщина... Вы что, ничего не понимаете?!

— На удачу, на удачу, мама! Не слушай его...

Саша выпрыгнул из-за прилавка и мчался ко мне на помощь. Руки стали мягкими и непослушными, пальцы как вареные макаронины — и все-таки я напрягла до отказа волю и бросила зайца туда, откуда он пришел.

А потом я побежала прочь. Прочь от Сашиного бубна, и от Сороки-воровки, и от всего этого морока.

Глава 3

С тревогой я посмотрела в окно: оконные прямоугольники уже почернели, народ потихоньку потянулся к дверям. Поудобнее взялась за палки и тоже направилась к выходу. Это мне далось нелегко: рюкзачок с привязанной рыбой тянул назад, лямки врезались в мои худенькие плечи, стремясь превратить в подобие Венеры Милосской. Я поняла, что переоценила силы, все время останавливалась, отдыхала и проклинала свою жадность. «Вот что за странность такая! Если захочется — обязательно надо купить! А то ночью не засну», — причитала я по дороге, хоть и знала, что бесполезно. Не могу смириться с неисполнением желаний: такая родилась, такая и помру.

С трудом приоткрыла тяжелую дверь и сразу получила пригоршню мокрого снега в лицо: на улице веселилась метель. «Ничего страшного! — подбадривала я себя. — Сейчас вызову такси — и все дела». Однако мой мобильник не подавал признаков жизни, и на черный экран красиво опускались снежинки. Да что же это? Телефон новый, аккумулятор с утра был полный. Я упрямо тряхнула головой, предчувствуя беду, и решила голосовать.

Неожиданно из снежной круговерти вышло подвыпившее существо в шинели, треухе и с баяном на плече.

— Подай денюжку, я тебе сыграю...

— У меня нету.

— Врешь, — с ненавистью сказал пьяный музыкант. — У таких, как ты, всегда деньги есть. Я вашего брата вижу насквозь.

Отчасти он был прав: наличка потрачена, но оставалась карта. Я уверенно махнула рукой, и подрулило такси.

— Есть терминал? Карты принимаете?

— А у вас какая?

— У меня «Виза голд», — строго ответила я, привычно распахнула портмоне и растерянно уставилась на карту магазина «О’кей», которая сияла золотой полоской. — Здесь же лежала моя «Виза»! Где она?.. Это цыганка подсунула! Помогите! У меня украли карту!

— Дура, — обиделся шофер. — Сразу видно, мошенница. А выглядишь как культурная женщина!

Машина яростно рванула с места.

— Значит, у тебя и вправду денег нет? — с сочувствием спросил музыкант. — А что есть? Закурить не найдется?

— Пошел вон, урод, — процедила я не разжимая губ.

— Не злись, сестренка! Не пропадем! — вдруг радостно заорал несчастный. — Танцевать ты, конечно, не сможешь, зато будешь петь!

— Извини, я уезжаю.

Я активно шарила в карманах — как я забыла про «Подорожник»? Поеду на автобусе. Увы, проездного тоже не было: я чуть не оторвала карман, но скользкий квадратик исчез бесследно. Это была катастрофа! Мне не дойти до дома с грузом. Я обязательно упаду и опять переломаю ноги! Мимо снова проехало такси, слегка притормозило, а потом скрылось за поворотом. Откуда здесь столько такси? Место, что ли, такое?

— Женчина, машину ловить будешь или тебе не надо? Тогда дай я.

Быстро переступая тонкими ножками на высоких каблучках и щурясь от снега, Сорока-воровка пропрыгала вперед.

— Ой, мама! А я тебя не узнала. Ты чего, машину прошляпила? Может, денег нет? — Она улыбнулась в тридцать три зуба. — Барыга все забрал, да? Хочешь, помогу?

— Оставьте меня в покое! Ты... ты воровка! Сейчас полицию позову!

Мои вопли прозвучали как глас безнадежного отчаяния, последний привет утопленника — жалко и смешно.

— А ты видела, как я воровала? Зови, милая, зови... — охотно согласилась цыганка. — Ты чего все время шумишь? Лучше постой послушай, как снег падает, метель поет. Денег нет — и не надо! Вот у него тоже денег нет — и чего? Сейчас нет — через пять минут будут. Дело наживное!

Сорока вытащила откуда-то зеленую бумажку, скатала в шарик и кинула мужичку, который поймал его с ловкостью циркового тюленя. И, обалдев от восторга, рванул гармонь.

— Ой-нэ-нэ, ой-нэ-нэ...

Она мечтательно закрыла глаза, повела плечами, грациозно и медленно повернулась вокруг, так что юбка превратилась в огромный яркий купол. Потом щелкнула пальцами, и откуда-то вылетело такси и встало как сказочная Сивка-Бурка. Ярко освещенный салон горел золотым новогодним фонариком.

— Хочешь, подвезу, дорогая?

— Упаси бог! — испуганно отшатнулась я.

— Это ты зря, — спокойно возразила Сорока. — Говорят: дают — бери, бьют — беги.

Через минуту машину-фонарик унес снежный ветер. И тогда я пошла сквозь метель, покрепче сжав палки и упрямо опустив голову. Я хотела доказать ей и себе, что все в порядке, несмотря ни на какую цыганскую магию. Думаешь, я полезу в автобус и буду объясняться? «Я немощная и больная, потеряла проездной, а денег нет... Разрешите, я проеду пять остановок?» И все смотрят на меня: кто насмешливо, кто со злорадством, кто с жалостью, но большинство с удивлением. Нет, Есения, Земфира, Кармен или как тебя там, не дождешься! Я дойду!

Сначала все было неплохо. Под действием адреналина я уверенно двигалась вперед, не обращая внимания на автобусы. Смотрела прямо перед собой, подставляла разгоряченное лицо метели и старалась ровно дышать, однако, преодолев половину пути, почувствовала, что силы кончаются. Голова кружилась, не хватало воздуха, из-под шапочки, которая напоминала большой снежок, бежали ручейки пота. Ноги, особенно левая, которую сломала в прошлом году, предательски подгибались. «Сейчас умру, — с сожалением подумала я, — и завещаю поставить памятник в виде пластиковой карты “Подорожник”».

Идущая впереди женщина вскрикнула и поскользнулась. Ничего я так не боялась, как упасть на улице и разбиться. Пришлось из последних сил подползти к остановке. Опять, как по волшебству, мгновенно вынырнул автобус (безусловно, это было плохой приметой). Я устроилась на задней площадке, поближе к выходу: если что, просто выйду, будет не так стыдно. Слава богу, сесть никто не предложил, и можно было вжаться спиной в ледяную дверь.

Очень полная блондинка яростно трясла мелочью в кожаной сумке и выхватывала у пассажиров карточки.

— Вы показывали? А вы? Ну и что? При контроле поездки не считываются! А ты что? — налетела она на высокого парня.

Пассажир находился в состоянии легкого алкогольного опьянения и отмахнулся от активной дамы.

— Что значит — две остановки проехать? Я тебе кто? Спонсор? Выходи давай! — Она бесстрашно двинулась вперед, тесня беднягу гигантским бюстом.

Я невольно оценила и темперамент, и напор: несмотря на чудовищные масштабы, по-своему женщина была яркой, выразительной и даже абсурдно красивой. Она казалась инопланетянкой: на белых волосах пламенел алый берет, как маленькая копия Марса; из-под серебристого полупальто-скафандра выглядывали рейтузы крупной вязки; на пальцах сверкали перстни с разноцветными стеклышками. Когда парень попробовал упираться, тетя бесцеремонно нажала на него огромной коленкой, похожей на перевернутую кастрюльку, и мягко выдавила из автобуса.

— Вот это активность! Но это и понятно: капитализм, семейный бизнес... — обернулся ко мне худенький мужчина в очках и с чеховской бородкой. — Ждали мы его, ждали и дождались! Эта парочка уже лет пять по нашему маршруту ездит и, заметьте, не бедствует! Люди наконец-то научились работать.

В зеркале отражалось невозмутимое бронзовое лицо шофера. У него была огромная бритая голова, напоминающая дыню. Да, этот международный экипаж выглядел очень органично: они отлично дополняли друг друга.

— Скажите, а это действительно коммерческий автобус? На лобовом стекле не было никакой буквы «К», — с надеждой спросила я.

— А они теперь спереди снимают, а сбоку оставляют, — охотно пояснил поклонник Чехова. — Никакая проверка не придерется: есть такая буква! А люди, которые сдуру перепутали, платят сорок рубликов и едут — не выходить же...

Я плотнее вжалась спиной.

— Женщина, вы чего как отмороженная? У вас же проездной? — Тут гражданин вдруг все понял и широко улыбнулся: — У меня глаз-алмаз! Ну, держись, заяц! Сейчас подойдет. Весело будет!

Я представила, как этот бронзовый драйвер, этот азиатский Кинг-Конг легким движением мизинца кидает меня обратно в ледяную метель. И никто не осудит, ведь я — заяц и наношу ущерб семейному бюджету. Только подумала — и сразу нарисовалась любимая супруга грозного батыра:

— Дама, а вы что? Где ваш проездной?

От ужаса я онемела и выразительно потрясла палками.

— Ну и что? Это же спортивный инвентарь, а не костыли. Нужно заплатить.

В голове зазвучали приворотные слова: «Смотри, мама, смотри и запоминай! Я тебе сейчас удачу приворожу...»

Я глядела на кондукторшу, которая в одно мгновение стала повелительницей моей судьбы. Власть этой женщины пугала до безумия, но великанша об этом не догадывалась. Ей явно не приходило в голову, что такая солидная дама может ехать зайцем, и она стояла в недоумении. И вдруг началась истерика. Я, обычно спокойная, выдержанная и уверенная, отчаянно закричала, чтобы отпугнуть всесильную космическую амазонку:

— Что я вам сделала?! Оставьте меня в покое! Если высадите — не дойду! Я сейчас умру, ясно? У меня нога сломана! И сердце слабое! Прямо здесь умру, и вы будете отвечать!

— Ясно-ясно, — согласилась блондинка и схватила за плечо моего соседа, который явно наслаждался скандалом: — Пожалуйста, уступите место! Она инвалид, ей плохо. Разве вы не видите?

— Чего пристала? — рявкнул тот, мгновенно превращаясь из чеховского героя в персонаж Зощенко. — Заведи своего мужика и хватайся.

— Молодой человек, я замужем, — гордо ответила марсианка.

— Ну, это еще нужно проверить, за каким таким мужем! Они же сюда только за пропиской едут. Питерский мужчина никогда на такую горку не полез бы, уж поверьте мне...

Я обмерла от такой наглости — и это говорит мужчина?

— За оскорбление он должен ответить! — робко предложила я.

— Щас отве-етит! — отрезала кондукторша с ледяным спокойствием.

Она надвинулась на врага животом, грудью, всем своим мощным телом; мелочь в кожаной сумке звенела, как кольца боевой кольчуги.

— Я за тремя питерцами замужем была — что толку? Этот самый лучший! Ты-то что в браках понимаешь, козел бородатый?

— Правильно! Выбирайте выражения, мужчина, — поддержала дама в очень длинном шарфе. — Как можно так беспардонно намекать на полноту? В женщине главное — темперамент, разве нет? Такая шикарная блондинка!

— Толстая, худая — какая разница? — закричал гражданин напротив.

— Устроили здесь брачную дискуссию... Горка — доска, залезет — не залезет... Это что, вечер «кому за тридцать»? Нет, это автобус. Держите себя в руках!

— Вот ты, сухопарая, знаешь, что в бабе главное? Мужик! Вы без нас нули.

— А ну, возрази!

Через минуту стекла в автобусе вибрировали от криков. Народ увлекся, а я считала остановки и молилась, чтобы бронзовый идол не бросил руль и не кинулся на помощь к своей половине.

И Бог услышал: мы все-таки доехали! Двери раскрылись, я вывалилась в сугроб напротив родного дома. Задыхаясь, решительно выхватила ригельный ключ как шпагу, и... на снег выпали два квадратика: золотой и зеленый. «Виза» и «Подорожник». Минуту я созерцала их. Ведь все карманы были обшарены! Откуда же, откуда? А потом из глубины измученного сердца вырвался тихий и жалобный звук, похожий на скулеж: «Оуи-и...» Правы были средневековые инквизиторы! Ох, правы! Настоящих ведьм нужно сжигать, чтобы следа от них не осталось, чтобы ни одной капли крови на землю не упало.

— Александровна, ты чего? Совсем плохо, что ли? — Наш электрик в изумлении смотрел на меня. — Чего скулишь? Дай помогу.

Он поднял обе карты, открыл подъезд и придержал железную дверь. Когда загрузились в лифт, Володька не выдержал и спросил, где я была.

— На выставке.

— Там чего, крыши не было? Вся мокрая насквозь — может, вы, как Суворов, через Альпы переходили?

— Да, Володя, именно через Альпы. Можно и так сказать.

И, не слушая больше его дурацких вопросов, я, громыхая палками, выбралась из лифта. Впереди был дом, сладостный дом, как у мышонка Джерри.

Глава 4

Я вбежала в квартиру (наверное, так звери прячутся в родной норе) и прошла в гостиную, оставляя на идеальном паркете цепочку грязных лужиц. Щелкнула кнопками, резко рванула молнию вниз и сбросила пуховик вместе с каменным рюкзаком прямо на тахту. Сама рухнула рядом, глядя в потолок. Родные стены действовали благотворно, и через полчаса я сказала себе, что придумала эту цыганку и во всем виновата врожденная рассеянность и бурное воображение. Минуло еще полчаса, и я почти приняла такое объяснение, хотя где-то глубоко осталась заноза сомнения. Потом посмотрела на лужи около дивана и ужаснулась. «Анна, — строго сказала я себе, — праздник жизни не расцветет в грязи и слезах! Все проходит, и это тоже пройдет».

Выползла в коридор, взялась за швабру и немного успокоилась. Когда вынесла из комнаты пуховик и ботинки, совсем полегчало. Затем наполнила ванну, бросила ароматный шарик и, погружаясь в душистую воду, спросила себя: зачем я так убивалась? Да, произошла накладка, но разве радость моих родных от праздника, который я устрою, не стоит каких-то мелких неприятностей? Я представила себе изумленные глаза, с какими они развернут подарочную бумагу. Счастливые восклицания сольются в хор: «Ой какая прелесть! Где такое делают? Это же раритеты! Произведения искусства! Мама, это же стоит уйму денег! Не нужно было...»

Обновленная, я с прытью нерпы выскользнула из ванны и решила отрепетировать новогоднее шоу. А ноут, в котором притаилась розовая флешка, демонстративно убрала в чехол. Ничего, поспи немножко, не все же нам пахать, праздники никто не отменял.

Я достала свои сокровища и разложила на старинной плюшевой скатерти. Не задумываясь поставила бутылку настоящего киндзмараули, широкий бокал, приготовила янтарный мундштук и папиросы «для особого случая». Я сама их набиваю хорошим табаком, но скрываю от всех нехорошую, тайную страсть. К тому же я почти бросила, однако сегодня имею полное право. Сегодня действительно особенный случай.

Сделала глоток и сразу согрелась. Потом вставила папиросу в мундштук и окинула взглядом стол. Какие чудные вещи! Прежде всего, шкатулка: текстура, форма, лак — само совершенство! А потайные ящички и кованый медный ключик! Я с наслаждением нажимала на пружинки, играя в секреты. Солидная вещь и выглядит в самом деле по-царски. Надеюсь, сын украсит ею свой кабинет... Невестка любит объемные свитера. Я прищурилась, как снайпер, и мысленно приложила браслет и брошь к серой шерсти. Удовлетворенно кивнула: да, смотрится неплохо! Как архитектор, она оценит по достоинству карельскую березу: здесь поработала дизайнером сама природа... Постойте, я что, опять сама с собой говорю? Так нельзя, дорогая! По-моему, мы договорились раз и навсегда: только глупцы сражаются с одиночеством! Умные люди им наслаждаются. Нет-нет, я ни с кем не сражаюсь — это действует прекрасный рубиновый напиток. Ведь я так устала...

Мои размышления прервал длинный звонок, и я вздрогнула: нет ничего хуже незваных гостей. Кого принесло в такое время? Я женщина одинокая и беззащитная — поглубже засунула в карман халата мобильник, укрыла шалью покупки и обреченно пошла в коридор, чувствуя, что все опять пошло не так. Звонили уверенно — на соседей было не похоже. Но пока я дошла, случилось непоправимое: снаружи аккуратно повернули ключ в замке и дверь мягко открылась. На пороге стоял высокий худой паренек.

— Привет, Береста.

— Господи, Пашка! Как же ты меня напугал. — Я в изнеможении оперлась о вешалку.

— Прости, бусечка! Я очень замерз, а ты все не открываешь и не открываешь. Давай считать это сюрпризом! Или ты совсем мне не рада?

— Паша! Когда я тебе была не рада?

Я искренне любовалась внуком: почти взрослый, хоть смешной и несуразный. Из-под шапки поблескивают миндалевидные глаза цвета речной воды — мои глаза.

— Милый, просто я тебя не ждала! Давай обнимемся!

Я улыбнулась и протянула руки, которые прошли сквозь воздух.

— Ну не нужно! Зачем? — Он мягко увернулся и нахмурился. — Не обижайся, ты же знаешь, я не люблю, когда меня трогают.

Покорно я опустила руки и с грустью взглянула на своего ежика: на плечах искрились, как погоны, льдинки, пальцы были красные и задубевшие.

— Опять потерял перчатки? Сколько можно дарить... На улице метет?

— Метет, — коротко ответил Паша и протянул мне огромную коробку и букет. — Забирай скорее — это тебе ближайшие потомки прислали.

— Спасибо, это так трогательно! Какой красивый торт... Какие сказочные розы...

Мой любимый шоколадный торт с миндалем и розы цвета слоновой кости. На тугих бутонах сверкали кристаллики льда, цветы были холодные, но живые — коридор сразу наполнился густым и сладким ароматом.

— Нужно было завернуть их получше. Такую красоту заморозил! И вообще... Зачем вы так потратились? — обескураженно спросила я, принимая подношение.

— Я здесь ни при чем, — рассердился внук. — Сказал же, ближайшие потомки прислали, а я — далекий потомок.

Я почувствовала подвох:

— Павел Владиславович, в чем дело? Давай-ка объясняйся: что означают эти дары? Может, у нас какой-то праздник, а я не знаю? Или потомки перепутали день рождения своего предка? И почему сами не приехали?

— Это анестезия, — коротко пояснил внук. — А я отправлен на заклание, как самый невинный в роду. Пойдем, Береста, я тебе все расскажу, только предупреждаю сразу, я не выношу женских истерик — тут же уйду.

Я похолодела, и Паша с досадой махнул рукой:

— Прекрати бояться, гарантирую, что все живы и здоровы. Разрешите, Береста...

Он как-то уверенно, по-мужски взял меня под руку и повел в гостиную. Оглядев мой натюрморт, внук одобрительно кивнул:

— Уважаю тебя, бусечка, как никого другого.

— Это за что же?

— За то, что ты имеешь смелость оставаться собой и следовать своим желаниям. Я заметил, что после тридцати многие люди становятся как все. Это называется остепениться?

Я моментально отреагировала на намек, демонстрируя солидарность с ближайшими потомками:

— Пожалуйста, оставь своих замечательных родителей в покое. Я не нуждаюсь в твоем одобрении, дорогой, хорошо?

— Не знаю, не знаю... — Он с уважением покосился на киндзмараули. — На твоем месте они бы сразу спрятали бутылку под стол, как будто я не знаю, что стоит в баре. Ты, по крайней мере, не ханжа.

— Пожалуйста, не называй родителей «они».

— Почему? По-моему, самое обыкновенное слово, не ругательное.

— Это заместительное местоимение, которое не имеет собственного значения, — медленно и отчетливо произнесла я, как будто читала лекцию по языкознанию. — Какое ты имеешь право отрицать личность?

— Оказывается, языкознание — точная наука, — улыбнулся Паша.

— Паша, ты сам-то знаешь, чего хочешь от родителей? Когда кончится эта «война престолов»? Когда ты вырастешь, наконец?

— В том-то все и дело, что я давно вырос, но никто не заметил.

— Я... заметила, — не очень уверенно сказала я.

— Тогда поднимем бокалы: я замерзший и расстроенный.

— Но...

— Береста, ты ведь помнишь, что я уже получил паспорт?

Я неохотно кивнула. Конечно, это было непедагогично, однако мне не хотелось снижать свой рейтинг. Как он сказал? Имеешь смелость оставаться собой и следовать своим желаниям?

— За что будем пить? — как можно спокойнее спросила я.

— За нас!

— А давай! — бесшабашно сказала я и достала второй бокал. Мне вдруг стало легко и весело. — Только родителям не рассказывай.

Паша удивленно приподнял бровь:

— Можешь не переживать: мы уже три недели не разговариваем. Правда, я не уверен, что они это заметили... Тише, тише! Не вопи, Береста! Я, кстати, переживаю. У тебя есть сигареты?

— Папиросы. Только я не дам, даже не проси.

— У меня свои, — сообщил Паша. — Это я о тебе беспокоюсь. Садись, ба, давай пообщаемся. Разговор будет долгий.

Он эффектно и опять очень по-мужски поднес зажигалку, и я слегка смутилась. Похоже, внук действительно вырос.

— Надеюсь, ты не подумал, что я спиваюсь?

— Это невозможно, Береста! Ты слишком любишь свою работу и деньги. Ничего, если я спрошу? Давно собирался.

Я внутренне напряглась, но внук молчал, рассматривая колечки дыма.

— Это к вопросу о желаниях... А правда, что ты хотела стать писательницей?

Он внимательно смотрел на меня из-под черной челки.

— Неважно.

— Важно! Скажи честно, что ты писала? Эротический роман?

— Паша, ты придурок! У тебя подростковая гиперсексуальность. Я писала волшебную историю...

— Почему волшебную?

— Потому что все читатели засыпали в конце первой главы, как принцесса Аврора: говорят, описаний многовато.

— И ты ее сожгла в тазу...

— Я не способна убить мечту! Я ее переосмыслила — вместо писательницы стала переводчицей.

— Молодец, Береста! Странницей ты не стала: не хватило смелости идти по выбранной дороге. Но мечту не убила, она явно живая... Она в заточении? Где ты ее прячешь?

— Прекрати умничать. Все равно не скажу.

Мы помолчали. Я не понимала, зачем он так бесцеремонно обращается с прошлым, и в душе поднималась обида. Паша же выглядел абсолютно спокойным и даже счастливым.

— Я все равно хочу ее прочитать. Не трусь, Береста! Описаний многовато? Я безнадежная сова и прочту рукопись от корки до корки. Не сомневайся: я не усну. Прочту, потом поцелую тебя, как принц, и сниму заклятие. Ты хочешь снова стать странницей, Береста?

Что на это скажешь? «Да, хочу!» — звучит довольно глупо.

— Можно я схожу за твоей сказкой? Она где-то рядом, я чувствую.

— Можно, — неожиданно согласилась я в каком-то сверхудивлении. — А вот где прячу, не скажу. Иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Найдешь — возьмешь. Не найдешь — пусть покоится с миром.

— Я пошел!

Внук быстро исчез в прихожей и так же быстро вернулся с заветной коробкой.

— Представляешь, Береста? Она звала меня и кричала: «Я здесь! Я здесь! Вытащи меня из темноты забвения!»

Я пожала плечами — и правда волшебство!

— Неужели будешь читать? Ты первый, кто добровольно согласился на такой подвиг.

— Буду, — спокойно сказал Паша и засунул коробку в рюкзак. — Я люблю, когда описывают другие миры, и чем дольше, тем лучше. Мы же с тобой похожи, ба, и тебе в одном мире тоже скучно. Ты не думала об этом?

— Нет. Я думаю о другом — о цели твоего визита.

Я наклонилась к Паше и посмотрела прямо в глаза. Он был беззащитен, я увидела грустный, усталый взгляд — так он смотрел на меня в детстве, когда болел.

— Выкладывай, зачем пришел! Давай-давай...

— Ты готова? — Он окинул меня оценивающим взглядом. — Короче, они срочно уезжают в Финляндию на корпоратив.

— К-какой корпоратив? К-когда?

— На Новый год. Говорят, необходимо поддержать корпоративный дух. Пригласил важный начальник, отказы не принимаются. Ну и, кроме того, намечается какая-то суперская программа: гонки на оленях или собаках, танцы, лыжи, творческая тусовка. Говорят, там обалденно весело! Мать очень хочет. Они вернутся — и сразу к тебе.

Я поймала себя на том, что сижу и открываю-закрываю рот, как рыба на песке. Значит, все это время Маша и Влад приходили на Новый год из чувства долга? Приходили и умирали от скуки, участвуя в глупой комедии под названием «семейное рандеву»? А я-то радовалась! Старалась, лотереи придумывала, подарки, меню... Старая идиотка!

— Ты что, Береста? Не пугай меня, пожалуйста. Ты подумай, прежде чем плакать и орать. Мать говорит, что у нее депрессия, а мы все время ругаемся. Ну пусть повеселятся немножко. У нее не так уж много времени осталось.

— Что?!

— Может, это у мамки последняя мечта? В старости-то, наверное, уже не мечтают. Ты вот, например, свою мечту в шкаф заперла.

— Понятно.

Я побледнела и стиснула хрустальную ножку, однако бокал почему-то казался очень тяжелым и поднять его в воздух было невыносимо трудно.

— Значит, со мной им скучно?

— Получается так, ничего не попишешь, — жестко сказал Паша и откинулся на спинку кресла. — Прими это как плохую погоду и смирись. Это не значит, что мы тебя не любим, я, например, тобой восхищаюсь, но... но мы все видим по-разному. Представь: собрались под елкой китаец, итальянец и русский, хотят Новый год отпраздновать. А вокруг ни одного переводчика...

Он развел руками, видимо, не хватало слов. Миссия ему очень не нравилась, но Паша должен был это сделать. Слава богу, все кончилось. Он тревожно взглянул на бабушку: та сидела на краешке стула и как-то странно смотрела прямо перед собой.

— Понимаешь, я столько подарков купила...

— Ну и что? Они испортятся? Торжественно вручишь через неделю.

— Подарки дарят на Новый год...

Опять наступила звенящая тишина, Паша почему-то молчал, наверное, не знал, что сказать. А нестерпимая обида комом подкатила к горлу. Я чувствовала себя обманутой идиоткой, задыхалась от рыданий и, чтобы спастись от позора, стала торопливо передвигать тарелки.

— Конечно, нужно было раньше тебе сказать, но они боялись.

— Знаешь, я думала, что все в восторге от моих вечеров. Ты не представляешь, как я старалась! И радовалась... В прошлом году ведь все было хорошо?

— Ты же тогда болела, и мы хотели тебе помочь.

— Ясно. Какое милосердие!

— Буся, успокойся! Если это так важно, они останутся. Только это будет праздник через силу — тебе это нужно?

Паша резко и четко подвел итог. Возразить было нечего, бормотание прекратилось, как будто он нажал в моем мозгу кнопку «стоп».

— Не нужно, — покорно согласилась я и тут же брякнула: — А я хотела испечь черничный пирог по старинному английскому рецепту знаменитой Таши Тудор — ее кулинарную книгу еще не переводили на русский... Впрочем, откуда тебе знать, кто такая Таша Тудор?

— Не угадала! — улыбнулся Паша. — Она сейчас модная! Моя девушка фанатеет от Таши Тудор. Хочешь, я вас познакомлю?

Эта новость меня так потрясла, что я на минутку забыла про неблагодарных потомков. У меня даже глаза высохли.

— Родители знают, что у тебя есть девушка?

— Понятия не имею. Мы же не разговариваем. И я уже три дня как съехал.

— А... где ты живешь?

— У Оли.

— Но ты несовершеннолетний! Тебе только шестнадцать! Впереди университет!

— Оля тоже несовершеннолетняя. И перестань кричать как мама.

Паша нахмурился, и я поняла, что спорить не стоит. Мы нервно закурили.

— А почему ко мне не можете прийти вы с Олей? Хороший повод для знакомства.

Внук хрустнул сигаретной пачкой.

— Ты правда не понимаешь, ба? Я влюбился! Мне больше никто не нужен. Это наш первый Новый год, и в гости приглашены только ангелы и птицы.

— И куда же они прилетят? Где живет твоя Оля?

— Конечно, на крышу, ба! Она живет в старой коммуналке, которую скоро расселят. Пока же про них забыли, и в новогоднюю ночь мы будем опускаться по спирали времени, гулять по старинной крыше, пить шампанское и смотреть на город...

— Чудесная программа! — устало улыбнулась я. — Вопросов больше нет, и передайте от меня привет всем крылатым.

Мой гость тоже улыбнулся в ответ.

— Можно мне выбрать подарок? — серьезно сказал Паша.

И, не дожидаясь ответа, стащил шаль. Я грустно оглядела свои сокровища. Как будто кто-то навел на них увеличительное стекло: теперь стали видны зазубрины на шкатулке и неаккуратно обработанная боковина, на браслете лак показался тусклым и померещилась царапина. Поделки-самоделки... кустарщина... китч...

— Вот это вещь! — Паша выудил дубовый портсигар и осторожно побаюкал на ладони. — Отличная вещь! Офицерский, наверное? Как ты думаешь, у поручика Голицына мог быть такой?

— Это новодел.

— Зачем он тебе, ба, папа же не курит?

— Сама не знаю, но подарить не могу. — Я мягко отобрала портсигар. — Это против правил.

— О’кей! — легко согласился Паша. — Тогда шкатулка.

Мне стало безумно жалко: мысленно я уже представляла восторг сына и как эта шкатулка украшает его стол в кабинете. И все же я смирилась и вставила ключик:

— Смотри, Паша... Ты думаешь, это просто крышечка? Там внутри шесть секретов! Видишь, отсюда ящичек выезжает и отсюда...

— Клево! — Глаза внука горели восторгом. — То, что нужно! Ты не переживай! Я собираюсь стать известным человеком, и это будет память на всю жизнь. Знаешь, сколько у меня секретов? И все я буду хранить здесь.

— Паша, у меня от нервного потрясения открылся третий глаз, — вдруг заявила я. — Я поняла, о чем подумал бы твой отец.

— Он бы подумал, что эти секреты — полный абсурд: вор придет и унесет их вместе со шкатулкой, — спокойно продолжил Паша, и мы пристально посмотрели друг на друга. — О, а это что? Ба, мне нужен браслет и брошка для моей Оли.

— Расскажи, какая она? — пригорюнилась я.

— Красивая и рыжая, как солнце. Любит все необычное.

— Крашеная, наверно?

— Рыжая! У нее кожа белая-белая и везде веснушки, даже на коленках.

— Откуда ты знаешь про коленки? Сейчас же зима.

— Ну, ба, ты даешь... — ошарашенно сказал Паша. — Прямо не знаю, что тебе сказать! Мне кажется, что в нашей семье настоящий ребенок не я.

— Думаешь, я обречена на вечное детство?

— Конечно! Ты же сказочница. Поэтому гарантирую, что Лельке понравишься: она обожает детей и зверей.

— Как хорошо, что я отношусь к первым.

— Ба, не передергивай! И знаешь что? Поезжай с нами в Хакасию: мы в июле собираемся по рериховским местам.

— И что я там буду делать? Удивлять местных жителей лыжными палками в разгар лета?

— Во-первых, можно обойтись без восхождений — тебе они зачем? Во-вторых, палки давно пора выбросить, но ты боишься! А боящийся не совершен в любви.

— Ого! Это же Евангелие! Я удивлена и сражена. Ты читал?

— Нет конечно! Я пантеист, однако сказано великолепно. А над моим предложением подумай — сейчас отвечать не обязательно...

Он начал аккуратно укладывать в рюкзак подарки.

— Мне пора! Ба, что у тебя опять с лицом?

По щеке предательски пробежала слезинка, и я не успела ее вытереть.

— А ты не можешь их попросить?

— Не могу, прости, — жестко ответил Паша. — Я бы с удовольствием соврал, да не умею, и от этого много проблем. Хочешь — сама звони и упрашивай. Но, если честно, не ожидал от тебя такого сумасшествия. Ты талантливый, умный человек — зачем так унижаться?

— А может, вы с Олей посидите на своей крыше и придете ко мне?

— Извини, у нас другие планы. А вот после Нового года обязательно зайдем.

Внук ушел, дверь хлопнула громко и смачно: наверное, с таким же мокрым звуком падал нож гильотины на невезучую шею. Стало очень тихо. Я вошла в гостиную, благоухающую розовым маслом, и присела. В центре стола поблескивал глазурью нетронутый торт и лежала куча лакированных деревяшек. Полная девальвация всего и вся. Можно объявлять о сокрушительном моральном банкротстве.

Эта мысль доставила мне горькое наслаждение, ибо я, как все Скорпионы, самоед. Разум сопротивлялся, торопливо нашептывая разумные доводы, но было поздно: обида разгоралась в моем худеньком теле, как свеча в стеклянном фонарике. Сразу стали видны все шрамы, когда-либо нанесенные моей душе, и я с головой нырнула в водоворот мазохистского наслаждения.

Наконец-то я осознала свое место в семье! Я древний родовой тотем, которому поклоняются, воздают должное и приносят в жертву свободное время. Но ритуальные церемонии всем уже надоели и никто не знает, что делать. Как точно сказал Паша: «Анестезию придумали: розы, торт...» Фу, как некрасиво! Какое-то глумление, а все из-за трусости. Глаза высохли, я старательно вытерла мокрые щеки и почувствовала, как в душе закипает злость и возмущение. Ведь я умоляла вас о внимании и любви только один раз в году — просто хотелось, чтоб все было как раньше...

Внезапно осенило: а зачем я это делала? Если им так надоели эти новогодние экскурсии в прошлое, может быть, стоит уйти туда и исчезнуть? Я сделаю это для их же блага, разбужу совесть, и тогда — возможно! — им даже будет не хватать старушки Бересты. А что еще остается человеку, который всем надоел? Только одно — надеть шапку-невидимку и пропасть, чтобы подарить близким свободу. Отличный новогодний подарок!

Эта идея мне очень понравилась. Секунду я раздумывала, потом схватила сумку, кинула туда кошелек и паспорт, ринулась к вешалке. Кое-как оделась, бросила прощальный взгляд на палки. Боящийся не совершен в любви? Хорошо! Погибать так погибать! Я твердо решила исчезнуть навеки.

Глава 5

Выбежав на улицу, я в изумлении остановилась, узрев Планету ангелов, которая сияла неземной белизной, излучая спокойствие и любовь. Метель стихла. Все вокруг было белым или серебряным: на земле лежали чистые белые пласты снега, сверкали фонари, дверные ручки, даже заиндевевшие мусорные баки превратились в какие-то невероятные кристаллические кубы, и в этом странном мире не было ни одного человека. В царстве гармонии и тишины я показалась сама себе сумасшедшей молекулой, которая вносит хаос и разрушение. Я даже устыдилась на минутку, и мелькнула мысль: не вернуться ли домой? Впрочем, отступать не хотелось и, поколебавшись, я вступила на белые снежные волны, разрушая красоту подошвами ботинок.

Оставляя цепочку следов в рубчик, я бесстрашно пошла в полном одиночестве туда, куда глядели глаза, придумывая для себя очередные казни. В голову пришло другое сравнение: не молекула, а одинокая старая облезлая ворона, которая отстала от стаи. Вот и хорошо! Буду идти, пока не упаду, а потом, когда меня найдут, им позвонят (у меня же паспорт с собой). Или нет, пусть лучше меня бомжи найдут, я растворюсь в адище города, а они меня будут искать, но безуспешно. И наверное, Влад заплачет, и все поймет, и пожалеет мать. А я исчезну! Навсегда.

Я остановилась перевести дыхание, открыла сумку и нащупала паспорт. Его нужно выбросить, немедленно! С паспортом не растворишься. Пальцы до боли сжали кожаную обложку. Ну что же ты медлишь? Урна рядом — разорви, выброси и иди куда глаза глядят. Ты же хочешь исчезнуть? Страх волной поднялся внутри, и в этот момент морозный воздух дрогнул и загудел: «Бом-м-м, бом-м-м». Показалось, что меня накрыли большим колоколом.

Да, так и есть. Я почти дошла до женского Софийского монастыря. Это знак! Как раньше не догадалась? Конечно, им нужны молодые монахини. Я представила, как Влад и Маша находят меня в монастыре и умоляют вернуться. Выхожу к ним в черном монашеском облачении, скромная, грустная, покорная судьбе, и торжественно благословляю: «Я умерла для мира, живите дружно и прощайте...»

Еще быстрее я пошла вперед и, задыхаясь, остановилась под стенами собора. Он огромный, серый, византийский, накрытый сферическим куполом, как небом. Под ним, словно внутри маленькой вселенной, летали каменные голуби, вытягивали шеи павлины, вились райские цветы. Град небесный! С одного угла мне улыбнулся крылатый лев, с другого удивленно, но благожелательно смотрел крылатый телец, который парил над каменным виноградником. От инея фигурки казались серебристыми и глаза поблескивали, как живые.

Влево от собора уходило вдаль старинное кладбище, и я, непрошеная гостья, увлекаемая непонятным любопытством, поспешила к ажурной ограде. За воротами тоже все замело: чистый белый океан, даже птичьих следов не видно. Снег пушистыми шапками висел на деревьях, лежал на крышах старинных склепов. «Ой, сколько здесь ангелов! — удивилась я. — Вот, оказывается, где они гостят. Просто ангельский приют!» Однако ангелам явно не нравилось мое появление. С кровли соседнего склепа на меня уставились сердитые херувимы, дескать, чего пришла? Любопытствуешь? А не боишься? Рядом широко распростер бронзовые крылья черный ангел: он смотрел на пришелицу и насмешливо улыбался. От вида этих черных крыльев, которые бросали тень на снег, стало зябко. А прямо напротив ворот балансировала на белой мраморной полусфере девушка-ангел с отбитым крылом и руками. Лицо было в сколах, кончик носа отсутствовал, ангел смотрел исподлобья сурово и мрачно. Это был ангел мщения.

Вдруг скрипнули ворота — в тишине звук показался особенно резким, душераздирающим — и я отпрянула. Передо мной стоял высокий мужчина. От страха он показался великаном, духом зимы: пожилой, ладный, широкоплечий, с длинной бородой, которая серебряным водопадом сбегала на грудь, с густыми седыми бровями — под ними прятались яркие карие глаза. Они сверлили незваную гостью внимательным и строгим взглядом, не обещая ничего хорошего. Одет этот странный Дед Мороз был в более-менее чистый ватник, подпоясанный солдатским ремнем, шапку-ушанку, добротные кирзовые сапоги, на руках рукавицы как у строителей. Он стоял, засунув большие пальцы за ремень, и молча рассматривал меня. «Черный глаз!» — в ужасе подумала я и сделала шаг назад.

— П-простите, в-вы кто такой?

— Я есмь человек, — с достоинством ответил он. — Человек Божий. А если, мать, тебе этого мало — зови Василием. Бомж Василий, потому что нет у меня определенного места жительства и живу я где придется. В основном на кладбище.

«Какой ужас! Желания осуществляются... Что я наделала?» — подумала я, прижимая поплотнее сумку с паспортом. Бомж держался спокойно и невозмутимо, но мне показалось, что взгляд Василия задержался на дорогой кожаной сумке.

— А ты зачем, мать, в такую поздноту на кладбище пришла? По какой нужде?

— Я не на кладбище... Я в монастырь, — пискнула я. — И вообще, прекратите меня называть «мать»! Мы с вами ровесники.

— А «мать» — это не о том! Это для уважения, — охотно пояснил Василий. — Так саму государыню называли.

Он уже не скрываясь рассматривал сумку.

— Послушай, женщина, помоги чем можешь. За каждую копеечку поблагодарю.

Василий стащил рукавицу и протянул большую, грязную ладонь. Я торопливо положила в нее полтинник, однако Дед Мороз сурово покачал головой:

— Чего жадничаешь, милая? Что мне с этим делать? Ты же в монастырь собралась...

Карие глаза насмешливо, по-вороньи сверкнули.

— Отдай бесприютному все, что имеешь. Зачем тебе там деньги? Там о другом нужно думать.

И он шагнул ко мне.

— Не смейте! Я сейчас закричу!

Я развернулась и бросилась бежать.

— Ну хоть пятисоточку дай ради праздничка!

— Помогите!

Я бежала, падая и спотыкаясь, и чудилось, что за моей спиной скрипит снег под огромными кирзовыми сапогами.

— Ах-ха-ха! — загудел вокруг воздух, но это уже был не колокол.

Я не выдержала и обернулась: мужик стоял у ворот кладбища, уперев руки в бока, и хохотал так, что на ветке проснулась и тревожно закаркала ворона.

— Чего остановилась? Чего смотришь? Беги, а то догоню!

Он сделал еще шаг, и я прибавила ходу, чем вызвала новый взрыв хохота. Бежала я на удивление долго, наверное минут двадцать, не меньше. Наконец остановилась передохнуть — погони не было. «Вот уж чудеса расчудесные! — подумалось мне. — Все как заказывала: и бомж, и кладбище, и монастырь! А самое главное, я сегодня весь вечер бегаю и никакие палки не нужны!» Озадаченно пошевелила левой ногой: может, это я себе все придумала? И про старость, и про ноги... Ну упала год назад, ну сломала — мало, что ли, у людей переломов? Может, одиночество вообще придумали? И смерть тоже... Я счастливо вздохнула, запрокинула голову и посмотрела на звезды. В небе висела аккуратная кругленькая луна, похожая на золотую монетку. Полнолуние!

А может, это и не человек был? А какой-нибудь дух? Страж мертвых, например. Оборачиваться было страшно — я скосила глаза и напряженно прислушалась. И вдруг... В ночной тишине четко и ясно слышались все звуки, ошибиться было невозможно: сзади кто-то приближался, снег громко хрустел под тяжелыми сапогами.

Я метнулась к вычурной двери какого-то шикарного магазина и рванула на себя. Несмотря на ночное время, дверь послушно открылась, и удалось ящеркой проскользнуть внутрь. Краем глаза заметила вывеску: «Антиквариат. Картины. Старые книги».

— Простите, здесь есть кто-нибудь? Пожалуйста, заприте дверь! За мной гонятся грабители!

Умирая от страха, я в отчаянии схватила ключ, который кто-то забыл в замке, и трижды его повернула.

— Простите за самоуправство, но я присяду, иначе разорвется бедное сердце...

Мне никто не ответил. Я примостилась на краешек кресла и перевела дух. Магазин, погруженный в мягкий приятный полумрак, доброжелательно молчал. Тяжелые портьеры, обшитые бархатными шариками, плотно закрывали высокие окна, как в моей собственной гостиной. Что же, это прекрасно! С улицы ничего не видно, значит, я в безопасности. Хоть в чем-то повезло.

Я отдыхала и потихоньку осматривала спасительный приют. Длинная и широкая прихожая завершалась двустворчатой дверью. Обе половинки были открыты, как будто звали в гостиную, где уютно горели старинные светильники. И захотелось воспользоваться молчаливым приглашением. Преодолевая страх, я медленно пошла по коридору, утопая по щиколотку в ковровой дорожке, что было уж совсем не по-магазинному, учитывая снег и слякоть на улице.

Вообще-то я не люблю антикварные магазины: они всегда нагоняют тоску. Входишь, окидываешь взглядом все великолепие, и вдруг сжимается сердце. Понимаешь, что эти красивые вещи попали сюда не по доброй воле: их владельцы или умерли, или оказались в тяжелом положении и превратили свои дорогие воспоминания в обыкновенный товар. Теперь немые осиротевшие спутники чужих судеб и надежд попали в плен к предприимчивым торговцам и настороженно ожидают новых хозяев. Но в этом странном магазине все было по-другому, здесь было так уютно, что я засомневалась: не перепутала ли? Не дай бог, с перепугу ворвалась в чью-то квартиру. Постойте, какая квартира? Я же видела вывеску...

Робко я стояла в дверях, созерцая зал. Где-то высоко-высоко, под самым потолком, тонула в полумраке большая люстра, похожая на некое бронзовое светило, зато мягко горели бра на стенах, усыпанные дождиком хрустальных подвесок. Граненое стекло празднично поблескивало и отбрасывало радужные пятнышки. На письменном столике и бюро светились маленькие лампы с зелеными абажурчиками.

Напротив дверей висело огромное зеркало, в котором отражался полутемный коридор, откуда я пришла, и длинная череда светильников, уходящая в бесконечность. Свет падал сверху, скрадывал морщины, аккуратно подтушевал тенями ресницы, глаза таинственно заблестели, отражая сияние хрусталя. Но... это же не я! Длинные волосы, гладко зачесанные назад, старинное платье черным колоколом, узенькая талия, затянутая в корсет, — послушай, зеркало, это не я! Это кто-то похожий смотрит сквозь тонкое стекло из зеркальной глубины, смотрит внимательно, глаза в глаза, как русалка со дна замерзшего озера. Голова закружилась, как будто я наклонилась над заледеневшей полыньей. Потом в глубине хрустального коридора что-то быстро промелькнуло... «Сегодня же полнолуние! Нельзя глядеться в зеркала», — прошептала я и поспешила прочь.

Вдоль стен стояли витрины с украшениями: заколки, серьги, браслеты, броши — все лежали в фирменных атласных футлярчиках. На пожелтевших шелковых крышечках были красиво напечатаны названия неизвестных торговых домов: на французском, немецком или на русском, с ятями. Именно эти хрупкие коробочки, такие беззащитные и трогательные, привлекли меня. Их, наверное, доставали и открывали только по великим праздникам, поэтому они пережили революцию и Гражданскую войну. А хранили они подарки, сделанные по особым случаям: на свадьбу, на рождение...

Особенно волшебными казались кузнечики и стрекозы — их было много, целая стайка. Они посверкивали сапфировыми глазками, настороженно следили за незваной гостьей, стараясь угадать, не выберу ли я кого-то из них. «Конечно, не выберу, — улыбнулась я. — Во-первых, невозможно даже представить, сколько вы стоите! Вон, у тебя бриллиантики на ножках, а у тебя — на крылышках, как росинки... Во-вторых, жаль разрушать такую необычную компанию. Кстати, почему вас так много? Вы что-то означаете или мода такая была?» Огромная стрекоза приподнялась и зыркнула на меня: у нее было золотое девичье тело и изящная головка, украшенная высокой прической. Но неуемная фантазия художника дополнила образ лапами грифона с нешуточными когтями.

— Ты так внимательно смотришь на нас, гостья! Мода, говоришь? О нет, все гораздо серьезнее! Мы сны о прошлом, о том, что не сбылось. Мы чьи-то мертвые надежды и мечты...

— Если вам когда-нибудь приснится кузнечик, это к большой опасности: за вами следят темные силы, — поддержал ее кузнечик с агатовыми глазами.

Я поскорее отошла от витрины. Это всего лишь мое воображение! Просто нервы разыгрались после дурацкой беготни.

На соседней стене мерцала золоченая рама. Я приблизилась и увидела старинный портрет той, которая наблюдала за мной через зеркальное стекло. И на секунду снова почудилось, что это отражение — отражение наоборот! Хотя это было не так. Из темного овала сверху вниз смотрела юная девушка, почти девочка, в огромном кружевном воротнике. Она старалась казаться важной и солидной, однако взгляд из-под тонких, похожих на лепестки век блестел от любопытства. Личико было невыразительное, кукольное, высокий лоб венчала драгоценная диадема, и это выглядело странно и даже нелепо. Указательный палец левой руки украшал изящный перстень.

Неожиданно я пожалела ее и спросила:

— Вам не скучно здесь в одиночестве? Мне показалось, что вы подглядывали за мной через зеркало.

Тонкая бровь чуть-чуть выгнулась, девушка слегка вздернула вверх подбородок, любопытство во взоре сменилось удивлением и недовольством. А может, это тень пробежала по холсту?

— Сударыня, давайте познакомимся! Ах, простите за фамильярность! Я понимаю, что вы очень знатная дама, но даже знатным дамам иногда бывает одиноко! Вы ведь так молоды — по нашим меркам, класс девятый, не больше! Как жаль, что под портретом ничего не написано. Могу ли я узнать, кто вы такая?

— И думать нечего! Это Марина Юрьевна, царица русская. Не догадались?

— Какая царица? Русская? Она же одета не по-нашему.

— Так до Смутного времени еще далеко! А потом, знаете ли, даже в Москве она изволила одеваться по-польски, что вызвало непонимание в массах... Простите, вы меня слушаете? О чем вы сейчас думаете? Явно не о госпоже Мнишек.

Крупный мужчина в свободном сером свитере и вельветовых брюках доброжелательно рассматривал меня поверх очков. На ногах у него почему-то были тапочки, а в руках он держал связку ключей. Он выглядел очень милым, тем не менее, признаюсь, я смутилась.

— Честно сказать, я думаю, откуда вы появились. Ничего не понимаю! Будто вышли прямо из зеркала.

— Ни в коем случае, ничего потустороннего! Видите, рядом с рамой маленькая дверь в стене?

— Не вижу, — растерянно сказала я, всматриваясь в темноту. — А почему вы в тапочках? Это же магазин или я все-таки перепутала?

— Магазин, — снисходительно пояснил мужчина, — но я здесь хозяин, и этим все сказано! Как говорили наши купцы, что хочу, то и ворочу! Вот, извольте видеть, создал специальный проект: магазин, музей, квартира — все вместе. Собственно, возродил старинную идею, лет двести назад все мои коллеги так работали. Но есть и особенности: днем продаю антиквариат и старые книги, а вечером... — Он улыбнулся, и в углах глаз разбежались симпатичные лучики-морщинки. — Вечером — тем более ночью! — предлагаю другой товар, невещественный.

— Что же именно?

— Мысли, ощущения, воспоминания, прошлые жизни... Да не бледнейте, пожалуйста! Где вы видели ведьмака в вельветовых штанах? Я шучу, несу околесицу на радостях! Я так скучал в одиночестве, проклятая бессонница совсем замучила — и вот, дорогая гостья, вы заскочили на огонек.

Он мягко освободил меня от пуховика и шапки, пододвинул кресло, выкатил из какого-то угла столик на колесиках с витой серебряной ручкой. На нем важно возвышался французский фарфоровый кофейник с двумя тонкобокими чашечками и сверкала массивная граненая ваза, полная красивых пирожных.

— Видите, какой странный натюрморт? Эпоха Наполеона и сталинский ампир — все вместе, как положено в антикварном магазине. Дань профессии, так сказать! С другой стороны, жизнь человеческая тоже полный винегрет (простите за вульгарность), дни наши по полочкам не разложишь, правда?

Я была с этим совершенно согласна.

— Пожалуйста, буше, эклеры со сливками... нет-нет, лучше миндальные.

Хозяин удовлетворенно кивнул:

— Сладкий миндаль и густой ароматный кофе с легкой горчинкой — отличный выбор! В таком сочетании есть своя прелесть.

Он усадил меня лицом к портрету, сам сел спиной и, вооружившись серебряным ситечком, аккуратно наклонил кофейник. У него были сильные красивые пальцы, как у музыканта, и интеллигентная внешность, которую немного портил толстый курносый нос и окладистая черная борода. «Опять с бородой! Мода сейчас на эти бороды пошла, что ли? Ой! Наверное, я давно не смотрела на мужчин!» — подумала я и улыбнулась.

— Портрет интересный — расскажите про эту царицу!

— Да вы про нее все знаете! «Бориса Годунова», надеюсь, читали? Памятник Минину и Пожарскому видели? А портрет и вправду редкий: не только в музее — ни в одном частном каталоге не найдете! До поры до времени прячу, цену набиваю...

Он рассмеялся и подмигнул карим глазом.

— Ей здесь лет четырнадцать, не больше. Как говорится, самое начало. До желанной Москвы еще далеко, но с пути она не сойдет и скоро начнется отсчет. С каждым шагом трагедия будет все ближе.

— Почему вы ее царицей называете? Она же самозванка!

Он пожал плечами:

— По сути! А формально была коронована 8 мая 1606 года и царствовала целую неделю. Представляете, какое потрясение для молодой девочки? Она потом всю недолгую жизнь подписывалась «Марина Императрица». Не смирилась. Не смогла забыть. — Он насмешливо развел руками. — Погоня за сбежавшей мечтой — это самое странное и бесполезное занятие, какое можно представить, и знаете почему? Да потому, что догнать ее невозможно! Как говорится, что упало — то пропало. Вы согласны, милая гостья?

— Это, конечно, правильно, только... Помните сказку про Серого Волка? Иван тоже упустил свою Жар-птицу, однако он же ее вернул. К тому же эта Марина была такой молодой! Молодые всегда себя переоценивают.

— А старики, вроде нас, недооценивают, да? — расхохотался хозяин и шутливо погрозил пальцем.

— При чем здесь это? Вы, наверное, человек холостой, а у меня есть внук, и я вижу, какая у него огромная потребность в любви. Вспомните себя в молодости: разве не хотелось выделиться из толпы, обозначить себя, чтобы заметили и оценили? Пусть даже со знаком минус, но оценили!

— Конечно, выделяться нужно — это вы тонко подметили! Девочку с короной на голове трудно не заметить. — Он снова засмеялся и широким жестом пододвинул вазу с пирожными. — Угощайтесь, угощайтесь! Умные разговоры — хорошо, а подсластиться нужно! И кофеем не манкируйте, я в него не плевал.

Этот невообразимый словесный пассаж поразил в самое сердце — пришлось покрепче ухватиться за ложечку с вензелем, чтобы не потерять самообладания. Антиквар явно наслаждался эффектом.

— Да ладно вам, — загудел низкий баритон. — Я ведь по рождению деревенский. Простите старика, вечно что-нибудь ляпну...

Мы надолго замолчали. Кофейный аромат был таким душистым и крепким, что я мысленно отмахнулась от нелепой шутки и погрузилась в дегустацию свежайших миндальных пирожных. Хозяин заботливо орудовал кофейником и маленьким сливочником. Внезапно он наклонился, взглянул мне в глаза (зрачки у него были золотистые, какие-то звериные зрачки) и тихо спросил:

— А лично вы не хотели бы подержать Жар-птицу в руках? Ну хоть минуточку? Или, по-вашему, лучше вообще с ней не встречаться?

Он откинулся на спинку кресла, крепко сцепил кисти и для убедительности повертел большими пальцами.

— Л-лучше не встречаться, — пробормотала я.

— А вот и нет, уважаемая! Сдается мне, что погоня за Жар-птицей вам не чужда. Иначе вы не бродили бы по ночам в полном одиночестве! Вы ведь любите приключения, не так ли?

— Просто улаживала семейные разногласия, — сухо сказала я.

— Понятно! Не каждый признается, что добродетель скучнее порока. — Хозяин магазина насмешливо посмотрел поверх очков. — А вам известно, чем закончилась Маринина история?

— Кажется, ее казнили? — робко предположила я.

— Может быть. Вам жаль ее?

— Любое живое существо жалко.

— Любое, согласен. Особенно невинное. Помните, как там про слезу ребенка?

— О каком ребенке вы говорите?

— Ах, Анна Александровна! Вы такая вежливая, сидите слушаете мою бесконечную болтовню, время свое драгоценное тратите! Потерпите немного, скоро я все проясню!

— Откуда вы знаете, как меня зовут? Я только собиралась представиться!

Видя мое полное недоумение, он улыбнулся и показал белый прямоугольник, зажатый между двумя пальцами:

— Вы уронили визитку, здесь так написано: кандидат наук, филолог, переводчик... Потрясающе! Ах, эти слабые женщины... С ума можно сойти, сколько регалий! Или все это неправда и Анна Александровна — это не вы?

Я в сомнении покосилась на закрытую сумку: как могла выпасть визитка? Но возразить не решилась и кротко кивнула:

— Нет-нет, все верно! Меня зовут Анна Александровна. А вас?

Хозяин не торопясь вытащил кожаный кисет:

— Сейчас представлюсь. Вы позволите? Благодарю. — Он зажал крепкими и ровными зубами мундштук, улыбнулся и медленно, со значением сказал: — Трофим Васильевич Ус. — И выжидательно замер.

Я почувствовала, что нужно что-то сказать. Возможно, он очень известный человек? Но я далека от антикварного мира и впервые слышу эту фамилию. Повисло неловкое молчание.

— Простите, мы где-то встречались?

— Не знаю. Все может быть.

Он опять улыбнулся, чуть мягче. Сквозь голубоватый дымок в упор смотрели хитрые глаза: желтоватые белки, глубокие морщинки, убегавшие к вискам, жесткие и прямые ресницы. Странный, звериный взгляд, почти волчий.

— Я заметил, что вы разглядывали мои украшения, уважаемая гостья, — неожиданно вкрадчиво сказал хозяин. — Произвели впечатление?

— Конечно! Они все прекрасны, но самое лучшее — золотая стрекоза. — Я невольно повернулась к витрине. — Это копия Лалика?

— Обижаете! Это и есть Рене Лалик. Желаете приобрести?

— Что вы! Я же простой человек. Откуда такие деньги?

— Никогда не употребляйте это слово! Откуда вы знаете, насколько вы просты? И вообще... — В голосе Трофима Васильевича зазвучали насмешливые нотки. — Со мной всегда можно договориться: рассрочка платежа, скидки, принимаем карты. Лалик не Лалик, а я хозяин! Все возможно! Могу и подарить, если пожелаю. Но сначала необходимо предъявить паспорт. Это общее требование при покупке антиквариата. Мало ли что...

— Да ради бога! — снисходительно сказала я, забыв про всякую осторожность.

Он долго смотрел на первую страницу.

— Ну, слава богу, предчувствия, как говорится, меня не обманули! Вы действительно Тарло?

— Семенова-Тарло... — поправила я. — Разве вы не видите?

— Вижу, вижу, как говорится, урожденная Тарло. Итак, вы обожаете знаменитого Рене? И в прошлом и в настоящем вас поддержали бы все женщины мира! А что, если я покажу вам нечто лучшее? Хотите рассмотреть другие варианты?

— Как вам угодно, показывайте, — улыбнулась я. — Вы же хозяин.

— Достойный ответ. Это мне нравится. Вот это я люблю!

Он долго звенел ключами, наконец с трудом открыл какой-то тайный ящичек в бюро и положил на стол бархатный футлярчик. Повинуясь непреодолимому любопытству, я открыла и увидела перстень в александрийской оправе. Никаких завитков, излишеств — только камень, огромный мерцающий овал.

— Первый раз вижу такой большой аметист!

— Примерьте, раз нравится!

Неожиданно для себя я одела его по-старинному, на указательный палец, и удивилась, какой по-королевски изящной и значительной стала казаться моя маленькая и узкая кисть. Да, наверное, такие пальцы целовали встав на колени! Я кинула быстрый взгляд на портрет.

— Все правильно! Это ее кольцо — посмотрите внимательнее на руку, опущенную вдоль пояса. Марина тоже носила его на указательном пальце. Видите, я предлагаю лучшее. Королевская вещь.

— Но какова стоимость? Вряд ли я смогу его приобрести.

— Разумеется, не сможете. Это кольцо бесценно, купить его нельзя, однако можно принять в дар. В роду Тарло оно передавалось от матери к дочери и считалось, что камень угадывает и выполняет все тайные страсти своих владелиц. А это особенно ценно: не каждый знает, чего хочет. Вот вы, например, догадываетесь, что за драконы сидят у вас внутри, а?

— У меня нет никаких драконов!

— У каждого есть! Ну, хотя бы один маленький дракончик. И представьте, перстень желаний моментально помогает им сорвать цепи, расправить крылья и вылететь на волю...

— Тогда это странный подарок!

— Отчего же? Как умная женщина, госпожа Мнишек-Тарло понимала, что ее дочь не собиралась стареть в замковой тиши, в объятьях какого-нибудь толстого и доброго пана. А поскольку гигантское честолюбие и железная воля были единственными талантами Марины, перстень пришелся весьма кстати.

— И что же?

— Камень заработал сразу: через год началась история головокружительного взлета и не менее головокружительного падения в бездну вечности.

— Какие ужасные последствия!

— Аметист не отвечает за последствия! — Антиквар усмехнулся, по-кошачьи сощурив глаза. — Что делать? Фарша без приправ не бывает. Ну, там, лучок, перчик, соль... Так и желания! Что делать, если желания у польской девочки были очень и очень взрослые? Кто не рискует, тот не выигрывает, не так ли?

— А зачем вы все это рассказываете? — мрачно спросила я и отхлебнула холодного кофе.

Поток информации меня оглушил и почему-то расстроил. Трофим Васильевич по-шутовски развел руками и поклонился:

— Не понимаете или изволите притворяться? Перстень ваш по праву — берите и владейте, потому что именно вы являетесь потомком Ядвиги Тарло.

— Откуда вы знаете? Вы не слишком торопитесь?

Я старалась говорить спокойно, чтобы не раздражать непредсказуемого антиквара. Экскурс в собственную родословную произвел на меня впечатление. Какой эксцентричный мужчина! На что он еще способен? Этот Ус явно нервничает, и, как мне кажется, от него можно ожидать новых сюрпризов.

— Неужели я единственная Тарло в Санкт-Петербурге? — как можно мягче спросила я и попыталась незаметно снять кольцо.

Но от моих беспорядочных усилий камень вдруг отошел в сторону.

— Здесь что-то есть!

Антиквар просиял:

— А вот и доказательства! Память предков, так сказать, родовая реликвия! Признайтесь, вы догадывались, что здесь тайник?

— Это простая случайность.

— А как быть с внешним сходством? Тоже случайность? — снисходительно сказал Ус, кивая на портрет. — Доживи Маринка до ваших лет, были бы близнецами. Вот и ответ на ваш вопрос — ошибки быть не может! Кстати, вам интересно, что скрывает тайник?

Было очевидно, что он все прекрасно знает.

— Тут... портрет ребенка. Кто это?

— Царевич Иван, сын Маринкин, — устало сказал Трофим Васильевич. — В нем-то вся и загвоздка. Вам правда моя фамилия ни о чем не говорит? Вы же женщина образованная!

— Я не очень люблю историю. Извините.

Я смущенно вздохнула.

— Тогда позвольте представиться еще раз! Я прямой потомок предателя атамана Уса, который сдал войскам Марину Юрьевну вместе с сыном. Влюбленный в нее Заруцкий бился до конца, пытаясь повернуть историю.

— А что случилось потом?

— Заруцкого посадили на кол, по другим сведениям — колесовали. Говорят, он любил Марину и умер за нее достойно: ни в чем не покаялся, ни о чем не просил. Признайтесь, от этих слов ваше чувствительное женское сердце забилось сильнее?

Я искренне покачала головой:

— Полноте! Расскажите лучше про Ивана.

— Увы, его тоже казнили.

— Ребенка?!

— К сожалению. И умирал он тяжело: петля, не рассчитанная на маленький вес, никак не затягивалась и агония на виселице продолжалась часа два... Не только Марина, даже мой пращур-злодей чуть не рехнулся, наблюдая за страданиями несчастного дитяти.

Я испуганно смотрела на антиквара. Может быть, он сумасшедший? Зачем посторонней женщине рассказывать такое о своих родственниках, пусть даже давно умерших? Нелепо, странно... Хочет меня шокировать? Обезоружить? Что ему нужно? Почему ночью его дверь была открыта? Возможно, это не случайность и он ждал перепуганную странницу... Но выглядел он абсолютно спокойным и задумчиво попыхивал трубкой, размышляя о чем-то.

Я пожала плечами:

— А в чем вы обвиняете своего предка? Хотите знать мое мнение? Он ни в чем не виноват — просто взял на себя неблагодарную работу и поставил точку в долгой истории. Откуда ему было знать, что ребенка казнят?

— Ну, об этом было легко догадаться: Ивана бы никто в живых не оставил — повод для новой смуты, как ни крути. И все-таки он мог спастись!

— У мальчика не было шансов!

— Да магия шансы не считает. Мы же верим в чудеса! Вы ведь тоже любите сказки? Может, Иван оборотился бы в Финиста — Ясна сокола и улетел в синее небушко? Спасти его мог волшебный перстень, который висел на шнурке рядом с крестиком, и Маринка умоляла не трогать его, потому что больше всего на свете хотела сохранить Иванову жизнь. Представляете, какая в этом желании сила была? Оно, как материнская молитва, со дна моря поднимает, в сине небо отпускает! Однако Ус перстень забрал, забрал не из жадности и корысти, а назло ненавистной Маринке и лишил мальчишку последнего чудесного шанса. Именно в этом до самой смерти каялся мой злодейский предок.

— И вы в это верите?

— Я — нет, атаман верил.

— Тогда при чем здесь вы? Дело сделано. Сами говорили, что историю не повернешь. Или весь ваш род теперь проклят?

— Ну с какой стати? Для проклятого я неплохо живу. — Трофим Васильевич широко обвел гостиную рукой. — Лично я ни в чем не виноват, но кому не знакомы муки совести? И мне было жаль несчастного атамана. Раз он завещал вернуть кольцо наследникам, значит, нужно вернуть. Да вот вопрос: а где вас сыскать-то, наследников? К тому же этот аметист очень капризный и не ко всякому наследнику пойдет. Вот вы ему явно приглянулись... — Трофим Васильевич покосился на мою руку: — Какие изящные пальцы! Он как прирос к вам.

Я не знала, что сказать. Почему-то вспомнилась сказка про Красную Шапочку, и, словно в ответ на это, Ус быстро снял очки, которые казались игрушечными в огромных лапах. Потом он подвел итог:

— Молчание — знак согласия, поэтому считаю нашу сделку завершенной. Я исполнил свой долг, и душа казака Уса обрела покой. А у вас появились завидные перспективы. — Серый Волк нагло подмигнул янтарным глазом и с наслаждением потер руки: — Сдается мне, Анна Александровна, что тайных желаний у вас предостаточно, так что все отлично!

Мое мнение его не очень интересовало: он уже все решил. Я вздохнула и украдкой взглянула на бледное лицо девочки-дамы: что-то в портрете изменилось — и это изменение было важным, но я никак не могла понять, в чем дело. Он тут же засек мой взгляд:

— Да перестаньте сканировать портрет! Мы с вами тоже когда-то были красивыми, нежными и невинными. Вам же нравится этот заветный перстенек? Он ваш по праву. Хотите — и портрет забирайте. Будете на своего предка любоваться и гостям хвалиться — царица все-таки...

И тут я увидела, как вспыхнули глаза юной дамы. Хозяин, видимо, тоже это заметил и задернул портрет шелковой зеленой шторкой. На секунду показалось, что Марина погрозила пальцем. Кому — ему или мне?

— Спасибо, портрет как-нибудь потом.

— Ну что такое, дорогая гостья? Почему вы так погрустнели? Побледнели...

— Мне почему-то кажется, что я позволила втянуть себя в странную историю.

— Прекратите, пожалуйста, кокетничать! Какая история? Я совершил некое действие, чтобы поставить точку, как сделал когда-то мой пращур. Вы же сами так сказали? К вам вернулась наследственная вещь — и все. Всем сестрам по серьгам. В конце концов, надоест перстенек — подарите, а вот продавать, говорят, нельзя. И дарить нужно от всего сердца, с любовью — как я сейчас!

— А может...

— Вернуть уже нельзя! Извините, у нас как в аптеке — назад не принимаем. — Он шутливо поклонился. — Примерили чужие воспоминания — все. Были наши — теперь они ваши.

Мы замолчали. Трофим Васильевич подавил зевок. Было ясно, что хозяин сделал что хотел и на попятную не пойдет. Я напряженно думала, как завершить наш разговор и откланяться, но меня опередили.

— Хотите еще кофе? Или отвести вас домой? Родные-то вас не потеряли?

— Потеряли, наверное, — медленно выговаривая слова, сказала я. — Можно я вызову такси?

— Да кто же вам запрещает? — усмехнулся Трофим Васильевич. — Я исчезну, чтобы вас не смущать. Подождите свое такси и, уходя, посильнее захлопните дверь.

Мне показалось, что кольцо еще плотнее обхватило палец, словно боялось, что я оставлю его в салоне.

— Вы... вы... пожалуйста, не обижайтесь! Я ничего такого не имела в виду... — виновато залепетала я, но хозяин уже исчез, растворился в каком-то из темных углов так же внезапно, как появился. — Я достала телефон: — Могу я заказать такси?

— Пожалуйста! Какой адрес?

Действительно, какой? Я замялась и тут увидела на столике раскрытый журнал. На развороте красовался портрет Трофима Васильевича, а под ним жирный заголовок: «Хранитель старины». В статье рассказывалось о замечательном магазине и его необыкновенном хозяине, который был эстетом, предпринимателем, искусствоведом и потомственным казаком! Далее приглашались желающие сдать и купить предметы старины по «честным ценам» и следовал точный адрес. Откуда здесь эта дурацкая статья? Я могла поклясться, что только что на столике не было ничего, кроме кофейного натюрморта с пирожными. Для убедительности я осторожно погладила страницу: отличная бумага, прекрасная печать, легкий запах типографской краски — сама реальность! Надо же! Похоже, хозяин хочет избавиться от непрошеной гостьи как можно скорее. Продавец желаний... Что же, я тоже с удовольствием покину сей необычный приют. Я без запинки продиктовала адрес, журнал как по команде кувыркнулся со стола и словно провалился сквозь пол. Чтобы не упасть в обморок, я громко пожаловалась на сквозняк и кинулась к двери.

Убегая, дрожащей рукой отдернула ткань и бросила последний взгляд на портрет. Худенькое длинноносое личико как будто бы посуровело. А самое главное, на руке Марины, грациозно опущенной на платье, уже не было перстня!

Глава 6

Я поплотнее захлопнула дверь и почувствовала себя счастливой. На улице подмораживало, ярко горели фонари, по белой дороге шел одинокий след от протектора. Прямо под фонарем дремал маленький заиндевевший «фольксваген» — очевидно, это и было мое такси. Иней блестел и искрился, отражая электрический свет, и автомобильчик был похож на елочную игрушку. Шофер попался молодой, рыжий, зеленоглазый и разговорчивый, чем-то он напоминал нагловатого, но симпатичного уличного котяру.

Мы мягко стартовали, и буквально сразу он по-свойски ввел меня в курс своих дел, объяснил, что приезжий, снимает, хотя намерен в ближайшее время обзавестись квартирой и присматривает район. Мой район, куда мы держали путь, ему нравился.

— Значит, в сталинке живете? Повезло!

— Почему? — удивилась я. — Это в наше время лучшего не знали, а сейчас такой огромный выбор!

— А я новье не люблю! Я ваше время люблю. Тогда ведь рвачей не было, правильно? Мне кажется, они не существовали как класс.

— Уверяю вас, они вне времени — как микробы.

Было жаль его разочаровывать. Я скользнула взглядом по салону, ища другую разговорную тему, и увидела на заднем сиденье планшет.

— Не разобьется?

— Да я тут фильм смотрел, а то, пока вызова дождешься, от скуки помрешь. Сегодня таксист — умирающая профессия, у всех машины.

— Хотите, я угадаю ваши вкусы? Драма? Эротика? Боевик?

— Исторический, — немного смущаясь, сказал он. — Но это пока просто ролик, я тут в массовке задействован. Сказали, очень характерная внешность, даже крупный план пообещали. Желаете полюбопытствовать?

— Извольте.

Медленно разгорался экран, открывался и оживал зрачок, смотрящий в мир без границ времени... Долгожданные сумерки, черная речная вода и высокие, в человеческий рост, камыши. Молодая женщина забилась на корму, прижимая к себе испуганного ребенка. Первый раз в жизни ей стало страшно: все получилось как в той сказке — «отдай то, не знаю что». Разве она этого хотела? Еще утром думалось, что самое главное — венец, венец для сына, будущего московского государя! Сколько раз во сне Марина хватала проклятую шапку, но та наливалась немыслимой тяжестью и не было сил поднять и увенчать саму себя на царство... И вдруг оказалось, что это сокровище ничто по сравнению с маленькой детской жизнью, дрожащей, как свеча на ветру: вот-вот потухнет слабенький огонек. Сейчас она бы с легкостью отдала и венец, и свою собственную жизнь, чтобы спасти Ивана. Боже, пронеси эту чашу! Неужели ничего нельзя изменить? По камышам пробежала легкая волна, вершинки задрожали. Может, это зверь пробирается к воде или крупная птица села отдохнуть? Однако сквозь серые стебли уже мелькали темные человеческие фигуры, которые старались двигаться бесшумно и незаметно, низко пригибаясь. Она покрепче обняла сына. Господи, помоги ему выпорхнуть из этих силков, дай ему крылья, пусть маленькие и слабые! Пожалуйста, дай! Он такой худенький и легкий, пусть обернется серым воробушком и улетит прочь. Но Марина понимала, что опоздала...