КАК Я СТАЛ СЧАСТЛИВЧИКОМ

1

Когда мне исполнилось двадцать два года, я ушел в армию.

Это сегодня многие призывники начинают «пограничную биографию» в школах специалистов службы собак, а некоторые прибывают на границу со своими овчарками, подготовленными в гражданских клубах. К началу моей пограничной службы таких клубов еще не было. Служебное собаководство же в пограничных войсках в то время проходило сложную пору становления.

После окончания гражданской войны предстояло в первую очередь восстановить количество служебных собак. По счастью, почти полностью удалось сохранить петроградский питомник и ряд питомников на периферии.

Дело в том, что еще до революции, в 1908 году, было учреждено первое «Российское общество поощрения применения собак в полицейской и сторожевой службе», а годом позднее были открыты три школы служебного собаководства. За короткий срок школы эти подготовили необходимые кадры дрессировщиков. К началу 1914 года в стране насчитывалось около ста питомников. Не все, конечно, потом, во время гражданской войны, уцелели, но начинать вновь приходилось не на голом месте.

В конце 1922 года Народный комиссариат внутренних дел РСФСР сформировал при уголовном розыске республики Центральный питомник служебно-розыскных собак. Там начали работать курсы по подготовке специалистов — дрессировщиков и проводников. Позже они стали называться Центральной школой служебного собаководства пограничных войск.

Год спустя по приказу Реввоенсовета в подмосковном поселке Вишняки был основан опытный питомник военных и спортивных собак РККА. В качестве дрессировщиков там работали старейший цирковой артист А. Кемпе, а также В. Языков — очень способный специалист, служивший до этого в Ленинградском питомнике уголовного розыска. Позднее Языков более десяти лет руководил учебной работой в Центральной школе погранохраны. Его труды по теории и методике дрессировки собак легли в основу всей отечественной системы дрессировки.

Из старых специалистов, принимавших участие в воссоздании служебного собаководства, назову еще известных дрессировщиков К. Бондаренко, В. Голубева, П. Новикова.

Первый опыт успешного применения служебных собак был отмечен у пограничников северо-западной границы.

Произошло это в 1920 году в Петрограде. На станции Сортировочная из вагонов систематически пропадали крупные партии товаров, а похитителей обнаружить все не удавалось. Тогда решили применить розыскных собак. Где их взяли? В уголовном розыске. По просьбе командования погранохраны на станцию были присланы два опытнейших инструктора с собаками. И тайники, где были спрятаны похищенные товары, и сами похитители были очень скоро обнаружены.

Эта нашумевшая история побудила начальника Псковского губотдела ОГПУ попытаться организовать службу розыскных собак на границе.

Из питомника, расположенного на станции Фарфоровский пост, под Петроградом, был вызван в Псков инструктор Торстер с розыскной собакой Альфой.

Их послали на одну из застав Себежского погранотряда. В день их прибытия пограничники обнаружили ухищренные следы нарушителей, но поиск лазутчиков оказался безрезультатным. Узнав об этом, Торстер решил попытаться разыскать нарушителей. Вместе с ним на поиск вышла группа бойцов во главе с начальником заставы.

Овчарка взяла след с ходу. Пробежав три километра, вывела на проселочную дорогу, где пограничники в предыдущие попытки следы нарушителей теряли. И не удивительно, ведь они искали видимые следы. А собака ориентировалась по запаху. Пробежав вдоль дороги несколько десятков метров, Альфа потянула инструктора в кусты. Продираться сквозь заросли — дело тяжелое. Да и не верилось пограничникам, что собака ведет их по следу нарушителей, а не гонится, скажем, за зайцем. Хотели было бросить дело, казавшееся уже безнадежным, но Торстер убедил их довериться чутью Альфы. Когда одолели еще несколько километров, начальник заставы предложил Торстеру прекратить поиск и возвращаться на заставу. Но инструктор, уверенный в том, что ищейка идет по следу, побежал дальше.

Впереди лежало болото. Альфа потянула туда. Пограничники изумились: неужели не понимает этот Торстер, что никакой нарушитель в такую топь не полезет! Однако инструктор-упрямец продолжал бежать, поощряя овчарку.

Наконец собака потянула вожатого к островку, где стоял стог свежескошенного сена. Торстер, внимательно следивший за всеми ее движениями, засунул руку в сено и вытащил чемодан. В нем оказалась контрабанда на весьма внушительную сумму.

Альфа же рвалась дальше. Торстер по ее поведению видел, что след совсем свежий. Пришлось пограничникам еще потрудиться. В нескольких километрах от стога, на хуторе, поисковая группа задержала трех контрабандистов.

Вот так пограничники убедились воочию, какой это чудесный помощник — специально обученная собака.

2

Какой мальчишка не мечтает о приключениях, о подвигах? И я мечтал, когда еще пас отару. В ночном, бывало, скакал на коне и воображал себя непобедимым красным кавалеристом. Я вырос, а мечта осталась, жила во мне подспудно, чтобы определить дальнейшую мою жизнь.

Я стал проситься в армию еще за год до срока. Добивался, чтобы взяли добровольцем, и непременно в погранвойска. Почему я решил, что мне нужно именно на границу? Тут «виноват» случай. Пришел из армии один пограничник, много рассказывал о том, как служил в Карелии.

Время тогда было горячее, и его рассказы нас, слушавших, не могли ни захватить.

Пограничник этот дал мне почитать книжку — «Полицейская собака» — так, кажется, она называлась. Тоже вроде бы дело случая. Но это был тот самый случай, который помог мне определиться окончательно и бесповоротно.

— На границе трудно! — пытался урезонить меня секретарь сельсовета.

— Хочу служить там, где трудно, — настаивал я.

— Да ты же вон какой — худенький, маленький.

— Ну и что? Кусаться буду, а врага на нашу землю не пропущу!

Ну он, конечно, смеялся, а я на своем стоял. Уговаривал его чуть ли не год, а пока уговаривал, и время мое подошло — призвали в армию.

В назначенный день, окрыленный, влетел я в кабинет военкома и чуть ли не с порога заявил:

— Направьте меня в пограничные войска!

Военком оглядел хилую мою фигуру и, пряча в усы усмешку, сказал:

— С таким-то ростом? — и занялся разложенными на столе бумагами, будто и не было меня.

Что мне делать? От обиды слезы чуть не брызнули из глаз, но я взял себя в руки и решил, что не уйду, пока не добьюсь своего.

— Так это даже лучше, — говорю военкому, — что я мал ростом: нарушители не заметят, когда буду в дозоре.

— Что? — военком поднял голову, внимательно на меня посмотрел и весело, от души рассмеялся: — А ты находчивый, как я погляжу. Находчивый — это хорошо.

Он задумчиво постучал карандашом по бумагам, потом глянул на меня строго и спросил:

— Родители есть?

— Нет. Живу сам по себе.

— Сам по себе… И давно… умерли родители-то?

— Да еще маленьким совсем один остался.

— А как же ты жил?

— Как придется. Батрачил. Был пастухом. В колхозе потом работал.

Военком посмотрел на мои руки, сбитые, огрубевшие от работы, и вздохнул:

— Да, брат. Уважить, видно, нужно твою просьбу. Не подведешь?

Сердце у меня забилось, и я от радости почти закричал:

— Нет, не подведу!

Тут как раз приехал к нам командир отбирать призывников для погранвойск. И меня в свою группу взял. Не знаю уж почему. Или понравился я ему?

Присмотрелся он ко мне и говорит: «Ты, вижу, парень проворный да шустрый. Так вот, если ты на комиссии себя проявишь, то возьмут тебя в погранвойска».

А форма на нем так ладно сидит, весь ремнями перетянут, на голове фуражка зеленая — глядя на него, я еще сильнее влюбился в погранвойска. Так влюбился, что, казалось, уже не мог сплоховать ни перед какой комиссией.

И вот пришел день испытаний. Я прыгал, ползал, бегал. Помню, оказался перед препятствием, а оно гораздо выше меня. Ну где мне до такой вышины руками достать! Не смогу. Опозорюсь. Вместо границы придется опять в деревню — возвращусь, а там засмеют: какой же ты парень, если к воинской службе не годен! Разбежался я, сколько было во мне злости и отчаяния — все включил в этот прыжок, и допрыгнул! Слышу за спиной: «Да он складный! И сильный, оказывается…»

После этого врачи меня осмотрели, простучали, прослушали, и не один раз. Отбор был необычайной суровости, однако выдержал я и это испытание. Да как! Когда завершила работу призывная комиссия, меня даже похвалили.

И потащились мы на подводах на станцию, в казахстанский город Петропавловск. Прибыли — и сразу в эшелон. В товарных вагонах нас разместили, в каждом — по сорок человек. Добротные деревянные нары в два этажа, чисто, уютно даже. Без постели, на голых досках — кулак под голову — и прекрасно спали!

Ехали до Владивостока пятнадцать суток. Хорошо ехали! Из специально оборудованного вагона выдавали нам чай, периодически — чечевичную и гороховую кашу, а иногда и картофельный суп. Все вкусно! И главное, бесплатно. Нас эта забота удивляла и, я бы сказал, согревала.

Ежедневно «поленницами» вносили к нам в вагон душистые буханки. Каждую делили на восемь, а то и на шесть человек. Мне, как правило, давали порцию меньшую, потому что я был меньше всех. Да я не обижался, считал, что так было правильно.

Ехали мы в своем товарняке дружно. И это было главное. Веселились, радовались, пели песни. А по ночам я, счастливый, мечтал — да нет, не мечтал даже, а пытался себе представить, как там будет, в будущей моей жизни, на грозной и таинственной границе.

Мешались в моем сознании прочитанное, услышанное, воображаемое…

И вот — мечта ли, сон или наяву угаданное будущее? (Сколько раз потом в жизни моей разыгрывались похожие ситуации!) Вдруг привиделось мне…

К дозорной тропе подступали таежные кедры. Туман мешал ориентироваться. Нарушителям он помогал, а вот мне… Казалось, эта густая молочная пелена поглощала даже звуки. Все же по примятой траве я видел, куда убегали от меня неизвестные.

Несколько минут назад собака моя насторожилась. Приложив ухо к земле, я услышал шаги. Переместился с дозорной тропы так, чтобы нарушители нас не миновали; вроде бы в самый подходящий момент их окликнул…

Ну и реакция у этих двоих! Едва заслышав мой голос — бросились в разные стороны и словно растворились в тумане. За одним из них вдогонку устремилась моя собака, а я…

Проклинал я в душе этот туман, но оказалось, что и нарушителям он не был на руку. Сбил я их с маршрута, заметались они и, слышу, бегут назад. Затрещали кусты, и теперь мне нет необходимости придерживаться видимого следа: судя по звуку, один из нарушителей движется вправо. Я устремился ему наперерез. Пробежал бесшумно несколько десятков метров, лег за пригорком. Вот он, голубчик, бежит прямо на меня, ни о чем не подозревая. И вдруг: «Стой, руки вверх!» — вырос я перед ним, встав из травы.

Он упал, перевернулся, хотел откатиться в сторону, но я навалился на него, ухватил за руку, в которой был пистолет. Однако противник мой вывернулся и цепко схватил меня за горло. Я изловчился, ударил его в висок. Стальные пальцы разжались, враг мой обмяк. Я с трудом свалил с себя здоровенного детину, поднялся, прерывисто дыша.

Слышу лай моей овчарки. Вскочил, связал нарушителя и бросился туда. Ох и сердитый лай! Второй лазутчик лежал, раскинув руки, а пес мой, видом просто волк, ощетинив шерсть, стоял над поверженным врагом и при малейшем его движении злобно рычал…

До сих пор удивляюсь, по какому волшебству привиделась мне тогда, когда я только еще ехал к своему пограничному будущему, столь реалистичная картина? И главное, как это я почувствовал, предугадал тогда, что будет у меня невероятная по своим качествам, знаменитая следопытская собака?

Такого рода предвидение обычно не поддается объяснению, но причины, вызвавшие его, все же можно попытаться истолковать. Открывшиеся мне, пастушонку, в раннем детстве возможности собак казались просто поразительными. Мои собаки понимали человеческий язык, а может, даже и мысли: я просил их принести какую-нибудь вещь, и они приносили. Скажем, летом оставлял я в речке завязанные в кусок кожи продукты. Сам сверток — под водой, а на поверхности — только поплавок. Вот за этот поплавок и вытягивали мои помощники сверток с продуктами из воды и приносили его к костру. Особенно желтый Валет был у меня талантлив. Великолепно поддавался дрессировке, и мне многому удалось его научить. Вполне естественно, отправляясь на границу, мечтал я о том, чтобы рядом со мной там были такие же верные, надежные друзья: с такими любые трудности не страшны.

3

Вот, наконец, и Владивосток — город океанский, город пограничный. На перроне гремит духовой оркестр. Нас, что ли, встречают? А кого же еще могут встречать пограничники! Вот это да, добры молодцы — один к одному, красавцы, сияют улыбками. Подтянуты, чисто выбриты. Одеты отлично: фуражки вогнуты, шинели длинные ремнями перепоясаны, сапоги начищены до блеска, шпоры сверкают. Подумалось: «Какой я счастливый, что попал сюда!»

«Сегодня ночью будете на границе!» — заверили нас встречавшие. А люди такие, ясно, слов на ветер не бросают. В тот же день погрузились мы на военные катера и поздно вечером прибыли в Славянку — там стоял погранотряд. Нас покормили и уложили спать. И вот лежу я и думаю: «Матрасы, простыни, одеяла — живут же люди! Как тут не служить!» Долго не мог заснуть. Ведь завтра будут нас проверять, так вот узнать бы, что именно будут «проверять»? Ну кто бы подсказал или посоветовал, что нужно еще сделать, чтобы не забраковали?

Утром нас распределили по взводам и отделениям. Потом постригли, обмундировали, и после этого мы некоторое время друг друга не узнавали.

И вот — испытания. Ничего вроде бы особенного. Даже кросс на три километра меня не пугал, однако смотрю, а некоторых бегунов уже под руки ведут, чуть живых. Я забеспокоился, но тут дали старт нашему взводу. Я что есть духу припустился и прибежал на финиш самым первым. Ничего не вижу, в глазах темно, слышу только кричат все: «Ура! Маленький да удаленький!»

После кросса пульс у меня проверяли, спрашивали потом, не боюсь ли я коней. Да я же на коне вырос!

Наконец стали зачитывать списки. Я жду, не дышу, но нет, не называют мою фамилию! И только в самом конце слышу: «Карацупа Никита Федорович тоже принят». Я еле удержался, чтобы не крикнуть «ура».

И стали нас обучать. Дали мне такого коня — не то что до седла, до гривы не достать. Ну как нарочно, мне — и такой великан достался. А другого просить я посчитал неудобным.

Выход из положения, казавшегося просто безнадежным, нашел сам: стал подставлять чурбан: встав на него, седлал моего великана тяжеленным, в полном комплекте, седлом. А перед тем, как забираться в седло, левое стремя удлинял, потом, сев на коня, подтягивал его и уравнивал с правым. Командиры к эдакому кавалерийскому приему относились снисходительно, поскольку в седле я оказывался одним из первых. Но однажды чурбан мой пропал. Ох и муки я принял! Зато после этого разрешили мне подобрать коня соответственно моему росту. Я выбрал невысокого и резвого.

Назвал я своего конька Быстрым. И правильно назвал. Мчал он меня, старался. А я берег его — хлебом из своего пайка подкармливал. Паек-то мизерный был, зато, деля хлеб, сроднились мы с моим невеликим коньком. Начну его чистить, а он меня ласково губами прихватывает. Издалека шаги мои узнавал. А подойду к нему — он тихонько ржет и копытами стучит.

И вот начались полевые занятия в конном строю. Нелегко приходилось. Стали как-то вплавь бурную речку преодолевать, вдруг нескольких всадников, и меня в том числе, подхватило течением и оторвало от лошадей. Мой Быстрый тотчас бросился мне на выручку.

Трудно мне было с таким конем расставаться, но пришлось: учеба наша вскоре закончилась. Пришла пора разъезжаться по пограничным заставам.

Загрузка...