Запретная страсть мажора (СИ)

Глава 61. Оля

Мамочки… Как это опять получилось?

Когда я убегаю от Кира в ванную, мне кажется, что все кончено.

И меня убивает собственная реакция на прикосновения Дикаева. Я ненавижу этого озабоченного за то, что он со мной делает.

Вот только что я кипела, но стоит ему меня поцеловать, как я превращаюсь в тряпку. Когда я успела войти во вкус? Я ведь ждала, когда он поцелует. И не рыпалась даже. А теперь реву в ванной.

Если я буду его слушать, опять окажусь без трусов.

Но когда я слышу:

– Оль… Мне без тебя плохо.

Сердце пропускает удар.

– Мне без тебя никуда.

И вообще все ухает куда-то в живот.

Придурок.

Мой первый.

Как меня угораздило в него влюбиться?

Я, наверно, дура, что даю ему шанс. Кир обещает не приставать, и мы оба точно знаем, что он будет. И, разумеется, Дикаев тут же лезет целоваться, и все сразу летит в трубу.

Правда, он старается сдерживаться, и когда до меня доходит, что ничего серьезнее поцелуев не планируется, меня это почему-то задевает. Что? Уже меня не хочет? И я специально его провоцирую:

– Трусики совсем влажные, – шепотом рассказываю я и наслаждаюсь тем, как бьется жилка на его виске, как ходит кадык, как вздымается грудь.

Хочет. Я все еще его волную. И мне это нравится. И вообще Кир целуется хорошо, и грудь… Ах…

Ничего же плохого не будет, если немного… руками…

Мне стыдно и сладко намекать ему на это. Стыдно, потому что добиваться должен мальчик, а сладко, потому что я вижу, как Дикаева начинает колбасить. Только я немного не ожидала, что он устроит мне такое. Его пальцы внутри двигаются, распирают, давят и вынуждают меня раскрываться шире и толкаться на встречу. Складочки почти зудят, так мне хорошо, а там, где Кир нажимает, дергает сладенько, вызывая мои стоны.

Но больше всего мне нравятся шальные глаза Дикаева, и как он старается в меня вжаться, поэтому когда он просит его потрогать, я не отказываюсь.

Я прикасаюсь к его вздыбленному органу, на головке которого выступила прозрачная капелька, я помню, что на вкус она солоноватая. Слегка сжимаю ствол, и Кир закрывает глаза. Его желваки играют на скулах, и он рукой помогает мне его удовлетворить.

И хотя я свое уже получила и больше ничего не хочу, но миг, когда Дикаев рыча кончает, приносит мне удовольствие.

Кир лежит рядом, его дыхание становится ровнее, он утыкается мне в шею и замирает. Я уже думаю, что он сейчас уснет, но всю красоту момента портит громкий голодный зов его желудка.

– Ты почему не поел? – ругаюсь я, хотя мне очень смешно.

– Козлятины в меню не было, – бурчит он мне в шею.

– Чего? – не понимаю я.

– Не бери в голову. Сейчас я что-нибудь приготовлю…

– Ты?

– Да. Если ты готова опять есть овощи, то сделаю.

– Я-то готова, – соглашаюсь я, потому что в прошлый раз было очень ничего. – Но твои порывы меня пугают. Ты решил прикинуться хорошим мальчиком?

– Нет, – со вздохом признается Дикаев. – Это чтобы руки занять, а то вот…

Он снова кладет мою руку себе на…

– О! – понимающее восклицаю я. – Ясно. Тогда, конечно, готовь.

Кир заглядывает мне в глаза, и по выражению его лица становится видно, что он предпочел бы услышать другой ответ, но нет уж. Хорошенького помаленьку.

– Мне надо позвонить маме, сказать ей, что я задержусь.

Дикаев хмурится.

– Останься на ночь. И не ори, что я извращенец, – опережает меня он. – Я соскучился. Я буду вести себя прилично, – добавляет, видя мой скептический взгляд.

– Я могу ей сказать, что ночую в общаге… – задумываюсь я.

– Нет. Скажи ей, что ты ночуешь у своего парня! – неожиданно агрессивно требует он. – У меня есть права, и я их заявляю.

– Моей маме заявишь? – обтекаю я. Как-то мне ее реакция смутно представляется, но я догадываюсь, что она вряд ли будет восторженной.

– Да. Дашь мне трубку.

Я с беспокойством трогаю лоб Кира, уж не заболел ли.

– Не там, – он перекладывает мою руку опять на свой пах.

Я закатываю глаза. Кто-то вообще неисправим.

– Ты моя, Оль. Ничего не изменилось. И сегодня ты ночуешь со мной.

Ты посмотри, какой суровый!

Хитро стреляю в него глазами:

– А ты выдержишь? Всю ночь?

Щека Кира дергается:

– Зараза! Ты меня провоцируешь! Безжалостная!

– Ага, – показываю язык. – И дальше буду.

– Да я так и понял, что мне каюк, – мрачно соглашается Дикаев, но притягивает снова к себе.

– Ты чего творишь? – волнуюсь я, когда его рука ложится снова мне грудь и стискивает ее.

– Руками можно, мне Истомина сказала, – шепчет он мне в губы.

– Ну раз Истомина… – сипло отвечаю я, чувствуя, как длинные пальцы поглаживают кожу над резинкой джоггеров. – Но мама…

– А потом будем звонить маме… Честное-пречестное…