Запретное кино

00.07–3.58

— Я тебе давно говорил, заведи себе кредитную карточку, — весело щелкал мышкой Макс, разыскивая в Интернете нужный сайт.

Клавдия только ухмыльнулась — сын острил, знал, что у них денег еле хватает дотянуть от зарплаты до зарплаты.

— Ну что тут? Быстрее.

— Ага, быстрее, купи пентиум три, тогда будет быстро.

Клавдия нетерпеливо переминалась у Макса за спиной, глядя, как возникают картинки, надписи, таблицы. Макс живо находил в них нужные слова, активные окна, перескакивал из одного сайта в другой, пока наконец не остановился и не обернулся к матери:

— Ну, читай.

Клавдия склонилась поближе к монитору и прочла название сайта: «То, что вы всегда хотели увидеть, но никогда не видели».

Клавдия улыбнулась:

— Вуди Аллен?

— Нет, тут не обозначено имя. А вот реквизиты обозначены.

— Какие реквизиты?

— Сайт платный.

— И за этим ты меня звал? Пойдем стричься.

— Да погоди ты. Тут есть демо-страничка. Ну, вдохни побольше воздуха…

И Макс нажал кнопку…

Круглое лицо патриция со слегка горбатым носом и тонкими губами, оплывшие щеки, вьющиеся черные, коротко стриженные волосы — дородность и властность неподдельные. Тело это было не муляж и не манекен. Это было настоящее человеческое тело. Труп. Это было видно по тому, как мертвенно вздрагивали от удара о землю жировые складки на теле.

В каком морге раздобыли это тело? Что за несчастный бомж с лицом римского вельможи оказался на съемочной площадке?

Труп вдруг вздергивался над шатрами ногами кверху. На ступни были накинуты железные тросы, а тросы эти растягивались желтыми автокранами.

Труп долю секунды висел в воздухе, болтая руками, а затем тросы резко натягивались в разные стороны, и тело беззвучно и легко разрывалось пополам: раскрывался синий желудок, вываливались кишки, обнажались белые ребра, голова оставалась слева…

«Чтобы посмотреть весь сайт, переведите двадцать долларов…»

Клавдия пошатнулась. Задела журнальный столик и почти плашмя рухнула на пол.

Макс вскочил как ошпаренный, бросился к матери, тоже задев злополучный столик.

— Ха-ха, — нервически даже не засмеялась, а просто произнесла Клавдия. Если бы ей сказали, что ее страшный навязчивый сон она увидит когда-нибудь наяву, она бы решила, что пророк сумасшедший. Сейчас приходилось признать, что умом тронулась она сама.

Клавдия подумала было, что это сон, но уж больно ощутимо стукнулась она локтем, когда упала, — видно, содрала кожу.

— Ты где это нашел? — выдавила она, сама же понимая, что спрашивает глупость. Но лучше было задавать дурацкие вопросы, чем верить происшедшему.

— Да там… — Макс глуповато улыбался.

Клавдия села. Компьютер равнодушно гудел, монитор уже работал в режиме экономии энергии и показывал время.

— Давай еще раз, — сказала Клавдия.

Макс внимательно посмотрел на нее.

— Мне надо, — твердо сказала Клавдия.

Макс пожал плечами, снова сел к компьютеру и снова нажал нужную кнопку.

После третьего просмотра демонстрационной странички Клавдия записала все реквизиты страшного сайта и спросила:

— Это наши?

— Кто его знает, — пожал плечами Макс. — Написано, как видишь, по-русски. Но это ничего не значит. Могли из какой-нибудь Австралии запустить.

— И что это такое?

— Это, ма, документальные съемки разных видов смерти. Вот они пишут, что у них более двухсот видеороликов.

— А войти никак нельзя?

— He-а, пароль. Ты посылаешь деньги, тебе сообщают пароль.

— И почему ты не хакер? — вполне искренне огорчилась Клавдия.

— А тебе что, интересно? — Макс действительно не ожидал такой бурной реакции матери.

— Мне противно, — сказала Клавдия. — Но моя работа вся не очень красивая.

Клавдия, конечно, слегка лукавила. К ее работе это не имело отношения. Но как человек трезвомыслящий, воспитанный в материалистическом духе она хотела с этими чудесами разобраться.

К ней прорывались на прием нервные люди, которые шепотом сообщали, что за ними установило слежку ФСБ и насылает на них радиоволны. Они якобы слышат в голове какие-то голоса и видят какие-то картины. Клавдия старалась быть с этими людьми тактичной, как бывают тактичными с ненормальными.

Господи, с ужасом подумала она, теперь кто-то будет так же тактичен со мной!

Она вышла из комнаты Макса и заглянула к Ленке. Дочь притворялась, что спит.

— Ну-ка, открой глазки, — резковато произнесла Клавдия.

Ленка с трудом разлепила глаза и ошалело уставилась на мать:

— Ты че? Я сплю. На часы посмотри.

Клавдия взглянула на часы и обомлела. Было около четырех утра.

Ну вот, из семи пунктов плана она выполнила только два: «а» и «б».

5.22–9.31

Клавдия проснулась от того, что кто-то тряс ее за плечо.

— А? — вскинулась Дежкина.

— Тихо-тихо-тихо, — сказал Федор. — Ты кричишь. Приснилось что?

Клавдия уставилась на мужа недоуменно. Ей как раз ничего не снилось.

— Нет. А что я кричала?

— «А» и «б» сидели на трубе, — серьезно сказал муж.

— Правда?

— Правда-правда. Спи.

Привет из Кащенко, подумала Клавдия. Дожила. Завтра же отпрошусь в отпуск.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю в отпуск Клавдия не пошла. Она даже забыла о своем ночном решении. Не до отпуска было.

Калашникова поднялась навстречу Дежкиной бледная и испуганная.

— Что? — спросила Клавдия, уже чувствуя, что из-за пустяка Ирина не взволнуется так.

— Семашко покончил с собой.

Клавдия не стала задавать никчемных вопросов и ахать: как? повтори, что ты сказала, не может быть. Она сняла пальто и села за свой стол. Ноющая тоска, глухая боль, которые преследовали ее вчера и сегодня, вдруг отступили. Так вот о чем ее предупреждала эта боль.

Семашко и был тем самым наемным убийцей.

— Как это случилось?

— Украл у сокамерника очки, разбил стекло и вскрыл себе вены. Туда следственная бригада выехала.

— Наши кто-нибудь поехали?

— Да, сам Чапай.

Василий Иванович Чепко был начальником следственного отдела прокуратуры, за созвучие своих ф.и.о., естественно, получивший прозвище Чапай.

— А меня не искали?

— Искали, — не сразу и как-то нехотя ответила Ирина.

— Так мне ехать?

— Нет. Ехать вам не надо, — снова после паузы сказала Ирина.

Клавдия внимательно посмотрела на нее.

— Что? Почему?

— Я не верю, — вскинула глаза Калашникова. — Пусть они там что хотят говорят, а я не верю.

Клавдия поняла, что самая неприятная новость еще впереди. И она уже догадывалась, что это будет за новость.

— Он оставил записку? — спросила Дежкина.

— Да, — еле слышно произнесла Калашникова.

— Во всем обвиняет меня? — еще тише спросила Клавдия.

Ирина только кивнула.

Клавдия знала о таких случаях. Подследственные пытались свалить всю вину на следователя. Однако чаще всего попытки самоубийства не удавались. Но в ее практике это было впервые.

И снова вернулась тоскливая ноющая боль. Нет, этого не должно было случиться. Что-то здесь вопиюще не так!

— И что там написано?

Ирина протянула Дежкиной листок бумаги, исписанный ее четким почерком. Видно, текст записки продиктовали по телефону:

«Ухожу из жизни добровольно. Больше нет сил терпеть следовательский произвол. Я не убивал. Дежкина заставила меня подписать заведомо ложные показания. Меня били в специальной камере, грозили, что уничтожат мою семью, что расстреляют якобы при попытке бегства. Еще раз повторяю — я никого не убивал. Все свои показания, данные следователю Дежкиной, я отвергаю как ложные. Передайте мое последнее прощай жене и сыну. Семашко».

Сильно. И страшно.

Что-то и в этой записке Дежкину насторожило, но она уже не могла сосредоточиться.

Вдруг захотелось разреветься, просто, по-женски пожаловаться кому-то. Но напротив сидела ее ученица, которая верила ей безоговорочно. И Дежкиной пришлось до боли закусить губу, чтобы слезы не покатились из глаз.

— Мне надо поехать, — сказала она сухо.

— Не надо, Клавдия Васильевна. Малютов сказал, чтобы вы ждали, он вас вызовет.

— И что, я так и буду сидеть, ждать у моря погоды?!

Дежкина встала. Это действительно было невыносимо. Она должна была сейчас, сразу же пойти и во всем разобраться, оправдаться, доказать…

Она вылетела в коридор и наткнулась на Патищеву.

— Дежкина, я по поводу взносов. Ты собираешься?.. — и осеклась. Клавдия только мимоходом посмотрела на профорга, но, видать, так посмотрела, что грозная Патищева словно растворилась в прокуренном воздухе коридора Московской прокуратуры.

— К нему нельзя, он занят, — вскочила наперерез Клавдии секретарша, но никто сейчас не мог остановить Дежкину. Какое-то мощное энергетическое поле отшвырнуло секретаршу на место, а Дежкина беспрепятственно вошла в кабинет.

— А, Клавдия! Привет, проходи, я сейчас, — неуместно весело приветствовал ее прокурор.

Клавдия подошла вплотную к его столу, тяжело оперлась о столешницу и дослушала конец неинтересного телефонного разговора.

— Я тебя как раз хотел вызывать, — сказал Малютов, положив трубку.

— А я сама пришла…

— Так что по поводу Калашниковой? — заглянул в календарь, чтобы вспомнить тему беседы, прокурор.

Клавдия даже не сразу сообразила, о чем речь.

— А? Что? Какой Калашниковой?

— Здрасьте! Стажерки твоей. Мы вчера говорили.

— О чем?

— Ты что, забыла? Дело ей передать Сафонова.

— Владимир Иванович, вы что, издеваетесь?

— Так ты считаешь, не готова пока?

— Какой-то дурдом! — выпалила Дежкина слово, которое все время вертелось у нее на языке.

— A-а… Ты про Семашко? — лениво «догадался» Малютов.

— А про кого же еще?!

— Знаю, доложили. Ужас, правда? Что там охранники смотрели? Это же безобразие. Человек кончает с собой, а они даже не…

— Вы про записку слышали?! — не выдержала Дежкина и чуть не стукнула кулаком по столу.

— Слышал, — равнодушно кивнул Малютов.

— И что?

— Да ничего. Дело уже в суде. Ну, проведем процесс без одного из фигурантов. Слушай, а что, Калашникова вправду еще не тянет?

Тут уж Дежкина не сдержалась. Она таки треснула кулаком по столу.

— Виктор Иванович, вы что, не понимаете? Мой подследственный кончает с собой и пишет в предсмертной записке, что это я довела его! Вы этого не понимаете?

— Я читал. Понимаю, — немного испуганно ответил Малютов. — А что, имеет под собой основания?

— Нет.

— Так все. Иди работай. Дело, повторяю, в суде.

Клавдия отшатнулась от стола, потерла ушибленную руку и сказала тихо, но четко:

— Дело надо вернуть.

— Как это? — искренне не понял Малютов. — Почему?

— Потому что Семашко не убивал.

12.42–16.01

Даже когда подъезжали с Ириной к военному архиву, когда показывали на входе документы, когда дежурный куда-то звонил, справлялся, когда раздевались и шли по тихим коридорам, даже когда уже сидели у компьютеров и перебирали именные файлы, у Дежкиной в ушах все еще стоял крик Малютова.

Ох, как он орал! Как топал ногами и стучал кулаком — крепкое стекло на его столе раскололось, слава богу, Малютов не поранился.

Дежкина никогда его таким не видела. Даже секретарша прибежала с охраной, решили, что Клавдия напала на прокурора.

А Клавдия этот крик приняла как освежающий душ. Только улыбалась уголками губ, а когда прокурор выдохся, повторила, что дело надо вернуть на доследование.

На вторую порцию истерики прокурора уже не хватило, он только устало махнул рукой, дескать, катись отсюда, Дежкина, чтоб глаза мои тебя не видели.

Только теперь, когда крик в ушах потихоньку стихал, Дежкина попыталась сама разобраться в причине своего нахальства. Что за черт дернул ее за язык сказать, что Семашко не виноват? Ведь она сама накануне десятки раз прокручивала дело и ни на секунду не усомнилась. И вдруг ляпнула…

— Клавдия Васильевна, кажется, нашла, — позвала из-за соседнего стола Ирина. — Посмотрите, это он?

Клавдия подошла.

И увидела на мониторе молоденького бравого капитана с орденами и медалями на груди.

— Он, — сказала Клавдия. — Давай-ка почитаем.

Ирина стала листать файл, и они узнали о славном боевом пути капитана Сафонова. На гражданке работал зубным техником, в сорок первом пошел на фронт, попал в артиллерийскую учебку, потом воевал. Бился под Сталинградом, брал Кенигсберг, войну закончил в Праге. В сорок третьем был ранен в грудь, но вылечился. Получил еще несколько ранений и контузий, но менее опасных. После войны демобилизовался и вернулся в Москву. Работал в городской санэпидстанции.

— М-да… — сказала Дежкина. — Все это мимо.

— А чего вы ждали? — спросила Ирина.

— Ох, Ириша, страшная у нас работа. Вот ведь — замечательный человек, ветеран войны, как говорится, скромный герой. На таких скромнягах Россия и стоит. А я вот, видишь ли, недовольна. Самой от себя же противно.

— Ничего себе, — вытаращила глаза Ирина. — Почему?

— Ну правильно, вы книжек про войну не читаете. Скоро вообще будут думать, что во второй мировой победили американцы, спасая рядового Райана. А мы в свое время…

— Господи, Клавдия Васильевна, во-первых, при чем тут это, а во-вторых, вы так говорите, словно вам пятьдесят лет.

Клавдия усмехнулась. Для Ирины пятидесятилетняя женщина — это уже древняя старуха.

— Ну, ладно-ладно, — смутилась Дежкина, хотя ей было очень приятно. — Я почему-то думала, что это месть. Военная память, понимаешь?

— А что, такие случаи бывали?

— Раньше — никогда. Но сейчас — все возможно.

Она минуту подумала, а потом сказала:

— Ну, отрицательный результат — тоже результат. Можно этот документ распечатать?

— Запросто.

Так почему же она решила, что Семашко невиновен?

А вот потому и решила, что он покончил с собой. Нет, на Клавдию не подействовали предсмертные обвинения подозреваемого. Вины за собой она не чувствовала. Но была тут запятая, закавыка, которая всю ее долгую работу сводила на нет.

Настоящие убийцы, во-первых, почему-то с собой не торопятся кончать. И даже в таких протестных целях. Так подстраивают, что попытки самоубийства вовремя останавливаются. Правда, могло статься, что и Семашко на это надеялся, да что-то не рассчитал. Но существовала еще и записка. Если бы Клавдия не знала покойника, другое дело. Но она провела с подозреваемым месяца два в длительных беседах. И с адвокатом, и один на один, и на перекрестном допросе, и на очных ставках. Лексикон покойника был скуден до безобразия. Почему-то он решил, что паразитическое «как бы» придает речи интеллигентность. Собственно, этим «как бы» и ограничивался словарный запас Семашко. Клавдия, правда, подозревала, что он в совершенстве владеет ненормативной лексикой, но при ней он этот набор использовать не решался Вот и оставалось ей угадывать, что может значить такая, например, фраза:

— Я, ну, как бы, понимаете, это.

Дежкиной приходилось по нескольку раз переспрашивать подозреваемого, что, собственно, он пытался сказать.

Поэтому написать, например, «ухожу из жизни добровольно», «следовательский произвол», «отвергаю как ложные», да еще верно расставить все знаки препинания и не допустить ни одной грамматической ошибки Семашко никак не исхитрился бы.

Кто-то ему это продиктовал. Надо было, конечно, дождаться результатов графологической экспертизы, но Дежкина не сомневалась — почерк был Семашко.

И скорее всего, бедняге как раз и пообещали — ты только сделаешь вид, что кончаешь с собой, а тебя спасут. Ох, надо будет хорошенько расспросить его сокамерников и дежурного. Что-то там сильно нечисто.

Но стройная эта картина, собственно, распадалась в пух и прах, когда Клавдия вспоминала, что на следственном эксперименте Семашко показал все точно.

— Ну что, Ириша, поехали?

Калашникова сложила в папку бумаги.

— Может, все-таки ограбление?

— Знаешь, мне вчера Макс один жуткий сайт показал. «То, что вы всегда хотели увидеть, но никогда не видели», — перевела разговор Клавдия. — Я до сих пор в себя прийти не могу.

— И вы его видели? — удивилась Калашникова.

— И ты? — удивилась в свою очередь Клавдия.

— Бр-р-р… — красноречиво передернула плечами Ирина.

— Найти бы этих сволочей. Но я сначала должна все увидеть. Только выпишет ли наша бухгалтерия под это дело двадцать долларов?

— А зачем?

— Так там пароль.

— Пароль там «Death penalty». В переводе на русский — смертная казнь.

20.43–Четверг. 2.55

Дежкина все знала и все понимала. Она сто раз спрашивала себя: тебе это по делу или все-таки интересно, волнует кровь, пускает адреналин?

И сто раз отвечала себе: по делу.

Чем цивилизованное общество отличается от дикарей? В цивилизованных странах не казнят публично. Это «развлечение», слава Богу, отошло в прошлое. Но в людях еще осталось какое-то животное любопытство — а как там все происходит? Как человек дергается в агонии, как он истекает кровью, как у него вываливается язык от удушения, как пули разрывают его тело, а электричество заставляет глаза лопаться и вытекать?

Клавдия не была ретроградом, она не считала, что преступниками становятся, насмотревшись боевиков. Такая причина лежала на поверхности, а стало быть, не имела отношения к действительности. Во всяком случае, ей ни разу не попадались убийцы, которым удалось бы все свалить на плохое кино. Нет, конечно, они называли разных там «Прирожденных убийц» или «Пятницу, тринадцатое», но Клавдия в это не верила. Она понимала — это просто желание себя оправдать, обвинить, так сказать, среду, которая, дескать, заела. И еще эстетизировать свои гадкие делишки. Но до того, как эти подонки видели Фредди Крюгера или человека-бензопилу, они уже вешали кошек, избивали слабых, воровали и резали ножами. Кстати, в советское время эти киноманы ссылались на партизан, разведчиков и пионеров-героев.

Поэтому, вдохнув поглубже воздух, Клавдия набрала пароль и стала ждать.

Компьютер был, конечно, слабоват, видеофайлы загружались долго. Клавдия успела даже сходить на кухню и проследить, чтобы не сгорели пирожки.

Семья осуждающе посмотрела на нее. Разумеется, она настрого приказала никому не заходить в комнату, сославшись на служебную тайну. Особенно тоскливыми были глаза у Федора.

На сегодня хватит времени посмотреть только десять — пятнадцать роликов, подумала Клавдия. И понимала, что все это страшная, невыносимая работа, что и одного бы с нее было достаточно.

Но снова задала себе вопрос — это по делу? И с внутренним тяжким вздохом ответила — да. Только по делу.

Первым был ролик, который прокрутили почти все каналы телевидения — расстрел в Чечне. Только здесь все было подробнее и крупным планом.

Противное зрелище. И это в России конца двадцатого века.

Генеральная прокуратура тогда завела по этому поводу уголовное расследование, но все так и повисло в воздухе. Кто пошлет в Чечню следственную бригаду, если там воруют и куда менее заметных людей?!

Потом прошло несколько роликов про разные казни в каких-то то ли латиноамериканских, то ли юго-восточных странах. Качество изображения было ужасным, но Клавдию это как раз не волновало. Она, сцепив зубы, смотрела, как погибают люди. Возможно, преступники, злодеи, а возможно, невинные, но и это не имело значения — равнодушный монитор показывал смерть людей.

На седьмом или восьмом ролике Дежкина решила, что вообще зря затеяла весь этот тайный просмотр. На сайте были кинокадры, которые так или иначе мелькали в документальных фильмах на экранах телевизора. Она бы и прекратила это само издевательств о, если бы не помнила о демо-ролике, том самом, который снился ей почему-то уже почти полгода.

— Ма, я спать собираюсь, — осторожно постучал в дверь Макс.

— Хорошо, еще полчасика, — ответила Клавдия через дверь.

Она была уверена, что на большее ее не хватит.

Но как только шаги Макса стихли, на экране возник какой-то кривой кадр. Сначала было темно и непонятно, что и где происходит. Потом Клавдия рассмотрела, что это как будто чердак. Ряды толстых деревянных балок, слуховые окна и пол, на котором множество следов.

Посреди чердака стоял стол, который долгое время был центром внимания телеоператора. Он обходил его то слева, то справа, водя дрожащей камерой по металлической столешнице. Клавдия рассмотрела, что стол — медицинский, может быть, хирургический. От его стерильной пустоты и мерцания в слабом свете становилось особенно жутко. Камеру явно держал кто-то неумелый, так снимают домашнее видео.

Но потом оператор отодвинулся вглубь, оставив в центре кадра все тот же стол, Клавдия вдруг услышала:

— Можно?

Это прозвучало за кадром по-русски. И очень отчетливо. Мужской голос.

Другой голос ответил что-то неразборчиво.

Клавдия только тут опомнилась и остановила изображение — надо было это записать на компьютер.

Она запустила запись и снова включила изображение.

На экране возникли две фигуры — скорее всего, мужские. Лиц видно не было — трикотажные шапочки оставляли открытыми только рот и глаза. Эти двое неловко приблизились к столу и поставили на него чемоданчик. Потом почему-то поклонились камере и снова ушли за кадр.

Камера приблизилась к столу, но ничего особенного не рассмотрела — чемоданчик как чемоданчик.

И тут снова появились двое в черном, но теперь они вели кого-то под руки. Это была девушка, и совершенно голая.

Ей помогли лечь на стол. И стали привязывать ее руки и ноги. Девушка спокойно приподнимала голову, чтобы наблюдать, как скручивают веревками ее конечности.

Камера снова приблизилась. И снова мужской голос произнес:

— Скажи что-нибудь.

— Привет, — сказала девушка. — Меня зовут Света.

Тут камера опять отъехала. Двое в черном склонились к девушке, что-то говоря ей. Один из них раскрыл чемоданчик и достал оттуда шприц.

— Ну ты чего? — спросила девушка.

Тогда один прижал ее голову, а другой впрыснул что-то в руку.

Девушка еще немного пошевелилась и затихла.

Клавдия даже не заметила, что вцепилась в подлокотники кресла, словно ее могло выбросить.

— Сейчас мы ей удалим аппендицит, — сказал в камеру один черный.

И сразу после этих слов, достав из сумки скальпель, полоснул девушку по животу.

— Э, э, э! — пробормотала Клавдия.

Кровь хлынула на железный стол.

Клавдия отвернулась.

Все тело дрожало противным киселем. Зуб на зуб не попадал.

Клавдия поняла, что сейчас ее вырвет. Она сцепила зубы, замотала головой, крепко зажмурив глаза.

Надо было все сразу же выключить. Надо было выбежать на улицу и дышать, дышать, дышать…

Она услышала, как кто-то засмеялся из компьютера. Решила, что все это шутка и открыла глаза.

И увидела, как от тела девушки отделилась голова. На полу уже валялись отчлененные руки и ноги.

Она схватила монитор руками и встряхнула его.

Экран погас. Но не потому, что монитор выключился. Просто кончился этот жуткий ролик.

— Вы у меня попрыгаете. Вы у меня посмеетесь, сволочи, — шептала Клавдия. — Я вас поймаю, негодяи.

Экран снова вспыхнул.

Начался новый ролик.

Что-то остановилось в Клавдии. Она смотрела теперь на экран сухими, трезвыми, почти равнодушными глазами. В этих глазах была только ненависть.

Снимали откуда-то с высокого места.

Улица, двор, видно, раннее утро. Возле подъезда стоит, прислонившись к дереву, человек. Мимо проходят люди, не обращая на него внимания. Потом человек посмотрел на часы. Пнул ногой консервную банку. Снова прислонился к дереву.

Эта запись шла без звука.

Без звука проезжали машины, безмолвно разговаривали люди, беззвучно открылась дверь подъезда и из нее вышел мужчина.

Человек оторвался от дерева, что-то спросил у мужчины, потому что тот обернулся.

И потом мужчина упал.

А человек, который стоял у дерева, подошел к нему и… (тут камера резко наехала) выстрелил лежащему в голову.

Клавдия вскочила.

Дальше нечего было смотреть. Экран снова погас.

А дальше и не надо было смотреть.

Клавдия увидела заказное убийство. И стрелял, конечно, не Семашко.

9.11–15.33

— Ничего, скоро суббота, — повторяла Клавдия. — Скоро поедем на Горбушку.

— Я ни разу там не была, — сказала Ирина.

— Ты многое потеряла.

— Но там пираты, — как барышня гусара, испугалась Ирина.

— Надеюсь, — загадочно улыбнулась Клавдия. — Надеюсь, там настоящие пираты. И мы с тобой их найдем.

Видеоролик с утра был показан Малютову, тот почесал затылок и признал:

— Ты права, Дежкина, ты, как всегда, права. Выходит, твой прокол? — тут же попытался он снизить уровень похвалы.

— Я не отказываюсь. Жаль вот Семашко…

— Нечего его жалеть. На нем других дел — мало не покажется.

— Это, во-первых, еще надо доказать, а во-вторых, смерти он все равно не заслуживал.

— Может, еще как заслуживал, — махнул рукой прокурор. — Все, иди, дело возвращаю тебе.

Клавдия и сама понимала, что ей придется начинать все сначала.

— Виктор Иванович, а как по поводу Интернета?

— Подумать надо. Тут и не знаешь, как за это взяться. Я еще с таким не сталкивался.

— Ну так надо начинать!

— Подумаем, подумаем. Иди.

Пока видеоролик будет крутиться в лаборатории, а та попытается вытащить из него портрет убийцы, Клавдии приходилось сидеть в кабинете, попивать чаек и заниматься своими будничными делами. Их у Дежкиной было, как всегда, невпроворот. Но мысли будничными не становились. Они вертелись в голове самым лихим музыкальным клипом: ничего не понятно, но ужасно занимательно.

— Клавдия Васильевна, я тут думала про Сафонова, — подала голос Калашникова.

Клавдия выключила видеоклип. Ну как она сама могла забыть?! Хотя столько всего навалилось.

— И что ты придумала?

— Да ничего особенного. Я просто заметила одну странность.

— Какую странность?

— Да вот, в его деле. — Она вынула из папки отпечатанные с компьютера листки. — Помните, он до войны был зубным техником?

— Ну.

— До войны.

Черт побери, а девчонка делает успехи!

— Ну-ну, — тихо сказала Дежкина, стараясь не спугнуть.

— А недавно мы с вами с одним старичком познакомились, тоже зубной техник. До сих пор коронки ставит и мосты.

— Да, было.

— Вот я и подумала — дело-то прибыльное. И возраст этому делу не помеха. Зубные техники всегда хорошо жили. Я и решила — были, были у старичка деньги.

Нет, сорвалось-таки, внутренне подосадовала Клавдия.

— Ты все об ограблении?

— Ну да.

— Не получается, — развела руками Клавдия. — Ты знаешь, что такое зубной техник?

— Ну конечно.

— Нет, я не вообще спрашиваю, а подробности.

Ирина прикусила губу. Подробностей она не знала. Пока что ей это, слава Богу, не понадобилось — вон зубы какие, «Бленд-а-мед» отдыхает.

— Так вот, Ириша, это целое производство. Формы, печки, инструменты, материалы… А ничего этого в доме старика не нашли.

Ирина опустила голову. Приуныла.

— Но ты молодец, — совершенно искренне похвалила Дежкина. — Ты настоящий «следак». Я вот как-то не подумала, а ты заметила. Меня вчера Малютов спрашивал, можно ли тебе это дело передать.

— Прокурор? — почему-то шепотом переспросила Калашникова.

— Да, Виктор Иванович.

— И?

— И я сказала — запросто, — соврала Клавдия. — Ты хоть понимаешь, к чему это?

— К чему?

— Я думаю, к хорошему домашнему столу, с салатами, горячим, десертом и добрым вином.

— В смысле?

— В прямом. Я не слишком нахальная? Угостишь по такому случаю, ты же кулинар — первый класс.

— По какому случаю? — все еще не понимала Ирина.

— По случаю твоего плавного перехода из категории стажера в штат прокуратуры.

Ирина громко сглотнула.

— К-как? Уже?

— А чего тянуть? Я же говорю — ты настоящий следователь.

— Клавочка Васильевна! — выскочив из-за стола, Калашникова бросилась обнимать и целовать Дежкину.

— Ну-ну, — скромно уклонялась Клавдия. — Ты меня помадой измажешь.

— Нет, дайте я вас поцелую. Не измажу. У меня «Макс Фактор».

Она таки исхитрилась и влепила Дежки ной звонкий поцелуй в щеку.

И как раз в этот момент дверь открыл Левинсон.

Обычно напористый и малотактичный, он вдруг смутился и попятился в коридор.

— Ох, извините, я… это… простите…

— Да заходи, извращенец! — расхохоталась Клавдия. — Ты что подумал, старый развратник? Это чисто деловой поцелуй. Можно сказать — дружеский.

— Да-да, конечно, я и подумал… — Левинсон приостановил свое отступление.

— У тебя дело или так просто пришел?

— Так это… ну, как бы… из лаборатории… Фотография…

— Покажи! — вскочила Дежкина.

Левинсон опять шарахнулся к двери.

— Да что вы сегодня такой пугливый? — укоризненно покачала головой счастливая Калашникова.

— Испугаешься тут с вами, — робко подошел к Клавдиному столу Левинсон. — Вон, мужиков до гроба доводите.

— Фотографию дай! — вдруг рявкнула Клавдия. — И пошел вон отсюда.

Левинсон положил на стол черный пакет и моментально исчез.

Хорошее настроение как рукой сняло.

— Да бросьте вы, Клавдия Васильевна, — тихо сказала Ирина. — Ну подумаешь, мало ли дураков на свете.

— Он не дурак, — тяжело ответила Клавдия. — Он вообще не свои слова говорит. Это вон, выйди в коридор, по всем углам шепчутся — Дежкиной подозреваемый с собой покончил.

Ирина какое-то время оценивающе смотрела на Клавдию, а потом тихо произнесла:

— А я не думала, что вас это волнует.

— Меня сейчас только это и волнует, — так же тихо ответила Клавдия.

Она достала из пакета фотографии и разложила их на столе.

Технари в лаборатории сделали чудо. Клавдия даже не предполагала, что размытое, не в фокусе, дрожащее изображение можно сделать таким четким.

Это был парень лет двадцати пяти: низкий лоб, узко посаженные глаза, большой губастый рот, чуть оттопыренные вверху уши, и даже — вот уж совсем магия! — шрам на скуле.

Беда одна — Клавдия никогда раньше этого человека не видела.

— Теперь все понятно, — сказала она, оторвавшись от фотографий.

— Что понятно, Клавдия Васильевна?

— Меня все мучило, откуда Семашко знает подробности убийства. А он его просто видел. Ему показали эту съемку.

— Вы думаете?

— Уверена. Знаешь, я поняла, что это мое дело, только когда убийца выстрелил.

— Почему? Неужели не узнали двор, дом?

— Господи, Ириша, ты «Иронию судьбы» видела? Разве наши дворы можно узнать? Да я даже улицу не узнала, хотя была на ней десятки раз. Только по расположению тела. Вот он упал, и я сразу узнала. Такая гадкая профессиональная черта памяти. Но уж этого, — она ткнула пальцем в фотографии, — я узнаю точно.

— Только бы его найти, — сказала Ирина почти мечтательно.

— Ничего, скоро суббота, поедем на Горбушку.

16.24–20.12

Он сидел на самом краешке стула и все время оглядывался на дверь. Звали его как-то несовременно — Порфирий Игнатович. А фамилия была словно специально придумана для его должности — Замков.

— Вы ведь теперь в подчинении министерства юстиции? — спросила Клавдия, пока заполняла шапку протокола допроса.

— Так точно, товарищ следователь.

— Здесь вам товарищей нет, — обворожительно улыбнулась Калашникова. — Мы, в конце концов, дамы, имейте совесть. Называйте нас просто — госпожи следовательницы… Нет, господа… Нет. Ну, в общем, так. Госпожа Дежкина и госпожа Калашникова.

Несчастный контролер следственного изолятора, в просторечье вертухай, от этих слов вообще сдвинулся даже с краешка и каким-то чудом теперь висел в воздухе.

— Ну, расскажите, Порфирий Игнатович, как дело было? — оторвалась от бумаг Клавдия. Но тут увидела лицо контролера и чуть не прыснула. Такая нечеловеческая мука была изображена на нем, словно ему задали бином Ньютона. — Да вы не пугайтесь, следователь Калашникова пошутила.

Слова «следователь Калашникова» Дежкина подчеркнула специально для Ирины. Та оценила.

— Ну так мы вас слушаем.

— А чего? Я, как всегда, заступил на дежурство в ночь. Ну проверил всех по списку. Как раз ужин носили. А потом чего — отбой.

— Как часто вы должны заглядывать в глазок?

— По инструкции?

— По инструкции.

Мука на лице контролера сделалась невыносимой. — Так это, часто.

— Ну и?

— Да мы заглядываем. Мы и чаще заглядываем. Да толку что.

— В каком смысле — что толку? — спросила Ирина.

Теперь Клавдия чуть не рассмеялась, глядя на свою ученицу. Та решила затеять игру в плохого и хорошего следователя. На себя взяла роль изверга.

— А так, что вот, понимаете… — развел руками Порфирий Игнатович.

— Очень содержательная речь, — не отставала Ирина. — А если по-русски?

Замков умоляюще обернулся к Клавдии:

— Так понятно же — народу в камерах набито, как кильки. Тут заглядывай не заглядывай — разве чего углядишь? Я и не углядел.

— Ну-ну, — погрозила пальцем Ирина. — Вы отвечайте по существу — вы нарушили инструкцию или нет?

— Никак нет. Легулярно заглядывал. — Он так и сказал «легулярно». — Как раз очередь Семашки была спать. Он на полу лежал, под шконкой.

— Под чем? — сморщилась Ирина.

— Извиняюсь, под нарами. Местов нет.

— Подождите, как это его очередь была?

— Так они по очереди спят. Местов нет.

— А остальные, кто не спит?

— Те сиднем сидят. Или стоят, как придется.

— Понятно.

— Значит, вы ничего не видели и не слышали? — спросила Клавдия.

— Почему? Я все видел.

— Здрасьте, — сказала Ирина. — Вы же только что сказали…

— А чего я сказал?

— Вы сказали, что ничего не видели.

— Когда?

— Да только что.

— Не. Я только что сказал, что все видел.

— Ну и что вы видели?

— Кого очередь была, те спать легли, а остальные сиднем сидели, потому что народу много, а…

— А местов нет, — закончила за него Ирина. — Понятно. Дальше.

— А дальше — все. Труп.

— Но вы же только что сказали, что все видели.

— Да, я сказал, что все видел.

— Ну?

— Так я раньше еще сказал, что не углядел.

Ирина обалдело смотрела на Замкова. А тот, словно одержав моральную победу, снова уселся на стул.

— Когда вы обнаружили Семашко?

— В три часа двадцать восемь минут московского времени, — выпалил Замков.

— Такая точность? — засомневалась Ирина.

— А мы обязаны отмечать происшествия.

— Как вы его обнаружили? — спросила Клавдия.

— Так позвали меня.

— Кто позвал?

— Подследственный Чирков. Он не спал как раз, потому что не его очередь была. Он сидел как раз, потому что народу…

— Много, а местов нет, — снова договорила Ирина.

Замков с удивлением посмотрел на нее, откуда, дескать, она знает.

— Да… И увидел, как юшка потекла из-под шконки.

— Юшка — это кровь?

— Ну, юшка, — согласился Замков. — Я позвал дежурного, и мы вошли. А там — все. Труп.

— Кто спал рядом с Семашко?

— Чалидзе и Суханов.

— Чалидзе, Чалидзе… — проговорила Клавдия, вспоминая. — Это какой же Чалидзе?

— Это грузин Чалидзе, — весомо сказал контролер.

— Он по какому делу? — спросила Ирина.

— Этого нам знать не положено.

Клавдия еще раз посмотрела в список сокамерников Семашко. Нет, его подельников там не было. Но все равно надо будет проверить все дела тех, кто был тогда в камере.

— А скажите, Порфирий Игнатович, в последние часы, перед тем как Семашко покончил с собой, вы ничего странного в нем не наблюдали?

— В Семашке? Нет, мужик как мужик. Подследственный — одно слово.

— Или в камере? Может, он с кем-нибудь разговаривал?

— Это когда? За ужином или перед сном?

— Да все это время.

— За ужином он с Горбатовым говорил.

«Горбатов, — подумала Клавдия. — Это дело у Игоря. Кажется, там наркотики».

— А перед сном?

— А перед сном он с Чалидзе разговаривал.

Да что же это за Чалидзе? — все не могла вспомнить Клавдия.

— У кого он украл очки?

— У Горбатова как раз и украл.

Или тот ему сам отдал.

— А разве очки не положено отбирать перед отбоем?

Вот теперь Замков по-настоящему занервничал. Заерзал на стуле, тупо глядя то на Клавдию, то на Ирину.

— Господин охранник, — сказала Ирина. — Вам, кажется, задали вопрос.

— А чего?

— Вы должны отбирать очки перед отбоем?

— По инструкции?

— По инструкции.

— А так, что вот, понимаете…

— Отвечайте на вопрос, — отникелировала свой голос Ирина.

— Так точно, положено.

— Почему же вы не отобрали?

— О-о-й, — как-то по-бабски вздохнул Замков. — Говорил я, а они — «гуманность, гуманность»…

— Кто они и что это за гуманность?

— Так комиссия у нас была. Мы ж теперь в министерстве юстиции, это вы верно заметили. Ну, новая метла… У нас как? У нас народу много, спят они по очереди, потому что…

— Место в нет?

— Потому что на всех нехватка, — нашел новую формулировку Замков. — Половина спит, а половина…

— Сиднем сидит, — вставила Ирина.

— Да, притулятся где попало, — снова соригинальничал Замков. — У них отбой днем наступает. Такие дела. Вот и пожаловались комиссии, что ночью ни почитать тебе, ни телевизор посмотреть. Те и начали — гуманность, гуманность. А я им говорил.

— Ясно, — сказала Дежкина.

А про себя отметила, что это надо будет проверить.

— Ну ладно, Порфирий Игнатович, вы вот прочитайте и распишитесь. Знаете как? — Она протянула ему протокол.

— Да чего читать? Я вам верю.

— Вы все-таки прочитайте, — настояла Клавдия.

И на свою голову. Замков читал протокол больше, чем шел сам допрос. Потел, пыхтел, вздыхал, мучался несказанно. Но осилил, когда рабочий день давно уже закончился.

Клавдия отпустила контролера на все четыре стороны, поняв, что зря потратила на него время.

Лучше бы она сегодня сходила в архив ФСБ.

20.43–22.17

Надо было скорее идти домой. План домашних забот занимал все больше букв алфавита. Но домой идти было некогда.

— Ириш, не в службу, а в дружбу, сбегай в архив, узнай, что у нас есть на этих вот людей. Тем более что я теперь тебе не начальник. — Клавдия передала Калашниковой список сокамерников Семашко.

— Ого, это надолго, — сказала Ирина, взглянув на список.

— А ты только отдай и возвращайся. Мы тут с тобой, пока они там будут искать, потолкуем.

Как только Ирина скрылась за дверью, Клавдия позвонила домой. Подошел недовольный Федор.

— Федюша, соскучился? — промурлыкала Клавдия виновато.

— Ты это кончай, знаешь, — вдруг сразу же обиделся муж. — Сначала — ля-ля, Феденька, милый, а потом раз — и на всю ночь к дурацкому компьютеру. Я его вообще разобью.

— Я сама его разобью, — пообещала Клавдия. — Вот только одно дело доделаю.

— Так… Значит, сегодня тоже поздно тебя ждать?

— Да нет, почему, вот еще полчасика посижу и…

— Значит, в десять дома будешь?

— Наверное.

— В одиннадцать?

— Скорее всего.

— Ты сегодня хоть вообще вернешься?

— Конечно, я почти уверена.

Федор бросил трубку.

Клавдия не стала перезванивать, потому что это была не ссора. Это была у них такая любовная игра. Разве можно двадцать лет прожить вместе и не возненавидеть друг друга, если не придумать себе какие-то невинные забавы, игры, маленькие хитрости. Это всегда держит в тонусе.

— Все, отдала.

Ирина, запыхавшись, упала на стул.

— У тебя как со временем? — спросила Клавдия.

— Сейчас? Или вообще?

— Да, — остроумно ответила Клавдия.

— Всегда, — парировала Ирина.

— Тогда одевайся, не будем тут просиживать юбки, а смотаемся на Сокол.

— К Сафонову?

— К нему. Должна же я тебе передать это дело чин чином.

По улице шли молча, потому что в толпе особенно не поговоришь, а вот когда спустились в уже пустеющее метро, Ирина сказала:

— Я все равно не понимаю, зачем он все это брал на себя? Семашко ваш.

— Вот и я не понимаю, но я еще многого не понимаю, Ириша. Я уже столько всего не понимаю, что совсем близко подошла к главному.

— Интересная мысль. Чем меньше понимаешь, тем больше знаешь?

— В точку. Классиков читала? Я понимаю, что я ничего не понимаю.

— Ага, а что самое главное вы не понимаете?

— Как эта пленка появилась в Интернете.

Ирина себе этого вопроса не задавала. И поэтому сейчас глубоко задумалась.

В вагоне сели рядышком на пустой диванчик, но не успели и рта раскрыть, как рядом галантно присел человек интеллигентного вида.

— Простите, барышни, вы не подскажете, как проехать в библиотеку?

— Вам в какую? — поинтересовалась Клавдия.

— В вашу домашнюю, — серьезно ответил интеллигент.

Клавдия только рот разинула. А Ирина хоть бы что.

— Клавдия Васильевна, у вас дома есть библиотека? У меня, например, книг вообще нет. Хотя нет, есть одна, я ее под холодильник подсунула, там ножка отломалась. А вы что, любите читать? — обернулась она к мужчине.

— Обожаю, — сказал интеллигент.

— А я обожаю заниматься сексом, — сказала Ирина. — Извините.

Интеллигент сник. Но никуда не ушел. Так до Сокола следовательницам поговорить и не удалось.

Сафонов жил на улице Репина. В этом поселке вообще все улицы носили имена русских художников. Он и строился когда-то как артистический оазис посреди каменной трудовой столицы. Когда-то здесь в каждом дворе, наверное, с утра стоял человек у мольберта и писал пейзаж. Возможно, здесь тогда было весело. Но сейчас здесь было грязно, темно и пустынно, как в заброшенной деревне.

— А я тут никогда и не была.

— В Москве много таких странных мест, — сказала Клавдия. — Как-то на место преступления выезжали. Ночью меня привезли, так я решила, что на Магнитку тридцатых годов попала — сплошные бараки, в каждом по десять — двадцать семей. Ужас.

Клавдия подошла к калитке небольшой деревянной дачки, вошла во дворик и сорвала печать с двери.

Подергала выключатель — света не было.

— Тьфу ты, надо было фонарик захватить, — только сказала она, как вспыхнул яркий луч и пробежал по стенам. — Вот молодец, — похвалила Клавдия Ирину, — а я не додумалась.

— А что мы тут будем смотреть?

— Что будем смотреть? — задумчиво повторила Дежкина. — Да все посмотрим еще раз. У нас теперь есть новые версии, вот и проверим их на месте.

— Какие новые версии? — опешила Ирина. — И как мы их тут проверим?

— Ой, не знаю, Ириша, не знаю, что-то ты слишком много вопросов задаешь, на которые у меня и ответа нет.

Клавдия немного лукавила. Она приблизительно знала, что хочет найти. Очень хочет. Она, правда, не знала, как это должно выглядеть, из какой это может быть области, вообще возможно ли это найти, но уж очень хотелось.

— Но какая все-таки новая версия?

— Посвети-ка, — попросила Клавдия и показала на дверь.

Дверь открылась легко. За ней шла лестница наверх. — Пойдем посмотрим. Там чердак.

— Клавдия Васильевна, вы не ответили.

— Да, — согласилась Клавдия. — Ты это верно заметила.

Ступеньки скрипели под ногами так угрожающе, что Клавдия невольно держалась за стену. Это, впрочем, вряд ли помогло бы, если бы лестница под ней и Ириной вдруг провалилась.

Чердак оказался таким большим, что даже не верилось. Наверное потому, что он был совершенно пуст.

Клавдия потопталась, прислушалась, дождалась, пока поднимется Ирина, и забрала у нее фонарь.

Нет, ничего интересного. Чердак как чердак. Ряды толстых деревянных балок, слуховые окна и пыльный пол, на котором множество следов. Потоптались тут оперативники, да тоже ничего не нашли.

Странно, конечно, что он пуст, но с другой стороны — не все же хранят на чердаках никому не нужную рухлядь, некоторые, наверное, умеют старые вещи выбрасывать.

— Мы все-таки что ищем? Свидетельства того, что он был зубным техником? — спросила Ирина, когда спустились снова вниз.

— Нет, он не был зубным техником, — ответила Клавдия загадочно. — Ну-ка, сюда пойдем.

Это был уже подвал. Белые стены, низкий потолок с большой лампой на шнуре, каменный пол с трещинами, тоже совершенно пустой, и только в углу лежало что-то непонятное. Клавдия подошла, чтобы рассмотреть, это было колесико, на каких возят огромные баулы.

— Ну, все, — сказала Клавдия, — можно идти. Только еще дерево тебе покажу, на котором его…

— Это называется «спокойной ночи, малыши»? — язвительно спросила Ирина.

— Это называется — следственные действия.

Яблоня была единственным деревом в саду Правда, она была высокой. Клавдия осветила ствол — нижние ветки были аккуратно спилены и замазаны. Видно, хозяин ухаживал за своим единственным плодовым деревом.

— Ужас, — сказала Ирина. — И кто его первым увидел?

— Дети, — вздохнула Клавдия. — Представляешь, шли ребятишки поутру в школу и видят такую картину.

Ирину аж передернуло.

— Сволочи, — сказала она, что, конечно, относилось не к детям.

— Ну что, — сказала Клавдия, — кажется, не зря смотались.

22.25–23.54

— Ну ладно, не буду тебя мучить, — сказала Клавдия, когда они снова оказались в метро. — Давай, спрашивай.

— Что, где, когда?

— Ну, ты так сразу… Давай по порядку. Давай вот откуда начнем. Помнишь, ты сказала — и очень верно сказала, я даже позавидовала тебе, ну что там — мозги молодые, ум хваткий, наблюдательность — сто процентов…

— Это вы обо мне? — спросила Ирина.

— О тебе.

— Знать бы еще, за что вы меня так саркастично хвалите?

— Никакого сарказма, Ириша, восхищаюсь. Ну так вот. Сафонов, как ты верно заметила, был до войны зубным техником.

— Вот именно! — самодовольно вставила Ирина.

— А после войны вдруг — санитарный врач.

Самодовольство с Калашниковой слетело вмиг.

— С чего бы это такое стремление к чистоте, к довольно бедной, заметь, чистоте, когда есть же золотая в прямом и переносном смысле профессия — зубной техник.

— Да, об этом я не подумала, — призналась Ирина.

— Ничего, я подумала. И вот до чего додумалась: он никогда не был зубным техником.

— Как это?

— А вот так… Все, тебе выходить. Ты ведь домой?

— Нет, — твердо сказала Калашникова. — Я с вами. Я теперь от вас не отстану.

— Так я еще в прокуратуру, заберу дела на сокамерников Семашко.

— И я в прокуратуру. Продолжайте.

— А на чем я остановилась?

— На том, что Сафонов не был зубным техником.

— Да, я даже думаю, что он не был и Сафоновым, — сказала Клавдия.

Ирина только пошире распахнула глаза.

— Ну, посуди сама, в голодное и бедное время денежные профессии не меняют на безденежные. Это во-первых, но не в последних.

— Ни фига себе… — пробормотала Ирина. — Откуда же такие далеко идущие выводы?

— Это не выводы, а только предположения, но вполне обоснованные. Вот когда мы перероем все архивы, когда найдем настоящие, не липовые документы на Сафонова, тогда и будем делать выводы.

— Хорошо, а откуда такие предположения? На чем основаны?

— Нет, ты все-таки молодец, — вдруг как будто поменяла тему Клавдия. — Меня, когда мы читали его дело, что-то царапнуло, а что — даже не задумалась, а ты сразу поглядела и тут же все поняла моментально…

— Я сейчас позову на помощь, — пригрозила Калашникова.

— Основаны мои предположения на том, — тут же переменила тон Дежкина, — что не все ладно у Сафонова с его ранениями. Помнишь, там написано, что у него было ранение в грудь, он долго лечился, а потом получил контузию.

— Ну.

— С ранением он пролежал в госпитале два месяца, а с контузией полторы недели.

— И что?

— А после войны он лечится от чего?..

— От контузии, — растерянно проговорила Ирина.

— Это не странно?

— Почему? Так часто бывает. Мелкая болячка, а потом как всплывет…

— Бывает. Все, конечно, бывает, — согласилась Клавдия. — Но не в нашем случае.

— Да почему?! Ну вылечился человек. На совесть лечили, вот и вылечился. Ведь за два месяца могли основательно на ноги поставить?

— Могли.

— Так почему?

— Да потому, что не было у него никакого ранения в грудь, — сказала Клавдия. — Я заключения медэкспертизы читала. Никаких шрамов.

— И вы до сих пор… — обалдело пробормотала Ирина.

— Пошли, наша, — встала Клавдия.

Ирина послушно поплелась за Дежкиной.

— Но как же это, Клавдия Васильевна? Он что, кто-то другой?

— Боюсь, что совсем другой.

— И никто ничего не знал?

— А вот это, похоже, не совсем так. Впрочем, я расфантазировалась. Может, я и не права.

— Как не права? В чем?

— Не важно. Ты другое заметила? Он воевал до сорок третьего в одной части, а после госпиталя — в другой.

— Я…

— А это тоже очень странно. Люди обычно в свои части после госпиталя возвращались. Это и понятно. А Сафонов почему-то в другую часть.

— Так он же не Сафонов.

— Это уже мы предположили, — кивнула Клавдия. — Мы дальше с тобой соображаем. Мы соображаем что?

— Что? — завороженно спросила Ирина.

— Мы соображаем, что если подмена и произошла, то или в госпитале, или сразу после госпиталя. Скорее всего, после госпиталя. Надо запросить архивы военных госпиталей.

— Погодите, я уже все поняла, но какое это может иметь отношение к убийству?

Они как раз вошли в прокуратуру и поднялись в свой кабинет.

— Давай чайку, — предложила Клавдия. — И сахара побольше, чтоб мозги работали.

Ирина бросилась суетиться насчет чая, а Клавдия снова позвонила домой.

— Федюша, это я, я уже выезжаю.

— А я уже сплю, — грубо ответил муж.

Клавдия улыбнулась и положила трубку. Ничего, сегодня она реабилитируется. Федор, конечно, еще не спит. Ждет ее с двумя равно значимыми целями — поругаться или… совсем наоборот. Словом, что получится. Клавдия постарается, чтобы… совсем наоборот.

— Меня само его убийство и натолкнуло на эту фантазию, — сказала Клавдия, когда чай был готов. — Понимаешь, это, собственно, было не убийство, а какая-то казнь. Тут ниточки тонкие, еле ощутимые, но… предположим, вернее, снова пофантазируем. А ты меня поправишь, если я не права кардинально и окончательно.

— Хорошо, — с готовностью ответила Ирина.

— Если мы согласились с тем, что человек во время войны вдруг решает поменять вообще всю свою биографию, что, впрочем, еще нужно доказать, то мы спросим себя — почему? Ответ простой — прежняя биография этого человека была ему в тот жестокий момент опасна. Что-то он такое натворил, что заставило его… Я не знаю, как это можно было сделать иначе, боюсь, только убить настоящего Сафонова. А ты, наверное, слышала и про заградотряды, и про СМЕРШ, эти ребятки особенно не воевали, но солдат положили немало. Наших солдат. Понимаешь, как надо было бояться своего прошлого, чтобы не побояться СМЕРШа. А за что тогда карали сурово? Да за все. За дезертирство, за разглашение тайны, за спекуляцию… Но пуще всего за предательство.

— Вы хотите сказать?..

— А интересно, — отхлебнула чаю Клавдия, — что я хочу сказать?

— Что он был предателем? Что он был каким-нибудь полицаем? Ну да, вы же про казнь упомянули.

— Вот именно. Это очень по-немецки было — сначала палками, а потом повесить. Так вот я и говорю, что, видно, он так и не спрятался, что нашли его и — казнили.

— С ума сойти, — выдохнула Ирина. — Просто сойти с ума. И что же теперь делать?

— Теперь пустяки остались — начать и кончить. Завтра же будем снова шерстить архивы. А сейчас не в службу, а в дружбу, может, там дела на сокамерников Семашко пришли, надо поглядеть.