Застолье теней

1

Мир живых принципиально отличен от мира иного. Горстка умерших выглядит как настоящая шайка бунтовщиков.

— Хотим ирисок, — требуют они.

— «Золотой ключик», — мечтательно уточняет Блинда.

— Это те коричневые конфетки, что тают во рту быстрее, чем ваши жизни? — пошутил Распорядитель Столов.

Они просто захлопали глазами от такой жестокости, и в оранжерее обиды и недоумения расцвел безутешный рев дамы без бровей и с быстрым ртом.

«Что это со мной, в самом деле?» — устыдился Распорядитель Столов. Он удалился к себе быстро, даже не успев покряхтеть как обычно. Там, у себя в кабинете, он, как желудочными коликами, маялся своей неудачной шуткой: выдавливал из себя кашель, намеренно громко топая, вышагивал от стены к стене, двигал со скрипом кресло, чтобы Пирующие думали, будто он чем-то занят. Тем временем многовагонным поездом по мосту продвигалось время, требуемое для растворения неловкости. У него в самом деле заболела душа, отсутствием которой его попрекают на Земле и в Застолье.

С этим столом, как и с другими, впрочем, нередко возникают проблемы. Распорядитель Столов багровеет до самой шеи, когда обнаруживает вновь и вновь это глупое людское заблуждение, будто в Застолье Теней все должно быть по иному, чем «Там». «Там» — так они называют жизнь.

— Если бы здесь могло быть по-другому, — кричит он, — то и «Там» было бы по-другому.

«Что их здесь не устраивает?» — спрашивает он себя, немного успокоившись.

Он хорошо знает повадки людей — они сначала устраивают переучет сокровенным желаниям в потемках своих душ, а уж затем выдумывают философии под свои «нравится — не нравится». «Как и я, впрочем, — хихикнул Распорядитель Столов, — у них все от меня». И настроение его разом поднялось до совершенно безоблачного.

Он часто откашливается в клетчатый платок, когда поднимается к себе наверх, умудряясь шаркать даже на лестнице, постанывая и проклиная медицину коленных суставов.

— Он просто скопище болезней, — замечает сочувственно господин Гликсман, провожая взглядом старика.

Не все за этим столом — бывшие люди. Обстоятельства смерти — табу в Застолье. Этот якобы запрет Распорядителя Столов на самом деле — скорее сговор мертвых Пирующих, вовсе не столь послушных в других вопросах и при иных обстоятельствах. Но история гибели этой троицы (матери двоих детей, семилетней девочки и пятилетнего мальчика) не является тайной. Они не люди, а герои за что-то ценимого Распорядителем Столов фильма, в котором Пирующие злокозненно усматривают элементы сатиры на его Творение и утверждают, что «Там» фильм был забыт на другой день после его выхода на экраны, поскольку смотрели его по большей части только те, кто смотрит все подряд, а они-то как раз и забывают тут же все, что смотрят.

Фильм начинался с отвратительно жестокой сцены, в которой мужчина насилует женщину. Ее крики смешиваются с плачем полуторагодовалой девочки в кроватке, испуганной происходящим. В «Тамошнем» кинозале становилось в эти первые минуты фильма неспокойно. Некоторые девушки ныряли в объятия своих спутников, пряча лица у них на груди, даже если их торсы не отличались атлетизмом, иные, покорно ожидая, когда закончится безобразие на экране, разглядывали красную светящуюся надпись «Запасной выход».

Предыстория этой тяжелой сцены вскоре прояснялась: мужчина изнасиловал собственную жену, заведшую любовника и хотевшую уйти к нему. В зале наступало некоторое облегчение. Преступление несколько понижалось в категории. Далее становилось ясно, что это семья инструкторов альпинизма. Узнав о происшедшем, любовник женщины, тоже альпинист, не проявив обычной осторожности при восхождении, сорвался со скалы и погиб. Муж женщины — в бригаде спасателей, достающей труп из ущелья. Камера следит за ним, когда поднимают погибшего любовника его жены. Выражение лица альпиниста живого мало отличается от выражения лица альпиниста погибшего и от выражения лиц других кинематографических альпинистов. Оно нисколько не меняется и тогда, когда камера дважды переходит и возвращается от него к снежной выемке, в которой ни капли крови, зато отчетливы на белом снегу желтые пятна пролившейся мочи, нашедшей выход из ярких одежд погибшего альпиниста. Ногами спасатели сбивают снег с краев посмертной снежной маски, желтые кляксы бледнеют и исчезают под ворохом снежинок. Блинда однажды заметила Распорядителю Столов, что этот эпизод странным образом напоминает ей гибель Пирата в «Саге о Форсайтах». Он раздраженно отмахнулся.

— У вас, у людей, всегда так — вы вечно чего-нибудь да прихватите вам не принадлежащего, — сердито кашляя, ответил он и тут же едва ли не взвился, угадав ухмылки Пирующих еще до того, как они появились на их лицах. Он подозревает, что не кто иной, как господин Гликсман, запустил шуточку, будто Распорядитель Столов, создавший Пирующих по образу своему и подобию, не является подлинным автором Творения. Будто он «передрал» его у кого-то с огромным количеством «багов», которые не умеет исправить.

— Познай Пирующих, — заявил господин Гликсман под хохот набитых ртов, — и ты познаешь Сотворившего их.

В земном кинотеатре на этой стадии фильма пора было зрителям определяться в своем отношении к героям. К мужу — неоднозначно. Его шея чуть длинновата, из-за чего он порой кажется похожим на солидное драповое пальто, у которого отодрали воротник. Это обстоятельство дополнительно понижает уровень сочувствия к нему зрительниц женского пола. Любовник — напротив, пока был жив, был хорош собою. Некоторые женатые мужчины в зале даже в темноте — сама объективность (гибель любовника жены — все же слишком суровое наказание в «Тамошних» странах, где давно отменена смертная казнь). Лишь в кончиках грубоватых мужских губ затаилось отражение чувства, похожего на смирение перед неприятно выглядящей справедливостью. У неверной жены — очень красивые брови вразлет и чудной длины ноги, ими невозможно не любоваться во время изнасилования. Этот эффект явно провоцируется ракурсом съемки и задавшей его режиссерской мыслью. И ноги, и брови, и другие особенности делают героиню в принципе желанной для любого мужчины в зале, к чему их подруги и жены относятся снисходительно, так как привыкли к тому, что любой стоящий фильм должен считаться с мужскими инстинктами и даже делать им поблажки. В фильме дети — довольно обычные. Фильм не рассчитывает привлечь интерес явных и латентных педофилов, экономический удельный вес которых недостаточно существен в среднестатистическом кинозале, чтобы приниматься в расчет при написании сценария и режиссуре.

Следующие 20 минут фильма посвящены возникновению и развитию ненависти матери к ребенку (мальчику) — плоду насилия. Когда в вертолетной катастрофе теряет жизнь и отец детей, становится ясно, что мать собирается устроить гибель в горах своего к тому времени пятилетнего сына, которого, компенсируя ненависть к нему матери, опекает и отчаянно любит старшая сестра.

И здесь ехидным Пирующим почудился плагиат. Все та же Блинда пересказала Жующим содержание рассказа Сомерсета Моэма «Непокоренная», в котором французская девушка утопила в ручье новорожденный плод, результат изнасилования ее немецким солдатом. Но тут мнения разделились. Дама без бровей и с подвижным ртом не согласилась. Так каждое кинематографическое рождение позднего ребенка и каждое убийство брата придется считать плагиатом библейских историй, сказала она. Ее поддержал Бруталюк, упрямо наклонив голову.

Наконец, матери, тренирующей своих детей на скалах, удается сделать так, чтобы мальчик сорвался. Но он не гибнет, потому что обрывок перетертой его матерью веревки попал в трещину скалы, притормозив падение, и мальчик успел ухватиться за выступ и нашарить опору сначала одной, а затем и другой ногой. (В этих сценах на скалах обильно и с толком эксплуатируются и красота самих скал, и напряженная динамика человеческих тел. У Голливуда нет и никогда не будет соперников в таких вещах.) Мать уходит за помощью, полагая, что рука ребенка ослабнет и не выдержит напряжения и он рано или поздно сорвется. Но на помощь ему приходит сестра. Добравшись к нему сверху, она начинает парный спуск с братом по скале с одной только веревкой, без крючьев, которые все остались у матери. Несколько минут тоже превосходно снятого спуска с неполной страховкой двух детей составляют один из самых напряженных и волнующих эпизодов фильма. Во все время спуска мальчик твердит сестре, что она зря спасает его, которого не любит мать. Сестра не отвечает, но ее сверхчеловеческие усилия служат ответом брату.

Вскоре становится ясно, что за несколько метров до спасения мальчику недостанет роста, чтобы закончить спуск, и его сестра спускается одна, но, увы, — в соседнюю низину. Теперь она должна обежать отрог, чтобы оказаться внизу под отвесной скалой и принять прыжок мальчика. Почти десять минут задыхающегося бега девочки сняты блестяще. Силы ее брата на исходе, когда появляется сестра. Он прыгает, и она смягчает его падение. В кинозале в это время нет «плохих» зрителей, есть только «хорошие». В этот момент Распорядитель Столов имеет полное право гордиться сходством своих чад с их Создателем.

Вскоре появляется мать, чтобы забрать тело погибшего, по ее расчетам, сына. Увидев ее, мальчик кидается к обрыву, но сестра удерживает его. Финальная, снятая крупным планом сцена этой горной мелодрамы показывает обнявшихся детей и глядящую на них мать. Слышен звук вертолета спасателей, вызванного матерью. Но к его жужжанию примешивается другой звук. Все трое поднимают головы и видят сходящую на них снежную лавину.

Таков фильм, о котором господин Гликсман сказал, что какова жизнь, таково и искусство.

За столом эта троица продолжает вести себя в духе сценария: сестра подкладывает мальчику еду на тарелку, учит его хорошим манерам. Мать, обожающая девочку, смотрит на них всегда из-за дальней стороны стола. Мальчик часто плачет, но никогда не плачет сестра, прижимая его голову к своей тоже детской еще груди. И тогда, только тогда наполняются старческими слезами глаза Распорядителя Столов.