Книга первая





Глава первая


Элизабет Уорлегган родила своего первенца от второго брака в Тренвит-хаусе, в середине февраля 1794 года. Событие сопровождалось определенным напряжением и беспокойством.

Элизабет с новым мужем достигли взаимопонимания и пришли к общему мнению, что ребенок должен родиться в городе, под пристальным вниманием докторов. Труро еще на протяжении нескольких месяцев оставался очагом инфекционных заболеваний, сначала, вплоть до самого Рождества, свирепствовала дизентерия, а позже ее сменили грипп и корь. Для спешки не было причин. Доктор Бенна, который каждую неделю навещал пациентку в Труро, заверил, что торопиться некуда.

Возможно, все бы случилось иначе, однако в четверг, тринадцатого числа, по пути в свою комнату Элизабет внезапно поскользнулась и упала. Прекрасная мраморная лестница из просторного зала поднималась в мрачный коридор в стиле Тюдоров, пролет из пяти ступеней вел в две главные спальни особняка. Элизабет оступилась и скатилась вниз с самого верха. В тот момент никого поблизости не оказалось, к счастью, две служанки услышали крик и шум, и вот уже одна из них понеслась по коридору с еще теплой сковородкой в руке и наткнулась на лежащую у подножья лестницы хозяйку, похожую на сорванный цветок.

В тот же миг в доме началась паника. Известие застало Джорджа в зимней гостиной, он примчался и, едва дыша, поднял находящуюся без сознания жену и отнес в спальню. Доктор Энис все еще находился в плавании, единственным доктором в пределах досягаемости был старый Томас Чоук, и, за неимением лучшего, решили позвать его, а тем временем слугу галопом послали за доктором Бенной.

На первый взгляд, никаких видимых повреждений на теле Элизабет заметно не было, за исключением синяка на локте и вывихнутой лодыжки. После обширного кровопускания ей дали выпить теплой сладкой воды и уложили спать. Джордж не выносил Чоука, ему в нем не нравилось практически всё: напыщенность, хвастовство охотничьими трофеями, манера проведения хирургических операций по принципу «повезет — не повезет», жеманная жена и либеральные взгляды. Однако Джордж сделал все, что от него требовалось, накормил старика и предложил ему остаться на ночь. После смерти Фрэнсиса Полдарка Чоук еще ни разу не был в доме и принял приглашение с каменным лицом.

Ужин выдался унылым. Миссис Чайновет, мать Элизабет, невзирая на один слепой глаз, хромоту и заплетающийся язык, отказалась от ужина и предпочла остаться в комнате дочери, чтобы быть рядом, когда та проснется, поэтому только старый Джонатан Чайновет составил за столом компанию двум джентльменам. Разговор за ужином шел на разные темы: о войне с Францией, и Чоук, разделяя позицию своего героя, мистера Фокса, выступал против Эдварда Пеллью и его знаменитых морских подвигов; речь также шла о герцоге Йоркском и его глупом походе во Фландрию; говорили о царившем в Лионе терроре, о нехватке зерна и повышении цен на олово и медь. Джордж не выносил обоих присутствующих за столом, поэтому не вступал в беседу, а молча слушал, как они пререкаются друг с другом — Чоук хрипел, а Чайновет отвечал гортанным тенором. Тревога в душе Джорджа на время отступила. Элизабет просто ушиблась, не более того. Ей не стоит относиться к себе столь легкомысленно. Очень часто Элизабет совершала поступки, которые Джордж считал безрассудными и отчаянными, тем более когда она носит под сердцем сокровище, первый плод их союза. В таком положении женщине положено грустить, закатывать истерики или рыдать по любому пустяку. Но никому и в голову не придет, что она станет рисковать жизнью и кататься верхом на лошади, долгое время простоявшей в стойле, которая и в обычной ситуации не заслуживала доверия. Никто не думал, что она будет поднимать на высокую полку тяжеленные книги. Никто не думал, что...

Это было еще одно свойство ее личности. Джордж постоянно открывал все новые грани ее характера, некоторые приводили его в восхищение, другие же, напротив, расстраивали. С тех самых пор, когда Джордж впервые ее увидел, много лет назад, он не переставал страстно ее желать, но, наверное, больше как коллекционер, как ценитель прекрасного. С годами страсти улеглись, но не уснули окончательно. Скорее наоборот, он каждый раз открывал ее для себя снова и снова. Если по природе своей он и был способен по-настоящему любить, то любил свою жену.

Как камень, брошенный в воду, разбивает её гладь, так и спокойное течение его мыслей и болтовню двух мало в чем разбирающихся глупцов внезапно потревожил слуга, сообщив, что госпожа снова проснулась и испытывает сильную боль.

Доктор Бенна прибыл из Труро в полночь, бросив городских пациентов на милость своего неумелого ассистента. Чоук не изъявил желания уезжать, и Джордж позволил ему остаться на ночь. Размер вознаграждения значения не имел.

Дэниел Бенна переехал в Труро всего несколько лет назад — моложавый мужчина лет под сорок, невысокого роста, крепкого телосложения и с властными манерами. Джордж Уорлегган был достаточно рассудительным и сразу понял, что такая популярность доктора Бенны в Труро и окрестностях отчасти связана с особенностями его характера и местом проживания. К тому же он достиг поразительных успехов, используя новые методики лечения и, самое главное, обучался акушерскому делу под руководством одного из выдающихся докторов в Лондоне. Похоже, он был единственным доктором во всей округе, кому можно доверить здоровье.

Быстро осмотрев пациентку, доктор вышел из спальни и сообщил Джорджу, что причина болей миссис Уорлегган — определенно родовые схватки. Он назвал это отклонением от нормы, но в целом обычным явлением. Очевидно, ребенок собирался появиться на свет раньше срока, но он еще жив. Миссис Уорлегган хорошо переносила боль, и даже в этом рискованном положении у доктора не имелось оснований сомневаться в благоприятном исходе.

К полудню следующего дня, в подтверждение самых худших опасений Джорджа, прибыли его родители, чуть не разбившие карету на зимних дорогах. Новость застала их в городе. Николас Уорлегган считал своим долгом в такое время находиться рядом с сыном. Тренвит, за исключением нескольких залов для приемов, по меркам елизаветинских времен был не очень большим, и спальни для гостей располагались в маленьких и мрачных комнатках. Джордж был насилу учтив с родителями и разместил их в холодной спальне, это было самое лучшее, что он смог им предложить.

Схватки становились продолжительнее и сильнее, но с большими интервалами, по словам доктора Бенны, родовая деятельность была хоть и слабой, но без отклонений. Сидя за семейным столом и попивая пятичасовой чай, он цитировал труды Галена, Гиппократа и Симона Афинского. Роды перешли в третью стадию, говорил он, во избежание осложнений он хотел наложить щипцы для стимуляции схваток, чтобы ребенок мог родиться естественным путем.

Но Бог был на стороне роженицы, уже в шесть часов интервалы между схватками стали короче и без стимуляции. В четверть девятого она родила на свет мальчика, живого и здорового. В это же время произошло полное лунное затмение.

Спустя некоторое время Джорджу разрешили увидеться с сыном и женой. Элизабет лежала на постели словно ангел, светлые локоны струились по подушке, лицо было бледно как простыня, а в глазах впервые за несколько недель мелькнула улыбка, Джордж уже и не помнил, когда в последний раз она улыбалась. Он наклонился и поцеловал влажный от испарины лоб, затем подошел к колыбельке и стал рассматривать крохотного человечка с красным личиком, закутанного в пеленки, как мумия. Его сын. Организовав предприятие по выплавке олова в долине Айлесс тридцать пять лет назад, Николас Уорлегган заложил фундамент будущего благосостояния семьи, спустя годы дело выросло и приумножилось, в их интересы стали входить торговля, рудники и банки, а их влияние простиралось от Плимута до Барнстапла. Расширение дела за последние десять лет во многом произошло благодаря Джорджу. Если ребенок, рожденный сегодня, выживет, то унаследует все состояние целиком до последней монеты.

Джордж знал, что брак с Элизабет Полдарк оказался большим разочарованием для его родителей: Николас женился на Мэри Лэшбрук, дочери мельника, девушке с маленьким приданым и без образования, что было очевидно даже сейчас, но лелеял совсем иные планы в отношении сына. Джордж получил образование и деньги; он мог вращаться в кругах, недоступных для Николаса ни в молодости, ни сейчас. Они приглашали богатых девушек в своё поместье в Кардью; рисковали быть униженными, устраивая приемы для титулованных особ с хорошими связями в своем доме в Труро.

Они бесконечно спрашивали его и с нетерпением ждали, что в конце концов он назовет имя. Успех в обществе стоял для него не на последнем месте. Титул значил очень много. Даже и незначительный. «Мистер Джордж и достопочтенная миссис Мэри Уорлегган». Красиво звучит. Но вместо этого, проходив в холостяках до тридцати лет, того возраста, когда заключают браки по расчету, тем более когда речь идет о человеке, который и в юности слыл расчетливым, а теперь стал умным и способным мужчиной, ступившим на путь к власти и успеху, он выбрал себе в жены вдову Фрэнсиса Полдарка, женщину изысканную, но лишенную средств к существованию.

Нет, безусловно, род, к которому принадлежала Элизабет, имел безупречную многовековую историю и пользовался репутацией в графстве. В девятом веке некто по имени Джон Тревелизек отдал треть своих земель младшему сыну, который стал называть себя Чайновет, что означало «Новый дом». Старший сын умер, и так как у него не было детей, то все унаследовал младший брат. Родоначальник династии Чайновет скончался в 889 году.

Вряд ли король Англии знал свою родословную столь же хорошо. Джордж понимал причину переживаний своего отца. При одном только взгляде на отца Элизабет становилось понятно, что их род обречен на вымирание. Даже несмотря на многовековую родословную, Чайноветы всегда находились на грани выживания. Они не заслужили признания в обществе и даже не стремились к этому, единственное, что могло спасти эту заурядную семью, так это брак по расчету.

Самый высокий пост, занимаемый их предком – оруженосец Пирса Гавестона, отнюдь не выдающееся достижение. Хотя Чайноветы и были известны в кругах аристократов Корнуолла, но родственных связей с ними не имели.

Но Элизабет была красива, и сейчас как никогда прежде. Когда время от времени к ней заглядывали родственники и друзья, выглядела она такой милой и хрупкой, такой непорочной, как будто ей двадцать, а не тридцать, как будто это её первый брак и первые роды.

Одним из первых пришёл, конечно, свёкр Элизабет. Он поцеловал её, узнал, как она себя чувствует, полюбовался своим внуком. И после того как Николас Уорлегган закрыл за собой тяжёлую дубовую дверь спальни, он осторожно спустился по пяти роковым ступеням и тяжёлой походкой направился к главной лестнице и большому залу. Возможно, считал он, не стоит быть столь уж недовольным.

По крайней мере он дождался желанного наследника, а невестка сделала всё, что от неё требовалось. И возможно, Уорлегганы, которые уже не так нуждаются во влиятельных родственных связях, в будущем станут нуждаться в них ещё меньше. Им не придется расшаркиваться перед лучшими семьями Корнуолла: те сами в скором времени будут рады принять их в свой круг.

Они уже достигли немалого положения в обществе. Брак Джорджа и Элизабет уже принес ценные плоды, ведь она стала подлинным членом семьи, а титул можно получить иными способами: заняв место в парламенте, подкупив немалыми деньгами одного или нескольких человек в городском магистрате. Война сыграет им на руку. Владельцы и продавцы сырья не упустят свой шанс преуспеть, а банковские услуги станут пользоваться еще большим спросом. На прошлой неделе цена на олово выросла еще на пять фунтов за тонну.

Спускаясь по лестнице, Николас Уорлегган размышлял о том, что Элизабет вдобавок к своему аристократическому происхождению унаследовала дом семейства Полдарк. Его строительство началось в 1509 году и было завершено только в 1531-ом, и с тех пор особняком почти никто не занимался, пока летом прошлого года Джордж не приступил к его восстановлению и переделке.

Иногда повороты судьбы приводят к неожиданным результатам.

Впервые Николас побывал здесь одиннадцать лет назад — на приёме по случаю свадьбы Элизабет Чайновет и наследника этого дома. Несмотря на то, что Полдарки уже сильно обеднели, казалось, что они надёжно обосновались здесь, как и на протяжении последних ста лет, а Тренвиты — на протяжении полутора веков до них.

Старик Чарльз Уильям — глава семейства, клана и самый уважаемый человек в округе — в ту пору еще был жив и достаточно энергичен, хотя страдал отрыжкой и временами задыхался. Затем его сменил возмужавший двадцатидвухлетний Фрэнсис. Кто бы мог подумать, что он так рано умрет? Еще была дочь Верити — простушка, неудачно вышедшая замуж и живущая теперь в Фалмуте. И кузены: Уильям-Альфред — тощий и самодовольный священник, уехавший со своим выводком в Девон.

И Росс Полдарк, который как на грех был жив-здоров и, судя по всему, достаточно успешен: он не свалился в шахту, его не отправили в тюрьму за долги и не выслали в Австралию за подстрекательство к мятежу, хотя несомненно он этого заслужил. Временами злоба и высокомерие берут верх над разумом.

Николас Уорлеган шагнул к роскошному окну, как раз когда в комнату вошел один из новых лакеев Джорджа, чтобы снять нагар с недавно зажженных свечей. Небо по-прежнему оставалось безмятежно ясным и на фоне теплого света, исходившего от свечей, выглядело седым от холода. Месяц выдался умеренно теплым, впрочем как и вся зима, погода благоприятствовала бездомным, но в целом на здоровье сказывалась не лучшим образом. Говорили, что инфлюэнца процветает во время дождей, и необходим мороз, чтобы избавиться от этой болезни.

После того, как к огромным чурбанам из вяза, что лежали со вчерашнего дня, в камин подложили свежих поленьев, зашипел огонь. Лакей выполнил свою работу и бесшумно удалился, оставив Николаса Уорлеггана в одиночестве. Тогда, одиннадцать лет назад, здесь было отнюдь не тихо. Он вспомнил, как страшно завидовал Полдаркам из-за этого дома. Однако вскоре он и сам купил особняк вдвое больше — Кардью, дальше вдоль побережья, там был и парк с оленями. Строение было выполнено в палладианском стиле с самым современным интерьером. По сравнению с ним особняк Полдарков казался провинциальным и старомодным. Везде камень, в спальнях стены закрыты панелями из темного дуба, половые доски потрескались, а местами изъедены жуком-короедом, от стульчаков ужасно воняло, и устроены они были старомодно по сравнению с оными в Кардью, оконные рамы в спальне не соответствовали размеру проемов, из-за чего возникали постоянные сквозняки. Тем не менее, дом обладал неповторимым стилем, не говоря уже о приятной мысли, что прежде он принадлежал Полдаркам.

Вспомнил Николас и то, каким мрачным и измученным выглядел молодой Росс Полдарк на свадьбе. Джордж был с ним знаком, но для Николаса это была первая встреча. Его удивил угрюмый взгляд, прикрытые веками глаза, высокие скулы и уродливый шрам — до тех пор, пока Джордж всё ему не рассказал. По-видимому, всем троим нужна была Элизабет: Россу, Фрэнсису и Джорджу. Раньше Росс полагал, что Элизабет по праву принадлежит ему, но объявился Фрэнсис, пока его кузен был в Америке. Трое молодых глупцов, переругавшихся из-за одной-единственной симпатичной мордашки. Что такого желанного было в этой девушке? Николас, пожав плечами, взял кочергу и стал ворошить угли в камине. Утонченность, полагал он, хрупкость, почти что неземная легкость. Все мужчины мечтали заботиться о ней и защищать. Словно Ланселоты в поисках Гвиневры, они хотели быть крепким щитом для прекрасной и такой беззащитной возлюбленной. Удивительно, что его собственному сыну со всем его здравым смыслом и логикой, во многом даже слишком расчетливому, было суждено оказаться в их числе.

Николас ткнул кочергой в огонь, и одно поленце с грохотом упало на пол. Ярко полыхая с одного конца, оно источало струйки дыма. Николас наклонился за щипцами. В это мгновение в кресле рядом с очагом раздался шорох. Он резко вскочил и выронил кочергу. Кресло наполовину стояло в тени, но теперь он увидел, что в нем кто-то сидит.

— Кто там? — раздался слабый старческий голос. — Джордж, ты? Будь прокляты эти слуги.

Агата Полдарк. Помимо молодого Джеффри Чарльза, ребенка от первого брака Элизабет, Агата была единственным из Полдарков, оставшихся в поместье. Все Уорлегганы стыдились ее — унылую груду костей, которая по сути уже давно была мертва. От ее тела разило смертью, но несмотря ни на что, дух еще боролся за жизнь. Мэри, жена Николаса, была склонна к суевериям, чем сильно нервировала всю семью, и взирала на старуху с неподдельным ужасом, будто та одержима злыми духами давно умерших поколений Полдарков, осыпающими чужаков проклятиями.

Агата была в этом доме словно палка в колесе, ложка дегтя в бочке меда, камень, о который каждый рано или поздно спотыкался и падал. Поговаривали, что в августе ей стукнет девяносто девять. Около года назад все думали, что ее навсегда приковало к постели, никто уже не обращал на нее никакого внимания, кроме приставленной к ней горничной. Но с тех пор как Элизабет вышла замуж, и в особенности после того, как старуха узнала, что в семье ожидается прибавление, в ней словно возродилась жажда жизни, она вновь стала ковылять по дому и попадаться на глаза в самое неподходящее время.

— А, это отец Джорджа, — сказала она и пустила слезу, которая стала медленно сползать по глубоким морщинам вниз, к поросшему волосками подбородку. Но это не было признаком волнения. — Пришли взглянуть на сосунка? Очередной жалкий уродец. Наплодили Чайноветов.

Черный котенок потянулся у нее на коленях. Его звали Уголек. Она где-то подобрала его несколько месяцев назад и взяла себе. Теперь они были неразлучны. Агату никогда без него не видели, а Уголек, желтоглазый котенок с красным язычком, никогда не покидал хозяйку. Джеффри Чарльз по-мальчишески шутливо называл его «В-угол-лёг».

Николас знал, что Агата сказала это специально, чтобы разозлить его, и всё же лучше ему от этого не стало. Еще больше раздражало то, что он не мог ответить ей как следует, ведь она была глуха, как пробка. Чтобы что-то ей сказать, пришлось бы кричать прямо в ухо, но он даже помыслить не мог о том, чтобы настолько к ней приблизиться. Поэтому она могла болтать и болтать, оскорблять всех направо и налево, не боясь получить отпор. Джордж говорил ему, что есть только один способ отделаться от нее — развернуться и уйти прямо посреди ее болтовни. Но будь проклят Николас, если он позволит этой отвратительной старухе выгнать себя из уютного и теплого местечка у очага.

Небрежным движением он схватил полено и бросил его обратно. Выступающий из очага край источал тонкую струйку дыма прямо в комнату. Понадеявшись, что дым будет раздражать легкие Агаты, он не стал звать слугу.

— Тот костоправ, — сказала Агата. — Самый настоящий болван! Это ж надо так спеленать бедное создание, несмотря на судороги. Есть ведь и другие способы, получше этого. Будь моя воля, я б такого не допустила.

— У вас нет на это права, — ответил мистер Уорлегган.

— А? Чего? Что это вы говорите? Громче, не слышу!

Он собирался уже прокричать что-то в ответ, как вдруг открылась дверь и вошел Джордж. Временами, находясь в одиночестве, а значит, в более спокойной обстановке, они становились особенно похожими. Ростом Джордж был чуть ниже своего высокого отца, однако его телосложение было столь же крепким, шея — бычьей, а медвежья походка — неторопливой. Оба они были по-своему привлекательны. У Джорджа — широкое лицо, вздернутая нижняя губа выступает вперед, отбрасывая тень. На лбу между бровями — небольшой бугорок. Будь его волосы пострижены короткими и жесткими завитками, он стал бы похож на императора Веспасиана.

— Что я вижу, — сказал он, приближаясь к камину. — Мой отец ведет речи с самой настоящей колдуньей из Аэндора. Как там говорится? «Выходит из земли муж престарелый, одетый в длинную одежду» [2].

Мистер Уорлегган наконец отложил кочергу.

— Смотри, чтобы твоя матушка не услышала этих слов. Разговоры о всякой нечисти ее не обрадуют, пусть даже в шутку.

— Не уверен, что это шутка, — сказал Джордж.

— В старые добрые времена с этим дряхлым, сгнившим и дергающимся мешком костей разобрались бы по-своему — дали бы вдоволь воды нахлебаться [3], или маску ведьмы [4] напялили бы. И в приличной семье не пришлось бы такое терпеть.

Котенок, к радости Агаты, выгнул спину и зашипел на вновь прибывшего.

— Ну, Джордж, — сказала она, — полагаю, теперь, став отцом восьмимесячного сосунка, ты чувствуешь себя намного значительнее. Как там его назвали, а? Слишком много Джорджей поразвелось со всеми этими королями. Помню время... — Она кашлянула. — Фу, дымище-то от огня. Мистер Уорлегган всё разбросал.

— На твоем месте я бы запер это существо в ее комнате, — сказал Николас. — И поставил бы караульного.

— Будь моя воля, — заметил Джордж, — ее завтра же выбросили бы в навозную кучу, и остальных, пожалуй, туда же.

— И какой же путь ты изберешь? — спросил Николас, прекрасно зная ответ.

Джордж бросил на отца изучающий взгляд.

— Путь человека, справедливо правящего городом. Когда крепость завоевана, жаркое может немного и подождать.

— Ты мог бы назвать его Робертом, — пропищал голосок из кресла. — В честь того, что со скрюченной спиной. Первого из нашего рода. Или Россом. Что скажешь насчет Росса?

У нее вдруг вырвался хрип, может из-за дыма, а может, оттого, что старая карга пыталась сдержать злобный смешок. Последнее казалось более вероятным.

Джордж повернулся к ней спиной, подошел к окну и выглянул наружу. Хотя у камина было тепло, в стороне от огня потоки холодного воздуха пронизывали мгновенно.

— Надеюсь, — сказал он, — что в скором времени эта дряхлая тварь распухнет до невозможности и лопнет.

— Аминь. И всё же, Джордж, насчет имен. Предполагаю, что вам с Элизабет пора уже обзавестись кое-какими мыслями по этому поводу. В нашем роду есть несколько хороших вариантов.

— Я уже решил. Решил еще до его рождения.

— До его рождения? И каким это образом? А если бы родилась девочка?

— Случившееся с Элизабет, — ответил Джордж, — могло убить их обоих, но теперь, когда всё позади, я чувствую некую силу — перст провидения, который будто указал и время, и место, и дату. Дата сыграла решающую роль — узнав, что мой ребенок родится в тот день, я выбрал имя. Будь это девочка, я назвал бы ее так же.

Мистер Уорлегган терпеливо ждал.

— И что это за имя?

— Валентин.

— Или Джошуа, — сказала тетя Агата. — Насколько я знаю, у нас в роду их было трое, хотя последний был паршивцем, можно и так сказать.

Николас с надеждой рассматривал струйки дыма, обволакивающие кресло старушки.

— Валентин. Валентин Уорлегган. Звучит неплохо, и язык не заплетается. Но ни в одной из семей не было никого с таким именем.

— Ни в одной из семей и не будет никого, подобного моему сыну. Совсем не обязательно, чтобы история повторялась.

— Да, да. Спрошу у твоей матери, как ей это понравится. Элизабет тоже участвовала в этом решении?

— Элизабет пока не знает.

— Но ты уверен, что имя ей понравится? — брови Николаса поползли вверх.

— Я уверен, что она согласится. Мы с ней сходимся во многих вещах, я и не надеялся, что так будет. Она согласится с тем, что наш союз особенный — старейшего дворянского рода и новейшего, и что плод такого союза должен смотреть в будущее, а не в прошлое. Нам просто необходимо совершенно новое имя.

Николас, покашливая, отодвинулся от клубов дыма.

— Тебе не избавиться от фамилии Уорлегган, Джордж.

— Отец, у меня никогда не будет ни малейшего желания от нее избавляться. Ее уже уважают и боятся.

— Как скажешь... Уважение — это то, на что мы должны опираться, страх — это то, от чего мы должны избавляться.

— Дядя Кэрри не согласился бы.

— Ты уделяешь слишком много внимания Кэрри. Кстати, что за дела ты с ним обсуждал на прошлой неделе?

— Да так, ничего особенного. И всё же, отец, мне кажется, что ты проводишь слишком тонкую грань между уважением и страхом. Одно переходит в другое, и наоборот. Ты не можешь разделить два настолько близких чувства.

— Порядочность в делах влечет за собой первое.

— А непорядочность — второе? Да будет тебе...

— Не непорядочность, а скорее злоупотребление властью. Ну вот, сейчас ты скажешь, что я читаю тебе нотации. И всё же мы с Кэрри никогда не сходились во мнении об этом. Ответь, чью фамилию ты хочешь для своего сына?

— Твою и мою, — невозмутимо ответил Джордж. — Именно ее он и будет носить. И будет идти по моим стопам, как я шел по твоим.

Николас вернулся к камину и переложил дымящее полено так, чтобы дым выходил в дымоход.

— Так-то лучше, сынок, — сказала Агата, очнувшись от дремоты. — Ты же не хочешь устроить пожар.

— Боже всемогущий! Эта старушечья вонь уже и сюда добралась!

Кипя от раздражения, Джордж дернул за кисточку колокольчика. Мистер Уорлегган не переставая кашлял. Хотя дым начал рассеиваться, он никак не мог откашляться. Все молча ждали, пока не вошел слуга.

— Приведи братьев Харри, — приказал Джордж.

— Да, сэр.

— Выпей канарского, — предложил Джордж отцу.

— Нет, спасибо. Сейчас пройдет.

Он плюнул в огонь.

— Окопник и лакричный корень, — сказала тетушка Агата. — Моя сестра померла от легочной хвори, и ничто не помогало кроме окопника и лакричного корня.

Спустя некоторое время дверной проем загородил Гарри Харри, а следом — его младший брат Том.

— Cэр?

— Отведи мисс Полдарк в ее комнату, — приказал Джордж. — Когда будете на месте, вызовите мисс Пайп и скажите, что мисс Полдарк сегодня больше не будет спускаться.

Двое громил принесли небольшой стул и усадили в него возмущенную тетушку Агату. Прижимая мяукающего котенка к груди, она прохрипела:

— Сыночек-то твой кое в чем негожий, Джордж. Родившимся под черной луной редко по жизни везет. На моей памяти было только двое таких, и оба кончили погано!

Лицо Николаса Уорлеггана побагровело. Его сын подошел к столу, налил вино в бокал и торопливо принес обратно.

— Нет, это не... Ну ладно, от одного глотка хуже точно не станет.

— Я все расскажу Элизабет, — сказала тетушка Агата. — Вы тащите меня из моей же собственной гостиной, как полено какое-то. А ведь я знакома с этим домом уже девяносто лет. Девяносто лет. Ее жалобы становились все тише и тише, постепенно угасая за широкой спиной Тома Харри, который на руках, вместе со стулом, нес ее в комнату на втором этаже.

— Нам следовало отвезти Элизабет в Кардью и позволить ребенку родиться там, — откашлявшись и глотнув вина, произнес мистер Уорлегган, — в таком случае удалось бы избежать этих раздражающих нападок.

— Я считаю вполне уместным, что наш первенец появился на свет в этом доме.

— Ты останешься здесь? То есть, ты планируешь сделать этот дом вашим родовым гнездом?

Джордж кинул подозрительный взгляд на отца.

— Я не уверен. Мы еще не решили окончательно. Понимаешь, это дом Элизабет. Я не помышляю о том, чтобы продать его, но также не собираюсь содержать его в одиночку, в угоду семейству Чайноветов и остаткам Полдарков. Я и так потратился, ты и сам знаешь.

— Да уж, — сказал Николас, протерев глаза носовым платком и снова его спрятав. Не спуская глаз с сына, он продолжил: — Джордж, нельзя забывать еще об одном члене семейства Полдарк.

— Ты о Джеффри Чарльзе? Да, ничего против него не имею. Я обещал Элизабет, что потрачу столько денег на его обучение, сколько она посчитает нужным.

— Ты не совсем меня понял. Я говорю о том, что до сих пор он был крепко-накрепко привязан к материнской юбке. Надеюсь, твой недавно рожденный сын поможет Элизабет отвлечься от первенца, я считаю, что это необходимо.

— Отец, я сам знаю, что нам необходимо. Позволь мне самому заниматься семейными делами.

— Прости, я просто высказал свое предположение...

Джордж угрюмо уставился на пятно на своей манжете. В последние месяцы они с Элизабет довольно часто спорили по поводу будущего Джеффри Чарльза.

— У Джеффри Чарльза должна быть гувернантка.

— Это верно. Но в десять лет...

— А лучше домашний учитель или частная школа, согласен.

— Найдем какую-нибудь хорошую школу в пригороде Лондона. Или в Бате. У нас пока не было возможности все организовать.

— Понятно.

Выдержав паузу, пока Николас искал в его словах скрытый смысл, Джордж добавил:

— Он останется здесь еще на год или около того, пока ему не исполнится одиннадцать. Мы уже нашли подходящего человека, который будет за ним присматривать.

— Из местных?

— Из Бодмина. Как тебе известно, там служил преподобный Губерт Чайновет, он был деканом церкви и приходился Джонатану кузеном.

— Он еще жив?

— Скончался. У него, как и у всего семейства Чайноветов, не было личных сбережений, и денежные дела семьи были плохи. Его старшей дочери исполнилось семнадцать. Девушка обладает изысканными манерами, как все в роду, и к тому же образована. Элизабет будет ей рада.

Мистер Уорлегган кряхтя пробормотал:

— Мне кажется, слишком много Чайноветов для одного дома. Но, если тебя все устраивает... Ты ее видел?

— Элизабет знакома с ней с тех пор, когда та была еще ребенком. А дочь декана [5] в качестве гувернантки хорошо будет воспринята обществом.

— Да, понимаю. А она знает, как подобает вести себя в обществе? Проблема в том, сможет ли она научить Джеффри Чарльза манерам. Он весьма избалован, его нужно держать в ежовых рукавицах.

— Со временем ему придется научиться, — сказал Джордж. — Это ненадолго. Эксперимент. Посмотрим, как получится.

Мистер Уорлегган промокнул носовым платком пот со лба.

— Как только старуха убралась к себе, так я сразу перестал кашлять. Знаешь, мне кажется, это был ее наговор.

— Вот уж чепуха!

— А что она там сказала про младенца, родившегося во время лунного затмения?

— В пятницу случилось лунное затмение, полное, как раз в тот момент, когда он родился. Ты что, не заметил?

— Нет, я был слишком занят.

— Я тоже, но в «Шерборне» об этом писали. Я обратил внимание, что животные и кое-кто из слуг ведут себя крайне беспокойно.

— Твоя мать спустится к ужину?

— Полагаю, что да. Начнем через десять минут.

Николас Уорлегган беспокойно передернул плечами.

— На твоем месте я бы не стал рассказывать ей о тех глупостях, что болтала старуха.

— Я и не собирался. Ты же знаешь, как она суеверна. Она всегда придавала слишком много значения всяким знакам и предзнаменованиям. Лучше не тревожить ее подобными вещами.´


Глава вторая


Одним ветреным мартовским утром два молодых человека тяжелой поступью брели по дороге, по которой обычно таскали грузы мулы, шли они мимо подъемника и заброшенных строений шахты Грамблер. В тот день облака висели над землей особенно низко, вот-вот мог начаться ливень, а завывающий ветер дул преимущественно с запада. Среди скал то и дело проглядывало неспокойное море, покрытое белой пеной, а над скалами плыл туман.

Возле шахты виднелась дюжина домов, которые, несмотря на плачевное состояние, были всё ещё заселены. Рабочие строения шахты, построенные не из камня, уже развалились, но большая часть копра [6] и три подъемника уцелели. Шахту Грамблер, от которой зависело благосостояние Полдарков, не говоря уже о трех сотнях шахтеров и дробильщиков, закрыли уже шесть лет назад, и никто уже не надеялся, что её когда-нибудь снова запустят. Картина была поистине удручающей.

— Всё по-прежнему, Дрейк, сказал старший из молодых людей. — В Иллаггане осталась только одна открытая шахта. Печально. Но мы не должны поддаваться унынию. Господь Всемогущий нас испытывает.

— Мы правильно идем? — спросил Дрейк. — Я никогда здесь не бывал. Или бывал? Не помню.

— Ты был еще слишком мал.

— Долго ещё?

— Три или четыре мили. Точно не помню.

И они продолжили путь — два высоких молодых человека, в которых не сразу можно было опознать братьев. Сэм родился на четыре года раньше брата, но выглядел старше своих двадцати двух лет, худой и широкоплечий, с размашистой походкой. Лицо, изборожденное глубокими морщинами, было мрачным, будто отражало все горести мира, и лишь когда Сэм улыбался, печальные линии складывались в дружелюбное и приветливое выражение.

Дрейк был ростом не ниже Сэма, слегка худощав и гораздо симпатичнее. Кожа у него была гладкая, никаких щербин от оспы, а выражение лица озорное: этот малый любил пошутить. Однако ему приходилось сдерживаться в присутствии отца. Юноши хоть и были бедны, но выглядели вполне опрятно. Оба были в темно-синих штанах, рубахах из грубой ткани, поверх — жилеты и куртки, а на ногах грубые башмаки. Сэм носил старую шляпу, Дрейк — мужской шейный платок в розовую полоску. Каждый держал в руке узелок и палку.

Они перебрались через ручей Меллинджи по мостику, который едва не развалился у них под ногами, и, преодолев подъем, вышли к сосновому бору у развалин шахты Уил-Мейден, на которой полвека уже никто не работал. На протяжении стольких лет постройки постепенно разрушались, камни скатывались на землю, да так и оставались лежать. Все представляющее хоть какую-то ценность давно уже растащили. Грачи резко взмыли в небо от неожиданности, когда их побеспокоили.

Продвигаясь дальше, вглубь долины, молодые люди увидели дым. В пригожий день они заметили бы его еще раньше. Оба замедлили шаг, понимая, что путешествие близится к концу, а им, похоже, этого не хотелось.

Спускаясь по тропинке вниз вдоль живой изгороди, вглядываясь сквозь заросли папоротника, колючих кустов боярышника и дебри орешника, юноши обратили внимание на видавший виды шахтный подъемник, похоже, перестроенный, однако копер был совершенно новым, а хибары, раскинувшиеся вокруг, тоже новые и явно обитаемые. Ручей Меллинджи, что извиваясь спешил в долину, запрудили, и молодые люди отчетливо слышали грохот и бряцанье дробилок, приводимых в движение водяным колесом. Ветер уносил прочь шум и грохот. Несколько женщин промывали руду, а чуть дальше, вниз по течению, работала машина, неповоротливо крутясь и отделяя руду от примесей.

По другому склону долины проследовала вереница груженых мулов. У подножия холма расположился невысокий гранитный дом. Небольшая лужайка и пара-тройка кустарников отделяла его от шахты. Часть крыши была покрыта сланцем, другая часть — соломой. Дом значительно превосходил по размеру обычный фермерский — с дворовыми постройками, невысокими дымоходами и сводчатыми окнами, но его с трудом можно было назвать жилищем джентльмена. Сразу за домом местность снова поднималась, и вспаханное поле упиралось в необработанные земли с кустарником, а дальше, правее, лежал пляж и синевато-серой полосой простиралось море.

— Нам не соврали — сказал Дрейк

— Ты прав. Все выглядит иначе, нежели раньше.

— Это всё новое?

— Похоже на то. Нэнфан говорил, все началось не больше двух лет назад.

Дрейк пригладил густые черные волосы.

— Красивый дом. Хоть с громадным Техиди он и рядом не стоял.

— Ну так Полдарки ведь мелкие дворяне.

— Для нас, поди, не такие уж и мелкие, — ответил Дрейк, нервно усмехаясь.

— Все люди равны в глазах Иеговы, — сказал Сэм.

— Так-то оно так, но дело-то мы будем иметь не с Иеговой.

— Ты прав, брат. Но кровью Христа всем людям дарована свобода.

Продолжив путь, они вновь пересекли ручей и приблизились к дому. Потревоженные чайки взметнулись в небо, словно белые косынки на ветру.

Молодые люди еще не успели постучать, как входная дверь открылась, и из нее выплыла маленькая темноволосая толстушка среднего возраста с корзиной в руке. Увидев их, она остановилась и вытерла незанятую корзиной руку о передник.

— Да?

— Мэм, будьте так добры, — сказал Сэм. — Мы хотели бы увидеть вашу госпожу.

— Просто скажите, что пришли два друга.

— Друга? — Джейн Гимлетт оглядела их и застыла в нерешительности. Но воспитание не позволяло ей так пристально глазеть на посторонних. — Ждите здесь, — сказала она и вернулась в дом.

Она нашла хозяйку на кухне — та промывала Джереми коленки, которые он поцарапал, когда перелезал через стену. Большой лохматый пес неизвестной породы лежал у ее ног.

— Там двое молодых людей хотят с вами повидаться. Шахтеры или еще кто.

— Шахтеры? С нашего рудника?

— Неа. Чужаки. Видать, издалека.

Демельза заправила в прическу локон и выпрямилась.

— Сиди здесь, милый, — велела она Джереми и прошла через коридор к передней двери, прищурившись от яркого света. Поначалу она не признала ни одного из посетителей.

— Пришли повидать тебя, сестра, — сказал Сэм. — Шесть лет прошло. Помнишь меня? Я Сэм, второй сын. Я тебя хорошо помню. А это — Дрейк, младший. Ему было семь, когда ты ушла из дому.

— Боже ты мой! — воскликнула Демельза. — Как вы оба выросли!

Росс находился на шахте Уил-Грейс с капитаном Хеншоу и двумя инженерами, построившими подъемный механизм. Они проверяли неисправность в штоке насоса, из-за которой механизм остановился и не работал полдня, пока они не пришли. Этой возможностью воспользовались, чтобы произвести ежемесячную очистку котла.

По пути домой Росс пребывал в задумчивом, но все же хорошем настроении. Шахта, по его мнению, достигла пределов развития в обозримом будущем. На ней трудилось тридцать вольных рудокопов, двадцать пять сдельщиков, шесть крепильщиков и еще около сорока разнорабочих на поверхности.

Насос теперь работал на полную мощность, а выкаченная с глубины в шестьдесят саженей вода сразу направлялась в деревянный желоб и приводила в движение небольшое водяное колесо на поверхности, выполняющее роль вспомогательного насоса. Затем вода стекала на десять саженей вниз по подземному каналу и заставляла крутиться второе колесо, установленное на шестьдесят футов ниже уровня первого, потом она выходила на поверхность в тридцати футах ниже и стекала по склону до промывочной площадки, построенной прямо над садом Демельзы.

Изрядное количество добытой руды по-прежнему направлялось для измельчения и промывки на оловянные дробилки в Соле, так как здесь уже не хватало места для дополнительного оборудования, иначе Нампара стала бы уже непригодной для проживания.

Кроме того, расширение шахты казалось нерентабельным. Построить еще один подъемник или увеличить нагрузку этого было бы неразумным при стоимости угля восемнадцать шиллингов за тонну без учета стоимости доставки по морю, и даже из-за войны цены на олово еще не поднялись до уровня, который бы обеспечивал хорошую прибыль. Одной из причин стала мода на керамическую и фарфоровую посуду вместо оловянной. Привычки сменились по всей стране, причем в крайне неудачное время.

Тем не менее, жилы оказались настолько богатыми и, несмотря на их глубину, доступными, что шахта полностью окупала себя, в отличие от других. Такое крупное предприятие как «Объединенные шахты» получило одиннадцать тысяч фунтов в год чистого убытка и закрылось. А небольшая шахта Уил-Грейс принесла такую прибыль, на какую Росс не смел и надеяться, и в шесть месяцев покрыла его многочисленные долги, как великодушный Лукулл. Двухмесячная прибыль покрыла весь долг Кэролайн Пенвенен в четырнадцать сотен фунтов, еще через два месяца были погашены все долги перед банком Паско и прочие мелкие заимствования, а к маю шахта смогла погасить закладную на дом двадцатилетней давности, принадлежащую лично Харрису Паско. Вскоре денег хватит и на депозит в банке или чтобы вложить в пятипроцентные государственные бумаги, или чтобы хранить в мешках под кроватью, или на покупку всего желаемого.

Это как пьянящий напиток. Ни Росс, ни Демельза еще не привыкли и вели себя так, будто сегодня извлекут последнюю тонну руды. Неделю назад он взял Демельзу с собой в шахту и показал ей два богатых уровня, и это окончательно ее убедило. И хотя Росс сам бывал там ежедневно, он хотел убедить и себя самого. Он чувствовал, что нуждается в уверенности жены, чтобы действительно поверить.

Шахта находилась так близко, что на обед, который обычно подавался в два часа, он ходил домой. Сейчас еще не прибило и часа, но ему предстояло сделать кое-какие расчеты, он намеревался поработать в библиотеке. После рождественского примирения Росс проводил дома как можно больше времени. Это было еще одним способом обрести уверенность. Они получили всё, но потеряли друг друга — Демельза была готова уйти, уже почти ушла из дома. Теперь казалось невероятным, что они были так близко к расставанию. Тепло их примирения, полного страсти, сделало их в некотором смысле ближе, чем когда-либо раньше, снеся все барьеры. Тем не менее, это было какое-то лихорадочное тепло, как если бы их отношения все еще не оправились от почти смертельной раны, и они пытались переубедить сами себя. Полное доверие, существовавшее прежде, пока еще не вернулось.

Их радость и облегчение от факта, что рудник дает прибыль, тускнела от осознания, что всего в четырех милях от них, в Тренвит-хаусе, живут чужаки. Часто они забывали об этом, но периодически боль накатывала снова, и временами они снова отдалялись друг от друга. Рождение и крещение Валентина Уорлеггана только подлило масла в огонь. Никто не проронил и слова о том, что занимало их мысли. Никто и никогда не смог бы этого произнести. Но Кэролайн Пенвенен написала Демельзе.

«Каким разочарованием было не увидеть вас там, хотя, сказать по правде, я вряд ли ожидала этого из-за стойкой и неизменной взаимной неприязни Росса и Джорджа. Не помню, бывала ли я в Тренвите раньше, но это прекрасный дом.

Младенец темноволос, но, думаю, пойдет в Элизабет — он неплохо сложен и вполне миловиден, как и все дети. (На самом деле мне нет никакого дела до детей, пока им не исполнится три года. Дуайту придется как-то организовать мне сразу трехлетнего. Не знаю как). На крестины собралась целая толпа, включая одного-двух стариков пренеприятнейшего вида — я и не подозревала, что у Уорлегганов так много родни. Из соседнего графства тоже приехали гости, но не больше, чем бывает в холодную погоду».

Далее Кэролайн в подробностях описывала присутствующих.

«Дядюшка Рэй не смог поехать со мной, увы, он слишком слаб. Ему не хватает Дуайта. Последнее письмо Дуайта пришло две недели назад с «Тревейла», но отправлено было еще на две недели раньше, так что мои сведения о его местонахождении уже устарели на месяц. Я в ярости, словно покинутая дева, запертая в башне. Мне становится еще хуже, когда думаю о том, что если бы не я, он бы вообще не поступил на флот. Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь положил конец этой войне...»

Хоть письмо было написано в весьма дружелюбной манере, Росс был бы рад не получать его вовсе.

Оно только подлило масла в огонь, оживив воспоминания о доме и людях, так хорошо ему знакомых. Единственным человеком, которого Кэролайн не упомянула в письме, была сама Элизабет. Конечно, она не знала и половины истории, но, без сомнения, ее знаний было достаточно, чтобы проявлять тактичность в письме к Демельзе. Росс не мог поехать и не поехал бы на крестины, даже если бы их пригласили. Но его больше чем когда-либо раздражало то, что его отлучили от фамильного дома — он не мог навестить старую тетушку Агату или повидать племянника, не мог оценить изменения, происходившие с домом. Достаточно было и того, что он увидел, когда в последний раз незваным гостем заезжал на Рождество. Это был уже не тот дом, что раньше — Росс чувствовал себя в нем чужаком.

Проходя мимо гостиной, он заглянул в окно и увидел жену, беседующую с двумя молодыми незнакомцами.

Он завернул за угол и направился к ним.

Джереми соскользнул с колен Демельзы и бросился к нему с криком: «Папа! Папа!». Росс поднял его на руки, обнял и поставил обратно на пол, пока двое молодых людей стояли в неловком молчании, не зная, куда деть руки. На Демельзе был корсаж из тонкого белого поплина, украшенный кружевом от старой шали (она сшила его сама из двух рубашек Росса), кремовая льняная юбка, зеленый передник и связка ключей, болтающаяся на талии. Пока не представилась возможность обновить ее гардероб.

— Росс, ты помнишь моих братьев? — спросила Демельза. — Это Сэмюэль, второй по старшинству, и Дрейк — младший. Они пришли из Иллагана, чтобы повидаться с нами.

Молчание.

— Что ж, — сказал Росс, — прошло много времени.

Они пожали друг другу руки, но сдержанно, без особых эмоций.

— Шесть годов, — сказал Сэм. — Или около того. С тех пор, как я был здесь. А Дрейку так и вообще впервой. Он был чересчур маловат тогда.

— Да уж, идти-то не близко сюда, и нынче тоже, — сказал Дрейк.

— Кажется, у тебя ноги подлиннее будут, чем у Сэма! — возразила Демельза.

— У нас у всех ноги длинные, сестра, — серьезно сказал Сэм. — Это у нас от матери. Если по правде, так у тебя точно такие.

— Вам предложили выпить? Джин? Или ликер? — спросил Росс.

— Благодарствую. Сестра предлагала. Может, позже, стакан молока. К выпивке мы не притрагиваемся.

— А, — протянул Росс. — Что ж, присаживайтесь.

Он взглянул на Демельзу и уже собирался уйти, но, заметив ее приподнятую бровь, остался.

— Не то чтобы мы возражали, когда другие пьют, — объяснил Дрейк, смягчая грубый тон брата, — но сами предпочитаем воздерживаться.

— Как ваш отец? — как бы продолжая тему, спросил Росс.

— Господь пожелал призвать его к себе в прошлом месяце, — ответил Сэм. — Отец умер готовым к встрече с его милостивым Спасителем. Мы пришли, чтоб рассказать об этом сестре. И кое о чем вдобавок.

— А, — сказал Росс. — Сочувствую.

Он снова посмотрел на Демельзу, пытаясь понять, как она восприняла эту новость, но не заметил ничего необычного.

— Как это произошло?

— Оспа. У него ее отродясь не было. Заболел ни с того ни с сего — и через неделю уже схоронили.

Росс заметил, что голос старшего брата не дрожит от волнения, хотя говорил он пылко. Сыновний долг был лишь обязанностью, а не личным выбором.

— Мы все переболели в детстве, — сказал Дрейк. — Всё прошло, лишь несколько отметин осталось. У тебя она была, сестра?

— Нет, — ответила Демельза, — но я выхаживала вас — всех троих одновременно, пока отец в стельку напивался каждый вечер.

Повисла пауза.

— Что ж, отдай ему должное, уже много лет он был трезв как стеклышко, — вздохнул Сэм. — Как снова женился, так к выпивке даже не прикасался.

— А мачеха Нэлли? — спросила Демельза. — Как она?

— Держится. Люк женился и съехал. Уильям, Джон и Бобби пошли по стопам отца и работали бы в шахте, кабы бы та не закрылась. Сейчас в Иллагане та еще нищета.

— Не только в Иллагане, — сказал Росс.

— Да уж, это точно, брат, — согласился Сэм. — Помню, когда был совсем мальцом, у дороги промеж Иллагана и Камборна сорок пять подъемников с лишним пыхтело. Днем и ночью. Днем и ночью. Сейчас их четыре. Долкоат закрыли, и Северное нагорье, Уил-Тоуан, Полдайс, Уил-Дамзел, Уил-Юнити. Да там список по локоть длиной!

— И чем занимаетесь? — спросил Росс.

— Я — вольный рудокоп, как и все, — ответил Сэм. — Когда удается застолбить жилу. Но Господь по своей великой милости испытует меня. Дрейк семь лет учился на колесного мастера. Раньше у него была работенка время от времени, а сейчас — никакой.

Росс начал подозревать, какова цель их визита, но вслух не сказал ни слова.

— Вы оба методисты? — спросил он.

— Мы оба обрели новый дух, — кивнул Сэм, — и следуем пути Христа, соблюдая его заветы.

— Мне казалось, ты был единственным, кто не видел свет Господа, — сказала Демельза. — Много лет назад, когда отец однажды пришел позвать меня домой, он сказал, что обращены все, кроме тебя, Сэмюэль.

Сэм смущенно провел рукой по молодому, но морщинистому лицу.

— Точно, сестра. Всё-то ты помнишь. Более двадцати лет я жил без Бога, погрязнув в грехах и искушениях. Я влачил жалкое существование в пороке злобы и узах безнравственности. Но Бог простил мне грехи и освободил душу.

— И теперь, — добавил Дрейк, — Сэм обрел спасение пуще всех нас.

Росс взглянул на другого юношу. В его интонации сквозил намек на иронию, но бледное лицо оставалось невозмутимым. Внешне он был похож на Демельзу: цветом волос и глаз, гладкой кожей. Но особенно — своим чувством юмора.

— Ты не очень-то уверен насчет себя самого? — спросил Росс.

— Иногда я сбиваюсь с пути истинного, — улыбнулся Дрейк.

— Как и все мы, — согласился Росс.

— Ты тоже обратился к Христу, брат? — живо спросил Сэм.

— Нет, нет, — ответил Росс. — Я так, в целом согласился, не более того.

Прибежал Джереми и потянул мать за юбку.

— Мам, можно я теперь пойду? — спросил он. — Можно мне поиграть с Гарриком?

— Иди. Но будь осторожен. Больше никаких стен, пока не заживет.

Когда он убежал, Сэм спросил:

— Еще есть дети, сестра?

— Нет, только один. У нас была девочка, но она умерла, — сказала Демельза, разглаживая складки на юбке.

— А у отца со вдовой? Вроде у них был кто-то еще?

— Девчушка чуть старше пяти по имени Флотина. Еще троих призвал Господь.

— Господу много за что предстоит ответить, — сказал Росс.

Возникло неловкое молчание. Но ни один из братьев так и не клюнул на приманку, на которую несомненно попался бы их отец.

— В котором часу вы выехали из дома? — спросила Демельза.

— Из дому? Почти сразу после петухов. Мы лишь раз промахнулись с поворотом, встретили егерей, они и показали, как идти. Я думал, мы той дорогой добирались в прошлый раз, но, видно, ошибался.

— Наверняка так и было, — сказал Росс. — В Тренвите появились новые хозяева. Они и закрыли дороги, веками свободные для проезда.

— Сегодня возвращаться уже слишком далеко, — сказала Демельза. — Вы должны остаться на ночь.

— Вот спасибо, сестра, — сказал Сэмюэль, прокашлявшись. — Слушай, сестра, я, да и брат тоже, мы вообще-то пришли, чтоб просить вас об одолжении. В Иллагане таперича полно народу сидит, не евши мяса месяца три. Мы кормились ячменным хлебом, жидким чаем да сардинами, когда удавалось словить. И жаловаться здесь не на что, уверяю. Это спасение, дарованное нам милосердным Иисусом, дабы душа наша не голодала. Чистый источник Его вечной любви восстанавливает наши силы. Но что ни говори, многие погибают от нужды и болезней, так и не пробудившись от греховного забвения.

Его лицо исказила гримаса, и он умолк.

— Продолжай, — спокойно сказал Росс.

— Я к тому, брат, что мы слыхали, якобы здеся подработка есть. Месяц назад поговаривали, что у вашей шахты дела идут хоть куда. Говорят, вы подрядили двадцать новых трудяг в прошлом месяце и еще двадцать за месяц до того. И вот мы с Дрейком. Вот увидишь, из меня рудокоп хороший, хоть и толкую сам за себя. У Дрейка руки золотые, он не только колесных дел мастер, но и в любом другом деле не подведет. Вот затем мы и пришли, чтоб найти какой-никакой работы.

Стоило Джереми отвести Гаррика в сад, как тот сразу стал лаять и прыгать вокруг него. Теперь только Джереми было под силу вызвать у Гаррика щенячий восторг. Росс прикусил палец и взглянул на Демельзу. Она сидела, сложив руки на коленях и скромно опустив глаза. Но несмотря на это Росс явно видел, что в ее голове что-то происходит. Наверняка у нее свое мнение по поводу этой просьбы. Но она не давала ему ни намека на то, что думает. Вероятно, хотела, чтобы он сам принял решение.

Всё это прекрасно, но ведь дело имело к ней прямое отношение. Отказать в такой просьбе ему было непросто. Родственные узы и нужда — на одной чаше весов, благосостояние и процветание — на другой.

Демельзе пришлось побороться, чтобы сбежать от своей родни, в особенности от отца. Наверняка ее еще помнят, как дочь рудокопа, но за последние четыре года, после того как она стала женой Росса, общество по большей части ее приняло. Теперь, когда у них были деньги, они могли двигаться дальше.

Красивая одежда, драгоценности, обновленный дом. Они могли приглашать гостей и выходить в свет. После стольких лет жизни на краю нищеты она наверняка о чем-то мечтает, как любой человек на ее месте. Хотела ли она на этом этапе своей жизни быть скованной двумя братьями, живущими по соседству? Безграмотными трудягами, болтающими направо и налево о своем родстве и привилегиях, смущая не только ее, но и всех остальных?

Им пришлось бы не только чаще общаться с наемными рабочими: шахтерами, механиками, крепильщиками, плавильщиками, сортировщицами и сортировщиками, фермерами, батраками, домашними слугами. Сейчас к Демельзе все обращались как к госпоже Полдарк, хотя и знали, что она — одна из них. Она отлично ладила со всеми: ее не только любили, но и по-настоящему уважали.

Изменится ли установленный порядок с приездом братьев Карн? Ведь где двое, там еще трое-четверо наберется. А что будет, если они здесь женятся? Справится ли Демельза еще с одним семейством родственников-шахтеров — неминуемо бедным, неминуемо обреченным, но при этом притязающим на нечто большее по сравнению с остальными? Особенно это касается женщин. По сравнению с мужчинами женщины не столь деликатны и порой забывают свое место.

— Это небольшая шахта, — сказал Росс. — Мы не нанимаем более сотни работников, будь то взрослые или дети. Наши дела только-только пошли в гору. Всего девять месяцев назад я был в Труро — договаривался с торговцами из Уил-Радиант о продаже нашего подъемника и насоса. Недавно мы обнаружили столько руды, что даже с нынешними убыточными ценами на олово получаем существенную прибыль. Всё указывает на то, что чем дальше мы копаем, тем шире и глубже становятся две рудные жилы. Ближайшие два года работы точно хватит для всех. Что будет дальше — не могу сказать. Но, учитывая столь низкую цену на олово и столь ограниченную чистую прибыль, было бы разумнее не расширяться. Причин на то несколько. Во-первых — чем больше олова на рынке, тем меньше дохода оно принесет. Во-вторых — чем дольше длится война, тем больше будут востребованы металлы, а значит, у нас есть все шансы, что рыночная стоимость повысится. Поэтому мы были вынуждены многим давать от ворот поворот, когда те приходили за работой.

Он замолчал и посмотрел на братьев. Он не был уверен, понимают ли они, о чем идет речь, но внешне казалось, что суть они схватывают.

— Нам не хотелось бы отнимать работу у других, — сказал Сэм.

— Думаю, — ответил Росс, — по такому случаю мне нужно спросить совета у капитана Хеншоу. Будет лучше, если я сделаю это утром. Поэтому предлагаю вам переночевать у нас. Думаю, мы сможем разместить вас в доме или в амбаре.

— Спасибо, брат.

— Рабочих нанимает капитан Хеншоу. Чтобы знать наверняка, я должен поговорить с ним. А тем временем мы накормим вас ужином.

— Спасибо, брат.

Демельза слегка вскинула голову, чтобы убрать упавшую на глаза прядь.

— Мне кажется, — сказала она, — Сэмюэль и Дрейк, вы по праву можете называть меня сестрой. Но будет уместнее, если моего мужа вы будете называть не иначе как капитаном Полдарком.

— Конечно, сестра, — лицо Сэма расплылось в улыбке, — с радостью. Прошу прощения, просто у нас, методистов, принято называть всех мужчин братьями. Мы завсегда на такой манер говорим.

Росс плотно сжал губы.

— Да будет так, — наконец сказал он. — Утром я встречусь с капитаном Хеншоу. Но вы должны понимать, что это не обещание работы — я обещаю лишь поговорить с ним.

— Благодарствую, — ответил Сэм.

— Спасибо, капитан, — сказал Дрейк.

Демельза встала.

— Пойду скажу Джейн, что на ужин будут еще двое.

— Спасибо, сестра, — сказал Сэм. — Ты не думай, что мы только за энтим сюда пришли.

— Понимаю.

Росс предложил молодым людям снова сесть и вышел вслед за Демельзой. Нагнав жену в коридоре, он ущипнул ее за зад. Демельза тихонько взвизгнула.

— Ни единого намека, — сказал он. — Я понятия не имею, хочешь ты, чтобы я дал им работу или нет.

— Росс, это твоя шахта.

— Но выбор должна сделать ты.

— В таком случае ответ утвердительный — конечно же, я хочу этого.

Вечером, укладываясь спать, Росс сказал:

— Я поговорил с Хеншоу, мы сможем их пристроить. Если, конечно, они решат принять то, что мы им предложим. Я не хочу увеличивать число вольных рудокопов и не могу отобрать у людей жилы. Но у нас есть место для одного сдельщика, а Дрейка можно взять на подъемник, если он захочет.

— Спасибо, Росс.

— Но ты ведь понимаешь, что из-за этих молодых людей у тебя могут быть проблемы?

— Какого рода?

Росс высказал несколько своих мыслей по этому поводу.

— Ну да, такое может произойти, — сказала она. — Значит, я должна пережить это, разве не так? И ты тоже.

— Да, но не в такой степени. В любом случае, это твое решение. Должен сказать, что сегодня ты сбила меня с толку точно так же, как когда ты забываешь, что такое козырь, во время игры в вист.

— Когда такое было? Один-единственный раз! — она села, облокотившись на подушку, и посмотрела на него. — Серьезно, Росс, хоть я и твоя жена, и у нас всё общее, но это — твоя собственность, твоя шахта, твои люди. Поэтому если ты скажешь, что мои братья тебе не нужны, отправляй их обратно и не думай о родственных связях. Ты имеешь на это полное право, и если ты так поступишь, я не буду на тебя сердиться.

— Но ты хотела бы, чтобы они остались?

— Да, хотела бы.

— Этого достаточно. Больше ничего не нужно говорить.

— Вообще-то нужно, Росс. Если ты хочешь сохранить мое достоинство в этом доме, ты не должен щипать меня, как сегодня днем, когда мы едва скрылись с их глаз!

— Все знатные дамы должны уметь терпеть такое, — ответил Росс. — На то они и знатные, чтобы терпеть это молча.

Демельза хотела было уже нагрубить в ответ, но сдержалась. Именно в этих колких замечаниях и не менее колких ответах всё еще проявлялись их разногласия. Возможно, Росс это чувствовал, так как знал, что с его женой не все средства хороши. Он положил руку ей на колено под ночной рубашкой.

— Где ты их поселишь? — спросила Демельза.

— Я думал насчет Меллина. Теперь, когда старый Джо Триггс скончался, у тетушки Бетси освободилась комната. Ей бы это тоже не помешало.

Она задумчиво произнесла:

— Наверное, я могла бы узнать Сэма, но, знаешь, только не Дрейка.

— Правда, он похож на тебя? — спросил Росс.

— Что?

— Ну, цвет кожи, волос, глаз. Овал лица. И его взгляд.

— Что за взгляд?

— Ну, ты знаешь... Тяжелый. Который сложно выдержать.

Демельза убрала колено.

— Так и знала, что сейчас ты скажешь что-то нехорошее.

Росс положил руку ей на другое колено.

— Это мне нравится больше. Здесь есть шрам — он появился у тебя в пятнадцать лет, когда ты упала с вяза.

— Нет. Тогда я просто поцарапала ноги. А это случилось, когда я уронила на себя шкаф.

— Видишь. Именно об этом я и говорил. Тяжелый. Который сложно выдержать. И очень уставший. Будто невидящий. Изъяны в красоте любимого человека — словно мелизмы [7], что доводят музыку до совершенства.

— Черт побери! — сказала Демельза. — Красиво сказано. Лучше спи, а то я начну думать, что ты это всерьез.

— Красивые слова, — заметил Росс, — всегда нужно воспринимать всерьез.

— Хорошо, Росс, я так и сделаю. И спасибо тебе. И обещаю не напоминать тебе об этом при свете дня.

Какое-то время они лежали молча. Слегка задремав, Росс мысленно отвлекся на приятные события в его жизни: он не думал о раздражающих соседях Уорлегганах, не думал об Элизабет и ее ребенке или о мрачных предчувствиях по поводу войны — он думал об успехе своей шахты, свободе от долговых обязательств, теплоте своих чувств к жене и ребенку.

Они еще не успели нанять дополнительных домашних слуг и в суматохе от внезапного успеха шахты совсем забыли о фермерском хозяйстве. Росс начал думать о заготовке сена, о вспашке Длинного поля, о том, чтобы побегать босиком по жесткому песку пляжа Хендроны, о предстоящей реконструкции библиотеки, о лавках в Труро, о том, чтобы увезти Демельзу куда-нибудь за границу. Как вдруг Демельза произнесла:

— Кстати, насчет детей, Росс.

— Каких детей?

— Наших. Кажется, ближе к концу года в поголовье у нас будет прибавление!

— Что? — его безмятежный сон как рукой сняло. — Как это? Ты уверена?

— Нет. Но у меня в этом месяце была задержка, а ты знаешь, что я точна, как часы. В прошлый раз ты был недоволен, что я не сказала тебе сразу, так что я подумала, теперь лучше предупредить тебя заранее.

— Боже мой, — сказал Росс. — Вообще-то я такого не ожидал.

— Ну, — ответила Демельза, — было бы несколько удивительно, если бы и я не ожидала. С самого Рождества ведь мы только этим и занимались.

— А ты хотела бы заниматься чем-то другим?

— Нет, благодарю. Но было бы удивительно, если бы чего-то такого не произошло.

— Да. Полагаю, ты права.

Повисло молчание.

— Ты расстроен? — спросила она.

— Не расстроен. Но и не то чтобы слишком счастлив. О нет, причины совсем не те, что в прошлый раз — я был бы счастлив иметь много детей. Просто меня беспокоят опасности, которые подстерегают тебя и ребенка. Наш мир постоянно угрожает столькими бедами, что сейчас, хоть ненадолго, мне хотелось пожить спокойно годик или два и не быть заложниками судьбы. Ведь мы только-только избавились от бремени нищеты и риска банкротства.

— Мы все заложники судьбы просто потому, что живем на этом свете.

— Разумеется. Я веду себя, как трус. Но я боюсь не столько за себя, сколько за тех, кто мне не безразличен.

Демельза чуть отодвинулась.

— Может, это окажется ложной тревогой. Но в любом случае, не беспокойся за меня. До этого оба раза всё было хорошо.

— Когда это произойдет?

— Думаю, где-то в ноябре.

— Помнишь бурю, разразившуюся при рождении Джулии? Это была самая свирепая буря, какую я только видел. Когда я пошел за старым Чоуком, то едва мог устоять на ногах.

— И от него не было никакого толку, когда он пришел. Миссис Заки сделала всё сама. Теперь уж лучше я доверюсь ей.

— Мне сказали, у Элизабет был этот новый доктор — Бенна из Труро. Кажется, он недавно приехал из Лондона, у него хорошие рекомендации.

Последовало короткое молчание — так было всегда, когда упоминалось имя Элизабет. Никто из них этого не хотел, но, казалось, разговор увядал сам по себе.

— Если мне будет нужен доктор, я предпочту Дуайта. Он должен вернуться к ноябрю.

— Я бы не надеялся на это. Войне пока конца-края не видно.

— В самом ближайшем времени мне нужно навестить Кэролайн. Нам следовало бы как-то получше отблагодарить ее за то, что она для нас сделала.

— Я думал об этом сегодня, когда возвращался с шахты. Но не хочу, чтобы ты сейчас носилась как угорелая туда-сюда. Это очень дальняя дорога.

— Черт, я могу носиться еще несколько месяцев, Росс, безо всякого вреда! Если она не хочет покидать дядю, один из нас или мы оба должны съездить и навестить ее. Наверное, ей очень трудно даже не иметь возможности поговорить с ним о том, как она волнуется за Дуайта.

— Десять минут назад, — сказал Росс, — я погружался в приятный сон. Сейчас сна ни в одном глазу, весь этот уютный кокон, который я накручивал вокруг себя, разорван в клочья одним единственным известием. Но это не потому, что мне недостает счастья из-за твоих слов. Мне не хватает только одного — простого чувства самоуспокоения, чтобы заснуть.

— Тебе нужно поспать? — спросила Демельза.

— Нет. Пока нет.

Он наклонил голову, и их лица соприкоснулись. Несколько секунд они неподвижно лежали рядом.

— Надеюсь, это девочка, — сказал он. — Но не такая, как ты. Тебя одной такой более чем достаточно.


Глава третья


К двери Киллуоррена подъехал высокий мужчина лет сорока с узким благородным лицом. Спешившись, он позвонил в колокольчик. На нем был пошитый у дорогого портного коричневый нанковый костюм для верховой езды, начищенные до блеска сапоги темно-коричневого, почти черного цвета, и черный шелковый галстук. Уголки воротничка торчали вверх по обеим сторонам лица. Он был гладко выбрит и не носил парика — у него были темные волосы с проседью на висках.

Завидев слугу, он попросил встречи с мистером Рэем Пенвененом.

— Хозяин очень плох, сэр, — ответил слуга. — Будьте добры, сэр, сюда, пожалуйста. Как о вас доложить?

— Мистер Анвин Тревонанс.

Его провели в большую гостиную на первом этаже, где взору предстали блеклые шторы из плюшевого бархата, солидная, но обветшалая мебель и потертые турецкие ковры. Последний раз он был здесь около четырех лет назад, и с тех пор всё стало только хуже. Уголок зеркала, висевшего над камином, покрылся грибком. Кусок тяжелых обоев с пестрым рисунком спиралью свисал со стены. Он сморщил нос от отвращения и, проведя рукой по каминной полке, внимательно осмотрел пыльный палец. Анвин решил не садиться.

Примерно через пять минут вошла Кэролайн Пенвенен. К его большой досаде, на руках она держала своего маленького мопса, чье короткое рычанье переросло в лай, когда пес учуял знакомого.

— Анвин! — воскликнула Кэролайн. — Вот это сюрприз! Смотрите, и Гораций вас не забыл! Не беспокойся, милый, я не допущу, чтобы этот большой человек тебя съел. Я видела вас у Уорлегганов на крестинах, но нам так и не удалось побеседовать.

— Именно так, — Анвин склонил свою большую голову над ее рукой, протянутой недостаточно далеко из-за собаки. — Не увидев там вашего дяди, я поспрашивал и узнал о его недомогании. Я подумал, что, возможно, мне будет дозволено зайти, чтобы навестить его. Надеюсь, ему лучше.

— Боюсь, это совсем не так. Но благодарю за ваше любезное беспокойство. Я передам ему, что вы заходили.

— А нельзя ли с ним увидеться?

Она покачала головой.

— Доктор запретил. И, откровенно говоря, я думаю, он может слишком сильно переутомиться от такого напряжения.

— Кто ваш доктор?

— Доктор Сильвейн из Блэкуотера.

— Не слышал о таком. Хотя я ведь нечасто бываю в Корнуолле. Он достаточно компетентный?

— Какое длинное слово. Даже не знаю, что ответить, Анвин. Дяде Рэю становится день ото дня хуже, но, возможно, его болезнь не сможет излечить ни один доктор, каким бы компетентным он ни был.

Анвин выглянул в окно. Капли дождя стучали по стеклу.

— Льет как из ведра. Апрельский дождь. Я вынужден просить позволения переждать его под вашей крышей.

— Конечно, мы с радостью вас примем. Хотите освежиться? Есть немного хорошего французского бренди из последней поставки. Эль? Канарское?

— Благодарю. Бренди, если вас не слишком затруднит.

Кэролайн позвонила в колокольчик и отдала приказ вошедшему слуге. Анвин разглядывал ее, не скрывая любопытства. Он пришел к выводу, что она ничуть не похорошела с тех пор, как он впервые увидел ее — высокую и своенравную рыжеволосую красотку восемнадцати лет в доме ее дяди Уильяма в Оксфордшире.

Красавица, которая к тому же была наследницей двух богатых пожилых и скупых холостяков. Что могло быть лучше? Он поехал за ней в Корнуолл и после восемнадцати месяцев периодических ухаживаний был уверен, что окончательно завоевал ее; но вместо этого она вдруг отстранилась и отказалась иметь с ним что-либо общее. С тех пор ходили слухи о ее помолвке с лордом Конистоном, но и это ничем не кончилось.

Анвин полагал, что знает причину такого поведения. Отчасти именно из-за этого он и приехал сюда. Но Кэролайн уже не была такой привлекательной, как раньше. Высокая стройная фигура стала угловатой, а кожа уже не выглядела такой свежей. В свои двадцать два она по-прежнему была красива; и всюду, где бы ни оказалась, выделялась ростом, цветом глаз, волос и кожи; но всё же Анвину было приятно увидеть признаки увядания ее красоты. Возможно, в конечном итоге она превратится в ничтожество, уже не такое своенравное и упрямое.

Когда принесли бренди, Анвин сделал небольшой глоток и принялся звучно жевать печенье.

— М-м. Очень вкусно. Так значит, война не помешала «торговле» через Ла-Манш.

— Нет. Всё говорит о том, что она скорее поспособствовала оной.

— Меньше людей для охраны побережья, да? Но торговля с врагом — дело серьезное. Такое сотрудничество открывает все возможности для шпионажа, продажи информации, помощи в ослаблении блокады. О таком должен узнать Питт.

Она отпустила Горация с колен, и пес неуклюже скатился на пол. Тяжело дыша, он прилег и уставился на Анвина подозрительными, налитыми кровью глазками со сверкающими белками.

— Надеюсь, ваша карьера пошла в гору?

— Разумеется. В этом году за мной, наконец, подтвердили место в парламенте, а моего соперника сместили. Теперь в скором времени мне обещают должность заместителя госсекретаря. Я хотел бы заняться финансами, и, думаю, так оно и будет. Найти деньги, чтобы вести эту войну — одна из первостепенных задач, с которыми нам приходится иметь дело.

— Сражаться — дело не менее важное, как мне кажется, — ответила Кэролайн.

— Этим, возможно, я тоже буду заниматься. Нам очень не хватает людей. Интересно, почему Росс Полдарк не думает возвращаться в 62-й полк.

— Вам следует спросить у него.

Он снова посмотрел в окно.

— Скажите мне, Кэролайн. Ваш дядя. Хотя вряд ли вы скажете — не предвещает ли этот доктор неминуемую кончину?

— Доктор Сильвейн никогда такого не скажет, если пациент еще дышит или хоть чуток шевелит пальцем. Но должна признать, я настроена на худшее.

— Если или когда это произойдет, что вы будете делать? Вернетесь в Лондон? Вряд ли вы сможете остаться здесь одна.

— Почему бы и нет? Не знаю. Я предпочитаю жить одним днем.

— Разумеется... Я часто задаюсь вопросом, что бы произошло, если бы мы не поссорились тем майским вечером два года назад.

Кэролайн улыбнулась.

— Что ж, в таком случае, я, скорее всего, была бы вашей супругой, Анвин. Это нетрудно представить. Но из меня вряд ли вышла бы хорошая жена для вас.

— Позвольте остаться при своем мнении на этот счет. Я даже осмеливаюсь полагать, что это могло бы сделать вас счастливее. Ведь я не чудовище какое-нибудь. Многие считают меня достаточно привлекательным. И моя роль в этом мире довольно значительна. У вас могла бы быть насыщенная жизнь, необыкновенно интересная. Даже если бы вы не любили меня, я уверен, это был бы прекрасный союз. Намного лучше той жизни, что вы ведете сейчас — одна, вдалеке от своих лондонских и оксфордширских друзей...

— И ухаживая за больным стариком, — закончила его фразу Кэролайн. — Да, конечно, у меня было бы все совершенно по-другому. И у вас тоже. Это правило справедливо для разных аспектов жизни. К примеру, если я завтра решу прокатиться верхом, то не смогу одновременно с этим остаться дома и расположиться возле камина. Если бы вы сегодня утром не решили навестить дядюшку Рея, то не промокли бы насквозь по дороге домой. Мы сами делаем выбор. Не об этом ли нам твердят священники, рассказывая о существовании свободы воли?

Анвин выпятил нижнюю губу. Он не одобрял подобного легкомыслия.

— Да, дорогая, все верно, но есть вопросы, решения по которым вполне можно и пересмотреть. Если вы чувствуете, что можете передумать, то право выбора остается за вами.

Гораций, покрутившись немного возле ног хозяйки, тявкнул разок и свернулся калачиком. После чего воцарилась тишина, слышно было только, как дождь стучит в окно и вода потоками льется с крыши.

— Выйти замуж за вас, Анвин? С чего вы решили, что я могла передумать?

— Ничего я не решил, просто мы оба повзрослели. Все то, что мы в запале высказали друг другу два года назад, еще не означает, что между нами все кончено. К тому же вы пока не замужем, я тоже не женат. У нас есть шанс.

Кэролайн разгладила манжеты, украшенные мехельнским кружевом, ее взгляд на мгновение затуманился, и Анвин решил, что она почти сдалась. Но вдруг она решительно мотнула головой.

— Благодарю вас, Анвин, но нет. У нас нет шансов. Я этого не хочу. В тот майский вечер, после приема у вашего брата, когда мы расстались, возможно, мое поведение не делало мне чести. Быть может, вы станете оправдывать его особенностями моего характера и делать скидку на юный возраст. Но мое решение остается неизменным. Я не могу выйти за вас замуж. Мне очень жаль. Но благодарю, что доставили мне удовольствие, попросив об этом снова.

Отхлебнув бренди, Анвин вытянул длинные ноги и уставился на капли грязи, застывшие на начищенных до блеска сапогах. Положив в рот остатки печенья, он произнес:

— Ну что ж, дело ваше. Я не стану настаивать или спорить. Но, возможно, вы согласитесь, что покуда один из нас не узаконит с кем-нибудь отношения, нам рано еще закрывать двери на засов. И если вдруг вы передумаете и случится так, что в этот момент меня не будет в Корнуолле, Джон знает, где меня найти.

— Благодарю вас, Анвин, — она была готова сказать, что ни за что в жизни ему не напишет, однако из уважения к чужим чувствам не стала этого делать. — Я передам дядюшке, что вы заходили.

К этому времени ненастье прекратилось, и сквозь тучи стало проглядывать чистое голубое небо, хотя на окнах все еще оставались капельки дождя.

— Сдается мне, что вашего дядюшку лечил молодой доктор. Как там его? Энис. Дуайт Энис.

Интересно, это вопрос с подвохом, мысленно задала себе вопрос Кэролайн. Диву даешься, на сколь дальние расстояния могут распространяться сплетни, и как далеко, выйдя из узкого круга посвященных, долетели слухи о ее отношениях с Дуайтом.

— Доктор Энис из тех, кто уже отправился на войну. В канун Рождества он поступил на флот, разумеется, в качестве хирурга, и сейчас несет дозорную службу в рядах Западной флотилии. Дядюшке так не хватает его лечения.

— В самом деле? Надеюсь, он не принимал участие в сражении, что произошло на прошлой неделе.

— В каком сражении? Я не слышала ни о каком сражении.

— Вчера мне довелось побывать в Фалмуте, там все только об этом и говорят. В сражении принимала участие эскадра под командованием Неда Пеллью. Рассказывали, что битва завязалась во время сильного шторма и длилась около одиннадцати часов. Сэр Эдвард — выдающийся человек, побольше бы таких.

Гораций принялся сопеть и храпеть, как будто в одну секунду погрузился в сон.

— Мы здесь все новости узнаем последними. Если вам еще что-то известно, расскажите поподробнее, — произнесла Кэролайн через мгновение.

— Подробнее? Об этом сражении? Ну что ж, мои сведения достаточно скудные. Кажется, Пеллью командовал фрегатом «Аретьюза» и еще двумя кораблями, затем они обнаружили французский линейный корабль и фрегат и атаковали их. Я не знаю, насколько равное было соотношение сил, однако могу представить, что французский линейный корабль по сравнению с остальными кораблями, участвовавшими в сражении, имел преимущество. В результате все переросло в отчаянную схватку, в которой оба французских корабля выбросило на берег и разбило в щепки. Мы, со своей стороны, лишились одного корабля.

— Лишились корабля? Вы хотите сказать, он утонул?

— Во время сильного шторма его выбросило на берег, также как и французишек. Фрегат «Аретьюза» вместе со вторым фрегатом в целости вернулись обратно. В городе вчера только об этом и говорили. Все пивнушки были забиты до отказа, из каждой доносились тосты за здоровье Неда Пеллью.

— У меня есть друзья в Западной флотилии, я думаю, парочка из них могла оказаться на «Аретьюзе» или двух других кораблях. Вам известны названия тех кораблей?

— Неоднократно слышал. Сложно сейчас припомнить, но названия обоих кораблей схожи, — сказал Анвин, допив свой бренди.

К тому времени солнце уже вышло из-за туч, бликами отражаясь в сланце на крыше, на листве и дорожках, омытых дождем. Из конюшни, находившейся аккурат под той комнатой, где они сидели, доносилось ржание и фырканье лошадей.

— Постойте, я вспомнил, — сказал Анвин. — Один корабль назывался «Тревейл», им командовал капитан Харрингтон, другой носил название «Мермейд», я не могу вспомнить имя его капитана. Может, Бэнкс? Но не уверен.

— Который из них выбросило на берег?

— Думаю, «Тревейл». Да, скорее всего его. Потому что Харрингтон погиб в бою, а «Мермейд», рискуя потонуть, собирал на борт выживших. Дорогая Кэролайн, был ли там кто-нибудь из ваших знакомых? Надеюсь, я не сильно вас расстроил.

— Нет, — задумчиво произнесла Кэролайн после долгой паузы — Просто от этой новости у меня мурашки по коже побежали.

***

В конце главной улицы Фалмута, возвышаясь над устьем залива, располагался небольшой дом, где Верити Блейми, в девичестве Полдарк, укладывала своего ребенка спать, когда в дверь постучали. Солнце только-только скрылось за горизонтом, еще освещая землю, и над Сент-Мауэсом сгустились обрывки ночных облаков. Вода напрочь утратила свой цвет и тускло блестела, словно старый оловянный таз. В окнах домов и на мачтах кораблей то и дело загорались огни.

Миссис Стивенс пошла проведать соседку, поскольку Верити была дома одна. Перед тем как спуститься вниз, она посмотрела в окно гостиной и увидела высокую девушку, ведущую под уздцы лошадь. Цвет ее волос показался Верити знакомым. Она спустилась и отворила дверь.

— Миссис Эндрю Блейми?

— Мисс Пенвенен, не так ли? Что случилось? Вы нездоровы?

— Позвольте войти. Кто-нибудь может присмотреть за моей лошадью?

— Да, конечно, входите, прошу вас.

Верити проводила девушку наверх, в гостиную. На щеках Кэролайн горел румянец, отчего Верити сперва подумала, что у нее лихорадка.

— На протяжении стольких лет нас даже не представили друг другу, — без лишних слов начала Кэролайн, — хотя у нас с вами много общих друзей. Мне требуется помощь, поэтому я решила приехать к вам. Это может показаться странным.

— Отнюдь нет. Ведь вы с Россом — хорошие друзья. Я полностью к вашим услугам. Для начала присядьте, и вам не мешало бы подкрепиться.

— Благодарю, — ответила Кэролайн. Она стояла у окна и крепко сжимала в руках стек. — Мне нужно кое-что узнать. Не уверена, что вы сможете мне помочь. Я только что из Киллуоррена.

— Из Киллуоррена? Одна?

Кэролайн не сказала в ответ ничего вразумительного.

— Мы встречались с вами раньше? Я имею в виду на официальных приемах? Кажется, вы знаете, кто я такая.

— Мы виделись с вами дважды. Первый раз — четыре года назад в Бодмине.

— Вам обо мне известно ровно столько же, сколько мне о вас. Росс, наверное, рассказывал про меня и мою дружбу с Дуайтом Энисом.

— Ах да, да-да.

— Он говорил вам, что в канун Рождества мы с Дуайтом обручились?

Верити застегнула пуговицу на воротничке простого льняного платья. Она понятия не имела, чем именно встревожена Кэролайн, однако столь внезапный приезд этой яркой, элегантно одетой дамы заставил Верити чувствовать себя старомодной женщиной, какой-то серой молью на фоне порхающей крыльями бабочки. Кэролайн была известна своим экстравагантным поведением и театральными выходками, поэтому Верити стало любопытно, каким образом она может быть со всем этим связана.

— Последний раз я виделась с Россом и остальными членами семейства на Рождество. Еще получила два письма от Демельзы, но в них не было ничего особенного.

— Нам нужно было держать все в секрете от моего дядюшки, он бы не одобрил, к тому же он сейчас тяжело болен. Решили молчать до последнего, пока Дуайт не вернется домой. Это из-за меня и по причине возникших трудностей Дуайт поступил на флот, — задыхаясь произнесла Кэролайн.

Верити подошла к столику и взяла графин. Наполнив бокал, она передала его Кэролайн, та кивнула в знак благодарности, но к напитку так и не прикоснулась.

— Я знала, что он служит на флоте. Не вижу повода для беспокойства, — сказала Верити.

— Он ушел в плавание сразу после Рождества, написал мне два письма. Сейчас Дуайт несет дозорную службу в рядах Западной флотилии под командованием сэра Эдварда Пеллью. Он на фрегате, который входит в эскадру сэра Пеллью.

Верити изумленно посмотрела на нее.

— Неужели? Боже мой! Вы хотите сказать, что он участвовал в недавнем сражении?

— Я не знаю наверняка. Но кое-кто сегодня утром рассказал мне об этой схватке. Сообщили, что один из английских кораблей затонул. Вы не знаете, какой именно?

— Мне кажется... Постойте. У меня есть газета, — пройдя через всю комнату, Верити на ощупь нашла ее, завалявшуюся среди мотков шерсти. — Вот же она. Да, корабль называется «Тревейл», — сказала Верити, вскинув глаза на Кэролайн. — Этот корабль исчез у берегов Франции. Мисс Пенвенен, только не говорите, что....

Кэролайн рухнула на стоящий рядом стул, капли бренди из ее бокала упали на ковер. Верити подбежала к ней и обвила руками.

— Милая Верити, поверьте, мне так неловко перед вами за свое нынешнее состояние, мы ведь познакомились всего пять минут назад, — сказала Кэролайн. — Знаете, из меня не выйдет жены моряка. Вы, Верити, наверное понимаете поболее моего, как нужно вести себя в подобной ситуации.

— Выпейте это. Совсем чуть-чуть. Вам станет лучше.

— Никогда еще я не падала в обморок, будто скромница какая-нибудь. Моя старуха нянька такого не поощряла. «Молодые леди, — говорила она, — должны быть сильными, а не изнеженными, как цветочки». Так что обмороками я редко увлекалась, точнее никогда.

— Откиньте голову назад. Скоро вам станет лучше.

— О, мне лучше. Кто я такая, чтобы жаловаться? Есть и другие, кому намного хуже.

— Корабль потерпел крушение, французы здесь ни при чем. Всё произошло из-за шторма. Будет много выживших.

Некоторое время Кэролайн сидела, откинувшись назад и медленно дыша.

— Знаете, а ведь по пути я говорила себе, что эта бестолочь Анвин Тревонанс ошибся! И что когда я попаду сюда, то обнаружу, что меня облапошила эта проклятая привычка Адмиралтейства давать кораблям столь похожие названия. И им окажется другой корабль. Только не «Тревейл». Мне скажут, что это «Тэмойл», или «Тэро», или «Трайдент». Вcю дорогу я думала об этом.

— Дорогая, не нужно так расстраиваться. Могло произойти всё, что угодно. Возможно, с ним всё в порядке, и он в безопасности.

— Я подумала — надо поехать к кузине Росса. Нанесу ей светский визит. Больше мне не к кому обратиться. Конечно, я могла пойти прямо к Сьюзен Пеллью — мы однажды встречались; или к Мэри Трефузис, или еще к кому-нибудь из знакомых; но казалось, а точнее — я почувствовала, что должна поехать к кузине Росса, которую ни разу не встречала.

— Это было верным решением. Как бы я хотела, чтобы Эндрю был здесь. И Джеймс, его сын, сейчас тоже в море. Но я должна подумать...

— В разделе новостей сказано что-то еще?

— Нет, ничего. Просто повторяется послание капитана Пеллью, он до сих пор в море. О «Тревейле» здесь говорится только то, что он сел на мель в бухте Одьерн, и что «Мермейд» сам едва избежал крушения в ходе спасательной операции.

— Мы можем найти кого-нибудь, кто знает больше?

— Именно об этом я сейчас думала. Скорее всего, новость доставили на военном шлюпе. Благодаря Эндрю меня хорошо знают в службе пакетботов. Бен Пендер обычно работает там до восьми. Если кому что и известно, так это ему. Я пойду с вами, разумеется. Кажется, миссис Стивенс только что вернулась — я могу оставить малыша Эндрю с ней. Вы сможете идти?

— О да. О да. Слабость в коленях с каждой минутой становится всё меньше.

— Это в четверти мили отсюда, вниз по улице. Я только возьму плащ. Вы, разумеется, останетесь на ночь здесь.

— Не думаю, что получится. Мой дядя болен. Узнав эту новость, я пошла к нему и рассказала о своих планах. Боюсь, он мог расстроиться. Хоть я и не сообщила ему всего, но мое весьма очевидное желание узнать правду о Дуайте, должно быть, выдало мои чувства. Я поскачу обратно, как только узнаю, что произошло.

— Три часа в темноте? Здесь повсюду толпы голодающих. Вы должны остаться. Я скажу миссис Стивенс, чтобы приготовила комнату.

Десять минут спустя они вышли из дома и отправились в путь по грязной галечной дороге. Узкая улочка была запружена людьми. Лавки еще не закрылись, в пивнушках стоял гам, по углам валялись пьяницы, детишки резвились и вопили, слепые и хромые просили милостыню, постаревшие солдаты стояли и беседовали, моряки по трое в ряд пели непристойные песни, домовладельцы застыли в открытых дверях, собаки лаяли и дрались, и над всем этим раздавался громкие крики чаек. Вечер был чудесный и необычайно теплый для апреля. Но Кэролайн не ощущала ни благоухания, ни тепла, ни света. Всё это было лишь антуражем. Она не видела окружающих людей — лишь серо-белые тени, мешающие ей на пути к неизбежному концу.

В конторе службы пакетботов Бен Пендер, усталый маленький человечек в старомодном парике и грязно-коричневом костюме, разговаривал с капитаном пакетбота, одетым в синюю форму с галуном. Увидев двух молодых дам, он сразу встал и склонился над рукой Верити. Она представила ему Кэролайн и объяснила цель своего визита.

— К сожалению, мэм, у нас только это сообщение со шлюпа, — ответил капитан. — Он причалил с новостями и отплыл с первым же приливом. Пеллью и его корабли до сих пор в море. Но вот полный текст сообщения, как есть. Сэр Эдвард Пэллью докладывает, что сначала заметил два французских корабля, «Эро» и «Палмье». «Эро» — семидесятичетырехпушечный двухпалубник. Это было в три часа дня в четверг, в туманную погоду, около пятидесяти лиг к юго-западу от острова Уэссан. С запада дул сильный ветер, и они поставили паруса для погони. Без пятнадцати шесть «Нимфа» и «Тревейл» догнали французские корабли.

Капитан посмотрел на бумагу, которую положил перед ним Бен Пендер, и надел очки, заправив дужки за уши.

— Согласно этому докладу, произошел бой на параллельных курсах, который продолжался около десяти часов в условиях усиливающегося шторма — сначала под грозовыми тучами и дождем, затем с неистовыми шквальными ливнями при свете неполной луны. В ходе операции «Мермейд» тоже вступил в бой, и все пять кораблей отнесло в сторону французского побережья. К тому времени, когда в сумерках показался полуостров Бретань, «Эро» вышел из строя, а «Палмье», «Нимфа» и «Тревейл» получили серьезные повреждения. Оба француза пытались достичь Брестской бухты, но не смогли из-за аварийного состояния. «Палмье» налетел на скалу у острова Сен и затонул, «Эро» отнесло в бухту Одьерн, где он сел на мель в штормовых водах. «Тревейл» тоже не выдержал натиска бури и потерпел крушение рядом с «Эро». «Нимфе» практически с самого мелководья удалось добраться до мыса Пенмарш и выйти в открытое море. «Мермейд», пострадавший меньше остальных, попытался подойти ближе, чтобы помочь разбитым кораблям, но был вынужден развернуться ради собственного спасения. Потери «Нимфы» составили шестнадцать убитых и пятьдесят семь раненых. «Мермейда» — пять убитых и тридцать пять раненых. Капитан «Тревейла» Харрингтон погиб в самом начале боя.

Капитан снял очки.

— Это конец депеши, мэм.

Вошел служащий и поставил на стол еще одну зажженную лампу. Свет упал на карты, чертежи кораблей, пожелтевшие коносаменты [8], весы, чернильницу с пером, мебель из красного дерева, медные поручни и плиточный пол.

Кэролайн спросила:

— Вы видели хоть кого-нибудь с того шлюпа? Я имею в виду, лично?

— Я перебросился парой слов с капитаном, но, как вы понимаете, он не участвовал в сражении. Он только принес новости.

— Вы обсуждали хоть что-нибудь, связанное с «Тревейлом»?

Капитан медлил.

— Совсем немного, мэм. Но, опираясь на свой собственный опыт, могу сказать, что выживание в кораблекрушении во многом зависит от везения. Если фрегату удалось подойти к берегу, есть все шансы, что многие спаслись. Этого, боюсь, мы не узнаем еще некоторое время, ведь если они выживут, то неминуемо попадут в плен к французам.


Глава четвертая


Май выдался ветреным и промозглым. Демельза уже забыла, когда в последний раз видела такой май, каким он должен быть: когда искрящийся солнечный свет и ласкающий бриз окутывают полуостров, предвещая блаженный летний штиль; когда цветы безмятежно распускают бутоны, а солнце весь день согревает плечи, куда бы ты ни направился. В прошлом году погода была такая же: дождь и ветер почти не отступали. Выдалась лишь краткая передышка в череде тусклых зябких дней, когда она ходила на бал в Уэрри-хаус (само воспоминание об этом было невыносимо). В позапрошлом мае состоялся прием у Тревонансов, где все ждали объявления помолвки Анвина и Кэролайн Пенвенен, но так и не дождались. Тогда погода тоже была серой и промозглой.

За год до этого Росс и Фрэнсис решили снова открыть шахту Уил-Грейс; тогда же Росс встретил Джорджа Уорлеггана на постоялом дворе «Красный лев», где после небольшой перепалки скинул Джорджа через перила… И она была беременна Джереми… Демельза помнила бесконечные завывания ветра.

Сейчас она снова беременна, но пока что без труда хранит этот секрет ото всех, кроме Росса. И сейчас они уже так богаты, что могут позволить себе столько угля для камина, сколько захотят. И собираются отремонтировать старую ветхую библиотеку, где она начинала играть на спинете, подбирая ноты. А ремонтировать будет ее младший брат Дрейк, умелый парень, ловко управляющийся с пилой и рубанком. А Сэм работает на шахте, правда, не как вольный рудокоп, сдельщиком: он расчищает проходки на глубину в сажень, и качество руды никак не влияет на его жалованье. Такая работа не столь прибыльна, как у вольных рудокопов, но зато стабильна, в то время как заработок вольных — это постоянная лотерея. У Сэма есть деньги, чтобы позаботиться о теле, и остается время, чтобы подумать о душе.

Сэму и Дрейку предложили снять комнату у старой тетушки Бетси Триггс, но они попросили разрешения поселиться в коттедже Риc на холме и отремонтировать его. Этот глинобитный домишко когда-то своими руками построил Марк Дэниэл для своей красавицы жены, которую теми же руками задушил несколько месяцев спустя. Крыша давно провалилась, да и остальное, возведенное в такой спешке, не устояло перед ветрами и непогодой. Жители Меллина и Марасанвоcа не осмеливались подходить к этому дому после заката. Поговаривали, что из окна дома до сих пор выглядывает бледное лицо Карен с разбухшим языком и налитыми кровью глазами. Но братьев Карн этим не напугаешь. Как сказал Сэм, ничто не может навредить душам людей, нашедших прибежище от происков Сатаны в совершенной любви Иисуса.

Так что все свое свободное время они пилили и стучали молотками, заделывали и долбили, а строительный хлам, оставшийся от реставрации старой библиотеки, частенько находил применение при ремонте коттеджа благодаря умелым рукам Дрейка. Демельзе не приходило в голову, что желание братьев заполучить вместо комнаты у тетушки Бетси собственный коттедж, даже такую развалюху, как Риc, было продиктовано не только личными интересами. Лишь в начале мая она услышала, что Сэм планировал расширить комнату на первом этаже и уже провел там небольшое собрание методистов.

Сэм рассудил, что времени терять нельзя. Во многих графствах движение методистов возрождалось и затухало, но особенно сильно такие колебания энтузиазма были выражены в Корнуолле благодаря переменчивому темпераменту жителей и большим расстояниям, разделяющим просветителей и потенциальную паству. Сам великий Уэсли при жизни не решался оставить своих корнуольских новообращенных более чем на год. В некоторых городах и деревнях, конечно, были сплоченные группы последователей, которые никогда не отступали от веры и молитв, но в других местах люди часто впадали в грех и сбивались с пути истинного. Сол и Грамблер уже давно сбились с этого пути вместе со всеми окрестностями от Сент-Майкла до Сент-Агнесс.

Сэм находил их мрачными и пустынными. В Грамблере располагался маленький молельный дом, построенный на пожертвования и силами самих шахтеров в процветающих шестидесятых, но после закрытия шахты люди ушли, дом забросили, теперь он почти разваливался. Некоторые все же продолжали чтить старые традиции, хотя уже и не собираясь вместе и не укрепляли веру в совместной молитве.

Сэма с неприязнью встречали то там, то здесь: чужак из такого далекого места как Иллаган воспринимался не лучше иностранца — все как один считали его незваным гостем и могли терпеть, только пока он молчал. Сэм молчать не любил, и повсюду его провожали кислые лица, но дружба с Полдарками спасала от еще больших неприятностей. Поэтому узкий круг обращенных, не потерявших веры в годы забвения, начал встречаться воскресными вечерами в коттедже Рис, а воскресным утром или днем Сэм вел их в церковь.

В нескольких минутах ходьбы находились четыре церкви. Ближайшая — церковь святого Сола в Грамблере и Соле, затем церковь Покровителя шахтеров в Марасанвосе. Немного подальше располагались церковь святой Агнессы в Сент-Агнесс и святого Павла по дороге в Сент-Майкл. Однако шторм в мае 88-го снес крышу в церкви святого Павла, денег на ремонт не нашли, поэтому службы приостановили на неопределенный срок. Викарий церкви в Сент-Агнесс жил в Лондоне и еще ни разу не посетил ее, поэтому службы там проходили очень редко, когда удавалось найти священника. Имена желающих вступить в брак удавалось огласить лишь изредка, поэтому приходилось покупать специальное разрешение или жениться без благословения церкви, а детей крестили в Соле.

За церковью святого Сола в Грамблере и Соле, с ее двумя алтарями, дырявыми крышами, покосившимися башнями и переполненным кладбищем, присматривал преподобный мистер Оджерс, священник, получавший сорок фунтов стерлингов в год от викария этого прихода, живущего в Пензансе. Оджерс имел жену и выводок детей, которых приходилось содержать, и влачил жалкое существование, выращивая овощи и фрукты. Церковь забросили, но в ней проходили проповеди, пел скорее шумный, чем мелодичный хор и, конечно же, не обошлось без покровительства Тренвит-хауса.

Неподалеку от церкви Покровителя шахтеров в Марасанвосе располагалось только одно крупное поместье, Уэрри-хаус. Но его хозяева, Бодруганы, посещали церковь всего дважды в год, а викарий, мистер Фабер, служил еще в одной церкви возле Ладока и был заядлым охотником на лис. Когда Сэм и Дрейк зашли в эту маленькую церковь, то обнаружили там всего пятерых прихожан: двое мужчин всю службу проговорили о ценах на зерно, из трех женщин две латали рубахи, а третья — смотрительница этой церквушки — спала. После службы намечались крестины, но смотрительница забыла налить в купель воду, и викарий, поплевав на ладонь, помазал младенца во имя Христа собственной слюной. Сэм и Дрейк вышли из церкви, как раз когда викарий взгромоздился на свою широкогрудую старую клячу и зацокал по каменистой дороге.

Так и получилось, что когда маленькое сообщество методистов признало в Сэме лидера, он решил повести их в церковь в Соле, как самую приличную из четырех. Да и Дрейк всегда хотел туда попасть

Вот уже две недели братья подыскивали центральную балку для новой крыши коттеджа, достаточно крепкую, чтобы выдержать вес сланца, которым решили крыть крышу вместо соломы. Пока что в качестве центральной балки использовалась стойка из шахты, но она была слабовата и прогибалась. Возможно, она и выдержит новую крышу, но кто знает… К тому же иногда она угрожающе скрипела.

В конце мая Пэлли Роджерс рассказал Сэму, что к берегу у Сент-Агнесс прибило кое-какую корабельную оснастку, неплохую древесину, которой завладела одна из местных рыбацких лодок. Когда у Дрейка выдалось свободное время, а Сэм освободился из шахты, они отправились посмотреть на эти останки. Оказалось, что это не мачта, а часть бимса, длиной около восемнадцати футов и почти фут в поперечнике. Для коттеджа он был длиннее необходимого фута на четыре, но в остальном — идеальная балка. Рыбаки запросили семь шиллингов, но после небольшого торга сошлись на пяти.

Продавцы предложили за пару шиллингов доставить балку морем до пляжа Хендрона. Братья вежливо отказались. Оставив в залог три шиллинга, они обещали вернуться за балкой завтра, в субботу, в последний майский день. Сэм работал в ночную смену, а Дрейк освободился в три часа дня, и они добрались до Сент-Агнесс к пяти. За полчаса они расплатились и отправились обратно.

На этой неделе погода, наконец, наладилась, и солнце вовсю припекало холм, по которому братья поднимались из деревни. Огромная балка еще не просохла, и вскоре братьям стало казаться, что они тащат свинцовый столб. Уже через две мили Дрейк, будучи послабее старшего брата, пожалел, что они не отдали двух шиллингов за доставку морем. Конечно, впереди целый вечер, но загвоздка в том, что после отдыха балку стало очень сложно вновь взгромоздить на плечи. Передохнуть можно было только там, где есть крепкий забор или другая надежная опора, чтобы не опускать балку на землю.

Они шли по той же дороге, по которой в марте явились из Иллагана. Вскоре они добрались до развилки, где в марте попытались пересечь частные поля, но тогда егери Уорлегганов их обругали и развернули обратно. С тех пор они не пытались пройти этим путем, но оба прекрасно знали, что дорога через эти поля и два небольших лесочка укоротит путь как минимум на милю. Они на минутку остановились. Вокруг никого не было видно. Отсюда Тренвит с его постройками не заметить, а на следующем поле стоял только сарай.

— Я бы рискнул, — сказал Дрейк. — Не могут же они быть везде одновременно.

И они пошли через поле, которое служило пастбищем, хотя даже скотина этим вечером не паслась.

На втором поле рос овес, а старая дорога пролегала по центру поля, упираясь в лес. Овес посеяли и на дороге, чтобы закрыть ее, но поросль была жидкая, словно земля, утоптанная за многие годы, не хотела поддаваться даже плугу. Братья зашагали по этой засеянной тропе, ежеминутно ожидая, что вот-вот раздастся злобный окрик или даже выстрел.

Но ничего не происходило. Они перешагнули через сломанную перекладину изгороди и оказались в лесу.

Отсюда идти должно быть легче. Они не знали наверняка, как далеко простираются эти владения, но тропа точно выходила к крайним коттеджам деревни Грамблер, а это уже не так далеко. Лес, по которому они шли, всего пол-акра в поперечнике, был усеян колокольчиками. Заходящее солнце, проникая сквозь свежую блестящую поросль молодых вязов и платанов, усыпало землю бликами. На полпути через лес они вышли на небольшую полянку, где лежало упавшее дерево и пробивалось несколько новых побегов. Сквозь лазурное море колокольчиков торчали резные вайи папоротника. Упавшее дерево и старая каменная стена как раз сойдут за опору для балки.

— Давай-ка остановимся, — предложил Дрейк. — Моим плечам нужна передышка.

— Только недолго, — сказал Сэм. — Лучше бы убраться отсюда поскорей.

Однако все же скинул мешковину с плеч и начал их разминать.

Пару минут они сидели на корточках, потные и довольные. Рядом приземлился дрозд, балансируя хвостом-веером, испуганно затрещал и был таков. В кустах, не показавшись, зашуршал какой-то зверек, похоже белка. Над головой раскинулось бездонное и сверкающее небо, как будто впервые показавшееся солнцу.

— Уф! Ноги совсем не держат, — сказал Дрейк. — Мы честно заслужим эту корягу, пока дотащим ее до дома.

— Тихо! — шепнул Сэм. — Тут кто-то есть.

Они прислушались. Сначала царила тишина, а потом совсем близко послышались голоса. Молодые люди нырнули в укрытие. Спустя мгновение запел дрозд, он выводил звонкие мелодичные трели, не обращая внимания ни на что, кроме этого летнего вечера. А затем и птица упорхнула, тогда шорох усилился и стали слышны шаги.

На поляну вышли двое: белокурый мальчик лет десяти-одиннадцати и и высокая темноволосая девушка в простом голубом платье с муслиновой косынкой и соломенной шляпкой в руке. В другой руке девушка держала букет колокольчиков.

— Ой, — звонко воскликнул мальчик, — кто-то срубил дерево. Нет, оно упало! Интересно, знают ли об этом. А что это за странный кусок древесины?

Запустив руку в карман платья, девушка достала оттуда очки в металлической оправе, надела их и стала рассматривать бревно.

— Похоже на часть сарая или корабля. Вероятно, кто-то это сюда принес. К тому же недавно, потому что все колокольчики затоптаны.

Девушка осмотрелась. Дрейк собирался выйти, но Сэм схватил его за руку. Но попытка оказалась тщетной: мальчик зорким взглядом заметил желтый платок Сэма.

— Кто это? Кто там? Выходите! Покажитесь! — несмотря на командные нотки в голосе, мальчик встревожился и попятился.

Молодые люди неторопливо вышли, отряхивая штаны от сломанных веток и папоротника.

— Добрый день, — сказал Дрейк, как обычно вежливый и приветливый в критических ситуациях. -Простите, если мы вас напугали. Мы всего лишь собирались немного передохнуть и не хотели никого напугать.

— Кто вы? — спросил мальчик, — Это частная территория! Вы люди моего дяди?

— Нет, сэр, — ответил Дрейк, — Если вы, конечно, имеете в виду мистера Уорлеггана. Нет, сэр. Мы просто тащили это бревно из Сент-Агнесс в Меллин. Дотуда целых шесть миль, и мы решили на пару минут положить нашу ношу, балка ведь такая тяжелая. Мы не сделали ничего плохого.

— Вы вторглись в чужие владения, — сказал мальчик. — Это наша земля! Вам известно, какие штрафы полагаются за подобное нарушение?

Девушка взяла мальчика за руку, но тот вырвал ее.

— Умоляю, простите нас, сэр, но мы подумали, что этой тропой можно ходить всем. Мы видели указатель, и много лет назад, когда мы здесь ходили, никто нам не запрещал и не мешал, — Дрейк повернулся к девушке с широкой улыбкой. — Мы не хотели ничего дурного, мэм. Может, вы будете так любезны и объясните молодому мастеру Уорлеггану, что мы не собирались проникать на частную территорию...

— Мое имя не Уорлегган, — сказал мальчик.

— Еще раз прошу простить. Мы подумали, если это земля Уорлеггана...

— Это земля Полдарков, и мое имя Полдарк, — сказал мальчик. — Тем не менее, вы правы, еще год назад жителям деревни позволялось ходить этой дорогой, хотя это и незаконно. Просто моя семья делала им поблажки.

— Мастер Полдарк, — сказал Дрейк. — Если вы — мастер Полдарк, молодой господин, то, может быть, соизволите простить нам ошибку, ведь мы — родственники капитана Росса Полдарка, который, осмелюсь предположить, доводится родственником и вам.

Мальчик взглянул на их одежду простых работяг. Он, румяный и свежий, унаследовал от отца природное высокомерие. Высокий для своего возраста и довольно пухлый, он был симпатичным мальчиком, хотя и весьма своенравным.

— Родственники моего дяди, капитана Росса Полдарка? А что за родственники?

— Жена капитана Полдарка, госпожа Демельза Полдарк, наша сестра.

Джеффри Чарльз не был достаточно осведомлен, чтобы оспорить это утверждение, но воспринял его с недоверием.

— Откуда вы родом?

— Из Иллагана.

— Это далеко, так ведь?

— Миль двенадцать. Но теперь мы там не живем, мы живем возле Нампары. То есть в коттедже Рис, за холмом у Нампары. Я работаю на капитана Полдарка в доме, плотничаю и все такое. Мой брат Сэм работает на шахте.

Мальчик поежился.

— Mon Dieu. C’est incroyable [9].

— Что, простите?

— Так выходит, мой дядя послал вас за этой балкой?

Дрейк замялся, но тут вмешался Сэм, до сих пор позволивший младшему и более обаятельному брату вести переговоры. Сэм решил не поддаваться соблазну легко отделаться.

— К сожалению, нет. Ваш дядя ничего об этом не знает. Но, видите ли, с помощью Господа и к его вящей славе, мы перестраиваем старый коттедж. Мы работаем над ним уже два месяца или того дольше, и нам нужна балка длиной четырнадцать-пятнадцать футов для крыши. Такую как раз прибило к берегу у Сент-Агнесс, и вот мы ее купили и несем домой.

— Простите, что спрашиваю, мэм, — сказал Дрейк. — Но мне кажется, я видел вас в церкви Грамблера по воскресеньям?

Она снова сняла очки и холодно взглянула на него нежными и красивыми близорукими глазами.

— Может и так.

Но Дрейка нелегко было осадить, несмотря на всю его почтительность.

— Я не хотел никого оскорбить, мэм. Совершенно не хотел.

Она кивнула.

— Вторая скамья спереди, — сказал он, — справа. У вас очень красивый псалтырь с золотым крестом и золотыми уголками страниц.

Девушка опустила букетик колокольчиков.

— Джеффри Чарльз, раньше обычай был таков, что по этому лесу могли ходить все.

Но Джеффри Чарльз смотрел на балку.

— Это с корабля, так? Смотри, здесь дыра, через которую наверняка шел металлический прут. И угол срезан. Но ведь это все наверняка ослабит балку, разве нет?

— Мы думаем спилить этот конец, — объяснил Дрейк. — Нам нужно только четырнадцать футов, а здесь почти восемнадцать.

— А почему вы не отпилили его перед тем, как вышли из Сент-Агнесс? Так было бы гораздо легче нести, — мальчик хихикнул, довольный собственной смекалкой.

— Это да, но глядишь, мы сможем найти применение остатку. Хороший дуб трудно найти. Если уж мы оплатили целую балку, не хочется брать только часть.

— Она очень тяжелая? — Мальчик подставил плечо под конец балки, лежащей на дереве, и приподнял. Лицо его покраснело.

— Mon Dieu, vous avez raison…[10]

— Джеффри! — Девушка бросилась к нему. — Ты повредишь себе что-нибудь!

— Нет, не поврежу, — возразил Джеффри, опуская конец балки. — Да она тяжелая, как свинец! Вы уже пронесли ее более двух миль? Попробуй, Морвенна, только попробуй поднять!

Морвенна медленно проговорила:

— От этого леса до общественной дороги осталось всего два поля. На старой дороге еще стоят вехи. Но не задерживайтесь по пути.

— Благодарю вас, мэм, — ответил Сэм. — Мы в долгу перед вами.

Серьезный взгляд ее темных глаз остановился на молодых людях.

— Я думаю, на дальнем поле сейчас два человека доят коров. Если бы вы подождали еще полчаса, они бы ушли, и будет меньше риска, что вас остановят.

— Спасибо, мэм. Это хорошая мысль. Мы вдвойне в долгу перед вами.

— Но мы не уйдем, не увидев, как вы поднимаете балку! — воскликнул Джеффри Чарльз. — Не представляю, как вы потащите это бревно еще три мили.

Братья переглянулись.

— Да ерунда, — ответил Сэм.

На глазах юной леди и мальчика братья взвалили балку на плечи. Джеффри Чарльз одобрительно кивнул, и они вновь опустили балку.

Джеффри Чарльз сменил гнев на милость и даже хотел остаться с ними подольше, но Морвенна, взяв его за руку, сказала:

— Пойдем, нам пора, иначе опоздаем к ужину. Твоя матушка будет волноваться, куда это мы запропастились.

Дрейк собрал букет колокольчиков и, расплываясь в улыбке, вложил его в руки девушки.

— Давно я не виделся с дядей Россом. Передавайте ему привет от меня, — сказал Джеффри Чарльз.

Откланявшись, братья молча смотрели вслед Джеффри Чарльзу и его гувернантке, пока те не исчезли за деревьями, в том же направлении, откуда пришли.

— Джеффри, я считаю разумным не рассказывать никому о нашей встрече с этими молодыми людьми, — предложила Морвенна Чайновет.

— Но почему? Они не делали ничего дурного.

— Твой дядя Джордж очень строг с теми, кто вторгается в его владения. Не хотелось бы, чтобы у них были неприятности.

— По рукам! — хихикнул мальчик. — Но какие все-таки они сильные! Когда я вырасту, надеюсь, я тоже стану таким сильным.

— Станешь, если будешь хорошо кушать и рано ложиться спать.

— Да сказки все это. Знаешь, Венна, мне интересно, а была ли хоть доля правды в рассказе про то, что они родственники дяди Росса. Мама рассказывала мне, что Демельза низкого происхождения, но я не думал, что настолько низкого. Они могли все это выдумать, чтобы заручиться нашим расположением.

— Я видела их в церкви, — сказала Морвенна. — Я помню их, но капитан Полдарк появляется там крайне редко, поэтому я не уверена, что они сидели с ним рядом на одной скамье. Думаю, они сидели сзади.

— Тот, что помоложе, правда смешной? У него такая веселая улыбка. Интересно, как их зовут. Нужно будет попросить маму рассказать о тете Демельзе.

— Если спросишь свою маму, то она точно раскроет наш секрет.

— Да уж... не очень-то я умею хранить секреты, правда? Пожалуй, подожду пару дней. А может, лучше ты спросишь? Ты гораздо смышленее меня.

К этому времени они уже дошли до противоположной стороны поля и направились к воротам, ведущим в сад Тренвит-хауса. Крыша особняка с печными трубами уже виднелась сквозь кроны окрестных деревьев. Как только Морвенна подняла задвижку на воротах, за их спинами послышались чьи-то шаги. Это оказался Дрейк, пустившись вдогонку, он полпути пробежал через поле, вприпрыжку пробираясь по кочкам и камням.

Настигнув их и не переставая улыбаться, он с трудом переводил дух. В руках Дрейк нес огромную охапку колокольчиков, гораздо больше той, что была у Морвенны, и протянул цветы ей.

— Вы потратили кучу времени, болтали с нами, а могли бы собирать цветочки. Я набрал их для вас. Спасибо вам и хорошего вечера.

Морвенна с Джеффри Чарльзом стояли и смотрели вслед убегающему Дрейку. Морвенна огляделась и убедилась, что их никто не видит. Среди колокольчиков в той охапке был розовый кукушкин цвет и белые сердечники. Учитывая скорость, с которой Дрейк нарвал эти цветы, букет получился очень даже неплохим. По его глазам Морвенна поняла, что это именно тот букет, какой дарят девушкам. Она была возмущена таким дерзким поступком, можно подумать, она ему ровня. А Дрейк тем временем уже вприпрыжку бежал обратно в лес.


Глава пятая


Десятого июня, в Богодухов день, Росс поехал навестить Кэролайн Пенвенен. Ему надо было в Труро по делам и за покупками, и он предложил Демельзе доехать с ним до Киллуоррена, побыть там несколько часов с Кэролайн, а затем не торопясь вернуться домой. Демельза отказалась.

— Во-первых, меня тошнит. Это не продлится долго, если я правильно помню, но пока что меня тошнит, и трястись верхом у тебя за спиной мне радости не добавит. А во-вторых, мне придется взять лошадь из шахты.

Когда Росс добрался до Киллуоррена, Кэролайн уже ждала его в гостиной, куда его провели. Он сообщил, что Демельза с ним не приехала, но не объяснил почему (это была, на его взгляд, одна из немногочисленных странностей в характере Демельзы — болезненное желание скрывать ото всех беременность до самого последнего момента).

— Но и тебе не было нужды… — ответила Кэролайн.

— Очень даже была. Полагаю, у тебя нет новостей?

— Я дважды писала в Адмиралтейство, но они ответили, что у них пока нет сведений.

— Нет сведений о Дуайте или о «Тревейле»?

— О «Тревейле», насколько я понимаю. Вот последнее письмо. Во всем этом унизительно еще и то, что у меня нет официального статуса. Я ему не жена, не сестра, не кузина, не его бык, не его осел и вообще не имею к нему отношения. Я до сих пор не говорю никому о нашей помолвке, поскольку это может легко дойти до дядюшки Рэя.

Росс думал, какой же тонкой и исхудавшей она выглядит в длинном темном платье. Высокий яркий подсолнух внезапно пожух.

— Ты чем-нибудь питаешься, Кэролайн?

Она взглянула на него.

— Мне не дозволено иметь свои секреты?

— А с окончанием сезона охоты ты хоть куда-нибудь выбираешься? Смена обстановки, компании?

— Самая лучшая компания в мире — это моя лошадь.

— Но к нам ты не приезжаешь.

— Я не хочу отсутствовать более двух-трех часов.

— Дорогая, советы давать легко, я понимаю, но даже если оправдаются самые худшие ожидания, тебе надо думать о своей жизни.

— Зачем?

Он встал со стула, на который только что уселся, и положил письмо на комод.

— Конечно, я со своим меланхоличным нравом — последний, кто вправе давать тебе наставления. Это совет Демельзы. Думаю, она в любых жизненных обстоятельствах всегда найдет десять весомых причин для того, чтобы продолжать жить и радоваться. Но даже я призываю тебя…

Он умолк.

— Слушаю, Росс, — с милой улыбкой проговорила она, — даже ты призываешь меня к чему?

— Не отчаиваться.

Она пожала плечами.

— Конечно, я драматизирую, это мой давний недостаток. Но ты должен понимать, что при моем темпераменте просто ждать и ничего не делать — это испытание. Этот доктор — болван, но, если я правильно понимаю, все признаки указывают на то, что дядюшке Рэю недолго осталось. Родственные чувства не позволяют мне оставить его умирать в одиночестве, без единого дружеского лица рядом. Поэтому я не могу поехать в Плимут, в Лондон и так далее, куда бы я отправилась в поисках новостей о Дуайте.

— А что толку? Если в Адмиралтействе не знают, то кто может знать? Только французы. Обычно в случаях с офицерами обмен, по крайней мере раньше, происходит довольно быстро. Наверняка скоро их имена объявят. Но сейчас революция вышла из-под контроля, в «Меркьюри» писали, что Дантон мертв.

— О да, где-то месяц назад. Он хотя бы был великим человеком. Теперь нам приходится иметь дело с крысами.

— Пишут, что сейчас во главе Сен-Жюст и Робеспьер.

— Никто не остается там во главе дольше одного дня. Кажется, проблема каждой революции — это постоянное стремление набирать обороты. Побеждают всегда максималисты. Всегда находится кто-то, считающий, что руководящая партия недостаточно ревностна.

— Когда-то это должно прекратиться.

— Это должно прекратиться с установлением олигархии в каком-либо виде, но эти люди недостаточно сильны. Тот, кто управляет армией, будет в конце концов управлять Францией.

Росс стоял у окна и смотрел на яркий день, но взгляд его были прикован к чему-то невидимому. Его волосы уже так отросли, что старый шрам был почти незаметен. Кэролайн молча взглянула на него. Иногда ей казалось, что между ними больше понимания, больше общего, чем у нее с Дуайтом, которого она беззаветно любила. Росс был упрям, как она, нонконформист на грани бунтарства. Он полагался на собственные суждения даже тогда, когда они противоречили очевидным фактам. И всегда яростно боролся с несправедливыми вызовами судьбы

— А сейчас?

— А сейчас гильотина не отдыхает ни днем, ни ночью. На прошлой неделе — герцог и два маршала Франции, свыше восьмидесяти человек. Адвокат Мальзерб и его жена, его брат, дети и внуки; монашки из монастыря, связанные и сваленные в кучу на телеги; сестра короля Елизавета; девчонки — за распевание дерзких песен; мальчишки — за то, что они сыновья своих отцов. Сейчас они убивают все больше женщин и детей, потому что мужчин стало мало.

Кэролайн поднялась, подошла к буфету и налила бокал бренди.

— И ты советуешь мне надеяться на спасение Дуайта. Какие у него могут быть шансы на спасение среди этого сброда, даже если он добрался до берега?

— О, это совершенно разные вещи. Врага, даже англичанина, они и вполовину так не возненавидят, как одного из своих аристократов или приверженцев другого режима. А эти… эти революционные крайности в основном имеют место в Париже и крупных городах Франции. Я не думаю, что обращение с английским офицером, потерпевшим крушение у берегов Бретани, будет существенно отличаться от обращения с французским офицером, выловленным в Корнуолле.

Кэролайн сделала глоток и взглянула на Росса поверх бокала.

— О, не думай, что я пристрастилась к выпивке. Если мне потребуется сбросить напряжение, я не буду топить его в вине.

— Я и не думал.

— Ты все же считаешь, что война продлится долго?

— Не стоит недооценивать эффект, который оказывает на французского генерала перспектива гильотины в случае отступления.

— Росс, ты лучше понимаешь ситуацию, чем я, собирая по крохам новости из газет.

Его глаза были полузакрыты. Затем Росс взглянул на нее и улыбнулся.

— Как ты знаешь, судя по бренди, я имею связи с контрабандистами. Сейчас я достаточно состоятелен, чтобы не участвовать в этом — удивительно, каким я стал законопослушным с деньгами в кармане, но некоторые из моих старых партнеров все еще в деле. Иногда я с ними беседую, они и доставляют мне сведения…

— А не могли они разузнать о крушении раньше остальных?

Вопрос его удивил: Росс никак не мог понять, к чему она клонит.

— Роскоф и другие порты в Бретани расположены далеко от места крушения «Тревейла». Я не имею понятия о точном расстоянии, но спрошу. Пара-тройка моих знакомых сносно говорят по-французски. Если есть надежда разузнать что-то стоящее, я поеду сам.

Она поставила бокал, облизнула губы. Напиток окрасил ее щеки румянцем.

— Нет нужды подвергать себя риску, просто я думала…

— Риск совсем невелик. Но сначала я узнаю, когда следующий рейс, и попрошу кого-нибудь разведать почву. Нет необходимости ждать лодку из Сент-Агнесс, если она отправится еще не скоро. У меня и в Лоо есть друзья.

— Попробуй оба варианта, — сказала Кэролайн.

Росс намеревался переночевать у Паско и отобедать с Харрисом Паско в три. Старый приятель пребывал в хорошем настроении. Пройдя через банк, в котором два клерка обслуживали клиентов, они оказались в столовой и вдвоем разделили трапезу.

— Вас порадуют новости с войны, Росс. Может, вы уже слышали их в городе? — спросил банкир.

— Нет, я виделся только с Барбери, он сильно обеспокоен судьбой одного из своих кораблей, запаздывающего с грузом древесины, возможно, он был слишком встревожен, чтобы упомянуть о чем-то еще.

— Он бы рассказал, п-потому что это напрямую его касается. Хоу одержал знаменательную п-победу недалеко от Уэссана. Хоу перехватил французский флот под командованием адмирала — не п-помню как его там — французов было больше, но в сражении, продлившемся весь день, их разбили в пух и прах! Семь французских линейных кораблей потоплены или захвачены, а остальные получили сильные повреждения и обратились в бегство. Это одна из величайших побед в истории, которая поставит отвратительный французский режим на колени! Теперь блокада станет окончательной!

Они выпили за победу и закусили бараньими котлетами и жареным гусем, за которым последовала земляника с хорошим французским вином и выдержанный портвейн. Росс спросил, куда исчезла дочь Харриса.

— Не исчезла, а осталась со своей теткой на день-другой. Вы уже слышали эти радостные новости?

— Нет.

— Она помолвлена с вашим к-кузеном Сент-Джоном Питером. Странно, что вы об этом ничего не слышали, правда, они объявили о помолвке только в начале этого месяца. Свадьба назначена на октябрь. Джоан очень счастлива, да и я рад, хотя мне будет сильно ее не хватать. Зато у меня родятся внуки, сыновья мои едва только оперились, а вот Джоан уже двадцать девять, — ответил Паско, задумчиво жуя, и вытащил изо рта маленькую косточку. — Я долго размышлял, порой мне было страшно... Вы помните, как она была привязана к доктору Энису. Дело окончилось ничем — думаю, сейчас он ушел в море, я-то боялся, что она, связав себя с ним обязательствами, вообще никогда не выйдет замуж. Джоан бы не смогла так просто избавиться от привязанности. Конечно, она знала Сент-Джона, потому как мы знакомы уже много лет. Мне, а возможно и ей, тоже никогда не приходило в голову, что это знакомство способно перерасти в нечто большее. К тому же я просто счастлив уже от одной мысли, что благодаря этому браку семейство Паско и семейство Полдарков станут чуть ближе друг другу. Это сулит благоприятные перспективы.

— Поздравляю, — пробормотал Росс в ответ.

Вполне возможно, Харрис Паско увидел в добрых пожеланиях гостя некое сомнение, и потому продолжил:

— Я знаю, что Сент-Джон Питер не выделялся на фоне остальных особым трудолюбием и прилежанием. Но это частое явление, когда кто-то в столь юном возрасте получает в наследство небольшое имение, — банкир осекся, почувствовав, что затронул достаточно щекотливую тему.

— Довольно типичная ситуация, — согласился Росс. — Человек наследует обычаи и манеры джентльмена, гордость сквайра, неприязнь к труду и презрение к ремеслу. Все это было бы допустимо, если бы поместье оказалось не слишком маленьким и позволяло жить ничего не делая, и к тому же не было бы полностью заложено его отцом.

— Я не хотел п-проводить параллели, Росс. В любом случае, вы открыто говорили, что отреклись от подобной преемственности, и, без сомнения, мы видим результат. Я надеюсь, что Джоан поможет ему стать рассудительнее в поступках, а честолюбие Сент-Джона поможет ему отыскать новый стимул в жизни, когда он станет главой семьи. Ему всего двадцать семь.

Значит, он как минимум на два года моложе своей невесты, даже если все вокруг не считали бы, что она преуменьшила свой возраст на пару лет.

— Думаю, Сент-Джон достоин и похвалы. Человек он веселый, нескучный, к тому же очень интересный собеседник. Мы никогда не были близки, мы ведь очень дальние родственники, мне даже трудно точно в этом разобраться. Убежден, хотя его имение не столь уж велико, у юноши все же есть кое-какие источники дохода, помогающие ему сохранить статус состоятельного джентльмена.

Росс поймал взгляд Харриса Паско и рассмеялся.

— Простите, Харрис, не хочу сгущать краски. Я очень рад за вас и Джоан. И поскольку наши связи могут укрепиться благодаря этому браку, я рад вдвойне.

Говорили они и на другие темы. Банковское дело процветало, война создала благоприятные условия для роста, порой даже лихорадочного. Несмотря на то, что разработка месторождений и промышленность Корнуолла все еще находились в упадке, процентные ставки уменьшились, что стало причиной появления новых предприятий, которые надеялись получить прибыль от военных поставок.

— В каком банке Сент-Джон Питер держит деньги? — спросил Росс

— В банке Уорлегганов. Они в весьма дружеских отношениях. Джордж не раз ему помогал, я, разумеется, не возражаю. Не стоит ждать раскола банковского сообщества на отдельные лагеря. Это был бы наихудший вариант.

— С этим я согласен. Но хочешь не хочешь, Харрис, а для вас это тревожный звоночек!

— Да, я не в восторге от семейства Уорлегганов и от их методов ведения дел. Честность — это не свод правил, а моральный кодекс. Оценивая по первому критерию — они честны, по второму — нет. Но Уорлегганы востребованы. Подозреваю, что, к сожалению, люди, добившиеся процветания подобными способами, станут все чаще занимать видное положение в обществе. Мы не можем изменить мир, мы лишь можем к нему приспособиться. Что же касается моего будущего зятя, не должно иметь значения, в каком банке он держит деньги, хотя я н-надеюсь, что когда он женится на Джоан, то все-таки переведет средства. Я оставлю Джоан значительную сумму.

— Разумеется.

— Разумеется, это должно остаться между нами. Иначе, если об этом станет известно, то проку не будет.

— Да?

— Сами знаете, стабильность банка зависит от финансовой устойчивости его партнеров. Поскольку банк не является акционерным предприятием, то никому доподлинно неизвестно о размере его денежных фондов. Когда умер мой отец, наш банк увеличил деловую активность, потому что люди стали рассуждать, если человек умер и оставил после себя значительное состояние, денег у меня предостаточно, и все понимали, что мне можно доверять.

— Я понятия не имел.

— Точно так же, если бы все узнали, что я отписал немалую часть своего состояния Джоан, люди могли бы решить, что оставшейся суммы может не хватить для покрытия непредвиденных расходов.

Росс покачал головой:

— Не мое это дело, Харрис, но может, вы могли бы предложить скромную долю в своем банке Сент-Джону Питеру — на правах младшего партнера. Таким образом вы обеспечите будущее Джоан и ее мужа.

Харрис вновь наполнил бокалы.

— Я уже думал об этом. На прошлой неделе за обедом я намекнул об этом Сент-Джону. Из его ответа я понял, что он бы с радостью согласился войти в долю, но при условии, что активного участия принимать не будет. К примеру, как Спрай. У меня создалось впечатление, что он не желал бы никоим образом участвовать в жизни банка и к тому же не хотел бы связывать свое имя с банковской сферой и ростовщичеством.

Росс беспокойно заерзал на стуле. Он задавался одним вопросом — способна ли подобная двойственность поведения заложить основу счастливого брака?

— Я всегда был убежден, что чем ниже происхождение — тем больше претензии. Надеюсь, с годами он станет мудрее, — сказал Росс.

— П-п-п-ервая клубника поспела. Весна выдалась холодной, ягоды медленно вызревали. А как у вас обстоят дела? Дела по-прежнему идут в гору?

— Мы получим неплохую партию олова для чеканки новой партии монет. Я все думал, как использовать появившиеся деньги. Человек, который зависит от одного предприятия, более уязвим, нежели имеющий интересы в разных сферах.

— Не советую вкладывать средства в еще одну шахту. В этот раз вам повело наперекор всему. Вы, наверное, уже слышали ужасные слухи про другую шахту, разработку которой вы когда то начали?

— Про какую шахту? Про Уил-Лежер? Нет, не слышал.

— Поговаривают, что богатая жила красной меди истощилась — содержание меди все ниже, а вскоре грозит и вовсе закончиться.

— Не слышал об этом. Странно, что не слышал, поскольку шахта почти на пороге моего дома, — Росс внимательно посмотрел на своего друга. — Харрис вы всегда меня поражали: вечно знаете все окрестные слухи.

— Надеюсь, что это именно слух, я беспокоюсь за акционеров, — слегка напряженно произнес Паско.

— Слухи — не совсем верное слово. Но почему я отнесся к ним столь недоверчиво? Дело в том, что Уилл Хеншоу там капитан и акционер. А как вы знаете, он капитан и на Уил-Грейс, и один из моих лучших друзей. Я думаю, он сообщил бы мне, если жила истощается.

— Несомненно, — Паско снял очки и протер их платком.

Снаружи распевал какой-то пьянчуга. Потом послышались звуки потасовки, кто-то с криком пробежал по улице.

— Нет, я не думал о каких-либо дополнительных вложениях в горное дело. Есть и другие сферы. Литейное производство, судостроение, дороги.

— Я поищу, Росс. Но пока, поскольку ваше процветание началось столь недавно, возможно, не так уж недальновидно хранить деньги в безопасности в банке, как вы делаете сейчас. Их легко можно забрать, если понадобится. В следующем году, возможно, вы получите еще большую прибыль.

— Я и за полгода получу еще большую прибыль, — сказал Росс. — Не забывайте, что за исключением небольшой доли Хеншоу шахта полностью принадлежит мне.

— Может быть, я всегда слегка пессимистичен, — сказал Паско, водрузив очки обратно. — Но возможно, для банкира это одно из необходимых качеств. Мне не нравится война и ее последствия, даже если это и может принести временное процветание. Чтобы разрушить систему, к которой мы питаем столь сильное отвращение, мы создаем условия, противоречащие нашим д-дражайшим принципам. Новый ход Питта, когда он приостановил действие «Хабеас корпуса» [11], наносит удар в самое сердце наших свобод. Тюремное заключение без суда — это шаг назад на двести лет! И огромная армия, которую мы собираем... Хоть это и не всеобщая воинская повинность, как во Франции, но м-методы весьма сомнительные. Похищение, блуд, взяточничество — используются все способы вербовки. А Питт все берет деньги взаймы по завышенным ставкам, чтобы финансировать войну. Налоги неподъемные, я знаю, но лучше уж больше налогов. А он отдает в заклад наше будущее. Мне не нравится политика, которая, каковы бы ни были ее намерения, всегда сильнее всего бьёт по беднякам.

— Вы ведь знаете, что говорите со сторонником той же идеи, а может, иначе и вовсе бы этого не произнесли, — ответил Росс, — но я слегка изменил свои взгляды за последние два года. Поначалу на меня не производили впечатления те молнии, что метал Бёрк [12]. Но мало-помалу я увидел, как сбываются его слова. То зло, с которым мы столкнулись. Когда я сражался в Америке, то половину времени не знал, за что именно. В этот раз я буду сражаться с большей готовностью.

— Надеюсь, вы не собираетесь идти на войну.

Росс помолчал.

— Мне тридцать четыре, и нужно думать о жене и ребенке, — он чуть не сказал «о детях». — Мы формируем местное подразделение добровольцев. Остатки моих знаний о воинской дисциплине могут пригодиться. Но, конечно, все зависит от того, как будут развиваться события. Вскоре Англия может остаться на полях сражений в одиночестве.

— Молюсь, чтобы этого не произошло.

— Ну не знаю. Иногда наша страна показывает, на что способна, только оставшись в одиночестве. Вся история проигранных нами войн состоит из коалиций.

Они встали, и вошла служанка, чтобы убрать со стола. Паско подошел к камину погреть руки над слабым огнем. Когда служанка ушла, Росс сказал:

— Вот будет причудливый поворот, если сейчас Уил-Лежер, которую Джордж заполучил с таким трудом, станет неприбыльной. Если бы не беспокойство за других владельцев, меня бы это чрезвычайно позабавило.

На следующее утро, купив все необходимое, Росс направился к реке за старой городской ратушей, где проводилась Уитсанская ярмарка. Нужно было многое купить для фермы, в основном животных — большую часть пришлось продать два с половиной года назад, чтобы наскрести несколько жалких фунтов. Конечно, рано или поздно эти потери пришлось бы восполнить, и чем раньше, тем лучше. Но хороших животных нельзя покупать в спешке, это делается не торопясь, с любовью, как это и происходило до зимы 1790 года. Росс не собирался покупать сегодня коров или свиней, тем более, что с ним не было даже Кобблдика, чтобы отвести скотину домой. Но лошадь для Демельзы взамен проданной Каерхейс была крайне необходима, и если попадется что-то подходящее, он собирался приобрести.

Кое-что подходящее попалось почти сразу. Ярмарка Уитсана была меньше ярмарки в Редрате, которая проводилась в пасхальный вторник и где однажды Росс нашел то, что впоследствии изменило его жизнь, но тем не менее ярмарка заняла все поля до реки.

Палатки и шатры были разбросаны на шести-семи акрах истоптанной грязной травы. У пивных палаток уже лежали пьяные забулдыги, барахтались полуголые дети, отнимая друг у друга случайные огрызки; фермеры в гетрах спорили о ценах на овец или о качестве зерна; тощие, заляпанные грязью коровы медленно жевали и ничего не хотели знать о своем будущем; для вечерних соревнований по борьбе готовили ринг; ревел и бил копытом бык, протестуя против удерживающей его крепкой веревки; безногие и безносые попрошайки протягивали иссохшие руки — вероятно, до заката их выгонят из города; были тут и обычные ярмарочные представления — пожиратели огня, шестиногая свинья, гадалки, толстая женщина… К счастью, день стоял пригожий, но ноги утопали в грязи.

Росс шагал вдоль палаток со старым тряпьем, поношенной обувью и париками, когда позади раздался чей-то грубый голос:

— Клянусь призраком моего дедули, это же сам молодой капитан! Это ты, сынок, кто ж еще!

Росс обернулся.

— Толли? — он не мог поверить своим глазам. — Но я думал, ты умер!

Перед ним стоял здоровенный мужчина сорока шести лет, с широкими, но уже сутулыми плечами астматика, одетый в длинный бумазейный сюртук, бледно-желтый жилет, темно-зеленые бархатные панталоны и зеленый шелковый шейный платок. Приплюснутый нос, темные волосы с проседью; светло-серые глаза, вниз убегал кривой шрам, словно наложенный нерадивой швеей. По сравнению с ним шрам Росса выглядел кошачьей царапиной. Вместо левой руки у мужчины торчал стальной крюк, уместнее бы смотревшийся в мясной лавке.

— А я и был мертв, или почти мертв, причем нередко, но всегда с улыбкой выкарабкивался. Давненько не виделись. Тринадцать, четырнадцать лет?

— С восемьдесят первого, — сказал Росс. — Тринадцать лет. Кажется, целый век. Я знал только то, что ты ушел в море. Все это время ты провел там?

— До прошлого года, когда потерял вот это, — он поднял свой крюк. — Потому меня и выгнали. Старина Толли выработался, ей-богу. На суше я уже год, но в этих краях недавно. А давай я продам тебе щенка бульдога? Я их развожу для охоты. Их — и все остальное, что попадается под руку. Молодой капитан, ей-богу! Твой отец скончался, надо думать?

— Одиннадцать лет как.

Они проговорили еще несколько минут, затем Росс отвел Толли в близлежащую палатку, где они выпили джина и уселись на скамейку. Росса обуревали противоречивые чувства. Бартоломью Трегирлс всплыл из давно забытого мира, или, по крайней мере, из той его части, которая редко вспоминается. Казалось, те молодые годы прожил не он, а кто-то другой. Время, проведенное в Америке, четко делило жизнь на до и после.

Это был период становления. Он уезжал бесшабашным юнцом, а вернулся зрелым мужчиной. Хотя по возвращении он не стал более покладист, но теперь проделки юности стали казаться глупыми, легкомысленными и детскими, не имеющими под собой никакой иной причины помимо капризов своенравного ребенка. Бартоломью Трегирлс был настолько же старше Росса, насколько отец Росса был старше его самого, и в те далекие годы он был заводилой во всевозможных проказах, сопровождая старого Джошуа в его вылазках, куда Росса не допускали, а по возвращении домой верховодил над мальчишкой.

После смерти жены Джошуа года два был опустошен, а затем пустился во все тяжкие, не пропуская ни одной женщины, которая осмеливалась поднять на него глаза. Его верным напарником был Трегирлс, тогда еще крупный красивый мужчина, источающий жизненную силу и энергию, невзирая на астму. И однажды отец одной девушки в Сент-Майкле с яростью напал на него с мясницким ножом, чуть не лишив глаза.

Тем не менее, подпорченная внешность не сказалась на его женолюбии, и Толли продолжал держаться своего курса, пока не оказался замешанным в одном неудачном ограблении. Если бы его поймали, ему бы грозила смертная казнь, поэтому однажды ночью он улизнул, бросив жену и двух малолетних детей без средств к существованию.

С тех пор прошла целая жизнь. Росс питал определенную симпатию к этому большому сильному мужчине, восседавшему рядом, но при этом его не отпускало чувство неприязни из-за былых воспоминаний. К тому же с годами Толли сильно изменился — как сам по себе, так и в глазах Росса. Он выглядел потрепанным, помятым, словно усохшим в размерах и значимости.

— Полагаю, сынок, ты женат? Женат давным-давно, большая семья? Как старый дом? Все еще рыбачишь? А как с кулачными боями? По-прежнему плаваешь в Гернси за бочонком-другим бренди? А Джуд жив? Джуд и та коровища Пруди?

— Да, они еще живы, хотя у меня не служат, живут в Грамблере. Да, я женат, есть сын. Нет, не дрался уже лет десять, разве только случайно ввяжусь в драку со злости.

Толли захохотал и поперхнулся.

— Проклятая грудь, нынче утром не дает покоя. Ох, а я регулярно дрался до прошлого года, пока не потерял руку… Кости до сих пор храню, — он потряс льняным мешочком, висящим на поясе, и с улыбкой взглянул на Росса. — Я слышал, Агнесс умерла. Ты ничего не слышал о Лоббе и Эмме?

Его дети.

— Они живут неподалеку. Лобб моет олово в Сол-Комбе, а Эмма — кухарка у Чоуков. Агнесс прожила всего три года после твоего отъезда.

— Бедняга! Она всегда была терпеливой и забитой девчонкой, и, ей-богу, молодой капитан, сколько терпения ей нужно было со мной!

Даже эти фразы будто вынырнули из тех давно забытых дней. Задолго до службы в шестьдесят втором полку Росса называли «молодой капитан», что отличало его от «старого капитана», его отца. Звание Джошуа получил не на военной службе, а когда открыл шахту Уил-Грейс, он был ее капитаном, а в Корнуолле это куда значимее воинского звания.

— Однажды я их навещу, — сказал Барт. — Как думаешь, на кого они похожи, на меня или на жену?

— Лобб похож на мать. Эмма, я бы сказал, больше на тебя. Высокая симпатичная девушка. Сколько ей сейчас, двадцать? Двадцать один?

— Девятнадцать. Лоббу будет двадцать пять. Они семейные?

— Лобб женат. Я не знаю его жену, но у них пятеро детей. Эмма еще не замужем, насколько я знаю.

В наступившем молчании зазвенели колокола из церкви святой Марии. Перезвон плыл над городком, над ворчанием и суетой ярмарочной площади, не вполне вписываясь в картину, словно выплывая из более спокойного, благостного и гармоничного мира. Резкие крики детей, мычание коровы, отдаленные выкрики зазывалы — все уступало перед всепоглощающим звуком церковных колоколов.

— Как-нибудь загляну к тебе, сынок, — сказал Трегирлс. Он улыбнулся, обнажив неровный ряд гнилых зубов. — Если мне будут рады. После того, как я вернулся с моря, мне чертовски не везло. Продаю, покупаю, так и живу. Не могу ли я продать чего-нибудь тебе? Что-нибудь для твоей маленькой женушки?

— Это твой прилавок? Что у тебя тут?

— Все, что захочешь. Продам все, что пожелаешь, разве что кроме этого, — он поднял свой крюк. — Теперь я им пользуюсь, соблазняя женщин — цепляю за их маленькие шейки вот так, и никуда они уже деться не могут.

— Все тот же старина Толли. Что ж, щенки мне не нужны. Я не любитель этого спорта. Я скорее присматриваю лошадь, но без спешки.

Толли Трегирлс грохнул кружкой об стол.

— У меня есть то, что тебе нужно, мой мальчик, — он хотел было дотронуться крюком до руки Росса, но сдержался. — Позади прилавка стоят две великолепные кобылы, и одна может стать твоей по разумной цене. Лучшая из них — молодая пегая, ей нет еще и трех лет, и она едва объезжена. Кличка Джуди. Позволь показать. Позволь показать. Но давай говорить потише, а то я не покупал разрешение на торговлю.

Джуди была худой и неопрятной, хотя каким-то неблаговидным способом её шкуре и попытались придать блеск. Пегая — явное преувеличение, потому что она была бурой масти с тремя небольшими белыми пятнами. У нее были ушибы на коленках и выпученные глаза. Тем не менее, она покорно позволила Россу осмотреть зубы.

— Это не лошадь, а пони, — подвел итог Росс.

— Ха, она еще немного подрастет. Она хорошей породы, точно тебе говорю, молодой капитан.

Губы у кобылы оказались мягкими, а выпученные глаза скорее свидетельствовали о волнении, чем о дурном нраве.

Росс отпустил лошадь.

— С женщинами ты меня надуть можешь, Толли, но не с лошадьми. Ей лет шесть или семь, не меньше. Посмотри на центральные резцы. Нехорошо обманывать старого друга.

Трегирлс сгорбился и громко кашлянул.

— Ты всегда был глазастым, мой мальчик, будь то женщины или лошади. Я с радостью взял бы тебя в партнеры. Тридцать пять гиней, и она твоя. Я ничего на этом не заработаю — на самом деле даже потеряю, но мне не хватает наличности, так что принесу жертву в память о старых добрых временах.

— Так пожертвуй чуть больше, и я могу заинтересоваться.

Пока они препирались, Россу пришло в голову, что, купив у Толли, он, вероятно, заключит плохую сделку. Многое может оказаться не в порядке, любые трюки могли пойти в дело. Но здравый смысл заглушало приятное ощущение, что эта сумма больше не имеет для него особого значения. Он помогает старому другу. Если и произойдет худшее, то без особых потерь: кобылу можно использовать в шахте.

И потому торговался он вполсилы и тотчас расстался с двадцатью шестью гинеями. Бартоломью Трегирлс обрадовался всем изменениям, которые произошли с его младшим товарищем за прошедшие тринадцать лет. Он был готов возобновить старые отношения в роли добродушного предводителя. Росс не стал его разуверять. Трегирлса нельзя было назвать дураком, и он бы понял – или, если потребуется, ему можно было бы растолковать. Но эта случайная встреча двух людей, друзей, многое переживших вместе, возможно, больше никогда не повторится. Росс не верил, что Трегирлс мог вернуться к своим старым делишкам. В деревнях он не пользовался популярностью, особенно среди женатых мужчин.


Глава шестая


Хотя она никогда не жила дальше двенадцати миль от моря, Морвенна Чайновет редко проводила время на берегу и даже не знала о его близости, пока пребывала в Тренвит-хаусе. Её отец, человек пуританского склада ума, что объясняет его преданность «Низкой церкви» [13], относился к вере со всей серьезностью и не считал прогулки по побережью приемлемым даже для своих младших детей. Что же до старшей дочери, то она была так занята, помогая матери по дому и с младшими детьми, или занимаясь общественными и благотворительными работами, что времени не хватало даже на верховую езду или прогулки с друзьями. Лишь четыре раза, будучи совсем юной, ей довелось сходить к морю с отцом, когда он читал проповеди на побережье. Но тогда у неё не было возможности полюбоваться пейзажем.

Теперь же всё было иначе. Девушка, в чём-то серьёзная, как отец, с собственными религиозными идеалами и сильным чувством долга, приняла эту должность и так же горько переживая разлуку, как и её семья, но пообещав себе сделать всё, чтобы стать достойной гувернанткой. Однако, несмотря на то, что её новое положение нельзя было назвать престижным, она понемногу стала замечать, что такая жизнь нравится ей больше прежней.

Джеффри Чарльз был своенравным и смышлёным, но она так же ловко справлялась с его воспитанием и обучением, как с воспитанием собственных сестер; мистер Уорлегган, хотя немного и пугал её, был весьма любезен в своем равнодушии; кузина Элизабет — сама доброта и всячески старалась смягчить любое чувство дискомфорта или стыда, которые могла испытывать девушка в новой должности; прислуга же делала всю чёрную работу. Кроме того, не ради удовольствия, а по долгу службы, они с Джеффри Чарльзом могли просто бродить по окрестностям, взбираться на скалы, гулять по пляжам, да и лошадь всегда находилась в её распоряжении.

Они жили в Тренвите, чуть дальше мили от моря, но там, где земли поместья примыкали к морю, не было ничего, кроме острых голых скал да пары заросших водорослями бухточек, куда можно было добраться только узкими и опасными тропами. В миле слева (если стоять лицом к морю) шел склон к бухте Тревонанс с расположенной за ней деревней Сент-Агнесс. В миле или чуть дальше справа находилась деревня Сол и ее узкий галечный залив, который снова переходил в невысокую отвесную скалу, прежде чем достичь владений капитана Росса Полдарка. После отлива на берегах бухт Тревонанс и Сол оставался мелкий песок. Нетронутые золотые крупинки соблазнительно сверкали там, где до них практически невозможно было добраться. Но лучшим пляжем безоговорочно считалась Хендрона, сразу за землями капитана Росса Полдарка, тянущаяся почти до владений Тренеглоса. Четыре мили с лишним, если идти напрямую, пять или шесть — в обход.

Морвенна знала об напряженных отношениях между двумя семьями, но пока не выяснила их причин. Проявлялось это в том, как в доме избегали разговоров о семье Росса Полдарка. Один раз, когда Джеффри Чарльз упомянул это имя при всех, его сразу же заставили замолчать.

Она точно не знала, в чем именно заключается вражда: кто, кого и каким образом оскорбил, случилось ли это на самом деле или было лишь плодом чьей-то фантазии. При упоминании этой темы Джордж внезапно становился опасным, раздражительным и саркастичным. Но его злоба никоим образом не была направлена на Элизабет. В ней сквозила та же раздраженность и холодность. В своей неприязни они были едины. Морвенна не могла этого понять. Несмотря на любые домашние невзгоды, она всегда была дружна и приветлива со всеми знакомыми родственниками. Ясно, что семейство Росса совершило нечто непростительное, но что именно — было трудно вообразить. Естественно, ее снедало любопытство, но она не хотела спрашивать единственного человека, который действительно мог что-то рассказать.

Тетушка Агата не внушала Морвенне отвращения — слишком часто девушка находилась в обществе дряхлых и умирающих стариков; но ей было несподручно выкрикивать свои вопросы в волосатое ухо старухи. О таком говорят тихо, а не кричат, как при бортовом залпе.

Элизабет напрямую не запрещала им гулять вблизи Нампары, но задним умом Морвенна понимала, что ей не следует водить туда Джеффри Чарльза. Поэтому каждый раз, когда они шли к Хендроне, они обходили вокруг, привязывали лошадей к гранитному столбу в песчаных дюнах, и заходили на пляж там, где волны дюн уступали место невысокому скалистому выступу, на котором стояла шахта Уил-Лежер. Где-то в полутора милях от места, куда они выходили, виднелись трубы поместья Нампара.

Конец июня выдался ясным, с востока дул легкий, едва ощутимый ветерок. Морвенна довольно часто приходила на этот пляж с Джеффри Чарльзом. При этом их непременно сопровождал конюх, но его они оставляли с лошадьми.

Джеффри Чарльза веселили прогулки босиком по кромке воды: вместе они шлёпали по берегу, вдавливая ноги в песок и наслаждаясь нежными прикосновениями накатывающей воды. Иногда они встречали людей, которые здоровались и проходили мимо. Это были охотники за добычей, приносимой приливом; женщины, согнутые пополам под тяжестью преждевременной старости; бывшие шахтеры в лохмотьях и с ужасным кашлем; голодные бродяги; матери с детьми, путающимися под ногами; иногда попадались и работающие шахтеры — они спокойно прогуливались или высыпали отходы на берег, чтобы при отливе их смыла вода. Но таких было мало, особенно в спокойные дни, когда море было слишком тихое и не могло принести ничего ценного.

Конюху не нравилось, что они уходили одни, но, как верно заметил Джеффри Чарльз, лошади были намного более ценным товаром для воров, чем они. И к тому же с того места, где стоял Кейгуин, их было отлично видно. Однажды они поскакали галопом на пляж, но дорога оказалась слишком опасной и крутой для поездок верхом.

Как-то в среду, в начале июля, они увидели идущего навстречу человека. Джеффри Чарльз узнал в нем одного из тех парней, что тащили корабельную балку по чужим владениям, чем сильно их удивили. Когда они подошли ближе, парень тоже их узнал и, перепрыгивая через влажные кучки песка, приблизился. В знак приветствия он коснулся рукой головы.

— Ба! Мастер Джеффри. И мисс Чайновет. Вот это сюрприз! Доброго дня вам обоим. Неплохая погодка, да?

Они обменялись парой слов, после чего он спросил:

— Собрались на прогулку? Можно мне немного пройтись с вами?

И, не дожидаясь ответа, пошел рядом. Молодой человек был босиком, с непокрытой головой, в штанах из плотного льна, закатанных и подвязанных выше колен. Морвенна знала, что ей не следует потакать его вольным и непринужденным манерам, но признаков явного неуважения он не выказывал, а Джеффри Чарльз был очень приветлив, и это не упрощало дело.

— Когда у меня есть время, я частенько сюда прихожу. Это лучший из всех пляжей, какие я повидал. Раньше я вас не видел. Вы на лошадях или пешком? Небось вы всё здесь получше меня знаете.

Джеффри Чарльз хотел узнать о строительстве коттеджа: подошел ли брус и как они его закрепили. Его интересовало всё, что связано со строительством. Дрейк попытался рассказать ему о проблемах, с которыми им пришлось столкнуться. Мастер Джеффри обязательно должен как-нибудь прийти и посмотреть на стройку. Отсюда недалеко, всего милю или около того, за тем холмом. Если мисс Чайновет не будет возражать. Джеффри Чарльз ответил, что обязательно придет, и мисс Чайновет, конечно же, не будет возражать.

Потом Дрейк спросил:

— Вы видели Святой Источник? Ну, значит увидите. Я здесь чужак...

Джеффри Чарльз слышал об источнике, но никогда там не был.

— Ну, надо пройти полмили туда, и потом немного в сторону Темных Утесов. Десять минут — и вы на месте. Видите вон тот выступ?

Он подвинулся ближе к Морвенне, чтобы показать ей.

— Да, вижу. Но сегодня мы туда не пойдем. Это слишком далеко.

— О нет, — воскликнул Джеффри Чарльз. — Мы на пляже всего десять минут, Венна! Даже еще по воде босиком не бегали. Мы без труда туда доберемся. Кейгуин не будет возражать. Сбегаю скажу ему, куда мы собрались.

— Не думаю, что твоя матушка хотела бы, чтобы мы так далеко уходили от... мм...

— Всё будет хорошо, мисс Чайновет, — сказал Дрейк, глядя на нее с почтительным восхищением. — Это займет совсем немного времени, если мастеру Джеффри захочется. А без проводника вам будет трудно найти источник.

Джеффри Чарльз рванул бегом к конюху, а тем временем молодые люди медленно пошли в сторону скал.

— Я слышал, вы в этих краях недавно, как и мы с братом, мисс Чайновет.

— Около четырех месяцев.

— Мы почти столько же. Меня зовут Дрейк Карн, мисс Чайновет. Надеюсь, вы простите, что я осмелился просить о прогулке с вами.

Морвенна наклонила голову.

— Я полагаю, вы еще не знакомы с моей сестрой, миссис Росс Полдарк?

— Нет...

— Вы не верите, что она моя сестра?

— О, верю.

— Она необычный человек с неиспорченной душой. Смелая и умная. Я бы хотел, чтобы вы с ней познакомились.

— Я не часто езжу этой дорогой. Только с Джеффри Чарльзом, во время прогулок верхом.

— Он её племянник по мужу, и они не виделись больше трёх лет.

— Боюсь, что отношения между двумя семьями не слишком теплые, — сказала она. — Я только недавно приехала, не моё это дело. Но до тех пор, пока это не изменится, я не могу водить Джеффри Чарльза в поместье Нампара. По правде говоря, я не уверена, что его мать одобрит наши с ним прогулки на этом пляже.

— Пожалуйста, не говорите ей.

— Почему?

— Потому что тогда я не смогу... Мы не сможем... Это лучший пляж в округе.

Морвенна взглянула на него темными серьезными глазами. Ей стало грустно. Ведь скажи ей всё это мужчина ее круга, его сочли бы благородным и вежливым, а такого как Дрейк назвали бы грубым нахалом. Ей стало грустно, потому что он был самым красивым юношей из тех, кого она когда-либо видела.

— Если вы укажете нам путь к этому источнику, мистер Карн, я уверена, это будет очень мило с вашей стороны.

Тяжело дыша, Джеффри Чарльз нагнал их и побежал вперед. Затем он остановился и, уперев руки в бока, ждал их прибытия.

— Вот бы мне такую же одежду, как у тебя, Дрейк. Тебя ведь так зовут? Я бы хотел такую же одежду, как у тебя. Всё время боюсь испачкаться, моя одежда не подходит для вылазок на природу, скорее — для званого ужина.

— Она соответствует вашему статусу, мастер Джеффри, — ответил Дрейк. — Но если вы будете осторожны, то не испортите ее. Нам почти не придется карабкаться.

— Карабкаться? — спросила Морвенна. — Об этом ты не говорил.

— Да там чуть больше тридцати футов, и подъем совсем не крутой.

В том месте, где заканчивался пляж, то там, то сям виднелись скалы и дюны, выходящие к морю. Они миновали два крутых обрыва, прежде чем Дрейк остановился.

— Сейчас вам лучше следовать за мной, — сказал он. — Если мисс Чайновет не трудно идти за мной, я мог бы помочь ей подняться. Мастер Джеффри, вы идите сзади и тоже помогайте, если понадобится.

Они начали взбираться. Как Дрейк и сказал, подъем не был крутым, и Морвенна могла бы забраться на него ловко как кошка, если бы ей не мешала юбка и решимость ни за что ее не поднимать. Из-за этого ей пришлось два раза просить Дрейка помочь, и, поразмыслив, она решила, что сделала неправильный выбор. Его рука была теплой, а ее — холодной как лед. Между ними пробегали тревожные сигналы.

На вершине он провел их через небольшое зеленое плато к уступу нависшей скалы. Над землей возвышался водоем шириной примерно в четыре фута, окруженный каменистыми стенами высотой в один фут.

— Вот он, — сказал Дрейк. — Здесь пресная вода, хоть он и расположен так близко к морю. Говорят, его посвятили святому Солу более тысячи лет назад, и им пользовались все ранние христианские паломники, которые шли вдоль побережья из одного монастыря в другой. Попробуйте, вода чистая.

— Ты так молод, и уже всё это знаешь, — сказала Морвенна.

— Это старый Джоуп Ишбел мне рассказал, он работает на Уил-Лежер. Он знает всё на свете. Но пришел сюда и нашел источник я сам.

— Приятная вода, — сказал Джеффри Чарльз. — Попробуй, Венна.

Она попробовала.

— Ммм.

— Говорят, этот источник исполняет желания. Джоуп Ишбел говорит, что нужно опустить большой палец правой руки глубоко в воду и перекреститься со словами «Отец, Сын и Святой Дух». После этого желания исполнятся.

— Это святотатство, — сказала Морвенна.

— Ну, нет, так нет. Прошу прощения, мисс. Это святое место, почти как церковь. Разве мы ничего не просим в церкви? Я прошу. И вы просите, мастер Джеффри.

— Да, да, конечно. Я попрошу. Покажи мне как. Это надо говорить вслух?

— Только молитву, но не просьбу. Смотрите.

Дрейк торопливо закатал рукав, опустил палец и руку в источник, мельком глянул на Морвенну. Потом он перекрестился со словами:

— Отец, Сын и Святой Дух.

Дрейк поспешно убрал руку, но не стряхнул с нее воду.

— Нужно дать ей высохнуть, — объяснил он.

Заинтригованный Джеффри Чарльз последовал его примеру, а затем донимал Морвенну просьбой сделать то же самое. Поначалу она отказывалась, но вскоре сдалась. Под взглядами мальчика и молодого человека она сняла гранатовое кольцо и положила на камень, закатала рукав жакета для верховой езды и обнажила тонкую руку по локоть. Она окунула кисть, подняла палец, помедлила, на мгновение задумалась, потом перекрестилась и тихо помолилась. Когда она наклонилась, волосы упали ей на лицо.

— Нет, нет, не сейчас! — сказал Джеффри Чарльз, когда она приводила себя в порядок и хотела опустить рукав. — Ты должна дать ей высохнуть!

Они стояли молча. Море было спокойным. Тишину нарушал только ветер, играющий в траве на краю обрыва, и трель жаворонка в небе.

— Должно быть, мы выглядим глупо, — тихо сказала Морвенна, надевая кольцо. — Старые монахи наверняка не приняли бы нас за благочестивых паломников, с нашими-то легкомысленными желаниями у этого источника.

— Моё не было легкомысленным, — возразил Дрейк.

— Моё тоже! Вряд ли это легкомысленно, просить чтобы... — Джеффри Чарльз вовремя остановился, и все засмеялись.

Когда они подошли к спуску, Дрейк сказал:

— В полумиле от Темных Утесов есть великолепные пещеры. Одна называется Аббатство. Внутри она похожа на огромную церковь — арки, колонны, нефы. Мне бы очень хотелось как-нибудь показать их вам, если интересно.

— О да! — отозвался Джеффри Чарльз. — Мы пойдем, правда, Морвенна? Когда мы можем пойти? Когда?

— Для этого нужно разрешение твоей матушки.

— Туда намного проще добраться. Не нужно подниматься в гору. Просто прогулка недалеко от пляжа. Но если вы выберете день, я принесу свечи. При свечах лучше видно.

— Ох, Венна! — воскликнул Джеффри Чарльз. — Мы должны пойти!

— Возможно, ты сможешь убедить свою матушку, — сказала Морвенна уклончиво. — Ты же знаешь, как много она готова для тебя сделать.

Они начали спускаться. Это было довольно непросто для женщины, обутой для верховой езды.

— Знаете, почему их называют Темными Утесами? — спросил Дрейк, остановившись на полпути. — Ответ простой — потому что они всегда тёмные. Смотрите, даже сейчас, когда светит солнце, они черны как ночь. Вы когда-нибудь забирались так далеко, мастер Джеффри?

— Нет. Мы никогда не были так далеко.

— Я тоже. Пока еще. Мисс Чайновет, разрешите вам помочь.

— Нет, благодарю.

— Это необходимо. Здесь небезопасно.

— Я справлюсь.

— Пожалуйста.

Дрейк бережно взял ее за руку.

***

Демельза всегда питала особую любовь к библиотеке. Когда она впервые попала в этот дом служанкой-подростком, то все свободное время проводила там, изучая разрушающуюся комнату и скрывающиеся под плесенью сокровища. С тех пор большую часть этих «сокровищ», накопленных за двадцать пять лет, выбросили или раздарили, а то, что получше, починили и принесли в дом. В дальнем конце находился люк, ведущий к тайнику, построенному для целей, о которых Демельза предпочитала не вспоминать. Кроме стен здесь ничего особо оставлять и не стоило. Крышу следовало снести, оконные рамы убрать, пол обновить. Всё прогнило.

Когда благосостояние семьи начало расти, первая мысль, которая появилась у Росса, это для начала сделать библиотеку хотя бы обитаемой. Вечно необустроенная, библиотека служила в лучшем случае чуланом. Но по мере того как укреплялось его материальное положение, росли и аппетиты.

Комнаты, которые он видел в лондонском доме во время визита к Кэролайн Пенвенен, новшества в Тренвите, элегантные городские дома в Труро, — все это вдохновило его построить и отделать хотя бы одну комнату в Нампаре, причем самую большую, превратив ее и в самую роскошную. Поэтому он намеревался сделать дубовый полированный пол, хорошо отштукатурить потолок и, возможно, покрыть стены деревянными панелями из светлой сосны.

Однако ожидаемое появление еще одного ребенка навело Росса на размышления. Сейчас в доме шесть спален. Довольно мало, если учесть, что в нем живут четверо слуг. Джереми скоро понадобится своя комната. В библиотеку никогда не было другого прохода, кроме как с улицы или через старую спальню Джошуа с кроватью-альковом.

Почему бы не превратить спальню Джошуа, находящуюся на первом этаже, в столовую, поднять библиотеку на тот же уровень, что и весь дом, а над ней построить две большие спальни, проход в которые сделать через хозяйственное помещение и кладовку для яблок, которые сейчас находились над спальней Джошуа?

Отсутствие сколько-нибудь умелых рабочих в округе затрудняло строительство. Когда Джошуа возводил Нампару, ее строили в утилитарном стиле, и рабочие были такими же неотесанными, как и дом, у них получившийся. Если дом стал за тридцать пять лет уютнее, то мастерство рабочих не изменилось. Возможно, штукатуров придется приглашать из Бата или Эксетера.

Плотников для новой крыши легко найти, но они не могли сделать красивую дверь или каминную полку. Каменщики умели строить стены на века, но мало кто мог обрабатывать гранит или вырезать сланцевую черепицу.

Первые недели Дрейк работал на шахте, но вскоре начал разбирать библиотеку. Он быстро показал, что является лучшим плотником в округе, хоть это и не было его профессией.

Однажды, когда Росс отсутствовал, Демельза вошла в библиотеку в поисках чехла от пыли.

— Сестра, ты никогда не имела … дел с людьми из Тренвита? — спросил её Дрейк.

— Нет, Дрейк, — сказала она резко и ничего не добавила.

— Мистер Фрэнсис, который погиб, был кузеном капитана Росса, верно?

— Верно.

— Они не ладили?

— У них были разногласия, но последние годы жизни Фрэнсиса они дружили.

— Я спрашиваю насчет Джеффри Чарльза. Ты бы хотела с ним увидеться?

— Я была бы рада повидать его, но его мать и отчим будут против.

Дрейк вынул зажатые в зубах гвозди и положил их на скамейку.

— Тебе не кажется, сестра, что в этом мире слишком много вражды?

— С этим я согласна. Но, Дрейк, можешь мне поверить, эту вражду не искоренить никакими христианскими молитвами. Я больше не хочу тебе ничего объяснять, пусть все остается, как есть.

— Могу я узнать, враждебность исходит от вас или от них?

— И от нас, и от них.

Демельза нашла чехол от пыли и стала просматривать старые расходные книги. Её губы были поджаты.

— Сэм хочет, чтобы ты обрела Христа, сестра, — сказал Дрейк.

Она нахмурилась над книгой и убрала выбившуюся прядь волос.

— Сэм многого хочет.

— У тебя никогда не было желания обрести Спасителя?

— Я в этом не сильна.

— Как и мы.

— Но ты считаешь, что познал Господа?

— Дело не в знании. Дело в чувстве, что ты погряз в грехах и беззаконии и просишь прощения у Господа.

Она подняла глаза на Дрейка. Демельза не слышала, чтобы он говорил так раньше.

— И у тебя есть такое чувство?

— Думаю, есть. А у Сэма это чувство еще сильнее.

— У Сэма все проявляется сильнее, — сказала она. — Он напоминает мне отца.

— О, он не похож на отца. Отец был драчуном. Он бы дрался за Христа точно так же, как дрался пьяным. Сэм добрый. Он прирожденный христианин, Демельза.

Брат редко называл её по имени. Она улыбнулась.

— Может, я не родилась христианкой. Может быть, ну и что с того? Я хожу в церковь раз в год вместе с капитаном Полдарком. На Рождество мы ходим вместе причащаться. Остальное время я стараюсь вести себя по-христиански. И если одного соседа мы не можем любить, как самих себя, то с остальными стараемся жить мирно. Я вот думаю, что-то не так со мной или что-то не так с тобой?

— Что?

— Брат, я не думаю, что так уж сильно грешу. Знаю, я могла бы больше стараться, так или иначе. И разумеется, я недостаточно сильно люблю Господа. У меня земные ценности. Я не обращаю внимания на человека на кресте, для меня важно то, что меня окружает, что я люблю: мой муж, мой ребёнок, мой сад, мой спинет, моя спальня, мой дом. Земные ценности. Понимаешь? Меня переполняет любовь ко всему этому. Всё это для меня важнее того, кто сидит на небесном троне. Надеюсь, что объясню это ему, когда с ним встречусь, и он меня поймет.

— Разве ты не видишь, что Христос всегда среди нас? Полюби его для начала, а потом и все остальное изменится.

Она молчала.

— Не думаю, что мне хочется всё поменять, Дрейк. Наверное, мне хочется, чтобы всё осталось как есть.

Дрейк вздохнул.

— Я обещал Сэму попытаться.

— Ты обещал, — рассмеялась Демельза. — Это всё объясняет! Это не твои слова, а Сэма. Мне следовало догадаться.

Дрейк взял молоток и расстроенно посмотрел на него.

— Нет, сестра, неправда. Я спасен и помилован так же, как и он. Только он более убедителен в попытке спасти других. И он думал, точнее, мы думали...

Он взял гвоздь и с силой вбил его.

— И вы думали, что ваша сестра в непроглядной тьме и совсем далека от Господа? Так ты это называешь?

— Вполне естественно думать о людях, которые тебя окружают, разве не так? Сэм знает, что я ближе к тебе, чем он. И думает, что ты скорее выслушаешь меня, чем его.

— Если ты будешь забивать гвозди таким образом, их придется вытаскивать, а это испортит дерево.

Она перевернула страницу расходной книги.

— Извини, братец. Сначала тебе следует попытаться обратить капитана Полдарка.

— Я бы не посмел, — сказал Дрейк.

— И я, — согласилась Демельза, — Но, учитывая все это, не говори мне, что он плохой человек!

Дрейк понял, что ничего больше не может сделать.

— Эх, какая жалость. Эта библиотека...

— А что с ней?

— Сэм думал... Просто думал! Что раз наше сообщество растет, библиотека стала бы прекрасным местом для собраний.

В библиотеку зашел Джо Нэнфан с панелью для обшивки. После ранения во время взрыва на шахте в прошлом году он начал плотничать и быстро учился.

Демельза тяжело вздохнула.

— Думаю, вы оба пошли в отца.

Дрейк с неуверенной улыбкой посмотрел вслед уходящей сестре.

Позже вечером, когда Росс еще не вернулся, Дрейк присоединился к Демельзе в саду.

— Прошу прощения, сестра, если я позволил вольности днем. Надеюсь, ты не стала думать о нас хуже.

— Не могу думать никак иначе о тех, что хочет превратить нашу библиотеку в место для собраний.

Они оба засмеялись.

— А если серьезно?

— Серьезно, — сказала она, — ты умеешь заморочить голову, Дрейк. Я переживаю за молодых девушек в округе.

Дрейк изменился в лице.

— Ну, может да, а может и нет. Боюсь, не все так просто... Сестра, у меня к тебе еще одна просьба, уже личная, возможно, мне вообще не стоит этого просить.

— Уверена, что не стоит, — ответила Демельза, — и уверена, что ты все-таки попросишь.

— Ну... я умею читать, только медленно и по слогам, но у нас Сэмом одна Библия на двоих, и та всегда у него. Он читает мне вслух, так я не научусь читать. А еще я не умею писать. Конечно, я могу написать свое имя, да и только. Мне нужно практиковаться.

— Тебе нужна другая книга? C превеликим удовольствием одолжим тебе, правда, наш выбор невелик. Еще одну Библию?

— Я бы предпочел другую книгу, ведь одна Библия у нас уже есть. Какую-нибудь хорошую книгу, которая поможет мне научиться и читать и писать.

Демельза хотела что-то сказать, но он продолжил:

— Если я буду учиться писать, то буду очень рад, если ты поможешь. Ты бы проверила, что я написал, и указала бы мне на ошибки, ну ты понимаешь. Это займет у тебя, может, минут десять в день, не больше.

Демельза рассматривала мальву, которую пора подвязать, чтобы не завалилась от ветра. Вообще-то это побережье не подходит для мальвы, но Демельза любила ее так сильно, что продолжала выращивать. Здесь хорошо росли растения покрепче и пониже. Как бы то ни было, она неохотно признавала, что сад красив только весной. Нарциссы, примулы и тюльпаны всегда росли великолепно, но рыхлую почву так быстро иссушала летняя жара, что растениям не хватало питания.

— А Сэм не может тебе помочь?

— Сэм не намного лучше меня. А я видел, как ты написала рабочим, чтобы те держались подальше от твоего сада, у тебя здорово получилось. Ты, наверное, много писала, сестра. Уж точно много практиковалась.

— Я начала учиться писать в твоем возрасте, Дрейк. Нет, на год раньше. Семь лет назад. Для этого нужно время.

— Я готов учиться.

— Я пишу каракулями, — призналась она, — Тебе лучше посмотреть документы, написанные адвокатами, клерками или кем-то вроде них. Эти люди умеют писать. А мой почерк похож на паука со сломанными лапками.

— Я просто хочу научиться выражать свои мысли.

— Я думаю, ты и так с этим хорошо справляешься, — сказала Демельза, наклонившись, чтобы вырвать сорняк, однако ботва осталась у нее в руках, а корень в земле.

— Вот, — Дрейк присел рядом, вонзил длинные пальцы в песчаную почву и вытащил корень. — И что мне с этим делать?

— Вон в ту кучу. Спасибо, братец, — Демельза выпрямилась, и ветер откинул ее волосы со лба. — Хорошо, Дрейк, я помогу тебе, но прошу, не слишком уж старайся обратить меня в свою веру.

— Спасибо, сестра, — Дрейк коснулся ее руки, — это смело и здорово. Ты истинная христианка.


Глава седьмая


Росс провел две ночи в Лоо у своего старого друга Гарри Блюитта. За поздним ужином он рассказал Демельзе, что верфь Блюитта процветает, и тот все еще намерен предложить Россу долю в предприятии. Вложенные Россом средства пойдут на расширение верфи, которая теперь загружена до предела.

— А что, если война вскоре закончится? — спросила Демельза.

— Хорошая верфь при надлежащем управлении не перестанет приносить прибыль. Когда война закончится, спрос на лодки может упасть, но не иссякнет совсем, как, например, могут иссякнуть залежи олова или меди.

Она положила Россу еще баранины.

— А что с другим делом?

— С начала июня у них был только один «рейс», но двое их людей поспрашивали по моей просьбе. Пока что новостей нет. Они говорят, что бретонские рыбаки курсируют между портами, но редко заходят вглубь страны и ничего не знают о тюрьмах, лагерях или военнопленных. Я предложил пятьдесят гиней за точные сведения об английском корабле «Тревейл» и возможных выживших, если эти сведения подтвердятся. Они плывут на следующей неделе, если погода позволит.

— Из Сент-Агнесс?

— Уилл Нэнфан ничего не узнал о Дуайте, но он слышал, что в Бресте толпа гнусно обошлась с английскими пленными, их забросали камнями на улице и поместили в ужасающие тюрьмы. Он думает, что речь шла о захваченных моряках с торговых судов, а с морскими офицерами наверняка обращаются получше.

— Ты же не расскажешь об этом Кэролайн?

— Конечно нет.

Она взяла его тарелку.

— Пудинг? Или варенье? Или пирог с крыжовником?

— Пирог, если его делала ты, а не Джейн. Благодарю.

Росс наблюдал, как Демельза встает и режет пирог. Беременность еще никак не отразилась на ее фигуре: все та же длинноногая грация, та же порывистость юности.

— В Лоо я встретил двух французских эмигрантов, оба аристократы: некие месье дю Корбин и граф де Марези. Я спросил дю Корбина, что вероятнее всего могло произойти с Дуайтом, если он выжил в кораблекрушении. Но мне кажется, что дю Корбин все еще живет в рыцарские времена. Он утверждает, что всех захваченных офицеров сразу обменивают или освобождают под залог, и поэтому, раз мы еще ничего не слышали о Дуайте, он мертв. Но полагаю, он не осознает, что за полтора года его отсутствия условия во Франции изменились к худшему. Связь нарушена, и, пока не будет установлено какое-то подобие порядка, никто не в силах контролировать процедуры, раньше подразумевавшиеся само собой.

Демельза опустилась на стул и глядела, как муж ест. Она сидела, разглаживая локтем скатерть, опершись другим о стол.

— Я боюсь, что если ты вскоре не получишь новостей, то можешь сам отправиться задавать вопросы.

— Если и так, то в этом почти никакого риска. Оба правительства пока не препятствуют неофициальной торговле.

— Дело не в правительствах, как ты их называешь. Дело в людях. Идет война. Кто-то может об этом забыть, если это помогает набивать карманы, но другие-то помнят. Ненависть будет возрастать с каждой неделей. Видишь, что Уилл говорит о людях в Бресте. Тебя могут атаковать в море, захватить в плен или вовсе всадить нож в спину. Это только одна из опасностей. Другая — тебя могут схватить при высадке в Англии. Ты и так однажды едва спасся, и было бы слишком полагаться на такую удачу снова.

Он улыбнулся.

— Как же много опасностей ты видишь! Похоже, ты забыла мои слова, когда я узнал, что ты ждешь ребенка. А помнишь, что ты мне ответила? «Мы — заложники судьбы уже потому, что живем».

— Росс, это не одно и то же. Для женщин любого происхождения это естественный удел, это их судьба — вынашивать детей. У меня уже было двое. Почему в третий раз должно быть по-другому? Но мужчины… это не их естественный удел — путешествовать за моря и рисковать жизнью во враждебной стране.

— Даже ради друга?

— Эх… Я знаю, знаю… — она насупилась. — Ты выставляешь меня в дурном свете. Зачем ты выставляешь меня дрянной, Росс? Ведь другие могут сделать то же, что и ты. Найми их. У нас достаточно денег, вот тебе и способ их потратить.

***

В церкви Сола службы проходили в одиннадцать часов утра каждое первое и третье воскресенье и в два часа пополудни в остальные воскресенья месяца. На службах преподобный Кларенс Оджерс читал молитвы и проповеди, а хор и музыканты поочередно исполняли псалмы и гимны, подхватываемые редкими прихожанами. Старина Чарльз Полдарк любил, когда вечерние службы начинались около пяти-шести часов, естественно, время было выбрано самое для него удобное. Но спустя пару лет после его смерти остальные члены семейства Полдарк проявляли мало интереса к церкви, и вечерние службы вновь стали проводиться в более привычное для прихожан время. Когда умер Фрэнсис, Элизабет осталась с маленьким сыном на руках, и по причине нехватки времени и сил старинные обычаи сошли на нет. Особенно сожалел об этом мистер Оджерс, поскольку в обязанность господского дома входило еженедельное угощение викария обедом. Все попытки мистера Оджерса убедить Росса Полдарка взять на себя эту и иные обязанности с треском провалились.

Но теперь, когда дом стал принадлежать Уорлегганам, в нем установился новый порядок, и мистер Оджерс был очень рад видеть в церкви по воскресеньям нового сквайра вместе с остальными его домочадцами, с теми, кого он считал нужным с собой привести. Признаков того, что старая добрая традиция подкармливать бедного викария вот-вот вернется, пока заметно не было, однако мистеру Оджерсу иногда оказывалась более ценная помощь в виде реальных денег. Событие настолько беспрецедентное, что бедолага священник беспокоился лишь об одном — как и что лучше изменить в форме, времени и условиях проведения службы и учесть все пожелания мистера Уорлеггана.

В глубине души Оджерс был вынужден признать, что иметь дело с мистером Уорлегганом — не совсем то же самое, что с Чарльзом или Фрэнсисом Полдарками. Ни один из Полдарков не появлялся на службах так же регулярно, как мистер Уорлегган. Со стариком Чарльзом было непросто из-за его внезапно возникающих пристрастий и предубеждений, да еще эта его нескончаемая отрыжка. Молодой Фрэнсис порой был резок и язвителен. Но оба они относились с Оджерсу как к равному, ну или почти как к равному.

Чарльз говорил: «Оджерс, вы что, с утра не в своей тарелке? Или вы думали, что я сплю, да? Пфф! Не то что бы я вас попрекал этими дурацкими еврейскими именами...»

А Фрэнсис мог сказать: «Боже, Оджерс, этот парень, Пермеван, извлекает такие кошмарные звуки из виолончели! Свинья визжит приятней, когда ее режут. Может, попросите его разбавлять свой джин водой?»

Мистер Уорлегган вел себя иначе. Он мог пригласить Оджерса домой и сказать: «Если вам не хватает звонарей, я пришлю парочку своих людей. Проследите, чтобы в следующее воскресенье они звонили как полагается». Или: «Я обратил внимание, что когда мы входим в церковь, некоторые прихожане не встают со своих мест. будьте добры сделать так, чтобы впредь такое не повторялось».

Не важно, что он говорил, важно, как он он это говорит — даже его попытки откровенно фамильярничать, которые все равно не способствовали преодолению пропасти в положении в обществе, не могли скрыть его отношение. Чувствовалась ледяная и излишняя вежливость, больше подходящая отношениям хозяина и подчиненного.

По поводу второго пожелания мистер Оджерс промолчал в ответ. Во времена, когда Оджерса только рукоположили в сан, существовала традиция, что большинство прихожан не просто вставали со своих мест, когда члены семейства Полдарк входили в церковь, от них требовалось оставаться снаружи и ждать, пока Полдарки не зайдут внутрь, и только затем следовать за ними. Все происходило настолько легко и непринужденно, что воспринималось просто как неотъемлемая часть деревенской жизни.

«Добрый день, миссис Кимбер, — мог сказать Чарльз, проходя мимо, — Надеюсь, вам уже лучше?». И услышать в ответ: «Добрый, сэр! Хорошо, сэр! Спасибо вам!» При желании она могла склониться в реверансе. Но когда его место занял Фрэнсис, а Верити уехала, обычай этот постепенно сошел на нет. Зачем вообще стоять снаружи и ждать, если ни один член семьи Полдарков не посещал службы? После смерти Фрэнсиса все стало еще хуже, число прихожан уменьшилось, а немногие оставшиеся совсем отбились от рук, никому больше не было дела до церкви.

Теперь же кое-кто снова начал проявлять интерес к церкви, но уже иным способом. Прихожане были вынуждены подчиниться новому порядку, но не прежнему, который впоследствии превратился в обыденную, освященную временем привычку. Со слугами Тренвит-хауса и теми, кто в какой-либо степени зависел от поместья, особых сложностей не возникало. Но все же одна группа людей имела собственное мнение, на них-то мистер Оджерс и должен был повлиять.

Начиналось все с того, что Оджерс и его старший сын, выполняющий обязанности псаломщика, за несколько минут перед началом службы уже стояли у входа в церковь. Завидев Уорлегганов, Оджерс спешно отправлял сына в церковь, чтобы тот попросил прихожан прекратить все разговоры и велел им встать со своих мест, а Оджерс тем временем шел к калитке, готовясь встретить прибывающих.

Джордж часто опаздывал, доставляя всем неудобства. Полдарки, нужно отдать им должное, никогда не задерживались дольше чем на три-четыре минуты. Но если Полдарки опаздывали на более продолжительное время или вообще не собирались приходить, то Чарльз отправлял Табба или Бартла к Оджерсу с просьбой начинать без них. Так было заведено — не начинать, пока не придут Полдарки, это стало неотъемлемой частью привычного распорядка. Однако Джордж и члены его семьи иногда задерживались минут на десять, тем самым вызывая беспокойство у прихожан.

На службу обычно приходило от двадцати до тридцати сельских жителей, плюс еще несколько человек пели в хоре. Доктор Чоук, церковный староста, приходил с супругой каждое первое воскресенье месяца, капитан Хеншоу, глава приходского совета, немного реже, а семейство Полдарков из Нампары — раз в год. Но с недавних пор к обычным прихожанам присоединилась сплоченная группа. Их было человек двенадцать-восемнадцать, под предводительством молодого человека по имени Сэмюэль Карн. В церкви эти люди занимали пять последних рядов, возле купели. Оджерс знал, что это члены методистской церкви, секты, к которой он испытывал отвращение, но ничего не мог с ними поделать. Несмотря на то, что они продолжали посещать службы, эти люди не испытывали должного уважения к авторитету церкви, а уж тем более к ее служителям. Но раз их поведение в церкви Сола было достойно подражания, Оджерс не мог их просто так выставить.

Они вели себя чересчур образцово-показательно, особенно выделялись на фоне остальных прихожан, которые с детства привыкли болтать и сплетничать друг с другом во время службы, но мистер Уорлегган положил конец и этому.

Во второе воскресенье августа служба начиналась в два часа пополудни. Сэм Карн привёл свою паству в церковь за пять минут до начала. После короткой молитвы они, как обычно, бесшумно расположились на задних рядах в ожидании службы. Остальные прихожане шумели, бросали недружелюбные взгляды на методистов и хихикали, считая благоговение людей в задних рядах показным.

Мистер Оджерс не знал, что Джордж принимает гостей. Хотя гости не собирались обедать до окончания службы, они пили чай, стреляли из лука и всячески наслаждались погожим летним днём. Поэтому только в четверть третьего восемь из них показались у ворот церкви. Это были Джордж и Элизабет, Джеффри Чарльз и Морвенна, Сент-Джон Питер и Джоан Паско, Анвин Тревонанс и мисс Барбери, дочь Альфреда Барбери. Мистер Оджерс поспешил их поприветствовать. Проходя мимо, одни удостаивали его кивком, другие — улыбкой.

Джордж, остановившись на полпути, спросил:

— Служба уже началась?

— Ещё нет, мистер Уорлегган, но мы готовы начать.

— Что за пение...

Мистер Оджерс поправил парик из конского волоса.

— Я тут не при чём. Просто некоторые прихожане коротают время, распевая гимны собственного сочинения. Я послал Джона их остановить. Они скоро прекратят.

Прибывшие ждали и слушали.

— Ей-богу, звучит как гимн методистов. — сказал Сент-Джон Питер.

— Они перестанут петь через минуту, — откликнулся мистер Оджерс. — Сию минуту прекратят.

— Но зачем ждать? — добродушно спросила Элизабет. — Разве церкви не для этого? Если поторопимся, то сможем присоединиться к ним. — Она сжала руку Джорджа. — Пойдём, дорогой.

Тот выглядел раздраженным, когда пение не прекратилось. Однако слова Элизабет его успокоили. Джордж небрежно махнул гостям и вошёл внутрь.

Когда он вошел в церковь, методисты дошли до последнего стиха. Они увидели его, да и к тому же концовку стиха помнили плохо, поэтому пение практически сошло на нет. Но некоторые из них во главе с Пэлли Роджерсом, Уиллом Нэнфаном и Бет Дэниэл — те, кого возмущали заборы, воздвигнутые за последние несколько месяцев, и кто не боялся Джорджа Уорлеггана и его родни, запели еще громче, дабы компенсировать отсутствие других голосов. Пение последнего стиха сопровождало Джорджа и его семью, пока они не заняли свои места на скамье.

«Покой, что души наши так желают,

На небесах незыблемо храним,

И страх, и боль, и грех там угасает,

Любови силой истинной гоним».

На этом пение прекратилось. Остальные прихожане почтительно встали, приветствуя прибывших особ из Тренвита. Кроме последователей Джона Уэсли.

Мистер Оджерс взошел на свою кафедру и откашлялся.

— Помолимся, — начал он.

***

На этой неделе Сэм Карн работал в ночную смену. Когда он возвращался, шел дождь. Согнувшись под натиском погоды, он стал огибать выступ холма на пути к дому. Подойдя ближе, он заметил маленькую фигурку, стоящую возле лошади прямо рядом с иссохшим истоком ручья чуть ниже коттеджа. Это был преподобный Кларенс Оджерс.

— Сэр, доброго вам утра. Вы к нам будете? Брат, скорее всего, ушел на работу. Но внутри всё же уютнее. Заходите.

У Сэма не было никаких сомнений в цели визита Оджерса. Он повел его в свой темный маленький домик. Священник постоял в нерешительности, всем своим существом излучая неприязнь, и проследовал за ним. Он осмотрел продолговатую комнату. В глаза бросались неотделанные стулья, многие из которых были сколочены наспех из обломков или остатков древесины с шахты. На столе в конце комнаты лежала открытая Библия. Оджерс с отвращением отметил выставленные перед столом три ряда стульев. Деревянная дощечка на стене гласила: «Да спасет вас Христос».

Сэма возвышался над низкорослым пастором.

— Присаживайтесь, сэр. В нашем доме всегда рады людям, принявшим в своем сердце Бога.

Но это не помогло задать дружественный тон беседе.

— Я здесь не по делам паствы, Карн, — ответил Оджерс, — Кажется, так вас зовут? Вы ведь недавно в наших краях?

— Шесть месяцев прошло с тех пор, как Господь указал нам путь в этот приход — мне и брату. Мы каждое воскресенье воспевали Христа и поклонялись ему в вашей церкви, — печальное юное лицо Сэма расплылось в улыбке.

— Да, — сказал Оджерс. — Ну да, так вы и делали.

По натуре он не был агрессивным, не имея ни денег, ни происхождения, потакающих надменности. Но он получил четкие указания.

— Я видел вас там — вас и ваших друзей. Именно об этом я и пришел поговорить. Вчера перед началом службы вы пели — пели и пели десять минут кряду. Такое поведение не подобает нашей церкви и моему положению служителя, обладающего духовным саном. Вы приходите со своей группой каждую неделю, садитесь вместе и ведете себя так, будто посреди основной службы у вас проходит своя собственная!

— А? Сэр, мы этого не хотели. Мы приходим вместе, как вы и сказали, садимся вместе и поем вместе, чтобы засвидетельствовать наше обращение к Евангелию Христову, чтобы показать, как Агнец Божий даровал нам спасение. Все мы...

— Вы говорите об обращении к Евангелию Христову при том, что вы и вся ваша секта неоднократно пытались подорвать авторитет церкви Христовой, разве не так? Низвергнуть ее священные доктрины и учредить враждебные и революционные порядки. В этом нет никаких сомнений, вы и вам подобные намереваются свергнуть закон и порядок, и истинные наставленья Божьи в его рукоположенной и священной обители!

Начало у мистера Оджерса вышло слабоватым, но с каждым словом он всё больше распалялся. Предрассудки Джорджа разожгли его собственные. Поглаживая кончиками пальцев пуговицы жилета и глубоко вдохнув, он собирался было продолжить, но Сэм его перебил.

— Так, сэр, вы столь рьяно тут о нас выражаетесь, но правды в этом нет — не от Христа всё это. Ни единожды, ни мыслью, ни словом, ни поступком мы или кто-либо из нас не хотели низвергать священные доктрины — мы стремимся восполнить их там, где про них напрочь забыли! Раскаянием истинным и принятием грехов наших мы обретаем Божью благодать, как показал нам Иисус Христос. Он был открыт для всех — для каждого из нас, кто смог склонить колени и признать свои ошибки! Только так он мог обрести Его благословение. И вы тоже можете, как и любой из нас!

— Да как вы смеете говорить это мне! Мне — кому по праву рукоположения были дарованы власть и благодать Апостольского преемства...

— Может быть. Мне об этом ничего не известно. Но мы не посягаем на священные доктрины. Всё, о чем мы просим — грешникам подумать о грехах своих и спасаться от гнева грядущего. Мы ходим в церковь. Регулярно. И ищем прощения и спасения во Христе. Скажите, сэр, что здесь плохого? Мы соблюдаем заповеди, завещанные нашим высокочтимым отцом, мистером Уэсли, и этим...

— А! — воскликнул мистер Оджерс, бросаясь в атаку. — А! Вот значит что! Вы прославляете этого человека — этого проповедника, отринувшего истинную веру — и ставите его превыше англиканской церкви! Вот об этом я и говорю — вы не признаете истинно священную власть! Когда вы приходите в церковь...

— Довольно, — сказал Сэм, разгорячившись. — Сэр, — запоздало добавил он. — И что мы видим, приходя в церковь? А? Базар ей-богу, а не дом Господень. Среди прихожан разговоров только что о ценах на олово. Да о том, что яиц зимой будет не хватать. Ребятня носится как оголтелая. Бабы сплетничают, мужики орут во всю глотку через проходы. Не самое достойное и приличное поведение. Будто сам Сатана влез в святую обитель и завладел ею!

— Сатана и вправду влез! — парировал мистер Оджерс. — Но не в тех, кто покорно внемлет наставлениям церкви Англии. А в таких людей, как вы — желающих свергнуть законную власть в церкви и стране! Выбор-то здесь не особо большой — бунтарские секты вроде вашей с этими независимыми классами [14] и вечерями любви [15], и вашей убежденностью в... в религиозной просветленности, и эти якобинские клубы, которые сначала проповедуют среди неграмотного сброда равенство и учат нахальству и неуважению к своим господам, а потом организуют подлую революцию, которая в конце концов отрицает Христа и приводит всё человечество на самое дно.

Спор разгорался, и чем больше они раздражались, тем менее понятной становилась их речь. В конце концов Оджерс демонстративно встал и, хлопнув дверью, покинул дом. Сэм, скорее всего, не улучшил положение дел, вновь открыв дверь и предложив мистеру Оджерсу помочь взобраться на взятую взаймы лошадь — помощь, которая сначала была в гневе отвергнута, а потом с тем же гневом принята. Когда лошадь с болтающимся словно корова на заборе мистером Оджерсом развернулась обратно, Сэм сказал:

— Я буду молиться за вас, сэр, каждый божий день!

И остался стоять под дождем, пока священник не скрылся за холмом. На его лице не было злобы, но по мере того, как проходило раздражение, линии смягчались. Улыбнувшись, он поглядел на свои напряженные руки и расслабил их. Не следовало вести себя так человеку, обретшему Спасение.

В результате Оджерс запретил им посещать церковь. Сэм не знал законов, но сомневался, что кто-либо имеет право так поступать. Однажды подобное уже произошло в Иллагане. Но при столь враждебном отношении со стороны пастора всё равно будет трудно посещать богослужения в церкви. Конечно, это было возможно. Сопротивление гонениям было привилегией для каждого последователя Христа. Но имя пастора и его авторитет до сих пор кое-что значили в глазах многих прихожан. Некоторые не захотели бы бросить ему вызов. А это означало только одно — церковь святого Эрмина в Марасанвосе. Совсем не ходить в церковь ведь нельзя.

Он знал, что Дрейка это не обрадует. Дрейк по какой-то причине всегда с нетерпением ждал, когда они пойдут в церковь Сола, а церковь святого Эрмина была ему не по душе. Сэм пожал плечами. Что ж, завтра вечером состоится молитвенное собрание. Наверняка давним его членам будет что сказать.


Глава восьмая


Росс виделся с Хеншоу почти каждый день, но прошло целых два месяца, прежде чем он упомянул слухи об Уил-Лежер, которые Харрис Паско поведал ему в июне. К этому времени слухи распространились по всем окрестностям, но Хеншоу до сих пор не сказал ни слова.

В середине августа стукнуло три месяца со времени последнего «распределительного дня» на Уил-Грейс. В тот день вольные рудокопы в последний раз торговались за забои, соглашаясь поднимать руду на поверхность собственными усилиями и за свой счет, исключая накладные расходы типа откачки воды и так далее, в обмен на соответствующую долю в стоимости добытой руды.

На некоторых шахтах такой аукцион организовывался раз в два месяца или квартал, чтобы дать шахтерам возможность принять участие в торгах друг с другом. Россу такой порядок не нравился, так как шахтеры из-за этого были не в ладах. Пара, работавшая в особо прибыльном забое, всегда попадала под удар заниженных ставок своих соседей. Поэтому распределение на следующие три месяца провели лично Росс и Хеншоу. Обсуждение проходило за столом в мирной и спокойной обстановке. Остальных звали, только если обладатели забоев не могли прийти к соглашению с владельцем и капитаном. В целом в этот раз разногласий не наблюдалось.

Большинство вольных рудокопов до Рождества работали за двенадцать шиллингов шесть пенсов с каждого фунта стерлинга и сорвали крупный куш, когда в октябре шахта начала приносить прибыль. С тех пор прошло уже три распределительных дня, и процент прибыли шахтеров уже два раза сокращался, как это обычно бывало, так что теперь сделки совершались в пределах от четырех шиллингов шести пенсов до шести шиллингов шести пенсов с фунта. Хеншоу настаивал на дальнейшем снижении, но Росс отказался — пусть получат причитающееся.

До сих пор ему везло — почему бы и рудокопам не подзаработать? К тому же в местности, где было столько страданий и нищеты, даже несколько человек с деньгами в кармане делали округу немного богаче.

Когда ушел последний рудокоп, минут десять мужчины сидели вдвоем, просматривая счетные книги. Тогда-то Росс и задал свой вопрос. Хеншоу взглянул на него поверх трубки, которую разжигал, и посмотрел на пламя фитиля, прежде чем задуть его.

— Да, так и есть. Главная жила истощилась, ничего не осталось — одно название. Мы испробовали всё, чтобы нащупать хороший пласт, но пока что счастья не видать.

— А с другими жилами что?

— О, вполне себе, но они небольшие, вы и сами знаете. Да и качество там не то. Настоящую прибыль приносила только красная медь. Так что сейчас мы можем лишь держаться на плаву. Оборот есть, люди пока работают. Последний отчет показывал, что мы еще в прибыли, хоть и минимальной.

— А, — сказал Росс. — Об этом-то я и слышал.

— Я думал, что вы и так знаете. Все об этом знают. По крайней мере, в этом районе. Скрывать это бесполезно.

— Но вас об этом просили?

— Да, — Хеншоу вытянул огромную ногу, а другой стал счищать с сапога глину. — Я сомневался, стоит ли рассказывать вам об этом, но если уж придется принимать решение по шахте, то, полагаю, ничего не поделаешь. В любом случае следующий аукцион всё покажет.

— Каково сейчас распределение долей?

— Мистер Джордж Уорлегган завладел девяноста акциями мистера Коука. У Коука, понятно, с самого начала ничего не было — так, просто подставное лицо. Мистер Кэрри Уорлегган выкупил тридцать у мистера Пирса. Остальные так и остались.

— То есть у них половина. Интересная ситуация, Хеншоу. Не будь у моих друзей вторая половина, я бы даже посмеялся.

— И большинство ваших друзей до сих пор там работают, — сказал Хеншоу.

— Да. Я рад, что шахта до сих пор приносит прибыль.

***

На следующий день посыльный доставил Россу письмо с приглашением на обед в доме в нескольких милях от Труро. Его отправил человек по имени Ральф-Аллен Дэниэлл, которого он встречал всего пару раз в жизни. Первый раз — когда боролся за выживание Карнморской медной компании, Дэниэлл предложил ему бескорыстную помощь в приобретении оборудования для плавильни. И еще раз — месяц назад, на последних торгах оловом. Дэниэлл был среди тех, с кем Росс вышел из «Красного льва». Разговорившись, они прошли вместе несколько улиц.

Дэниэлл был очень богатым торговцем среднего возраста, спокойным, с хорошей репутацией — ему не нужно было ни под кого подстраиваться, так как сфера его торговых интересов была достаточно широка, чтобы гарантировать независимость, а врожденная осторожность не позволяла занимать чью-либо сторону. Он приходился внучатым племянником Ральфу-Аллену, помощнику трактирщика из Сент-Блейзи, который отправился на юг, в Бат, сколотил там состояние и стал филантропом. Дэниэлл хотел быть похожим на своего тезку. Он уже сделал ряд пожертвований благотворительным организациям Корнуолла, а недавно купил пятьсот акров земли на берегах реки Фал и строил там особняк. В приглашении говорилось об обеде в новом доме. Росс подозревал, что это один из тех приемов, которые устраивал Дэниэлл, чтобы похвастаться своим новым пристанищем.

Он показал приглашение Демельзе.

— Это первое за несколько месяцев! — воскликнула она. — Как жаль, я бы с удовольствием пошла.

— А почему бы тебе не пойти?

— Не могу же я появиться в свете со своим огромным раздутым животом.

— Твой живот едва больше обычного, уж я-то знаю. Думаю, даже самой зоркой старухе не под силу о чем-либо догадаться, когда ты одета.

— Но он с каждым днем всё больше, Росс. А обед только двадцать восьмого. К тому времени я буду выглядеть, как доктор Чоук.

Он едва сдержал смех.

— В любом случае — кому какое дело? Я не стыжусь того, что моя жена беременна.

— Я не стыжусь, просто не хочу выставлять это напоказ перед другими людьми — и тем более перед высшим обществом.

Она взяла приглашение.

— Где там этот Трелиссик?

— Милях в четырех от Труро, насколько я могу судить.

— Верхом путь неблизкий.

— А, в таком случае я понимаю. Тогда я откажусь за нас обоих.

— Почему за обоих? Ты можешь пойти.

— Я не хожу на светские мероприятия без жены.

— Но ведь тебе может... тебе наверняка будет полезно больше общаться с людьми своего круга.

— Люди моего круга все здесь — рядом со мной.

— Ты знаешь, о чем я.

— Либо мы идем туда вместе, либо никто не идет.

Поразмыслив, она сказала:

— Дорога для меня не проблема. Раньше я постоянно ездила на неоседланной лошади, до того как Джулия родилась. Когда тебя не было рядом. Но не могу представить, как я появлюсь в таком обществе с распухшим как пончик лицом и животом размером с пудинг.

— Давай посмотрим карту, — ответил Росс. — Думаю, нам удастся проехать по торфяникам до Киллуоррена, выпить чашку горячего шоколада у Кэролайн, а оттуда — отправиться к реке Фал. Кажется, дом рядом с паромом короля Гарри. На обратном пути можно переночевать в Труро, сделать покупки и спокойно вернуться домой на следующий день.

Она подошла к зеркалу и осмотрела себя сбоку.

— Что ж, мы не выходили из дома с тех пор, как малыша Эндрю Блейми крестили. Небольшой вуяж нам не повредит.

— Вояж, — мягко поправил ее Росс.

— Я предпочитаю вуяж, — ответила Демельза.

Двадцать восьмого числа они выехали из дома чуть раньше восьми. Погода для такой прогулки стояла идеальная — теплая, но не жаркая; солнце местами скрывалось за облаками, от которых по окрестным полям ползли огромные тени, подгоняемые легким ветерком. Даже голые земли северного побережья в тот день выглядели пышно и богато. Чем дальше они ехали на юг, тем больше появлялось деревьев, растительности и цветущих трав.

Демельзу успокоило, что синяя амазонка [16], сшитая миссис Треласк семь лет тому назад, была до сих пор ей впору; вдобавок на ней была синяя треугольная шляпка с белым пером, которую тогда же заказала для нее Верити. Демельза ехала верхом на Брюнетке. В свои шестнадцать лет кобыла была уже достаточно испытанной и надежной для того, чтобы не слишком беспокоить наездника, даже если на пути ей попадался барсук. Росс был вполне доволен Джудит — лошадь оправдывала потраченные на нее деньги. Но даму в положении доверить ей было нельзя — слишком уж норовистая.

Где-то в половине одиннадцатого они подъехали к Киллуоррену. Но каково же было их удивление, когда, пройдя в гостиную, помимо Кэролайн они увидели Рэя Пенвенена, одетого в бархатный, не по размеру большой халат. Укутанный в плед, он сидел перед рдеющим камином. Мистер Пенвенен и в лучшие свои годы не отличался красотой: рыжий коротышка с налитыми кровью глазами без ресниц, острым подвижным носом, поджатыми губами и вечно суетливыми руками, покрытыми бородавками. Теперь же он стал похож на собственную карикатуру. Кожа на его лице стала такого желто-коричневого цвета, что его можно было принять за мулата. Он сильно исхудал, глаза запали и потускнели. Он выглядел так, будто уже умер.

И всё же Росса и Демельзу он узнал. И тотчас же принялся изливать на них потоки сухого шепота. Приятная встреча с Кэролайн за чашечкой горячего шоколада превратилась в натянутый разговор в жаркой и душной комнате.

Пробыв там ровно двадцать минут, они ушли. Но стоило им спуститься по лестнице, как Кэролайн увела их в небольшую гостиную рядом со входной дверью. Закрыв дверь, она сказала:

— Неделю назад я взяла выходной на целый день и поехала к Сьюзен Пеллью в Треверри. Я рассказала ей правду о себе и докторе Энисе и спросила, какие новости сообщил ее муж о сражении. Она любезно передала мне его письмо, и я пообещала вернуть его через неделю или около того. Я уверена, она не будет возражать, если вы его прочтете. Если у вас есть время.

Росс и Демельза прочли письмо вместе, стоя у окна.

«Душа моя, — говорилось в начале, — скорее всего, к этому времени ты уже получишь известие об успешном сражении, которое мы провели с французами 21-го и 22-го числа. Полный отчет ушел в Адмиралтейство, и, возможно, ты уже знаешь все подробности, но нутром чувствую, что должен собственноручно передать тебе те сведения, которыми я владею.

В полдень понедельника «Нимфа» находилась приблизительно в пятидесяти лигах от Уэссана и двигалась курсом зюйд-вест при встречном ветре, когда на норд-весте был замечен парус, и мы начали преследование. Поначалу мы полагали, что это фрегат, но сильный дождь целый час не давал нам возможности как следует его рассмотреть. Когда мы снова его увидели, то поняли, что на нем нет юта, и опознали, что противник — французский двухпалубник.

Вместе с ним был и фрегат, едва видимый, но приближающийся. Французы явно не намеревались вступать в бой, но мы поставили все паруса и бросились в погоню. Со мной были еще «Тревейл» и «Мермейд», хотя последний сильно отстал и еле виднелся вдали. Ветер усилился до штормового, волны быстро становились все выше. К половине четвертого основной противник потерял стеньги на фок— и грот-мачтах, что дало нам возможность настигнуть его и опознать как «Эро» под командованием (как я позже узнал) командора Лакросса, бывшего барона.

Фрегатом же оказался «Палмье», и я так и не знаю, кто его капитан. Без четверти шесть мы убавили паруса до зарифленных марселей и обрушили первый залп, пройдя за кормой «Эро». Неприятель ответил огнем из пушек верхней палубы и ружейной пальбой солдат, которых, как я полагаю, на борту было около двух сотен.

Мы находились так близко, что кто-то из нашего экипажа сдернул вражеский вымпел, запутавшийся у нас в такелаже. В дальнейшем мы попытались обогнать неприятеля и занять позицию у него на курсе, но «Эро» смог уклониться и попытался, хотя и безуспешно, встать борт к борту, сорвав на «Нимфе» бизань-гик.

Вслед за этим началась долгая и яростная пальба между нашим фрегатом и французским линейным кораблем. А в полулиге от нас «Тревейл» и «Палмье» занимались тем же самым, и я с горечью сообщаю, что в самом начале боя мой дорогой друг и товарищ, капитан Эрнест Харрингтон, получил пули в грудь и бедро и вскоре скончался. Нам его будет очень не хватать, поскольку не было на земле лучшего человека. Командование «Тревейлом» перешло к лейтенанту Уильямсу, который на протяжении всего боя управлял кораблем с огромным мастерством и мужеством.

Шторм и сражение продолжались всю ночь. Высокие волны и сильная качка сильно осложняли действия матросов. На нашей «Нимфе» матросы зачастую находились по пояс в воде, а на некоторых пушках по четыре раза рвались брюки [17]. Но все превосходно исполнили свой долг. «Мермейд» позже присоединился к сражению и пострадал в значительно меньшей степени, но «Тревейл», продолжая бой с меньшим французским кораблем, оказался в худших условиях: его мачты и такелаж сильно повредило. Бизань-стеньгу снесло ядром, как и гафель, бизань-гик и грот-марса-рей. Мы увидели это, когда их дрейфом снесло ближе к нам. Мы также заметили, что «Тревейл» редко стреляет в ответ и сильно осел, как будто в трюме уже болталось несколько футов воды.

В четыре часа утра один из наших матросов разглядел французское побережье, и мы немедленно повернули на другой галс и прекратили бой, повернув через фордевинд и взяв курс на север. На «Мермейде» и «Тревейле» условленным ночным сигналом сообщили об опасности. Когда мы приводились к ветру, «Эро» разразился последним и самым губительным для нас бортовым залпом: все три мачты получили повреждения в нижней части, а грот-стень-ванты левого борта просто разлетелись, и потребовались большие усилия и немалое хладнокровие, чтобы уберечь стеньгу, потеря которой означала бы неминуемую гибель корабля.

К этому времени все пять кораблей быстро дрейфовали к французскому берегу, уже совсем рядом с прибоем, сильный ветер и огромные волны несли их на берег. Мы набрали четыре фута воды в трюме, а лавирование против ветра — непростая задача даже для неповрежденного корабля. Мы видели, как разбился и перевернулся вверх килем «Палмье», а «Эро» неуправляемо дрейфовал к берегу. «Тревейл», на котором сбило основные паруса, находился в аналогичном положении, но «Мермейд» с риском для себя в течение какого-то времени пытался завести буксирный трос. Со своей стороны, мы находились в столь серьезной опасности, что могли только идти курсом на зюйд, пока не увидели буруны с подветренной стороны, а затем повернули через фордевинд в восемнадцати саженях от них и пошли курсом норд, пока суша снова не оказалась прямо по курсу с наветренной стороны, а буруны — с подветренной.

К этому времени мы считали себя почти обреченными, и я много думал о тебе и наших дорогих детях, вверив своё тело и душу Богу, но каким-то чудом мачты и такелаж выдержали натиск шторма, несмотря на полученные сильные повреждения, и после еще пяти часов лавировки мы отошли на милю от берега, прочь от Пенмарша, и вырвались в открытое море.

Мы видели «Эро», лежащий на боку на линии прибоя, а еще через полмили «Тревейл» в подобном же состоянии, но я ничем не мог помочь. Я не знаю, ни каковы потери на «Тревейле», ни скольким его храбрецам удалось выбраться на берег. Но с небольшого корнуольского рыбацкого суденышка, встреченного нами по пути, сообщили, что даже спустя три дня на «Эро» все еще оставались люди, хотя их невозможно было спасти из-за огромных волн.

Любовь моя, я много писал об этом, но жажду получить новости из дома и надеюсь, что вскоре ты еще напишешь. Твое последнее письмо...»

Когда они покинули Киллуоррен, Демельза сказала:

— Этот дом. И этот кошмарный старик. Росс, все так ужасно. Она сама выглядит постаревшей.

— Я и сам прекрасно это вижу.

Миновав леса вокруг Киллуоррена, они вновь поднялись к вересковым пустошам. Голая каменистая дорога изобиловала зарослями дрока и вереска, порой такими густыми, что трудно было пробраться. Это была пустынная местность, еще больше, чем северное побережье, продуваемая ветрами, и безлесная. Там и сям гнездились приземистые коттеджи, мул крутил лебедку, виднелась привязная коза. Они вспугнули зайца, лисицу и двух худых полуголых детей. Все убежали с одинаковой скоростью и тревогой. Затем, перевалив через гребень, они снова спустились в леса. Дорогу окружали настолько разросшиеся кустарники, что казалось, будто они едут почти по туннелю.

— Позволь мне уже ездить на Джудит. Уверена, что смогу с ней справиться. Она удивительно послушная.

— Довольствуйся тем, что имеешь.

— О, я вполне довольна. И мне очень удобно, но ты на ней не смотришься. Ноги слишком длинные.

— Если будешь обращать больше внимания на дорогу, то не придется беспокоиться о моих ногах.

Они пересекли главную дорогу и остановились на пару минут, пока Росс уточнял направление.

— То письмо, — произнесла Демельза, — не думаю, что оно успокоило бы меня, будь я на месте Кэролайн. В таком долгом сражении наверняка многие погибли. Да еще потерпеть кораблекрушение в таком шторме…

— Что касается сражения, то хирург рискует меньше всех, ведь он находится почти в трюме, рядом с ранеными. Но Дуайт мог не усидеть на своем месте, такой уж он был... или есть. Но я все же думаю, что кораблекрушение куда опаснее. Нам сюда. Другая дорога уведет нас слишком далеко к югу.

Они двинулись дальше. Росс выбрал правильный путь. Через пару миль дорога начала спускаться к узкой долине, на дне которой синела река. Затем они въехали в новые ворота и оказались перед большим квадратным особняком из камня и кирпича. Высокие окна выходили на пологие залитые солнцем луга, убегающие к реке Фал.

— Знаешь, Росс, — сказала Демельза, — я впервые не переживаю. Не боюсь оказаться в этом обществе.

— Ты взрослеешь.

— Нет, думаю, дело в том, что я ношу твоего ребенка. Это он придает мне уверенность.

— В таком случае, — ответил Росс, — думаю, это девочка.

***

— Конечно, я до этого не доживу, — рассказывал им Ральф-Аллен Дэниэлл, — но деревья, которые мы посадили в полях, разбавят панораму и добавят элегантности. Сейчас все еще несколько запущено и не доделано. Мы планируем разбить перед домом сад, а в лесу справа устроить декоративный павильон в виде руин.

— Какими бы запущенными вы ни считали эти виды, — ответил Росс, — они все равно одни из лучших. Что это за тропа?

— Она ведет к лодочной станции. Преимущество жизни у реки в том, что в распоряжении имеется прекрасная дорога. Теперь в погожий день я и не подумаю добираться до Труро или Фалмута верхом, а за несколько минут в лодке можно доплыть до нескольких крупных поместий.

— По сравнению с этим великолепием мои идеи о перестройке дома кажутся убогими.

— Нампары? Я там никогда не был. Это рядом с Уэрри-хаусом?

— В нескольких милях. Дом построил отец еще при жизни моей матери. Когда она скончалась, отец потерял интерес, и дом так и не достроили. С тех пор не хватало денег даже на его содержание, не то что на ремонт.

— Я полагаю, теперь ситуация изменилась.

— Можно и так сказать. Но, конечно, дом довольно небольшой по любым меркам. Чтобы придать ему хотя бы часть изящества вашего особняка, мне пришлось бы снести и заново отстроить Нампару.

— Вы мне льстите. Но кто знает, может быть, через пару лет у вас появится такая возможность. Бассеты отстроили Техиди на доходы с шахт. Впрочем, как и Пендарвы, и многие другие.

Они стояли на террасе и смотрели на реку, когда их позвали к ужину. Прием оказался весьма торжественным. Росс не ожидал такого размаха от Ральфа-Аллена Дэниэлла, а для Демельзы ужин стал самым шикарным из тех, на которых она бывала. Она была как никогда рада, что привезла с собой лучшее платье. Главными гостями были виконт и виконтесса Валлеторт — англичане, несмотря на фамилию. С ними прибыли четыре французских эмигранта: виконт де Сомбрей, граф де Марези (его Росс мельком видел в Лоо), мадемуазель де ла Блаш и мадам Гиз. Остальные гости — кузен Росса Сент-Джон Питер, лейтенант Каррутерс, мисс Робартес, давняя подруга Верити, и сэр Джон Тревонанс (Анвин вернулся в Лондон). Демельза помнила Сент-Джона и лейтенанта Каррутерса по одному из давних балов, где они увивались вокруг нее, и присутствие этих двоих помогало ей чувствовать себя свободнее в великосветском обществе.

Компания состояла из молодежи: всем, кроме хозяев и сэра Джона Тревонанса, еще не исполнилось сорока. Лорд Валлеторт приходился ровесником Россу, а его супруга — моложе на год или два. Красивая молодая дама, но, на взгляд Демельзы, необычайно худая. Тем не менее, хрупкой она не выглядела. Казалось, будто ее специально вывели такой высокой и тонкой для продолжения породы аристократов. Четверо французов были чересчур разодеты для подобного загородного обеда. Правда, Демельза подумала, что в отношении мадам де Гиз правильнее было бы сказать «чересчур раздета». Мадам де Гиз поражала великолепными темными волосами и платьем из белого кружева, из-под которого просвечивало нижнее платье с глубоким декольте. Мужчинам стоило немалых усилий не замечать того, что скрывалось под кружевами. Мадемуазель де ла Блаш, девушка лет двадцати, держала себя с куда большим достоинством.

Глядя на двух французов, Демельза решила, что никогда в жизни не видела таких красивых мужчин. Де Сомбрей, высокий, стройный, бравый молодой человек лет двадцати пяти, очаровывал своим непоказным обаянием и манерами. Де Марези, сидеть рядом с которым во время долгого обеда стало тем еще испытанием, был старше лет на десять. Невысокий, стройный и щеголеватый, и, возможно, еще более красивый, он вполне осознавал свою привлекательность. Испытание же заключалось в том, что де Марези, владея английским, говорил на нем с таким сильным французским акцентом, что зачастую казалось, будто он разговаривает на своем родном языке. Его духи перебивали запахи блюд, а высокомерие, подумалось Демельзе, в какой-то мере могло оправдать французскую революцию.

По другую руку от Демельзы сидел Джон Тревонанс, краснолицый и добродушный — если дело не касалось денег. С тех пор, как она вылечила его корову, они стали друзьями.

Они ели, пили, затем снова ели. Вареная треска и жареный морской язык под устричным соусом, ростбиф и апельсиновый пудинг, дикая утка со спаржей и грибами, фрикасе из телятины с шафраном и ароматным соусом. Затем подали взбитые сливки с вином, варенье, абрикосовые кексы, лимонный пудинг и сладости. Это все сопровождалось мадейрой, кларетом, рейнским, портвейном и бренди.

В начале обеда французский граф в основном занимал беседой даму с другой стороны, миссис Дэниэлл, предоставив Демельзу в распоряжение сэра Джона с беседой о животноводстве — милая, спокойная и невзыскательная тема, которая приходилась вполне по сердцу Демельзе. Но затем де Марези остановил свои блестящие глаза на ней и произнес речь, из которой Демельза не поняла ни слова.

— Простите?.. — переспросила она.

Он снова что-то сказал, закончив речь словами:

— …и ву есть ошень кгасифэ.

— Да, — рискнула Демельза, облизнув губы кончиком языка.

Это согласие ему понравилось, и граф продолжил разговор. В последующих предложениях она разобрала слова, похожие на «английски литса, когнуольски литса, мокгый погода, цвет литса».

На это она ничего не ответила, но, подозревая некий комплимент, одарила его ослепительной улыбкой.

— Ходить слухи, что англиский женсчина холёден как лёд. Я хотель гофорить фам, мадам, моя не помнить фаше имя, што целий год я не убедиться ф этом. Я думать, фганцуз и англичанка ищпользовать фожмозность попытка. Отфетьте мне, мадам, пгошу вас, — произнес он.

— Мы пользуемся дегтярной водой, — ответила Демельза, — как я уже говорила сэру Джону, дегтярная вода полезна для больных малокровием, а также благотворно влияет как на людей, так и на животных с упадком сил. В том месте, где я жила в детстве, был один человек. Когда он чувствовал недомогание, то прыгал в пруд с ледяной водой, по самую шею, затем выпивал полпинты джина и ложился спать. Наутро уже был как огурчик.

— Мадам, — ответил де Марези, — пгошу не говогить больше. Женский полтливость наносить большой вгед, потому пгошу не говогить больше. Остафим это сегу Валлетогту. Наш свиданий нужен оганизивать сегодня. Я уезжай через неделя и два дня имей пусто, мы мочь учить друг друга много в самый изысканно.

— Я, похоже, понимаю, о чем вы говорите, — продолжила Демельза. — Скажите, а правда, что принцу Уэльскому наскучила миссис Фицгерберт, и его заставляют жениться на герцогине Брунсвикской, или это все просто слухи? Вам что-нибудь об этом известно?

— Только посмотгеть на эти гуки, — произнес граф, расправляя кружевные манжеты, — Такие гуки есть не у кашдая женсчина. Нежный как жёлк, мадам. Я думать фы фся такой нешный. Фаш гуди как сатин. А ноги, я фидеть их, когда фы подниматься по лестница. Фам понгавиться когда я изучить фас.

— Знаете что, сэр, — сказала Демельза, — попгобуйте сначала изучить свой абгрикосовый пигог, пгопитанный гомом и сливками. Что же до меня, то я сыта по горло, с меня хватит. Я не могу больше так разговаривать и очень надеюсь, что ваши слова ничего не значат.

— Я фам показать, догогая! Дафайте всгетимся ф пятница и я фам погажу!

Ужин вперемешку с разговорами тянулся до половины пятого. Когда же наконец он завершился, дамы удалились, оставив мужчин допивать свой бренди и портвейн.

Разговоры за неубранным столом велись без особого энтузиазма, в полудреме, из-за того, что слишком много было съедено и выпито. Но спустя некоторое время разговор разгорелся с новой силой, и неотъемлемой темой его была война. Шарль, виконт де Сомбрей, два месяца назад лишился отца и старшего брата, им отрубили головы, и теперь он стал главой семейства. Шарль не был во Франции уже два года, все это время он сражался с революционерами в Германии и Голландии. Сейчас он находился в Англии с целью ускорить высадку на побережье Бретани и при поддержке англичан поднять там флаг роялистов. В Англию также прибыл бретонец граф де Пюизе. Своими рассказами о страданиях бретонцев и энтузиазме роялистов он смог привлечь внимание британского парламента. Тысячи бретонцев (во время восстания их еще называли «шуанами») с нетерпением ждали высадки. В действительности страна изнемогала от убийств и волнений, и назавтра могло возникнуть полномасштабное восстание, появись хоть малейшая вероятность, что диктатуру якобинцев можно свергнуть.

Де Марези, так восхищавшийся нежностью женской кожи, в равной степени жаждал вернуть прежний порядок. Им не нужны британские солдаты, все, что им нужно, это оружие британцев, их золото и военно-морская мощь, чтобы высадить французские войска и таким образом помочь Франции вернуться под власть Бурбонов, говорил он. Они не просят о милости. Сейчас как раз подходящее время нанести удар по революции, пока якобинцы находятся в смятении, и это сможет спасти множество жизней британцев и сэкономить сотни миллионов английских фунтов. Это положит конец войне не путем завоевания, что может занять десятилетие, если вообще произойдет, а с помощью внутреннего восстания, и в результате мир настанет уже через год.

Лорд Валлеторт решительно согласился с этим, как, впрочем, и большинство остальных, и разговор крутился вокруг не столько желательности поддержки роялистов, сколько практичности такого шага, и о том, какие силы вкупе с деньгами дадут хороший шанс на успех. В какой-то момент Росс решил, что, возможно, присутствующим начнут обсуждать, какой вклад они могут внести деньгами или иной помощью, но это предположение оказалось необоснованным. Росс соглашался с большей частью сказанного и размышлял о том, сведены ли к минимуму трудности организации такой контрреволюции.

Вскоре они встали и вышли на воздух к дамам. У Росса наконец-то появилась возможность поговорить со своим расфуфыренным смазливым кузеном, который во время последней дискуссии говорил меньше всех. Росс был уверен, что дело не в чувстве благоговейного страха, а в том, что Сент-Джон был так пьян, что засыпал на ходу.

— Мы не виделись год или даже больше. Как твои родители, Сент-Джон?

— О, Росс! Ух ты, Росс! Ладно, Росс! Мать скрывает свою слабость за напускной бравадой, вот что она делает. Я думаю, она всё время ждет, что её свалит какая-нибудь смертельная болезнь, ну ты понимаешь. Как старая овца, которая смиренно склонила голову в ожидании топора. Что касается моего отца, Росс, у него подагра в лодыжке. Из-за этого он хромает и стал чертовски раздражительным. — Сент-Джон широко зевнул. — А ты как, кузен Росс? Слышал, твоя шахта наконец-то процветает, будь я проклят.

— Все об этом слышали. К счастью, это правда.

— Я был в старом доме в начале месяца, — провёл там ночь. Они многое успели сделать. Многое сделали. Надо отдать должное Плавильщику Джорджу, он никогда не скупится и знает, как поступать с деньгами. Элизабет выглядит хорошо, учитывая тот несчастный случай в феврале.

— Несчастный случай?

— Да, она на сносях упала с лестницы. Не самый лучший... — Сент-Джон опять зевнул. — Что ты сказал?

— Ничего.

— Проклятье, мне показалось, ты что-то сказал. Когда зеваешь, ничего не слышишь. Не самый удачный поступок на восьмом месяце. Тем не менее, младенец в порядке, — ни косоглазия, ни сросшихся ножек. Мы его видели, он совершенно не пострадал из-за такого беспардонного появления на свет. Абсолютно нормальный. Кстати, кузен, я думаю, чёртов француз положил глаз на Демельзу. Получше за ней присматривай. Оглянуться не успеешь, как он затащит её в постель. Так что присматривай.

— Вот как? — откликнулся Росс. — Я думаю, Демельза знает, что делать в таких случаях. Полагаю, мы можем поздравить тебя с помолвкой. Джоан не приехала?

Сент-Джон икнул.

— Нет, будь я проклят. Её не пригласили, — он пожал плечами. — Когда мы поженимся, её будут приглашать. Будут.

Он отошёл.

Росс смотрел вслед привлекательному молодому мужчине с копной светлых волос и сутулыми плечами. Всё вроде хорошо, но почему-то он никогда особо не ладил с кузеном. Резкость последних высказываний вызвала у Росса раздражение. Если кто-то собирается жениться на дочери банкира, то должен понимать, что она занимает более низкое положение в обществе. Видимо, этот кто-то любит эту девушку или её деньги. В любом случае, он не должен принимать приглашения без неё или, когда его спрашивают, должен дать достойный ответ. Возможно, не стоит так серьёзно воспринимать слова пьяного. Но как известно, истина в вине.

После чая слушали музыку. Лорд Валлеторт, видимо, любил оперу, поэтому Ральф-Аллен Дэниэлл, чтобы ему угодить, пригласил трёх музыкантов, исполняющих арии Моцарта и Монтеверди. Из-за плотного обеда, раздевающих взглядов де Марези и довольно умных послеобеденных бесед с дамами Демельза чувствовала себя не лучшим образом. Ей нравилась музыка, но она хотела прогуляться в саду и молила Господа о том, чтобы никто не попросил её спеть.

Но ее никто не попросил. Для развлечения гостей пригласили профессиональных музыкантов. Их выступление, которое оставляло желать лучшего, закончилось ровно в семь, когда Валлеторты и четверо французов собрались уходить. Демельза решила было, что им тоже пора, но большинство гостей еще оставались, а миссис Дэниэлл пригласила ее и мисс Робартес прогуляться до реки. Росс снова исчез где-то в глубинах особняка, лейтенант Каррутерс и Сент-Джон Питер развлекались стрельбой из лука, сэр Джон Тревонанс все еще дремал, убаюканный музыкой, так что Демельза взяла шарф, повязала им волосы и последовала за миссис Дэниэлл.

А Росс находился в кабинете Ральфа-Аллена Дэниэлла, его пригласили туда, чтобы изучить чертежи дома, дворовых строений и смету на отделку. Мистер Дэниэлл посчитал, что это поможет Россу при реконструкции Нампары.

Они вместе изучали документы минут десять, а затем Дэниэлл произнес:

— Есть еще кое-какая мелочь, которую я хотел бы обсудить с вами, капитан Полдарк, пока у нас выдалась минутка наедине. Это то, над чем я и пара моих коллег раздумываем последние несколько месяцев. Это касается вашего избрания мировым судьей.

Росс подозревал, что приглашение посмотреть чертежи — это только предлог, но не ожидал, что развязка окажется вот такой.

— В самом деле?

Они через стол посмотрели друг на друга. Ральф-Аллен Дэниэлл — высокий и крепкий мужчина, даже в этот день одетый как простой квакер и по обыкновению трезвый. Улыбнувшись, он кивнул, дружелюбно, но без намека на веселость.

— С тех пор как погиб ваш кузен Фрэнсис, открылась вакансия судьи округа. Когда умер ваш дядя, мистер Фрэнсис Полдарк хотел отказаться от должности, сказав, что он слишком беден, но мы настояли, что его долг — занять пост, который Полдарки занимают уже более ста лет. Будет весьма печально прервать традицию.

Росс сел и положил ногу на ногу. Вино и еда обычно приводили к тому, что его лицо бледнело, а не краснело.

— В округе уже давно не хватает значимой персоны, — произнес Дэниэлл, — старик Хорас Тренеглос уже слишком немощен и глух для этой роли, и, как известно, он не желает, чтобы его сын становился судьей, пока он сам еще жив. Хью Бодруган непостоянен в своих поступках и суждениях. Рэй Пенвенен, как мы понимаем, умирает. Тревонанс, несомненно, хорош.

— Согласен, жалкое сборище.

— Теперь вы стали капитаном отряда добровольцев округи, вы свободнее располагаете собой и своим временем, не отвлекаясь на повседневные заботы на шахте, и особенно теперь, когда война с французами вступает в печальную фазу, мы остро нуждаемся в ком-то с вашим именем, положением и репутацией, чтобы занять это ответственное место и исполнять судейские обязанности.

Росс промолчал. Он знал, что подобные предложения витали в воздухе, когда умер Фрэнсис, но не воспринимал их всерьез, не отвечал на них, и они вскоре стихли сами собой. Как и ожидания мистера Оджерса на воскресные трапезы.

— Сейчас в Англии тоже неспокойно. Распространяются революционные идеи.

— Согласен. Именно так. В такое время требуются сильные лидеры.

— Мистер Дэниэлл, не забыли ли вы, что... Так, когда же это было... Что всего четыре года назад в Бодмине я предстал перед судьей Листером и двенадцатью присяжными по обвинению в подстрекательстве мирных граждан к бунту, а кроме того, в организации преступного бунта. Это, мне кажется, было еще только началом обвинительного заключения, следом ждали и другие обвинения.

— И по всем пунктам вас признали невиновным, — Дэниэлл покраснел.

— Да, это верно. Но я помню, отпуская меня, судья сказал, что вердикт жюри основан не на логике, а лишь на сострадании.

— Я про это ничего не знаю, капитан Полдарк, но факт остается фактом — вы покинули суд с незапятнанной репутацией.

— Да. Полагаю, можно сказать и так.

— Вы считаете, что можете так сказать. Стало быть, против вас нельзя выдвинуть подобные обвинения.

— Согласен, но мне также следует вам напомнить, что за два года до этого случая я силой ворвался в Лонсестонскую тюрьму и забрал оттуда своего работника, отбывавшего там наказание.

— Я кое-что слышал об этом. Разве он не умирал?

— Как выяснилось — да. Но все это вряд ли характеризует меня среди людей моего положения как человека, пригодного на роль служителя закона.

Дэниэлл вынул черепаховую табакерку и предложил Россу, но тот с улыбкой покачал головой.

— Если вы оглянетесь вокруг, капитан Полдарк, то обнаружите, что едва ли можно найти того, кто в молодости не посылал подальше условности и запреты. Так что это не только ваша особенность. Посмотрите на поведение большинства своих соседей, и вы мало кого найдете, кто бы не совершал ошибок молодости.

— Несомненно. И не только молодости. И вы подталкиваете меня занять эту должность, исходя из принципа, что лучший священник — это раскаявшийся грешник?

— Я бы так не сказал.

Росс покачивал ногой и смотрел в окно.

— Как называются эти окна? Венецианские?

— Да.

— Дом невероятно светлый. Один из самых светлых из тех, в которых я побывал.

— Вы — носитель старинной фамилии, весьма уважаемой в графстве. Пока ваш племянник или сын не вырастут, нет никого, кроме вас, кто мог бы ее представлять.

— Мой отец судьей никогда не был.

— Не был. Но им являлся его старший брат Чарльз, пока был жив.

«И дело не только в этом», — подумал Росс.

— При управлении графством особенно ценятся образование и опыт, — сказал Дэниэлл, — вот бы где пригодился старый Хорас Тренеглос, который даже античную литературу изучал, а особенно Джон Тренеглос, в юности изучавший право в Кембридже. Ваш обширный опыт будет способствовать повышению эффективности и компетентности судейского сообщества.

— Это ваша идея, мистер Дэниэлл?

— Нет-нет. Нескольких человек. Все согласовано. Уверяю вас, никаких препятствий. Все считают, что настало время.

Росс встал.

— Завидую, что у вас столько книг. Вижу, у вас есть «Права человека» Тома Пейна. Запрещенная книга?

— Не в то время, когда я ее купил. Если же решу сейчас ее продать, то меня оштрафуют. Вы читали?

— Да. И не нахожу ее столь революционной, как некоторые.

— Ну... все зависит от точки зрения. Пенсии всем старше пятидесяти? Образование для бедных? Высокий налог на доходы, превышающие двадцать три тысячи фунтов в год? Кое-кто считает это достаточно революционным.

— Как вы сказали, это зависит от точки зрения. Разумеется, это крайне радикально. Но Пейн, как мне кажется, это провидец, который нацелился слишком высоко, не революционер в агрессивном смысле и не истинный почитатель результатов французской революции, хотя так и может показаться. Он порицает не владение частной собственностью, а неограниченное её использование в корыстных целях. Мне говорили, что Питт тайно симпатизирует большей части написанного Пейном.

— Чьи-либо симпатии пусть лучше останутся тайной, в наши-то времена, — сухо ответил Дэниэлл. — Не знаете, он еще жив?

— Кто, Пейн? Бог знает. Сейчас во Франции никто не знает, кто жив, а кто умер.

Они замолчали.

— Боюсь, я вынужден отказаться, — сказал Росс.

Дэниэлл закрыл табакерку и высморкался в изящный, но скромный батистовый платок. Через распахнутое окно доносилось приятное воркование голубей. Стоял тёплый августовский день.

— Я ценю ваше мнение и мнение ваших друзей, благодарен за приглашение и надеюсь, отказом не поставлю на себе клеймо неблагодарного ханжи, но я не могу заставить себя судить своих ближних.

— Нужно просто интерпретировать нормы права, действующие на территории графства.

— Да, но это включает в себя вынесение приговора. Сейчас я стараюсь быть законопослушным гражданином и надеюсь оставаться им и впредь. Но были времена, когда я бросал закону вызов, и не исключено, что в будущем это повторится. Вероятно, не ради себя. Лично мне не грозит остаться без крыши над головой и работать в ужасающих условиях, слечь с туберкулезом в тридцать или видеть, как голодает жена, а голые дети барахтаются на полу хижины. Мне не грозят соблазны стащить дрова для очага, чтобы согреться, или убить зайца, чтобы накормить семью. Но в таких случаях закон зачастую не принимает во внимание условия, в которых совершалось правонарушение. Так произошло с моим слугой, его отправили в тюрьму на два года, где он и умер. Я — не революционер в том смысле, который вкладывают в это слово якобинцы. Я сторонник неприкосновенности частной собственности. Я не люблю воров. Но наказания за это слишком жестоки. Если передо мной будет стоять человек, обвиняемый во вторжении в частные владения и краже кроликов, я не смогу не задаваться вопросом: а не поступил бы я так же, будь я на его месте? А если бы я поступил так же, как могу обвинять его?

— Правосудие не всегда слепо и жестоко.

— Конечно нет.

— Несомненно, вы не будете чувствовать то же самое по отношению к убийце, насильнику или поджигателю.

— Конечно, нет, но такие случаи обычно рассматривают вышестоящие суды.

— Значит, рассматривая менее серьезные правонарушения, вы смогли бы проявлять снисходительность.

— И воевать со своими коллегами по судейству? Сможем ли мы сойтись во мнениях о браконьерстве с Хью Бодруганом? Это будет началом очередной гражданской войны!

Дэниэлл закусил губу и взглянул на сидящего возле книжного шкафа Росса, высокого и худого.

— Судья не только судит ближнего своего, что не может вас не порадовать. Мировой судья не только карает. Его власть распространяется на цены, налоги и их использование, строительство дорог, ремонт мостов, осушение каналов. Управление делами в графстве. Такой энергичный человек, как вы, мог бы многое сделать на этой должности. Было бы чрезвычайно жаль отказываться от возможности принести столько пользы из страха слегка навредить.

Росс покачал головой и улыбнулся.

— Вы очень красноречиво убеждаете, мистер Дэниэлл. Хотел бы я в своем отказе быть столь же красноречивым. Если бы я был уверен, что мои потенциальные соседи по скамье разделяют это мнение или хотя бы открыты для обсуждения, мое решение могло бы быть другим. Если бы законы этой страны стали более либеральными или снисходительными, я был бы рад их представлять. Но сейчас, под угрозой беспорядков как во Франции, мы катимся назад. Даже разговоры о снисхождении, либеральных идеях, реформах, об улучшении условий для бедных равносильны измене. Тебя просто заклеймят как якобинца и осудят как предателя. На прошлой неделе в Лондоне повесили человека за кражу одного фунта пятнадцати шиллингов из лавки. Теперь бросают в тюрьму без суда и следствия. Любой будет под подозрением, если выскажется на людях слишком неосторожно. Да, я знаю, — подхватил он, видя, что Дэниэлл собрался возразить, — я хорошо знаю причину, и в какой-то мере разделяю и понимаю эти меры. Но все зашло уж слишком далеко, это уже не оправдать общественным благом или обеспечением общественной безопасности. Пытаясь преодолеть тиранию за границей, мы рискуем установить тиранию в своей стране. Разве вы не видите, что для человека с моими убеждениями было бы большой ошибкой принять ваше предложение?

Дэниэлл вздохнул и поднялся.

— Я понимаю ваши резоны. Но все же не считаю их достаточными для отказа. Именно человек с либеральными идеями должен представлять закон и помогать управлять страной, а не самоустраняться и оставлять все на милость радикалам. Текущая ситуация — временна, а хорошее управление страной должно продолжаться. Тем не менее, вам решать. Не присоединиться ли нам к дамам? Я гляжу, они уже поднимаются от реки.

Они вместе прошли через коридор на террасу. Там еще не было никого, кроме слуги, накрывающего стол для чая.

Над речной долиной, укрытой от ветра, разливался необычайный покой. Три женщины в лиловом, желтом и розовом яркими пятнами выделялись на зеленом фоне. Демельза сняла жакет, солнце переливалось на ее шелковой блузке.

— Вы знаете, конечно же, — сказал Ральф-Аллен Дэниэлл, — а, может, и нет. Пожалуй, мне стоит упомянуть об этом на данном этапе… сказать вам. Поскольку нам крайне необходимо найти нового судью в вашем районе, он будет найден. Естественно, теперь будет рассматриваться другой кандидат. Если, конечно, вы непреклонны в своем решении, — он сделал паузу, но Росс молчал. — Нам придется предложить это место кому-то еще, и наиболее очевидным кандидатом, по сути, единственным возможным кандидатом соответствующего положения, является Джордж Уорлегган.

Демельза помахала шарфом. Росс не ответил ей.

— Восхитительный выбор, — сказал Росс. Его голос почти не выдавал чувств. — У Уорлеггана есть все качества, которых не хватает мне.

— Но ему не хватает многих качеств, которые есть у вас. Жаль, капитан Полдарк. Ну что же, дорогие мои, вам понравилась прогулка?

***

Они пробыли там до девяти вечера, потягивая чай с печеньем и сладкими пирожными и мирно беседуя о том о сем. Дэниэлл предложил остаться на ночь, принеся свои извинения за то, что об этом не упоминалось в приглашении, но они вежливо отказались и, тепло попрощавшись, поехали обратно, вверх по долине, в сторону главной дороги на Труро. К одиннадцати они добрались до таверны «Красный лев», где уже ждал Гимлетт с чистыми простынями. Он приехал заранее, чтобы лично удостовериться в том, что всё готово, комната убрана, прислуга прилежная, и лошадей есть где оставить.

Не считая торгов, Росс впервые посетил постоялый двор после потасовки с Джорджем, которая случилась три года тому назад. Тогда в пылу гнева он приложил трактирщика лицом к полу. Но тому, человеку незначительному, было явно приятно видеть у себя такого важного гостя: что было, то прошло. За легким совместным ужином Росс изо всех сил пытался выказать любезность, но почему-то сейчас ему это не очень удавалось. Демельза, находясь в совершенном восторге от прошедшего дня, никак не могла его понять. И только после того, как они остались в спальне наедине, Росс рассказал ей о предложении, которое сделал ему Ральф-Аллен Дэниэлл, и о своем ответе.

— О, Росс, — сказала она.

— Что это значит? О, Росс!

— Я знаю, каково тебе сейчас, и меня радует, что ты испытываешь эти чувства. И всё же это очень печально.

— Печально от того, что я чувствую?

— Нет. Печально, что из-за этих чувств ты был вынужден отказаться. Думаю... это неправильно, что тебе не удается вращаться в кругу равных, и... и быть кем-то значимым для них. Это была как раз такая возможность. Я хочу, чтобы тебя уважали так, как ты того заслуживаешь.

— Чего, по твоему мнению, я сейчас лишен. Ну спасибо тебе.

— Росс, не подначивай меня. Мне жаль, если мои слова тебе неприятны. Конечно же, я соглашусь со всем, что ты считаешь лучшим для себя. Но у каждого человека есть свое место в этом мире, и твое место — в том, чтобы стать кем-то в этом роде. Ты — сквайр по праву рождения, а право — то, чем сквайры обычно занимаются. Мне грустно оттого, что тебе пришлось отказаться.

— Ты была бы лучшего обо мне мнения, будь я старым, толстым и вонючим распутником с распухшей печенкой, как твой постельный дружок Хью Бодруган, который напивается до упаду шесть раз в неделю и тянет руку к любой женской юбке или блузке, что случайно оказалась рядом? Тогда ты восхищалась бы моим местом в мире? Думаешь, так я выглядел бы достаточно значимо?

— Нет, Росс, это не так. И ты знаешь, что я говорила совсем о другом. И ты также знаешь, что Хью Бодруган никогда не был моим постельным дружком. И мои юбки никогда не попадались ему под руку.

— Ты хочешь, чтобы я был лицемером и вилял хвостом перед людьми, у которых есть власть, дабы и мне немножко перепало? Чтобы я мог расхаживать с важным видом и радоваться в своей маленькой навозной кучке? Ты хотела бы, чтоб я был напыщенным и надменным человеком с раздутым самомнением? Который мнит себя маленьким божеством, отправляющим правосудие над другими, менее достойными людишками? Ты хотела бы...

— Росс, пожалуйста, расстегни эту пуговицу. Я целый день в блузке, как в тисках. Думаю... скорее всего, я не смогу больше ее носить. Только после ноября.

Он посмотрел на ее шею и пряди волос, струящиеся по бледной коже. Расстегнув три пуговицы, отвернулся, не в силах сдержать раздражение. Они молча разделись и легли в постель. Росс затушил две свечи, оставив одну зажженной. Дым струйкой вился вверх, словно локоны ее волос. Он попытался подавить в себе ничем не оправданную обиду.

— Так значит, ты считаешь, что я поступил неправильно, — сказал он.

— Разве я могу сказать такое? Разве может быть неправильным то, что для тебя единственно правильное?

Росс не сказал ей, кого вероятнее всего назначат на его место.

— Прекрасный был приём, — сказала она. — Но тот француз...

— В следующем году Ральф-Аллен Дэниэлл должен стать шерифом Корнуолла. Ты слышала об этом за обедом?

— Нет. Что это значит? Звучит впечатляюще.

— Видимо, они нас проверяли. Смотрели, умеешь ли ты себя вести и не ношу ли я трёхцветный галстук. Между прочим, лорд Валлеторт — сын лорда-наместника, старого Маунт-Эджкомба. Тебе он понравился?

— Я почти не говорила с ним. Мне понравилась его жена. Если это высшее общество, тогда я думаю, оно мне понравилось. Это лучше того, что я видела раньше.

— Да, это разрядом намного выше, чем бал в зале Собраний. Это тот уровень, на котором обладание деньгами оправдывает себя, их обладатель становится вежливым, культурным, изысканным и элегантным. Когда это случается, думаю, нет в мире общества лучше.

— Я надеюсь.

— На что?

— На то, что когда-нибудь мы снова туда попадем.

— Не думаю, что мой отказ от должности расположит их ко мне. Те, с кем мы сегодня познакомились, прогрессивные люди, которые в лучшие времена были бы реформаторами. Они гордятся открытостью своего ума. Однако я подозреваю, что в эти трудные времена даже они будут склоняться к тому, чтобы считать несогласных с ними врагами. Такая тенденция появляется во время кризиса и войны. Сейчас поместное дворянство Англии видит кровавую революцию за каждой задёрнутой шторой.

— Ох, что ж ... — Демельза философски пожала плечами. — У нас есть столько всего, за что мы должны быть благодарны. Неважно. Ты взял список покупок на завтра?

— Да, он длиной в фут.

— Хорошо. Тогда давай подумаем об этом. Спокойной ночи, Росс.

— Спокойной ночи.

Он задул последнюю свечу. Только свет из коридора косо пробивался из-под кособокой двери. Снизу слышался гул голосов, иногда перебиваемый криками из пивной. Они тихо лежали, думая каждый о своём. И оба понимали: уже неважно, сколько всего они накупят завтра и насколько широко разгуляются. События сегодняшнего дня лишили их удовольствия от предстоящих покупок.


Глава девятая


Джордж получил приглашение в сентябре и с должной задержкой ответил, что будет рад принять назначение от имени лорда-канцлера.

Он давно надеялся на что-то вроде этого, но думал, что, скорее всего, придется подождать кончины Хораса Тренеглоса или Рэя Пенвенена. Он жил в Тренвите всего год и к тому же не являлся постоянным его обитателем. При этом он нарочно пробыл здесь дольше, чем требовалось. Ему хотелось стать своим среди местных жителей. Однако часто ему казалось, что здесь его не любят, в особенности такие как Бодруганы и Тревонансы. Это назначение было важным свидетельством того, что все-таки он добился признания. Деньги сделали свое дело. Скоро деньги будут говорить о человеке больше, чем его происхождение.

Это назначение было вдвойне приятно еще и потому, что три года назад отец безуспешно пытался выдвинуть его на пост члена городского совета Труро. Его отец являлся очень важной фигурой в городе — член городского совета и судья в одном лице. К тому же он был преданным и красноречивым сторонником виконта Фалмута — готовым на всё, что бы ни задумал сей джентльмен. Но когда при выдвижении всплыло имя Джорджа, его светлость предоставил эту возможность кому-то другому, так уж вышло.

Как бы Уорлегганы ни старались понравиться Боскауэнам, последние никогда не угодничали в ответ. Причина ясна как день, хотя Уорлегганы осознавали ее лишь наполовину. Лорд Фалмут контролировал город и местное самоуправление. Будучи аристократом с бескрайними земельными владениями, он привык к почтительному отношению со стороны таких людей, как Хик и Кардью, включая всех остальных членов городского совета.

Эти люди не осмеливались претендовать на дружбу. Но как же непросто внушить чувство столь же трепетного уважения и поклонения человеку с пятьюстами акрами земли и поместьем, не уступающим по размерам Треготану, огромным домом в Труро и столь солидными долями в банковских, плавильных и шахтерских предприятиях, что его можно было считать богатейшим человеком в целом графстве. И потому лорд Фалмут решил, что одного Уорлеггана в органах управления будет пока достаточно.

И этот успех здесь, где среди старейших семейств царили предрассудки и обособленность, был знаменательным достижением. Для этого Джорджу даже не пришлось использовать свою финансовую власть в Труро. Как же это назначение грело ему душу!

Конечно, он скрыл свою радость от Элизабет и как бы невзначай сказал ей об этом однажды вечером за ужином, добавив, что совершенно забыл упомянуть об этом раньше.

Она ответила:

— О, я рада. Фрэнсис жаловался, что это слишком утомительное занятие, но мне казалось, что он чересчур интересовался делами других людей, чтобы заниматься своими собственными.

Услышав ее тон — такой же спокойный, как и у него, но без притворства, Джордж рассердился. Она говорила так естественно, будто это уже дело решенное. Джонатан стал судьей, когда умер его отец, и в этом не было его заслуг — он просто выполнял рутинную обязанность джентльмена.

— Да, что ж, придется им ладить со мной, когда я здесь. Они должны знать, что мы пробудем в Труро почти всю зиму.

— Ты уже решил, когда мы едем обратно?

— До пятого октября у нас нет светских мероприятий. Я бы предложил конец месяца, если тебя это устроит.

— Я буду рада переменам.

— Почему?

— Почему? — Элизабет подняла голову и посмотрела на мужа. — А почему бы и нет? Погода испортилась и не собирается меняться к лучшему. В прошлом году, когда я носила ребенка, я не могла полностью насладиться жизнью, как нормальный человек. Теперь я жду встречи со своими друзьями и твоими тоже — концерты, игры в карты, балы. Смена обстановки.

Довольный услышанным, Джордж снова склонился над своей тарелкой. С тех пор как они поженились, он всегда чувствовал, что Элизабет с неохотой остается в Тренвите. И он часто задавался вопросом, кроется ли в этом нечто такое, о чем он не знает. Естественно, прежде чем пожениться, он обещал ей жизнь в Кардью, но когда дошло до дела, его отец оказался не готов освободить дом. В своих стараниях убедить жену в том, что брак с ним даст ей всё, чего она хочет, Джордж сделал одно-два преувеличения, и это было одно из них — самое болезненное. Элизабет старалась скрыть свое разочарование, но теперь, когда родился Валентин, это стало еще более очевидным. Джордж всегда подозревал, что это желание уехать из Тренвита на самом деле было желанием уехать подальше от Росса Полдарка.

Только за ужином они оставались наедине. За два года супружества в их отношениях наметились легкие перемены, усугубившиеся с рождением Валентина. Джордж безумно желал только одну женщину в своей жизни и, добившись ее, обрел чувство безмерного удовлетворения. Он обладал Элизабет со всем пылом, доставшимся ему при рождении, и к своей великой радости, обнаружил, что она отвечает ему тем же. Но ему было неведомо, что в этих чувствах скрыта скорее бушующая ярость, чем истинная страсть. Последствия не заставили себя долго ждать: оба вложили больше эмоций, чем требовала их истинная сущность, и их слияние было невероятным опытом для них обоих. Но ранняя беременность Элизабет послужила поводом спуститься с небес, после чего они никогда уже не взмывали так высоко. Джордж по своей натуре был равнодушным и холодным, а Элизабет больше не нужно было ничего доказывать самой себе. Со времени рождения Валентина она не отталкивала его, но и на взаимное влечение это было не похоже — скорее он предлагал, а она соглашалась.

Они оба понимали это. Джордж знал о том, что временно происходит с некоторыми женщинами после того, как они выносили ребенка. Он знал, как это было между ней и Фрэнсисом после рождения Джеффри Чарльза. Его радовало то, что после рождения Валентина этого не происходило. В любом случае в настоящее время Джорджа всё устраивало. Обладание Элизабет было практически полным в любом отношении. Эмоциональные потребности с его стороны были очень малы. А Элизабет была довольна, что взаимоотношения, которых она вряд ли когда-либо желала, угасали.

Однако, несмотря на это охлаждение в физическом плане, в их повседневных отношениях едва ли недоставало дружелюбия. С самых первых дней брака Джордж был рад тому, насколько Элизабет готова отождествлять свои интересы с его личными — даже в своей враждебности к Полдаркам из Нампары. Когда он женился на ней, она предстала перед ним хрупкой и красивой, словно бабочка. Это обострило его инстинкты — не только покровительственные, но и собственнические. Но в то время как физически он считал ее хрупкой и красивой, он обнаружил, что она не обделена умом, здравым смыслом не хуже его собственного, способностью вести хозяйство без его помощи, и интересуется его карьерой, что всегда его удивляло. То, что Элизабет прожила почти два года вдовой и сумела справиться с огромным домом без чьей-либо помощи, без мужчины и без денег, не было случайностью.

В последнее время единственным спорным моментом между ними был как всегда Джеффри Чарльз. Элизабет думала, что он проведет с ними осень в Труро, но Джордж возражал, обосновав это тем, что если мальчик собирается ехать учиться через год или около того, для него будет лучше пожить некоторое время без матери. Оставив его в Тренвите на попечении гувернантки, вместе с бабушкой и дедушкой, они смогут разорвать узы, причинив как можно меньше боли. Сама Элизабет не видела смысла в том, чтобы сейчас разрывать узы — на деле она не видела смысла в том, чтобы сын вообще ехал куда-то учиться, но после многочисленных довольно жестких споров, в которых было больше чувств, чем слов, в конце концов уступила.

И Джеффри Чарльз остался. Тем вечером после ужина Элизабет наткнулась на Морвенну, занятую шитьем в зимней гостиной.

— А, Морвенна, я хотела кое о чем поговорить с тобой. Это правда, что вы ездили на пляж Хендрона?

Девушка отложила шитье. Для этой тонкой работы ей не требовались очки.

— Да. Джеффри Чарльз сказал вам?

— Не нарочно. Я нашла песок у него в кармане и спросила.

— Да, — ответила Морвенна. — Мы были там несколько раз. Это неправильно?

— Не неправильно. Но выходит далеко за рамки того, что я себе представляла.

— Простите. На самом деле это гораздо ближе, чем когда мы ездим в другую сторону. Но если вы не хотите, мы больше туда не поедем.

— Как вы добираетесь? Через Нампару?

— Нет. Судя по вашим словам, я поняла, что вы этого не одобряете. Поэтому мы объезжали вокруг через Марасанвос и песчаные дюны, которые, как мне кажется, принадлежат мистеру Тренеглосу.

— Кейгуин ездит с вами?

— О да. Хотя иногда Джеффри Чарльз хочет погулять пешком, и тогда мы идем одни.

— Он упрямый мальчик. Ты не должна позволять ему брать над собой верх.

— Не думаю, что это так, Элизабет, — улыбнулась Морвенна. — Но он не столько упрямый, сколько умеет убеждать.

Элизабет улыбнулась в ответ и, коснувшись рукояти своей старой прялки, слегка ее покрутила. Уже больше года она не подходила к ней. Морвенна сказала:

— Среди невысоких скал есть святой источник, примерно на полпути вдоль берега. Вы его не видели?

— Не видела.

— Джеффри Чарльз был бы очень рад отвести вас туда, я уверена. А за ним есть несколько совершенно изумительных пещер. Будто попадаешь в огромный монастырь. Только повсюду течет вода. Жутковатый и волшебный вид. Почему бы вам как-нибудь не съездить туда вместе с нами, Элизабет?

Глаза Морвенны сверкнули причудливым блеском, как показалось Элизабет. Возможно, это обман зрения, вызванный свечой.

Она ответила:

— Может быть, когда-нибудь. Следующим летом. Но сейчас, когда дни стали короче и есть опасность сильных приливов, я чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы вы в этом году не ходили больше на тот пляж.

— Мы очень осторожны.

— Я бы предпочла, чтобы для подобной осторожности не было причин.

— Хорошо, Элизабет. Джеффри Чарльз будет крайне разочарован, но, конечно, мы сделаем, как вы скажете.

Что-то в словах Морвенны не вязалось с ее обычным спокойным голосом, в них чувствовался некий вызов. Чуткая Элизабет это уловила, но пока решила не придавать большого значения. Она заметила, что Джеффри Чарльз тоже ведет себя загадочно, так что при необходимости секрет можно вытянуть из него.

Морвенна вернулась к шитью.

Жутковатый и волшебный, вот как можно было описать этот день. В десять они встретились с Дрейком, который как-то смог улизнуть с работы. Прекрасное утро и тучи на горизонте, обещающие дождь после обеда. Прогулка в милю длиной. Ноги утопают в сверкающем желтом песке, настолько мягком после прилива, что далеко за спиной остается дорожка глубоких следов. Джеффри Чарльз носится у воды, которая щекочет его босые пятки, и хохочет от восторга. Юноша и девушка не торопясь идут и разговаривают, смеются над Джеффри Чарльзом, словно наконец нашли общий предлог выразить радость от ощущения жизни и друг от друга. Море едва успело отступить из огромных пещер, к которым они направлялись, и капли все еще струились по стенам, а вход преграждал широкий залив. Джеффри Чарльз подтянул панталоны как смог — и вовсю шлепал по воде, а Дрейк предложил перенести Морвенну. Она отказалась. Вместо этого она зашла за камни, сняла ботинки и чулки, и, приподняв подол, прошла по колено в обжигающе холодной воде. Несколько гнилушек — и готов огонек, дымят свечи на старых шахтерских шляпах, которые захватил Дрейк. По скользким водорослям, мимо коряг и мусора, нанесенного сюда приливом, они шли все дальше и дальше вглубь пещеры и слышали эхо. Морвенна всегда боялась замкнутых пространств, и эта пещера не стала исключением. Ее пугал и пенный прибой, ревущий совсем близко, и коварный прилив, который мог внезапно нагрянуть и отрезать их от выхода.

Но эти страхи только подогревали интерес и совсем не мешали, ведь их можно было разделить с кем-то, особенно с Дрейком. В минуты здравомыслия она не могла принять подобное положение вещей и мириться со своей симпатией к этому молодому грубоватому плотнику; но ничто, ни разница в происхождении, ни религия, не могли ей помешать искренне наслаждаться этим утром.

Элизабет что-то сказала.

— Извините, я замечталась. Простите.

— С наступлением осени я не рекомендую вам далеко уходить, даже в сопровождении Кейгуина. Деревенские жители чтут закон, и, в любом случае, они знают и уважают вас. Но урожай нынче выдался плохой, а это приведет к еще большей нищете и беспорядкам. Чем дальше вы уходите, тем больше шансов нарваться на неприятности. Вообще с наступлением плохой погоды лучше вам не выходить с Джеффри Чарльзом за пределы наших земель, так безопаснее. Помните, что для него это первый год относительной свободы, и мы не должны заходить в этом слишком далеко.

Этим утром они определенно не зашли слишком далеко, хотя осмотром пещер дело не ограничилось. Когда они вышли из пещеры, солнце нещадно палило, а с севера на синее полуденное небо наползала цепочка угольно-черных туч. Дрейк сбросил рубаху и в одних штанах нырнул в высокие волны, с грохотом бьющиеся о песчаный берег. Не желая отставать, Джеффри Чарльз скинул с себя всю одежду вопреки протестам Морвенны и припустил к морю нагишом. Морвенна подошла к кромке воды и глядела на них, а вокруг ее ног пузырилась пена. Затем они лежали за скалой и обсыхали под обжигающим солнцем. Приличия ради Джеффри Чарльз прикрылся нижней сорочкой. Зашли ли они слишком далеко? Неужели это восхитительное удовольствие — нечто плохое и запретное?..

— Морвенна! — резко окликнула ее Элизабет.

— Я правда прошу прощения, Элизабет, я задумалась. Еще раз извините меня.

— Как я говорила, надеюсь, что во время моего отсутствия вы будете налегать с мальчиком на учебу. Через год-другой мистер Уорлегган намерен отправить его в школу, возможно, в Бристоль, или даже в Лондон. Поэтому сейчас ему необходимо отнестись к занятиям со всем вниманием, особенно к латыни.

— Я сделаю все возможное для того, чтобы он занимался, — ответила Морвенна.

***

Уилл Нэнфан был крупным мужчиной с довольно редкими и седеющими русыми волосами. Он держал несколько овец на своем небольшом земельном участке и этим да еще кое-какими занятиями с трудом зарабатывал себе на жизнь. Он приходился дядей Джинни Картер и мужем высокой блондинке Шар, которую как-то возжелал Джуд Пэйнтер. Однажды вечером Уилл пришел к Россу рассказать об одном человеке, с которым познакомился в Роскофе — некоем Жаке Клиссоне. Этот торговец ездил по полуострову и скупал кружево и шелковые перчатки, после чего привозил их в порт на продажу англичанам.

Нэнфан сказал, что этот человек как никто другой из тех, кто готов открывать рот за деньги, в курсе всех дел. Если верить Клиссону, шесть-семь сотен англичан сидели в Брестской тюрьме, еще несколько — в Понтиви и Ла-Форсе, но пока основная часть находилась в местечке под названием Кемпер, хотя на заумном французском это произносится как К-у-и-м-п-е-р. Там находилось три-четыре тысячи англичан всех родов и званий, женщин и детей, моряков торгового флота, матросов, офицеров, больных и здоровых — в одном огромном женском монастыре, переделанном под тюрьму. Судя по карте Тренкрома, которую Нэнфан захватил с собой, Кемпер находился всего в нескольких милях от бухты Одьер, где затонул «Тревейл», так что всё указывало на то, что если хоть кто-то выжил — их точно забрали туда.

Нэнфан спросил Клиссона, какую информацию тот сможет добыть о названиях кораблей и узниках — в особенности офицерах, и предложил пятьдесят гиней за полный список имен офицеров, спасенных с «Тревейла», если такие были. Клиссон ответил, что сделает всё возможное, но это очень опасно и, скорее всего, займет немало времени.

Росс поднял глаза от карты и выпрямился.

— Этот человек сказал хоть что-нибудь о том, как там обращаются с пленными?

— Не очень хорошо. Плохо, если честно. Жак говорит, там всем заведует всякий сброд, а не нормальные люди. От таких приличий не дождешься.

— Как ты встретишься с Клиссоном, если дата следующего рейса еще не определена?

— Раз в неделю он бывает в Роскофе. С четверга до понедельника ездит за товаром. В понедельник возвращается домой верхом с вьючной кобылой и товаром, купленным для англичан.

— Он говорит по-английски?

— О да. Иначе я б его не понял.

— В детстве я немного выучился французскому, Уилл, когда пару раз плавал с отцом. Но сейчас не уверен, знаю ли хоть слово. Ты помнишь моего отца?

— О да, сэр, — улыбнулся Нэнфан. — Я хорошо его помню. Помню, как видел и вашу мать однажды, хоть и было это давненько, я тогда был совсем мальцом. Она ехала верхом рядом с вашим отцом. Такая высокая. И худая, как... ну, в общем, худая, с длинными темными волосами.

— Да, — ответил Росс. — Да, у нее были длинные темные волосы...

На мгновение он снова превратился в девятилетнего мальчика, переживающего всю боль и тяготы болезни матери. Это был беспросветный мрак: рыдающая женщина, мази, бальзамы и торопливые шаги. Страдания, гнетущие запахи, старая сиделка и бледное как полотно лицо отца. Дым отбрасывал тень, а тенью была сама смерть. Он поморгал и выбросил этот образ из головы. С тех пор прошло уже двадцать пять лет, у него прекрасная жена и ребенок, а разъедающий всё и вся червь покинул этот дом.

— В далеком прошлом, когда я мальчишкой ходил в рейсы с отцом, — сказал он, — мы не занимались торговлей как таковой. Мы плавали на Гернси только за тем, чтобы наполнить собственные погреба бренди, ромом и чаем... Даже в те времена Британское правительство пыталось положить конец торговле на Гернси. Роскоф ничем не отличается, полагаю?

— Нет. Но Роскоф — исключительный город и к тому же весьма процветающий. Там сейчас два новых постоялых двора строят и полно английских, голландских и французских торговцев — у всех дела идут хорошо.

— И даже революционеры не вмешиваются?

— Нет, не вмешиваются. Можно сколько угодно свободно разгуливать по городу, но, сдается мне, стоит выйти за его пределы — и тебя тут же сцапают.

Уилл принялся сворачивать карту. Хруст бумаги разрезал тишину безмолвной комнаты.

— Имейте в виду, обстановка в Роскофе неспокойная. Все там ради того, чтобы поторговать, но глаза и уши повсюду. Шпион на шпионе, так сказать. Одни люди исподтишка поглядывают на других. Даже женщины начеку. Надо быть осторожнее с Клиссоном, потому как если кто прослышит о том, что он водит дела с английскими дворянами, это будет всё равно что донести на него — так они это называют — донести на него, после чего его заберут в Брест и обезглавят.

Росс кивнул.

— Значит, если бы я туда поехал, было бы лучше представиться человеком, занимающимся простым добропорядочным делом — чем-то вроде торговли, а затем случайно встретить Клиссона?

— Так было бы благоразумней. И одетым, как один из нас. Если б вы решили ехать, это было бы как раз кстати.

— Повидаюсь с мистером Тренкромом, — ответил Росс.


Глава десятая


В 1760 году, когда задумали построить молельный дом в Грамблере, после одного из религиозных собраний методистов, проходившего поблизости, Чарльз Полдарк, в то время решительный, крепкий и деятельный мужчина сорока одного года, преуспевающий и осторожный, решил выделить кусок земли, пригодный для строительства маленького дома. И хотя он не любил методизм, как и любое отклонение от норм, с сомнением относясь к нему как к сопернику власти помещиков, но его убедила новая жена, в то время еще двадцатилетняя, но уже мать двоих детей, предоставить им участок земли, граничащий с широко раскинувшейся деревней Сол. Юная миссис Чарльз, хотя никогда и не признавалась в этом мужу, еще девочкой, услышав проповедь Уэсли, сама чуть не обратилась в методизм.

Чарльз, как человек предусмотрительный, не подарил землю, а отдал в аренду, оформив договор на срок жизни трех арендаторов. Однако в конце договора он дописал, что «новый договор аренды на последующих трех арендаторов может быть предоставлен бесплатно на усмотрение моих наследников».

Когда в 1790 году последний из тех трех человек, указанных в договоре, умер, число последователей методизма в Грамблере упало, как и шпиль церкви в Бодмине, но отец Уилла Нэнфана, в ту пору единственный оставшийся в живых основатель этого сообщества, помнил достаточно, чтобы взять двух других старейшин и навестить Фрэнсиса с просьбой о продлении договора.

Фрэнсис же, поглощённый собственными мыслями и совершенно непрактичный, махнул рукой и сказал: «Забудьте об этом: земля ваша». После соответствующих благодарностей, старый Нэнфан пробормотал что-то о составлении документа, на что Фрэнсис ответил: «Я позабочусь об этом». Этого он так и не сделал, но так как он был еще молод, казалось, что нет нужды настаивать.

Танкард, поверенный Джорджа Уорлеггана, каждую неделю приезжал из Труро, с тех пор как Уорлегган переселился в Тренвит. Танкард определял, где начинаются и заканчиваются границы владений Полдарков, просматривал старые соглашения на добычу руды и в целом подчищал результаты многолетнего пренебрежения к делам предыдущего владельца. Когда возникали какие-то вопросы, касающиеся прав, Джордж приказал решать все неопределенности твердо, где бы они ни возникли, но проявлять великодушие. Джордж не испытывал желания создать себе репутацию прижимистого помещика, да и необходимость в этом отсутствовала. Уорлегган всегда хорошо платил своим слугам и наемным работникам, намного выше среднего: в денежном измерении это стоило немного, но за это он требовал и получал качественные услуги без глупостей и сантиментов. Однако он не любил туманные договоренности, незаконченные дела и неписанные правила. У него был четкий и рациональный ум, и нерациональность других его раздражала.

Часто вопросы были достаточно просты, чтобы решить их без участия Уорлеггана, но однажды перед возвращением в Труро Танкард сказал:

— Тот молельный дом прямо на краю деревни. На прошлой неделе я видел, как там чинят крышу, поэтому просмотрел имеющиеся документы и обнаружил, что срок договора аренды истек. Этим утром я заходил, чтобы встретиться с ними. Я нашел только троих и обрисовал им ситуацию с договором аренды, после чего старший из них, некто Нэнфан, сказал, что договор истек четыре года назад, и мистер Фрэнсис Полдарк подарил им эту землю. Я осведомился о наличии подтверждающих документов, на что Нэнфан ответил, что это было устное дарение. Мистер Фрэнсис Полдарк просто сказал: «Вы можете распоряжаться этой землей» и оставил все как есть. Из трех людей, присутствующих при этом, двое, в том числе отец Нэнфана, впоследствии умерли, так что остался только один свидетель. Я сказал, что передам это дело на ваше рассмотрение.

Джордж посмотрел на карту, висевшую на стене рабочего кабинета, которая показывала границы и детали имения.

— Здесь? Точно. Они даже называют эту улицу переулком Молитвенного дома, это было одобрено временем. Оформите официальную дарственную. Найдите кого-нибудь надежного с другой стороны, чтобы подписать ее. Пусть это будет сделано должным образом.

— Хорошо, займусь этим на следующей неделе.

— Минуточку... Это те сектанты, которые надоедали нам в церкви, да? Оджерс, этот жалкий священник, повздорил с ними. Он запретил им ходить в церковь, но говорит, что они посещают службу в Марасанвосе и устраивают собрания в Грамблере во время службы. В прошлое воскресенье наша церковь была на треть пуста.

Танкард покорно ждал на полпути к двери

Джордж стукнул по карте.

— Оставьте это. Пусть земля побудет бесхозной до следующей недели. А я тем временем встречусь с Оджерсом и узнаю его мнение.

Две недели спустя Джордж отправился в Труро по делам, а также убедиться, что городской дом готов к их приезду. Элизабет осталась заниматься мелкими проблемами — таковые всегда образуются, когда уезжаешь на несколько месяцев. Вечером, часов в шесть, делегация из трех мужчин попросила с ней встречи.

Время неподходящее: она целый день была занята и к тому же поругалась с матерью, пребывавшей в самом дурном расположении духа. Пожилая пара, нанятая присматривать за Чайноветами, в июле уволилась, и с тех пор замену не нашли. Мистер Чайновет оказался таким придирчивым, что это могли терпеть только самые нуждающиеся люди, и он отверг уже три пары соискателей. Это означало больше обязанностей для прочих слуг и больше ответственности для Элизабет. Кроме того, в этот день заболел Валентин, он капризничал, оставалось лишь надеяться, что он не подхватил что-то серьезное. Но все-таки Элизабет прожила здесь десять лет и знала всех жителей деревни, а потому не могла отослать их, даже не выслушав.

Вообще-то в гостиную провели только двоих. Том Харри решил, что трое — это уже толпа, так что самому молодому члену группы, Дрейку Карну, велели обождать на кухне. Из двух вошедших Элизабет знала только одного, крупного человека средних лет, пользующегося уважением Уилла Нэнфана, его маленький надел граничил с поместьем. Другой был моложе, высок и кудряв, с морщинистым лицом, искажавшим истинный возраст.

Они неловко встали перед Элизабет — трудно иметь дело с женщиной, но это, похоже, их последний шанс. Мужчины не знали, куда девать руки и ноги, пока Элизабет с улыбкой не пригласила их присесть. Тогда, потеребив руки и откашлявшись, они рассказали о своем деле. Получив все сведения, которые они могли предоставить, Элизабет сказала:

— Вы должны понять — мне нелегко вмешиваться. Я передала право управления собственностью своему мужу, мистеру Уорлеггану, с ним вам и следует повидаться. Так будет гораздо лучше, потому что он даст вам обстоятельный ответ.

— Мы приходили к нему с неделю назад, но мистер Танкард сказал, что он слишком занят.

— Что ж, он и впрямь занятой человек. Я передам ему, что вы заходили, но если это его решение, а не поверенного, то не могу ничего обещать.

— Мы подумали, — сказал Нэнфан, — раз уж мистер Фрэнсис отдал землю нам, может, вы объясните мистеру Уорлеггану, ну, в общем, что по справедливости она должна остаться у нас. Если б мистер Фрэнсис Полдарк не сказал, что мы можем забрать землю...

— Вы уверены, что именно так он и сказал? Может быть, произошло недопонимание?

— О нет, мэм, мой отец был точно уверен. И старый Джоуп Ишбел то же самое твердит. И вообще, когда мистер Джошуа Полдарк подписывал первый договор аренды, он сказал, что его продлят.

— На усмотрение его наследников, не так ли?

— Ну да, мэм.

— Да, мэм, — спокойным тоном вмешался Сэм Карн. — А его наследник — мистер Джеффри Чарльз Полдарк, мэм. А он покуда еще несовершеннолетний.

Элизабет посмотрела на незнакомца.

— Вы что, стряпчий?

Хотя прекрасно знала, что это не так.

— О нет, мэм. Простой грешник, ищущий Божьей благодати.

— Что ж, вы правы. Моему сыну только десять. Мы с мужем — его официальные опекуны. Мы принимаем решения от его имени.

— Да, мэм. И мы просим вашей помощи. Потому что ежели мы сохраним свой дом, это будет промысел Божий и прославит Господа нашего Иисуса Христа.

Элизабет едва заметно улыбнулась.

— Думаю, кое-кто готов с этим поспорить.

— Всегда есть злобные люди, мэм. Каждый день мы с радостью молим Господа простить их.

— Надеюсь, что вам не придется молить его простить нас, — сказала Элизабет.

— Надеюсь, что нет, мэм, потому что это будет таким суровым ударом по нашей общине — потерять дом, когда мы никому не причинили вреда. Уже тридцать пять лет как Господь Иегова повелел своим смиренным слугам построить дом Божий, что они и сделали собственными руками. И с тех пор поклоняются там Господу и прославляют имя Христа.

— А разве прославлять Господа положено не в церкви?

— Да, мэм, но мы следуем велению Господа и в повседневной жизни, и дом для собраний, где люди, обретшие спасение, могут встречаться с теми, кто его ищет, это тоже подходящее место для молитв, прощу прощения. Мы постоянно ходим в церковь, всё наше сообщество ходит. Многие, многие из нас ходят в церковь так часто, как никто другой. Мы смиренные, богобоязненные слуги Господни.

Элизабет закрыла книгу и потеребила край закладки. Она устала, ей хотелось покончить с этой беседой. Уилла Нэнфана она любила и уважала, хотя и знала, что он пару раз устраивал стычки со слугами Джорджа по поводу приходских дел. Что касается молодого человека, то в нем она не была уверена. Уважение, звучащее в его тоне, не скрывало определенную воинственность натуры. Элизабет чувствовала, что при необходимости он готов спорить и до рассвета, а его убежденность в собственной правоте такова, что в пылу спора он может и позабыть о разнице в их положении. Это главная беда с методистами — они ставят себя выше классовых различий. Их господин — Христос, и только он. Перед троном Всевышнего все мужчины равны, как и все женщины — и Элизабет Уорлегган, и Шар Нэнфан, и какая-нибудь шахтерская дочь, на которой женат этот блондин. Несомненно, что это один из главных принципов христианской веры, но на практике всё по-другому.

Но всё же Элизабет была добросердечным человеком и понимала справедливость их просьбы.

— Что ж, — начала она, — как я вам и сказала, решения принимает мой муж, но обещаю, когда он вернется на следующей неделе, я расскажу ему о вашем деле. Объясню, что вы считаете сделанное моим покойным мужем Фрэнсисом обещание твердым, и попрошу мужа пересмотреть решение в этом свете. Большего я не могу для вас сделать, но это обещаю, как только мистер Уорлегган приедет домой.

— Благодарствую, мэм, — ответил Уилл Нэнфан.

— Благодарствую, — повторил Сэм Карн. — Да пребудет с вами Господь.

«Как будто он священник, а я из его паствы», — подумала Элизабет.

Дрейк торчал на кухне под присмотром сурового Гарри Харри, старшего из братьев.

Кухня была просторной и находилась на три ступени ниже первого этажа, с неровным каменным полом и тяжелыми балками, пересекающими потолок, с которых свисали копченые окорока, и у Дрейка потекли слюнки. Освещения из единственного оконца под потолком не хватало, но ведущие во двор распашные двери были открыты, через них лился свет. Почти всю стену занимал очаг, и над огнем на железном крюке висел огромный черный чайник. В другом углу, у двери, находилась ручная водокачка с деревянным ведром.

Гарри все же решил оставить Дрейка без присмотра и вышел, молодой человек подошел к двери и стал глазеть на другого слугу, наполняющего ведро углем. За его спиной раздался юный голос:

— Ух ты, Дрейк! Неужели это Дрейк? Что ты здесь делаешь?

По сияющему, словно только что из ванны, лицу Джеффри Чарльза расплылась широкая улыбка.

— Мастер Джеффри, — Дрейк приставил палец к губам и произнес почти шепотом: — Я тут с братом и Уиллом Нэнфаном, они зашли к вашей матушке, миссис Уорлегган, чтобы решить одно дельце.

Джеффри Чарльз рассмеялся, но тоже понизил голос:

— Что еще за секреты? Ты что, здесь тайно?

— Нет. О нет. Но другие наши встречи — вот это секрет. Так что лучше притворимся, что мы друг друга не знаем, а иначе вам запретят со мной встречаться.

— Я встречаюсь с кем хочу, — сказал Джеффри Чарльз, но все тем же приглушенным тоном. — Мы не виделись с того дня в пещерах. Погода была так плоха, что мы почти не выезжали верхом. А ты постоянно на работе.

— Это точно. Как мисс Морвенна?

— Молодцом. Она сейчас принимает ванну, так что меня выставили. Слушай, мама и дядя Джордж собираются провести осень в Труро. Нам будет проще встречаться, когда они уедут. Я пошлю тебе записку? Извини, ты умеешь читать?

— А как же, — ответил Дрейк. — Но может, они не захотят, чтобы вы со мной виделись.

— Если они не узнают, то и возразить не смогут, правда? — Джеффри Чарльз взял Дрейка за руку. — Давай я покажу тебе дом. В это время дня здесь никого нет.

— Нет, спасибо. Не стоит. Может, в другой раз.

— Ты обещал, что мы будем ловить головастиков, Дрейк. Помнишь? Ты так сказал, когда мы возвращались домой по берегу. Когда пойдем?

— Сейчас не то время года. Сами знаете.

Джеффри Чарльз переступил с ноги на ногу.

— Да, знаю. Но в том-то и дело, раньше, когда еще был жив папа, в большом пруду с другой стороны дома было полно лягушек. И не просто обычных лягушек, как говорила тетушка Агата. Она сказала, что мой пра-прадед привез их из Хэмпшира много-много лет назад, и с тех пор они всегда там жили. У них желтые полоски на спинках, и они не прыгают, а бегают. Так забавно было на них смотреть. И они такой шум поднимали по вечерам, когда квакали. Ква! Ква! Вот так. Тетушка Агата страшно рассердилась, когда они пропали. А весной там были головастики, мальки и плавунцы, и в пруду плескались коровы. Но с тех пор как мама вышла замуж за дядю Джорджа, пруд вычистили, уничтожили лягушек и не пускают коров. Это декоративный пруд, так они сказали. Посадили вокруг цветы, на краю кувшинки, а на дно положили камни, чтобы не было ила.

— И как бы вы поступили, если бы раздобыли головастиков и лягушек, мастер Джеффри? Где бы вы их держали?

— В бадье на конюшне. Там их полно, и все пустые. А еще, — хихикнул Джордж, — может, когда они превратятся в лягушек, я бы выпустил их обратно в пруд, чтобы послушать, как они квакают.

— Слушайте, — тихо произнес Дрейк. — Думаю, лучше всего, чтоб никто не видел, как мы тут болтаем. Ступайте и помалкивайте о том, что мы уже встречались. А как-нибудь на неделе, когда у меня будет выходной, я дам вам знать, и если позволит мисс Морвенна, мы можем вместе пойти к прудам за Марасанвосом, и я покажу, где живут лягушки и жабы.

— А когда мама с дядей уедут, ты придешь, если я попрошу?

— Вряд ли это хорошо. Кто будет в доме?

— Венна, разумеется. А еще дедушка с бабушкой. И тетушка Агата, она на самом деле моя пра-пра-тетя, и ей почти сто лет. Вот и всё. Так ты придешь?

— Я подумаю над этим, юноша. Вы мой добрый друг, но нельзя задевать других. А теперь ступайте, а не то быть беде.

Когда Джордж вернулся домой, Валентину еще нездоровилось, похоже, им придется отложить отъезд на несколько дней. Элизабет позабыла о посетителях до среды, когда после месяца дождей погода наконец-то прояснилась и они смогли выйти на прогулку по саду под припекающим солнцем. Джордж вообще редко гулял.

В качестве гимнастики он ездил верхом, обычно с Гартом, Танкардом или Бленкоу. Он почти не выказывал интереса к саду, хотя иногда удивлял жену замечанием, показывающим, что Джордж видит гораздо больше, чем предполагала Элизабет. Его подлинные интересы заключались в масштабном планировании. Он хотел расширить подъездную дорожку и установить новые столбы и кованные ворота, намеревался снести две старые корнуольские стены, чтобы улучшить вид с задней стороны дома.

В целом его вкус был хорошим, хотя и с уклоном в формальный стиль. Природный сад, цветочные клумбы, деревенские изгороди, увитые растениями, совершенно ему не нравились. Он предпочитал, чтобы цветы выглядели аккуратно и были посажены рядами или квадратами.

Элизабет рассказала, какая делегация к ней заходила.

Джордж молча выслушал ее и отбросил тростью несколько палых листьев.

— Какая наглость, — наконец сказал он. — Не выношу визитеров, прокрадывающихся в дом, завидев мою спину.

— Думаю, они пытались встретиться с тобой, но Танкард их выгнал. И они, несомненно, решили, что я более мягкосердечна.

— А это так?

— Полагаю, что да. Хотя и не думаю, что доверяю методистам. Их деятельность губительна. Но не стоит пытаться их искоренить, отбирая землю. И если Фрэнсис обещал землю им...

— В пользу этого только их слова.

— Не думаю, что Уилл Нэнфан станет лгать. И тот, другой. Отдаю им должное, их странная секта налагает строгие нормы поведения.

Они дошли до садика пряных трав.

— Их деятельность губительна, так ты выразилась, — сказал Джордж. — И это именно так. Существование такого рода закрытых сообществ губительно, даже если они прикрываются религией. Они сеют радикализм, а часто и якобинство, что, как мы прекрасно знаем, приводит к ниспровержению основ государства и возникновению на его месте кровавой тирании, как во Франции. В глубине души у всех подобных групп одна цель, называют они себя Уэслианским методистским обществом, Надлежащим Обществом [18] или сторонниками Фокса [19]. И если они жаждут революции, то они изменники, и с ними следует обращаться соответственно. Думаю, мы пренебрежем своим долгом, если позволим им остаться.

— Мне кажется, эта часть сада сильно изменилась с тех пор как уехала Верити. Она проводила здесь столько времени, и сад всегда был ухоженным и с чудесными ароматами. И приносил пользу. А теперь повара рвут листья и одновременно с этим топчут другие растения, а сорняки совсем отбились от рук.

— Об этом тоже следует позаботиться.

— Что ж, тогда мне хотелось бы за этим присматривать, иначе многое попортят.

Они развернулись и направились обратно к дому, Джордж ссутулился и стал еще больше похож на буйвола.

— А кто еще приходил с Нэнфаном? Ты его знаешь?

— Незнакомец. Молодой, крупный, говорил как шахтер. Белокурый, с морщинами на лице.

— Наверное, один из братьев Демельзы Полдарк.

Элизабет окаменела. Джордж с холодным любопытством подметил этот невольный жест.

— Не знала, что у нее есть братья.

— Ты разве не помнишь день, когда крестили ее ребенка, того что умер? Неожиданно объявился ее отец со своим выводком и испортил весь день для горделивой матери.

— Да-да, теперь припоминаю. Почти забыла.

— Ее отец повздорил с Джоном Тренеглосом. Ему не понравилось, что Рут Тренеглос слишком обнажила бюст.

— Но ты точно знаешь, что ее братья теперь здесь? — нахмурилась Элизабет.

— Мне сказал Танкард. Они оба явились из Иллагана. Несомненно, теперь их жизнь стала получше под крылышком зятя.

— Этот совсем не похож на сестру.

— За исключением разве что самомнения.

Они прошли мимо пруда. Несмотря на бегущие через него ручейки и все попытки очистить дно, вода по-прежнему оставалась мутной в тех местах, где ручеек баламутил песок и ил, но чудесный осенний день сказался и на пруде. Вода мерцала и переливалась, а берега обрамляли крупные плоские камни, привезенные из Делабола, так что теперь у пруда можно было с удовольствием гулять без болотных сапог.

— Мне также сказали, — продолжил Джордж, что оба Карна — заправилы в том возрождении методистов, которое ныне происходит. До них эта секта бездействовала, но стоило им появиться, как и секта вновь заявила о себе. Все они из одного теста. Хотя, честно говоря, не думаю, что Демельзе присуще религиозное рвение. Вероятно, она заразилась атеизмом от Росса.

Они почти не произносили этого имени — Элизабет потому, что не желала его слышать, а Джордж потому, что до сих пор опасался ее реакции. Рано или поздно, как он был с тревогой уверен, Элизабет, в большинстве случаев горячо поддерживающая мужа, бросится на защиту Росса. Хотя со времени замужества этого ни разу не случилось, Джордж все еще этому удивлялся, поскольку на протяжении всего их длительного знакомства до свадьбы, в особенности когда Джордж пытался завоевать ее расположение после его размолвки с Фрэнсисом, ему приходилось каждый раз сдерживаться при упоминании Росса. Он никогда не показывал свое недовольство и неприязнь.

Но ко времени замужества Элизабет явно сменила пристрастия. Джорджу лишь оставалось принять как данность, что после свадьбы она выбрала других друзей и теперь хранит им верность. Для нее это было как в Библии: «Народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом». Но даже теперь, через пятнадцать месяцев брака, Джордж еще опасался, что неосторожное слово вызовет ту же реакцию, что и два года назад.

Но этого не произошло. Элизабет сказала лишь:

— Да, теперь я вспомнила всё семейство. А мать разве не пришла?


Глава одиннадцатая


В середине сентября Демельза перестала скрывать свою беременность от посторонних взглядов и приготовилась к паре месяцев неловкости и неуклюжести. К ее удивлению, Росса эти перемены не смущали, но смущали ее саму. Демельза была счастлива в предвкушении будущего и ждала рождения малыша, правда, ей никогда не нравилось выглядеть матерью-наседкой, и она ненавидела сидеть без дела.

В последнее время неприязнь Росса к Тому Чоуку слегка поутихла, они снова разговаривали. Это был шаткий, но цивилизованный мир, и потому Чоука снова пригласили принять роды, поскольку он все-таки был более профессионален, чем невежественные шарлатаны, обслуживающие деревню. Однако Демельза потребовала, чтобы в качестве помощницы доктор пригласил миссис Заки Мартин, которой она всецело доверяла.

В начале октября Дрейк сообщил ей новости о молельном доме, а она передала их Россу. Это было вечером, Джереми уже уложили, они сидели у камина с ярко полыхающими вишневыми дровами. Огонь разожгли час назад, и он уже почти потух, но пахло чудесно.

— Все дело в том, что Джорджу никогда не удавалось меня удивить. В конце концов он всегда действовал в соответствии с самыми худшими опасениями. А я уж было решил, что он захочет заслужить в округе уважение и не станет вести себя так, чтобы его возненавидели.

— Одни ненавидят, а другие любят.

— Да, думаю, ты права. Чем больше он выглядит защитником официальной церкви, сторонником консервативных взглядов и врагом любых перемен, тем больше его станут хвалить наши друзья и соседи.

— И конечно же, зимой он возвращается в Труро.

— Да. Если он решил вышвырнуть их вон по каким-то своим причинам, то сейчас самое время. К весне об этом почти позабудут.

Демельза склонилась над панталончиками Джереми, чтобы рассмотреть свою штопку. Одежда еще такая маленькая, но вскоре Демельзе предстоит иметь дело с вещами еще меньшего размера. Она перевела взгляд на Росса — тот вытащил из огня сучок и раскуривал длинную трубку, потом оглядела комнату и всё то, что они купили за год. Новые часы, роскошные кремовые шторы из шелкового падесоя, стол на массивных ножках, турецкие ковры, письменный стол и кресло, купленное после визита к Дэниэллам.

Они еще во многом нуждались, но пока главные расходы предстояли на ремонт и обустройство библиотеки. Росс, имея перед глазами такие роскошные примеры, как библиотека в Трелиссике, надеялся сделать из нее нечто гораздо лучше, чем построил его отец, но все же не слишком резко контрастирующее с остальным зданием. Он купил пару книг, и долгими вечерами они изучали их и спорили. Росс нанял в Труро рисовальщика по имени Боус, чтобы тот начертил план крыла.

— Наверное, им нужно где-то собираться, — сказала Демельза.

— Кому?

— Методистам.

— Они могут собираться в коттедже Рис.

— Он такой маленький. Там больше пятнадцати человек не поместится. Думаю, они рассчитывают построить еще один дом.

— Нынешней зимой им скорее стоит подумать о выживании, — Росс подвинул бревно ногой, но оно никак не загоралось. — Улов сардин плох уже третий год подряд. Урожай — хуже некуда. Наше собственное зерно по большей части погибло, и если бы не поставки из Европы, то начался бы голод и цены взлетели бы до небес.

— Они спрашивали меня. Сэм и Дрейк спрашивали у меня, можем ли мы выделить клочок земли для строительства.

— Ох, нет, Демельза, — уставился на нее Росс. — Это уж слишком! С какой стати они явились ко мне? Я их сектой не интересуюсь.

— Как и я. Наверное, это просто потому, что я их сестра, а ты...

— К черту твоих братьев!

— Да, Росс, — Демельза легонько покачалась в кресле. — К сожалению, дело не только в моих братьях, но и во многих твоих друзьях. Уилл и Шар Нэнфаны. Пол и Бет Дэниэлы. Заки Мартин.

— Только не Заки. Он лучше соображает.

— Ну, значит, миссис Заки. Джуд Пэйнтер.

— А этому старому пройдохе мы особенно многим обязаны!

— А еще Фред Пендарв и Джоуп Ишбел, и многие другие. Они считают тебя другом, в каком-то смысле.

— Но в глубине души методисты мне нравятся немногим больше, чем Джорджу. Одни неприятности доставляют, и еще неизвестно, что будет дальше.

— Что ж, теперь я хотя бы нашла решение. Когда вы с Джорджем при следующей встрече начнете рычать, как бульдоги, готовые вцепиться друг другу в глотки, я упомяну методистов, и у вас появится предмет обсуждения, по которому вы придете к согласию. Ну хоть что-то хорошее из нашего вечернего обсуждения.

Росс взглянул на жену, и оба рассмеялись.

— Прекрасно, — сказал он, хмурясь сквозь смех, — всё это хорошо, но уж больно неловкая просьба.

— Я и не прошу. Это они просят, Росс, а я, честно говоря, не знала, что ответить, точнее, что ответишь ты.

Трубка Росса потухла, и он зажег ее снова. Этот процесс занимал его полностью, и он ничего не ответил, пока не закончил.

— Наверное, я в принципе не имею ничего против методистов, — сказал он. — И знаю, что время от времени мне следует пересматривать свои предрассудки — может, от них стоит избавиться. Но дело в том, что я не доверяю людям, вечно поминающим в разговоре Бога или Христа. Если это и не настоящее богохульство, то близко к нему. Слишком заносчиво, ты не находишь?

— Возможно, если...

— О, они всегда заверяют в своей скромности, это уж точно, но в высказываниях этой скромности вовсе не чувствуется. Может, они и сознают собственные грехи, но куда больше озабочены грехами других людей. Они считают, что обрели спасение, а все остальные обречены, если не пойдут по их стопам. Помню, как Фрэнсис произнес по этому поводу великолепную речь перед твоим отцом на крестинах Джулии, но не могу припомнить точные слова...

Демельза отложила детские панталончики и взяла носок.

— А каковы твои религиозные взгляды, Росс? У тебя они вообще есть? Хотелось бы мне знать.

— О, почти никаких, любовь моя, — он устремил взгляд на затухающий огонь. — От отца я унаследовал скептическое отношение к религии, он считал ее глупыми сказками. Но я не захожу так далеко. Я вижу мало пользы в религии в том виде, как ее практикуют, как и в астрологии или вере в колдовство и предзнаменования, в удачу или неудачу. Думаю, всё это происходит от какого-то недостатка в человеческом разуме, может, из-за нежелания остаться в полном одиночестве. Но время от времени мне начинает казаться, что существует нечто помимо материального мира, мы это чувствуем, но не можем объяснить. Под религиозными взглядами скрывается грубая реальность нашей жизни, потому что мы знаем, что должны жить и умереть, как любые животные. Но иногда мне кажется, что под этой грубой реальностью кроется нечто другое, более глубокое, и это куда ближе к настоящей реальности, чем знакомая нам реальность.

— Хм, — произнесла Демельза, заворочавшись. — Не уверена, что я тебя поняла, но надеюсь на это.

— Когда ты как следует в этом разберешься, умоляю, объясни и мне.

Она засмеялась.

— Мои политические взгляды, — продолжил Росс, — в основном такие же. Война выявила все их противоречия. Я всегда выступал за реформы, меня даже считают предателем собственного сословия и положения. В революции во Франции я вижу много хорошего, но по мере разворачивания событий я так же готов сражаться против нее до полного уничтожения, как и любой другой... — Он выдохнул струйку дыма. — Возможно, противоречия заложены в моем характере, потому что я вечно вижу другую сторону в любой ситуации. Мне не нравилась война в Америке, но я поехал сражаться с американцами.

Помолчав, он сказал:

— Но черт возьми, я не желаю, чтобы они оказались на моей земле! С какой стати? И все по вине твоих братьев-переростков. До их прибытия все жили себе спокойно, обе религии мирно сосуществовали.

— Это так, Росс, прости. Вообще-то Сэмюэль хотел спросить, не могут ли они построить дом на холме у Уил-Мейден, это на самом краю нашей земли, и они могли бы воспользоваться камнем из старого здания подъемника. Там полно камней валяется, а они могли бы расчистить местность и укрепить гравием дорогу, чтобы она не раскисала в дождливую погоду.

Росс не ответил, и она продолжила:

— Но не думай, что я пытаюсь тебя убедить. Я обещала передать тебе их предложение, вот я это и делаю. Мне всё едино, — она опустила взгляд. — Или, скорее, надо было сказать «мне оба едины».

— А как там наш дружок? Я спрашиваю редко, потому что знаю, что тебе не нравятся такие вопросы.

— Молодцом, хотя пока и скрывается с уютном убежище. Я была бы куда счастливей, если бы другое дело решилось.

— Какое?

— Ты пойдешь на свадьбу своего кузена с Джоан Паско на следующей неделе?

— Но ты ведь не идешь, — уставился на нее Росс. — Ты сказала, что не можешь. Так какая тебе разница, пойду ли я?

— Из-за того, куда ты отправишься, если не пойдешь туда.

— Не понимаю, кто тебе об этом рассказал?

— Ох, Росс, в этом доме у меня есть собственная шпионская сеть.

— Я принял решение вчера, — заерзал в кресле Росс. — Хотел тебе сказать, но ты такая трусишка.

— Так когда ты отправляешься?

— В воскресенье, если погода не изменится. Возможно, это будет их последнее плавание этой зимой. Мистер Тренкром стал осторожнее, чем несколько лет назад. Боже, я еще помню холод на Силли, когда я дожидался там Марка Дэниэла!

— Как бы мне хотелось, чтобы ты добрался только до Силли!

— В Роскофе вполне безопасно. Я могу остаться там на неделю и вернуться с лодкой в Меваджисси или Лоо.

И он рассказал про Жака Клиссона.

— Я не смогу спать спокойно, пока ты там, сам знаешь. Как и он... или она.

— Знаю. Я не останусь там ни на час дольше необходимого. Но прошу тебя, подготовься к тому, что я буду отсутствовать десять дней.

Демельза отложила носок и завернула шитье в льняную ткань.

— Пойду-ка я спать, Росс. Наш дружок просыпается рано.

В воскресенье стояла хорошая и довольно безветренная погода, и Росс выехал из дома вскоре после полудня. Он взял с собой перекусить, фляжку с бренди, тяжелый плащ, короткий нож в кожаных ножнах и две сотни гиней в двух кошельках, прикрепленных к поясу. Он пообедал с мистером Тренкромом и присоединился к Уиллу Нэнфану на «Все как один» незадолго до темноты. Шкипер Фарелл и другие моряки были ему знакомы.

Октябрь, когда поднимаются большие волны, не лучшее время для плавания у северного побережья Корнуолла, но в эту ночь море было спокойно, и они воспользовались хорошей погодой, чтобы доплыть до мыса Лендс-Энд и обогнуть его к югу, до Ньюлина. Ветер был порывистым и непостоянным, но не стихал, и к сумеркам следующего дня они оказались уже у Роскофа, не встретив по пути никого кроме кеча и группы бретонских рыбацких лодок.

Вместе с Уиллом Нэнфаном Росс встретился с Жаком Клиссоном в таверне «Красный петух» на узкой мощеной улочке, сбегающей вниз от церкви, и сразу же понял, что Клиссон — шпион. Росс не мог точно сказать, почему он так решил. Бретонец был крепким блондином низкого роста лет сорока, в синем моряцком свитере и черном берете; чисто выбрит, за исключением длинных бакенбард, с ясными голубыми глазами и часто показывал великолепные зубы в чарующей улыбке. Человек, которому не стоит доверять. Но через двадцать минут Росс поменял первоначальное мнение. Возможно, ему и можно довериться в определенном деле, пока ему платят и пока никто не предложил лучшую цену за действия противоположного характера. Такие люди живут во всех странах и процветают во время войны, в особенности в нейтральных или международных портах, где противники могут встречаться не в бою. У таких людей есть своя цена и своя ценность, а также собственный кодекс поведения.

— Тюрьма Кемпера — это бывший монастырь, месье, — объяснил Клиссон. — Нынче все монастыри во Франции бывшие, так сказать, ну вы понимаете... Хотя большая часть заключенных — англичане, но есть также португальцы, испанцы, голландцы и немцы. Их там очень много, а кормят скудно. Среди них много больных и раненых, — передернул плечами Клиссон. — Полагаю, условия во всех тюрьмах разные. Комендант этой — бывший мясник из Пуату, ярый сторонник революции... Разумеется, мы все такие, месье, спешу заверить, — и Клиссон посмотрел куда-то за спину Росса. — Все мы такие. Но по-разному... Тюремщики происходят главным образом из трущоб Руана и Бреста. В этом нет ничего хорошего.

— Можете достать имена заключенных?

— Это трудно. Одно дело, если бы там было сорок человек, но когда четыре тысячи...

— Их наверняка разделили, гражданские отдельно от военных, офицеры отдельно от низших чинов. И деньги развязывают языки.

— Это верно, но еще языки развязывает и мадам Гильотина.

— Что вам известно об охране?

— Известно или нет, но кое-кто умеет разговаривать. Люди болтают за стаканчиком. Иногда упоминают имена пленных.

— Какие имена?

— Ох... С «Тревейла» я ни одного не слышал. Ничего не слышал о «Тревейле». Там сидит капитан Блай с «Александра», капитан Килтоу, кажется, с «Эспиона», капитан Робинсон с «Темзы». А из гражданских — леди Энн Фицрой, ее забрали по пути в Лиссабон. Вот об этих говорили, и о других.

— Может, кого-то из охраны вы знаете лучше остальных?

Бретонец приподнял берет и почесал белокурые волосы согнутым указательным пальцем.

— С одним я могу поговорить. Он не охранник. Просто работает в тюрьме.

— И он знает то, что мы хотим узнать?

— Возможно. В последний раз он обмолвился о выжившем с фрегата «Тревейл», который потерпел крушение в бухте Одьерн в апреле. Он очень осторожен и говорит неохотно, но подтвердил, что в тюрьме содержат выживших.

Росс глотнул из своего стакана.

— Как думаете, за пятьдесят гиней он даст вам имена?

— Пятьдесят гиней кому, месье?

— Ему. И пятьдесят вам.

— Мне уже обещана эта сумма.

Росс мельком взглянул на Уилла Нэнфана, который лениво потирал край стакана большим пальцем. Уилл не поднимал глаз. Росс подумал, не стоит ли закончить и организовать встречу в другой раз. Он чувствовал определенное колебание француза, как будто тот слегка оскорблён слишком сильным давлением. Но все его инстинкты восставали против отсрочки.

— Тогда сто вам и пятьдесят ему.

Клиссон вежливо улыбнулся.

— Мне нужно сто сейчас. Пятьдесят в качестве задатка, и пятьдесят ему, если он сможет выполнить вашу просьбу.

Росс сделал знак, чтобы им налили еще.

— Согласен. Но я буду ждать эти сведения здесь, в Роскофе.

— Ах, месье, не обещаю, что получу их быстро. Мой друг не умеет творить чудеса.

— Я буду ждать.

Клиссон уставился на Росса.

— Оставаться тут не всегда безопасно. Вы поймёте, что одни закрывают глаза на то, что происходит в этом порту, но Комитет Общественной Безопасности не дремлет. Вы, месье, если я могу так выразиться, не похожи ни на рыбака, ни на контрабандиста. Оставаться рискованно.

— На одну неделю?

— Вы сможете найти здесь занятие?

— Да, есть кое-что, что надо сделать.

Им налили еще коньяку.

— Дело в том, что я тоже не хочу рисковать. Будет подозрительно, если увидят, как я разговаривал с незнакомым англичанином и вскоре снова с ним встречаюсь. Возвращайтесь домой, месье, я непременно найду способ с вами связаться.

— Одна неделя. Я заплачу двадцать пять гиней сверху, если у вас будут имена к этому времени.

Клиссон поднял стакан и посмотрел на Росса честными и искренними глазами.

— За ваше здоровье, месье, и за вашу безопасность.

Мистер Тренкром сообщил Россу имя шотландского торговца, Дугласа Крейга, владельца лавки в порту, с которым Росс будет иметь дело час-другой ежедневно. В среду, покинув судно, он заселился в гостинцу с названием «Флер-де-Лис» и просидел там целый день не высовываясь, разве что только утром сходил к Крейгу.

Роскоф напомнил ему корнуольскую рыбацкую деревушку наподобие Маусхоула или Меваджисси, та же форма гавани и домики из гранита под сланцевой крышей, карабкающиеся по склонам холмов, тот же шум волн и порывы ветра, подгоняющего вечно орущих чаек. Но в целом поселение имело более процветающий вид. Бретонцы одевались лучше и гораздо ярче, как мужчины, так и женщины. Они носили жилеты и сюртуки, платья и шали ярко красных, фиолетовых и зеленых расцветок. Жители толпились на улицах, болтали, торговали и спорили на повышенных тонах, особенно в утренние часы, когда совершалась большая часть сделок. Вечерами, где-то уже через час после захода солнца, городок начинал гудеть от разговоров, при выходе на улицу создавалось впечатление, что очутился в сумрачном саду с роящимися в нем пчелами.

За ту неделю, что Росс пробыл там, он видел, как английские корабли дважды заходили в порт, и каждый раз это действо сопровождалось невообразимым шумом и суетой до самой ночи. Два официальных публичных дома, не говоря уже о неофициальных, приносили неплохой доход. Английскую речь понимали везде, поэтому у Росса практически не было возможности попрактиковаться в французском.

Дуглас Крейг, мужчина сорока лет, рассказал, что живет в Роскофе уже двенадцать лет, с тех пор как переехал сюда с Гернси. Война его не коснулась, разве что раз в месяц ему приходилось отмечаться в местной жандармерии, наравне с другими иностранцами.

— Говорю вам, Полдарк, в самом начале, когда до нас стали доходить первые новости о кровавых событиях в Париже, я был готов бросить все и бежать. Каждую ночь я прислушивался к шагам за дверью, но торговля шла так бойко, что я решил остаться, проклиная себя за смелость. Некоторые уезжали, но спустя несколько месяцев возвращались обратно, осматривались, разговаривали с друзьями и снова устраивались здесь. Так что и мы остались, так сказать, перебиваемся с хлеба на воду. Надеюсь, что война скоро закончится, но пока она продолжается, а нас не трогают, дела идут хорошо как никогда. Как и многое в жизни, это вопрос взвешивания рисков и награды. В настоящее время, то есть прямо сейчас, скрещу пальцы и постучу по дереву, но преимущества пока берут верх. Мой совет вам, действуйте аккуратно. Как можно меньше привлекайте к себе внимание.

Все шло хорошо, пока не наступила суббота. В субботу утром, когда Росс уже собирался отправиться на встречу с Крейгом, в гостиницу пришли трое мужчин, двое из них — жандармы с ружьями. Третьему человеку, коренастому и невысокому, на вид было лет пятьдесят, на его рябом лице то ли от грязи, то ли после болезни проступали темные пятна. Одет он был странно, не в мундире, но и не в гражданском. На нем была знакомая черная треуголка с кокардой, высокий воротничок, заляпанный едой и жиром и доходящий до нижней губы, жилет с горизонтальными полосами и широченными лацканами, зеленый фрак и узкие панталоны грязно-серого цвета.

Росс прекрасно понял, о чем его спросили, но мудро решил притвориться, что не знает французского. Далее вопросы задавались на английском языке, который он едва понимал из-за грассирующего французского акцента.

— Имя, адрес, возраст, род деятельности, чем здесь занимаетесь?

— Росс Полдарк из Нампары, Корнуолл. Тридцать пять лет. Поставщик вин и алкогольной продукции, представитель мистера Губерта Тренкрома, партнера из Сент-Агнесс.

— Дата прибытия, название судна, чем занимаетесь здесь и с кем, дата отплытия, причина пребывания?

— Двадцать второго сентября, куттер «Все как один», владелец, как я и говорил, мистер Тренкром, дела веду с мистером Дугласом Крейгом, отплываю вероятнее всего тридцатого, зависит от того, когда вернется куттер. Причина пребывания — решить кое-какие важные дела с мистером Крейгом, а именно сбалансировать счета, утрясти вопрос с налогообложением на алкоголь, поставке бочек из Гернси ну и в целом расширить торговлю.

— Подтверждающие документы?

Росс достал из своей сумки бумаги, полученные от Тренкрома, такие же документы имелись и у Крейга. Кипа была внушительной, агент с рябым лицом вооружился моноклем, чтобы взглянуть на них. Монокль был выполнен из золота и инкрустирован бриллиантами — совершенно очевидно, что принадлежал он кому-то другому.

Спустя пару долгих минут агент вернул бумаги обратно. Глаза его были бледно-зеленого цвета.

— Вы не возражаете, если мы вас обыщем?

Росс не возражал. К счастью, все деньги, за исключением двадцати из оставшейся сотни гиней он успел передать Дугласу Крейгу.

Через мгновение Росс уже одевался. Агент стоял, уставившись в окно, а один из жандармов переминался с ноги на ногу.

— Иностранных граждан, врагов республики, высаживающихся на берег священной французской земли, подлежит немедленно взять под арест, чтобы впоследствии суд вынес им приговор, — сказал агент.

— Я не враг Франции, — возразил Росс, застегивая пуговицы на манжетах. — Я всего лишь деловой человек и пытаюсь выстроить торговые отношения, ведущие к дальнейшему процветанию Франции.

— Шпионы, открыто живущие в порту и деревнях, никак не приведут к процветанию.

— Я не шпион, а республика нуждается в английском золоте. Мы с друзьями доставляем золото в этот порт и другие. Раз в неделю, что весьма существенно. Если вы арестуете меня, то это отпугнет остальных, я не покидал пределов порта Роскофа и не предпринимал никаких действий, выходящих за рамки торговых отношений.

— Проведя хоть одни сутки на французской земле и не подав отчет в жандармерию, вы тем самым уже нарушаете закон.

Росс надел сюртук и сложил обратно в карманы мелочь, вытащенную при обыске.


— Месье, простите, если я что-то сделал не так. Я предположил, впрочем зря, что в этом порту возможен свободный обмен товарами между странами, а значит, нужно следовать духу закона, а не его букве.

Агент раздраженно задрал подбородок над своим грязным шейным платком.

— Даже если бы вы были гражданином нейтрального государства, наказание за подобное правонарушение, если оно совершается впервые — двадцать гиней штрафа, а при повторном нарушении — лишение свободы.

— В таком случае, может, вы сочтете меня гражданином нейтрального государства и позволите заплатить штраф?

— Договорились, — при взгляде на кошелек Росса глаза агента загорелись, — но только при условии, что вы немедленно покинете Роскоф.

— Я жду прибытия куттера. Обещали ночью в понедельник.

— Так не пойдет. Судно «Королева Мэй» отправляется завтра ночью. Вы должны немедленно подняться на борт и отплыть. Если после полуночи вас обнаружат на берегу — вы будете арестованы.

— Полагаю, что «Королева Мэй» прибудет с острова Уайт. Это в двух сотнях миль от моего дома. Я могу отправиться на следующем? — спросил Росс.

— Это ваши проблемы, месье. Моими они станут, если вы останетесь здесь.

— Может быть, еще двадцать гиней...

— Послужат поводом взять вас под стражу за попытку подкупа должностного лица. Итак, месье, я прошу вас заплатить штраф и покинуть страну.


Глава двенадцатая


Росс поднялся на борт «Королевы Мэй» в тот же вечер еще до темноты. Ее капитан, человек по имени Гринуэй, был достаточно любезен и предложил отвезти домой, но ни в какую не соглашался остаться в Роскофе еще на день.

Уж больно странными стали французы. Никогда не знаешь, когда набросятся. И в любом случае капитану Полдарку для его же блага лучше выйти в море в воскресенье ночью.

Капитану Полдарку вовсе не улыбалась мысль выйти в море в воскресенье ночью, и тогда Гринуэй сделал еще одно предложение. Почти наверняка завтра, до их отплытия, в Роскоф прибудет еще какое-нибудь судно. Если капитан Полдарк вопреки собственным же интересам решил остаться, то его можно перевести на другое судно, которое останется в порту по меньшей мере на двадцать четыре часа для покупки товаров и погрузки.

Вот так и случилось, что в воскресенье, как только опустились сумерки, Росс перешел на «Эдвард», двухмачтовый люггер из Коусанда, и оставался на борту весь шумный понедельник, в тесной каморке под передней палубой в компании лишь кошки и попугая.

Он не исключал, что агента и двух жандармов мог послать и Жак Клиссон — удобный способ обчистить Росса на сотню гиней, а может, заработать немного еще в качестве информатора французов. Это могло быть способом напугать его и заставить вернуться в Англию, а когда он будет далеко от Клиссона, тому уже не придется волноваться. Сегодняшний вечер покажет, потому что Росс договорился встретиться с Клиссоном в той же таверне в восемь. Интересно, насколько быстро в порту расходятся новости — узнает ли Клиссон, что Росс уехал и больше не появится.

В половине восьмого, когда Росс как раз оценивал, сможет ли добраться до берега вплавь, к судну причалила маленькая рыбацкая лодка, и молодой девонец доставил Росса на берег. С помощью еще одной гинеи Росс удостоверился, что парень будет ждать его у лодки, на случай если понадобится срочно скрыться.

«Красный петух» находился через три плохо освещенных квартала. Росс одолжил у шкипера с «Эварда» шарф, обмотал его вокруг головы и ссутулился, надеясь остаться неузнанным, пока он пробирается сквозь толпу. Идти в таверну было рискованно, но Росс оттолкнул слепого попрошайку у двери и тихо вошел. Таверна оказалась почти полной. Освещение здесь тоже было тусклым, но вскоре Росс понял, что Клиссона нет. До восьми оставалось пять минут.

Росс сел в углу, заказал выпивку и стал ждать. Это всё как азартная игра, думал он, ставка на его рассудительность и наблюдательность, способность оценить характер другого человека, когда он вдруг поверил Клиссону, хотя при первом взгляде тот вызвал глубокие подозрения. В половине девятого Росс заказал еще один стакан и задумался, сможет ли он разузнать, где живет Клиссон. Пять минут спустя появился и сам Клиссон.

Его круглое непримечательное лицо скривилось, когда он окинул хмурым взглядом темное помещение с низким потолком. Он заметил Росса, протиснулся к нему и плюхнулся рядом.

— Мне сказали, что вы уехали. Я пришел сюда наудачу, просто убедиться. Мне не стоит встречаться с вами здесь.

Если он ведет честную игру, Клиссон наверняка так же стремится встретиться с Россом, как и Росс с бретонцем. На кону еще семьдесят пять гиней.

— Хотелось бы мне уехать, — ответил Росс.

— Именно это я вам и посоветовал бы, если вами вдруг заинтересовались. Но первым делом должен сказать, что получил полный список. Деньги у вас с собой?

— Да.

Клиссон протянул руку. Росс поколебался и отдал ему кошелек. Клиссон взвесил его в руке и открыл, чтобы посмотреть на блеск золота.

— Этого достаточно. Думаю, здесь нужная сумма. Вот список.

Грязный клочок тонкого пергамента. Множество имен, семьдесят или восемьдесят, некоторые так плохо написаны, что трудно разобрать. Росс пробежался пальцем по колонке.

— Лейтенант Арчер, «Тревейл».

Он чуть не пропустил название корабля, потому что у писца была особая манера писать букву Т. Значит, некоторые спаслись. Росс сдержал свое нетерпение и стал тщательно просматривать список.

— Мистер Уильямс (исполняющий обязанности капитана), «Тревейл». Мистер Армитадж, лейтенант, «Эспион». Капитан Килтоу, «Эспион», капитан Портер, штурман, «Темза», мистер Рудж, мичман, «Тревейл», мистер Гарфилд, штурман, «Александр», мистер Спейд, лейтенант, «Александр», мистер Энис, лейтенант-хирург, «Тревейл», мистер Паркс, мичман, «Тревейл».

Росс едва не пропустил нужную фамилию. Он вгляделся в документ пристальней, чтобы убедиться — ошибки нет. Потом вытащил из кисета тонкий лист бумаги со списком офицеров «Тревейла». Там числились и остальные: Арчер, Уильямс, Рудж, Паркс и еще полдюжины других. И Энис. Он жив. Ошибки быть не может. Это не обман. Значит, деньги и время потрачены не понапрасну.

— Благодарю вас, — сказал он.

— Месье.

— А теперь мне нужно идти.

— И побыстрее. Но я уйду первым. Простите, что не стану провожать вас до корабля.

***

Пока Росс отсутствовал, Демельза принимала гостя. Посетительница, как в старинной песенке, восседала на белом жеребце и была олицетворением женской утонченности, хотя от тревог последних нескольких месяцев ее сияние слегка потускнело. Демельза в это время пекла хлеб. Этим она всегда занималась лично, никогда не перекладывая эту задачу на Джейн Гимлетт — у той была тяжелая рука. Тесто как раз начало подходить, когда кто-то постучал во входную дверь. Вошла Джейн и объявила, что хозяйку хочет видеть мисс Кэролайн Пенвенен.

— Боже ты мой! Ладно, проводи ее в гостиную и попроси подождать, Джейн. Скажи, чем я занимаюсь, и передай, что скоро буду.

Когда служанка удалилась, Демельза вытерла покрытые мукой руки полотенцем и поправила прическу перед треснутым зеркалом у двери в кладовку. Сделав, что могла, она отвязала фартук и вышла в гостиную.

Кэролайн стояла у окна и выглядела еще выше в серой амазонке и маленькой меховой шляпке. Яркий свет подчеркивал ее фигуру, но скрыл выражение лица, когда она повернулась.

— Демельза, я славлюсь тем, что вечно прихожу в самое неподходящее время. Надеюсь, ты здорова.

— Да, вполне, но всё преходяще, как сказала бы Джейн. Но оставайся. Оставайся на обед, если позволишь мне отлучиться на ближайшую четверть часа.

Они расцеловались, но немного неуверенно.

Кэролайн ненадолго задержала Демельзу в объятьях.

— Даже и сейчас не скажешь. Сколько еще?

— Думаю, около шести недель. — И вдруг Демельзу осенило. — У тебя есть новости от Росса?

— О нет. Ты получишь новости первой, дорогая. Я приехала лишь повидаться с тобой.

— Устраивайся поудобней. Присядь и отдохни. О твоей лошади позаботились? Ох, до чего ж чудесный конь? Это твой собственный?

— Он у меня уже два года, с двадцать первого дня рождения. Но послушай, неужели я должна быть наказана за появление в неурочный час, как непослушное дитя, и сидеть здесь? Могу я составить тебе компанию?

— Ну... Печь хлеб — дело утомительное, и на кухне очень жарко, а ты после поездки верхом и...

— Представь себе, я не видела, как пекут хлеб, с тех пор как прокрадывалась на кухню в материнском доме. Но, может быть, я буду тебя смущать?

Конечно же, именно так оно и будет, но Демельза заверила, что ничего подобного, и они вдвоем отправились на кухню, приведя в явное смятение Джейн, поскольку та считала, что миссис Полдарк вольна сама выбирать себе занятия в собственном доме, но кухня — совершенно точно не место для леди такого происхождения и воспитания, как мисс Пенвенен. В конце концов Джейн уронила таз и сшибла стул, когда его поднимала, так что Демельза отослала ее за какой-то надобностью в кладовку, пообещав позвать, когда хлеб пора будет вынимать из печи.

— А где Джереми? — спросила Кэролайн, усаживаясь на стул, который снова подняли. — Он здоров?

— Да, благодарю. Хотя у него постоянно мелкие хвори. Он не такой как Джулия, моя первая, та в жизни ничем не болела, пока не подхватила смертельное воспаление горла. Так ты останешься на обед?

— Я бы с удовольствием, но дядюшка Рэй любит, чтобы я обедала в его комнате. Хотя сам он ест мало, ему нравится смотреть, как кто-то другой делает то, что он неспособен.

— Есть какие-нибудь перемены?

— К лучшему — нет, — с легкостью ответила Кэролайн. — Но он просто не может позволить себе умереть. Я и не подозревала, каким упорством мы, Пенвенены, обладаем.

Демельза взяла самую большую порцию теста, какую сумела поднять, и положила ее на доску.

— Неудивительно, что ты такая худая. Он же не будет возражать, если ты останешься всего на один день?

Кэролайн похлопала по сапогу.

— Так странно... Знаешь, до чего странно говорить о силе кровных уз? Что ж... Я попала на попечение дядюшек в десятилетнем возрасте, и не думаю, что все эти годы была послушной или благодарной племянницей. Не удивлюсь, если у обоих появилось несколько седых волос в результате возложенной на них ответственности. Но... когда один из них заболел, и заболел смертельно... да, определенно обречен на смерть из-за диабета, то я с удивлением обнаружила, что всеми силами стараюсь уберечь его от этой несправедливой беды. Это как муж и жена — вечно ссорятся, но стоит возникнуть какой-то внешней угрозе, они забывают о своих разногласиях и встают плечом к плечу. Ну вот... Так и я стою плечом к плечу с дядюшкой Рэем, насколько это возможно, хотя чисто физически это сложно, потому что теперь он и не встает.

— Твои родители умерли молодыми? — спросила Демельза. — Росс никогда мне не рассказывал.

— Росс и не знает. Да, отец был младшим из трех братьев, а Рэй — старший. В двадцать восемь отец финансировал экспедицию в поисках истоков Нила. Он так и не вернулся. Мама снова вышла замуж, но умерла, когда мне было десять. Отчим до сих пор жив, он член адвокатской палаты, но я не видела его много лет, он никогда не выказывал ко мне интереса. Вот так два старых степенных холостяка приняли меня и избаловали, и обещали оставить значительное состояние, что сделало меня целью различных охотников за приданым, таких как Анвин Тревонанс.

Они впервые разговаривали наедине, и до сих пор еще не чувствовали себя совершенно свободно. Демельза не могла забыть о простом домашнем платье, простом занятии и неприбранной внешности, в то время как на стуле сидит элегантная рыжеволосая гостья, постукивает по сапогу и наблюдает за ней. Сейчас Демельза редко вспоминала о своем низком происхождении, когда бывала в обществе, вот уже семь лет она была миссис Росс Полдарк, и этого вполне достаточно. Но Кэролайн — совсем другое дело. К этой девушке, почти ровеснице, Демельза должна бы испытывать только дружеское расположение и благодарность, но из-за разницы в воспитании между ними пролегла пропасть. Ведь Кэролайн не пачкает ручки и дня в году и всегда говорит с такой легкостью даже на серьезные темы. Более того, это человек, ради которого Росс сейчас рискует жизнью и свободой.

— Зачем ты так долго месишь каждую порцию? — спросила Кэролайн.

— Потому что, если я так не сделаю, в хлебе будут дырки. Мы едим много хлеба. Тут пять буханок с небольшим. Если я сделаю для тебя одну маленькую, ты ее возьмешь?

— Благодарю. Сегодня мой день рождения, так что я приму ее в подарок.

— О, она недостаточно хороша для подарка! С днем рождения! Вот было бы хорошо...

— Что?

— Просто мысли вслух. Прости... Вот было бы хорошо, чтобы Росс вернулся сегодня с новостями, которые мы обе так хотим услышать.

— Не извиняйся за то, что это сказала.

— Я извиняюсь не за само желание, просто я суеверна. Мне кажется, об этом не стоит болтать.

— Что ж, возможно... Но иногда, когда я заперта в старом доме, мне просто необходимо с кем-то об этом поговорить, иначе я сойду с ума. Демельза, прости, что переложила на тебя свои тревоги.

Демельза стала переносить круглые караваи из теста на металлический противень.

— Росс сказал, что почти ничем не рискует.

— Но ты все равно беспокоишься, что он во Франции в такое-то время. Думаю, должна сказать тебе, что я не просила его поехать.

— Я никогда так и не думала. Хотя у тебя было право просить.

— Нет... Ни у кого нет таких прав.

Покончив с работой, Демельза отодвинулась и вытерла руки передником, а потом запястьем откинула с глаз влажные волосы.

— С его отъезда прошла неделя и четыре дня. Если все пойдет по плану, он скоро вернется.

— Я боюсь его возвращения.

— Давай пойдем в более удобное место. В ближайшие десять минут мне здесь больше нечего делать.

Они вернулись в гостиную и болтали еще какое-то время. Больше всего на свете Кэролайн нужно было с кем-то поговорить, причем поговорить о Дуайте, именно этим она теперь и занималась в своей беспомощно легкомысленной манере, беспрерывно извиняясь за то, что докучает собеседнице утомительными монологами. Они опять прошли на кухню, и Демельза склонилась над очагом, открыла железную дверцу и выгребла оттуда побелевшие угли утесника. Потом Кэролайн подняла другой конец тяжелого противня, и они вдвоем засунули его в очаг. Тут прибежал Джереми, громко требуя обеда, и в конце концов Демельза убедила Кэролайн остаться.

Демельза была рада этому, потому что с тех пор как уехал Росс, питалась она в одиночестве, была она рада и шумному Джереми, поскольку он, как обычно, не переставал болтать за едой. Тем самым разговор крутился вокруг безопасных тем и развлекал Кэролайн, не привыкшую к маленьким мальчикам.

Когда обед закончился, Джереми умчался, и Кэролайн собралась уходить.

— Нет-нет, благодарю за любезность, дорогая, но дядюшка Рэй уже наверняка впал в уныние после моего долгого отсутствия. А мне еще невесть сколько добираться до дома, так что мне пора.

— Велю Гимлетту привести твою лошадь.

— Наверное, я утомила тебя всеми этими разговорами. Но знаешь, в Киллуоррене я и вовсе не могу вести себя открыто. Волноваться я могу только у себя в комнате. Если Дуайт мертв, я даже не его вдова. Я никто. Возможно, именно этого я и заслуживаю.

Демельза поцеловала ее.

— Давай будем ждать и надеяться.

Через несколько минут Кэролайн уже скакала на белом жеребце через ручей и вверх по долине. У самой кромки густого леса она обернулась и подняла руку. Демельза помахала в ответ и вошла в дом.

Бетси-Мария Мартин уже убрала со стола. Демельза прошла на кухню, чтобы проверить хлеб и получить выговор от Джейн — за то, что вытаскивает хлеб сама. Потом она вернулась в гостиную и на несколько минут села за спинет. Демельза по-прежнему брала уроки у миссис Кемп, но достигла той стадии, когда ее игра уже почти не улучшалась. Поначалу это казалось простым: она могла извлекать из спинета мелодии и вовсе не занимаясь, но по мере того как миссис Кемп давала всё более сложные мелодии для разучивания, усилия по покорению этих пьес стали сводить на нет всё удовольствие от игры. Так что теперь очень часто, когда ей требовалось отвлечься, Демельза отбрасывала новые пьесы и играла старые, но никогда не устаревавшие. Росс тоже от них не уставал. Иногда она пела.

Проблема с этими мелодиями заключалась в том, что они были слишком ностальгическими. Если теперь она ради забавы пела «Жили-были старики, и были они бедны», песенка оживляла столько забытых чувств, что чуть не вызывала слезы. Если Демельза пела «Сорвал я розу для любимой», она навевала воспоминания о Тренвит-хаусе и том первом Рождестве. И так далее. Музыка, считала Демельза, это, пожалуй, длительный процесс, прямо как жизнь, когда ты скидываешь прежнюю шкуру по мере того, как появляется новая. Но каждая мелодия, казалось, пускает корни в определенном событии или чувстве из прошлого.

А значит, придется совершить над собой усилие, выбросить из головы старое и сосредоточиться на новом. В мае миссис Кемп дала ей пьесу какого-то итальянца, а Демельза до сих пор ее не разучила. Левая рука еще не могла попасть в ноты. Вот в чем ее проблема, решила Демельза, — дело не в недостатке старательности, а в отсутствии таланта и простой способности правильно пользоваться пальцами.

За ее спиной послышались шаги, и Джейн Гимлетт объявила:

— Капитан Полдарк вернулся, мэм.

Демельза вскочила с табурета.

— Что? Где? Ты его видела?

— Одно движение, — сказал Росс, появившийся в дверях, — и хрясь! И ты уже копыта отбросила.

— Росс, дорогой, дорогой мой! — Демельза была уже в его объятьях и целовала мужа.

— Разве я не говорил тебе, что ничем не рискую?

— Ох, ты вернулся! Вернулся и в безопасности! — она приникла к нему.

— Можешь собрать для меня обед? Умираю с голода.

Росс поцеловал ее еще несколько раз — в губы, в щеки, в глаза, словно изголодался не по еде. Джейн Гимлетт тактично удалилась.

— А Дуайт? У тебя есть о нем новости? Хоть какие-нибудь?

— Дуайт жив и находится в плену. Вот и всё, что я знаю.

Демельза радостно ойкнула.

— Ты уже сказал Кэролайн?

— Нет, приехал сразу домой, разумеется. Я ей скажу.

— Но она уехала только час назад! Какой дорогой ты добирался?

— Из Труро. Она была здесь? Должно быть, мы разминулись. Во вторник я приплыл в Косанд, а оттуда с перевозчиком сардин прямо в Труро. Там я нанял старую хромую клячу, напомнившую мне Брюнетку, и прихромал домой. Я оставил лошадь на другом берегу ручья, чтобы сделать тебе сюрприз, но в последний момент подумал, что не стоит так поступать, пробрался на кухню и велел Джейн сообщить новости. Полагаю, мой приезд расстроил тебя больше, чем отъезд.

— Вовсе не расстроил, не то что твой отъезд. Он правда жив? У тебя есть доказательства, Росс?

— Достаточно. Но без подробностей. Лишь свидетельство о том, что он — военнопленный в месте под названием Кемпер. Не думаю, что там хорошие условия, но он жив. Нужно поскорее сообщить Кэролайн.

— Росс, ты должен немедленно ей сказать! Если поскачешь за ней, то можешь нагнать еще до того, как она доберется до дома.

— Так значит, меня опять выгоняют из дому, не успел я приехать? Я здесь, усталый, живот у меня урчит от голода, ноги ломит от поездки в седле, а ты просишь меня...

— Велю Гимлетту оседлать Брюнетку. Она и так застоялась. А тем временем отрежу тебе ветчины и свежего хлеба с маслом, успеешь поесть до отъезда.

— Потрясающе щедрый прием, и так по-женски, — сказал Росс. — А ты во время моего отсутствия нисколько не потолстела. Надеюсь, что ты не моришь голодом моего ребенка.

— Именно так и сделаю, и тебя заодно заморю голодом. Ох, Росс, я так рада! Кэролайн воспрянет духом.

— А я рад за Дуайта, — сказал Росс, — хотя, как я говорил, условия в тюрьме плохие, что немного омрачает радость.

— Нутром чую, что с ним всё будет хорошо. Росс, пойди скажи Гимлетту, а я приготовлю тебе тарелку с перекусом.

Через десять минут дом наполнился шумом и гамом, влетел щебечущий Джереми, и Росс рассеянно похлопал его одной рукой, другой набивая рот. Вскоре Брюнетка стояла у двери, Росс вскочил на нее, Демельза хлопнула лошадь рукой, и та помчалась вслед за Кэролайн вверх по долине. Ветер развевал ее хвост, и всех накрыли ранние сумерки.



Загрузка...