Завещание чудака

Глава I НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПАРК

Читатель вправе спросить: как это Максу Реалю удалось из восьмой клетки попасть сразу в двадцать восьмую? Все дело в том, что при втором метании ему выпало десять очков, которые отослали его в штат Иллинойс, а там, как известно, нельзя останавливаться. И тогда удвоенное число очков перенесло игрока в двадцать восьмой квадрат, штат Вайоминг.

— Очень, очень удачно! — воскликнул Макс Реаль, когда они с Томми вернулись в гостиницу.

— Раз мой хозяин доволен, — ответил милый юноша, — то и я тоже.

— Он, безусловно, доволен, — сказал Макс Реаль, — и по двум причинам: во-первых, потому что путешествие не будет продолжительно, так как штаты Канзас и Вайоминг совсем рядом, во- вторых, потому что мы будем иметь возможность увидеть самую красивую область Соединенных Штатов, изумительный Национальный парк Йеллоустон. Вот она — моя счастливая звезда, я узнаю ее! Выбросить для меня десять очков, которые дают мне двойной ход и помещают штат Вайоминг на моем пути! Понимаешь ли ты это, Томми? Понимаешь?

— Нет, хозяин, — ответил Томми.

Действительно, молодой человек мог поздравить себя с удачным вторым тиражом, хотя он и отставал еще от Лисси Вэг и коммодора Уррикана (правда, этого последнего игральные кости возвращали к исходной позиции). Следующую телеграмму Макс Реаль должен был получить двадцать девятого мая, в Шайенне, столице Вайоминга, если, конечно, до тех пор партия никем не будет выиграна. В его распоряжении оставалось целых пятнадцать дней, и он собрался прожить их с пользой и удовольствием. Макс решил немедленно уехать из Форт-Райли, чтобы как можно скорее попасть в красивейший уголок Вайоминга, а может быть, и всех Соединенных Штатов Америки.

— Что бы там ни было, а я все же посмотрю на окрестности Йеллоустона, — заявил художник. — Презренный раб, запирай же наши чемоданы и скорее в путь, в Национальный парк!

Негр, чувствуя себя польщенным, быстро закончил все приготовления к отъезду.

Если бы Макс Реаль ограничился переездом из Форт-Райли прямо в Шайенн, он совершил бы его в один день, воспользовавшись железнодорожной линией, соединяющей эти города (между ними было всего четыреста пятьдесят миль). Но молодой человек задумал подняться до северо-западного угла штата Вайоминг, занятого Национальным парком, поэтому путь его по меньшей мере удваивался.

Макс Реаль отправился из Канзаса в Вайоминг после полудня. Безбрежны западные равнины Канзаса без спусков и подъемов орошаемые ниспадающими с гор Колорадо водами реки Арканзас. Правда, эти бесконечные степи не представляют ничего любопытного для глаз художника, но зато в следующей за ними гористой части Колорадо местность становится необыкновенно разнообразной и живописной.

Ночью поезд переехал границу двух штатов, ранним утром сделал остановку в Денвере и устремился на север. Причем оставил в стороне великолепную панораму Скалистых гор с вершиной Лонгс-Пик.

Что такое Шайенн? Название реки и города, а также индейского племени, населявшего когда-то эту страну. Возможно, «шайенн» — это испорченное коренным населением слово chiens, что по-французски означает «собаки». Город Шайенн возник на месте лагеря первых золотоискателей. Палатки постепенно сменялись хижинами, хижины — домами, расположенными вдоль улиц и площадей. Вокруг города образовалась сеть железных дорог, и теперь Шайенн насчитывает около двенадцати тысяч жителей. Построенный на высоте тысячи туазов, он является важной станцией великого Тихоокеанского железнодорожного пути.

Штат Вайоминг не имеет природных границ и довольствуется теми, что провели геодезисты, — прямыми линиями, составляющими стороны прямоугольника. Это страна величавых гор и глубоких долин, в которых реки Колорадо, Колумбия и Миссури берут свое начало. А страна, давшая начало трем водным артериям, играющим такую важную роль в американской гидрографии, имеет полное право прибавить еще одну звездочку к тем, что сверкают на флаге Соединенных Штатов.

Прибыв в Шайенн, Макс Реаль согласно своему обыкновению сохранял полное инкогнито, а город, в свою очередь, не ждал игрока так рано. Это дало возможность избежать приемов и банкетов, вредных для желудка и скучнейших для глаз и ушей. Они, без сомнения, были бы организованы в честь участника матча городским населением, склонным к шумным проявлениям восторга. Там присутствовали бы, конечно, и женщины, пользовавшиеся в штате Вайоминг избирательным правом наравне с мужчинами[120].

Если бы Макс Реаль имел в своем распоряжении больше времени, он отправился бы в Национальный парк экипажем — не торопясь и осматривая область горного хребта Ларами, ее равнины, лежащие высоко над уровнем моря. Их глинистая почва когда-то служила дном огромного озера. Художник мог бы делать остановки, где ему нравится, и переходить вброд бесчисленные горные ручьи — капризно извивающиеся притоки Норт-Платт[121]. Мог бы любоваться террасами, извилистыми долинами, дремучими лесами и сетью притоков реки Колумбии — словом, всей этой изумительной страной, где более чем на две тысячи туазов над уровнем моря поднимаются горы Юниэн-Пик, Хайден-Пик, Фремонтс-Пик в горном хребте Уинд-Ривер. Чего стоит одна только дикая скала Ураган[122] (Hurrican) — отсюда, может быть, и пошло название Орегон. Эта вершина известна вечно бушующими вокруг нее шквалами и имеет полное основание соперничать с шестым участником матча Гиппербона.

Да, путешествовать здесь в экипаже, верхом или пешком, на свободе, раскидывать походную палатку то там, то здесь — что может быть более привлекательного для художника, и с каким восторгом Макс Реаль совершил бы путешествие при таких условиях! Но мог ли он забыть, что больше не принадлежит себе, сделавшись игрушкой случая и всецело завися от удара игральных костей? «Пешка, которой судьба распоряжается, как ей заблагорассудится, — говорил он себе. — Полное отсутствие человеческого достоинства, и все лишь для того, чтобы иметь маленький шанс — один из семи — получить наследство покойного чудака! Краска стыда заливает лицо, когда встречаюсь взглядом с бедным Томми! Я должен бы послать нотариуса Торнброка к черту и отказаться от нелепой затеи. Мой уход доставил бы большое удовольствие таким типам, как Титбюри, Крабб и Уррикан!… Я ничего не говорю про милую Лисси Вэг. Девушка показалась мне не очень-то обрадованной тем, что попала в число этих «семерых». Да, к черту! Я сделал бы это немедленно, если бы не мать, которая никогда не простит мне бегства. Но, в конце концов, раз я уже здесь, в этой изумительной, совершенно неправдоподобной стране Йеллоустон, поглядим, что успеем в какие-нибудь десять дней».

Между прочим, путешествуя как ему хотелось, Макс Реаль мог бы подвергнуть себя разного рода опасностям. Не говоря уже о возможности встретиться с дикими зверями — медведями, например, тут можно наткнуться и на воинственных индейцев. Кочующие представители племени сиу не все еще поселились в назначенные и отведенные для них Соединенными Штатами места. Вот почему во время разведок, которые федеральное правительство организовало в 1870 году с целью подробно исследовать местность Йеллоустон, стоящие во главе экспедиции господа Дон, Лэнгфорд и доктор Хайден путешествовали по стране в сопровождении военного конвоя, охранявшего их миссию, а два года спустя, первого марта 1872 года, Конгресс объявил, имея на то полное основание, весь район Национального парка «восьмым чудом света»[123].

Два трансконтинентальных железнодорожных пути соединяют Нью-Йорк с Сан-Франциско. Первый — это Центральная Тихоокеанская железная дорога, длиной в три тысячи триста восемьдесят миль (начиная с Грейнджера в штате Вайоминг, она носит название Орегон-Шорт-Лайн и идет через Огден, штат Юта). Второй, длиной в пять тысяч триста миль, идет через Топику, Денвер и в Шайенне примыкает к первой линии. Дальше железнодорожная линия пересекает штаты Вайоминг, Юту, Неваду, Калифорнию и заканчивается у берегов Тихого океана.

От города Шайенна до Огдена всего пятьсот пятнадцать миль, а от Огдена до Мониды (возле самого Национального парка) всего четыреста пятьдесят миль — Макс Реаль выбрал именно этот маршрут.

Итак, в Шайенне молодой художник и негр сели в поезд, который повез их через длинные болотистые равнины Ларами. Они еще спали крепким сном, когда паровоз остановился на станции Бентон-Сити — один из тех городов, которые вырастают на поверхности Дальнего Запада как грибы — немного ядовитые при своем появлении на свет, но обезвреженные благодаря правильно взращенной культуре. Потом они проехали Огден (где, кроме индейцев, живет довольно много китайцев) и повернули на север, к штату Айдахо. Весь день семнадцатого мая был занят переездом через Айдахо. Поезд двигался вдоль горной цепи Бир-Ривер, мимо Горячих ключей и, оставив на востоке штат Вайоминг, к вечеру достиг Мониды, которая стоит на границе Айдахо и Монтаны.

Первый в мире Йеллоустонский национальный парк расположен на территории трех штатов: Вайоминг, Айдахо и Монтана. Айдахо лежит в бассейне Колумбии, богатой золотоносными жилами, которые привлекают туда шумные толпы искателей золота. Его столицей является город Бойсе с населением в две тысячи пятьсот жителей. На территории штата есть несколько районов, отданных индейским племенам.

Монтана представляет собой гористую страну, на что указывает и ее название[124]. Это один из самых больших по размерам штатов Америки, негодный для полевой культуры, но очень благоприятный для скотоводства. Почва его очень богата золотыми, серебряными и медными жилами. В Монтане индейские племена занимают самые обширные территории на Дальнем Западе: плоскоголовые, толстопузые, вороны, шайенны, модоки, ассинибойны — их беспокойное соседство не вызывает восторга у американцев. Виргиния-Сити, столица штата, вначале проявляла все признаки быстрого расцвета, подобно большинству городов западных территорий, но теперь она потеряла свое значение. Ей на смену выдвинулись города Бьютт и Хелена[125].

Разумеется, существуют быстрые и комфортабельные средства сообщения между Национальным парком и станцией Монида, чем Макс Реаль немедленно и воспользовался.

Можно сказать, что национальные парки по отношению к территории республики играют такую же роль, как скверы к большим городам. Кроме Йеллоустонского парка, американцы организовали и другие, новые, как, например, парк Кретер-Лейк на вулканической территории штата, называемой американской Швейцарией или Садом Богов в гористой области реки Колорадо.

В конце февраля 1872 года сенат и палата депутатов выслушали чтение одного доклада. Вопрос шел о запрещении частным лицам селиться на территории размером пятьдесят пять на шестьдесят миль вокруг источников рек Йеллоустона и Миссури. Заявив, что пространство, заключенное в указанных границах, не годится ни для каких доходных культур, докладчик прибавил: «Предлагаемый закон нимало не уменьшит государственных доходов и будет принят повсеместно как мера, достойная духа прогресса, почетная как для Конгресса, так и для нации». Доклад был одобрен. С тех пор этот район стал Национальным парком, район, один из самых прославляемых. Причем славой он обязан исключительно своим природным красотам, к которым рука человека ничего не прибавила.

Тем не менее человек все же внес сюда кое-что свое: с целью привлечь в Национальный парк экскурсантов всех пяти частей света он упростил передвижение по этой территории целой сетью проезжих дорог, проложенных среди самой хаотической природы. Во многих пунктах теперь высятся великолепные отели, где изящество соединяется с комфортом. Приходится бояться только одного — чтобы эта страна не превратилась в одну сплошную лечебную станцию, в один колоссальный водный курорт, куда стали бы стекаться толпы не только больных, но и богатых бездельников, привлеченных горячими источниками Файор-Холла и Йеллоустона. А кроме того, — как об этом пишет Элизе Реклю, — все эти национальные парки уже успели превратиться в колоссальные охотничьи угодья для директоров различных финансовых компаний, которым принадлежат ведущие к ним железные дороги и лучшие отели.

В одном из них и поселился наш путешественник. Он ежедневно делал по нескольку этюдов, которые молодой негр находил несравненно более привлекательными, чем самые местности, на них изображенные. Нет, никогда Макс Реаль не сумеет изгладить из своей памяти восхитительные чудеса Национального парка! «Только бы мне не опоздать и явиться двадцать девятого числа в Шайенн! — мысленно говорил он себе. — Бог мой, что сказала бы тогда моя дорогая мать?!»

Она действительно великолепна — эта долина Йеллоустона, с обрамляющими ее базальтовыми горными массивами, с их острыми, неровными, точно искромсанными краями и снежными вершинами, в которых берут начало тысячи маленьких речек и ручейков, текущих в глубине сосновых лесов; со своими каньонами, образующими бесконечные коридоры, избороздившие всю местность. Здесь, по-видимому, сосредоточились усилия необузданной, дикой природы. Целые поля лавы, обширные равнины, местами сплошь покрытые вулканическими извержениями. На черноватых скалистых обрывах высятся колонны, точно высеченные рукой человека и испещренные желтыми и красными полосами — готовые модели для цветной архитектуры! Там беспорядочно громоздятся остатки лесов, погибших под горячей лавой кратеров, теперь уже остывших.

А что сказать о самом озере Йеллоустоне, с берегами, усеянными осколками обсидиана[126]. Оно лежит на плоской возвышенности на высоте семи тысяч футов над уровнем моря! Водоем с кристально чистой водой, площадью в триста тридцать квадратных миль, местами покрыт гористыми островками, и целые столбы пара выбрасываются не только на его берега, но и на зеркальную поверхность его спокойных и глубоких вод, переполненных форелями.

Озеро окружено горами несравненной красоты!

Макс Реаль, забывая об убегавших днях и часах, запасался неизгладимыми впечатлениями, пораженный фантастическим зрелищем: сверкающий пурпур вод, покрытых водорослями ослепительно ярких оттенков. Он пробрался на север, до Мамонтовых источников, купался в их базальтовых бассейнах, расположенных полукругом, наполненных теплой водой и покрытых облаками пара. Его оглушил шум двух водопадов реки Йеллоустон. Ее воды на протяжении полумили бегут бурными потоками, каскадами и водоворотами, а потом несутся дальше по узкому руслу между острыми отрогами скал и теряются в облаках влажной пыли, совершая прыжок в сто двадцать футов. Он бродил между огненными ямами, окаймляющими поток Файр-Холл. В долине, изрытой стремительным течением притока реки Мадисон, действуют целые сотни грязевых фонтанов и горячих источников, с которыми не могут соперничать самые знаменитые гейзеры[127] Исландии.

А какая панорама развертывается по берегам этого капризного, извилистого потока Файр-Холл, получившего свое начало в одном из небольших озер и стремящегося на север! На всех уступах горных массивов, спускающихся к самому его руслу, виднеются вулканические кратеры и дымятся гейзеры: вулкан Олд-Фейсфул извергается через определенные промежутки времени, хотя с некоторых пор все менее регулярно; Шато-Фор на берегу болотистого пруда своей формой напоминает старую башенку, стены которой обильно орошаются дождем сгущенных паров гейзера. Дальше Рюш, чудовищный колодец, потом Гран-Гейзер, извергающийся регулярно через каждые тридцать два часа, дальше Ле-Жеан, выбрасывающий столбы пара на высоту ста двадцати футов, и, наконец, Великанша, вдвое выше, чем он.

В этом уголке штата Вайоминг, орошаемом реками Файр-Холл и Верхний Йеллоустон, почва под ногами содрогается, точно крышка парового котла, в котором под действием пламени огромного подземного очага смешиваются и сплавляются различные химические элементы и соединения.

Там происходят самые неожиданные и изумительные явления, подобные сценическим эффектам какой-нибудь феерии[128]. Словно по мановению волшебной палочки происходят чудеса в Национальном парке Йеллоустон, равного которому нельзя найти ни в какой другой стране земного шара.

Глава II ПРИНЯЛИ ОДНОГО ЗА ДРУГОГО

— Я не думаю, чтобы он уже приехал.

— А почему вы не думаете?

— Потому что в моей газете ничего об этом не говорится.

— Плохо осведомлена ваша газета, в моей об этой новости говорится очень подробно…

— В таком случае я перестану ее выписывать. Нельзя же допускать, чтобы о деле такой важности газета молчала.

— Непростительно!

Этими фразами обменивались два гражданина Цинциннати, прогуливавшиеся по висячему мосту длиной в сто шестьдесят туазов, перекинутому через Огайо, почти у самого устья Ликинга, соединявшему Цинциннати с предместьями Нью-Фортом и Ковингтоном на территории Кентукки. Река Огайо — Красавица-река, — протекает между штатами Огайо, Кентукки и Западная Виргиния. Штат Огайо на востоке граничит с Пенсильванией и Западной Виргинией, на севере — со штатом Мичиган, на западе — с Индианой, на юге — с Кентукки.

С моста (изящество которого равняется смелости его строителя) вы видите промышленный город, растянувшийся на протяжении девяти миль вдоль правого берега реки вплоть до начала холмов. Дальше на востоке виднеется Райский парк, а за ним городское предместье — виллы и коттеджи, затерявшиеся в окружающей их зелени. Реку Огайо вполне справедливо сравнивают с реками Старого Света: здешний пейзаж, включая селения, очень напоминает европейский.

В тот день, двадцать восьмого мая, немало и других граждан, таких же неизвестных, как и те двое, то и дело заводили оживленные разговоры. Волнение замечалось главным образом в низших слоях населения и не распространялось на образованное общество, посещавшее университетские лекции и музеи Цинциннати. В богатых кварталах, в скверах и тенистых парках с их великолепными, каштановыми деревьями, благодаря которым штат Огайо и получил название — Бэкей-Стэт (Каштановый штат), царило спокойствие. В промышленных же и торговых кварталах, на пивоваренных, мукомольных, рафинадных заводах, в мастерских, на городских рынках и вокзалах уже собирались целые группы возбужденных жителей.

— Вы видели?

— Нет. Он приехал вчера вечером очень поздно. Его посадили в закрытый экипаж и повезли…

— Куда?

— Вот чего никто не знает.

— Но, в конце концов, ведь не для того же он приехал, чтобы никому не показываться!

— Думаю, он будет на выставке.

— Да… говорят, послезавтра… на большом конкурсе в Спринг-Грове.

— Воображаю, какая будет толпа!

Но такое суждение разделяли не все. В той части города, что ближе к бойне и где особенно ценятся физические качества индивидуумов, многие недоверчиво пожимали плечами.

— Раздутая репутация, — сказал один.

— У нас и здесь найдутся не хуже, — заметил другой.

— Больше шести футов, если верить рекламам…

— Футов, в каждом из которых, может быть, меньше двенадцати дюймов…[129]

— Однако до сих пор он побивал всех своих соперников…

— Ну!… Мало ли что говорят! Для того, чтобы заинтересовать публику… Заинтересовать, а потом — обокрасть!

— Здесь мы не очень-то позволим себя надувать.

— Но разве он приехал сюда не из Техаса? — спросил один рослый малый, широкоплечий, с сильными мускулистыми руками, на которых виднелись еще следы крови.

— Из Техаса… прямехонько оттуда, — ответил один, из его товарищей, такой же, как он, рослый и сильный парень.

— Что же, поживем — увидим.

— Да… Приезжали к нам уже такие, и он лучше бы сделал, если бы оставался где был.

Накануне в Цинциннати приехал Джон Мильнер с Томом Краббом — игральные кости отправили его из столицы Техаса в главный город Огайо. Без сомнения, Том Крабб мог считать себя редким удачником, и даже с большим основанием, чем Макс Реаль. Он получил двенадцать очков, самое большое число, какое могут дать две игральные кости, но так как оно падало на одну из клеток штата Иллинойс, то, удвоив его, игрок получал двадцать четыре и перебрасывался из одиннадцатой сразу в тридцать пятую клетку. Том Крабб оказался теперь впереди всех партнеров. Тираж направлял спортсмена в самые населенные, центральные районы Североамериканских Штатов, где железнодорожное сообщение в высшей степени быстро и удобно.

Вот почему Джона Мильнера все горячо поздравляли, а ставка на Тома Крабба возросла не только в Техасе, но и во многих других штатах, особенно же на всех биржах Иллинойса, где на него ставили один против пяти — выше, чем на Гарри Кембэла, до сих пор считавшегося общим любимцем.

— Главное, берегите его! — советовали все Джону Мильнеру. — Хоть он и одарен исключительно крепким здоровьем, а мускулы его сделаны из хромированной стали, не давайте ему переутомляться! Чтобы он до конца не потерпел никакой аварии.

— Положитесь на меня, — решительно заявлял импресарио. — В шкуре Тома Крабба сидит не Том Крабб, а сам Джон Мильнер.

— И смотрите, — прибавляли болельщики, — чтобы не было никаких путешествий по морю, ни длинных, ни коротких.

— Не беспокойтесь, — заверял Джон Мильнер. — Имея в запасе пятнадцать дней, мы, не торопясь, доедем до Огайо по железной дороге.

Напутствуемый пожеланиями своих сторонников, Том Крабб был доставлен на вокзал, введен в вагон и укутан теплыми пледами. Провожавшие опасались резкой перемены климата при переезде из Техаса в Огайо. Поезд тронулся и помчался без всяких остановок к границе штата Луизиана.

В течение двадцати четырех часов путешественники отдыхали в Новом Орлеане, где им был оказан еще более горячий прием, чем в первое посещение. Это объясняется тем, что ставка на знаменитого боксера все повышалась. Тома Крабба требовали в агентствах всех городов. Это было какое-то безумие! По подсчетам газет, суммы, поставленные на второго партнера во время его пути от столицы Техаса до метрополии штата Огайо, составляли по меньшей мере сто пятьдесят тысяч долларов.

— Какой успех! — говорил Джон Мильнер. — И какой прием нас ждет в Цинциннати… Да! Нужно, чтобы он стал настоящим триумфом… Я все обдумал…

Вот что придумал Джон Мильнер, чтобы еще больше расшевелить публику (такой план не мог бы не одобрить и знаменитый Барнум[130]).

Речь шла не о громкой рекламе и не о вызове всем боксерам Цинциннати, а о том, чтобы соблюсти самое строгое инкогнито, не давая никаких сведений держателям пари о состоянии здоровья их любимца и до самого последнего дня предоставляя им думать, что чемпион не приедет к сроку. И вот тогда он неожиданно представит Тома, окруженного ореолом, и его появление будет встречено с таким же торжеством, с каким встретили бы Илию[131], если бы пророк решил спуститься с небес на землю за своим плащом.

Джон Мильнер узнал из газет, что на тридцатое число в Цинциннати назначен Большой конкурс сельскохозяйственных животных, где лучшие представители рогатого, а также и не рогатого скота будут награждены разными медалями и аттестатами (последним, по-видимому, здесь придают очень большое значение). Какой подходящий случай выставить Тома Крабба в Спринг-Грове, на многолюдной ярмарке, и как раз когда все потеряют всякую надежду его увидеть, и как раз накануне последнего дня!

Излишне говорить, что Джон Мильнер по этому поводу со своим компаньоном не советовался. В ту же ночь оба они уехали из Нового Орлеана, никого не предупредив о своем отъезде. Куда они делись? Вопрос, который на следующий день жители города задавали друг другу. Да и как тут узнаешь: сеть железных дорог настолько запутана в центральных и восточных штатах, что создается впечатление, что вся карта страны сплошь затянута паутиной.

Не спеша, нигде не заявляя о прибытии Тома Крабба, путешествуя по ночам и отдыхая днем, заботясь только о том, чтобы не обращать на себя внимания публики, заботливый опекун провез своего подопечного через штаты Миссисипи, Теннесси, Кентукки, и на рассвете двадцать седьмого мая они остановились в маленькой гостинице в предместье Ковингтон. Теперь им оставалось переехать реку Огайо, чтобы оказаться в Цинциннати. Так осуществилась идея Джона Мильнера, и Том Крабб явился к месту назначения, сохранив полнейшее инкогнито. Даже наиболее осведомленные газеты могли сообщить только, что после отъезда из Нового Орлеана следы прославленного спортсмена затерялись.

А между тем, кто знает, не лучше ли было Джону Мильнеру использовать две недели на демонстрацию своего знаменитого воспитанника в городах Огайо? Таких городов очень много, они все процветают — разве штат не занимает четвертое место в Североамериканской республике, обладая населением в три миллиона семьсот тысяч жителей? Если бы Джон Мильнер так упорно не цеплялся за придуманный им театральный эффект, он, без сомнения, показал бы боксера в Кливленде, этом великолепном городе на берегу озера Эри, прогуливаясь с ним по аллее Эвклида, самой красивой из всех аллей Америки, по всем широким и аккуратным улицам города, обсаженным редкостными кленами. Этот город обогатился благодаря эксплуатации местных источников нефти, которые сообщаются с городским портом, одним из самых оживленных на побережье Эри. Из Кливленда Том Крабб перебрался бы в Толидо и в Сандаски, тоже торговые порты, где сосредоточены целые флотилии рыболовных судов; оттуда — во все промышленные центры, которые черпают свою силу в водах реки Огайо, подобно тому как органы человеческого тела черпают жизненную силу в крови артерий. Назовем Мариетту, Галлиполис и многие другие.

Железные дороги пересекают штат по всем направлениям, проходя через богатейшие поля хлебных злаков, среди которых преобладает маис, через табачные плантации и виноградники, через зеленеющие долины и целые рощи деревьев изумительной красоты — акации, железного дерева, сахарного клена, черного тополя и платана, ствол которого имеет в окружности от тридцати до сорока футов. Его можно сравнить с гигантскими секвойями западных территорий. Нужно прибавить, скот является здесь предметом широкой торговли, мясо отправляют на заводы Чикаго, Омахи и Канзас-Сити (чем, между прочим, и объясняется значение конкурса, назначенного на тридцатое число).

Том Крабб доехал до границы штата Кентукки без приключений и без малейшего утомления. В дороге он не потерял в весе и имел прекрасный вид, и какое это будет торжество, когда он предстанет перед публикой в Спринг-Грове! На следующий день Джон Мильнер захотел пройтись по городу, но, разумеется, не в обществе своего компаньона. Уходя из гостиницы, он сказал Краббу:

— Ты ни в коем случае не должен выходить из комнаты.

Том Крабб вышел бы, если бы позволили. Но ему сказали не выходить, и он не выйдет.

— Если я долго не вернусь, — прибавил еще импресарио, — знай, что я отдал приказание и тебе не придется беспокоиться о питании.

Нет, Том Крабб не будет беспокоиться. Он будет терпеливо ждать возвращения своего тренера. Направившись к широкому креслу-качалке, он тяжело в него опустился и оцепенел в привычном бездействии.

Джон Мильнер спустился в контору гостиницы, заказал меню из самых питательных блюд, которые надлежало подать его воспитаннику, и по улицам Ковингтона направился к берегу реки Огайо. Переплыв ее на пароме и сойдя на правом берегу, он засунул руки в карманы и отправился бродить по торговому кварталу города.

Там царило значительное оживление, в чем Джон Мильнер не замедлил убедиться, пытаясь уловить несколько фраз, которыми обменивались прохожие. Он нисколько не сомневался в том, что все должны быть очень заинтересованы ожидаемым приездом второго партнера в матче Гиппербона. С этой целью импресарио переходил из одной улицы в другую, останавливаясь около оживленно разговаривавших групп перед магазинами и на площадях.

Джон Мильнер чувствовал себя весьма удовлетворенным, но ему хотелось узнать, до каких пределов дошло нетерпение общества, ожидавшего появления Тома Крабба в Цинциннати. Увидав почтенного Дика Вольгода, хозяина колбасной, в высоком цилиндре, в черном костюме и рабочем фартуке, стоявшего у дверей своей лавки, импресарио вошел в нее и спросил окорок ветчины (который он, конечно, мог всегда легко использовать). Не торгуясь, заплатил и проговорил, направляясь к дверям:

— Завтра ведь конкурс?

— Да… Интересная церемония, — ответил Дик Вольгод, — она сделает честь нашей округе.

— Будет, разумеется, большая толпа в Спринг-Грове? — спросил Джон Мильнер.

— Весь город там будет, сударь, — ответил Дик Вольгод тем вежливым тоном, каким говорит каждый серьезный колбасник с клиентом, только что купившим у него большой окорок. — Подумать только, такая выставка!

Джон Мильнер насторожился. У него положительно захватило дыхание… Как могли догадаться, что он намерен выставить Тома Крабба в Спринг-Грове? Но он только сказал:

— Значит… не боятся опозданий, которые всегда могут произойти?

— Ни в коем случае…

В лавку вошел новый покупатель, и Джон Мильнер вышел на улицу, слегка озадаченный. Он не сделал еще и ста шагов, когда на углу пятой улицы внезапно остановился, совершенно пораженный, поднял руки к небу и выронил окорок на тротуар.

Там, на стене углового дома, виднелась афиша, на которой красовались написанные большими буквами слова:

ОН ПРИЕЗЖАЕТ! ОН ПРИЕЗЖАЕТ!! ОН ПРИЕХАЛ!!!

Это переходило все границы. Как?! Пребывание Тома Крабба в Цинциннати всем известно?! И стало быть, не боятся, что чемпион Нового Света опоздает к назначенному сроку?! Безусловно, очень трудно — скажем даже, невозможно — знаменитому человеку избежать всех неудобств, связанных с его славой. Приходилось навсегда отказаться от мысли набросить на плечи Тома Крабба покрывало строгого инкогнито.

Другие афиши были еще более красноречивы и, не ограничиваясь одним извещением о его приезде, прибавляли, что он приехал из Техаса и будет фигурировать на конкурсе в Спринг-Грове.

— Нет, это уж слишком!… — вскричал Джон Мильнер. — Я ведь никому слова об этом не сказал!… Может быть, только… когда-нибудь говорил сам с собой в присутствии Крабба, и Крабб, который вообще никогда ничего не говорит, дорогой разболтал… Ничем другим объяснить это невозможно!

Придя в гостиницу ко второму завтраку, Джон Мильнер решил ничем не выказывать своего неудовольствия Тому. А на следующее утро в восемь часов оба они отправились к реке и, перейдя висячий мост, стали подниматься вверх по городским улицам.

Национальный конкурс скота происходил в его северо-западной части, в Спринг-Грове. Туда уже массами стекалась публика, которая (что не ускользнуло от Джона Мильнера) не проявляла никаких признаков волнения и беспокойства. Со всех сторон спешили веселые и шумные группы людей, любопытство которых — они это знали, — должно быть вскоре удовлетворено. Джон Мильнер начинал опасаться, что еще до появления в Спринг-Грове Том Крабб будет узнан по своему исключительному росту и дородности.

К девяти часам они дошли до Спринг-Грова. Место, где происходил конкурс, было уже битком набито зрителями. К шуму, производимому людьми, присоединялись мычание, блеяние и ворчание животных. Там были собраны великолепные представители овец и свиней самых лучших пород, а также молочных коров и быков. Более четырехсот тысяч таких экземпляров Америка ежегодно высылает в Англию. Рядом с известнейшими скотоводами восседали и «короли рогатого скота», пользующиеся почетом наряду с наиболее уважаемыми гражданами Соединенных Штатов. В центре помещалась эстрада, на которой будут выставляться конкурсанты.

В эту минуту Джону Мильнеру пришла в голову блестящая мысль растолкать толпу, устремиться к эстраде, ввести на нее своего спутника и громко крикнуть:

«Вот Том Крабб, чемпион Нового Света, второй партнер матча Гиппербона!»

Какое громадное впечатление произведет неожиданное появление героя дня на эстраде перед взволнованной публикой!

Двигая спортсмена вперед, он растолкал ряды зрителей и собрался уже вскочить на эстраду… Но места там не оказалось, оно было занято… И кем?! Свиньей, громаднейшей свиньей, колоссальным продуктом двух американских пород- «полэнтчайн» и «редджерси», трехлетней свиньей, проданной за двести пятьдесят долларов, еще когда она весила тысячу триста двадцать фунтов. Совершенно феноменальной свиньей, длиной около восьми футов, а высотой около четырех, причем окружность ее шеи равнялась шести футам, корпуса — семи с половиной, вес же ее (в данный момент) составлял тысячу девятьсот пятьдесят четыре фунта! Вот этот-то образец семейства «суилльенн» и был привезен из Техаса!… О его приезде кричали все афиши Цинциннати, и его привел на эстраду при громких рукоплесканиях счастливый владелец!

Так вот перед какой новой звездой померкла звезда Тома Крабба!

Сраженный такой неожиданностью, Джон Мильнер остановился, затем, сделав знак Тому Краббу следовать за ним, отправился обратно в отель, выбирая самые пустынные улицы. И если когда-нибудь городу Цинциннати представлялся случай вернуть себе название Поркополиса[132], которое у него отнял Чикаго, то это было именно тридцатого мая 1897 года!

Глава III ЧЕРЕПАШЬИМ ШАГОМ

Получена от мистера Германа Титбюри из Чикаго сумма в триста долларов — уплата штрафа, к которому он был приговорен судом 14-го числа текущего месяца за нарушение закона, касающегося спиртных напитков.

Кале, штат Мэн, 19 мая 1897 года. Секретарь Вальтер Фик.

Таким образом, Герману Титбюри пришлось подчиниться наложенному на него взысканию, и судья Р. Т. Ордак, продержав его три дня в тюрьме, нашел возможным этим удовольствоваться.

И пора было! Девятнадцатого числа в восемь часов утра нотариус Торнброк произвел шестое метание костей и заинтересованного партнера уведомил телеграммой в Кале.

Жители маленького городка, оскорбленные тем, что один из партнеров матча Гиппербона скрывался под вымышленным именем, не проявили к нему теплых чувств. Как только сторож открыл двери тюрьмы, Герман Титбюри направился в гостиницу. Никто его не провожал, никто не оборачивался посмотреть, когда он шел по улице. Впрочем, чета эта не очень дорожила приветствиями толпы и желала только одного — как можно скорее уехать из Кале. Уже в гостинице, за утренним чаем, они занялись приведением в порядок своих счетов.

— Сколько мы истратили со дня нашего отъезда из Чикаго? — спросил супруг.

— Восемьдесят восемь долларов и тридцать семь центов, — ответила его супруга.

— Так много?

— Да, и это при том, что мы совершенно не тратили зря денег во все время пути.

Всякий, у кого в жилах не текла кровь Титбюри, был бы очень удивлен такой небольшой цифрой расходов. Но правда и то, что эту сумму должны были еще порядочно увеличить взысканные с них триста долларов штрафа, которые произвели довольно значительное кровопускание в кассе супругов.

— Только бы сегодняшняя телеграмма не заставила нас отправиться на другой конец света! — проговорил со вздохом мистер Титбюри.

— Придется, во всяком случае, этому подчиниться, — решительным тоном объявила миссис Титбюри.

— Я предпочел бы отказаться…

— Опять! — вскрикнула властная особа. — Чтобы ты больше никогда не говорил о том, что хочешь отказаться от возможности выиграть шестьдесят миллионов долларов!

Без двадцати минут двенадцать чета Титбюри появилась в почтовой конторе, горя от нетерпения. Все-таки пять-шесть любопытных пришли туда на них посмотреть.

— Телеграмма мистеру Герману Титбюри из Чикаго, — проговорил телеграфный чиновник.

У того, к кому он обращался, колени подогнулись, язык отказался повиноваться, и он не мог произнести ни слова.

— Здесь! — ответила за него миссис Титбюри, толкая своего мужа к окошечку.

— Вы именно тот, кому адресована телеграмма? — спросили его.

— Ну, разумеется! — вскричала миссис Титбюри.

— Тот самый, — ответил наконец третий партнер.

Телеграмму передали миссис Титбюри, которая ее и распечатала, так как дрожащие руки ее мужа не могли этого сделать.

Герману Титбюри. Два очка, из одного и одного. Грейт-Солт-Лейк-Сити[133], штат Юта.

ТОРНБРОК.

Чета почти лишилась чувств, и при сдержанных насмешках присутствующих их усадили на одну из стоявших в конторе скамеек.

В первый раз двумя очками быть отправленными во вторую клетку, в глубь штата Мэн, а во второй раз — в четвертую, в штат Юта!… Всего четыре очка за два метания?! После переезда из Чикаго на одну окраину государства отправляться на другую, противоположную его окраину, западную!

Когда прошли первые минуты слабости — надо признаться, весьма понятной, — миссис Титбюри выпрямилась и, вновь преобразившись в решительную особу, главу семьи, взяла своего мужа под руку и потащила его по улицам к гостинице «Сэнди-Бар». Неудача уж слишком преследовала супругов! Как опередили их остальные партнеры — Том Крабб, Макс Реаль, Гарри Кембэл, Лисси Вэг, не говоря уже о коммодоре Уррикане! Они все носились как зайцы, а Титбюри ползли как черепахи!… К тысячам миль, от Чикаго до Кале, им надлежало прибавить еще две тысячи двести миль, от Кале до Грейт-Солт-Лейк-Сити! После такой неудачи ставка на третьего партнера (если она вообще была), безусловно, упадет до смехотворной, и голубой флаг перестанет играть.

Но, в конце концов, если Титбюри не оставят партии, им нельзя задерживаться в Кале, а в Чикаго нужно ограничиться несколькими днями отдыха. Госпожа Титбюри и слышать не хотела о том, чтобы ее муж вышел из партии, а потому в тот же день с первым же поездом супруги выехали в Чикаго. Жители города надеялись, что различные случайности, связанные с благородной игрой Американских Соединенных Штатов, их в Кале больше не приведут. Эту надежду разделяли и сами пострадавшие.

Через сорок восемь часов Титбюри добрались до родного города — утомленные переездами, нелегкими в их возрасте. Им пришлось даже провести несколько дней в своем доме на Робей-стрит из-за того, что мистер Титбюри дорогой захворал острым ревматизмом (который он обычно пользовал полным презрением — особый вид дешевого лечения). Но на этот раз ноги совсем отказывались поддерживать хозяина, и с вокзала его перенесли в дом на руках.

Газеты не замедлили известить о приезде третьего партнера. Репортеры газеты «Штадт цейтунг», относившиеся к нему сочувственно, явились с визитом. Увидев же, в каком состоянии находится Герман Титбюри, они мгновенно ретировались и предоставили игрока преследовавшей его неудаче. Агентства не находили желающих даже при ставке семь против одного.

Но все забыли про Кэт Титбюри. Ревматизм мужа она принялась лечить не равнодушием, а силой. С помощью своей прислуги растирая ревматика так энергично, что тот едва не лишился кожи на ногах! В общем, двадцать четвертого, утром муж и жена снова отправились в путь, имея в своем распоряжении достаточно времени, чтобы в назначенный срок прибыть в столицу мормонов[134].

Из Чикаго железная дорога идет прямо в Омаху, оттуда — в Огден и дальше до Сан-Франциско. В конце концов чета Титбюри должна быть счастлива тем, что ее не отослали куда-нибудь в Калифорнию. Двадцать восьмого мая после полудня они прибыли в Огден. Там произошла встреча, спешу пояснить, не двух поездов, но двух партнеров матча Гиппербона.

В тот самый день, в полдень, Макс Реаль, возвращаясь из Национального парка, остановился в Огдене, откуда на следующий день намеревался поехать в Шайенн, чтобы узнать о результатах очередного метания игральных костей. Прогуливаясь по платформе вокзала, он неожиданно наткнулся на Германа Титбюри. На этот раз супруги не решились путешествовать под вымышленной фамилией. Но и разглашать во время пути об ожидавшем их наследстве в триста миллионов франков тоже незачем! Достаточно сообщить об этом в самой столице штата Юта. Можно представить себе, как неприятно был изумлен старый скряга, когда в присутствии пассажиров кто-то назвал его по имени. Супруги вздрогнули от неожиданности. Мистер Титбюри обернулся и сделал вид, что совершенно не помнит молодого человека, хотя прекрасно его узнал.

— Вероятно, вы ошиблись, — ответил он.

— Я не мог ошибиться, — возразил молодой художник. — Я Макс Реаль! Мы были вместе на знаменитых похоронах… Но если вы не желаете быть мистером Титбюри из Чикаго, будь по-вашему.

Поезд в Шайенн отправлялся через одну-две минуты, он бросился в один из вагонов, оставив на перроне чету Титбюри, посылавшую проклятия всем лоботрясам-художникам. Тут к ним подошел какой-то человек. Лет около сорока, одетый с некоторой изысканностью, с лицом приятным и открытым, он внушал полное доверие.

— Вот невежа, который заслужил хороший урок за свою дерзость, — проговорил он с легким поклоном миссис Титбюри, — и если бы только я не боялся вмешаться в дела, которые меня не касаются…

— Очень вам благодарен, — ответил господин Титбюри, польщенный, что такой элегантный господин выразил желание за него заступиться.

— Но, — продолжал изящный незнакомец, — разве это действительно Макс Реаль, ваш партнер?

— Да… мне кажется… действительно… — ответил мистер Титбюри. — Хотя я его почти не знаю…

— В таком случае, — прибавил незнакомец, — желаю ему всевозможных неприятностей.

Нужно быть очень враждебно настроенным к людям, чтобы не отнестись сочувственно к человеку, выказавшему такую любезность.

Мистер Роберт Инглис из Грейт-Солт-Лейк-Сити, коммивояжер одного торгового предприятия, галантно предложил чете Титбюри свои услуги в качестве проводника, обещая найти гостиницу по их вкусу. Разве возможно отказаться от предложения мистера Роберта Инглиса, который к тому же ассигновал большую сумму денег, держа пари за успех третьего партнера! Взяв небольшой багаж четы Титбюри, мистер Инглис последовал за ней в вагон поезда, который уходил через несколько минут из Огдена. Мистер Титбюри был особенно тронут тем, что мистер Роберт Инглис выражал готовность расправиться с Максом Реалем так, как тот, по его мнению, заслуживал. Вообще, он мог только поздравить себя с тем, что судьба послала им такого любезного товарища по путешествию, готового служить проводником в столицу штата Юта. Итак, все складывалось как нельзя лучше.

В беседе мистер Инглис оказался насколько интересен, настолько же и неистощим. Новый знакомый оказался сорок третьим по счету ребенком в семье мормонов, родившимся до того, как полигамию[135] запретили декретом президента Соединенных Штатов. (Это не должно никого удивлять, ибо «апостол» Герберт Кимбел, первый советник церкви, умирая, оставил тринадцать жен и пятьдесят трех детей.) Он рассказал о Джозефе Смите, который в 1830 году почувствовал себя пророком и нашел золотые таблички с божественными законами мормонизма, но вскоре затем был умерщвлен. Инглис в трогательных дифирамбах[136] рассказал о Бригаме Юнге, папе и главе мормонской церкви, который, не считаясь ни с усталостью, ни с опасностями, перевел членов общины в местность, смежную с Грейт-Солт-Лейк-Сити, где в 1847 году основал Новый Иерусалим.

Но преследование «верных» становилось все интенсивнее и в «святом» городе, потому что федеральное правительство прекрасно поняло (это Роберт Инглис скрыл), что штат Юта стремится на самом деле к независимости, а не к тому, чтобы культивировать религиозные убеждения секты. Вот почему в 1851 году генерал Грант заключил «папу» и «апостолов» в тюрьму.

— О, друзья мои! — вскричал Роберт Инглис, в его голосе зазвучали нотки, вызвавшие слезы на глазах миссис Титбюри. — Если бы вы знали Бригама Юнга, нашего всеми почитаемого папу, если бы видели его волосы, зачесанные хохолком, его седеющую бороду, обрамляющую щеки и подбородок, его глаза, похожие на глаза рыси! Если бы вы знали Джорджа Смита, двоюродного брата пророка, написавшего историю церкви, и Даниэля Уэлса, второго советника, и Элизу Сноу, одну из духовных жен папы…

— Она была хорошенькая? — спросила миссис Титбюри.

— Страшно безобразная. Но что значит красота для женщины?! — ответил Роберт Инглис, и та, к которой он обращался, слегка улыбнулась одобрительной улыбкой.

— А каких лет теперь Бригам Юнг? — спросил мистер Титбюри.

— Никаких, потому что он уже умер, но если бы он жил, ему было бы сто два года.

— А вы, мистер Инглис? — спросила после маленькой паузы госпожа Титбюри. — А вы сами — женаты?

— Я, дорогая госпожа Титбюри? Но для чего теперь жениться, раз полигамия запрещена? Справляться с одной женой труднее, чем с пятьюдесятью.

И мистер Инглис засмеялся так заразительно, что чета Титбюри не могла не присоединиться к его веселью.

Места вокруг Огдена очень ровные и бесплодные; почва — песок да глина, смешанные с солончаками, покрывающими ее поверхность беловатым налетом. Оказавшись в бескрайней пустыне на западном берегу Большого Соленого озера, вы увидите далеко простирающуюся белесую равнину, на которую больно смотреть под раскаленным солнцем. Там растет только тимьян, шалфей, розмарин, дикий вереск и громадное количество подсолнухов. На востоке поднимаются далекие, окутанные туманом вершины горной цепи Уасэг.

В половине восьмого поезд остановился у платформы Грейт-Солт-Лейк-Сити.

«Великолепный город!» — сказал Роберт Инглис. И конечно, спутник четы Титбюри не позволит своим новым друзьям уехать прежде, чем они его хорошо не осмотрят, город с пятидесятитысячным населением (пять тысяч он, между прочим, прибавил). Великолепный город, повторил он, обрамленный на востоке великолепными горами, соединенный великолепным Иорданом[137] с великолепным Соленым озером; город, отличающийся необыкновенно здоровым климатом, с домами и коттеджами, окруженными массой зелени, огородами, плодовыми садами, засаженными яблонями, сливовыми, абрикосовыми и персиковыми деревьями, дающими лучшие во всем мире плоды! А по обеим сторонам улиц великолепные магазины и каменные здания, такие же великолепные! Все его памятники представляют собой великолепные образцы мормонской архитектуры. Великолепный дом президента, в котором проживал когда-то сам Бригам Юнг, великолепный табернакль[138], чудо архитектурного искусства, строение, где могли свободно помещаться восемь тысяч «верных». А в былые времена какие происходили великолепные церемонии, когда папа и его апостолы восседали на великолепной эстраде, окруженные святыми — мужчинами, женщинами и детьми! В общем, все сплошь великолепие.

Нужно сознаться, что из любви к своему родному городу мистер Инглис допускал в своем рассказе некоторые преувеличения. Город Грейт-Солт-Лейк-Сити не заслуживает таких похвал. Он слишком велик для своих жителей, и если и обладает некоторыми природными красотами, то художественные красоты в нем совершенно отсутствуют. Что же касается знаменитого «табернакля», то, по правде сказать, он производит впечатление крышки громадного парового котла, положенной на землю.

Во всяком случае, не могло быть речи о том, чтобы осматривать Грейт-Солт-Лейк-Сити в тот же вечер. Необходимо прежде всего выбрать гостиницу, и так как господин Титбюри не желал и слышать о высоких ценах, то его проводник предложил ему поместиться за городом, в «Чип-отеле», или, иначе говоря, в дешевой гостинице. При этом названии и муж и жена почувствовали себя вполне успокоенными и довольными. Затем они последовали за мистером Инглисом, выразившим желание нести сумку и плед «прелестной и почтенной дамы».

Спустившись в нижние кварталы города, где супруги Титбюри не могли ничего видеть, так как была уже почти ночь, и дойдя до правого берега реки, которую мистер Инглис назвал Крессент-Ривер, они прошли около трех миль. Возможно, чета Титбюри нашла путь немного длинным, но при мысли, что гостиница тем дешевле, чем дальше от города, они не жаловались. Наконец около половины девятого, когда их окутала уже абсолютная темень (небо было все в тучах), путешественники подошли к крыльцу дома, о внешности которого по понятным причинам не могли судить. Спустя несколько минут хозяин гостиницы, малый довольно-таки жуткого вида, провел их в комнату нижнего этажа с выбеленными известкой стенами; мебель ее составляли кровать, стол и два стула. Они нашли этого вполне достаточным и поблагодарили мистера Инглиса, который простился с ними, обещав прийти на следующий день утром.

Очень утомленные, мистер и миссис Титбюри легли спать. Оба видели во сне, что предсказание добрейшего мистера Инглиса сбылось: они оставили в дураках всех своих соперников.

Утром в ожидании своего проводника супруги не спеша оделись. Новый знакомый обещал показать им город. Это не означало, что мистер и миссис Титбюри вдруг переродились и сделались любознательны, но как отказаться от любезного предложения милейшего человека? Пробило девять часов. Никто не являлся. Мистер и миссис Титбюри, готовые отправиться на прогулку, стояли у окна и смотрели на большую дорогу, проходившую мимо «Чип-отеля». Как объяснял накануне их любезный чичероне[139], в прежние времена по ней тянулись фургоны пионеров, запряженные волами и наполненные скарбом и разными товарами для новых поселений. Для того, чтобы проехать от Нью-Йорка до западной территории, требовалось несколько месяцев.

«Чип-отель» находился, очевидно, в очень уединенном месте: высовываясь из окна, мистер Титбюри не видел ни одного дома ни на этом, ни на противоположном берегу реки. Ничего, кроме темной зелени сосновых лесов, покрывавших склоны высокой горы. В десять часов все еще никто не пришел. Мистер и миссис Титбюри начали волноваться, к тому же они хотели есть.

— Пойдем куда-нибудь, — сказала жена.

Они открыли дверь своей комнаты и очутились в большом зале деревенского кабачка, дверь которого выходила на дорогу. На пороге стояли двое плохо одетых мужчин. Вид их не внушал доверия. Глаза были затуманены джином, показалось даже, что они поджидают кого-то.

— Выход запрещен!

Восклицание, сделанное грубым тоном, относилось к господину Титбюри.

— Как?! Нельзя выйти?

— Нельзя… не заплатив.

— Не заплатив?!

Из всех слов английского языка только что произнесенное звучало особенно неприятно для мистера Титбюри.

— Заплатить?! — повторил он. — Чтобы выйти? Вы шутите!…

Миссис Титбюри, охваченная в первую минуту невольным страхом, иначе взглянула на положение и спросила:

— Сколько?

— Три тысячи долларов!

Этот голос… Она его узнала… Голос Роберта Инглиса, внезапно выросшего на пороге гостиницы. Но господин Титбюри, менее проницательный, чем его жена, все еще хотел обратить дело в шутку.

— Э, — воскликнул он, — а вот и наш друг!

— Собственной персоной, — ответил тот.

— И все в таком же хорошем настроении?

— Все в таком же.

— Не правда ли, очень забавно требование этих джентльменов?

— Что поделать, милейший мистер Титбюри, — ответил мистер Инглис, — такова цена одной ночи в «Чип-отеле».

— Вы это серьезно? — Миссис Титбюри побледнела.

— Очень серьезно.

Супруг в порыве гнева попытался проскочить в дверь. Две сильные руки тяжело опустились на его плечи и приковали к месту.

Роберт Инглис далеко не редкий экземпляр в таких отдаленных местностях. Уже не один путешественник был обобран сорок третьим ребенком мормонской семьи. Мистер Титбюри это понял, но слишком поздно.

— Послушайте, — сказал он, — я требую, чтобы вы нас немедленно отсюда выпустили! У меня в городе дела…

— Не ранее второго июня, когда придет телеграмма, а возможно, значительно позже. Все зависит от вас, мистер Титбюри.

— Негодяй!

— Я говорю с вами вежливо, — заметил мистер Инглис, — будьте добры говорить так же и со мною, мистер Голубой Флаг!

— Но эти деньги… это все, что я имею.

— Такому богачу, как Герман Титбюри, легко выписать из Чикаго столько, сколько ему понадобится… Заметьте, дорогой гость, что эти три тысячи вы имеете сейчас при себе и что я легко мог бы вынуть их из вашего кармана. Но, клянусь Ионафаном[140], мы не воры. Таковы цены «Чип-отеля», и вам придется подчиниться.

— Никогда!

— Как угодно.

Дверь снова заперли, и супруги оказались заключенными в низкой комнате гостиницы. Какие проклятия посылали они всему этому путешествию! После штрафа, уплаченного в Кале, грабеж в Грейт-Солт-Лейк-Сити!

— Нашими бедами мы обязаны негодяю Реалю! — вскричал мистер Титбюри. — Но что же нам теперь делать?

— Пожертвовать тремя тысячами долларов, — сказала миссис Титбюри.

— Никогда!…

Мистер Титбюри еще надеялся, что кто-нибудь придет им на помощь… Например, покажется на дороге отряд полиции или, по крайней мере, прохожие, которых он подзовет к окну… Тщетная надежда! Через несколько минут в комнату вошли двое и бесцеремонно вытолкали узников в другую комнату с окном во внутренний двор. Свирепого вида хозяин гостиницы принес им какую-то еду.

Двадцать четыре часа… сорок восемь часов прошли в таких условиях! Трудно описать, какое бешенство овладело заключенными! К тому же мистер Инглис больше не появлялся, держась теперь в стороне и, очевидно, подчеркивая тем самым, что не оказывает на узников никакого давления.

Наконец на всех календарях Америки появились слова «первое июня». На другой день около полудня третий партнер обязан был прийти на телеграф Грейт-Солт-Лейк-Сити. Если его присутствие там не зарегистрируют, он потеряет все права на дальнейшее участие в партии. И потерял бы, если бы не миссис Титбюри…

Ровно в половине восьмого в дверях появился мистер Инглис, как нельзя более вежливый и любезный.

— Завтра — торжественный день, — сказал он, — и было бы хорошо, если бы сегодня вечером вы перебрались в Грейт-Солт-Лейк-Сити.

— Кто же этому мешает, как не вы? — воскликнул мистер Титбюри, задыхаясь от злобы.

— Я? — переспросил элегантнейший мистер Инглис. — Да ведь для этого достаточно, чтобы вы заплатили по счету.

— Вот, — вдруг выступила вперед миссис Титбюри, протягивая ему пачку кредитных билетов, которые накануне муж передал ей со смертельной мукой в душе.

Было уже совсем темно, когда двух бессменных членов академии сквалыг выпустили на свободу. Не переставая трястись от страха и злости, вздрагивая от каждого шороха и спотыкаясь, они к ночи добрались до города.

На следующее утро мистер Титбюри явился в контору шерифа[141] с требованием разыскать Роберта Инглиса. Судья выслушал жалобу с большим участием. К несчастью, мистер Титбюри мог дать только очень неясные указания, касающиеся загородного кабачка. Его привели туда вечером, и он покинул его тоже вечером. Оказалось, шериф никогда не слышал о «Чип-отеле», а реки Крессент-Ривер в этой местности вообще не существовало.

— Не сомневаюсь, — заявил представитель власти, — что это дело рук. знаменитого Билла Аррола. Знакомая манера.

— И вы его до сих пор не арестовали? — с негодованием воскликнул господин Титбюри.

— Нет еще, — ответил шериф, — мы сейчас ведем за ним усиленное наблюдение… Когда-нибудь он все равно нам попадется…

— Слишком поздно для меня!

— Да… но для него вовремя, и он будет посажен на электрическое кресло… если только его не повесят.

— Но мои деньги, мистер, мои деньги?

— Что поделать!… Прежде нужно задержать проклятого Билла Аррола, а это не так-то просто! Обещаю, мистер Титбюри, прислать вам кончик веревки, когда его повесят, ну, а с таким талисманом вы будете иметь все шансы выиграть партию![142]

Глава IV ЗЕЛЕНЫЙ ФЛАГ

Зеленый флаг принадлежал Гарри Кембэлу (как известно, этот цвет занимает четвертое место в солнечном спектре). Им обозначался путь следования четвертого партнера и прибытия в те или другие города штата. Главный репортер газеты «Трибюн» был доволен: зеленый цвет считается цветом надежды!

Первый удар игральных костей отправил его в штат Нью-Мексико, второй — десятью очками — в Южную Каролину, на границу федеральной территории, в крупнейший город штата Чарлстон. Он прекрасно знал, что ставка на него доходила до одного против девяти, ставка, о которой ни один из его конкурентов и мечтать не мог, что повсюду его называли любимцем фортуны.

Гарри Кембэл выехал из Санта-Фе двадцать первого мая, чтобы прибыть в назначенное место четвертого июня. Но уже подъезжая к Денверу, столице Колорадо, забыл о предостережении почтенного мэра из Буффало. «Я перенесся сюда, в одну из самых красивых провинций республики, — говорил он себе. — Цепь Скалистых гор на западе, равнины на востоке. Земля, богатая свинцом, серебром и золотом, под которой текут целые реки нефти… Область, куда устремляются и эмигранты — за ее богатствами, и бездельники — на курорты с целебными источниками. Лично я еще не был ни разу в этой сказочной стране. Могу я рассчитывать, что случай меня снова сюда когда-нибудь направит? С другой стороны, по дороге до Южной Каролины, я буду проезжать места, в которых уже бывал… Не разумнее ли остаться в Колорадо на все время, что имеется в моем распоряжении. Явлюсь в Чарлстон четвертого июня ровно в полдень, мои сторонники не смогут меня ни в чем упрекнуть…»

В тот же день Гарри Кембэл вышел из поезда в столице Колорадо. Там он провел всего пять дней, но газетный репортер и в такой короткий срок способен совершить столько, сколько не сделает никто из смертных и в гораздо более длинный. Вопрос профессиональной тренировки. Чтобы в том убедиться, достаточно пробежать глазами заметки Гарри Кембэла из его записной книжки, которыми он пользовался для своих статей, посылаемых в газету «Трибюн».

«22 мая. Осматривал Денвер. Нарядный город с широкими тенистыми улицами, церквами, банками, театром, большим зданием университета Дальнего Запада, просторным складом, с первоклассными гостиницами и шикарными ресторанами. Французская кофейня. Хорошо во французской кофейне.

Основан в 1858 году при впадении реки Черри-Крик в Саут-Платт[143]. В 1859 году в нем жили только три женщины. Тогда же родился первый ребенок, а двадцать лет спустя в городе уже двадцать пять тысяч жителей, и беспрерывно рос приток приезжих. В настоящее время там около ста семи тысяч душ.

Совершенно исключительный воздух на высоте четырех тысяч восьмисот семидесяти двух футов. На западе цепь гор Колорадо высотой в семь с половиной тысяч футов, зеленых у своего основания и с белыми вершинами. Вокруг города многочисленные коттеджи. Если я выиграю партию, то построю себе такой коттедж на берегу Черри-Крика — это восхитительное место для летнего отдыха. Заведу лошадей, экипажи, слуг — белых и черных…

23 мая. Был в селениях горняков, превратившихся теперь в городки: Орориа, Голдн-Сити, Голдн-Гейт, Оро-Сити, Ледвилл (город свинца).

24 мая. Побывал в Пуэбло (южное Колорадо). Поезд двигался все время вдоль громадной горной цепи. Важный промышленный центр, питаемый каменноугольными шахтами и нефтяными источниками. Приобрету один или два из них, если выиграю партию. Ехал через Колорадо-Спринг, «город миллионеров» и целебных ванн. Видел Монумент-парк с его архитектурными утесами и с изумительной панорамой. Колорадо занимает первое место в Соединенных Штатах по добыче свинца, второе — по добыче серебра и золота (более ста двадцати миллионов в год).

25 мая. Вернулся из американской Швейцарии — в восточной части горной цепи Колорадо. Возможно, во мне говорит сейчас гражданин Соединенных Штатов, но это ни с чем не сравнимая панорама — на севере, на юге и кругом! Чего стоит только парк Фейр-Плей, окруженный величественными горами; одна из них, носящая имя Линкольна, поднимается на четырнадцать тысяч футов над уровнем моря! Видел Близнецов в горном ущелье, где течет Арканзас. Эти два озера разделены моренами[144] из обломков скал, причем длина одного озера две с половиной мили, а ширина — полторы мили, другого же — вдвое меньше. Окончательно решил приобрести на будущие миллионы коттедж в Денвере и две каменноугольные копи в Колорадо. А почему не позволить себе еще какое-нибудь шале[145] на берегу Близнецов?

Видел колоссальные вершины Скалистых гор, в том числе Сьерра-Мадре, находящиеся в самой возвышенной части Америки, длина цепи Скалистых гор в основании не меньше трехсот семидесяти пяти лье. Вряд ли самые обширные государства Европы, за исключением России, могли бы их вместить. Воистину становой хребет Северной Америки! Соедините Альпы с Пиренеями и с Кавказом — и все-таки не получите горной цепи, равной по размерам Скалистым горам.

Не имел времени отправиться к горе Сент-Круа, северной оконечности «Национальной горной цепи», как называют у нас Скалистые горы. Но все же успел проникнуть в Сад Богов, расположенный в четырех милях от Колорадо — Джанкшен. Его каменные глыбы кажутся окаменевшими великанами какой-то допотопной семьи гигантов. Прогуливался у подножия скалы Теокалес, напоминающей собой замок Бюрграв, парящий на высоте двух с половиной тысяч футов».

Гарри Кембэл нисколько не преувеличил достоинств Колорадо и его столицы. Но сколько крови впитала в себя почва этой прекрасной страны! До 1867 года пионерам приходилось сражаться с шайеннами, аррапохами, кэйсуэйсами, команчами, апашами, со всеми свирепыми племенами краснокожих, имевших таких вождей, как Черный Уголь, Белая Антилопа, Левая Рука, Вывихнутое Колено и Маленький Плащ! И разве можно когда-нибудь забыть о той страшной резне 1864 года в окрестностях Санд-Крика, которая упрочила за белыми, сражавшимися под начальством полковника Шивингтона, господство в этой стране.

Двадцать шестого мая зеленый флажок провел в великолепной столице. В его честь в резиденции губернатора устроили торжественный прием. Как известно, в Соединенных Штатах человека оценивают чаще всего по его кошельку. В представлении жителей Колорадо, так же как и в его собственном, Гарри Кембэл стоит шестьдесят миллионов долларов. Неудивительно поэтому что американцы, у которых золото лежит не только в кассах карманах и в почве их страны, но даже в названиях главных городов, обставили этот прием со всей пышностью, до которой они были большие охотники.

На следующий день четвертый партнер простился с губернатором и покинул город, напутствуемый шумными возгласами многочисленных поклонников. Из Денвера поезд направился в Шайенн-Уэлс, расположенный недалеко от восточной границы Колорадо, потом пересек с запада на восток Канзас, проехал через Джефферсон-Сити, столицу штата Миссури, и вечером двадцать восьмого остановился на вокзале города Сент-Луис.

В планы Гарри Кембэла отнюдь не входило делать длительную остановку в этом большом городе. И вообще он надеялся, что случайности игры никогда не пошлют его сюда: Сент-Луис занимал пятьдесят вторую клетку, то есть «тюрьму». К тому же штаты, по которым он еще будет проезжать на пути в Южную Каролину готовили ему много заманчивых экскурсий. Поэтому репортер ограничился здесь коротким отдыхом, остановившись на ночь в одном из лучших отелей города. Наутро Гарри Кембэл отправился на вокзал, чтобы узнать время отхода поезда. На перроне он внезапно наткнулся на…

Гарри Кембэл сразу узнал своего соперника.

— Коммодор! — вскричал он.

— Журналист! — Голос моряка, казалось, вырвался из пушечного жерла.

Будучи от природы добрым малым, Гарри Кембэл счел нужным сказать ему несколько вежливых слов.

— Примите мои поздравления, коммодор Уррикан, так как я вижу, вы не умерли…

— Да, сударь, не умер даже при столкновении с одним неуклюжим субъектом и чувствую себя достаточно сильным, чтобы отправить на тот свет всех, кто поторопился обрадоваться моей кончине!

— Кого вы имеете в виду? — спросил, нахмурившись, репортер.

— Вас, сударь, — ответил Годж Уррикан, выразительно глядя прямо в глаза своему противнику, — любимчика фортуны!

Гарри Кембэл, надо сказать, никогда не отличался особой сдержанностью.

— По-видимому, необходимость начинать партию с нуля, — заявил он, — не делает людей более вежливыми.

Слова эти задели самую чувствительную струну в душе коммодора.

— Вы меня оскорбляете, сударь! — крикнул он. — И вы мне ответите за наглость!

— Сию же минуту, если вас устроит.

— Да… Когда б у меня было время, — прорычал Годж Уррикан, — но у меня его нет.

Паровоз пыхтел и свистел, готовый тронуться в путь. Коммодор со всех ног бросился к нему и, вскочив на площадку между двумя вагонами, закричал оттуда свирепым голосом:

— Господин журналист, вы скоро услышите обо мне!…

— Когда?

— Сегодня же вечером… в «Европейской гостинице».

— Я там буду! — ответил Гарри Кембэл.

Но, как только поезд тронулся, он сказал себе: «А ведь он ошибся, этот зверь! Сел не в тот поезд».

И действительно, поезд, в который прыгнул коммодор, удалялся в восточном направлении. Но Годж Уррикан вскочил в него не по рассеянности. Он возвращался назад, на станцию со звучным названием Геркуланум[146] за Тюрком, который во время горячего спора между коммодором и начальником станции обещал последнего бросить в топку паровоза. Из педагогических соображений Уррикан оставил его, сев в отходивший поезд, доехал до следующей станции — Сент-Луиса и тут же отправился обратно, с тем чтобы, вернув слугу и багаж, вновь продолжать путь на запад.

Увидав, что его противник уехал, Гарри Кембэл забыл об инциденте и после хорошей прогулки вернулся в «Европейскую гостиницу» в наилучшем расположении духа. Там ему передали письмо от Геркуланума. Нет! Ведь это надо иметь такую голову! Такие мозги, состоящие из химических элементов, кипевших над черепом Годжа Уррикана, чтобы написать подобное письмо:

Господин четвертый партнер, у вас, надеюсь, есть револьвер, у меня тоже таковой имеется. Завтра в семь утра я сяду на поезд, который отправится из Геркуланума в Сент-Луис. Предлагаю вам выехать в тот же час из Сент-Луиса по вашему маршруту. В семь часов семнадцать минут наши поезда встретятся. К тому моменту вы должны стоять на площадке, соединяющей пассажирский вагон с багажным, я же буду ждать вас на площадке последнего вагона моего поезда. Это даст нам возможность обменяться несколькими пулями.

Коммодор Годж УРРИКАН

Этот дикий человек ничего не рассказал Тюрку ни о ссоре, ни о своем вызове, опасаясь, что вмешательство Тюрка только повредит делу.

Старый морской волк не мог бы найти соперника более достойного, чем хроникер газеты «Трибюн». «Ну, если наш любитель соленой воды вообразил, что я отступлю, — вскричал Гарри Кембэл, — то он жестоко ошибся!… В назначенный час буду на своей площадке! И зеленый флаг журналиста не склонится перед оранжевым флажком коммодора!» Заметьте, между прочим, что подобные происшествия никого не удивляют в такой удивительной стране, как Америка!

Итак, на следующее утро семи часов еще не пробило — Гарри Кембэл явился на вокзал, чтобы сесть в поезд, который отправлялся в Колумбус и проходил через Геркуланум. Выбрав себе место в последнем вагоне, он стал ждать. Оставалось семнадцать минут до встречи с противником. Утро выдалось холодное, и никого из пассажиров не соблазняло постоять на площадке между вагонами.

Посмотрев на часы, репортер «Трибюн» увидел, что стрелки показывали семь часов пять минут. У него оставалось еще двенадцать минут, и он ждал в полном спокойствии.

В семь часов четырнадцать минут Гарри встал, вышел на площадку, вынул из кармана револьвер и, проверив заряды, приготовился к поединку.

В семь часов шестнадцать минут послышался все нараставший грохот встречного поезда.

Гарри Кембэл поднял револьвер на высоту своего лба и прицелился.

Паровозы промчались один мимо другого, оставляя позади облака белого пара.

Еще полсекунды — и почти одновременно раздались два выстрела. Журналист услышал свист пролетевшей рядом пули.

Вслед за тем оба поезда исчезли из виду друг друга. Только не подумайте, что звуки выстрелов хоть на миг смутили сидевших в вагоне путешественников! Нет! Гарри Кембэл спокойно вернулся в вагон и занял свое прежнее место, так и не узнав, задела его пуля коммодора или нет. Потом поезд помчал репортера «Трибюн» через штат Джорджия, получивший название Ключ южного свода, подобно тому как штат Пенсильвания называется Ключом северного свода.

После Войны за независимость столицей штата Джорджия стал город Атланта — в память оказанного им долгого сопротивления. Он стоит на высоте ста пятидесяти туазов у начала ущелий горной цепи Аппалачей. Проехав Джорджию до города Огасты, расположившегося на берегу реки Саванны и известного своими бумагопрядильными фабриками, поезд пересек территорию Южной Каролины и вечером второго июня остановился в Чарлстоне. Репортер закончил свое путешествие, сделав около тысячи пятисот миль по железной дороге из Санта-Фе, затерянного среди гор Среднего Запада, в Чарлстон, на берег Атлантического океана.

Из чарлстонских газет Гарри Кембэл узнал, что двое неразлучных, коммодор и Тюрк, тридцать первого мая проезжали через Огден, направляясь на всех парах в дальнюю часть Калифорнии. Никаких намеков на дуэль не было, о ней знали только сами участники, и если ни один из них не проговорится, тайна останется между ними. Но можно ли рассчитывать на скромность сочинителя газетных заметок?

Именно в Южной Каролине, на ее прибрежных островках, селились первые французские колонисты. Этот штат славится производством длинноволокнистого хлопка, богатыми урожаями риса великолепного качества и залежами фосфорнокислой соли. К несчастью, война его очень истощила. В Южной Каролине живет довольно много французов, потомков тех гугенотов[147], которые покинули родину после отмены Нантского эдикта[148]. Чернокожие составляют три пятых населения, кстати, штат первым претворил в жизнь акт об освобождении невольников.

Южная Каролина занимает двадцать девятое место среди американских штатов по размерам своей территории и двадцать второе по численности населения (один миллион сто пятьдесят две тысячи жителей). Столица штата, Колумбия, — красивый небольшой город, с населением в пятнадцать тысяч человек, укрытый листвой магнолий и дубов. Здешние места славятся своим климатом, самым здоровым и умеренным в Северной Америке. Зима тут необыкновенно мягкая, но в июне жара бывает сильной. Растительность оживает уже в феврале, когда из почек раскидистых кленов показываются красноватые кончики листьев. Здесь хорошо родятся пшеница, лен и табак, не уступающий по своим качествам табаку штата Виргиния. В центральной части Южной Каролины климат особенно благоприятен для культуры маиса, а в южной — для хлопка и риса. Индустрия штата питается железными и свинцовыми рудниками, он богат и золотоносными жилами.

Гарри Кембэл еще не бывал в Чарлстоне, заслужившем грустную репутацию «столицы рабства», В конце концов этот город (такова его жизненная сила!), несмотря на ряд ужасных катастроф, пострадав от воды, огня, землетрясений и желтой лихорадки, все же остался цел и невредим. На плоском полуострове между устьями рек Астлей и Купер главный город Южной Каролины раскинул свои торговые кварталы и дома, окруженные густой зеленью магнолий и гранатовых деревьев. Немного дальше, на скалистых береговых выступах возвышаются его форты, между которыми форт Моултривилл является одним из главных арсеналов Америки.

Неизменный баловень счастья, главный репортер газеты «Трибюн» явился в Чарлстон в такое время, когда город не был встревожен никакими пожарами, наводнениями или землетрясениями. Там не было даже эпидемии черной оспы! Город, известный мягкостью нравов и вежливостью жителей, предстал перед ним во всем своем великолепии. Сказать, что Гарри Кембэла встретили там с восторгом, было бы слишком слабо: общественность положительно неистовствовала, видя в нем самого достойного из всех участников партии. Остальные даже не шли в счет! Для жителей Чарлстона существовал только один игрок в матче Гиппербона, тот, которого десять очков прислали в их город. Что касается миллионов покойного коммерсанта, то всем казалось, что они уже лежат в его дорожной сумке!

В течение сорока восьми часов на него сыпались приглашение за приглашением, от которых он не мог отказаться, как и от поездок за город, где апельсиновые деревья растут под открытым небом. На всех стенах висели афиши, на которых имя Гарри Кембэла сверкало яркими красками, а по вечерам электрическими огнями. Гость, пользовавшийся таким приемом, не мог не чувствовать себя в долгу перед городом. Репортер заявил, что обещает в случае, если он выиграет партию, основать в Чарлстоне приют для бедных одиноких людей. Незамедлительно в городское управление хлынули обездоленные, чтобы заранее обеспечить себе место в благотворительном учреждении. Будущий победитель матча в Чарлстоне обнаружил еще большую щедрость, чем в Денвере, штат Колорадо.

Наконец, вечером третьего июня, состоялся блестящий банкет под тенью великолепных деревьев при выезде из города, вблизи устья реки Астлей. Колонны приглашенных явились туда торжественной процессией, с развернутыми знаменами зеленого цвета в честь героя дня. Излишне останавливаться на подробностях этого торжественного собрания. Изысканность его меню и роскошь сервировки трудно описать.

Достаточно сказать, что главным блюдом этого банкета стал чудовищных размеров пирог, весивший восемь тысяч фунтов, испеченный в гигантской печи и привезенный в экипаже, запряженном двенадцатью лошадьми. В содержимое пирога входило две тысячи четыреста фунтов говядины, четыреста фунтов телятины, четыреста фунтов баранины, пятьсот шестьдесят фунтов свинины, сто двадцать фунтов масла, триста шестьдесят фунтов сала, семьдесят шесть зайцев, сто восемьдесят восемь цыплят, двести голубей, две тысячи восемьсот фунтов муки и двести сорок штук дичи. Исполинский пирог имел в ширину четырнадцать футов, в длину — двадцать четыре фута и в высоту шесть. Двадцать официантов, вооруженных ножами длиной в пять футов, разрезали его на куски, которыми должны были насытиться несколько тысяч гостей, а к нему еще подали несколько тысяч сосисок.

Когда чудо-пирог подали к столу, из уст всех присутствующих раздался гром приветствий — ветер не замедлил отнести их в открытое море:

— Ура Гарри Кембэлу! Ура зеленому флагу! Ура главному фавориту[149] благородной игры Североамериканских Соединенных Штатов!

Глава V ГРОТЫ ШТАТА КЕНТУККИ

Двадцать шестого мая на всех биржах Америки ставки на Лисси Вэг сильно возросли, дойдя даже до трех против семи. Вначале пари были не особенно высоки из боязни, что молодая участница недостаточно вынослива, а болезнь еще усилила недоверие к возможностям ее организма. Но теперь здоровье пятой партнерши больше не внушало опасений. К тому же ей повезло: двенадцать очков, выброшенные при последнем метании игральных костей, отсылали ее в Кентукки. С одной стороны, путешествие будет непродолжительно, всего только несколько сот миль, а с другой — штат Кентукки занимал на карте тридцать восьмую клетку. Из этого следовало, что Лисси Вэг в два хода прошла более половины пути. Джовита с торжеством помахивала желтым флажком, символом ее подруги, и видела его уже воткнутым в миллионы Уильяма Гиппербона.

Как известно, Лисси Вэг и Джовита Фолей покинули город Милуоки до того, как туда прибыл таинственный X. К. Z. Подруги вернулись в метрополию[150] штата Иллинойс совершенно здоровые, и так как об их возвращении говорили газеты, то несколько репортеров не замедлили явиться к ним на Шеридан-стрит. «Чикаго геральд» в тот же вечер поместила на своих страницах заметку, в которой говорилось, что обе молодые девушки имели прекрасный вид. Несмотря на протесты Джовиты Фолей, они оставались в Чикаго еще пять дней, чтобы не тратиться на гостиницы, а пробыть свободные дни дома. Разумнее всего было бы пожить в Чикаго и дольше, но двадцать седьмого мая Джовита уже с нетерпением спросила:

— Ну, когда же мы едем?

— Подумай, — ответила Лисси Вэг, — за телеграммой нужно прийти только шестого июня, а сейчас двадцать седьмое мая! Как тебе известно, до Кентукки ехать всего сутки.

— Знаю, Лисси, но мы отправляемся не в главный город штата, Франкфорт, а в Мамонтовы пещеры. Это одно из чудес, кажется, всех пяти частей света! Какой счастливый случай, моя дорогая, и как хорошо, что почтенный господин Гиппербон придумал нас туда послать…

— Это не он, Джовита, это сделали игральные кости.

— Но разве не он выбрал во всем штате Кентукки эти пещеры?… Я на всю жизнь за это ему признательна! И благодарила бы его лично, если бы он не отдыхал на Оксвудсском кладбище! Правда, и то, что, если бы он не переселился в мир иной, мы не бегали бы теперь за его наследством… Но, в конце концов, когда же мы едем?

— Когда ты скажешь.

— В таком случае завтра утром.

На следующий день экспресс мчал путешественниц через Иллинойс к западной границе штата Индиана. После полудня они вышли из вагона, чтобы пообедать в Индианаполисе, столице штата с населением в сто тысяч душ. Туземцев оттуда вытеснили в прошлом столетии, а первые французские колонисты основали много разных учреждений. Индианаполис — один из городов, наиболее благоустроенных во всей Америке, расположился вдоль реки Уайт-Ривер до самого ее впадения в Уобаш. Нельзя не залюбоваться его исключительной чистотой.

Двадцать девятого числа в восемь часов пятнадцать минут утра девушки отправились в город Луисвилл, лежащий на левом берегу реки Огайо, на границе между штатами Индиана и Кентукки (последний был одним из главных защитников идеи аболиционизма). В одиннадцать часов пятьдесят девять минут их путешествие закончилось.

Как ни уговаривали Джовиту Фолей познакомиться поближе со штатом Кентукки, самым богатым в Америке, она отвечала только двумя словами: «Мамонтовы пещеры». Если бы ей сказали, что климат здесь необыкновенно хорош для сельского хозяйства и скотоводства, что он дает лучших лошадей и третью часть всего табака, производимого Соединенными Штатами, она повторяла бы: «Мамонтовы пещеры!» Если бы ей напомнили, что среди владений штата находятся крупнейшие промышленные города, выросшие по берегам Огайо, и каменноугольные копи в районе Аллеганских гор, она все равно продолжала бы твердить: «Мамонтовы пещеры!» Очевидно, знаменитые гроты так загипнотизировали девушку, что она не могла и думать о Ковингтоне или о Нью-Порте — двух предместьях Цинциннати (в которых уже побывали Крабб и Джон Мильнер), ни о Мидлсборо, ни о Франкфорте, теперешней столице штата, ни о Лексингтоне, его прежней столице. А между тем Лексингтон способен восхитить любого путешественника своими широкими улицами, обрамленными сочной зеленью деревьев, университетом, знаменитым во всем южном районе, и ипподромом, на котором состязаются лучшие лошади Нового Света.

Подруги ограничились беглым осмотром центральных кварталов Луисвилла и перешли через мост над Огайо (длиной в восемьсот двенадцать туазов), соединяющий этот город с Нью-Олбани и Джефферсоном (штат Индиана), оставив без внимания промышленные кварталы, в которых такое изобилие мастерских, табачных и кожевенных фабрик и заводов всевозможных земледельческих машин.

Луисвилл стоит на высоте ста футов над рекой Огайо. Он построен на крутом холме, откуда можно видеть и извилистое течение реки, и канал, который проложен параллельно ее левому берегу, и острова, и железную дорогу, пересекающую реку, и ревущие водопады, образуемые ее стремительными водами.

В конце концов, очень уставшие, подруги около девяти часов вечера вернулись в гостиницу.

Назавтра поезд уже вез обеих молодых девушек к югу, проезжая по стране, покрытой дремучими лесами вперемежку с плантациями зерновых и табачных культур. За маленьким городком Блафф-Сити расстилается чудесная долина реки Грин-Ривер. Воды этого притока Огайо текут, покрытые ярко-зеленым ковром, «сотканным» из самых разнообразных водяных растений, главным образом понтедерий и оронциумов[151] с голубыми и желтыми цветами, ковром, напоминающим цвета флагов Гарри Кембэла, Германа Титбюри и Лисси Вэг.

В полдень обе подруги нашли себе приют в «Мамонт-отеле», первоклассной гостинице, помещавшейся почти у самого входа в гроты, в местности, совершенно исключительной по красоте. «Мамонт-отель» весьма комфортабелен и состоит из нескольких отдельных домиков, предназначенных для приезжих и для различных служб. Одну из комнат, окно которой выходило на долину, предоставили путешественницам, которых здесь ждали с нетерпением. Гостиница была полна экскурсантов, стремившихся осмотреть Мамонтовы пещеры.

Около шести часов вечера (когда прозвонил ужасный гонг, столь распространенный в американских гостиницах) девушки вошли в большую столовую. Губернатор штата Иллинойс Джон Гамильтон, находившийся там в качестве туриста, пожелал, чтобы Лисси Вэг заняла место справа от него, а Джовита Фолей — слева. И разве этого не достаточно, чтобы вскружить голову впечатлительной молодой особе! Но если губернатор штата Иллинойс, его спутники и другие приезжие весьма тепло приветствовали пятую партнершу и ее подругу, то какой же равнодушный прием оказали им дамы-экскурсантки (из чего видно, как поднялись акции Лисси Вэг). Великолепный обед, приготовленный поваром-французом, оказался необыкновенно вкусен, хотя и состоял из обычных для американцев блюд — супа из форели, только что пойманной в водах одного из притоков Грин-Ривер, традиционного ростбифа с целой серией соусов и гарниров, копченой ветчины, национального торта и всевозможных овощей и фруктов.

Не надо забывать также бокалов шампанского, которые посылали многие из сидевших за столом двум подругам. Слегка пригубив, они отвечали на все любезности, после чего раздавались восторженные тосты в честь близкой победы и шестидесятимиллионного выигрыша Лисси Вэг. Никогда еще Джовита Фолей не присутствовала на таком празднике. И она и Лисси держали себя с большим достоинством, с той только разницей, что мисс Вэг принимала приветствия и комплименты со свойственной ей сдержанностью, а ее подруга — с нескрываемым удовольствием.

Следующий день начался ясным рассветом, на два часа опередившим пробуждение Джовиты Фолей. В восемь часов девушки были готовы покинуть гостиницу.

На осмотр кентуккийских гротов требуется, по-видимому, не меньше семи-восьми дней. Главная их артерия тянется на расстояние трех или четырех лье, колоссальная впадина имеет в объеме около одиннадцати миллиардов кубических метров. По всем направлениям она испещрена двумя сотнями аллей, коридоров, галерей и переходов, причем речь идет только об одной, сравнительно недавно открытой ее части. Экскурсии по гротам совершались многочисленной компанией под руководством лучших проводников.

Тепло одевшись, туристы обоего пола направились по извилистой тропинке, которая привела их к входу, представляющему собой узкое отверстие в скале. И такого размера, что люди большого роста не могли пройти в него, не наклонив головы. Проводников сопровождали негры с шахтерскими лампочками и факелами.

При свете сверкающих отблесков на гладких местах стен путешественники достигли лестницы, пробитой в скале, которая ведет в широкую галерею, а затем в большую залу, называемую Ротондой[152]. Отсюда начинаются ответвления на многочисленные коридоры и переходы (их необходимо хорошенько изучить всем, кто не хочет заблудиться). На свете нет подземных пещер более сложного строения, чем Мамонтовы, включая и лабиринты островов Лемноса или Крита[153].

Пройдя широкий коридор, туристы очутились в одном из самых больших гротов, известных под названием Готической Церкви. И совсем не важно, присутствует ли здесь стрельчатый стиль. Просто она восхитительна! Своими природными скульптурными украшениями свода, сталагмитами[154] и сталактитами[155], поддерживающими потолок фантастически изогнутыми колоннами. Выступы скал самых разнообразных форм, покрытые кристаллическими отложениями, то принимают вид настоящего алтаря со всеми украшениями, то вырастают громадным органом с трубами, тянущимися ввысь, то становятся балконом или кафедрой (с которой не раз уже случайные проповедники говорили перед толпой, состоящей не менее как из пяти или шести тысяч слушателей).

Экскурсанты, в их числе и наши путешественники, прошли уже пол-лье, теперь им приходилось двигаться с большим трудом, согнувшись, иногда даже ползком пробираться вдоль узких коридоров в Зал Привидений, где, к большому разочарованию Джовиты Фолей, она не увидела ни одного призрака. Увы, он был ярко освещен факелами, а в баре туристов ждал завтрак. Зал Привидений можно назвать санаторием, принимая во внимание, что его посещают больные, приписывающие воздуху кентуккийских гротов целебные свойства. В этот раз они пришли сюда на целый день и устроились за столом перед гигантским скелетом мамонта (в честь которого эти громадные подземелья и получили название Мамонтовых пещер).

Целебный воздух и калорийная пища сделали свое дело, и туристы с новыми силами устремились к бездонной пропасти — на ее краю стоит Часовня, представляющая собой Готическую Церковь в миниатюре. В бездонную пропасть (она носит название Бездонного Колодца) проводники всегда бросают зажженные бумажки, чтобы освещать мрачные глубины и Кресло Дьявола в одной из стенок колодца, о котором создано столько легенд (да и странно было бы, если б не создали). После утомительного дня экскурсанты не протестовали, когда им предложили направиться по тем же галереям к выходу. Выйдя на свет божий, Джовита заявила, что чудеса Мамонтовых пещер превзошли все границы человеческого воображения.

В последующие пять дней эта милая особа исключительной выносливости и энергии (она утомила большинство экскурсантов и даже самих проводников) решила осмотреть подробно все известные закоулки пещер, сожалея, что не может устремиться за пределы сделанных до сих пор открытий. Ее более хрупкая подруга в конце третьего дня взмолилась о пощаде. Поэтому свои последние путешествия по подземелью Джовита Фолей совершила без Лисси Вэг. Изучив пещеру Храма Гиганта, она направилась в Звездную Комнату, стены которой словно инкрустированы[156]бриллиантами, ослепительно сверкающими в свете факелов; оттуда — в аллею Кливленда — там яркие цветы из красочных минералов узором кружев украшали ее от пола до потолка. Дальше открывался Бальный Зал с белоснежными, точно в инее, стенами. Глядя на Цепь Скалистых Гор — длинный ряд причудливо нагроможденных друг на друга каменных глыб с остроконечными пиками, казалось, что горные цепи Юты и Колорадо пустили свои побеги внутрь земного шара. В Гроте Фей, богатом наносными образованиями, с арками и колоннами, Джовита Фолей не могла отвести очарованного взора от гигантского дерева, вроде каменной пальмы, достигающей своей вершиной самого свода.

Можно было предположить, что после всех увиденных чудес уже ничем нельзя поразить душу неутомимой путешественницы. Но когда девушка вышла из Храма Горана, она не могла сдержать возглас изумления, эхом разнесшийся по каменным переходам. Перед ней несла свои воды река Стикс[157], которая, подобно Иордану[158], вливается в Мертвое море[159]. Проводник пригласил туристов в лодку, и они пустились вниз по течению реки. Если правда, что ни одна рыба не может жить в соленых водах палестинского моря, то про воды большого подземного озера того же никак не скажешь. Там плещутся мириады пещерных рыб, у которых совершенно отсутствуют зрительные органы, подобно другим видам безглазых рыб, плавающих в некоторых реках Мексики.

Так прошли пять дней, и подошел срок получения телеграммы от нотариуса Торнброка. Вечером накануне шестого июня за столом вновь провозглашались тосты, а Джон Гамильтон, следуя правилу губернаторов Америки принимать женщин в число офицеров своих штабов, произвел Лисси Вэг в чин полковника, а Джовиту Фолей в чин подполковника милиции штата Иллинойс. Новоиспеченный «полковник» чувствовал себя несколько смущенным, чего нельзя сказать про другого «офицера», принявшего оказанную ему честь так, точно всегда носил мундир.

— Ну что, — воскликнула Джовита, отдавая честь по-военному, когда девушки остались одни, — вы довольны, полковник?

— Это какое-то безумие! — ответила Лисси. — И, боюсь, кончится плохо.

— Будь добра, замолчи, милая, а то я забуду, что ты мое начальство, и не окажу тебе должного уважения!

Нежно поцеловав подругу, она легла и тотчас же уснула, и ей приснилось, что ее уже величают «генералом».

На следующий день с восьми часов утра перед телеграфной конторой толпилась публика в ожидании телеграммы. Трудно описать волнение всех присутствующих, относившихся с таким участием к двум подругам! Куда-то направит их случай? Будут ли они посланы на одну из окраин Америки? Опередят ли и на сколько своих конкурентов?

Через полчаса ожидания зазвонил звонок телеграфного аппарата. Пришла депеша на имя Лисси Вэг, Кентукки, «Мамонт-отель», Мамонтовы пещеры. Глубокое, можно сказать священное, молчание воцарилось как в самой конторе, так и за ее стенами, когда Джовита Фолей дрожащим голосом прочла:

Четырнадцать, из семи, повторенных два раза, пятьдесят вторая клетка, Сент-Луис, штат Миссури.

ТОРНБРОК.

Несчастная Лисси Вэг, уплатив тройной штраф, должна оставаться в клетке с изображением тюрьмы до тех пор, пока такой же несчастный партнер не явится освободить узницу, заняв ее место.

Глава VI ДОЛИНА СМЕРТИ

Утром первого июня крошечный поезд, состоявший из паровоза, пассажирского вагона и одного багажного, без всякого расписания вышел из маленького калифорнийского городка Стоктона и понесся во весь дух через Калифорнию на юго-восток.

Штат Калифорния принадлежит Американскому государству с тех пор, как в 1848 году его уступила Мексика. По величине площади (сто пятьдесят восемь тысяч квадратных километров) он занимает второе место в федеративной республике. На севере и юге его рубежи определяются градусами широт; на востоке граница выглядит ломаной линией, угол которой упирается в озеро Тахо и в реку Колорадо; на западе калифорнийские земли на протяжении шестисот миль омываются Тихим океаном. На всей этой обширной территории проживает миллион двести тысяч жителей — европейцев, американцев и азиатов. И как ни велик был поток иммигрантов, хлынувший на золотые копи Сьерра-Невады, плотность населения здесь остается весьма незначительной.

Местность, по которой с необыкновенной быстротой проезжал поезд, по-видимому, не останавливала на себе внимания его пассажиров. Да и были ли пассажиры? Без сомнения, да, так как время от времени две головы показывались в вагонном окошке и тотчас скрывались, две отталкивающие физиономии самого свирепого вида. Порой стекло окна опускалось, и из него высовывалась широкая волосатая рука, которая стряхивала пепел с короткой трубки и тотчас скрывалась.

Возможно, северная и центральная часть Калифорнии скорее привлекала бы внимание этих путешественников. Там на удобных пастбищах пасутся тучные стада овец и коров, отменно культивированные поля производят много пшеницы, ячменя (его стебли достигают пятнадцать футов), маиса, сорго и овса. Встречаются также плодовые сады, в которых зреют персики, груши, вишни, клубника — целые рощи фруктовых деревьев, и, наконец, виноградники, составляющие треть сбора всей Америки. Все эти богатства родит необыкновенно щедрая, неистощимая почва, которая обслуживается превосходной оросительной системой. В Калифорнии совершенно особый климат. В сентябре там гораздо жарче, чем в июле. Далеко не все ураганы, зарождающиеся на громадных пространствах Тихого океана, обрушиваются на земли штата. Некоторые затихают, столкнувшись с прибрежными скалистыми цепями, другие разбиваются о хребет Сьерры-Невады. А в горах проливаются настоящие ливни, чрезвычайно благоприятные для хвойных пород — елей, сосен, тисов, кедров, лиственниц, кипарисов, на высоте от пятисот до шестисот туазов, покрывающих горные склоны. Здесь встречаются секвойи, деревья-гиганты, эти великаны имеют в окружности не менее 60 футов при высоте в 300 футов.

Только не думайте, что земля, по которой ехал маленький поезд, совершенно неплодородна. Воды реки Сан-Джоаким и ее притоки сделали и эту область вполне пригодной для сельского хозяйства. Но для обоих путешественников вид ее был так же скучен, как и пятьдесят лет тому назад, когда люди еще не приложили к ней рук. Кто же они, откуда явились и куда стремились? Может быть, как многие их пылкие соотечественники, на новые золотые прииски? Ведь позволительно надеяться, что шесть миллиардов франков, извлеченных за последние сорок лет, не вконец еще истощили золотоносные жилы в этой почве (содержащей, кстати, и другие драгоценные ископаемые — с 1850 по 1886 год там добыли не менее ста тысяч киновари и ртути).

Как бы то ни было, паровоз продолжал мчаться во весь дух, и в одиннадцать часов утра, прогудев несколько раз, остановился у города Килер. Два человека выскочили из вагона. Багаж их был крайне несложен: чемодан и корзинка с провизией, очевидно, еще не тронутой, да по одному ружью за плечами. Кинув машинисту «ждите!», они направились к человеку, который, очевидно, их дожидался.

— Экипаж здесь?

— Со вчерашнего дня.

— Едем же!

Минуту спустя оба путешественника сидели в комфортабельном автомобиле, снабженном мощным механизмом, и быстро мчались на восток.

Хотя оба путешественника воздерживались от обычной для них вспыльчивости, не кричали ни на машиниста (без малейшего опоздания доставившего своих пассажиров), ни на водителей (подавших к станции автомобиль), читатель узнал, конечно, старого флотоводца и его верного спутника. Мы оставили потерпевшего кораблекрушение коммодора в телеграфном бюро Ки-Уэста, куда пришла телеграмма, принесшая ему новый удар. Она отсылала коммодора из Флориды в Калифорнию, с одного края Соединенных Штатов в другой — с юго-востока на северо-запад! И мало того, в огромном штате покойный Гиппербон не мог выбрать ничего лучшего, чем Долину Смерти, откуда игрок мог выбраться, только уплатив тройной штраф. А потом возвратиться в Чикаго! И это после такого блестящего дебюта!

Когда Годж Уррикан благодаря энергичным растираниям и лекарствам пришел в себя и узнал содержание телеграммы, он испытал сильнейшее нервное потрясение, выразившееся в таком приступе бешеного гнева, какого даже Тюрк никогда еще не видал. Это моряка и поставило на ноги.

Тогда коммодор и узнал, что в Ки-Уэсте нет ни одного судна, готового к отплытию в один из портов штата Алабама или Луизиана, и превратился в Прометея[160], прикованного к скале, а его сердцу грозило быть растерзанным коршунами, носящими имена Нетерпение и Бессилие! Действительно, в ближайшие две недели он должен попасть из Флориды в Калифорнию и из Калифорнии в штат Иллинойс. (Несомненно, слово «невозможно» существует на всех языках, даже на американском, хотя и говорят, что энергичные янки вычеркнули его из своего словаря.) Какая жестокая необходимость и какая тяжелая рана для игрока — прекратить борьбу, а для оранжевого флага — склониться перед флагами лиловым, синим, голубым, зеленым, желтым и красным! Но прав тот, кто утверждает, что на этом свете хорошие и дурные случайности чередуются нередко с быстротой электрического тока.

В тридцать семь минут первого семафор порта Ки-Уэст дал сигнал о появлении судна в открытом море на расстоянии пяти миль. Толпа любопытных, собравшихся перед телеграфной конторой, с Годжем Урриканом и Тюрком во главе, бросилась к берегу. Какое-то судно показалось вдали — дым парохода расстилался на линии горизонта. Раздались взволнованные голоса:

— Пристанет ли корабль в Ки-Уэсте?

— Если да, то отчалит ли в тот же день?

— И в какой из портов: в Новый Орлеан, Мобил или Пенсаколу?

— И позволит ли его ход совершить рейс за сорок восемь часов?

На все вопросы даем положительный ответ.

Один из самых быстроходных пароходов в торговом флоте США «Президент Грант» пришвартовался в Ки-Уэсте и, простояв там несколько часов, отправился в порт Мобил. При хорошем море, при легком юго-восточном ветре «Президент Грант» шел с максимальной скоростью, делая двадцать миль в час, и пришел в Мобил ночью двадцать седьмого мая. Щедро расплатившись, Годж Уррикан в сопровождении Тюрка сошел с корабля и вскочил в первый же поезд до Сент-Луиса. Оттуда, после известных уже дорожных приключений, коммодор благополучно прибыл в Топику, потом по Тихоокеанской железной дороге в Огден, а потом в Рено, откуда в семь часов утра он направился на станцию Килер. Но между Килером и Долиной Смерти никакого пути сообщения не было — ни почтовых карет, ни перекладных. Проехать же верхом в такой короткий срок около четырехсот миль туда и обратно по извилистой, неровной дороге, о которой к тому же давно идет дурная слава, просто невозможно.

Изобретательный ум Годжа Уррикана не отступил и в новых обстоятельствах: моряк послал телеграмму в Сакраменто с просьбой выслать для него автомобиль на станцию Килер. В ответ автомобиль усовершенствованной системы в назначенный час, с полным баком горючего, ждал пассажиров у платформы.

Зная о поспешности, с которой путешествовал моряк, можно понять, почему он не проявлял любопытства туриста. Сначала поезд Тихоокеанской железной дороги вез его через штаты Небраска и Вайоминг, через Скалистые горы, через горный проход Трэки на высоте тысячи туазов над уровнем моря, и дальше — через штаты Юта и Невада. Он не выходил из вагона ни в Огдене, ни в Карсоне, не подумал полюбоваться я на Сакраменто — столицу калифорнийского Эльдорадо[161], город, который был почти целиком со всеми домами приподнят на десять — пятнадцать метров после целого ряда наводнений на реке Арканзас. Да! Пришлось сделать насыпи, чтобы город оказался выше уровня самых больших разливов реки. Теперь Сакраменто, прочно укрепленный, с населением в двадцать семь тысяч, производит очень хорошее впечатление: красивый Капитолий[162], правильные улицы и китайский квартал, точно перенесенный сюда из провинций Небесной империи.

А как сожалели бы Макс Реаль и Гарри Кембэл, окажись они на месте коммодора, о невозможности посетить Сан-Франциско! Крупнейший в штате и единственный в своем роде город! Благодаря заливу в сто квадратных километров, по размерам не уступающему Женевскому озеру, он имеет выход в Тихий океан через пролив Золотые Ворота. Нет, нужно видеть его нарядные кварталы, оживленные улицы, гостиницу «Оксиденталь» (в ней можно поместить целую колонию), нужно видеть эту великолепную улицу Монтгомери — смесь Бродвея, Пикадилли и Рю-де-ла-Пе — этого очаровательного Сан-Франциско, или Фриско, как его любовно называют жители. Какая радость для глаз его сверкающие белизной дома, с балконами и мирадорами[163] на мексиканский лад, украшенные фестонами из цветов и листьев, его сады, где растут самые привлекательные породы тропической флоры. Нужно не забыть городских кладбищ, представляющих собой парки, всегда полные гуляющих, а в восьми милях от города удивительный загородный дом Клифф-Хауз, в окружении дикой природы. Что же касается экспортной и импортной торговли, то разве Сан-Франциско не равняется Иокогаме, Шанхаю, Гонконгу, Сингапуру, Сиднею и Мельбурну, этим властителям восточных морей?

Если бы коммодор Уррикан попал туда даже в воскресенье, он все равно не нашел бы в нем признаков вымершего города, подобно многим другим городам Соединенных Штатов. С тех пор как французское население в нем стало почти преобладающим (хотя и не настолько, как китайское, но все же близкое к тому), город Фриско приобрел более современный вид.

Кроме того, в среде калифорнийцев коммодор встретил бы ярых держателей пари, увлеченных матчем Гиппербона, так как Сан-Франциско является городом спекулянтов, трестов, финансовых конфедераций, синдикатов, скупивших все родственные отрасли индустрии. Страсть к азартной игре проявляется там в самых крайних формах, состояния создаются и разрушаются какой-нибудь одной биржевой спекуляцией, подобно ударам игральных костей; там пульс бьется, как бился лет пятьдесят назад, в эпоху золотой лихорадки! И разве деятельные калифорнийцы не рукоплескали бы идее заказать автомобиль до Долины Смерти, и разве сам Годж Уррикан, с его норовом, не стал бы их любимцем, несмотря на все удары судьбы!

Дух захватывает при мысли о том, что благодаря железнодорожным путям и многочисленным пароходам любой путешественник мог бы перенестись в Марипосу, что неподалеку от Йосемитской долины, второго национального парка, расположенного на высоте двух тысяч туазов. Туда стремится каждый, кто слышал от других о Каскаде Весны, Зеркальном озере, Королевских Арках и Колонне Вашингтона. Из Марипосы легко добраться в Окленд, расположенный на берегу залива, напротив Фриско (дамба длиной в целое лье скоро достигнет противоположного берега), а затем неизвестный путешественник может отправиться в очаровательную Санта-Клару, уже готовую слиться с соседним Сан-Хосе. На горе Гамильтон[164] счастливец встретит обсерваторию; в испанском Монтерее его ждут морские купанья и прогулки в тенистых кипарисовых рощах, не имеющих себе равных. На юге побережья, в Лос-Анджелесе, втором городе штата, он будет потрясен изобилием деревьев — эвкалиптовых, грушевых, апельсиновых, банановых, кофейных (которые приносят плоды круглый год). А на южной границе штата, в прелестном городке Сан-Диего, этот баловень судьбы упьется чистым и необыкновенно здоровым воздухом. Построенный на берегу реки, доступной даже для судов большого тоннажа, городок, эксплуатируя залежи солей борной кислоты, уже готов превратиться в один из наиболее значительных портов Тихого океана.

Нет! Годж Уррикан ничего не видел и не желал ничего видеть, переезжая через центральную Калифорнию. Он думал только о конечной цели своего путешествия, загипнотизированный шестьдесят третьей клеткой, такой далекой от него в данную минуту и такой близкой вначале. Он испытывал стыд, да, стыд, оттого, что его обгоняли все шесть партнеров, а также страх (в этом надо признаться), что ему не достанется наследство Уильяма Гиппербона.

Тем временем автомобиль быстро катился по дороге. Путешественники проехали несколько маленьких местечек, довольно уединенных, находившихся за отрогами горного хребта Сьерра-Невада с его вершиной Уинэй, возвышающейся на четырнадцать тысяч футов над уровнем моря.

Переехав вброд несколько ручьев, автомобиль повернул на юго-восток, перебрался через реку Шай-о-пу-ва-ну и доехал до местечка Индиан-Уэлс, расположенного при выходе из горного прохода Уокер. До сих пор дорогу нельзя было назвать абсолютно пустынной. Встречались фермы (правда, на очень большом расстоянии одна от другой), фермеры и отряды индейцев племени мохаук, которому принадлежала когда-то вся эта территория. С видом людей, которых ничто никогда не удивляет, они молча смотрели на механический экипаж. Почва здесь еще не была лишена растительности, повсюду виднелись целые «букеты» юкки[165], гигантские кактусы[166] вышиной до восьми туазов — весь набор древовидных растений невадских лесов. Но, в общем, это теперь, конечно, была не та знаменитая территория Калаверас и Марипоса — территория феноменальных деревьев, таких, как «Отец леса» и «Мать леса», исключительных гигантов, высота которых превосходила триста футов.

Наконец автомобиль достиг пустыни, на границе которой начинается мрачная Долина Смерти. Там царит беспредельное уныние. Там отсутствует жизнь. Долину не посещают ни люди, ни звери. Жгучее солнце заливает своими лучами ее бесконечные равнины. Не видно и следа даже самой жалкой растительности. Ни лошади, ни мулы не могли бы здесь найти себе пропитания, и было как нельзя более кстати, что автомобильный двигатель нуждался только в нефтяных парах. Только местами — несколько очень невысоких холмов, окруженных чапаралем, представляющим собой мелкий, жалкий кустарник. После удручающей дневной жары наступали калифорнийские ночи, сухие и холодные, не смягчаемые ни туманами, ни росами.

По этой-то дороге коммодор Уррикан и доехал третьего июня в три часа пополудни до южной окраины гор Телескоп, обрамляющих на западе Долину Смерти. Путешествие длилось пятьдесят часов без отдыха, но и без каких-либо неприятных происшествий.

Пустынную, унылую страну с глинистой почвой, местами покрытую налетом минеральных солей, вполне справедливо назвали Страной Смерти. Долина, которой она заканчивается у границы штата Невада, представляет собой один из видов каньона[167], шириной в девятнадцать миль, длиной в сто двадцать, местами изрытый пропастями, уходящими на тридцать туазов ниже уровня моря. По его краям не произрастает ничего, кроме жидких тополей, тонких, болезненно-бледных ив, сухих и ломких юкк с остроконечными ветками, кустиков вонючей белой полыни и тысяч кактусов, известных в Калифорнии под именем «петалин», растений без листьев, с одними только ветками, — настоящие погребальные канделябры, расставленные на вымершем пространстве.

Долина Смерти, как пишет Элизе Реклю, в одну из отдаленнейших геологических эпох представляла собой русло реки, которая в настоящее время теряется в водах Сода-Лейк, русло, по которому теперь протекает только ручей Амаргоза. Отлогости ее покрыты иглами каменной соли, бура[168] накапливается в ее впадинах, и изредка дюны прибавляют свою песчаную пыль к воздушным течениям, которые порой мчатся здесь с невероятной быстротой. Да! Эксцентричный завещатель выбрал удачное место, чтобы остановить стремительное продвижение слишком удачливого игрока.

Годж Уррикан добрался наконец до цели своего трудного путешествия. Он сделал остановку у подножия Погребальных гор, названных так в память караванов, погибших в этих печальных местах. Здесь он написал бумажку, удостоверяющую его присутствие в Долине Смерти третьего июня; взял подписи у Тюрка и обоих водителей и спрятал ее под камень. Коммодор пробыл не более часа на пороге Долины Смерти. Он спешил покинуть мрачную местность, чтобы скорее вернуться в Килер. И, впервые за долгие часы разжав губы, он произнес одно только слово:

— Едем!

Автомобиль помчался в обратный путь через верхнюю часть пустыни Мохава, спустился по горным проходам Невады и пятого июня в одиннадцать часов утра благополучно достиг станции Килер. В трех словах, но словах очень энергичных, коммодор Уррикан поблагодарил шофера и его помощника, проявивших столько усердия и искусства.

Специальный поезд стоял уже у платформы, ожидая его возвращения. Годж Уррикан подошел к машинисту. Раздался свисток, паровоз тронулся, постепенно набирая скорость. Через семь часов он остановился в Рено.

Поезд Центральной Тихоокеанской железной дороги, связанный твердым расписанием, пересек Скалистые горы, штаты Вайоминг, Небраска, Айова, Иллинойс и прибыл в Чикаго восьмого июня в девять часов тридцать семь минут утра.

Какой радушный прием оказал коммодору Уррикану родной город! Уже никто не верил в звезду оранжевого флага, а она снова зажглась! В день возвращения шестого партнера игральные кости выбросили для него девять очков из шести и трех — и ставки на него сравнялись со ставками на Тома Крабба и Макса Реаля.

Глава VII ДОМА, НА САУТ-ХОЛСТЕД-СТРИТ

Велико было удивление и радость миссис Реаль, когда ее сын вошел к ней в комнату, и она сжала его в своих объятиях!

Макс Реаль, возвратившись из Национального парка Йеллоустон, получил телеграмму, извещавшую его о результате третьего тиража: восемь очков. Если сложить восемь и двадцать восемь (квадрат, где находился первый игрок), то получится тридцать шесть, то есть штат Иллинойс. Помня правила игры, удваиваем восемь очков — полученные шестнадцать направляют молодого художника в сорок четвертую клетку, штат Виргиния, в Ричмонд-Сити.

Между городами Чикаго и Ричмондом проложена целая сеть железных дорог, позволяющих проезжать в одни сутки расстояние, разделяющее эти два города. Поэтому Макс Реаль из Шайенна отправился сначала домой, в Чикаго, и через двое с половиной суток был уже там — здоровый, бодрый, так же как и его спутник Томми (все еще чувствовавший себя несвободно в роли свободного гражданина свободной Америки). Дома художник надеялся закончить два эскиза, один — с видом на реку Канзас, неподалеку от Форт-Райли, другой — с изображением водопадов Файр-Холл в Национальном парке. Он не сомневался, что сможет продать обе картины за хорошую цену, что помогло бы выйти из затруднения в случае необходимости платить штрафы. Госпожа Реаль, в предвкушении нескольких дней в обществе сына согласилась, конечно, со всеми его доводами.

За завтраком они принялись рассказывать друг другу все, что произошло за минувшие две недели. Хотя Макс и отправлял матери длинные письма, он снова должен был посвятить ее во все подробности своего путешествия.

— Ну, а в каком положении находится сейчас партия? — спросил Макс Реаль, наконец закончив свою исповедь.

Госпожа Реаль указала на разложенную в ее комнате карту с маленькими цветными флажками. Во время своих странствий Макс Реаль мало интересовался партнерами, редко заглядывая в газеты, но благодаря флажкам он быстро понял, как обстоят дела.

— Прежде всего, — сказал он, — объясни мне, чей это синий флажок, который сейчас впереди всех?

— Тома Крабба. Вчерашний тираж посылает его в сорок седьмую клетку, штат Пенсильвания.

— Эге! Вот что должно радовать его тренера Джона Мильнера! Ну, а красный флажок?

— Это флаг X.K.Z., развевающийся в сорок шестой клетке, округ Колумбия.

Действительно, благодаря выброшенным и удвоенным десяти очкам, «человек в маске» перескочил сразу через двадцать клеток, из Милуоки, штат Висконсин, в Вашингтон, столицу Соединенных Штатов Америки. Переезд очень быстрый и легкий, благодаря необыкновенно густой сети железных дорог.

По величине территории округ Колумбия занимает последнее место. Но расположенная при слиянии рек Потомак и Анакостии, рядом с океаном, столица Соединенных Штатов насчитывает не менее двухсот пятидесяти тысяч населения, даже в те дни, когда там не заседает конгресс. Город, возникший на земле тускароров и монаканов[169] (сначала в несколько небольших домов), все рос и рос, присоединяя к себе соседние населения. Седьмой партнер, если он там еще не бывал, мог полюбоваться Капитолием прекрасной архитектуры. Величественный дворец стоит на вершине холма, склоны которого спускаются до реки Потомак. С ним спорят красотой великолепные здания сената, палаты депутатов и конгресса, окруженного галереей с двойной колоннадой со статуями и барельефами (на его железном куполе — фигура, олицетворяющая Америку). А на набережной Потомака возвышается мраморный памятник Джорджу Вашингтону высотой в сто пятьдесят семь футов. Дворец в античном стиле из белого мрамора, самое красивое архитектурное сооружение в городе, — это Управление почт. Чтобы увидеть Белый дом, путешественнику нужно среди бульваров, расходящихся лучами вокруг Капитолийского холма, выбрать Пенсильванский проспект и прямиком направиться к резиденции президента, которая демократично и скромно зажата между зданиями казначейства и различных министерств.

И сколько приятных, поучительных часов можно провести в богатых галереях естественной истории и этнографии знаменитого Смитсоновского института, а также в музеях, изобилующих скульптурой, картинами, бронзой, и, наконец, в арсенале, где воздвигнута колонна в честь американских моряков, погибших в бою под Алжиром, колонна, на которой можно прочесть дышащую местью надпись: «Замученные англичанами!»

Столица Соединенных Штатов, обильно орошаемая водами Потомака, отличается очень хорошим климатом. На ее улицах, в садах и парках растет более шестидесяти тысяч деревьев, дающих тень. Вашингтон славится парками: один окружает Дом инвалидов, другой — университет Хауварда, еще есть Дройт-парк и, наконец, Национальное кладбище.

Если X.K.Z. захотел бы, он нашел бы время для патриотического паломничества в Маунт-Вернон, расположенный в четырех лье от города, где одно женское общество содержит дом, в котором первый американский президент провел часть своей жизни и где он умер в 1799 году. Но о седьмом партнере не было ни слуху ни духу, ни одна газета ничего не могла сообщить о нем своим читателям.

— А кому принадлежит желтый флажок? — спросил Макс Реаль, указывая на тридцать восьмой квадрат (разговор происходил до несчастного тиража, отправившего пятую партнершу в «тюрьму»).

— Это флаг Лисси Вэг, дитя мое.

— Что за очаровательная девушка! — воскликнул Макс Реаль. — Я так и вижу ее смущенной, краснеющей, какой она была во время пышных похорон Уильяма Дж. Гиппербона. И если бы я встретился с ней в дороге, то пожелал бы полного успеха!

— А что ты скажешь о своем успехе, сынок?

— Я надеюсь также и на собственный, мама! Что, если бы мы вдвоем выиграли партию? Мы могли бы ее поделить…

— Но разве это возможно?

— Нет, невозможно, но в жизни случаются такие изумительные вещи! А когда следующий тираж для Лисси Вэг?

— Через пять дней, шестого июня.

— Будем надеяться, что моя красивая партнерша сумеет избежать всех опасностей пути: «лабиринт», «тюрьму» и «Долину Смерти». А скажи, чей же флажок так грустно повис над четвертой клеткой?

— Германа Титбюри.

— О, воображаю, как он взбешен, что позади всех!

— Он жалок, бедняга. Сделав всего лишь четыре шага за два метания костей, сначала попал на окраину штата Мэн, а потом был вынужден отправиться в штат Юта!

— Ну, эти скареды меня совершенно не интересуют, сожалею только, что им не пришлось заплатить какой-нибудь большой штраф.

— Ты очень жесток, голубчик.

— Омерзительнейшие существа, мама! Разбогатели ростовщичеством, не хватало еще, чтобы судьба сделала их наследниками нашего богача. Но скажи, почему я не вижу здесь флажка знаменитого Годжа Уррикана?

— Он нигде не развевается с тех пор, как игральные кости отправили коммодора в Долину Смерти, откуда тот должен вернуться в Чикаго и начать все снова.

— Тяжело, конечно, морскому офицеру опускать свой флаг! — воскликнул Макс Реаль. — Воображаю, как задрожал весь его корпус, начиная с киля до самых верхушек мачт! А этот X.K.Z.? Когда будет произведен тираж для него?

— Через девять дней.

— Нужно сознаться, довольно странная фантазия покойного — скрыть имя последнего участника партии.

Теперь Макс Реаль знал о положении каждого игрока и о том, что сам занимает третье место после Тома Крабба и X. К. Z. Впрочем, он скоро забыл обо всем, принявшись за работу над пейзажами, и успел закончить их до отъезда. Тем временем состоялся тираж, крайне неудачный для Германа Титбюри: девятнадцатая клетка, штат Луизиана, с «гостиницей», в которой игрок дважды пропускает ход. Четвертый партнер своим тиражом остался доволен, хотя передвинулся он не дальше тридцать третьей клетки, штат Северная Дакота, зато путешествие обещало много интересного.

Наконец, шестого июня в восемь часов утра нотариус Торнброк приступил к тиражу для Лисси Вэг. Макс Реаль оставил кисть и отправился в зал Аудиториума. Вернулся он крайне удрученный: клетки «тюрьма» и «колодец» были самыми ужасными, хуже даже «Долины Смерти», куда попал Годж Уррикан! По крайней мере, коммодор мог продолжать борьбу, а кто знал, не закончится ли партия раньше, чем «заключенная» будет освобождена из «тюрьмы»?

На следующий день Макс Реаль покидал Чикаго.

— Только бы телеграмма, которую ты получишь в Ричмонде, не отослала тебя куда-нибудь на край света, мой дорогой мальчик!

— Но оттуда ведь тоже возвращаются, мама, — ответил Макс, — тогда как из «тюрьмы»… В конце концов, ты должна сознаться, что все это очень смешно! Чувствовать себя какой-то беговой лошадью, которой грозит отстать на полкруга!… Да! Ужасно нелепо!

— Да нет, дитя мое, вовсе нет! Поезжай и не опаздывай… И да хранит тебя Бог!

Макс Реаль дал слово матери направиться в штат Виргиния самым прямым путем, и он твердо решил не переходить за границу тех штатов, через которые ему предстояло переезжать, — Иллинойс, Огайо, Мэриленд и Западная Виргиния, откуда он попадал в главный город штата Виргиния — Ричмонд. Двенадцатого июня госпожа Реаль получила от сына письмо.

«Ричмонд, 11 июня, Виргиния.

Милая и добрая мама! Вот я и у цели — если не той великой глупости, называемой нашей партией, то, во всяком случае, у той, что навязал мне третий тираж. Я в Ричмонде, штат Виргиния! Не волнуйся, пожалуйста, о судьбе самого дорогого для тебя существа, которому и ты также дороже всего. Он на своем посту и вполне здоров.

Хотелось бы мне иметь возможность сказать то же самое и о бедной Лисси Вэг, которую ждет «тюрьма» в этом громадном городе штата Миссури! Чем больше я думаю о числе четырнадцать, составленном из удвоенной семерки, тем больше я сожалею, что желтый флажок теперь печально повис на стене мрачной «тюрьмы»!… И до каких пор он там останется?…

Итак, я выехал из Чикаго седьмого июня утром. Железная дорога тянется вдоль южного берега Мичигана, откуда открываются красивые виды на озеро. Вообще в этой части Соединенных Штатов, так же как и в Канаде, вполне естественно чувствовать себя немного пресыщенным озерами, их голубыми дремлющими водами, которые, однако, не всегда голубые и далеко не всегда дремлют! У нас их столько, что мы могли бы торговать ими, и я не знаю, почему Франции, которая не богата озерными пространствами, не купить себе одно на выбор, подобно тому как в 1803 году мы купили у нее Луизиану. Но я все же смотрел направо и налево через отверстие моей палитры, в то время как Томми спал как сурок. Будь спокойна, мамочка, я не разбудил твоего негритенка! До Кливленда, штат Огайо, мой путь лежал на запад, а затем я повернул к юго-востоку. Железнодорожными путями здесь покрыта сплошь вся территория. Пешеходу негде ногой ступить! И промышленных городов здесь столько же, сколько ячеек в улье.

Из Кливленда я отправился в Уоррен, важный центр штата Огайо, богатый нефтяными источниками. Его и слепой узнает, если у него есть нос, — так силен этот омерзительный запах. Кажется, достаточно чиркнуть спичкой, чтобы вспыхнул весь окружающий воздух. И что за страна! На всех равнинах, сколько ни охватит взор, вы ничего не видите, кроме нефтяных вышек! То же самое по склонам холмов и по берегам ручьев — повсюду одни только колоссальные лампы, высотой от тридцати до сорока футов!

Да, мамочка, эту страну не сравнить ни с поэтическими прериями Дальнего Запада, ни с дикими долинами штата Вайоминг, ни с отдаленными очертаниями Скалистых гор, ни с глубокими горизонтами озер и океанов! Красоты промышленности — это хорошо, красоты художественные — лучше, красоты же природы несравненны.

Но не будем уклоняться от нашего путешествия. После Уоррена, следуя вдоль Ринг-Ривер и переехав границу штата Огайо, мы попали в Пенсильванию, в город Питтсбург на реке Огайо, а затем в соседний с ним город Аллегани — Железный город или Дымный город, как его называют, и это несмотря на несметное количество подземных труб, тянущихся на несколько тысяч миль, по которым перегоняется природный газ. И до чего же там грязно!… В несколько минут ваши руки и лицо становятся совсем черными, как у негра!… О, мои светлые и чистые города Канзаса! Вечером оставил на окне немного воды в стакане, и наутро она превратилась в чернила! Сейчас пишу тебе этой химической смесью, мамочка!

Прочел недавно в журнале, что очередной тираж в пользу Уррикана отсылает вечно бушующего коммодора в штат Висконсин. К несчастью, при следующем тираже, даже если коммодор получит двенадцать очков, да еще продублируют их, он все равно не попадет в пятьдесят вторую клетку, где страдает молодая заключенная…

Итак, я продолжал спускаться на юго-восток: ни единого кусочка природы, не тронутой рукой человека! Правда, в Иллинойсе и в Канаде можно встретить такую же картину. Настанет день, когда деревья будут из металла, луга — из войлока, а морские побережья- из металлических опилок!… Это «прогресс».

Тем не менее я провел несколько приятных часов, бродя вдоль хребта Аллеганских гор. Эта горная цепь очень живописна, капризна, местами дика и покрыта, точно щетиной, темными рощами хвойных деревьев. Крутые склоны, глубокие ущелья, извилистые долины, бурные потоки, которых промышленность еще не заставила работать, текут на полной свободе, образуя шумные водопады.

Потом мы проехали маленький уголок штата Мэриленд, который орошается верхним течением Потомака, и достигли Камберленда, города, имеющего более важное значение, чем столица штата, скромный Аннаполис. Район здесь более земледельческий, чем фабричный, поэтому есть на чем отдохнуть глазам.

Вот мы уже и в Западной Виргинии, откуда, — можешь быть спокойна, мамочка, — недалеко до самой Виргинии. Впрочем, я был бы уже там, если бы штат во время войны Севера и Юга не разделился на две самостоятельные части. Да! В то время как в восточной его части крепли античеловеческие доктрины рабства (Томми спит и не слышит!), Запад, наоборот, откалывался от южан, чтобы встать под федеральное знамя. Весь этот район холмист, можно даже сказать, — горист, и в своей восточной части испещрен отрогами Аппалачских гор. Здесь встречаются и земледельческие районы, и многочисленные копи — железные, каменноугольные, а также соляные, причем их такое изобилие, что этой соли хватило бы для всей Америки в течение многих веков!

Я остановился на один день в Мартинсберге, самом важном городе штата на Атлантическом побережье, с единственной целью — совершить одно паломничество. Я говорю о Джоне Брауне[170], поднявшем знамя борьбы с рабством. Плантаторы Виргинии относились к нему как к дикому зверю. С двадцатью единомышленниками он решил захватить арсенал Харперс-Ферри — небольшой городок на склоне холма между Потомаком и Шенандоа, очаровательный городок, получивший громкую известность благодаря ужасным сценам, которые там разыгрались. Отряды милиции атаковали героев, тяжело раненный Джон Браун был захвачен и привезен в соседний городок Чарлстон, где его приговорили к виселице. Второго декабря 1859 года приговор привели в исполнение, но виселица не унизила этого мученика свободы.

Итак, я уже в Виргинии, мама, в штате рабовладельческом по преимуществу, служившем главным театром войны между Севером и Югом. Если тебя интересует, что говорят географы, то слушай: штат занимает тридцать третье место по размерам своей территории, разделен на сто девятнадцать графств. Несмотря на ампутацию, которой был подвергнут в своей западной части, он все еще остается одним из самых мощных штатов Североамериканской республики. Число оленей и опоссумов в его лесах все уменьшается, но еще встречаются журавли, куропатки и ястребы. Прекрасно родятся пшеница, маис, ячмень, овес, сарацинское пшено и в особенности хлопок, что я искренне приветствую, так как ношу бумажные рубашки; там процветает и табак, к чему я совершенно равнодушен.

Ричмонд, бывшая столица сепаратистской Америки[171], ключ штата Виргиния, город, который федеральное правительство в конце концов запрятало в свой карман, лежит в долине с семью холмами, расположенными вдоль реки Джеймс. На другом берегу реки находится Манчестер, с которым Ричмонд образует двойной город, подобно многим другим в Соединенных Штатах. В Ричмонде красивый Капитолий, напоминающий греческий храм, которому не хватает только солнца Аттики[172] и горизонтов Акрополя[173]. Но, по-моему, в нем слишком много заводов, одних табачных фабрик не менее сотни. В квартале Леонарда Хейта, аристократическом по преимуществу, красуется статуя генерала Ли[174], генерала южан, и он, безусловно, заслужил эту честь, по крайней мере своими личными качествами.

Других городов в этом штате я не осматривал, все они, как и большинство американских городов, похожи один на другой. Я ничего не скажу ни о Петерсберге, который был опорным пунктом сепаратистов на юге (подобно тому как Ричмонд защищал их на севере), ни об Йорктауне, где сто шестнадцать лет тому назад с капитуляцией лорда Корнуоллиса закончилась Война за независимость…[175] Умалчиваю также и о Линчберге, фабричном городе исключительной важности, в котором когда-то укрывались армии воюющих штатов[176] и откуда им пришлось отступить к Аппалачским горам, что и привело к окончанию гражданской войны девятого апреля 1865 года. Я нарочно не останавливаюсь на Норфолке, Роаноке, Александрии и д­огих многочисленных водолечебницах. Добавлю только, что две пятых населения Виргинии обладают исключительно красивым цветом кожи, а неподалеку от маленького городка Люрэ находятся подземные пещеры, еще красивее, чем Мамонтовы, где бедная Лисси Вэг узнала о несправедливом приговоре судьбы. И я спрашиваю себя, как сможет она уплатить тройной штраф — три тысячи долларов?

Я только что прочел в ричмондских газетах о результате тиража десятого июня. Пять очков отсылают нашего знаменитого X. К. Z. в штат Миннесота. Из сорок шестой клетки он перескакивает сразу в пятьдесят первую и сейчас впереди всех!… Но кто же он, наконец, этот исключительный удачник? Я далеко не уверен, черт возьми, что мне удастся его перегнать!…

На этом, дорогая мама, заканчиваю длинное письмо и от всего сердца обнимаю тебя, подписываясь тем именем, которое сейчас является именем одной из беговых лошадей, состязающихся на ипподроме Уильяма Гиппербона.

Макс РЕАЛЬ

ГЛАВА VIII УДАР ДОСТОЧТИМОГО ХЮНТЕРА

Кто, казалось бы, меньше всех испытывал потребность побывать в Филадельфии — главном городе штата Пенсильвания, третьем по значению после Нью-Йорка и Чикаго, так это боксер Том Крабб. Но судьба постоянно делает подобного рода ошибки, и потому вместо Макса Реаля, Гарри Кембэла и Лисси Вэг, способных оценить все великолепие знаменитой метрополии, туда направился как всегда бесстрастный чемпион Нового Света. Покойный член «Клуба чудаков» этого, конечно, не мог предвидеть.

Игральные кости начали действовать с самого утра тридцать первого мая. Известие о выброшенных двенадцати очках быстро распространилось по телеграфу, соединяющему Чикаго с Цинциннати. Джон Мильнер принял все меры к тому, чтобы немедленно покинуть презренный «Поркополис».

— Да! Поркополис! — воскликнул, уезжая оттуда, импресарио, и в голосе его прозвучало глубокое отвращение. — Когда знаменитый Том Крабб почтил его своим присутствием, население устремилось на конкурс скота! Все внимание получила выставленная свинья, и ни одного «ура» не раздалось на вокзале в честь чемпиона Нового Света!… Ну только бы положить в карман толстый кошелек Гиппербона, и я сумею им отомстить!

В чем именно заключалась бы эта месть, Джон Мильнер затруднился бы объяснить. Времени у него было достаточно, чтобы проделать путь до Филадельфии не меньше десяти раз, так как Огайо соседствует с Пенсильванией. Между двумя главными городами штатов меньше шестисот миль, всего двадцать часов требуется, чтобы совершить этот переезд. Но Джон Мильнер все еще продолжал сердиться, решив ни одного дня не оставаться дольше в городе, чересчур лакомом до всяких феноменов свиной породы. Да! Поставив ногу на ступеньку вагона, он отряхнет «прах со своих сандалий»[177].

Поезд вышел в назначенное время и, проехав Колумбус, переехал восточную границу, образованную рекой Огайо.

Штат Пенсильвания обязан своим названием известному английскому квакеру[178] Уильяму Пенну, который в конце XVII века завладел обширными территориями, расположенными по берегам реки Делавэр. И вот при каких обстоятельствах это произошло. Уильям Пенн ссудил Английскому королевству крупную сумму, которую ему не хотели возвращать. Король Карл II предложил ему вместо денег часть земель, которыми Англия владела в этой части Америки. Квакер согласился и некоторое время спустя, в 1681 году, основал первые поселения на месте теперешней Филадельфии. Но так как в ту пору здешние места были покрыты густыми лесами, то вполне естественно, что эту территорию называли Сильванией[179], а когда к этому слову прибавили имя ее основателя Пенна, то получилась Пенсильвания.

С каким удовольствием, наряду с другими анекдотами, поведал бы эту историю Гарри Кембэл читателям «Трибюн», если бы судьба подарила ему хоть две недели свободной жизни в пенсильванских окрестностях. Каким бы живым и острым пером описал он землю, которую с юго-востока на северо-запад живописно пересекают Аллеганские горы. Уж он-то обязательно остановился бы на описании густых лесов — дубов, буков, каштанов, ореховых деревьев, вязов, ясеней, кленов; не забыл бы болота, ощетинившиеся сассафрасом[180], и пастбища, где пасутся стада высокопородного скота и выращиваются прекрасные лошади (которые закончат свое существование, когда здесь начнут ездить на велосипедах, как в Орегоне или Канзасе). В своих звонких и остроумных фразах он обязательно прославил бы необъятные поля, где зреют тутовые деревья во славу развития шелкопрядильной промышленности и наливаются соком виноградники, обещающие прекрасное и обильное вино на столах у крестьян. (Ведь если в Пенсильвании достаточно холодно зимой, что, может быть, и не соответствует широте, на которой она находится, то уж летом там стоит тропическая жара.) И конечно, он обязательно поведал бы читателям (не забыв представить цифры) о богатых залежах в землях Пенсильвании угля, антрацита, железных минералов, месторождениях нефти и природного газа (они столь велики и неисчерпаемы, что дают количество стали и железа больше всех остальных штатов). С репортерским энтузиазмом Гарри Кембэл рассказал бы читателям о своих охотничьих подвигах — преследованиях волков ланей, рысей, лисиц и бурых медведей, нередко встречающихся в здешних лесах.

Излишне говорить, что журналиста с удовольствием бы приняли не только в двух соседних городках — Питтсбурге и Аллегане, но и в Скрантоне, Рединге, Эри (на одноименном озере) Уилкс-Барре. Известную часть времени репортер посвятил бы осмотру столицы штата Гаррисбергу. Его четыре моста соединяют берега реки Саскуэханна, а по обоим берегам на много миль тянутся металлургические заводы.

Конечно, он не замедлил бы посетить знаменитое кладбище Геттисберга, где в 1863 году погибли многие солдаты армии конфедератов, когда в результате капитуляции крепости Виксберг генерал Грант вышел на берега Миссисипи. Многочисленные паломники с Севера и Юга ежегодно приезжают, чтобы почтить память мертвых, лежащих под рядами надгробных камней, которыми просто усеян этот кровоточащий некрополь. Разве мог главный репортер чикагской газеты пренебречь таким случаем и не побывать в долине реки Ли, у горы Урс, высотой в сто туазов (по ее склонам была проложена первая железная дорога в 1827 году), и не посетить соседнюю угольную шахту, которую эксплуатируют вот уже полвека. Следует также заметить, что даже Макс Реаль, несмотря на свою нелюбовь к промышленным районам, мог бы найти на пенсильванских просторах не один городок, заслуживающий кисти художника: разнообразные живописные пейзажи на склонах Аллеган и в долинах Аппалачского массива.

Конечно, от Тома Крабба, а вернее от его опекуна, ничего подобного мы не ждем. Он послан в Филадельфию и, разумеется, отправится именно туда, и никуда больше. А его подопечный прибудет в этот город героем дня. Джон Мильнер заставит весь город интересоваться Томом Краббом, который занимает почетное место в мире бокса Северной Америки.

В Филадельфию, или, иначе, в город братской любви[181], Том Крабб прибыл около десяти часов вечера тридцать первого мая и вместе с тренером провел первую ночь в строжайшем инкогнито. На другой день импресарио пошел разведать, «откуда дует ветер» и успел ли он донести имя знаменитого боксера до берегов Делавэра? Он оставил Тома Крабба в гостинице, приняв все надлежащие меры, касающиеся первых двух завтраков.

Филадельфия, сливаясь с городами Менэйнаком, Германстауном, Камденом и Глостером, насчитывает, в общей сложности, около двухсот тысяч домов и миллион сто тысяч населения, она раскинулась по течению Делавэра, на шесть лье с северо-востока на юго-запад, и по площади почти равна Лондону. Огромная территория, занимаемая городом, объясняется тем, что колоссальные постройки с сотнями жильцов, как в Чикаго или Нью-Йорке, там редки. Филадельфия — город особняков, ее жители чаще всего живут каждый в своем доме.

Чье воображение не поразили бы масштабы этой метрополии: в ней много воздуха, а некоторые улицы — шириной в сто футов. Дома из кирпича и мрамора, стоят в тени густых деревьев, сохранившихся еще от отдаленнейшей эпохи. Сады, скверы и парки отличаются роскошью и изяществом, причем Фермоунт-парк (площадью в тысячу двести гектаров) — самый обширный в Америке. Его окружает река Скулкилл, овраги там сохранили прежнюю дикую красоту. В городском центре, откуда радиусами расходятся все главные улицы, помещается ратуша — громадное здание из белого мрамора, ее возведение стоило немало миллионов, а ее башня в шестьсот футов высотой, когда будет закончена, сравняется с громадной статуей Уильяма Пенна.

Разумеется, ни Тому Краббу, ни его импресарио не пришло в голову взглянуть на судостроительные верфи, расположенные на островах, и на здание таможни, построенное из аллеганского мрамора, да еще на монетный двор, где чеканят все монеты федеральной республики. Между прочим, в этой старой и знаменитой столице[182] Соединенных Штатов есть исторический музей, размещенный в Доме независимости, где была подписана декларация 1776 года[183]. И как не напомнить (терпение, читатель!) о Большом Колледже (коринфской архитектуры), в котором воспитывались сотни сирот, о морском госпитале, о здании университета и Академии наук и об их бесценной коллекции, об обсерватории, Ботаническом саде — одном из самых красивых и богатых в Америке, наконец, о двухстах шестидесяти церквах и шести квакерских храмах?

В конце концов, Джон Мильнер приехал в Филадельфию не для того, чтобы ее осматривать. Он намеревался сделать из путешествия рекламу Тому Краббу — на тот случай, если не удастся выиграть шестьдесят миллионов долларов. В Филадельфии нашлось бы немало любителей бокса только среди сотен тысяч рабочих металлургических предприятий, не считая механических и химических заводов, да шести тысяч всевозможных фабрик. Само собой, к ним присоединились бы и портовые рабочие, занятые отправкой нефти, угля и зерна. Торговый оборот Филадельфии уступает только торговому обороту Нью-Йорка. Да, Тома Крабба должны полюбить в этом мире, где физические качества доминируют над интеллектуальными. А в других классах, так называемых высших, разве мало найдется джентльменов, способных оценить удар кулаком по физиономии, произведенный по всем правилам искусства?

Джону Мильнеру доставило удовольствие убедиться, что рынок на Маркет-стрит (крупнейший из рынков всех пяти частей света) не был занят никаким конкурсом скота. А потому его компаньон не мог встретить здесь соперника и синий флаг не склонится перед величием какой-нибудь феномена-свиньи. К тому же газеты Филадельфии с большим шумом объявили об ожидавшемся приезде второго партнера матча Гиппербона. Биржевые маклеры разжигали страсти игроков в пользу Тома Крабба, утверждая, что ему достаточно двух счастливых ударов, чтобы добиться цели… и прочее и прочее.

На следующий день Том Крабб в обществе импресарио совершал прогулку по наиболее посещаемым улицам города. Какое он почувствовал бы удовлетворение, если бы умел читать! Повсюду на стенах домов висели гигантские афиши.

ТОМ КРАББ! ТОМ КРАББ! ТОМ КРАББ!

ЗНАМЕНИТЫЙ ТОМ КРАББ, ЧЕМПИОН НОВОГО СВЕТА!!!

ГЛАВНЫЙ ЛЮБИМЕЦ МАТЧА ГИППЕРБОНА!!!

ТОМ КРАББ ИДЕТ ВПЕРЕДИ ВСЕХ!!

ТОМ КРАББ В ШЕСТНАДЦАТИ КЛЕТКАХ ОТ ЦЕЛИ!!

ТОМ КРАББ ВОЗНЕСЕТ СИНИЙ ФЛАГ НА ВЫСОТУ ИЛЛИНОЙСА!!!

ТОМ КРАББ В НАШЕМ ГОРОДЕ!!!

УРА ТОМУ КРАББУ!!!

Агентства, у которых были и другие фавориты, выпускали афиши, также перегруженные восклицательными знаками и восхвалявшие заслуги Макса Реаля и Гарри Кембэла. Увы, остальные партнеры — Лисси Вэг, коммодор и Герман Титбюри — считались выбывшими из игры.

Понятно горделивое чувство, испытываемое тренером, когда он «прогуливал» своего прославленного ученика по улицам Филадельфии. И вот седьмого числа, в самый разгар безумной радости, у Джона Мильнера болезненно сжалось сердце. Другая афиша, такая же колоссальная, возвещала:

КАВЭНЭФ ПРОТИВ КРАББА!

Это было похоже на укол булавки, грозившей выпустить газ из воздушного шара, уже готового подняться ввысь. Кавэнэф из Филадельфии пользовался громкой славой, но три месяца назад его победил Том Крабб. До сих пор, несмотря на настойчивые вызовы, доблестный боец не мог отомстить противнику. И вот теперь, воспользовавшись пребыванием Тома Крабба в Филадельфии, он выставил плакат:

ВЫЗОВ ЧЕМПИОНУ!

ВЫЗОВ!!

ВЫЗОВ!!!

Конечно, у знаменитого боксера было более существенное занятие, чем отвечать на подобную провокацию: спокойно ждать, пользуясь приятным far niente[184], ближайшего тиража. И кто знает? Не подстроено ли все это какой-нибудь враждебной агентурой, желавшей задержать в дороге лидера матча? Сочувствующие советовали оставить вызов без ответа. Но Кавэнэф или, вернее, те, кто толкал его на борьбу с чемпионом Нового Света, смотрели на дело иначе. Поэтому Джон Мильнер, опасаясь за репутацию своего протеже, рассудил, что выбитый глаз или смятая челюсть не помешают чемпиону продолжать партию Гиппербона. Дело кончилось тем, что после нескольких новых, еще более вызывающих афиш, пятнавших честь чемпиона Нового Света, на стенах Филадельфии можно было прочесть следующее:

ОТВЕТ НА ВЫЗОВ!

КРАББ ПРОТИВ КАВЭНЭФА!

Какой это произвело эффект! Том Крабб принимал вызов! Том Крабб готов рискнуть своим положением, согласившись на поединок!…

Между тем соперники наткнулись на одно препятствие: так как бои подобного рода не одобряются даже в Америке, местная полиция запретила встречу двух героев под угрозой заключения их в тюрьму и штрафа. Правда, быть задержанным в исправительной колонии, где заключенных заставляют учиться игре на каком-нибудь музыкальном инструменте (легко представить ужасающий концерт, с преобладанием унылых звуков гармоники!), еще не составляло чересчур строгого наказания, но невозможность выехать в назначенный срок… Они поплатились бы запозданием, что едва не случилось с Германом Титбюри в штате Мэн.

В конце концов, пришли к согласию встретиться где-нибудь вне стен Филадельфии, тайно. По окончании предварительных переговоров разнесся слух, что встреча отложена до окончания матча, и легковерные подумали, что никакого поединка не будет. А между тем девятого числа около восьми часов утра в маленьком городке Эрондале, в тридцати милях от Филадельфии, несколько джентльменов собрались в одном из городских залов, тайно нанятом противниками. Фотографы и кинооператоры присутствовали тут же, чтобы сохранить для потомства все фазы захватывающей борьбы (при подготовке ответственной встречи, о которой должны знать только в узком кругу профессионалов, надо признать, особой осторожности проявлено не было).

Когда Том Крабб в полной форме борца, готовый дать работу своим громадным рукам, и Кавэнэф, не такой высокий, но такой же широкий в плечах, обладавший совершенно исключительной силой, вышли на ринг, зрители приготовились следить за редкой встречей протяженностью от двадцати до тридцати раундов. Но едва только руки борцов приняли требуемое положение, как в зале появился местный шериф Винсент Брюк в сопровождении Гуго Хюнтера, священника приходской церкви методистов[185].

Предупрежденные каким-то жителем города, они прибежали на поле сражения, чтобы не допустить аморального и унизительного боя, причем один действовал во имя пенсильванских законов, другой — во имя законов божеских. Болельщики, уже успевшие заключить несколько пари на значительные суммы, встретили гостей без особого энтузиазма.

Шериф и священник хотели говорить — их не пожелали слушать. Хотели разнять борющихся — им оказали сопротивление. Что могли они сделать вдвоем против двух мускулистых борцов (способных, по-видимому, одной рукой заставить их отлететь на двадцать футов от места схватки)? Без сомнения, мораль и закон были на их стороне — у представителя власти земной и у представителя власти небесной, но не хватало содействия полиции, которая обычно приходила им на помощь.

И в тот самый момент, когда Том Крабб и Кавэнэф уже приняли боевую позу, произошла сцена, вызвавшая сначала изумление, а затем восхищение всех присутствующих в зале.

Оба — шериф и священник — не отличались ни высоким ростом, ни крепким телосложением, но обладали исключительной гибкостью, ловкостью и быстротой. В один момент Винсент Брюк и Гуго Хюнтер ринулись на боксеров. Джон Мильнер пытался преградить дорогу священнику, но получил от него такую пощечину, что свалился и едва не потерял сознание, а секунду спустя Кавэнэф получил сильнейший удар кулаком в левый глаз от шерифа, в то время как священник наносил такой же удар по правому глазу Тома Крабба. Оба профессионала готовы были убить нападающих, но те, избегая атак и делая прыжки и скачки с ловкостью настоящих обезьян, не попали ни под один из направленных на них ударов.

Вот тогда восхищенные зрители зааплодировали (заметим, там присутствовали только знатоки) Винсенту Брюку и Гуго Хюнтеру и закричали громкое «ура» в честь обоих.

Методист обнаружил редкую методичность в манере дубасить и, сделав Тома Крабба кривым на один глаз, едва не выбил у него и второй. Вскоре появились полицейские, и публика без промедления очистила зал. Так закончилась эта незабываемая встреча к чести шерифа и священника, действовавших во имя закона и во имя религии.

А Джон Мильнер привез Тома Крабба со вздутой щекой и с подбитым глазом обратно в Филадельфию, где оба они заперлись в своей комнате и, преисполненные стыда, стали ждать прибытия очередной телеграммы.

Глава IX ДВЕСТИ ДОЛЛАРОВ В ДЕНЬ

Разочарованный, разозленный скептическими ответами шерифа, мистер Титбюри ушел из полицейского управления и вернулся к миссис Титбюри.

— Ну что, Герман, — обратилась она к нему, — нашли жулика, Инглиса?

— Он — не Инглис, — ответил Титбюри, в изнеможении опускаясь на стул, — его зовут Билл Аррол…

— Мерзавец арестован?

— Будет.

— Когда?

— Когда смогут поймать…

— А наши деньги? Наши три тысячи?…

— Я не дал бы за них и полдоллара!

Госпожа Титбюри, в свою очередь, упала на стул: все погибло! Но эта сильная женщина скоро встала.

— Что же делать? — спросил муж в полном отчаянии.

— Ждать, — ответила она.

— Но чего? Чтобы этот бандит Аррол…

— Нет, Герман, ждать телеграммы от нотариуса Торнброка.

— Но как же с деньгами?

— Есть время их выписать, даже если нас отошлют на окраину Соединенных Штатов.

— Что меня вовсе не удивило бы!

— Следуй за мной, — решительным тоном заявила госпожа Титбюри, и они, выйдя из гостиницы, направились на телеграф.

Понятно, весь город знал уже о несчастье, постигшем чету Титбюри, но не нашлось ни одного, кто посочувствовал бы им. Не говоря уж о том, что никто и не подумал держать пари за людей, на которых сыпалось столько неприятностей, за игроков, топтавшихся после двух тиражей только в четвертой клетке. Изучая карту, миссис Титбюри рассчитывала на десять очков, число, которое нужно было бы удвоить в четырнадцатой клетке, занятой штатом Иллинойс. Тогда одним скачком они перенеслись бы в двадцать четвертую, штат Мичиган — соседний с Иллинойсом. Это был бы самый удачный удар игральных костей, какой только можно пожелать. Совершится ли он только?

В девять часов сорок семь минут телеграмму вынули из аппарата и… И надо быть объектом какого-то дьявольского невезения, чтобы получить не четыре и не шесть, и не сколько угодно, а именно пять очков! Перейдя на девятую клетку (штат Иллинойс), игрок обязан был немедленно передвинуться еще на пять очков вперед и опять попадал в Иллинойс, а если к четырнадцати еще прибавить пять, то получим девятнадцать. Таким образом, утроенные пять очков прямехонько вели в квадрат, отмеченный «гостиницей».

Мистер и миссис Титбюри возвращались в отель походкой людей, получивших сильный удар по голове. Их сопровождали насмешки зевак.

— В Луизиану! В Новый Орлеан! — повторял мистер Титбюри и в отчаянии рвал на себе волосы. — Какие же мы глупцы, что решились метаться по всей Америке.

— И мы будем метаться дальше, — объявила миссис Титбюри, скрестив на груди руки.

— Как… Ты думаешь…

— Думаю ехать в Луизиану.

— Но ведь это по меньшей мере тысяча триста миль!

— Мы их сделаем.

— Придется платить штраф в тысячу долларов!

— Уплатим.

— Нам нельзя участвовать в двух ходах матча!

— Мы в них не будем участвовать.

— Но пробыть в Новом Орлеане около сорока дней… а жизнь в нем безумно дорога.

— Все равно мы туда едем.

— У нас уже нет денег…

— Мы их выпишем.

— Но я не хочу…

— Я хочу!

— И, в довершение всего, — вспомнил мистер Титбюри, — мы не имеем права выбрать себе гостиницу по своему желанию.

Действительно, после слов: «девятнадцатая клетка, Луизиана, Новый Орлеан», в злосчастной телеграмме стояло: «Эксельсиор-отель». Какова бы ни была эта гостиница — первого разряда или последнего, — именно на нее указал покойник, и приходилось подчиняться.

— Значит, мы отправимся в «Эксельсиор-отель», — сказала миссис Титбюри.

На календаре стояло второе июня, а голубому флагу надлежало явиться за телеграммой только пятнадцатого июля. Но нужно помнить, что кто-нибудь из «семи» в один прекрасный день мог быть послан туда на смену мистеру Титбюри, поэтому супругам лучше бы поскорее занять девятнадцатую клетку и сидеть там, дожидаясь счастливого случая.

Получив денежный перевод из чикагского банка, мистер и миссис Титбюри покинули Грейт-Солт-Лейк-Сити пятого июня при полнейшем равнодушии местного населения и не получив от шерифа обещанного кончика веревки. Поезд повез их через штат Вайоминг к Шайенну и оттуда через штат Небраска в Омаху. Там из экономии путешественники пересели на пароход и по главному притоку Великой реки[186] добрались до Канзаса, а потом до Сент-Луиса, который стоит немного ниже впадения Миссури в Миссисипи, через которую как раз в Сент-Луисе перекинуты два моста.

Великая американская река, длина которой превышает четыре тысячи пятьсот миль, не раз меняла свое название. Миси Сипи, то есть Большая Вода — так ее называли на своем языке алгонкины, одно из индейских племен Северной Америки, затем испанцы дали ей название Рио-дель-Спирито-Санто (Река Святого Духа). В середине XVII века путешественник Кавелье де ла Саль назвал ее Кольбер, а исследователь Жолье дал ей имя Бюад. И наконец, под поэтическим пером Шатобриана[187] река стала называться Месшасебе. Но многочисленные названия были вытеснены самим первым — Миссисипи. Так называемая промышленная Миссисипи начинается на склоне горы Сент-Луис, выше шумных водопадов Сент-Антуана. Кроме основных притоков — Миссури, Арканзаса, Ред-Ривера, Иллинойса и Огайо, в нее вливаются воды Миннесоты, Терки, Айовы, Чипиевы, Висконсин и других больших и малых рек.

В Сент-Луисе пассажиры пересаживаются на другое судно.

Пароход «Блэк-Уорриор» принял на борт чету Титбюри и поплыл вниз по течению «Большой Воды». Мистеру и миссис Титбюри предстояло плыть вдоль речной границы шести штатов, не считая Луизианы — конечной цели путешествия. На правом берегу останутся Миссури и Арканзас. На левом — Кентукки, Теннесси и Миссисипи.

Проплывая между штатами Миссури и Иллинойс, путешественники могли видеть высокие меловые скалы высотой в шестьдесят туазов. Ниже устья Огайо начиная с города Кейро характер местности совершенно меняется. Равнина Миссисипи становится очень широкой, и при виде многочисленных рукавов, разветвляющихся вокруг островов, можно подумать, что Великая река уже пытается образовать дельту.

«Блэк-Уорриор» осторожно скользил среди многочисленных островов, не отличающихся устойчивостью. Некоторые изменяют свой облик или уносятся течением во время половодья на новые места, а другие образуются из наносных песков. Вот как описывает эти места Элизе Реклю: «Вся область низменных равнин, простирающаяся к западу от Миссисипи ниже города Кейро, на пространстве 200 км с севера на юг усеяна озерами и болотами, перерезана ленивыми речками, которые останавливаются перед малейшим препятствием. Обыкновенно повторяют, что эти полузатопленные земли, известные под именем «Провалившейся страны» (Sunk Country), вдруг опустились во время землетрясения 1812 года, разрушившего Новый Мадрид, который испанцы основали на правом берегу Миссисипи». И все же можно предположить, что даже до землетрясения равнина «Провалившейся страны» представляла сеть озер и болот, внутреннюю дельту реки с тысячами рукавов. Вот почему навигация по Миссисипи доставляет большие трудности, с которыми, однако, хорошо справляются искусные лоцманы штата Луизиана.

Супруги Титбюри проплыли Мемфис, важный город штата Теннесси, затем Хелену[188], расположенную на холме, потом, миновав устье Арканзаса, путешественники попали в места, похожие на «Провалившуюся страну», в край стоячих вод и болот с зыбкой почвой, поглотившей когда-то деревню Наполеона[189]. В Виксберге, одном из промышленных городов штата Миссисипи, пароход не останавливался, потому что русло реки в результате сильнейшего разлива отклонилось от города на несколько миль к югу. Берега здесь представляют невысокие песчаные холмы и откосы, изрытые течением реки.

Наконец, в трехстах милях от моря, «Блэк-Уорриор», миновав устье Ред-Ривер (Красной реки), пересек границу штата Луизиана. Там клокотали водопады. Но благодаря тому, что уровень воды достигал своей средней высоты, «Блэк-Уорриор» мог продолжать путь, не рискуя сесть на мель.

После Натчеза до самого Орлеана не встречается мало-мальски крупных городов, если не считать Батон-Ружа. Дальше городка Доналдсонвилла места уже совсем пустынные. «Вид Миссисипской долины, — пишет Элизе Реклю, — с ее живой рекой посередине и ее угасшими реками по бокам, показывает, что могучий поток постоянно описывал в своем движении волнообразную линию, делая изгибы вправо и влево. Эта подвижность реки, которую можно сравнить со змеей, развертывающей свои кольца, объясняет вид берегов. Только тот, кому случалось путешествовать в девственных лесах, может составить себе понятие о тишине, царствующей на берегах Миссисипи в средней части ее течения. Леса, острова, поросшие ивняком, песчаные мысы сменяются одни другими с приводящим в отчаяние однообразием, и можно плыть целые дни, не видя на берегу никаких следов пребывания человека».

Слияние Ред-Ривер с Миссисипи обозначает начало Миссисипской дельты. Здесь от разливов защищаются высокими насыпями. Правда, северо-западнее устья «Красной реки» более высокие места не страдают от наводнений и способны производить различные сельскохозяйственные культуры. Луизиана знаменита плантациями сахарного тростника и цитрусовых, в ее нетронутых дремучих лесах живут медведи, пантеры, дикие кошки, а многочисленные речки служат обиталищем аллигаторов.

Штат Луизиана, проданный Первой империей американцам за 20 миллионов франков[190], занимает тридцатое место в федеральной республике. Население его, черное в большинстве, превышает миллион сто тысяч человек. Его столица Батон-Руж, в которой сосредоточены все законодательные учреждения Луизианы, в сущности, представляет собой большое поселение, в котором живут десять с половиной тысяч американцев. Но он находится в местности со здоровым климатом, чего нельзя не ценить здесь, в нижнем течении Миссисипи, где жители страдают от эпидемий желтой лихорадки.

Через пять дней Новый Орлеан принял в свои стены чету Титбюри. Выйдя из вокзала, мистер и миссис Титбюри увидели великолепное ландо[191], ожидавшее, по-видимому, кого-то из пассажиров «Блэк-Уорриора». Каково же было их изумление, когда к ним подошел чернокожий лакей и спросил:

— Мистер и миссис Титбюри, если не ошибаюсь?

— Они самые, — ответил мистер Титбюри. — А что вам от нас нужно?

— Экипаж к вашим услугам.

— Мы не заказывали.

— В «Эксельсиор-отель» иначе не приезжают, — ответил с поклоном лакей.

— Хорошенькое начало! — прошептал мистер Титбюри и тяжело вздохнул.

Приехав на Каналь-стрит, они остановились перед нарядным зданием — дворцом, в полном смысле слова. Вестибюль его был залит яркими огнями. Выездной лакей соскочил с козел и поспешно открыл дверцы экипажа. Важный мажордом во фраке повел ослепленных и растерянных супругов в отведенное им помещение.

Утром они проснулись при мягком свете электрического ночника. Светящийся циферблат дорогих стенных часов показывал восемь. У изголовья кровати они увидели ряд электрических кнопок, которые ждали, чтобы их коснулись пальцы: тогда в комнату явится горничная или лакей. Другие кнопки заказывали ванну, утренний завтрак, газету и дневной свет. Именно на нее и нажал крючковатый палец миссис Титбюри.

В ту же минуту плотные шторы окон механически поднялись, наружные ставни опустились, и снопы солнечных лучей ворвались в комнату. Мистер и миссис Титбюри молча взглянули друг на друга. Они не осмелились произнести ни единого слова, боясь, как бы оно не обошлось им в несколько долларов. Роскошь обстановки была исключительная, безумная: дорогая мебель, дорогие портьеры, ковры, штофные, очень дорогие обои.

Встав с постели, чета прошла в будуар, где царил необыкновенный комфорт: умывальники с кранами холодной, горячей и теплой воды, пульверизаторы, готовые наполнить воздух своими нежно пахнущими брызгами, мыло всех цветов и запахов, губки исключительной мягкости, белоснежные полотенца.

Им была предоставлена целая квартира: столовая, в которой стол сверкал серебром; гостиная, с драгоценной люстрой, картинами больших мастеров, художественной бронзой, с портьерами, тиснеными золотом; дальше кабинет хозяйки, в котором стояло пианино с лежавшими на нем нотами, стол с модными романами и альбомами фотографий штата Луизиана, а рядом — кабинет, где красовались целые груды новейших журналов и газет, шкатулка с письменными принадлежностями и даже маленькая пишущая машинка.

— Но ведь это точно пещера Али-Бабы! — вскричала миссис Титбюри, совершенно потрясенная тем, что увидела.

— И нужно полагать, что сорок разбойников здесь тоже где-нибудь поблизости, — прибавил мистер Титбюри, — а вернее, даже целая сотня!

— Позвони, Герман, — могла только произнести миссис Титбюри.

Супруг нажал кнопку, и джентльмен во фраке и белом галстуке появился в дверях гостиной.

В изысканных выражениях он передал приветствие от управления «Эксельсиор-отеля» и его директора, польщенных тем, что их посетил милейший третий партнер великой национальной игры. Очевидно, мистер располагает свободным временем и решил провести его в Новом Орлеане, в обществе своей почтенной супруги. Администрация гостиницы примет все меры, чтобы окружить их комфортом и всевозможными развлечениями. Кухня английская, американская или французская — по желанию; вина лучших заморских погребов. Ежедневно в распоряжение известного чикагского богача предоставлялся экипаж; элегантная яхта всегда готова для экскурсий по реке Миссисипи или по озерам Борнь и Пон-Шартрен. Для дорогих гостей абонирована ложа в опере, где как раз гастролировала французская труппа, пользовавшаяся громкой известностью.

— Сколько? — перебил джентльмена мистер Титбюри.

— Сто долларов.

— В месяц?

— В день.

— И с каждого человека, не правда ли? — вмешалась в разговор миссис Титбюри.

— Да, сударыня.

Вот куда привела их несчастливая звезда! Но покинуть «Эксельсиор-отель» значило бы быть исключенным из партии — и отказаться от всякой надежды получить в наследство миллионы покойного.

— Едем! — вскричал мистер Титбюри, едва только мажордом вышел из комнаты. — Берем чемодан и возвращаемся в Чикаго!… Я не останусь здесь ни одной минуты, зная, что каждый час стоит восемь долларов!

— Останешься, — сказала миссис Титбюри.

Город Круассан[192], как называют еще Новый Орлеан, был основан в 1717 году на самом изгибе великой реки, в сорока пяти лье от ее устья. Этот город обслуживается девятью железнодорожными линиями, и тысяча пятьсот пароходов делают рейсы по его водным путям. Перейдя восемнадцатого апреля 1862 года на сторону южан, он вынес шестидневную осаду войск адмирала Фаррагута и был взят генералом Батлером[193]. В громадном городе с населением в двести сорок две тысячи душ, где смешаны французы, испанцы, негры, англичане и англо-американцы и в котором тридцать два сенатора и девяносто семь депутатов, в городе, представленном в Конгрессе четырьмя членами и служащем местопребыванием католического епископа (и это среди баптистов[194], методистов и представителей епископальной церкви[195]) — в самом, так сказать, сердце штата Луизиана вынуждены провести целый месяц супруги Титбюри, вырванные из своего чикагского дома. Но раз уж преследовавший их злой рок требовал этого, то разумнее было бы не отказываться от услуг, которые входят в ежедневную плату. Так, по крайней мере, рассуждала госпожа Титбюри.

С того дня за ними ежедневно приезжал великолепный экипаж. Они катались в самых элегантных кварталах с восхитительными виллами и коттеджами, окруженными густой зеленью апельсиновых деревьев и цветущих магнолий. Так прогуливались они по насыпям шириной в пятьдесят туазов, которые защищают город от наводнений, по набережным, вдоль которых в четыре ряда стояли пароходы — буксирные, парусные и каботажные[196]суда, ежегодно перевозившие до миллиона семисот тысяч кип хлопка. Чаще всего чета Титбюри появлялась на улицах Ройяль и Сан-Луи, крестообразно перерезающих французский квартал. И какие там очаровательные дома с зелеными ставнями и просторными двориками, с журчащими водами бассейнов и какое множество редких цветов! Как настоящие туристы, они посетили Капитолий — старое здание, превращенное во время войны Севера и Юга в законодательное учреждение, с палатами сенаторов и депутатов. Управление «Эксельсиор-отеля» позаботилось, чтобы гости увидели все достопримечательности города: университет, собор в готическом стиле, здание таможни, Ротонду с ее громадным залом. Там читатель найдет замечательную коллекцию книг, праздный путешественник — художественную галерею, а биржевик — очень оживленную биржу. На элегантной паровой яхте Титбюри совершили прогулки по тихим водам озера Пон-Шартрен и по реке Миссисипи. Любители оперы видели их в ложе, где они тщетно старались уловить своими ушами (не способными воспринимать никаких музыкальных звуков) гармонию оркестровой партии.

Так проходили дни, точно в каком-то сне. Мистер Титбюри больше не пытался спорить со своей властной супругой, готовой ради состояния чикагского богача пожертвовать своим собственным. Раз уж их посадили в эту золотую клетку, они склюют все, что предлагается за двести долларов в день. На роскошно сервированном столе они не оставляли ни крошки от бесчисленных блюд, с риском нажить себе болезни и расширение желудка в приближавшиеся годы старости.

Прошло две недели, ни один из партнеров не явился на смену господину Титбюри. Казалось, о нем все забыли.

Глава X СТРАНСТВОВАНИЯ ГАРРИ КЕМБЭЛА

В Южной Каролине Гарри Кембэл получил телеграмму, сообщавшую, что удвоенная десятка препровождала его из двадцать второго квадрата в сорок второй (штат Небраска), выбранный покойным Гиппербоном для «лабиринта». Попавший туда партнер должен уплатить двойной штраф, а затем вернуться на двенадцать клеток назад, в штат Вашингтон. Сторонники Гарри Кембэла, во множестве собравшиеся в почтовом отделении, были поражены — репортер едва не лишился завоеванного им положения любимца матча. Но Гарри Кембэл моментально успокоил всех заинтересованных в его удаче.

— Э, друзья мои, — вскричал он, — не приходите в отчаяние! Вы ведь знаете, длинное путешествие меня не пугает. Перебраться из Чарлстона в Небраску и из Небраски в Вашингтон можно в два прыжка, а у меня впереди целых две недели, чтобы отмахать всего четыре тысячи миль!… Что же касается штрафа — его внесет кассир редакции, и тем хуже для него, если он сделает это с недовольной гримасой!… Отодвинуться на какие-то двенадцать клеток — да здесь не о чем и говорить! В два счета нагоню все, что случай у меня отнял!

Как не чувствовать абсолютного доверия к человеку, который так в себе уверен! Как бы то ни было, выехать из Чарлстона следовало в тот же вечер, что и сделал зеленый флаг при громких «ура» восторженных поклонников. Они явились к отходу поезда, вскоре стремительно унесшегося вперед через равнины Южной Каролины.

Гарри Кембэл пересек штат Теннесси и пятого числа вечером прибыл в Сент-Луис. Боясь потерять слишком много времени, если дальше плыть по Миссури вверх до Омахи, он продолжал путь по железной дороге и, проехав Канзас-Сити — важнейший центр штата Небраска, прибыл в Омаху. Здесь и застала его телеграмма, посланная вслед секретарем редакции газеты «Трибюн». В ней по дням были расписаны все этапы пути с расчетом приехать в столицу штата Вашингтон — Олимпию, в полдень восемнадцатого июня. В конце приписка:

Просят Гарри Кембэла экономить время, которого немного, и не забывать, что в редакции хранятся большие суммы, вложенные держателями пари за зеленый флаг.

Ничего не оставалось, как строго придерживаться данных указаний. Репортер взял билет до Джулсберга, расположенного близ границы Колорадо, неподалеку от Саут-Платт. На этот раз журналист имел осторожность не объявлять свой маршрут. Но в Джулсберге ему не удалось сохранить свое инкогнито — карета ожидала уже его прибытия. Правда, сторонники Гарри сами понимали, что его ни под каким видом нельзя задерживать, что у него каждый час на счету. Поэтому, встретив на перроне своего кумира, они советовали ему немедленно отправиться в дальнейший путь. Двенадцать англо-американцев вызвались его сопровождать, что было очень кстати — в здешних местах еще встречались как четвероногие, так и двуногие хищники.

Небраска по размерам своей площади занимает пятнадцатое место в Америке. Платт — или Небраска-Ривер — пересекает его с запада на восток и впадает в реку Миссури, в городе Платт-Сити. В пятидесяти милях от него, на берегу Миссури, расположился Небраска-Сити, служащий портом столице штата Линкольну (он стоит на некотором удалении от реки). Штат Небраска, более земледельческий, чем промышленный, находится в периоде своего расцвета, поэтому население там год от году увеличивается.

Гарри Кембэл мог лишь пожалеть, что путешествовать придется не верхом, а в почтовой карете. Здесь, в Небраске, на территории Грейт-Бенда (впервые исследованной в 1857 году Уорреном, а позже, в 1865 году, Колем), нет недостатка в равнинах и лугах, и вы бы посмотрели, каким аллюром помчалась карета после того, как ее перевезли на пароме через реку Платт! Миновав Форт-Гратон, она покатила по совершенно ровным, гладким дорогам!

Этот экипаж представлял собой трансконтинентальный дилижанс компании «Уэллс и Фарго», обслуживавшей в прежние времена федеральную территорию, и напоминал собою нечто вроде рыдвана, окрашенного в ярко-красный цвет. Девять пассажиров разместились по трое на скамейках — передней, средней и задней, причем каждая из них была снабжена ремнями, чтобы поддерживать смелых путешественников. Четвертый партнер и восемь его почитателей уселись внутри экипажа, с тем чтобы по очереди уступать свои места остальным спутникам, из которых двое поместились на задних наружных сиденьях и двое — рядом с кучером.

Собственно, дорог здесь не было, а только колеи — следы проезжавших фургонов. Да разве они нужны в этих нескончаемых равнинах! Время от времени встречались речки вблизи небольших озер Раймонд и Коол, речки Бурдмен и Ниобрара-Ривер, которые переезжали вброд, а также поселки, где проезжавших ждали свежие почтовые лошади.

Вечером восьмого июня, после переезда, длившегося сорок часов, карета доехала до округа Мовэз-Терр. Там совершенно отсутствовали деревни и дома, — одни только луга, где распряженные лошади могли пастись в полное свое удовольствие. Что касается Гарри Кембэла и его компании, то о них пусть не беспокоится читатель: в ящиках с провиантом лежали превосходные консервы, а произносимые тосты не страдали от недостатка виски и джина.

После ночи, проведенной в кущах зеленых деревьев, путешественники оставили карету на попечение возницы, а сами вышли прогуляться по дикой долине. О, как прав был Уильям Гиппербон, избрав этот район Небраски для «лабиринта»!

У последних отрогов Скалистых гор, покрытых, точно щетиной, хвойными лесами, замечается резкое понижение почвы. На площади шириной в тридцать шесть миль и длиной в восемьдесят пять, до самой границы со штатом Дакота, со всех сторон виднеются горные цирки[197] с их бесчисленными пирамидами, остриями и зубцами. Это царство Bad Lands — негодных земель — представляет настоящий лабиринт, притом один из наиболее запутанных. На пространстве во много тысяч квадратных миль устремляются ввысь колонны и башни его призматических скал. Там и сям вы точно видите крепости, бастионы, замки красно-кирпичного цвета, резко вырисовывающиеся на белой поверхности почвы. В этой части Северной Америки особый мир. Можно представить, как в доисторические времена по ней двигались необозримые стада слонов, мамонтов, гигантских мастодонтов[198]. Их кости находят и теперь еще, причем некоторые из них хорошо сохранились, потому что окаменели.

Кажется вполне допустимой гипотеза о том, что вся эта площадь с пониженным уровнем почвы была наполнена когда-то водами, стекавшими со Скалистых гор и Блэк-Хилла. И вот постепенно этот опустошенный резервуар превратился в «костехранилище», в котором количество ископаемых останков превосходит всякое воображение. Но современные животные — бизоны, длинношерстные быки, длиннорогие овцы и грациозные антилопы — с трудом находят себе пропитание, поэтому хорошим охотникам здесь делать нечего. Гарри Кембэлу и его компаньонам не представилось случая хоть раз выстрелить по дичи. Они и ружья-то захватили с собой только для того, чтобы защититься от шаек дакотов и сиу[199] или от койотов[200], этих волков прерий (их вой был слышен в предыдущую ночь).

Углубляться далеко по извилинам Мовэз-Терр не имело смысла. Четвертому партнеру достаточно появиться собственной персоной у входа в этот лабиринт и зарегистрировать свое присутствие каким-нибудь документом. Его составил сам Гарри Кембэл, а двенадцать попутчиков поставили двенадцать подписей. Еще раз закусили в тени деревьев — произнесенные тосты были так же многочисленны, как и шумны. Гарри Кембэл имел все основания быть довольным. Его сторонники его не оставят. Они забыли, они хотели забыть, что переехать из Небраски в штат Вашингтон значило сделать несколько шагов назад, если не на карте Соединенных Штатов, то, по крайней мере, на карте покойного Гиппербона. Действительно, если Кембэл вернется в тридцатую клетку, то впереди него окажутся и Макс Реаль (сорок четвертая клетка), и X.K.Z. (сорок шестая), и Том Крабб (сорок седьмая).

В три часа пополудни Гарри Кембэл с компанией, весьма оживленной после грога с виски, отправился дальше. На следующий день около десяти часов утра они вернулись в Джулсберг-Джанкшен. Через час прибывал поезд, который делал здесь десятиминутную остановку. По этой железнодорожной линии уже путешествовали и Макс Реаль, отправляясь в Шайенн, и Герман Титбюри — в Грейт-Солт-Лейк-Сити, и коммодор Уррикан — в Долину Смерти. Репортеру «Трибюн» предстояло проехать поездом до самого Тихого океана — через Вайоминг, Юту, Неваду, Калифорнию.

Десятого числа Гарри Кембэл сел в вагон, а ночью с одиннадцатого на двенадцатое вышел в Сакраменто свежим и бодрым, в прекрасном настроении и, как всегда, всем довольный. Журналиста ждал самый радушный прием, но никто не пытался его удерживать: все знали, что поезд в штат Вашингтон уходил в час пополудни. Среди встречавших впереди всех стоял корреспондент газеты «Трибюн» Уилл Уолтер.

— Меня известили, что вы должны приехать сегодня, — сказал он, — и я искренне поздравляю вас с прибытием без малейшего опоздания.

— Действительно, дорогой товарищ, — ответил Гарри Кембэл, — ни единого запоздания на протяжении всего пути между Чарлстоном и Сакраменто, надеюсь, так же будет и от Сакраменто до Олимпии.

— Весьма жаль, но сообщение на отрезке Шаста — Розберг на короткое время прервалось, зато на станции Шаста, будьте спокойны, вы найдете готовых лошадей. Проводник укажет самый короткий путь в Розберг, а дальше — опять поездом по Южной Тихоокеанской линии до Олимпии.

— Мне не остается ничего другого, как благодарить вас за любезность, коллега…

— Совершенно не за что, это я должен благодарить, потому что сделал ставку…

— Какую именно? — живо спросил журналист.

— Один против пяти.

— Итак, дорогой собрат, позвольте мне пять раз пожать вашу руку в знак искренней благодарности…

— Десять, если хотите. Теперь — счастливого пути…

Паровоз дал свисток, поезд тронулся и исчез в северном направлении. Но, к большому огорчению репортера, он останавливался на каждой станции — и в Ивенге, и в Уэдленде. Правда, дорога все время шла в гору — район верхней Калифорнии лежит на значительной высоте над уровнем моря. Поезд остановился в Мэрисвилле, городе, который, подобно городам Оровиллу и Плэсервиллу, теперь заброшен, после того как золотоискатели опустошили все его «карманы» (теперь эти неугомонные люди отправились на Аляску). Правда, Мэрисвилл еще пытается противостоять упадку и запустению, потому что его местоположение — при слиянии рек Юба и Физер — позволяет ему вести довольно оживленную торговлю с городами этого района.

Четвертому партнеру приходилось еще считаться с остановками в Грайдли, Нельсоне, Чико и Техаме, где постепенный, но все более ощутимый подъем требовал от паровоза немалых усилий в ущерб его быстроходности. Словом, лишь на следующий день, тринадцатого июня, в восемь часов утра поезд остановился в городе Шаста. Теперь оставалось только пять дней, чтобы добраться до Олимпии, из которых четыре уходили на путешествие верхом со скоростью двадцать пять лье в двадцать четыре часа (ничего невозможного в этом, конечно, нет, но очень утомительно для лошадей и седоков).

Три лошади ожидали перед подъездом станции, из которых одна предназначалась Гарри Кембэлу, а две другие — проводнику и молоденькому конюху. Излишне говорить, что репортер владел в совершенстве искусством верховой езды, так же как и всеми другими видами спорта.

Проводник, по имени Фред Вильмот, выглядел здоровым, сильным человеком лет сорока.

— Вы готовы? — спросил его Гарри Кембэл.

— Готов.

— И мы успеем?

— Да, если вы хороший ездок. На почтовых потребовалось бы времени вдвое больше.

— Я за себя отвечаю.

— В таком случае — едем!

Лошади понеслись крупной рысью. Дорога шла вдоль правого берега реки Сакраменто. На одной ферме они отдохнули и продолжали путь до Бетера, изобилующего минеральными источниками (которых вообще-то много в Америке). Там путешественники остановились в маленькой гостинице и после семичасового сна отправились дальше на север, решив позавтракать в Юрика. В ста милях к востоку от него стоит вулкан Шаста, с кратером на высоте двенадцати тысяч футов. Эта гора с ее розоватыми потоками лавы, усеянными мелкими льдинами, «точно бриллиантами», как выразился один восторженный путешественник, считается одной из самых красивых в Соединенных Штатах. Но Гарри Кембэлу пришлось отложить свои восторги до следующего раза.

Очень обширный штат — этот штат Орегон. Не отличаясь большой населенностью, он обладает необозримыми пастбищами, а главный свой доход получает от ловли и продажи лососей, ими богаты здешние реки. Исключительное плодородие почвы в западной части штата дает возможность жителям заниматься земледелием.

В течение всего дня глаза Гарри Кембэла созерцали редкую по красоте местность. Вечером, преодолев трудный горный проход Пайлот-Рок, путники и их лошади, порядком утомленные, остановились отдохнуть в маленьком городке Джэксоне, который не надо путать с другими городами того же названия. Всего в Соединенных Штатах четыре Джэксона: один — в штате Мичиган, другой — в Миссисипи, третий — в Теннесси и четвертый — в Огайо; и еще два Джэксонвилла: один — в Иллинойсе, другой — во Флориде, в нескольких тысячах миль от Калифорнии.

Почти через сутки, к вечеру шестнадцатого июня проводник показал на видневшиеся вдали огни Розберга. Щедро одарив долларами и горячей благодарностью Фреда Вильмота, Гарри Кембэл на заре следующего дня «впрыгнул» — по выражению самого корреспондента «Трибюн» — в первый поезд, отправлявшийся в Олимпию.

Этот поезд обслуживает города и городки богатой долины Уилламетт: Винчестер, Юджен-Сити, Гаррисберг, Олбани, обязательно останавливается в Сейлеме, столице Орегона, представлявшей собой восхитительную корзину цветов и зелени, и в Орегон-Сити, самом промышленном городе из всех благодаря мощным водопадам, которые питают его бумажные фабрики и сахарные заводы. Последним на территории Орегона был Портленд — главный торговый порт штата, расположенный на реке Колумбии недалеко от ее впадения в Тихий океан. Наконец, переехав Колумбию, естественную границу между штатами Орегон и Вашингтон, поезд остановился на правом берегу, в городе Ванкувере (его ни в коем случае нельзя путать с канадским городом того лее названия). В распоряжении Гарри Кембэла оставалось не более шести часов, но он находился теперь всего в ста двадцати милях от столицы Вашингтона.

В этом штате проживает около трехсот пятидесяти тысяч жителей, и он сейчас в полном расцвете сил. К федеральной территории присоединился в 1859 году. В его столице Олимпии есть порт, потому что она стоит на берегу залива Пьюджет-Саунд, но город Сиэтл превосходит его размерами торговли, а город Такома знаменит своими торговыми сношениями с Японией и Китаем.

Гарри Кембэл в восемь часов десять минут утра выехал из Ванкувера, надеясь закончить последний этап своего путешествия около одиннадцати утра в Олимпии. Семь станций — Холбрук, Уоррен, Калама, Стокпорт, Солена, Чилис, Сентралия — поезд миновал вполне благополучно и продолжал мчаться по району, орошаемому многочисленными притоками реки Колумбии. В одиннадцать часов три минуты он остановился в маленьком городке Тенино. До цели оставалось всего 40 миль, или 15 лье, когда стало известно, что в десяти милях от станции только что взорвался мост.

Для Гарри Кембэла это было смертельным ударом.

— Проклятое невезение, — вскричал он, выскакивая из вагона, — ты меня губишь в момент, когда я уже у пристани!

Трое молодых людей, ехавших тем же поездом, подошли к нему.

— Мистер Кембэл, — сказал один из них, — вы ездите на велосипеде?

— Да.

И никаких лишних слов! Сразу приступили к делу, как и подобает практичным гражданам Соединенных Штатов. Из багажного вагона выгрузили и поставили на перрон трехместный велосипед.

— Мистер Кембэл, — сказал тот же молодой человек, — один из нас уступит вам место посредине, другой поместится сзади, третий — спереди.

— Ваши имена, господа?

— Билл Стэнтон и Роберт Флок.

— А ваше? — обратился Кембэл к уступавшему свое место.

— Джон Берри.

— Итак, господа Стэнтон, Флок и Берри, примите мою благодарность — и в путь! И да защитит нас святой Сайкл, патрон велосипедистов!

Трехместный велосипед оказался машиной, вышедшей из нью-йоркских мастерских «Кэмден и К⁰». Он был снабжен передачей в двадцать семь футов два дюйма и отличился в международном состязании на велодроме в Чикаго. Знаменитые велосипедисты Билл Стэнтон и Роберт Флок, уроженцы Вашингтона, были мастерами велосипедного искусства.

Несколько услужливых лиц дали машине сильный толчок, и она понеслась вперед, сопровождаемая громкими «ура». Гарри Кембэл мог бы предоставить своим спутникам везти себя, но он предпочитал присоединить к их усилиям силу своих собственных мускулов и работал ногами вовсю.

Быстроходный экипаж летел вперед, как «подмазанный гром» (чисто американское выражение), по дороге, заботливо поддерживаемой — настоящая трасса велодрома, но без виражей. Три велосипедиста ехали молча, с трубочкой из гусиного пера во рту, чтобы воздух не слишком резко проникал в их легкие и в то же время облегчал дыхание через нос. Все трое отдались головокружительной езде. Колеса велосипеда вертелись со скоростью динамо-машины, приводимой в движение мощным двигателем. Велосипед увлекал за собой целое облако пыли, а когда переезжал вброд какую-нибудь речку, то вздымал столбы воды, падавшей дугообразно вниз. Сигнальный звонок, слышный далеко, обеспечивал свободный проезд, и прохожие спешили отбежать в сторону, чтобы дать дорогу «машине-молнии».

Через четверть часа (Билл Стэнтон считал секунды) первые пять лье были пройдены. Оставалось сохранить тот же темп, чтобы доехать до цели за несколько минут до полудня. Тут они услышали зловещий вой.

Роберт Флок вскрикнул так громко, что выронил изо рта свою трубочку:

— Койоты!

Да! Не меньше двух десятков! Очевидно, обезумев от голода, свирепые животные мчались по дороге с быстротой, превосходящей скорость велосипеда, и вскоре его настигли.

— Есть у вас револьвер? — спросил Билл Стэнтон, ни на секунду не замедляя ход велосипеда.

— Да, — ответил Гарри Кембэл.

— Будьте готовы стрелять! И ты тоже, Флок, достань свой, а я погнал дальше. Может, сумеем перегнать эту банду.

Вскоре всем стало ясно, что это невозможно. Койоты подскакивали, следуя за велосипедом, готовые накинуться на репортера и его спутников.

Два выстрела раздались одновременно — два волка, смертельно раненные, упали и с воем стали кататься по дороге. Остальные, доведенные до полнейшего неистовства, кинулись на машину, которой удалось избегнуть толчка только благодаря быстрому повороту, едва не сбросившему Гарри Кембэла с седла.

— Жмите! — закричал Билл Стэнтон.

Икры велосипедистов напряглись, и зубья передачи так звякнули, что можно было опасаться за их целость.

Прошло еще четверть часа — велосипед проехал еще пять лье. Койоты прыгали на колеса и царапали когтями стальные спицы. Снова раздались револьверные выстрелы. Хищников стало меньше почти наполовину, но позади оставалось еще около десятка волков. В эту минуту Гарри Кембэл, сняв руки с руля, сумел вновь зарядить свой револьвер, и шесть выстрелов обратили последних койотов в бегство.

До двенадцати часов оставалось только десять минут, когда на расстоянии двух лье гонщики увидели первые дома Олимпии.

Велосипед пролетел два лье с быстротой экспресса, влетел в город и, игнорируя все правила движения, рискуя раздавить кого-нибудь из пяти тысяч жителей Олимпии, остановился перед дверями телеграфа в тот самый момент, когда часы начали бить двенадцать.

Гарри Кембэл соскочил на землю. Совершенно обессиленный, с трудом переводя дыхание, он растолкал толпу любопытных, ожидавших прибытия четвертого партнера, и бросился в помещение почтовой конторы, когда стенные часы ударили в десятый раз.

— Телеграмма для Гарри Кембэла! — объявил телеграфный чиновник.

— Здесь! — крикнул главный репортер газеты «Трибюн» и, потеряв сознание, упал на скамейку.

Покровительствуемый святым Сайклом, он успел явиться вовремя благодаря преданности и энергии своих друзей. Господа Билл Стэнтон и Роберт Флок, сделав пятнадцать лье в сорок шесть минут и тридцать три секунды, побили рекорд скорости во всех пяти частях света.

Глава XI «ТЮРЬМА» ШТАТА МИССУРИ

Лисси Вэг чувствовала себя всеми покинутой с тех пор, как было произведено последнее, такое неудачное для нее, метание костей. Вчера еще общая любимица, она уже не была ею на следующий день. Держатели пари, любители всяких бумов, поставившие на нее значительные суммы, охотно осыпали бы ее проклятиями. Несчастной грозила «тюрьма», а партия, без сомнения, окончится раньше, чем ее оттуда освободят!

Большинство туристов покинуло отель сразу после получения телеграммы, вслед за ними уехал и губернатор штата Иллинойс. По всей вероятности, Джон Гамильтон сожалел о внимании, которое он оказывал обеим подругам. Стало понятно, что отныне «полковнику Вэг» и «подполковнику Фолей» придется играть самую незаметную роль в иллинойской милиции. Шестого июня после полудня они распростились с «Мамонт-отелем» и сели в поезд, который шел в Луисвилл.

— Милая моя Джовита, — сказала Лисси Вэг, — знаешь, что нам надо бы сделать?…

— Нет, Лисси, моя голова больше уж не работает.

— По-моему, нужно продолжать путешествие до самого Чикаго, а там вернуться к прежним обязанностям в магазинах Маршалла Филда… Разве так будет не благоразумнее?

— Да, Лисси, но… я ничего не могу с собой поделать. Предпочла бы оглохнуть, чем слышать этот голос благоразумия!

— Полно, дорогая! Для нас партия уже окончена.

— Ничего не известно, и я отдала бы десять лет своей жизни, чтобы постареть на один месяц!

Она так щедро и часто их раздавала, эти «десять лет своей жизни», что, если бы их сосчитать, они составили бы целых сто тридцать лет, пожертвованных зря. Как всегда, Джовите удалось уговорить подругу, имевшую слабость ее слушаться. Приехав в Луисвилл, девушки остановились в скромном отеле и переживали там свое горе (во всяком случае, так можно сказать о Джовите Фолей).

Прошло три дня. Все газеты, даже «Чикаго геральд», которая обыкновенно поддерживала пятую партнершу, теперь не желали ее знать. Лисси Вэг потеряла всякое значение в агентствах, где ставки на нее упали до нуля. Хотя газеты Луисвилла и сообщили, в каком отеле остановилась Лисси Вэг и Джовита, ни один репортер не явился с визитом, и если это доставило удовольствие одной, то другая была очень рассержена.

— Точно нас больше и на свете уж нет! — говорила она.

В конце концов было решено, что в этот самый вечер девушки сядут в поезд железной дороги и отправятся в Чикаго. Но в книге судеб было написано, что они еще нескоро туда вернутся. Около трех часов пополудни почтальон вошел в отель и поднялся в комнату, занятую двумя подругами.

— Мисс Лисси Вэг? — спросил он.

— Это я, — ответила девушка.

— Для вас заказное письмо, и если вы вот здесь распишетесь…

— Дайте, — ответила за Лисси Джовита Фолей, сердце ее билось так, что она задыхалась.

Она быстро распечатала конверт и вытащила из него письмо:

Прилагаю чек на три тысячи долларов, которые уплатит банк Луисвилла и которые Лисси Вэг соблаговолит принять, чтобы оплатить свой штраф по просьбе Гемфри Уэлдона.

Радость Джовиты Фолей проявилась подобно сверкающему шумному фейерверку. Она прыгала, смеялась до слез и, раздувая свою юбку, вертелась по комнате, не переставая повторять:

— Чек, чек на три тысячи долларов!! Это тот почтенный господин, который приходил нас навестить во время твоей болезни, мистер Уэлдон!

— Но, — заметила Лисси Вэг, — я, право, не знаю… могу ли я принять…

— Можешь ли? Ты должна! Мистер Уэлдон держит за тебя пари и поставил на тебя значительные суммы!… За такого господина я бы даже вышла замуж! Ну, идем же скорей получать деньги по чеку.

Они отправились в банк, а на следующий день, одиннадцатого июня, прибыли в Сент-Луис.

Конечно, по зрелом размышлении, положение Лисси Вэг в матче Гиппербона оставалось шатким, пока кто-нибудь из партнеров тоже не попадет в «тюрьму». Но должно же это когда-нибудь произойти — если верить Джовите Фолей. Во всяком случае, Лисси Вэг теперь не будет исключена из партии из-за неуплаты штрафа.

Итак, девушки приехали в штат Миссури, о котором никто из «семерых» без ужаса не мог думать. А из двух с половиной миллионного населения Миссури ни один человек не был польщен честью, оказанной Уильямом Гиппербоном, превратившем его штат в «тюрьму». Между прочим, не считая цветных, огромное большинство в нем составляют немцы, а все знают, чего стоит патриотическое самолюбие тевтона![201]

Штат Миссури — один из самых важных штатов Американской республики, по размерам своей площади занимающий семнадцатое место, пятое — по численности своего населения и первое — по производству цинка. Линии широты и долготы образуют его южный и западный рубежи, а на севере и на востоке границами ему служат реки Миссури и Миссисипи. Там, где сливаются их воды, стоит маленький городок Колумбия. Легко представить, в какой мере эти водные пути благоприятствуют торговле города Сент-Луиса, откуда вывозятся и зерно и мука, а также конопля (культура, которая здесь очень развита, не менее чем скотоводство и свиноводство). Нет в этом штате также недостатка в железных, цинковых и свинцовых рудах[202]. В графстве Вашингтон, около северо-восточной оконечности плато Озарк, высятся «железные» холмы — Айен-Маунти и Пайлот-Кайрол высотой в триста футов. Возможно, в один прекрасный день американцы захотят превратить их в два электромагнита огромной мощности.

Штат Миссури представлял собой раньше только округ Луизианы, но в 1821 году получил автономию и вошел в состав федерации. Можно назвать не меньше одиннадцати городов штата, славящихся своей торговлей и индустрией, причем в трех из них население превышает сто тысяч жителей. Один из них — Канзас, расположенный против Канзас-Сити (штат Канзас). Как помнит читатель, этот двойной город посетил Макс Реаль в начале своего путешествия, проплывая на пароходе вниз по Миссури. Столица штата Джефферсон-Сити заслуживает того, чтобы его посещали туристы. Он разместился на одной из террас, с которой открывается вид на всю долину реки Миссури.

Но первое место, без сомнения, принадлежит Сент-Луису, основанному французами в 1764 году. Он занимает площадь в десять миль на правом берегу Великой реки. Этот город назывался когда-то Маунт-Сити, потому что его окружает целый ряд невысоких гор белого цвета. Площадь Сент-Луиса на четверть больше площади Парижа. К нему примыкают соседние города Ист-Сент-Луис, Бруклин, Кагкия и Прерридю-Порт, хотя и принадлежат штату Иллинойс.

Таков город, выбранный покойным членом «Клуба чудаков», чтобы служить «тюрьмой» участникам матча. Лисси Вэг, разумеется, не предстояло быть наказанной подобно какому-нибудь злоумышленнику: ни она, ни Джовита Фолей не будут лишены свободы. Они смогут в свое удовольствие бродить по великолепному городу, где насчитывают восемнадцать общественных парков (один из них занимает площадь в пятьсот пятьдесят гектаров).

Лисси Вэг и Джовита Фолей взяли себе комнату в «Линкольн-отеле».

— Итак, мы наконец попали в эту ужасную «тюрьму», — воскликнула Джовита, — и, должна сознаться, Сент-Луис производит на меня самое приятное впечатление.

— Никакая тюрьма не может быть приятна, Джовита.

— Будь спокойна, мы отсюда уедем, дорогая моя!

Ее уверенность, по-видимому, не разделяли ни держатели пари, ни маклеры различных агентств: газеты Сент-Луиса уже оповестили жителей города о пребывании пятой участницы в «Линкольн-отеле», но туда не явился ни один интервьюер.

Девушки начали знакомство с городом с роскошных магазинов. Витрины сверкали золотыми безделушками и радовали взор мехами исключительной красоты. И удивительно ли? Штат Миссури не испытывал недостатка в опоссумах[203], лисицах, оленях, ланях и диких кошках, которыми торговали местные индейцы. Там даже не вывелись еще бизоны и буйволы, огромными стадами кочующие по обширным прериям, сопровождаемые стаями голодных волков. Во всяком случае, первый день в Сент-Луисе был прожит не зря.

На другое утро, как всегда в восемь, нотариус Торнброк приступил к очередному тиражу. Оставив Лисси спокойно спать, Джовита вышла из отеля в семь, а через два часа с громким криком ворвалась в комнату.

— Освобождение!… Милочка моя, ты освобождена!

— Что ты говоришь?

— Восемь очков, из пяти и трех… и он… он был в сорок четвертой клетке, а сейчас отослан в пятьдесят вторую.

— Да кто?

— А так как пятьдесят вторая клетка — «тюрьма», то он явится нас сменить…

— Кто он?

— Макс Реаль, душа моя, Макс Реаль!

— Бедный! — воскликнула Лисси Вэг. — Лучше бы я осталась…

— Еще что! — вскричала Джовита Фолей, подпрыгнув, как пиренейская серна.

В самом деле, последнее метание костей возвращало свободу обладательнице желтого флага. Меняясь местами с Максом Реалем, она должна отправиться в Ричмонд (штат Виргиния), а этот город всего в семистах пятидесяти милях от Сент-Луиса. Так что на дорогу потребуется не более тридцати часов. У девушек оставалось в запасе восемь дней, но нетерпеливая Джовита уже принялась укладывать чемодан.

— Едем же!

— Нет, Джовита, — вдруг решительно ответила Лисси Вэг. — Я нахожу, что гораздо удобнее подождать мистера Макса Реаля здесь… Мы должны так поступить из участия к неудаче этого человека.

Джовите Фолей пришлось согласиться, но при условии, что будущий заключенный переступит порог своей «тюрьмы» не позже чем через три дня.

Он появился на следующий же день. О том, что пятая партнерша остановилась в «Линкольн-отеле» ему было известно из газет. Лисси Вэг, стараясь не выдавать волнения, встретила своего соперника на пороге комнаты.

— О, мистер Реаль, как мы вас жалеем!

— И от всего сердца, — прибавила Джовита Фолей, которая совершенно его не жалела.

— Да нет… мисс Вэг… — ответил молодой человек, с трудом переводя дыхание после быстрой ходьбы. — Меня совершенно нечего жалеть, раз на мою долю выпало счастье вас освободить.

— И в этом вы вполне правы! — не удержалась мисс Фолей.

— Не сердитесь на Джовиту, — прервала ее Лисси, — она не подумала, что говорит. Поверьте, мы искренне огорчены.

— Разумеется, разумеется… — подтвердила Джовита. — Впрочем, не приходите в отчаяние, мистер Реаль! Сейчас повезло нам, но то же самое может случиться и с вами! Разумеется, Тома Крабба, или коммодора Уррикана, или Германа Титбюри мы приняли бы с гораздо большей радостью, чем вас… то есть, я хочу сказать… я что-то запуталась… Во всяком случае, кто-нибудь из них в «тюрьму» попадет и вас освободит.

— Возможно, мисс Фолей, — ответил Макс Реаль, — но я смотрю на свое «заточение» с философским спокойствием. Что же касается партии, то ведь я и не рассчитывал на выигрыш.

— Так же, как я, мистер Реаль, — подхватила Лисси Вэг.

— Да нет же, — прервала ее Джовита Фолей. — Во всяком случае, я верю в твой успех.

— Я тоже надеюсь на вашу победу, мисс Вэг, — заявил молодой человек.

— А я хочу, чтоб выиграли вы, мистер Реаль, — ответила девушка.

— Однако… — сказала Джовита Фолей, — ведь не можете же вы оба выиграть…

— В самом деле, невозможно, — рассмеялся Макс Реаль, — выиграет только один. Подождем, — продолжал он, — и предоставим действовать судьбе. Да будет она к вам благосклонна, мисс Вэг!…

Безусловно, она нравилась ему все больше и больше, эта милая девушка! И Джовита Фолей, которую нельзя было упрекнуть в отсутствии сообразительности, подумала: «Но отчего же нет?… Это только упростило бы дело, тогда будет безразлично, кто из них выиграет». О, как хорошо знала она человеческое сердце и в особенности сердце своей подруги!

Все трое принялись болтать о перипетиях партии и о местах, где они побывали, переезжая из одного штата в другой, о чудесах Йеллоустонского национального парка (о них рассказывал Макс Реаль), об удивительных пещерах в штате Кентукки (их не могли забыть Лисси Вэг и Джовита Фолей). Потом девушки поведали о щедром подарке мистера Гемфри Уэлдона, предложенном в такой форме, что не принять было нельзя. Если бы не этот счастливый случай, Лисси Вэг пришлось бы выйти из партии.

— Но кто же он, этот господин Гемфри Уэлдон? — спросил Макс Реаль, немного обеспокоенный.

— Прекраснейший и достойнейший старик, — ответила Джовита Фолей.

Следующий день Макс Реаль и девушки тоже провели вместе. Лисси не могла скрыть огорчения от неудачи, постигшей Макса Реаля, но этот последний, похоже, был очень доволен, невольно оказав услугу партнерше, и действительно, за последние сутки во всех агентствах замечалось большое оживление в пользу желтого флажка. Репортеры то и дело являлись в «Линкольн-отель», чтобы интервьюировать пятую участницу, она по-прежнему отказывалась их принимать. Держатели пари изменили прежнему любимцу случая ради его новой избранницы. Теперь Лисси Вэг, попав в сорок четвертую клетку, покинутую Максом Реалем, оказалась на третьем месте после Тома Крабба и X.K.Z.

— А что же этот субъект с инициалами? Так до сих пор и не узнали, кто он?

— Не узнали, — ответил молодой художник, — он окружен еще большей таинственностью, чем раньше.

А вообще-то ход игры меньше всего волновал двух молодых людей. Каждого из них по-настоящему интересовал только один участник матча. Но Джовита Фолей то и дело возвращалась к вопросу о партии и о предстоящих метаниях игральных костей.

— В конце концов, — сказала она, — вполне вероятно, что при следующем тираже ты, Лисси, водрузишь желтый флаг на последней клетке.

— Невозможно, мисс Фолей, совершенно невозможно, — заявил Макс Реаль.

— Но почему?

— Потому, что мисс Вэг займет теперь мое место в сорок четвертой клетке…

— Ну и что же из этого, мистер Реаль?

— Допустим, кости выбросят десять, а удвоенное десять заставит ее, перескочив через шестьдесят третью клетку, вернуться обратно, в шестьдесят вторую. И тогда уже ей ни за что не выиграть партию — две игральные кости никогда не выбросят одно очко. Но, — продолжал художник, — есть еще один нежелательный вариант.

— Какой именно?

— Если бы кости выбросили восемь очков, снова послав мисс Вэг в «тюрьму».

— Никогда!… — вскричала Джовита Фолей.

— Ничего не имею против, — улыбнулась ее подруга, — вернусь и освобожу мистера Реаля.

— Говорю совершенно искренне, я этого не желал бы, — сказал молодой человек.

— И я тоже, — объявила пылкая Джовита Фолей.

— В таком случае, мистер Реаль, — спросила Лисси Вэг, — какое же число очков вы пожелали бы мне?

— Двенадцать, оно отослало бы вас в пятьдесят шестую клетку, в штат Индиана, а не в самые отдаленные районы Дальнего Запада.

— Великолепно! — объявила Джовита Фолей. — Тогда при следующем тираже мы у цели?

— Да, если получить семь очков, — ответил Макс Реаль.

Лисси ответила ему лишь взглядом, он выражал многое, но только не заинтересованность в победе. «Несомненно, — подумала Джовита, — он талантливый художник и его ждет блестящая будущность. Но пусть мне не говорят о скромном положении Лисси, она очаровательна, очаровательна… И не сравнить с этими дочками миллионеров, которые ездят в Европу лишь для того, чтобы сделаться титулованными особами, нимало не интересуясь, есть ли у женихов-князей княжества, а у герцогов герцогства и не разорены ли их маркизы и графы». Но, посчитав, что будет благоразумнее вернуть влюбленных на землю, она заговорила об отъезде.

Тут Макс Реаль высказал несогласие: подруги могли оставаться в Сент-Луисе до восемнадцатого июня, а завтра только тринадцатое. Лисси Вэг тоже казалось, что уезжать немного рановато… Но она ничего не сказала. В конце концов Джовита Фолей настояла на своем. В тот же день вечером молодой человек проводил девушек на вокзал. Когда поезд тронулся, он долго еще стоял на перроне, пока последние вагоны не исчезли в ночной тьме. Игральные кости, тиражи, «тюрьма» и даже дорожные впечатления потеряли для него всякое значение, — он чувствовал себя таким одиноким!

Безусловно, не правы те, кто не желает считаться со случаем. У него не бывает привычек, зато ему свойственны капризы. Последнее наблюдение оправдалось утром четырнадцатого июня.

С девяти часов целая толпа держателей пари осаждала телеграф Сент-Луиса, чтобы узнать число очков, выпавших на долю второго партнера. Результат тиража сразу напечатали в дополнительных выпусках утренних газет: «Пять, из трех и двух, Том Крабб». А так как Том Крабб занимал сорок седьмую клетку, то пятерка отсылала его в пятьдесят вторую, то есть в Сент-Луис. «Тюрьму» должен был немедленно занять чемпион по боксу, а Максу Реалю надлежало отправиться на его место, в Пенсильванию. Во всех агентствах началось страшное смятение, а в отеле, где остановился художник, — стремительный наплыв репортеров и маклеров.

Глава XII СЕНСАЦИОННОЕ ИЗВЕСТИЕ ДЛЯ «ОТДЕЛА ПРОИСШЕСТВИЙ» ГАЗЕТЫ «ТРИБЮН»

Гарри Кембэл предстал в телеграфном бюро Олимпии в ту самую минуту, когда готовился прозвучать двенадцатый, последний удар часов в полдень восемнадцатого июня. В назначенный срок он был на своем посту, благодаря исключительному достижению двух профессиональных велосипедистов Билла Стэнтона и Роберта Флока. После солидной порции виски с джином сознание журналиста прояснилось, и он узнал содержание телеграммы:

Чикаго. 8 час. 13 мин. Кембэл, Олимпия, Вашингтон. Девять, из пяти и четырех. Южная Дакота, Янктон.

ТОРНБРОК.

Главный репортер газеты «Трибюн» не мог пожаловаться на результат этого последнего тиража: он мог совершить путешествие в тысячу триста миль по совершенно неведомым дорогам. Заметим, кстати, что Гарри Кембэл в своей тридцать девятой клетке займет теперь четвертое место — после X.K.Z., Макса Реаля и Лисси Вэг. Получив девять очков, он обошел коммодора Уррикана, ожидавшего в Висконсине извещения о дне своего отъезда. Что до Германа Титбюри, то ему в «золотой клетке» осталось сидеть еще двадцать восемь дней, а Тому Краббу покрываться плесенью в стенах «тюрьмы», может быть, до самого окончания партии. Нельзя сказать, чтобы Гарри Кембэл вновь обрел уверенность в ожидавшем его успехе (он ее никогда и не терял), но как никогда раньше он был увлечен своей ролью (это увлечение разделяли все его сторонники). К тому же случай играл такую важную роль в этом матче Гиппербона!

Журналист не захотел терять ни одного часа и, не дожидаясь депеши с маршрутом от заботливого секретаря «Трибюн», отправился в путь. В это время года Северная Тихоокеанская железная дорога открыта для движения (по ней, кстати, можно из Олимпии доехать до самого Чикаго). Журналисту предстояло проехать по ней через штаты Вашингтон, Айдахо, Монтана и Северная Дакота до города Фарго, который стоит на границе между Северной Дакотой и штатом Миннесота. Там он пересядет на другую ветку и поедет до Янктона. От Олимпии до Фарго — около тысячи трехсот миль, и четыреста миль от Фарго до Янктона, расположенного на юге штата Южная Дакота. Всего тысяча семьсот миль.

Обычно поезда американских железных дорог делают тысячу миль в тридцать два часа, а на некоторых даже в двадцать четыре часа. Но в данном случае приходилось считаться с переездом через Скалистые горы и возможными запозданиями. К тому же после велосипедного пробега журналист нуждался в отдыхе. В Янктоне он надеялся пожить, никуда не двигаясь до следующего тиража и набираясь сил.

От столицы Вашингтона до первых отрогов Скалистых гор около четырехсот миль, потом двести пятьдесят миль — от западного до восточного конца этой горной цепи, выходит, от Олимпии до Хелены, столицы Монтаны, около шестисот миль. Выехав из столицы Вашингтона и поднявшись на северо-восток, к городу Такоме, поезд повернул на юго-восток, к цепи Каскадных гор. Гарри Кембэл, стоя на площадке вагона, так и впился взглядом в чудные картины, проплывавшие мимо. Дорога часто спускалась в глубокие горные ущелья, где клокочут шумные потоки, берущие свое начало на склонах Каскадных гор. Оставив за собой гору Стюарт, поезд помчался вдоль берега Колумбии. Сперва она течет с севера на юг, а потом делает крутой изгиб и бежит до самого Тихого океана, образуя южную границу штата Вашингтон. Реку украшают водопады Букленд, Гуалквил, Айлендс, Прист и семиметровый «Котел» (Kettle Falls), в котором падающая масса воды кипит и пенится, точно в настоящем котле. Потом паровоз помчался зигзагами по большой Колумбийской пустыне. Там еще есть дороги, по которым в прежние времена свободно путешествовали нэзперс, кер-д'ален и пюиаллюпс. Остатки этих племен и теперь заселяют некоторые районы штата.

Вскоре поезд пересек восточную границу Вашингтона и оказался на территории Айдахо. Этот штат, лежащий в бассейне реки Колумбии и соприкасающийся на севере с владениями Канады, все еще изобилует лесами и пастбищами, как когда-то, до разработок его золотых приисков. Столицу штата Бойсе на берегу реки с тем же названием населяют две тысячи триста человек. Самый крупный город — Айдахо-Сити — стоит при впадении в Колумбию реки Снейк и играет важную роль в экономике южного района Айдахо. Там китайцы составляют большую часть населения (так же как и мормоны, которым отказывали в избирательном праве, пока не поклянутся, что отказались от многоженства).

За Айдахо начинается территория Монтаны. Там, в Скалистых горах, перед главным репортером «Трибюн» открылась такая панорама, что даже у него, видевшего горные пейзажи Нью-Мексико и Вашингтона, захватило дух: между оврагами и ущельями бегут на север тысячи ручьев, речек и рек, орошая обильные пастбища. Тучные стада мелкого и крупного рогатого скота и многочисленные копи — главное богатство этой страны. Климат ее слишком суров для земледелия. За пределами горной цепи на золотых, серебряных и медных приисках стоят большие города: Хелена и Бьютт (их обслуживает Северная Тихоокеанская железная дорога).

Миновав Чарлз-Форк-Ривер, а затем высокие вершины Висснер, Стивенc и пики Иглc, Гарри Кембэл оказался в центре гористой страны. Надо было обладать смелым гением американцев, чтобы пустить поезда по такому району. Проложить здесь путь еще сложнее, чем там, где проходит Центральная Тихоокеанская железная дорога, то есть на четыреста миль южнее. Гарри мог сравнить эти магистрали между собой — Северная производила гораздо более сильное впечатление.

Пока журналист неотрывно следил за меняющейся панорамой волшебного царства гор, в атмосфере все усиливалось электрическое напряжение. Когда тяжелые тучи уже закрыли все небо, его прорезала первая молния. Гроза в горах — совсем не то, что на равнине, это поистине грандиозное явление! Нередко она сопровождается бурями, надолго приковывающими местных жителей к дому. И хотя поездам ничего не угрожает (электрический ток находит свободный выход через рельсы), все равно страшный блеск непрерывных молний, ужасающие раскаты грома, повторяемые эхом и превращенные в нескончаемый гул, наводят настоящий ужас на путешественников. Молнии, попадающие в скалы, и деревья вдоль железнодорожного пути, громадные камни, отколовшиеся от скал и образующие целые лавины, перепуганные дикие звери — буйволы, антилопы, олени, лани, медведи, разбегающиеся в разные стороны, — все это создает ни с чем не сравнимое зрелище. И вот тогда-то репортеру «Трибюн» представился случай сделать удивительное открытие из области зоологических исследований Скалистых гор.

Около пяти часов дня, когда поезд медленно поднимался по очень крутому горному склону, в самый разгар страшной грозы Гарри Кембэл стоял на площадке вагона (остальные пассажиры не решались покинуть свои скамейки). Внезапно он увидел на дороге великолепнейшего медведя из породы черно-бурых гризли. Зверь шел на задних ногах вдоль железнодорожного пути, перепуганный борьбой стихий, которая всегда производит такое сильное впечатление на зверей. Неожиданно этот представитель стопоходящих, ослепленный яркой молнией, поднял свою правую лапу, поднес ее ко лбу и поспешно перекрестился… «Медведь, который осеняет себя крестным знамением! — вскричал Гарри Кембэл. — Но это невозможно! Мне показалось».

Нет, он разглядел очень хорошо. При ослепляющем блеске молнии гризли, проявляя все признаки страха, несколько раз осенил себя крестным знамением.

Поезд ускорил ход, и медведь остался позади. А репортер немедленно записал в своей записной книжке: «Гризли, представитель новой породы стопоходящих. Крестится во время грозы. Назвать его Урсус Кристианус»[204].

Вскоре в газете «Трибюн» появилась одна из самых сенсационных заметок, наделавшая много шуму среди знатоков и любителей животного мира.

Миновав станции Миссула, Бонита, Дреммонд, Гаррисон и проехав длинным туннелем под горным хребтом, поезд остановился у перрона Хелены утром двадцать первого июня. Этот город, построенный на высоте тысячи туазов на восточном склоне Скалистых гор, возле горной реки притока Миссури, представляет собой обширный склад добываемых в местных рудниках минералов, а его население составляет от четырнадцати до пятнадцати тысяч душ. Поезд Северной Тихоокеанской железной дороги, простояв там два часа, стал спускаться вниз, направляясь в равнины, орошаемые течением реки Йеллоустона и ее многочисленных притоков. В Монтане, по которой сейчас проезжал Гарри Кембэл, живут «плоские головы», «большие животы», «черные ноги», «вороны», шайенны, модоки. И хотя для них отведены специальные места проживания, или резервации, соседство с этими индейскими племенами и родами плохо переносится белым населением.

Двигаясь на юго-восток через Локарт и Боземан, поезд опять подошел к берегу Йеллоустона, остановился в Ливингстоне, а оттуда направился на восток, в Северную Дакоту. Наконец показалась Миссури и столица штата Эдвинтон. Немецкая часть населения предпочитает называть его Бисмарком[205]. Кстати, город изолирован от внешнего мира почти как тот, чье имя (всеми презираемое) он носит и чей прах покоится в тишине кладбища Фридрихсруэ в Берлине.

Когда, миновав Бисмарк, подъехали к станции Джелестоун, Гарри Кембэл мог бы пересесть на поезд другой железнодорожной ветки, которая идет прямо в Янктон. Но, послушный своей фантазии, предпочел не менять маршрут и ехать дальше через Валли-Сити, Ориску и Кассилтон в город Фарго — куда и прибыл утром двадцать третьего июня. Совсем близко отсюда, в столице штата Миннесота, в городе Сент-Поле таинственный X. К. Z. ожидал следующего тиража. При воспоминании о нем репортер «Трибюн», несмотря на всю свою самоуверенность, приходил в раздражение.

Гарри Кембэл никого не известил о своем прибытии, намереваясь провести здесь один день. Когда он в одиночестве прогуливался в окрестностях Фарго, к нему подошел субъект лет пятидесяти, небольшого роста, с острым носиком, с маленькими, мигающими глазками, в общем, далеко не симпатичной внешности.

— Милостивый государь, — обратился он к репортеру, — если не ошибаюсь, сегодня утром вы вышли из поезда Северной Тихоокеанской железной дороги?

— Да, вы не ошиблись, — ответил журналист.

— Мое имя — Хоргарт, — продолжал незнакомец. — Лен Уильям Хоргарт…

— Прекрасно, мистер Лен Уильям Хоргарт! Скажите, чем могу служить?

— По всей вероятности, вы отправляетесь в Янктон? — спросил, в свою очередь, незнакомец.

— Совершенно верно, в Янктон.

— А в таком случае, разрешите мне предложить вам свои услуги.

— Ваши услуги? Какие именно?

— Еще только один вопрос: вы приехали один?

— Один ли я? — переспросил не без удивления Гарри Кембэл. — Да, один.

— Миссис с вами не поехала?

— Миссис?

— Ну, все равно… Можно обойтись и без нее… Здесь ее присутствие не является необходимым для того, чтобы развестись…

— Чтобы развестись, мистер Хоргарт?

— Ну, конечно, и я беру на себя все формальности вашего развода…

— Но для того, чтобы развестись, нужно быть женатым!

— Вы не женаты и едете в Янктон? — воскликнул Хоргарт, видимо, крайне удивленный.

— Черт возьми, кто вы такой, мистер Хоргарт?

— Я — посредник и свидетель по бракоразводным делам.

— Очень сожалею, — ответил Гарри Кембэл, — но ваши услуги мне не нужны.

Предложению Лена Уильяма Хоргарта журналист не должен был бы особенно удивляться. Если в его родном штате разводы представляют собой обычное явление и можно объявлять пассажирам проезжающих поездов: «Чикаго! Остановка десять минут — как раз столько, сколько нужно, чтобы развестись!» — то все же там для развода нужны некоторые формальности. Так вот, в Южной Дакоте ничего такого не надо. В Южной Дакоте, этом «штате разводов», достаточно и одного слова свидетеля о том, что вы уже шесть месяцев живете в одном из местных городков, — и ваши брачные узы расторгнуты. Отсюда — распространенное ремесло посредников и свидетелей. Они ловят клиента, дают показания в его пользу, находят заместителя, если тот не хочет вести дело лично, словом, всячески облегчают ему задачу. Маленькое местечко Сиу-Фолс славится исключительной легкостью в расторжении брака — еще большей, чем сам город Янктон.

— В таком случае, должен сказать, — прибавил любезным тоном мистер Хоргарт, — бесконечно жаль, что вы не женаты.

— Мне тоже, — ответил Гарри Кембэл, — здесь мне представился бы прекрасный случай развестись.

— Но раз вы едете в Янктон, то постарайтесь быть там завтра до трех часов дня, чтобы успеть на митинг.

— Митинг? А по какому поводу?

— Мы требуем сократить срок пребывания в штате, необходимый для устройства развода. В Оклахоме нужно всего три месяца. Этот штат для нас неприятный конкурент. Председателем на митинге будет сам мистер Хельдрет.

— А кто он?

— Очень известный коммерсант, который разводился семнадцать раз, и, как говорят, это еще не конец.

— Мистер Хоргарт, в назначенное время я буду в Янктоне.

— В таком случае, прощаюсь и надеюсь в будущем быть вам полезен.

На следующий день в шесть часов утра главный репортер газеты «Трибюн» сел в поезд, направляющийся в Южную Дакоту.

Штат Дакота, отделившийся от штата Миннесота в 1861 году, состоит из двух квадратов, почти одинаковых по размерам: Южного и Северного. Местность здесь возвышенная, но не гористая, составляет резкий контраст с территорией соседних западных штатов. Белое население предпочло заселить ее юго-восточную часть, где превосходная почва позволяет заниматься разведением табака, маиса, овса и овощей. Северная же часть изобилует озерами и многочисленными прудами. Тут протекает Миссури, а Ривьер-Руж служит границей со штатом Миннесота.

Гарри Кембэл проехал через условную границу, разделяющую Северную и Южную Дакоту. В одиннадцать часов поезд остановился около маленького местечка Медари на берегу реки Биг-Сиу-Ривер. Репортер с удивлением увидел, что все пассажиры выходят из вагонов. В легкой тревоге он подошел к дежурному по станции.

— Разве здесь останавливается поезд?

— Да, как раз здесь, — ответил служащий.

— Разве не сегодня открывается сообщение между Медари и Сиу-Фолс-Сити?

— Нет, мистер, не сегодня.

— А когда же?

— Завтра.

Новость вызвала досаду. До следующей станции шестьдесят миль. Если взять экипаж, он все равно не поспеет к митингу, организованному почтенным мистером Хельдретом. В эту минуту журналист увидел паровоз, видимо готовый к отправлению в Янктон.

— А этот? — спросил он.

— О, этот поезд!… — ответил служащий каким-то странным тоном.

— Разве он не скоро еще тронется?

— В двенадцать часов тринадцать минут.

— В Янктон?

— Да, но… — начал железнодорожник, но чей-то зычный голос окликнул его. Дежурный стремительно удалился на зов начальника станции.

«Черт возьми! — подумал Кембэл. — Вот что меня может устроить, раз дорога откроется только завтра. Очевидно, это товарный поезд, но мне безразлично. Доеду только до Сиу-Фолс-Сити. Проскользну незаметно в товарняк, а там объяснюсь с кем нужно». Репортер нимало не сомневался, что к его объяснениям не могут отнестись иначе, как с самым горячим участием. К счастью, в этот момент вокзал Медари совершенно опустел: казалось, все, пассажиры стремились его покинуть. На перроне не видно было теперь ни одного служащего. Только машинист и кочегар быстро кидали большими лопатами уголь в паровозную топку.

Гарри Кембэл юркнул в вагон и, сев в уголок, стал ждать отправления. В назначенное время поезд, резко рванув, поехал. В течение десяти минут он наращивал ход, пока не достиг бешеной скорости. Показалось немного странным, что, проезжая мимо станций, машинист не давал свистков. Журналист поднялся и посмотрел в маленькое окошечко в передней стенке вагона.

Паровоз выбрасывал клубы дыма и пара, но он как будто был без людей. «Что это значит? — спросил себя репортер. — Неужели машинист и кочегар оба сорвались с площадки? Или проклятый паровоз сам сорвался с места, как норовистый конь?»

Внезапно из его груди вырвался крик безумного ужаса… На той же самой линии, на расстоянии менее четверти мили показался другой поезд. Он мчался навстречу с головокружительной быстротой!

Через несколько секунд раздался оглушительный взрыв. Остатки двух паровозных котлов взлетели высоко в воздух. Вагоны вздыбились, точно в смертельной схватке, сминая друг друга, и со страшным скрежетом рассыпались на куски.

Тогда к грохоту взрыва присоединились громкие «ура» и восторженные крики нескольких тысяч человек, собравшихся по обеим сторонам железнодорожного пути (разумеется, на таком расстоянии, чтобы не пострадать от крушения). То были зрители, сами для себя устроившие волнующее зрелище. За свой счет они подготовили столкновение двух поездов, пущенных на всех парах, — спектакль чисто американский. Так было отпраздновано открытие железнодорожного пути между Медари и Сиу-Фолс-Сити.

Глава XIII ПОСЛЕДНИЕ УДАРЫ ИГРАЛЬНЫХ КОСТЕЙ В МАТЧЕ ГИППЕРБОНА

Излишне описывать душевное состояние Лисси Вэг, когда она рассталась с Максом Реалем. Погрузившись в свои мысли, девушка забилась в уголок вагона, и Джовита, сидя рядом, не решалась беспокоить подругу разговорами.

От Сент-Луиса до Ричмонда не более семисот миль, если ехать через Миссури, Кентукки, Западную и Восточную Виргинию. Утром четырнадцатого числа девушки уже вышли из поезда. Легко представить радость двух подруг, когда тотчас по приезде в гостиницу они узнали из газет об освобождении Макса Реаля.

— Вот видишь, — объявила Джовита Фолей, — Бог есть!… Некоторые люди говорят, что это сказки. Безумцы! Разве без него этот Крабб смог бы когда-нибудь получить пять очков?… Нет, Бог знает, что делает, и мы должны его благодарить…

— От всего сердца! — докончила Лисси Вэг, испытывая сильное волнение.

— Нужно сказать, что счастье одного часто является несчастьем для другого, — продолжала Джовита Фолей. — Я думаю, на земле в распоряжении людей имеется только определенная сумма счастья и что каждый получает свою долю за счет несчастья другого.

Слышите вы эту удивительную особу с ее философскими замечаниями? Во всяком случае, если существует известное, определенное количество веселья на нашем свете, то Джовита Фолей вряд ли оставила что-либо для других.

— Так, значит, — продолжала она, — Крабб в «тюрьме», где он сменил мистера Реаля! Могу сказать, что тем хуже для него, и если только коммодор Уррикан не явится, чтобы его освободить… Случись такое, я не хотела бы оказаться на дороге у этой «морской бомбы»!

Теперь девушкам ничего не оставалось, как терпеливо ждать двадцатого числа. Газеты громко оповестили публику о пребывании пятой партнерши в стенах Ричмонда. К большому неудовольствию Лисси, многие из них напечатали ее портрет и портрет ее «двойника», как все называли Джовиту Фолей (последнюю это нимало не сердило). Да! Двум богатым наследницам выказывали всяческое уважение с тех пор, как впереди остался только таинственный X. К. Z. (в существование которого многие еще отказывались верить). Спрос на пятую участницу был особенно велик в агентствах и на биржах Соединенных Штатов.

— Ставлю на Лисси Вэг!

— Ставлю на Кембэла против Лисси Вэг!

— Кто желает Титбюри?

— Вот Титбюри.

— Вот несколько пачек Крабба.

— У кого есть Реаль?

— А Лисси Вэг?

В самом деле, при удаче желтый флажок в два хода может кончить партию. И даже поделившись с подружкой, она станет одной из богатейших наследниц в этой «стране долларов» (их имена записаны в Золотой книге Америки). Наконец, двадцатого — еще до восьми часов — девушки постучались в почтовую контору. Полчаса спустя телеграф принес им весть о выброшенных двенадцати очках, из шести и шести, самое большое число, какое могли выбросить две кости, и это продвигало их на двенадцать клеток вперед, в пятьдесят шестую, штат Индиана. Когда подруги вернулись в отель, Джовита Фолей вскричала:

— О, моя дорогая! Штат Индиана и Индианаполис, его столица!… Прямо непозволительно быть такой любимицей счастья!… Мы уже приближаемся к нашему Иллинойсу, и ты впереди всех, на целых пять клеток обогнав этого пролазу X. К. Z. Желтый флаг побивает красный! Еще семь очков, и победишь! Почему не могут игральные кости выбросить число семь?… Ведь это очень важное число — семь разветвлений на библейском подсвечнике[206], семь дней недели, семь Плеяд[207] (она не посмела сказать — семь главных грехов), семь партнеров в споре за наследство!… Бог мой, сделай же так, чтобы игральные кости выбросили семь очков и дали нам выиграть партию!… Если бы ты знал, и ты должен знать, как хорошо используем мы Гиппербоновы миллионы! Сколько добра сделаем всем, всем! Создадим приюты для бедных, рукодельные мастерские!… Да! Больницу «Вэг — Фолей» для больных города Чикаго. Лично я построю дом для девушек без состояния и потому без женихов. Стану там начальницей, и ты увидишь, как я это все устрою!… О! Ты-то никогда туда не попадешь, мисс миллиардерша, потому что… Ну, я знаю, что хочу сказать, да к тому же твоей руки будут добиваться маркизы, принцы и все им подобные!…

Безусловно, Джовита Фолей бредила. Она целовала Лисси Вэг и беспрестанно вертелась. Вертелась по комнате, как волчок, которого погоняет кнутом маленький мальчик.

Теперь встал вопрос, должна ли пятая партнерша уехать из Ричмонда немедленно. В Индианаполисе надо появиться до четвертого июля, но Джовита Фолей считала, что следует отправиться туда завтра же. Лисси Вэг сдалась на уговоры. Во-первых, неделикатность публики и настойчивость репортеров становились все более назойливыми и неприятными, и потом, раз Макса Реаля не было в Ричмонде, для чего им здесь задерживаться?

Утром двадцать первого подруги отправились на вокзал. Там, на перроне, к ним подошел безукоризненно вежливый господин и, поклонившись, спросил:

— Имею честь говорить с мисс Лисси Вэг и мисс Джовитой Фолей?

— Вы не ошиблись, — ответила Джовита.

— Я мажордом миссис Мигглэзи Беллэн, которая будет счастлива, если мисс Лисси Вэг и мисс Джовита Фолей примут приглашение и воспользуются ее поездом.

— Идем! — сказала Джовита Фолей, не дав Лисси Вэг открыть рот.

Мажордом привел их на запасный путь, где стоял состав. Паровоз сверкал, как полированный, к нему были прицеплены одинаково роскошные и снаружи и внутри салон, вагон-столовая, вагон-спальня и еще один вагон, позади всех. В общем, настоящий королевский, императорский или президентский поезд. Таким способом путешествовала миссис Мигглэзи Беллэн, одна из самых богатых американок, соперница Уитменов, Стивенсов, Бредлей, Бельмонтов и других, которые плавают по морю не иначе, как в собственных яхтах, путешествуют не иначе, как в своих поездах и по своим собственным железным дорогам. Пятидесятилетняя вдова миссис Мигглэзи Беллэн обладала неистощимыми нефтяными источниками, другими словами, «источниками долларов».

Лисси Вэг и Джовита Фолей прошли мимо большого персонала слуг, расставленных на перроне, и были приняты двумя компаньонками, которые провели их в вагон-салон, где восседала миллиардерша.

— Милейшие барышни, — любезно приветствовала их миссис Мигглэзи Беллэн, — очень благодарна вам за согласие совершить вместе со мной путешествие. Бесконечно рада возможности выразить тем самым внимание, с которым отношусь к пятой партнерше, хотя у меня нет личной заинтересованности в партии.

— Мы бесконечно польщены честью, оказанной нам, — ответила Джовита Фолей.

— И выражаем нашу горячую благодарность, — прибавила Лисси Вэг.

— Совершенно лишнее, — улыбаясь, ответила милейшая особа, — надеюсь, мисс Вэг, мое общество принесет вам счастье.

Несмотря на свои миллионы, миссис Мигглэзи Беллэн была женщиной очень приятной, и молодые девушки провели немало часов в ее гостиной и столовой, любуясь исключительной красотой и богатством окружавшей их обстановки.

— Подумать только, — сказала Джовита Фолей, когда они на минуту остались одни, — скоро мы сами будем так путешествовать в нашем собственном вагоне…

— Будь же благоразумна, Джовита!

— Но ты увидишь!

Миссис Мигглэзи Беллэн придерживалась того же мнения.

Вечером поезд остановился в Индианаполисе. Еще раз выразив благодарность хозяйке поезда, девушки простились с ней. Соблюдая насколько возможно инкогнито, они отправились в «Шерман-отель». Но на следующее же утро газеты объявили о приезде пятой участницы.

Индианаполис, как и большинство американских столиц, расположен в центре штата. В прежние времена эта страна оправдывала свое название Индейской земли. Теперь она стала типичным американским штатом, несмотря на то, что его первыми колонистами были французские эмигранты. Макс Реаль нашел бы здесь мало живописного. На плоском пространстве только кое-где поднимаются холмы. Область, очень удобная для прокладки железных дорог, недаром такое блестящее развитие здесь получила торговля. Сельское хозяйство в этих краях тоже процветает. На черноземе Индианы возделываются самые различные культуры, в том числе и злаки. Так что небольшая площадь штата (по размерам он занимает тридцать седьмое место) не мешает его благополучию и достатку (что можно заметить по чистым и оживленным городам).

Без сомнения, за две недели подруги успели бы осмотреть все окрестности Индианаполиса, побывать в гротах Уайандот, между Эвансвиллом и Нью-Олбани, которые соперничают с Мамонтовыми пещерами, и, конечно, во втором по величине городе штата Эвансвилле, расположенном при входе в восхитительную долину Грин-Ривер и, может быть, даже в бывшей столице Венсене… Но Джовита Фолей предпочитала сохранить во всей полноте незабываемые впечатления от чудес штата Кентукки. Не там ли получила она чин подполковника милиции? Вспоминая об этом, Джовита представляла, как, вернувшись в Чикаго, они явятся в военной форме к губернатору. Этого было достаточно для нового взрыва смеха. Но Лисси Вэг оставалась грустной и задумчивой.

— Лисси, — говорила ей подруга, — я не понимаю, или, вернее, я тебя очень хорошо понимаю!… Он славный молодой человек… все достоинства… Нет, признайся, что ты его любишь!

Девушка ничего не отвечала — что было, быть может, своего рода ответом.

Двадцать второго июня газеты сообщили о результате метания игральных костей для коммодора Уррикана. Читатель, вероятно, не забыл, что оранжевый флаг по возвращении из Долины Смерти начал партию сначала и что удачный тираж отослал его в двадцать шестую клетку, штат Висконсин (подобно дням в году, удары игральных костей следуют один за другим, но один на другой не похож). На этот раз рука нотариуса Торнброка не была такой счастливой, так как выброшенные пять очков приводили Годжа Уррикана в тридцать первую клетку (штат Невада). Именно там Уильям Гиппербон поместил «колодец», в глубине которого несчастному коммодору предстояло сидеть до тех пор, пока кто-нибудь из игроков его оттуда не вытащит. Когда Тюрк заявил, что при первой возможности свернет Торнброку шею, Годж Уррикан не пытался его успокоить. К тому же речь шла еще о тройном штрафе.

Лисси Вэг и на этот раз пожалела несчастного морского волка.

— Не вижу никого, кто мог бы его освободить, кроме Титбюри, если тот получит двенадцать очков, — сказала Джовита Фолей, — Но, в конце концов, теперь самое важное, чтобы мистер Реаль вышел из своей «тюрьмы». Мне кажется, мы увидим его раньше, чем думаем.

Эта проницательная особа и не предполагала, что ее пророчество сбудется так скоро. Подходя к «Шерман-отелю» после утренней прогулки, Лисси Вэг чуть не вскрикнула от удивления. Перед входом в гостиницу стоял молодой художник, слегка взволнованный, даже смущенный, а за ним Томми. Макс Реаль пытался найти извинение своему неожиданному появлению.

— Я ехал к назначенному пункту, в Филадельфию, и так как Индиана случайно оказалась на моем пути…

— Географическая случайность, — воскликнула со смехом Джовита Фолей, — но, во всяком случае, счастливая!

— И так как у меня свободного времени до двадцать восьмого…

— А когда имеешь в своем распоряжении целых шесть дней, то самое лучшее провести их с людьми, к которым относишься с участием…

— Джовита!… — проговорила вполголоса Лисси Вэг.

— И случай захотел, чтобы вы выбрали именно «Шерман-отель»…

— …потому что газеты сообщили, что пятая партнерша со своей верной подругой остановились именно там…

— И, — продолжала верная подруга, — вполне естественно, что первый партнер остановился тоже там… Если бы дело шло о втором или третьем, но нет!… Именно пятая… И здесь случай…

— …не играет решительно никакой роли, и вы это знаете, мисс Вэг, — сознался Макс Реаль, пожимая протянутую ему руку.

Вторая часть этого дня прошла в прогулках по красивейшим кварталам города, главным образом по берегу реки Уайт-Ривер. Избегать назойливых людей, которые осаждали «Шерман-отель» и — если верить Джовите Фолей — желали жениться на будущей наследнице Уильяма Гиппербона, сделалось теперь необходимостью. Улица перед отелем была все еще полным-полна народу. Поэтому они вернулись в гостиницу только с наступлением темноты. В десять часов Лисси Вэг и Джовита Фолей пошли в свою комнату, а Макс Реаль — в свою. И пока одна предавалась грезам, «сотканным из серебра и расшитым золотом», другие двое находились во власти одних и тех же мыслей. Да, оба они только и думали о возвращении в Чикаго. Мысленно они говорили друг другу, что эта партия никогда не кончится, что через несколько дней придется снова укладывать чемоданы, и снова их будут разделять многие сотни миль, что хорошо бы все бросить и вернуться домой. К счастью, ни Джовита Фолей, ни миссис Реаль не могли их услышать.

Вновь разглядывая карту матча, Макс Реаль вдруг разволновался, увидев, что между пятьдесят шестой и шестьдесят третьей клеткой Гиппербон поместил целых четыре западных штата: Аризона, Орегон, Индейская территория, не говоря уж о Калифорнии с ее Долиной Смерти, получившей теперь громкую известность благодаря посещению ее коммодором Урриканом. Макс похолодел при мысли, что Лисси достаточно получить два очка, чтобы отправиться в длинное и утомительное путешествие по Калифорнии, а потом еще начать партию с самого начала! Если она при следующем метании костей не окажется у цели, получив семь очков, то рискует быть отосланной очень далеко от штата Индиана. Каким опасностям подвергнется бедная девушка!

Но сама Лисси Вэг и не думала о грозивших ей осложнениях. Она думала только о настоящем, а не о будущем. Она довольствовалась сознанием того, что Макс Реаль был около нее. Правда, всего только несколько дней, а потом судьба опять их разлучит… Наконец ночь миновала и унесла с собой все страхи и мрачные мысли. За утренним чаем было решено отправиться железной дорогой, которая идет по берегу Уайт-Ривер до станции Спринг-Валли, в двадцати милях от Индианаполиса. Оставив Томми в гостинице, веселое трио отправилось в путь.

Если Макс Реаль и Лисси Вэг были так заняты друг другом, что ничего не замечали, то Джовите Фолей непростительно было не заметить пятерых типов, следовавших за ними по пятам от самой гостиницы. На вокзале они сели в тот же поезд, а когда художник и обе подруги вышли на станции Спринг-Валли, там же оказались и те неизвестные личности.

Макс Реаль, Лисси Вэг и Джовита Фолей пошли по тропинке к берегу реки Уайт-Ривер. Здесь расстилались хорошо обработанные поля, вдали виднелись тенистые рощи, остатки прежних дремучих лесов, которые вырубил топор дровосека, орудие цивилизации. Джовита, оживленная и веселая, то отставала, то шла впереди, не упуская из виду молодую парочку, которая о ней совершенно забыла. В три часа пополудни паром перевез их на другой берег Уайт-Ривер. Впереди под сводом зеленых рощ показалась дорога, которая вела на станцию одной из многочисленных железнодорожных веток, протянутых к Индианаполису. Окаймленная красивыми деревьями, она была пустынной в час, когда работа кипит на полях.

Друзья прошли полмили по этой тенистой аллее, как вдруг пятеро неизвестных, выскочив из кустов, окружили их… Читатель не угадал, подумав, что местная шайка бандитов намеревалась ограбить постояльцев «Шерман-отеля». То были не воры и не разбойники, а держатели пари. Они проигрывали, поставив против Лисси Вэг, и сговорились похитить ее, чтобы помешать ей вовремя прийти за телеграммой. И очень ловко выследили девушку за городом, в безлюдном месте.

Не дав жертвам опомниться, трое злоумышленников набросились на Макса Реаля, четвертый схватил Джовиту Фолей, а пятый потащил Лисси Вэг в глубину леса.

Макс Реаль удачным приемом сшиб с ног одного нападавшего, выхватил наган (американец никогда не расстается с оружием) и выстрелил. Злодей взвыл от боли и упал.

Джовита Фолей и Лисси Вэг громко звали на помощь. Но кто мог их услышать в этой глуши? Макс Реаль выстрелил второй раз и попал в негодяя, схватившего Лисси Вэг. В ту же секунду его товарищ ударил художника ножом в грудь. Тот вскрикнул и без чувств упал на траву.

Неожиданно из-за деревьев показались охотники. На счастье, несколько фермеров охотились в лесу и услышали крики. Разбойники бросились врассыпную. Преследовать их не имело смысла. Важнее было перенести Макса Реаля на ближайшую станцию, послать за доктором и, если состояние раненого позволит, перевезти его в Индианаполис.

Лисси Вэг в отчаянии опустилась на колени около молодого человека. Веки его поднялись, и он смог произнести несколько слов:

— Лисси, это пройдет… пустяки… Но вы… вы?

Глаза Макса Реаля снова закрылись. Но он был жив.

Через полчаса охотники принесли его на станцию, куда почти одновременно с ними явился и доктор. Внимательно осмотрев рану, он сделал перевязку и заявил, что раненый сможет перенести переезд в Индианаполис.

Макса Реаля поместили в вагон поезда, отходившего со станции в половине шестого. Он больше не терял сознания, а в шесть часов вечера уже лежал в комнате гостиницы. Увы! Сколько же времени он теперь здесь пробудет? Во всяком случае, ясно, что двадцать восьмого он не сможет быть в почтовом бюро Филадельфии!

Почти тотчас явился второй врач и подтвердил заключение своего коллеги. Легкое было чуть затронуто острием ножа, но еще немного — и рана оказалась бы смертельной. Раненый должен оставаться в постели не меньше пятнадцати дней. Ну что ж, Лисси Вэг не оставит его! Она будет рядом, сколько потребуется. Богатство Уильяма Гиппербона их теперь так мало интересовало! Оба мечтали о будущем, в котором обойдутся и без миллионов этого богача.

К чести Джовиты Фолей, она одобрила поведение подруги, хоть оно и означало крушение всех ее надежд. Но после некоторого размышления эта настойчивая девушка сказала себе: «В конце концов ничего не мешает Лисси четвертого июля прийти на почту. А если ей посчастливится и кости выбросят семь очков… Боже, сделай, чтобы они их выбросили… — то она выиграет партию! И никуда не надо уезжать!»

Когда распространилось известие о нападении на Лисси Вэг, какое началось волнение! Желтый флаг был на устах у всех американцев… На следующий день наступила развязка. Кости выбросили двенадцать очков седьмому партнеру. А он занимал пятьдесят первую клетку. Партия была окончена. По улицам Индианаполиса носились продавцы газет и выкрикивали результат последнего тиража. А красный флаг развевался над штатом Иллинойс, повторенном четырнадцать раз на карте благородной игры Соединенных Штатов Америки!

Глава XIV ОКСВУДССКИЙ КОЛОКОЛ

Удар грома, услышанный во всех частях земного шара, не произвел бы большего впечатления, чем удар игральных костей, выброшенных нотариусом Торнброком двадцать четвертого июня ровно в восемь часов утра в зале Аудиториума. Тысячи граждан, присутствовавших на том тираже, оповестили о нем все кварталы Чикаго, и тысячи телеграмм разнесли эту весть по четырем концам Старого и Нового Света. Когда немного улеглось первое волнение, болельщики приступили к анализу партии. Оказалось: ни одного из первых шестерых игроков не миновали те или другие неудачи. Один был заключен в «гостиницу», другой заплатил большой штраф на Ниагарском мосту, третий блуждал в «лабиринте», четвертый задыхался в «колодце», троих приговорили к «тюрьме» и всех шестерых к штрафам. В это самое время X.K.Z. двигался вперед уверенными шагами, переходя из штата Иллинойс в штат Висконсин, оттуда — в округ Колумбия, потом в штат Миннесота, а из штата Миннесота — к цели всего путешествия. При этом не заплатив нигде ни единого штрафа и не переезжая на далекие расстояния. Получилась большая экономия сил и средств.

Все говорило за то, что этот человек пользовался исключительным счастьем редких избранников судьбы, которым всегда везет в жизни!

Пока общественность обсуждала ход игры, ее участники вернулись в Чикаго. Одни — в полном отчаянии, другие — в неистовом гневе (нет нужды говорить — кто именно) и только двое остались совершенно равнодушны к результату матча (называть этих последних также излишне). Выздоровев после ранения, Макс Реаль вернулся в родной город в обществе Лисси Вэг и Джовиты Фолей. И только тогда миссис Реаль узнала имя человека, которому молодая девушка обязана своим спасением.

— О дитя мое… дитя мое!… — вскричала она, сжимая Макса в объятиях. — Так это был ты!

— Но раз я совсем уже поправился, мамочка, не плачь, пожалуйста! Ту милую девушку ты скоро узнаешь и полюбишь так же, как она тебя уже любит и как я ее люблю!

В тот самый день Лисси Вэг вместе с Джовитой Фолей пришли к миссис Реаль. Так совершилось знакомство трех женщин, а чтобы узнать о результатах, необходимо подождать несколько дней.

Излишне говорить, в каком раздражении находился Джон Мильнер: зря потраченные деньги и подмоченная репутация чемпиона Нового Света — вот все, что выиграл в проклятом матче его воспитанник (который чувствовал себя вполне удовлетворенным, как всегда получая шестиразовое питание). Мистер и миссис Титбюри, раненные в самое сердце, другими словами, в самый кошелек, вернулись на Робей-стрит. Из заоблачной сферы они попали в мрачную пропасть окружавшей их действительности!

— Чудовище Гиппербон, отвратительное чудовище!… — восклицала по временам миссис Титбюри.

— Нужно было или выиграть миллионы, или в это дело не вмешиваться, — прибавляла служанка.

— Да, не вмешиваться! — кричала матрона. — Что я и твердила постоянно мистеру Титбюри! Но попробуйте убедить в чем-нибудь такого…

Никто никогда не узнает, какими эпитетами был награжден в те дни супруг миссис Титбюри.

А Гарри Кембэл?… Издав страшный вопль, он выпрыгнул из вагона и, ударившись о насыпь, отскочил, точно был сделан из каучука. Потеряв сознание, репортер остался лежать под кустом, что спасло его при взрыве двух паровозов.

Только через три часа железнодорожные рабочие пришли очистить путь и нашли человека, неподвижно лежавшего на земле. Когда его привели в чувство и узнали, кто такой, как проник в поезд, заранее обреченный на крушение, местные власти сделали репортеру вполне заслуженный выговор и заставили уплатить стоимость проездного билета (на американских железных дорогах можно оплачивать билеты во время пути или по прибытии в тот или другой пункт). Потом телеграфировали редактору газеты «Трибюн» и отправили его сотрудника с первым прямым поездом в Чикаго. Прибыв на Милуоки-авеню, Гарри Кембэл заявил — это вполне соответствовало его бесстрашному характеру, — что готов снова отправиться куда угодно. И даже по воле игральных костей перенестись с одной окраины Соединенных Штатов на другую. Узнав, что партия окончена, репортер тут же принялся строчить заметки о своих приключениях. Конечно, он вспомнил Нью-Мексико, Южную Каролину, штаты Небраска, Вашингтон, Южная Дакота и тот оригинальный способ открытия железнодорожной ветки между Медари и Сиу-Фолс-Сити!

Правда, он почувствовал себя уязвленным, когда обнаружилось (и это дало пищу насмешкам мелкой прессы), что черный гризли, осенивший себя крестом, его «Урсус Кристианус», был просто-напросто одним из местных жителей, который нес от меховщика шкуру великолепного зверя. В это время начался ливень, и житель той шкурой укрылся. Испугавшись страшной грозы, он как добрый христианин при каждом блеске молнии осенял себя крестом. В общем, Гарри Кембэл потом и сам стал смеяться над этим приключением, но в смехе еще долго слышалась досада.

Пятая партнерша, как известно, вернулась в Чикаго вместе со своей подругой, Максом Реалем и Томми, не менее удрученным неудачей, чем Джовита Фолей.

— Но примирись же с этим наконец, бедная моя Джовита! — повторяла Лисси Вэг. — Ты ведь прекрасно знаешь, что я никогда не рассчитывала…

— Но я рассчитывала!

— И совершенно напрасно.

— Но, во всяком случае, ты теперь уже не бедная бесприданница.

— Как?

— Лисси! Ведь после X. К. Z. ты ближе всех других была у цели и потому вся сумма, составленная из штрафов, принадлежит тебе.

— Даю слово, Джовита, я об этом не подумала.

— Зато я думала за тебя, моя беззаботная Лисси, и знаю, что из этих штрафов составилась порядочная сумма и ты являешься ее законной владелицей.

Осталось сказать о последнем участнике матча. Годж Уррикан находился в штате Висконсин, когда пять очков отправили его в Неваду. Ему предстояло новое путешествие в тысячу двести миль. Штат Невада, один из наименее населенных во всей конфедерации, по размерам площади занимает шестое место в республике (после штатов Орегон, Айдахо, Юта, Аризона и Калифорния). В довершение ко всему как раз в Неваде Уильям Гиппербон поместил клетку с «колодцем», куда злополучный игрок должен был ринуться вниз головой. Негодование коммодора нельзя выразить словами. Он только сказал, что нотариус Торнброк ответит за все, а Тюрк обещал схватить нотариуса за горло, разрезать живот и съесть его печенку! Со свойственной ему поспешностью Годж Уррикан в этот же день покинул Милуоки, послав Торнброку три тысячи долларов, сумму, в которую ему обошелся этот последний удар игральных костей, и на всех парах помчался в штат Невада.

Можно предположить, что покойный избрал именно этот штат для «колодца» потому, что он вообще изобилует колодцами — шахтными, конечно. По добыче серебра и золота штат занимает четвертое место в Америке. Горная цепь Сьерра-Невада, кстати, находится не на его территории, а чуть западнее, на территории Калифорнии. Три главных города штата — Виргиния-Сити, Голд-Хилл (Золотой холм) и Сильвер-Сити (Серебряный город) — построены над сереброносными жилами, и в них есть шахты глубиной более чем в две тысячи семьсот футов. Колодцы серебра, но все-таки колодцы, которые оправдывают выбор завещателя.

Но коммодор туда не доехал! В Грейт-Солт-Лейк-Сити до него дошла новость о том, что партия закончена в пользу X. К. Z., и Годж Уррикан вернулся в Чикаго, в каком состоянии — легче каждому представить, чем автору описать.

Но для всех, кто интересовался национальной партией (хотя бы только из любви к искусству) известная доля любопытства оставалась еще неудовлетворенной. Кто же, наконец, этот X. К. Z. и откроет ли он свое инкогнито?

Никаких сомнений по этому поводу быть не могло. Когда дело идет о том, чтобы положить в свой портфель шестьдесят миллионов долларов, сохранять инкогнито никто не станет. Выигравший должен себя назвать. Но когда и при каких условиях? Никакого срока в завещании не было указано. Общественность знала, что неизвестный X. К. Z. находился в Миннеаполисе, когда получил телеграмму, извещавшую о результате последнего тиража. Одного дня достаточно, чтобы приехать оттуда в Чикаго. Но прошла неделя, потом другая, и никаких вестей!

Терпение Джовиты Фолей лопалось. Эта нервная особа хотела, чтобы Макс Реаль по десять раз в день отправлялся за сведениями, чтобы он вовсе не выходил из зала Аудиториума, куда самый счастливый из «семи», без сомнения, явится прежде всего. Но ум Макса Реаля был занят вопросами совершенно иного рода.

— О, если бы только он мне попался, этот победитель! — восклицала Джовита Фолей. — Я спросила бы его, по какому праву он позволил себе выиграть партию! Субъект, которого не знают даже по имени…

В общем, нетерпение, которое она испытывала, вполне точно выражало общественное настроение как в Соединенных Штатах, так и в других странах. Время шло, воображение разыгрывалось, пресса, в особенности спортивная, бушевала, а нотариус Торнброк никогда еще не получал столько упреков. Все партнеры, за исключением Лисси Вэг и Макса Реаля, сочли нужным вмешаться, и не без основания. Действительно, если победитель не появлялся, разве они не могут утверждать, что партия не окончена и можно продолжать игру?

Коммодор Уррикан, Герман Титбюри и Джон Мильнер объявили, что подают в суд на исполнителя завещания. Газеты держали их сторону. В «Трибюн» Гарри Кембэл поместил резкую статью против X. К. Z., в самом существовании которого начинали уже сомневаться. К тому же невозможно урегулировать пари, пока судом не установлена личность выигравшего. Вся Америка пришла в волнение, и был поднят вопрос об организации митинга в зале Аудиториума (с грандиозной манифестацией). Если X. К. Z. не откроет своего инкогнито в течение такого-то срока, общественность потребует от нотариуса Торнброка возобновить партию. Том Крабб, Герман Титбюри, Гарри Кембэл, коммодор Уррикан, даже Джовита Фолей, если бы ей разрешили заменить Лисси Вэг, выразили готовность отправиться безразлично в какие штаты.

В конце концов возбуждение публики достигло апогея и власти Америки начали беспокоиться, особенно в Чикаго, где приходилось защищать членов «Клуба чудаков» и нотариуса. Как вдруг, пятнадцатого июля в десять часов семнадцать минут утра распространился слух, что на Оксвудсском кладбище в мавзолее Уильяма Гиппербона беспрерывно звонит колокол!

Глава XV ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДАЧЕСТВО

Если бы все дома в Чикаго были снабжены телефонными аппаратами и находились в постоянной связи с номером оксвудсского сторожа, жители крупнейшего города не могли бы узнать эту новость быстрее. За несколько минут кладбище переполнилось обитателями соседних кварталов. Скоро стала прибывать публика из всех других частей города, и через полчаса экипажное движение было абсолютно прервано, начиная с Вашингтонского парка. Спешно извещенный об этом, губернатор штата сэр Гамильтон послал сильные отряды милиции, которые не без труда проникли на кладбище и выпроводили оттуда множество любопытных, чтобы оставить вход свободным.

А колокол все звонил и звонил на колокольне великолепного мавзолея, где покоился чикагский миллионер.

Джордж Хиггинботам, председатель «Клуба чудаков», его коллеги и нотариус Торнброк первыми проникли за ограду кладбища. Через полчаса туда явились и шестеро участников матча Гиппербона. Появление Макса Реаля и Лисси Вэг можно объяснить только настойчивыми уговорами Джовиты Фолей (она, конечно, тоже была здесь). Итак, все партнеры собрались перед мавзолеем, охраняемым тройной цепью солдат. Наконец колокол замолк, и двери мавзолея широко раскрылись.

Холл сверкал ослепительным светом электрических ламп и люстр. Окруженная зажженными канделябрами, стояла великолепная гробница, точь-в-точь такая, какой она была три с половиной месяца назад, когда эти двери закрылись по окончании погребального обряда с участием всего города.

Члены «Клуба чудаков» с председателем во главе вошли в мавзолей. За ними — нотариус Торнброк, в черном фраке, белом галстуке и неизменных очках в алюминиевой оправе. Потом прошли шесть партнеров и все, кто только мог поместиться в холле мавзолея. Глубокое молчание воцарилось внутри и снаружи. Всех охватило волнение.

Тридцать три минуты двенадцатого в глубине холла послышался какой-то шум. Он исходил из гроба. Вдруг погребальный покров соскользнул на пол, точно сдернутый чьей-то невидимой рукой. И тогда (в то время как Лисси Вэг прижималась к плечу Макса Реаля) крышка гроба медленно приподнялась, и лежавшее в нем тело привстало… А в следующую минуту все присутствующие увидели перед собой не мертвеца — нет, но человека вполне живого, и это был не кто иной, как покойный Уильям Гиппербон!

— Великий Боже! — воскликнула Джовита Фолей сдавленным голосом. Среди гула изумления, стоявшего в холле, ее слова были услышаны только Максом Реалем и Лисси Вэг. — Да ведь это почтенный мистер Гемфри Уэлдон!

Да, почтенный Гемфри Уэлдон, но не такой пожилой, каким был, когда навещал Лисси Вэг. Позднее в газетах всего мира напечатали рассказ о происшествии в главном городе Иллинойса:

«Первого апреля в особняке на Мохаук-стрит во время партии в благородную игру «гусек» Уильям Гиппербон внезапно потерял сознание от кровоизлияния в мозг. Принесенный в свой дом на Ла-Салль-стрит, он умер спустя несколько минут, точнее, о его смерти объявили явившиеся в дом доктора. Несмотря на приговор медиков, несмотря на знаменитые лучи профессора Фридриха Эльбинга, которые подтвердили сделанное эскулапами заключение, Уильям Гиппербон не умер. Он находился в состоянии каталепсии[208], но со всеми внешними признаками умершего человека. К счастью, в своем завещании он не выразил желания быть набальзамированным. Без сомнения, после такой операции чикагский коммерсант не остался бы в живых. Но ведь ему всегда везло! Третьего апреля двери его мавзолея закрылись, и самый почтенный из членов «Клуба чудаков» остался лежать в своей гробнице.

Вечером того же дня кладбищенский сторож, гасивший в холле мавзолея последние лампы и свечи, услышал какой-то шорох внутри гроба. Оттуда вырывались слабые стоны, глухой, еле слышный голос кого-то звал… Но сторож не потерял головы. Он побежал за своими инструментами, приподнял крышку гроба, и первыми словами Уильяма Гиппербона, проснувшегося от летаргического сна, были:

— Никому ни слова, и ты богат!

С присутствием духа, необыкновенным у человека, возвратившегося из такой дали, он прибавил:

— Ты один будешь знать, что я жив… И еще мой нотариус Торнброк, к которому отправляйся сейчас же и позови сюда…

Сторож выскочил из холла и побежал во всю прыть. И каково же было изумление (и самое приятное, разумеется!) нотариуса Торнброка, когда через какие-нибудь полчаса он очутился в обществе своего клиента, такого же здоровяка, каким он привык всегда его видеть! После своего воскресения Уильям Гиппербон пришел к следующим соображениям.

Во-первых, он готов был числиться покойником ради захватывающей партии. Во-вторых… Но нотариус Торнброк его перебил:

— Вы разоритесь! Но дело не в том… Раз вы не умерли, с чем я вас искренне поздравляю, ваше завещание теряет силу и все его параграфы сводятся к нулю. А потому для чего хотеть, чтобы эта партия состоялась?

— Потому что сам приму в ней участие.

— Но каким образом?

— В приписке к завещанию введу в партию седьмого партнера, который будет Уильямом Гиппербоном, под инициалами X. К. Z.

— Но вам придется подчиняться установленным правилам.

— Я и буду подчиняться.

— А если проиграете?

— Тогда все мое состояние получит выигравший.

— Это ваше окончательное решение?

— Окончательное… Потому что до сих пор не сделал ни одного эксцентричного поступка, так совершу его, воспользовавшись своей мнимой смертью.

Уильям Гиппербон покинул кладбище, не дожидаясь «страшного суда», и отправился к нотариусу Торнброку, чтобы дописать завещание. Когда процедура была закончена, он удалился во временное жилище, преисполненный уверенности в своей счастливой звезде, которая никогда не покидала его в течение всей жизни. Она не изменила ему, если так можно выразиться, и после смерти».

Так писали газеты. Теперь легко понять дальнейшие действия неумершего богача. Из всех его возможных наследников в нем вызвали симпатию только Макс Реаль и Лисси Вэг. Как джентльмен и человек действия, он даже проявил участие к последней — под вымышленным именем Гемфри Уэлдона. Начав игру, он уверенно двигался к цели под покровительством той же счастливой звезды и первым пришел к финишу, победив всех соперников на этом национальном ипподроме! А в назначенный день кладбищенский сторож ударил в колокол.

Когда смолкли все возгласы восторга и изумления, когда все, кто желал, смогли пожать руку воскресшему и победившему члену «Клуба чудаков», к нему приблизился Годж Уррикан.

— Так не делается, милостивый государь! Когда человек умирает, то умирает, а не заставляет людей бегать за его наследством, когда он все еще на этом свете! И так как вы меня надули, а я никому этого не позволяю, то дадите мне удовлетворение.

— Где и когда вам будет угодно.

Тюрк клялся святым Ионафаном, что сожрет печень Уильяма Гиппербона… Несмотря на это, Уррикан послал его к бывшему покойнику, чтобы условиться о дне и часе поединка. Явившись к нему, Тюрк сказал:

— Видите ли, сударь, коммодор Уррикан не такой злой, каким он хочет казаться. В сущности, его всегда можно урезонить.

— И вы пришли, чтобы сказать…

— …чтобы сказать, что он раскаивается в своей вчерашней горячности и просит принять его извинения.

К счастью для Тюрка, строптивец никогда не узнал, как тот выполнил свою миссию, но побоявшись — о, не поединка, конечно! — побоявшись стать посмешищем в глазах всего света, не стал раздувать дела.

Накануне свадьбы Макса Реаля и Лисси Вэг жениха и невесту посетил почтенный мистер Гемфри Уэлдон, но не прежний, слегка сгорбленный под тяжестью лет, а гораздо более элегантный, более моложавый мистер Уильям Гиппербон (что не преминула заметить Джовита Фолей). Извинившись, что не дал выиграть партию Лисси Вэг, ибо, не будь его, девушка первая оказалась бы у цели, заявил: хочет она того или не хочет, понравится ли ее мужу или не понравится, все равно он написал новое завещание, по которому половина его состояния переходит к Лисси Вэг.

И представьте, Джовита Фолей не почувствовала ни малейшей зависти к удаче подруги («и какое счастье для Лисси, что, выходя за любимого, она еще стала и наследницей настоящего «американского дядюшки»…). Самой Джовите пришла пора возвращаться к своей должности первой продавщицы в торговом доме «Маршалл Филд». Свадьбу отпраздновали на следующий день в присутствии чуть ли не всего города. Губернатор Джон Гамильтон и Уильям Гиппербон захотели непременно принять участие в этой блестящей церемонии.

Позже, когда молодые и их друзья вернулись к миссис Реаль, Уильям Гиппербон, подойдя к ближайшей подруге новобрачной, сказал:

— Мисс Фолей, мне пятьдесят лет…

— Не хвалитесь, мистер Гиппербон! — ответила молодая девушка, смеясь так, как она одна умела смеяться.

— …мне пятьдесят, — не путайте моих вычислений, — а вам двадцать пять…

— Это правда.

— И если я не забыл первые правила арифметики, двадцать пять — половина пятидесяти…

Что хотел этим сказать загадочный математик?

— Я хочу сказать, мисс Джовита Фолей, что ваш возраст — половина моего, если только математика не пустая наука, так почему бы в таком случае и вам самой не сделаться моей половиной?

Вы скажете, новый эксцентричный поступок записного оригинала? Но разве Уильям Гиппербон на этот раз не обнаружил обыкновенной рассудительности и хорошего вкуса, попросив руки такой славной девушки, как Джовита Фолей?

Если изложенные факты могут показаться до некоторой степени неправдоподобными, пусть читатель учтет одно смягчающее обстоятельство: все это произошло в Америке.

Конец