Завещание ночи. Переработанное издание

ХРАМ МЕРТВЫХ БОГОВ

Кедровый шест, казавшийся медным в лучах растекавшегося по краю горизонта огромного солнца, бесшумно пронзал бурую, шевелящуюся шкуру болота. Маленькая круглая лодка, сшитая из дубленых бычьих шкур, натянутых на легкий каркас, скользила по маслянистой жиже, покрывавшей бескрайнюю безжизненную равнину. Кое-где из трясины поднимались заросшие непролазным кустарником островки, земля на которых колыхалась и проседала, дрожа на непрочной подушке из переплетенных корней. Местами встречались черные стены камышовых джунглей — за этими стенами на пространствах, где можно было спрятать не один великий город, подобный Вавилону, жили только птицы, гнездившиеся там многотысячными колониями. Любой человек, углубившийся в камышовую страну хотя бы на пятьдесят локтей, не мог вернуться оттуда иначе, чем божьим промыслом. Там не было никаких ориентиров; там не было вообще ничего, кроме черно-зеленых шелестящих стеблей и одинаковых узких проток с жирно поблескивающей водой, проток, пересекавшихся и расходившихся чудовищной паутиной, запутавшись в которой, человек быстро умирал от истощения или страха и становился добычей безымянных болотных падалыциков. Это были Топи Лагаша — огромный отстойник Месопотамии, южным своим языком лизавший белый прибрежный песок Персидского залива. В самом центре Топей двигалась круглая лодка из шкур — единственный транспорт здешних мест, — управляемая человеком в одежде воина.

Человек этот был высок и худ. Кожаная куртка с нашитыми на нее бронзовыми пластинками плотно облегала широкие костлявые плечи. На поясе висел короткий железный меч, испещренный странными полузвериными символами. Кожаные короткие штаны с бахромой вытерлись от бессчетных ночевок на голой земле. Такая одежда могла принадлежать только воину — наемнику из гарнизонов Птолемаиды или Антиохии, да мало ли еще откуда — после невероятных побед Александра Великого, сковавшего мир стальною цепью своих крепостей, воины были повсюду, и повсюду они были примерно одинаковы. Но лицо человека в лодке не было лицом наемника.

У наемников не бывает такого крутого лба, переходящего в сферически гладкую поверхность абсолютно голого черепа. Не бывает такого застывшего высокомерного выражения лица, таящего в себе силу превосходства не меча, а разума. Не бывает таких глаз. Это было лицо человека, для которого не существует тайн, лицо человека, неподвластного соблазнам низменных страстей, человека, обособившегося от суеты и прелестей мира. Лицо жреца.

И он был спокоен, абсолютно спокоен и непроницаем для страха. Он знал, что достаточно ошибиться один раз, и он никогда уже не выберется из этих мертвых топей. Но он знал также, что не ошибется.

Он ориентировался по солнцу, а ночью — по звездам. Он внимательно смотрел, куда летят закрывающие небо птичьи стаи, поднимающиеся из глубин камышовой страны. Он не упускал из виду ни медленное течение воды в протоках, ни разницу в оттенках листьев кустарника на редких островках. Но более всего он полагался на слабый, однако вполне различимый зов, который шел к нему из глубины топей, из самого сердца болот.

С каждым днем пути зов становился все сильнее. Можно уже было явственно услышать низкий глухой голос, повторявший одну-единственную растянутую гласную — нечто вроде очень тягучего «а-а-а» — и не умолкавший ни на секунду. Голос этот звучал только у него в голове, и выносить его было тяжело. Порой ему начинало казаться, что вся бурая равнина вокруг издает протяжный и бесконечный стон, и тогда он закрывал глаза. Но все же это был единственный надежный ориентир, и ему приходилось терпеть.

К тому времени, когда солнце окончательно скрылось за плоской, как стол, линией горизонта, круглая лодка уже не первый час скользила вдоль черной камышовой стены. Зов стал почти невыносимым, и ясно было, что источник его находится где-то в глубине камышовых джунглей. Прошло еще полчаса, и стена распахнулась, разрубленная пополам широким клинком протоки, на смолистых водах которой жирно мерцали крупные южные звезды.

Человек в одежде воина отложил свой шест. Лодка послушно замерла у самого разверстого зева камышовой страны. Было очень тихо; размеренно плескались тяжелые черные волны и покрикивала жалобно вдалеке большая болотная птица.

Человек протянул руку и поднял со дна лодки небольшой кожаный мешок. Оттуда он вытащил пару лепешек, завернутых в виноградные листья, и съел их. Затем откупорил затейливой формы глиняный кувшинчик и сделал несколько глотков. Потом принял какое-то снадобье.

Лодка едва заметно покачивалась на дышащем теле болота. Человек сидел и ждал, несмотря на то, что голос в его голове пел, не переставая. Потом из-за плеча его заструилось мерцающее серебряное сияние, и он оглянулся.

Там, в небе, которое в южных широтах выглядит черной ямой, провалом в другие миры, тяжелая, как медный шар, висела чудовищная бело-красная луна. Ее свет зажег тусклую воду протоки, и, казалось, вся Топь Лагаша, влекомая лунным пожаром, выпятится огромным маслянистым горбом, словно допотопный зверь, разбуженный неосторожным прикосновением. И тогда вновь взлетел шест, казавшийся на этот раз выкованным из серебра, и лодка заскользила по пылающей холодным огнем протоке вглубь камышовой страны.

В самом сердце Топей Лагаша, окруженный бескрайними полями тростника, возвышался конический холм, самый большой остров в этой части болот. Когда-то он был намного выше, и его можно было увидеть издалека. Но за долгие-долгие годы, в течение которых болото надвигалось на процветавшие в древности земли Лагаша, холм ушел глубоко в черную трясину, и теперь на поверхности была только его верхушка. Он имел сотню локтей в диаметре и двадцать локтей в высоту. Почти весь кустарник на нем был вырублен, но на южной оконечности острова стояла сплетенная из ивовых ветвей хижина, перед которой горел маленький костерок. У костра, скрестив тощие коричневые ноги, сидел неопрятный, заросший седым волосом старик в грязной набедренной повязке. Он держал над огнем глиняную чашку с каким-то варевом, время от времени поднося ее к лицу и вдыхая густой пар.

Шуршали заросли тростника. Шипел костер. Тугие волны накатывались с равнодушным упорством на черный песок острова. Поднялась и разгорелась над болотами гигантская недобрая луна. Старик прислушался. Ему показалось, что далеко, за полями одинаковых тоскливо шелестящих стеблей он различает равномерный плеск — с таким звуком могла бы продвигаться по трясине круглая болотная лодка.

Тогда он выпрямился и плеснул остаток содержимого чашки в костер. Вспыхнуло ярко-синее пламя, мгновенно поднявшееся до неба. Раздался странный свистящий стон, словно из пронзенной груди дракона, а потом сверкающая синяя колонна, вставшая над островом, опала и съежилась до маленьких язычков, пляшущих там, куда попали капли вязкой жидкости. Из хижины за спиной старика появилась легкая гибкая тень и проворно скользнула рядом с ним на землю.

— Что-то случилось, учитель? — спросил мягкий переливчатый голос. Старик скосил глаза. Это была Эми, вторая и последняя обитательница острова. Двадцать лет назад… а может быть, и тридцать, и сорок — трудно высчитать время, живя между двумя мирами, — он вызвал ее из небытия, приказав исполнять все его повеления. За эти годы она ничуть не изменилась, оставаясь все той же пятнадцатилетней смуглой девчонкой с зелеными глазами и смешно, не по-здешнему, вздернутым носиком.

Почему она выбрала именно такой облик, старик не знал; лично ему всегда больше нравились черноволосые тяжелобедрые шемитки, но Эми явилась такой, и он постепенно привык. С ней можно было разговаривать, она многого не знала, и он учил ее, удивляясь, какое удовольствие получает от этого давно заброшенного занятия. Вообще она была прекрасной рабыней, да к тому же посвященной во все секреты Иштар, и старику приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не забывать время от времени обновлять контур пентаграммы — магического знака, сдерживавшего ее демоническую сущность. Эми была демоном, суккубом, одним из существ, обитавших на темной Изнанке Мира. Старик старался помнить об этом, как и о том, что случилось однажды, много лет назад, когда он, выпив сока хаомы и погрузившись в многодневный глубокий сон, пропустил время обновления пентаграммы…

— Случилось, учитель? — нежно прошептала Эми.

— Да, — ответил старик хриплым, каркающим голосом. — Он идет к нам.

— Нирах?

— Да, — сказал старик. — Человек из пустыни. Он уже близко.

Они замолчали, вслушиваясь в дыхание ночи. Эми сидела на корточках, и луна играла на блестящей смуглой коже ее круглых коленей. Когда-то старик не мог смотреть на эти колени без вожделения… но с тех пор прошло слишком много лет.

Внезапно тишина, повисшая над камышовой страной, раскололась. С жутким шумом, гортанными криками и хлопаньем крыльев взмыла в неподвижный воздух огромная колония птиц, устроившаяся спать в зарослях неподалеку от острова. Словно плащом гиганта накрыли небо, на минуту погасив даже луну. Стало холодно и тревожно, а когда птицы, собравшись в стаю, изогнутой линией ушли на юг, вновь открыв пылающий лик луны, старик и девушка увидели высокую черную фигуру, скользящую к ним по расплавленной дорожке серебряного света. Круглая плоскодонка зашуршала по песку, и фигура сошла на берег, отбросив в сторону длинный шест. Старик, кряхтя, поднялся навстречу гостю.

— Приветствую тебя, учитель, — громко сказал прибывший глубоким, полным скрытых оттенков голосом.

Он подошел к костру, и стало видно, что он почти вдвое превосходит старика ростом и шириной плеч. По-прежнему сидевшая на корточках Эми сжалась, когда на нее упала огромная тень гостя. Старик поднял левую руку ладонью вверх.

— И тебя приветствую, Нирах. Давно ты не навещал меня.

— Да, учитель. Я проходил последний круг посвящения… Старик прервал его взмахом ладони.

— Позже. Садись к огню. Ты голоден?

Темный взгляд, сверкнувший из-под костлявого лба, уперся в переносицу старика.

— Благодарю, учитель, я принял пищу.

— Ты устал? — продолжал допытываться старик. — Не поспишь ли с дороги? Может быть, хочешь Эми?

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на бесстрастном лице гостя.

— Ты же знаешь, учитель: Итеру, прошедший все круги посвящения, становится свободным от желаний…

Старик хмыкнул. Подобрал с земли сухую веточку и бросил в костер.

— Ты стал нетерпелив, Нирах, сын мой… Я предлагаю тебе отдохнуть и успокоиться. В твоих глазах явно читается жадное нетерпение, это слабость. А слабым нельзя спускаться в Храм.

Гость опустился на корточки у огня и прикрыл веки. Мышцы на его костлявом лице напряглись.

— Я два месяца добирался сюда из Александрии. Я носил одежду воина и жил как воин… Я спал в солдатских палатках и в шалашах пастухов… Я дрался с наемниками и убивал диких зверей… Я пил соленую воду и ел плесневелый хлеб… Когда я увидел твой сигнал, мне показалось, что сердце выскочит из моей груди… А теперь ты говоришь мне, чтобы я успокоился! Старик рассмеялся неприятным клокочущим смехом.

— Какой же ты, к демонам, Итеру! Хвалишься тем, что не хочешь девку, а с возбуждением своим ничего поделать не можешь! Что с того, что возбуждение это вызвано не бедрами Эми, а лоном Эрешкигаль? Чем девка отличается от богини? Ничем — для воистину мудрого. А ты уподобился тому богачу, что завидует лишней мере золота в закромах у соседа, и считает себя выше крестьянина, вздыхающего о миске бобов на столе старосты!

Он протянул руку и неожиданно схватил гостя за ухо.

— Для тебя не должно быть разницы между водой болота и водой океана! Между городской стеной и Стеной Мира! Между смертью одного и гибелью всех! Ты понял, несчастный?

Нирах терпеливо мотал головой, только узлы мышц на его скулах вздувались и опадали. Когда старик закончил свою экзекуцию, он сказал:

— Я понял, учитель. Я был глуп. Мне действительно следует успокоиться. Но сегодня ночь полнолуния, и я боюсь, что, пропустив ее, я не смогу войти в Храм до следующей полной луны…

— В этом не было бы ничего страшного, — возразил старик сварливо.

— Мне не очень-то весело на острове, и ты составил бы мне неплохую компанию… Во всяком случае, было бы кого таскать за уши… Ты что, слышишь голос?

Нирах молча кивнул и коснулся пальцем сверкающего под луной черепа.

— Голос, — по-прежнему ворчливо говорил старик, шаря узловатыми пальцами в складках набедренной повязки, — голос… Да неужели Мертвые так хотят видеть тебя, Нирах? Неужели они тоже стали нетерпеливы?

Нирах почувствовал знакомую пульсацию в уголках висков и быстро взглянул на старика. Тот, занятый поисками, ничего не заметил, но Нираху, вошедшему в состояние повышенного восприятия — «хара» на языке Итеру, — оказалось достаточно мгновения, чтобы понять, какие чувства обуревают учителя. Учитель боялся. Он смертельно боялся решиться на то, к чему готовился много лет — готовился сам и готовил его, Нираха. И в то же время старик хотел увидеть, что получится из выношенного ими великого плана.

— Учитель, — начал Нирах, — я не…

Старик вытащил откуда-то из-за пояса каменный флакончик и протянул через костер гостю.

— На, — сказал он. — Выпей.

Длинные подвижные пальцы сомкнулись вокруг флакона. Нирах осторожно откупорил сосуд и понюхал.

— Эфедра, — произнес он задумчиво, — трава Пта… какие-то коренья… что еще?

— Пей! — рявкнул старик.

Нирах бесстрастно поднес флакон к губам и сделал глоток. Глаза его заблестели.

— Ложись на землю! — приказал учитель. — Эми, сними с него доспехи. Легкая, как тень, девушка проворно освободила гостя от куртки и штанов. Нирах растянулся на земле, подставив лицо серебряному свету.

Старик отдал Эми несколько коротких распоряжений и встал у Нираха в головах. Девушка принесла из хижины несколько горшочков с краской, поставила рядом с гостем и опустилась на колени. Под монотонные причитания учителя, читавшего древние заклинания, Эми окунула тонкие пальчики в горшок с кроваво-красной субстанцией и принялась осторожно выписывать на закованном в непробиваемую мышечную броню теле Нираха защитные знаки.

Часом позже гость поднялся с земли. Он был полностью обнажен, и с ног до головы покрыт узорами и надписями. Старик закончил читать и стоял неподвижно. Луна тяжело висела над самой верхушкой холма. Время остановилось.

— Я готов, Учитель! — торжественно сказал Нирах. Старик закряхтел и почесал под мышкой.

— Ты по-прежнему слышишь Голос? — со странной интонацией спросил он.

— Голос сильнее, чем когда-либо, Учитель. Мертвые зовут меня.

— Ты помнишь путь, который прошел?

— Я не помню ничего, кроме пути, Учитель.

— Ты готов принести жертву?

— Я сам и есть моя жертва, Учитель.

Старик закрыл глаза. Он отчетливо вспомнил тот далекий день много лет назад, когда изможденный, худой, как палка, юнец полуживым выполз на черный песок острова. Как выяснилось позже, он две недели плутал в дебрях камышовой страны, пока случайно не наткнулся на убежище старика. Случайно? Теперь старик не был уверен в этом…

Тогда он подошел к чужаку — первому человеку, попавшему на остров после того, как старик поселился здесь, — и занес над его худой шеей ногу, обутую в деревянную сандалию. Старик в те годы был еще крепок и без труда справился бы с похожим на груду костей пришельцем. Но тот открыл огромный черный рот и на последнем дыхании вымолвил: «Погоди, Нингишзида…» После чего потерял сознание и пребывал между нижним и средним мирами пять дней.

Старик готовил снадобья и заставлял Эми отпаивать незнакомца отваром целебных трав. Он отгонял от юноши мелких, но зловредных духов болот и возжигал священные костры. К исходу пятого дня скелетоподобный юнец открыл глаза и увидел над собою сверкающее лезвие ножа. И услышал вопрос:

— Откуда ты знаешь, кто я?

Нингишзида было тайное имя старика. Оно означало «Прислужник Далекой Земли» и передавалось по наследству в клане жрецов древнего культа мертвых. Но никто во всем мире не мог знать об этом имени. Никто, кроме учителя старика, который отправился в Далекую Землю еще тогда, когда не были еще зачаты даже родители странного доходяги из болот. Ибо Далекая Земля означает Страну Мертвых, и те, кто уходит туда, обратно не возвращаются. Поэтому старик оставил щенку жизнь. Оставил, чтобы узнать, какой тропкой выбралась в мир людей тайна, принадлежащая Мертвым.

И щенок рассказал. Он торопливо хлебал вкусный бульон из болотных курочек, приправленный пряными кореньями, проливая жирные капли на обтянутую коричневой кожей грудь, рвал зубами испеченные Эми белые лепешки и рассказывал. Сначала старик не поверил ему, как не верил никому в этом мире, но потом, введя выздоравливающего в гипнотический транс, приказал говорить правду — и услышал ту же историю. Тогда он поверил окончательно, тем более что Итеру действительно не умели лгать.

Щенок принадлежал к древнему и могущественному клану Итеру — жрецов-хранителей, осколку одного из тех культов, которые во множестве возникали в дни молодости мира. Сколько жрецов входило в клан — не знал никто, но число было невелико. Старик кое-что слышал об Итеру, но, пожалуй, не более того, что они действительно существуют. По словам гостя, в Иуну, откуда он прибыл, настоящих Итеру было всего девять, из них только двое были Хранителями Пурпурной Ступени, или Бессмертными.

Высшие иерархи Итеру приобщались к бессмертию посредством некоего священного сосуда, укрытого в тщательно охраняемом тайнике. Гость не мог объяснить, что это за сосуд и где его прячут; неясна ему была и процедура обретения вечной жизни. Но он точно знал, что самые старые иерархи помнят времена до возвышения первых фараонов, и что дар бессмертия дается только тем, кто проходит Девять Ступеней Посвящения. А таких во все века было мало, очень мало…

Сам он прошел три ступени. Это был всего лишь уровень младшего ученика, едва допущенного к некоторым секретам ордена, но старик быстро понял, что его юный гость владеет приемами, сделавшими бы честь любому хвастливому вавилонскому магу. Кроме того, он жадно впитывал всю информацию, которую только мог получить, не гнушаясь даже обрывками смутных слухов и подслушиванием разговоров. Так он узнал о сосуде бессмертия и о блаженном жребии прошедших все степени посвящения. Узнал и решил, что завоюет этот жребий любой ценой.

Но чем больше он думал об этом, тем слабее становилась его надежда стать единственным Избранным. Ведь в конечном итоге курс должен был закончить один ученик. Или, что более вероятно, мог не закончить никто — испытания были тяжелыми, и из нескольких предыдущих поколений воспитанников ни один так и не смог пройти их до конца.

И чем слабее становилась надежда, тем ярче разгоралось в нем желание получить дар бессмертия. Ярче и ярче, как лесной пожар, пылало оно, сжирая защитные барьеры, поставленные наставниками Итеру…

Однажды, роясь в богатой библиотеке Школы в Иуну, он наткнулся на полуистлевший папирус, в котором рассказывалось о стоявшем на равнинах Лагаша Храме Мертвых, древнем еще в те времена, когда жил писец, записавший эту легенду, и о его служителях, ведущих свой род от первых шумеров. В книгах Итеру были описаны сотни культов и тысячи богов, но именно рассказ о Храме Мертвых безраздельно завладел умом юноши. Он не мог объяснить, почему. Он, стремящийся к бессмертию, засыпал на холодном каменном полу своей кельи и видел во сне громоздящийся над темной равниной зловещий силуэт зиккурата. Видел пылающую луну над ним. Видел туманные лица облаченных в черные одежды жрецов. Слышал странный далекий голос, идущий как бы из-под земли, тянущий нескончаемую унылую песню.

После завершения третьего круга посвящения все ученики должны были, следуя многовековой традиции, уйти из стен Школы в поисках своего Учителя. Да, конечно, в Школе у них были наставники, но законы Итеру требовали еще и личного выбора. Многие возвращались в Школу, обогащенные новым знанием; некоторые становились неспособны к дальнейшему совершенствованию; иные не возвращались вовсе. Но гость старика твердо знал, что вернется; точно так же, как знал, где найдет своего Учителя.

В одну из глухих январских ночей он проснулся в своей келье, потому что почувствовал чье-то незримое присутствие. Будто дыхание холодного воздуха обожгло ему щеку, и, проснувшись, он увидел, как сгущается тьма в углу помещения. И увидел тень.

Он не мог рассказать старику, кем была эта тень. В Стране Мертвых лица размыты, а имена стерты. Но тень пела ему, и он внимал, не смея шевельнуть пальцем. И он услышал, что приходят последние дни Храма в Топях Лагаша, потому что хранитель его, Нингишзида, стар, а ученика у него нет. И еще услышал он, что путь к дару Вечной Жизни может быть указан ему там, в Храме Мертвых Богов.

Пришел рассвет и застал его в полуразрушенном склепе посреди заброшенного кладбища на далекой окраине Иуну. В руке он сжимал шею дохлой собаки, а перед ним лежал желтый оскалившийся череп. Он не помнил, как пришел туда, не помнил, как убил собаку и ее кровью измазал себе лицо. Но это было неважно. Он узнал путь. И еще он узнал тайное имя Нингишзиды.

Он не знал только, что за тысячелетия, прошедшие с тех пор, как был написан папирус, зиккурат, затопленный болотами Лагаша почти по самую верхушку, затерялся среди бескрайних полей камышовой страны. Но он искал и искал, пробиваясь сквозь топи, и в конце концов был вознагражден. Теперь он лежал в хижине старика, беспомощный, как дитя, а Нингишзида размышлял, заколоть ли его ножом или отдать на растерзание Эми.

— Зачем ты хотел видеть меня? — спросил он, так ничего и не решив. Гость удивился.

— Значит, вы так ничего и не поняли? Я хочу стать вашим учеником. Я знаю, род служителей Храма прервался. Ваш учитель отыскал вас где-то на востоке, в Эламе, а у вас, похоже, не так уж много народу под рукой… Я буду учиться у вас. Я хочу стать человеком Мертвых Богов.

— Зачем тебе это? — еще раз спросил старик. — Мертвые Боги мертвы. Давным-давно они были побеждены и заключены в страшные тюрьмы нижнего мира. Они ничего не могут здесь, на поверхности. Они способны только копить свою злобу и ненависть и когда-нибудь они захлебнутся в ней… Я служу им много лет и успел возненавидеть их так же, как ненавидят они сами все живое. Да ты даже в святилище к ним не войдешь, раздавленный их темной волей… Зачем тебе это?

— Они нужны мне, чтобы обрести бессмертие, — ответил пришелец. — Итеру, мои наставники, не почитают богов. Я же хочу опереться на пусть скованную, но силу, пусть темную, но власть. Мертвые Боги помогут мне пройти все испытания и стать единственным Итеру, владеющим мощью верхнего и нижнего миров. А я… я нужен им, потому что я — единственный человек, который может освободить их.

Нингишзида ударил его ладонью по лицу. Голова на худой шее откинулась назад, но почерневшие губы разошлись в улыбке.

— Это сделка, просто сделка… Ты научишь меня секретам своей черной магии. Я получу оружие, которое позволит мне легко одолеть всех моих соперников на пути к бессмертию. А когда я получу бессмертие, я уничтожу остальных Итеру и освобожу Мертвых Богов.

— Как? — каркнул старик.

Пальцы его плотно сомкнулись вокруг костяной рукояти ножа.

— Знай же, о Нингишзида, хранитель Врат, что Мертвые Боги были некогда лишены силы и заключены в подземные узилища посредством трех магических предметов. Не спрашивай, что это за предметы и в чем состоит их волшебство. Я не знаю этого, как не знает никто из тех, кто не дошел до высшей ступени Посвящения. Но я знаю, что предметами этими владеют Итеру, и что смысл жизни нашего ордена — в том, чтобы хранить их в тайне. Они хорошо укрыты… они надежно спрятаны от глаз непосвященных… но когда я стану Бессмертным… когда я стану единственным Бессмертным, я завладею этими талисманами и верну Мертвым Богам их славу. Это честная сделка, и я не вижу, почему бы тебе, Нингишзида, не присоединиться к столь выгодному предприятию.

Гость выговорился и обессиленно упал на тростниковую циновку. Он лежал неподвижно, сомкнув тяжелые веки, и худая шея его была совершенно беззащитна. Старик еще раз посмотрел на нож в своей руке… на острый кадык пришельца… перевел взгляд на темный провал ворот Храма… и разжал пальцы.

Он принял предложение.

Он назвал гостя Нирахом. По древним заветам, все Хранители Врат получали имена демонов нижнего мира. Нирах был богом-гадюкой, скользящим меж камней. Старое свое имя пришелец сообщить отказался, а Нингишзида и не настаивал.

Нирах провел на острове три года. Старик учил его забытой шумерской магии, составлению пентаграмм и защитных заклинаний. Он называл ему имена стражей Подземной Страны и рассказывал об уловках, которые позволяют беспрепятственно проходить сквозь их заслоны. Он показал ему наводящие ужас приемы запрещенного искусства оживления мертвых тел посредством электролитных батарей или атмосферных разрядов — Факелов Аннунаков. Но более всего он обучал Нираха искусству лжи.

Итеру не могли лгать. Воспитание, которое они получали с самого раннего возраста, усиленное гипнотическим воздействием их наставников, делало их неспособными к любому искажению реальности. Они могли не отвечать на вопросы — и молчать даже под чудовищными пытками — но не лгать. А Нираху для выполнения его честолюбивого плана было просто необходимо научиться этому. Сначала для того, чтобы скрыть правду о своем обучении — любого Итеру, уличенного в контактах с адептами черной магии, тут же изгоняли из ордена, предварительно стерев память — а затем для того, чтобы приготовиться к захвату трех талисманов. И старик учил его лжи. Он бился, прикладывая страшные усилия, ломая защиту, поставленную в мозгу Нираха, выискивая изощренные лазейки для зажатого в жестких рамках сознания юноши. Наконец, ему удалось это, и, когда однажды Нирах, проведя ночь с Эми, сообщил старику, что разбирал клинописные таблички в приделе Храма, Нингишзида, хоть и избил его до полусмерти плетеной тростниковой палкой, в душе вознес хвалу Мертвым Богам. Временами он чувствовал себя Творцом и посылал насмешливые проклятья далеким наставникам юноши. Но иногда, просыпаясь ночью, чуял исходящую из-под земли черную волю тех, кто тысячелетиями ждал своего часа, и понимал, что не его, Нингишзиды, ничтожными усилиями, а этой черной волей и лепится новый облик Нираха. Тогда он не мог заснуть уже до зари, ворочаясь с боку на бок и тревожно размышляя, какую жертву потребуют Мертвые за столь дерзкую сделку. За эти три года жрец привязался к юноше, как к родному сыну, и не хотел, чтобы его следы навеки затерялись в пыли и прахе Далекой Земли. Но время шло, и однажды Нирах покинул камышовую страну, чтобы вернуться уже настоящим Итеру. Прошло почти двадцать лет, и этот день настал.

Теперь он стоял перед стариком, закованный в двойную броню светлых и темных сил, удивительное существо, воспитанное одновременно Раем и Адом, сочетавшее непреклонное мужество и ледяное спокойствие Итеру с неукротимым злым пламенем служителя подземных богов, и луна играла на его испещренном заклинаниями могучем теле. «Он подобен Гильгамешу, — с трепетом подумал Нингишзида, — Гильгамешу, также искавшему дар бессмертия за Водами Смерти. Да будут благосклонны к нему подземные боги!» — и тут же одернул себя. Нельзя ожидать благосклонности от Мертвых Богов. Можно лишь надеяться, что они найдут для Нираха подходящее место в паутине своих ядовитых замыслов. Место, которое, по крайней мере, сохранит ему жизнь.

— Иди, — сказал старик, кивая на поросший бурой остролистой травой бугор Храма. — Иди, и да сопутствует тебе твоя звезда. Не забывай о Ждущих за Порогом; и Спрашивающих во Тьме не забудь также. Помни, что узок мост над Бездной Судеб, и не каждый пройдет по нему, приближаясь к лику Эрешкигаль. Не страшись Гадюки и Скорпиона — первый бог хранит тебя, второй — меня. Но в Кровавой Тьме у Черного Престола Нергала могут гнездиться чудовища, о которых даже я ничего не знаю; и их ты должен избегнуть, потому что у тебя нет заклинаний против них. И, если Мертвые отпустят тебя, не выходи из Храма, не омыв тело водой из железного сосуда, что стоит в восточном приделе и накрыт узорным покровом; иначе прах Далекой Земли будет жечь твое тело под солнечными лучами. Иди, о Нирах. Я молюсь за тебя Мертвым.

Нингишзида и Эми, не дыша, смотрели, как высокая фигура Нираха приближается к полуобвалившемуся порталу Храма, как Нирах наклоняет бритую голову и исчезает в проеме. Внезапно лунный свет ярко заиграл на стершейся резьбе портала, и им показалось, будто Врата занавешены блистающей серебряной кольчугой. Но мгновенье прошло, и провал Врат вновь стал таким, каким был всегда — черным беззубым отверстием огромного рта.

— Он вернется, учитель? — робко спросила Эми.

Нингишзида недовольно посмотрел на нее. Для суккуба, пусть даже прирученного и обезвреженного пентаграммой, она была чересчур нежна и привязчива. Старик подозревал, что после той ночи, окончившейся жестокой поркой для Нираха, Эми испытывает к Итеру нечто большее, чем просто привязанность, но никак не мог понять, нравится это ему или нет. В конце концов, если к Нираху он относился как к сыну, то об Эми все чаще и чаще стал думать как о дочери. Иногда вспоминалось ему, или виделось во сне, как много лет назад в далекой стране он играл со своею дочуркой, которую ему так и не довелось увидеть дожившей до возраста Эми. Унес ли ее черный ветер приползшего с востока мора или убили пришедшие с севера бородатые воины, он не помнил. Но, когда он смотрел, как Эми играет в прибрежном песке или плетет фигурки из тростника, ему начинало казаться, что это и есть та самая маленькая девочка, которую он некогда забыл, вступив на тропу Прислужника Далекой Земли.

— Если будет на то воля Мертвых Богов, — сказал он неожиданно сухо. Эми испуганно посмотрела на него, но больше спрашивать не решилась.

Вдвоем они вернулись в хижину, и там девушка растерла Нингишзиду отваром, возвращающим суставам гибкость и подвижность. Когда луна растворилась в начинающем яростно голубеть небе, старик уснул.

Нирах не вышел из Храма ни этим днем, ни следующей ночью, ни в прошедшие после того еще пять дней. К исходу недели Нингишзида, нацепив на себя с десяток защитных амулетов и беспрерывно бормоча заклинания, отправился в недра зиккурата. Он не был там уже несколько лет: необременительные обязанности Прислужника практически исчерпывались уборкой во внешних помещениях Храма да воскурением благовоний на низких черных алтарях. Но теперь старику пришлось, откинув тяжелый полог, спуститься по нескончаемой лестнице, стершиеся каменные ступени которой уводили глубоко под землю, туда, где намного ниже уровня топей лежало главное святилище Храма. Он спускался медленно, зажигая масляные лампы, вырубленные в стенах, иногда добавляя в них масло, потому что огни, которые зажег здесь Нирах, давно потухли. Он преодолел тридцать три пролета, зигзагами уходившие все глубже и глубже и, наконец, ободрав худые бока об обвалившуюся кирпичную кладку, вошел в святилище. Здесь было сыро; сочащаяся из стен и капающая с потолка вода образовала на полу глубокие лужи, а на стенах чудовищными мертвыми цветами цвела селитра. Плесень дышала в углах, и гигантские грибы тянули к кирпичному своду свои бледные тела, но посередине зала был круг диаметром в двадцать локтей, черный и абсолютно сухой; и в этом круге, перед алтарем Повелителя Подземной Страны Нергала, сидел Нирах. Он был неподвижен, и туго натянутая на его ребрах кожа делала его похожим на мумию. Но он все же бьш жив, потому что временами спина его вздрагивала и по всему телу пробегали судороги.

Нингишзида попытался приблизиться к нему, но, не дойдя нескольких шагов до круга, услышал слабое потрескивание и ощутил, как в кожу вонзаются миллионы маленьких иголочек. Тогда он отступил в страхе и сидел на ступенях лестницы до тех пор, пока не начало коптить и потрескивать пламя в нижних светильниках. Тени удлинились и зазмеи-лись по стенам святилища; из нор в темных углах показались и поползли к Нингишзиде безымянные твари с огромными белыми глазами, и Нингишзида бежал в страхе, потому что стал стар и боялся гнева владык нижнего мира. И, выбравшись на свет из дверей Храма, он подумал, что Нираха взяли к себе Мертвые Боги и что он никогда уже не выйдет из черного круга.

Но Нирах вышел. Он появился в ночь следующего полнолуния, и, когда он встал, покачиваясь, на пороге зиккурата, то показался старику и девушке бесплотной тенью, лунным призраком, летающим над болотами и пугающим людей. Но он был жив, только невероятно исхудал за те дни, что провел в подземелье, и тело его покрывали ужасные шрамы, большей частью зажившие, и левая нога была изуродована чьими-то огромными челюстями. Он прошел мимо старика и вошел в посеребренную луной воду у кромки песка; и вода стекала по его худому телу, но то была вода из железного кувшина под узорным покровом, которой он очистился от дыханья Подземной Страны. А потом он погрузился в воду по горло и стал жадно пить; и он пил, как слон в засуху. Бока его ходили ходуном, он заглатывал вместе с водой мелких жучков и мальков рыбы и неоднократно извергал выпитое. Наконец он напился и вышел на берег, припадая на левую ногу; и старик и девушка впервые увидели, что он хром. Он упал на песок и проспал двое суток подряд, а когда проснулся, то отшвырнул приготовленные Эми снадобья, потому что больше в них не нуждался.

— Я уже не тот юнец, что умирал некогда в твоей хижине, Нингишзида, — промолвил он, и это были первые слова, которые старик услышал от него после его возвращения. — Я не нуждаюсь в лекарствах. Подземный огонь выжег мне внутренности, Нингишзида, и я не человек больше. Я еще не испил из Сосуда Бессмертия, а перемены, произошедшие со мной, уже чудеснее, чем ты можешь себе вообразить, старик. Ибо я сошел в нижний мир, и говорил с его властителями, и вернулся живым.

Нингишзида со страхом смотрел на своего преображенного ученика. Тот сидел на своей циновке и говорил, спокойно и равномерно, но голос его не был голосом прежнего Нираха. Гром подземных барабанов слышался в нем, и вой флейт, сделанных из костей мертвецов, и хохот ужасных демонов. Но Нирах говорил, и Нингишзида не смел прервать его.

— Я спустился по лестницам зиккурата, что некогда воздвигли твои предки, о Нингишзида, зиккурата, что ушел глубоко в лоно земли и укрыт бездонной топью от лучей небесных богов. Я воссел перед алтарем Нергала, и закрыл глаза, и отправил своего двойника Ка в путешествие в Страну Без Возврата. Ибо щель, в которую может проникнуть двойник, находится там, у самого алтаря.

И я прошел Черными Вратами, и не испугался Ждущих у Порога, потому что был защищен. И шестеро Спрашивающих во Тьме напрасно тянули ко мне свои щупальца, ибо я знал ответы на их вопросы. Это ты научил меня, как отвечать им, Нингишзида, и я благодарен тебе, но теперь моя мудрость больше твоей. И, миновав Стражей, я прошел по тонкому, как волос Эми, мосту над Бездной Судеб и ни разу не обернулся назад. И демоны, живущие в бездне, напрасно разевали свои жадные пасти, потому что я перешел мост и припал к ногам Эрешкигаль. И я принес ей дары, как ты и учил меня, Нингишзида. И Эрешкигаль, в память о зле, причиненном ей некогда Нер-галом, Повелителем Подземной Страны, дала мне три ключа от трех ворот, за которыми на Черном Троне восседает Нергал. И я открыл врата, и победил тех, кто стережет проход, но в Кровавой Мгле перед троном Нергала был схвачен неведомыми чудовищами и принесен перед лицо Властителя Мертвых и брошен ниц. И услышал я голос, что звал меня из-под земли все эти годы, и голос был страшен и невыразимо печален. И я говорил с ним.

— Говорил с Нергалом? — ахнул старик.

Нирах поднял лицо, и Нингишзида отпрянул в испуге — не лицо это было, а каменная маска, и казалось, что маска эта сдерживает бушующий под ней адский пламень. Словно не мозг находился за огромным высоким лбом Нираха, а гнездо шевелящихся змей.

— С Нергалом? — передразнил он. — Да твой Нергал не больше, чем пыль с сандалий тех, кто спит в глубине мрачной бездны нижнего мира. Ибо после того, как я говорил с Нергалом и не убоялся его, я был пропущен дальше. И я шел по пустынным полям подземной страны, и долог был мой путь. И увидел я Энмешарру, господина всех законов, правящих миром, который в незапамятные времена установил их, а затем отдал младшим богам. И он спит, огромный и бесформенный, как туча, а проснется лишь перед концом времен. И видел я иных, непохожих ни на одно обитающее в нашем мире существо, и говорил с ними. И было открыто мне, что три талисмана Итеру есть Чаша, или Сосуд Бессмертия, Камень, вставленный в корону, и Череп, посылающий смерть. И они есть ключи трех миров: Чаша — верхнего, Камень — от нашего и Череп — от страны Мертвых. А еще мне было открыто, что, собранные вместе, талисманы эти могут осуществлять любые желания человека, но в действительности они были созданы для того, чтобы сломать замки и стены узилища, в котором заключена Ночь. Ибо, когда я достиг пределов Дальней Земли, я увидел стену, за которой лежит Обиталище Ночи.

Нингишзида сделал знак, отгоняющий демонов. Лицо его посерело. Он все больше убеждался, что не Нирах говорит с ним сейчас, а некто, заключенный в его оболочку.

— Не бойся, старик! — увидев его трепет, сказал Нирах и рассмеялся. — Я все тот же ученик, которого ты так часто таскал за уши и бил палкой. Моя человеческая сущность изменилась, но я не утратил память. Больше того, я приобрел то, чем не владеет ни один человек, рожденный под солнцем. Ведь я видел Ночь, Нингишзида, я видел ее со стены в Стране Мертвых!

Лицо его вдруг неуловимо переменилось — уже не каменной маской стало оно, а живым человеческим ликом, замершим в скорбной гримасе. В глазах Нираха Нингишзида заметил смертельную тоску и муку, и это испугало его больше, чем все превращения, произошедшие с учеником до того.

— Ночь, — почти простонал Нирах. — Ночь, она прекрасна, она совершенна. Понимаешь, Нингишзида — она совершенна! В ней есть все, и все в ней начато и закончено, и нет в ней никакого движения. Знаешь ли ты, Нингишзида, как мерзко устроено царство богов света? Есть жизнь, но есть и страна Мертвых, и мы всю жизнь тщимся избегнуть ее врат, помышляя о бессмертии, и тем горше конечное страдание, потому что, кроме Итеру, владеющих Даром Ночи, никто не может остановиться перед последним порогом. А Ночь сама — бессмертие, ибо в ней нет жизни и нет пределов. Не объяснить словами великолепие Ночи, не описать строгую форму кристаллов, излучающих черный свет… И я узнал, Нингишзида, что некогда Ночь была заперта в самом дальнем и мрачном узилище подземного мира, и вместе с ней были скованы Мертвые Боги, которые есть не более, чем ничтожные слуги ее. И мне было сказано, что тот, кто соберет вместе три талисмана Итеру, откроет двери ее тюрьмы и выпустит Ночь на волю. И даже Мертвые Боги преклонятся перед ним, и он навеки станет Королем Ночи, и будет править бесконечно, потому что в Ночи нет времени. И я поклялся, что соберу талисманы и стану Королем Ночи, и я стоял на стене, а Ночь всколыхнулась в своем Обиталище, и поднялась, и коснулась меня.

Он вздрогнул, как будто ожегшись раскаленным железом. И Нингишзида вздрогнул вместе с ним, и смотрел на него, не в силах оторвать взгляд от чудовищных шрамов.

— И я вернулся, и моя дорога была тяжела. И Нергал, Повелитель Мертвых, пропустил меня через свои владения в мир людей, потому что на мне было благословение Ночи. Но он потребовал от меня жертву за то, что я, единственный из смертных, прошел обратным путем. И из Кровавой Мглы у подножия его трона выскочила огромная собака Эбих и перекусила мне ногу так легко, как если бы то была кость болотной птицы. Но я поднял ее над головой и швырнул о землю, и одолел ее. И Эрешкигаль, что не любит Нергала, силой отобравшего у нее скипетр нижнего мира, наложила на мои раны исцеляющий бальзам, и нога срослась, но я остался хром, ибо это есть моя жертва Повелителю Мертвых. А собака Эбих, по решению Мертвых Богов, будет дана мне в услужение, лишь только я завладею Железной Короной. С тем я покинул Дальние Земли и пришел в себя на полу в глухом подземелье зиккурата. Я вернулся из Страны без Возврата, Нингишзида! Я ли не достоин носить имя Короля Ночи?

В ужасе смотрел на него Нингишзида. Каждой клеткой своей высушенной жестоким месопотамским солнцем кожи он ощущал рядом с собой присутствие чего-то невыразимо страшного, чуждого и враждебного всему раскинувшемуся вокруг островка огромному миру. Сам служитель черного культа, он увидел тьму, еще более ужасную, чем та, которой он поклонялся всю свою жизнь. Но Нирах не смотрел на него. Он глядел на темный силуэт Храма и повисшую над ним кровавую луну. Потом встал и бесшумно, как огромная камышовая кошка, устремился обратно в святилище.

Нингишзида понял, что произошло непоправимое. Равновесие, тщательно сберегаемое сотни лет, нарушилось. Тьма исторгла из себя чудовищное порождение, грозящее уничтожить мировой порядок. И он, Нингишзида, своими руками подготовил это появление, он, он, ничтожный жрец забытого культа, стал повивальной бабкой, принявшей жуткие роды!

Пересохшими от страха губами он забормотал заклинание. Эти сокровенные слова передавались от учителя к ученику на протяжении поколений, но за тысячелетия, что существовал культ, никто так и не воспользовался ими. Заклинание разрешалось произносить только в минуты наивысшей опасности, ибо то была просьба к Мертвым Богам забрать к себе то, что они послали на землю. И просьба такая могла быть произнесена лишь раз.

Каждый, кто хотел стать человеком Мертвых Богов, годами тренировался для того, чтобы без запинки повторить сложные формулы в несколько секунд. Нингишзида произнес Заклинание вполголоса, не меняя выражения лица. Но он еще не успел закончить, когда на него упала искаженная огромной луной черная тень Нираха.

И Нирах рассмеялся, и ужасен был его смех. Но Нингишзида не дрогнул. Он поднял глаза и спокойно договорил Заклинание, глядя в нечеловеческие глаза того, кто некогда был его учеником.

— Зачем тебе это, старик? — спокойным монотонным голосом спросил Нирах, внезапно оборвав смех. — Не в твоих силах бросить вызов Ночи, а Мертвые Боги, которых ты призываешь, не более, как ничтожные слуги Ее. Ты хорошо начал, Нингишзида, но испугался и отступил перед самым важным испытанием. Тебе никогда не войти в царство Ночи, старик, в мое царство!

Он поднял руку, и лунный свет заструился по ней, облекая в подобие тонкого сверкающего доспеха.

— Ты учил меня, и ты старался быть добрым ко мне. Я не трону тебя, старик. Но я не оставляю свидетелей. Поэтому данной мне властью я стер сейчас пентаграмму, которую ты хранил в течение многих лет в тайном убежище Храма. Ты уйдешь к Нергалу, старик, но провожатый в Дальние Земли будет у тебя не из худших.

— Эми! — громовым голосом воскликнул он, и гибкая маленькая фигурка, повинуясь его зову, немедленно возникла из мрака.

Нингишзида отпрянул в ужасе. Да, это была Эми, его любимая Эми, но что с ней стало, боги, какое страшное перевоплощение произошло с нежной пятнадцатилетней девочкой! В глазах играли кровавые отблески зависшей над островом луны, мелкие острые зубы жадно блестели за призывно полуоткрытыми губами. Маленькие острые груди напряглись, как в момент наибольшего возбуждения, скрюченные пальцы с длинными красными ногтями беспокойно хватали воздух. Эми медленно приближалась к старику, но что-то все еще мешало ей разорвать последние путы и броситься на него, подобно бешеному волку, мертвой хваткой вцепиться в горло и пить горячую пьянящую кровь… И вновь рассмеялся Нирах.

— Эми! Я отдаю его тебе властью Ночи! Он твой, твой до последней капли крови. В следующее полнолуние собака Эбих покинет Храм, и тогда ты свободна. Свободна навсегда!

— Нет, Эми, — прошептал старик, но шепот его утонул в хохоте Нираха. Дикий, нечеловеческий крик, как в вате, увяз в мягком сумраке болот.

Не обернувшись, Нирах направился к тому месту, где его ждала лодка. Полным честолюбивых планов ступил он на эту землю. Ступил еще человеком. Теперь же это бьшо остро заточенное орудие, обращенное против Высших Итеру.