Глава IV АМЕРИКАНСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Океан разворачивался под крылом — темный, холодный, совсем не летний. Водный простор был испещрен белыми мазками, похожими на льдины. Но то были всего лишь барашки волн… Что-то, похожее с шестикилометровой высоты на рифленую мыльницу, упрямо ползло по морю, оставляя расходящиеся пенные усы.

На самом деле шел грузовоз-тримаран размером с городскую площадь. Волны и ветер были ему нипочем, как, впрочем, и трансокеанскому дирижаблю, несшему советскую делегацию на конгресс в Соединенные Штаты. Чудовищная сигара с двумя сотнями пассажиров под брюхом использовала ураганный воздушный поток к западу от Ирландии, чтобы сэкономить топливо. Бездействовали винты размером с мельничные лопасти, которые смутили бы даже Дон Кихота.

Людей в салоне было немного — настало обеденное время. Пять-шесть человек дремали в глубоких креслах за столиками, еще двое постукивали шахматами. Никто не плескался в бассейне за стеной тропических растений, даром переливался яркими красками большой телеэкран. Мало кто из пассажиров любил обедать у себя в каюте; все поднимались на второй ярус гондолы, в ресторан. Туда ушли и Акопян с Мариной Стрижовой. Зато Тарханов от еды отказался вовсе. Остался с Волновым, руководителем делегации.

— Ты-то зачем моришь себя голодом? Если я на китайской диете, так ничего удивительного: двадцать килограммов лишних. Но ваша милость, имея такую талию, достойную солиста балета… — спросил Тарханов.

— Вот чтобы она и дальше была такой, талия! — отвечал Волновой, продолжая перечитывать бумаги и делать карандашом пометки на полях. Он намеренно отказался от сверхскоростного орбитального транспорта. Хотелось, летя на «тихоходном» лайнере, и еще раз просмотреть доклады коллег, и — что греха таить! — отдохнуть, полюбоваться миром за трое суток полета.

Игорь Петрович начертил «птицу» и жирный вопросительный знак:

— Ох, Сеня, много ты все-таки раскрыл в докладе, они смекалистые. А наше дело больше слушать, чем говорить.

— Ты что, всерьез принял эту болтовню Сурена насчет шпионов и космических мафий? Но ведь, насколько мне известно, никто из космонавтов до Акопяна на Фобос не ступал. Разве что автоматические устройства.

— Это — по данным МАФ, — значительно ответил Волновой. — Но Международная астронавтическая федерация, увы, не господь бог и потому не всеведуща. Надеюсь, ты еще помнишь, как я гонялся за частным боевым космолетом… м-да… а он меня благословлял торпедами?

Тарханов нахмурился, опустил кудрявую лобастую голову:

— Новости! Мало нам сюрпризов с астероидом — диверсий, обстрелов, жертв… значит, по-твоему, эта штука на Фобосе не имеет отношения к инопланетянам? Хм… Меня с самого начала мутило оттого, что окажутся правы все эти «тарелочники», искатели зеленых человечков.

— Не знаю, — пожал плечами Волновой. — Окончательного вывода я пока не сделал. Может быть, и зеленые человечки. Но сейчас надо быть очень осторожными и смотреть в оба… Стоп! Оставим эту тему.

По винтовой лестнице спускались со второго яруса Стрижова и Акопян, оба в самом веселом расположении духа. Сурен, плотный, пышноусый, с проседью в густых черных кудрях, в синем пиджаке с никелированными пуговицами и кремовых брюках походил на преуспевающего коммерсанта, француза или итальянца. Марина — все такая же сухощавая, с тонким смугловатым лицом и косо подстриженной челкой, мало соответствовала привычному образу «сорокалетней женщины», только серый костюм был скроен построже, чем раньше, да прибавилось морщинок вокруг глаз. Ее муж, Виктор Панин, прославленный командир «Вихря-1» и первый начальник станции на астероиде, человек абсолютно неутомимый и неподвластный годам, находился в долгосрочном испытательном полете. Где-то между Землей и Луной он «обкатывал» спутник-ретранслятор, который должен был обеспечить телевизионными программами население лунных баз.

Акопян плюхнулся в кресло и заговорил, бурно жестикулируя:

— Представляете, первый управляемый аэростат в России был спроектирован еще в 1812 году, во время войны с Наполеоном! А в 1915-м русские построили дирижабль «Гигант» длиной в сто пятьдесят метров! Только он переломился во время испытаний…

— Постой, постой! Где ты этого набрался? — попробовал вмешаться Тарханов; но Акопяна было трудно остановить:

— А самым большим дирижаблем двадцатого века был немецкий «Гинденбург»! Он достигал в длину четверти километра, имел объем двести тысяч кубов, сорок человек экипажа и десять — обслуживающего персонала, в том числе поваров и официантов. И взорвался, кстати, в Америке, у причальной мачты, шестого мая 1937 года…

— Зачем это ты нам рассказываешь? — решительно прервал Волновой. — Дай долететь, тогда и пугай!

— Не удивляйтесь, — сказала Марина. — В кафе продавали разные сувениры, в том числе брошюрки об истории дирижаблестроения. Вам-то еще ничего, а мне он за обедом вслух читал…

Вечером того же дня на борт поступила радиограмма от Хартманна, председателя Ассоциации космической медицины США. Почтенный доктор уведомил советских коллег, что «загадке Фобоса», вследствие ее крайней необычности, будет посвящено отдельное заседание, «круглый стол». Волновой помрачнел; ходил, кусая губы.

Следующим утром Акопян прижал руководителя делегации, что называется, к стенке — вернее, к огромной стеклянной чечевице иллюминатора — и спросил напрямик:

— Чем недоволен, командир? Не хочешь «круглого стола», да?

— Не хочу, — ответил Волновой, понимая, что теперь вряд ли удастся что-либо скрыть от «экипажа». И честно рассказал Сурену о своих подозрениях. — Вот и попробуй, реши, как нам себя за этим столом вести, какие козыри выкладывать, что оставлять в рукаве! Может быть, они только и ждут, чтобы Советы раззвонили на весь мир, что их космонавтов гипнотизирует инопланетный разум… внушает им через подсознание свои команды! Космонавты-шизофреники, недурно, а? Не мытьем, так катаньем нас опорочить…

— Так что же делать? — озадаченно спросил Сурен. — Молчать мне, что ли, об этом… подсознательном?

— Молчать, конечно. И вообще это дело Семена. Он врач, физиолог, он знает, что и как сказать. А твое дело — отчитываться о том, как ты перенес гипнорепродукцию. Поменьше внимания уделяй Фобосу, побольше — своим ощущениям. Если вопросы будут задавать — то же самое… Я из доклада твоего уже вымарал все лишнее, перечитаешь.

— Деспот, — буркнул Акопян, подходя ближе к иллюминатору. — И не стыдно нам, ученым, в какие-то шпионские игры играть? Люди со всего мира собираются нас послушать, ждут честного рассказа, а мы…

— Со всего мира! — передразнил Игорь Петрович. — Пока что мир этот еще далеко не един, и врагов у нас в нем немало. Если страхи мои не оправдаются, сам первый перед вами извинюсь. Но пока что я отвечаю за работу делегации и прошу распоряжения мои выполнять…

Сурен, не отвечая, смотрел сквозь толстенное стекло. На лице его читалась самая горькая обида. Волновой хотел еще что-то добавить, но только ласково провел рукой по плечу Акопяна и отошел…


Утро было великолепное; океан поражал синевой и спокойствием, через все небо протянулись золотые перистые облака. От горизонта наплывал южный край громадного, сплошь застроенного острова Лонг-Айленд. На узком, извилистом мысе Рокавей громоздились кубы и башни тесно поставленных зданий; еще величественнее выглядела окутанная дымкой стоэтажная стена Бруклина. Десятки больших и малых судов бороздили необъятную бухту; вокруг стоящих на рейде белоснежных пассажирских великанов и серых контейнеровозов мелкой рыбешкой вились катера. Дирижабль медленно повернул, и Сурен увидел далекую линию небоскребов. Все здесь было оковано камнем и металлом; здания вырастали, грозя совсем закрыть небо. Он поискал глазами статую Свободы — писали, что она недавно отреставрирована…

Для межконтинентальных дирижаблей теперь предназначался аэропорт Статен-Айленд. За несколько лет до открытия рейсов «воздушных кораблей» его чуть было не ликвидировали вовсе: здания стискивали со всех сторон, посадка больших самолетов стала опасной. Теперь не стало взлетно-посадочных полос; вместо унылого серого бетона и подстриженной травы по полю разлились пестрые клумбы, розарии, рощи с искусственными озерами. И над всем этим высились на могучих опорах решетчатые мачты, напоминавшие Эйфелеву башню. К ним причаливали аппараты легче воздуха, наполненные негорючей смесью газов…

Приземление прошло вполне благополучно. Ожидавший под мачтой электромобиль ассоциации отвез четверку советских делегатов в уютный отель при аэровокзале. В Нью-Йорке им предстояло провести не более суток — завтра был день сбора делегаций в Майами. Разбитной мулат, неплохо говоривший по-русски, — клерк ассоциации — взялся показать до вечера все, что можно увидеть за такое ничтожное время в самом большом городе Земли. То есть галопом провезти по всемирно известным местам.

Они наскоро пообедали, причем Марина во всеуслышанье провозгласила, что «книги не врут». Оказывается, она где-то прочла, что в Америке овощи и фрукты отличаются «рекламным» видом, они всегда крупные, спелые, идеально свежие, но при этом водянистые и довольно-таки безвкусные. Сказывается погоня за внешней привлекательностью товара, обилие всяких химических стимуляторов. То же и с мясом: бифштекс — загляденье, а на вкус… Клерк по имени Стив откровенно хохотал: «Мы-то знаем, что к чему! У богатых людей собственные фермы — не на продажу, для себя… Яички прямо из-под курочки, и коровка травку щиплет, какую сама хочет».

Конечно же, поездка была суматошной, впечатления насыпались грудой, без всякого толку. Важное забылось, мелочи застряли в памяти. Поражал и подавлял размах города, невероятное многолюдье. Перенасыщенность транспортом чувствовалась везде… Нередко встречались полицейские оцепления. Это значило, что здесь только что разбились, смяли друг друга в лепешку несколько электромобилей или «каров» на водородном горючем. Впрочем, заслоны исчезали быстро: искореженные обломки утаскивал специальный вертолет, раненых и погибших увозили машины с красными крестами… а рядом уже нетерпеливо взревывало тысячеколесное стадо. Скорее, скорее!..

Стив спросил — правда ли, что в Москве больше нет частного транспорта? Почти нет, ответил Тарханов, и целые районы закрыты для него. Да и зачем он нужен, если длина метрополитена — уже больше тысячи километров; весь город опутан подвесными дорогами и набит электрическими такси? Мы тоже могли такое сделать, отвечал Стив, но беда в том, что для американца собственный автомобиль — это не просто средство передвижения. Это гордость, залог чувства собственной полноценности, способ пустить пыль в глаза соседям и знакомым, возвыситься над ними. Житель Нью-Йорка согласен хоть ежедневно получать увечья в авариях, часами простаивать в заторах, разоряться, покупая все более модные машины, — но от «звания» автовладельца не откажется, и никакой президент ничего с этим не поделает…

— Ну почему же? — возразила Марина. — Вот лет пять назад запретили же у вас ношение и продажу огнестрельного оружия? Тоже, помню, кое-кто из ваших политических деятелей кричал, что этот закон несовместим с «американским национальным характером», и протесты были, и демонстрации всяких левых и правых… А все равно запретили.

Стив засмеялся. Делал он это очень охотно, смеялся от души, заразительно…

— Да, вы действительно люди другой природы! Кто у нас обращает внимание на эти запреты? Самые трусливые посдавали «пушки», а остальные… Как нельзя было пятьдесят лет назад пройти в темное время по парку, так и теперь. Только вместо пули всадят в вас пучок парализующего излучения: оно и бесшумно, и удобно. Серьезные банды располагают даже лазерным оружием…

— Оптимистка ты, Марина! — вмешался Волновой. — А вот я тут не в первый раз и могу подтвердить: американцев не переделаешь.

— Может, и удалось бы, да никто за это не берется! — сказал Стив. — Дьявол нами, видимо, доволен, а господь бог давно махнул рукой…

Они колесили по районам, в каждом из которых были заметны свои национальные признаки. Стив сообщил, что ирландцев в Нью-Йорке больше, чем в Дублине, а итальянцев — чем в Неаполе. Бегло осмотрели немецкий Йорквилль, отличавшийся аккуратными газончиками и розариями; китайский Чайнатаун, где даже телефонные будки были сделаны в виде маленьких пагод; традиционно хмурый и замусоренный негритянский Гарлем с улицами громадных полуразрушенных домов для самых бедных — хозяева не считали нужным ремонтировать «убыточные» жилища… От Гарлема, оставившего мрачное впечатление, было рукой подать до прославленного Бродвея. По причине дневного времени не удалось полюбоваться феерией электрического огня; но и днем на улице кипела жизнь. В пестроте бесчисленных реклам тонули скромные фасады театров. Судя по фотовитринам, здесь шли самые разнообразные спектакли — от Софокла и Чехова до откровенно порнографических шоу. Это тоже была традиция. Марина не утерпела, заглянула в два-три магазина. Стив сказал, что отец его помнит время, предшествовавшее ядерному разоружению: обнищание страны, всеобщую девальвацию. Тогда полиняли карнавальные одежды «Великого белого пути», и стояли заколоченными десятки магазинов, и голодные толпы из Гарлема среди дня громили продуктовые лавки…

Тарханов больше всего переживал оттого, что не было времени походить по выставочным залам. И все же они осмотрели выставку некоей малопонятной, издающей треск и завывание, испускающей лучи света «динамо-живописи» в музее Гугенхейма, а также обошли небольшой участок необъятного дворца искусств — Метрополитен-музея. Оказавшись на Манхэттене, нельзя было, разумеется, упустить случай полюбоваться зданиями Линкольн-центра — недавно построенный голографический видеотеатр ледяным кристаллом нависал над колоннами Метрополитен-оперы. Повздыхали перед стареньким Эмпайр-Стейт-билдингом, едва достававшим до «пояса» супергигантам последних десятилетий. (Стив не замедлил доложить, что теперь квадратный сантиметр земли на острове Манхэттен стоит дороже, чем золотая пластинка той же площади.) Наконец Сурен увидел «с тыла» статую Свободы и решил, что она недостаточно внушительна…

К вечеру у гостей все перемешалось в голове: «динамо-живопись» и египетская скульптура с головами птиц и зверей, тяжелая пышность старых домов, выстроенных «под античность», электромобильные потоки, смелые наряды женщин, полицейские… Кстати, полицейские почему-то запомнились лучше всего. Если судить по старым американским фильмам, облик «фараона» не менялся уже лет тридцать-сорок. Это должностное лицо продолжает являть собой нечто вроде символа страны — теперь уже в большей степени, чем любые небоскребы. Небоскребы-то есть везде, а вот такие красавцы — только в Штатах. Стоят они, как правило, в одинаковых позах: ноги широко расставлены, руки за спиной. Сейчас, по летнему времени, на них серые рубахи с короткими рукавами, с расстегнутым воротом: брюки заправлены в высокие ботинки. Повсюду значки, эмблемы, бляхи, шевроны… На груди портативная, все время включенная рация, еще какие-то перебегающие огоньки. Широкий кожаный пояс спущен на самые бедра, к нему привешены блестящие наручники, рожок с патронами, дубинка. Все открыто, все без чехла, так и кричит: «Бойтесь, уважайте, перед вами — сила!» Большой старинный револьвер практически весь снаружи, только ствол засунут в кобуру. Ну какой же полисмен без «кольта-45»! Образ, созданный книжками-комиксами, кинолентами, телепередачами: рыцарь закона, грозный и справедливый, герой без страха и упрека… Может быть, это двадцать раз не соответствует действительности, но «фараон» производит впечатление…

Друзья долго не расходились по номерам, засиделись в гостиной у Волнового. Наконец Игорь Петрович решительно выгнал всех спать. Последним выходил Тарханов. Руководитель делегации остановил его незаметным для других знаком.

— Что? — встревоженно спросил Семен.

— Да так, мелочи. — Волновой оглянулся по сторонам, как будто их могли подслушать. — Ты… ничего не заметил, когда мы сегодня ездили по городу?

— А что я должен был заметить?

— Не знаю. Конечно, может быть, мне показалось… но все-таки я раза четыре за день видел одну и ту же оранжевую «тойоту». Она шла за нами, как приклеенная, и почти не отставала.

Тарханов поднял левую бровь и сказал со вздохом:

— Диагноз могу поставить сразу. Детективная лихорадка, вот как это называется. Ты мне еще в Москве не понравился со своими подозрениями…

И вышел.

Ночь миновала вполне спокойно. А утром Стив подвез четверых гостей до станции монорельса. Вылетать в Майами должны были с другого аэропорта, Флойд-Беннетт; стремительный воздушный поезд добирался туда пятнадцать минут, электромобилю на забитых транспортом улицах понадобилось бы не менее часа. Коротенькое радушное прощание, объятия по-американски (здесь обнимаются и хлопают друг друга по спине даже малознакомые люди); Марина советует Стиву «по возможности не быть пессимистом» и вообще побывать в Советском Союзе. «Наверное, я так и сделаю — вы занятные ребята, я никогда таких не видел!» — отвечает мулат; зубы его сверкают в улыбке, а глаза печальны…

Промелькнули внизу бесчисленные крыши — причудливыми надстройками и антеннами, соляриями, площадками для вертолетов. Кое-где поезд бежал мимо стеклянных панелей — дома поднимались выше опор дороги, уходили к легким утренним облакам. Блеснула мутная гладь узкого пролива Те-Нарроус, понеслись похожие друг на друга кварталы Бруклина. Наконец, словно благодатная долина в горах, открылся зеленый провал между подоблачными башнями — поле аэродрома.

Их ожидал светло-кофейный «Эльф» с голубой полосой вдоль фюзеляжа, маленький и нарядный, точно игрушка. Машина стояла в секторе частных самолетов, поскольку принадлежала Хартманну. Очевидно, старик намеревался устроить советским делегатам прием по высшему классу. Сам он не прилетел из Майами — гостей встретили флегматичный непрерывно жующий верзила — пилот и сухонький, похожий на японца ассистент председателя АКМ. Впрочем, говорил он как стопроцентный янки, а фамилия его была Мэнсфилд. После традиционных объятий и похлопываний ассистент предложил незамедлительно взлететь. Пилот забрался в кабину (было странно, что он там помещается), Мэнсфилд подхватил чемоданы…

Игорь Петрович откашлялся, вероятно, справляясь с волнением, и вдруг сказал неожиданно громко, будто с трибуны:

— Извините меня, ради бога, мистер Мэнсфилд…

— Меня зовут Джек, — скромно улыбаясь, поправил тот; но чуткая Марина была готова поклясться, что рубаха-парень Мэнсфилд вдруг здорово забеспокоился и узкие глазенки его стали колючими.

— Ладно, Джек… Вот какое дело! — Волновой почесал в затылке. — Я забыл передать очень важные документы… одной нашей торговой фирме в Нью-Йорке. Только сейчас вспомнил — старею, прямо беда… — Он оглянулся на Тарханова, как бы ища поддержки, но Семен отвернулся и неприязненно поджал нижнюю губу. Вид у Волнового стал совсем не «генеральский», растерянный; он развел руками. — Придется вам, значит, лететь без нас… Мои глубочайшие извинения мистеру Хартманну! Кстати, он все еще не заменил левую почку? Три года назад на семинаре в Москве жаловался…

— Кажется, нет! Я не говорю с шефом на такие темы… — замотал круглой головой Джек. — Но… как же так? Неужели нельзя отложить? Сегодня ведь сбор, завтра пленарное заседание…

— Вот мы на него и прилетим, — успокоил Волновой. — Первым утренним самолетом. Или последним ночным. Честное слово! Ну, какие проблемы? Это же рядом…

Мэнсфилд стоял, ошарашенно моргая. Очевидно, он был полностью подавлен решением Игоря Петровича. Тарханов искренне кипел возмущением; Сурен крепко удивился и открыл было рот — задать недоуменный вопрос командиру, но смолчал, возможно, вспомнив последний разговор на дирижабле. А Марина послушала… и вдруг изобразила гнев. Действительно, что за неожиданные шутки, командир?! Если вам надо, оставайтесь в своем торгпредстве, а лично она полетит! И думает, что товарищи ее поддержат… Верно ведь, Сурен, Сеня?..

— Нет, мэм, — трагически вздохнув, сказал Мэнсфилд. — Так не положено. Или вся делегация, или никто… жаль, конечно. Ну что ж, до завтра, джентльмены!

— Мой горячий привет мистеру Хартманну! — поднял руку Волновой. — И профессору Барбарелло из Милана. Он тоже был у нас на семинаре. Не забудете?

— Что вы, обязательно передам! — сказал Джек с таким выражением, как будто у него болели зубы, и поплелся к самолету.

Он безуспешно пытался скрыть разочарование, но даже походка выдавала его, нервная, подпрыгивающая. Громко хлопнул люк «Эльфа»; пилот, невозмутимо жуя, запустил двигатели. Мэнсфилд даже не помахал из окна. Маленькая кофейная машина, сердито треща, побежала прочь. Четверка делегатов осталась со своими чемоданами стоять посреди взлетного поля.

— Ну, знаете, товарищ Волновой, это переходит всякие границы! — яростно сказал Семен Васильевич, отмахиваясь от порывов жаркого пыльного ветра. — Нельзя же, в самом деле, так поддаваться детективному бреду! Мы здесь в некотором роде представляем Советский Союз, а ты, наш руководитель…

— Вот именно, — кивнул Волновой. — Ваш руководитель. И отвечаю за всех вас, и хочу довезти вас домой живыми

— С ума ты сошел, что ли?!

— Может быть, — неожиданно мягко ответил Игорь Петрович. — Действительно, когда я сказал этому Мэнсфилду… то, что сказал, — мной руководила только интуиция. Но потом… — Волновой загнул палец и поднес его к самому лицу Тарханова. — Во-первых, семинар в Москве был не три года назад, а четыре. Во-вторых, — он загнул еще один палец, — любой сотрудник Хартманна знает, что у старика обе почки искусственные; совсем недавно он месяца два провалялся в больнице. И в-третьих, никакого профессора Барбарелло из Милана нет на свете, а уж ассистент председателя АКМ должен знать всех зарубежных коллег! Я его только что придумал, этого профессора; был давным-давно такой фильм — «Барбарелла»…

Тарханов еще долго ворчал и возмущался, называл Волнового «великим сыщиком» и «инспектором Мегрэ»; Сурен не знал, чью сторону принять. Только Марина, безоговорочно вставшая на сторону руководителя делегации, деловито спросила:

— Значит, будем ждать ночи?

— Какая там ночь! Это я для отвода глаз… Сию же минуту отправляемся. Только с хитростью…

План, придуманный на ходу Волновым, был столь же прост, сколь надежен. Чтобы «замести следы» и сбить с толку неведомых преследователей, четверка села в магнитный экспресс Нью-Йорк — Вашингтон. Две столицы страны были связаны прямой, как луч света, магистралью, по которой, не касаясь стального полотна, мчались на магнитной «подушке» ракетообразные поезда. Сорок минут в гидравлических креслах, под монотонный шорох и посвист встречного ветра (поезд почти беззвучен) — и вот уже первая остановка, вокзал Филадельфии. Даже толком не успели разогнаться — своей предельной скорости экспрессы достигали лишь на трансконтинентальной линии… Снова мелькание размытой блестящей полосы за окнами. Город, сплошной город тянется вдоль Атлантического побережья! Южные пригороды Нью-Йорка, проглотив более мелкие населенные пункты, срастаются с окраинами Филадельфии; а та, в свою очередь, выбрасывает отростки навстречу улицам Балтимора… Балтимор — вторая и предпоследняя остановка. Дальше начинаются, опять-таки без перерыва, без единого лесочка или засеянного поля, кварталы Большого Вашингтона.

Делегатам не удалось даже прогуляться по улицам официальной столицы Штатов — самолет на Майами уходил меньше чем через час. Только и успели, что проглотить по чашечке кофе с сандвичем на вокзале. Подземка доставила их в очередной аэропорт. Марина буквально на ходу купила пачку голографических открыток с видами города. Сурен, заразившись настроением Волнового, бросал подозрительные взгляды на всех встречных и так «конспиративно» озирался по сторонам, что его остановил полисмен на выходе к самолетам. С полицией в Америке не препираются и не спорят — пришлось терпеть, пока блюститель порядка проверит каждую буквочку в документах…

Наконец они поднялись в воздух. Самолет был небольшой, уютный — одна из последних винтомоторных моделей. Винты опять входили в моду; многим нравился ровный, устойчивый полет без головокружительных ускорений. Вновь, как шестьдесят-семьдесят лет назад, появились лайнеры, влекомые четырьмя пропеллерами. Только, теперь моторы питались энергией ядерных реакторов, а рабочим веществом служила вода, вернее — пар. Такие самолеты не сжигали атмосферный кислород, не загрязняли воздух перегаром; а их скорость — до тысячи километров в час — была вполне достаточной для перевозок в пределах одного континента.

Салон, рассчитанный на двадцать человек, был полон; пройдя по рядам, Акопян конфиденциально сообщил Волновому, что он не видит ни одного подозрительного лица. Игорь Петрович только отмахнулся. На то, что неведомые «враги» проследили их путь, оснований почти не было. А если и так, то что может грозить делегатам на борту рейсовой машины? Воздушное пространство, случаи захвата самолетов и шантажа летчиков практически прекратились с тех пор, как на всех летательных аппаратах были поставлены нехитрые «противоугонные» устройства. Достаточно было любому из членов экипажа громко произнести кодовую фразу (она менялась с каждым рейсом), как замыкалась некая электронная цепь. К тому же эффекту приводило нажатие определенных кнопок на штурвале, на пульте или на браслете-передатчике; открывались вентили баллонов высокого давления, и в систему кондиционирования поступал усыпляющий газ. Разумеется, он валил с ног всех — и преступников, и пассажиров, и экипаж. Но управление моментально брал на себя компьютер, и самолет милейшим образом садился на ближайшем аэродроме, где уже поджидало вооруженное до зубов спецподразделение… Когда начала действовать международная конвенция, утвердившая эту меру на всех авиалиниях Земли, не обошлось без казусов. Например, одна заранее перепуганная буфетчица с бельгийского «Боинга-807», узрев пассажира, вытиравшего пот носовым платком, решила, что тот надевает респиратор или противогаз, готовясь к нападению, и выкрикнула «пароль». В результате девятьсот человек уснули, рейс был сорван, и компания «Сабена» заплатила огромную неустойку. Другой случай был посерьезнее. Бортмеханик сговорился со своим дружком обчистить спящих пассажиров; в условленный момент оба надели маски, и механик пустил газ. Компьютеру была заранее дана команда сажать в пустынной местности, на кукурузном поле. Все сошло бы ловкачам с рук, если бы при посадке не попался овраг. Самолет сломал крыло и опрокинулся на бок, преступники серьезно пострадали — и, к сожалению, не только они… Тогда учредители конвенции поручили вести «усыпленные» самолеты не бортовым компьютерам, а региональным, установленным в ближайшем крупном аэропорту.

Как бы то ни было, новое средство действовало, и пассажиры чувствовали себя в безопасности. Звукоизолирующая обивка поглощала шум винтов. Стюардесса застенчиво объясняла, как следует вести себя в случае аварии — наверное, работала недавно, еще не наловчилась ослепительно улыбаться и тоном равнодушной приветливости объяснять приемы выбивания стекол в иллюминаторах… За Норфолком поплыли внизу изрезанные берега бесчисленных бухт и заливов. Обедали уже над океаном — самолет, не повторяя всех изгибов побережья, летел, придерживаясь восьмидесятого меридиана. Стюардесса лепетала что-то о плавательных поясах и запасе витаминных таблеток. Синева, играющая чешуей бликов, начала прискучивать.

Близкий вечер нагнал облаков, водная гладь спряталась от взоров. Тарханов подремывал, Волновой рылся в бумагах делегации, неутомимо делал какие-то пометки и записи, а Сурен, то и дело показывая на залитое красным небо в окне, сообщал Марине, что там лежат загадочные Багамские острова, возле которых найдены на дне остатки древнейшей затонувшей цивилизации, а дальше — еще более таинственные воды Бермудского треугольника… Стрижова, любившая раритеты, читала, разумеется, нашумевшую в прошлом веке книгу Берлитца о тайнах Бермуд, об исчезающих кораблях и самолетах, но слушать Акопяна было забавно, тем более что он многое прибавлял от себя.

Майами показался к ночи. Вернее, не сам город, а бесконечная цепь огней вдоль берега, бриллиантовое ожерелье Флориды, протянувшееся от Уэст-Палм-Бич до Ки-Уэста; пояс окончательно сросшихся курортных городков на самом полуострове и островах Флорида-Кис. Акопян, сменив тему, восклицал:

— Как жаль, что мы не испанские мореплаватели шестнадцатого века! Наших ноздрей уже коснулись бы пряные запахи тропических цветов. Ведь Флорида — это и значит «цветущая»…

Стюардесса деликатно будила задремавших, предупреждала о скором прибытии. Потом начала рассказывать рекламный текст о прелестях курортного края, отелях, пляжах, кемпингах, прокате яхт и специальных садках жемчужниц — для желающих понырять и, может быть, обогатиться…

Акопян и Стрижова слушали, разинув рты; Волновой лишь мудро посмеивался, ибо знал, что никакой жемчуг, подсунутый местными развлекателями ныряльщикам, не окупит стоимости проживания на знаменитом курорте…

Самолет заходил на посадку.

Загрузка...