Здравствуйте, я Лена Пантелеева!

Глава первая

— Аллаху Акбар! Ашхаду эллэээ илэхэ иллэ-л-Лах! Ашхаду эннэээ Мухаммадэр-расуулул-Лаах!

И еще раз: «Аллаху Акбар! Ашхаду эллэээ илэхэ иллэ-л-Лах! Ашхаду эннэээ Мухаммадэр-расуулул-Лаах!».

— Господи! Да, когда же заткнётся он наконец? Ну ведь никаких сил моих больше нет терпеть это! Елена Александровна, сударыня вы моя! Сделайте одолжение, будьте так милосердны, позвольте же мне взять эту вашу замечательную винтовку! Я пойду и застрелю этого сына ишака! Прямо в его иерихонскую пасть!

— Нет, мой дорогой Антон Веньяминович, никак это невозможно — в служителей бога стрелять. Не дам я вам мою «скрипку». И пулемёта я тоже вам не дам, господин барон. Даже и не просите.

— А почему, позвольте поинтересоваться, мадмуазель Елен? Неужели вы так равнодушны к этим воплям? Они, разве, вас совершенно не беспокоят?

— Нет. Нисколько. Да и привыкла я к ним уже. Так, шум за окном. И время можно узнать, не глядя на часы. Которых, кстати, у нас нет. Где же они, барон? Наверное, там же, где и ваш бинокль? Я ведь не ошибаюсь?

Барон Стац Антон Вельяминович, мой соратник и мой преданный боец, вот такая с ним произошла невероятная, смутился и даже чуть-чуть покраснел. Не как советский товарищ, а по-настоящему. Потому что игрок наш барон, азартный и совершенно не знающий никакого удержу. Но держащий себя в рамках. Размытых таких, до нательного креста, но с одной четкой границей, за которую он никогда не переходит и поэтому еще жив и даже не побит ни разу. На чужое имущество, оружие и верхнею одежду, наш барон не играет. Ну, а остальное…

Каминные часы и его бинокль, вместе с некоторым количеством советских дензнаков — представляете и такое тут как ставку принимают! — это сущие мелочи и моего внимания не стоят. Еще в качестве ставки в игре может быть коза, овца, чувяки, чистые подштанники и даже круг сыра. В общем, все что угодно.

Сыр, кстати, тут вкусный, мне очень нравится. Пахучий такой, с резкими тревожными нотками густого аромата. Ну ладно, ладно, просто невероятно вонючий сыр. Но вот мне и моей Леночке он напоминает тот самый «стилтон».

А насчет столь убогих ставок в местном казино, то все просто — выбора у крупье и одновременно владельца местного нищего катрана нет, игроков тут очень мало. Можно сказать, совсем нет. Почему? Да потому что мы сейчас находимся в Мидии, бывшем греческом маленьком-премаленьком городке. Но вот только сейчас это уже турецкая деревня Кыйыкёй и тут почти больше нет греков, так, задержалась лишь пара десятков, активно пакующих свои чемоданы. То есть вяжущих узлы со своим добром. Остальных уже давно депортировали злые янычары после Лозаннских соглашений 1923 года. Сейчас только турки тут бродят от забора к забору, нагло заселяются и успешно обживают покинутые предыдущими хозяевами дома.

Османы, что с них взять? Как были грабителями всего и вся, куда только дотянутся их загребущие ручонки, так и остались. Создатели великой империи, сияющей полумесяцем на четыре стороны света, Блистательной порты, ага. Создатели Дикого поля и всемирно известного слова «бакшиш» если точнее. Но нам их корыстолюбивый и продажный менталитет только на руку — не лезут они к нам, пока мы платим хозяину дома где живем. А хозяин дома делает вид, что берет у нас плату. И делает это из уважения. Даже сильные люди гнутся под напором местного менталитета, поэтому такая забавная ситуация — тебя уважают за то, что ты можешь заплатить.

Ну вот, живем. Спим под крышей, на мягких чистых постелях — я один в комнате, на широкой и очень мягкой. Ли и барон живут в помещении для прислуги с видом на море. Пробовал поменять комнаты, но наткнулся на полное непонимание — ханум хочет жить в комнате слуг?! Не получилось, я настаивать не стал, а просто приходил к моим рыцарям в комнату и долго смотрел на море в окно. Иногда смотрел и улыбался. Ли тогда тоже начинал улыбаться, а барон щурился, пушил усы и намурлыкивал что-то на французском, как довольный сытый кот.

В этом доме мы отлеживаемся, раны боевые долечиваем. Отдыхаем, релаксируем и набираемся сил перед очередным рывком. Рывком куда? Да все туда же, в этот гадский Египет. Не хочется, но надо. Мне надо. А остальным, что рядом со мной, просто не остается выбора — либо нищенское существование, либо джек-пот в виде презренного желтого метала и разных других сокровищ. Я не о Ли и бароне.

Хотя барону Стац надо туда, в Египет, как и мне, без вариантов. Вслед за мной, его путеводной звездой. Потому что он все так же верит в свою сказку о ждущем только его бессмертии. Фанатично верит. Надеется. И вера его меня начинает немного напрягать, ведь все они, эти верующие, они так неадекватно и болезненно реагируют, когда их бог вдруг оказывается обманкой и пустышкой. Или, что еще хуже — самим дьяволом, вырядившимся в одежды из чистоты и света. А у нас как раз вариант с переодеванием и маскарадом. Так что Ли уже давно получил от меня указание, что если что, так сразу, но пока барон все еще мой соратник и преданный, обученный и заматеревший в боях ветеран моей маленькой армии. Вернее, маршал, ведь у него в подчинении все мое войско, ровно из шести отъевшихся и отоспавшихся наглых белогвардейских рыл.

Что? Как мы тут оказались, на этом благословенном солнцем берегу моря Карадениз? (Черного моря). Ну вот так как-то оказались. Если честно, то мне совершенно не хочется вспоминать все, что мы прошли, превозмогли и вытерпели на своем невероятно долгом пути. Есть на это причины.

Упрямитесь? Все хотите знать? Вам по-прежнему это интересно? Хорошо, будь по-вашему. Кушайте полной мерой, жрите полной ложкой, только не блюйте — вы же сами этого хотели? Ну вот и наслаждайтесь.

— И… И что дальше, мадмуазель Елена?

— Дальше? Дальше нас ждет долгая дорога в дюны.

— В дюны?

— То есть в горы, барон. В горы. А затем в одну горную долину и снова в горы. Дорога будет долгой и дойдем ли мы, я не знаю. Но я надеюсь, очень на это надеюсь.

— Боги нам помогут, Госпожа. Им нужно, чтобы вы дошли, госпожа.

Ну как же я без Ли и его богов? Никак. Но все же язык мой за зубами не удержался, ткнул моего самурайчика отточенным жалом:

— Вот ответь мне, Ли, просто ответь — боги тебе это сами сказали? Вот тебе, лично тебе?! Пришли они к тебе такие, во славе своей и силе, и молвят человеческим голосом: «Нужна нам эта блять, Ленка. Очень нужна нам для дел наших божественным, хоть и сука она редкостная! Поэтому все у вас будет хорошо. Мы вам поможем. Вы только идите, идите и никуда не сворачивайте».

Я схватил Ли за руку, притянул к себе, впился глазами в его глаза, зло зашипел ему лицо, кривя губы:

— Так это было Ли или не так? А может этого не было? Может твой контуженный мозг живет в другой реальности? Не в этой, где кровь, грязь и каждую минуту нас могут убить? Где ты вообще Ли? И кто ты Ли? Человек ты или игрушка своих сраных богов? А если боги тебе скажут — убей ее! Ты меня убьёшь? Да? Убьёшь меня Ли?! Меня?! Тогда с кем ты Ли?! Со мной или со своими богами?

Я сплюнул — кровью, пылью, кислой оскоминой, неизбывной горечью табака и закончил еле слышно:

— Пожалуйста, Ли! Скажи — с кем ты? Скажи мне. Пожалуйста, скажи!

А потом я заплакал. Долго и скуляще. Мои плечи тряслись, руки дрожали, а лопатки под пропотевшим насквозь и изгвазданным полностью кровью френчем, ходили мелко-мелко и вздрагивали. Это истерика у меня началась.

Так что, когда рука Ли стала осторожно гладить меня по плечу и его голос зашептал мне прямо в левое, оглохшее от близкого взрыва гранаты ухо, что-то успокаивающее и доброе на своем «птичьем» языке, я не выдержал и разрыдался. Громко, с долгими протяжными вдохами, всхлипываньем и невнятными кусками слов. И еще с длинным бессмысленным воем на одной ноте. Ну вот как деревья скрипят в лесу — продолжительно, противно и тупо.

Что, мужчины не плачут? А кто вам сказал, что я мужчина? Я сам вам сказал? Ну вы сумасшедших почаще слушайте и еще верьте им. Они вам такого наговорят!

В общем, поплакал я, грязь по лицу размазал, губы в кровь искусал и успокоился. Нам надо идти, а то вдруг догонят? Кто догонит? Да много тут разных догонятелей в этих горах. Красных, белых, зеленых, в крапинку и в полосочку. Все меня очень сильно хотят, маньяки ублюдочные. И ладно бы как женщину, как бабу, да как просто «дырку»! Так нет, я сама им не нужна, а вот в качестве сраного бездушного «ключа», этакого спецсредства, так даже очень! Тьфу! Урррроды! Козлы! И еще потные, немытые мужланы! Вот так! Да!

Ага. Здравствуй, здравствуй, Леночка, давно мы с тобой не виделись. Что, явилась, когда все успокоилось и опасность почти миновала? Женщина. Но хватит сидеть и сопли со слюнями размазывать. Двигаться надо. В нашем движении — наша жизнь, и это не метафора.

— Что стоим? Что смотри? На мне цветы не растут и узоров нет! Давайте баран… Ох, простите меня, барон! Ну… Э… Вы перебирайте все что мы взяли и пакуйте в суммы лошадей. Ли! Ты тоже самое! И делайте все быстро, очень быстро, господа! А я вот тут, на камешке, со своей «скрипкой» посижу. Прекрасными видами в оптику полюбуюсь. Девушке одной побыть надо.

На четвертый день мы дошли до долины. Той самой, той самой. Красивая долина. Зелень кругом, маленькое озеро, где я искупалась, помылась, еще раз помылась до скрипа кожи и какой-то чистоты в себе, что ли? Купалась я…

Купался я, купался! Раз и навсегда — я купался, ссал, срал, ел, курил и прочее! Делал, а не делала! Вопросы есть? Что, есть? А мне плевать!

Голым я купался, в костюме Евы. Сверкал ляжками, сиял грудью, протыкал взгляды косящихся на меня мужчин заострившимися от холодной воды сосками. Прогибал спину и наклонялся вперед, смывая мыльную пену с волос. Провоцировал. Но мои мужчины прям настоящие рыцари несексуального образа. Смотрели, но не вожделели. Ну с Ли все и так понятно, а вот что такое случилось с бароном? Отстрелили ему случайно, а он этого и не заметил? Нет, тут что-то другое.

— Господин барон! Антон Вельяминович!

— Да, мадмуазель Елена? Что вам угодно?

— Я привлекаю вас как женщина? Вы хотите меня, желаете? Только честно, Антон! Отвечайте честно!

И успокойся Ли! Немедленно положи острую железку обратно! Вот так, хороший мальчик.

Барон долго молчал, думал, морщил лоб и все это время внимательно смотрел на меня. Его взгляд скользил по моей вызывающе торчащей груди, стекал на бедра, лукаво вильнув, нырнул в ложбинку между ног, запутался в намокших и отросших волосиках и вернулся ко мне на лицо. Другим. Мужским, но и не таким мужским. То есть… Ну не таким как надо. Кому надо? Да как мне сказать то? Как выразить словами этот его взгляд?

Выручил меня сам барон:

— Знаете, Елена Александровна… Знаете, вы можете надо мной сейчас смеяться, я совершенно не обижусь, но и вы не обижайтесь, хорошо?

— Хорошо, Антон Вельяминович. Продолжайте, я вас очень внимательно слушаю.

Я присел в воду, скрывая свою наготу, хотя холодные мураши уже маршировали по моей коже. Не пойду я сейчас на берег. А то вдруг сломаю своим шествием Афродиты без пены такое хрупкое очарование откровения. Придется чуть потерпеть. Совсем-совсем немножко.

— Я вас хочу и не хочу одновременно. Я…

Барон на секунду прервался, но тут же продолжил:

— То есть я вас хочу, я вас желаю, я вижу вас в своих снах. Жарких. Как… Как у юноши…

Барон откровенно смутился, но тут же справился с минутной слабостью:

— Я, когда встретил вас, Елена… Когда я встретил…

Ну заканчивай же, мямля! Холодно же!

— Елена Александровна!

Барон встал с брошенного на землю седла и принял строевую стойку. Гвардеец, мля! А вот то, что женщина замерзает, его совсем не тревожит и не беспокоит!

— Елена Александровна! Вы для меня не женщина! Ох! Вы простите меня! Но вы для меня не женщина, вы — символ! Вы мое будущее! Моя вечная жизнь! И желать вас как простую, как обычную смертную женщину, для меня это нонсен и… И это пошло! Слово офицера!

Ну слава богу, родил наконец! А то я уже посинел и зубами дребезжать начал! Но как сказал-то?! Емко, сочно и выпукло! И не разберёшься тут сразу — то ли обидел, то ли на пьедестал вознес! Ну не умеют эти мужчины коротко и ясно изъясняться, все у них какие-то загадочные реминисценции, метафоры и аллегории! Так себе из меня символ, бронзы маловато и чистоты. Но приятно и льстит, что тут скрывать. Да и перед кем? Перед самим собой? Будущее я его, хм. Богиня.

Ну все. Лошади напоены, вещи собраны, мы сыты, отдохнули и готовы выдвигаться из долины. Курорт закончился. Дальше только мелкие горные речушки, леденящие холодом зубы ручейки со склонов гор и проклятые перевалы, ущелья и сволочные скалы.

Ненавижу горы! И небо это чистое до хрустального звона я тоже ненавижу. И солнце! Вообще все ненавижу. Вот сейчас ясно и четко это понял — не люблю, не приемлю всей своей душой и сердцем! Больше сюда никогда и ни за что! Радует только, что осталось дня три-четыре пути, если ничего мерзкого не случиться и никто не встанет на нашем пути.

Накаркал! Три, четыре, пять. Нет, шесть и семь. Семеро. Невидно, кто именно. Просто черные точки. А, нет — видно. Солнце сверкнуло зайчиком в районе головы нескольких из них. А что у нас может так сверкать? Правильный ответ — сталь! Еще кто-то есть? Нет, вроде бы все.

Ли осторожно коснулся меня, я, чуть повернув к нему голову, провел пальцем по горлу. Нет выбора, потому что здесь нет мирных путешественников. Ведь даже если мы сейчас с этими семерыми мирно разойдемся, поулыбаемся и помашем друг-другу руками, то придя к себе домой они позовут с собой своих родственников и отправятся на самую веселую охоту в мире — охоту за человеком. Нравы тут такие, простые до изумления — либо ты, либо тебя. Гм, двусмысленно как-то прозвучало. Мне то их нечем! У меня только «скрипка», без смычка. Но вот именной ей я и могу.

Тцы-уух! Ку-клац! Тцы-ухх! Ццокк! Ццокк! Это так гильзы патронов падают на камень. Падают, цокают, ударяясь подскакивают, снова падают и вновь цокают.

Ну вот, почти все, уже заканчиваем. Четверо из нежданных гостей, точно «холодные». Троих придется «поднимать» из-за камней и добивать. Их лошади далеко из долины не убегут. Ученые лошадки, к выстрелам привычные. Четыре залегли, одна стоит и только ушами прядает. Двух коняшек мне пришлось подстрелить. Тоже мне воины, блин! Решили они вдруг бруствер из живых лошадей изобразить. Это нехорошо, это глупо и мною наказывается. Пулей между плечом и шеей. И пулей в тело, в район живота. У винтовки моей есть незначительное падение линии возвышения из-за нецелевых патронов на метрах ста. Почему ближе не подпустили? Так там чаща такая есть замечательная, в долине, в которую они въехали. Склоны покатые и голые — пока будешь подниматься на тебе три раза вензеля «выбьют». Да и вблизи могут быть разные неприятные случайности, все же их семеро. Семеро серых волков. А нас всего трое. Розовых, безобидных поросят. Ну вот и так.

Да, умеют англичане делать неплохое оружие! До немцев им, конечно, далековато, но моя «скрипка» мне нравиться! Умница и красавица! И бьет почти точно и далеко. Плечо, правда, у меня все в синяках, но это неизбежная расплата за безопасность и результативность. Не в атаку же нам идти, короткими перебежками, говорил же уже? А так Ли после первого же моего и сразу же результативного выстрела, прижал остальных пулеметным огнем к камням. И барон не оплошал — виляя задом между камней и зарослей чахлой травы прополз им в бок и кинув гранату, срезал из «Томпсона» двоих, сразу вскочивших на ноги. А я их потом добрал. И зачем вскакивали? Не прыгай от снайпера, умрешь усталым. И не бегай тоже.

— Ли! Антон! Короткими перебежками, зигзагом, попеременно! На «контроль»! Прикрываю!

В ответ лишь удивленные лица. Ох, мать моя женщина! Ну вот чему вас в армиях ваших учили? Хуже школьника-геймера, ну в самом деле! Тот хоть понимает, что ему говорят. Тем более по-русски!

— Не бегите прямо. Бегите из стороны в сторону. Один бежит, другой прикрывает.

Ну слава всем, кто там есть и кого там нету, меня все-таки поняли! Поскакали сайгаками толстобрюхими, начали падать за камни и валуны как мешки с этим… С дерьмом. Добрались. Щелкнул сухо выстрел. Перебежали. Еще выстрел. И… И замерли мои бойцы почему-то. Разглядывают что-то, головами своими крутят. То на меня смотрят, то себе вниз, под ноги. Нашли что-то интересное там? Пацана несовершеннолетнего? И что? Сейчас пацан, завтра воин, убивший первого врага. Все так быстро течет, все так быстро меняется! Особенно здесь, в ненавистных мне горах.

— Ли! Антон! Что там у вас? Где контроль?!

Из далекого-далека донеслось невнятное:

— Мадмуазе… Елена! Госпожа! Тут… Вам самой…

Как бараны заблеяли. Тьфу! Какого-то пацана добить не могут!

Эх! Придется самому идти к моим рыцарям без сияющих доспехов и все заканчивать самому. А это потеря визуального контроля над территорией. Гадство это. Ух, сейчас они у меня, да по полной!

Дзудх! Эхо выстрела еще не успело закончит гулять среди скал, а меня уже валили на землю, выкручивали руку и отнимали, сволочи, моего верного мальчика, мой «люггер». Отобрали, кабаны здоровые, двое на одну, хрупкую и нежную. Чуть указательный палец мне не вывернули, хамы! Разве можно так с женщиной обращаться? Ну и что, что я еще горячий после выстрела ствол в рот потянул? Может мне его лизнуть захотелось? Как мороженку?

Я откинулся на спину, прижался лопатками к земле, спросил небо: «Я проклят?». Небо мне не ответило, но и так все ясно — проклят. Давно и навсегда. И нести мне мое проклятие до конца дней моих.

Вот кто просил эту дуру брать с собой младенца? Мало ей было одного, не рождённого, что в своем раздутом пузе сюда притащила? Месяцев семь, точно. Но нет, надо было и этого годовалого с собой взять! Дедушке с бабушкой хотела показать? Порадовать их? Ну что, порадовала, дала посмотреть.

И ведь гадство какое, младенца то я на ее руках сразу застрелил. Из винтовки застрелил, в корпус целил. А вот мать свою он спас, задержал пулю своим тельцем. Жива осталось его мамка и может быть и выжила бы и родила — девочку? мальчика? — но тут пришел я. И не дрогнувшей рукой сделал ей аборт вместе с насильственной эвтаназией. А потом я решил себя… Тоже абортнуть. Рукой не дрогнув. Но, видно медлил долго, ствол медленно к лицу вел, успели мне помешать. И по-другому то никак не получалась. Я не про кусок горячей стали себе в рот, я вот… Об этом я вот. Об абортах я.

— Елена Александровна! Елена! Леночка, да вы поймите, ну никак нельзя было по-другому! Большая потеря крови. Легкое у нее было пробито! Она бы так и так не выжила. Да и не могли бы мы ее…

Я чуть повернул голову, спросил, щуря глаза и скалясь улыбкой, которой бы позавидовала адская гончая:

— Антон Вельяминович!

— Да, Елена Александровна?

— А для вас я по-прежнему ваш символ? Я по-прежнему ваше будущее? Или вы меня уже сбросили со своего пьедестала? После вот этого? Ну, как детоубийцу?

Тишина в ответ. Долгая, тягучая, мертвая. Все кругом мертвое. Я, эта дура, дети ее, мир. Мир смерти и ненависти ко всему живому. Сколько же можно умирать? Раз, два? А сейчас вот три? Ведь не человек я, мертвец ходячий. Тот, кто приносит беду, горе и несчастье всюду, где ступает его нога. В любой дом, в любой город, в любую страну. Даже в мир. Вот это у меня уже третий мир. И что? Много радости и света, надежды и любви я сюда принес? До хрена и больше. Всем пока хватает и ранее хватило до горла и повыше.

Правда же? Я ведь не ошибаюсь? Я не ошибаюсь. Мертвые не могут ошибаться, потому что они мертвые.

Я встал. Медленно, складывая тело, переваливаясь на руки, опираясь на них и вздымая себя. Встал, осмотрелся. Мир не рухнул мне на плечи, только «рыцари» мои поспешно отвели от меня глаза, нашли в разных сторонах что-то для себя крайне интересное. Вот прямо сейчас решили посмотреть. А я не обижаюсь. Совсем не обижаюсь. Мертвые этого не умеют.

— Оружие собрать. Коней поймать. Трупам вспороть животы и набить камнями. Отволочь в озеро и утопить. На глубине. Шевелитесь, мужчины. У нас как всегда опять очень мало времени.

Хм, интересно, а вот когда я говорил, то кто тут постоянно лязгал затвором? Хищно так лязгал и громко. Что это за невидимая наглая морда?

Дальше было неинтересно. Шли, стреляли, ночевали в аулах, платили за ночлег и пищу — деньгами или оружием. У нас было много оружия и денег. Разных денег — советских рублей, английских фунтов, немецких марок и турецких лир. Золота немного. Товарищ Гольба-Стилет, оказался невероятно богатым человеком. Щедрым. О покойниках же только хорошее нужно говорить, а то вдруг услышат и придут? Хотя, я бы не отказался пообщаться с Сашенькой, столь много загадок и тайн он утащил с собой на тот свет. Опасных, острых, туманных клубков, где ниточки переплетены с иглами, а между ними втиснуты лезвия бритв. Но получилось, как получилось. Без сознания был тогда товарищ Гольба, а у меня времени на задушевный разговор с ним совершенно не было.

Так, на чем я прервался? А, на оплате «однозвездночных» мотелей с видами на горы? Ну да, платили. Но только не патронами. Сами, все сами. Вот вам удочка, а червяков сами ищите! Опять стреляли. Вновь ночевали несколько ночей в какой-то деревеньке. Или на хуторе? Или в ауле? В сопфели? Как у грузин их поселения называются? Не помню, а у спрашивать не хотел. Нас лечили. Лечили Ли, лечили меня. Потом мы всех там убили, а этот аул сожгли. Ну местные в этом сами виноваты — если я ранен в мякоть правой руки, а Ли лежит в бреду и без сознания, то что? Можно нас сразу же грабить и убивать? Идиоты, у мертвецов ничего не болит, да и стреляю я с левой не хуже, чем с правой. Еще и барона толком не оглушили, криворуко гнилой веревкой обмотали, а он взял, да и развязался. Ну и навалял до смерти этим усатым любителем песенных застолий подручным средством под названием топор.

Живым они его взять хотели. Зачем, для чего? Ладно бы меня, это понятно, я еще и крестиком вышивать могу, помимо многих моих других умений. Нет, сразу же начали своими кинжалами махать и даже дульнозарядное чудовище с собой взяли. Вот в этом пороховом дыму они все и полегли. Красиво ушли в свой рай — плотные клубы дыма, разгорающийся жадно огонь, оглушительный в замкнутом помещении грохот выстрелов, животный вой раненных и сладкий, вкусный запах крови. Мужчины.

Вот только барона то зачем им живым было все же брать? Очередная загадка это для меня. Если только…

Был там один гражданин, на меня как на скотину смотрел, а Антоше все вино наливал, да лучшие куски подкладывал. За плечи обнять все старался. За крепкие мужские плечи. Тьфу! Даже думать об этом не хочу! Барон им значит понравился, а не я! Совсем уже с ума посходили эти дикие дети гор! На плешивых мужиков кидаются!

Дети? Что дети? В том ауле были дети? А… Ну были там дети, бегали, пищали что-то, гукали. Нет их больше.

И закончим на этом вспоминать. Нет? Да что вам еще? Как мы нашли контрабандистов, как договорились с ними? Как, как… Раком! Да не грублю я и не ерничаю. Постоял я «раком», не убыло с меня. Попыхтели надо мной, жарко подышали, слюнями закапали, мозолистыми грабками мою нежную грудь и задницу полапали. Не получалось никак по-иному договориться. А всех там мне не перестрелять было — ни контрабандистов, ни их многочисленных родственников. Пришлось вот так договариваться, телом своим платить за экспресс-тур по Черному морю на воняющем рыбой корыте.

Какие у меня от этого впечатление? А черт его знает, эти впечатления! Там Леночка была, не я. Я тогда ушел. В темноту. Совсем не знал, что я так могу, но неожиданно получилось. Раз — и я в домике. Но если это вам так интересно, то судя по ощущению внутри себя надутости и глубокой обиды — показали конфетку, а там — фиг, пустой фантик — Леночке это совсем не понравилось. Ли тоже. Он потом этого грека и убил. Голыми руками. Не ожидал я, что он так умеет, даже немножко страшно стало. А остальных трех контрабандистов мы просто перестреляли. И экономия средств — вернули свои золотые монетки и свидетелей нет. А сюда греки почти не суются — не любят их здесь турки, убивать сразу начинают.

Нас тоже хотели убить, но барон громко прокричал имя хозяина дома где мы сейчас живем, и все, волнение на море улеглось. Да и трупы греков этому неким образом способствовали.

Интересные знакомства у барона, очень неожиданные. В какой-то богом забытой деревушке живет целый миралай, настоящий полковник, награжденный орденом Османие с саблями первой степени на нагрудной ленте. Первой, друг мой Карл! степени! А это означает, что награжденных может быть не более пятидесяти человек. Он так и явился на берег, на рассвете, в парадном мундире с золотыми витыми погонами и двумя серебряными звездами на них. В широкой зеленной, с красными полосками по краям, ленте через плечо и орденом на ней. С саблей, с пышными усами и в папахе с темно-синим верхом. Артиллерист. Интересно, за что ему дали этот орден? За то, что он бежал от генерала Юденича под Эрзерумом? Вот только вслух бы мне это не ляпнуть! А я могу, мне можно.

Вот так и стояли мы тем утром на берегу моря. Я, Ли, барон Стац и турецкий пограничный патруль, с топотом примчавшийся на звуки выстрелов. И еще полковник. Волны, тихо шурша, накатывались на песок, шевелили пенными руками тела убитых греков, а утренний туман лакировал каплями росы стволы нашего оружия.

— Ийи гюнайдын, кючюк ханым.

— I do not speak Turkish.

— Ничего не бояться, юная госпожа. Мы можем говорить и по-русски. Что привело вас к нам — полковник обвел рукой берег, обрывы, море — сюда?

Я вздохнул и криво усмехнулся:

— Кадери… Судьба, наверное, господин полковник.

— Судьба… Знаете, юная госпожа, а я ведь тоже верю в судьбу. Поэтому… Добро жаловать вам в мой дом! И ты тоже, Анатоль, добро жаловать! Benim düşmanı öldürmedi, gel. (Идем, тебя не убьют, мой враг).

И мы пошли. А кто бы не пошел?

Глава вторая

Кофе мы с полковником по утрам традиционно пили на веранде. Кто мы? Я, полковник Хюсейн Рауф Хилми-паша и моя Леночка. Не получалась без нее, очень уж умный и проницательный был у меня собеседник. Мгновенно изобличал в моих словах малейшую фальшь, обостренно чувствовал всю недосказанность и все мои, как хорошо обученный пес. О моментах в нашем общении, когда я пытался увести разговор в сторону от опасных для меня тем и избежать ответов на некоторые вопросы, я просто умолчу. В таких эпизодах нашего общения амджа Рауф — он очень настойчиво просил меня называть его «дядя» — смешно морщил лицо, словно укусил спелый лимон, долго и осуждающе смотрел на меня и качал головой.

Ай-ай, как не стыдно!

А уж когда я говорил от себя, жестко и без оглядки на то, что я в мире победившего давным-давно ислама, то полковник твердел лицом, а взгляд его становился колючим и холодным. Сам он в этот момент напоминал изготовившуюся к броску кобру. Нет, более уместным тут будет сравнение с тигровым питоном. Так что без Леночки никак спокойно общаться с ним не получалась. Получался не разговор, а ходьба по канату над пропастью. По канату небрежно натянутому, своевольно провисающему, шквальный ветер бьет в лицо, а еще сетку страховочную внизу никто не удосужился повесить. Аттракцион смелости, кормление тигра, а не высокоинтеллектуальное общение двух умных людей. Очень это раздражало и выбешивало. Срывался. Ли терпел, только напрягался телом, а вот барон сбегал в свой катран. Возвращался он под утро, с красными глазами, бледный до синевы и пьяный до изумления. Но я молчал. Пока можно.

Матерый, матерый у меня был собеседник, настоящий «серый волк», прадедушка бозкуртов. И совершенно точно никакой он не полковник-артиллерист. Скорее всего, беринчи ферик, генерал от контрразведки. Возможно и целый генерал-лейтенант. Поэтому я все чаще выпускал на свободу Леночку, мило хлопал ресницами, надувал губки и фыркал рассерженным котенком. И вот тогда, о чудо, вся суровость дяди Рауфа куда-то исчезала и предо мной в кресле вновь восседал самый милый и добрый дядечка на свете.

Полноватый, крепко сбитый, со смешным животом «грушей». С когда-то смолисто-черными, а сейчас покрытыми инеем седины пышными усами, чьи кончики иглами пронзали небо. Глаза у него были перенасыщены карим цветом и еще он был абсолютно лыс. Само очарование добродушности и полная плюшевость в жестах и повадках. Барон Стац просветил меня на счет столь странных метаморфоз характера нашего хозяина — до невозможной схожести, я был похож на его умершую от пневмонии семь лет назад, любимую племянницу ейен Гизем, чье имя означало Тайна. Так что, у господина фальшивого полковника, пристрастие к Леночке было неизбывным и чрезвычайно обостренным. Но строго платоническим. Даже несколько обидно! Вот что со мной не так? Худой слишком и ягодица почти в ладонь вмещается? Зато груди ни в одну лопато-ладонь не влезут! И стоят! А не изображают уши усталого спаниеля.

— Ханум Елен, простите меня, что так невежливо вмешиваюсь в ваши личные дела, но вас не тревожат некоторые э, моменты, поведения господина барона Стаца?

— Вы говорите о его регулярном посещении такого смешного домика под синей крышей, господин полковник? Не беспокойтесь, дядя Рауф, я прекрасно осведомлена о том, что наш забавный и милый барон Стац там играет. И пьет вашу виноградную водку. Раки, вроде бы ее название. И я так же знаю, что последняя неделя у него полностью несчастна. Ветреная Фортуна разлюбила душку Анатолия Вельяминовича.

— И вас это нисколько не беспокоит, моя юная ханум? Ведь азарт и пьянство — это пороки, осуждаемые пророком и самим Всемилостивым. И знаете ли, в смеси они весьма коварны и могут толкнуть человека на разные неприглядные и необдуманные поступки. Заверяю вас, вы можете полностью полагаться на это мое утверждение. Поверьте, это не просто слова, а слова человека, повидавшего жизнь с разных сторон и во многих, иногда в очень неприглядных видах.

Я загадочно улыбнулся, откусил крошечный кусочек пирожного катаиф, запил вкусную мучную сладость густой черной отравой, которую дядя Рауф бессовестно называл настоящим турецким кофе, ответил, улыбаясь и чуть прикрыв глаза:

— Представьте себе, mon cher oncle, это меня абсолютно не беспокоит. Антон Вельяминович знает границы ему дозволенного, и он их ни в коем случае не перейдет.

— Вот даже так?

— Совершенно так, дядя Рауф. Барон Стац полностью удерживает себя в границах ему разрешенного

Полковник несколько удивленно вздернул бровь, пожевал губами, покивал, соглашаясь с моими словами, долил себе еще густого горячего напитка, этого «вина ислама». Молчаливый слуга неслышимой тенью сменил ему кувшин с холодной водой на другой и без спросу утащил мои надкусанные пирожные. Но я не расстроился — все рано они мне уже надоели, слишком приторные, хочется шербета или пахлавы. Я сменил свою позу, подтянул к груди левое колено, оперся на него подбородком. Передумал, откинулся на прохладный камень стены за моей спиной. Надоело валяться на широком диване в груде подушек, как изнеженная гурия. Да и солнце стало светить прямо в лицо. И еще очень жарко. Конец середины лета, начало августа.

На мне шелковая черная фераджа, без дурацкой чадры, только легкий белый платок из воздушных брюссельских кружев на волосах. Под фераджой на мне тонкая белая рубашка, тоже шёлковая и лично мной как надо перешитые оливковые бриджи. Ну еще на мне портупея, на ней «завешена» кобура с «люггером», магазины к нему в специальных кармашках, нож на поясном ремне. Без оружия я чувствую себя абсолютно голым и начинаю капризничать и ужасно нервничать. Буквально готов кого-то покусать или поцарапать.

Все вещи, что на мне, остались от племянницы полковника, я их только чуть усовершенствовал — наделал где нужно прорезей и боковых разрезов. Ну не стану же я кричать если вдруг что: «Подождите, гады, я только свои тряпки скину и всех вас тут поубиваю!».

Ах, да! Еще я забыл упомянуть о малышке «Астре» на бедре и одной, всего лишь одной гранате в кармане бридж. А кто меня милитаристом и параноиком обзовет, тому я эту гранату засуну куда-нибудь. Без кольца. Колечко-то вот оно!

— Ханум Елена, только не подумайте ничего более, чем я сейчас хочу вам сказать, но вы живете в моем доме уже двадцать шесть дней. Это немалый срок. Прошу вас, ханум Елена, вы даже не допускайте до себя такой нелепой мысли, что я таким образом вас выставляю, но может быть…

Полковник, прервался на миг, сделал маленький глоток кофе из такой же маленькой чашечки:

— Ханум Елена, может быть уже настало время поговорить нам с вами откровенно? Ответьте мне честно — зачем вы прибыли в Турцию? Что вы тут хотите найти? От кого именно вы бежите? И зачем вам эти отборные головорезы, притащенные сюда из Стамбула бароном? Те, что живут в доме бедного рыбака Тунча на соседней улице?

— Двадцать шесть… Хорошее число. Два и шесть в сумме дают нам замечательную цифру восемь. А восьмерка, это — начало, практика и материализм.

— А еще это уверенность в собственных силах, способность не жалеть других и умение идти к своей цели. Так что за цель у вас здесь, ханум Елена? Зачем вы пришли в мою страну?

Я вновь поменял позу, но не затем, чтобы хватать и палить, а так, нога затекла. Полковник просто хочет знать, как мальчик в старом киножурнале: «Орешек знаний тверд, но все же…». Только вот гигантской кувалды у него в руках нет. У него в руках вообще ничего нет. Зачем ему? Вон в тени от крыши веранды стоят послушные ему «тени». Одно мое неверное движение и… Не успеют они, понятно, даже и дёрнуться. Я сейчас очень быстр, проявились этому причины, коих и сам не ожидал, но опять же — зачем? «Полковник» ведь просто хочет понять. Именно понять, а не знать, зачем я здесь.

— Может быть, тогда откровенность за откровенность, дядя Рауф?

Лукавая улыбка, взмах ресницами и чуть прикушенная нижняя губка. Это я Леночку ненадолго погулять «выпустил».

— А что вы именно хотите узнать от меня, ханум Елена? И не кажется ли вам, юная госпожа, что это… а, впрочем, спрашивайте, ханум Елена. Возможно, дядя Рауф вам и ответит.

Сказал и улыбнулся, словно оскалился. Как слюнявый бразильский фила, что прижал лапой к земле бродячего котенка и наслаждается его беспомощностью. Какой у меня на самом деле плохой, злой и нехороший самозваный дядя. А еще пирожным без мороженного кормил, ласково улыбаясь при этом. Все мужчины обманщики и вруны!

— Хорошо, дядя Руаф, тогда я спрошу у вас вот что. Что же делает целый генерал уже распущенной спецслужбы Тешкилят-и Махсуса в этом Аллахом забытом месте? Почему он не работает над документами в генеральном штабе в Стамбуле, как это должно бывшему высшему офицеру «Специальной организации»?

Вот так. Шах тебе дядя Рауф. Давай, рокируйся или защищайся, двигай фигуры, решай, что тебе ответить на мой вопрос. А я пока съем кусочек пахлавы и запью эту сладость самым натуральным из натуральных соков, соком из только что выжатых гранатов. Кстати, говорить слово «сок» нам, девочкам, в Турции нельзя. Не знаю почему, но совсем нельзя. Что-то нехорошее может получиться.

Очень вкусный сок. В меру сладкий и кислый, в меру вязкий. И пахлава и шербет тоже вкусные. Еще ветерок появился и все вообще замечательно стало. И морем пахнет. Даже здесь, в почти двух километрах от него. Йодом, выброшенными волнами на берег водорослями, мокрым песком, нагретым солнцем деревом рыбачьих лодок, тянет лакомым дымком береговых коптилен.

Да, а что все еще молчит мой «дядя» Рауф? Как там поживает наш полковник-генерал? Он вообще собирается мне отвечать? Ведь это так неприлично, заставлять ждать такую милую ханум, как я. О, у дяди Рауфа начал открываться рот!

— Источник вашей информированности, Елена, барон Стац?

Фи! Вот я уже и не ханум и не юная госпожа. И «тени» в углах веранды напряглись, вот-вот готовые броситься. Понимают, морды небритые, великий и могучий русский язык!

— Нет, Рауф Хилми-паша бей. Господин барон знает вас, эфенди, как просто одного из офицеров турецкой армии. Самого обыкновенного и ничем непримечательного артиллерийского полковника, которого он как-то подстрелил из своего нагана и на полдня взял в плен. Но он не знает вас, как одного из высших офицеров турецкой армии. Источник этой догадки тут — я изящно коснулся своего виска ноготком мизинца:

— Только тут и нигде более.

Обезьянничает дядя Руаф, совсем мне не верит. Снисходительно улыбается и оттягивает пальцем нижнее веко — мол, чую я тут подвох! Откуда вдруг в столь прелестной головке такие вот смелые предположения и столь серьезные выводы? Ох уж этот мне мужской шовинизм и неискоренимое чувство собственного превосходства над нами, красивыми женщинами! Если внешний вид на все десять баллов, то IQ обязательно не больше пятидесяти? Странная арифметика.

— Вы не верите мне, дядя Руаф. Что ж, я вас прекрасно понимаю. Трудно в такое поверить. Тем более, если это произносит такой прелестный ротик как мой. Тогда я сделаю еще одну попытку вас убедить, что способна не только шляпки и прически на этом…

Я вновь коснулся пальчиком своей головы:

— На этом носить, но еще и думать этим. И, представьте себе, даже анализировать и делать выводы. Будете слушать, юную глупую ханум, дядя Руаф или прикажете своим аскерам меня хватать и тащить в укромное место? С целью узнать, кто же именно раскрыл вашу тайну? Или я могу продолжать говорить?

— Я внимательно вас слушаю, леди Элен.

Ох как я быстро в рангах расту!

— Ну, я позволю себе начать с того, что орденом Османие с саблями и тем более, первой степени, награждаются только за выдающуюся службу на благо Османской империи. А вот ваша артиллерия, не в обиду вам, «дядя» Руаф, никак себя не проявила во время войны. Не за что и некого было там награждать орденами. А вот у вас он есть. Еще у вас есть наградная планка «Кут-аль-Амара». Вы, Руаф эфенди, были ей награждены за взятие Эль-Кута, а вот орденом вас наградили за пленение английского генерал-майора Чарльза Вере Феррерс Таунсенда. Но это только мои предположения, Руаф эфенди!

Я проворно вскинул ладошку, останавливая начавшего что-то говорить «полковника»:

— Позвольте, я продолжу, Рауф эфенди!

«Дядя», в ответ на мою просьбу резко кивнул мне головой, словно что-то с макушки сбросил. Пальцы его руки на пустой чашке побелели от напряжения, а «тени» в углах уже словно перетянутые струны — тронь их и тут же лопнут. Вот только бы мой Ли сюда не пришел и в бой не кинулся, в последний и беспощадный. Он ведь так всю игру мне поломает! Такую интересную, такую затягивающую. Опасную. Аж мурашки по коже.

— Но в 1921 году Тешкилят-и Махсуса оказалась расформирована. Партия «Свободы и согласия» объявляет Энвер-пашу военным преступником и «Герой Свободы» бежит в Германию на подводной лодке, где был до этого военным атташе. Вскоре его убивают коммунисты. А Мустафа Кемаль упраздняет халифат. Прежняя османская аристократия подвергается гонениям и политическим репрессия. Коснулись они и вас. Именно поэтому вы здесь скрываетесь, Рауф эфенди. И место глухое и пути отхода есть, что по воде, что в леса и горы, и Стамбул недалеко. Кстати, Кемалю очень скоро присвоят титул Ататюрка. И будет он зваться не его превосходительство Гази Мустафа Кемаль-паша, а просто Кемаль Ататюрк.

— Кто?! Этот сын ишака, мерзкий алсак?! (Подонок) Этот дал ярак?! (Деревянный х**). Не может такого быть! Эльен! Вы понимаете, что именно вы говорите?

Вот же голосина то у моего «дяди»! Жилы вздулись, дурная кровь бросилась в лицо, сердце сейчас у него работает как движок реактивного истребителя на форсаже. Не хватил бы «дядю» удар, мне вот это совсем не надо.

— Этот разрушитель империи и мятежник против законной власти и он… Он «Отец турков»?!

Он, все это он. Я молча киваю и долго киваю головой. А Ататюрк получается весьма крутой мужик, всех тут нагнул. И внешне, помнится мне, красавец. На какого-то итальянского актера похож из немого кино. И еще он очень армян не любил, геноцидил их страшно, всеми своими силами. Впрочем, а многие ли любят армян? Вот то-то.

Что? Почему я молчу и предаюсь отвлеченным размышлениям? Так мои слова в этот момент совсем не нужны «дяде» Руафу. Слова мои только помеха для его последующих мыслей, выводов и решений. Не нужно ему мешать в этом важном деле. Вот когда он меня без эмоций спросит, то я ему отвечу. Такого ему наговорю! Не сорок, а все сорок тысяч «бочек арестантов» ему наговорю. И «дядя», вот в этом я абсолютно уверен, услышит только то, что ему самому нужно. Да, тяжелый мне предстоит разговор и невероятно долгий. Пугающе сложный, как хождение по лабиринту с ловушками, а у меня повязка на глазах.

Коньяка что ли попросить, пусть принесут? Ну и что-то что тут все мусульмане? Коньяк то он вне границ и вероисповеданий!

Вернулся я в свою комнату уже поздним вечером. Муэдзин уже четыре раза проорал свои призывы к молитве Великому и Милосердному. Ли, наверное, все ногти сгрыз, ожидая меня. Вон, стоит, напряженно ждет, что я ему скажу.

— У нас все хорошо Ли. Пока и в ближайшее время. Барона тоже можешь этой новостью обрадовать. Можете выпить, отпраздновать мою маленькую, но очень важную победу в битве со страшным пещерным дэвом. То есть, с нашим гостеприимным хозяином. Больше ни о чем меня не спрашивай, не отвечу. Устал как собака! Устала.

— Хорошо, госпожа. Я обрадую барона этой новостью. Спокойной вам ночи, госпожа.

Ответил мне и исчез, растворился как туман в наступающих сумерках. Даже сказку на ночь не рассказал. И песенку не спел. Например, про коней. Ниндзя хренов. Вот никто меня не любит.

Я упал на свою кровать, закинул ноги за голову. Черт! То есть руки! Но ноги тоже хотелось бы куда-нибудь закинуть. Отекли. В голове приятно шумело. Хороший коньяк у эфенди генерала Рауф Хилми-паши, настоящий французский, из самого дома Деламен. Лет тридцать, старше меня сегодняшнего. Но пился он легко и вкусно. Не то что самогон в бронепоезде, дрянь сивушная. Я передернулся, вспоминая вкус любимого напитка бойцов Красной Армии и ее офицерского состава. Вот как я пил ту гадость, да еще стаканами? Сам не понимаю! Как вот сейчас не понимаю, с чего полковник-генерал-эфенди-бей вдруг решил, что к моему появлению в Турции приложил руку сам творец мира и господин Судного дня? Сиречь сам Всевышний Аллах?

Нет, какие все же интересные умозаключения делают люди из твоих слов, слыша тебя и одновременно не слушая! Вот с чего генерал вбил себе в голову, что я обязательно должен свергнуть негодяя Ататюрка и возродить султанат? С того, что я ему сказал, что должен уничтожить зло? Так-то зло в Египте находиться, за многие сотни километров! А для меня, что Ататюрк, что тридцать шестой по нумерации свергнутый им султан Мехме́д VI Вахидедди́н, одинаково равны и безразличны. И далеки они от меня как звезды на небе. Нет же, опознал во мне мой женераль турецкого розлива посланную ему Аллахом свергательницу и возродительницу. И это при их, мусульманах, сугубо пренебрежительном отношении к женщинам! Панисламист фигов!

Я ведь по их исламу только и способна, что готовить еду и рожать, да копить богатства. Ну еще я просто курица и самый распространённый обитатель исламского ада.

Ведь сам пророк Мохаммед ответил в солнечный день на базаре мудрой женщине на ее вопрос: «Почему же это мы дуры?», дословно вот так: «Недостаток в уме — это то, что свидетельство двух из вас равняется свидетельству одного мужчины, и это доказательство недостатка в уме…».

И что-то там еще, что не очень сейчас важно. Но, думается мне, именно поэтому мой генерал и гонит меня на баррикады как французскую революционерку и прачку небезызвестную Анну-Шарлотту! Кстати, она «стыдной» болезнью болела и грудь у нее так себе. М-да, видимо очень тщательно генерал суры читал, зубрил наизусть, вот и проникся. Ведь он даже мысли не допускает, что я могу иногда думать и просчитывать последствия. И это после демонстраций моих аналитических способностей! Было бы смешно, если бы не было так грустно.

Нет, вот делать мне больше нечего, как с голой грудью по куче хлама из досок, бочек и разломанных телег пустоголовой козой скакать! На улицах Стамбула. Местные ведь сразу начнут, как футбольные фанаты в едином порыве скандировать: «Фахишах! Фахишах! Фахишах!» и побивать меня сотней ударов.

Гм, или я буду скакать козлом? А бывают козлы с грудями? Что там насчет сатиров? Тьфу, что-то меня опять куда-то не туда понесло!

Интересно, а как вот у разных там писателей, невероятных фантазеров, уживается сознание мужчины в теле женщины? Ни разу такое не читал, предполагаю, что ни хрена не пойму, но будет очень интересно. У меня вот с этим все очень плохо — очень часто я не могу понять, где заканчиваюсь я и начинается Леночка. Сплошная путаница мыслей, поступков и действий. Вот в бою только я, а вот на отдыхе, когда все спокойно и пули над головой не свистят, то непонятно кто я на самом деле. В последнее время мне все более неимоверно трудно контролировать этот внутренний раздрай. Одно только успокаивает — скоро, очень скоро все это закончиться.

И на этом все — спать. Мысли беспорядочно путаются, качает как на волнах. Утром, все утром. И баррикады, и козлы, и мой генерал со спасением его великого турецкого отечества.

Я с трудом заставил себя раздеться, закопался в гору подушек и совершенно не видел, как за окном моей комнаты вдруг сгустилась темнота в приземистую широкоплечую фигуру. Фигура долго смотрела на меня, а потом беззвучно исчезла, растаяла в ночи.

Что, поверили? Да этот слон все камешки передавил по дороге сюда и назвякал всем чем мог, пока к моему окну, как ему казалось, неслышно крался. В левом углу веранды, помню, стоял такой приземистый, обильно бородатый. Уверен, генералу его самостоятельность придется очень не по вкусу и станет у моего генерала на одного аскера меньше. Не люблю вуайеристов!

А вот теперь точно спать!

Глава третья

А вот «дядя» Руаф, очень на это похоже, этой ночью совсем не спал. Уехал он куда-то на самом рассвете и этого бородатого широкоплечего вуайериста с собой забрал. Мне ничего не сказал, через слуг ничего не передал, но распоряжения на мой счет оставил. Теперь за мной, кроме моего неизменного Ли, ходили лохматыми верблюдами еще два аскера, ранее мной невидимых в доме и мне незнакомых.

Колоритные такие, суровые, молчаливые. Лица полных отморозков. В папахах, просторных шароварах, на талии пышный пояс из нескольких слоев давно нестиранной ткани. За него заткнуты украшенные серебряными насечками кинжалы. В меру смуглые, бородатые, носы прямые, тип лица европейский. На турков совсем непохожи. Они не выпускают из рук пошарпанные немецкие винтовки Gew.98 образца 1908 года, зло смотрят по сторонам и на всех попадающихся нам по дороге местных зыркают как волки и направляют стволы. Бородачи эти, скорее всего, курды хреновы, те тоже такие же агрессивные по жизни. Местные их откровенно боятся и показывают мне копченную и свежую рыбу издалека, я только ее запах вижу.

Раздражают откровенно. Ли не улыбается, но в его глазах плещется океан смеха. Они ему на два быстрых движения, столь они неуклюжие и неповоротливые. Мне на один короткий вздох. Поэтому посмотрел я на них в самом начале нашего взаимно молчаливого знакомства, да и вытащил из-за пояса одного из них кинжал, тот даже моргнуть не успел. Покрутил в руках, пощелкал ногтем по стали, проверил заточку, одобрительно покачал головой и вернул. Ли в это время держал их на месте, уткнув им в затылки стволы Mauser C96 M1920 French Police Contract и Colt М1911. Вот такие вот эксклюзивы достались нам от бойцов ОСНАЗА и в частности от покойника Феденьки Келлера. Если «кольт» у Ли я одобрял, то вот на этот маузер часто ругался — есть же у нас пара единиц «боло-большевик», более ухватистых и компактных, но Ли упрямился и продолжал таскать на себе этот «механизм». Впрочем, он все лучше нагана, так что пускай тешится игрушкой.

Мои же новоявленные охранники-сторожа на мои наглые и несоответствующие благородной ханым действия ответили гневными вращениями глаз, громким пыхтением, беззвучным раскрыванием нечищеных ртов, явной ноткой опаски во взглядах и более ничем. Дети природы, нутром опасность для себя чуют, не захотели они умирать. И плевать мне на недовольство Рауфа-эфенди, у него таких джигитов много, наловит себе еще по горам, а вот меня просто бесит, когда что-то тупое, немытое, небритое и воняющее кислым запахом плохо выделанной кожи, смотрит на меня как на какую-то овцу, хозяйским и оценивающим взором. Так что обменялись мы с ними информативными взглядами и идут они теперь от меня на расстоянии не менее пяти шагов. Если ближе подходят, то я начинаю хмуриться и внимательно смотрю сперва на их кинжалы, а потом перевожу взгляд на другие «кинжалы», что у них ниже талии в просторных шароварах болтаются.

Это делить и умножать курды плохо умеют, а вот складывают одно с другим могут быстро и понятливо. Что? Ну да, развлекаюсь я, настроение у меня хорошее — у меня новая «скрипка»! И какая «скрипка»! Просто мечта музыканта! На ней такую увертюру сыграть можно без всякого оркестра, что слов у меня нет, одни восторженные ахи и вздохи.

«Дядя» Руаф, да продлит Аллах его годы, уехав, оставил мне длинный, обтянутый черной кожей кофр, без записки и каких-либо пожеланий на разные там Дни Ангела и прочее, но и так все было понятно — английский «ли-энфильд» из моей комнаты, пока я умывался, волшебно переместился в комнату к моим мужчинам, а на его месте было это чудо.

Так что сейчас мой Ли несет прямо в кофре замечательную такую винтовочку со сложной судьбой и целыми тремя отцами — мексиканцем, швейцарскими и немецкими оружейниками. Да, мы женщины существа ветреные и непостоянные, а я еще практичен и рационален.

«Англичанка» хороша, но все же для меня тяжелая. Толстая и вся какая-то неудобная, если честно. И балансировка у нее не очень. Не то что у моей новой автоматической сеньориты-фрау, в девичестве «Fusil Porfirio Diaz, Systema Mondragon, Modelo 1908», а сейчас зовущейся «Fliegerselbstladekarabiner Model 1915 КЕ Meisterschütze Option», то есть лёгкий авиационный карабин образца 1915 года. Буквы «К» и «Е» в конце названия обозначают kommerzielle exklusiv — коммерческий эксклюзив, а перевод слов Meisterschütze Option и так понятен — снайперский вариант. Винтовка «перестволена» и облегчена до невозможности. У нее почти классические ложе и приклад из черненного ореха. Все пропитано льняным масло и никакого лака. На конце приклада красуется затыльник, выполненный из простроченной толстыми нитями мягкой кожи или «буфер». он набит конским волосом, скорее всего, больно уж жестковат. Курок у «скрипочки» обточен и у моей новой винтовки почти пистолетная рукоять, что для меня с моими изящными ладошками просто дар небес. Я сильный, но легкий и от этого мне иногда бывает грустно.

Магазины тоже эксклюзивные, на десять патронов, не на двадцать, как у стандартного карабина. Барабанные мне и самому не нужны, это же снайперка, а не пулемет. А, нет, вру! Есть один барабанный. Но я его отбросил в сторону сразу, ибо я не варвар портить такое чудо, стреляя очередями.

Сколько это чудо стоит, я даже боюсь себе представить — сто шестьдесят швейцарских франков, вроде бы, стоил самый простой вариант этой автоматической винтовки, а вот такую работу неизвестного мастера с выгравированными его инициалами «F.I.» на ствольной коробке, можно смело оценивать в тысячи.

Саму винтовку я еще не разбирал, так пощелкал-полязгал затвором, да подул в приемник магазина — так не терпелось мне опробовать новую игрушку. Вот мы и идем сейчас в одно удобное место, пристреливать эту красавицу.

Да, забыл еще добавить, за нашей колоритной четверкой — девушкой в чадре, невысокого азиата и двумя огромными курдами-бандитами, следует на отдалении еще троица непонятных личностей. Поначалу я предполагал, что это второе кольцо моей охраны, но вели они себя плохо, не как мои «телки» — скрывались в зарослях, пригибались и жгли мою спину враждебными взглядами. Два приставленных ко мне болвана их не замечали, а вот с Ли мы уже обменялись понимающими кивками и взглядами. Так что вскоре я сделал вид, что красуюсь местными видами, а Ли, упав в одно движение на колени, мгновенно извлек винтовку из кофра, снарядил ее магазином, а сам кофр сунул одному из ошарашенных всеми этими действиями курдов. Ну, а саму винтовку он перебросил мне. Я ее поймал и еле удержал. Тяжелая все-таки она, а вот так кинутая с силой, чуть с ног не снесла.

Я быстро шагнул влево, вскинул винтовку, нашел в прицеле первого из преследователей, прикрываясь одним из курдов, вдруг забывшем как дышать и застывшим на месте. Все равно в этой пострелушки от курдов толку не будет, слишком они медленные и заторможенные, так хоть прикрытием мне послужат. А вот Ли у меня просто молния и понимает меня так, словно мысли мои читает. Он уже стремительно метнулся в сторону наших преследователей. По-умному помчался, не прямо в лоб, а по дуге. Добежит, его почти невидно из-за изгиба тропы.

Приклад винтовки уютно и не больно ткнулся мне в плечо. Выстрел, выстрел, выстрел! И последующий «контроль» тоже три раза. На пятый раз я промахнулся, взбил фонтанчик земли, прикусил губу и добил магазин до высокого по ноте звона пружины. А вот это плохо, такой звук меня демаскирует, надо будет разбираться. Ну да, кругом стреляют, а я из-за кого-то звона переживаю! Ага, все орут, шумят и тут вдруг пронзительный свисток — дальше что будет, надеюсь, и так понятно? Странные люди, непонимающие таких простых вещей. Такие же странные, как и следившие за мной. Они почему-то были уверенны, что если они пригнулись и съежились за редкими кустиками, то я их совсем-совсем не вижу. Это белую то тряпку у них на голове я не разгляжу? А листики кустиков остановят бронебойную пулю с нормальным стальным сердечником SmK. Угу, встанут грудью на защиту.

Идиоты какие-то, совершенно непуганые. А вот оптику на винтовке нужно менять, не нравиться мне этот пятикратный прицел от герра Р. Р. Фуст из Берлина. Хотя где я лучше сейчас, вот в это время и здесь, найду? Напрасные будут поиски, совсем безрезультатные.

Так, а вон и Ли спокойно выходит из зарослей, тащит за собой небрежно за ремни что-то стреляющее, очевидно, полная ерунда и хлам, не стоящая бережного к себе отношения. Неизвестных он не добивал. Значит, я отстрелялся на «отлично», можно и расслабиться, а то мои руки уже не держат «скрипку». Слабак я. Зато очень быстрый и меткий. Всего раз то и промахнулся.

Я со вздохом облегчения опустил винтовку к ноге, сразу став похож на маленького, но грозного солдатика, этакую иранскую бассидж, только без катаны и подмигнул застывшим в оцепенении курдам:

— Можете выдохнуть, мальчики. И облегчиться.

Не поняли. Очевидно, не знают и не понимают русского языка. Совсем необразованные и дикие. В Турции любой знает хотя бы пару русских слов, история отношений двух этих стран долгая, конфликтная и кровавая.

— Кто это был, Ли?

— Люди. Такие же как эти.

Ли кивнул на отмерших и начавших шумно дышать курдов. Они еще и затворами залязгали и стали провожать полетевшие на землю патроны ошалелыми взглядами. Это клиника.

— Вот точно такие же?

— Нет, госпожа. Совсем немного другие. Чище, лучше. Бритые. Носы такие… — Ли изобразил пальцами нечто среднее между клювом попугая и крючком — Но бедные. Оружие очень плохое.

Действительно, принесенные им три кавалерийских карабина Мосина вид имели жалкий и неухоженный. А два монструозных револьвера полицейского образца в 4,2 линии «Смита-Вессон» и приблудившийся к ним наган вызывали только жалость своими разбитыми «щечками» рукоятей и облезшим воронением. Нищие какие-то ассасины нынче пошли. Или это мне привет из гор?

Впрочем, мне плевать кто это именно и как они меня нашли. Загостились мы тут, глаза всем намозолили. А уж после сегодняшнего события, слухи о неверной, женщине-гяурке, стреляющей из винтовки как самый настоящий аскер, пересекут границы Турции и обогнут весь мир. Раза два. Вон сколько черных любопытных глаз горит огнем интереса вокруг нас, прячась за чем придется. Народ в эти времена умный и ученый — не бежит на шум с мобильниками, а сливается со своей средой обитания и старается не дышать, не шуметь и вообще не привлекать к себе внимания. Только все равно следят одним глазом, чтобы если что, то сразу, с низкой стойки и в бега.

А шумят и громко топчут высушенную солнцем землю люди нашего гостеприимного хозяина, Хилми-паши.

— Что, что у вас случилось, ханум Елена?

Я недоуменно пожал плечами — вот что им ответить? Только одним ответом всех времен:

— Стреляли.

Вечером в дом вернулся уезжавший куда-то эфенди Хюсейн Рауф Хилми-паша. Прискакал, усы как сабли, сам в гневе и жаждет возмездия коварным врагам. Законы гостеприимства требуют от него свежей крови и жуткой мести осмелившимся на подобную наглость. Здесь человек вошедший в дом, считается посланным самим Аллахом. Ну и чувство собственной значимости паше, как «повелителю» этой деревушки, очень сильно поцарапали эти неизвестны бандиты.

От него я отделался парой невнятных ответов, свалив описание произошедшего на Ли и ушел спать, сославшись на сильную головную боль и эти дни. Нет, все же какая железобетонная отмазка на все случаи жизни! Не хочу ничего говорить — голова болит! И не лезьте ко мне, а то и поубивать могу, у меня же эти дни! Гм, я-то точно могу, у меня это с каждым днем все лучше и лучше получается. Совсем как дышать.

Ушел, поспал, а следующим день мы, я и Ли, после обеда уже двигались в сопровождении десятка людей эфенди по дороге ведущей в Стамбул.

Все правильно. В таком большом городе, в этом огромном человеческом муравейнике, затеряться гораздо проще, чем в маленькой деревушке, пусть и в богом забытом углу. Да и все сборы, подготовка и прочие хлопоты к путешествию в Египет, пусть идут без меня. Хилми-паша справиться и без моих советов, он дяденька опытный и тертый, жизнью много раз битый.

Я вот лучше по стамбульскому базару поброжу, на восточные диковины раскрыв под чадрой рот, поглазею. На собор Святой Софии, на Голубую мечеть и мечеть Сулеймание посмотрю издалека, внутрь не пойду — не хочу ввергать в шок и трепет местных мулл. И еще я дервишей опасаюсь, есть среди них некоторые граждане, что видят не видимое. Я это еще по второй жизни помню. Так что только экскурсии и шопинг. В Стамбуле есть страшно красивые дворцы, площади, мосты, очень милый парк и сохранился кусок акведука Валента. А после культурного отдыха и приобщении к истории с культурой, снова на базар. В шум, в толчею, к людям. Как самый обыкновенный турист. Пусть и с сопровождением из десятка до зубов вооруженных телохранителей. Мне можно — я сейчас турецкая аристократка, Гизем ханым эфенди, племянница уважаемого Хилми-паши. У меня даже документы совсем как настоящие на это имя есть.

Ах, да! Барона Стаца и его «белогвардейскую контру» числом ровно шесть, мы с собой не взяли, незачем. Они только внимание привлекать будут, да и вдруг встретят в Стамбуле знакомых, начнут общаться, болтать. Мне это совершенно ни к чему, да и не доверяю я им от слова совсем. Они теперь уже не офицеры царской гвардии, а так, наемники собственной жадности.

Так что пока у меня полная иншалла, мне все равно ничего не изменить в ближайшее время, так что я и дергаться не буду. Но о сотне баррелей… Ладно, хотя бы о десятке баррелей нефти или авиационного керосина я Хилми-паше обязательно напомню, так как напалма в Турции своего нет и на рынке его не купить. А вот нефть есть. Зачем мне это маслянистое и вонючее? Ну должны же быть у женщин свои маленькие секреты?

— Елена Александровна, голубушка! Я просто счастлив вас видеть! Радость моя от встречи с вами буквально безгранична! Позвольте поцеловать вашу ручку!

— Здравствуйте, здравствуйте, мой милый барон! Здравствуйте, Антон Вельяминович. Я тоже рада вас видеть, но все же увольте меня от подобных неуместных тут нежностей — здесь руки женщинам не целуют. И да — ваши люди с вами? Или уже разбежались, устав от долгого ожидания неизвестного в неизвестности?

— Елена Александровна! Но вот откуда вы…

Барон прервался и развел руками:

— Вот сколько времени я вас знаю, столько и удивляюсь вашей удивительной необычности! Вы словно не женщина, вы уж простите меня за столь грубые слова в ваш адрес, но вы словно великий полководец! Всегда собраны, всегда готовы к бою, никогда ничему не удивляетесь и предугадываете почти все!

— Так сколько нас покинуло господ офицеров, барон? На сколько уменьшился штат вашей маленькой армии? Ровно на половину?

— Почти, Елена Александровна, почти. Нас покинул штабс-капитан Рогожников, он устал от ожидания и решил испытать свою судьбу в одном авантюрном предприятии. И еще князь Вартининский. Князь утонул, купаясь. Он был несколько, гм, выпивши. Представляете, такая анекдотическая смерть для мужчины в полном расцвете лет! Мы все так скорбим о нем! Герой, храбрец, участник Брусиловского прорыва и Ледового похода, кавалер Святого Станислава с мечами, Анны и Георгиевского креста! И вот так нелепо, он окончил свои дни.

На последней фразе барон немного вильнул взглядом, избегая моего, пристального и вопросительного.

— Утонул? Совсем-совсем утонул?

— Гх-м, да, Елена Александровна. Князь Серж Олегович Вартининский утонул, будучи сильно пьян. В вечеру двадцать третьего августа, сего тысяча двадцать шестого года. Пусть земля ему будет пухом и да покоится он с миром!

— Значит, утонул… А почему тогда, ответьте мне барон, вон тот прелестный юноша, что вами мне не представлен, улыбается. Нет, я бы выразилась более конкретнее — он буквально беззвучно ржет, как арабский жеребец?

Барон как танк на одной гусенице, лязгая захлопнувшейся челюстью будто траками, развернулся на каблуках, ожег злым взглядом стройного шатена лет не более двадцати пяти, с гордым римским профилем и зелеными как изумруды глазами. Процедил сквозь зубы, еле раздвигая побелевшие от негодования нити губ:

— Позвольте вам представить, Елена Александровна — князь Гагарин-Струдза Виктор Ростиславович, корнетЛейб-гвардии Гусарского полка Его Царского Величества! Князь, второй сын уважаемого Ростислава Григорьевича, директора Гмелинского института. Был приговорен большевиками к расстрелу, но удачно бежал. Воевал в рядах Добровольческой армии Лавра Гео́ргиевича Корни́лова. Безумно храбр и честен, но к моему глубокому сожалению, несколько не воспитан. Но я ему всецело доверяю, Елена Александровна, заверяю вас в этом своей честью!

— Значит, князя Вартининского вы топили вместе с корнетом, барон? А что же вы его просто не пристрелили? И, мне не очень интересно, но все же, какова причина вашего столь ужасного действия по отношению к бедному князю?

Мой расслабленно-ленивый вид, лукавый взгляд и нескрываемая улыбка настолько дисгармонировали с моими словами, что барон с корнетом ошеломленно переглянулись и еще раз переглянулись. Наконец барон Стац, как более привыкший ко мне, пришел в себя:

— Но как? Как вы догадались, Елена Александровна?

Нет, не пришел в себя барон, разные глупости у меня спрашивает. Пришли, значит, ко мне вдвоем, парочкой, два гуся без гагарочки. Хотя я категорически настаивал на ограничении распространения любой информации о себе среди нанятых бароном людей и ввел жесточайший запрет на всякие их контакты со мной. И вот такой проступок свершает никому не доверяющий и отнюдь неглупый барон Стац? Ну-ну. На рассказ о смерти князя корнет неадекватно реагирует, ржет собака породистая, а барон мямлит, читая ему нотацию о его непристойном поведении. Подельнички-душегубы, мать их за ногу.

— Позвольте представиться, Елена Александровна! Князь Гагарин-Струдза Виктор Ростиславович к вашим услугам! — и каблуками звонко щелкнул, позер. Еще и голову наклонил так, словно у него кивер в руках, белая кость, голубая кровь.

— Елена Александровна, позвольте мне ответить на ваш вопрос! И заранее прошу вас извинить меня за неучтивое поведение и последующие мои грубые слова, но предполагаю, что мной очень уважаемый Антон Вельяминович, будет говорить о покойном князе только хорошо и хорошее.

— А вы, корнет? Что буде мне говорить вы?

— Я буду говорить вам только правду, прекрасная Елена Александровна!

Я раскрыл портсигар, обстучал душистую папироску, дождался поднесенного огонька зажигалки. Выдохнул тонкой струйкой душистый дым, отпил из бокала терпкого и сладкого красного вина. Угу, мусульманский мир, а вино на каждом углу продают, ну если знать эти углы, и неплохое вино кстати. И еще, когда же изобретут газовые зажигалки, черт возьми, а? Выдыхать гарь отвратительно очищенного бензина вместе с первой затяжкой, сил моих уже нет! Но хватит тянуть время, мне еще о многом надо расспросить этих красавцев. И отыметь по полной за их безобразия. А без безобразий они не могут обойтись, не та эта порода, бойцовые они у меня.

— Давайте я все сама скажу за вас, корнет? Вы позволите?

Молчаливый кивок.

— Князь, негодяй этакий и мерзавец однозначно — затяжка, короткая пауза — говорил обо мне много разных гадостей. И что я комиссарская подстилка и агент ГПУ только самая малая часть его слов, это верно? Так я и полагала. И еще он говорил, что я обязательно вас предам и завлеку в засаду чекистов. Это он, со временем, повторял все чаще и чаще. День за днем. И еще он заявлял, что этого никак не потерпит и обязательно примет должные, по его мнению, меры?

Снова немые кивки как у китайских болванчиков и постепенно округляющиеся глаза. Мне даже скучно, как будто у детей конфетку отнимаешь.

— И вот тогда, вы как честные и благородные люди, офицеры и дворяне, не вынеся подобной гнусной лжи и клеветы в мой адрес…

Интересно, у них шеи на шатунно-маховом принципе работают?

— Но, знаете, мой милый барон и мой не мене очаровательный корнет, покойный князь был кое в чем прав. Я действительно бывший старший сотрудник особого отдела Московского военного округа. И засада товарищей чекистов в конечной точке моего… Нашего пути, более чем вероятна. Барон, ну если вы так доверяете корнету, то почему умолчали обо всем этом? Это очень нерационально и может в критический момент привести к некоторым коллизиям в отношениях между нами, вплоть до утраты лояльности привлеченных к участию в нашей авантюре, гм, специалистов.

Вот как завернул! Самому понравилось!

— А теперь закончим на этом с лирикой и перейдем к грубой прозе. Барон! Сколько людей с собой у Хилми-паши? Что это за люди? Как они вооружены? Их дух и дисциплина? Ваши отношения с Хилми-пашой и его людьми? Надеюсь, пока еще, не открытая конфронтация? Динамит у них есть? Сколько его? И что с горючими жидкостями? Сколько литров и в какой именно таре? Как хранится?

Вот так. А то утопили с перепугу какого-то алкоголика и хвастаться этим ко мне прибежали! Делом надо заниматься, а не имя мое честное оберегать и себя тоже от глупых князей невоздержанных на язык.

Хотя слышать такое мне приятно, это да. И корнет почти красив. Не как мои ныне покойные «сердечные друзья» Феденька Келлер и Сашенька Гольба-стилет, слишком мало в нем брутальности, вытравлена она из него аристократическим происхождением, но все равно, хорош, хорош сукин сын! Так бы и отдалась под стрекотание певчих цикад на мягком ковре при свете свечей! И чтобы винтовочка рядом! А «люггер» у меня в руке! Это так возбуждает!

Ох, Леночка, ох грехи мои тяжкие! Сгинь, а? Маньячка ты оружейная. Совсем я девку испортил… Вон какие фантазии нездоровые у нее. С «люггером» ей хочется! Это мой «люггер», так что лапки прочь!

Опять бред несу и сам собой ругаюсь? Бывает. Скажите спасибо, что еще не заговариваюсь и по ночам в одной ночнушке по коридорам не луначу в поисках романтических приключений на свои нижние девяносто. Ну и передние тоже. С такой-то «соседкой» в голове это как два пальца об асфальт!

Да, да я пошляк. И хам тоже. Спи иди! Мне работать нужно. Многое необходимо узнать, обдумать и решить, что с этим мне делать. А если я с этим, мной узнанным, ничего не смогу поделать, то тем более уходи, не зли меня!

Ну что сказать, подготовился к нашему путешествию в Египет Хилми-паша весьма основательно, я бы сам лучше не смог. Полный мой респект и низкий поклон паше за свершенный им титанический труд. У меня даже создалось такое впечатление, что Хилми-паша истратил все свои средства, задействовал все свои связи и вообще абсолютно все поставил на карту «Дама пик». Это я о себе, так иносказательно и загадочно говорю.

Он очень внимательно отнесся ко всем мелочам, по-немецки скрупулёзно и педантично. Паша предусмотрел буквально все — отослал своих людей на контрольные точки маршрута, раздобыл необходимы документы почти на все случаи, выправил нужные лицензии, обзавёлся разными рекомендательными письмами к многочисленным египетским пашам и беями и даже создал нам легенду прикрытия. Мы, благодаря ему, теперь не просто толпа вооруженных до зубов непонятно с какой целью путешествующих мутных личностей, мы самая настоящая археологическая экспедиция от музея Мевляны! Вот так!

Декрет о создании этого музея был подписан совсем недавно, 6 апреля1926 годаМеджлисом Турции, а у нас уже его заверенная копия есть. Если вовсе не оригинал. Внушительный такой документ, с кучей печатей и золотым полумесяцем в «шапке» документа. И отправляемся мы помогать в трудных, но очень важных для всего просвещённого мира археологических изысканиях, некому швейцарскому египтологу Густаву Жекьеру.

Не знаю я кто это такой, но пригласительное письмо от него читал. На французском языке. И барону дал его прочитать, а то были в нем некоторые неизвестные мне обороты речи и странные построения фраз. На скрытые намеки похожие. Барон ничего необычного в письме швейцарца не нашел, но еще долго и несколько раз его перечитывал — если я сказал, что здесь мне что-то не нравиться, значит так оно и есть. Для барона мое мнение единственно верное и совершенно непогрешимое. В отличие от Хилми-паши. Паша со мной всенепременно спорил по любому поводу и по любой причине. И еще паша бурно недоумевал насчет затребованного мной количества динамита и нефти или керосина. Зачем? Для чего?

Ну такую емкую потребность в динамите я объяснил ему просто — вход взрывать будем в Великий Лабиринт, что находится рядом с озером Биркет-Карун в окрестностях города Каир. А нефтью мы там будем выжигать разных жуков-скарабеев и вредоносных микробов. Там очень плохие для моего и остальных здоровья жуки-мутанты. Мумию смотрели? Ох, то есть про мумии фараонов знаете? Вот, эти жуки-убийцы Лабиринт и охраняют. Стадами. И микробы тоже, но они тучами. Это страшная древнеегипетская магия, от которой почти нет спасения, кроме как выжечь там все напалмом! Нет напалма и негде его взять? А если? А может? А если — поззззя и вот так ресницами — хлоп-хлоп? Тоже нет? Ну вы и… Жадины.

В лабиринт паша поверил, он о нем как не удивительно, почитывал. Читал его описание он в трудах Геродота чуть ли не в подлиннике и о словах, написанных над входом в лабиринт: «Безумие или смерть — вот что находит здесь слабый или порочный, одни лишь сильные и добрые находят здесь жизнь и бессмертие» он тоже был в курсе. Как и знал он о том, что этот ужасный лабиринт давным-давно разрушен. Поэтому, он считал, что ему вполне хватит одного барона с его знанием точных координат входа на подземные уровни и что там нажимать и поворачивать, чтобы потом не придавило многотонной плитой и не засыпало сотней кубометров песка. А уж сжечь и взорвать таящееся там Зло он и сам сможет. Вернее, полностью преданные ему люди. По-моему, он мне совершенно не верил насчет сокрытого в глубине многоярусных подземелий Зла, и считал все это моими выдумками и глупыми фантазиями. Реалист до мозга костей.

Но более верным будет предположение, что Хилми-паша очень переживал за мою целостность и полную сохранность. Гибель надежды на возрождение Османской империи в моем красивом лице была для него неприемлема. Он даже, в пылу очередной нашей бурной полемики, почти заикнулся о том, что не возьмёт меня с собой, оставит в Стамбуле под охраной, но вовремя одумался и свои предательские планы не озвучил. И правильно сделал, а то стало бы на одного пашу в Турции меньше, а я бы опять куда-нибудь бежал. А мне этого совершенно не хочется, мне с Хелим-пашой комфортно. Все твои капризы исполняют, кормят вкусно, двух служанок вот на днях перед дорогой подарили. Да-да, именно подарили, а не наняли. Рабовладельцы они тут, однако. Традиции у них такие, культурные.

Одна моя служанка оказалась симпатичной болгаркой и звали ее Ваня, фамилия мне ее неизвестна, но, надеюсь, что не Петрова и не Сидорова. Я, когда первый раз ее имя услышал, то не смог удержаться от хохота. Так, хохоча и в промежутках между взрывами смеха еле выговаривая: «Ваня? Да ладно! Нет, точно Ваня? Не верю!», обошел девчушку по кругу несколько раз, чем напугал ее до слез и тихой истерики. Маленькая она еще, всего боится, ей только недавно шестнадцать лет исполнилось. А вот другая моя служанка, лет сорока, тейзе (тетя) Сайжи, черкеска родом, была совсем не смешной и забавной. Она больше напоминала береговой монитор, забронированный по самое не могу и ощетинившийся во все стороны дикими по величине калибра гаубицами. Это я о ее вторичных половых признаках, на фоне которых мой размер «третий плюс» смотрелся не прижжёнными зеленкой прыщиками.

Ли как ее увидел так дар речи и потерял. Любят азиаты все большое, вспомните линкор «Ямато». А вот тейзе Сайжи, наоборот, открыла рот и сразу начала меня строить. Недолго. Потому что я достал «астру» — «люггер» слишком громок, помрет еще Ваня с испуга — и выстрелил ей между ног в кучу ее юбок. Потом склонил голову на плечо, посмотрел так изучающе и прошипел:

— Если еще раз повысишь на меня голос, тетя Сайжи — выстрелю тебе в колено. Все понятно, уважаемая?

Именно так переводиться ее имя.

Новоявленная тетя все правильно для себя уяснила, полюбила меня всем своим большим сердцем, и теперь я ей очень доволен. Даже разрешаю иногда «погонять» всю эту мужицкую банду вкупе с бароном и корнетом. Все-таки правильно говорил гражданин бандит Капоне: «Добрым словом и пистолетом вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом». Золотые слова!

Только Ли у меня для нее неприкасаемый. Он если ей в колено промахнется, я тогда сам его оплошность исправлю. Дважды. Не люблю таких теток, считающих себя центром мира. И даже рабское положение их нисколько не смущает, совсем непробиваемые. Сайже условия игры приняла и, как мне кажется, они ей пришлись по вкусу. Вон как распекает в коридоре вагона, за дверью моего купе, очередную несчастную жертву.

И правильно делает! А то ходят туда-сюда, сапогами гремят, прикладами об стенки вагона задевают, госпоже отдыхать мешают. Так их! Пускай вспомнят ярмо матриархата хотя бы ненадолго.

А отдохнуть мне не помешает. Вначале грязный, шумный и какой-то бестолковый по архитектурным решениям на мой вкус Стамбульский вокзал. С башенками с часами, с бесчисленными круглыми и арочными окнами, серо-красного цвета. Огромный и помпезный. Неуютный.

Потом суматошная посадка и погрузка и еще взгляд царапнула некая соринка, словно что-то краем глаза увидел, но что именно так и не понял. Но точно нехорошее, будящее неприятные, тяжелые и темные воспоминания. Да нет, не может быть! Ведь я тогда ему точно в сердце стрелял! В голову не стал, не захотел лицо портить — не терплю и не люблю закрытые гробы.

Так что посадка моя на тот самый легендарный «Восточный экспресс», пассажирский поезд класса «люкс» частной компании Orient-Express Hotels, прошла для меня как в тумане. Не впечатлился я воспетым в мировом кинематографе и литературе поездом. И внутри было так себе. Ну настенные панели из древесины кубинского акажу, украшенные вставками из гравированного стекла. Ну мозаичный пол в туалете. Ну кругом полированная бронза, бархат и шелк. Весь интерьер в стиле ар-деко. И что? Сижу, скучаю в своем купе, в ресторан мне не сходить — следом обязательно припрется толпа крепких мужчин в френчах, мундирах и военной униформе со споротыми знаками различия. Рассядутся плотно вокруг меня, начнут растягивать чашечку кофе на целый час, жечь всех взглядами и портить присутствующим аппетит. Ощущение, будто я «Джоконда» Леонардо да Винчи на выгуле. Нет уж, одного раза мне хватило. Бедные официанты еду мне приносят на подгибающихся ногах и тут же стремительно удаляются, забыв про чаевые. Единственная тут для меня отдушина — горячая и холодная вода прямо в купе, в отдельной комнате.

В общем едем мы, я на пейзажи за окном любуюсь и дрессирую Ваню выхватывать из складок ее юбки маленький пистолетик OWA M1920 калибром 6,35 миллиметров. Да-да, опять вот развлекаюсь. А чем мне еще заняться? До Аданы, сейчас столицы Килликии, ехать чуть меньше суток, скорость у экспресса всего 50 километров в час, вот и убиваю таким образом время. И пытаюсь понять, что именно я видел там, на вокзале? Или мне показалось? Или не показалось? Играю в «ромашку» уже часа два — видел, не видел. Добил — не добил?

Выпить захотелось, выпил и на время выкинул всю эту чертову угадайку из своей головы. Оставлю ее на разделку и анализ подсознанию, оно меня еще тот вивисектор воспоминаний и запомненных зрительных образов. Покосился одним глазом на раскрасневшуюся Ваню, другим в окно. Понравилось, построил себе рожи в зеркало. Покурил, отпустил Ваню, покосился на вернувшуюся в купе «тетю» Сайжу, тоже раскрасневшуюся. Более чем очевидно, что довольная, отвела душу. Вон как у нее глаза сияют! Настроение ей что ли испортить? Нет, не буду, лень. Лучше подремлю вполглаза. И маршрут еще раз в голове прогоню. Так, Адана, потом нам придется добираться до города-порта Мерсин, а вот оттуда уже морским путем до египетского Порт-Саид. Ну и затем в Каир. Точнее, в его окрестности. Нет, сперва в Каир! Принять ванну, выпить чашечку кофе. В Каире же есть ванны? Да даже если и нет, то пускай мне найдут. Вот где хотят, вот пусть там и ищут! Ох, точно ведь задремал! А ну кыш, наказание мое!

Так, а почему сразу не на пароходе из самого Стамбула? Да вот, так оказалась, что была этому причина. Очень такая важная и большая причина, водоизмещением в 23000 тысячи тонн. Может быть, мой «дядя» Хелим-паша совсем не пещерный дэв, а просто обыкновенный волшебник? Почему я так думаю? Да потому, что назывался ожидающий нас морской транспорт легким крейсером «Medjidieh», бывший в девичестве немецким крейсером проекта «Moltke», который в 1915 году подорвался на мине в виду Одессы, а затем был поднят русскими моряками. И вот, каким-то чудом он снова в строю и ждет меня.

Вы, когда-нибудь путешествовали на туристическом лайнере, у которого бортовой залп главным калибром равняется трем тоннам, есть зенитные пулеметы и четыре торпедных аппарата? А бронирование верхнего пояса более 200 двухсот миллиметров из отличной немецкой брони? Я тоже ни разу не путешествовал на таком судне. Предполагаю, что ждут меня самые сильные и незабываемые впечатления за все мои жизни. Может быть, даже дадут пострелять из самой большой пушки! Я ведь самая милая, обаятельная и привлекательная! А все военные моряки такие красавчики Аполлоны в своей черной форме!

Дадут, дадут. По жопе тебе дадут, канонир в юбке. Но смешно. Да и вдруг, действительно, дадут? Бывают же у военных моряков разные учебные стрельбы? Ну и что, что турки?

Так что, трепещи Египет, я плыву к тебе! Или иду? Как правильно?

Идти, горе ты мое!

Глава четвертая

Каир — это сама древняя история, запечатленная навсегда в камне его улиц, камне его домов, камне когда-то высоких и гордых стен города. Здесь очень много камня, он везде и повсюду. Камень, камень, камень. Его добывали еще когда фараоны были молодыми, его добывают и сейчас. И тонкая белесая пыль из каменоломен покрывает в Каире все — заборы домов, сами дома, людей, вечно бегущих куда-то детей, впряженных в тележки ослов и само небо. Пыльное в Каире небо, тусклое от слепящего солнца.

У Каира было много названий и много хозяев, первыми были сами египтяне, вторыми гордые римляне, третьими были…

Крейсер.

Гм. Так вот, при египтянах, тех самых, истинных, не обарабившихся, почти на месте нынешнего Каира был греческий город Гелиополис, в котором как-то проездом был и о котором потом писал сам отец истории Геродот. Писал, как обычно все приукрашивая по своей неизбывной привычке. И то его восхищало и это. И еще он неверно именовал сам город, так как название Гелиополис, это греческое прозвание местности, которую древние египтяне именовали «Эй-н-ре» или Обитель Солнца, а евреи, как и всегда, в силу своей манеры кроить все на свой лад, а потом утверждать, что так оно все и было, а вас тут не стояло, исказили эти слова, окрестив это место «Он». Кто он? Да Яхве их ведает, просто он и все. Ибо так захотел Мойша.

Но тут вдруг в этот город каменоломен пришли воинственные персы с бородами окрашенными охрой и снесли Гилиополис до самого основания. Варвары, что с них взять? Кстати, персы были самыми первыми завоевателями Египта, до них здесь никто с мечами в руках и дикими воплями за местными не гонялся, между собой потихоньку самостоятельно резались, по-соседски. Ну вот персы пришли, разрушили и ушли. Фараоны потом много раз упрямо восстанавливали город, но непременно находились те, кто его постоянно разрушал. Прямо проклятье какое-то лежало на этом месте, всем мешал будущий Каир, у всех руки чесались его поломать.

Затем сюда, грозно чеканя шаг и ослепительно сверкая на солнце своими лорика сегментата и аквилами, пришли римляне и построили сперва тут один форт, а затем передумали и построили другой, поближе к воде, к Нилу.

Кстати, пришедшие сюда после персов римляне захватили тут все и сразу. За триста лет мудрым грекам и оливоковоглазым персам так и не удалось покорить южный Египет, а римским легионам понадобилось на это всего пятнадцать дней. Настоящий блицкриг античного мира. Пришли, увидели, победили. Иногда закрадывается смутное подозрение, что нынешние итальянцы, совсем не потомки гордых, воинственных и очень просвещенных для того времени римлян, а пришлые из других мест, иммигранты, нагло назначившие настоящих римлян себе в предки. Больно уж они жалки, как солдаты и завоеватели. За что они не возьмутся, все как-то не так и недоделанным выходит. И очень трудно представить себе сурового легионера, что жестикулирует руками как взбалмошное существо, постоянно при этом восклицая: «Мама мия! Донна чезе! Путто!» и ест при этом пиццу. И именно при римлянах, будущий Каир стал называться Вавилон. И вот в этом Вавилоне самая известная царица античности Клеопатра ни разу не бывала и даже не слышала о нем. Камень ей был не интересен.

Крейсер!

Гм, да. Продолжим. Следующими завоевателями южного Египта были арабы. Они явились, звеня бубенцами упряжи своих быстроногих скакунов с развевающимися зелеными вымпелами на копьях и именем пророка на устах. Были они разными — белыми, черными, желтоватыми по цвету кожи, но едиными в своей вере. Они были пальцами, крепко сжатыми в кулак. Этот кулак и выбил с треском из Вавилона ослабевших и утративших дух римлян. Правил и управлял тогда Вавилоном византийский вице-король Египта мельхитский епископ Кир. Что обозначает название мельхитский? Да черт его знает, просто вспомнилось что был он вот такой. Да, у меня иногда приступы абсолютной памяти, но вот именно, что только приступы. Но вернёмся к епископу.

Как и все служители христианской церкви католического толка, перебравшие власти над слабыми и ожиревшие от награбленных богатств, он предпочел сохранить свое, отдав государственное арабам. Кесарю кесарево, богу богово. Ну а в его случае это означало еписково епископу и пусть тут все огнем горит, зато у него все будет хорошо. Но для византийского императора Ираклия это оказалось плохо, и он епископа Кира куда-то сослал, а своим доблестным легионам отдал суровый приказ — ни шагу назад и сражаться до последнего легионера. Но настоящих римлян уже почти не осталось и форт был сдан осаждающим его арабам.

Да, при штурме римского форта произошел забавный случай — некий арабский герой по имени Зубайр, взобрался на его стены, но вот к лестнице ведущей во двор форта, он добраться не смог. Росту, наверное, не хватило дотянуться и перелезть через внутреннею ограду. А в это самое время римский командующий фортом парадным шагом вышел в открытые по его приказу ворота и сдал крепость предводителю арабов, военачальнику Амр ибн аль-Ас. Гордый воин джихада Зубайр очень сильно негодовал, ругался матерно и рвал на себе халат, но слава захватчика крепости утекла между его пальцев как сухая вода пустыни песок.

Следующими вторженцами сюда было многочисленное и буйное войско фатимидов. Они полностью завоевали Египет, начав таким образом новую эру в истории страны. И именно Джаухар Сицилийский основал сам город Каир и построил в нем дворец для себя и будущих королей. После установления в Египте для кого-то кровавого, а для кого-то благословенного Аллахом режима Фатимидов в Каире началось строительство того самого знаменитого университета Аль-Азхар. Сам же университет известен тем, что…

Крейсер! Крейсер! Крейсер!

Ну что, крейсер, да крейсер? Интересно знать, как я путешествовал на крейсере и стрелял из большой пушки? Или создается впечатление, что я, как торопливый рассказчик, стремясь поведать потрясающую новость, глотаю не только окончания слов, но и сами слова и целые фразы? То есть события? Не спорю, я тороплюсь. Очень хочется все как можно быстрее закончить, что бы все закончилось. Во мне как будто начала распрямляться туго скрученная пружина, и меня буквально распирает. Я сильно нервничаю, мандражирую, тороплю всех и тороплюсь сам, но крейсер тут совершенно не причем! Я его даже и не видел толком. Поднялись мы на борт корабля глубокой ночью. Бортовой прожектор крейсера был почему-то повернут в сторону и ступеньки трапа приходилось нащупывать ногами в полной темноте. Хорошо, хоть это был не штормтрап, а нормальный парадный.

Встретил нас вместо вахтенного матроса сам старший помощник. Вы когда-нибудь видели в роли вахтенного матроса капитан второго ранга, целого фрегаттенкапитен? Вот и я тоже обалдел. Нет, он не отдавал нам честь и не хватался за наши кофры, саквояжи и чемоданы, он просто стоял и смотрел как суетятся штабсбоцманы и обербоцманы размещая нас и наше барахло и изредка перекидывался короткими фразами с отдувающимся после подъема на борт корабля Хилми-пашой.

Я тогда восхитился — вот это к нам внимание, вот это уважение и соблюдение конспирации! Только старшие матросские чины и высший офицер! Как же я был наивен! Причина столь эксклюзивного и скрытного приема была очень проста и ввергла меня до конца моего путешествия в состояние тихого бешенства и безадресной агрессии. Впрочем, я чуть позже смог поднять себе настроение и даже ненадолго поймать состояние дзен и умиротворенности, но об этом чуть позже.

Причиной же нашей скрытной погрузки на борт корабля и присутствия при этом целого ярбай-капитана, оказался я сам и мои служанки.

Женщина на корабле! Целых три штуки! Они нас всех погубят! Погубят наш корабль, наши души и гнусно усмехаясь, украдут наш пропуск в рай, к сладкотелым гуриям! Ага, обязательно украду. И пропуск и гурий. И не увидите вы своих жирных, коровоподобных гурий больше никогда. Будете скитаться толпой по своему мусульманскому раю и жалобно вопиять. Так вот вам и надо, суеверные ослы! Р-рррр!

Жаль, меня на верхнею палубу не пускали, а то я бы им ее всю заплевал и показывал бы на всех и на все пальцем до тех пор, пока меня бы не утащили обратно, на жилую «С» палубу, в мою камеру. Вот именно, в камеру! А как еще назвать это убогое помещение со стальными переборками обитыми отвратительно лакированным деревом и как украденным иллюминатором. Причем иллюминатор оказался задраенным на все свои латунные барашки «по-походному». В моей каюте железная кровать и маленький диванчик. Стол размером с половину чемодана, стальной табурет, изображающий из себя стул и какие-то металлические сетки. И еще есть монстр из, наверное, алюминия, притворяющийся платяным шкафам. Это чудовище сожрало все свободное пространство каюты и пыталось поглотить и меня, но обломалось — болты, что крепили его к переборке, не позволили совершиться непоправимому. Да, еще минут пятнадцать я искал в своей каюте легендарный рундук, но так его и не нашел.

Наверное, турецкие военные моряки все же не совсем настоящие моряки, ведь у них в каютах совершенно нет рундуков! И крейсер этот им немцы «подарили», как своему самому бесполезному союзнику, чтобы они, турки, не смотрелись столь бледно и жалко на фоне могучего Кайзерлихмарине.

Знаете, мне так и кажется, что, заключив союз с Турцией, мрачные тевтоны впоследствии схватились за голову и недоуменно вопросили небеса: «Как же так вышло-то?». А вот так! Сопротивляться надо было своему любимому кайзеру и спорить с ним, господа тевтоны, а то он, убежденный в своем божественном призвании, много так проблем создал Великой Германии, усатый лесоруб-любитель. Тоже мне, нашелся последователь Джорджа Вашингтона в уничтожении «зеленых» легких планеты. Да, я за экологию и против вырубки лесов. Я вообще подозрительно отношусь к мужикам с топорами в руках во главе стран. Не царское это дело и странное для монарха.

И Ли со мной полностью согласен. Это его я просвещаю о истинном происхождении и боевом пути этого крейсера, а то он еще подумает, что это сами турки построили такую махину. Еще я его просвещаю в морских суевериях и приметах, рассказываю о флотских традициях, ну и заодно кратко характеризую личность правителя германской империи. Хоть и любил Фридрих Вильгельм Виктор Альберт Прусский всякой ерундой в свободное время заниматься, но человек он был энергичный, волевой, убежденный в правильности своих действий и что мне особенно в нем нравилось, плевать он хотел на мнение толпы. И шлем у него классный со штыком, и сам он импозантный такой мужчина. Настоящий император, не то что некоторые, «хозяева земли русской», стрелки из мелкокалиберки по галкам с воронами. Вот чем гражданину Романову птички-то помешали?

Одновременно со своими баснями, я уже в третий раз объясняю Ли, что ему нужно делать и в какой последовательности, и что делать ему крайне нежелательно. Ли чуть заметно морщиться, но терпит и молчит, счастливо улыбаясь, ведь я привалился к нему, голову удобно уместил у него на плече и играюсь с его мизинцем, изгибая несчастный палец в сторону незапланированную природой. Но Ли терпит и на каждой мое занудное повторение пройденного послушно отвечает:

— Да, госпожа. Я все понял, госпожа.

Хороший у меня Ли, замечательный, но совсем несчастный. Полюбить такое чудовище как я, это же как ему надо было нагрешить-то? Бедный, бедный мой Ли.

Но время действовать. Рискую? Да вроде бы нет. Риск минимален. Да и кого вообще волнуют внутренние разборки между неверными? Настоящий мусульманин должен этому только радоваться — гяуры режут гяуров. Это ведь радость-то какая, счастье просто для правоверных.

Ага, бьют склянки, время обеда. Сейчас господа офицеры бывшей российской и возрождающейся турецкой армии пошагают на обед в кают-компанию. Их пригласили, а мне зачуханый матросик в феске еду в судках приносит, постоянно что-то шепча при этом. Молитвы, наверное, читает или заговор об изгнании злого духа. Интересно, он мне в суп плюёт, поганец мелкий? Все, мне пора.

Я вышел из каюты. Где этот аскер, где этот грозный воин? Вот он! Как вчера и позавчера, я дожидаюсь, когда он поравняется со мной и чуть разворачиваясь, толкаю его плечом. Не сильно — откуда у меня весу взяться, чтобы хотя бы сдвинуть с места этого усатого коня, но толкаюсь нагло, по-хамски, как будто он предмет мебели. Сегодня это в третий раз и я еще смотрю на него презрительно. Я его осознанно выбрал, он импульсивный и резкий во всем — в действиях и в словах, идеальный кандидат для моей одноактной пьесы с последующим неожиданным финалом.

Есть нужный мне результат! Аскер темнеет лицом от прилива крови и зло шипит сквозь зубы:

— Вir gün seni kikerim surtuk, kiz iblisa! (Я тебя когда-нибудь трахну, дочь иблиса!)

А я в ответ резко разворачиваюсь и хватаю обалдевшего от такого аскера левой рукой за его причиндалы, а правой, с зажатым в ней пистолетиком OWA упираюсь ему под плохо выбритую челюсть и начинаю громко визжать:

— Что?! Кого ты хочешь трахнуть, сын поганого ишака и лишайной верблюдицы?! Кого ты посмел назвать шлюхой, дерьмо носорога?! А?! Кого?!

Ли в это время изображает остолбенение, не пропуская к нам вышедших из своих кают остальных турков, но заставляя барона и корнета быстро обернуться и тоже замереть на месте. А моя тетушка Сайжу добавляет сумасшествия и сумбура, бросаясь ко мне на спасение, начиная реветь как корабельный ревун, перемежая свои охи и ахи с заковыристыми проклятьями в адрес грубых мужланов и снося своей кормой барона Стаца со своего пути. Вот так даже лучше! Барон нам пока не нужен активным.

Я тут же оставляю в покое свою жертву переваривать произошедшее и впечатления, а сам смещаюсь влево и стреляю корнету в ногу. Корнет вскрикивает, а я, мигом подобравшись к нему, громко и хищно шиплю, скривив рот в уродливом оскале

— Когда тебя завербовало ЧК?! Кто связник?! Где вы встречаетесь в Каире?! С кем встречаешься?! Говори, сука! Убью!!

И стреляю рядом с его виском раз, другой и третий. Рикошетов я не боюсь — пульки мягкие, они даже кости черепа человека не пробивают, а на металлическом полу тут толстая и плотно сплетенная дорожка. Отстрелявшись, я упираю обжигающе горячий срез ствола лжекорнету в лоб и уже ору во всю силу своих легких:

— Говори, красная мразь! Говори! Сколько у вас патронов?! Где ваш штаб?!

Лжекорнет, теперь это уже точно и безо всяких сомнений, стремительно бледнеет и что-то мямлит мне в ответ, мгновенно растеряв весь свой лоск лейб-гвардейца. Но потом все же пытается что-то возмущенно пробулькать и даже ранка в ноге и обожжённая пороховыми газами кожа виска его не смущает. Но уже поздно, он всего на миг, но выдал себя. Бегающие глаза, бледность, пауза и заминка с ответом — все это против него.

Все присутствующие рядом с нами подобрались, взгляды их потяжелели, а Ли скользнув гремучей змеей между замершими людьми, уже обезоружил лжекорнета и упирает свой французский маузер «внедренцу» в ключицу. А я спокойно встаю с колена и холодно говорю:

— Как-то летом, юный князь Григорий Гагарин-Струдза, гостя в имении у Павловских и там катаясь на лошади, неудачно упал. От этого падения у него на затылке остался очень интересный шрам в виде большой запятой. А у тебя его нет, товар-рищ. А мы с моими папа и мама, совершенно случайно тогда заезжали к Павловским с ответным визитом. И еще у Григория серо-зеленые, а не зеленые глаза. Барон, займитесь этим большевиком и постарайтесь реабилитироваться, восстанавливая поруганную честь своего «лазоревого» мундира.

Жестоко? А нечего быть таким доверчивым и пригревать ядовитую змею на груди. К расстрелу его приговорили, а он, видели те, взял и сбежал! Толкнул, одного, ударил другого, прыг в овраг, а в расстрельной команде в этот день были одни косорукие кривые инвалиды. Джеймс Бонд российского розлива с врожденным бронежилетом! Корнет же! А барон ни справок толком ни навел и не усомнился в этом. Ну ведь сказка же, просто чудо господне, ну кто в это поверит? Но вот, сработало. Параноиком с памятью быть хорошо. Хотя, если честно, даже залегендировать своего агента господа-товарищи толком не смогли. Ни шрама от раны при побеге, ни свидетелей этого эпического деяния, одни только слова самого побегушника. Совсем мышей не ловят, товарищи, типа и «так сойдет». Некачественная работа.

Шрам? Как я рассмотрел шрам у него под волосами? Да ничего я у него не рассматривал, выдумал я все. И про лошадь, и про падение с нее и что знаю Павловских. Не знаю я никаких Павловских. Зато я знаю, что у князя было пятеро сыновей — Андрей, Сергей, Лев, Григорий и Петр. Да, кстати, четвертый сын князя Гагарина, настоящий Григорий, действительно был арестован и приговорен к расстрелу, но сумел бежать пока его вели к «стенке». И было это давно, еще в самом начале кровавого хаоса, что именуется Великой Октябрьской революцией. Вот только он немного крупнее этого красного товарища, немного, но это заметно для знающих истинного Григория. Хотя сходство просто поразительное, словно старший и младший брат! Но дьявол кроется в мелочах, и он у меня в приятелях ходит.

Более ничего интересного и незабываемого в нашем морском путешествии по Эгейскому морю не было. И из самых больших пушек я не стрелял. И из чего-то другого тоже. Не в кого было и не за что. Меня даже на допрос к командиру корабля не вызвали, и мой «дядя» Хилми-паша только на минуту ко мне заглянул. Постоял и ушел, не промолвив ни слова. А барон лишь сухо доложил, что товарищ агент нас скоропостижно покинул, так ничего толком и не рассказав. Сердце у него слабым оказалось, явно ведь перестарались, чертовы дилетанты. Ведь хотел же сам заняться его потрошением! Так нет, невместным это мне вдруг показалось, не захотел руки марать, чистоплюйство вдруг проснулось у меня неожиданно. Все это дурное влияние Леночки, я полностью уверен. Неудержимо обабиваюсь. И еще, претерпевший незабываемые впечатления от моих цепких пальчиков аскер, делает вид что меня тут нет, совсем нет. Никто меня не любит, кроме верного, самого лучшего и замечательного моего Ли!

В итоге все это меня сильно обидело и очень задело. Игнор он ведь хуже всего на свете и у тебя такое ощущение, что ты никто и звать тебя никак. Ты ноль и пустое место. И это вот я-то никто и никак? Это я-то ноль? Нет, я обязательно, сойдя с крейсера, укажу на него средним пальцем — пусть тонет, гроб железный! Вместе с его снобом-капитаном. А Хилми-паша сам себя уже наказал, когда со мной связался. Зря он это все-таки сделал, умирают все рядом со мной.

Так что ровно на четвертые сутки — крейсер был после ремонта и проходил ходовые испытания, вот и плелись мы то со скоростью умирающей черепахи, то мчались, рассекая волны форштевнем, то вдруг неожиданно ложились в дрейф — мы все также глубокой ночью погрузились в вельбот и уже с него сошли на египетский берег.

Я все ближе и ближе к финалу.

Глава пятая

— Блин, это яйцо, поставленное на «попа» и покрытое солонкой? Да ну… Не, это никакое такое не яйцо. А может солонка в избе? Или под избой? Вот же! Голову сломаешь! Это ж точно контра делала! Совсем… Да! Э, ну тогда это… Хрень в хрени под хренью? Сызнова не… Этаж штука по самой середке города! Значит, важная штука! Точно! А ты как думаешь, товарищ Стилет?! Вот это важно им? А зачем, а? Для каких дел важных? Вера у них такая? Ну так-то да, пусть тогда… А где же они воду тогда берут для этакого брызгуна?! Тут ж один епучий песок кругом! Воду же носить надо. И нафиг он им такой муторной? Чтобы в нем свои хуи да задницы мыть? Че, бани тут нет? А, ну так-то да, нет… Но этож… Ну это ж они ровно как бабы, чтоб сельдью от себя не вонять! Буржуи, мля! Ха! Да протер себе жопу песочком, да и бей себе лоб о коврик во славу своего, этого, Аллаха! Так нет же, мыться удумали! Энтот, фонтанан… Тьфу, фонтан, то есть, им давай! Ух! Ну темные ж люди! А так-то ниче, ниче! Так-то красиво! Почти что мастер делал! А вот как, печь то он сложит? Али нет, не сдюжит? Слабо ему будет? Точно, слабо! Косорукий мастер, вон швы неровные какие! Не, никак не сложит он печь!

Гулкий голос крупного телом мужчины в выцветшей «матросской рубахе» из серой парусины без пристяжного воротника грубыми фразами резал плотное марево зноя бесконечной пулеметной очередью слов. Слов грубых, остроконечных, хищновытянутых, наполненных концентрированной, густой до плотноты ненавистью ко всему и всем — к окружающим и окружающему его. К стоящим вдалеке смуглым и худым, высушенным солнцем людям в грязно-белых длиннополых одеждах. К стоящим за его спиной людям в песочного цвета форме и в пробковых шлемах, к смуглым и усатым фигурам в темно-красных фесках. И нескрываемой ненависти к слепящему солнцу, бесконечному зною и жаре. К лезущей в горло пыли. К исшарканным сотнями ступней выцветшим пыльным и грязным коврам, неровными кусками застилающими серую плитку. К каменным аркам, к колоннам, к холодным каплям воды фонтана. Его тяжелая левая рука с цепкими узловатыми пальцами медленной стирала с грубо вылепленного усатого лица едкие капли обильного пота промокшим платком, а в глубине глубоко посаженных черных глаз тлели отблески едва сдерживаемой злобы. Правая рука с обрубленным на второй фаланге мизинцем жадно давила-проминала лакированное дерево крышки кобуры маузера.

Стоящий рядом с двуногим сгустком злобы мужчина в белоснежной и накрахмаленной до состояния камня гутре (тоже, что и куфия, но для арабов-аристократов) на голове, поморщился на очередной выплеск бессмысленной словесной злобы и холодно уронил короткую фразу:

— Товарищ Шушкевич, закройся.

— А?! Чёсь это, товарищ Гольба?! Это ж! Да тут они! А вот…

— Заткнись, Шушкевич!

Тон голоса мужчины в куфии буквально выморозил воздух и словно удар кулаком вбил обратно в глотку вновь зарождавшуюся лаву ожесточённых слов.

— Гха! А… Ага, товарищ Гольба! А так-то я…

— А так-то ты, товарищ Шушкевич, иди. Отсюда иди. В гостиницу. Мои искрение извинения за поведение моего спутника, мистер Оллфорд.

— Ничего страшного, мистер Гольба. Это все сегодняшняя дикая жара и ужасное местное солнце. Климат в этой стране весьма отвратителен и очень плохо влияет на … Э… На непривычных к нему людей!

— И все равно это не оправдание для столь недостойного поведения товарища Шушкевича, мистер Оллфорд. И тем более это не оправдание для проявленного им неуважения к этому значимому для местных жителей месту.

Мужчина чуть отвел взгляд от растерянно кивающего ему лейтенанта британской армии, удивленно вскидывая бровь:

— Шушкевич, ты еще здесь?

— Я?! Так ушел уже я! Давай бывай, товарищ главный полномоченный! И ты, рожа интерветная, тоже бывай! Смотри там, в пустыне мне не попадай…

Лейтенант Райли Оллфорд сделал вид, что не понял последних фразы большевика, благо бурчал он себе их под нос в густые усы, только коротко проследил взглядом за его мнимо неуклюжими движениями. А тот пошел сразу и быстро, не глядя пред собой, на плотный строй британских солдат, словно валясь вперед и сильно прихрамывая на левую ногу. На ходу он небрежно придерживал шумно хлопающую по бедру кобуру огромного немецкого пистолета. Артрит бедра или колена? Вряд ли, возраст у этого товарища не тот. Скорее всего ранение. Пулевое или осколочное. Или от холодного оружия. И напрасно так с ним общается самый главный большевик мистер Гольба. Это, гм, по крайне мере невежливо и тем более совсем не осторожно. Это человек ведь настоящий зверь. Маньяк. Убийца. Животное. Злобное, агрессивное, мощное. Умное и осторожное. Ни единым движением, ни словом не выдал товарищ Шушкевич мелькнувшее в его глазах дикое бешенство, но лейтенант Райли это увидел. И про себя отметил, что лицо товарища и так малоподвижное, еще больше окаменело после слов мистера Гольба и пальцыего рук спаялись в хищные птичьи когти.

И для чего было нужно это открытое и прилюдное унижение? Для чего нужен неприкрытый показ из внутренних неприязненных отношений? Ведь вряд ли товарищ Шушкевич это оставит просто так. Он ведь второй человек в этой группе «красных» внезапно объявившихся в Каире из резиденции самого Верховного комиссара Египта сэра Ллойда, если Райли правильно разобрался в иерархии «красных». Может именно поэтому? Произошло открытое выяснение кто именно у них главный? На зачем это делать в его присутствии? Он ведь самый обыкновенный лейтенант и не более! Какой-то дикарский поступок! Совершенно нецивилизованное поведение! И если этот товарищ Шушкевич всего лишь заурядный необразованный флотский Jack, то мистер Гольба неприкрыто блещет отличными манера. Нет, ему этого не понять!

И еще одна важная причина, из-за которой Райли не стал бы провоцировать подобный конфликт — этого товарищ Шушкевич точно не забудет! И поэтому совершенно не стоит мистеру Гольба поворачиваться к нему спиной. Такое не прощают и обязательно припоминают при удобном случае. И еще, что в пустыне он, лейтенант Оллфрид, не должен делать товарищу Шушкевичу? О чем его предупредил этот ужасный красный хам? Что значит его выражение «не попадай»? Может быть, этот большевик угрожал? Но почему? Разве сейчас они не союзники, пусть и на очень краткое время? Нет, эти русские настоящие варвары без чести и достойного приличных людей воспитания!

— Так вы говорите, лейтенант, что эта мечеть была построена в память о сыне местного короля?

Холодный голос мистера Гольба отвлек Райли от его волнительных размышлений.

— Да, совершенно верно, мистер Гольба, эта мечеть построена в память сына паши Али. Он умер в юном возрасте от какой-то дурной местной болезни и могущественный отец был этим очень сильно расстроен и долго оставался безутешен. Подданные паши сочли, что постройка этой мечети несколько примирит их повелителя со столь ужасной утратой. Но, мистер Гольба, позвольте мне поправить вас — у османов нет и не было королей. Вице-королем Египта пашу Мухаммеда Али в знак уважения именовали французы. Кстати, вы видите вон те часы на башне? Да-да, на этой башне. Это подарок паше Али от французского короля Луи-Филиппа. Во время своего правления паша Али непреклонно держался стороны Франции, был ее преданным союзником и очень плохо относился к нам, к Великобритании.

— Что ж, тогда эти часы можно рассматривать как символ вечного соперничества ваших стран здесь, в Египте, мистер Оллфрид?

— Э… Да, мистер Гольба, я согласен с вами. Весьма возможно рассматривать эту реликвию и с такой точки зрения. В то время наше империя несколько ослабила свои позиции в этой стране и поэтому паша достиг весьма значительных, но все же временных успехов под патронажем французов. Зато в 1840 году…

— Ваш объединённый англо-австрийский флот атаковал Бейрут, а затем вы подошли к Александрии и вынудили признать пашу Али итоги вашей конференции. Вы оставили паше только Египет и Судан, заставив Мухаммеда Али вновь выплачивать дань Блистательной Порте. А почему вы тогда не довели дело до конца? Почему не задавили пашу окончательно? Не хватило сил? Или вы сделали ставку на время?

— Э… К моему сожалению, мистер Гольба я этого не знаю. Но, весьма возможно, у Кабинета и Палаты лордов были веские основания для подобного завершения того конфликта.

— Ну да, ну да… Ставка на слабых потомков, на которых отдыхает природа, ставка на время, интриги и подкуп. Владычица морей не меняется и методы свои не меняет. И, мистер Оллфрид, не думайте вы о товарище Шушкевиче, полностью забудьте о нем — он слишком жесток и глуп. А глупые люди нам в пустыне не нужны. Да и не любит покинувший нас товарищ Шушкевич сушу, тем более такую сухую. Его родная стихия — соленая вода морей и океанов.

— То есть вы хотите сказать, мистер Гольба, что товарищ Шушкевич не будет присутствовать в составе вашей экспедиции? Его точно не будет с вами завтра?

— Не волнуйтесь, лейтенант. Товарища Шушкевича с нами точно не будет. У него возникнет одна очень уважительная причина. Да и разве нас мало окружает подобных ему вооруженных людей, мистер Оллфрид? Как вы сами полагаете, разве нам их недостаточно и без него? Оглянитесь, лейтенант! Я лично уверен в том, что данного количества солдат нам вполне достаточно для кратковременной прогулки в пустыню. Но ваше командование, лейтенант, к моему глубокому сожалению, полагает несколько по-другому. Но согласитесь со мной, Райли — ведь это же просто толпа! Целая армия!

И сэр… То есть мистер… То есть товарищ Гольба широким жестом обвел рукой безучастно замерших за их спинами британских солдат. И стоящих подобно каменным идолам рядом с ними людей некого Аль-Балук-паши, неожиданно появившегося четыре дня назад в ближайшем окружении генерала Флоутчера. И мнущихся, прячущих глаза трех египетских офицеров и семерых их подчиненных. Всего более тридцати человек. И их трое. То есть уже двое. Три с половиной отделения, почти целый взвод.

Когда они вошли на территорию Алебастровой мечети Каира, грохоча сапогами и звякая амуницией с невинной целью осмотра фонтана для омовения, одной из достопримечательности Каира, местные испуганно исчезли с их глаз. Спрятались, растворились в зное выходов и душной тени арок. Но далеко они не ушли, сбились, сплотились в глухо ворчащую безликую жаркую массу. Местные священнослужители, многочисленные муллы, мудрые бородатые муфассиры и муддарисы замерли впереди этой толпой готовыми на все мучениками, фанатично и гневно сверкая глазами.

Это нервировало, тревожило, заставляло оглядываться и непроизвольно касаться пальцами застежки клапана кобуры. Только четверо товарищей мистера Гольба стояли спокойно и расслаблено. Равнодушно. Нет, уже трое. Куда, когда и как исчез четвертый, невысокий, с плоским азиатским лицом, лейтенант Райли не заметил.

— Товарищ Зюзин ушел провожать товарища Шушкевича до гостиницы. Вдруг товарищ Шушкевич внезапно забыл дорогу?

Лейтенант Оллфрид неприкрыто вздрогнул. Черт! Да это дьявол какой-то, а не человек! Он будто его мысли читает!

Райли молча кивнул, показывая, что услышал и понял, и тяжело вздохнул про себя — да будь же проклято его знание этого дикого наречия большевиков! Зачем и для чего он начал изучать язык русских? Чтобы читать их классиков в подлиннике и привлечь к себе внимание юных леди красивыми строками стихотворений их поэтов? Что ж, он привлек внимание, только не прекрасных романтичных мисс, а своего сурового командования. И если бы не это знание языка красных товарищей, то и Райли не стоял бы сейчас на раскаленных плитах мечети и ему бы никто не угрожал. И… И он бы не боялся! Ничего и никого!

Да он бы спокойно и не торопясь заполнял в своей комнате журнал периодических осмотров рядовых! Ведь он обыкновенный лейтенант медицинской службы, простой врач-лечебник, заурядный Medical Officer, а не сотрудник Секретной разведывательной службы! Или дипломатической! Какого черта он вообще тут делает, ведь он совершенно не поклонник сэра Лоуренса Аравийского! Это издалека образ ловкого и храброго джентльмена смотрится так привлекательно и романтично, а не тогда, когда твои лопатки судорожно сводит от прицельных взглядов!

Да и еще и этот главный большевик, этот ходячий мертвец, постоянно нагоняет на него непреходящую жуть! Всем — своим поведение, взглядами, словами и смыслами слов.

Ах, почему он тогда не сказался больным?! Почему его не отправили в очередное патрулирование?! Ведь лучше раскаленный песок, едкий пот, заливающий глаза, вонючие верблюды и почти вскипевшая вода во фляге, чем ощущение постоянного инфернального холода в присутствие этого чудовища в облике человека! Как его зовут остальные «красные»? Stylet? Что же, ему это прозвище действительно подходит! Такой же холодный как острая сталь и такой же опасный.

Райли вдруг вспомнил, как он жадно пожирал глазами золотые корону и скрещенные саблю с ножнами на погонах генерал-лейтенанта сэра Крайтона и возвышенно мечтал о чем-то таком, храбром и героическом. Ведь простых лейтенантов генерал-лейтенанты просто так к себе не вызывают, правильно? Значит, ему предстоит необычайно волнующая миссия, в которой он проявит свои лучшие черты — присущую ему храбрость и всю силу своего непоколебимого английского духа! Что ж, он домечтался — храбрость сейчас ему нужна при каждом его слове. Ведь с этим мистером Гольбой совершенно невозможно спокойно и без волнения общаться!

«Лейтенант Оллфрид! Армия Ее Величества королевы очень надеется, что именно в вашем лице будет проявлено всемерное уважение к нашему очень важному гостю! Вы ведь прекрасно осознаете всю значительность этого временного «союза» с большевиками для нашей империи? И я могу положиться на вас, ваш ум и необходимое в этом случае молчание?

— Да, сэр! Так точно, сэр! Будет исполнено, сэр!

— Прекрасно. Уверен, что вы меня не подведете, Райли. Вы свободны, лейтенант».

Вот только нет у него никакого ощущения свободы. Райли вовсе не свободен, он сейчас вынужденно выражает всемерное уважение к этому… К этому «товарищу»!

Хотя, какой он к дьяволу «товарищ»? «Товарищ», свободно говорящий на английском лучше коренного уроженца какого-нибудь графства? «Товарищ», несомненно великолепно образованный и с манерами достойными иного лорда? Да он…

А кто, в самом деле он? Почему он и его поездка куда-то в глубь пустыни так чрезвычайно важны для всех? Почему мы вдруг так неожиданно стали «дружить» с большевиками? И почему все бросили свои дела и занимаются только и только всемерным обеспечением его экспедиции? Занимаются напряженно и с каким-то тревожным выражением на лицах? И это сэр Арчибэлд, сэр Берч, сэр Кук, сэр Галбрейт, сэр Дане, мистеры Диккинсо, Фостер, Франсис и Уэзли с Юманзом. Седовласые герои и ветераны, пример для юных и образцы для подражания для соратников! Что их тревожило, что заставляло так беспокоиться и волноваться?

Может быть бесчисленные проверяющие, присутствующие и контролирующие? Генералы, полковники, подполковники, майоры? Ведь в расположении каирского гарнизона пребывал весь его командный состав и высшие чины египетского экспедиционного корпуса.

И проверяли господа офицеры буквально все — припасы и палатки, запасы воды, внешний вид и даже обувь рядового состава. Верховых верблюдов, лошадей и ослов. Пехотные роты, пулеметные роты, взвода передового дозора и взвода разведки. Кстати, пулеметчикам в первой роте заменили их старые «Льюисы» на новые, образца 1923 года с коробчатыми магазинами на 20 патронов, а всем остальным солдатам этой роты выдали револьверы WEBLEY.22 MK VI как господам офицерам. Сказать, что рядовые первой роты были в шоке, это существенно занизить описание их реакции на это. Но все это потерялось и развеялось как дым на фоне осмотра и проверки господами генералами и полковниками пусть и очень дорогой, но абсолютно обыкновенной ванны.

Да-да, именно ванны. Эту роскошную бронзовую чашу на львиных «лапах» доставили в казармы из особняка сэра Уорта при его личном участии, как и огромный дорожный кофр для верхней одежды. Господа генералы задумчиво бродили вокруг этого предмета личной гигиены и со значением тыкая в него пальцами, обменивались друг с другом понимающими взглядами и многозначительными замечаниями. Но более поразительным было прибытие в расположение гарнизона великолепного, самого последнего New Phantom от Rolls-Royce с тормозами на все четыре колеса! С золоченными спицами! Это роскошное средство передвижения прибыло на крейсере «Renown» для Верховного комиссара Египта, вышедшему в море сразу же после своей модернизации на шотландских вервях John Brown & Company и тут же было доставлено сюда, в Каир, с причалов Порт-Саида. С неимоверной скоростью и поспешностью. Так что ванна — это все же просто ванна, а вот Rolls-Royce в пустыне, это… Это Rolls-Royce в пустыне!

Зачем этот автомобиль тут и для кого он предназначен? И как сэр Ллойд решился уступить свое драгоценное приобретение неизвестно кому? И кого собирается вызволять силами британских армии этот «товарищ» из пустыни, обеспечивая этому неизвестному всевозможный комфорт? Кого именно собирается везти на этом невероятно дорогом авто мистер Гольба? Таинственного короля неведомой страны? Скрывающегося от преследований последнего наследника российского престола? «Красный», большевик и комиссар вдруг спасает потомка русского императора? Нет, это нонсенс, это невозможный бред! И еще, ведь все хоть и носятся хаотично, подобно гигантским африканским муравьям, но тем не менее терпеливо чего-то ждут. Ждут молча и напряженно, как лавину, как горный обвал. Ждут, храня гнетущую тишину, твердо сжав челюсти, боясь проронить хоть одно слово. А разве в таких случаях можно чего-то ждать? И тем более молчать?

Лейтенант почувствовал, что его мысли уходят в густой туман дурных загадок и нелепых предположений и попробовал сменить их направление. Но не вышло, его взгляд споткнулся на идущей рядом с ним фигуре Стилета. Идущего быстро и легко, словно ему не мешают и не тревожат его многочисленные шрамы и ожоги по всему телу. Особенно два шрама от пулевых ранений в области сердца.

Да, кстати, а как? Как можно выжить с двумя ранениями в области сердца, обширной контузией и множественными ожогами?! Божьим попущением или же…

Ведь он сам, лично, видел этого «товарища» обнаженным после водных процедур! Ну не выживают после таких ранений! Никто и никогда! А он ходит, дышит, двигается! И как двигается! Плавно как змея, всегда собранный и настороже. Только взгляд у него мертвый, холодный и вымораживающий. Пустой как соленное озеро. А… А может у него сердце справа расположено?!

— Сейчас нам направо, лейтенант?

Проклятье!

День-ночь-день-ночь мы идем по Африке. День-ночь-день-ночь — все по той же Африке! Пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог! Отпуска нет для меня…

Да и нафиг он мне нужен этот отпуск? Отчего мне отдыхать в отпуске? Тем более мечта разных бюджетных отпускников из одного сытого и толстого времени у меня сбылась полностью — прямо пирамиды, слева и чуть сбоку река Нил, позади меня Красное море. Вокруг мельтешат сплошные этнические арабы, настоящие египтяне и такие же неподдельные турки. Только я путешествую без гидов, турагентств и без виз. Зато с личной охраной, двумя служанками, и я тут самый главный. Не все это знают, но меня это не трогает — я-то знаю кто здесь истинный вдохновитель, доподлинный организатор и просто Великая мать всей этой дурнократии стыдливо скрывающейся под названием археологической экспедиции турецкого музея Мевляны.

Поэтому я не обращаю ни на кого внимания и громко распеваю песни Киплинга во все свое нежное горло. Через плотно намотанный на лицо платок. От этого звук моего голоса не совсем хорош и гм, звучен, но и я не на сцене миланской Ла-Скалы, так что сойдет для пустынной местности.

Кстати, а Египет — это вообще Африка или нет? А, мля, вспомнил — точно Африка! А в Африке живут гориллы и злые крокодилы из которых получаются замечательные сумочки и разные ремешки. Только вот в самой пустыне крокодилы мне не попадаются, хотя тут когда-то существовал целый город крокодилов. А так бы подстрели бы одного, зубастого и матерого, на радость Леночке. Портупею бы себе сшил из крокодильей кожи. Или сапоги. Мне бы и одной некрупной рептилии за глаза бы хватило, ступня у меня сейчас миниатюрная.

Но здесь, в пустыне, только песок, солнце, сумасшедшая жара, ящерицы, ядовитые змеи, разные мерзкие сколопендры и верблюды. И я на верблюде. Еду. На вонючем и плешивом, некрасивом, сером. Мне что, белого верблюда не смогли найти? Или лошадь? Тут есть лошади, я видел. Или не захотели искать, и так мол сойдет? Тем более мы вовсе не в самой пустыне, а всего в полсотни километров от Каира. Какая уж тут пустыня? Тут и чахлые кустики есть и разные деревца, мелкие и кривые. Их тут много и растут они часто, будет на чем вскипятить воду вечером для чая, все равно до нужного нам места мы засветло не доберемся. А ночи здесь…

Плохие тут ночи, темные и холодные, неуютные. Местные ночи лучше пережидать в палатке на теплой войлочной кошме из верблюжьей шерсти и под одеялом из той же шерсти. С верным «люггером» под подушкой и не менее верным Ли у входа. И плевать мне на косые взгляды всех остальных, спокойная, без нервов, ночь мне дороже чем чье-то мнение. Зато я высплюсь, так как завтра сил мне понадобиться много, коридоры на подземном уровне Великого лабиринта длинные и с запутанными переходами. Ноги собью легко. Да и пока будут взрывать вход на нижний уровень лабиринта и затем его раскапывать, то можно и на пирамиды скататься посмотреть. Хотя, что я там не видел? Все я там видел. И гораздо более облагороженное, очищенное от пыли, песка и камней. С ровными дорожками, пандусами и электрическим освещением в коридорах. Нет, не буду я смотреть на пирамиды, лучше буду подгонять новоявленных археологов вместе со швейцарским профессором Густавом Жекьером и Хелми-пашой. Буду участвовать по мере сил, советовать, обязательно всем руководить и всюду вмешиваться. Короче, буду устраивать абсолютный бардак и сеять семена хаоса вместо разумного и вечного.

И у вас самих словесный понос, а я просто нервничаю. Внутри меня сухо щелкает сменяющимися цифрами запущенный таймер и спину мою жгут злые взгляды. Из-за вот тех барханов. Или вот из-за тех. Отовсюду.

Да, не удалось мне оторваться, сбежать, уйти. Нашли меня, догнали. Не ошибся я тогда на стамбульском вокзале, вдруг увидев вдалеке знакомый силуэт. Выжил все-таки мой злой гений. Выжил «друг мой сердечный» Стилет. Не оборвали жизнь товарища оперативного уполномоченного два выстрела в упор из моего безотказного «люггера». Что ж, может так и надо кому-то там наверху. Или тому, кто внизу. Это не мне решать. А вот почему товарищ Гольба, мой Сашенька, настойчиво и страстно не искал со мной встречи, для меня полная загадка, которую мне очень хочется разгадать. Как орешек знаний расколоть — чем-то очень тяжелым и несколько раз.

И да, из вида нас в Каире совершенно не выпускали, хотя и пообщаться не жаждали — на углах кривых и узких улочек квартала где мы пребывали некоторое время, открыто терлись разные мутные личности с цепкими взглядами и сидели у стен домов напротив типа нищие с сытыми лоснящимися мордами. Регулярно маршировали мимо дома, где мы замерли как мыши, армейские патрули и медленно прогуливались чопорными тройками господа офицеры из каирского гарнизона. И прилично одетые одинокие граждане с откровенно рязанско-вологодскими мордами. Как же тут без их-то «холодных голов» в такую жару? Откровенно спелся пролетариат с мировым капиталом и совершенно этого не стеснялся. Ну так и «Служить в органах могут или святые, или подлецы». Чем меня совершенно не удивили — профессиональные интересы важнее глупых этических норм, что придумали разные блаженные.

И продолжался открытый показ знания о нашем присутствии и полного владения ситуацией ровно два дня. Потом исчезли патрули и господа британские офицеры перестали щеголять перед нашими окнами своей выправкой. Нищие остались, остались мутноглазые личности и изредка мелькал один из сотрудников ОГПУ. Если говорить коротко, то состоялась явная демонстрация сил, но при этом не было проявлено никаких намерений.

Никто не колотил прикладами в наши ворота, не брал штурмом забор под скупые команды офицеров и не орал в рупор с ужасным акцентом: «Вы окружены! Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! В плену вы получите вкусную горячую пищу и теплую одежду! Не нужно бояться плен! Немецкая армия обещает вам…». Тьфу, куда-то не туда меня понесло!

Короче, никто вежливо не приглашал нас и меня лично на «беседу» в уютное темное место с толстыми стенами и ажурными решетками на окнах. Вот совершенно ничего из мною ожидаемого. Полный разрыв шаблона и обман всех моих ожиданий. Нам просто дали понять, что о нас знают и что мы под полным контролем. Даже из Каира в пустыню нас выпустили без малейшего препятствия, заблаговременно убрав с нашего пути все патрули и посты. Зеленый свет, скатертью дорожка, счастливого пути, ариведерчи сеньорита и сеньоры.

Почему так?! Не знаю… Нет у меня ни единой догадки и предположения. Но ведь знает же товарищ Гольба меня и куда именно я стремлюсь! И в курсе, что ни в одно приличное место меня без присмотра пускать нельзя — все поломаю и испорчу, если сжечь и в пыль стереть не смогу. Почему же тогда в его поведении видима абсолютная инертность и неприкрытое игнорирование всех моих действий? Ему плевать на его операцию «Роза Матильды»? Плевать на ужасно таинственные и мистические знания мудрых пердунов, что сдохли в этих песках тысячи лет назад? Плевать на таящееся в Великом Лабиринте неведомое «могущество» и «обретение» бароном Стацем личного «бессмертия»? Плевать на меня? Плевать на месть мне? Плевать на своих грозных начальников? Или у «душки» Стилета появился новый хозяин, вдруг одевший на него строгий ошейник и взявший на «короткий поводок», а ко мне проникшийся беззаветной любовью и симпатией? Черт его и их всех знает!

Одни мучительные вопросы без ответов, но на это уже мне наплевать — завтра я спущусь в темноту самой дальней и скрытой гробницы неведомого мне жреца бога Ра и сожгу там все нахрен! Что бы более никто и никогда не принес в мир «серую» чуму, «нильский» вирус! Выжгу дотла, развею пепел и наконец-то вздохну с облегчением, потому что все, наконец-то закончится. А то что дальше начнется, то меня совершенно не волнует, моя миссия будет уже выполнена.

— Мадмуазель Элен!

— Да, Густав?

Ну да, вот так просто и по именам мы общаемся друг с другом. Сдружились мы с профессором Жекьером вдруг и неожиданно. Забавным и симпатичным дядечкой оказался этот египтолог швейцарского происхождения. Вежливый и обходительный, совсем не дурак и очень такой проницательный, даже умный. И это странно. Вот что, их всех, совершенно неглупых людей, так тянет к себе местный песок, эти пирамиды и затхлая темнота саркофагов в их глубинах? Золото? Даже не смешно. Тогда неистребимая жажда натащить в музеи груду рассыпающихся в руках папирусных свитков и разных плит с выбитыми на них иероглифическими письменами?

Угу, конечно же я верю, что всем невероятно интересно, как какой-то фараон тысячу лет назад побил какого-то Рамона, отобрал у него всех овец с баранами, надругался над всем женским полом и спер из его сокровищницы все золото, попутно прирезав себе еще пару десятков гектаров бесплодной земли.

Или может быть тут, в Египте, действительно что-то такое есть, сверхтаинственное и очень загадочное? Невообразимо нужное и полезное для человечества? Например, инструкция по архисложному производству гандонов из кишок баранов? Или достижения древних египтян в астрономии вкупе с математикой, что не имеют никакого практического применения? Ну сориентированы все пирамиды так и вот так и что? Это чем-то кому-то помогло? Мы построили межмировые порталы и изобрели вечный двигатель? К сожалению, нет. А может быть тогда их солнечный календарь? Самый якобы точный и продуманный? А им кто-то пользуется? Вот то-то. И я очень сомневаюсь, что все эти пирамиды, Великие лабиринты и прочее, и прочее, построили вот эти забитые и дикие люди. Почти пять тысяч лет, это слишком много, чтобы ничего тут не сменилось и не поменялось. Ну, а если это, они и есть, те самые древние египтяне — мудрецы, великие математики, могущественные маги и великие герои, то почему они сейчас живут как скот в загоне, постоянно битый злым хозяином? Магия вместе с героизмом вдруг неожиданно закончилась?

— Мадмуазель Элен?

— Простите, Густав, я задумалась.

— О чем же, мадмуазель Элен, если, это не секрет?

И своими очками, так насмешливо на меня сверкает, рожа швейцарская. Это он зря, нет у меня сейчас настроения шутить и веселиться.

— Вот об этом всем — я обвел вокруг себя рукой — О пирамидах и их загадках. О вашей и ваших коллег болезненной страсти к ним. И о бессмысленности и бесплодности всех этих древних тайн и пыльных знаний для сегодняшнего мира.

И что вы на это заявление ответите мне, месье египтолог?

— К-ха! М-да… Это… Это несколько неожиданный для меня ответ, мадмуазель Элена! И я вас уверяю, довольно смелое заявление для столь … э, юной мадмуазель!

Я совершенно убеждён, что Густав хотел сказать такой глупой и необразованной, но воспитание ему не позволило. Эх, профессор, профессор, разве мы с вами не общались? Разве я вам не демонстрировал свой невероятно могучий ум, абсолютную гениальность и невероятную сообразительность? И совсем не женский взгляд на многие вещи?

— Почему же, Густав? Я вот абсолютно убеждена в правоте своих слов. Но если я все же неправа, то тогда приведите мне хоть один пример практического применения всех этих древних знаний. Поведайте мне, Густав, как в каком-то древнем свитке вами вдруг была раскрыта тайна зарождения жизни на Земле, или же нашлось доказательство существования других миров и путь к ним. Или покажите мне чертеж для постройки звездного корабля. Принципиальную схему хоть какого-нибудь двигателя? Речной плотины, мартеновской печи, сверлильного станка, наконец! Ну же, Густав, я с нетерпением жду от вас ответа!

Нет ответа. Молчит, едет рядом, мерно покачиваясь на «корабле пустыни» глубоко и безнадежно задумавшись. Умен мужик. Не кинулся обвинять меня с пеной у рта в глупости и невежестве, молчит, думает, аргументы «за» ищет. Лоб наморщил, подбородок трет, челюсти упрямо сжал, мыслит напряженно. Жаль его, ничего он не намыслит и не надумает. Кстати, а что он хотел узнать от меня, когда прискакал ко мне с торжествующей улыбкой на бритой морде?

— Густав, а что вы хотели спросить у меня?

— Просите, мадмуазель Элен, когда и что спросить?

— Когда вы подъехали ко мне, Густав.

— К вам?

Молчу, ничего не говорю, и так мне за него уже неудобно.

— Ах это! Ох, мадмуазель Элен, вы совершенно лишили меня душевного равновесия своими неожиданными речами! Я совершенно и абсолютно забыл, что хотел вам сказать, что я понял, для чего в нашем снаряжении пустые бочки!

— И зачем же нам пустые бочки, Густав?

— Эти бочки для ловушек в лабиринте! Мы наполним бочки песком, покатим их перед собой и таким способом будем обезвреживать ловушки древних зодчих этого великого строения! Все эти поворотные плиты над бездонными ямами, опускающиеся потолки и сходящиеся стены! Мадмуазель Элен, это так просто и гениально! Я преклоняюсь пред вашим умом, мадмуазель Элен! Вы совершенно невероятны! Вы совсем поразили меня до глубины сердца своим неординарным умом! Вы…

Ах, хвалите меня, хвалите! Восхищайтесь мной, восхищайтесь! Замурлыкать, что ли?

— Что они делают?

— Готовятся взрывать вход в лабиринт.

— А что делает она?

— Ничего. Просто сидит. Смотрит.

— Просто сидит? Не бегает, не указывает? И еще никого не убила?

— Нет. Уже часа два так сидит. Только воду иногда пьет. Даже в нашу сторону ни разу не посмотрела. А мы ведь не скрываемся, нас увидеть, как плюнуть.

— Это странно. И для нее необычно. Может ночью, ножом там кого зарезала и поэтому успокоилась?

— Нет, наши люди в их лагере говорят, что ночью она из палатки не выходила. Как зашла ближе к полуночи, так и все, до самого рассвета. И ее узкоглазый телохранитель тоже не выходил из палатки. Даже до ветру.

— Это не ее телохранитель.

— А кто он ей тогда? Он ее любовник? Или он ее слуга? Или может быть этот, раб, как тут давно было?

— Нет. Ни первое, ни второе, ни третье — и опережая незаданный вопрос, человек присевший на корточки рядом с наблюдателем, ответил:

— Я не знаю кто именно он для нее и, кто он на самом деле. Да и знать этого не хочу. Главное, что он и сейчас по-прежнему играет на нашей стороне и на наших условиях. Всех условиях.

— Все они… Все они принимают наши условия, когда видят перед собой…

Человек, смотрящий в бинокль на лагерь у подножия одной из пирамид на короткое время отвлекся от наблюдения, сухо сплюнул в песок за край циновки под своим телом и закончил презрительно:

— Когда видят себе полный край!

— Нет. Этот не поэтому. Он своей смерти не боится. Он не барон Стац и не Хелми-паша. Он совсем другой, потому он и боится другого.

— Чего другого?

Человек в белой куфии с обожжённым лицом долго молчал, потом раздраженно передернул плечами, пристально вгляделся в глаза человека следящего за лагерем мнимых археологов, и медленно, дробя фразы на короткие слова, сказал:

— Этого. Я. Не знаю. Но. Я. Знаю. Что он боится. И для нас этого достаточно!

И завершая разговор он резко встал с корточек выпрямляясь во весь рост. Чуть наклонил голову вперед и щуря глаза долго смотрел на мельтешащие вдалеке черные точки людей, тёмно-серые прямоугольники расставленных палаток и на сидящую в одиночестве крошечную женскую фигурку. Неожиданно маленькая женская фигурка обернулась в его сторону, чуть помедлив, словно раздумывая, приветливо помахала рукой, и он увидел, как в глазах женщины вспыхнули яркие искорки смеха. Искорки? На таком расстоянии? Показалось. Ему просто показалось. Неожиданно его правая рука сама поднялась вверх и помахала женщине в ответ. А затем он не торопясь спустился с бархана. Или с холма. Или просто с огромной кучи песка. Стилет не разбирался во всех этих пустынных возвышенностях, да и честно признаться, не хотел в этом разбираться. Это не его страна и не его место. Тут все не его. Тут нет лесов, тут нет озер и нет травы. Густой, зеленой и сочной от влаги. Тут даже солнце другое — злое и чужое, не его. Плохое тут солнце. И еще ему тут постоянно хочется пить. Много, часто, жадно, без перерыва.

Я непроизвольно сглотнул, прокатил по горлу сухой колючий комок и замер на мгновение, пережидая приступ резкой боли и сильного головокружения. Потом жадно задышал, глотая кусками горячий обжигающий воздух. По всему телу выступила обильная испарина, пятная тонкую ткань моего френча безобразными влажными пятнами прямо сквозь нательную рубаху.

«Эк меня… Как меня… Вставило».

Я тщательно протер ладонью влажный лоб, смахнул капли пота с висков. Медленно и аккуратно открутил колпачок с фляги, звякнув крепёжной цепочкой сделал два долгих глотка. Не воды, нет, вода тут не поможет. Выдохнул. Негнущимися пальцами нашарил длинную пахитоску, прикурил, глубоко затянулся и тут же натужно закашлявшись бросил тлеющую дрянь себе под ноги. С силой вдавил в песок подошвой сапога обманувшую меня обещанием спокойствия отраву.

Мля! Бля! Тля! И вот что это было?! И было ли это на самом деле?

Я обернулся на бархан с которого, как мне привиделось, за мной наблюдали — нет там ничего и нет там никого. Нет блеска оптики и темного силуэта наблюдателя, пусто там. Может проверить? А смысл? Даже если мне все это не привиделось и мне не напекло голову солнцем, и меня не мутит от укуса скорпиона — а меня ведь никто не кусал — то все равно, зачем проверять? Смотрят и наблюдают? Так пусть смотрят — не мешают же, под руку и руки крутить не лезут. Я даже могу весь верх с себя снять, развернуться к бархану и сидеть тут наглым топлесс — пусть им не так скучно будет наблюдать за мной. Хотя нет, хрен им, обойдутся без обнаженки, у меня кожа нежная, мгновенно сгорю.

— Елена Александровна!

— Да, Антон Веньяминович?

— У нас все готово, можно взрывать.

— Взрывайте, барон.

Барон Стац еле слышно хмыкнул, поджал нижнюю губу, слегка прищурил глаза:

— Даже не будете проверять, Елена Александровна? И не будете сами взрывать?

— Зачем мне это делать, барон? Вы все должны были сделать по выданной вам схеме. Сделать все в точности, один в один. Если же вы этого не сделали или где-то случайно ошиблись…

Я равнодушно пожал плечами:

— То вам же хуже — копать будете дольше. На день, на ночь, на два дня. Барон, вы любите копать?

— Я? Нет, Елена Александровна, я не люблю копать. С вашего позволения — барон поклонился — Я еще раз проверю правильность расстановки динамитных зарядов. Елена Александровна, вы точно не будете сами взрывать?

— Нет, не хочу. Последнее время слишком много вокруг меня шума, грохота, взрывов. Мне все это чрезвычайно надоело и очень хочется тишины. И прохлады.

— Понимаю вас, Елена Александровна. Мне тоже… Мне тоже все это несколько поднадоело. Елена Александровна, вы позволите покинуть вас?

В ответ я лишь молча качнул головой. Не до тебя мне сейчас барон, не до твоей, вдруг вылезшей откуда-то излишней самостоятельности и тщательно скрываемой непокорности. Не до твоего торжествующего блеска в глазах и вдруг распрямившейся спине. Где там мой Ли? И мой ли Ли по-прежнему?

А вот он! Стоит чуть севернее выкопанной ямы, спиной к ней, смотрит в бинокль. Что он там выглядывает? Своего нового Господина?

Гневная ярость колыхнулась тяжёлым маревом в груди, руки сами нашли мою немецкую «скрипку», пальцы привычно скинули тяжелые кожаные крышечки с линз оптического прицела…

Нет. И нет. Вдох-выдох, вдох. Нет, не сейчас. Я ведь сам себе не верю в его предательство! Или верю? Этому есть причины? Да, есть. Сверх меры нам везет там, где не должно везти. Мы выживаем там, где должны сдохнуть. Наши шансы малы, но мы всегда в выигрыше. И слишком много случайных, невероятных совпадений. Излишне много всего не должного быть — странного, необычного, невероятного, недопустимого. И чересчур все гладко получается у меня в последнее время… Словно меня оберегают, убирают с моего пути препятствия, словно меня ведут.

Песок под ногами испуганно дрогнул, прокатился тугой волной ударяя в ступни. По ушам ударило плотным гулом, в обжигающий зной неба взметнулись огромным столбом тонны песка и камней.

Я плотно зажмурил глаза, наклонил голову к груди. По ткани на голове, по плечам, по телу прошуршали быстрые песчаные ручейки-змейки. Обнаженные кисти рук укололи злые осы мелких осколков. Как-то слишком сильно взорвалось. Я перемудрил с количеством ВВ? С расположением зарядов? Или там внизу оказалось скальное основание, и оно отразило взрывную волну?

На моих кистях выступили маленькие капельки крови. Я осторожно слизнул одну — соленая и невкусная гадость. М-да, надо было одеть перчатки, но мне и так без них жарко. Ерунда, от таких ранок я кровью не истеку. И у меня есть волшебное лечебное средство всех времен — «зеленка».

Я прищурившись посмотрел в сторону взрыва. Там клубилась песчаная пыль и кто тоскливо выл на одной протяжной ноте. Тоскливо и безнадежно. Я поморщился — ничего толком не видно. Ничего, скоро поднятый взрывом песок осядет и можно будет взглянуть на то, что у нас вышло — вскрыли мы вход в лабиринт или не вскрыли? В пыльном тумане мелькнули смутные темные тени, звонко хлопнули два выстрела, потом еще несколько подряд и сразу много, на всю обойму. Еще несколько выстрелов, раскатистых и долгих. И снова несколько глухих щелчков. Пшах и пшах. Из винтовки стреляли. А щелчки — это маузер Ли. Вой оборвался. Из песчаного тумана выскочила одна из смутных теней и стремительно направилась ко мне.

— Ханым эфенди, Хелми-паша эфенди говорит вам — радуйтесь хорошим вестям, ханым эфенди!

— Хорошо, Атмаджа, передай Хелми-паше — я радуюсь. А кто там выл?

— Ученый человек, ханым эфенди. Ему оторвало обе ступни. Простите, ханым эфенди, недоглядели.

Или не захотели. Аскер, тот самый, которого я хватал за яйца на борту крейсера стоит рядом со мной и молчит, склонив голову в мнимом признании вины.

— Жаль месье Густава, он был безобиден и полезен нам, но на все воля Милосердного и Великого. Радиаллаху анх! (Да будет доволен им Аллах!).

— Аллаху акбар, ханым эфенди!

Я вытащил из портсигара душистую пахитосу, задумчиво покрутил ее в пальцах:

— Почему так много стреляли, Атмаджа?

— Не все неверные были вместе с главным гуяром, ханым эфенди. Двое стояли в стороне, ваш слуга убил их.

— Мой слуга, Атмаджа? Разве у меня есть слуги мужчины?

Или я тебя мало за яйца держал, гордый аскер? Память у тебя короткая, бабья?

— Простите, ханым эфенди. Ваш воин застрелил их.

— Это хорошо. Проводи меня в мою палатку, Атмаджа и сообщи мне, когда откопают вход в лабиринт.

— Да, ханым эфенди. Я пришлю к вам человека.

Нет, не идет ему имя Атмаджа, что означает Ястреб. Вот какой из этого гиганта стремительный и хищный птиц? Он скорее Бога — Бык, такой же здоровый, упрямый и тупой. Не нравится он мне. Надо ему такой же сюрприз на полкило динамита приготовить, как я приготовил барону и его людям.

Эх барон, барон… Вот вроде бы неглупый человек был, а задуматься над несуразно большим размером подрывной машинки фирмы Марсель-Галлила и ее странно тяжелым весом не счел нужным. Сказался недостаток специфического образования? Возможно. Но как можно забыть, что рядом со мной все умирают?