Зеленый Змий

XXII

Надо было положить три года на учение в средней школе. Проучившись год, я решил идти кратчайшим путем. Я занял денег и поступил в подготовительное училище. Мне обещали по истечении четырех месяцев достаточно подготовить меня для поступления в университет.

Как я зубрил! Мне надо было вызубрить за четыре месяца то, что полагалось выучить за два года. Я зубрил пять недель подряд, пока одновременное зубрение квадратных уравнений и химических формул не замучило меня. В это время директор училища отозвал меня в сторону и сказал, что он очень сожалеет, но принужден отдать мне мои деньги и просить меня оставить училище.

Дело было не в моих способностях к учению, и он знал, о если доведет меня до университета, то и там я буду на хорошем счету. Неприятно было то, что обо мне много болтали. Как! Сделать работу двух лет в четыре месяца! Это было бы настоящим скандалом, а университеты и так становились все строже и строже в отношении подготовительных училищ. Он не смел допустить такого скандала, и я должен был уйти.

Я ушел, вернул взятые в долг деньги, стиснул зубы и принялся зубрить без посторонней помощи. Оставалось еще три месяца до начала приемных экзаменов в университет. Без лабораторий, без репетиторов, сидя у себя в спальне, я решил проделать в три месяца двухлетнюю работу.

Я занимался по девятнадцать часов в день в продолжение трех месяцев, лишь изредка отдыхая. Тело и мозг утомились, но я не отставал; глаза ослабли и подергивались, но не отказывались служить мне. Быть может, к концу моих занятий я был немного не в своем уме; я знаю, что в то время я был убежден, что открыл формулу квадратуры круга, но отложил разрабатывание ее до окончания экзаменов. Тогда они все увидят!

Наступили дни экзаменов; я почти совсем не спал, посвящая все свободные минуты зубрежке и перечитыванию. После же последнего экзамена я ощутил огромное утомление мозга. Самый вид книг был мне противен; мне не хотелось ни думать, ни даже встречаться с людьми, привыкшими думать.

Состояние это могло поддаться лишь одному способу лечения, и я сам прописал его себе: я вышел на путь приключений, даже не дождавшись сообщения о результате экзаменов. Я нанял парусную лодку, положил в нее сверток одеял и холодной провизии, ранним утром отплыл вместе с отступающим отливом из устья реки Окленд и поплыл по заливу, подгоняемый свежим ветром.

Тут произошло событие, всю важность которого я понял лишь много времени спустя. Я не намеревался останавливаться в Венеции; новый прилив благоприятствовал мне, дул сильный ветер, и плавание было прекрасное, совсем по вкусу моряка. А все же, лишь только я увидел рыбачьи ковчеги, сгрудившиеся около набережной, я без малейшего колебания немедленно оставил румпель, спустил шкот и направился к берегу. Одновременно в глубине моего переутомленного мозга отчетливо выступило желание: я хотел напиться пьяным.

Требование было решительное и вполне определенное. Мой переутомленный мозг больше всего на свете стремился забыть свою усталость известным ему путем. Впервые за всю мою жизнь я сознательно и предумышленно захотел напиться; это было новое и совсем особое проявление власти Зеленого Змия. Тело мое не стремилось к алкоголю, я ощущал лишь умственную жажду его. Переутомленное сознание жаждало забыться.

Так следует обратить внимание на факт, что, если бы я не пил в прошлом, то теперь, несмотря на переутомление умственных способностей, мне не могло бы прийти в голову желание напиться. Начав с физического отвращения к алкоголю и затем в течение нескольких лет напиваясь лишь для поддержания товарищеских отношений и потому, что алкоголь встречался всюду на пути приключений, теперь я уже дошел до стадии, когда сознание мое требовало не только вина, но и опьянения. Если бы не прежняя привычка к алкоголю, то я проплыл бы мимо Билль Хеда в залив Суйсон и забыл бы усталость своего мозга; он бы освежился и отдохнул сам собой.

Я подошел к берегу, привязал лодку и торопливо пошел к домикам. Чарли Ле-Грант упал ко мне на шею; жена его Лиззи прижала меня к широкой груди. Меня окружили, обнимая меня, Билли Мерфи, Джо Ллойд и прочие остатки старой гвардии. Чарли схватил жестянку и побежал за пивом через железнодорожную линию в питейный дом Иоргенсона. Я хотел выпить виски и крикнул ему вслед, чтобы он принес бутылку.

Много раз пропутешествовала бутылка эта взад и вперед через рельсы! Собиралось все больше и больше старых друзей прежних времен; это были рыбаки — греки, русские, французы. Все угощали друг друга по очереди. Они приходили и уходили, но я оставался и пил со всеми. Я наливался и напивался, глотал жидкости и радовался, чувствуя, как воспламеняется мой мозг.

Явился Улитка, компаньон Нельсона, такой же красивый, как и прежде, но еще более отчаянный, почти безумный, сжигавший себя спиртом. Он только что поссорился с компаньоном своим на шлюпе «Газели»; они в драке пустили в ход ножи; теперь же он разжигал свою ярость вином. Глотая виски, мы вспоминали о Нельсоне и о том, что он именно здесь, в Венеции, лежит на широкой спине своей в последнем сне; мы оплакивали его память, вспоминая одни лишь хорошие черты его, и еще раз послали бутылку за виски и выпили ее всю.

Они удерживали меня, но я видел сквозь открытую дверь волны, вздымаемые ветром, и уши мои были полны ревом его. Я позабыл, что зарывался в книги по девятнадцать часов в день в продолжение трех долгих месяцев, наблюдая за тем, как Чарли Ле-Грант перенес мой багаж в большую колумбийскую рыбачью лодку. Он прибавил еще угля и переносный очаг рыбака, кофейник и сковороду, кофе и мясо и только что выловленного черного окуня.

Они под руки повели меня по расшатанной верфи до самой лодки, сами подтянули реи и шпринты, так что парус напрягся, как доска; некоторые из них боялись натягивать шпринты, но я настоял на этом, а Чарли относился к моему желанию совсем спокойно. Он хорошо знал, что я чуть ли не спящий смогу управлять парусной лодкой. Они отвязали канат; я поднял румпель, с кружащейся головой удержал лодку и, установив курс ее, замахал друзьям на прощанье.

Течение повернулось назад, и сильный отлив, идущий навстречу яростному ветру, произвел большое волнение. Залив Суйсона был весь белый от пены; но лодка, приспособленная для ловли лососей, хорошо плавает, и я умел управлять ею. Я погнал ее сквозь волны и поперек их бессвязно разговаривал сам с собою и вслух выражая свое презрение ко всем книгам и школам. Высокие волны заливали лодку приблизительно на фут, поплескивая вокруг моих ног, но я смеялся над ними и распевал о своем презрении к ветру и к воде. Я чувствовал себя властителем жизни, сдерживающим разнузданные стихии, и Зеленый Змий несся вместе со мною по водам. Наряду с диссертациями о математике и философии и всякими цитатами я вспоминал и распевал старые песни, выученные в те дни, когда я бросил жестяную фабрику и пошел на устричные лодки с целью сделаться пиратом.

Уже при солнечном заходе, дойдя до места, где реки Сакраменто и Сан-Иоахим соединяют свои мутные волны, я пошел по Нью-йоркскому каналу, легко пролетая по гладкой, окруженной землею воде мимо Блэк-Даймонди, вошел в Сан-Иоахим и доплыл до Антиоха; тут я слегка отрезвился и приятно проголодался. Я подошел к борту большого шлюпа с грузом картофеля. На нем оказались старые друзья, поджарившие мне моего окуня на оливковом масле. Кроме того, у них было большое блюдо тушеной рыбы с превкусным чесноком и поджаристый итальянский хлеб без масла;все это запивалось большими кружками густого и крепкого красного вина.

Лодка моя совсем промокла, но меня ожидали сухие одеяла и теплая койка в уютной каюте шлюпа. Мы лежали, курили и болтали о старом времени, а наверху ветер свистел в снастях и напряженные гардели хлопали о мачту.