Зелье для государя. Английский шпионаж в России XVI столетия

В праздник Прощеного воскресенья, 10 февраля 1510 г., в Вестминстерском дворце состоялся бал-маскарад, на котором присутствовали все иностранные послы, находившиеся в то время в Лондоне. Король Генрих VIII появился в бальной зале в роскошном наряде турецкого паши. Его сопровождали два лорда «в русских костюмах»: в длиннополых кафтанах, в сапогах с загнутыми носами, в шапках из «серого меха» и с топориками на плечах. В отличие от белоснежных одежд телохранителей великого князя, кафтаны англичан были изготовлены из желтого шелка, отливавшего золотом царских одежд^{8}.

Благодаря маскарадным костюмам короля и его приближенных в центре внимания английских аристократов и европейских дипломатов оказались две темы: мода весеннего сезона и взаимоотношения Москвы и Константинополя. Обе темы были тесно связаны между собой. Интерес иностранных послов и английских придворных к модным новинкам не был праздным. На состоявшемся в январе заседании парламента был принят к рассмотрению проект «Закона, ограничивающего ношение дорогостоящей одежды». Решение парламента могло коренным образом повлиять на международные торговые связи, отражавшие, в свою очередь, приоритеты внешней политики Англии.

Аналогичные законы вводились при королях Эдуарде IV в 1463 г. и Ричарде III в 1483 г. Акты регламентировали виды тканей, их стоимость, расцветку и покрой платья для представителей различных сословий. За нарушение королевских указов предусматривались высокие штрафы за каждый день ношения одежды, не соответствовавшей сословной принадлежности. Многие англичане были вынуждены отказаться от роскошных заграничных шелков и перейти на шерстяные ткани отечественного производства. Дешевый вид одежды они компенсировали богатством меховой оторочки. Не удивительно, что во второй половине XV в. среди английской знати большую популярность приобрел русский соболь и другие виды пушнины. Русские меха в Лондон привозили ганзейские купцы, скупая «мягкую рухлядь» в Новгороде.

Проект «Закона», представленный Генрихом VIII в январе 1510 г., предусматривал новые ограничения. Подданным, не имевшим титула лорда, запрещалось носить одежду из золотых и серебряных шелковых тканей, из шерстяных тканей, изготовленных за пределами Англии, а также — мех соболя. Тем, кто не являлся кавалером ордена Подвязки, запрещалось носить одежду из бархата или других видов шелковых тканей голубого цвета. Подданным ниже рыцарского достоинства запрещалось шить одежду из шелка узорчатого, а также алого цвета. Бедным слоям населения с годовым доходом в 20 фунтов и ниже запрещалось носить одежду из любых видов шелковых тканей^{9}.

В деловых кругах Лондона не сомневались, что введение ограничения на импортные шелковые ткани подорвет торговлю купцов, поставлявших в Англию бархат и атлас. Падение спроса на ткани неизбежно приведет к сокращению производства дорогих шелковых тканей в Италии, Франции и Нидерландах, что, в свою очередь, пагубно скажется на доходах Ватикана, который на монопольной основе снабжал европейских ткачей квасцами для протравки тканей. Природный минерал являлся главным источником доходов папской курии. Золото, вырученное за продажу квасцов, предназначалось для организации Крестовых походов против Османской империи^{10}.

«Венедицкий» бархат

Принято считать, что итальянские квасцы использовались главным образом в красильном производстве. Однако для протравки тканей требовалось ничтожное количество сырья. Протравочный расствор изготовлялся из расчета 10 грамм квасцов на 1 литр воды^{11}. Небольшие залежи квасцов были известны в Италии (Неаполь), Испании (Картахена), Франции (Льеж), Фландрии (Брюгге), Англии (Бристоль). Местная добыча целиком обеспечивала нужды текстильной отрасли. При этом объем ежегодной добычи и продажи итальянских квасцов исчислялся в десятках тысяч кантаров (1 кантар — около 50 кг). То колоссальное количество сырья, которое поставлялось Ватиканом на европейский рынок, свидетельствует, что его основная часть применялась в пороховом деле.

До середины XV в. крупные партии квасцов поступали из Малой Азии, Фракии, Нубии и Аравии через Константинополь, а также с Фокейских рудников, которыми владела Венеция. Расширение производства искусственной калийной селитры позволило поставщикам пороха увеличить объем выхода готового продукта, и к 1410 г. порох подешевел в два раза^{12}. Однако искусственная селитра обладала большей гидроскопичностью. Порох слипался в комки, которые приходилось толочь, поэтому природная селитра ценилась выше. Венецианские купцы обманывали покупателей, добавляя искусственную селитру в природный минерал. В 1445 г. в Германии появился трактат с описанием метода, позволявшего определить качество селитры: «Для испытания получаемой из Вененции селитры следует вложить в нее руку, которая по вынутии не должна быть мокра. По вкусу и посредством кристаллизации узнают, есть ли в селитре примесь соли или квасцов».

В то же время, искусственная селитра обладала теми же свойствами, что и природная. Проблему удалось решить после того, как стали применять зернение: в пороховой порошок добавляли небольшое количество вина и протирали полученную тестообразную массу через сито. При этом оказалось, что «два фунта пороха в зернах действуют сильнее, чем три фунта незерненого». К середине XV в. тайна изготовления искусственной калийной селитры из квасцов была разгадана, практически, во всех странах Европы. Порох еще больше подешевел, когда воюющие стороны стали покупать не готовую искусственную калийную селитру, а квасцы и натриевую селитру.

Повышение мощности пороховой смеси и ее удешевление позволило сделать качественный скачок в артиллерии. На полях сражений стали применяться чугунные и свинцовые ядра. Все шире использовалось ручное оружие и «эспаньоли», из которого выстреливали от 5 до 10 пуль, одна за другой. Пушки отливали на специализированных литейных заводах в Германии, Франции и Венгрии. В 1453 г. в Аугсбурге впервые была проведена экспериментальная стрельба в цель^{13}.

В том же году Мехмед II завоевал Константинополь с помощью пушек, отлитых венгерскими литейщиками. За 55 дней осады было израсходовано около 55 000 фунтов пороха. Военные издержки султана быстро окупились. Захватив константинопольский рынок, султан закрыл коридор, по которому в Европу поступали дешевые квасцы. Венеция взвинтила цены на товар с Фокейских рудников. Спрос превышал предложение, и правители христианских государств были вынуждены покупать квасцы у «неверных».

Ватикан перехватил инициативу в 1463 г., когда в местечке Тольфа, находившемся в 20 милях от Рима, Джованни де Кастро нашел обширные квасцовые залежи. Де Кастро некоторое время жил в Стамбуле, где знакомился с технологией окраски тканей. По его собственным словам, ему удалось сделать выдающееся открытие в Тольфе, когда он обратил внимание на растение, которое ему приходилось видеть в тех местностях Малой Азии, где добывались квасцы. Рядом с растением он обнаружил белый камень, кисловатый на вкус. Прокаливание породы показало, что квасцы из Тольфы обладают необходимыми качествами. В Риме сообщение де Кастро вначале было воспринято с недоверием, но затем Пий II (Энеа Сильвио Пикколомини) возблагодарил Бога.

Во время аудиенции в Ватикане Джованни де Кастро произнес пламенную речь перед Папой: «Сегодня я принес тебе победу над турками. Ежегодно они вымогали у христиан 300 000 дукатов за квасцы, которые нужны нам для прокраски тканей. Я открыл семь гор, настолько богатых веществом, которое где-либо еще на Западе встречается в ничтожных количествах и всего в нескольких местах, что мы сможем обеспечить им семь восьмых мира. И у нас достаточно воды для устройства рудников, которые дадут нам необходимые средства. Таким образом, мы сможем вернуть колоссальную прибыль, отобранную у нас Турцией, и новый источник природного богатства обеспечит тебя всем необходимым для ведения Священной войны»^{14}.

Папа признал открытие месторождения величайшей победой христианства над мусульманами. Он отметил заслуги де Кастро, сказав, что тот достоин памятника на центральной площади Рима. Вскоре Джованни де Кастро скончался, не успев ничего получить, кроме славы. Все права на добычу квасцов в Тольфе достались трем компаньонам. В разработку месторождения в Тольфе генуэзские купцы вложили 20 000 дукатов, Козимо Медичи — 70 000 дукатов. Третьим партнером стал Ватикан. Папа оставил за собой право продавать квасцы в Венецию, которая лишилась Фокейских рудников, захваченных Портой в 1455 г. Он наложил анафему на «турецкие» квасцы и обнародовал буллу, в которой обязывал всех христианских правителей использовать исключительно итальянский товар и грозил отлучением от Церкви тем торговцам, кто покупал сырье у «неверных».

Богатое месторождение «белой соли», находившееся возле Лорето, позволило папской курии полностью обеспечить собственные войска дешевым порохом. Уже в 1464 г. на рудниках в Тольфе было занято до 8000 работников. Ежегодно продажа квасцов приносила Ватикану до 100 000 дукатов чистого дохода^{15}. Приличия требовали, чтобы товар, который христианские короли покупали у Папы, обращали в порох и использовали на полях сражений против других христианских королей, хотя бы на бумаге служил мирным целям — для протравки шелковых тканей.

В 1466 г. право на эксплуатацию рудников в Тольфе получил Пьеро де Медичи, правитель Флоренции и главный банкир Ватикана. За два года он добился больших успехов в монополизации добычи природного сырья и в расширении рынка сбыта. Конкуренцию с неаполитанскими рудниками удалось устранить, когда между папой Павлом II (Пьетро Барбо) и королем Фернандом I было достигнуто соглашение, согласно которому сбыт квасцов из Неаполя и Тольфы объединялся сроком на двадцать пять лет; половина доходов шла папскому двору, половина — королевскому.

К 1468 г. был положительно решен вопрос о поставках квасцов в Нидерланды. Под угрозой отлучения от Церкви герцог Бургундский Карл Смелый отменил свой указ, разрешавший купцам вывозить квасцы из любого региона мира, и обязал покупать только итальянский товар. Один кантар сырья в Тольфе обходился Медичи в 3–4 дуката, на европейском рынке цена за тот же кантар составляла 18 дукатов^{16}. Некоторые сложности возникли в Англии. Генуэзские купцы основали факторию в Лондоне, однако Генрих VII остался глух к воззваниям Папы и продолжал поддерживать торговые отношения с поставщиками сырья из Малой Азии^{17}.

Торговля квасцами приносила Медичи колоссальные доходы, они по праву считались самой богатой семьей Западной Европы. Римские первосвященники, кардиналы, короли и герцоги брали в банке Медичи огромные суммы для оплаты расходов на войну. Белым пятном на карте все еще оставалась Московия, представлявшая собой богатейший рынок по сбыту стратегического сырья и предоставлению кредитов.

На Руси огнестрельное оружие стало использоваться позднее, чем в Европе. Если в середине XIV в. практически все европейские армии были оснащены пушками, то первое летописное известие о применении огнестрельных орудий в России относится к 1382 г. — при обороне Москвы от орд хана Тохтамыша^{18}. Очевидно, в составе московского войска находились западные артиллеристы, т. к русские освоили обращение с оружием семь лет спустя. Голицинская летопись сообщает, что «лета 6897 (1389 г.) вывезли из немец арматы на Русь и огненную стрельбу и от того часу уразумети из них стреляти». Тогда же немцы продемонстрировали технологию изготовления пороховой смеси. Эксперимент закончился неудачей: в Москве сгорело несколько дворов «от делания пороха»^{19}. Не удивительно, что пушки и порох являлись на Руси дорогостоящей редкостью и считались достойным подарком от иностранных правителей. В 1393 г. «прислал магистр немецкий к великому Князю посла о мире и любви, жалуючися на Псковичь и на Литву, и приела в дарех пушку медяну, и зелие, и мастера»^{20}.

Русские князья, несомненно, стремились снизить затраты на огнестрельный «наряд», покупая металл у ганзейских купцов и приглашая западных специалистов-литейщиков для обучения собственных мастеров. В 1447 г. инок Фома хвалил тверского мастера Микулу Кречетникова: «Таков беяше той мастер, яко и среде немец не обрести такова»^{21}. Помимо артиллерии и боеприпасов важной статьей военных расходов являлся порох, а точнее — калийная селитра. При отсутствии залежей природной селитры русским на протяжении длительного времени приходилось покупать природный минерал у иностранных купцов, позднее — приглашать западных мастеров для организации селитряного дела.

Термин «селитра» появился на Руси сравнительно поздно — во второй половине XVI в. — в переписке московского правительства с англичанами. Во внутренних документах использовалось слово «ямчуг». Первые сведения о «ямчужном деле», т. е. извлечении кристаллов калийной селитры из органических остатков путем выпаривания, относятся к 1545 г. В разметном списке, составленном по случаю приготовлений к казанской кампании, указывалось количество «пищального зелья», или пороха, взимаемого в качестве налога в натуральном выражении либо деньгами. В грамоте говорилось: «А которым людем зелья добыти не мочно, и Государь Великий Князь велел тем людем дати мастеров емчюжных и пищальников; а велел им варити зелье тем людем собою, а мастером им указывати»^{22}. По наблюдениям исследователей, в правительственном документе понятия «делать порох» и «варить ямчуг» смешивались^{23}. Это дает основание предположить, что и в 1540-х гг. ямчужный промысел являлся делом новым и еще не освоенным для Московии.

Познакомившись с «огневым боем» в конце XIV столетия, московиты первоначально покупали на Западе готовый порох. Смертоносный порошок получил название «зелье» по аналогии с ядом, составленным из нескольких ингредиентов. Позднее, узнав пропорции пороховой смеси, на Руси стали приобретать ее основные составляющие — калийную селитру и серу. Скорее всего, название «соль» для калийной селитры в русском языке было усвоено в искаженном виде из итальянского или немецкого языка (Salnitro — итал., Salpeter — нем.). При изобилии собственных соляных промыслов (на Двине, в Старой Русе, в Соли Галичской, в Неноксе, в Усолье, в Нерехте, в Ростове, в Переславле-Залесском), в XIV–XV вв. русские купцы покупали «соль» у ганзейских, астраханских и сурожских купцов.

После завоевания Константинополя Османской империей цены на «соль» у сурожан и ганзейских купцов значительно выросли. В конце 1460-х гг. Москва и Тверь предприняли попытки наладить прямые поставки сырья из Азии. Летом 1467 г. Иван III одарил посла ширванского шаха богатейшими дарами: тот вез из Москвы 90 кречетов. Вместе с ним отправились в Дербент Афанасий Никитин и другие тверские и московские купцы в надежде дешево купить «белой товар». Однако ширваншах отказал русским, мотивируя тем, что желающих слишком много. Получив отказ, Афанасий Никитин, по совету «бусурман», отправился в Чюнере, а затем в Бедер. Но и здесь его постигло разочарование: «Мене залгали псы бесермены, а сказывали всего много нашего товара, ано нет ничего на нашу землю: все товар белой на бесерменьскую землю, перец да краска, то и дешево. Ино возят ачеи морем, ини пошлины не дают»^{24}. Как видно из текста, «белой товар», переправлявшийся в Дербент в мешках из воловьих шкур («ачеи» — волы), не облагался торговой пошлиной в Ормузе. Привилегии в налогооблажении означали, что «белой товар» представлял собой стратегическое сырье и его поставки контролировались властями.

В тот год, когда тверич Афанасий Никитин отправился за «белым товаром» в Дербент, Иван III обратился к Риму. Возможно, мысль о сближении с Ватиканом была подсказана великому князю Жаном Батистом делла Вольпе. Вольпе, или «Иван Фрязин» — в русских источниках, с 1450-х гг. служил монетчиком при дворе Ивана III и входил в его ближайшее окружение.

Инициатива Москвы встретила поддержку в Ватикане, а также в Венеции, где находилась главная контора банка Медичи. Десятого июня 1468 г. казначей папской курии выдал 48 дукатов Николаю Джисларди и «греку Юрию» Траханиоту, направленным к делла Вольпе в Москву^{25}. Посланники Папы прибыли с проектом брака Ивана III и Софьи Палеолог, племянницы последнего византийского императора Константина XI, получившей воспитание при папском дворе.

Русские источники сообщают, что на переговорах помимо матримониальных вопросов речь шла о создании антитурецкой коалиции, о привлечении Орды и совместном походе против Порты: «Князь же венецейскый здума з бояры своими, хоте итти на турскаго царя, что въ Царьграде седить, и взявъ за собою крестияньскый град, и церковь великую Софию в мизгить учини, юже създа Устиянъ великий царь. И не можаше единъ, и восхоте Орду подняти с собою, но не знааху гражане его, куды послу доитти до Орды. И слыша, что от Руси есть путь, и нача чтити Фрязина, и дарити, и говорити, чтобы посла его взял на Русь с собою да велелъ проводити до Орды. Фрязинъ же обещася. Вземъ посла его, и прииде к великому князю, и речи все папины сказа, а посла того гостем назва, а царевну на иконе написану принесе»^{26}.

Договоренность по всем вопросам была достигнута не позднее октября 1470 г.^{27} В начале следующего года Лоренцо де Медичи заключил с Папой контракт, согласно которому взял на себя обязательство вывезти из Тольфы 70 000 кантаров (3,5 тыс. тонн) квасцов по цене 2 дуката за кантар, т. е. на 140 000 дукатов^{28}. Скорее всего, огромная партия сырья предназначалась для изготовления и последующей поставки готового пороха северному соседу.

Послы Ивана III со свадебными подарками прибыли в Рим 20 мая 1472 г. К сожалению, это знаменательное событие прошло в Риме практически незамеченным. Единственным свидетелем, который сообщил о въезде в Вечный город сватов великого князя, оказался Яков Маффей из Вольтерры, секретарь кардинала Амманати. Внимание горожан в тот момент было сосредоточено на кровавых событиях, происходивших в соседнем городе — Вольтерре, где решался вопрос о правах на разработку нового месторождения квасцов.

В 1470 г. в окрестностях тосканского города Вольтерра были обнаружены залежи квасцов. Несколько предприимчивых горожан от своего имени предложили Лоренцо де Медичи войти в долю. По истечении некоторого времени остальные жители Вольтерры поняли, что упустили большую выгоду. Они направили адвокатов во Флоренцию с требованием изъять из частных рук источник богатства, найденный на общественной территории. В самой Вольтерре горячие споры сторон о правах на рудники завершились беспорядками. Несколько богатых жителей были убиты, их дома разграблены и сожжены. Горожане потребовали от Флоренции вернуть старинные привилегии города, в противном случае отказывались подчиняться. Во Флоренции ультиматум Вольтерры вызвал негативную реакцию. Правители пригрозили ввести войска. Горожане укрепили городские стены и разослали петиции в соседние города с просьбой о помощи. Один из жителей Вольтерры, Томмазо Содерини, призывая прекратить противостояние, привел в качестве аргумента старинную тосканскую пословицу: «Лучше бедный мир, чем богатства победы»^{29}.

Вольтерра продержалась 25 дней. Правительственные войска окружили крепостные стены 16 июня 1472 г. Через два дня, не дождавшись помощи, горожане капитулировали. Солдаты разграбили дома и храмы, вырезали жителей и сожгли город. Известие об этом было воспринято во Флоренции с большим одобрением. Лавры победителя и главный трофей — месторождение квасцов — достались Лоренцо Медичи, получившему прозвище «Великолепный».

В разгар борьбы за обладание рудниками в Вольтерре, 24 мая 1472 г., по сообщению Якова Маффея, отцы церкви собрались в Ватикане на совещание по поводу прибытия послов из Московии. Проект брака был одобрен, и на следующий же день посланник великого князя был принят в «тайной консистории». С завершением дела невероятно торопились. Заочное обручение было назначено на 1 июня.

Накануне церемонии невесту великого князя посетили жена Лоренцо де Медичи, донна Клариче, и его придворный поэт Луиджи Пульчи. Их мнения по поводу внешности византийской принцессы разделились. Донна Клариче нашла Софью Палеолог красавицей. Поэту она показалась «толстой» и «жирной», а в переносном значении — «источником богатства»^{30}. Обыгрывая тосканскую пословицу и события в Вольтерре, он передал свои впечатления в письме к патрону следующим образом: «Мы вошли в комнату, где на высоком помосте сидела в кресле раскрашенная кукла. На груди у нее были две огромные турецкие жемчужины, подбородок двойной, щеки толстые, все лицо блестело от жира, глаза распахнуты, как плошки, а вокруг глаз такие гряды жира и мяса, словно высокие дамбы на По. ‹…› С тех пор мне каждую ночь снятся горы масла, жира, сала, тряпок и прочая подобная гадость»^{31}.

Видения Луиджи Пульчи, видимо, были наполнены предчувствием огромной прибыли, которую сулило Лоренцо Великолепному участие московского князя в войне с «неверными». Настроение итальянцев было приподнятым, все ждали великих перемен. При большом скоплении народа 1 июня из гавани Остии вышли 28 галер, нагруженных артиллерией и боеприпасами. Папа торжественно благословил полковые знамена крестоносцев в соборе Св. Петра. В тот же день состоялось заочное обручение Софьи Палеолог и Ивана III.

Невеста-сирота не осталась без приданого. Помимо подарков, по распоряжению Папы, из фонда, предназначенного для финансирования Крестовых походов и пополнявшегося за счет продажи квасцов, 20 июня 1472 г. Лоренцо де Медичи выдал 6000 дукатов. Деньги предназначались «для известных расходов, которые она (Софья. — Л.Т.) должна сделать по случаю своего путешествия в Россию»^{32}. Выделенная сумма была потрачена, скорее всего, на закупку артиллерии, боеприпасов и пороха. Четыре дополнительные галеры получили благословение Папы, спешно прибывшего в порт верхом.

Возможно, «приданое» Софьи Палеолог явилось тем решающим фактором, который обеспечил победу русского воинства над ханом Ахматом на Оке 1 августа 1472 г. Летописные источники рассказывают о войске великого князя, отмечая необычный вид воинов в полированных латах: «А случися тогды день солнечный: якоже море колиблющеся или яко озеро синеющися, все в голыхъ доспесех и в шеломцехъ сь аловци». Татары были поражены экипировкой передового отряда русских. Узнав, что основные силы великого князя «стоят» в соседних городах, хан Ахмат отступил^{33}.

Нельзя сказать, чтобы отношения России с Италией носили безоблачный характер. Осенью 1473 г. в Москве разразился скандал: представитель венецианской сеньории Жан-Батист Тревизан был обвинен в интригах и тайных сношениях с татарами. Его приговорили к смертной казни. За итальянца заступился Совет Десяти. В своем послании к великому князю сеньоры просили помиловать Тревизана, т. к. его действия имели целью направить татар против общего врага христиан, для завоевания той Восточной империи, «которая, за недостатком наследников мужского пола, составит удел князя московского в силу этого знаменитого брака»^{34}. Впервые Константинополь был объявлен вотчиной Ивана III. Безусловно, Совет Десяти действовал в полном согласии с Ватиканом. Как только в Риме получили сообщение о помиловании Тревизана, Папа направил к великому князю грамоту с предложением принять участие в Крестовом походе на Стамбул^{35}. Свое предложение Ватикан подкрепил посылкой амуниции и специалистов в области фортификации и артиллерии, среди которых находился «пушечник нарочит» Аристотель Фиораванти^{36}.

Документы умалчивают, в какую сумму обходилось наращивание военного потенциала казне Московского княжества. Надо полагать, что торговые операции приносили Риму ощутимый доход. В то же время Московия все еще оставалась вне сферы влияния итальянских ростовщиков. Не вызывает сомнений, что банк Медичи предпринимал определенные усилия для привлечения северного соседа к системе международных займов.

Осенью-зимой 1476 г. в Москве находился Амброджо Контарини, представитель венецианских торговцев оружием в Персии. За четыре месяца он удостоился чести побывать на четырех обедах у великого князя. Во время встреч была достигнута договоренность о дальнейшем сотрудничестве с Венецией. Иван III выразил желание послужить «светлейшей синьории», а также заплатить долги Контарини татарам и русским. По словам венецианца, последняя аудиенция завершилась следующим образом: «Мне была поднесена большая серебряная чаша, полная медового напитка, и было сказано, что государь приказывает мне осушить ее всю и дарует мне эту чашу. Такой обычай соблюдается только в тех случаях, когда хотят оказать высшую честь либо послу, либо кому-нибудь другому. Однако для меня оказалось затруднительным выпить такое количество — ведь там было очень много напитка! Насколько я помню, я выпил только четвертую часть, а его высочество, заметив, что я не в состоянии выпить больше, и заранее зная к тому же об этом моем свойстве, велел взять у меня чашу, которую опорожнили и пустую отдали мне»^{37}.

Поскольку Иван III был осведомлен о том, что Контарини не в состоянии выпить поднесенную чашу с хмельным напитком, то, следовательно, жест великого князя носил символический смысл: под медом подразумевалось золото. Долги точно так же губительны, как слишком большая чаша меда, а ростовщичество затягивает должников в долговую яму. Точка зрения Ивана III получила отражение в его духовной грамоте, составленной в 1504 г. Своим сыновьям он завещал «закладней не держать»^{38}. Великий князь предпочитал избегать долговых обязательств и оплачивать поставки вооружения чистым серебром.

В последующие десять лет Иван III приобрел репутацию сильного, опасного и жестокого правителя. В 1476 г. русская рать «ходила на немцев» и вернулась с богатой добычей, взяв «много полону». В том же году «князь же великый изыма архиепископа Новогородскаго в Новегороде Феофила в коромоле и посла его на Москву и казну его взя, множество злата и сребра и съсоудовъ его»^{39}. В 1478 г. Новгород выплатил Москве огромную контрибуцию. Если верить сообщению Кобенцеля, великий князь вывез из разоренного города триста фур золота и серебра^{40}. Тогда же Заволочье и Двинская земля были обложены данью. В 1480 г. стояние на Угре завершилось победой московитов. Дань, собиравшаяся для Орды с 1471 г., осталась в великокняжеской казне^{41}. Помимо этого, как отмечают исследователи, в Московском княжестве «в конце XV в. резко возросли государственные подати и повинности»^{42}.

Однако в 1484 г. оказалось, что великокняжеская казна пуста. Летописи указывают, что виновницей растраты являлась Софья Палеолог, которая «много истеряла казны великого князя, кое брату (брат великой княгини Андрей Палеолог, посетил Россию в 1480 г. — Л.Т.) давала, кое племянницу (Мария Андреевна Палеолог, жена кн. Василия Верейского. — Л.Т.) давала ‹…› и много давала». При дознании выяснилось, что в передаче ценностей принимали участие итальянские денежных дел мастера. Великий князь «Тодыж и Фрязи наймовал и мастеров серебряных»^{43}.

Неприятности постигли итальянских «денежников» не только в России; в конце 1480-гг. Дом Медичи переживал кризис. В 1490 г. по инициативе Лоренцо Великолепного была проведена денежная реформа, которая вызвала рост цен и возмущение в народе. Савонарола с соборной кафедры обвинил Лоренцо де Медичи в разорении государства и растрате средств граждан, вложенных в городскую кассу. Кроме этого, финансовый крах постиг филиалы банка Медичи в Англии и Фландрии. Лоренцо Великолепный скончался в 7 апреля 1492 г., его приемником стал старший сын Пьеро. Наследнику не удалось поправить дела, семья Медичи была вынуждена бежать из Флоренции. Монополия на торговлю квасцами вернулась к папской курии. Избранный в августе того же года Папа Александр VI (Родриго Борджиа) пользовался в Европе репутацией «чудовища разврата» и «аптекаря сатаны».

В Московском Кремле чутко реагировали на события в Италии, добиваясь уступок на поставки стратегических металлов, селитры, серы, а также военных специалистов. В конце XV — начале XVI в. при дворе великого князя работали многие фортификаторы, «пушечники» и иные мастера. Под руководством архитекторов Петра Фрязина, Алевиза Старшего, Алевиза Нового был отстроен Кремль, возведены церкви и налажено производство пороха на «Алевизовом» пороховом дворе.

Не отставая от своих западных соседей, московиты с большим успехом перенимали опыт внешней разведки. Сбор и передача сведений из-за границы велись через платных агентов — «сходников», которые «сходились» с послами или лазутчиками для передачи «вестей». По наблюдениям исследователей, первое упоминание о русских «сходниках» относится к 1499 г.^{44}, когда московскому послу, отправлявшемуся в Вильно, было рекомендовано обратиться к «попу Федке Шестакову» и получить от него новости различного характера, в том числе и последние городские слухи: «каково будет слово или речь, или дело которое»^{45}. Донесения лазутчиков, несомненно, принимались во внимание при составлении «наказов» послам, отправлявшихся с дипломатическими миссиями.

Весной 1500 г., прослушав проповедь папы Александра VI по поводу Крестового похода, русские послы отказались участвовать в торжественной процессии в Венеции^{46}. Москва продемонстрировала пренебрежение к идее завоевания Константинополя и свою готовность разорвать торговое соглашение с Ватиканом на поставку амуниции. Вызывающее поведение дипломатов объяснялось тем, что на русском рынке у итальянских монополистов появился сильный конкурент — Аугсбург.

Искусство аугсбургских ткачей

В Аугсбурге находилась головная контора Дома Фуггеров, контролировавшего рынок стратегических металлов в Западной Европе. Основу богатства семьи заложил ткач Ганс Фуггер, поселившийся в Аугсбурге в 1357 г. Продавая ткани и квасцы для протравки, к 1396 г. он стал одним из богатейших и уважаемых налогоплательщиков города. Его старший сын Андреас продолжил торговое дело. Он увеличил семейный капитал, торгуя тканями и скупая земли. Внук Ганса, Люкас, получил от императора Фредерика III дворянский герб с изображением золотого оленя на голубом поле, но вскоре разорился.

Более удачливым оказался младший сын Ганса, Якоб по прозвищу «ткач», получивший герб с изображением лилии на золотом и голубом поле. Он возглавлял гильдию ткачей и исполнял должность бургомистра. К 1461 г. Якоб входил в десятку самых богатых людей Аугсбурга. Но наибольшую известность приобрел сын Якоба-ткача, получивший прозвище «Якоб-богач».

Якоб-богач увеличил семейный капитал до невероятных размеров, монополизировав в Западной Европе добычу золота, серебра, меди, свинца и ртути. В 1495 г. его партнером стал Ян Турзо, которому принадлежали шахты в Северной Венгрии и Татрах. Совместно они приобрели медные рудники в Нойзоле, Госларе, Кремницах и Голлинтце. Поставки стратегических металлов велись через ганзейские города. Договор между промышленниками разграничивал сферы влияния. Фуггеры держали в своих руках торговлю металлом в странах Западной Европы и Англии. Турзо продавал металлы в землях Польской короны, в Пруссии, Великом княжестве Литовском и в Московском государстве.

Процветанию корпорации в немалой степени способствовало внедрение передовых технологий, позволявших значительно ускорить и удешевить процесс добычи руды. Так, в Словакии на четырех шахтах применялась хитроумная система колесных передач, приводившихся в движение водой. Вода подавалась из горных рек с помощью 36-километровой системы деревянных желобов и траншей.

Империя Фуггеров охватывала не только страны Европы, ее торговые агенты действовали в испанской Америке и на португальском Востоке, скупая с большой выгодой слоновую кость, золото и пряности. Не забывали они и о деле основателя Дома, поставляя льняные ткани. Однако наибольших успехов Фуггеры добились в торговле изделиями из стратегических металлов.

Военная наука в Европе развивалась стремительными шагами. Германия лидировала в производстве оружия высокого качества, быстро осваивая массовый выпуск новинок. В Данциге принимались заказы на отливку пушек. По требованию заказчика выдавалось свидетельство, что товар прошел испытания на месте литья. В 1498 г. в Лейпциге при стрельбе в цель были опробованы карабины с нарезными стволами, изобретенные Каспаром Цельнером в Вене. Дешевый порох для полевых испытаний готового оружия изготовлялся на пороховых мельницах с толчеями, которые действовали во многих местах^{47}. Покупая итальянские квасцы, Фуггеры поставляли медь для артиллерии Папы.

Другим важным источником дохода Фуггеров являлось банковское дело. С 1499 г. банк Фуггеров обслуживал Ватикан, осуществляя банковские операции в Восточной Европе. Так, в 1501 г. банк взял на себя обязательство по выплате суммы, обещанной папой Александром VI венгерскому королю Ладиславу II для Крестового похода. Девиз Дома Фуггеров в переводе с латыни означал: «Деньги — мускулы войны» («pecunia nervus bellorum»). Якоб Фуггер финансировал морские экспедиции к берегам Индии, Африки, Америки и не жалел денег на развитие науки и искусства. Фуггеры слыли добрыми католиками и примерными семьянинами. Они гордились рыжим цветом волос, который передавался по наследству, так как, согласно семейной традиции, они брали в жены только рыжеволосых красавиц.

В Европе большую известность приобрела золотая шапочка Якоба Фуггера, сшитая по итальянской моде. Шапочка была сделана из золотой шелковой ткани, украшена жемчугом и большим розово-красным рубином овальной формы. Она представляла собой точную копию головного убора, который Карл Смелый потерял в 1475 г. в ходе сражения при Грансоне^{48}. В эпоху Ренессанса в Европе была популярна пословица: «Жди беды от лысеющих рыжеволосых людей и немцев, подражающих итальянцам»^{49}. Пословица, несомненно, имела отношение к Якобу Фуггеру — он слыл опасным человеком. Якоб-богач создал одну из первых в истории Европы частных разведслужб. Сотрудники многочисленных представительств фирмы в различных европейских странах собирали и передавали в Аугсбург информацию о политических и коммерческих делах. Донесения агентов содержали всевозможные сведения: о военных действиях в регионе и появлении на рынке больших партий какого-либо товара, о расправе с ведьмами и скандалах при королевских дворах, о природных феноменах и городских слухах^{50}.

В самом начале XVI столетия в европейскии придворных кругах большой популярностью пользовались слухи о частной жизни членов семей Медичи, Борджиа и Сфорца. Переписка современников поражает обилием подробностей о сексуальных извращениях, кровосмешении или убийствах с помощью тонких ядов, якобы совершенных представителями финансовой элиты Италии и римскими первосвященниками. Какая доля слухов соответствовала действительности, а какая была сфабрикована их политическими противниками, — не ясно, но на переломе XV–XVI вв. большим спросом стали пользоваться противоядия, особенно изделия из рога единорога. В Московии, несомненно, были наслышаны о коварстве итальянцев. В 1502 г. Менгли-Гирей, ходатайствуя за опального пасынка Абдыл-Летифа, прислал великому князю Ивану III перстень с обломком рога «кагерденева, индейского зверя, коего тайная сила мешает действию всякого яда: носи его на руке и помни мою дружбу»^{51}.

Удивительно, но пересуды о развратном образе жизни или изощренных убийствах обходили стороной богатейшего человека в Риме — Агостино Чиги, банкира Папы. В 1500 г. папа Александр VI (Родриго Борджиа) передал ему монопольное право на эксплуатацию рудников в Тольфе на крайне невыгодных для Ватикана условиях. Агостино Чиги выплачивал папской курии фиксированный налог в 15 000 флоринов, остальная прибыль шла в его карман. За десять лет состояние Агостино Чиги достигло огромных размеров. Одна его вилла «Фарнезина» на берегу Тибра оценивалась в 800 000 флоринов. Те, кто удостоился приглашения побывать в палаццо, рассказывали о чудесных гобеленах, резной мебели и напольных серебряных вазах, украшавших бесчисленные комнаты дворца. Со смертью Лоренцо де Медичи он получил не только монопольное право на разработку месторождения в Тольфе, но и такое же прозвище — «Великолепный».

Агостино Чиги вкладывал крупные средства в предметы искусства, но в Европе пользовался репутацией крохобора. Рассказывали, что во время роскошных пиров, которые он устраивал на своей вилле, после каждой смены блюд в знак восхищения гости бросали в реку деньги. Говорили также, что по распоряжению Чиги рыбаки натягивали сети ниже уровня воды, чтобы собрать монеты и вернуть ему на следующее утро^{52}.

В отличие от Агостино Чиги, Якоб Фуггер довольствовался половиной дома в Аугсбурге (вторую половину занимал император Священной Римской империи во время своих визитов), но не жалел денег на усовершенствование литейного производства или алхимические опыты. В результате германским специалистам удалось усовершенствовать состав сплава и снизить вес пушек. Артиллерия стала такой же мобильной, как и кавалерия. Кроме того, это позволило значительно удешевить стоимость «наряда».

Москва продемонстрировала смену делового партнера в 1508 г., когда на службу к великому князю выехали из Литвы три брата — Михаил, Иван и Василий Львовичи Глинские, а также их семьи и дворовые люди. Вместе со свитой Михаила Львовича, получившего воспитание в Германии и долгое время служившего при дворе Альбрехта Саксонского, прибыл в Москву немец по фамилии Шлейниц.

Семья фон Шлейниц владела обширными землями в Саксонии, в том числе серебряными рудниками во Фрейберге. Коммерческие связи с Домом Фуггеров-Турзо приносили им немалый доход. В конце XV — начале XVI столетия несколько представителей семьи занимали высокие посты в Католической церкви Германии. Так, Иоганн Шлейниц, епископ Мейсенский, исполнял должность легата в Польше^{53}. В том же 1508 г. Василий III отправил через Михаила Глинского в Вену тайное послание к императору Священной Римской империи, в котором «напоминал о союзе его с Иоанном и предлагал возобновить оный»^{54}. Рим потерял выгодного покупателя.

Агостино Чиги пустил в ход против германского конкурента испытанное оружие — слухи. В начале 1510-х гг. в Германии необычайную популярность приобрели легенды о «рыжих» евреях, которые отождествлялись с племенем Гог из страны Магог.

История о заточении дикого племени каннибалов Гог в стране Магог была широко известна в Европе из сочинений Иосифа Флавия, легенд об Александре Великом и текстов Ветхого Завета. Народ Гог — это могучее варварское племя, которое Александр Великий запер в «Рифейских горах». Отождествление племени Гог с десятью северными израильскими коленами, пропавшими в VII в. до н. э., произошло в европейской литературе в XII столетии. Впервые воинственные племена каннибалов названы «рыжими иудеями» в германской эпической поэме «Младший Титурель» (2-я половина XIII в.), посвященной истории королей Грааля. Легенда помещала пропавших израелитов в Индию, в страну царя Пресвитера Иоанна (Иосефа)^{55}. Около 1510 г. в Аугсбурге в мастерской гравера Ганса Бургмейера был создан карикатурный портрет Якоба Фуггера в шапочке-кипе.

Слухи об иудейских корнях Якобу Фуггеру удалось замять с помощью денег. Папа Юлий II получил от аугсбургского банкира заем в 170 000 дукатов на расходы в войне против Венеции^{56}. Еще 15 000 флоринов Якоб Фуггер внес в фонд города Аугсбурга для устройства приюта для неимущих ремесленников, в том числе — мастеров типографского дела^{57}. Однако деньги банкира были потрачены впустую.

Летом 1511 г. когда Шлейниц отправился из Москвы в Германию для закупки вооружения и найма кнехтов^{58}, Риму удалось нанести серьезный удар Дому Фуггеров, подняв цены на квасцы. В августе Агостино Чиги получил разрешение от Совета Десяти на монопольную торговлю стратегическим сырьем в Венеции, ссудив городу 20 000 дукатов. В соответствии с контрактом, он продал правителям 7000 кантаров квасцов по 18 дукатов за кантар, затем товар был перепродан на венецианском рынке через посредника по цене в 20 дукатов, установленной Чиги^{59}. Стоимость пороха возросла, следом подскочили цены на артиллерию и боеприпасы германского производства.

Две кампании великого князя Василия III против польского короля Сигизмунда закончились неудачей, Смоленск взять не удалось. Для победы требовалось увеличить парк артиллерийских орудий и закупить крупную партию пороха. В оплату, скорее всего, были пущены ценности королевы Елены, сестры великого князя, вдовы короля Александра Казимировича. В книге «Елена Иоанновна, великая княгиня Литовская, Русская, королева Польская» приводится выдержка из любопытного документа — «Записок ордена Миноритов». В нем говорится о загадочной пропаже ценностей покойной королевы после инвентаризации, в проведении которой принимал участие русский дьяк.

Незадолго до своей скоропостижной смерти вдовствующая королева Елена Иоанновна изъявила желание вернуться на родину и вела секретные переговоры с послами великого князя, касательно этого вопроса. Вопреки воле поляков, зимой 1512 г. она отправилась в Бреславль. Ее багаж состоял из 14 больших сундуков с золотыми и серебряными блюдами, поясами и кольцами, драгоценными камнями, а также богатыми одеждами, подбитых мехами. Побег Елены не состоялся, она умерла в Бреславле от яда 20 января 1513 г. Ее похоронили в церкви Пречистой Богоматери. В том же склепе поставили сундуки с сокровищами. Ровно год спустя, «на праздник святой Агнессы» (21 января 1514 г.), сундуки были вскрыты, а сокровища переписаны. Опись составляли два писца-поляка и один писец русский в присутствии нескольких панов, которые опечатывали вскрытые сундуки своими печатями. Согласно инвентаризации, общая стоимость ценностей составила около 400 000 флоринов. Вечером проголодавшихся панов угостили хорошим ужином с вином и пивом. Шесть месяцев спустя выяснилось, что из сундуков пропала большая часть сокровищ^{60}. Возможно, ценности Елены Иоанновны были тайно переданы представителю Дома Фуггеров для закупки крупной партии вооружения.

Весной 1514 года в Москву от императора Священной Римской империи прибыл посол Георгий Шнитценпаумер с наказом склонить великого князя к союзу против польского короля^{61}. В это же время, после длительного перерыва, в Москве началось энергичное возведение церквей итальянским архитектором. Алевиз Фрязин приступил к строительству сразу одиннадцати храмов: «На Большом посаде Введение пречистые да Володимер Святый в Садех, да Благовещение святыя богородица в Воронцове, да в городе на своем дворе Рожество пречистые, у нея же придел святый Лазарь, да за Неглинною Леонтей, чюд[о] творець ростовский, да Петр, чюдотворець московский и всеа Русии, да на Ваганькове Благовещенье богородици, да за Черторье Алексей человек божий в Девичье монастыре, да за рекою Усекновенье честныя главы Ивана Предтечи под Бором, да на Устретенской улице Введенье пречистые. Да того же лета поставишя церковь при ее животе кирпишную Варвару святую Василей Бобр з братьею с Вепрем да со Юшком Сурвихвостовым. А всем тем церквам мастер был Алевиз Фрязин». Помимо этого «сурожский гость» Юрий Бобынин, ведший торговлю с итальянскими городами Крыма, заложил у Фроловских ворот «церковь кирпишную Афонасей Святый Александрейский»^{62}. В мае в Россию прибыл «от турскаго салтана Салим Шагханди-Кирея из Царягорода посол имянем Келмалбех князь». Между Стамбулом и Москвой были установлены дружеские отношения.

Используя конкуренцию между Домом Чиги и Домом Фуггеров в своих интересах, Россия добилась выгодных условий контракта. Новгородский наместник князь Василий Васильевич Шуйский подписал договор с купцом «от семидесяти Ганзейских городов» на торговлю серебром, оловом, медью, свинцом, серой и другими товарами сроком на десять лет^{63}. Уже в июне 1514 г. огромная партия артиллерии и боеприпасов была доставлена покупателю, и великий князь выступил на Смоленск. По некоторым сведениям, во время осады «московит имел перед крепостью до двух тысяч штук пищалей больших и малых, чего никогда еще ни один человек не слыхивал»^{64}. После трехдневного массированного артиллерийского обстрела ядрами, окованными свинцом, Смоленск капитулировал.

Однако через месяц русская армия потерпела поражение в сражении под Оршей. Победа досталась польско-литовскому войску под командованием князя Константина Острожского, который впервые в Восточной Европе применил артиллерийскую засаду в полевом сражении. «Литовцы, умышленно отступив к тому месту, где у них были спрятаны пушки, направили их против наседавших московитов и поразили задние их ряды, выстроенные в резерве, но слишком скученные, привели их в замешательство и рассеяли. Такой неожиданный боевой прием поверг московитов в ужас, ибо они считали, что в опасности находится только первый ряд, бьющийся с врагом; придя в смятение и полагая, что первые ряды уже разбиты, они обратились в бегство»^{65}. Виновным в поражении был признан князь Глинский, его заточили в темницу.

У европейских наблюдателей имелось достаточно оснований, чтобы сделать вывод о разрыве Москвы с Аугсбургом и смене приоритетов. Однако они ошиблись: Якоб Фуггер нашел компромиссный вариант — осуществлять поставки немецкого оружия через посредника, связанного долговыми обязательствами как с Римом, так и с Аугсбургом. Таким посредником стал архиепископ Альбрехт Бранденбургский. В 1514 г. он получил в банке Фуггера ссуду в 21 000 дукатов с тем, чтобы выкупить кафедру архиепископа Майнцинского.

Для выплаты долга Альбрехт добился в марте 1515 г. разрешения у папы Льва Х (Джованни де Медичи) на продажу индульгенций в своей провинции. Переговоры от имени архиепископа в Риме вел представитель банка Фуггеров. Согласно окончательной договоренности, Папа получал 3000 дукатов и половину доходов от продажи индульгенций (обычно доля Ватикана составляла одну треть), другая половина оставалась в распоряжении архиепископа и предназначалась для уплаты долга банку Фуггера. Но не все шло так гладко. Условия секретного соглашения попали каким-то образом к Максимилиану I, и он приостановил действие договора. Император дал свое согласие на сделку лишь после того, как срок договора был снижен до трех лет, а ему была обещана ежегодная выплата в 1000 флоринов^{66}. Войдя в долю, Максимилиан I выступил посредником в переговорах России с Польшей о заключении перемирия: «И князь велики для цисаря с королем похотел миру, как пригоже быти, да и опасные грамоты на королевы послы велел дати»^{67}.

Пока шли переговоры с императором, европейские наблюдатели отметили активный обмен послами между Москвой, Крымом и Турцией. В августе состоялось подписание союзнического договора с крымским ханом: «И того же лета августа великого князя посол окольничей Михайло Васильевич Тучков пришел ис Крыму. А с ним к великому князю пришел от Магмед-Кирея, царя крымского, посол Янчюра-Дуван о дружбе»^{68}. К султану ездил посол В. А. Коробов, а к патриарху в «Царьград» (Стамбул) были посланы с подарками «Василий Копыл Спячей да Иван Варавин». В Казани побывали окольничий Михаил Тучков и оружничий Никита Карпов, «они же шед в Казань, царя и всю землю на записех к шерти приведошя». Весной 1517 г. в Москву от имени магистра Тевтонского ордена прибыл Дитрих фон Шонберг. Он был уполномочен вести переговоры о поставке партии оружия и наемного войска численностью в 10 000 пеших и 2000 конных солдат сроком на два года. Союзнический договор, скрепленный крестным целованием, был заключен в июле того же года^{69}.

У европейских наблюдателей не осталось сомнений, что в условиях мира и дружбы с Польшей, Казанским ханством и Стамбулом соглашение русского правительства с Дитрихом фон Шонбергом подразумевало перепродажу товара в третью страну. Не составляло труда догадаться, что договор предусматривал транзитные поставки европейского вооружения «неверным» через территорию России и Казанского ханства.

«Удобная транспортная» развязка находилась в самом сердце Волоцкого княжества, в глухих чащах Оковецкого леса. Здесь брали свое начало реки Ловать, Западная Двина, Днепр и Волга. Следуя их течению, можно было добраться в Рим, в Ганзу или Персию. Верховья рек соединялись волоком, по которому в старину волочили суда при переходе из одной реки в другую. Окруженный непроходимыми чащами и болотами, водный перекресток находился вдалеке от шумных торжищ: иноземные купцы предпочитали идти из «варяг в греки» через более удобный волок на реке Ламе. Истоки Двины и Ловати сходились близ города Ржева. Легкие лодки быстро и скрытно доставляли артиллерийский наряд, а отсюда его переправляли вниз по Волге к Казани. Для европеейских наблюдателей неясным оставался вопрос, кто являлся поставщиком оружия «неверным» — Аугсбург или Ватикан, Якоб Фуггер или Агостино Чиги?

Первый взнос от продажи индульгенций поступил в казну папской курии от архиепископа Майнцинского в 1517 г.^{70} Осенью того же года сведения о манипуляциях с индульгенциями стали достоянием гласности. Доказательства финансовых махинаций Ватикана оказались каким-то образом в распоряжении Мартина Лютера. Возможно, именно эти документы послужили главной причиной создания 95 тезисов, которые он прикрепил 31 октября 1517 г. к двери Виттенбергского собора. Полгода спустя в Европе разразился скандал, в центре которого находился вопрос об истоках главных транспортных путей Московского государства.

В апреле 1518 г. в Кракове состоялась пышная церемония бракосочетания польского короля Сигизмунда I и Боны Сфорца, воспитанницы миланского герцога. Переговоры о брачном союзе велись через английских посредников. Эпиталама, посвященная этому знаменательному событию, вышла в Кракове в типографии Иоанна Галлера. Одновременно Галлер издал еще одно произведение — трактат «О двух Сарматиях», автором которого являлся Матвей Меховский, личный врач и астролог польского короля^{71}. Профессор Краковского университета изложил в своем труде сведения по истории, географии, обычаях и верованиях жителей Московии, а также соседствующих народов. Сочинение придворного космографа представляло собой пеструю смесь из достоверных сведений и фантастических измышлений.

Творение Меховского вызвало в Европе бурную реакцию, т. к. опровергало общепринятые научные представления об устройстве мира. Внимание образованной публики привлекли следующие смелые заявления польского профессора. Во-первых, автор отрицал существование в Московии Рифейских, Гиперборейских или каких-либо других гор. Во-вторых, Меховский утверждал, что Дон, Волга, Западная Двина и Днепр вытекают из лесистой и болотистой равнины в Рязанском княжестве, а не с вершин Рифейских гор, как было принято считать ранее. В-третьих, профессор настаивал, что Волга впадает… в Черное море^{72}.

Один экземпляр своей книги Меховский преподнес императору Максимилиану I^{73}, другой — попал в руки Якоба Фуггера и по его просьбе был переведен на немецкий язык Леонардом фон Экком^{74}. Трактат вызвал серьезное замешательство при дворе императора Священной Римской империи, в Ватикане и Аугсбурге. В июле 1518 г. Максимилиан I направил в Москву своего посла — венецианца Франческо да Колло — с наказом изучить вопрос о Рифейских горах и истоках русских рек на месте. Полгода спустя, по возвращении дипломата из России, разногласия в области географии были разрешены на публичном диспуте.

Диспут между Меховским и да Колло носил настолько принципиально важный характер, что состоялся в присутствии польского короля. Победила точка зрения имперского посла. В своем донесении императору да Колло с удовлетворением отметил, что Меховский «признал ошибку и что был обманут — как мне подтвердил в присутствии короля Сигизмунда после моего возвращения из сих краев (России — Л.Т.), в городе Петрокове»^{75}. Да Колло, ссылаясь на мнение самих русских, доказал, что на территории Московии существуют «Гиперборейские горы», что истоки Дона, Западной Двины, Волги и Днепра находятся в их вершинах и что Волга впадает… в Черное море.

Из современников никто не усомнился в местоположении истоков русских рек и устья Волги, т. к. за разногласиями о географии скрывалась политика. Под Рифейскими или Гиперборейскими горами подразумевался источник стратегических металлов, который отождествлялся с рыжеволосыми Фуггерами. Меховский утверждал, что поставщиком стратегического товара врагам христианства являлся Ватикан, да Колло — что оружие немецкого производства. Феномен «реки Волги», впадающей в Черное море, содержал намек, что военная амуниция поступала из Европы в Стамбул транзитом через территорию России и Казанского ханства. Да Колло победил в диспуте, доказав, что Ватикан не имеет никакого отношения к торговле с «неверными», что поставки оружия осуществляет Якоб Фуггер.

Видимо, сведения об участии императора Священной Римской империи в сомнительном коммерческом предприятии и отчислении в его пользу 1000 флоринов также не остались в тени. Банк Фуггеров потратил колоссальную сумму, чтобы замять скандал. Максимилиан I скоропостижно скончался в январе 1519 г. Его преемником был избран Карл V Габсбург. На подкуп избирателей Дом Фуггеров выделил сумму в 543 000 флоринов, 143 000 флоринов пришлись на долю германской семьи Вельзер, 165 000 флоринов выдали три генуэзских банка, представлявшие интересы Фуггеров. В общей сложности избиратели получили 851 000 флоринов^{76}. Карл V был избран, но его коронация состоялась десять лет спустя, в 1530 г.

Впрочем, скандал обошелся дорого не только Фуггеру, но и главному банкиру Ватикана. Оплата посреднических услуг англичан в организации брака польского короля и воспитанницы миланского герцога вылилась в колоссальную сумму. Необеспеченные займы, выданные миланским и лондонским филиалами банка, привели Дом Чиги к финансовому краху. Двадцать восьмого августа 1519 г. в присутствии четырнадцати кардиналов Агостино Великолепный подписал завещание, согласно которому все имущество после уплаты долгов переходило к его несовершеннолетним детям. Папа Лев X, заверивший завещание, вошел в состав совета опекунов. В тот же день Агостино Чиги обвенчался со своей любовницей Франческой Ордеачи, по слухам, дочери бедного булочника из Венеции. Они жили в грехе восемь лет и произвели на свет четырех детей. Многих возмутило, что венчал новобрачных сам Папа^{77}.

Медовый месяц молодоженов завершился раньше положенного срока. В сентябре 1519 г. венецианские дожи единогласно пришли к мнению, что Агостино Чиги — лицо «подозрительное и обманщик», его привилегия монопольной торговли квасцами в Венеции была аннулирована^{78}. Едва сообщение об этом достигло Рима, как Папа направил грамоту к Василию III. В своем письме, датированном 26 сентября 1519 г., Лев X писал: «После того, как достоверно мы узнали, что Ваше Величество, по вдохновению Божию, вознамерились обратиться к соединению и повиновению св. Римской Церкви, с которою Вы, со всеми областями и подданными Своими, в продолжении столь долгих лет пребывали в разделении ‹…›, мы готовы соединить силы наши с Твоими могущественными силами, чтобы победить на брани врагов имени Христова, и искоренив идолослужение и суеверия, насадить во всех странах мира веру Христианскую»^{79}.

Несомненно, Папа рассчитывал в скором времени заключить выгодный контракт с Московским князем. Дни Агостино Чиги были сочтены, он скончался 11 апреля 1520 г. Контроль за добычей и продажей квасцов в Тольфе перешел в руки совета опекунов из Ватикана. Однако в Москве не торопились принимать условия католических первосвященников. Россия ожидала благоприятного момента, выбирая между Римом и Аугсбургом. Такой момент наступил три года спустя, когда Дом Фуггеров оказался в критической финансовой ситуации, и соперничество двух монополистов вступило в решающую фазу.

«Русский медведь» и медовая ловушка

Помимо потери колоссальной суммы, с помощью которой были подкуплены избиратели Карла V, корпорация Фуггера-Турзо понесла серьезные убытки в Венгрии. В своем первом завещании, составленном в 1521 г., Якоб-Богач оговаривал необходимые меры для сохранения компании в случае потери капитала, вложенного в венгерские рудники^{80}. Ситуация еще больше осложнилась в 1522 г., когда на сейме императору Священной Римской империи был представлен на рассмотрение проект закона против монополистов. Проект предусматривал раздробление корпораций с капиталом более чем 50 000 гульденов и образование серии мелких компаний^{81}.

Положение Фуггеров было настолько шатким, что в самом Аугсбурге в 1523 г. вышли в свет несколько памфлетов о «рыжих евреях». В памфлетах говорилось о грядущей страшной угрозе: числом в 600 тысяч (библейское число), племя Гог вырвется из плена высоких гор и придет, ведомое Антихристом, чтобы завоевать Святой город. В отличие от обычных иудеев, которым со времен IV Латеранского собора (1215) запрещалось носить оружие, «рыжие» евреи, верхом и при оружии, сея на своем пути смерть и разрушение, захватят Иерусалим, после чего наступит Конец Света^{82}.

Спасая дело, Якоб Фуггер направил письмо к Карлу V, вежливо, но настойчиво напоминая о его долгах банку и о своих заслугах^{83}. Аргументы банкира оказались достаточно вескими. Император, находившийся в то время в Испании, отложил решение по законопроекту о компаниях-монополистах. Конфликт с жителями Аугсбурга разрешился также с помощью денег. Якоб Фуггер внес 10 000 гульденов в специальный фонд, предназначенный для строительства домов для нуждающихся в жилье ремесленников, большинство из которых составляли мастера типографского дела. В том же 1523 г. в центре города были возведены 52 здания, каждое на две семьи. Комплекс домов, получивших название «Фуггерей», окружала стена, ворота запирались в 10 вечера. Плата за проживание составляла символическую сумму в 1 флорин в год. Согласно условию договора, каждый житель «Фуггерея», молодой или старый, обязан был дважды в день, утром и вечером, произносить благодарственную молитву за основателей фонда, т. е. Фуггеров, членов их семей и их потомков^{84}.

Если общественное мнение в Аугсбурге вскоре склонилось в пользу Фуггеров, то в европейском масштабе деньги оказались бессильны. К немалому удивлению современников, один из легендарных «рыжих» иудеев появился в Италии собственной персоной. В феврале 1524 г. в Венецию прибыл смуглолицый карлик в пышных восточных одеждах — Давид Реубени. Он называл себя послом и главнокомандующим армии своего брата — царя Иосефа, правителя легендарной страны Хавор на Востоке, в которой проживали колена Израилевы. Реубени просил представителей еврейской общины Венеции помочь ему добиться встречи с Папой^{85}. Напыщенный карлик, выдававший себя за представителя рыжих евреев, выглядел как злая карикатура на Якоба Фуггера.

Через три месяца, 25 мая 1524 г., когда слухи о посланнике Десяти Колен достигли самых отдаленных уголков Европы, папа Климент VII (Джулио Медичи) направил грамоту к великому князю с предложением вступить «в союз теснейшего дружества и взаимного благоугождения». Пока в Москве раздумывали над ответом, Давид Реубени въехал в Рим на белом коне. В июле он удостоился аудиенции в Ватикане. Посланец мифического цара предложил Папе заключить союз против мусульман и вооружить армию, которую он поведет на Иерусалим. Он также предлагал подписать торговый договор о ввозе из Индии в Европу восточных специй, минуя португальцев. Под категорию «специй» попадала и калийная селитра, которая использовалась в кулинарии в качестве вкусовой добавки при засолке мяса. Реубени просил у Папы рекомендательные письма к императору Священной Римской империи, французскому королю и правителю Эфиопии. Климент VII снабдил его такими письмами к португальскому королю и эфиопскому правителю. Однако в грамотах он настоятельно рекомендовал монархам удостовериться в правдивости слов посланника, прежде чем заключать с ним союз.

Давид Реубени покинул Рим весной 1525 г., разминувшись с русским послом, который прибыл в Вечный город в июне. Визит Дмитрия Герасимова был связан с тем же вопросом, который обсуждался между Папой и Давидом Реубени, — о совместной борьбе с «неверными», о создании антитурецкой коалиции, заключении союзнического договора и поставках вооружения. Грамота Василия III, датированная апрелем, составлена в крайне осторожных выражениях: «Но мы, по воле Божией, как и прежде сего стояли за Христианство, так и ныне стоим, и впредь волею Божией против неверных за Христианство стоять будем, как милосердный Господь в том Нам поможет. А с вами и с иными Христианскими Государями желаем быть в союзе, равно согласны и на то, чтобы послы Наши могли ходить с обеих сторон и видеть взаимное наше благосостояние»^{86}.

Говоря о благосостоянии Рима, великий князь подразумевал в первую очередь, источник богатства Ватикана — месторождение квасцов в Тольфе. Благосостояние Московского государства определялось богатейшими залежами натриевой селитры, разработкой которой занимались братья Строгановы. В апреле 1517 г., согласно государевой грамоте, им были пожалованы «дикие леса» в Устюжском уезде. Значительное увеличение площадей под вырубки леса свидетельствует о расширении солеваренного производства. Помимо этого Строгановы получили осовобождение от уплаты податей на пятнадцать лет, а от суда наместников — бессрочно. В декабре того же года Троице-Сергиевый монастырь был освобожден от уплаты пошлин с солеварниц в Переславском уезде. Иосифо-Волоколамский монастырь добился в 1521 г. разрешения отстроить осадный двор с большими амбарами в Твери. Провоз соли из Кирилло-Белозерского монастыря в Дмитров с того же года стал осуществляться беспошлинно^{87}. К 1525 г. добыча «белой соли» достигла такого уровня, что могла стать главной статьей во внешней торговле.

Окружение Папы также возлагало большие надежды на переговоры, поскольку «могущество Римского Первосвященника должно еще боле возрасти в глазах народов, если они узнают, что не какой-нибудь вымышленный или неизвестный Царь (Иосеф. — Л.Т.), но повелитель многочисленных племен, обитающих на Северо-востоке (Василий III. — Л.Т.), в самое благоприятное для него время, обнаружил желание принять догматы нашей веры и вступить с нами в вечный союз, тогда как некоторые Германские народы (Фуггеры. — Л.Т.), превосходившие, как казалось, благочестием все другие племена, увлекшись пагубным заблуждением, в нечестии и безумии отпали не только от нашего вероисповедания, но даже и от самого Бога»^{88}.

Русского посла принимали с большими почестями, ожидая выгодных предложений. Воспользовавшись языком Эзопа, Дмитрий Герасимов дал ясно понять, что Москва готова помочь Ватикану освободиться от долговых обязательств перед банком Фуггеров. По словам Павла Иовия, «веселый и остроумный посол Димитрий рассказывал нам для смеху, как один крестьянин из соседственного с ним селения, опустившись в дупло огромного дерева, увяз в меду по самое горло. Тщетно ожидая помощи в уединенном лесу, он в продолжении двух дней питался одним медом и наконец удивительным образом выведен был из сего отчаянного положения медведем, который, подобно людям, будучи лаком до меду, спустился задними лапами в то же дупло. Поселянин схватил его руками за яйца и закричал так громко, что испуганный медведь поспешно выскочил из дупла и вытащил его вместе с собою»^{89}. С легкой руки Дмитрия Герасимова и старанием Павла Иовия миф о русском медведе и медовой ловушке быстро распространился по Европе. В том же 1525 г. вышло первое издание книги Иовия о Московии; кроме того, его сочинение разошлось во многих рукописных копиях^{90}.

Какой именно способ взаимовыгодного сотрудничества предлагал Дмитрий Герасимов эзоповым языком, неизвестно. Мы можем предположить, что суть сделки заключалась в поставках итальянского вооружения в обмен на русскую соль. Однако Ватикан не проявил заинтересованности. Визит Герасимова завершился невероятно быстро — по истечении одного месяца — после того, как он посетил святые места, где, по словам Иовия, «осматривал святые храмы и с изумлением любовался остатками древнего величия Рима и жалкими остовами прежних зданий». Несомненно, страдавший «лихорадкой от перемены климата» русский посол посетил «хижину Богородицы» в Лорето, известную своими чудесами исцеления. Часть каменного домика в XV в. была заменена стеной, выполненной в античном стиле^{91}. В соборе находилось скульптурное изображение Богородицы, спеленутой с Младенцем шелковой тканью. Обозревая достопримечательности Лорето, посол великого князя имел возможность убедиться, что Ватикан располагает большими запасами «белой соли». Вскоре после возвращения Герасимова, на Руси была создана икона «Прибавление ума», не имеющая аналогов в русской иконографии. По мнению исследователей, прототипом для иконы послужила скульптура из Лорето^{92}.

Не достигнув договоренности с Ватиканом, русский посол обратился к конкуренту римских первосвященников. В июле 1525 г. Дмитрий Герасимов покинул Рим. По дороге в Москву он посетил Аугсбург, где состоялась его встреча с известным путешественником Себастьяном Каботом, находившимся в то время в Германии по приглашению Якоба Фуггера^{93}. Русский дипломат познакомил мореплавателя с картой, согласно которой существовал водный путь из Европы в Китай и Индию по «Студеному морю» и далее речными дорогами через Обь и Иртыш^{94}. Карта не сохранилась, но нет сомнений, что она была составлена на основании достоверных сведений, поскольку русское правительство проделало большую работу накануне отъезда Дмитрия Герасимова: 2 апреля 1525 г. Василий III принял в подданство ненцев, живущих по реке Обь^{95}.

Москва предложила Аугсбургу посреднические услуги в поставках на Восток германского вооружения. Предприятие сулило огромные прибыли. Якоб Фуггер взял на себя финансирование экспедиции Себастьяна Кабота, которая готовилась отправиться из Севильи на поиски сказочных богатств Китая и Эфира. Он вложил в предприятие 4600 испанских дукатов^{96}.

Вслед за Дмитрием Герасимовым, в сентябре того же года, через Южную Германию проследовало еще одно русское посольство, побывавшее в Испании с дипломатической миссией к императору Карлу V. В городе Тюбингене послы были приняты младшим братом императора. Они встретились с советником и личным исповедником эрцгерцога Австрийского Фердинанда I Габсбурга — Иоганном Фабри. Со слов толмача Власа Игнатьева, доктор Фабри составил для своего патрона реляцию, озаглавленную «Религия московитов, обитающих у Ледовитого океана». Из документа следовало, что Россия представляет собой сильное государство, которое располагает огромной армией и имеет на вооружении «медные орудия, именуемые бомбардами». Московия изобилует медом и воском, и ее население исповедует христианскую веру. В заключение Иоганн Фабри предлагал свои услуги для составления подобного документа о религии персов^{97}.

Эрцгерцог Фердинанд, женатый на Анне Богемской и Венгерской, несомненно, с интересом ознакомился с реляцией своего советника. Освоение северного морского пути и установление торговли с Персией через территорию России могло принести громадную выгоду германским и венгерским поставщикам металлов и производителям оружия. Перспективы были настолько многообещающими, что Карл V получил письмо с предложением внести в законопроект о компаниях-монополистах поправку, согласно которой меры, направленные на раздробление крупных корпораций, не должны были коснуться торговли стратегическим товаром, поскольку наибольшего успеха можно добиться, «сосредоточив сбыт металлов в руках одного, или в крайнем случае — нескольких владельцев»^{98}.

Сведения о результатах русско-германских переговоров достигли Рима в 20-х числах ноября. Грамота Папы к Василию III, составленная в черновом виде 18 ноября, с обещанием «благосклонности Святого Престола» и «возвышения чести и достоинства» великого князя в случае заключения союза, осталась неотправленной^{99}.

Вслед за сообщением о подготовке экспедиции в северные моря за счет Дома Фуггеров Европу облетела новость о переменах в Московском Кремле: великий князь развелся с женой, прожив в браке более двадцати лет. Летопись отмечает, что еще весной 1525 г. в великокняжеской семье царили совет да любовь: «ездил князь велики Василей с великою княгинею в объезд на Волок и в Можаеск», молиться о чадородии. Необходимость в разводе возникла в конце ноября, причем вопрос решился в течение одних суток: «Ноября в 28 день князь великий возложи на великую княгиню Соломаниду опалу. И ноября в 29 день великая княгини Соломания пострижена бысть в черници безплодия ради у Рожества пречистые на Рве и нареченна бысть инока Софья»^{100}. Великий князь принял решение как можно быстрее вступить во второй брак.

Если в Москве готовились к свадебным пирам, то в Аугсбурге наступили траурные дни: Якоб Фуггер тяжело заболел. К 19 декабря его состояние настолько ухудшилось, что Карл V, проезжая мимо дома банкира, приказал своим музыкантам следовать в полной тишине. В Европе затаили дыхание, ожидая политических перемен. Якоб-Богач скончался 30 декабря. Он не имел детей, и все наследство перешло к племяннику — Антону Фуггеру. Согласно результатам финансовой проверки, капитал Дома Фуггеров составил 2 000 000 флоринов^{101}.

Смерть Якоба Фуггера не повлияла на развитие русско-германских отношений, проект освоения «Ледовитого моря» остался в силе. В январе 1526 г. реляция Иоганна Фабри с некоторыми дополнениями была опубликована в типографии города Базеля. Внимание общественности привлекло предисловие к документу, в котором автор приводил титул Василия III, извлеченный из «экземпляра того письма, которое божественным Карлом, королем Римским, было предназначено государю московитов»: «Светлейшему и могущественному государю господину Василию, Божьей милостью императору и повелителю всех рутенов, и великому князю Владимирскому, Московскому, Новгородскому, Псковскому, Смоленскому, Тверскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому, Нижегородскому, Черниговскому, Рязанскому, Волоцкому, Ржевскому, Белевскому, Бельскому, Ростовскому, Ярославскому, Белозерскому, Удорскому, Обдорскому, Кондийскому и иных, старшему брату и другу нашему дражайшему»^{102}. Обращение к великому князю как к «старшему брату» свидетельствовало о том, что Карл V — первый среди католических государей монарх — готов был признать старшинство Василия III.

В свете событий поздней осени и зимы 1525/1526 г. достаточно красноречиво выглядит выбор невесты великого князя. Сослав Соломонию в Каргополь, Василий III женился на юной княжне Елене Васильевне Глинской. Свадьба состоялась 24 января 1526 г. Несомненно, в придворных кругах Европы обратили внимание, что теща великого князя, Анна Якшич, происходила из известного венгерского рода, состоявшего в родстве с бывшими владетельными князьями Венгрии Бранковичами: ее родная сестра Елена была замужем за князем Иваном Бранковичем^{103}.

Якшичи и Бранковичи владели серебряными, медными и свинцовыми рудниками в Венгрии и Трансильвании. Дела по продаже стратегических металлов они вели через компанию Фуггера и Турзо (внучатая племянница Анны Якшич, Барбара Црини, вышла замуж за Алека II Турзо, соединив тем самым фамилии Якшич и Турзо). Взяв в жены Елену Глинскую, Василий III неофициально признал свое партнерство с компанией Фуггеров-Турзо. В том же году в сражении при Могаке турки имели в своем распоряжении западноевпроейскую артиллерию. С большой долей вероятности можно утверждать, что «боевой наряд» из Германии был переправлен в Стамбул речными путями через территорию Московии и Крымского ханства. Как посредник, Россия получила ощутимую финансовую прибыль и политическую выгоду. В феврале 1527 г. дядя великой княгини Михаил Львович Глинский обрел свободу. Великий князь «казну его отдал ему, и вотчиною его своим жалованьем пожаловал доволне»^{104}.

В том же году в Аугсбурге получили известие, что экспедиция Себастьяна Кабота по непонятным причинам сбилась с курса и оказалась в районе Молуккских островов в Индонезии. Аудиторская проверка 1527 г. признала 4600 испанских талеров, вложенных в предприятие Кабота, «невозместимыми затратами»^{105}. Проект освоения северного морского пути и осуществления дешевых транзитных перевозок вооружения в Персию, минуя границы западноевропейских государств, остался на бумаге, при этом «враги христианства» получили возможность получать артиллерию, отлитую германскими специалистами. Сведения об этом вызвали в Риме неудовольствие в адрес северного соседа. Москва, в свою очередь, продемонстрировала полный разрыв с Ватиканом.

Не позднее 1528 г. из-под пера монаха псковского Елеазарова монастыря Филофея вышел полемический труд, созданный по просьбе государева дьяка М. Г. Мунехина. В своем «Послании о злых днех и часех» Филофей подверг критике взгляды представителя Ватикана, врача и астролога, Николая Булева.

Из документов известно, что Николай Булев был родом из города Любека. Университетское образование, как считают, он получил в Италии, и затем служил при папском дворе, имея годовое жалование в 500 талеров. В Россию Николай Булев прибыл в 1490 г. по приглашению новгородского архиепископа Геннадия для составления пасхальных таблиц. По некоторым сообщениям, астрологу из Рима было обещано вознаграждение в размере 10 000 талеров и свободный выезд на родину. Находясь в России, Николай Булев высказывал мысль о возможном соединении Православной церкви с Римским католичеством^{106}.

Тридцать восемь лет спустя старец Филофей признал взгляды Николая Булева ошибочными. В своем «Послании» Филофей сформулировал концепцию «Москва — Третий Рим», которая, несомненно, отражала официальную точку зрения Кремля. Устами старца Филофея Москва ясно дала понять Западу, что идея Крестового похода на Константинополь под предлогом завоевания своего «удела», не нашла поддержки у великого князя, что притязания Московского государства значительно шире, что отныне «Москва — весь мир»: «Да веси, христолюбче и боголюбче, яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть Ромеиское царство: два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти. Многажды и апостол Павел поминает Рима в посланиих, в толкованиих глаголет: “Рим — весь мир”»^{107}.

В скором времени старец Филофей сочинил еще одно «Послание к великому князю Василию, в нем же о исправлении крестнаго знамения и о содомском блуде». Видимо, спохватившись, что претензии Москвы на мировое господство несколько преждевременны, автор смягчил формулировку концепции, ограничившись версией «Москва — третий Рим», и объяснив почти вынужденную преемственность объективными обстоятельствами: «стараго убо Рима церкви падеся неверием аполинариевы ереси, втораго Рима, Константинова града церкви, Агаряне внуцы секирами и оскордъми разсекоша двери, сиа же ныне третиаго, новаго Рима, дръжавнаго твоего царствиа святая соборная апостольскаа церкви, иж в концых вселенныа в православной христианьстей вере во всей поднебесней паче солнца светится». Старец Филофей предостерег великого князя о том, что от павшего Рима православная Церковь приняла также три греха: ересь, сребролюбие и любострастие.

Резкое осуждение греха прелюбодеяния и гомосексуализма во втором послании, возможно, было связано с теми скандальными событиями в Риме, которые широко обсуждались при европейских королевских дворах в 1527–1528 гг. Как говорили, ученик Рафаэля Джулио Романо еще в 1523 г. поссорился с папой Климентом VII из-за неуплаты гонорара и из мести расписал зал Константина в Ватикане сценами порнографического характера. Фрески были уничтожены, но другой ученик Рафаэля успел срисовать их и в 1524 г. выпустил в виде сборника гравюр под названием «Сладострастные сонеты» («Sonetti Lussuriosi»). Три года спустя вышло второе издание сборника с добавлением для каждой гравюры сонета фривольного содержания. Автор сонетов, итальянский поэт Пьетро Аретино, дал книге весьма неприличное название («La Corona di Cazza»), в котором легко угадывался намек на папскую тонзуру. В 1527 г. Папа объявил сонеты запрещенной книгой и оба тиража были уничтожены.

В то время когда Папа спасал свою репутацию, сжигая скабрезные картинки, Москва и Аугсбург с большим успехом вели торговые операции. Закупив большую партию германского вооружения, русское правительство продавало часть амуниции своим южным соседям. Передача артиллерии «неверным» осуществлялась через территорию Казанского ханства под видом трофеев, захваченных в ходе военных операций. Именно так можно расценить сообщение летописи о нелепой потере русским войском целого обоза с артиллерией под стенами Казани летом 1530 г.

По словам летописца, пушки к городу доставили речным и сухопутным путем, и «наряду было в судех добре много». «И поможе бог великого князя воеводам, многих людей казанских побишя июля в 10 день и острог на Булаке взяли, и многих татар и черемису побили, да и города мало не взяли. Город стоял часы с три без людей, люди все из города выбежали, а ворота городовые все отворены стояли. И не взяли города потому, что воеводы Глинской з Вельским меж себя спор учинили о местех: которому ехати в город наперед. И по грехом в те поры тучя пришла грозна, и дожщь был необычен велик. И которой был наряд, пищяли полуторные и семипядные, и сороковые, и затинные, привезен на телегах на обозных к городу, а из ыных было стреляти по городу, и посошные и стрельци те пищали в тот дожщь пометали. И того же дни вылезчи из города казанци, в город обоз и весь наряд взяли». Однако при великокняжеском войске оказался еще один обоз с артиллерией. Передав полуторные и семипядные пушки казанцам, «великого князя воеводы судовые и конные стояли под городом 20 ден, били из пушек». Оплата посреднических услуг, очевидно, происходила бартером: два года подряд — в 1530 и 1531 гг. — южные соседи приводили на продажу огромные табуны коней. Как отмечает летопись: «Лета 7038 гости приходили с Ногаи с таваром, с коньми, а пригону было 80 000. Лета 7039 приходили гости из Ногаи с коньми а коней было 30 000»^{108}. Вооружив свою армию артиллерией, купленной у русских, хан Сахиб Гирей повернул пушки против великого князя.

В 1532 г., когда в Москву пришла весть о намерении крымского хана идти войной, Василию III пришлось закупить огромное количество артиллерийских орудий. По свидетельству Постниковского летописца, «а наряд был великой: пушки и пищали изставляны по берегу на вылазе от Коломны и до Коширы, и до Сенкина, и до Серпохова, и до Колуги, и до Угры, добре было много, столько и не бывало»^{109}. В том же году была приобретена большая партия меди, которая целиком пошла на отливку двух гигантских колоколов: один — весом в 500 пудов, другой — 1000 пудов. Оба колокола отлил мастер Николай Оберакер из города Шпаер^{110}.

Тяжелая болезнь и смерть великого князя, последовавшая 3 декабря 1533 г., видимо, послужила причиной отсрочки платежа по сделке предыдущего года. Обязательство по выплате долга компании Фуггеров перешло к правительству Елены Глинской. Москва пыталась уклониться от оплаты. В августе 1534 г. по приказу Елены Глинской был посажен в «каменную полату за дворцом» князь Михаил Глинский. Князь скоропостижно скончался в заточении и его без почестей похоронили в домовой церкви на Неглинной «у Микиты чюдотворца».

Год спустя тело князя перезахоронили с честью в Троицком монастыре. Очевидно, в Кремле были вынуждены признать долг и гарантировать германской стороне его погашение. Часть долга была взыскана с ногайцев. Как отметил летописец, в 1535 г. из Ногаев вновь приходили купцы и привели табун в 40 000 голов, «и кони были дешевы»^{111}. Если правительство Елены Глинской намеревалось расплатиться с помощью денег, вырученных от продажи ногайских коней, то расчеты не оправдались. В то же время за два года сумма долга должна была вырасти в несколько раз за счет процентов. Великая княгиня и ее советники основательно увязли в «медовой ловушке» Дома Фуггеров.

При интенсивном вывозе серебра за границу уже в последние годы правления Василия III в стране ощущалась хроническая нехватка драгоценного металла. Как отмечают летописи, монеты с пониженным содержанием серебра имели хождение «много лет». Несомненно, низкопробные монеты выпускались с ведома правительства, т. к. согласно завещанию Ивана III монетные дворы находились в ведении великого князя: «А сын мой Юрьи с братьею по своим уделом в Московской земле и в Тферской денег делати не велят, а денги велит делати сын мой Василей на Москве и во Тфери, как было при мне. A откуп ведает сын мой Василей, а в откуп у него мои дети, Юрьи с братьею, не вступаются»^{112}.

Осенью 1535 г. правительство Елены Глинской развернуло кампанию по борьбе с фальшивомонетчиками. В сентябре в столице состоялись показательные казни: «На Москве казнили многих людей, москвич, и смольнян, и костромич, и вологжан, и ярославцев, и иных многих городов московских; а казнь была: олово лили в рот да руки секли»^{113}. Следом была проведена денежная реформа.

Исследователи вынуждены признать, что реформа Елены Глинской не привела к улучшению экономического положения в стране. Правительство законодательным порядком снизило вес денег, увеличив число монет, чеканившихся из гривенки, с 260 до 300 новгородских и с 520 до 600 московских денег. Монеты нового образца изготовлялись из серебра, перелитого из «старых денег». Помимо снижения стоимости денег государство увеличило налоги, введя новую пошлину. Дополнительный налог должны были платить те частные лица, которые приносили монеты для переливки. На основании величины пошлины, введенной при аналогичной ситуации в следующем столетии (в 1610 г.), исследователи предполагают, что налог составлял один золотник серебра с каждой гривенки, или чуть более 2-х процентов. Однако поборы во время реформы 1530-х гг. были значительно выше за счет того, что за четыре года обмен денег производился трижды. В 1535 г. вышел запрет на обращение старых новгородок. Через год запретили хождение старых московских денег, а в начале 1538 г. были пущены в переплавку деньги псковской и тверской чеканки. Как отметил автор Первой Псковской летописи, «и бысть людям всем убыток в старых денгах»^{114}.

Источники умалчивают, на какие цели были истрачены собранные средства, но можно с большой долей уверенности утверждать, что, введя временный налог, правительство Елены Глинской получило возможность расплатиться с долгами по векселям, выданным перед смертью Василием III. В разгар денежной реформы Елены Глинской в Европе вспомнили притчу о русском медведе и медовой ловушке. В 1537 г. в Базеле вышло второе издание книги Павла Иовия «О Московском посольстве»^{115}, а вслед за этим разразился скандал, подорвавший репутацию Дома Фуггеров в глазах московитов.

В начале 1538 г. в центре внимания образованных людей Европы оказались нумизматика и вопрос истоков, на этот раз — истоков письменности двенадцати языков, в первую очередь — иврита и славянского. Автором трактата, озаглавленного «Введение в алфавит двенадцати различных языков», являлся личный астролог французского короля, дипломат и коллекционер старинных манускриптов Вильгельм Постелл.

Свадьба Екатерины де Медичи и герцога Орлеанского (1533) закрепила союз Франции с Римом. Франция пошла на сближение с Османской империей. В 1534–1537 гг. Вильгельм Постелл находился в Стамбуле в качестве переводчика французского посла. Длительные дипломатические переговоры завершились заключением союзнического договора Турции с евопейскими государствами. В противовес Габсбургам и Дому Фуггеров оформилась мощная коалиция Италии, Франции, Турции и Польши. В Стамбуле Постелл собрал большую коллекцию манускриптов для королевской библиотеки. По возвращении на родину два важных события произошли в его жизни: он основал в Париже Королевский колледж и издал свой труд «Введение в алфавит двенадцати различных языков».

Трактат вызвал бурную полемику в ученых кругах. Споры завязались вокруг утверждения автора, что самаритянский алфавит предшествовал ивриту. Постелл отметил, что к такому выводу он пришел на основании изучения надписи на древней монете, купленной им у евреев. К тексту в качестве иллюстрации прилагалось изображение «шекеля» — серебряной монеты, чеканившейся в Иерусалиме «во времена Соломона» и олицетворявшей для христиан тридцать серебреников Иуды. Поместив в книге скверно выполненное изображение шекеля, Постелл сообщил, что он заплатил две золотые монеты за один такой серебреник, «стоивший, на самом деле, едва ли пятую часть» золотого^{116}.

Рассуждения Постелла о первичности самаритянского алфавита по сравнению с ивритом содержали ироничный подтекст. Иудеи относились к самаритянам с еще большим презрением, чем к язычникам. Библейское выражение «добрый самаритянин» во времена Нового Завета воспринималось как злая шутка. Израильтяне и самаритяне считали, что им нельзя вместе пить и есть. Талмуд учил, что «кусок хлеба от самаритян есть то же, что кусок свинины» (Мишна. Шебиит. 8: 10), поэтому гипотеза Постелла о заимствовании иудеями алфавита у самаритян изначально носила фантастический характер^{117}.

Касаясь вопроса истоков славянского алфавита, автор утверждал, что кириллице предшествовала глаголица, изобретение которой он приписывал святому Иерониму — переводчику на латинский язык Библии, известной под названием Вульгаты. Россия впервые познакомилась с Вульгатой в 1491 г. в переводе Дмитрия Герасимова и хорватского монаха Вениамина. Перевод Вульгаты был осуществлен в Новгороде в разгар борьбы с ересью жидовствующих.

Вскоре после выхода в свет трактата Вильгельма Постелла «сребренники Иуды» стали пользоваться в Германии большой популярностью. В саксонском городе Гёрлице было налажено производство сувенирных «гёрлицких шекелей». Их продавали возле воздвигнутого там в 1481–1489 гг. подражания иерусалимскому Гробу Господню. На «гёрлицких шекелях» помещали изображение вазы вместо курильницы. Очевидно, в это время один из «сребренников Иуды» оказался в Вологде, в «градской Дмитриевской, что на Наволоках, церкви. ‹…›. Народное предание почитает ее за один из сребренников, за которые был предан Христос». На «вологодском» экземпляре изобажена курильница^{118}.

Несомненно, в Кремле получили от «сходников» сообщение о выходе в свет трактата Постелла. Если в нем содержался намек на сумму, которую правительство Елены Глинской выплатило Аугсбургу, то следует признать, что Москва заплатила по векселям в десять раз больше, чем следовало. В этой связи достаточно красноречиво выглядит внезапная смерть великой княгини, которая произошла 3 апреля 1538 г., и арест главы правительства князя Тепнева-Оболенского. В это же время было приостановлено действие контракта, заключенного с Иваном Пересветовым, который появился в Москве ранней весной того же года с рекомендациями от короля Фердинанда I Габсбурга. По словам Пересветова, первоначально проект изготовления гусарских щитов «по македонскому образцу» был принят и одобрен. Ему были даны в помощь плотники и другие мастера, но вскоре его служба «задлялося»^{119}, и дело положили «под сукно».

В Аугсбурге не сидели сложа руки. Агенты Антона Фуггера сделали все, чтобы очернить первосвященников Ватикана, раздув скандал вокруг смерти молодого епископа. В сентябре 1537 г. в провинции Фано скончался двадцатичетырехлетний епископ Казимо Гери, воспитанник кардинала Эрколя Гонзага. Вскоре в Риме поползли слухи, что молодой епископ умер, не пережив душевных и физических мук после того, как подвергся сексуальному насилию со стороны герцога Пьера Луиджи Фарнезе. Герцог исполнял должность Верховного главнокомандующего вооруженных сил Ватикана и прибыл в Фано с инспекцией. Как говорили, во время ужина гостеприимный хозяин дома, следуя этикету, сказал герцогу, что готов служить ему и находится в полном его распоряжении. На следующее утро герцог пригласил к себе епископа Гери и заявил тому, что хочет удостовериться в правдивости его слов, действительно ли тот предоставляет себя в полное его распоряжение. Позвав несколько слуг, герцог связал несчастного молодого человека и под угрозой кинжала надругался над ним. Пикантность ситуации заключалась в том, что герцог Фарнезе являлся внебрачным сыном только что избранного папы Павла III (Алессандро Фарнезе).

С невероятной скоростью слухи о причине смерти епископа Казимо Гери распространились во Франции, Германии и Англии. Смерть молодого священника была воспринята в протестантских кругах с горячим возмущением, его объявили мучеником. В начале 1538 г. в Нюрнберге вышла книга, содержавшая рассказ о печальной участи епископа Гери, а в следующем году история была опубликована в Англии^{120}.

«Сходники» посольского приказа, несомненно, передали столь важную информацию в Москву, т. к. в скандал с воспитанником кардинала Гонзага была замешана фамилия Палеологов: Маргарита Палеолог, герцогиня Монферратская, приходилась золовкой кардиналу Эрколю Гонзага, покровителю юного епископа^{121}. Нетрудно представить, какую реакцию вызвало в Кремле сообщение из Италии. Многим было памятно «Послание к великому князю Василию, в нем же о исправлении крестнаго знамения и о содомском блуде» старца Филофея.

На протяжении последующих четырех десятилетий отношения Москвы и Ватикана носили прохладный характер. До 1576 г. письма римских первосвященников оставались без ответа, и ни одно посольство не было направлено в Рим. В то же время московское правительсто выразило свое неудовольствие в адрес Аугсбурга: транспортный узел в Оковецком лесу, через который осуществлялись транзитные поставки вооружения «неверным», прекратил свое существование.

В канун Троицы, 24 мая 1539 г., два вора обнаружили в Оковецком лесу у Пырошенского городища, близ города Ржева, икону древнего письма, висящую на сосне, и железный крест, прибитый к стволу другого дерева. После праздника, 26 мая, воры привели к Пырошне около 100 человек из четырех окрестных селений. Монах Стефан влез на дерево и снял икону, а как только спустился на землю, раздался раскат грома, как в бурю, и сверкнула яркая вспышка. Перепуганные крестьяне бросились врассыпную. Тут случилось первое исцеление: селянин, страдавший «расслаблением ног», выздоровел. В последующую неделю совершилось 27 исцелений.

О чудесах под Ржевом немедленно сообщили в Москву боярину И. Г. Морозову и митрополиту. Духовенство усомнилось было в правдивости донесения, но в Пырошенском городище за неделю произошло еще 150 исцелений, а затем был зафиксирован рекорд — 112 исцелений за одни сутки^{122}. Власти без расследования признали икону и крест чудодейственными. Обе сосны спилили. На месте деревьев поставили два храма: один — во славу Происхождения Честных Древ Креста Господня, другой — в честь Богоматери Одигитрии, с приделом во имя святителя Николая Чудотворца. Толпы паломников и калек потянулись к Пырошне в надежде на чудо и исцеление.

Весной-летом 1540 г. в Москве построили две церкви в честь Оковецкой (Ржевской) иконы: одну — у Чертольских (позднее — Пречистенских) ворот, где жили оружейники-иностранцы, вторую — на Поварской улице, рядом с подворьем Глинских. Оба храма, несомненно, видел Яков Немчин, приходивший в тот же год «из Немецкие земли» от семидесяти трех ганзейских городов^{123}.

К середине 1540-х гг. в делах компании Антона Фуггера наметился заметный спад. В 1543 г. скончался Александр Турзо, а три года спустя его наследники вышли из дела, изъяв свою долю капитала из оборота. Аудиторская проверка показала, что на 31 декабря 1546 г. долг Габсбургов банку Фуггеров составил 2 500 000 дукатов^{124}. Тирольские, венгерские и словацкие месторождения меди исчерпали свои запасы, и в 1547 г. шахты были закрыты. Разгром Шмалькальдской лиги лишил Фуггеров контроля над чешскими серебрянными рудниками. Плененные дворяне под пытками были вынуждены подписать «пергаменты» о передаче своих земельных владений королю Фердинанду I Габсбургу^{125}. В этой критической обстановке аугсбургские ткачи возлагали особые надежды на Московию, куда был направлен в 1546 г. представитель Союза ганзейских городов — Ганс Шлитте.