Земля и море

1

Если с моря смотреть на то место, где находится поселок Песчаный, ничего примечательного не увидишь. Только вытащенные на берег лодки указывали на то, что вблизи должно находиться селение. Торчали пустые ряды кольев для сушки сетей, а со скамеек, где обычно лежали сети, были убраны все рыболовные снасти. Заснеженная, залитая водами прилива отмель выглядела сурово и пустынно, здесь даже днем не увидишь человека. Единственными живыми существами, что скрашивали эту пустыню, были ненасытные чайки да вороны, шнырявшие по лодкам, да белая собачонка. Это было славное, умное маленькое животное, чуть побольше кошки. Каждый день утром и вечером прибегала она на отмель и носилась вдоль берега. Не спуская глаз с моря, собачонка обнюхивала лодки, а потом садилась возле одной из них и что-то выжидала. Лодка и собачка принадлежали Зандаву — это был маленький Дадзис. Но напрасно тосковал он, глядя на море: хозяин не возвращался, и Дадзису ничего не оставалось, как уходить домой одному.

За дюнами, почти на одном уровне с их вершинами, виднелись крыши домов. Только трубы торчали выше. Но и они были того же цвета, что и все вокруг: цвета светло-желтого песка, серебристого чертополоха и зеленовато-серой листвы ивовых зарослей.

Причиной появления в этом месте поселка была речушка, по берегам которой земля считалась плодороднее, чем в других местах. Немногочисленные дома расположились именно здесь. Возле серых лачуг не видно было почти никакой растительности, лишь кое-где торчал то зачахший куст сирени, то ива. Вместо стройных рядов яблонь здесь красовались колья для сушки сетей, и в то время, как где-то цвели цветы, здесь развевались на ветру сети и сохла пропитанная морской солью одежда рыбаков.

Прождав напрасно хозяина, маленький Дадзис побежал было через дюны, но, вспомнив, что ему невыгодно ввязываться в драку с большими поселковыми псами, сделал крюк через кустарник и беспрепятственно добрался домой. Лачуга его хозяев ничем не отличалась от большинства поселковых домишек: старая, потемневшая от времени, с замшелой тесовой крышей, подслеповатыми маленькими оконцами и низенькими дверьми. Позади дома стояла прислоненная к стене перепиленная надвое старая лодка, возле нее — сложенные в кучу жерди, куски досок и разный другой выброшенный морем деревянный хлам, служивший рыбакам топливом. На северной стороне двора притулилась почерневшая клеть, в которой хранились рыболовные снасти; на той стороне, которая выходила к морю, в дюнах было вырыто углубление, похожее на погреб, — маленькая рыбокоптильня. Вот и все.

В полутемном помещении, служившем одновременно и кухней и рабочей комнатой, на скамье сидел крупный костлявый старик — старый Том Зандав, или, как он любил, чтобы его называли: Томас; с этим, правда, считались только его друзья молодости, ставшие теперь такими же седыми и костлявыми, как он. Темно-коричневым цветом кожи он скорее походил на старого зулуса, чем на европейца. Не заглядывая в паспорт, старику можно было с уверенностью дать не меньше семидесяти лет. Горб на спине, как у большинства рыбаков от постоянной гребли, создавал обманчивое представление о его настоящем росте, а пальцы и широкие угловатые плечи говорили о недюжинной силе и живучести — настоящий старый моряк.

Томас Зандав чинил сеть. Его пальцы ловко орудовали коклюшкой, безошибочно находя нужную ячею. Изредка челюсти старика начинали двигаться: он жевал табак, сплевывая на пол, уже пестревший коричневыми пятнами.

Зачинив большую дыру, старый Зандав потянулся, застонав, как конь, который, повалявшись по траве, поднимается на ноги. При этом движении покрытый пятнами смолы жилет вздернулся кверху, открыв взору серую бумазейную рубашку, и в помещении почувствовался запах пота.

Снаружи послышались шаги. За дверью кто-то остановился и стал вытирать ноги. Но старый Зандав даже позы не переменил, продолжая спокойно сидеть с коклюшкой на коленях: он жевал табак с таким глубокомысленным видом, словно в этом занятии заключался весь смысл его жизни.

В комнату вошла молодая девушка с корзиной в руках, в коричневом демисезонном пальто, голова ее была повязана пестрым платком, ноги обуты в резиновые боты. С ее появлением в комнату будто ворвалась свежесть, что-то светлое и беспокойное. Это ощущение свежести создавало ее белое лицо, веселые глаза и упругие движения. Как и у Алексиса, у нее были темные волосы и голубые глаза, только овал лица мягче и круглее. Она была хрупкая, невысокого роста.

Вслед за Рудите в комнату вбежал Дадзис, украдкой обнюхивая корзинку.

— Ты тоже ждешь? — состроив печальную физиономию, спросила Рудите и погладила собаку. — Где Алексис, Дадзис? Где он?

Собака, повизгивая, уставилась на дверь.

— Ничего, Дадзис, потерпи немного, — продолжала Рудите. — Алексис скоро приедет, и ты сможешь опять бегать с ним к морю.

Старый Зандав крякнул. Слова Рудите чрезвычайно заинтересовали его, но достоинство не позволяло проявлять излишнее любопытство. Поэтому вместо того, чтобы спросить: «Что ты знаешь об Алексисе?», он спросил:

— Что хорошего слышно?

Этот вопрос — совсем другое дело, и звучит он безразлично, а чтобы впечатление равнодушия усилить, он зевнул и громко высморкался.

Поставив корзинку на стол, Рудите начала вынимать из нее покупки: полкаравая хлеба, сахар, жир, кусок пестрого мыла, а на дне корзинки лежало еще кое-что — письмо в синем конверте.

— Вот что я принесла. От Алексиса.

— Гм… так… — старик опять притворно зевнул. — Ну и что он там пишет?

Коклюшка была воткнута в сетевое полотно и вместе с ним брошена на пол. Дадзис свернулся было на ней клубком, но его прогнали.

— Я сейчас тебе прочту, — сказала Рудите:

— Интересно знать, что это за гость? — размышлял старый Зандав. — Если уж так велит готовиться, значит кто-нибудь из начальства.

— Почему он не написал поподробнее? — недоумевала Рудите. — Пол-листа бумаги осталось. А может быть, он не хочет, чтобы заранее узнали и стали болтать неизвестно что.

— Неужели мы бы кому-нибудь сказали, — проворчал Томас, вставая и разыскивая куртку. — Пойду немного, проветрюсь. Посмотрю, не начинают ли уже готовиться к выходу в море. Тимрот вчера смолил моторку.

Всю зиму они прожили вдвоем, томясь в неизвестности, и старому Зандаву ни разу не представился случай поразить соседей новостью — этот безобразник Алексис ленился писать. Наконец-то настал долгожданный момент, и Томас не был бы самим собой, если бы к вечеру о письме Алексиса не узнал весь поселок. Следовало только дойти до Дейниса Бумбуля, у него всегда проводили свой досуг мужчины поселка.

— Только никому не рассказывай, что Алексис велел прибраться в доме, — предупредила Рудите.

— Зачем я стану об этом говорить? — проворчал отец. — Я только хочу немного пройтись.

Медленно и степенно, как и подобает человеку в его возрасте, прошел он через двор и с минуту точно к чему-то принюхивался, как вышедшая на охоту лиса, затем свернул направо — ко двору лодочного мастера Бумбуля. Навстречу ему шел какой-то парень.

— Ты, наверное, к нам? — спросил старик.

— Приблизительно так, — ответил парень. — Дома ли Рудите?

— Иди, иди, Лаури, она там вовсю хлопочет, — ответил Томас. — Моет и чистит все уголки. Только что получили письмо от Алексиса. На той неделе приедет с каким-то важным гостем. Да, да, уж, наверное, какое-нибудь начальство, так он пишет.

И старый Зандав двинулся дальше, не распространяясь на эту тему. Да Лаурис Тимрот особенно в них и не нуждался: там, в сером домишке, жила девушка, которую он считал своей.

2

Дадзис было залаял, но тут же умолк, узнав пришельца.

— Ну что… — сказал Лаурис. — Теперь у тебя работы по горло, Рудит?

— Почему? — удивленно подняв брови, спросила девушка, вытирая руки о фартук.

— Вы ждете высоких гостей. Я только что встретил твоего отца.

Рудите вздохнула.

— Ну настоящая сорока! Все до последнего должен выболтать. Значит, ты знаешь, что приезжает Алексис?

— А ты, Рудит, хотела скрыть это от меня?

— Да что тут скрывать! Просто не хотелось, чтобы все раньше времени начали кудахтать. Алексис приедет не один…

— И это все? — улыбнулся Лаурис.

— Если хочешь, я дам тебе письмо. Прочитай сам.

— Нет, зачем же?..

Но Рудите не отступала, и Лаурису пришлось прочесть письмо Алексиса. Пока он читал, девушка, опершись рукой о его плечо, тоже заглядывала в письмо.

— Поди разберись… — проговорил Лаурис, окончив чтение. — Похоже, что это невеста. Смотри, Рудит, как бы к весне у вас в доме невестка не появилась.

— А что мне? — рассмеялась Рудите. — Если не уживемся, уйду.

— В Тимроты, что ли? — пошутил Лаурис. — У меня только одна комнатенка, но я в ней живу сам. Если тебя устроит половина…

— Об этом я еще подумаю. Уживусь ли я с тобой? Может, уж лучше с невесткой?

Они еще долго продолжали шутить и поддразнивать друг друга, это был лучший способ высказать то, о чем как-то неловко говорить всерьез.

Лаурис был ровесником Алексиса, и с самого детства пути их шли рядом. Вместе они начали учиться в школе, вместе окончили ее, вместе несли флотскую службу. Из сверстников по детским играм они превратились в товарищей по работе, и до этого времени у них не существовало тайн друг от друга. Это была настоящая, глубокая дружба, рожденная взаимной помощью, доверием, простой взаимной симпатией. Лет десять назад весной в открытом море лодку Лауриса затерло льдами, и он утонул бы вместе с братом, если бы не пришел на помощь Алексис. В другой раз в штормовую погоду на лодке Алексиса отказал мотор, и ей грозило быть выброшенной волнами на мель. Море так разбушевалось, что даже самые опытные рыбаки не отважились ему помочь, и только Лаурис, ни секунды не задумываясь, отправился в открытое море на помощь другу. Об этих вещах между ними не принято было говорить, спасенный просто благодарил спасителя, и больше ничего. Но суровая молчаливая дружба связывала их крепче, нежели это сделали бы льстивые признания или бурные проявления благодарности.

По здешним условиям и понятиям они считались рыбаками средней руки — ни зажиточными, ни голытьбой, но положение Алексиса сложилось несколько лучше, чем у Лауриса. Еще до мировой войны, убедившись в том, что жизнь в родном поселке не сулит ничего, кроме тяжелого труда, зависимости от жадных скупщиков рыбы и убогого, полуголодного существования, оба брата Алексиса отправились искать свое счастье на чужбине: один теперь прозябал где-то в Америке, другой обосновался в Южной Африке, у буров; писали они очень редко, денег старику отцу никогда не присылали, видимо не так уж много счастья нашли они там, в далеких странах. Старшая дочь Зандава умерла в молодости, таким образом Алексис оставался единственным молодым мужчиной и наследником отцовской лачуги со всем ее скарбом: дочерям в поселке Песчаном не давали большого приданого.

У Лауриса же было четыре брата и две сестры, он был младшим в семье. Что из того, что у отца — дом, две лодки и мотор, если нельзя остаться в родном гнезде? Последуй Лаурис примеру местной молодежи, он мог бы поселиться в другом месте или построить свою лачугу, но он не хотел покидать родные места, а для постройки жилья не было средств. Он уже в продолжение двух лет встречался с Рудите Зандав, но пожениться они не могли, и обоим было ясно почему. Мысль о том, что Алексис этой весной может сыграть свадьбу, навела их на грустные мысли о собственной несамостоятельности. «Почему он может, а мы не можем?» Жениться и остаться работником у отца? Незавидное, жалкое существование. Объединиться с Алексисом и перейти к ним в дом? Хозяином будет Алексис, а Лаурис — только половинщиком, и Рудите — на втором месте после жены Алексиса. Не этого они, конечно, хотели, но иного выхода не было. Следовало еще ждать.

Лаурис был светловолос, невысок ростом, а по натуре немного меланхоличен и мечтателен. Его привлекало многое такое, мимо чего окружавшие его люди проходили равнодушно. На досуге он любил читать книги, какие удавалось здесь найти. Большое внимание уделял он одежде. Будь это галстук или вязаный джемпер — все было ему к лицу. После долгих препирательств он достиг того, что маленькую лодку перестали смолить и покрасили серой краской, а уключины и борта — коричневой. Это не имело никакого практического значения, но было красиво. Лаурис всегда был тщательно выбрит, он не выносил грубости, а если случалось, что старые рыбаки говорили при нем непристойности, отворачивался, чувствуя себя неловко.

И, несмотря на все это, он был настоящим, закаленным, хорошо знающим дело рыбаком, не боящимся трудностей.

Лаурис и Рудите любили друг друга и обладали большим запасом терпения, свойственного людям, связанным с морем, это давало им силу ждать, находясь в неведении, томиться и успокаиваться. Они привыкли довольствоваться малым.

Пока старый Зандав поражал умы жителей поселка рассказами о необычно удачной поездке Алексиса на заработки, тут же загадочно намекая на то, что поселок в скором времени увидит нечто значительное, Рудите, не торопясь, начала прибирать в доме: обмела с потолка паутину, протерла окна. Лаурис, сидя на скамейке, наблюдал за ней. Если бы это был их дом и Рудите возилась так каждую субботу, каким легким казался бы ему труд на море!.. Он любил думать о несуществующем, о несбыточном и иногда посвящал в свои мечты и Рудите. В такие минуты она тоже забывала о работе и мечтательно смотрела куда-то в пространство.

Их стремления и запросы были скромными, они хотели лишь сносно жить, а поэтому верили в свои мечты. И когда они, мечтая, рисовали картины будущей жизни, им казалось, что все это уже исполнилось, и на душе становилось легче.

Лаурис оставался в лачуге Зандавов до самого вечера. Спешить было некуда, поселок еще отдыхал. Этот приятно проведенный здесь день был последним счастливым днем Лауриса Тимрота.

3

Послышался высокий заливистый лай Дадзиса, и вдруг он сменился захлебывающимся визгом. Собака не знала, что делать от радости: носилась сломя голову по двору, кружилась волчком, чихала, кидалась Алексису на грудь, пытаясь лизнуть руку, и совсем не замечала присутствия постороннего человека. Аустра, улыбаясь, наблюдала за сценой восторженной встречи человека и собаки, а в окно на нее уставились две пары пытливых глаз.

«Лаурис прав, — подумала Рудите. — Алексис привез невесту. Ничего, она, кажется, довольно хорошенькая…»

Старый Зандав был разочарован и зол: сын ни за что ни про что одурачил его. Что теперь скажет Дейнис да и остальные мужчины поселка? Ожидали важного гостя, а приехала девчонка. И надо же ему было болтать… А теперь уж… Подавив досаду, старый Зандав постарался принять веселый вид — не к чему показывать все, что у тебя на душе.

Гости ехали сюда по железной дороге и шесть километров от станции шли пешком. Было раннее утро, и соседи не могли как следует рассмотреть, что происходит на дворе Зандавов.

— Вот мои владения, — сказал Алексис. — Как тебе нравится здесь?

Аустра задумчиво улыбнулась.

— Летом тут должно быть довольно красиво.

— О да! Море — рукой подать. Когда оно ревет, кажется, будто кто-то играет на органе.

На Аустру вид этой пустынной, голой местности произвел угнетающее впечатление, но чувство безотрадности лишь мимолетно коснулось ее, как зрителя в театре, где показывают тяжелую драму: зритель знает, что происходящее на сцене никак не может угрожать его жизни или влиять на нее; так и Аустра знала, что этот поселок с его серыми лачугами и лишенными растительности песчаными холмами не имеет в ее жизни никакого значения и через несколько дней отойдет в область воспоминаний. Ей вдруг стало радостно при мысли, что она избавит любимого человека от этой обнаженной пустоты. Аустра даже не пыталась представить, как бы она выглядела в здешней обстановке — не к чему было думать об этом. Она приехала сюда с Алексисом, чтобы познакомиться с его родными, и ни на минуту не забывала, что находится здесь лишь на прогулке. Вид этой местности, условия здешней жизни и люди не касались ее — она смотрела на все равнодушными глазами прохожего.

Алексис повел ее в дом. Аустре ударил в нос солоновато-кислый запах старых сетей, этим запахом пропиталось все помещение, но рыбаки не замечали его, как мельник не замечает грохота мельничных жерновов. В кухне их встретили старик и девушка.

— Это мой отец, а это Рудите, — представил их Алексис. Наступила короткая пауза, после которой он тихо и смущенно продолжал: — А это Аустра, моя будущая жена.

— Если такое дело, что ж… — пробормотал старый Зандав и, глядя в сторону, пожал руку Аустре. Странное дело: ты впервые видишь человека, о существовании которого до сих пор не имел ни малейшего представления, и узнаешь, что это твоя родня. Что тут остается говорить?

У девушек все получилось значительно проще, они даже расцеловались и сразу почувствовали себя непринужденно.

— Пойдемте в комнату, там светлее, — пригласила Рудите.

Она немало потрудилась, чтобы придать уютный вид скудно обставленным и сумрачным комнатам. Все было чистым, но ветхим, и только кое-какая лесная зелень да молодость собравшихся сюда людей придавали помещению свежесть. Теперь Алексис уже не чувствовал себя свободно и уверенно в отцовском доме. Он, сам того не сознавая, смотрел на все глазами постороннего. И многое из того, что прежде казалось правильным и хорошим, теперь стало неприглядным, убогим и раздражало. Стол мог быть поновее и не так поцарапан, комод не мешало бы накрыть чем-нибудь, а вместо старых тряпок на окнах приятнее бы было видеть целые занавески. И почему они до сих пор спят на этих испещренных следами клопов древних одрах, когда можно сделать новые кровати — для этого стоит только купить доски. Почти у всех стульев поломались сиденья, у некоторых они были сплетены из веревок. Облезлый старый шкаф матери еле держался на трех ножках, а фотографии братьев так и не удосужились вставить в рамки. Решительно на всем лежала печать изношенности. Чтобы придать жилой вид этому дому, надо было бы раскрыть окна, предоставив свежему ветру выдуть застарелый дух, убрать все обветшалое, сделать все заново. Кто займется этим? Может быть, Лаурис, если он когда-нибудь поселится здесь?

Рудите вышла на кухню приготовить завтрак. Старый Зандав беседовал с сыном о ловле рыбы на озере и рассказывал поселковые новости. Аустра сидела в сторонке, стараясь не мешать им. Потом она сообразила, что старик, вероятно, хочет поговорить с сыном более откровенно о его планах и ее присутствие мешает.

— Я пойду помою руки, — сказала она.

— Иди, иди, Рудите тебе поможет, — ответил Алексис.

Она возвратилась не скоро, видимо разговорилась с Рудите.

За это время Зандав узнал, что невеста Алексиса не какая-нибудь несостоятельная — она наследует усадьбу, и Алексис больше не вернется в поселок. Старик сразу прикинул в уме, что Алексис возвысился и вместе с ним возвысилась и вся семья Зандава, — неважно, если он уйдет из дому. «Мы как-нибудь обойдемся». Придя к такому заключению, Томас вдруг воспылал родственными чувствами к невестке, которых до этого у него в сердце не было. Аустра сразу показалась ему хорошей, милой, совсем родным человеком, и Томас немедленно почувствовал потребность «немного пройтись».

Когда завтрак, состоящий из жареной рыбы и кофе, был закончен, старый Зандав надел пиджак и сказал:

— Вы тут поболтайте, а я пройдусь на берег — взгляну, как там лодки…

Но вместо берега он отправился к Дейнису Бумбулю, который делал лодку Алупу. Возле искусного мастера всегда проводили свободное время рыбаки, любуясь его мастерством. Раскурив трубку и выждав подходящий момент, когда все замолкли, Томас начал:

— Наконец-то Алексис опять дома! Да только где ему ужиться на наших песках. Хозяин! Большая усадьба, собственное озеро.

Не прошло и часу, как весь поселок узнал о благодати, посетившей семью Зандава. Старый Томас был отцом, которому можно позавидовать, уважаемый человек в поселке. Когда он говорил, молчали, а заметив, что его трубка погасла, все наперебой спешили предложить ему табак, но он брал не от каждого. Новое положение обязывало во всем соблюдать достоинство.

Лаурис Тимрот пока еще ничего не знал о готовящемся событии, которое могло повлиять на весь ход его жизни, ведь с отъездом Алексиса перед ним и Рудите раскрывалась перспектива самостоятельного существования. Возвращаясь домой со взморья, он свернул по дороге, проходившей мимо дома Зандава, и, как обычно, замедлил шаги. Алексис сразу заметил его и вышел поговорить с другом.

— Ну, понятно, ты же теперь с бродягой и знаться не захочешь, — смеялся Алексис.

— Скатертью тому дорога, — ответил Лаурис, — кому здесь не по душе… — И он выразительным жестом как бы раскрыл дверь.

В глубине души они очень обрадовались друг другу, только здесь не принято было проявлять чувства.

— И уйду, — продолжал Алексис. — Зачем мне здесь слоняться, если во мне никто не нуждается.

— Ах, вот как? — усмехнулся Лаурис.

— Не веришь? Зайди, и я тебе докажу, что это вполне серьезно.

— Интересно, как это у тебя получится?

— Зайдем!

Приглашение совпадало с желанием Лауриса. Для виду немного поворчав, он последовал за другом, очень довольный в душе: опять ему удастся побыть возле Рудите. Но в комнате за столом, напротив Рудите, сидела светловолосая девушка. При появлении мужчин она подняла глаза и взглянула на Лауриса, затем вопросительно — на Алексиса.

Лаурис пристально посмотрел на чужую девушку, потом на Рудите, мысленно сравнивая их. Красота той и другой была бесспорна, но первая была властной, ослепительной, она сверкала в золоте ее волос, искрилась в глазах и сияла в улыбке; красота Рудите была более скромной и робкой. Лишь несколько мгновений Лаурис находился под впечатлением невольного сопоставления, но этого было достаточно, чтобы приковать его внимание к этой женщине, — ведь динамит взрывается от единой ничтожной искры. Человеческому разуму достаточно малейшей вспышки сознания, и мысли его сразу принимают другое направление. Игра фантазии мечтателя уводит его далеко вперед, рисуя заманчивые возможности. А Лаурис был мечтателем, он не мог оставаться равнодушным.

«Солнце и луна…» — подумал он. Та, чужая, была солнцем. Рудите по сравнению с ней казалась луной — бледной и холодной.

Эта мысль больше не покидала его.

— Аустра, это мой самый лучший друг, — сказал Алексис. — Мы его первого пригласим на нашу свадьбу.

Лаурис назвал себя и пожал Аустре руку. Он не знал, куда деваться от смущения, но присутствующие объяснили его состояние внезапностью надвинувшихся событий. По приглашению Алексиса он сел на лежанку. Наступило неловкое молчание.

— Дай я повешу, — сказала Рудите, взяв от Лауриса шапку, которую он мял в руках.

Алексис спросил, чем Лаурис занимался нынешней зимой, и Лаурис медленно и рассеянно стал рассказывать.

Рудите села рядом с ним — видимо, ей было приятно подчеркнуть свои отношения с Лаурисом. Еще вчера ему это было тоже очень приятно… Да, вчера… В Рудите ничего не изменилось, но сейчас ее ласковая близость почему-то тяготила Лауриса. Он видел только чужую женщину, которую привез с собой его друг и которая через несколько недель станет его женой. Он не давал себе труда задуматься над тем, почему она ему нравится, почему все остальное сделалось таким незначительным.

А Аустра видела только Алексиса, ее взгляд ласкал его. Лаурис не мог больше здесь оставаться, он поднялся и, уходя, спросил:

— Ты как-нибудь зайдешь ко мне?

— Обязательно, — пообещал Алексис. — И ты нас не забывай. Мы еще несколько дней пробудем здесь.

Рудите вышла в кухню проводить Лауриса.

— Мы можем чуточку поболтать, — сказала она. — Зайдем ко мне в комнату. Алексис с Аустрой скоро пойдут гулять на взморье.

— Нет, Рудит, я спешу, надо еще кое-что дома сделать.

Как всегда ласково, но без прежней горячности, он простился и ушел. Во дворе Дейниса возле незаконченной лодки толпились мужчины. Ораторствовал только старый Зандав. Лаурис поспешил скорее пройти мимо, но его и так бы никто не заметил — в поселке появились новые герои.

4

Дом Дейниса Бумбуля имел то преимущество, что находился в центре поселка, на перепутье, и всякий проходивший мимо считал своим долгом зайти к нему. В том, что этот дом превратился в своего рода клуб, был повинен столько же Дейнис, сколько его жена Байба, успешно выполнявшая роль газеты или по крайней мере ее раздела, который именуется «местная хроника».

Сам Дейнис был небольшим человечком, припадавшим на правую ногу, но слава его как лодочного мастера была обратно пропорциональна его росту.

Дейниса знали и прославляли как лучшего лодочного мастера далеко за пределами поселка, и он всегда был обеспечен работой. Сделанные им лодки обычно отличались высоким качеством.

Если от лодки требовалось, чтобы она, тяжело нагруженная, не давала большой осадки, она ее не давала — самая огромная из них свободно проходила через вторую отмель, а в большую волну держалась так, что четверо гребцов управлялись с ней даже в штормовую погоду. Если кто-нибудь хотел иметь парусную лодку, стоило только сказать об этом Дейнису. До сих пор в поселке вспоминали случай с каким-то рыбаком, который на лодке отвез улов в Ригу, а на обратном пути догнал караван яхт, направлявшихся на регату на остров Роню. Шутки ради рыбак стал состязаться с яхтами и некоторые обогнал. Этот факт служил убедительным доказательством для тех, кто осмеливался сомневаться в мастерстве Дейниса. Сам Дейнис не упускал случая рассказать об этом.

Он долго оставался холостяком — почти всех девушек смущала его хромота, а те, которые согласны были выйти за него, не нравились ему. Уже в весьма зрелом возрасте он чуть было не обручился с какой-то вдовой. Она тоже хромала и тоже на правую ногу. Когда им случалось идти рядом, очень забавно выглядело, как они одновременно припадали на правую сторону. Друзья посоветовали Дейнису: «На что это похоже: ты киваешь направо, и она туда же. Тебе бы надо припадать направо, а ей налево, вот это был бы вид!» Дейнис внял советам друзей. Поиски продолжались довольно долго, пока он не встретил, наконец, Байбу. Она приехала откуда-то издалека — моложавая, миловидная женщина, страдающая хромотой и принесшая мужу в приданое восьмилетнего сына. Дейнис сыграл пышную свадьбу и, едва вступив в звание женатого человека, сделался почтенным отцом семейства. Дейнис чрезвычайно гордился сыном, полюбил его, как родного, и велел называть себя папой. Когда Дейнис и Байба шли рядом, люди не могли нарадоваться: «Какая подходящая пара: он припадает направо, она налево». Трогательнее всего было, когда Дейнис шел слева от жены, тогда их головы на ходу почти соприкасались, и супруги напоминали пару любящих голубков. Но это лишь тогда, когда у супругов все было по-хорошему. Стоило одному из них надуться, как Дейнис оказывался справа от жены, и походка супругов выражала их стремление разойтись в разные стороны. Правда, это случалось не часто. Их объединяли одинаковые слабости и склонности: Дейнис был большой говорун, но и Байба ничуть не уступала ему и могла говорить часами, если было кому слушать. Обоих одолевала неутихающая жажда к познанию окружающих явлений и событий, которую в высших кругах принято называть интеллектом, а в народе — попросту любопытством. Их интересовало все до последней мелочи, а узнав что-либо, они старались распространить новость как можно скорее. Оба любили прихвастнуть и обладали богатой фантазией. Слушая их, никогда нельзя было понять, где кончается правда и начинается вымысел. Долгими зимними вечерами, оставаясь вдвоем, супруги коротали время, рассказывая друг другу удивительные случаи из своей жизни.

И кем только не был Дейнис в этих рассказах, да и теперь, стоит лишь ему захотеть, он может стать кем угодно, даже редактором. Он все знал и умел делать лучше других. Вы думаете, что врачи хорошо разбираются в медицине? Дейнис вылечил нескольких больных раком, а однажды — даже прокаженного, не говоря уже о таких пустяках, как исцеление десятка больных туберкулезом. Он терпеть не может таскаться по судам, но в тот раз, когда его собирались осудить за… ну, за участие в политике, он заткнул рот четырем адвокатам, и даже сам прокурор сказал: «Вы, господин Бумбуль, лучше нас разбираетесь в законах…» А в бытность ответственным редактором большой газеты без его подписи не выходил ни один номер. Были времена, когда он отличался недюжинной силой и считался кумиром женщин…

— Но тогда я жил не здесь, и вы меня еще не знали.

Если бы он в свое время попридерживал деньги, теперь ходил бы в миллионерах.

Стоило кому-нибудь в его присутствии рассказать о происшедшем с ним случае, как выяснялось, что совершенно такой же случай имел место и в жизни Дейниса, только в более широких масштабах, а сам он играл там более солидную и почетную роль и всегда доводил дело до конца.

Вот и теперь, когда Алексис Зандав завернул к Дейнису, лодочный мастер не позволил ему долго злоупотреблять вниманием слушателей. Пока Алуп и Грикис расспрашивали Алексиса, а старый Пауна озадаченно почесывал затылок, Дейнис, улыбаясь про себя, подбирал факты, оценивал их и приводил в стройную систему, не чувствуя ни восхищения, ни зависти. Ясно, что молодой Зандав не пустомеля. В таком поселке, как Песчаный, он герой, первый парень, и его все уважают, но если взять вопрос шире, в мировом, например, масштабе, то тут уж Дейнис потягается с кем угодно.

— Такое дело, Алексис, — заговорил он, воспользовавшись наступившим молчанием, — ты теперь станешь хозяином, и у тебя будет красавица жена. Это, конечно, солиднее, чем какой-то пятачок земли в дюнах. Но я хочу рассказать про себя. У меня однажды тоже была возможность сделаться зятем помещика — русского князя. Все происходило, как у тебя. В имении князя было озеро, да не какая-то там лужица, а настоящее озеро — двенадцать верст в длину, четыре в ширину, и на нем два острова. На одном из них князь выстроил летний дворец, только вот беда: никак не подъедешь к нему. Вы же знаете, какие в провинции лодчонки! Тогда князь решил построить моторную лодку и вызвать меня (я в то время строил в Рыбинске баржи). Я, конечно, поставил условия, назвал свою цену, если, заявляю, согласны — поеду. Он, не говоря худого слова, обещает вдвое против того, что я потребовал… Да… Так вот у этого князя была единственная дочь. Пока я работал, она каждый день приходила в сарай смотреть и постепенно стала втягивать меня в разговор. Женат ли я? Нравится ли она мне? Какого я мнения о их поместье? Кстати, в нем было пятнадцать тысяч десятин, не считая озера и двух островов. Слово за слово, раз-другой, и, наконец, она признается: «Не могу жить без вас. Поженимся и станем жить здесь». Сам князь был согласен, мне стоило лишь произнести одно слово, и дело было бы в шляпе.

— Почему же ты не женился? — поинтересовался Алуп, плечистый старик с седыми баками.

— Почему не женился? — желчно усмехнулся Дейнис и замолчал, точно не находя ответа. Затем торопливо произнес: — Тогда я должен был бы перейти в православную веру. А разве это можно делать? В какой вере ты родился, в такой и жить обязан, иначе ничего хорошего не выйдет.

Простившись с соседями, Алексис вскоре ушел домой. Он сегодня много ходил и хотел отдохнуть, да и Аустра, наверное, ждала его. Долго звучали в ушах его слова из фантастического бреда Дейниса: «В какой вере ты родился, в такой и жить обязан, иначе ничего хорошего не выйдет…»

5

Накануне отъезда Алексис с Аустрой отправились на взморье и прошли берегом к западу. Поселок Песчаный с его рыбачьими лодками на берегу остался далеко позади. Впереди, почти на таком же расстоянии, темнела другая лодочная пристань, там расположился соседний поселок. Молодые люди очутились в пустынном месте — с моря громоздились торосы льда, с берега наступали голые дюны.

— Здесь всегда так пустынно и тихо? — спросила Аустра, когда после целого часа ходьбы они не встретили ни одной души и даже на влажном песке не виднелось ни одного человеческого следа.

— Всегда, — ответил Алексис. — Здесь дно покрыто камнем, и рыбакам нечего делать в таких местах. Разве только выловить на дрова бревна, если их бурей выбросит на берег. Ты говоришь, тихо? Прислушайся. Разве ты ничего не слышишь?

Они остановились у выброшенного водой дерева. Алексис отряхнул снег со ствола, и Аустра уселась между двумя огромными корневищами. С моря доносился непрерывный, монотонный звук, похожий на тихое бормотание. Аустре он напоминал звуки, исходившие весной из прудов и озер, когда после зимней спячки просыпались лягушки. Только здесь звук был чище и шире — казалось, море тихо клокотало и бурлило. Временами это однообразное, выдержанное в одном тоне звучание заглушал какой-то странный крик: «Ка-а-кау! Ка-а-кау!», сопровождаемый всплесками воды, хотя море было совершенно спокойно и не волновалось. С берега виднелась далекая линия горизонта и узкая полоска воды с плавающими по ее поверхности отдельными льдинами, похожими на грязно-серые островки. Ледяной вал, залегший в шторм на второй отмели, подымался над уровнем воды футов на шесть и заслонял прибрежную полосу воды.

— Что это? — спросила Аустра.

— Морская весна, — ответил Алексис. Он с неизъяснимым наслаждением прислушивался к этим звукам и жадно вдыхал теплый воздух, насыщенный запахом гниющих водорослей.

— Если хочешь взглянуть, поднимемся на дюну.

Они поднялись на высокий холм и повернулись к морю. Птицы, сотни птиц заставляли море звенеть — нырки, крохали, чайки, морские утки. Они плавали стайками, ныряли, а приподнимаясь из воды, чертили концами крыльев пенистые полосы, слетаясь вместе. Гордо, с достоинством плыли самки посреди стаи, а самцы кружили возле них, красуясь ярким оперением и ловкостью. И все время не смолкало тихое бормотание — любовный разговор сотен живых существ.

— Не правда ли, красиво? — спросил Алексис. — Через несколько недель здесь можно будет увидеть уток с утятами. С каким гордым видом поплывут они со стаей своих детенышей! Мать немного впереди, а малыши тесной кучкой — за ней. Иногда она выводит их на берег отдохнуть. Они садятся у самой воды, нахохлившись и тесно прижимаясь друг к другу, а как заметят человека, бросаются в воду и отплывают на безопасное место.

— Чем же они питаются? Ведь здесь нет ничего съедобного?

— Ловят рыбу. Птицы настолько умны, что часто ныряют на дно и выбирают из рыбачьих сетей улов. Бывает, конечно, что кое-кто из смельчаков жестоко расплачивается за это, и в сетях вместе с рыбой мы находим десяток-другой крохалей и нырков.

— А что рыбаки с ними делают?

— Едят. Правда, они немного отдают ворванью, но, если привыкнешь, это совсем неплохое блюдо. Ты удивляешься? Некоторые едят даже мясо тюленей, а ведь оно отвратительно пахнет.

Ярко сияло мартовское солнце, белизна снега больно слепила глаза. Тихо на море, спокойна его серая блестящая поверхность, над которой изредка сверкнет белоснежное крыло чайки, а воздух, напоенный запахами моря и просыпающейся от зимнего сна земли, пьянит, кружит голову. Алексис, словно зачарованный, дышал и не мог надышаться досыта этим великолепным воздухом родного ему мира. Что могло сравниться с ним? Он знал, что скоро должен покинуть его, возможно навсегда, и как раз это сознание и придавало всему окружающему особую привлекательность. Стало грустно, как при расставании с милым другом. На чужбине он, несомненно, найдет новых друзей, но никогда не заменят они ему того, что он оставляет здесь.

Аустра, вероятно, догадалась о переживаниях Алексиса, она не торопила его, хотя ей уже все это надоело. Она ни о чем больше не спрашивала, оставив Зандава наедине со своими мыслями.

Беспокойно было на душе Алексиса. Там, в Эзериешах, он не думал, что прощанье с морем будет таким тяжелым. Его томило какое-то предчувствие, страх перед чем-то неясным. Он взял руку Аустры.

— Что же, пойдем…

Назад они возвращались не берегом, а лесом. Этот путь был короче. Некоторое время море еще виднелось между стволами сосен, но постепенно холмы становились все выше, и море исчезло. Остались лишь искривленные сосны да влажный песок.

Когда показались первые лачуги поселка Песчаного, Алексис вспомнил о Лаурисе. Он не появлялся у Зандавов со дня приезда Алексиса, да и Алексис не удосужился зайти к нему.

— Ты ведь найдешь дом, — сказал он. — Я заверну к Лаурису. В прошлый раз я ему не говорил о дне свадьбы.

— Иди, конечно… — согласилась Аустра, — и если у тебя здесь есть еще приятели, пригласи их.

— Нет, достаточно одного Лауриса, те явятся только из любопытства, чтобы после было о чем рассказать дома, а Лаурис придет по-дружески. Если бы ты знала, какой это славный и порядочный парень! Другого такого не найти.

Проводив Аустру до середины поселка, Алексис свернул к дому Тимротов. Он рассчитывал застать Лауриса за какой-нибудь спешной весенней работой: починкой снастей или ремонтом лодки, что помешало ему прийти к Рудите, — поэтому был крайне изумлен, услышав от старой Тимротиене следующее:

— Торчит в комнате. Иди наверх.

Дом Тимротов был единственным в поселке зданием в полтора этажа. Лаурис оклеил свою крохотную комнатку наверху светлыми обоями — редкая роскошь в здешних местах. Над изголовьем кровати была прибита книжная полка. На небольшом столике стояла глиняная кружка с зеленью и овальное зеркало. Два стула Лаурис выкрасил в зеленый цвет, а потолок обшил шпунтовыми досками. На полу лежали две дубленые тюленьи шкуры — охотничьи трофеи. О необычном вкусе хозяина комнаты говорила и висевшая на стене скрипка. Странным казалось, как мог он своими жесткими, огрубевшими от работы пальцами извлекать из струн какие-то звуки. Соседи, кому приходилось слышать его игру, считали, что он не лишен музыкальности, тем не менее Лаурис всегда отвечал отказом, когда его приглашали играть на вечеринках.

Войдя в комнату, Алексис застал Лауриса сидящим на кровати, он был, как всегда, тщательно одет и причесан. Не вставая, Лаурис протянул товарищу руку.

— Присаживайся. Как дела?

— Ты же сам знаешь, — улыбнулся Алексис. — Почему никогда не зайдешь? Хоть бы в карты вечером поиграли.

Лаурис улыбнулся какой-то вымученной улыбкой.

— У вас теперь и без меня четверо игроков. Пятый лишний.

— Что поделываешь? — продолжал Алексис.

— Пока ничего. Так…

Все время, пока они были вместе, Лаурис избегал взгляда Алексиса. В его глазах мелькало что-то робкое и тревожное — не то сдержанность, не то холодность. Улыбка была невеселой, смех звучал искусственно.

— Когда вы уезжаете? Завтра? — спросил Лаурис.

— Да, с первым поездом. К полудню будем дома.

— Дома… — задумчиво повторил Лаурис. — Да, понятно, ведь теперь у тебя другой дом. Здесь ты гость.

— Ну так как же? Ты приедешь на свадьбу? — спросил Алексис. — Приезжай вместе с моим отцом и Рудите.

— Там видно будет. Скоро лов начнется. Если бы не так далеко…

— Делай как знаешь, но приехать ты должен, — настаивал Алексис. — Я от тебя не отстану. Если потребуется, приеду за тобой и стащу с кровати. Подумай сам… — Его голос потеплел и зазвучал сердечнее: — Все время мы держались вместе, дружили. Неужели ты не можешь пожертвовать двумя днями и поплясать на моей свадьбе? В таком случае и я не приеду на твою, а она, наверно, тоже не за горами.

Покусывая верхнюю губу, Лаурис уставился на пол.

— Хорошо, Алекси, я приеду, — сказал он. — Только… Ну, ничего, как-нибудь обойдемся.

— Значит, договорились? — Алексис хлопнул друга по плечу. — В следующую субботу я всех вас жду. Увидишь, какое пиво мой тесть умеет варить! Если войдем во вкус, всю неделю гулять станем.

Алексис предполагал, что колебания Лауриса вызваны всякими домашними неполадками, связанными с промыслом, поэтому не стал настаивать, чтобы Лаурис высказался более откровенно.

— Ты сегодня вечером придешь? — спросил он, уходя.

— Возможно… — задумчиво протянул Лаурис. — А если не приду, то… передай от меня привет твоей невесте и попроси ее извинить, что не пришел проститься.

— Да скажи, наконец, что с тобой? — Алексис озабоченно взглянул на друга. — Ты какой-то странный.

— Я не совсем здоров. Какая-то тяжелая голова. Наверное, подхватил простуду. Весной это случается.

— Да, конечно, — согласился Алексис. — Но к следующему воскресенью ты обязан выздороветь.

На лице Лауриса появилась странная улыбка. Выздороветь… Вряд ли от этой болезни можно когда-нибудь излечиться.

Вечером после долгих колебаний Лаурис все-таки пошел к Зандавам. Он провел там не больше часа, говорил мало, а больше прислушивался к разговорам остальных. И случилось так, что остальные, хлопоча по хозяйству, на несколько минут вышли — кто в кухню, а кто во двор, и Лаурис остался в комнате вдвоем с Аустрой. Неудобно было хранить молчание, поэтому Лаурис заговорил:

— Вы теперь немножко ознакомились с нашим поселком… видели море, дюны. Как вам здесь понравилось?

Аустра вздохнула, ее глаза уставились куда-то в темный угол комнаты, и, когда она заговорила, в голосе девушки Лаурис уловил что-то похожее на тоску, глубокую и беспросветную:

— Я чувствую себя чужой в этих местах. Здесь так неприютно… сурово и тоскливо. Хорошо, что мне не придется тут жить.

— Я вас хорошо понимаю, — тихо сказал Лаурис.

Аустра удивленно посмотрела на него и ничего не сказала, но в глазах ее Лаурис прочел молчаливый вопрос. И он добавил:

— Я сам так чувствую себя… довольно часто. И иногда от этого становится тяжело на душе.

— Да, тяжело… — тихо согласилась девушка.

В комнату вернулись Алексис, Рудите, и разговор Лауриса с Аустрой на этом кончился. Лаурис опять молчал и только изредка украдкой посматривал на Аустру. Раза два ему показалось, что и она тоже пытливо, с каким-то полным удивления вниманием взглянула на него.

Вскоре после этого он встал, попрощался со всеми, пожелал Алексису и Аустре доброго пути и ушел. Когда пожимал на прощанье руку Аустры, ему опять показалось, что она выразительно, будто вкладывая в это какой-то скрытый смысл, ответила на его рукопожатие. Возможно, ничего такого и не было, и только его взволнованное воображение вызвало это ощущение, но он потом еще долго думал об этом: ему хотелось верить, что именно так и было.

6

Старинные народные обычаи здесь были преданы забвению, и свадебный обряд ничем не отличался от обрядов, совершаемых в городе. Старый Эзериетис и Томас Зандав в церковь не поехали, а остались дома, чтобы закрепить состоявшееся знакомство и углубить его до близких родственных отношений. Молодых повез сосед, родственник Детлава, владелец статного жеребца в яблоках и новых дрожек. Дугу украсили гирляндами из брусничника, перевив бумажными лентами и флажками. Звонко заливались колокольчики.

Уже по пути в церковь началась метель — последняя угроза зимы, — и стало так холодно, что гостям пришлось плотнее закутаться в шубы. На обратном пути встречный ветер задувал снег в лицо. Лаурис и Рудите ехали вместе, лошадью правил сосед Эзериетиса. Они изрядно отстали от молодых, и только на повороте дороги перед глазами Лауриса, где-то далеко впереди, мелькнули сани с молодоженами. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу.

— Как тебе понравился пастор? — спросила Рудите, положив руку на локоть Лауриса. — Он так сердечно говорил, будто венчал собственных детей.

— Да, Рудит… — ответил Лаурис. Он не запомнил ни одного слова из проповеди пастора, потому что все его внимание было приковано к Алексису и Аустре, главным образом к ней. После венчания он вместе со всеми подошел к молодым поздравить их, и Алексис был растроган до слез, заметив волнение своего друга. Эх, Алексис, Алексис!.. Не радость была причиной этого волнения.

При въезде в дом стояла украшенная гирляндами арка. Молодых встретили звуками торжественного марша. Снова рукопожатия, поцелуи, поздравления, слезы. Два счастливых человека, окруженных толпой, и один несчастный где-то в отдалении, за спинами других. Все пили вино, закусывали, и забавно выглядели при этом их торжественные лица. Присутствующие понимали, что событие это, конечно, радостное, но из приличия держались серьезно, даже строго, и только когда все сели за стол и раздался веселый перезвон ножей, вилок и стаканов, натянутость окончательно рассеялась.

Да, здесь сейчас сидели рядом люди земли и люди моря — плотные здоровяки-землепашцы в домотканых серых одеждах и сухощавые, точно закопченное мясо, рыбаки в темных костюмах, с неумело завязанными галстуками. Все они ели, пили, смеялись, кричали «горько» и дружно хлопали в ладоши, когда молодые исполняли их просьбу.

— Лаури, почему ты ничего не ешь? — спросила Рудите. — Разреши я тебе положу.

Опомнившись, он проглотил несколько кусков. «Только не пить, не пить ни капли… — думал Лаурис. — Иначе будет плохо». В трезвом состоянии он еще владел собой и при желании даже мог заставить себя вместе с другими участвовать в общем веселье, но что будет, если он опьянеет…

— Послушай, друг, так не годится! — выговаривал Лаурису его сосед слева. — Так только девушки пьют. Чокнемся!

Чтобы избавиться от выпивки, Лаурис отговорился так же, как тогда перед Алексисом:

— Я чувствую себя нездоровым.

Его оставили в покое, и свадебный пир шел своим чередом. Да и кому какое дело сегодня до плохого настроения одного из гостей! Старый Зандав сидел на почетном месте, рядом с сыном, и смотрел на всех, как на своих гостей. Вот, мол, посмотрите, мы тоже не лыком шиты. У вас — усадьбы, земля, скотина. Зато у нас — лодки, моторы, сети, невода. А если мы выходим на лов в открытое море, кто из вас может тягаться с нами? Вы научились зарывать зерна в землю, а вот как добыть из моря рыбу, вы не имеете ни малейшего понятия. А во всем остальном? Разве Томас приехал на свадьбу сына не в котелке, какие носят только господа? А у нас они в моде. Тесть, иди выпей со свекром! Любуйтесь все… Эх!

Заиграла музыка, и начались танцы.

— Пойдем и мы? — предложила Рудите.

Лаурис пошел танцевать. Он бы, правда, мог чуточку веселее поворачиваться, иногда даже притопнуть и, не отрываясь, смотреть в глаза своей девушке, как это делали другие парни. Но они больше выпили вина. Не пей, Лаури!.. Ни капли не пей! Как гордо кружит молодую жену Алексис. Оба разрумянились, глаза горят, точно звезды.

— Лаури, не жми мне так руку… Больно!

— Прости, Рудит.

— Ничего, только ты очень крепко… — застенчиво улыбается она. — Даже локоть онемел.

К вечеру веселье достигло наивысшего накала. Теперь говорили все разом, слышались непрерывный звон посуды, раскаты смеха, похвальба, шутки. В этом хаотичном шуме лишь двое сидели молча, с серьезным видом. Изредка взглядывая друг на друга, они украдкой улыбались, но как бы незаметно они это ни делали, один из гостей перехватил их взгляды и улыбку, и его зубы хрустнули по-волчьи. И он не смог удержаться! Лаурис Тимрот начал пить. Теперь он тоже громко разговаривал, смеялся и кидал на пол вилки.

— Вот это другое дело, — сказал Алексис, одобрительно хлопнув его по плечу. — А то сидишь и киснешь. Выпьешь со мной?

— Выпью, Алекси. И пусть Аустра тоже с нами выпьет.

— Одну-то, пожалуй, можно? — спросил Алексис у Аустры.

Она с гримаской взяла рюмку.

— Может быть, мы с вами потанцуем? — сказал Лаурис Аустре. — Если, конечно, вы не устали и Алексис не вздумает вас ревновать.

В опьяневшем мозгу Лауриса родилась мысль — танцевать с Аустрой, и он осмелился осуществить ее. Но, начав танец, он понял, какому жестокому испытанию подвергал он свою волю. Из затуманенного алкоголем мозга не уходило сознание, что он любит эту женщину и что у него нет ни малейшей надежды стать ей близким. Никто не должен догадываться, что он чувствует, и меньше всего — сама Аустра. Прикосновение ее руки было для него не просто прикосновением партнера по танцам, а нежной лаской, каждое па, ничем не отличающееся от танцевальных движений остальных пар, приобретало особый, греховно-сладостный смысл. «Солнышко мое, милая…» — мысленно обращался он к Аустре. В то же время лицо его оставалось неподвижным и спокойным, словно каменное.

— Благодарю, вы очень неплохо танцуете… — сказала Аустра, когда он проводил ее к Алексису.

— Еще бы, ведь он у нас считается первым танцором, — заметил Алексис.

Сдержанно улыбаясь, Лаурис отошел в сторону. Он заметил, что Рудите танцует с одним из местных парней, но не придал этому никакого значения. Пользуясь сутолокой, Лаурис незаметно выбрался из комнаты и вышел во двор. Метель все больше свирепела. Приятно было стоять на ветру и чувствовать, как по лицу струятся снежинки. В голове прояснилось, и мозг пронзила безжалостная мысль, терзавшая его вот уже две недели: «Она будет принадлежать ему… ему, а не мне…»

Лаурису стало холодно. Хоть бы скорее все кончилось, чтобы уехать и ничего не видеть! Может быть, со временем он даже забудет ее… Он жадно глотал холодный воздух. Только это не принесло облегчения. Тогда он попытался обмануть себя, стал думать о повседневных делах, сосредоточивая внимание на мелочах, но ничего не помогало. Он мучился так еще несколько часов, пока молодых не увели в спальню. И тут терпению его пришел конец. Он задыхался в стенах этого дома.

И случилось невероятное: Лаурис Тимрот сбежал со свадьбы своего лучшего друга. Чтобы предупредить возможную тревогу, он, уходя, вызвал во двор старого Яна и сказал ему:

— Передай Алексису, что я должен был спешно вернуться домой, пусть он извинит меня. Ты скажешь ему об этом завтра утром.

На следующий день Алексис долго старался разгадать причины, вызвавшие столь внезапный отъезд Лауриса. Рудите чувствовала себя глубоко несчастной, считая, что во всем виновата она. «Почему он ничего не сказал, я бы ни с кем не танцевала, если ему это неприятно…»

7

Три часа добирался Лаурис до станции, расположенной в восьми километрах. Первую половину пути он шел сумрачными полями под завывание метели. Затем его окружил лес — непроницаемой черной стеной. Внизу под деревьями вьюга ощущалась не так сильно, зато в вершинах она бесновалась с хищной силой. Когда Лаурис вошел в молодой лесок, стройные сосенки все до одной склонились в его сторону, словно гигантская волна, готовая захлестнуть его. Мгновение они оставались в таком положении, затем медленно выпрямились, чтобы в следующую минуту вновь с глухим стоном угрожающе ринуться на одинокого путника. Временами в лесу раздавался треск и шум падения сломленных ветром сучьев. Небо скрылось за снежной мглой, сквозь которую не проглядывала ни одна звездочка. Если бы Лаурис ехал на лошади, он гнал бы ее галопом до полного изнеможения. Но он, пешеход, слишком устал, чтобы стремительной ходьбой унять волнение. По мере того как он трезвел, все тягостнее и мучительнее представлялось ему случившееся. Его жизнь сейчас была похожа на этот темный лес, в котором есть лишь один-единственный путь — обреченно двигаться вперед, не зная и не спрашивая, куда он приведет. Да и зачем знать, если нет больше желаний, нет заветной цели? Единственное существо, которое могло бы стать целью его жизни, осталось где-то за белой мутной метелью.

Он пытался оценить случившееся со стороны, спокойно, но это ему никак не удавалось. Вместо того чтобы смотреть на события глазами постороннего, он находил силы лишь оглянуться на себя и собственную жизнь. Какой жалкой и убогой она представлялась! Он родился не там, где следовало бы. Надо было бы ему стать кем угодно, только не рыбаком. Вполне достаточно, если бы из четырех сыновей трое продолжали отцовское занятие, а четвертый мог бы стать кем-нибудь другим. Но старый Тимрот придерживался иного мнения.

Наклонности и способности Лауриса проявились уже в детстве, и четырем взрослым мужчинам не стоило бы большого труда дать образование пятому, самому младшему. В среднюю школу его не отдали, а впрягли с двенадцати лет в суровую морскую работу, от которой он уже не мог больше освободиться. Справедливости ради нужно сказать, что его музыкальные способности, конечно, льстили самолюбию родственников, но не заставляли заботиться об их развитии. На что его музыкальность! Она действительно никому не нужна. Однажды Лаурис заикнулся о морском училище, но старый Тимрот заявил, что рыболовному баркасу капитан не нужен. И тогда Лаурис, отказавшись от своих мечтаний, попытался подчинить свои интересы реальной обстановке поселка Песчаного. И ему казалось, что он достиг этого. Он стал закаленным рыбаком, научился всему, что знали отец и братья, и не обижался, если иногда на его долю приходилось меньше, чем на долю других. Не находя в родной семье настоящего тепла, без которого не может обходиться ни одно живое существо, он нашел его в дружбе с Алексисом. Это была настоящая, бескорыстная дружба, без признаков эгоизма или выгоды. Ни тот, ни другой не старался возвыситься, и все же Лаурис всегда оставался немного в тени. На первом месте всегда был Алексис. Он превосходил Лауриса в силе, сообразительности, в работе, был более активным и потому пользовался авторитетом среди жителей, к его мнению прислушивались и с ним считались. Взоры девушек и женщин чаще останавливались на нем, чем на Лаурисе. Он был постоянным победителем в состязаниях между парнями и в молодежных играх, и Лаурису приходилось довольствоваться вторыми ролями. Да, такова его судьба — быть на втором плане. Он не завидовал Алексису, но неизменная благосклонность судьбы к одному и такая же постоянная неблагосклонность к другому могла в конце концов показаться несправедливой самому невзыскательному человеку. Пока он не встретил Аустру, это не огорчало его.

«Почему она досталась именно Алексису? Он отнял у меня ее… Отнял? Нет, Лаури, он взял то, что принадлежало ему по праву».

Просидев два часа в зале ожидания, затем полчаса в душном вагоне, он сошел с поезда, когда уже рассветало. Метель стихла, но дорогу сильно замело, и, пока Лаурис добрел по сугробам до поселка Песчаного, соседи уже были на ногах. Узнав Лауриса, они пытались расспросить его, услышать новости о свадьбе, но он, словно не замечая их, шел вперед. Мимо Дейниса Бумбуля ему все же не удалось пройти. Тот, стоя в воротах, еще издали крикнул:

— Разве свадебные гости уже вернулись? А мы ждали вас только послезавтра.

— Другие остались, — пробормотал Лаурис, собираясь пройти мимо, тем более что в дверях показалась фигура Байбы, но Дейнис загородил ему дорогу.

— Да постой ты! Куда тебе спешить? Расскажи, как там было?

— Как и на всякой свадьбе. Пили, ели, танцевали…

— Много гостей собралось? — интересовалась Байба.

— А что у них за родня? Какое-нибудь начальство видел? — допытывался Дейнис.

— Гостей был полный дом. Разве всех заметишь.

— А почему ты так скоро вернулся? — не унимался Дейнис. — Или случилось что?

— Да нет же, нет. Мне просто немного нездоровится, вот и все.

— При полном освещении венчали? — спросила Байба.

Выждав удобный момент, Лаурис проскользнул мимо Дейниса, и, зашагав быстрее, избавился, наконец, от обоих. А Байба и Дейнис, оставшись вдвоем, обсудили услышанное.

— Тут что-то не так, наверно что-нибудь случилось, — рассуждала Байба. — С какой бы стати ему удирать со свадьбы?

— Услышим, услышим, — сказал Дейнис. — Вот приедет Томас, и узнаем…

У Тимротов внезапное возвращение Лауриса тоже вызвало удивление. Сославшись на единственно правдоподобную причину — болезнь, Лаурис поднялся к себе в комнату и закрылся. Когда мать постучала в дверь, он притворился спящим. Но за ужином расспросы возобновились. Его не оставили в покое до тех пор, пока он подробно не рассказал, что гости пили и ели и как родня невесты относится к Алексису.

На следующее утро возвратились старый Зандав и Рудите, и мужчины сразу же собрались во дворе Дейниса. Томас еще находился под хмельком, в праздничном настроении и, не скрывая своего восторга, хвастался без конца:

— Вот это дом! А какой скот! Алексис там скоро будет вершить всеми делами. По сравнению с ним мы все теперь мелкота. И подумайте, в какое время это происходит: во всем мире свирепствует кризис, в нашей Латвии не знают, куда девать безработных, а Алексис идет в гору. Такого сына стоило растить…

По пути в лавку Рудите зашла к Тимротам, чтобы передать Лаурису привет от Алексиса и Аустры.

— Почему ты уехал? — с опаской спросила она.

— Ты же знаешь, — уклончиво ответил он. — Я и сейчас неважно себя чувствую.

— Но мне-то ты мог бы об этом сказать?! Тогда бы и я не осталась.

— Зачем? Это совсем ни к чему.

Она выглядела такой удрученной и несчастной, что Лаурису стало жаль ее.

— После твоего ухода я больше ни с кем не танцевала, — прошептала она. — Если ты считаешь, что я не должна была разговаривать и танцевать с другими…

— Рудит, дело совсем не в этом. Ты славная девушка, и я ни в чем тебя не упрекаю.

— И ты на меня не сердишься?

— Да нет же.

— И все опять хорошо?

— Да, Рудит, как всегда, — он даже попытался улыбнуться.

Она обрадованно прильнула к Лаурису. Чтобы окончательно рассеять ее сомнения, он пытался быть ласковым — таким, как прежде. Он старался внушить себе, что Рудите славная, нисколько не хуже той, что осталась там. Ободренная лаской Лауриса, Рудите принялась рассказывать о своих впечатлениях: как было весело на свадьбе, каким счастливым выглядит Алексис и как безумно любит его Аустра.

— Это, наверно, будет счастливая пара, — щебетала она. — Ведь они женились по любви.

— Да, конечно… — тихо проговорил Лаурис.

— Может быть, ты вечером придешь ко мне? — спросила Рудите. — Я покажу тебе фотокарточку Аустры. Она мне подарила ее на память при расставании.

— Приду, Рудит.

Оставшись один, Лаурис долго смотрел на море, видневшееся за дюнами. Кое-где еще плавали одинокие льдины с неровными, подтаявшими на солнце краями, но в них уже не было того голубоватого блеска, что зимой, они сделались грязными и темными. Набегавшая волна отламывала от них по кусочку, и эти кусочки постепенно таяли в соленой воде. На некоторых льдинах ютились стаи чаек.