Земля обетованная

ЧУДО В ТРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ{7}

— У МЕНЯ ПОЛУЧИЛОСЬ, ЭЙБ! Это так же близко к жизни, как кино! Я сделал это! — в черных глазах Блэра О’Бирна светилось торжество.

Эйб Сильверс, худощавый, загорелый, с утомленным взглядом, перебросил сигару в другой уголок рта и шагнул в дверной проем, резко отделявший блистающий солнечный свет Калифорнии снаружи от длинной, затененной студии О’Бирна.

— Надеюсь, вы правы, — сказал он, покусывая сигару. — Я слишком долго ждал этого. Видит Бог, вы угрохали на это массу времени и громадную кучу денег. Зачем вы вообще занимаетесь этим, Блэр? Человек с вашими деньгами и вашим положением в обществе прячется здесь, в темноте, и работает в поте лица дни и ночи...

— Я вовсе не отгораживаюсь от жизни... Я в самой ее гуще! — Бледное, худощавое лицо О’Бирна расплылось в довольной улыбке. — Это и есть сама жизнь, я нащупывал ее все эти годы и, наконец, нашел, Эйб! У меня получилось!

— Ну, да, получилась иллюзия. Немного лучше, чем «Метро-космик» снимал последние годы. Если он столь же хорош, как вы говорите, мы купим его... но что это?

О’Бирн повернулся к нему со сверкающими, затуманенными мечтой глазами.

— Говорю же вам, это жизнь! Это почти как тени, которые могут быть... ну, возможно, даже слишком близко. «Кинофильмы»! Нужно придумать какое-то новое название для того, что я создал. Это не набор картинок — это живая действительность. Я работал над ней, пока все иное, казалось, перестало иметь значение, перестало казаться реальным! У меня получилось, Эйб! Это сама жизнь!

Эйб Сильверс снова перебросил сигару в другой уголок рта, и, если глаза его все понимали, то в голосе звучало лишь усталое терпение. Он уже слышал подобные слова от множества отчаянно искренних изобретателей. То, что он знал О’Бирна уже много лет, не меняло его заученное отношение к подобным вещам.

— Ладно, — пробормотал он. — Показывайте. Где тут проекционная, Блэр?

— Вон там, — О’Бирн махнул худой, дрожащей рукой в центр большой студии, где под батареей высоко подвешенных ламп, с помоста высотой по талию рослого человека поднимался U-образный стержень из тусклого серебра. Позади нее у стены высилась большая, прямоугольная конструкция из стекла и хрома, на поверхности которой смутно виднелись отражения ламп.

Силверс фыркнул.

— Вот это? Эта штука больше смахивает на радиоприемник. А где экран, сидения и...

— Говорю же вам, это нечто совершенно новое, Эйб! Вам придется избавиться от всех устоявшихся представлений. С этой минуты все, что вы видели прежде, безнадежно устарело. Кинофильмы так же мертвы, как волшебный фонарь. Это нечто совершенно иное! Эти лампы и «радио», как вы его назвали, помост и панель — все это для одного, отдельно взятого зрителя.

— Но что же это такое? Вы можете объяснить получше?

— Сейчас я ничего вам не буду объяснять, — нетерпеливо выпалил О’Бирн. — С одной стороны, вы мне все равно не поверите, пока не увидите сами. С другой, потребуются недели, чтобы растолковать вам теорию в такой степени, чтобы вы поняли принципы действия. Эта штука слишком сложна для кого угодно, чтобы объяснять все на словах. Я не могу дать вам даже метафорические объяснения. Скажу лишь одно: вы еще никогда такого не видели. Ну, может быть, это все равно некая проекция иллюзии жизни на трехмерном экране, созданном смутным освещением. Изобретатели в наше время уже начали возиться с принципами трехмерных фильмов, спроектированных на плоский экран, так, что у нас возникает иллюзия глубины. Все это пока что у них очень неуклюже. Я же подошел к этой проблеме с другой точки зрения. Мой экран трехмерный, свет окутывает вас, когда включаются вон те батареи ламп. И вы оказываетесь посреди экрана, все проектируется лучами вокруг вас со сдвоенных пленок, поставленных по стереоскопическому принципу. Чуть позже я покажу вам все. А вот через тот стержень, за который вам придется держаться, пропущен ток, слабый, но вполне достаточный, чтобы выборочно стимулировать ваши нервы, которые передают мозгу ощущения осязания. Вы будете трогать все, все видеть и слышать. Вы будете ощущать запахи. При случае, вы даже сможете попробовать что-нибудь на вкус — все это вы испытаете. Только не увлекайтесь, потому что вы, как зритель, не участвуете в действии. Вы просто будете свидетелем в непосредственной близости, куда большей, чем могла мечтать любая аудитория. А теперь поднимайтесь на помост и беритесь за этот изогнутый стержень. Вот так. Держитесь крепче и ничему не удивляйтесь. Помните, что вы еще никогда не видели подобного. Готовы?

Батареи ламп яростно засияли, совершенно ослепив Сильверса. Перед его глазами возник туман, в котором он не мог различить даже собственные руки, уцепившиеся за стержень. Все вокруг было так, словно свет отражался от бесчисленных пылинок, паривших в воздухе, и, из-за преломления лучей от столь крошечных поверхностей, было видно лишь сверкание со всех сторон. Сильверс крепко сжимал стержень и ждал.

И в этом сверкающем тумане раздался вдруг голос, такой громкий, словно говорил в огромном помещении и чуть ли не эхом прокатывался в нем, звуча сразу со всех сторон, заполняя собой туман, в котором Сильверс стоял, потерянный.

— Сейчас вы попадете в зачарованный лес возле Афин ночью, в разгар лета, чтобы увидеть то, что увидел во сне Шекспир более трехсот лет назад, — сообщил этот мягкий, глубокий голос. — Титанию, королеву эльфов, играет Энн Актон, а короля Оберона — Филип Грэйвс...

Эйб Сильверс в изумлении стиснул стержень. Энн Актон и Филип Грэйвс работали по контракту с принадлежавшем ему самому «Метро-космиком», и каждое из других имен, продолжавших звучать в тумане, являлось звездой первой величины. Самые великие актеры современности играли в этом невероятном фрагменте «Сна в летнюю ночь». Сильверс даже задрожал, подумав о том, каких денег все это стоило О’Бирну.

Бархатный голос умолк. Туман стал проясняться. Руки Сильверса сильнее сжались на стержне, пока он скептически глядел на темно-синюю поляну возникшего словно из ниоткуда леса, ясную в серебристом свете висевшей высоко в небе луны. В листве зашелестел ветерок, овевая прохладой ему лицо. И хотя ни один волосок у него на голове не шевельнулся, он сразу поверил в этот шепчущий в лунном свете бриз.

Потом Сильвер глянул вниз. Сам он был невидим, словно бестелесен, но стоял не на деревянном полу, а среди цветущего луга, чьи травы еле заметно доносили свой аромат. Не было ни мерцания, ни слоистых теней и света на этом невероятном трехметровом экране, окружавшему его со всех сторон. Поляна простиралась гораздо дальше, чем могли бы позволить стены студии, а иллюзия бездонного звездного неба над головой была совершенна, цветы же среди травы выглядели такими реальными, что у Сильверса даже мелькнула мысль опуститься на колени и нарвать букетик.

Но тут скопившийся под деревьями туман распахнулся, как занавес, и на залитую лунным светом поляну вышла королева фей. Никогда еще Эн Актон не была так прекрасна. Длинная завеса серебристо-белых волос струилась за ее спиной, как паутина, и все темные округлости были наполнены жизнью. Одновременно над ней парила какая-то аура нереальности, смешивающая воедино фантазию и действительность, когда она летела над нетронутой травой, и яркие крылышки трепетали у нее за плечами.

Затем послышались серебряные звуки горнов эльфов, и в лунный свет шагнул Оберон с заостренным, потемневшим от гнева лицом. Знаменитый низкий голос Филипа Грейвса пронесся по лунной поляне. Титания ответила ему серебристым, но вызывающим голоском.

Затем в лесу раздалась живая человеческая речь, и на поляну выехала Фиби Темплетон в роли Гермии в атласных одеждах, проехав на лошади так близко от Сильверса, что он уловил аромат ее духов и почувствовал легкое прикосновение атласных юбок. И он практически знал, что мог бы протянуть руку и остановить ее, такая она была настоящая и теплая вблизи. Ее прекрасный, чуть хрипловатый голос стал звать Лизандра.

А затем лес стремительно поплыл мимо лица Сильверса, и у него возникла иллюзия полета, он летел, словно во сне, по зачарованной лесной тропинке, в темноте, под дрожащим светом звезд, и увидел бегущую в чаще Елену, которая, спотыкаясь и рыдая, выкрикивала имя Деметрия.

Она пробежала мимо и исчезла. А Сильверс невольно вздрогнул от дикого, почти что нечеловеческого хохота Пака, и ветерок обдул его разгоряченное лицо, когда маленький эльф стремглав промчался мимо.

Сцена затуманилась, словно туман поднялся вверх, к луне. Сильверс невольно замигал, а когда снова поднял глаза, Титания изящно лежала и дремала на украшенном блестками росы речном берегу пруда, где рос чабрец.

Затем в этом волшебном лесу внезапно раздался резкий звонок. Он звонил настойчиво, с металлическим оттенком и в высшей степени неуместно. Сильверс завертел головой, пытаясь среди мерцания росы увидеть источник этого раздражающего звука. И тут лес возле Афин растаял, как дым. Сильверс ошарашенно уставился вперед, стоя посреди большой, пустой студии. Это было как пробуждение от сна, такого яркого, что сама действительность казалась бледной и неуместной при воспоминании об этом сне.

— Вам звонят из студии, Эйб, — раздался голос О’Бирна. — Эй, очнитесь! Вы разве не слышали звонок?

Сильверс встряхулся и смущенно рассмеялся.

— Я все еще возле Афин, — моргая глазами, признался он. — Это же... просто превосходит все, что я когда-либо видел... Вы сказали, из студии? Где телефон?

В трубке послышался взволнованный голос.

— Очень не хотелось беспокоить вас, шеф, но мне кажется, вы должны знать. Энн Актон уже полчаса бормочет что-то невразумительное. Врач ничего не может с ней сделать. А Филип Грейвс упал в обморок прямо на съемках и с тех пор что-то шепчет себе под нос... кажется, какие-то стихи.

Сильверс откашлялся.

— Н-не позволяйте газетчикам пронюхать об этом. Я скоро буду.

Он бросил трубку на рычаги и повернулся к О’Бирну.

— Что-то случилось с нашими актерами, которых вы умыкнули, — рявкнул он. — Я вернусь, как только смогу. Но послушайте, Блэр, это у вас нечто! Сколько вам потребуется времени, чтобы построить еще несколько таких помостов. Ну, скажем, десяток для начала. Я бы хотел, чтобы наше правление увидело все это как можно скорее. Это будет самой грандиозной революцией, когда-либо происшедшей в киноиндустрии. Когда вы закончите что-то, что можно будет показать правлению?

— Я... Я даже не знаю, Эйб. Честно говоря... я немножко боюсь.

— Боитесь? Великий Боже, о чем вы?

— Точно не знаю, но... у вас не возникало такое чувство, пока вы смотрели отрывок, что он как-то слишком уж... ну, слишком живой, что ли?

— Блэр, мне кажется, вы немного переработали. Позвольте с этого момента взяться за дело мне, ладно? И перестаньте об этом думать. А сейчас я должен вернуться в свою студию и узнать, что там случилось с актерами — вероятно, очередные перепады настроения, — но сегодня вечером я хочу увидеть вас и окончательно оговорить сроки демонстрации. А пока что вы больше никого не станете посвящать во все это, верно?

— Вы же знаете, что не стану, Эйб. Это все будет вашим, если захотите.

По дороге в студии мысли Сильверса все время возвращались к тому, что он увидел. Он сообщил изобретателю, как впечатлен пробой и как стремится заполучить себе эту новинку, лишь потому, что хорошо знал О’Бирна. Тот сам был богат и совершенно равнодушен к мирской славе, он лишь хотел завершить свое чудо, над которым работал уже много лет. Чудо в трех измерениях! То, что он только что видел, было похоже на сон, но за этим лежала перспектива такого состояния, на какое еще не мог рассчитывать ни один киномагнат в мире. Владеть этим чудом означало владеть всем миром. Сильверс стиснул в зубах сигару и принялся обдумывать открывающиеся перед ним блестящие перспективы.

Энн Актон лежала на низкой кушетке в своей гримерной и каким-то пафосным взглядом глядела на доктора, когда в гримерную вошел Сильверс. Разумеется, это было не логично, но он был потрясен, увидев ее здесь, тогда как совсем недавно оставил ее в зачарованном лесу возле Афин, спящую на заросшем чабрецом берегу

— Как вы, Энн? — с тревогой спросил он, поскольку она обошлась компании в невероятную сумму, и заболей она сейчас, посреди съемок нового фильма, грянет катастрофа. — С ней будет все в порядке, док? Когда это случилось?

— Как раз перед тем, как позвонили вам, Эйб, — слабым, жалким голосом сказала Энн, тревожно вертя головой, так что длинная волна серебристо-белых волос скользила по парче. — Это... это было так странно. Я внезапно чувствовала ужасную усталость, из меня словно высосали все силы. Наверное, я потеряла сознание, хотя... на самом деле сознания я не теряла. Это, скорее, походило на странный сон... я уж не помню теперь подробностей — какой-то лес... и музыка. Внезапно все кончилось, и я открыла глаза. Теперь со мной все в порядке, я только чувствую себя слабой, как новорожденный котенок. Вот посмотрите, — и она протянула изящную руку, чтобы показать, как та дрожит.

— В чем дело, док? — с тревогой спросил Сильверс врача.

— Гм-м... возможно, сверхурочная работа, полный упадок сил... трудно сказать что-то определенное без дальнейших исследований...

— Но с ней все будет в порядке?

— Не вижу оснований для обратного, учитывая отдых и надлежащий уход.

— Я пошлю за вашей машиной, Энн, — властно распорядился Сильверс. — Поезжайте домой и выспитесь. До скорого!

Филипп Грейвс в украшенном оплетками наряде кабальеро из нового фильма лежал на своей кушетке и держал в дрожащих пальцах сигарету, когда Сильверс протиснулся через группу окружавших его работников.

— Вам уже лучше, Фил? — спросил он. — Что с вами было?

— Ничего... ничего, — нетерпеливо ответил актер. — Со мной уже все хорошо. Просто на несколько минут потерял сознание. Но я буду в полном порядке.

Эйб Сильверс, не теряя времени, созвал собрание правления. Двенадцать членов правления «Метро-космик» уже ночью стояли парами и тройками, недоверчиво переговариваясь, в затененной студии О’Бирна, как только там был установлен первый десяток помостов. Сильверс никому не посмел описать заранее это чудо современной техники.

— Это не походит ни на что, что вы видели когда-либо прежде, — смущенно предупредил он их, когда члены правления стали подниматься на помосты. Когда все заняли свои места, Сильвере подал сигнал О’Бирну, что можно начинать, и еще раз глянул вокруг, прежде чем засияли лампы. Члены правления пристально поглядели на него в ответ, что-то бормоча и даже высказав парочку протестов.

— Самое подходящее слово для этого «глупый», — сказал один из правления. — Глупо стоять здесь и пялиться в пустоту. Я уж не говорю о том, что тут нет даже экрана? Куда же мы должны смотреть?

А затем, когда стена сверкающего света отрезала его от коллег, Сильверс остался один, стоя посреди сверкающего со всем сторон тумана. Откуда-то доносились пораженные восклицания и возгласы, которые замерли, когда Сильверс во второй раз услышал бархатный голос диктора, раздавшийся как бы со всех сторон одновременно.

— Сейчас вы попадете в зачарованный лес возле Афин ночью, в разгар лета, чтобы увидеть то, что увидел во сне Шекспир более трехсот лет назад...

Почему-то, пока продолжалась пьеса, Эйб Сильверс начал вдруг думать о силе ссоры между Титанией и Обероном, которая почти осязаемым пламенем пылала в чистом ночном воздухе. Ссорились ли они в прошлый раз столь же отчаянно. Была ли их...

Дикий хохот и прыжок Пака через его плечо стер его полусформировавшиеся мысли, и тут в лесу пронзительно зазвенел телефонный звонок. Секунду Сильвере пребывал в каком-то подвешенном состоянии. Он прекрасно помнил, что в прошлый раз звонок не звонил до того, пока Титания не легла спать на берегу, где густо рос чабрец. Но лес вдруг исчез. Сильверс ошалело уставился в студию, столь внезапно выросшую вместо знаменитой поляны волшебной страны, и увидел замерших в изумлении, ошеломленных людей.

— Вас к телефону, Эйб, — голос О’Бирна окончательно рассеял туман грез, все еще окутывавший его.

Сильверс смущенно усмехнулся и спустился с помоста.

— Шеф, шеф! — забормотал из трубки чей-то голос, пронзительный, перекрывающий возрастающий позади Сильверса гул голосов. — Энн Актон лежит без чувств в Гроуве!

— Она что, пьяна?

— Не думаю... но так наверняка напишут в газетах! Она... секундочку. .. О, она приходит в себя! Так что нам делать?

— Отвезите ее домой, — вздохнул Сильверс. — Я немедленно займусь газетами. Ну, что за жизнь пошла!

Он повернулся к О’Бирну и пожал плечами. — Актон снова падала в обморок, — сердито пробормотал он. — Ну, ладно, но если она опять скуксится посреди «Только не завтра», мы лишимся последних рубашек. Я поеду сейчас за врачом...

— Эйб, — прервал его О’Бирн так тихо, что Сильверс, уже собиравшийся уйти, удивленно повернулся к нему. — Эйб, вы понимаете, что Энн Актон падает в обморок каждый раз, как мы начинаем показывать эту пьесу? Интересно, как обстоит дело с другими актерами?

— Что вы имеете в виду? Почему они?.. Блэр, не сходите с ума!

Голос Сильверса звучал уверенно, хотя у него в голове прозвенел звоночек тревоги. Филип Грейвс, который играл Оберона, тоже терял сознание в прошлый раз. И... да, разве он не заметил газетную заметку в рубрике светской хроники, что Фиби Темплтон упала в обморок во время чаепития в Нью-Йорке? Было ли это в тот же день? Скорее всего, да, с ужасом подумал Сильверс. Конечно, все это было лишь скандальной сенсацией, но теперь он должен приложить все силы, чтобы уберечь Актон от газет. Она никогда не искала любви репортеров, и Сильверс понимал, что они постараются максимально раздуть эту историю. Они... Опять зазвонил телефон.

— Только что пришла телеграмма от помощника Филипа Грейвса, — встревоженно раздался в трубке голос его жены. — Филипп, находящийся на борту корабля, внезапно заболел. Его помощник сообщает, что это появится завтра во всех газетах, и спрашивает вашего совета.

Сильверс с тревогой пригладил рукой волосы.

— Спасибо, — чуть упавшим голосом пробормотал он. — Я позабочусь об этом. Домой вернусь поздно.

Он подошел к людям, все еще толпившимся возле помостов и что-то восхищенно обсуждавшим. Они не слышали его разговоры по телефону в дальнем конце студии.

— У нас же уже есть контракт с этим человеком, не так ли? — с тревогой спросил кто-то у его локтя. — Нужно немедленно начать производство. Это самое грандиозное, что вообще когда-либо происходило...

— Да... контракт, считайте, у нас в кармане, — расплывчато ответил Сильверс. — Блэр, сколько времени понадобится на производство первой сотни таких помостов? Мы должны организовать большой показ как можно быстрее.

— Сто пятьдесят будет готово примерно через неделю, — нехотя признал О’Бирн. — Но, Эйб... Эйб, вы же не думаете, что мы должны сделать это?

Сильверс оттащил его в сторону.

— Послушайте, Блэр, — тихо сказал он. — Держите свое воображение под контролем. Какая может быть связь между показом фильма и тем фактом, что у перегруженных работой, темпераментных людей временами бывают обмороки? Я признаю, что это действительно странное совпадение, но давайте мыслить разумно. Мы не можем позволить себе упустить самую грандиозную революцию, когда-либо свершившуюся в киноиндустрии, только потому, что какая-то впечатлительная актриса несколько раз падала в обморок.

О’Бирн слегка пожал плечами.

— Интересно, — пробормотал он, словно размышлял вслух, — сколько уже времени люди пытаются создать жизнь. И всякий раз что-то мешает... никто еще не добился успеха. Мое изобретение, конечно, не жизнь, но слишком близко к ней, чтобы я мог оставаться спокойным. Мне кажется, за присвоение власти Бога всегда следует расплата... даже просто за приближение к ней. Я боюсь, Эйб...

— Блэр, вы можете сделать мне одолжение? — спросил Сильверс. — Отправляйтесь сейчас спать и забудьте обо всем до утра. Завтра мы встретимся, а сейчас у меня по горло других проблем.

На губах О’Бирна появилась бледная тень улыбки.

— Ладно, — сказал он...

ТЕМПЛТОН—ФРЕДЕРИКС!

ТАЙНОЕ БЕГСТВО ЛЮБОВНИКОВ!

Такой заголовок выкрикивали разносчики газет, когда Сильверс вылез из машины на следующее утро. Он дважды просмотрел заголовок, чтобы убедиться в этом, потому что все журналы, посвященные кино, последние полгода освещали и обсуждали роман Фиби Темплтон с Манфилдом Дрейком, а вовсе не с Биллом Фредериксом. На этой неделе должна была состояться их свадьба, но... Он торопливо купил газету, а в голове засела одна дикая мысль. Темплтон и Фредерикс играли любовников в телефильме О’Бирна!

«Мы с Биллом знали друг друга уже полгода, — были процитированы в газете слова Фиби Темплтон, — но не понимали вплоть до прошлой ночи, как много мы значим друг для друга. Это было просто чудо. Я поехала на Запад, а Билл остался в Голливуде. И внезапно в Денвере меня осенило, что я должна немедленно поговорить с ним. Я позвонила... а дальше все было словно в тумане. Я только смутно припоминаю, что зафрахтовала самолет, мы встретились в Юме и уже нынче утром поженились. Конечно, я понимаю, что нехорошо поступила с Манфилдом, но это было сильнее меня. В десять часов вечера мы с Биллом внезапно поняли, что предназначены друг для друга...»

Сильверс закрыл газету и впился зубами в сигару. Именно в десять вечера они смотрели сцену, в которой Гермия и Лизанд, — а играли их именно Темплтон и Фредерикс, — бормотали в лунном свете слова страстной любви. На мгновение фантастическая мысль пришла ему в голову.

— Я, наверное, схожу с ума, — пробормотал Сильверс.

Неделю спустя сто пятьдесят человек собрались на предварительный просмотр «Сна в летнюю ночь» О’Бирна. Платформы были установлены в большой студии, которая первая должна была увидеть удивительную иллюзию. Студия была уже полна переговаривающимися со скептическими лицами чиновниками и директорами «Метро-космик», а также их разволнованных жен. Странное беспокойство овладело Сильверсом, когда он нашел О’Бирна в углу студии, у пульта управления. О’Бирн сидел на тяжелом табурете перед своей аппаратурой, и его лицо, когда он повернулся к подошедшему другу, буквально дышало странной, напряженной силой.

— Эйб... — заговорил он, — у меня такое безумное чувство, будто всякий раз, когда я демонстрирую этот фильм, он становится все реальнее и реальнее. Похоже, что персонажи уже не всегда придерживаются того, что мы сняли, что происходит нечто помимо того, что написал Шекспир, и чем больше...

Сильверс стиснул его плечи и потряс, пытаясь выкинуть из своей головы абсурдную тревогу от того, что всякий раз сцена ссоры Титании и Оберона становится все яростней, и твердо сказал:

— Немедленно прекрати, Блэр! Ты слишком много работаешь. Может, кто-то другой сумеет заменить тебя на сегодняшнем показе. .. а ты должен отдохнуть.

О’Бирн безучастно поглядел на него.

— Нет, это должен сделать я, — сказал он внезапно равнодушным голосом. — Разумеется, если ты все так же полон решимости сделать этот показ. Никто лучше меня не справится с этим. В конце концов, ведь это я создал такую аппаратуру...

Сильверс мгновение глядел прямо ему в лицо в напряженной тишине, затем пожал плечами и пошел к последней пустой платформе в ряду ждущих на других платформах зрителей. О ^уБирн просто переутомился, сказал он себе. После того, как он столько работал, ему нужно поехать в санаторий на длительный отдых. Наверное, голова у него раскалывается...

Туманное сияние сомкнулось вокруг него, скрывая сто пятьдесят остальных зрителей. Несколько секунд слышалось удивленное бормотание, прерываемое полуиспуганными вскриками женщин, а потом каждый зритель оказался в собственном мирке в тишине и одиночестве.

В серебристом тумане раздался знакомый уже глубокий, бархатистый голос, и в третий раз Сильвере увидел широкую поляну волшебной страны, окруженную зачарованным лесом. В третий раз Титания, трепеща крылышками, полетела в лунном сиянии. В третий раз Оберон большими шагами вышел из сомкнувшейся вокруг поляны чащи, ступая по не пригибающейся под его ногами траве с волшебной легкостью. Но в гневе их не было никакой легкости. Между ними вспыхнула старинная ссора, и даже легкий ветерок задрожал от их гнева.

Снова появились Гермия и Лизандр, одновременно веселые и испуганные лесом. Снова Елена, рыдая, выкрикивала среди деревьев имя Деметрия и не получала ответа. Маленький эльф Пак ликующе скакал, накладывая свои озорные чары, и Титания улеглась спать на траве, украшенной блестками чабреца.

Но на сей раз никакой телефонный звонок не разрушил магию грезы.

И снова ожили персонажи, перемещавшиеся перед зрителями так явственно, что тех обдавало ветерком, их можно было коснуться руками, зрители слышали звук их дыхания, когда те стояли рядом, и создавалось впечатление, что призрачны не эти придуманные, сказочные персонажи, а сами зрители. Настоящей была любовь и ненависть, реальное горе под невероятно живой луной.

Несколько раз у Сильверса мелькало в голове, что кое-где действие проходит не точно так, как он видел в прошлый раз. Давала ли в прошлый раз Титания пощечину хмурому, разгневанному Оберону, прежде чем развернулась и ушла с поляны? Столь ли долго целовались Гермия и Лизандр в глубокой тени раскидистого дуба? Но действие продолжалось, и Сильверс забыл обо всем, что было прежде, погрузившись в происходящее перед ним сейчас.

Пак чарами заманил влюбленных в глубь леса. Они прошли, спотыкаясь, через туман, и рассорились, ослепленные туманом, магией и собственной тревогой на сердце. В лунном свете сверкнули мечи. Лизандр и Деметрий вступили в схватку среди деревьев. Пак расхохотался пронзительным, высоким, нечеловеческим смехом и указал большим пальцем правой руки вниз. И Лизандр захрипел, роняя меч.

Деметрий свирепо склонился над ним. Сильверс увидел яркую кровь, запузырившуюся на боку упавшего, и меч, с которого стекали капли все той же, небывало яркой крови. Иллюзия была восхитительна. Гибель Лизандра была настоящим чудом исполнения, от первого хриплого вскрика до последней пузырящейся крови, хлынувшей из его горла, и вплоть до шелеста вложенного в ножны меча. Смерть Лизандра...

Что-то тревожное опять всплыло в памяти Сильверса, но прежде чем он уловил эту мысль, где-то в туманном лесу истерично закричала женщина: «Он мертв! Он мертв!», лес внезапно исчез и Сильверс увидел ошеломленные, словно окованные сном лица зрителей, возникшие там, где миг назад лежал, умирая, на мхе Лизандр. Где-то среди них истерично рыдала женщина.

— Он мертв, говорю же вам! Лизандр мертв, он умер по-настоящему, а не по роли! Кто-то убил его! Это была настоящая кровь... я даже почувствовала ее запах! О, уведите меня из этого ужасного места!

Сильверс провел рукой по глазам, словно смахивая с них остатки образов сказочной страны, и начал уже спускаться с помоста, собираясь пойти к проектору, и внезапно вспомнил кое-что теперь, что ускользнуло из его памяти во время сцены убийства Лизандра. Пьеса Шекспира была комедией, а не трагедией. Лизандр не должен был умирать в ней.

Бирн словно прилип к своему табурету, стиснув кулаки так, что побелили костяшки пальцев, и глянул в глаза Сильверса.

— Вы поняли? — безжизненным голосом спросил он. — Теперь вы поняли, на что способен массовый гипноз? Они не могли помочь ему... бедняги, они должны были остаться живы и лишь заблудиться в тумане...

— Блэр! — резко окликнул его Сильверс. — Блэр, прекращайте это! Что за бред вы несете? Вы что, с ума сошли?

О’Бирн безучастно глядел на него.

— Я боялся, — тем же монотонным голосом продолжал шептать О’Бирн, словно разговаривал во сне. — Я боялся демонстрации перед толпой людей... я должен был понять, что произойдет, когда Актон и Грейвс...

— Вы все еще зациклились на том совпадении? — жестким тоном спросил его Сильверс. — Вы что, не понимаете, что это просто глупо, Блэр? Какая может быть связь между картинками на экране и живыми людьми, к тому же находящимися за полмира отсюда? Я согласен, что случившееся сегодня вечером...

— Вы когда-нибудь слышали, — прервал его Блэр тихим голосом, словно боялся упустить какую-то важную мысль и потому не обращал внимания на слова Сильверса, — что дикари закрывают лица, когда туристы хотят их сфотографировать? Они боятся, что фотография украдет их душу. Эта идея столь широко распространена, что не может быть лишь каким-то местным суеверием. Она жива до сих пор в племенах по всему миру. Африканские дикари, тибетские кочевники, китайские крестьяне, южно-американские индейцы... Даже древние египтяне — весьма цивилизованный народ — делали рисунки угловатыми и как бы неживыми. Все они полагали, что слишком хорошее сходство способно перемещать душу из человека в изображение.

— Ну, да, все слышали о таком... — буркнул Сильверс. — Но вы же не предполагаете?..

— После тайного бегства Темплтон... после обмороков Энн Актон и болезни Филипа Грейвса, до и после того, что случилось сегодня вечером, как можете вы, Эйб, отметать это? Нет, и древние египтяне, и современные дикари куда ближе к истине, чем мы. Только вот до настоящего времени сходство не было таким совершенным, чтобы поглотить личность так, чтобы это было заметно. Но вот мои иллюзии — они настоящие, живые, дышащие. Пока вы только глядите на них, то не можете распознать, что перед вами находятся не настоящие, живые мужчины и женщины. Когда смотрели фильм вы один, это повлияло лишь на Актон и Грейвса, часть их личности перешли в иллюзию, созданную во многом вашим собственным воображением. Не знаю, насколько коснулось это других актеров... я в самом деле не знаю, почувствовал ли кто из них в тот день тошноту или головокружение. Я не проверял — может, просто боялся... Когда на просмотр собрались двенадцать членов правления, перенос стал сильнее, так, что Грейвсу стало плохо на борту корабля, а Актон не могли привести в чувства, пока телефонный звонок на прервал демонстрацию фильма. Но это кардинально повлияло на Темплтон и Билла Фредерикса, потому что зрители поверили в то, что их персонажи действительно любят друг друга...

Воспоминания хлынули в голову Сильверса. Он вспомнил, что почувствовал, когда прочитал газетные заголовки о тайном бегстве.

— Но как это могло произойти, Блэр? — спросил он. — Как сознания массы людей могли повлиять на поведение тех, на чьих образах сосредоточили свое внимание? Я уже думал об этом. Если двенадцать человек были какое-то время убеждены, что видели двух страстно влюбленных, то действительно их убеждение повлияло на актеров... Нет, это безумие! Этого просто не может быть!

— Но вы сами видели, что это было, — почти беззвучно пробормотал Блэр. — Вы видели, что произошло, когда сто пятьдесят человек сконцентрировались и были убеждены, что видели, как меч пронзил человека! Для большинства их них меч был настоящим — их воображение отмело очевидные факты, и они решили, что Лизандра действительно заколол меч Деметра. Они и правда считали, что видели, как он умер.

— Но он же не умер, верно? Я имею в виду, что на сей раз ничего не произошло, иначе мне бы немедленно позвонили.

Бледная улыбка скривила напряженно сжатые губы О’Бирна. Он обернулся. Сильверс услышал щелчок и понял, что все это время трубка лежала на столе.

— Я хотел, чтобы вы все поняли, прежде чем вам сообщат, — тихо сказал О’Бирн. — И я знал, что телефон прервет меня, если я...

Телефон пронзительно зазвонил. С резким уколом ужаса Сильверс схватил трубку. В ухо ему закричал тоненький голос:

— Сильверс? Это вы, босс? Боже, я весь вечер пытаюсь дозвониться до вас! Актон уже час находится в коме, и врач не может привести ее в чувства. Из Лондона пришло сообщение, что Филь Грейвс тоже без сознания — и с ним не могут ничего сделать! А так же... Что? Босс! Мне только что сообщили, что Темплтон тоже находится в обмороке, а Билл Фредерикс упал замертво! Что происходит? Все это похоже на конец света...

—Эйб...

Сильверс резко повернулся, когда рука О’Бирна легла ему на плечо. Раздался словно неслышный вопль ужаса, когда взгляды их встретились. Лицо О’Бирна было почти безмятежным, но осознание того, о чем кричал голос в трубке, плескался в его глазах.

— Теперь вы мне верите? — спросил он. — Вы понимаете? Вы понимаете, что я соорудил эту омерзительную штуку из самой жизни? Да... двухмерные изображения доносят до нас блудную тень трехмерного объекта... достаточно сидеть в темноте, чтобы дать волю своему воображению. В моем же трехмерном изображении я каким-то образом получил тень четвертого. Возможно, это четвертое измерение и есть измерение самой жизни. Но больше моя проклятущая машина не убьет никого... Нет!

Громкий звон бьющегося стекла прорезал истерический шум толпы. Воцарилась, как сама смерть, гробовая тишина, она упала на бормочущую и всхлипывающую толпу, и лица всех находящихся в студии побледнели. Тощие руки О’Бирна размеренно поднимали тяжелый табурет и с отчаянной силой били им в самое нутро проектора, в путаницу тонких проводов и хрупких схем. Сильверс стиснул продолжавшую верещать телефонную трубку и, не шелохнувшись, смотрел на него.