Земля Тиан

I

— Two glasses more! — приказал Тенишевский почтительно склонившемуся бою.

— More ice![17] — добавил Дорогов.

В уютном садике летнего кино «Виктория» духота не так сильно давала себя чувствовать.

Тяжелое, знойное лето еще только начало наседать на Ханькоу, но уже ртутный столбик Фаренгейта к двум часам дня угрожающе переползал за сто, а ясными ночами в неподвижном воздухе метались полчища длинноногих москитов, спешивших свершить свою короткую жизненную карьеру прежде, чем безжалостное июльское солнце иссушит их и уничтожит.

Месяц июль был на исходе. Дорогов и Тенишевский уже вторую неделю сидели в Ханькоу в полном неведении и неопределенности. Мистер Вуд, к которому тотчас по приезде они обратились, взял у них документы и обещал выхлопотать у ву-ханских[18] властей разрешение на проезд через Хупей. Но дни шли за днями, а ответа из ву-ханского бюро мистер Вуд не получал. Томимые бездействием, Валериан Платонович и Дорогов бродили по городу, сфотографировали все, что только привлекло их внимание, вечерами играли в русском клубе в домино и по десять раз рассказывали любопытным аборигенам Ханькоу сочиненную сэром Арчибальдом версию о редких породах шелковичного червя, отыскивать которые они якобы направляются вглубь Хунаня и Сычуан-ской провинции.

Русская колония приняла их очень тепло. Молодой человек по имени Коля, с которым они познакомились на пароходе, оказавшийся скрипачом из местного Рейс-Клуба, сделался их неизменным спутником и проводником. Изо всех сил стараясь, чтобы гости не скучали, он показал им все скудные достопримечательности города, возил осматривать парк и университет в By-Хане, самоотверженно глотал с ними вместе пыль в чайных сортировочных, а вечером, освободившись от службы, тащил Дорогова и Тенишевского в ханькоус-ский «Голливуд», где в душных, пропитанных винными парами залах ночных кабаре потные, одуревшие от жары и алкоголя люди жадно поглощают лед, где царствует джаз-банд и продается женское тело.

Дорогову эти места внушали инстинктивное отвращение. Он охотнее проводил время, лежа на кровати у себя в номере гостиницы, с книгой в руках.

Так проходили дни за днями, пока их не постигло окончательное разочарование. Мистер Вуд сообщил, что ву-ханские власти разрешения на проезд не дают, а сэр Арчибальд просит его передать русским джентльменам, что отыскание шелковичного червя отложено им на будущий год. Мистер Вуд не был, очевидно, посвящен в платиновое дело, а может быть, просто притворялся. Во всяком случае, он серьезнейшим образом заявил Тенишевскому, что этим обстоятельством контракт не нарушается, так как Хеддльсбюри только меняет маршрут. Он показал Валериану Платоновичу письмо, в котором сэр Арчибальд с выражением самых лучших пожеланий предлагал мистеру Тенишев-скому, по-прежнему оставаясь его «коммерческим агентом», провести месяц в разъездах по Ян Цзе и распространять английские бритвенные ножички, образцы которых он высылает.

Хеддльсбюри явно глумился. Валериан Платонович не выдержал.

— Пусть мистер Хеддльсбюри сам продает свои ножички, — резко сказал он Вуду. — Я нарушаю контракт и ваш патрон может подавать на меня в суд.

— Хорошо, — невозмутимо отвечал Вуд, — сэр Арчибальд, конечно, так и поступит. Я напишу ему, что вы отказываетесь от агентуры. Само собою, выплату вам денег я немедленно прекращаю. Вот ваши документы. Не откажите также передать мне ящик с товаром, принадлежащий сэру Арчибальду.

Он говорил, очевидно, об инструментах.

— Вы получите ваш ящик, — с сердцем сказал Тенишевский, — до свидания.

— Что, говорил я тебе? — спросил Дорогов, когда они покинули негостеприимное жилище Вуда. — Хеддльсбюри нас попросту надул.

Тенишевский от злости сломал сигарету.

— Так для чего было ему тащить нас в Ханькоу, тратить деньги, выписывать машину?!

— Затраты невелики, — сказал Дорогов, — да и смешно полагать, что он тратил свои собственные деньги. Дорого стоит только машина да инструменты. Так машину он вернет на завод, а инструменты у нас отбирает.

Тенишевский не унимался.

— Что за чепуха? Сейчас же пишу Хеддльсбюри письмо воздушной почтой! Пусть объяснит свое поведение. Может быть Вуд, дурак, накрутил?

В отеле уже ждал Коля. Расстроенный вид их сразу бросился ему в глаза.

— В чем дело, Валериан Платонович? — участливо осведомился он. — Какая нибудь неудача?

Тенишевский швырнул свой шлем на кровать.

— Да! Наше дело лопнуло!.. By-Ханские власти не дают разрешения на проезд!

— Что же, боятся, что вы переловите там всех шелковичных червей, что ли? — спросил Коля. — А вы как хлопотали?

— Всяко хлопотали, — ответил Дорогов. — Не дают.

Коля задумался.

— Я попробую вам помочь. У меня есть один знакомый чиновник оттуда… Вот что: дайте мне ваши документы, я попытаюсь через него. Вы не унывайте! У китайцев так бывает. Сегодня — нельзя, завтра — нельзя, а послезавтра вдруг почему-то — можно. Да вот вам пример: здесь у нас сидит труппа русских артистов. Они едут в какой-то Квей Янг, их выписали туда из Шанхая. Тоже ждали разрешения почти три недели. Все нет, да нет! А вот вчера вдруг получили визы. Через три дня едут.

— Куда, вы говорите, они направляются? — спросил Дорогов, заинтересованный. — Что за «Квей Янг»?

— Квей Янг, — отвечал Коля, — так они говорят. А где это — Бог ведает. Трущоба какая-то. На мой взгляд — затея вообще дикая. Везут их китайцы, которых никто здесь не знает.

— Это не «Квей Янг», а Гуй Ян, — перебил его Тенишевский.

— Может быть, и Гуй Ян, — согласился Коля. — Это — в Тибете… Тысяча и одна ночь!.. Легенда!..

Он рассмеялся.

— Действительно, «легенда», — улыбнулся и Дорогов. — Что они там будут делать?

Тенишевский нервно расхаживал взад-вперед по комнате.

— Послушайте, Коля, — сказал он вдруг, — у вас нет среди них знакомых?

— Конечно, есть, — ответил тот, — с девушками я постоянно танцую в «Метрополе». Есть еще там Леля Зубова. Она никого к себе не подпускает, но я и с ней знаком. Еще по Тяньцзину. Потом имеется пианист Кац, противный тип.

— Познакомьте нас с ними, Коля, — сказал Тенишевский.

— Отлично, — обрадовался Коля, — как раз сегодня в «Метрополе» у нас небольшая party. Я пригласил Лелю Зубову и еще двоих, Марусю и Тасю. Кац, наверное, тоже потащится, ну да я его отошью. Значит, мы встретимся в «Виктории», они там сегодня последний день выступают. Оттуда — все в «Метрополь».

Он встал.

— Часам к десяти приходите в «Викторию». Я буду ждать за столиком в саду.

— Постойте, Коля, — неожиданно остановил его в дверях Тенишевский, — скажите, нет ли среди этих артистов англичан?

Коля удивился.

— Англичан? Нет, кажется, нет. Вот разве Кац?!

Он засмеялся.

— Ну, до вечера…

— Для чего они туда едут? — спросил Валериан Платонович, едва за Колей закрылась дверь. — Тем не менее, их пропускают, а нас задерживают!

— Ты подозреваешь тут руку сэра Арчибальда? — проговорил Дорогов в раздумье. — Так я тебя понял?

Тенишевский снова заходил по комнате.

— Да, именно так. И еще: ты уверен в том, что Вуд действительно хлопотал о разрешении?

— Кто его знает, — согласился Дорогов, — надо проверить, пусть Коля попробует через своего чиновника. Но ведь Вуд остановил выдачу денег и отбирает инструменты!

Тенишевский ударил кулаком по столу.

— В каких же гороховых шутов нас вырядил Хеддльсбюри!

— Да, положение дурацкое, — сказал Павел Александрович. — Я не понимаю только, для чего он так поступает. Ведь платина то все-таки у нас в руках, а не у него. Или он раздумал ею заниматься?

Тенишевский окончательно вышел из себя:

— Черт его знает!.. А мы-то хороши! Как ослы, сидим здесь две недели, переговариваемся с этим проклятым Вудом, чтобы ему ни дна, ни покрышки!

— Постой, — заметил Дорогов. — Ругаться и злиться толку мало. По-моему, надо выяснить, что можно. Поговорим с этими «артистками», порасспросим. Может быть, разговор с ними прольет какой-нибудь свет на то, зачем Хед-дльсбюри их туда посылает. Если это он, конечно.

Дорогов и Тенишевский уже час сидели в саду «Виктория», ожидая конца спектакля. Коля два раза бегал за кулисы и сейчас отправился туда в третий раз. Дело неожиданно осложнилось: Леля Зубова, узнав, что предстоит познакомиться с новыми людьми, отказалась ехать в «Метрополь» и теперь Коля ее уговаривал.

Через открытые окна зрительного зала в сад доносился зычный голос Яна Кипура, певшего на экране арию из «Риголетто». Сад был почти пуст. Только за соседним столиком чиновник из французского консульства громко разговаривал с полной темноволосой дамой в безбрежном декольте и щеголеватым лейтенантом морской пехоты.

— Подобный случай я видел впервые, — говорил чиновник, — можно прочесть о чем-нибудь в этом роде, можно увидеть на экране синема, но чтобы живой человек решился так исковеркать свою жизнь, — это похоже на безумие!

— Ищите женщину, — сказал лейтенант.

— О, да! — поддержала его дама. — Брат Андре, по-моему, болен сердцем.

— Брату Андре за тридцать лет, — возражал чиновник. — Он не мальчик, чтобы разбитое сердце могло толкнуть его на такой шаг. Ведь он заживо похоронил себя. В его годы, с его карьерой! Из Парижа мне писали, что он раздал все свое состояние! Какой шаг!!..

— Вы правы, — усмехнулся лейтенант, — не каждый день кирасирские офицеры уезжают в Китай, да еще в колонию прокаженных. Случай, действительно, редкий.

— Когда мы провожали его на пароход, — продолжал чиновник, — он шутил, говорил о самых обыденных вещах и ни слова о своем диком поступке. Как будто он поехал на дачу, а не вглубь Гуй-Чжоу на смену отцу Альберту, умирающему от проказы… От проказы!.. Вы понимаете, что это значит? Когда гниют кости, разлагается язык во рту!

— Неаппетитно, — брезгливо поморщился лейтенант.

— Он сумасшедший, — взволнованно сказала дама. — Его нельзя было пускать.

Чиновник развел руками.

— Мы ничего не могли сделать. Он оформил все еще во Франции. Официально он командирован Доминиканской миссией.

— Ты слышишь. Валериан, — сказал Дорогов вполголоса, — еще один человек отправился туда. Сколько людей хочет попасть в эти края! Всех их гонят туда разные мотивы. Но цель у всех одна: все та же «земля Тиан». Не кажется это тебе странным? Как будто символ какой-то.

Тенишевский нахмурился.

— Твоя философия была бы хороша, если бы не торчал у меня в голове проклятый Хеддльсбюри. Обвел-то он нас совсем не символически… А, вот и Коля!

— Ну что, согласилась ваша дива или еще ломается?

— Ух! — сказал Коля, шумно опускаясь на плетеный стул. — Дайте отдышаться… Бой! Пеппермент-сода!.. Вот духота!

Он вытер лоб маленьким полотенцем.

— Леля Зубова согласилась поехать до двух часов. Тася и Маруся ее упросили. Без нее их не пускают.

— Кто не пускает? — удивился Валериан Платонович. — Что же у них тут, пансион благородных девиц?

Коля залпом выпил свой стакан.

— Ух!.. Импресарио не пускает. Беспокоится за репутацию своей труппы. Он и меня расспрашивал, кто вы такие.

— И что же вы сказали? — полюбопытствовал Дорогов.

— Сказал, что музыканты, мои друзья.

— В общем, импресарио их, пожалуй, что и прав, — заметил Дорогов, — европейцы в Ханькоу ведь только сплетнями от скуки и живут. Ему это обстоятельство, наверное, известно.

Коля потребовал еще льда.

— Ну, ничего, — сказал он, — я все уладил. Да вот и дамы…

Все встали.

— Позвольте представить вам моих друзей, Елена Николаевна, — засуетился Коля. — Павел Александрович Дорогов, скрипач-Паганини… А это — Валериан Платонович Тенишевский. Он считается пианистом… Тася, Маруся…

Все снова сели. Коля заказал лимонад и лед.

Крашеная блондинка, Маруся, держалась свободно, очевидно, привыкшая к мужскому обществу, Тася, стройная, немного широкоплечая девушка лет восемнадцати с густыми белокурыми волосами и размашистыми, резко подкрашенными бровями — заметно стеснялась.

Елена испытующе оглядела новых знакомых.

— Вы служите здесь или только проездом? — спросила она.

— Мы собрались провести лето в Кулине и заглянули в Ханькоу на короткий срок, посмотреть, — без особого энтузиазма соврал Дорогов. Ему надоело уже это постоянное «инкогнито», к сохранению которого его принуждали обстоятельства. — А вы? Я слышал, вы направляетесь куда-то на запад?

— Мы едем в Гуй Ян, — сказала Елена, — на гастроли.

— Это очень интересно, — вставил Тенишевский, — я сказал бы, даже оригинально.

— Очень интересно, — заговорила Маруся, — поедем на шаландах, нас будут фотографировать, угощать обедами, делать нам подарки! Знаете, серебряные вазы? У китайцев всегда так. Потом привезут назад в Шанхай и снимут для кинематографа. Вы подумайте только! Кино — это моя мечта.

Тася тянула лимонад через соломинку и молчала.

— А вы, Тася, тоже о кино мечтаете? — обратился к ней Коля.

Она вскинула на него большие серые глаза.

— Нет, я не мечтаю о кино. Я куплю себе в Квей Янге золотые браслеты. Говорят, там золото дешево.

— Меня очень интересует цель вашей поездки, — снова обратился Дорогов к Елене. — Ведь Гуй Ян — это очень далеко.

Она опять внимательно посмотрела на него.

— Да, двенадцать дней пути отсюда. По реке.

У ворот пронзительно закрякал автомобиль.

Коля шумно поднялся.

— Господа, машина подана. У нас мало времени, уже без четверти двенадцать. Поехали!

Они тронулись к воротам. Возле автомобиля Тенишевский улучил минуту.

— Пока что — туманно. Они как будто сами ничего не знают.

— Порасспроси еще хорошенько девушек, а я поговорю с Зубовой, — отвечал Дорогов. — Может быть, еще добьемся толку.

— О'кей!

За ужином девушки развеселились. Танцевали попеременно с Колей и Те-нишевским, смеялись Колиным шуткам. Валериан Платонович все время ловко подъезжал к ним с вопросами. Но то, что они отвечали, сначала ставило его в тупик, потом просто начало смешить. О «Квей Янге», куда они направлялись «по приглашению главного генерала» и о дороге туда, девушки рассказывали какую-то ни с чем не сообразную чепуху. Обе они, и Тася и Маруся, вполне были примитивны и никак не образованны. Маруся еще довольно бойко объяснялась на американском жаргоне, а Тася и по-русски говорила с неожиданными и грубыми ошибками. Ясно было, что даже самый простодушный человек таким «агентам» ничего бы не доверил.

Разговор Дорогова с Еленой был более интересен. Павел Александрович не танцевал, а Зубова за два часа только один раз встала и нехотя прошла с Колей круг вальса. От нее Дорогов услышал, что труппа едет в Гуй Ян по приглашению китайского сановника на гастроли, что контракт подписан на четыре месяца через солидного театрального агента и жалование вполне достаточное. Сам этот агент находится в настоящее время здесь, в Ханькоу, по каким-то своим другим делам, но живет в том же отеле, где и все они, и мимоходом устроил им здесь ангажемент в театре «Виктория». Сам хозяин, некто Лю, уже давно уехал в Чан Ша и труппа догонит его там.

Почти все это было уже Дорогову известно от Коли, а большего она говорить или не хотела, или не знала сама.

Когда в два часа ночи, проводив своих дам до отеля пешком, они прощались, дело их не подвинулось вперед ни на шаг…

Коля, порядком «намокший», спать идти не пожелал. Не найдя себе попутчиков, он махнул рукой и, пообещав завтра зайти за паспортами, один отправился на рикше в «каботажное плавание», как он выражался, то есть в известный уже читателю «Голливуд».

Дома Валериана Платоновича и Дорогова ждали не только крупные новости, но даже разъяснения всего положения полностью. На столе лежал плотный серый конверт, адресованный крупным, размашистым почерком Зайков-ского.

— А? — воскликнул Тенишевский. — Ты понимаешь? Он связал нас этим дурацким контрактом, выкрал у Зайковского документы и снарядил своих собственных инженеров из Гонконга. Русские, мол, ослы останутся с носом! А? Черта с два!.. Черта с два!..

Он швырнул письмо на стол и заходил по комнате.

— Что же ты думаешь делать? — спросил Дорогов. — Хеддльсбюри действительно хитро поступил. Контракт с огромной неустойкой. Ты сделал сегодня жест, объявил Вуду, что нарушаешь договор, но… как же быть дальше? Платину они вряд ли найдут, так как искать ее там, где она есть, ни одному горняку не придет в голову. В этом Хеддльсбюри ошибся. Но нам с тобою от этого не легче.

— Едем дальше, — сказал Тенишевский, останавливаясь перед Павлом Александровичем, — во что бы то ни стало надо ехать дальше!

Дорогов поднял брови удивленно.

— Дальше?.. А кто же даст деньги? А инструменты? Вуд ведь наши отбирает.

Валериан Платонович засунул руки в карманы и стал перед Дороговым в вызывающей позе, как будто он разговаривал с Вудом.

— Кто отдаст ему эти инструменты? В суд?! На здоровье! Иск он может вчинить только гражданский, за нарушение контракта, и то — в Шанхае. Пусть ждет, пока я туда вернусь. А на инструменты нет подписанной мною описи. Он посылает меня торговать ножичками, так я ему вместо инструментов сдам дюжину бритвенных приборов! И то пусть спасибо скажет… Тут сэр Хеддльс-бюри тоже промахнулся. Не ждал, что мы и без него поедем.

— На какие средства? — спросил Дорогов. — Кто даст?

— Я, — сказал Тенишевский решительно. — Завтра переведу сюда все мои сбережения. Не хватит — продам автомобиль, заложу обстановку! Но поджавши хвост в Шанхай не вернусь!

Дорогов покачал головой, выпустил клуб дыма из своей трубки и внимательно посмотрел сквозь этот дым на Тенишевского.

— Подумай, Валериан, не сделай глупости. Ведь ни с чем останешься. А если экспедиция будет неудачна? Не вернуться ли в Шанхай поискать нового капиталиста?

— Ни за что!! — вскричал Тенишевский. — Денег доехать хватит…

Он громко рассмеялся.

— Машину нам англичане туда доставят! Едем, Павел!! Едем смело!.. С артистками!! Пусть Хеддльсбюри нас тогда ловит. И в голову не придет ему.

— Да ты совсем взбесился! — воскликнул Дорогов.

Валериан Платонович не желал его слушать.

— Коля сказал им, что мы музыканты, — стремительно заговорил он. — Так музыкантами мы и поедем. Этому Кацу, или как его, деньги на бочку, сколько ему по контракту следует, и дело в шляпе. Я — пианист, ты — скрипач. Коля нам документы устроить обещал. Чего тебе еще надо? Только быстро и тайно. Они через два дня едут.

— Ты печешь проекты, как блины, — сказал Дорогов. — И что-то уж очень непоследовательно. Два часа тому назад ты подозревал этих артисток в том, что они — агенты Хеддльсбюри.

Валериан Платонович снова заходил по комнате.

— Ерунда! Какие там агенты? Таким агентам никто не поручит даже лист бумаги пополам разорвать. Вот разве Елена Зубова… Что ты скажешь о ней? — спросил он вдруг.

— Вряд ли. Да и зачем Хеддльсбюри здесь агенты? Хватит Вуда, — ответил Павел Александрович.

— Ну хорошо, пускай, — сказал Тенишевский, — надо решать практически. Импресарио их тоже захочет «компенсации». А главное, остается китаец, который всему делу голова.

— Его вряд ли купишь, — заметил Дорогов, — ему музыканты нужны, а мы с тобою профессионалы-то получимся довольно дрянные. Весь балет ему испортим.

Тенишевский задумался.

— Ничего и это, — сказал он решительно, — кривая вывезет. На наше счастье, самого хозяина здесь сейчас нет. Пока он отсутствует, надо все и устроить. Кого-то он за себя оставил здесь. Так вот этому «кому-то» придется заплатить… Вопрос в том, сколько запросит. Конечно, расход будет в общей сложности немалый, зато — бесплатный проезд и, главное, полная гарантия того, что доедем без всяких хлопот до самого Гуй-Чжоу.

Дорогов невольно улыбнулся.

— Ты, Валериан, настоящий Паспарту! В игольное ушко пролезешь.

II

В номере гостиницы было душно. Хотя огромные окна стояли настежь, а дверь прикрывала только легкая парусиновая занавеска, горячий воздух был неподвижен. Улица дышала в черные провалы окон жаром раскалившихся за день камней и асфальта.

Елена включила электрический «фэн», отбросила с кровати москитник и прилегла. От яростно загудевшего пропеллера поплыли по комнате волны теплого воздуха, в которых беспомощно закружились увлекаемые ими комары.

Вечер, проведенный в «Метрополе», оставил противоречивое впечатление. Зачем эти люди так добивались, чтобы она и девушки пошли с ними ужинать? С их стороны не было сделано ни малейшей попытки к «ухаживанию». Дорогов совсем не походил на легкомысленного жуира, ищущего от скуки мимолетной интрижки. Он внимательно расспрашивал про цель поездки, про Гуй Чжоу. Елена заметила, что и Тенишевский все время заводил с Марусей и Тасей такие же речи. Что это значит?

Она гнала от себя неясные подозрения.

«В конце концов, каждый заинтересовался бы…» В самом деле — куда их везут? Она сама почти ничего не знала о Гуй-Чжоу…

Кто то осторожно подергал за край дверной занавески.

— Можно?..

— Да, — отозвалась Елена, — войдите.

Вошла Маруся в длинном шелковом халатике, в туфлях на босую ногу.

— Елена Николаевна, — сказала она смущенно, — можно у вас посидеть?

— Садитесь, Маруся. Что же это вы не спите? Третий час.

Маруся сбросила туфли и уселась на кровать, поджав ноги.

— Не спится, Елена Николаевна. Тоскливо как-то вдруг стало на душе… — сказала Маруся. — Почему-то маму вспомнила и брата…

Она заметно стеснялась и говорила опустив глаза.

— Ваши родные живы? — участливо спросила Елена.

— Отец умер, — ответила Маруся, — убит в крушении на КВЖД. А мама жива, в Харбине…

Они помолчали.

— Брат еще при мне из дома ушел, — снова заговорила Маруся, — не поладил с отчимом. Где он теперь, никто не знает. Пошел в отряд к Нечаеву…[19]Может, убит давно.

— А как же вы в Шанхай попали? — спросила Елена. — Одна?

Маруся подняла голову.

— Я потихоньку уехала, — сказала она. — Когда отчима уволили с дороги, жить стало трудно, — я решила сама зарабатывать. Взяла, да в Шанхай и удрала. В Сайгон ездила, там один сезон работала, в Чифу прошлым летом была… Еле ноги оттуда унесла.

— Что же у вас там вышло? — спросила Елена. — Не выпускали?

— Ну да! — сказала Маруся и засмеялась, закинув руки за голову. — Там хозяева почти все такие: завезут девушку, наобещают три короба, контракт хороший дадут, а потом на этом контракте и ловят. Если девушка с характером, читы не пишет, авансов не берет, — тогда штрафовать как начнут, — никуда не денешься! И за то штраф, и за это — штраф! К концу месяца глядишь, вместо жалования один долг на шее. И уехать не уедешь. Полиция не выпускает. Отработай долг, тогда езжай. А разве отработаешь? Что дальше, то хуже только залезешь! Бывает, что за долги потом в заведение попадают… Ну, да я не из таких. Как увидала, чем пахнет — сказала Чарли, это мой свитхарт[20] был, чиф[21] американский. Он вдвоем с приятелем взял да меня и выкрал!

— Выкрал?! — улыбнулась Елена. — Rаким образом?

Маруся звонко засмеялась.

— Чтоб вы знали! Пожитки мои, платьица и мелочь всякую, девушки понемногу повытаскали, а Чарли билет мне купил на японский пароход, до Циндао. Вечером, в баре сговорились. Все кабаре помогало. На другой день — купаться, всей гурьбой. Я прямо так, в купальном костюме на рикшу села. Только халат накинула. Стали купаться, визг подняли, крик, взапуски плавать начали… Тут Чарли со своим другом несется на моторе. Подхватили меня прямо из воды на мотор и — тягу! Пароход в море догнали. Показали билет, все — о'кей, капитан, япошка, смеется. Вот так и удрала. Чарли, бедный, только поплатился: ему одну нашивку спороли, без разрешения казенный мотор гонял… А все-таки весело было в Чифу… Жаль…

Она вздохнула.

Елена слушала Марусю внимательно, разглядывая ее лицо. Задорный, вздернутый носик, темные, добрые глаза под начерненными ресницами, пухлый, безвольный подбородок, густая волна выцвеченных перекисью волос.

— Странная вы, Маруся, — сказал она, — только рассказывали, что еле ноги унесли, а тут же жалеете. О чем? Чарли вашего жалко?

— Не знаю, — протянула та. — Нет, Чарли не жалко. Да он уехал уже, в Америку. Просто так…

Снова наступило молчание.

— Елена Николаевна, дорогая, — вдруг спросила Маруся, — вы не боитесь ехать дальше?

— Нет, Маруся, не боюсь, — ответила Елена серьезно. — А вы?

— Все девушки боятся, — сказала Маруся. — В Шанхае как-то не подумал никто, а тут, в Ханькоу, кого не спросишь, что за Гуй Чжоу, — никто не знает. Киндервейзе молчит, как истукан, или отшучивается. Его это теперь уже не касается. Неволина Клавдия спрашивала, так он только выругался: «К черту под хвост едем!» — говорит. Сам он ничего не знает.

— Колин приятель этот, Дорогов, сказал, что очень далеко, в двенадцать дней не доедем, — заметила Елена.

— И Тенишевский нам с Тасей тоже самое говорил, — перебила Маруся. — Только он все шутил, смеялся. Китайскую сказку нам рассказал, про черепаху, которая под землей лежит. Огромная, в сто верст. Потом про господина Лю спрашивал, про Каца… Вы знаете, Елена Николаевна, он ведь сам пианист. Наверно, очень хорошо играет. А танцует как! Правда, Тенишевский интересный?

Елена улыбнулась.

— Он вам понравился, Маруся? Влюблены?

Маруся неожиданно густо покраснела.

— Тороплюсь! — сказала она, но тут же храбро спохватилась. — Да уж конечно, не то что наш Кац, замухрышка. Вот с таким не страшно было бы и ехать.

— Тенишевский, видно в деньгах не нуждается, ему такая халтура ни к чему, — возразила Елена. — Придется вам, видно, в Каца влюбиться. Попробуйте!

Маруся презрительно фыркнула.

— Нет, Елена Николаевна, милая, серьезно, как вам Тенишевский понравился? Правда, он какой-то особенный?

— Я плохо его разглядела, — сказала Елена, — и совсем с ним не разговаривала. Наружность у него в самом деле оригинальная.

— Верно, интересный?! — подхватила Маруся. — И веселый! А тот, что с вами сидел — кисляй какой-то. Вам не скучно с ним было?

Елена снова улыбнулась.

— Нет, Маруся, он совсем не кисляй. Просто серьезный человек. По первому знакомству, конечно, судить трудно, но впечатление Дорогов на меня произвел хорошее.

Она взглянула на часы.

— Смотрите, Маруся, три часа. Спать не пора?

Маруся послушно спустила ноги с кровати.

— Спокойной ночи, Елена Николаевна. В самом деле поздно.

Но уходить она медлила. Долго искала брошенные ею на пол туфли, посмотрелась в зеркало, поправила волосы… Потом порывисто подошла к кровати и снова присела.

— Елена Николаевна! Как мне не хочется ехать! Я не боюсь, а так, не хочется. Я сбегу. Пусть Киндерзейзе другую девушку здесь найдет. Жалование хорошее, каждая согласится. А я спрячусь у подруги. Тут есть Катя, в «Блэк кэт» работает. Недельку у нее отсижусь, а потом в Ханькоу останусь. Мне предлагают место, в «Блэк кэт» тоже.

Елена ласково потрепала ее за волосы.

— Не глупите, Маруся. Заработаете за лето и от кабака отдохнете. Тратить в дороге будет некуда, осенью сами увидите, как вам эти деньги пригодятся. А бояться нечего. Везут нас не мазурики какие-нибудь, а солидные люди.

Маруся сидела, опустив голову, и перебирала пальцами вышитый поясок халата.

— Не хочется ехать, — упрямо повторила она. — И с Киндервейзе говорить не буду. Я бесхарактерная, он меня уговорит… Лучше сбегу.

Елене показалось, что она поняла, почему Маруся не хочет ехать.

— Дорогов говорил, что они уезжают из Ханькоу на днях, — сказала она. — Оба уезжают.

Маруся вскинула голову.

— Уезжают? Куда?

— Не сказал.

— А-а… — протянула Маруся, — в Шанхай, наверное… Ну, счастливый путь им.

Она поднялась, собираясь идти.

Елена встала тоже и обняла Марусю за плечи.

— Оставьте, Марусенька, это все. Ведь вы его только один раз видели. Надо это перебороть. Не бросать же, в самом деле, из-за случайной встречи такой выгодный контракт. Немного твердости надо иметь. Ну, погрустите несколько дней, а потом пройдет. Сами еще смеяться будете. В дороге живо развлечетесь.

Маруся молчала и как-то недоверчиво смотрела на нее.

— Вы думаете? — медленно сказала она. — Значит, ехать?

— А что же остается? — спросила Елена. — За Тенишевским гоняться станете? В «Блэк кэт», в кабак на все лето залезете? Для чего? Глупости вы собираетесь делать, Маруся.

Маруся несколько секунд стояла, как будто в нерешительности. Потом неожиданно крепко поцеловала Елену в щеку и выбежала из комнаты.

Оставшись одна, Елена долго сидела в кресле.

Она знала уже, что труппа волновалась и девушки побаивались дальнейшей поездки. Но такого решительного намерения «сбежать» пока не обнаруживал никто. Правда, главную роль в Марусиных соображениях играл, по-видимому, не столько страх перед далеким путешествием, сколько г-н Тенишев-ский, но расспросы новых знакомых за столом в «Метрополе», конечно, подлили свою долю масла в огонь.

Елена постаралась хладнокровно взвесить все, что говорилось за последние дни. Никто из тех немногих людей, с которыми ей пришлось познакомиться в Ханькоу, не сказал ничего определенно плохого. Большинство просто не имели о Гуй Чжоу никакого понятия. Один русский механик, который ездил вверх по Ян Цзе, встречал в Чун Кине купцов из Гуй Яна. С их слов он передавал, что в Гуй-Чжоу красивая природа, растет береза, а реки быстры и прозрачны. Но и только. Беспокойство и опасения возникли в труппе, очевидно, именно на почве этой неизвестности и неосведомленности. Других оснований не было. Контракты у всех были подписаны, авансы выданы, жалование г-н Лю аккуратно выплачивал каждые 10 дней, по условию. Сам он был всегда вежлив, ни к кому не придирался и даже делал нахлобучки Вану за упущения в хозяйственной части. Теперь он уехал вперед подготовить все нужное для их приема в Чан Ша. Ничто, положительно, не давало поводов к тревоге. Елена имела полное моральное право удержать Марусю от побега… Что же касается ее самой, перспектива вернуться назад, в пропитанный спиртом и развратом кабак, пугала ее гораздо больше, чем неизвестность путешествия. К тому же, возвратиться в Шанхай значило опять встретиться с Андреем Ильичем, тянуть снова тяжелую, бесплодную канитель.

Месяц, уже проведенный в пути показал Елене впервые за долгий срок, как невыносимо устала она от ночной жизни, от скандалов, от приставаний мужчин, от мелких закулисных интриг, от всего, чем полна жизнь кабаре, шикарного, как «Райнбоу Палас» или попроще — все равно.

Мысли ее вернулись к прошедшему вечеру. Как не похожи были новые знакомые на профессионалов-музыкантов, которых хорошо узнала Елена за годы своих скитаний по сценам Дальнего Востока. Расспросы их и интерес, проявленный ими к цели поездки труппы, тоже казались Елене не простым любопытством. Тенишевский все время возвращался к этой теме, а Дорогов, хотя и был более сдержан, но вел себя в общем так же. Это имело такой вид, будто они добивались знакомства специально для того, чтобы что-то разузнать. Впрочем, не все ли равно? Дорогов мелькнул в калейдоскопе жизни и вот уже исчез. Может быть, — никогда больше не встретится. Стоит ли размышлять о том, что он хотел узнать и для чего?

Но против ее воли, вопреки всем доводам рассудка, беспокойство смутное и непонятное продолжало жить в ее сознании и она не находила объяснения этой бесформенной тревоге. Остро почувствовала она вдруг потребность поговорить с кем-то близким и понимающим, придти к кому-то с открытой душой, так, как приходила к ней сейчас Маруся со своими несложными горестями…

Бледный рассвет замерцал уже над крышами изнывшего от духоты Ханькоу, когда Елена уснула в кресле, уронив голову на руки.

III

На закрытой двери красовалась вся исколотая кнопками визитная карточка не первый свежести:

Тенишевский постучал.

— Войдите, — раздался голос из комнаты. Дверь тотчас приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулся тот самый маленький, чернявый человечек, которого Дорогов и Тенишевский видели вчера за роялем в театре «Виктория». Он был в одних белых трусиках и в туфлях на босую ногу. При виде двух незнакомых, хорошо одетых мужчин он опешил и отступил назад. Тени-шевский не дал ему опомниться.

— Г-н Кац? — сказал он, протягивая руку. — Очень рад познакомиться. Не уделите ли полчаса для деловой беседы?

Кац смущенно разглядывал неожиданных гостей.

— Простите, — сказал он несколько шепеляво, — я только что проснулся. Одну минутку, я оденусь.

— Не трудитесь, — удержал его Валериан Платонович, — поговорим и так. Он вошел в дверь мимо ошарашенного Каца. Дорогов последовал за ним. Во всех углах комнаты довольно неряшливо были разбросаны разные принадлежности мужского туалета. За чайным столом сидел белокурый, коренастый мужчина лет тридцати, стриженый бобриком, в пестром японском халате. При виде вошедших он встал.

— Что угодно? — спросил он грубовато.

Тенишевский протянул руку и ему.

— Г-н Неволин? Рад, что застал вас дома. Нам нужно поговорить с вами и с г-ном Кацем.

Скрипач крепко потряс его руку.

— Садитесь…

Они сели. Кац, накинув на голые плечи пиджак, подсел тоже.

— Г-н Кац, — сказал Тенишевский без всяких предисловий, — мне поручено предложить вам и г-ну Неволину вернуться в Шанхай.

Он сделал паузу. Музыканты переглянулись и на лице Каца мелькнуло выражение испуга.

— To есть как это «в Шанхай»? — спросил он нерешительно.

— А кто вы такие? — пробасил Неволин.

— Не волнуйтесь, господа, — продолжал Валериан Платонович, — кто мы такие, для вас не важно. Наши фамилии вам ничего не скажут… А предложение мое вам, я надеюсь, подойдет. Скажите, г-н Кац, только прошу, откровенно, на какой срок у вас контракт?

Кац молчал недоверчиво.

— На четыре месяца, — сказал Неволин.

Тенишевский закурил.

— Ну так вот: оба вы завтра получите полностью ваше жалование за весь остающийся до конца контракта срок и по 50 долларов на дорогу. Вопрос с неустойкой, если она у вас есть, я берусь уладить тоже. И ближайшим пароходом, послезавтра вы должны выехать в Шанхай. Вместо вас поедут другие музыканты. Согласны?

— Почему нет? — сказал Кац, выдержав паузу. — Но только для чего это? А кто поедет вместо нас?

— Какая разница? — спросил его Тенишевский. — Я спрашиваю, устраивает ли вас такая сделка?

— Ну, все таки, — повел бровями Кац. — Раз кто-то едет, значит, есть расчет ехать?

— Хорошо, — перебил его Тенишевский, — я расскажу вам прямо, в чем дело. Поедет племянник одного видного лица и его приятель. Мальчишки набедокурили с векселями и их надо месяца на два-три убрать подальше.

Кац просиял.

— Я же сказал «почему нет?» Но только, знаете, там, куда мы едем можно хорошо заработать. А в Шанхае сейчас что? Я говорю вам: мертвый сезон!

— Не торгуйтесь, — нахмурился Тенишевский. — Подумайте лучше о том, что едете вы вовсе не туда, «где можно хорошо заработать», а попросту на чертовы кулички, где к тому же каждый житель — хунхуз. И еще заметьте, что я могу обойтись и без вас, если вы не согласитесь.

Неволин вмешался.

— Я согласен. Тут в Ханькоу говорят, что действительно дичь страшная это Гуй-Чжоу. Я уж и то жалею, что поехал. Что там делать? Туда не скрипку с собой брать надо, а берданку. Только деньги — кэш[22], — добавил он, — с дирекцией все устраивайте, чтоб по-хорошему было. На Лю мне наплевать, а с Киндервейзе ссориться — не подходит.

Произнеся такую непривычно длинную для него речь, он замолчал.

— Да, все будет устроено, — успокоил его Тенишевский. — Так за вами слово, г-н Кац. Решайте.

— Мне надо посоветоваться с Неволиным, — сказал пианист. — Извините на минутку… Неволин, выйдем.

Они вышли.

— Вот фрукт, — сказал Дорогов, — прогадать боится.

— Какого черта, — гудел за тонкой перегородкой бас Неволина. — Дают люди деньги, надо брать. А то промыкаешься все лето, а потом будешь жалование по пятерке выхаживать! Знаешь — тоже бывает!

— Разве я сказал «не надо»? — возражал Кац. — Только следует поступить умно. Разве ты не видишь, что им это дело нужно, как хлеб?!

— Да как же ты можешь поступить умно, когда ты дурак? — негодовал Неволин. — Проторгуешься, а потом фигу и скушаешь! Нечего, брат, соглашайся! Только чтоб деньги — кэш, вот за этим присмотреть надо крепко. Ну, пойдем, пока они не удрали.

За стеной зашлепали туфли.

— Я решил согласиться на ваше предложение, — объявил Кац, входя в комнату. — Жалование за весь срок контракта — завтра, наличными, по 50 долларов на дорогу, как вы говорили и… билеты второго класса до Шанхая.

— Господин Кац, — неожиданно спросил Тенишевский, — сколько вы получаете жалования?

— 750 мекс в месяц, — не сморгнув, ответил Кац.

Дорогов и Тенишевский засмеялись. Даже Неволин не смог удержаться от улыбки.

— Ну, хорошо, — согласился Валериан Платонович, — хоть тысячу. Это мы увидим сейчас из вашего контракта. А теперь, будьте добры, проводите нас к Киндервейзе.

В кратких словах Тенишевский изложил г-ну Киндервейзе суть своего предложения.

— Поедем дальше мы, — закончил он. — Я придумал для ваших музыкантов сказку про молодых людей, которым надо проветриться, но вам можно сказать правду: я — корреспондент «North China Daily News»[23], мой друг, — писатель, готовящий книгу из жизни внутреннего Китая. Нам надо проникнуть в Хунань и Гуй Чжоу и сделать снимки и наблюдения, которые нам необходимы. В качестве членов вашей труппы мы проедем беспрепятственно, но в настоящем нашем виде мы рискуем иметь неприятности и задержки от властей за фотографические аппараты и блокноты.

Киндервейзе молчал и курил. На бритом, немного обрюзглом лице его не выражалось ничего, кроме вежливого внимания. Небольшие, острые глаза через пенснэ смотрели ласково.

Когда Тенишевский кончил свою речь, Киндервейзе положил длинный мундштук с дымящейся сигаретой на край стола и произнес негромко:

— Кац и Неволин — опытные музыканты. За это Лю по моей рекомендации платит им деньги. Как будете играть вы?

— В этом отношении будьте спокойны, — вмешался Дорогов. — Мы справимся шутя.

— Примите во внимание, что мы едем без жалования и вы имеете возможность получить то, что причитается Кацу и Неволину, сами от г-на Лю, — добавил Тенишевский.

Киндервейзе взял свою сигарету и выпустил клуб дыма.

— Это составит для вас больше тысячи долларов за сезон, — сказал Валериан Платонович.

Киндервейзе молчал и сосредоточенно курил.

— Ну так что же, согласны вы? — не выдержал Тенишевский.

— Я понимаю, — заговорил наконец Киндервейзе, — вам очень хочется поехать и… сохранить вашу поездку в тайне… Нет, к сожалению, я не могу согласиться помочь вам.

Наступило молчание.

— Та-а-к, — протянул Тенишевский. — Сколько?

— Четыре тысячи, — ответил Киндервейзе.

Тенишевский едва сдержал свое негодование.

— Послушайте, — сказал он, — нам ассигнована известная сумма, превысить которую мы не можем. Мы даем вам возможность получить жалование Каца и Неволина и сверх этого, куда ни шло, прибавим 300 долларов от себя. Но больше мы не можем заплатить.

— Это составит 1650 долларов, — подсчитал Киндервейзе. — И за это я должен рекомендовать вас, как опытных музыкантов, крупному моему клиенту? Нет! Кроме того, как я понял, вам необходима тайна. Я человек честный и хранить тайну умею.

Валериан Платонович вспылил.

— Черт вас возьми! — воскликнул он, с треском отставляя стул. — Мы найдем дорогу в Гуй-Чжоу и без вас! А что касается тайны, — она вам нужнее, чем нам. Кого вы посылаете туда? Пять девушек! Или вы думаете, что я ничего не смыслю в этом?

Киндервейзе поднял руку.

— Не пытайтесь запугать меня. Я никого туда не посылаю. Все едут сами, по собственному желанию. Да и к тому же, я давно постороннее лицо в этом деле. Роль моя кончилась еще в Шанхае. Здесь я нахожусь по другим моим делам.

— Постойте, — резко перебил его Тенишевский. — Раз вы постороннее лицо, что же вы нас морочили?

Он встал.

— Не волнуйтесь, — мягко остановил его Киндервейзе. — Выслушайте меня. Если я и не имею прямого отношения к делу, то одного моего слова г-ну Лю будет достаточно, чтобы у вас ничего не вышло… Поэтому вы поступили совершенно правильно, что обратились именно ко мне. Тысяча долларов с вашей стороны?

— Четыреста, — сказал Тенишевский. — Ни одного цента больше! Дорогов встал и надел шляпу резким движением. Лицо его побледнело.

— Пойдем, Валериан! Разговаривать тут не о чем…

Это вмешательство Павла Александровича решило дело. Опытным своим глазом старый антрепренер увидел, что струна натянута до отказа. Все же он выдержал, пока они не дошли до дверей.

— Подождите, господа, — сказал он, когда Дорогов свирепо рванул шаткую дверь. — Дело в том, что вы ложно поняли меня. Присядьте и не горячитесь.

Тенишевский подошел к столу, не снимая шлема. Павел Александрович остался стоять в дверях.

— Я — человек честный, — с расстановкой проговорил Киндервейзе, — и «драть с вас шкуру», как говорят по-русски, не собираюсь. Раз вы располагаете только этой суммой, хорошо, я попробую сделать, что смогу и за эти 500 долларов.

— Четыреста!.. — резко поправил Тенишевский.

— …Да, четыреста, — невозмутимо согласился Киндервейзе. — Теперь послушайте: вам повезло! Будь г-н Лю сейчас в Ханькоу, никакие деньги не помогли бы. Насколько я знаю его, он не любит менять своих решений. Раз на службу взят Кац — Кац и должен ехать. Но на ваше счастье, г-на Лю в Ханькоу нет. Уполномоченный же его, г-н Ван Лоу Сю, человек совсем иного склада. Ваши деньги… — тут Киндервейзе встал и на лице его изобразилось благородное негодование, — ваши деньги предназначены мною на то, чтобы уговорить этого г-на Вана совершить замену музыкантов, не спрашивая разрешения хозяина!!.. А вы, господа, даже не выслушав Киндервейзе до конца, имели неосторожность заподозрить здесь чуть что не желание содрать с вас взятку!

— Так почему же вы не сказали нам всего этого прямо? — воскликнул Те-нишевский.

— Вы молоды и неопытны, — продолжал Киндервейзе, все так же стоя, — но я достаточно стар и опытен, чтобы не обидеться на вашу горячность.

— О'кей, — сказал Валериан Платонович, сел и вынул чековую книжку. До-рогов подошел тоже и стоял за его спиной.

— Вы гарантируете нам проезд до Гуй Яна и визы, все, какие понадобятся, за четыреста долларов? — спросил Тенишевский.

— Да, именно так, — ответил Киндервейзе и пододвинул ему чернильницу.

Валериан Платонович наклонился к столу.

— Сегодня у нас 26-е, — сказал он, старательно выводя на чеке цифру 400. — Я выпишу для вас чек на 29 число. Если к этому сроку мы получим от вас музыкантские контракты и визы, — платеж в банке не будет задержан. Вы извините меня, конечно, г-н Киндервейзе. Я делаю это исключительно потому, чтобы «по молодости и неопытности моей» как-нибудь не промахнуться.

Киндервейзе взял чек и внимательно рассмотрел его…

— Плохо вы знаете Киндервейзе, — сказал он с укоризной. — Завтра, в 10 часов утра, все будет готово. Тогда вы сами разменяете мне ваш чек.

Он протянул чек обратно Тенишевскому, но раздумал, сложил его и аккуратно спрятал в бумажник.

Тенишевский поднялся.

— Скажите, господа, — спросил Киндервейзе, любезно прощаясь с ними в дверях, — не можете ли вы сослаться на чью-нибудь рекомендацию как музыканты? Это понадобится мне при разговоре с г-ном Ван Лоу Сю.

— Охотно, — отвечал Дорогов. — Нас знает скрипач из здешнего Рейс-Клу-ба, Валериан Платонович аккомпанировал ему недавно в одном доме.

— Великолепно! — воскликнул Киндервейзе. — Это — рекомендация! Коля сам отличный музыкант. Кстати, уж не вы ли приглашали вчера с ним вместе моих балерин ужинать в «Метрополь»?

— Да, — сказал Тенишевский. — Но вы, г-н Киндервейзе, хоть и «постороннее лицо», однако держите их довольно строго.

— Нельзя иначе, — развел руками Киндервейзе, не обращая внимания на язвительность замечания, — это для их же пользы. Ханькоу — город сплетни… Так вот вы кто! — добавил он многозначительно и понизил голос. — Вы едете искать шелковичного червя!

«Опять этот несносный червь! — чуть не вслух выругался Дорогов. — Все Ханькоу о нем уже знает!»

— Это так, для публики, — сказал Тенишевский. — Настоящую нашу цель мы вам открыли и… надеемся на вашу сдержанность?!

— О, да, вы можете быть совершенно спокойны!

Когда дверь за посетителями затворилась, Киндервейзе некоторое время сидел в раздумье за столом. Потом позвонил и велел позвать Каца.

— Кац, — сказал он, когда пианист, уже одетый и до синевы выбритый, явился к нему в номер, — вы согласились вернуться в Шанхай?

— Разве я сказал вам, что отказываюсь от контракта? — ответил тот.

— Что же, раз это вам и Неволину выгодно, езжайте. Я ничего не имею против, — продолжал Киндервейзе, не слушая его. — Я всегда рад, если кто-нибудь имеет выгоду. Даже согласен помочь вам в отношении китайцев.

— Правда? — спросил Кац и тотчас же подозрительно насторожился. — Но деньги-то эти двое заплатят? Как вы думаете?

— Деньги вы получите завтра, в десять часов, здесь… Теперь же идите, ложитесь в постель и примите хорошую порцию касторки. Вы должны «заболеть дизентерией». Понимаете? И Неволину передайте то же самое. Но никому ни слова. Иначе все сорвется и вам придется ехать дальше самим. Вот это пока все. Идите, Кац. Завтра, в десять, отдадите контракт и получите полностью все, что вам следует.

Кац медлил уходить.

— Г-н Киндервейзе, — сказал он, понизив голос, — я хочу предложить вам комбинацию…

— Комбинацию?.. — Киндервейзе вскинул брови.

— Да… небольшую… Я получаю 250, Неволин — 200… Что вам стоит увеличить эту сумму? Я сказал им, что 750. Ну это, я согласен, много… Но если посчитать, допустим, по четыреста в месяц, — это все таки что-то составит! Пятьдесят долларов, конечно — вам, как законный процент.

Но Киндервейзе считал подобные сделки, да еще с такими людьми, как Кац, верхом неосторожности.

— Идите, Кац, у вас непропорционально большой аппетит. Я не могу изменять контракты. И ложитесь поскорее в постель… Не откажите, кстати, послать за Ваном.

Пианист неохотно, будто что-то соображая, направился к дверям.

Ван, в новом пробковом шлеме и в широчайших белых брюках, явился немедленно.

— Садитесь, г-н Ван, — сказал Киндервейзе озабоченно, — у нас несчастье! Кац и Неволин захворали.

— Как так? — удивился китаец. — Я вчера вечером с ними гулял по городу. Еще арбуз для них выбирал.

Киндервейзе мгновенно учел положение. Он привстал с кресла и всплеснул руками.

— Арбуз?! Вы накормили их арбузом?! Да ведь у них дизентерия!

— Какая дизентерия? — протянул Ван.

— Такая! — сердито закричал Киндервейзе. — От которой люди умирают! Хорошо еще, если дизентерия, а не холера. Ах, мистер Ван, мистер Ван! Что вы натворили? И что вам теперь г-н Лю скажет?

От одной мысли о гневе г-на Лю лицо у Вана вытянулось.

— Так надо их лечить… — растерянно бормотал он. — Я побегу за доктором.

Он нахлобучил свой шлем.

Киндервейзе испуганно схватил его за руку.

— Стойте, стойте! Вы хотите совсем испортить дело? Послезавтра надо ехать дальше и никакой доктор их за один день на ноги все равно не поставит. Вы только поднимете панику! Их положат в госпиталь, придет полиция, станут делать дезинфекцию!.. А если холера? Карантин, не пустят ехать никого! Г-н Лю будет очень недоволен! Наоборот, пока они еще держатся, их надо отправить в Шанхай! Тайно, с ближайшим пароходом! И во что бы то ни стало найти новых!

Ван растерялся совершенно.

— Откуда же я возьму новых? Еще в Шанхае они, может быть, и есть, а тут? Нет, — решил он вдруг, — пусть едут дальше. Сдам их г-ну Лю вместе с дизентерией. Он сам распорядится. Я не виноват, что они заболели!

— Конечно, вы не виноваты, — ехидно подтвердил Киндервейзе. — А кто их арбузом накормил? Да впрочем, как хотите, г-н Лю уполномоченным оставил вас, а не меня. С вас и спросит. Я, собственно, давно уже посторонний в этом деле.

— Но как же я поеду без музыкантов? — жалобно сказал Ван. «Проклятая Мышь, — мелькнуло у него в голове, — опять все разваливается!» — Ведь г-н Лю меня выгонит тотчас же! Хорошо, я отправлю их в Шанхай… Что ж, я сам на скрипке играть буду? Я не умею!!!

— Не знаю, — сказал Киндервейзе сурово, — вы не желаете слушать моих советов и я вам их давать не буду.

— Г-н Киндервейзе, — в совершенном отчаянии воскликнул Ван, — помогите мне! Может быть, вы знаете здесь какого-нибудь музыканта? Я найду китайского скрипача…

Киндервейзе усмехнулся.

— Вы ничего не понимаете, г-н Ван. С китайским вашим скрипачом вы очень скоро окажетесь вдвоем: весь балет разбежится. Это глупости. Дайте я лучше подумаю, как вам помочь, раз вы в таком отчаянии. У старика Киндер-вейзе все-таки доброе сердце… Да вот! (он хлопнул себя по лбу). Берите, г-н Ван, мою карточку и бегите с ней в «Грейт Чайна Отель». Там остановились пианист Тенишевский и скрипач Дорогов. Если они еще не уехали в Шанхай, — ваше счастье. Тащите их сюда немедленно. Но никому — ни звука! Да не забудьте заглянуть к Кацу и сказать ему, чтобы они никого к себе пока не пускали и за доктором не посылали.

Как лист, гонимый ветром, Ван промчался по коридору.

Кац, в одних вязаных трусиках, ничком лежал на своей кровати. Неволин отсутствовал.

— Г-н Ван, — жалобно встретил пианист китайца, — пошлите за доктором… И попросите сюда Киндервейзе… Я не могу ехать дальше…

— Где Неволин? — встревоженно спросил Ван. — Пошел к девушкам?

— К каким там девушкам? — совсем уже кисло сморщился Кац. — Он придет сейчас… Пошлите за доктором, г-н Ван!..

— Хорошо, — заторопился Ван, — я сам сейчас бегу за доктором! Только, прошу вас, никого пока сюда не пускайте, а то поднимется паника, девушки испугаются. И сами никуда не выходите!

— Как же я могу не выходить? — простонал Кац очень естественно и стал напяливать халат.

В дверях показался небритый и растерзанный Неволин. Совершенно потеряв голову, Ван быстро втащил его за руку в номер, выскочил в коридор и запер музыкантов на ключ.

«Проклятая Мышь, проклятая Мышь!» — твердил он, пулей слетая с лестницы.

Разыграв обе описанные выше сценки и оставшись, наконец, один, Кин-дервейзе снова внимательно осмотрел чек Тенишевского, потом снял пиджак, сел в кресло и потребовал себе завтрак.

IV

У небольшой платформы стоял готовый к отправлению поезд. Маленький паровоз пыхтел и источал клубы черного дыма, который столбом поднимался в неподвижном воздухе. В вагоне второго класса было душно, как в печи вавилонской. Носильщики разместили вещи, Ван занял купе для себя и музыкантов. В ожидании отправки, девушки разбрелись по перрону. Клавдия и Тася раскладывали на жестких скамейках своего купе пледы и подушки.

— Тася, посмотри, — испуганно сказала вдруг Клавдия.

В оконном стекле, прямо над столиком, виднелось небольшое круглое отверстие. Тася потрогала его пальцем.

— Прострелено, — сказала она. — Веселое дело.

— Посмотрим в других купе, — предложила Клавдия, — может, там — тоже?

В соседних купе стекла были целы. Зато в конце коридора в окно как будто кто-то бросил пригоршню гороха. Они насчитали шесть дырочек.

«Хунхузы обстреливали», — решила Тася.

— Нечего сказать, — заволновалась Клавдия, — надо всем показать!..

Она высунулась в открытое окно коридора.

— Девочки! Идите сюда!

Но всеобщее внимание было привлечено новым событием: в конце платформы показался Киндервейзе в сопровождении двух мужчин в белых шлемах.

— Г-н Ван, — уже издали кричал он, размахивая шляпой, — вот ваши новые музыканты.

Все обернулись в их сторону. Елена вышла на площадку вагона.

— Валериан Платонович! — воскликнула Маруся. — Г-н Дорогов! Вы едете с нами? Вот сюрприз!

Тася выбежала тоже.

— А, Тасенька, — приветствовал ее Тенишевский, — здравствуйте! Ну, знакомьте нас со всеми. Да у нас тут будет весело!

Ван радостно суетился около них. Киндервейзе тотчас отвел его в сторону.

— По возвращении из поездки непременно зайдите ко мне в Шанхае, — сказал он, — я хотел бы с вами работать. И вот, не откажите принять на память…

Он протянул Вану изящную роговую коробочку для табака с серебряной английской монограммой.

— А также вот это… на мелкие расходы в пути.

И Киндервейзе с улыбкой сунул Вану в боковой карманчик два аккуратно сложенных десятидолларовых билета.

Г-н Ван сиял и с чувством жал ему руку.

Если вы взглянете на карту центрального Китая, вам бросится в глаза, что вся северо-восточная часть Хунаня и пограничная с ней окраина провинции Хупей обильно расцвечена синей краской… Несмотря на то, что от самого By-Хана дорога все время заметным уклоном поднимается вверх, вода здесь повсюду. Бессчетные речушки, ручейки, пруды и озера пересекают страну по всем направлениям. Железная дорога прорезает этот плодородный край с севера на юг. В период описываемых нами событий она доходила только до Чан Ша[24]. Гражданские войны и неурядицы не давали возможности довести ее до конца, согласно плану строителей. В законченном виде эта дорога представит собою мощную артерию, которая соединит южные порты Китая, Амой, Сва-тао, Кантон и Гонконг через By Хан и Нанкин с Чинкианом и Шанхаем, а на север, через Пукоу, с Пекин-Тяньцзинской железной дорогой.

Поезд, громыхая и отчаянно раскачиваясь на узкой колее, несся вперед, преодолевая уклон. Мелькали новенькие, как будто игрушечные станции, укрепления и сторожевые посты, обнесенные глинобитными или каменными стенами, с серыми фигурами вооруженных часовых. Дребезжали бесчисленные мосты. Слева, миля за милей, плыли рисовые поля, террасками поднимавшиеся по склонам холмов, справа заблестела сквозь просветы деревьев и вскоре открылась необозримая, простиравшаяся далеко за горизонт, гладь озера Тун Тин[25].

Настроение труппы заметно поднялось с появлением Дорогова и Тенишев-ского. Бодрость и веселость Валериана Платоновича и спокойная, уверенная манера держаться — Дорогова — заставили всех позабыть о недавних страхах и сомнениях. Терентий был тоже принят радостно и радушно. Он попытался объясняться на каком-то тарабарском наречии, которого не понимал даже Ван, но, убедившись в бесплодности своих покушений, только широко улыбался и хлопотал над консервными банками и посудой.

— Погляди на Терентия, — шепнул Павел Александрович Тенишевскому, — каким дикарем прикинулся. На всякий случай, наверное.

— Видна школа Зайковского, — отвечал Валериан Платонович.

Только после одиннадцати часов общее оживление стало, наконец, спадать. Ангелина задремала, приткнувшись в уголке. Из отделения мужчин послышался сочный храп Вана. Клавдия тоже прилегла. Тенишевский, без пиджака, с расстегнутым воротом, рассказывал страшные литовские легенды, мерцая в полумраке вагона огоньком сигареты. Тася, Шура и Маруся слушали его, затаив дыхание, прижавшись друг к другу у открытого окна.

Дорогов вышел на площадку. Оранжевые каскады искр из паровозной трубы порою прорезали мутную мглу неба. На редких уклонах поезд ускорял ход и тогда черные призраки придорожных кустов ураганом проносились мимо.

Елена сидела на ступеньках, в открытой двери, ухватившись за поручни.

— Вы не боитесь так сидеть? — обратился к ней Павел Александрович, наклоняясь. — Качнет и сорветесь.

— Нет я крепко держусь, — ответила она, — тут удобно.

— В вагоне душно, — сказал Дорогов, — я вышел тоже подышать. Там Валериан рассказывает вашим подругам жуткие истории, а я не любитель чертовщины.

— Сколько в Валериане Платоновиче энергии, — заметила Елена. — Он весь день суетился, а вот ему до сих пор неймется.

Дорогов стал разжигать свою трубку.

— Да, Валериан — непоседа.

— Вы давно работаете вместе? — спросила она.

— Много лет. Мы знаем друг друга со школьной скамьи.

— Вы вместе учились музыке, — решила Елена. — Ведь вы — профессионалы?

Дорогов насторожился.

— Не совсем, — осторожно ответил он. — Профессионалами пришлось стать уже в эмиграции. По образованию Валериан — юрист, а я — химик.

— Но все таки лет шесть-семь играете? — продолжала Елена свой допрос.

— Восемь лет, — наудачу сказал Павел Александрович.

Елена подняла голову.

— Как странно, что мы нигде не встречались за эти годы. Ведь я объездила почти все сцены Китая.

«Подозревает что-то и ловит», — подумал Дорогов и сам перешел в наступление.

— Весь Китай? — переспросил он. — Вы бывали в Гонконге, в Сайгоне?

— В Гонконге я провела два сезона, — ответила Елена. — В Сайгон попасть не приходилось… А вы бывали там?

— Мы работали в Сайгоне три сезона, — уверенно солгал Дорогов.

— Так вы, значит, знакомы с Марусей еще по Сайгону? — спросила Елена и в голосе ее Дорогову послышалась насмешка.

Павел Александрович не сдавался.

— Нет, — сказал он, — я не встречал ее раньше. Когда, в каких годах была она в Сайгоне?

Елена улыбнулась и покачала головой.

— Не знаю. А когда там были вы?

Вопрос был прямой. Дорогов нарочно уронил свою трубку и наклонился, разыскивая ее, чтобы выиграть секунды и сообразить, как вывернуться из ловушки. Во мраке кустов неожиданно чиркнул огонек. Гулко прогремел винтовочный выстрел. Впереди ответил ему другой. Чаща мигнула десятком светляков. В соседнем вагоне жалобно звякнуло разбитое стекло. С площадки служебного вагона тявкнул, захлебнулся и вдруг ровно застрочил пулемет охраны… Дорогов почти на руках поднял Елену со ступенек и захлопнул дверь. Она инстинктивно прижалась к нему, обхватив руками его плечо. Так простояли они несколько долгих секунд. Ночь смолкла.

На площадку вышел Тенишевский.

— В чем дело? — озабоченно спросил он. — Стреляли?

— Да, — резко ответила Елена и снова открыла дверь, — только пожалуйста, Валериан Платонович, не говорите девушкам. Соврите что-нибудь, скажите, что проезжали деревню, где жгли хлопушки… Не надо их пугать.

Тенишевский поднял брови и посмотрел на Елену удивленно.

— Да вы, я вижу, молодец, Елена Николаевна! — сказал он.

V

В Чан Ша прибыли глубокой ночью. Ван и служащий гостиницы, высланный г-ном Лю встретить труппу, долго и свирепо торговались с грязной и крикливой толпой рикш, тотчас обступившей европейцев со всех сторон.

Наконец, все было улажено и вереница дребезжащих колясочек втянулась в узкую улицу, вымощенную крупными камнями… После бесконечных поворотов, подъемов и спусков процессия остановилась у двухъэтажного здания. Оно выходило на улицу одной массивной дверью и двумя окнами над нею. Дверь эта вскоре отворилась и Тенишевский, а за ним и девушки проникли через грязный, гулкий проход во внутренний дворик, слабо освещенный. Шествие замыкал Дорогов. Ван и Терентий остались на улице наблюдать за разгрузкой вещей.

Посреди дворика стоял лакированный стол с узенькими скамеечками вокруг него. Вдоль крашеных в голубую краску стен стояли четыре таких же стола поменьше и тяжелые, неуклюжие кресла… В глубине, между двумя черными провалами дверей, виднелся еще один столик с целым сооружением из красной, желтой и золотой бумаги, с толстыми красными свечами по углам. Из-за этой постройки выглядывала поставленная на возвышение бронзовая статуэтка Мэ Ля Фо. На одной из стен криво болталась бумажная картина, изображавшая ястреба в лабиринте ветвей, на другой — две такие же длинные бумажные полосы, испещренные иероглифами. Между ними крест-накрест были прибиты два старинных меча в бамбуковых ножнах. Неровный каменный пол почернел от сырости.

Откуда-то из глубины второго такого же дворика появились полуодетые фигуры слуг, разбуженных шумом.

— Зрелище утлое! — сказал Тенишевский, присев на ручку кресла.

— Это здешний «Гранд Отель», — пошутила Клавдия.

Ван шумно расплатился с рикшами и тоже вошел в гостиницу. Слышно было, как гостиничный слуга затворил за ним дверь и с грохотом задвинул деревянный засов. Благообразный старик-хозяин продемонстрировал приезжим отведенные для них комнаты. Они помещались все вместе, во втором этаже, и выходили окнами и дверями на галерейку, повисшую вокруг первого дворика. Отверстие в крыше над двориком и галерейкой было закрыто застекленными рамами. Целая сеть веревок свисала с них на галерейку. Этот хитроумный такелаж давал возможность открывать и закрывать рамы.

Дорогов почувствовал необходимость поднять упавшее настроение труппы. Город и гостиница произвели на всех впечатление самое удручающее.

— Тут как на корабельной палубе, — сказал Павел Александрович весело. — Оснастка, посмотрите, какая! Зато хоть будет чем дышать, не то что внизу. И пол деревянный. Ну, ребята, занимайте комнаты, кому какая нравится!

— Боюсь, чтобы мне тут что-нибудь понравилось, — сказала Тася.

— Не место красит человека, а человек место, — попробовал пошутить До-рогов.

— Вот как? — подхватила Тася. — Так вы, Павел Александрович, пойдите украсьте вон тот чуланчик, в углу. Там украшений, кажется, немного. Даже окна нет.

— Вот какая вы, Тася, язва, — засмеялся Дорогов. — Ну что ж, посплю и в чуланчике. Не велика беда.

В это время дверь комнаты, которую они окрестили чуланчиком, отворилась и из нее на галерейку вышел г-н Лю. При виде незнакомого ему До-рогова он остановился и на лице его изобразилось удивление… Но выражение это тотчас же пропало. Он учтиво поклонился всем и громко позвал Вана.

Переводчик и Тенишевский с чемоданами в руках появились на лестнице. Г-н Лю пристально взглянул на Валериана Платоновича и заговорил с Ваном по-китайски.

— Уважаемый г-н Ван, пройдите ко мне в комнату, — сказал он и возвратился в свою каморку.

Ван плюхнул на пол чемодан и вприпрыжку последовал за ним.

— Здравствуйте, уважаемый г-н Ван, — встретил его Лю, — садитесь. Не хотите ли чаю? Я надеюсь, что ваше путешествие прошло благополучно?

Ван рассыпался в приветствиях.

Г-н Лю терпеливо выслушал его.

— Скажите мне, — спросил он, когда Ван наконец умолк, — кто эти люди? В числе артистов я до сих пор их не видел.

Ван, не жалея красок, принялся описывать обстоятельства, послужившие причиной отправки Каца и Неволина назад в Шанхай. Он сам был искренне убежден в том, что выход из положения был найден отличный и со всем доступным ему красноречием расхвалил Дорогова и Тенишевского, как будто знал их всю жизнь.

Г-н Лю некоторое время молчал в раздумье.

— Какие они люди — покажет будущее, — сказал он своим ровным голосом. — В том, что они хорошие музыканты, я соглашаюсь верить вам, иначе, конечно, вы не решились бы принять их на службу. Вдобавок, я сам сделал ошибку, то есть доверил вам ведение дел в мое отсутствие. Пусть они едут с нами дальше, но вас, уважаемый г-н Ван, я должен предупредить. Если в дальнейшем вы предпримете что-либо без моего ведома — вы немедленно лишитесь службы.

Г-н Лю отпил из чашечки чаю.

— А теперь, выслушайте мои распоряжения: я уже арендовал небольшой катер, на котором мы поедем дальше через Сиан-Тан[26] и Хен-Чжоу…[27] Но предварительно я должен закончить мои коммерческие дела. С этой целью я выезжаю завтра на рассвете в город И-Ян, за 150 ли отсюда, по автомобильной дороге. Вы будете ждать меня. Спектаклей здесь не будет. Теперь — спокойной ночи, вам следует отдохнуть с дороги.

День, который предстояло провести в Чан Ша, решено было посвятить осмотру города. Он представлял собою мало интересного. Узкие улицы, как обычно в китайских городах, перепутывались причудливым лабиринтом. В центральных кварталах кое-где был асфальт, признак европейской культуры, проникнувшей сюда вместе с железной дорогой… Окраины города, по-старинному, тонули в грязи и не имели даже электрического освещения. Главная торговая улица извивалась, как змея. С верхних этажей на нее с обеих сторон свешивались бесконечные шеренги огромных вывесок в виде флагов всех цветов, испещренных крупными пестрыми иероглифами… Вывески эти витиевато извещали публику о необыкновенно дешевых ценах на обувь, о прекрасном качестве чая, о том, что «лучшие в городе копченые окорока продаются здесь» и так далее в этом же духе. Витрины магазинов, торгующих вышивками, были особенно интересны. Среди выставленных работ некоторые были исполнены поистине художественно, но цены на них были невысоки. Шура за семь долларов купила себе изящную розовую курму, искусно крашеную «в тень», книзу темнее, с вышитыми на ней белыми и серо-голубыми цаплями.

На короткой улочке, сплошь занятой похоронными лавками, в окнах виднелись туфли, пестро расшитые петухи, были расставлены поминальные шкафчики и висели четки из пахучего камфарного дерева.

Большая часть улиц была вымощена крупными каменными плитами и сверху затянута полосами грубой синей материи в защиту от солнца. В прибрежных кварталах от продававшейся там всевозможной сырой, печеной, вареной, копченой и вяленой снеди воздух был особенно тяжел. Вдобавок, солнце начало сильно припекать и даже сплошной потолок из колыхающихся синих полотнищ не спасал от нестерпимой духоты.

Ангелина первой отказалась от дальнейшего осмотра.

— Я не могу! Как вам угодно, а я — домой.

Шура поддержала ее.

— Г-н Ван, ведите нас назад, в гостиницу.

Тенишевский запротестовал.

— Что вы, ребята, как не стыдно? Надо еще за реку съездить, там монастырь, лес замечательный!

Но девушки не соглашались.

— Бросьте их уговаривать, Валериан Платонович, — вмешалась Тася, — пусть тащатся домой. Поедем без них. А ты, Маруся?

— Я? Конечно, с вами, — серьезно ответила Маруся.

В результате Шура, Клавдия и Ангелина в сопровождении Вана повернули домой.

— Поедем сразу за реку, — предложила Елена. — Далеко, наверное, надо к вечеру поспеть назад.

— О'кей, — весело ответил Тенишевский, — а вот и провиант.

Они купили пару копченых уток, яблочек, слив и круглых поджаренных хлебцев. Все это с трудом затолкали в дорожные сумки мужчин.

В том месте, где Тенишевский с Тасей и Марусей, а за ними и Елена с Павлом Александровичем вышли к реке, берег, местами осыпавшийся, круто спускался к воде, быстрой и прозрачной. Прямо против города течение преграждал длинный остров. На одном конце его, низком и отлогом, скучился поселок, на другом, высоком и лесистом, среди темной зелени деревьев, виднелись нарядные белые и красные домики, обнесенные высокими стенами. Каменные лестницы сбегали от них прямо в воду по облицованному большими плитами крутому берегу. Это были жилища иностранных торговых представителей: англичан, немцев, американцев и японцев. Вдоль острова, серой и мрачной вереницей, стояли пять японских миноносцев и беленькая, нарядная английская канонерка.

Тенишевский указал рукою на эту флотилию.

— Полюбуйтесь! Торговля процветает.

Мальчишка-лодочник, ловко работая кормовым веслом, перевез их мимо острова на противоположный берег реки. Невысокая горная цепь уступами подходила почти к самой воде. Сквозь зелень там и сям виднелись пятна краснозема. Влево, милях в пяти-шести, возвышалась поросшая густым лесом гора. На вершине ее виднелись крыши строений.

— Вот туда надо лезть? — спросила Тася, с помощью Тенишевского высаживаясь на берег из сампана. — Это и есть ваш монастырь?

— Вероятно, — ответил Валериан Платонович, — мне говорили, что он стоит на высокой горе. Высокая гора тут одна. А что, Тасенька, испугались, что далеко?

— Нет, ничего, — храбро ответила Тася, — полезем.

Дорога тянулась сначала вдоль берега, потом извилисто сворачивала между холмами. По сторонам попадалось множество искусственных прудков. На склоны холмов взбирались рисовые терраски.

У подошвы горы сделали привал и закусили. Здесь дорога круто сворачивала в лес и начинался подъем.

В тени вековых деревьев жара не так давала себя чувствовать; тем не менее, когда после полуторачасовой ходьбы у поворота дороги зажурчал ручеек — все облегченно вздохнули. Тенишевский, шедший впереди, сбросил сумку на землю.

— Стоп! Отдохнем, господа, — сказал он обернувшись к спутникам.

Освежившись у прозрачного, холодного как лед ручья, все разместились на траве. Тенишевский во весь рост растянулся под деревом.

— Отсюда до монастыря уже рукой подать, — заметил Дорогов. — Видите, дорога кончилась. Дальше тропинка.

И, как бы в подтверждение его слов, гулко и низко прозвучал и поплыл над лесом удар гонга. Все притихли.

Легкий ветерок прошумел в вершинах деревьев. Толпами заметались по дороге солнечные «зайчики». Широкий лапчатый лист платана, медленно колыхаясь в густом, ароматном воздухе, упал и бесшумно лег у самых ног Маруси. Редкие вибрирующие удары гонга неслись с вершины горы.

— Хорошо тут, — сказал Дорогов. — Я подумал о России… и лес там другой, и вся природа другая, а вот что-то напомнило…

— Гонг, — тихо отозвалась Елена. — Как колокол.

— Я в России никогда не была, — заговорила Маруся. — В Харбине родилась. А что, там красиво? Лучше, чем здесь?

Тенишевский перевернулся и поднялся на локтях.

— Лучше, Марусенька, гораздо лучше! Поля какие, луга! И леса не похожи на этот. Приветливые, кудрявые… А тут? Да посмотрите: невесело, угрюмо.

Могучий, вековой лес величаво стоял вокруг. Со всех сторон поднимались по крутому склону многосаженные стволы-великаны, как грозная рать богатырей, идущая на приступ. Справа, у дороги, над кустами серела небольшая пагода.

Наступило долгое молчание. Наконец, Тенишевский встал и вскинул сумку на плечо.

— Пошли дальше!

Не дожидаясь никого, он зашагал по крутой обрывистой тропинке.

— Смурной![28] — с усмешкой бросила Тася и тоже встала.

— Валериан Платонович, — крикнула она, — потише! Споткнетесь!

Все поднялись и гуськом двинулись вверх по тропинке вслед за Тенишев-ским.

Наверху их ждало разочарование. Ни пагоды, ни старинного храма, ни даже крупных строений там не оказалось. Большая квадратная площадка на самой вершине горы, где раньше помещался, очевидно, храм, была старательно очищена и на ней воздвигалось какое-то неуклюжее сооружение из кирпича и гранитных плит. Сбоку в большом котле варился асфальт… Монастырские строения, маленькие, одноэтажные, сбились в кучу позади постройки, прилепившись к краю площадки над обрывом. Узкая лесенка, высеченная в камне, сбегала от них вниз и от ее подножия в лес извилисто уходила тропинка. По этой лесенке каменщики, протяжно покрикивая, волокли снизу на толстых бамбуковых коромыслах отесанные глыбы камня и кирпичи.

Немногочисленные монахи вышли посмотреть на пришельцев. Медлительные, молчаливые, одетые в широкие курмы, с длинными волосами, связанными на макушке, они казались странным анахронизмом на фоне властно расположившейся в их владениях постройки.

Елена протянула вихрастому мальчику-послушнику несколько слив. Он смущенно заулыбался, закланялся, благодаря, но сливы не взял.

— Представьте себе на месте этого сооружения пагоду или храм, или просто поляну с несколькими деревьями, — сказал Павел Александрович. — Что-нибудь подобное тут, конечно, и было раньше. Как живописно и тихо выглядело это место. Настоящая «обитель мира». Но вот пришло кому-то в голову намостить здесь кирпичей…

Тенишевский усмехнулся.

— Это выглядит так, как будто кому-нибудь из Гомеровских героев надели на голову цилиндр.

— Обсерваторию строят или монумент какой-то, — заметила Елена.

Тенишевский снова усмехнулся.

— Обсерваторию! Для чего она, спрашивается, здесь нужна? Ворон считать? Да… Старина сейчас в Китае не в почете.

Монахи, соскучившись смотреть, разошлись. Каменщики продолжали свою работу. Путники посидели, закусили остатками утки и хлебом и тронулись в обратный путь.

Возвращались медленно. Близился вечер. Воздух, пропитанный ароматом леса был неподвижен. Косые лучи солнца, исчезавшего за холмами, золотили вершины деревьев. Дорогу окутывал уже прозрачный сумрак. Жара спадала.

Тася, Маруся и Валериан Платонович ушли далеко вперед. Изредка отрывками доносились их голоса. Елена шла, обмахиваясь сорванной зеленой веткой. Дорогов снял свой шлем и отбросил его за плечи на ремешке.

— Я много лет не видела природы, — сказала Елена. — Когда смотришь на нее из окна вагона или с борта парохода, она кажется совсем другая, как будто не настоящая. Я ведь жила все время в городе.

— Работали в кабаре? — спросил Дорогов.

— Да. Вы не представите, какая это мерзость! — вырвалось у нее. — Теперь, когда я далеко от этой жизни, я не могу сама понять, как могла я столько лет оставаться там. Для того, чтобы выносить такую жизнь, надо убить в себе все духовные запросы…

Дорогов взглянул на нее. Лицо Елены покрылось легким румянцем.

— Не слишком ли мрачно вы судите? — сказал он. — Целая армия женщин живет и содержит свои семьи этим заработком. И многие, большинство из них, и не думают терять человеческий облик.

— Нет, я не преувеличиваю, — ответила Елена. — Вы, видно, плохо знаете эту среду, хотя и говорите, что сами из нее. Понаблюдайте хорошенько, послушайте разговоры, которые ведутся между двумя танцами, поинтересуйтесь тем, что читают все эти женщины, чем живут они, тогда вы не будете упрекать меня в скептицизме.

Павел Александрович принялся набивать свою трубку.

— Есть разные натуры, Елена Николаевна, разные характеры, — возразил он. — Слабые, конечно, гибнут, как и везде, сильные выдерживают и выбиваются…

Елена бросила ветку на дорогу.

— И здесь вы ошибаетесь, Павел Александрович. Конечно, сильные характеры выдерживают дольше. Но сколько надо силы! Это могут только единицы. Нельзя изо дня в день ходить среди луж и не замочить ноги. То, что вы говорите — теория.

— Не совсем, — сказал Дорогов. — Вон, впереди, с Валерианом идут Тася и Маруся, две девушки из этого мира… Обыкновенные девушки! Я ничего не вижу в них специфически-кабацкого.

— Они только начинают, — ответила Елена. — Пройдет пять-шесть лет… Взглянете на них тогда.

Она говорила горячо и убежденно. Дорогов видел, что вопрос этот задел ее за живое.

— Я не стану спорить с вами, — согласился он. — Вы лучше меня знаете эту среду. Внимательнее наблюдали. Но… — он вынул трубку изо рта и улыбнулся, — вы собственным примером опровергаете то, что говорите.

Елена некоторое время шла молча.

— О себе я не хочу говорить, — сказала она наконец. — Я выдержала… Выдержу теперь уж и дальше. Но я — одна из немногих… И дело здесь не в силе или слабости, а в том, что я сумела не войти в этот мир, остаться в нем чужой… Вы, Павел Александрович, наверное, неправильно поняли меня. Я вижу это. Примеров можно привести много, но все они ничего не докажут. Вы смотрите и судите не по существу.

— Возможно и это, — снова согласился Дорогов. — Но если мне недостало собственной наблюдательности, я читал. О «женщине из бара» пишут… Пишут постоянно и много.

— Оставьте, — сказала Елена с досадой. — Пишут вздор. Если верить этому всему, dancing girl — или безнравственный монстр или «несчастная, благородная душа», которая заблудилась, бедняжка, в лесу дилемм! И не то и не другое! Dancing girl — не Мессалина и не Гамлет в юбке, а самая обыкновенная средняя женщина. Но она лишена того, что составляет смысл и суть существования каждой женщины. Она не имеет семьи и не может ее иметь. Не умеет уже ни жить семьей, ни удержать ее, если и заводится! Отсюда все. Я не люблю говорить на эту тему, Павел Александрович. Но раз уж начала — скажу все… Пьянство, разврат, беспринципность, равнодушие к себе и к окружающим — все это следствия. Это протест… Почти всегда бессознательный.

Она сняла свой шлем. Волна золотистых волос упала ей на плечи. Елена откинула их рукой.

— А что касается заработка, — сказала она уже спокойней, — вы правы. Очень многие женщины содержат на свой счет то, что заменяет им семьи — детей, мужей и альфонсов. Больше того — шанхайские dancing girls создали благополучие русской колонии в Шанхае. Они — насос, который много лет подряд выкачивал доллары из иностранцев и лил их в кассы магазинов, кафе, фотографий, ресторанов, парикмахерских, в карманы владельцев «бординг хаузов», докторов и комиссионеров! Все эти Клавы, Шуры, Маруси, Таси, — вот кто построил авеню Жоффр, ее магазины и салоны! По справедливости, Павел Александрович, в саду будущего русского клуба в Шанхае на почетном месте следовало бы поставить памятник не тому отставному генералу, который будет первым его председателем, а именно нам, шанхайским dancing girls!..

Она замолчала.

— Ау-у! — донесся снизу голос Тенишевского. — Елена Нико-ла-ев-на-а-а!.. Па-а-вел!.. Ско-ре-е-е!..

Они ускорили шаги.

VI

Обратный путь прошел в молчании. Усталость давала себя чувствовать. Изредка перекидывались незначительными фразами. В лодке Маруся пробовала запеть, но никто не поддержал ее.

Солнце скрылось за крышами города, когда, покрытые пылью и порядком загоревшие за день, они достигли дверей гостиницы. Уже проходя через дворик, они услышали доносившийся сверху, с галерейки, незнакомый мужской голос. Кто-то говорил по-русски. Шура весело смеялась.

— Что за новости? — встревоженно сказал Тенишевский и поспешил наверх.

За столиком на галерейке пили чай. Спиной к двери сидел высокий худощавый человек с взлохмаченной, чуть седеющей шевелюрой, в белом полотняном костюме.

— Валериан Платонович, у нас гость, из Шанхая! — встретила Тенишевско-го Клавдия.

При этих словах незнакомец встал и обернулся.

— Г-н Тенишевский? — спросил он. — Рад познакомиться.

Он протянул руку и кратко отрекомендовался:

— Книжников.

В это время Дорогов и Елена показались в дверях… Увидев гостя, Елена невольно отступила.

— Андрей Ильич!

Все обернулись к ней. Книжников при общем молчании пересек галерейку и не без драматизма поцеловал Елене руку.

Тенишевский поморщился.

— Так вы знакомы с г-ном Книжниковым? — спросил он, чтобы нарушить неловкость этой сцены.

— Мы часто встречались в Шанхае, — ответил Андрей Ильич и растерянно улыбнулся.

Елена уже справилась со своим смущением.

— Как вы сюда попали, Андрей Ильич? — сказала она.

— Я приехал по делу в Ханькоу, — ответил он, — а когда узнал, что вы в Чан Ша, решил съездить повидать. Да есть и поручения кое-какие сюда, — добавил он.

— Ну хорошо, — сказала Елена, совершенно овладев собою. — Садитесь, Андрей Ильич, пейте чай. Я сейчас выйду. Умоюсь только и переоденусь. Мы весь день бродили.

Она представила Книжникова Павлу Александровичу.

За чайным столом общая неловкость, вызванная встречей Елены с Андреем Ильичом, понемногу рассеялась. Книжников очень живо рассказывал шанхайские новости, смешил всех меткими характеристиками, говорил и о себе. Фортуна, как оказалось, улыбнулась ему за этот месяц. Он был зачислен в штат в своей страховой компании и послан в Ханькоу, где открывается новое отделение. Но управляющий еще не приехал и помощник его, мистер Вуд, дал Андрею Ильичу отпуск. Книжников решил использовать его для поездки в Чан Ша, так как ему совершенно все равно, где пробыть эти дни. Есть, к тому же, маленькие поручения к местным иностранным резидентам.

Упоминание фамилии Вуда заставило Валериана Платоновича насторожиться. Но выводов пока сделать было нельзя никаких.

Чаепитие закончилось. Все стали расходиться по своим комнатам.

— Где вы остановились? — спросил Дорогов Андрея Ильича.

— Здесь же, внизу, — отвечал тот. — Ну и гостиница! Возмутительно! Конюшня! На главной улице есть лучше. Неужто ваш импресарио не мог поместить вас там? Вам следует протестовать!

— Не стоит, — отвечал Павел Александрович. — Завтра мы едем дальше.

Они распрощались.

Когда Дорогов вошел в свой номер, Валериан Платонович стоял, заложив руки в карманы, и скептически рассматривал карту, разложенную на столе.

Павел Александрович присел на узкую скамеечку.

— Лю — мошенник, — сказал Тенишевский. — А этот, Книжников, наверное, шпион. Отличная компания.

— По-моему, Книжников приехал повидать Елену Николаевну и устроить здесь свои дела, как он и говорит. Почему ты ему не веришь? — возразил До-рогов.

— Он служит у Вуда и этого достаточно, — сказал Валериан Платонович, — но это, в общем, ерунда. В Ханькоу и так уже, конечно, знают, что мы уехали, а тут он ничего не увидит. Пусть смотрит, сколько влезет. Я думаю даже, что следует, когда будем прощаться, передать с ним поклон мистеру Вуду, да заодно и Хеддльсбюри.

Он засмеялся.

— А с чего ты взял, что Лю — мошенник? — полюбопытствовал Дорогов.

Валериан Платонович хлопнув ладонью по карте.

— Посмотри сюда. Ван объявил, что мы выезжаем отсюда на Сиан Тан. Для чего он нас туда везет? По карте и без всяких измерений видно, что эта дорога и длинна и неудобна. Половина пути — посуху, значит, втрое медленнее. Вдобавок, давать спектакли по дороге негде, а он все-таки везет труппу артисток. Ехать в Гуй-Чжоу отсюда надо через Чан Дэ, как говорил Зайковский. Значит, если он выбрал самую неудобную дорогу, то он или дурак, или жулик, у которого на уме что-то другое. Я предпочитаю последнюю версию.

— Напрасно ты волнуешься, — сказал Дорогов, взглянув на карту, — у этой дороги могут быть свои преимущества, о которых ты не знаешь. Лю везет нас в Гуй Чжоу и предоставь ему разобраться, какая дорога лучше. Ты чересчур уж подозрителен. Нет, Валериан, ты напрасно бьешь тревогу.

— Я не бью никакой тревоги, — ответил Тенишевский, — а преспокойно еду с тобою дальше. Я просто констатирую факт: Лю, по-моему, мошенник. Только нас это не должно беспокоить, если мы будем смотреть в оба. Я и смотрю. И тебе советую. Ни на минуту нельзя забывать, что мы должны попасть в Гуй Ян раньше, чем англичане утащат машину в горы. Иначе мы потеряем их след и дело сильно затормозится. Поэтому, хоть десять жуликов могут нас везти, но только бы везли. Лю везет — ну и о'кей.

Дорогов покачал головой.

Приезд Книжникова произвел на Елену самое неприятное впечатление. Она хорошо знала Андрея Ильича и нисколько не сомневалась в том, что он явился в Чан Ша из-за нее. «Поручения» были им, очевидно, попросту выдуманы.

Она не ошиблась. Наутро Книжников встал рано и ждал ее на галерейке.

— Елена, — сказал он, когда она вышла из своей комнаты с корзинкой для провизии в руках, — я хочу поговорить с вами серьезно.

Она остановилась.

— Говорите, Андрей Ильич, но вы знаете, что я скажу вам в ответ.

Он облокотился на перила галерейки.

— Елена! Мне повезло. Материальное положение мое укрепилось. Позвольте же мне позаботиться о вас. Бросьте ваш контракт, возвращайтесь! У вас будет возможность отдохнуть и пожить спокойно.

— Благодарю вас, — ответила Елена. — У вас есть жена, о которой вам следует подумать.

Лицо Книжникова потемнело.

— Не говорите так, Елена! Я имею право предложить вам мою поддержку.

— Нет! — резко сказала она. — Я не даю вам этого права.

Книжников взглянул на нее и провел рукой по волосам.

— Вы едете в трущобу, Елена. Бог знает, что может случиться с вами там.

— Я не рискую ничем, — ответила она немного мягче. — Наш хозяин солидный, богатый человек. Кроме того с нами двое энергичных мужчин, наши музыканты.

— Да?.. — Андрей Ильич понизил голос. — Они не музыканты! В них главная опасность вашей поездки.

Елена отступила.

— Вы бредите, Андрей Ильич!.. Или вы хотите запугать меня?

— Нет, я не пугаю вас, — ответил Книжников. — Все Ханькоу знает, что они поехали искать шелковичного червя!

Она улыбнулась.

— Так что же тут плохого? Пусть ищут, это даже интересно.

— Да, это интересно, — подхватил Андрей Ильич в волнении, — но еще интереснее то, что и это — неправда! Елена, послушайтесь меня! Не ездите с ними. Они — искатели наживы, международные авантюристы!

— Замолчите, — резко оборвала его Елена, — и потрудитесь доказать, что это не плод вашей собственной фантазии. Кто же они?

На лице Книжникова изобразилось колебание. Потом он развел руками.

— Я не могу сказать вам кто они, но даю слово, что основания для того, что я уже сказал, у меня есть! И они вески и значительны!

— Где они? — спросила Елена. — Я хочу знать все подробно.

Андрей Ильич в смятении взъерошил шевелюру.

— Елена, верьте мне! Для вашей пользы, вы должны поверить! Неужели вы думаете, что я приехал бы в Чан Ша только для того, чтобы сообщить вам «плод моей фантазии»?

Елена сделала движение, чтобы идти.

— Да, — сухо сказала она. — На это вы способны. И вот вам мой ответ: помощь вашу и поддержку, которую вы так усердно предлагаете, я не приму ни в каком случае. Даже если и не поеду дальше… Но если вы хотите предупредить меня о какой-то опасности, сделайте это так, чтобы я могла поверить вам. Нетрудно назвать людей преступниками! Докажите это!

Она пошла к выходу. Книжников следовал за ней. Он был в отчаянии.

— Елена, верьте мне, верьте мне, — повторял он. — Я не могу сказать больше того, что сказал, иначе вы перестанете уважать меня!.. Но вы должны мне поверить!..

— Я и без этого перестану уважать вас, — голос Елены звучал резкими нотами. — Вы влюблены! Вот почему вы хотите запугать меня и вернуть в Ханькоу! Вы не стесняетесь взвести на людей ничем не доказанное обвинение, чтобы только заставить меня не ехать. Где ваше мужество, порядочность? Вы мужчина, Андрей Ильич! Стыдно вам!

Они спускались по лестнице. На повороте Елена остановилась.

— Оставьте меня, Андрей Ильич!

Ван, поднявшийся чуть не с первыми петухами, видел всю эту сцену из своей комнаты через щель занавески. Он плохо понимал русскую речь, но по отрывочным, схваченным им словам он с уверенностью заключил, что приезжий уговаривал Елену возвратиться с ним в Ханькоу. Это привело Вана в большое беспокойство. Уже само появление Книжникова в отсутствие Лю было неприятно. Теперь же, после всего виденного и слышанного, Ван понимал, что в действиях этого человека крылась для него существенная опасность. Если увоз Елены удастся, г-н Лю будет сильно разгневан. Учтя все это, Ван порешил установить за Книжниковым неотступное наблюдение, и тотчас по возвращении Лю доложить ему подробно обо всем.

Он догнал Андрея Ильича у входа в гостиницу. Книжников без шляпы стоял в дверях, жалобно глядя вдоль улицы. Ван вежливо поздоровался.

— Вы никогда не бывали в Чан Ша? — спросил он. — Очень интересный город. Я могу показать вам все достопримечательности.

— Разве вы здешний? — неохотно вступил в разговор Андрей Ильич. — Ведь вы — управляющий труппой и приехали с нею.

Ван приосанился. Он никогда не бывал в Чан Ша, но это ничего не значило.

— Да, я — приезжий. Управляющий, уполномоченный и доверенный. Но я знаю город, как свой карман. Если хотите, мы тотчас приступим к осмотру.

После этого Ван прилип к Андрею Ильичу, как клещ, и все усилия Книж-никова от него отвязаться, чтобы сделать еще попытку поговорить с Еленой, не привели ни к чему. Он решился на крайнее средство. Остановить Елену надо было во что бы то ни стало.

— Отсюда вы едете в Сиан Тан? — спросил он, когда после утомительной и неинтересной прогулки они вдвоем подходили к гостинице.

— Да, — ответил Ван. — Как только вернется г-н Лю. Мы ждем его.

— У меня есть там тоже небольшое дело, — продолжал Книжников. — Я хочу просить вас разрешить мне поехать туда на вашем катере.

Ван чуть не раскрыл рот от неприятной неожиданности.

— За свой проезд, я разумеется, заплачу, — сказал Книжников и вынул из кармана пачку красных пятирублевок.

Вид денег подействовал на Вана, как стакан вина на пьяницу: он моментально размяк.

— Я должен спросить хозяина, — замямлил он, но тут же спохватился. — То есть, я хочу сказать, что у нас очень мало места. Если хозяин не взял пассажиров, я конечно, все устрою.

Г-н Лю уже расхаживал взад-вперед по галерейке, поджидая Вана. Они прошли в каморку Лю. Книжников остался ждать внизу.

Ван сделал подробный доклад обо всем, что случилось в отсутствие г-на Лю, не позабыв упомянуть и о том, как «хитро» он пресек все попытки Книж-никова сговориться с Еленой.

Лю, по-видимому, не придал этому обстоятельству никакого значения. Он несколько минут молча барабанил по столу пальцами, потом сказал совершенно безучастно:

— Благодарю вас, уважаемый г-н Ван. Распорядитесь, чтобы грузили вещи. Он встал. Ван смущенно поднялся тоже.

— Но как же этот человек, уважаемый г-н Лю? Он ждет ответа…

Г-н Лю взялся за шляпу.

— Пусть едет, — сказал он, направляясь к двери.

— Я говорил с хозяином, — важно объявил Ван поджидавшему его Андрею Ильичу, — и мне удалось убедить его. Но он сказал, что ваш проезд будет стоить двадцать долларов.

Книжников полез в карман.

VII

Маленький, грязный и неприветливый Сиан Тан[29] серым пятном показался на правом берегу. Почерневшие от дождей и ветров деревянные строения прибрежных кварталов, как скворешни, поднялись на темных, полусгнивших сваях. Целые толпы сампанов, нарядных, чистеньких, крытых желтым лаком, собрались вдоль примитивной набережной, подняв к безоблачному небу лес тонких стройных мачт. Противоположный берег, плоский и голый, был безлюден. Только вдали, среди зелени небольшой рощи, виднелась высокая семиэтажная пагода, вся поросшая цепким, лохматым кустарником.

Маленький паровой катер «Тун Лун Хва», скрежеща и шипя древней машиной и накренившись по причине преклонных своих лет набок, истекал тонкой струйкой дыма. Она тянулась за ним, как растрепанная шерстяная нитка, и расползалась, наконец, в ослепительной синеве полуденного неба.

Валериан Платонович стоял в шлеме и с сигаретой в зубах на крошечной носовой палубе. Настроение у него было отличное. Какой бы дорогой ни вез их г-н Лю — они ехали в Гуй-Чжоу и заветная цель, стало быть, приближалась. Посадка на катер Книжникова омрачила было его веселый взгляд на окружающее, но уже очень скоро Валериан Платонович убедился, что подозревать Андрея Ильича в шпионских намерениях никак не приходилось. Цель его присутствия на катере была для всех ясна, да он и не скрывал ее. Он, как приклеенный, не отходил от Елены всю дорогу и не обращал ни на кого внимания. Со своей стороны и Ван, преисполненный служебного рвения, не покидал своего поста. Как ни злился и ни выходил из себя Андрей Ильич, переводчик невозмутимо торчал возле Елены, не отступая ни на шаг. В этом невеселом обществе Елена провела всю дорогу. Г-н Лю, раскрыв большой желтый зонтик, поместился на крыше рубки и пребывал там в одиночестве. На берег он не сошел.

Тотчас по прибытии в гостиницу, укрывшуюся в одном из узких городских переулков, Ван собрал всю труппу и важно объявил, что он снова уполномочен хозяином распоряжаться всем, так как г-н Лю по своим коммерческим делам на неопределенное время отбыл в Хен-Чжоу. Здесь, в Сиан Тане, предположено дать спектакль и он просит поскорее составить программу. После этой речи он занял для Лю комнату, а сам не без аппетита уселся завтракать, пригласив к столу и Андрея Ильича, чтобы не терять его из виду.

Гостиница была почти в точности такая же, как и в Чан Ша, с той, правда, разницей, что галерейка здесь была значительно шире и имела довольно обширную площадку, на которой была устроена столовая. Комнаты, расположенные по бокам галерейки и площадки, имели каменный пол, неожиданный во втором этаже. Комната Лю была снабжена даже окном на улицу.

В пять часов Ван объявил, что начало спектакля в восемь с половиной, и ушел в театр открывать кассу.

Но уже через полчаса он в большом смятении прибежал назад.

— Что за люди в Хунане?! — восклицал он еще с лестницы. — Нигде во всем Китае я не встречал таких людей! Это последние люди! Это разбойники!

Дорогов подошел к нему с трубкой в зубах.

— Что случилось, г-н Ван?

— Это настоящие хунхузы! — взывал Ван. — Я не пойду туда больше! Пусть все пропадает, но я не пойду!

— Успокойтесь, г-н Ван, — урезонивал его Павел Александрович. — Скажите толком, что случилось?

— Я не могу там оставаться, — сказал Ван, опускаясь в кресло. — Никто не хочет покупать билетов! Все ломятся в театр, в зале уже человек 50, а в кассе тридцать центов!.. Меня чуть не убили! И все это потому, что здесь — Хунань! Спросите любого человека: «Где живут самые скверные люди?» — вам каждый ответит — в Хунане!.. Я не пойду больше в театр, я не хочу быть избитым!

Павел Александрович рассмеялся.

— Вот так зрители!

— Мы боимся, — сказала Клавдия. — Это что ж за театр?

— Мы тоже не пойдем, — подхватила Ангелина.

Ван подскочил.

— Как не пойдете? Тогда они весь театр разломают! Сюда придут!..

Тенишевский, привлеченный шумом, вошел в столовую с бритвой в руках и с намыленной щекой. Дорогов в двух словах рассказал ему, в чем дело.

— Я не пойду в театр, — повторил Ван, — идите вы.

— Мы? — обернулся к нему Дорогов. — Это дело ваше и хозяина. Я не пущу девушек в театр, пока там не будет восстановлен порядок. Обратитесь в полицию.

— В полицию?! — уныло сказал Ван. — Тогда еще больше неприятностей будет. Совсем запретят.

— Постойте, — вмешался Тенишевский, — с этими людьми сладить можно. Чем меньше они знают европейцев, тем больше уважают. Не очень это почтенно нас аттестует, но — факт. А здесь мы, как видно, в диковинку. Значит, г-н Ван, хоть и с перепугу, а рассудил правильно.

В глазах Тенишевского мелькнул задорный огонек.

— Я пойду туда! А вас, г-н Ван, попрошу тоже. Вы будете переводить мои распоряжения. Не бойтесь, — добавил он, видя, что переводчик трусит. — Пойдемте. Вот только я побреюсь!

Через 10 минут Валериан Платонович, накинув на плечи свой белый пиджак, в шлеме, с трубкой Дорогова в зубах и с веером подмышкой, снова появился в столовой.

— Ты хоть шлем снял бы, жарко, — заметил Дорогов.

Валериан Платонович хлопнул ладонью по шлему.

— Нельзя, — весело сказал он. — Символ престижа. И трубка тоже… Г-н Ван, поехали!

Он стал спускаться с лестницы. Ван нехотя поплелся сзади. Маруся сорвалась с места.

— Валериан Платонович, и я с вами!

— В восемь часов, — оборвал ее Тенишевский. — До восьми, Марусенька, сидите дома. Вас всех Павел приведет.

Время тянулось медленно. В театре все было, очевидно, благополучно, так как вестей оттуда не поступало. Наконец, ровно в восемь, из ворот по косой улочке выступило шествие.

Все население улицы от мала до велика высыпало из домов. Ребятишки, разинув рты, толпой сопровождали процессию. С каждым кварталом толпа эта росла. И неудивительно. Окажись на месте этих чумазых китайчат хоть сами родители Терпсихоры, античные греки, — вряд ли они вели бы себя иначе. Подобного зрелища еще никогда не видел Сиан Тан за все многовековое свое существование. Впереди, с электрическим фонарем в руке и со скрипкой подмышкой, шел Павел Александрович, за ним Клавдия и Шура, нагруженные разноцветными, торчащими во все стороны перьями, потом Елена и Маруся, неся в растопыренных руках розовые «пачки», и сзади Ангелина и Тася, еле видные под грудой разноцветного шифона. Шествие замыкал Терентий, как папуас задрапированный соломенными гавайскими юбками. На плече он нес связку бутафорских томагавков, а в свободной руке — фонарь.

Уже за полквартала до скудно освещенного входа в театр стал слышен дикий хаос голосов.

Под самым плакатом, на котором была изображена похожая на крокодила балерина с задранной ногой, стоял худенький мальчик. Весь красный от натуги, он махал рукой и орал, устремив взоры кверху:

— Три человека идут!! Три человека!!!

Пот ручьями стекал с его лица.

Из мрака переулка, одновременно с Дороговым, действительно показались три пожилых степенных горожанина в длинных халатах.

— Три билета! Три билета!.. — взвыл голос внутри театра.

В «фойе», если можно назвать так перегороженное деревянной решеткой полутемное помещение с земляным полом, столпотворение вавилонское было в самом разгаре. За высоким прилавком у решетки в поте лица трудились три кассира. Первый, предупрежденный воплями привратников, отсчитывал нужное количество билетов нанизанных на длинный гвоздь и совал их в руки покупателям. Второй, навалившись грудью и животом на прилавок, хватал, вырывал из рук приготовленные деньги и поспешно совал их под себя, время от времени сгребая накопившуюся кучу бумажек и медных монет в ящик. И третий, защищенный надежной толщей прилавка, — на свободе приводил выручку в порядок: пересчитывал и складывал.

Хозяин театра, видавший такой наплыв публики только один раз в жизни, в дни гастролей Мей Лян Фана[30], стоял за спинами кассиров и подзадоривал публику, как крыльями, размахивая рукавами халата.

— Май пьо! Май пьо!! Пьо дзы!![31]

У самой решетки на высоком стульчике сидел Тенишевский. Одной рукой он опирался о прилавок кассы, в другой поднял веер. Трубка в зубах его потухла, шлем был сдвинут на затылок. По лицу стекали струйки пота.

— Три человека купили билеты! Три человека! Три человека!! — неистово завопил голос из-за решетки. В ней тотчас заколыхалась и приоткрылась узкая дверь. Вся толпа, заполнявшая «фойе», тотчас ринулась в эту щель… Степенные «три человека, купившие билеты» потонули в этой толпе, как камешки в море.

У двери началась свалка.

— Май пьо! Говорят вам!.. — рявкнул Тенишевский и звонко щелкнул веером по чьей-то голой спине.

— Пьо, эфиопы!!

Толпа испуганно осела. «Три человека, купившие билеты» воспользовались этой передышкой и, толкая друг друга, как будто спасаясь от погони, протиснулись в щель приоткрытой двери, прямо в объятия Вана, который отобрал и проверил их билеты.

— Три человека идут с билетами! — зычно возвестил голос в глубине театра.

Толпа, как будто очнувшись, снова насела на решетку. Но дверь уже закрылась и два здоровенных, голых до пояса кули налегли на нее изнутри.

— Два человека идут! — донеслось с улицы. — Три человека! Пять человек, пять человек!!

Труппа с трудом протиснулась к двери. Елена остановилась у решетки.

— Что это за спектакль вы тут устроили? — спросила она в недоумении.

— Это не я, — ответил Тенишевский. — Такие уж у них, видно, порядки. Мое дело только овец от козлищ отделять. Купит билет один, а в дверь лезут пятеро.

— Ну и что же, успешно действуете?

Тенишевский засмеялся:

— Ничего… Конечно, ухитряются некоторые продраться. Но в общем, «престиж» все-таки влияет. Пуё!.. — гаркнул он вдруг, замахиваясь веером.

Следом за входившими в дверь артистками бочком просовывался какой-то немолодой уже человек с красным лицом. При окрике Тенишевского он испуганно присел, потом вдруг бросился вперед, сильно толкнул Ангелину, прорвался и исчез в глубине театра.

— Черт с ним, — решил Тенишевский. — Полчаса он уже лезет. И вот пролез, наконец!

— Семь человек идут! — донеслось с улицы. — Семь челов-е-е-е-к!!.

— Идите, Елена Николаевна, — сказал Тенишевский, — скорей, пока свободно. Тут сейчас будет баталия…

Широкий, низкий зрительный зал гудел как улей. Вокруг мигающих, шипящих калильных фонарей взлетали тучи мошек. Под фонарями, шевеля новые тучи комаров и ночных букашек, в жарком, тяжелом воздухе медленно колыхались огромные «кантонские фэны» — прямоугольные опахала из белой и желтой материи. Полуголые, замусоленные мальчишки, еле видные во мраке боковых проходов, философски равнодушные к своему бесплодному занятию, меланхолично дергали за веревки, приводя в движение эту своеобразную вентиляцию.

Десятки продавцов с подносами, корзинами, ящиками и проволочными сетками в руках ловко сновали среди публики. Они продавали соленые бобы, дешевые сласти из риса, бамбука и меда, мелко нарезанное, остро просоленное мясо, истекающие соком ломти арбуза, дикие яблочки и сигареты. Каждый громко выкрикивал цену своего товара и старался опередить конкурента. Слуги разносили чай.

Когда Елена вошла за кулисы, там собрались уже все. Маленькая комнатка, освещенная стеариновыми свечами — артистическая уборная (электричество было проведено, но не действовало) — имела вид осажденного блокгауза. Две двери были заперты на крючки и подперты кольями… Наружная стена сотрясалась от ударов.

— Вот удовольствие! — сказала Тася. — Это называется публика!..

— Любопытны уж очень, — заметил Дорогов, — и бедны, как мыши. Билет 20 центов стоит, где ж купить? Вот и лезут. Ван говорит, что крышу разобрали. Пришлось наверху сторожей с палками поставить.

— Тысяча и одна ночь! — засмеялась Маруся.

Андрей Ильич весь день прослонялся по городу. Несколько раз он возвращался в гостиницу и пытался заговорить с Еленой, но неизменно натыкался на Вана. Утратив, наконец, всякое терпение, Книжников отправился в театр и там, поместившись в заднем ряду, стал ждать. По окончании спектакля он решил поговорить с Еленой во что бы то ни стало.

Он видел, как она вместе с Дороговым прошла за кулисы. Через полчаса из-за потрепанного пестрого занавеса двое слуг вынесли на широкую полукруглую авансцену маленькую фисгармонию. Следом за ними появился Тени-шевский с нотами и Дорогов со скрипкой… На сцене оглушительно прозвучал гонг. По всему театру трелью разлился свисток. Занавес заколыхался, залязгал проволокой и скачками разошелся по сторонам. Андрей Ильич увидел, как Тенишевский поднял руки на клавиши. Фисгармония крякнула и из нее поднялся столб пыли. Дорогов заиграл на скрипке. Тонкий звук ее жалобно отдался в ушах.

Тенишевский честно старался принудить свой инструмент тоже издавать какие-нибудь звуки и работал изо всех сил педалями. Он имел вид человека, стремительно несущегося на велосипеде. Но, видя безуспешность своих попыток, он махнул рукой, встал и удалился за кулисы. Оттуда он вскоре вышел с гонгом в руках, сел на свое место и принял участие в музыке, ударяя в гонг трубкой Павла Александровича. Оба они при этом весело смеялись…

Девушки, очевидно, предупрежденные, не смущаясь этим странным аккомпанементом, выходили одна за другой, исполняли свои номера, быстро переодевались за сценой, снова выходили. В течение всего спектакля театральный служащий, сидя в стороне на авансцене, переворачивал шуршащие листы бумаги, прилаженные в виде огромного отрывного календаря на особой подставке. Эти листы, разрисованные красными, черными и зелеными иероглифами, возвещали публике название каждого номера в свободной аранжировке Вана:

и так далее, все в этом же стиле.

Программа шла бойко. Публика сначала загадочно притихла, но, когда на сцене появилась Маруся в соломенной юбке и лифчике из цветов и, мило улыбаясь, исполнила совершенно порнографический гавайский танец, зрители повскакивали с мест и разразились неистовым ревом, свистом и криками «хо!»[32]

«Индейский балет» тоже произвел фурор. В полумраке метались по сцене утыканные перьями фигуры, за кулисами грохотал там-там, «бесчувственную» полуголую Марусю волокли по полу, прикручивали веревкой к столбу. Тенишевский, понимая всю ответственность момента, сотрясал стены театра оглушительными руладами гонга. Когда на сцену выскочили неведомо откуда взявшиеся «ковбои» и дружно принялись отхватывать веселый уан-степ — Валериан Платонович приветствовал их появление таким грохотом, будто все железо с крыш большого города вдруг послетало на мостовую… Слабый писк скрипки совершенно потерялся в этом землетрясении.

Наконец, Андрей Ильич с облегчением увидел, что на авансцену вышел Ван со свистком в руке… Занавес бойко продрыгал на свое место, Тенишевский в последний раз грянул в гонг и программа закончилась.

Из всего этого Книжников вынес такое впечатление, будто каждый из участников спектакля задался целью произвести возможно больше шума и смятения… У Андрея Ильича звенело в ушах. Но вкусам публики это, по-видимому, отвечало вполне. «Откровенные» наряды танцовщиц тоже содействовали успеху в немалой степени. Спектакль понравился. На лицах выходивших из театра зрителей Книжников видел отпечаток удовольствия и веселья.

Но самому ему было не до смеха. Он был расстроен и нервничал. Книжников никогда до этого дня не видел Елену на сцене. Глядя теперь на то, как она принимала участие в этом нелепом спектакле, плясала и задирала ноги вместе с другими, он не верил своим глазам. Неужели это она, та самая Елена, с которой он часами просиживал, слушая пластинки Крейслера, беседуя о литературе? Та изящная, культурная, немного усталая женщина, которую он знал в Шанхае?

Андрей Ильич был взволнован.

«Этого не должно быть! Она не понимает ужаса своего положения, не отдает себе отчета! Чего бы это не стоило, надо вырвать ее из такой обстановки».

Книжников преисполнился решимости.

Девушки, смеясь и оживленно разговаривая, прошли через опустелый зал к выходу.

— Вы ждете Елену Николаевну? — громко спросила Тася, заметив Книж-никова. — Потерпите немного. Она сейчас выйдет!

Он дождался ее в «фойе». Елена шла одна.

— Выслушайте меня, наконец, — сказал Книжников, выступая из темноты. Она остановилась.

— Вы невыносимы, Андрей Ильич! Я не могу больше поступать с вами мягко. До сих пор я жалела вас, но вы перешли уже все границы! Вы перестали разбираться в средствах, пускаетесь на клевету, подстерегаете меня на улице, делаете вместе с собою предметом насмешек! Прошу вас в последний раз: уезжайте! Оставьте меня! Неужто вы не понимаете, что я никогда не вернусь к вам?

— Да, — тихо ответил Книжников, — я понимаю это. Все, чего я добиваюсь — чтобы вы выслушали меня. Я не пускаюсь на клевету. Ваши спутники — авантюристы и, может быть, преступники. Вы требуете доказательств? Извольте! За этим я и «подстерег» вас, как вы сказали. Я хочу дать вам доказательства!..

В глубине театра раздались голоса Павла Александровича и Тенишевского.

— Пойдемте, — сказал Книжников, беря ее под руку.

Она не возразила. Они молча вышли на улицу.

Из темного закоулка тотчас же появился молодой китаец в чесучовом халате и незаметно последовал за ними.

Моросил дождь. Камни мостовой были блестящи и скользки. Город опустел, как будто вымер. Ставни лавок и жилых домов были наглухо задвинуты. Светились только двери редких ресторанчиков. Издали время от времени доносились колокольчики слепых нищих, спешивших укрыться от дождя. Какой-то прохожий в огромной соломенной шляпе-зонтике торопливо шлепал по лужам, перегораживая пол-улицы.

— Зайдемте в ресторан, — предложил Андрей Ильич. — В гостинице говорить не дадут, а на улице — дождь.

— Хорошо, — коротко ответила она.

Ван, заметивший их удалявшиеся фигуры, когда они уже заворачивали за угол, едва успел добежать до этого угла и увидеть, как Книжников и Елена вошли в ресторанчик. Он отошел в темный закоулок, отдышался от быстрого бега и стал соображать.

Из его убежища ему был виден открытый нижний этаж ресторанчика, где помещалась кухня. Она была пуста. Только у одной жаровни полуголый повар лениво жарил что-то. Простая деревянная лесенка вела наверх, обшарпанным видом своим красноречиво демонстрируя убогость средств хозяина.

Ван, раскрыв свой бумажный зонт, решил ждать, пока Книжников и Елена не спустятся. Особенных причин волноваться не было.

Улица была совершенно пуста. Только какой-то прохожий в намокшем белом халате прошел мимо Вана, заглянул в ресторанчик, будто собираясь зайти, но, видимо, раздумал, ускорил шаги и удалился. На мгновение лицо его, озаренное падавшим из дверей светом, мелькнуло перед Ваном. Лицо это показалось ему как будто знакомым. Минут пять он мучительно и бесплодно напрягал память. Потом мысли его перешли к тому обстоятельству, что если Елена сбежит, придется держать за нее ответ перед г-ном Лю, когда тот вернется. Ван живо представил себе гнев хозяина. Здесь память его внезапно прояснилась и Ван в изумлении опустил зонтик. Прохожий был не кто иной, как У Цзы Фу, двоюродный брат г-на Лю, тот самый молодой человек, которому Ван по приказу хозяина отвозил багаж перед отъездом из Шанхая. Это открытие показалось Вану чрезвычайно важным. У прогуливался тут, очевидно, не зря. Ван осторожно вышел из своего убежища и заглянул за угол. Улица была пустынна по-прежнему. Он прошел еще раз мимо ресторанчика, тревожно соображая, что бы все это могло значить, для чего У приехал в Сиан Тан и не показался в гостинице. Он нервничал, не находя этому объяснения, и готов был уже успокоить себя мыслью, что он ошибся и прохожий совсем не У Цзы Фу, а только похож на него.

В пустоте улицы вдруг раздались шаги и из-за угла показались две фигуры. От одного взгляда на них у Вана подкосились ноги. Бессознательный инстинкт отбросил его в темный закоулок между домами и прижал к стене.

Рядом с У Цзы Фу шел сам г-н Лю. Братья видимо спешили. Возле самого убежища Вана У остановился и указал рукой на ресторанчик.

— Они там, — сказал он.

Из тьмы позади Лю выступили какие-то люди в соломенных крестьянских шляпах. Хотя их было всего трое, Вану показалось, что подошли не менее двадцати человек.

— Хорошо, — сказал г-н Лю. — Вот деньги, которые ты заплатишь хозяину ресторана за сохранение тайны. Тут 30 долларов, целое состояние для него. Все остальное тебе известно. Действуй быстро и решительно.

— Я исполню все в точности, — ответил У.

Они церемонно поклонились друг другу. У Цзы Фу в сопровождении темных фигур двинулся дальше и вошел в ресторанчик. Г-н Лю стоял некоторое время посреди улицы, наблюдая. Когда через несколько минут из ресторанчика показался слуга и стал торопливо задвигать ставни, — он повернулся и вскоре скрылся за углом. Ван постоял еще минут 15, потом опасливо выглянул, убедился, что улица пуста, вздохнул сокрушенно и поплелся в гостиницу.

VIII

Смех и шутки в комнате девушек скоро стихли. Усталость взяла свое и галерейка, а за нею постепенно и вся гостиница, погрузилась в сон. По камням внутреннего дворика простучал башмаками Ван, заперся в своей комнате внизу и тоже затих. В щель его двери падал тонкий луч света, скудно озаряя спавшего в деревянном кресле слугу.

Дорогов и Тенишевский в одних трусиках и вязаных фуфайках сидели в столовой над шахматами. Время тянулось мирно и тихо. Изредка молчание, охватившее гостиницу, прерывалось только односложными приглушенными замечаниями игроков. Ван вышел во дворик, тяжело вздохнул, разбудил слугу и потребовал чаю. Слуга прогромыхал чайниками, Ван снова шумно вздохнул и все стихло опять.

— Что он, влюблен, что ли, — сказал Дорогов, — слышишь, сопит?

— Ну его, — отвечал Тенишевский. — Шах!

Дорогов задумался над доской. Минут пять длилось молчание.

— Ван — ерунда, — сказал вдруг Валериан Платонович. — Меня интересует Лю. Куда он все время пропадает?

— Коммерцией занят, — ответил Дорогов, закрываясь от шаха конем. Тенишевский выдвинул туру.

— Как бы эта коммерция не оказалась из тех, за которые здесь в колодки сажают.

— Не знаю, — обронил Дорогов рассеянно, — партия, кажется, сводится в ничью. Вот, посмотри! Если, конечно, ты не сделаешь ошибки.

Тенишевский закурил.

— Ты думаешь? А если г-н Лю сделает ошибку и сядет-таки в колодки? К чему тогда сведется наша поездка? А?

Дорогов оторвался от доски и с треском убил комара на своей шее.

— Что за мрачные мысли, Валериан? То девушки у тебя — агенты Хеддль-сбюри, то Книжников — шпион, то теперь Лю — колодник! Для меня ты еще роли не подобрал?

Он засмеялся.

— Я думаю о нашем деле, — серьезно ответил Тенишевский. — Надо учитывать все. Если мои подозрения подтвердятся, придется ехать дальше одним, бросить труппу и удрать. Незачем подвергаться риску из-за делишек этого Лю.

— А как же девушки? — спросил Дорогов. — Если твои подозрения подтвердятся, как можем мы их бросить?

Он набил свою трубку и тоже закурил.

— Да вздор, эти твои подозрения. Оснований нет. Ну, ездит человек по делам. Что же ему, на цепи сидеть?

— Дай Бог, чтоб ты оказался прав, — сказал Тенишевский. — Все дело в том, что едем мы с тобою не на пикник, а по очень серьезному и важному делу. Я не хочу влипать, как кур во щи, и на всякую мелочь обращаю внимание… А у девушек есть теперь защитник. Этот, как его… Ромео Елены Николаевны.

Он заглянул вниз через перила.

— Спит! У него темно. Ван тоже свет потушил…

Дорогов встал и потянулся.

— Пойдем, Валериан, и мы…

Тенишевский тоже встал, собирая шахматы в коробочку.

— Конкурент у тебя, Павел, неважный. Какой-то не то с перепугу, не то с перепоя… Не разберешь!

Дорогов недовольно поднял брови.

— Что еще за вздор?

Тенишевский весело хлопнул его по плечу.

— Ну ладно, ладно, не злись. Я так, брякнул. Ты — вне конкуренции! Елена Николаевна не дура… Пойдем лучше спать.

Книжников и Елена поднялись по скрипучей лесенке наверх. Посетителей в ресторанчике уже не было… Левую половину верхнего помещения занимал небольшой общий зал, справа тянулся ряд бедно обставленных кабинок, отделенных друг от друга тонкими невысокими перегородками. Удивленный слуга откинул занавеску, заменявшую дверь, и Книжников провел Елену в один из этих «кабинетов». Тот же слуга суетливо вытер тряпкой ничем не накрытый стол, другой — принес чай и простые деревянные палочки.

Андрей Ильич заказал единственное блюдо, которое он мог заказать по-китайски, «поу цзы» — род пирожков с мясом, вареных на пару.

— Говорите, — сказала Елена, не притрагиваясь к еде.

— Вы подвергаетесь опасности, Елена, — серьезно начал Книжников. — Я не могу смотреть на это равнодушно! Мне казалось, что я заслужил ваше доверие, но я ошибся. Вы чувствуете к этим людям, или к одному из них, симпатию, которая заставляет вас называть меня клеветником! Вы не верите мне!

— Андрей Ильич, — перебила его Елена, — вы начинаете бессмысленную и пошлую сцену ревности. Для этого вы позвали меня сюда?

— Нет! — воскликнул Книжников. — Я обещал дать вам доказательства и хочу это сделать. Слушайте!

Он нервно закурил, но тут же сунул сигарету в пепельницу.

— Слушайте, Елена: вы знаете, как сильно я нуждался, когда приехал в Шанхай. Я говорил вам об этом. Говорил и о человеке, который тогда помог мне. Он одолжил мне денег, нашел для меня работу… Он спас меня от нищеты!

— Да, вы рассказывали, — вспомнила Елена, — какой-то чех или поляк, кажется.

— Он — бывший миссионер, — продолжал Книжников. — Его фамилия — Зайковский. Когда после вашего отъезда меня назначили в Ханькоу, — я вспомнил о нем и зашел проститься. Зайковский дал мне поручение и взял слово, что я исполню все точно и тайно… Так вот, Елена… Ваш пианист не пианист совсем, а адвокат, и Дорогов — не скрипач-профессионал, а горный инженер!

Андрей Ильич в волнении отхлебнул чая.

— И это все? — спросила Елена спокойно. — Так что же в этом вы находите преступного?

Книжников нервно усмехнулся.

— Если инженер-металлург и адвокат с огромной практикой вдруг притворяются бродячими музыкантами — вы считаете это в порядке вещей? Тогда слушайте дальше: Зайковский в строжайшей тайне поручил мне передать им, что «старый джентльмен, по телеграфу через Юнаньфу, сообщил властям Гуй Яна о том, что цель их поездки — покупка опиума». На границе Гуй-Чжоу их ждет арест!..

Он встал в волнении.

— И этого, может быть, вам мало? Тогда послушайте еще! В Ханькоу о ваших друзьях рассказывают сказки… Говорят, что они корреспонденты английских газет, географы, ботаники, чуть не астрологи! Все это вздор! Мой начальник, мистер Вуд, сказал мне прямо: «Я знаю их отлично. Они авантюристы и их преследует полиция за кражу ценных геодезических инструментов»!.. Вы слышали, Елена? Как же мог я допустить, чтобы вы ехали с такими людьми? Но вы не верили мне, не хотели слушать, назвали мои слова клеветой, «пошлыми сценами ревности»! Для того, чтобы убедить вас, мне пришлось нарушить слово, стать подлецом в отношении человека, которому я обязан на всю жизнь!!

— Вы передали поручение? — быстро спросила Елена.

Книжников взъерошил волосы.

— Я приехал, чтобы спасти вас! Потом, когда опасность такого соседства для вас минует, можно подумать и о них. Но сейчас я здесь не для того, чтобы предупреждать этих преступников о беде!

Щеки Андрея Ильича покрылись румянцем. Глаза его горели. Он смотрел на Елену в упор и нервно тыкал в стол потухшей сигаретой.

— Для вас, Елена, я нарушил слово, стал подлецом! Сбежал со службы из Ханькоу в этот проклятый Сиан Тан!.. Так что же, напрасно?.. По-пустому?..

Елена резко встала и обернулась к нему.

— Вот что, Андрей Ильич…

Она остановилась на полуслове. В висевшее против нее мутное зеркало она увидела, как занавеска, заменявшая дверь, приподнялась и на пороге появился молодой незнакомый китаец в белом шелковом халате.

Книжников с шумом отбросил свой стул и шагнул к дверям.

— Что вам угодно?

— Вы г-н Книжников? — спросил молодой человек по-английски, с трудом выговаривая русскую фамилию.

— Да, — отвечал Андрей Ильич. — Я — Книжников. Кто вы и что вам угодно?

— Простите, — вежливо отвечал посетитель. — Мне поручено арестовать вас. Мисс Helene, — он поклонился Елене, — вас я также прошу последовать за мною.

Андрей Ильич отступил на шаг.

— Это ошибка! — возмущенно воскликнул он. — Я — Книжников, бухгалтер ханькоуского отделения страховой компании «Пассифик»! Вот документы!

Вошедший поднял руку.

— Оставьте в покое ваши карманы! Мы все осмотрим сами. Ошибки нет. Прошу вас выйти из этой комнаты.

— Бесполезно спорить с ним, Андрей Ильич, — по-русски сказала Елена. — Придется идти. Надо только сообщить нашим.

Она заговорила с китайцем по-английски.

— Мы должны зайти в гостиницу или послать туда записку. Наш импресарио, г-н Лю Цзен Тао, или наш переводчик, г-н Ван Лоу Сю, помогут выяснить это недоразумение.

Молодой человек поклонился и слегка развел руками.

— К сожалению — невозможно! Ни зайти в гостиницу, ни написать записку.

— Это насилие! — вскричал Книжников и сжал кулаки.

— Пока нет, — ответил китаец, выпрямляясь, — но если вы не будете повиноваться, — придется прибегнуть к насилию. Прошу вас выйти!

Он отступил в сторону. Через дверь стали видны стоявшие снаружи люди в простых холщовых курмах.

— Пойдемте, Андрей Ильич, — сказала Елена. — Сопротивляться тоже бесполезно.

— Сюда! — указал молодой человек на узкий коридорчик. — Нам придется выйти черным ходом.

Книжников остановился.

— Мы не пойдем туда! Есть ход на улицу!

Молодой китаец молча указал своим спутникам на Книжникова. Андрей Ильич не успел моргнуть, как два дюжих парня, как клещами, подхватили его под руки. Китаец вынул из-под халата электрический фонарик.

В тяжелом молчании они спустились по витой узенькой лестнице, прошли через небольшой внутренний двор в какие-то зловонные переходы и, наконец, достигли массивных, пахнущих сыростью дверей. Никто не попался им навстречу. Ресторанчик как будто вымер.

У Цзы Фу (читателю пора узнать его) отодвинул двойной деревянный засов и, освещая высокий порог фонарем, пропустил всех мимо себя в могильнотемный, грязный, как сточная канава, переулок.

IX

Когда Дорогов проснулся, в комнате уже начинало становиться душно от припекавшего снаружи солнца. Тенишевский сидел на столе без пиджака, курил и к чему-то прислушивался.

— Тише, — кивнул он головою на дверь. — Послушай-ка!

Из столовой доносился голос Маруси.

— … И вовсе не глупо, — горячо возражала она кому-то. — Чтоб вы знали! А что, все по кабаре мыкаться? Ты дурная еще! Вот как лет пять подряд коктейли попьешь каждый день, что в животе бурчит, так самой надоест!

— А кто велит пить, не пей, — ответила Тася. — В кабаре тоже служат, не она одна. Сама жалеть будет потом. Вот посмотрите, девочки, в Ханькоу когда вернемся, в «Блэк кэт», как живую, встретим. С таким хахалем далеко не ускачет!

— Дура ты, Таська, и злющая, — воскликнула Маруся. — Чем он плохой? У него служба шикарная. Ты попробуй сейчас, поищи человека! Устройся! Обязательно или на пьяницу, или на арапа наткнешься. Еще сам обставить постарается. Ну этот, правда, малохольный немножко, зато видно, добрый и любит ее как крепко! В глаза так и засматривал все время. Тебе просто завидно.

— Боюсь! — презрительно бросила Тася. — Нашла чему завидовать. Настоящий задрипа!

Дорогов поднялся на локте.

— В чем дело? Ничего не понимаю. О чем они там?

Тенишевский пустил струю дыма.

— Не понимаешь? Да, впрочем, тебе ведь так и полагается последним узнать. Елена Николаевна сбежала! Насчет ее ума я ошибся.

Дорогов сел на кровати.

— Сбежала?!..

— Да-с, — ответил Тенишевский, — сегодня ночью. С господином Книжни-ковым, Андреем Ильичом!

Он покачал головой:

— «У Пьеро никогда ничего не выходит…»

— Брось, Валериан, — сказал Дорогов, рассердившись.

— Ну, не сердись, я пошутил, — ответил Валериан Платонович. — Одевайся лучше поскорее. Новостей, кажется, много. Лю приехал, с Ваном от страху дурно. Шура его валерьянкой отпаивала. Попадет же ему!

Он накинул пиджак и вышел. Дорогов стал одеваться.

В столовой Тенишевского встретил хор голосов.

— Валериан Платонович, новость!

— Слыхали? В нашем царстве — скандал!

— Слыхал, слыхал, — махнул рукой Валериан Платонович. — Вы с постели меня вашим криком подняли.

— Убежали, убежали, — закричала Ангелина и неизвестно отчего закружилась вдруг и захлопала в ладоши, но тут же смутилась и покраснела.

Тенишевский присел к столу.

— Ну, как дело было, ребята? Кто видал?

— Никто не видал, — затараторила Шура. — Никто, никто! Совсем тайно!

— Елена Николаевна даже все вещи бросила. В чем была, в том и удрала! — вмешалась Клавдия.

— Ей теперь зачем? — сказала Тася. — Этот купит.

— Он, Валериан Платонович, как будто не в себе все время был, правда? — спросила Маруся, подсаживаясь к Тенишевскому. — Влюблен, наверное. В Сиан Тан за ней потащился.

— За тобой вот никто не побежит, — усмехнулась Т ася.

— А за тобой бегают! — огрызнулась Маруся.

Тенишевский вмешался.

— Перестаньте, ребята! Завидно, что не вы сбежали? Так бегите! Айда! Все! Девушки засмеялись.

— Вану, бедному, попадет, — сказала Маруся. — Он до сих пор еще к Лю боится подняться. Тот за ним уже боя посылал…

— Влетит! — усмехнулся Тенишевский. — То-то он ночью вздыхал. Чувствовал… А Лю давно приехал, ребята?

— С полчаса, — ответила Шура. — Злой, даже не поздоровался ни с кем.

Маруся легонько прикоснулась к руке Тенишевского.

— Смотрите, Ван!

Ван поднимался по лестнице. На лице его застыла странная гримаса, будто он сам с величайшим недоумением видел себя здесь шествующим по ступенькам и никак не мог взять в толк, куда он плетется и зачем. При виде девушек, мгновенно притихших, он попробовал приосаниться, но довольно неудачно. Среди общего молчания он проследовал через площадку к дверям комнаты Лю и исчез за ними.

Г-н Лю писал, сидя спиною к двери.

— Здравствуйте, уважаемый г-н Ван, — сказал он, не оборачиваясь и продолжая писать, — я надеюсь, что все у вас благополучно? Мы едем дальше.

Ван мялся, не зная, что сказать. Он был озадачен.

— Да… Нет… — забормотал он. — Все будет готово, уважаемый г-н Лю…

Лю взглянул на него удивленно.

— Вы чем-то расстроены? Случилось что-нибудь?

— Нет, ничего не случилось, — сказал Ван таким тоном, будто кто-нибудь умер.

— Я слышу, что девушки волнуются, — допытывался Лю.

— Ничего, — повторил Ван. — Это они по поводу исчезновения мисс Helene и этого человека, который ехал с нами от Чан Ша.

— Они сбежали? — резко, с ударением спросил Лю. — А где же были вы?

Ван опешил.

— Я?!.. Но, уважаемый г-н Лю, я видел…

Ни один мускул не дрогнул на лице г-на Лю.

— Вы видели, — перебил он Вана, — кажется, все, кроме того, что вам следовало видеть! Мисс Helene сбежала? Хорошо, мы поедем без нее. Но помните, уважаемый г-н Ван, что я прощаю вас в последний раз. И я советую вам, во избежание очень крупных неприятностей, усердно заниматься тем, что входит в круг ваших обязанностей. Подумайте над этими словами хорошенько. Теперь распорядитесь! В одиннадцать часов погрузка.

X

Уже 6 дней Елена находилась в заключении, а все случившееся по-прежнему оставалось для нее загадкой. Дом, в котором она очутилась после короткого плавания в закрытой каютке небольшого сампана, был, по-видимому, одним из тех многочисленных домиков на высоких сваях, которые она видела, подъезжая к Сиан Тану. Елена не могла даже догадаться, в какой части города он находится, так как ориентироваться было невозможно. Сквозь частый переплет толстой деревянной решетки окна был виден небольшой кусок противоположного берега, совершенно пустынного, прозрачная, всегда подернутая рябью поверхность реки с редкими сампанами на ней и ослепительно яркое безоблачное небо. Неподвижно раскинув крылья, в нем реяли серо-коричневые ястребы и высматривали добычу. Иногда по реке тяжело проплывал плот, застроенный толпой избушек. Два-три полуголых человека в остроконечных шляпах лениво шевелили на нем исполинское кормовое весло. Крестьянин в маленькой лодочке длинным бамбуком гнал вниз по течению сбившуюся в кучу стаю наивно удивленных уточек.

По ночам, когда невидная в окно оранжевая луна царила в вышине, вода искрилась бронзой и паруса сампанов казались черными. Тогда, раскинув клешни, взмывал к зениту бриллиантовый, роскошный Скорпион и мглистая бездна неба вспыхивала яркими, незнакомыми Елене южными созвездиями.

Комната, в которую ее поместили, была обставлена с неуютной роскошью, свойственной богатым китайским домам. Массивные тяжелые кресла из каменно-тяжелого бука, крытые красным лаком, набор квадратных, вставляющихся один в другой столиков, вазы, отделанный медью курительный прибор, кровать с москитником, растянутым на четырех высоких столбиках, бумажные, шелковые и стеклянные картины на стенах, круглый стол с фарфоровым чайным прибором «тысяча цветов» работы знаменитых посудных мастеров из Киан Си.

Молодой китаец, «арестовавший» Елену, доставил ее в эту комнату, в самых вежливых выражениях просил не волноваться, так как заключение не будет продолжительным, но более подробных сведений не дал. Относительно Андрея Ильича он сказал, что судьба его зависит от него самого и от дальнейшего разговора уклонился. С той поры он не показался ни разу.

Сморщенная старуха-служанка бесшумно исполняла все приказания Елены. Ей подавалась обильная, вкусная еда, чай, фрукты, в шкафу к ее услугам лежал и висел целый магазин белья и платья. Но решетка в окне была несокрушима, а в соседней комнате день и ночь дежурил рослый сторож с бесстрастным лицом цвета старой бронзы.

Предоставленная своим мыслям, Елена десятки раз на разные лады обдумывала все, что произошло. Прежде всего, для нее было совершенно очевидно, что, хотя Книжников и затащил ее в злополучный ресторан, но к похищению их оттуда он был безусловно непричастен. Это было делом каких-то других рук. Кому понадобилось заключать ее в этот дом, обставив при этом всевозможными удобствами, она не могла даже предположить.

В конце концов она устала ломать над этим вопросом голову и решила ждать событий. Иначе обстояло дело с тем, что сообщил ей Андрей Ильич. Здесь материал для выводов был обширный.

Припоминая свой разговор с Книжниковым, она постепенно восстановила его в памяти почти дословно. Андрей Ильич не лгал. Она достаточно хорошо знала его. Он мог путать, преувеличивать, делать заведомо фантастические выводы, но лгать он просто не умел. То, что касалось, фактов было правдой. И факты эти по мере того, как Елена вдумывалась в них, приобретали в глазах ее совершенно новую окраску.

Поручение, которое дал Книжникову Зайковский, сначала показавшееся ей неосторожным до глупости, предстало перед ней в другом свете. Раз этот ксендз или бывший монах передавал Тенишевскому такое важное известие с полной откровенностью, это был, конечно, не больше, как условный шифр. Но так или иначе, фраза Зайковского об опиуме и «старом джентльмене» имела целью предупредить Дорогова и Валериана Платоновича о чем-то и имела для них большую важность. Андрей Ильич поступил очень непорядочно, утаив ее.

Впрочем, оставалась еще возможность сообщить им такое важное для них известие. Она заключалась, по мнению Елены, в том, что труппа не поедет дальше. Елена была «прима», исполняла все главные роли в балетах, танцевала соло. С ее исчезновением труппа теряла половину своей ценности. Лю, конечно, станет разыскивать ее и Дорогов и Тенишевский деятельно помогут-ему. Надо искать случая дать знать о себе, переслать в театр или в гостиницу если не записку, то хоть лоскуток от платья, прядь волос. Тогда, зная что она в городе, они найдут способ ее увидеть. И при первой же встрече она передаст им то, что скрыл Книжников.

Несмотря на двусмысленный туман, который окутывал действия Дорого-ва, Елена в мыслях своих как-то невольно все время принимала его сторону. Несколько дней, проведенных в его обществе, произвели новое, сильное впечатление. Как из раскрытого окна, на нее пахнуло жизнью и движением. С Те-нишевским Елена разговаривала мало. Он предпочитал общество девушек, с которыми все время шутил и смеялся. Но с Павлом Александровичем Елена все эти дни вела нескончаемые беседы. Дорогов будто пришел из другого мира, напомнил о нем и в памяти Елены властно воскресли картины этой давно утраченной страны, полузабытой родины ее души. Она своими глазами увидела тот мир, который жил за стенами ночных вертепов, к которому когда-то принадлежала и она сама.

Пусть даже Дорогов и друг его и в самом деле авантюристы, как говорит про них Книжников. Елена давно сама догадалась, что они не то, за что выдают себя, — но они живут, борются, к чему-то деятельно стремятся. Что стоят в сравнении с ними все эти пропитанные гнилью люди, гибнущие от безволия, больных нервов и праздности, кисельно-мягкие или, наоборот, грубые и злобные, в среде которых прошел целый ряд лет ее службы в кабаре?

Дорогову необходимо помочь во что бы то ни стало!

В эти часы одиноких размышлений заточенной в свайном домике Елены, Дорогов и Тенишевский, сами того не подозревая, приобрели в ней верную и деятельную союзницу. И в новых нахлынувших на Елену мыслях потонул последний осколок ее прежней жизни — злополучный Андрей Ильич.

Легкий стук в дверь прервал ее размышления. Вошел У Цзы Фу.

— Мисс Helene, — после вежливых приветствий сказал он, — я обращаюсь к вам с величайшей просьбой…

Елена резко повернулась к нему.

— Почему вы держите меня здесь? Вы напрасно думаете, что я беззащитна! За ваше самоуправство вы ответите! Где г-н Книжников? Что вы сделали с ним?

У развел руками.

— Я только исполнитель чужой воли, — сказал он сокрушенно. — Что же касается г-на Книжникова, то о нем именно я хочу поговорить с вами. Я получил распоряжение освободить его и доставить в Чан Ша. Но г-н Книжников отказался ехать. Он требует, чтобы сначала были освобождены вы. Я не могу этого сделать, так как, повторяю, распоряжения исходят не от меня.

У снова поклонился.

— Мисс Helene, я прошу вас написать ему записку. Сообщите ему, как с вами обращаются, посоветуйте не упорствовать. Объясните ему, что своим отказом ехать он только ухудшает свое положение, не принося вам никакой пользы.

Елена молча смотрела на своего тюремщика.

— Мне хотелось бы также, — продолжал У, — чтобы в вашей записке вы попросили г-на Книжникова не вмешиваться в вашу судьбу и не предпринимать ничего для вашего освобождения, потому что этим он только продлит срок вашего заключения и подвергнет вас некоторому риску.

— Я хочу видеть г-на Книжникова, — сказала Елена.

— Мне строжайше запрещено допустить ваше свидание с ним, — с поклоном ответил У.

Елена прошлась по комнате в волнении.

— Пока вы не объясните мне, зачем вы меня тут держите и по какому праву, и пока я не буду знать, сколько времени вы намерены продержать меня еще, — я не желаю слушать вас!

У выдержал небольшую паузу..

— Срок вашего заключения, мисс Helene, — от шести до восьми недель. Не далее, как через два месяца, вы будете свободны и вам будут возмещены все убытки. Большего я сообщить вам не могу.

Елена отошла к окну.

— Мне надо обдумать вашу просьбу.

У любезно улыбнулся.

— Конечно, мисс Helene. Я не тороплю вас. Сегодня я еду в Чан Ша и возвращусь только послезавтра к вечеру. Вы разрешите мне тотчас по приезде зайти за ответом?

— Да.

У с поклоном вышел.

XI

«Тун Лун Хва», побрякивая ржавыми цепями рулевой тяги и испуская облако вонючего дыма, полз вверх по извилистому, быстрому Сиану.

Однообразие путешествия сильно действовало Тенишевскому на нервы. Он фотографировал берега, играл с Дороговым в шахматы, а с Ваном — в китайские шашки, учил китайские слова, но такое убивание времени его не удовлетворяло. Валериан Платонович томился, выдумывал для себя различные занятия. Торчал в машинном отделении, учился править штурвалом и смертельно скучал. В конце концов он обратил внимание на девушек. Вечерами, когда жара спадала, они собирались на крошечной носовой палубе и размещались там кое-как. Валериан Платонович рассказывал им страшные «истории», которых знал множество. Маруся слушала его с жадным вниманием, не сводя глаз с его лица, а Тася посмеивалась и кокетничала. Она старалась всегда, как будто случайно, сесть с ним рядом, курила его сигареты и не пропускала случая при свете вспыхнувшей спички обдать Тенишевского насмешливым взглядом своих холодных глаз под размашистыми накрашенными бровями.

Валериан Платонович умел в любой обстановке чувствовать себя как рыба в воде. Он без труда попал в тон этим простым и, в общем, совсем неразвитым девушкам. На постоянные Тасины заигрывания он отвечал шутками и вскоре между ними завязался род флирта, грубоватого, но пока совершенно безобидного.

Впрочем, теперь, сидя под тентом на корме катера с головой, повязанной полотенцем, Валериан Платонович был занят совершенно иными заботами, в которых Тася не играла никакой роли.

Обстановка путешествия заставляла его призадуматься. Поведение Лю становилось все более подозрительным. Прежде всего, его поступки никак не вязались с его положением антрепренера. К коммерческой стороне дела он был как будто совершенно равнодушен, спектаклей с самого Сиан Тана нигде не было. Бегство Елены тоже не произвело на него никакого впечатления.

«Что он — опиекурильщик, что ли? — рассуждал Тенишевский. — Тогда ему, конечно, все на свете безразлично, даже если он и прогорит с этим делом. Была бы трубка…»

Но самое тщательное наблюдение не дало результатов. Лю курил только табак. Иначе его выдал бы запах опиума, заглушить который невозможно.

Прямых указаний на какие-либо махинации со стороны Лю ничто не давало. Его постоянные отлучки могли быть, действительно, вызваны коммерческими операциями, которые он повсюду совершал, а в остальном он вел себя скромно и даже замкнуто. Деньги еще в Чан Ша заплатил всем вперед за месяц и обещал дать еще по приезде в Гуй Ян, так как не хотел везти большой суммы наличными с собою…

Но, несмотря на все эти утешительные данные, некий червь сомнения беспрестанно точил Валериана Платоновича и заставлял его быть настороже. Он в десятый раз осмотрел и смазал свой револьвер и спрятал его в футляр от фотографического аппарата. Патроны в коробках от какао хранились у него на самом дне чемодана.

Посвящать Дорогова в свои соображения Валериан Платонович не хотел. У Павла была на этот счет своя особая точка зрения. В сомнительном поведении Лю Дорогов не видел ничего угрожающего и все подозрения относил за счет беспокойного характера Тенишевского. Сбить его с этой позиции можно было, только сообщив или показав ему что-нибудь действительно изобличающее Лю.

Вана Валериан Платонович не задумываясь определил, как человека подлого и трусливого. В настоящий момент, сидя с сигаретой под тентом, он как раз и был занят размышлениями о том, что хотя Ван и подлец, но подлость его должна быть использована, а не пропадать втуне. Дело было за тем, какое ей найти применение.

Дорогов подошел к нему без пиджака, в шлеме, сдвинутом на затылок. Те-нишевский посторонился.

— Садись, Павел: я тут рассуждаю сам с собою. Слыхал польскую поговорку — «добже собаци и муха в студне»? Вот на эту тему я и философствую.

— Какая еще муха? — с неудовольствием спросил Дорогов, усаживаясь рядом с Тенишевским на доски палубы. — Несерьезный ты какой-то, Валериан. Вот я с тобою как раз поговорить об этом хочу…

— Наоборот, — весело возразил Валериан Платонович, — я самым серьезным образом размышлял. «Муха в студне» — это фигуральное определение г-на Вана. Его следует использовать.

— Да ведь он, наверное, прохвост, — заметил Дорогов. — Что ты хочешь ему поручить? Помнишь, этот, Книжников, рассказывал, как он с него за проезд из Чан Ша двадцать долларов содрал? Жулик.

— Знаю, — отвечал Тенишевский. — Вот это качество его я и хочу использовать. Найму его следить за Лю.

Дорогов пожал плечами.

— Что тебе надо от Лю? Для чего ты его все время в бандиты рядишь?

— Я не хочу попадаться врасплох, — с расстановкой ответил Валериан Платонович, — мера предосторожности не помешает. Он не бандит, я полагаю, но если он сядет в кутузку, я не хочу задерживаться из-за него в пути. Черт его знает, чем он торгует. Коммерсант!.. Да с тобою об этом бесполезно разговаривать. Ты все считаешь, что я фантазирую.

— Смотри, не вляпайся, — посоветовал Дорогов и принялся выбивать свою трубку о борт. — Будет очень некрасиво, если Лю об этом подкупе узнает.

— Я еще не решил, — сказал Валериан Платонович. — Все это только пока проект. Во всяком случае, не вляпаюсь, не беспокойся.

Они некоторое время сидели молча. Дорогов набил и раскурил свою трубку, выпустил облако дыма и снова обернулся к Валериану Платоновичу.

— Я, Валериан, хочу поговорить с тобою о Тасе, — сказал он.

— Что? — удивился Тенишевский. — При чем тут она?

— Ты нехорошо и некрасиво себя держишь, — продолжал Дорогов, — оставь ее в покое.

— Ты белены объелся, Павел! — воскликнул Тенишевский. — Я ничего плохого ей не делаю. Да, наконец, какое тебе дело? — вспылил он вдруг.

— Ей восемнадцать лет, — возразил Дорогов. — К чему это приведет? Играешь, забавляешься? Перестань, Валериан, некрасиво… да и непорядочно…

Валериан Платонович отшвырнул окурок в воду.

— Павел, оставь это. Я знаю сам, как себя держать и с кем…

— Плохо знаешь, — сурово остановил его Павел Александрович, — со скуки кружишь девочке голову.

Тенишевский встал на ноги.

— Твоя мораль тут не у места, — резко ответил он. — Когда тебе говорят о деле, о Лю, у которого черт знает что на уме, о Ване, которому место, может быть, не здесь с нами, а в ближайшем участке, тогда ты не желаешь слушать! А тут, — извольте, гувернером сделался! Откуда прыть взялась? Глупости ты, Павел, говоришь!

— Глупости я не говорю, — спокойно возразил Дорогов, — а не хочу, чтобы ты глупости делал. Насчет твоего Лю не беспокойся, если он только окажется тем, чем ты его представляешь, сам за борт спроважу, да и Вана прихвачу туда же. Но пока это все только твои «проекты», как ты выражаешься, зря волноваться не стану… А насчет Таси, я сказал тебе совсем серьезно. Тебя же предупреждаю: натворишь ерунды, потом будешь жалеть. Понял?

Но Тенишевский рассердился не на шутку.

— Спасибо за заботу, — сказал он с усмешкой, — но мне бы хотелось, чтобы ты ее больше не проявлял в таком направлении. Посмотрел бы на себя со стороны, в какой глупой роли ты подвизаешься… Какой дурацкий вид ты имеешь!

Дорогов рассердился тоже, но сдержался.

— Перестань, Валериан. О деле я не забываю и твоего прохвоста-Вана тоже помню, но Тасю ты оставь в покое… Это я тебе дружеский совет даю…

Он хотел добавить еще что-то, но взглянул на Тенишевского и снова сдержался. Валериан Платонович стоял перед ним, расставив ноги и заложив руки в карманы. Брови его были сдвинуты, а глаза горели.

«Пусть отойдет», — подумал Павел Александрович, пожал плечами и замолчал.

Всю эту сцену совершенно неожиданно для него самого с крыши рубки наблюдал и слышал Ван. Какому-то доброму, а может быть, и злому гению понадобилось устроить все так, что переводчик к великому своему смятению все время оказывался свидетелем разных знаменательных событий, происходивших вокруг него. И этих событий даже на малокритический взгляд Вана становилось больше, чем нужно. Не успел он отойти от своего рода столбняка, в который поверг его разговор Лю и У Цзы Фу в темном переулке Сиан Тана, и хоть относительно избавиться от страха, который нагнал на него Лю своим коротким, но резким предупреждением на другой день после исчезновения Елены, как новая напасть была тут как тут.

Ван плохо понимал по-русски и слова Дорогова о том, что он готов побросать и Лю и его самого за борт он понял буквально, без всяких «если». Слова «прохвост» и «мошенник» были также хорошо знакомы ему и он не задумываясь отнес их на свой счет. Что касается Таси, то в его представлении это дело выглядело просто: европейцы оба домогаются ее любви, а потому ссорятся из-за нее.

Легко представить себе, какая окрошка осталась в голове у Вана от всего слышанного и в какой ужас она его повергла. К страху перед г-ном Лю прибавилась весьма реальная, как ему казалось, опасность прогуляться за борт от крепкой руки Дорогова или получить в лоб пулю из страшного черного револьвера, который вчера, запершись в каюте, чистил этот черт, Тенишевский. Было над чем задуматься и даже следовало это сделать!

До самого обеда, обливаясь потом, Ван просидел на крыше, ни с кем не разговаривая, погруженный в свои невеселые думы, и если бы кто нибудь смог заглянуть в эти часы в его мозги и различить странные образы, которые толпились там, тот в изумлении развел бы руками, до того непонятны и спутанны были эти картины. Но, не исчезая ни на минуту, над всеми персонажами этого мысленного кинематографа царила огромная, длиннохвостая Мышь.

Катер полз, река приветливо бежала навстречу. Берега, покрытые богатой, сочной растительностью, то расступались, то вдруг сжимали течение крутыми обрывами, увенчанными то там, то тут, многоэтажными пагодами. Миновали деревушку, глинисто-желтую, крытую рисовой соломой, обнесенную невысокой стеной-дамбой. Длинные лесенки деревянных помп сбегали к воде. На вершине их, вращая колеса под шаткими навесиками, меланхолично брели по кругу серые, рогастые «ню» — огромные буйволы.

Кто-то слегка прикоснулся к плечу Вана. Перед ним в своем неизменном голубом халате стоял г-н Лю.

— Уважаемый г-н Ван, — сказал он негромко, не замечая испуга и бледности переводчика, — на прошлой остановке меня предупредили, что путь небезопасен. Прошу вас в ближайшем большом селении приказать капитану остановиться. Вы закупите провизии и мы повернем назад. Придется ехать через Чан Дэ.

XII

Длинный день, полный тревожных дум, утомил Елену. К вечеру стал накрапывать дождь, ветер гнал по реке шеренги маленьких волн. Не зажигая огня, Елена стояла у окна и глядела в помутневшую даль.

Записку, которую просил У Цзы Фу, она решила написать. Он был прав: пребывание Андрея Ильича в Сиан Тане не могло принести Елене никакой пользы. В то же время, каждый новый шаг закусившего удила Книжникова делал ее все больше и больше обязанной ему, утверждал моральную зависимость, казавшуюся Елене невыносимой. Лучше пройти через тысячу бед и опасностей, положившись на свои собственные силы, лучше погибнуть, чем вечно чувствовать на себе гнет тяжелой, надломленной психики этого человека.

Елена легла рано, но долго не могла уснуть. Горячий воздух, напитанный влагой, давил нестерпимо. От удушливого запаха москитной свечи, как от дурмана, тяжелела и кружилась голова.

Дождь превратился в ливень. Сквозь тревожный сон Елене слышались взвизги ветра, который, все усиливаясь, бросал в окно целые потоки воды.

Причудливая вереница видений, спутавшись со сном, проходила в ее утомленном сознании, пугая и заставляя просыпаться. Только далеко за полночь Елена тяжело уснула, наконец, разметавшись под плотным пологом москит-ника.

Ее разбудил шум, доносившийся снаружи. Что-то ровно гудело и грохотало. Она вскочила и откинула москитник, прислушиваясь. В окне золотился ясный рассвет. Дождь прекратился, все было мирно и спокойно, но что-то неведомое и жуткое повисло в воздухе. Неясный гул, исходивший, как будто, из-под земли сотрясал домик. Где-то хлопнула дверь.

Елена соскочила с кровати и бросилась к окну. Зрелище, которое она увидела, заставило ее отшатнуться.

Приветливая, прозрачная река за ночь преобразилась. Мутная масса воды стремительно неслась теперь под окном в четырех-пяти футах, почти на уровне пола Елениной комнаты. Там и сям взлетали на волнах какие-то обломки, щепки, доски и связки соломы. Мимо пронесло огромную черную свинью. Она то появлялась из воды, то исчезала, старалась выбиться к берегу, но течение волокло ее, кружило, засасывало. Посреди реки, наполовину спустив полный ветром парус, как птица несся желтый, весь лакированный сампан.

Длинное серое бревно, мелькая в воде, как спина исполинской рыбы, налетело и с размаха глухо ударило в стену домика. Из-под шкафа выскочила и заметалась по комнате крыса.

Елена опомнилась.

— Бежать!

Но дверь, запертая снаружи на толстый засов, в ответ на ее отчаянные усилия даже не пошатнулась, не скрипнула. Елена опустилась на стул. Спасения искать было негде. В доме не раздавалось ни голосов, ни шагов, он как будто вымер. Единственное живое существо, запертое вместе с нею в этой комнате и обреченное, как и она, на погибель — темно-серая, почти черная крыса — сновала по полу. Она замерла у ножки кровати, умными и злыми глазами посмотрела на Елену и снова устремилась вдоль стены, обнюхивая пол. Возле широкой щели под дверью она остановилась, словно раздумывая, повела в воздухе острой мордочкой и юркнула в эту щель. Елена осталась совсем одна. Она снова попробовала пошатнуть несокрушимую дверь, потом, с трудом отломав один из столбиков, на которых был натянут москитник, она просунула его в щель, куда только что скрылась крыса, и попыталась приподнять дверь. Опять напрасно. Уступив ее усилиям, тонкий столбик с треском сломался, но дверь даже не шелохнулась. Елена в изнеможении опустилась на пол. В щель между досками фонтанчиком брызнула грязная вода, быстро растекаясь лужицей. Где-то снова хлопнула дверь, послышался плеск, как от падения чего-то тяжелого в воду. Елена опустилась на локоть в бессильном отчаянии, с ужасом глядя на расползавшуюся по полу лужу. Ей показалось, что кто-то вдали позвал ее по имени. Она не имела сил подняться и прислушаться. Надежда покинула ее. Вода на полу прибывала. Она чувствовала уже ее холодное прикосновение.

«Надо стать на кровать, на стол…» — мелькнуло в мозгу, но руки и ноги уже отказывались повиноваться. Елена, как во сне, поднялась и дотащилась до стула. Вода достигала ей уже до щиколотки. Не один, а целый десяток фонтанчиков бил из-под пола по всей комнате. Елена вытянула руки вдоль стола и уронила на них голову.

В это время она явственно услышала, как совсем близко, за стеной захлюпали по воде торопливые шаги, и чей-то голос снова громко позвал ее по имени. Деревянный засов застучал, дверь вдруг с плеском и стуком распахнулась и в комнату, словно гонимый бесами, ворвался Книжников.

Белый костюм его весь намок и был забрызган грязью, взъерошенные волосы прядями прилипли ко лбу, небритое лицо искажено волнением.

— Вы здесь! — вскричал он и устремился к Елене. — Скорее! По двору уже нельзя пройти!

Кое как с помощью Книжникова Елена накинула на себя одежду и оба они выбежали из комнаты. Дом был пуст. Наводнение давно разогнало трусливых слуг, а У Цзы Фу был в отсутствии.

Дворик, окруженный высокой глинобитной стеной, имел вид пруда. В углу его возвышалось небольшое строение, теперь по крышу ушедшее в грязную воду. Книжников кивнул в его сторону головой.

— Там я сидел… Хорошо, что дверь оказалась гнилая!

Одна из стен двора уже местами осела. К другой, еще державшейся, с перил утопавшей галерейки Книжников перекинул доску.

— Сюда, Елена, за мной!

Спастись можно было только в одном направлении. Домик стоял на самом краю города, на отлете, и теперь был окружен рекою со всех сторон. Между ним и ближайшими городскими строениями залегла уже мутная поверхность воды. Прямо позади домика островком торчала вершина заросшего травой бугра. Тропинка для бурлаков, проложенная по самому высокому месту берега, взбегала на этот бугор со стороны города и тянулась отсюда вверх по течению, то исчезая в воде, то появляясь снова. Ярдах в 200 она поднималась на высокий, покрытый кустарником холм, несокрушимо возвышавшийся над водой.

По доске, которая гнулась под ногами, они перебежали на стену. Она шаталась уже, оседала под тяжестью шагов, но все же выдержала. Они пересекли проливчик, отделявший стену от островка, почти вплавь, борясь с течением и поддерживая друг друга. Быстро, насколько позволяла скользкая от воды почва, они побежали по тропинке. Вода на ней нигде не достигала даже до пояса. Вскоре беглецы были уже на вершине холма. Опасность миновала. Они могли обсушиться на солнце и отдохнуть в тени кустов.

— Спасибо, Андрей Ильич, — сказала Елена.

Он взял ее за обе руки и поцеловал их.

— Слава Богу, — произнес он облегченно, — все обошлось пока. Вот до чего чуть не довело вас ваше упрямство, — добавил он с мягким упреком в голосе. — Теперь — в Ханькоу!

Елена сдвинула брови.

— А поручение Зайковского? — спросила она. — Его ведь надо передать. Для Дорогова и Тенишевского это очень важное дело!

— Темное дело, — медленно проговорил Книжников, — темные люди… Бог с ними.

— Нет! — твердо ответила Елена. — Если вы не передали им того, что должны были передать, это сделаю я!

— Елена, — сказал Книжников и снова взял ее за руку, — сейчас не время нам ссориться. Пусть спадет вода, мы доберемся в город и там посмотрим, как поступить. Может быть, они уехали уже. Прошла неделя!

— Если они уехали, я догоню их, — с прежней твердостью ответила Елена. Книжников взъерошил волосы.

— Я не пущу вас! Мы поедем в Ханькоу! Повторяю вам, Елена, что сейчас не время ссориться!

В голосе его послышались непривычные резкие нотки.

Елена вскочила на ноги.

— Не время?! Нет, всегда время думать о людях, которых вы предали! Вы эгоист, Андрей Ильич! Вам нужна я, из-за меня вы готовы на все! Вы думали о том, что эти люди могут погибнуть, потому что не знают об опасности, грозящей им?

— Я — эгоист? — переспросил Книжников и сделал длинную паузу. — Пусть эгоист, — добавил он тихо, — но вы поедете в Ханькоу.

Елена сжала кулаки. Глаза ее сверкали гневом.

— Я никуда не поеду с вами! Вы не заставите меня. Мы расстанемся здесь, на этом месте, навсегда! Я пойду одна в город и если вы попытаетесь помешать мне — я возвращусь в этот дом и буду ждать там моих тюремщиков… Довольно, Андрей Ильич! Вам не удастся связать мою судьбу с вашей… Я поступала с вами мягко, боялась сделать вам больно, но я устранила вас из моей жизни навсегда. Понимаете вы, навсегда? Так не врывайтесь же в нее опять! Напрасный труд!.. Я благодарна вам за вашу помощь, искренне, правдиво благодарна… Не превращайте эту благодарность в злобу, оставьте меня идти моей дорогой… Неровной, извилистой, плохой, но моей собственной!.. Поймите, наконец, имейте мужество отдать себе отчет в том, что вы делаете… Вы забыли обо всем, о семье, о чести, о рассудке! Во имя чего, Андрей Ильич? Во имя любви? Она не стоит ничего, эта любовь, потому что в ней нет самоотречения. Вы — эгоист!

Книжников молчал.

Река, неожиданно нахлынувшая, так же стремительно спадала[33]. Солнце не начало еще по-настоящему припекать, когда тропинка, по которой пришли Елена и Книжников поднялась уже из воды. Теперь она змеилась узкой грядкой, неровной и блестящей от воды, мимо благополучно уцелевших домиков предместья и исчезала за ними.

Елена первой нарушила тягостное молчание… Она встала, оправила на себе платье и протянула Книжникову руку, глядя ему в глаза.

— Прощайте, Андрей Ильич! Не судите меня за мою резкость. Я не хочу вам зла. Но путь мой один, а ваш — другой. Пожмем друг другу руки и простимся. Еще раз благодарю вас за сегодняшний день.

— Елена… — тихо, сдавленным голосом прошептал Книжников и опустился на колени.

Он держал ее руки и быстро, жадно целовал их.

Ей стало жаль его. Как это часто бывало и прежде, он увлек ее своим настроением. Но она пересилила эту жалость.

— Да… да… прощайте, Андрей Ильич… — волнуясь, проговорила она, мягко высвободила руки и как будто боясь, что одумается и вернется, бегом спустилась с холма по направлению к городу.

Книжников поднялся и молча, неподвижно стоял, глядя как мелькало между буграми ее голубое платье. Когда оно, наконец, скрылось среди темных силуэтов выступивших из воды домиков предместья, он долго еще стоял, позабыв обо всем, о жарком, все нестерпимее палившем солнце, о только что миновавшей опасности, о том, что он весь был виден на вершине пустынного холма и недавние тюремщики могли вернуться и схватить его.

Потом, опомнившись, он спустился с холма, добрел до предместья, прошел, шлепая по лужам и не разбирая дороги, в ближайший дом и стал заказывать сампан.

Через час молодой китаец-лодочник в огромной шляпе, франтовски прилаженной к его голове многими веревочками, поднял серый, заплатанный парус и блестевший лаком сампан, накренившись, понесся по течению. Андрей Ильич сидел на носу его, безучастно глядя на мутную поверхность реки. Под задранным тупым носом сампана вода разбегалась двумя пенистыми, журчащими гребнями и в брызгах ее играло солнце. Книжников низко склонился над водой. И вдруг он понял, не разумом, как при прощании на холме, а чувством, что она ушла из его жизни навсегда и не вернется. Андрей Ильич подался назад, откинулся на сиденье, ударившись головою о борт, и зарыдал, как ребенок.

XIII

Город, расположенный выше, чем предместье, почти не пострадал от наводнения. Затоплены были только береговые кварталы. Но даже и прибрежные постройки, укрепленные на высоких сваях, не были залиты.

Елена без труда обогнула наводненные кварталы и углубилась в город. После двух часов блужданий по незнакомым улицам ей посчастливилось: она неожиданно очутилась в знакомом переулке, который вел к театру. Отсюда уже нетрудно было попасть в гостиницу. Хозяин ее, удивленный появлением Елены чуть не до столбняка, не смог дать ей никаких сведений. Китайский язык она не понимала и все многоречивые объяснения, в которых приняли участие также слуги и постояльцы, установили только тот факт, что г-н Ван забыл тут зонтик. Но главное, когда и в каком направлении выехала труппа, выяснить не было возможно. Приходилось махнуть рукой и попытаться найти в городе европейцев.

На главной улице, до угла которой Елену проводило все население гостиницы in corpore^[34], ей вскоре повезло: одетый в шелк прохожий, которого она остановила, знал 5-10 английских слов и объяснил ей кое-как, что в городе живут «вайгожени» счетом два, но в настоящее время они уехали. Он показал при этом на небо и предоставил Елене догадываться, вознеслись ли они живьем или их кто-нибудь прирезал. Не исключалась, впрочем, и возможность того, что прохожий намекал на летнее солнце, от которого «вайгожени» сбежали месяца на два…

Имелся и еще один иностранец, который почему-то в счет не входил. Его адрес при помощи толпы зевак прохожий растолковал Елене непонятными словами и запиской, которую тут же набросал. Эти 4–5 иероглифов надлежало показывать на каждом углу полицейским и лавочникам. Как бы то ни было, это было ценное указание. Елена от души поблагодарила любезного прохожего и поспешила вперед, держа записку в руке.

Улица, на которую указал прохожий, представляла собою узкий коридорчик. От одной совершенно глухой стены до другой можно было свободно достать, раскинув руки. Елена почти бегом углубилась в эту каменную щель до самого конца ее, где в никогда не просыхавшем углу, между серых стен приткнулась небольшая пагода — жертвенник. Здесь улица сворачивала резким углом и разбегалась грязными закоулками. Наудачу испробовав два из них, которые оба оканчивались тупиками, она наконец наткнулась на правильный путь. Третий закоулок вывел ее на более широкую улицу, правая сторона которой была застроена лавками. Слева футов на 12–15 возвышалась старая городская стена из крупных серых камней, вся заросшая зеленью.

Как указал ей прохожий, она миновала ворота, под сырым сводом которых примостились для отдыха кули-носильщики со своими неудобными громоздкими тачками, зеленщики с широкими корзинами и стоял полицейский в черном.

Жизнь города — это бросалось в глаза — нисколько не была потрясена наводнением, затопившим прибрежные кварталы. Жители, привыкшие к постоянным капризам реки, смотрели на это явление как на маленькую повседневную неприятность. Казалось, страх Елены перед бушевавшей стихией был напрасен. Но раздумывать на эту тему было некогда. В маленьком городке она не могла долго скрываться. Она, европейская женщина, привлекала к себе всеобщее внимание. Несколько ребятишек, упорно следовавших за ней, громко скликали товарищей. К ним присоединялись уже и взрослые зеваки. Это грозило обратиться в настоящую толпу.

Улица через крутой живописный мостик вывела ее к пустырям. За глинобитными заборами потянулись огороды. Слева, взамен свернувшей в сторону стены, стала видна широкая мутная лужа, периодически наполнявшаяся, видимо, наводнениями. У одного берега этой лужи женщина мыла в большом плетеном лукошке рис, у другого — с визгом купались ребятишки.

Уже издали Елена увидела небольшой, весь потонувший в зелени домик, особняком возвышавшийся над неказистыми строениями пригорода. Выстроен он был без малейшей попытки воспроизвести какой-либо стиль. Высокая стена, поверху усыпанная битым стеклом, окружала запущенный сад. Это и было, очевидно, жилище «вайгоженя».

Действительно, на деревянных массивных воротах красовалась почерневшая от времени доска. Под полустертыми китайскими иероглифами Елена с трудом смогла разобрать готическую, весьма краткую надпись:

Скрипучая калитка скрыла ее, наконец, от любопытной толпы.

Древний слуга бесцеремонно оглядел Елену со всех сторон и знаком пригласил войти. Медленно передвигаясь, он принес и налил ей чая и только после этого спросил что-то по-китайски. Елена ответила ему сначала по-английски, потом по-французски… Он с любопытством смотрел ей в рот, но не трогался с места. Потом, увидев, что Елена исчерпала все способы с ним объясниться и замолчала, он подождал еще, задумчиво глядя на потолок, и удалился…

Минут пятнадцать она сидела одна в полутемной комнате с небольшими, забранными решетками окнами, возле простого стола с чернильным прибором, покрытым пылью.

Прелюдия была очень странная.

Наконец, по лестнице зашлепали шаги и в комнату вошел высокий и крупный старик, совершенно лысый, с маленькими рыжими усами.

Одет он был просто, в белую рубаху без воротника, короткие брючки хаки и стоптанные кожаные туфли на босую ногу. На лице его, несвежем, как будто от долгого сна, испещренном сизыми жилками, застыло выражение не то разочарования, не то удивления, не то добродушно-скептической насмешки.

Без всякого приветствия он проговорил довольно чисто по-английски:

— Вы, мне кажется, не англичанка, хотя подлец-бой это и утверждает. Я — Петер Кранц…

Он поклонился с некоторой, пожалуй, даже военной ловкостью.

— Я русская, — сказала Елена, — моя фамилия Зубова.

— Русская! О!.. — качнулся г-н Кранц. — Да, здесь иногда появляются русские. Я помню, в 1909 году… Или лучше я расскажу вам про другой случай. Тут были двое русских в 28 или… нет, в 29 году… Они… — Петер Кранц присел на край деревянного кресла, — они пришли, вот так же, как вы, и… ха, ха!... попросили у меня пять долларов на дорогу. . Куда-то им надо было ехать и они решили, что деньги должен дать Петер Кранц!.. Я ничего не имел против того, чтобы они ехали, но… ха, ха, ха!... я видел их в первый раз! Я спросил их, не желают ли они заработать эти пять долларов. Они посовещались и объявили, что желают! Тогда я нанял их провести у меня в доме звонки. Я дал им проволоки, сколько они пожелали, гвоздей и лестницу. Вот! Вы можете видеть…

Он широким жестом обвел потолок. Вдоль стен действительно тянулось несколько рядов тонкой цинковой проволоки, топорно прилаженных на бутылочных горлышках вместо изоляторов.

— Вы видите? — продолжал Кранц. — Но, может быть, вы хотите также услышать? Ха, ха… это вам не удастся!

Он сильно надавил на неуклюжую самодельную кнопку, приделанную к стене и покрытую густым слоем пыли, потом поднял палец, прислушиваясь.

— Тссс!… Вы ничего не слышите? Ничего?

Г-н Кранц торжествующе ткнул пальцем в пространство.

— Эти звонки никогда не звонили! Ха, ха, ха!.. Я дал им все-таки пять долларов, не за звонки, ха, ха, ха!... а за то, что они были остроумные люди, хотя, в общем, мошенники!

Он снова обвел рукой потолок.

— Так вы русская? Чем же я могу быть вам полезен? Не откажите мне, во всяком случае, в чести пройти в мой деловой кабинет.

Он встал и неожиданно предложил Елене руку сложив ее кренделем.

— Прошу, прошу вас, мисс Зубофф, весь комфорт моего дома к вашим услугам.

Начало обещало многое.

В просторной, светлой комнате наверху «комфорт этого дома» предстал перед Еленой во всей своей своеобразной красоте. Обстановка, состоявшая из странной смеси китайской и европейской мебели, была как попало расставлена по углам. Книжный шкаф, заросший пылью, не открывался, видно, годами. Вдоль стены аккуратным рядом были расставлены пустые бутылки от виски. В углу, подпертый палочкой, красовался глобус в потемневшей сломанной оправе. На окне — китайские солнечные часы с медной стрелкой.

— Прошу вас, мисс Зубофф, — галантно раскланялся Кранц и пододвинул Елене клеенчатое кресло.

— Чан!! — вскричал он вдруг зычным голосом.

В дверях немедленно вырос древний слуга. Было видно, что он отлично усвоил привычки своего хозяина, так как в руках уже нес поднос с двумя стаканами, бутылкой виски и большим чайником.

— Мисс Зубофф, прежде чем говорить о деле, не хотите ли освежиться?

Он налил Елене полстакана виски и долил водой из чайника.

— Прошу, прошу… А я сам, по-стариковски — стрэйт…

Елена через силу глотнула крепкого, тошнотворно теплого напитка.

— Мистер Кранц, — начала она серьезно, — после того, что вы говорили о русских, я не хотела бы затруднять вас никакими просьбами, но положение мое заставляет меня обратиться к вам за советом, как к единственному европейцу здесь.

— Я ничего не сказал дурного о русских, — возразил Кранц, — только вот, вы видите?

И он опять показал рукой вверх. По стенам кабинета так же, как и внизу, была напутана проволока. Елена не смогла удержаться от улыбки.

— Отчего же вы ее не снимете, мистер Кранц?

— Пусть висит, — сказал старик. — Так чем я могу быть вам полезен, мисс Зубофф?

Он отпил из своего стакана.

— Я была похищена неизвестными людьми и пробыла в заключении целую неделю, — начала Елена. — Теперь мне удалось бежать и я должна догнать моих спутников, с которыми я ехала в Гуй-Чжоу. Но я не знаю даже, поехали ли они дальше или возвратились в Ханькоу.

— Вы ехали в Гуй-Чжоу? — переспросил Кранц и долил свой стакан. — Это прекрасная прогулка. Пять-шесть недель на комфортабельном сампане, богатая природа, масса новых впечатлений… Я помню, в 1896 году, когда я впервые посетил эти места, мы с одним из местных купцов отправились в Гуй Ян. Я хотел купить там, ха-ха… грибов!.. Мисс Зубофф, выпейте, освежитесь?

Он снова отхлебнул виски.

— Я не знаю, кому понадобилось держать меня под арестом, — сказала Елена. — Не попала ли я в руки бандитов, которые причинят вред также и моим спутникам?

Кранц облокотился на стол с видом человека, который приготовился внимательно слушать. Но вместо этого он тотчас же заговорил сам.

— Мисс Зубофф, я помню как сейчас: в 1901 году, после второго моего приезда в Чан Дэ, на нас на реке напали бандиты. И что же вы думаете? Я взял мой фильтр для воды, направил его на них и все они разбежались! Они, очевидно, приняли фильтр за пушку! И на другой день пришла делегация просить меня оказать честь и пожаловать на обед к предводителю этих бандитов. О нет, мисс Зубофф, бояться их не следует! Но нравы их несколько своеобразны.

Он крупно глотнул из стакана. Елена воспользовалась паузой.

— Г-н Кранц. При мне есть немного денег и я хотела бы нанять сампан для того, чтобы догнать остальных. Как это сделать, как узнать, в каком направлении они уехали? Помогите мне…

Кранц, казалось, совсем не слушал ее.

— Да, очень, очень своеобразны, — продолжал он, вытирая усы рукою, — вы назвали провинцию Гуй Чжоу и я невольно вспомнил о небольшом приключении, которое случилось со мною. Летом 1899 года я по делам моей фирмы отправился на запад. Не знаю, за кого меня приняли, но только в один прекрасный день мой сампан был окружен множеством лодок. Все кричали, что человек с белой кожей должен быть уничтожен, так как он прибыл из чужой земли и с дурными намерениями… Тогда, мисс Зубофф, мне пришла в голову мысль! Я объявил им, что я — китаец!.. Я торжественно поклялся моими предками, что я родился в Кантоне. Они никогда не видели кантонцев и мне поверили! Ведь это смешно.

Елене совсем не было смешно.

«Сумасшедший, — подумала она. — Но надо попытаться еще раз».

— Мистер Кранц, — сказала Елена. — Из ваших слов я убеждаюсь, что вы давно живете в этих краях. Может быть, вы укажете мне, как догнать наших. Г-н Лю Цзен Тао, наш предприниматель, хотел выехать отсюда в Хен Чжоу.

Кранц снова потянулся за бутылкой.

— О-о… — протянул он. — Я знаю Лю Цзен Тао. Я хорошо знал и его дядю, Цай Лин Хана, еще тогда, когда он был губернатором Гуй Чжоу, при династии… Умный, образованный старик. Теперь он на покое. Молодой Лю знаком мне тоже. Он для своих лет прекрасно образован, по-старинному, конечно. Старик не выносит Европы… Тут, мисс Зубофф, кажется, пахнет «Голубым драконом»… Кстати, если вы позволите, я опишу вам еще один интересный эпизод. Правда, с тех пор многое изменилось, но любопытна сама по себе возможность такого случая. Мисс Зубофф! В 1904 году я съел сердце казненного бандита!

«Он выжил из ума», — с тоской подумала Елена и слезы невольно выступили у нее на глазах.

— …Военные власти в Иен Дяне[35], — продолжал Кран с важностью, — в знак особого своего уважения поднесли мне во время парадного обеда сердце знаменитого предводителя бандитов, казненного в этот день…

Он поднял свой стакан.

— За ваше здоровье, мисс Зубофф…

Елена мягким движением удержала его руку.

— Мистер Кранц, — сказала она, — пожалуйста, поставьте ваш стакан. Вы выпили уже достаточно. Потом вы можете выпить и остальное, но сейчас — довольно.

Кранц посмотрел на нее с безграничным удивлением.

— Вы думаете? — с сомнением в голосе спросил он и нерешительно опустил стакан на стол.

— Конечно, — сказала Елена, — вы выпили уже почти половину бутылки!..

На лице Кранца отразился проблеск какого-то чувства. Не то печали, не то досады. Он посидел несколько секунд, как будто задумавшись, потом упрямо придвинул свой стакан и загородил его руками.

— Нет, — сказал он капризно, — это доставляет мне удовольствие… Мисс Зубофф… Какого черта? — вдруг вскричал он со злостью. — А что ж мне делать, если не пить? Я здесь один! Как филин! Как арестант! Шесть лет уже нога моя не ступала за пределы этого сада. Так почему же я должен лишать себя последнего удовольствия? Мисс Зубофф, почему?

Он упрямо отпил виски и старательно долил стакан. Бутылка качалась в его руке и брызги падали на стол.

— Так для чего же вы сидите здесь? — воскликнула Елена. — Поезжайте в Ханькоу, в Шанхай. Поживите среди европейцев.

Мистер Кранц усмехнулся презрительно и желчно.

— Кому нужен старик Кранц? — спросил он. — Старик Кранц, о котором все давно забыли, у которого нет на свете ни родных, ни друзей, ни даже знакомых… Что будет делать среди европейцев старик Кранц, который разучился говорить на своем родном языке, который думает по-китайски?!..

Он вдруг осел, съежился, беспомощно развел руками и опрокинул стакан.

— Мисс Зубофф!.. Старик Кранц давно уже умер… Теперь ему остается только одно: пить побольше виски, чтобы хоть сам он думал, что еще жив… Надо понять старика Кранца, мисс Зубофф… И не надо останавливать его.

Елена встала. Ни о каком деловом разговоре не могло быть и речи. Оставалось уйти.

— Мистер Кранц, — заговорила она, — я не могу терять времени. Благодарю вас за любезный прием, но мне пора уходить. Я еду в Чан Ша. До свидания.

— Чан Ша хороший город, — подхватил Кранц, — но теперь там стало слишком шумно… В 1903 году, когда мы вдвоем с Яном Зайковским проезжали через Хунань в Гуй Чжоу…

— Вы знаете Зайковского? — перебила его Елена с живостью. — У него есть дела здесь?

Кранц тоже встал.

— Я никого не знаю, — сказал он, — возможно, что Зайковский умер… Я не переписываюсь ни с кем. Последний раз я видел его в 1910 году… Или даже раньше…

Он посмотрел на нее пристально, потом вдруг опустился на свой стул, тяжело облокотился на стол и потер лоб рукой.

— Да… — протянул он, обращаясь как будто сам к себе, — все это, в сущности, пустяки…

Он старательно смахнул со стола пролитую им лужицу виски и громко заговорил сам с собою по-китайски. Елена постояла с минуту, наблюдая за ним, потом надела шлем и вышла. Кранц не пытался ее остановить.

Она медленно спускалась с лестницы.

Что предпринять? Из всего потока слов г-на Кранца нельзя было сделать никакого вывода. Оставалось вернуться в Чан Ша. Там есть европейцы, они помогут ей найти способ догнать труппу, если это еще возможно.

У калитки Елена неожиданно столкнулась с высоким монахом. Он вежливо посторонился, уступая ей дорогу. Она мельком оглядела его. Монаху было на вид лет 30. Неуклюжая черная сутана не смогла изуродовать его стройную, широкоплечую фигуру. Лицо, худощавое, с темными, глубоко посаженными глазами и орлиным носом над маленькими усиками, было покрыто легким загаром. Елене пришло в голову заговорить с ним. В ее положении приходилось хвататься за каждую возможность… Но монах сам пошел навстречу ее намерению. Он снял свой белый шлем и обратился к Елене по-французски:

— Простите меня, m-lle, мне показалось, что вы чем-то сильно обеспокоены. Не могу ли я быть вам полезен чем-нибудь?

Лицо монаха было приветливо. Он стоял с непокрытой головой, слегка наклонившись, и ждал ответа.

— Да, — сказала она, — я в очень затруднительном положении. Г-н Кранц, к которому я только что обращалась, человек, видимо больной, а кроме него, здесь нет европейцев.

— Я сам направляюсь к г-ну Кранцу, — ответил монах, — но если вы спешите, я отложу мой визит к нему.

— Я подожду вас здесь, в саду, — предложила Елена.

Монах поклонился.

— Вам не придется долго ждать, мой разговор с г-ном Кранцем займет всего несколько минут.

Ждать ей пришлось, наоборот, долго. Только через час монах спустился в сад. Лицо его было озабоченно.

— Я к вашим услугам, — заговорил он, подходя к Елене, — простите, что я заставил вас ждать, m-lle…?

Елена протянула ему руку.

— Мое имя — Елена Зубова. Я русская.

Монах снова снял свой шлем.

— …М-lle Helene, я слушаю вас с большим вниманием.

Она в кратких словах рассказала монаху обо всем, что с ней случилось.

— Мне кажется, что самое лучшее для вас, — заметил он, когда Елена умолкла, — это возвратиться в Ханькоу и обратиться к властям…

— Я не могу этого сделать! — воскликнула она. — Я должна во что бы то ни стало догнать труппу, так как все они подвергаются той же опасности, которой случайно избегла я.

Брат Андре посмотрел на нее испытующе.

— Но ведь вы не поможете им ничем, m-lle Helene, вы не в состоянии защитить их.

— Я должна их догнать, — твердо сказала Елена.

Он помолчал.

— Знаете ли вы, m-lle Helene, — заговорил он снова, — что опасность, которой вы подвергаетесь, отправляясь следом за этой «труппой», чрезвычайно велика? Я не могу скрыть от вас, не имею права скрывать, что разговор мой с г-ном Кранцем навел меня на очень серьезные подозрения. Вы видели сами, что крайне трудно понять г-на Кранца и разобраться в том, что в его словах истина и что — фантазия. Он постоянно отвлекается в сторону, занят своими мыслями и беспрерывно теряет нить разговора. Небольшую географическую справку, из-за которой я, в сущности, заехал в Сиан Тан, я лишь с большим трудом смог получить от него. Но зато он несколько раз возвращался к тому, что говорили ему вы. И здесь он сказал мне вещи, на которые нельзя не обратить внимания. М-llе Helene, кто такой Зайковский?

Елена вздрогнула от неожиданности.

— Я не знаю Зайковского, — сказала она, стараясь скрыть свое волнение, — г-н Кранц сам назвал его и я мельком поинтересовалась, кто это.

Монах провел рукой по волосам.

— Кранц вспомнил о нем в связи с вашим разговором, — заговорил он как будто в раздумье. — Зайковский — это человек, с которым много лет тому назад сам Кранц проектировал разработку платины где-то в глуби Китая. Кажется, в Гуй-Чжоу, насколько я понял. Но дело их дальше проектов не пошло. Быть может, это тоже один из миражей, которыми полна его голова?

Елена боялась заговорить, чтобы не выдать своего волнения. В этот миг от просто сказанных слов монаха перед ней раскрылась истинная суть поездки Дорогова и его друга. Они едут за платиной! Зайковский руководит ими издали. Теперь он предупреждает их об опасности и опасность эта исходит, очевидно, от людей, которые хотят помешать!

Эти мысли промелькнули в мозгу Елены в несколько секунд. Монах, не глядя на нее, продолжал свою речь.

— …Но дело не в Зайковском, m-lle Helene… Вы говорили Кранцу, что труппу везет некий Лю. Этот Лю прекрасно известен Кранцу. Он связывает его и, главное, его родственников с каким-то «Голубым драконом»! Кранц прямо сказал мне: «Лю — это «Голубой Дракон»». Что это? Шайка, общество, секта? Кранц не объяснил ничего и я не мог добиться от него по этому поводу ни слова. M-lle Helene, нельзя пропускать таких слов мимо ушей! Пусть Кранц полусумасшедший, больной старик, но он — знаток этих дебрей. Его намек — ценнее целой статьи профана… Да, m-lle Helene, по совести, я должен повторить вам мой совет: поезжайте в Ханькоу и обращайтесь к властям. В этом нуждаются те, кто поехал с Лю дальше. Я еду в Гуй-Чжоу. Приложу все усилия, чтобы догнать ваших спутников и предупредить или даже вернуть их.

Слова монаха повергли Елену в смятение. Все, что он советовал, было правильно и необходимо. Но как могла она возвращаться, терять время, чтобы отвратить эту новую, неведомую опасность, пренебрегая другой, не менее серьезной бедой, которая обрушится на головы Дорогова и Тенишевского из-за того, что поручение Зайковского не дошло до них. Доверить это поручение ему? Но этого она не могла сделать. Ведь Кранц говорил ей о Зайковском, он также может сопоставить все, как это сделала она, и тогда он догадается, зачем едут эти люди в Гуй Чжоу… Она не имеет права доверять такую тайну первому встречному, пусть даже монаху…

Елена молчала, не в силах справиться с этими охватившими ее сомнениями.

Монах встал.

— Пойдемте, m-lle Helene, — проговорил он участливо, — вам надо отдохнуть и успокоиться. На моем сампане вы найдете обед и отдых. Потом мы обсудим еще, как помочь вам и вашим друзьям. И я уверен, что с Божьей помощью выход будет найден.

И, видя, что она от усталости и волнения едва стоит на ногах, монах переложил четки в левую руку и бережно поддержал Елену.