ПОЛЕ БОЯ. ЗЕЛЕНАЯ СТРАНА

НАШИ СОСЕДИ

Мы живем посреди Зеленой страны.

Эта страна невообразимо велика. Ее обитатели постоянно окружают нас.

Мы топчем их на плохо вычищенных дорожках. Досадливо выбрасываем вместе с залежавшейся хлебной коркой, докрытой голубоватым кружевом плесени. Любуемся ими в цветочных магазинах.

Без них мы не могли бы существовать. Они дают нам пищу. Они доставляют нам радость. Кто из горожан не стремится провести летний день на мягкой, шелковой траве, под шелест листвы, похожий на тихий морской прибой! Кому не понятна прелесть «грибных походов» в осенний сквозной лес! И мало найдется таких людей, которые никогда не приносили бы домой синих васильков или лиловых колокольчиков: ведь от них светлее, чище и веселей становится в самом тесном жилище.

И при всем том большинство из нас относится очень пренебрежительно к жителям Зеленой страны растений.

— Растительное существование! — говорим мы с презрением о людях, которые едят, пьют, спят, лениво работают, читают только от скуки и неприметно стареют, так и не увидев ничего дальше своего носа.

Растения-кажутся нам бесчувственными, бессильными, неподвижными — почти неживыми.

Задумавшись, мы срываем листок и растираем его между пальцами. Вот он весь. Липкая кашица. Что особенно важного или интересного может быть скрыто в ней?

Те, кто рассуждает так, не догадываются, что, встречаясь с миллионами растений, они, в сущности, вовсе не знают их. Такие люди проходят только по краю Зеленого мира. Они не представляют себе, как этот мир огромен. Им не приходит в голову, Что он своенравен и могуч, а не безропотен и бессилен; что населяют его племена более удивительные, чем те сказочные народы, которых рассказывали географы средневековья: что есть в этом мире целые «материки», менее исследованные, чем дебри Африки, и заключены в нем самые глубокие и самые таинственные загадки, касающиеся всего живого на Земле.

ЖИВАЯ ПЫЛЬ

Никто еще точно не сосчитал всех обитателей Зеленой страны.

В различных справочниках в «флорах» описано несколько сотен тысяч видов растений.

В недрах Зеленой страны скрыты обширные невидимые области. Мы живем в облаках мельчайших живых существ. Бактерии, микроскопические грибки и их споры насыщают воздух, которым мы дышим. Каждая капля речной воды вблизи больших городов увлекает с собой несколько тысяч микроорганизмов. Даже запах земли, всем известный сыроватый запах, происходит оттого, что в каждой щепоти ее живут миллионы почвенных бактерий.

Мы сами, не подозревая этого, носим в своем теле несчетное множество посторонних нам жильцов.

Два века назад швед Карл Линией составлял «систему природы». Он распределил по группам минералы, животных, растения. Для всего, что он видел вокруг себя, у него находилась особая полочка. Он считал тычинки и пестики, смотрел, как они расположены в цветных, и растительная армия послушно выстраивалась по классам, отрядам, родам и видам.

Но Линней решительно не знал, что делать с незримыми мириадами микробов. Махнув рукой, он всех их свалил в один общий ящик и надписал на этом ящике: «Хаос».

Поколения ученых кое-как разобрались в «хаосе». Они нашли в нем самых страшных недругов человека рядом с его друзьями — вездесущими санитарами, убирающими все отбросы, всех мертвецов земли, микробами — созидателями почвенного покрова и «толкачами» важных химических процессов на суше и в море.

Но «хаос» и поныне не распутан до конца. Вся эта живая пыль еще не самая низшая граница жизни. Примерно на рубеже двадцатого века выяснилось, что есть существа еще более мелкие, быть может, какого-то нового порядка. Обычные оптические микроскопы бессильны помочь их увидеть. Эти существа очень различны. Но можно сказать, что в среднем они настолько же меньше бактерий, насколько муха меньше человека. Незнакомцы, чья таинственная жизнь тлеет вокруг нас и внутри нас, получили имя ультравирусов, или просто вирусов; слово это значит «возбудитель». Мы то и дело замечаем следы их огромной и подчас грозной, разрушительной работы. До изобретения электронных микроскопов бактериологи никогда не могли найти микробов многих сотен (около тысячи) очень заразных болезней. Бактериологи знали только: это дело вирусов.

Вот неуловимый враг прошел по картофельному полю и оставил после себя жухлую, словно обугленную ботву. Вот невидимка коснулся табачной плантации, и листва пожелтела, стала дряблой от «мозаичной болезни». Глухо скрипят на ветру «ведьмины метлы» — скрученные, полумертвые ветви деревьев: их отметил незримый убийца. Вирусы поражают людей бешенством, корью, трахомой, свинкой, энцефалитом, детским параличом, даже простым насморком и «лихорадкой», вскакивающей на губе; вирусы возбуждают птичью и собачью чуму, страшный ящур — «рыльнокопытную болезнь» рогатого скота.

А неведомые пожиратели бактерий — бактериофаги!

Вот в лаборатории в крошечной чашечке хранится «бульон» с темным облачком мути: это культура смертоносных бацилл. Но стоит прибавить к бульону несколько капель «фага», и бульон мало-помалу становится прозрачным — облачко мути светлеет, утончается, тает, оно исчезает на глазах, как тело «человека-невидимки» в известном кинофильме. Бацилл больше нет: их истребил пожиратель бактерий.

Ученые еще спорят, что такое вирусы (или, чтобы быть точнее, многие вирусы), что такое бактериофаг: самые крошечные в мире живые существа или только особые вещества? Но человек уже сумел приручить неожиданного друга из сверхмелкого мира. «Фаг» продается в аптеках; он предупреждает и лечит дизентерию.

Конечно, если все это и живые существа, то уже ни растениями, ни животными их назвать нельзя. Их можно сравнить с племенами, кочующими у рубежей Зеленой страны.

Но у настоящих бактерий ученые очень долго, казалось, различали явственные черты уже растительной природы. Ботаники и сейчас неизменно описывают бактерии в своих курсах. Крошечные убийцы и санитары, по мнению ботаников, — это братья водорослей. Впрочем, правильнее и бактерии относить не к растениям, не к животным, а к тому «третьему царству» живой природы, о котором мы сейчас говорили. Бактерии — это как бы живой мост от простейших существ к миру растений.

Но чуть мы не сказали слово «водоросли», мы уже наверняка в пределах Зеленой страны.

Облачка зеленой мути наполняют застоявшуюся лужу где-нибудь на дне ямы. Возьмем отсюда любую капельку, рассмотрим в микроскоп. Мы увидим удивительную картину — множество крохотных пловцов, быстро шныряющих взмахивающих парными усиками-жгутиками.

Девственную белизну снежных пустынь далекого севера прерывают громадные красные пятна. В мертвом безлюдье расстилается кровавое поле… С ужасом смотрели на это старинные путешественники, им в голову не могло притти, что снег окрасили мириады водорослей — близких родичей проворных зеленых пловцов.

Юг. Летний зной. И в самые жаркие недели «зацветают» морские заливы, где немного преснее вода. Гнилостный, неприятный запах исходит от них. Вода делается нечистой, она словно напитана гущей цвета яри. Это живая гуща: тьмы, мириады водорослей…

Бурые, красноватые слизистые пленки на камнях. Зеленый налет на пальцах после того, как проведешь рукой по влажной древесной коре… Это тоже водоросли!

В морях и океанах из водорослей состоят луга, леса на подводных равнинах — их колышет не ветер, как леса на суше, а водяная зыбь; на больших же глубинах они вечно неподвижны. Мореплаватели прежних веков очень боялись пловучих островов; их также образуют водоросли. А среди той невидимой, несчетной живой мелочи, какой всегда полны соленые просторы, — тоже тучи водорослей, замещающих в морской воде бактерий суши. Зубчатые колесики, кораблики, звездочки, причудливые пористые шарики, колючие «ежики» кремневых водорослей, или диатомей…

Их так много, что из остатков их, оседавших на дно древних морей, состоят целые пласты в земной коре. Есть даже минерал — «диатомит».

А наш глаз, любующийся морем, не различает этих раскинутых на тысячи километров прозрачных диатомовых полей — мы видим только ясный синий простор. Между тем жизнь морей зависит от них. Миллионы рачков, в свою очередь микроскопических или еле приметных, пасутся на незримых полях. И косяки рыб, и великаны-киты кормятся этой крошечной живностью. Птицы охотятся за рыбами; люди ловят рыбу. Для населения многих мест на земле рыба — главная пища. И выходит: всех тут накормила живая пыль водорослей.

ПЛАНЕТА В ОЛИВКОВОЙ ДЫМКЕ

Вместе с лилипутами растительный мир породил самых больших гигантов, каких когда-либо носила Земля. В горах Калифорнии сохранилось небольшое число древних колоссальных деревьев — веллингтоний, иначе мамонтовых деревьев. Их живая масса нарастала в течение 3–4, другие думают — даже 5–6 тысяч лет. Возможно, что они застали еще последних мастодонтов. Их диаметр доходит до 12 метров, окружность — почти до 40. Это уже не «обхват», в скорее, «обход» или «объезд»! Из одного такого дерева можно выстроить целый поселок.

Существует всего двадцать шесть рощиц гигантских веллингтоний; и каждое дерево в них носит собственное имя, как корабль во флоте.

Несколько десятков лет назад начали выращивать веллингтонии в Крыму. Эти деревья-«младенцы» еще малы: они не превышают какой-нибудь старой сосны.

Только недавно высочайшие здания, сооружаемые человеком, превзошли «небоскребы природы» — стопятидесятиметровые эвкалипты Австралии.

Миллионы квадратных километров моря заняты, мы говорили, «пленками» микроскопических водорослей, а на дне, под ними, на огромных «материках», куда не ступала еще нога никакого Колумба, в подводных лесах растут водоросли-колоссы. Водоросль макроцистис достигает трехсот метров: это самая большая длина живого существа на Земле…

Наши сухопутные леса — настоящие многоэтажные живые города. Их подвалы — корни и грибницы, пронизывающие влажную почву. Мшистый ковер разостлан по ней: тут первый этаж. Над травами подымаются вайи папоротников, ягодники, кустарники. И уносятся ввысь стволы…

А над городом-лесом парят воздушные путешественники: цветень, летучие семена, микроорганизмы и споры их. Бескрылые и легчайшие, они залетают, вероятно, и к верхним границам стратосферы…

Если есть где-либо в глубинах небесного пространства астрономы, направляющие на Землю телескопы, они видят нашу планету в оливковой дымке. Это поля и леса, земной растительный мир.

Мы не гадаем только, а знаем, что космические астрономы — если они существуют — должны видеть Землю именно такой.

На Марсе, суровой планете, которой Солнце гораздо более скупо шлет свои лучи, планете безводных пустынь и разреженного, как у нас на высочайших горах, воздуха, весной начинает сокращаться, таять полярная шапка. И медленно зеленеют бурые пространства.

Но астрономы заметили странный голубоватый отлив кое-где и в тех частях планеты, которые скованны неведомой нам, на Земле, по жестокости своей, зимой. Что же это такое? Астрономы стали изучать те лучи, которые отражает тусклая поверхность Марса. И недавно маститый советский ученый, член-корреспондент Академии наук СССР Г. А. Тихов попытался разгадать по этому отраженному свету, по этим сигналам, летящим в бесконечный холодный простор вселенной, что именно находится на далеком Марсе. Марс не подходит к нам ближе 55 миллионов километров, и то только во время великих противостояний, а Тихов уверенно заявляет: то, что на Марсе есть растительность, — это еще общая фраза; можно сказать подробнее: там существует вечнозеленая растительность — типа нашей северной хвойной и низко стелющейся!

Наука поистине сказочная — астроботаника, звездная ботаника — уже рождается на наших глазах, в нашей стране!

И если так подробно мы можем разведать о скудной жизни Марса, за сколько же сотен миллионов километров дает о себе знать по вселенной наша земная Зеленая страна!

ПРЯЖА ЖИЗНИ

Каждый зеленый листок — самая таинственная лаборатория из всех, какие существуют на Земле. В нем ежесекундно, пока долетает до него солнечный луч, осуществляется дерзновеннейшая мечта химиков: создание живого из неживого. Только зеленое растение может изготовлять живое вещество из неорганических веществ. Удивительно и прекрасно начинается это «творчество жизни». Оно начинается работой плененного в растении солнечного луча. И так и называется это фотосинтезом, то есть созиданием при помощи света.

Что же такое этот процесс фотосинтеза? Многое мы уже знаем о нем. Материалы для него крайне просты: углекислота воздуха, вода, а затем в дело вступают растворы солей, доставляемые корнями из почвы.

И все бесцветные растительные существа — растения-паразиты, плесени, грибы, далее — все животные и все человечество — нахлебники чудесной зеленой кухни: она кормит всех. Хищники пожирают травоядных, а травоядные питаются растениями. И все живут за счет пищи, приготовленной зелеными растениями.[2]

Итак, зеленые растения — наши общие кормильцы. Но оказывается, что нам бы следовало поблагодарить их и за воздух, которым мы дышим.

Ведь это они, расщепляя углекислый газ и воду во время фотосинтеза, в конце концов, после ряда химических превращений, выделяют наружу чистый кислород (происходящий, по-видимому, из воды, а не из углекислого газа, как думали ученые очень долго).

И можно полагать, что весь кислород воздуха выделен — за миллионы лет — именно зелеными растениями.

Миллионы лет растительные клеточки ткали летучую одежду земному шару — атмосферу, без которой мы не могли бы жить.

Мы с трудом представляем себе, как выглядела бы Земля, если бы не существовало растений и, значит, всех живых существ, связанных с ними.

Остановилось бы большинство химических процессов.

Не было бы почвы, на которой раскинулись сейчас степи и поля, растут леса и сады.

Не было бы белых меловых и известковых скал.

Не осталось бы ничего, что сейчас привычно и знакомо глазу.

Вероятно, земные материки напоминали бы лунную поверхность: острые, иззубренные скалы, равнины щебня и битых камней. И все это окутано удушливой углекислотой с едким аммиаком.

Так было бы, если бы на Земле не было растении и, значит, не было жизни.

Какой же силой обладает жизнь, изменившая все это! И откуда эта сила?

Это сила Солнца. Зеленые листья, словно миллиарды чудесных солнечных машин, улавливают энергию солнечных лучей. И начинается ее исполинская работа на Земле.

Значит, можно сказать так: силу Солнца поймали и низвели на Землю зеленые растения.

А сами они из лучей прядут бесконечную пряжу жизни, которая одела, украсила и переменила все на нашей планете.

ВЕЛИКАЯ АРМИЯ

Фитогеографы — ученые, изучающие географию растений, — разделяют Зеленую страну на двадцать или тридцать областей, на сотни провинций и округов. В них живет население пестрое, причудливое, бесконечно разнообразное по своим нравам и обычаям.

Покрывало серных бактерий, шириной с Черное море, висит над отравленными сероводородом черноморскими глубинами.

Серо-голубые саксаульники растут в «мертвых» песках — леса без тени, со скрученными, кривыми стволами, не похожие ни на какие другие земные леса. Один ученый, работник Репетекской песчано-пустынной станции, рассказывал мне, что, попав в такой вековой саксаульник в юго-восточных Кара-Кумах, он не мог отделаться от странного ощущения: будто он перенесен на другую планету, в «лунный лес», о котором читал в детстве какой-то фантастический рассказ.

Вот дерево толщиной в три обхвата. У него только два листа, а высота этого столетнего дерева — 30 сантиметров. «Вельвичия удивительная» из пустыни Калахари больше всего сходна с низеньким круглым столом.

Пожалуй, самые странные пленники зоопарков и даже диковинные порождения фантазии уступят иным обитателям Зеленой страны.

Ползучие кедры дальневосточных гор Кактусы карнегии, напоминающие гигантские темные многорукие канделябры, расставленные великанами-циклопами на угрюмых нагорьях Мексики. «Кружевное дерево» с острова Ямайка, распускающееся в воде тончайшим кружевом. Растения-овцы новозеландских гор, уцепившиеся за бесплодные скалы тысячью корней, покрытые цветочным мехом. Мох «шистостега», сияющий изумрудным светом во мраке пещер.

Растения-гимнасты, которым ничего не стоит всползти по отвесной скале, куда залетают только птицы.

Знаменитая «арнольдовая раффлезия» с острова Суматра, состоящая словно только из одного цветка: он больше метра в поперечнике, походит на сырое мясо, и мухи даже летят на него, как на падаль. Ни стебля, ни листьев. Чудовищный цветок — самый большой в мире — сидит на корнях других деревьев: он сосет их соки.

Есть растения-хищники, пожирающие животных: мухоловка, захлопывающая неосторожное насекомое в «кулаке» своего листа; росянка, предательски блестящая клейким соком, похожим на росу; пузырчатка, ставящая подводные ловушки дафниям, личинкам комаров и даже рыбкам; растения-желудки — «непентесы» и «саррацении», переваривающие свои жертвы внутри мешочков, у которых стенки выделяют жидкость, подобную желудочному соку. Если бы существовал мальчик с пальчик, для него растительный мир казался бы полным страшных врагов, неожиданных и грозных опасностей.

Внутренность цветов аройника горяча: в них такая же температура, как в крови лихорадочного больного.

Индийский кустарник десмодиум взмахивает каждые полторы минуты сотнями своих листьев-вееров; это «жестикулирующее» растение. Листочки стыдливой мимозы начинают дрожать, будто мимозу знобит от холода, если внезапно сиять с нее стеклянный колпак в прохладной комнате. Тычинки барбариса «прыгают» при малейшем прикосновении. Они более чувствительны, чем ресницы нашего глаза. Утверждают, что при сильном ударе белая акация иногда также складывает свои листочки. А однажды было замечено, как в жаркий день папоротник красный кочедыжник кругообразно шевелил вайями — совсем, как десмодиум…

Есть растения-кулинары и растения-кондитеры. Их плоды — самая изысканная пища на Земле. Почти все лекарства в наших аптеках приготовлены растениями-фармацевтами. Мы любуемся растениями-художниками: их лепестки расцвечены всеми оттенками солнечного спектра. А живые крепости, вооруженные шипами, броней и ядом, нескольких капель которого достаточно, чтобы свалить слона!

Папоротники дважды живут свой век: в виде крошечного листка-заростка и в виде пышного, всем знакомого растения, украшающего лес.

Многие травы и деревья начинают свою жизнь с далекого воздушного путешествия. И кто в крылатом семени узнает будущего неподвижного, как каменная колонна, лесного исполина?

Суровые «солдаты» тайги — хвойные деревья — своими иглами чешуями и «колосками» странно напоминают плауны, самых крошечных обитателей хмурого и сырого лесного дна.

По всему земному шару победно прошли злаки, превращаясь то в деревья (бамбук), то в дерн, покрывающий луга. И для человека нет более ценных растений, чем злаки: ведь они приготовляют пищу для сотен миллионов людей.

А двадцать пять тысяч видов сложноцветных! Ромашки, одуванчики, васильки, полынь, чертополох, астры, подсолнечники, замечательные растения-каучуконосы — кок-сагыз, тау-сагыз, — все это травы; есть и деревца (в тропиках). В «корзинках» сложноцветных сложены вместе сотни цветочков, подобно тому как в фасетчатых глазах насекомых — сотни глазков.

Это наиболее молодая и уже самая многочисленная растительная армия: в ее ряды входит десятая часть всех известных ботаникам семенных растений; и, может быть, нет такого места на земной суше, которое не завоевал бы какой-нибудь из отрядов армии сложноцветных.

Злаки, сложноцветные, несколько уступающие им в численности мотыльковые, изобильная семья орхидных с самыми роскошными цветами на земле; то причудливые деревца, то серые, неказистые былинки — молочайные; пестрая толпа мареновых, куда входят и деревья — хинное и кофейное, и бурые, груболистые придорожные травы — вот самые могучие армии Зеленой страны.

Пласты каменного угля напоминают о древних сумрачных чащах исполинских папоротников, хвощей, плаунов, образовавших эти подземные склады солнечной энергии. А сейчас дальневосточный экспресс несколько суток мчится сквозь тайгу — самый большой (вместе с южноамериканскими «гилеями») лес на земле.

И все же степи уже теснят лес. Не ветеран дремучего бора, дуплистый дуб, а дружный, сомкнутый покров разноцветно переливающегося на ветре луга — вот, может быть, самый главный герои сегодняшнего растительного мира! Правда, не просто идет борьба деревьев и трав. Да и человек не взирает на нее бесстрастно. Об этой борьбе, о лесе, наступающем и отступающем, и о вмешательстве человека нам придется еще говорить дальше…

РАЗВЕДЧИК И ХОЗЯИН

Земля нетронутая и необъятная простиралась некогда вокруг первобытного человека. Великий мир растений давал ему корни, плоды, зерна, луковицы; укрывал человека в непогоду; человек охотился в лесу.

И много тысячелетий человек разведывал дороги в Зеленой стране. Когда он перешел от простого собирания того, что она дарила, к покорению ее? Когда он стал не только разведчиком, но и хозяином ее?

Может быть, женщина, собиравшая съедобные клубни, колоски диких злаков для детей и для общего очага, пока мужчины охотились, — женщина первая заметила, как из оброненных зерен выходят крепкие ростки. Но еще должно было пройти долгое время, пока это простор и поразительное наблюдение могло стать прочным и нужным званием.

Как заглянуть во тьму безвозвратно миновавших тысячелетий? Но попробуем мысленным взором что-нибудь разглядеть в той далекой жизни, такой не похожей на все, что окружает нас сейчас.

Времена «тощие» чередовались для первобытных людей с временами «жирными». И «тощих» было куда больше.

И вот вообразим себе.

То ли год худой выдался, — а тут и мыши и муравьиное нашествие; то ли охотники-воины соседнего племени нагрянули и пограбили — только осталось поселение без свято хранимых своих запасов. Сказали мы: поселение, а ведь не одно, а сотни поселений оказывались то и дело в таком положении. И всем в них приходилось плохо, а круче всех женщинам-матерям, хранительницам очага. Им первым — печаль и беда.

Кидались собирать новые запасы. И когда-нибудь в каком-то поселении догадалась, наконец, какая-нибудь из женщин помочь беде, умножив то, что осталось или что собрали: сделать так, чтобы новые запасы сами выросли. В теплых краях это недолго: 2–4 месяца — весь круг жизни однолетнего растения.

Думать надо, много раз и во многих местах начиналось великое дело человечества — земледелие, начиналось и опять гасло, забывалось. А когда оно, наконец, утвердилось, были этому не случайные причины — не отдельные беды и неудачи, не отдельные наблюдения зорких и внимательных людей. Нет, причины были важные и общие. Нужно было, чтобы до этого доросло, доразвилось человеческое общество. Должны были уже измениться самые обстоятельства жизни людей.

Это произошло на рубеже между древним и новым каменным веком. Люди, еще не знающие металлов, вооруженные каменными топорами, копьями и стрелами с каменными наконечниками, жили родовым строем. Не существовало государства, но уже гуще сделались поселения, жили оседлее. Были уже у людей домашние животные — собаки, свиньи.

Каменная мотыга стала первым орудием обработки земли. Работали женщины, «собирательницы колосьев».

Что же росло на первых «полях»?

Если судить по лесным полукочевым племенам Африки, Малайского архипелага и Южной Америки, то человек начинает с возделывания корнеплодов и клубневых. У нынешних племен это таро, арорут, ямс, батат, маниок. Все — растения зарослей. Это еще лесное земледелие. С него, может быть, и начал человек. Но с ним недалеко уйдешь. Оно только подспорье для племен, главное занятие которых по-прежнему охота.

А чуть только земледелие по-настоящему стало земледелием, съедобные корни джунглей должны были уступить главное место зерновым. И зерновое земледелие появилось уже в очень давние времена. В черепках битой посуды, найденных на месте нескольких самых старых поселений и стоянок человека в Европе, обнаружены зерна пшеницы, ячменя; они пристали некогда к морской глине у первобытных гончаров, влипли, вмуровались в нее — ученые увидели зерна, когда догадались разламывать черепки.

Это самые первые, известные нам следы земледелия. Им, может быть, восемь-десять тысяч лет.

В свайных поселениях, которые существовали за пять-шесть тысяч лет до нашего времени (остатки их находят, например, в Швейцарии), уже было «регулярное» сельское хозяйство. А на востоке, в стране Элам, тысяч семь лет назад сеяли просо, пшеницу, сахарный тростник. Чуть моложе земледелие у сумеро-аккадов. Вавилоняне сеяли уже и бобовые; были у них и сады: древние источники говорят о «прекрасных садах». Финиковая пальма доставляла хлеб, сладкий «мед», финиковое вино; а ячменя, по словам древнегреческого географа Страбона, у вавилонян было столько, «как нигде».

Три, а может быть, и больше тысячи лет назад знали земледелие и наши предки, прародители нашего народа, жившие в наших южных степях.

Больше шести тысяч лет назад египетские земледельцы кинули зерна в илистую теплую почву, еще влажную после нильского разлива. Хлебные злаки египтяне заимствовали у сумеро-аккадов.

А далеко на востоке, в долине широкой, полноводной Янцзы, закладывался великий китайский земледельческий очаг. Древние летописи упоминают пять растений, которые якобы научил возделывать своих подданных мифический император Шеи-Нук: это рис, два вида проса, пшеница (или ячмень) и соя. Было это будто бы в двадцать восьмом веке до нашей эры…

И никто не знает точно, когда возникли оба главных заокеанских очага: на плоскогорьях Мексики и в Перу. Но было в них все не так, как в Старом Свете. Из злаков — одна кукуруза. На втором месте после кукурузы — хуаугли, амарант — кустики, увешанные метелочками. Возделывали там еще картофель, табак, тыквы, фасоль. И странно нам представить себе, что рос среди них наш подсолнечник. Только его не возделываем — рос он сорняком на кукурузных полях.

Давно нет разрозненных, оторванных друг от друга очагов земледелия — поля сомкнулись на целых материках. Необозримо умножалось число сельскохозяйственных культур.

Чего только не увидишь на шумном, пестром, веселом летнем базаре или осенью во фруктовой лавке, где горками, пирамидками лежат плоды и пахнут сладким, пряным, немного винным запахом! Плоды румяные, пурпурные, золотистые, темные с прозеленью, матово-прозрачные, гладкие, бугристые. То самых прихотливых, то идеально геометрических форм…

А если еще поглядеть в «помологиях» цветные таблицы, изображающие разные сорта, полистать «фармакопеи» с сонмами лекарственных трав, припомнить нашу Сельскохозяйственную выставку перед войной, когда кусок земли в пригороде Москвы был превращен в страну чудес, таких чудес, самое существование которых многие до того и не подозревали, то количество растений, покорных человеку, покажется нам неисчислимым. Шутка ли, ведь тысяч десять лет прошло с той поры, как человек заставил первое растение жить не по своей, а по его, человеческой воле.

И тем больше поражает нас это неиссякаемое изобилие культурных сортов и форм, что ведь выросло оно из сравнительно небольшого числа диких растительных видов.

Обнаружено примерно тридцать тысяч видов растений, так или иначе полезных нам. Но среди этих тридцати тысяч громадное большинство только платят дань — человек не стал их полным хозяином. Мы разрабатываем лесные богатства, но лес, за редкими исключениями, растет сам по себе, без участия людей. В весенних светлых рощах мы цедим прозрачный сладкий сок, обильно сочащийся, когда «острою секирой ранена береза». Летом и осенью мы ходим за ягодами и за грибами: мы не сеяли их. На берегах морей собирают водоросли, «морскую траву», они идут на удобрение; из них добывают йод и агар, одинаково нужный бактериологической лаборатории и кондитерской фабрике. Отправляются экспедиции за лекарственными травами. А египтяне делали свой знаменитый папирус, используя дикие заросли папирусной осоки…

Все это — охотничья добыча в Зеленой стране. Это то, что собирают добытчик и разведчик.

А растений полей, огородов, садов, оранжерей не больше пяти тысяч видов. Но и тут очень многие только перенесены к себе человеком. Возле человеческого жилья они остались, как были. Сотнями и даже тысячами растений мы просто любуемся. Для того их и разводим. Это декоративные растения. Еще сотни привередливо признают только какой-нибудь один уголок Земли, а в других местах не растет; это редкости с небольшим значением для людей.

И если откинуть все это и говорить только про те растения, какие человек пересоздал, какие кормят его, дают ему одежду и сырье для промышленности, то такие будут исчисляться едва сотнями видов.

Один известный ботаник прошлого века (Декандоль) считал, что «набор» основных сельскохозяйственных растений — всего 44 вида — установился семь-восемь тысяч лет назад. А в следующие пять или шесть тысяч лет этот набор мало изменялся. Лишь за последние две тысячи лет человечество принялось расширять и умножать его.

Считают, что сейчас на земле 327 самых главных возделываемых (и пересозданных человеком) видов растений. У 269 из них — родина Старый Свет; у 58 — Новый Свет.[3]

Вот из этого «ядра» извлек человек необозримый, бесконечно многообразный мир — мир своих зеленых слуг. Было несколько тощих, мелкоколосных диких пшениц, а сейчас на полях земного шара созревает полторы тысячи пшеничных сортов!

Что же касается «прирученных» человеком видов растений, то в одной нашей стране возделывается их не менее двухсот. Ни в какой другой стране не возделывают больше.

СЛУГИ

Нам стоит ближе познакомиться с преданными зелеными слугами человека. Они заслуживают этого.

Первым, без всякого спора, надо назвать семейство злаков. Самый важный член этой семьи — пшеница. Некогда человек посеял ее возле своего жилья — раньше почти всех других растений; и сейчас больше всего в мире человек собирает тоже пшеничного зерна: до 150–160 миллионов тонн ежегодно.

Чуть отстает рис. Предки наши называли рис сарацинским пшеном; так он назван и в «Детстве» Льва Толстого. Главные сборы риса — в Азии. Там во многих странах для сотен миллионов людей он играет ту же роль, что хлебные злаки у нас.

И почти наравне с рисом идет кукуруза — древнейшая культура Американского материка. В Мексике и Соединенных Штатах и теперь кукурузу сеют больше, чем другие зерновые.

После этих трех злаков надо упомянуть овес. Но ему уже далеко до них. Его сборы в два-три раза меньше. Да и начал он служить человеку гораздо позднее. Римляне и греки считали его сорняком. Ученик Аристотеля Теофраст, которого называют «отцом ботаники», не находил в овсе ровно ничего доброго. Римлянин Плиний, написавший в первом веке нашей эры, почти через четыреста лет после Теофраста, 37 книг «Естественной истории», воображал, что овес и не злак вовсе, а ячменная болезнь: заболевший ячмень вырождается в овес. Для овса подбирали странные, пренебрежительные имена, напоминающие о козлах, овцах и даже козлиной вони. Наше «овес» тоже сходно с римским «овис», что значит «овца». Именами этими хотели сказать, что овес только и годен на козлиную и овечью пищу.

А мы считаем его сейчас на четвертом месте среди всех возделываемых злаков! Плиний и Теофраст не угадали будущего…

Предок нашей ржи тоже долгое время был сорняком, непрошенным гостем на пшеничных и ячменных полях. Древнее земледелие не знало ржи. Появилась она как культурное растение в горных областях востока, на Кавказе и в Средней Азии.

Полагают, что сейчас рожь сеют почти наравне с ячменем, культурой настолько старой, что зерна его находят в самых древних египетских пирамидах.

И просо с самых древних, доисторических времен, тех времен, которые изучают археологи, служит человеку. И безотказно служит. Кто не едал пшенной каши! По-латыни название проса, которое и поныне принято в ботанике, — «паникум» — произведено от слова «хлеб» — «навис». Значит, в древности понятие о хлебе вообще часто связывалось именно с просяными зернышками.

Полмиллиарда тонн — вот ежегодный средний мировой урожай хлебных злаков.

Сеют люди и другие злаки: сорго, которому не страшна засуха, — его называют даже «верблюдом растительного царства», сахарный тростник — «мед без пчел» древних; сеют луговые травы: мятлик, костер, райграс. Человек выращивает рощи злака-великана — бамбука.

Многие ученые убеждены, что обширная когорта бобовых (или, как иначе их называют, мотыльковых) уступает только злакам в значении для человечества. В самом деле, стόит лишь назвать горох и фасоль, сою, хорошо известную и у нас, а в Китае кормящую десятки миллионов, чечевицу, из которой похлебка казалась такой вкусной одному из библейских героев, что он продал за нее право первородства, — все это зернобобовые. Всем знаком и земляной орех — арахис; у нас на юге его называют «фисташками». Из бобовых добывают лекарства: из лакричника, из перуанского дерева (знаменитый бальзам). Лучшие луговые травы — тоже бобовые: лютик, люцерна, клевер, донник, вика, вигна, эспарцет.

Замечательны эти травы: они обновляют землю, они обогащают ее.

Если в пище нет азота, не растет, не развивается никакой организм — ни животное, ни растение, потому что без азота не может быть построено живое тело. Без азота нет белковых веществ, основы жизни.

Известно, как дорого ценятся азотистые удобрения, которые приходится вносить в почву, бедную азотом.

Но как же так? Как может растению не хватать азота? Пусть его даже мало в почве, но ведь над полем — необъятный воздушный океан, в котором почти 4/5 азота. Листья и стебли купаются в нем!

Но в том-то и дело, что взять его из воздуха растение не может! Недотрогой влетает азот через устьица в листья, скользит мимо голодных тканей, забирается даже внутрь их и выскальзывает опять наружу. Как не было его. Только тогда смогут взять его растения, когда он перестанет быть газом, когда он образует азотистые соли, и вода растворит их, а корни всосут… Но не так легко поймать и «связать» (как образно, но точно выражаются химики) летучий азот!

И вот давно были замечены в растительном мире немногие, но очень решительные исключения из только что сказанного. И самое главное среди этих исключений — бобовые. После того как они выросли, созрели и убраны с поля, в почве оказывается не меньше, а больше азотистых соединений. Тех самых азотистых соединений, которые так нужны растениям!

В восьмидесятых годах прошлого века секрет бобовых был раскрыт. Разгадка оказалась поражающей. Это была сказка о дружбе боба с невидимкой.

На корешках бобовых вздуваются маленькие шишечки-клубеньки. Иногда их так много и так они унизывают корешки, что те делаются похожи на четки.

В клубеньках этих живут бактерии. Растение кормит их, они размножаются массами. И тут выясняется, что в долгу они не остались. Невидимые друзья растений умеют ловить и связывать атмосферный азот. И столько налавливают его, что и бобу-хозяину вдосталь, и еще в почве остается.

Вот что такое бобовые для полей!

Это семейство состоит не только из трав. К нему относятся еще удивительные деревья, в самых именах которых, кажется, сияет огненное солнце юга: кассии и тамаринды, кампешевое дерево — из него добывают синюю и черную краску; копаловое — оно дает знаменитую смолу копал, из которой готовят лаки; рожковое, бразильское красное, индийское коричное деревья, все мимозы и акации с душистыми желтыми, розовыми, белыми цветами.

Настоящие акации и мимозы — дети тропиков. В быту «мимозой» мы называем акацию. И кто не покупал, не ставил у себя в комнате этих желтых мимоз, которые на самолетах, поездами-экспрессами привозят ранней весной на север с юга!

Как появятся они на улицах — пусть еле сочится скупой еще мартовский свет и под ногами слякоть или зароится вокруг мокрая метель, — северянин знает: это весна, весна пришла!

А благоуханные майские недели в городах Украины, когда весь город — уже от перрона вокзала — пропитан медовым дыханием белой акации и тротуары осыпаны упруго-мягкими, вянущими гроздьями ее цветов! Пусть перебьет сердито ботаник, что как раз это вовсе не акация, а «робиния ложная акация»; от этого мы не станем меньше ее любить.

Заметим тут же, что «желтая акация» — третья «переодетая»: она тоже никакая не акация и даже не родня «белой»; ботаническое ее имя — «карагана».

К слову: среди мотыльковых мы найдем и удивительнейшее растение мира (хотя оно не слуга и не друг человека) — «живой телеграф», индийский кустарник десмодиум, о котором уже говорилось. Свое название он получил, когда еще не было электрического телеграфа, а был телеграф семафорный; важные известия тогда «семафорили» с одной телеграфной вышки на другую. С такой непрерывно семафорящей вышкой сравнивали старинные натуралисты куст десмодиума, взмахивающий листочками.

Семью тутовых, конечно, не сравнить с семьей бобовых. Но некогда и тутовые сыграли немалую роль в жизни многих стран Востока. Долгие тысячелетия десяток фиг и деревянная чашка туты — шелковицы, беломучнистой или сочащейся рубиновым соком, — давали пропитание беднякам Вавилона, Греции, Иудеи. Да еще пригоршня оливок (ради которых тут же упомянем семейство масличных).

А еще южнее, в душных и пышных лесах тропиков, полуголые люди отламывали плоды другого члена семьи тутовых — хлебного дерева. Эти плоды больше человеческой головы, с плотной, сытной, приторной мякотью — их пекли, как настоящий хлеб.

Тутовые продолжают служить человечеству и теперь.

Древние смоквы, фиги — лакомство и для нас: мы называем их инжиром. Рубиновым соком туты, как и много веков назад, окрашены корзины, руки продавцов, широкие пиалы и даже желтая, глинистая, убитая земля на среднеазиатских базарах.

А листва шелковиц кормит шелковичных червей.

Члены этой растительной семьи вообще богаты соками; и то эти соки идут в пищу (как сок странного коровьего дерева в Южной Америке), то пускает их человек в работу (каучуконосный сок фикуса, родного брата хлебосольной смоковницы; лаковые смолы шеллачных деревьев), то это соки-убийцы: упас, или анчар, «древо смерти» из знаменитого стихотворения Пушкина, тоже принадлежит к тутовым (впрочем, надо сказать, что в действительности это деревцо выглядит гораздо скромнее, чем в описании великого поэта).

Человека неосведомленного, вероятно, удивит, что родственники этих пламенно-ярких южан — конопля, хмель, крапива. И такая близкая родня, что многие ботаники объединяют их с тутовыми в одно семейство (которое и называют иногда крапивными). От этого значение тутовых, понятно, еще возрастает. В Китае конопля — одно из стариннейших возделываемых растений. А в степях нашей родины сеяли ее еще за пятьсот лет до на шей эры.

Но все же не бобовые и не тутовые должны быть в наше время поставлены непосредственно следом за хлебными злаками как пища человека. Это место заняло растение, неведомое в течение всех тысячелетий развития культуры в Старом Свете, недавний (если брать исторические масштабы) гость из-за океана. Это картофель. Его собирают в год 200 миллионов тонн, почти полотну — в нашей стране. Именно у нас выведены лучшие в мире картофельные сорта. Здесь совершены открытия, знаменующие переворот в возделывании картофеля. Вот где, выходит, обрел картофель настоящую родину!

Из одного с картофелем семейства пасленовых человек взял себе в огороды еще баклажаны и помидоры, разводит на плантациях табак, а на клумбах садов — петунии.

Невидное, небольшое семейство гречишных дало человеку гречиху (родственницу щавелей). Кто не едал гречневой каши! «Щи да каша — пища наша», говорили когда-то в деревнях. Скромница-гречиха — настоящее зерновое растение, хотя к злакам она не относится, — даже более зерновое, чем «зернобобовые».

А растение, одевающее людей, самое важное прядильное растение мира — хлопчатник, — отобрано человеком из семейства мальв.

Есть старый прекрасный рассказ замечательного русского педагога К. Д. Ушинского о том, «как рубашка в поле выросла». На поле рубашка называлась льном. Маленькое семейство — леновые, а дало оно человеку одно из самых старых культурных растений мира. Льняные полотна прекрасно ткали еще в Вавилоне и в Египте за пять тысяч лет до нашей эры. Так давно приметил лен человек! А когда только образовалось русское государство, уже о русских полотнах говорили, прибавляя слово «знаменитые».

И сейчас первый мировой производитель льна — это наша родина, Советский Союз.

Гигантская армия сложноцветных дала нам множество садовых растений — георгины, пышные хризантемы, астры, маргаритки, бессмертники. И самый «поэтичный» из сорняков (человек даже перенес его на клумбы) — василек. Без желтоголовых красавцев — подсолнечников — не представить украинского села. Лекарственные сложноцветные снабжают человека цитварным семенем (от одного вида полыни), пиретрумом (из цветов кавказской ромашки). Салат, цикорий, артишок, топинамбур идут в пищу.

Млечный сок некоторых одуванчиков оказался ценнейшим сырьем для получения естественного каучука. Это великое открытие сделано недавно. И тогда началась на наших глазах новая эра в отношениях между человеком и сложноцветными. Открытие это, с гордостью скажем, совершено в кашей стране.

Впервые поколебалась слава гевеи, которая считалась до нашего времени единственной производительницей естественного каучука. А слава эта была весьма шумной. Целые книги написаны о тропических плантациях гевеи, о приключениях охотников за каучуком. Меньше, правда, писали о бесправных рабах — индейцах и индонезийцах, сгоняемых на эти плантации и вымирающих от желтой лихорадки. И о страшной, кровавой борьбе за каучук между главными империалистическими хищниками мира…

Тайные и явные агенты их, а следом и целые армии принимали участие в этой борьбе. За обладание гевеей, так же как за обладание источниками нефти, велись войны. Во время недавней мировой войны японцы, оккупировав юго-восточную Азию с архипелагом, присвоили было почти всю мировую добычу каучука. Они торжествовали. Только торжество их было недолговременно.

Борьба за гевею не прекратилась. Сейчас всеми источниками тропического естественного каучука и в Южной Америке, и в юго-восточной Азии изо всех сил стараются завладеть американцы. В Азии они пытаются оттеснить британских и голландских империалистов.

Гевея так и называется каучуковым деревом. И вводит нас она в причудливую семью молочайных. Не так много членов этого семейства приручил человек. Клещевина дает касторовое масло. Быстро сохнущими, ценнейшими техническими маслами полны семена тунгового и масличного деревьев. И странно, что в этой семье, характерной едкими, ядовитым соками, мы находим и бразильский «подземный хлеб» — кассаву, маниок: на муку размалывают их корни.

Подобно тому как множество цветов в наших садах мы получили от сложноцветных, больше всего плодов и ягод дают нам розоцветные. Именно в плодах и ягодах их главная сила и слава, хотя и носят они имя, «царицы цветов» — самой розы.

У красавицы-розы — неисчислимое множество форм и обликов. Томы заняты описанием сортов роз — старинных, всемирно знаменитых и совсем новых, особенной гордости того или иного садовода.

Но подсемейство собственно розовидных следует начинать совсем не с этого изнеженного и пышного продукта изощренного искусства садоводов и даже не с дикого праотца роз — шиповника, а с трав, собой невидных, малоприметных: лапчатки, манжетки, гравилата. Да еще с будничных, мелких ягод, прячущихся у корней деревьев в лесу или за болотной кочкой: с морошки, костяники, земляники. И вот на грядках родня земляники с ее яркими ягодками, похожими на алые удлиненные капельки, — сочная, рыхлая клубника. Колючая ежевика, ожина — в лесу и в садах. И садовая сахарная, рассыпчатая малина.

Подсемейство яблоневых: яблоня, груша, рябина, айва, боярышник, мушмула.

Черемуха, абрикос, слива, вишня, черешня, миндаль, персик — это подсемейство вишневых.

Ботаники считают, что от этого семейства, самых изысканных среди растений парфюмеров и кулинаров, есть непосредственный переход к скромным бобовым.

Не исчерпать всех зеленых слуг человека. И мы вовсе пройдем мимо многих. Но иных все же надо помянуть добрым словом. Ведь даже простой, краткий перечень наших друзей, в течение веков служащих людям верой и правдой, никак не меньше заслуживает внимания, чем знаменитый список греческих кораблей в «Илиаде»!

Обязательно надо сказать о зонтичных. Вряд ли часто привлекали ваш взгляд их мелкие цветочки, сотнями собранные в «зонтики». Но уж листва их вам наверняка известка. Это незаменимая кухонная «зелень» — укроп, петрушка, сельдерей. Тмин и морковь тоже из этой семьи летних пахучих трав, то приземистых, то высоких и раскидистых.

А свекла и шпинат — двоюродные братья (по семье маревых) придорожной, с рыбьим запахом лебеды и фантастического дерева пустыни — саксаула.

Обширная семья маревых роднит наши полевые ясменник и подмаренник с кофейным и хинным деревьями. История последнего, полная опасных экспедиций, таинственных похищений, грозных погонь, беззаветных героических подвигов и бесчеловечной торговли здоровьем, жизнью и смертью тысяч людей, — эта история немного в другом роде, но так же необычайна, поучительна и характерна для хищного мира волчьей борьбы ради наживы, как и история гевеи.

Кого же назвать еще?

Простушки крестоцветные снабдили нас капустой, репой, редькой, редиской, хреном, каперцами. Лилейные — лилиями и тюльпанами, столетником-алоэ и, что важнее, луком, чесноком, спаржей. Название «орешниковые» говорит само за себя. Губоцветные — семья эфироносов. Из тысячи видов перечных только один перец одомашнен человеком. А из пятисот растений-акробатов, входящих в семейство виноградовых, человеку не первое тысячелетие служит лишь один виноград.

Надо сказать о тыквенных — ради тыкв, кабачков, огурцов, арбузов и дынь, о рутовых (все цитрусовые!), о чайных, куда одинаково относится чайный куст и прелестная камелия. Об очень вкусно звучащем семействе шоколадных — какао и кола, чьи плоды прогоняют усталость.

О пальмах — потому что финиковая пальма кормит людей на огромных пространствах Северной Африки, Аравии и Среднего Востока, а кокосовая — да морских прибрежьях и островах тропиков — и кормит, и поит, и одевает, да еще в придачу дает «растительную слоновую кость».

О бананах… Любопытная историческая загадка связана с этими сладко-вялыми плодами, изогнутыми, как рожки. Их знало население Америки еще до Колумба, но ничего сходного с культурными бананами в дикой флоре Америки не найдено. Значит, все-таки кто-то завез их туда. Кто же были те люди, что, должно быть, за много веков до знаменитого генуэзца пересекли океан и повезли с собой не страсть к золоту, алчную и жестокую, не стремление грабить, уничтожать и убивать, а побеги растений своей старой родины?

Поставить точку нам не дает еще одно растение, еще один помощник человека. До сих пор в нашем перечне ему не находилось места. Он единственный в своем роде: это не средство потребления, не «естественный продукт», а растение — средство производства! И вся замечательная техника двадцатого века не придумала ему настоящей замены. С убранного поля это растение непосредственно переходит в совершенную и сложную машину и начинает работу как часть ее стального тела. Деталь, растущая на полях!

Говорим мы о ворсянке, из семейства ворсянковых, сестре прекрасных скабиоз, ворсянке, дающей ворсильные шишки. Миллионы их укрепляются на кардомашинах и шлихтовальных цилиндрах — ворсят и пушат шерсть; и так получаются самые тонкие, самые пушистые шерстяные ткани.

АЛЬФОНС ДЕКАНДОЛЬ

Альфонс Декандоль, женевский ботаник, был сыном, отцом и дедом ботаников. Это была ботаническая династия, растянувшаяся почти на целых полтора века. Альфонс Декандоль дополнил тринадцатью томами семь томов о растительном царстве, изданных его отцом. То был очень дотошный обзор растительного мира, путеводитель по Зеленой стране, о котором не смел и мечтать «отец систематики» и педантичный классификатор всего живого швед Карл Линней. Никакой человек в отдельности не мог бы совершить такой геркулесов труд. Декандоль передавал части его многим ученым разных стран, но зачинателем, распорядителем, всем правящим и в то же время ревностнейшим чернорабочим дела оставался он сам. И если бы в растительном царстве был трон, как полагается в заправских царствах, Декандоль счел бы только естественным и справедливым, чтобы этот трон оказался наследственным достоянием его рода.

В то время ботаники уже повторяли новое имя: Чарльлз Дарвин.

Но Альфонс Декандоль ни с кем не собирался разделять престол. Разве он за четыре года до выхода дарвинова «Происхождения видов» не написал «Объясненной географии растений» — книги, где в итоге обширнейших и скрупулезных исследований были установлены принципы и законы распространения растительных видов по земле?

Ему было 77 лет, когда в 1883 году он издал свое «Происхождение культурных растений». Дарвин умер уже. Декандоль пережил его, но, конечно, он отвечал даунскому отшельнику.[4] Старческой рукой, торжествуя, он метнул вслед ушедшему тяжелый, долго и тщательно подготовляемый снаряд. Он метил прямо в дарвиновское «Изменение домашних животных и культурных растений». То был последний удар в четвертьвековом поединке!

Не всегда, правда, в эти годы Декандоль называл имя своего противника. Но он думал, непрестанно думал о нем. Упорным, глухим, молчаливым становилось тогда единоборство. Эта теория, объясняющая, как силой естественных, равнодушных, и притом в основе своей нехитрых, законов могла возникнуть вся окружающая нас, бесконечно многообразная живая природа; теория, утверждающая, что человек, пользуясь этими законами, сам создавал новые формы жизни, — теория эволюции звучала почти личной обидой швейцарскому профессору. Она была вмешательством, грубым вторжением в ему принадлежащий, им описанный растительный мир.

Его растительный мир! Вот он — в папках гигантского гербария. Отец, Огюстен-Пирам, положил начало этому гербарию. Сын, Альфонс, умножил его сокровища. Теперь он ширится заботами внука, Казимира. Династия Декандолей! И правнук, четырнадцатилетний мальчуган, готовит свою школьную ботанику среди полок и шкапов, вызывающих изумление и зависть всех академий.

Но когда резвый, непоседливый мальчуган с книгой подмышкой выбежит оттуда, там, в комнатах гербария, воцаряется тишина. Изредка шелестнет бумагой хранитель. Вот он тоже уходит. И тогда, тихий, неслышный, один остается там глубокий старик. Потом он поднимается, он идет. Он идет давать битву Дарвину на том самом поле, где английский натуралист выиграл свое главное сражение.

Что подсказало Дарвину его теорию?

Человеческая практика. Людская деятельность в живом мире, та деятельность и те способы, посредством которых люди выводили новые породы животных, по своему произволу делали новые растения.

Вот откуда извлек Дарвин свой закон эволюции!

И не потрясать листья, не срывать стебли, но вырвать самый корень дарвинова учения решил Альфонс Декандоль.

Итак, он тоже занят историей сельского хозяйства. Его необъятная память почти не ослабела с годами, только стала суше и строже. Она безотказно подает нужные ряды фактов из незримых коллекций, собранных чудовищной эрудицией. И старческая рука не дрожит, занося их на бумагу. Нет, те, кто столько десятилетий видели на его челе золотой венец главы ботанической науки, могут не стыдиться своего короля!

Впрочем… ботаническая наука, ботаника? Да, так было когда-то. Некогда она замыкала весь его мир. Ботаника — его ремесло. Но теперь она тесна для него. Когда подводишь итог всей жизни, нельзя вставить ее только в ботанику, как фотографию в рамочку. Жизнь больше, чем «métier», как называют это французы, — больше, чем ремесло…

Он почти кокетничает, начиняя свою книгу фактами из области палеонтологии, археологии, лингвистики, истории государств и народов, монархий и республик, войн и законов, мифов и нравов.

Книга его полна кропотливейших изысканий, находок никому не ведомого или давно забытого, умных сопоставлений, мелких и значительных открытий. Еще более полна, чем прежние книги, чем «Система» и «Объясненная география». И так же, как там, где он первым сопоставил распространение растительных видов по лицу Земли с прошлым нашей планеты и дал смелый очерк географии, связанной с устройством и работой тела растений, да, сделал это, вызвав к жизни неслыханное словосочетание: физиологическая география, — так же и тут: из его находок, сопоставлений, открытий, рядом с ними, над ними возникает величественная картина огромного, как океан, Зеленого мира — в непрестанном изменении, превращении. Как! Неужели это можно прочитать в написанном им? Непрестанное превращение… то есть эволюция? Да, это вытекает из его книг, из его науки!

Но сам он — понимает ли он это? Отдает ли себе отчет, что факты его науки, в сущности, уже протянули руку тому, с кем он борется? И что последующие поколения запомнят о Декандоле совсем не то, что он хочет им внушить, а только то, чем он помог эволюционной теории, которую так страстно желал разрушить?

Нет. Глубокий старик не замечает ничего. Как некогда, во времена «Системы растений», он пытается дирижировать своими тысячеликими фактами, командовать непослушной наукой.

На полках около его письменного стола теснятся справочники сортов и каталоги садоводческих фирм, из окон видны на склонах гор, в мягкой дымке, виноградники и поля, на которых зреет жатва, какой не могло быть на Земле, если бы не существовало человека. Он откидывается на покойном кресле, окидывает рассеянным взглядом эту изумительную вторую природу, людьми созданную, со всех сторон их окружающую.

Несколько раз разжимает, сжимает и потирает пальцы, чтобы разогнать по синим жилкам холодеющую кровь, и опять принимается писать.

Он пишет о том, что ничего нети ничего не было. Нет второй природы. Не было человека — создателя новых растений. Не бывало новых растений. Как облюбовали люди из дикой природы 44 вида семь-восемь тысяч лет назад, так и оставались у людей все те же 44 вида и в следующие пять-шесть тысяч лет. Не всемогущество, а бессилие. Не победа, а беспомощность разума. Не власть над природой, а милостыня, которую подает природа.

Упрямо Декандоль отыскивает в джунглях и прериях диких собратьев культурных растений — по возможности точные копии для всего, что выращивает человек, чтобы доказать, что он не создал их, а воспользовался готовеньким. Декандоль торжествует, когда ему удается найти то, что он ищет.

Но он слишком хороший ботаник, чтобы не понимать, что во многих, чересчур во многих случаях предположенное им родство сомнительно. И вот его охватывает отчаяние: существуют десятки зеленых слуг человека, у которых нет даже намека на дикую родню!

Нет, так просто он не сдастся. Он упрекает географов, историков, археологов. Он запальчиво обвиняет неполноту геологической летописи.

Языки с их названиями растений ему кажутся составленными людьми с ленивым и нерадивым воображением.

И он возлагает упования на будущих исследователей. Они заполнят пробелы. И, неутомимо перерывая золу тысячелетий, обнаружат в черных кострищах палеолита или в ступенчатых пирамидах Древнего царства горсть драгоценных обугленных семян. И эта горсть свяжет безродную пансионерку поля или сада с какой-нибудь вольной жительницей берегов Замбези.

Упования не факты: это-то он знает. Но ему некогда больше ждать. Жизнь его кончена. Он стреляет снарядом, который готовил несколько десятков лет, на который возлагал все свои надежды, в который вложил все, что имел, — снарядом ничтожной взрывчатой силы.

Он прожил еще десять лет, чтобы успеть увидеть, как выстрел его не взорвал, а лишь укрепил то, что должен был уничтожить, и чтобы успеть прочесть в некоторых энциклопедиях: «Декандоль — соратник Дарвина».

Упования Декандоля не осуществились никогда. Тех диких братьев-близнецов, каких он так стремился отыскать, не нашел никто. Потому что их нельзя было найти. Их не существовало.

Культурные растения, которыми на протяжении тысячелетий больше всего занимались люда в своем сельском хозяйстве, в самом деле безродные. Они созданы людьми.

КРУГ РАСШИРЯЕТСЯ

Декандоль закрыл глаза на то, что из каждого «прирученного» вида человек создал десятки, иногда сотни, иногда тысячи форм. И общее количество этих наново выведенных человеком-творцом форм, пород и сортов неисчерпаемо.

Потому что и те «шесть тысяч лет», когда, по Декандолю, общий набор главных возделываемых растений мало менялся, вовсе не были мертвым временем застоя и безделья. И тогда, конечно, шло могучее, удивительное творчество человека.

Декандоль грубо ошибся.

Но вот в чем он не ошибся. Человек извлек бесконечно много из тех растений, какие он взял от природы, но как все-таки мало растений он взял от нее! Из какого крошечного клубка он разматывал все восемь или десять тысяч лет удивительную, чудесно нескончаемую солнечную пряжу своего сельского хозяйства!

И еще в одном прав Декандоль.

Человек-творец, мы знаем, создал очень много невиданного до него в Зеленой стране. Но и времени для этого ему потребовалось очень много.

Немалые это сроки — века. Дивятся люди старику или старухе, дожившим до столетнего возраста. Вся масса главных технических изобретений, без которых наша жизнь кажется нам немыслимой, сделана за последний век-полтора.

Тысячелетие произнести легко, а вообразить трудно. Тысячу с небольшим лет назад началось наше государство. Турок не было в Константинополе, и славяне, наши предки, называли его Царь-градом. Никто в Старом Свете не догадывался о существовании Америки и не дерзал далеко отплыть в океан за Геркулесовы столбы — за Гибралтар. Из всех городов, какие мы сейчас знаем, городов, в которых живут миллионы людей, столиц, гордых своей древностью и пышным блеском, — из всех городов, чьи имена не сходят с газетных листов, существовало тогда едва лишь пять-шесть. Все так переменилось в бытовом укладе, рабочей и домашней обстановке, знаниях, обычаях, что нелегко вам и представить людей того времени, чтобы стали они для нас, как живые. И языки, очень стойкие, очень неподатливые на перемены в главном, были тогда иными; английского же вовсе не было.

Вот что такое одно тысячелетие.

История, которую изучают в школах, в основном, включая античность, укладывается в три тысячи лет.

А земледелием люди занимаются вряд ли меньше девяти-десяти тысяч лет!

Была одна печальная особенность в старом земледелии, в том земледелии, какое и Декандоль видел вокруг себя.

В шахтах, на фабриках, у станков, у машин работали люди, которые знали свой труд, были специалистами его. Крестьянский же труд не считался специальностью. То был «черный» труд. Всякий годен для него — была бы пара рук да здоровая поясница.

Чтобы иметь дело с живым существом, с растением, которое сложней самой сложной машины, ничего другого и не надо, — думали в течение тысячелетий.

Вырастали города-гиганты. Строились заводы. Чудеса за чудесами создавала техника и меняла все в человеческой жизни и в облике Земли.

А крестьяне — швейцарские земледельцы и пастухи-земляки Декандоля, французские виноградари, немецкие пахари — так же обрабатывали свои поля, пасли стада, возделывали лозы, как некогда римские колоны.

Создалось положение почти парадоксальное.

С незапамятных времен началось содружество человека с живым миром: с тех пор, как человек стал человеком. Но узнал он этот живой мир и овладел им гораздо меньше, чем миром неживым, механическим. И огромная, почти нетронутая Зеленая страна по-прежнему простирается кругом человека.

Она вся на виду. Не надо брать пробы из шурфов и прокладывать штольни. Только нагнись и сорви лист или отломи стебелек. А георазведчики куда лучше были осведомлены о сокровищах, скрытых в глубинах земной коры, чем ученые-ботаники о сокровищах в недрах Зеленой страны.

В последние десятилетия в мире растений совершено множество замечательных открытий. Чем дальше, тем их больше. Человек делает их вокруг себя. Иной раз прямо на садовых дорожках. Мы вдруг наново узнаем старых знакомцев. Вечнозеленые кроталярии мирно выбрасывали в оранжереях колоски цветов. И никому не приходило в голову, что поля кроталярий дадут волокно для текстильных фабрик. Юкка с ее высокими цветочными стрелами становится ценной технической (тоже текстильной) культурой. Мы узнали, что нарядные георгины и нежные колоказии богаты сахаристым веществом.

Высокий желтоголовый золотарник руководствами по садоводству рекомендовался «для посадки кругом древесных и кустарниковых групп и украшения задних планов». Но его сок, клейкий, белый, немного едкий сок одуванчиков, оказывается, свертывается в каучук!

На наших глазах совершается то, о чем историки культуры обычно говорили, как о происходившем в туманно-далекие времена: одомашнивание дикарей. Одуванчики-каучуконосы, крым-сагыз, тау-сагыз и особенно кок-сагыз, еще недавно и по имени не известные даже ботаникам-специалистам, уже переселились на поля. Произошло это в нашей стране.

А кто не знает крапивы? Она, кажется, идет по следам человека, жмется к жилью, растет под самыми окнами, густо подымается где-нибудь у забора, в тенистом месте, норовит даже выбежать на дорогу. Тысячи лет живет человек бок о бок с нею и выпалывает, когда неосторожно схватит ее рукой или обожжет ею босые ноги. На что она годится? Разве щи раз в год сварить. Всё наизусть знал про нее человек, а вот только четверть века назад вызнал, что крапивой одеться можно, что она текстильное растение. А у китайской крапивы — рами — волокно подобно шелку.

Рами тоже сейчас растет у нас. В двадцатых годах началось широкое введение в сельское хозяйство СССР новых культур — деревьев, кустарников и полевых растений, какие никогда раньше не возделывались в России. Словно через распахнутые ворота вступила на землю нашей страны толпа незнакомцев. На берегах Риона, в древней Колхиде нашли вторую родину австралийские эвкалипты.

Странные имена зазвучали с газетных листов: фейхоа, авокадо, пампельмус, грейпфрут, ляймкват. Невиданные плоды появились во фруктовых магазинах.

Химики и техники исследовали всего едва три тысячи видов растений. Про эти три тысячи доподлинно известно, как их можно использовать, что от них взять.

А другие? Даже многие из тех, которые возделывает человек, все еще незнакомцы.

Нехоженые тропы вьются по Зеленой стране. Того, кто пойдет по ним, они приведут, быть может, в такие края, о каких никто и не слыхивал. И для этого не надо ехать за море. Тут дело обстоит, как в сказке. Пещера с драгоценностями совсем рядом.

Но вход в нее откроется только тому, кто знает ее секрет, кто сумеет сказать: «Сезам, откройся!»

Человек имел дело главным образом с цветковыми растениями, немного с хвойными. А из низших, пожалуй, одни грибы и пригодились ему.

И вот весь мир облетело слово «антибиотики». Не одно столетие врачи искали и не могли найти быстрые и верные средства борьбы с несколькими очень неприятными заразными заболеваниями.

Теперь в руках врачей есть такие средства. Антибиотики уничтожают многих микробов, злейших врагов человека. Открытие антибиотиков составило эпоху в медицине.

Самый известный среди антибиотиков — это пенициллин, выделенный из плесени. Кто бы мог подумать, что эта досадная спутница сырости сослужит такую службу человечеству! Другие антибиотики обнаружены в бактериях, в сумчатых грибах. В какие-нибудь десять лет мы узнали о множестве неожиданных друзей человека.

Бактерия — истребительница гноеродных микробов — названа «чудесной палочкой». В годы войны ее применяли в госпиталях. И раны бойцов скорее заживали. Быстрее излечивались воспаления лобных пазух. Резко улучшалось состояние дифтерийных больных.

Антибиотики найдены и в высших цветковых.

И где тот пророк, который предскажет, у каких материков высадятся завтра отважные мореходы, какие края увидят землепроходцы Зеленой страны, — ваши сверстники, молодой читатель.

Но если так, то не окажутся ли со временем замененными и самые верные слупи — злаки полей, старые, милые деревья вишневых, яблоневых, грушевых садов?

Ведь длинная история возделывания растений не совершалась по плану, многое зависело в ней от случая. «Власть земли» тяготела над земледельцем, от века ожидавшим милостей природы — то дождика, то вёдра, то снега впору. Люди двигались как ощупью по Зеленой стране.

И все-таки нет никаких оснований думать, что придется заменять основные растения культурного набора.

Он складывался тысячелетиями. Первые земледельцы пробовали, ошибались. И опять испытывали, откидывали одно, брались за дело по-другому. И то, что просеялось сквозь тысячелетнее сито, то, что выдержало испытание веков, было уже крепко. Случайным оно-то уж никак не было!

Это — во-первых.

Но это еще не все.

Конечно, люди многого недоглядели в окружающем их мире растений. Немало друзей оказалось неузнанными. Но узнали люди прежде всего как раз тех, кто безотказнее других мог служить им.

Тех, кто не прятался, а как бы сам шел навстречу. Их-то они и разглядели раньше всех.

Это — во-вторых.

Вот уже два объяснения тому, почему люди, бредя ощупью, ошибаясь несчетное число раз, все же в конце концов не ошиблись в своем выборе главных культурных растений.

Но есть еще третий довод, наиболее важный. Люди не просто приглядывались, ошибались и испытывали. Они работали с растениями, взятыми в хозяйство. И мы знаем — пересоздавали их. Теперь эти растения совсем не те, какими они были когда-то. Им приданы новые, бесценные качества. Подобных им не существует в природе.

Так как же отдать человеку своих старых, верных слуг!

Будет необозримо расширена та область в Зеленом мире, которая покорится людям. Откроются новые возможности творческого пересоздания живых форм. Широко зачерпнет человек сокровища из всего мира растений.

Может быть, и вероятно, — неузнаваемо преобразятся и все злаки полей.

Но все же человек не отменит своего древнего выбора в его основе. И не станет зачеркивать результаты своего прежнего долгого труда.

«НЕВОЗМОЖНО!»

Полтора века назад немецкий ученый Александр Гумбольдт отправился путешествовать в Южную Америку. Он вез с собой «Систему растений» Линнея и таблицу «естественных растительных отрядов», составленную в парижском ботаническом саду Жюсье, садовником французской республики.

И вот Гумбольдт встретился с толпой растений, которым не было места ни в «Системе», ни в таблице. Он увидел девственный, первоначальный лес. Жизнь, рожденная землей, поднялась над ней и стала жилищем для мириадов других жизней. Невиданные цветы распускались среди ветвей и в расщелинах коры. Колеблющаяся листва выдавала присутствие каких-то скрытых мелких и огромных существ, окружавших путешественника. Мох, покрывающий стволы, в лупу казался чешуйчатыми зарослями древней каменноугольной эпохи, «лесами великого молчания». В мшистой чаще сновали создания с клешнями — они походили на скорпионов или омаров, уменьшенных во много раз.

Карл Линней, умерший в 1778 году, тучный, флегматичный и усидчивый, классифицировал всё на свете — растения, животных, минералы и даже самих естествоиспытателей. Но тропический лес сразу захлестнул и уничтожил своим водоворотом форм всю линнееву «Систему растений». Она оказалась каплей в океане!

И, вернувшись из Америки, Гумбольдт попытался по-своему разобраться в причудах Зеленой страны. Нельзя ли наметить хоть какие-нибудь вехи во всей этой неистовой фантастике первоначального леса? Перечислить не породы растений, но главные формы, которые способен принимать растительный организм?

И в то время как Наполеон громил пруссаков под Иеной и Ауэрштедтом, Гумбольдт писал в Берлине «Идеи к физиогномике растений».

Он описывал «формы» пальмообразные, баобабообразные, кактусообразные и другие, иной раз весьма странные и затейливые.

Но гумбольдтов список получился очень неполным. Удивительным образом, в нем никак не удается «пристроить» растения с обычнейшими формами, вроде дуба или березы. Видимо, Гумбольдт, увлеченный блеском красок Куманы и Каракаса, просто забыл о скромных лесах Европы.

Ничего бы также Гумбольдт не смог ответить на вопросы, отчего существуют такие формы, а не иные, и можно ли одну превратить в другую, а то и создать совсем новые формы.

Сменялись поколения ботаников. Многое, чего не знали во времена Гумбольдта, стало известно. В объемистых «флорах» нашлось место для любого растения, какое когда-либо в живом или засушенном виде попалось на глаза ученому.

И все же иные привычки и причуды обитателей Зеленой страны так и оставались загадками.

Отчего пальмы растут в Батуми, а ягели и карликовые ивы — на Таймыре? Почему иван-да-марья расцветает к осени? Почему озимые злаки надо сеять с осени (вылежав зиму в земле, они только на будущий год дадут урожай), а для других злаков, яровых, зима — смерть? Их надо сеять весной, и зерно они наливают в год посева.

«Почему, почему?» Наука не так уж много могла сказать об этом.

Да, ничего не попишешь — персики не любят саратовского или курского климата. За Полярным кругом не желает созревать пшеница. Видовые особенности — что поделаешь!

Вода имеет наименьший объем при плюс четырех градусах. Это невозможно изменить. Надо было бы создать другой мир. Разве не так обстоит дело и с видовыми особенностями?

Ученые, конечно, пытались доискаться, что мешает одним растениям расти на юге, а другим — на севере. В некоторых ботанических руководствах можно было найти даже математические вычисления по этому поводу.

Если сложить, например, ежедневные средние температуры в местности, где растет овес, то за время, какое овсу нужно, чтобы созреть, сумма средних температур должна составить не меньше 1940 градусов, иначе овес не созреет.

«Итак, — заканчивали авторы таких вычислений, — понятно, почему за Полярным кругом невозможно сеять овес».

На самом деле это «невозможно» вовсе не было «понятно». Почему одному растению нужна именно эта сумма средних температур, а другое мирится с гораздо меньшей? И всегда ли нужна именно такая сумма, или ее можно изменять?

Арифметика на это ничего не отвечала.

В сущности, она говорила другими словами, но все о том же: у каждого растения свои наследственные особенности, свой жизненный закон.

И у ста тысяч растений, описанных в многотомных «флорах», было сто тысяч жизненных законов.

Наследственные особенности! Неотвратимые, как рок!

Тут останавливалась власть над природой, та власть, которой вооружила человека наука.

И, путешествуя по Зеленой стране, ботаники вынуждены были наблюдать, сравнивать и записывать с усидчивостью добросовестных секретарей диковинные обычаи ее обитателей. Старательно знакомиться с ними, для того чтобы преклоняться перед ними.


Загрузка...