Земная империя

Глава 15 УЗЕЛ

У мореплавателей Земли этот момент назывался пересечением экватора. Когда корабль переходил из одного полушария в другое, на его борту устраивали веселые празднества. Тех, кто пересекал экватор впервые, бог морей Нептун и его свита бесцеремонно подвергали ритуалу «морского крещения». С появлением космических кораблей торжество перекочевало в межпланетные просторы, претерпев не слишком много изменений. Земной экватор был условной линией, которую никто не видел. Так и в космосе только бортовой компьютер мог засечь момент, когда корабль, условно говоря, выходил из зоны притяжения одной планеты и попадал под действие притяжения другой. Но с появлением двигателей постоянного ускорения срединные, или «поворотные», точки стали физически ощутимыми и приобрели повышенное психологическое значение. За несколько дней пути пассажиры «Сириyca» привыкли к искусственной гравитации на борту. Теперь их ожидали несколько часов невесомости – внушительное напоминание о межпланетном пространстве.

Медленное вращение звездного неба в иллюминаторах и экранах обзора свидетельствовало о том, что корабль разворачивается на сто восемьдесят градусов, меняя направление полета. Пассажиры могли тешить себя мыслью, что сейчас они движутся быстрее, чем кто-либо из людей. Существовала и другая, не менее волнующая перспектива: если с корабельным двигателем вдруг случится неполадка, «Сириус» уйдет за пределы Солнечной системы и всего за какую-нибудь тысячу лет достигнет ближайших звезд.

Но кроме мыслей у пассажиров корабля имелись и определенные физиологические потребности, и многих они волновали гораздо сильнее путешествия к звездам. Для них это был единственный шанс по-настоящему насладиться состоянием невесомости. Неудивительно, что в последние дни самой популярной книгой в корабельной библиотеке стала «NASA-сутра» – довольно старая книга, с большим юмором рассказывающая о телесных утехах в условиях невесомости. Правда, сейчас ее читали не из желания посмеяться, а как практическое пособие.

Капитан Иванов утверждал, что предстоящий маневр необходим и отнюдь не является потаканием низшим инстинктам некоторых пассажиров. Лицо капитана выражало сдержанное, но вполне убедительное негодование. Вопрос этот ему задали за день до «поворотной точки». Ответы капитана звучали вполне правдоподобно.

– Это единственный отрезок времени, когда остановка двигателя наиболее логична,- сказал капитан.- С полуночи до четырех часов утра по корабельному времени все пассажиры будут находиться в своих каютах и… надеюсь, будут спать. Следовательно, остановка доставит им минимум неудобств. Останавливать двигатель днем нельзя: кухни и туалеты не могут работать в условиях невесомости. Прошу это помнить! Накануне мы сделаем еще одно напоминание, однако, простите за резкость, всегда найдутся непрошибаемо самонадеянные идиоты. Кто-то вольет в себя излишек жидкости, кто-то не удосужится прочесть инструкции на пластиковых мешочках, которыми мы снабдим все ваши каюты.

Дункан был тоже не прочь поддаться искушению «забав в невесомости». Образ Мириссы тускнел в его памяти, а пассажирки корабля ему явно симпатизировали. Дункан получал недвусмысленные намеки от жительниц разных планет. К счастью, судьба спасла его от трудного выбора.

За неделю полета между Дунканом и Уорреном Маккензи установились вполне дружеские отношения. Когда до «поворотной точки» оставалось три дня, Дункан намекнул главному инженеру, что хотел бы побывать в тех частях корабля, куда пассажиров не допускают. Уоррен не ответил категоричным отказом. Вероятно, ему требовалось время на обдумывание и поиск возможностей. Свой ответ рыжеволосый шотландец дал всего за двенадцать часов до грядущей остановки двигателя.

– Не хочу драматизировать ситуацию и говорить, что меня за это выгонят с работы,- начал Уоррен.- Но и по головке не погладят, в этом можете не сомневаться.

– Иными словами, для вас это хлопотно,- сказал Дункан, не любивший туманных фраз.

– Дайте мне договорить. Вы ведь не просто любопытствующий пассажир. Вы – один из клана Макензи и занимаете достаточно высокий пост специального помощника главного администратора Титана. Если случится худшее… впрочем, я надеюсь, что все пройдет благополучно… мы скажем, что ваша просьба носила официальный характер.

– Конечно. Я вас отлично понимаю и очень ценю ваши усилия. И ни в коем случае вас не выдам,- пообещал Дункан.

– Осталось выбрать время. Если все наши игры с двигателем пройдут гладко… тут у меня нет причин думать по-иному… я сумею управиться за два часа, после чего отпущу всех своих помощников. Они умчатся со скоростью метеоров. Можете не сомневаться: ребятам тоже хочется насладиться невесомостью, и есть с кем… Вы меня поняли? Так что нам никто не помешает. Я позвоню вам в два часа ночи или около того – как только освобожусь.

– Надеюсь, мое предложение не нарушит ваших… личных планов? – осторожно спросил Дункан.

– Представьте себе, нет. Для меня невесомость уже потеряла свою новизну… Чему вы улыбаетесь?

– Да так, забавная мысль пришла в голову. Если кто-то и застанет нас в два часа ночи, у нас будет превосходное алиби…

И все же Дункан испытывал легкое чувство вины, плывя по коридорам вслед за Уорреном Маккензи. Хотя в «ночь невесомости» на корабле мало кто спал, нижние этажи «Сириуса» были пусты

Дункан чувствовал себя виноватым вовсе не потому, что подбил Уоррена на эту экскурсию. Он воспользовался дружбой с главным инженером для своих тайных целей, замаскировав их интересом к устройству асимптотического двигателя. Казалось бы, вполне понятный интерес у человека, получившего инженерное образование. Однако вряд ли Уоррен столь наивен. Скорее всего, рыжий шотландец догадывался, какую угрозу экономике Титана несут двигатели нового поколения. Быть может, даже хотел тактично помочь Дункану.

– Возможно, увиденное вас разочарует,- сказал главный инженер, когда они проходили через шлюз между третьим и вторым этажами.- Там особо не на что смотреть. Но чувствительных натур такое зрелище может наградить стойкими кошмарами, потому мы и не пускаем туда посторонних.

«Причина понятная, хотя и не самая главная»,- подумал Дункан. Устройство асимптотических двигателей не было секретным. Существовало великое множество литературы: от узкоспециальной, изобилующей математическими выкладками, до популярной. Дункану встречались даже сравнения с надеванием ботинок: зашнуровал и пошел. Однако все это касалось теоретической стороны. Стоило завести речь о практических подробностях, как земное Управление межпланетного транспорта проявляло редкостную уклончивость. На астероид, где собирались асимптотические двигатели, допускался только персонал управления. Дункану приходилось видеть размытые фотографии астероида № 4587, сделанные с большого расстояния. На них можно было различить две цилиндрические конструкции длиной более тысячи километров каждая. Астероид казался песчинкой, зажатой между ними. Цилиндрические конструкции назывались ускорителями. Они с бешеной скоростью сплющивали материю, создавая в сердце двигателя некий узел или что-то подобное. И это были все сведения, известные за пределами УМТ.

Дункан плыл в нескольких метрах позади Уоррена Маккензи. Они двигались по коридору, стены которого были густо обвиты трубами и кабелями разного диаметра. Ничего впечатляющего; за триста лет такую картину видело не одно поколение инженеров и механиков. Только большое количество поручней и толстый слой мягкой обивки свидетельствовали о том, что это космический корабль, где не всегда действует искусственная гравитация.

– Видите ту трубку? – спросил главный инженер.- Вон там: небольшая, красного цвета.

– Вижу. И чем она интересна?

Если бы не вопрос Уоррена, Дункан едва бы обратил внимание на заурядную трубку толщиной не больше карандаши

– Вы не поверите, но это и есть главный трубопровод, по которому поступает водород. Сто граммов в секунду, по семь тонн в день, чтобы нестись со скоростью, которая прежде считалась немыслимой.

Интересно, что подумали бы создатели старинных ракет, глядя на этот миниатюрный трубопровод? Дункан мысленно представил толстенные трубопроводы первых кораблей доставивших землян на Луну. Сколько топлива поглощали эти монстры? Они ведь были чрезвычайно расточительными за секунду сжигали больше, чем «Сириус» за целые сутки полета. Хорошее сравнение: наглядно понимаешь, куда шагнул прогресс за минувшие триста лет. А куда он шагнет еще через триста?…

– Не ударьтесь головой об отклоняющие катушки,- предостерег Уоррен.- Мы не доверяем сверхпроводникам, работающим при комнатной температуре. Предпочитаем старую добрую криотехнологию.

– Отклоняющие катушки? А они еще зачем?

– Знаете, мне даже в мыслях страшно представить, что будет, если поток случайно соприкоснется с какой-нибудь частью корабля. Катушки центрируют его и обеспечивают нам векторное управление.

Главный инженер остановился возле небольшого цилиндра. Он любил сравнения с техникой прошлого и сказал, что по диаметру этот цилиндр не превышает ствол пушки на военном корабле двадцатого века.

– А вы, наверное, думали, что реакционная камера занимает пол-этажа? – усмехнулся Маккензи.

Реакционная камера. Глядя на нее, Дункан невольно ощущал благоговейный трепет. Внешне – обычный цилиндр, который легко обхватить руками, но внутри скрыто… если теории верны, там скрывалось нечто, равное целой вселенной. Сингулярность…[12]

В длину реакционная камера не превышала пяти метров. В средней ее части фрагмент металлического кожуха был заменен стеклом. К стеклу примыкала поворотная консоль с небольшим микроскопом, направленным внутрь реакционной камеры.

Уоррен пристегнулся к фиксаторам, заглянул в окуляр микроскопа и слегка подкрутил микрометрический винт, перемещающий тубус.

– Взгляните,- предложил он Дункану.

Дункан тоже пристегнулся, однако не с таким проворством. Он не представлял, что именно должен увидеть, зато хорошо помнил особенность человеческого зрения. Глаза передают в мозг только те изображения, которые ему знакомы. Незнакомое оказывается невидимым.

Дункан не увидел ничего необычного: решетка из пересекающихся под прямым утлом волосяных линий. Такие решетки широко применялись для оптических измерений. Поле обзора было ярко освещено, однако Дункану казалось, что он смотрит на пустой лист миллиметровки.

– Нужно смотреть в самый центр,- подсказал ему Уоррен.- Слева от вас регулятор. Поверните его, только очень медленно. Пол-оборота в любую сторону вполне достаточно.

Дункан послушался, но опять ничего не увидел. Потом он заметил крошечное вздутие. Казалось, он смотрит на перекрестье нитей через стекло, в котором есть дефект – со всем маленький пузырек.

– Теперь видите? – спросил главный инженер.

– Наконец увидел. Похоже на крошечную линзочку. Без решетки ни за что бы ее не заметил.

– Крошечная линзочка, говорите? Вы очень преувеличиваете. Сейчас вы смотрите на то, что мы называем узлом Он меньше атомного ядра. Фактически вы видите не сам узел, а производимое им искривление пространства.

– Однако в этом малыше сконцентрированы тысячи тонн материи. Так ведь?

– Одна-две тысячи,- весьма уклончиво ответил Уоррен.- Эта крошка совершила десяток полетов и почти достигла предела насыщения. Скоро нам придется заменить ее новой. Естественно, она еще способна поглощать водород, но нам избыток паразитной массы ни к чему. Падает коэффициент полезного действия. Опять не могу не привести аналогию со старинными морскими судами. Их днище быстро обрастало ракушками и требовало регулярной очистки, иначе корабли теряли скорость.

– А куда девают отработанные узлы, когда они становятся чересчур тяжелыми? Это правда, что их направляют к Солнцу?

– Зачем? Узел способен пролететь Солнце насквозь и вылететь с другой стороны. По правде говоря, я не знаю, что делают с отработанными узлами. Возможно, они сбиваются вместе, словно снежный ком. Получается сверхузел размером меньше нейтрона, а весом в несколько миллионов тонн.

В голове Дункана вертелись десятки других вопросов. Например, как управлять этими миниатюрными, но сверхтяжелыми крупицами? Сейчас «Сириус» находился в свободном падении, и узел спокойно плавал на своем месте. А когда начнется ускорение? Что удержит его тогда, не позволяя выpваться из реакционной камеры? Скорее всего, мощные элекромагнитпые поля. Они же передают его энергию кораблю.

– А что случится, если я попытаюсь дотронуться до узла? – поинтересовался Дункан.

– Знаeте, этот вопрос задают буквально все.

– Неудивительно. Человеческое любопытство за века не изменилось. И что вы отвечаете?

– Сперва вам бы пришлось снять вакуумную печать. А потом… потом начался бы ад кромешный.

Тогда бы я сделал по-другому. Надел бы скафандр, вполз в двигательный отсек и просунул в камеру палец.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны! – засмеялся главный инженер.- Так вот: если бы ваш палец проник внутрь, всего на миллиметр, туда устремились бы гравитационные силы. Стоило первым атомам оказаться в поле, они бы мгновенно отдали свою массу и энергию. Вы бы подумали, что у вас перед носом взорвалась маленькая водородная бомба. Хотя вы вряд ли успели бы подумать. Вырвавшаяся сила попросту распылила бы вас.

Дункан тоже засмеялся, но – нервно.

– Эту игрушку не украдешь. И охраны не надо. Скажите, Уоррен, а вам не бывает страшно находиться рядом с такой стихией?

– Нет. Это инструмент. Я научился им пользоваться. Если хотите, изучил его повадки. Я вот не понимаю, как люди управляются с мощными лазерами. Вот те игрушки меня действительно пугают. Между прочим, старина Киплинг все гениально объяснил. Помните, я говорил вам о нем?

– Помню.

– Он написал стихотворение «Тайна машин». Когда мне приходится здесь что-то делать, я часто повторяю строчки из его стихотворения:

Мы послушны человеку, но заметь:

Нам чужда ошибка или ложь.

Ни прощать мы не умеем, ни жалеть –

За один случайный промах ты умрешь![13]

Эти слова справедливы для всех машин и для всех сил природы, которые мы обуздали. Между пещерным костром первобытного человека и узлом в сердце асимптотического двигателя разница совсем невелика.

Еще через час Дункан ворочался на своей койке и ждал, когда оживет двигатель «Сириуса» и корабль начнет десяти дневное торможение по пути к Земле. Перед его глазами и сейчас стоял крохотный пузырек, увиденный в микроскоп Дункан знал: эта картина останется с ним навсегда. Уоррен Маккензи сводил его в двигательный отсек, однако не выдал никаких секретов. Все, что говорил ему шотландец, многократно публиковалось. Тем не менее никакие слова и никакие снимки не вызвали бы того потрясения, которое Дункан

уже испытал.

Ему в тело впились невидимые пальчики – на «Сириус» возвращалась гравитация. Издалека, словно из бесконечности, донесся негромкий стон двигателя. Дункан говорил себе, что слышит предсмертный крик материи. Она покидала знакомую вселенную и в момент исчезновения отдавала кораблю всю энергию своей массы. Каждую минуту крошечный, но ненасытный вихрь затягивал в себя несколько килограммов водорода. Бездонная пропасть, которую невозможно залатать.

Дункан сумел заснуть, но спал плохо. Ему снилось, что он без конца падает в вихрь, а тот затягивает его глубже и глубже. Его сплющивало до молекул, до атомов и, наконец, до субъядерных размеров. Еще немного – и все кончится. Он просто исчезнет в сияющей вспышке.

Но этот момент не наступал. Наряду со сжимающимся пространством растягивалось время. Секунды становились…все…длиннее…длиннее, пока он не оказался пленником вечности.