Зеркальные очки

МАРК ЛЕЙДЛОУ 400 ПОГАНЦЕВ [42]

Киберпанки славятся своей приверженностью к странному. Марк Лейдлоу даже здесь выбивается из ряда вон. Его сочинения отличаются неожиданными сопоставлениями и ракурсами, а также черным юмором на грани ультрафиолетового. Современные источники влияния устанешь перечислять, лишь бы это было что-то загадочное, интуитивное, экстравагантное.

Предлагающийся вашему вниманию рассказ демонстрирует фирменный лейдлоувский коктейль. В данном случае апокалиптический миф скрещивается с городским фольклором уличных банд. Впрочем, описывать «400 поганцев» бесполезно; лучше погрузиться в рассказ с головой и получить удовольствие.

Марк Лейдлоу живет в Сан-Франциско. Последний выпущенный им роман называется «Dad's Nuke».

Сидим тут и чувствуем, как Клевый Город помирает. Двумя этажами выше нашего подвала, на уровне земли, что-то гигантское топчет многоквартирные пирамиды. Чувствуем, как жизни лопаются подобно электролампочкам. В такие моменты не нужно никаких паранормальных способностей, чтобы увидеть окружающее чужими глазами. Мой мозг взрывают вспышки страха и боли, но ни одна из них долго не длится. Книжка выпадает из рук, я задуваю свечу.

Мы называем себя Братанами, в банде нас — двенадцать. Вчера было двадцать два, но не всем удалось вернуться в подвал вовремя. Наш пахан, Шрам, восседает на ящике и то и дело перезаряжая свою пушку единственной пулей. Плакса Ягуар сидит на коленках в углу на краешке своего старого одеяла и рыдает как ненормальный — на сей раз у него есть повод. Мой Братанище, Нефрит, в поисках программ вращает ручки настройки голотелика, но оттуда, словно вывернутые наизнанку вопли, доносятся шумы статического электричества. Похоже на крики ужаса, взрывающие нам мозг, только крики нельзя выключить, их давят: один за другим.

— Выруби эту хреновину, Неф, пока я ее не закоротил, — командует Шрам.

Он здесь главный, он — наш пахан. У него серые губы и слишком широкая улыбка: душманский скальпель раздвинул ее на обе щеки. Он шепелявит.

Неф пожимает плечами и выключает телик, но то, что мы слышим, не отвлекаясь на него, — едва ли лучше. Грохот далеких шагов, крики с небес, зловещий смех. Шум, кажется, удаляется от нас вглубь Клевого Города.

— Сейчас уйдут, — решает Неф.

— Все-то ты знаешь, — усмехается Клешня О'Тех, копаясь хромированным пальцем во внутренностях будильника, как ребенок копается в носу, — но даже не в курсах, кто это там…

— Я их видел, — возражает Неф. — Мы с Хрипом их видели. Правда же, Хрип?

Я только киваю. У меня нет языка, чтобы говорить. С двенадцати лет я могу лишь хрипеть — тогда мне сделали бесплатную коррекцию за грубое слово в адрес контролеровской распознайки.

Мы с Нефом выходили прошлой ночью, забрались на верх опустевшей пирамиды поглядеть, что творится вокруг. За Ривер-Ран-бульваром [44]горело так ярко, что мне пришлось отвернуться. Неф продолжал вглядываться, он сказал, что видит, как в зареве бегают великаны. Потом я услышал такой звук, как если бы порвалась тысяча гитарных струн. Неф сказал, что великаны выдрали с корнем Большой Мост [45]и забросили его на Луну. Я поднял голову и увидел крутящуюся в воздухе черную арку моста, канаты звенели, резали дым, а она все летела вверх, не падала… по крайней мере, пока мы ждали, то есть не очень долго.

— Не знаю, что это, но оно, возможно, останется тут надолго, — размышляет Шрам, скручивая губы в подобие улыбки. — А может, и вовсе никогда не уйдет.

— Ни… никогда? — Плакса перестает реветь, чтобы выдавить из себя это слово.

— Зачем им уходить? Похоже, они проделали большой путь, прежде чем добраться до Клевого Города. Выходит, у нас тут появилась новая банда, Братаны.

— Как раз то, чего нам не хватало, — выступает Неф. — Только не проси меня с ними махаться. Перо маловато. Уж если Контролеры не смогли их остановить, мы-то что сделаем?

— Неф, братан, слушай меня внимательно, — угрожающе наклоняет голову Шрам. — Если я прошу тебя драться, ты дерешься. Если я прошу тебя спрыгнуть с вершины улья, ты прыгаешь. Ты же знаешь, я прошу об этих вещах лишь затем, чтобы разнообразить твою жизнь.

— Уж как она разнообразна, — ворчит мой братанище.

— Тихо! — вскрикивает Плакса. Он крупнее и старше любого из нас, но мозги его — хуже, чем у десятилетнего. — Послушайте!

Мы вслушиваемся.

— Ни хрена не слыхать, — начинает Скэг.

— Ага! Ни-и-ичегошеньки. Ушли.

Слишком рано он это сказал. Тут что-то громыхает за стеной, под нами дергается бетонный пол, с потолка сыпется. Мы с Нефом заныриваем под стол.

— Ты в порядке, Хрип? — заботливо спрашивает Неф.

Я киваю и оглядываю подвал в поисках Братанов. Дух банды не покинул комнаты — все целы.

И тут двенадцать ртов открывается в удивлении.

Подвал освещен естественным светом. Откуда он тут взялся?

Выглянув из-под стола, я через два разверзшихся этажа ловлю взглядом исчезающую луну. Сотрясение открыло небесам недра многоквартирного улья. По краям расселины зияют переборки потолков-полов; канализационные трубы, словно паутинки, висят в воздухе; из болтающегося матраса сыплется наполнитель.

Черный дым затягивает луну. Тот самый дым, который мы видели над городом вчера, когда звезды плевались искрами, как сигнальные огни вокруг дорожной аварии. Вместе с ним крадется аромат духов Леди Смерти.

Шрам становится поперек трещины, проходящей через центр комнаты.

Он сует пушку в карман. Серебро единственной пули запачкано кровью Шрама. Он хранит ее для Душмана, одарившего его такой улыбкой, пахана по прозвищу Низверх.

— Ладно, банда, — решает Шрам. — Выбираемся отсюда, пронто.

Тех и Неф отдирают от двери доски. Еще с тех времен, когда все пошло наперекосяк в Клевом Городе, подвал оборудован системой безопасности. Тех так напичкал стены глушилками, что, когда контролерские распознайки вышли на поиски хат, они распознали тут лишь пустую комнату с канализацией. А нас — ни фига.

Лестница за дверью повернулась под сумасшедшим углом, но с ней мы справимся. Я оборачиваюсь назад, чтобы в последний раз взглянуть на подвал, который почти уже считал своим домом.

Там мы прятались, когда Контролеры собирали новобранцев на войну. Они считали, что по возрасту мы как раз подходим.

— Выбирайся, выходи, лучше сам ко мне иди! — орали они.

Как только начиналась охота, мы проделывали фокус с исчезновением.

— Идет война последняя, всемирная война, — напевали вокруг; время, обозначенное календарями, заканчивалось.

Все, что нам соблаговолили сообщить о войне, можно было запихнуть в кончик мизинца Теха, который он приспособил под разрывные дротики. Тем не менее рассчитывали на наше в ней участие. Типа для начала нас отправили бы тренироваться на лунную базу Инглиш, потом, опытными бойцами, вперед-вперед-в атаку, обратно на Землю. На югах чайносовки несли войны, что наседка — яйца. Время было жаркое: по ночам небеса раскалялись добела, днем остывали до желтизны.

Федеральный контроль запечатал наш городишко в плотную прозрачную оболочку. Внутрь без пропуска проникал лишь воздух да солнечный свет. Когда начало светиться желтым, Тех уверенно сказал, что чайносовки замутили против невидимого занавеса что-то убойное, достаточно мощное, чтобы прорвать оборону.

Тихонько, как индейцы, мы выползаем на стрит. Наш квартал протянулся между Пятьдесят шестой и Восемьдесят восьмой, между Вестлендом и Чико. Все уличные фонари, все окна в зданиях и оставленных автомобилях разбиты. Мусор и тела никто не убирал.

— Вот дерьмо! — отмечает Тех.

Плакса начинает рыдать.

— Смотри внимательно, Хрип, — напоминает Шрам, не упусти ничего.

Мне хочется отвернуться, но необходимо сохранить увиденное для истории. Я чуть не плачу: мама и родной брат мертвы, но беру себя в руки и записываю. Шрам велел вести историю Братанов.

В Федеральной Башне, где занимаются контролем людей и программируемых компонентов, мистер Корректор отрезал большую часть моего языка и принялся за остальное.

Но завершить работу не смог — не дожил: сводная банда — Квази, Морфы под руководством Братанов — вытащила меня оттуда.

Надо держаться вместе. Я знаю, Контролеры вечно треплют, что мы, мол, вандалы и хулиганы, вроде Анархиканцев, которым плевать на Клевый Город. Если хоть раз поверил им, отрежь свои никчемные уши. Банды никогда не разрушали без необходимости. Как жизнь пошла в Клевом Городе наперекосяк, некуда было деваться — кроме как по соседним кварталам. Входи без стука, тогда… как-то все разрулится.

Дальше по стриту я замечаю серебристый отблеск. Там заглохла распознайка: сканеры опущены, больше бритоголовым сидельцам Башни не разглядывать с ее помощью улицы.

Я показываю в ее сторону: немного уж тех бритоголовых осталось.

— Закона больше нет, — констатирует Неф.

— Ничто не стоит на пути, — добавляет Шрам.

Мы вступаем на стрит. Проходя мимо распознайки, Тех свинчивает лазерные затворы с орудия. Подсоединить к ним батареи — получатся крутые резаки.

В огромном недоразграбленном маркете подбираем себе фонари. Некоторое время еще копаемся в обломках, но быстро становится тошно. Продолжаем путь через холмы, бывшие некогда многоквартирными ульями и пирамидами. Довольно долго.

Устоявшие стены никогда не просохнут от краски: с них капает красно-черным. Из центра города шибает в нос вонью свежей смерти.

Поганая кошка снова пометила наш квартал.

Задумываюсь о выживших. Проникая разумом в руины, мы не ощущаем там никого. В добрые старые времена тут много народу жило. Большинство ульев опустело во время эпидемии, тогда померли старики, а пацаны, которых вирус не тронул, научились держаться вместе, объединяя силу.

Становится темнее, жарче, сильнее воняет. Из окон выглядывают трупы — хорошо я не стал разыскивать маму и брата. Мы собираем консервы, держимся супертихо. Такой мертвецкой ночи на стрит до сих пор не опускалось. Банды постоянно болтались, безудержно куролесили в клевом, неуправляемом тусняке. А теперь остались только мы.

Проходим квартал за кварталом, здесь обитали Зайки, Шелка, Квази, Няньки и Ангелы. Никого. Если какая банда и выжила, она ушла на хату. Если укрытие наземное, они мертвы, как и все окружающие.

Мы пытаемся уловить подсознательный сигнал — тогда внутри живота как будто защекочет — от другой банды. Но, кроме смерти, в ночи никого нет.

— Упокойтесь с миром, бандюки, — говорит Неф.

— Стоп! — командует Шрам.

Останавливаемся на Двести шестьдесят пятой — в квартале Курносиков. Вниз по стриту кто-то сидит на бетонной куче. Трясет головой и поднимает руки.

— Как интересно! — удивляется Шрам.

Чувак пытается слезть, но он так слаб, что путается в ногах и мешком катится на землю. Окруженный, он вглядывается в черную дыру Шрамовой пушки.

— Здорово, Низверх, — хрипит Шрам. На его лице расплывается улыбка, которую, должно быть, он берег вместе с серебряной пулей. От уха до уха. — Как поживают Душманы?

Низверх больше не тянет на пахана. Его красно-черный костюм с молнией изорван и заляпан, оторванный воротник перебинтовывает запястье. Левое стекло темных совино-круглых очков выбито, ежик волос выдран с корнем.

Низверх застыл, он смотрит в дуло и ждет щелчка бойка, последнего звука в своей жизни. И мы тоже ждем.

Из под разбитого стекла на грязную щеку скатывается крупная слеза.

— Не этой ночью, — посмеивается Шрам, опуская пушку.

Низверх никак не реагирует.

Дальше по стриту взрывается газопровод, освещает нас оранжевой вспышкой.

Тут мы все хохочем. Так смешно получилось. Низверх молча улыбается.

— Потом с тобой разберемся, Пахан. — Шрам резко ставит Низверха на ноги. — Выглядишь, как дерьмо из под колес. Где твоя банда?

Низверх только смотрит в землю и медленно качает головой.

— Пахан, — начинает он, — нас раздавило. По-другому не скажешь. — Тут он вытирает свежие слезы. — Нет больше Душманов.

— Но ты-то есть. — Шрам кладет руку ему на плечо.

— Не бывает Пахана без банды.

— Ну тебя! Что случилось?

— Новая банда в нашем квартале. — Он оглядывает улицу. — Они — великаны; Шрам, знаю, это звучит глупо…

— Нет, — встревает Неф, — я их видел.

— Мы слышали, как они идут, — рассказывает Низверх, — но не видели, иначе я бы никогда не приказал Духам стоять стенкой. Думал, мы сможем их сдержать, но нас попросту смели… раскидали. Некоторых парней — выше Башни. Эти поганцы… Четырехсотая ими кишит. Они светятся, мерцают, а потом — удар, и ты теряешь сознание.

— Похоже на Страходилеров, — бакланит Тех.

— Если бы я думал, что они — простые пацаны, я бы не сдрейфил, — продолжает Низверх. — Но они — не такие. Мы их пытались запсихачить, почти сработало. Они из такого сделаны, оно как бы целое, порвет тебя на куски, но как только по нему психачишь — разлетается на части, как пчелиный рой. Да и немного нас было, чтобы сопротивляться. Не готовы были. Я сам выжил только потому, что Хитрюгаджек меня вырубил и закинул под машину. Когда пришел в себя, все уже закончилось. Пошел по стриту, думал — может, банда какая слоняется. Никого. Наверное, по хатам попрятались. Стремно проверять. Они ж меня прибьют на счет «раз».

— Одно дело с бандой за спиной, другое — в одиночку, — подпевает ему Шрам. — Сколько ты хат знаешь?

— Шесть, наверное. Слышал еще что-то невнятное про Чайнапошек. Знаю, где найти Застежек, Центровых, Герлов, Солдафонов и Саночников. Через туннели подземки можно быстро добраться к Чиксоидам.

— А у нас что имеется? — Шрам поворачивается ко мне.

Я достаю измятый список, передаю его Нефу, тот читает.

— Чайнапошки, Саночники, Барабанщики, А-В-марии, Дикие телки, Чинарики, Денни. Если кто из них еще жив, еще узнаем.

— Точняк, — подтверждает Шрам.

— Надо бы новеньким кликуху придумать, — толкает меня в бок Неф.

Он знает, я люблю давать названия вещам. Улыбаюсь, забираю бумажку, достаю карандаш и записываю: ЧЕТЫРЕСТА ПОГАНЦЕВ.

— Потому как взяли Четырехсотую, — доходит до Нефа.

Я киваю, но причина не только в этом. Где-то я читал, как поганцы разнесли мир вдребезги, запытали бабулек. Чего-то подобного можно ожидать и от наших.

Дальше по улице сквозь дым видно, как восходит сильно обкопанная луна, окрашивая все вокруг в цвета ржавчины.

— Мы их уделаем, — толкает Тех.

От облика луны становится грустно и страшно одновременно: я еще помню те времена, когда она была круглой и совершенной, как драгоценный камень на бархате витрины, как яркостью затмевала огни улиц даже после того, как в дыму поблекла ее красота. Даже тогда, коричневой, она смотрелась лучше сегодняшнего кроваво-красного огрызка. Похоже, ее использовали в качестве мишени. А может, эти самые Поганцы кидались мостами по базе Инглиш.

— Нашего квартала больше нет, — подводит итог Низверх. — Я достану этих Поганцев. Или они, или — я.

— Мы с тобой, — заверяет Шрам. — Действовать нужно быстро. Разбиваемся на пары, Братаны. Нужно пройтись по хатам. Неф, Хрип — пойдете со мной и Низверхом. Посмотрим, вставят ли Чиксоидам доводы разума.

Шрам указывает другим Братанам места поисков и встречи.

Мы прощаемся, находим ближайший спуск в подземку, бредем по станциям мимо трупов, дожидающихся последнего поезда, гоняем крыс, ставших жирнее и опаснее, чем когда-либо, но они боятся наших фонарей.

— То клятое перо все еще с собой носишь? — интересуется Шрам.

— Ты про эту малютку? — Низверх встряхивает здоровый рукой, и скальпель ложится ему в ладонь.

— Может понадобиться, — цедит Шрам, он холодно смотрит на нож, сжимает губы.

— Понял, братан. — Низверх прячет перо.

Я думаю, все пока идет правильно. Мы минуем еще несколько станций, потом поднимаемся, выходим на поверхность. Так получается быстрее, чем поверху, мы подошли к окраине Клевого Города.

— Сюда, — Низверх указывает в сторону разрушенных ульев.

Стены в облупившейся краске исписаны загадочными сообщениями, возможно — тайными знаками Чиксоидов.

— Подождите, — просит Неф, — я проголодался.

В квартале отсюда — винный магазин. Приподнять и взломать дверь — не сложнее, чем руку сломать. Мы скользим лучами фонарей по рядам бутылок, внутри и снаружи на улице — все тихо. Под кроссовками крошится разбитое стекло. Пахнет бухлом так, что мне шибает в голову. Под кассой уцелели чипсы и шоколадки, пихаем их в рот и уходим.

— Так где хата Чиксоидов? — спрашивает Неф, приканчивая батончик «Пятая авеню».

И тут подсознание шепчет нам о смерти: другая банда предупреждает: мы окружены.

— Пригнулись! — командует Низверх.

— Нет, — возражает Шрам, — прятки кончились.

Я сам никогда не бился с Чиксоидами и понимаю, почему Шрам держал нас от них подальше. Они под завязку затарены пушками и резаками, нунчаками и моргенштернами. Даже без того смотреть страшно: глаза пылают огнем, на головах — яркие хохолки, лица — в радужных пятнах татуировок. Одеты по большей части в черное, на ногах — ролики. Их чувства скрыты от нас под покрывалом угроз.

— Выходите, если думаете остаться в живых, — звучит низкий голос.

Мы поднимаемся, стараясь держаться поближе друг к другу. Девчонки сжимают кольцо. Неф пытается было посветить фонарем, но одна из Чиксоидов — с голубыми треугольниками на щеках и светло-рыжим хохолком — тут же выбивает его из руки. Падая в сумасшедшем вираже фонарь освещает окружающую тьму. На пальцах Нефа не осталось даже царапины. Я луч не поднимаю.

Тут подкатывает крупная Чиксоида. Напоминает распознайку, вся такая: увешена аккумуляторами, по рукам вверх, в мелкие африканские кудряшки, которые она украсила колокольчиками и стекляшками, бегут провода. На голове укреплена лазерная пушка, а в каждой руке — по резаку.

Обыскивает меня и Нефа, потом поворачивается к двум другим.

— Пахан Низверх и пахан Шрам, — констатирует она, — улетная парочка. Но мне казалось, Душманы, они больше по девочкам специализируются.

— Не смешно, Бала, — отвечает Шрам, — уничтожены целые кварталы.

— Нормальненько. — Улыбаясь, она показывает черные, травленые кислотой зубы. — Тяжеловесы вытоптали соседей, у нас появилась новая площадка для игр.

— Поиграйся денек-другой, — советует Низверх, — раздавившие других вернутся за тобой.

— Так, значит, здания порушены. Конец света утрамбован и введен в эксплуатацию. А вы где были?

— В Клевом Городе теперь играет новая банда, — сообщает Низверх.

— Против нас играет. — Бала прищуривает глаза. — Какая неприятность!

— Четыреста поганцев, — встревает Неф.

— Достаточно, чтобы позабавиться! — смеется она и делает пол-оборота на роликах. — Может быть.

— Они считают Клевый Город своим кварталом, весь город. Беспредельничают. Эти Поганцы о клевом тусняке даже не слыхали.

— Херня! — Она мотает головой, звенят колокольчики. — У вас в голове что-то замкнуло, пацаны.

— Мы собираем все банды, Бала. — Шрам понял, что к нему прислушаются. — Нужно спасать свои шкуры, а значит, нужно поднять как можно больше хат, оповестить как можно больше Паханов. Ты с нами или нет?

— Они раздавили на хрен Душманов за полминуты, — вставляет Низверх.

Тут по стриту из центра города проносится ударная волна — как будто кнутом хлестнуло. Все происходит внезапно, мы ничего такого не ждали: и Чиксоиды, и Братаны, и Душман — мы боимся разрушителей. Страх объединяет, первый шок проходит, мы смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами. Чиксоиды больше не думают угрожать: настало время держаться вместе.

— Отведем пацанов домой, — решает Бала.

— Да, мамочка!

Под жужжание роликов до зубов вооруженный эскорт ведет нас через лабиринт расчищенных среди обломков дорожек.

— Поганцами их зовете? — спрашивает Бала других паханов. — У нас для них — другое название.

— Какое?

— Боги, — сообщает Бала.

— Боги!

— Богоподобные существа, порождение разума. Великая Мать смотрела в свое зеркало, видела там костры из городов. Помните, когда прорвался пузырь? На юге вовсю воевали, устраивали фейерверки из странных бомб. Кто знает, что уродилось в том сиянии. Великая Мать сказала, что конец света наступит, когда существа из внешнего мира проникнут внутрь. Они вобрали в себя всю эту энергию, конвертировали ее в массу. Подняли бури, начали разрушение. А где лучше разрушать, если не в Клевом Городе?

— Конец света, — удивляется Низверх, — но почему же тогда мы еще живы?

— Глупышка, и как тебя угораздило стать Паханом? — смеется Бала. — Ничто никогда не кончается. Ничто.

За десять минут мы добираемся до пирамиды Супермаркета, на месте нижних зеркальных окон торчат угрожающие зубцы осколков. Бала издает короткий свист — и двойные двери раздвигаются. Мы заходим. Первое, что бросается в глаза: груды коробок с припасами повсюду, что-то готовится, кровати и кучи одеял. Некоторые из присутствующих здесь — явно не Чиксоиды: маленькие дети, взрослые.

— Мы подбирали выживших, — объясняет Бала и пожимает плечами. — Великая Мать велела.

Великая Мать — наследие древности, так я слышал. Она пережила чумные годы и присоединилась к бандам. Должно быть, наверху бормочет что-то в свое зеркальце. Шрам и Низверх смотрят друг на друга. Не могу сказать, что они задумали.

— О'кей, Братаны, у нас тут есть работка. — Шрам поворачивается ко мне и Нефу. — Не уходите далеко.

— Можно где-нибудь придавить? — спрашивает Неф. Вид этих всех кроватей и одеял навевает усталость.

— Отведи их, Ракушка. — Бала указывает в сторону неработающего эскалатора.

Чиксоида с блондинистым в красных разводах хохолком разгоняется по одному из проходов и с ходу запрыгивает на четвертую ступеньку эскалатора. Отточенным движением она взлетает наверх и ухмыляется оттуда.

— Она ангел, — решает Неф.

Наверху — тоже Чиксоиды. Некоторые девчонки храпят, уткнувшись лицом в стену.

— Никогда еще у нас тут Братанов не было. — Она упирает руки в боки и смеется.

— Мама сюда за покупками ходила. — Неф оглядывает девчонку сверху-вниз.

— Что прикупила? Твоего папу?

Неф засовывает в кулак большой палец и елозит им там, широко улыбаясь. Девчонки смеются, но Ракушка к ним не присоединяется. Глаза ее темнеют, а щеки под голубыми треугольниками — краснеют. Я хватаю Нефа за руку.

— Не стоит, — предупреждает одна из девчонок.

— Я с тебя скальп сниму, — предупреждает Ракушка, помахивая пером, — ты и не заметишь.

Я снова тяну Нефа за руку, он унимается.

— Давайте выбирайте одеяла, — говорит Ракушка. — Можете здесь поспать.

Мы оттаскиваем одеяла в угол, заворачиваемся в них и засыпаем рядышком. Мне снится пепел.

— Вставайте, Братаны, работы много. — Шрам будит нас затемно.

Дело, я вижу, пошло. Чиксоиды знают, где хаты большего количества банд, чем мы когда либо слышали, некоторых даже не городских. Курьеры шныряли целую ночь, все на мази. С окраин до центра, вокруг Четырехсотой, они собирали всех, кто в был состоянии подняться. Фальшивая ночь под дымовой завесой тянется и тянется. Клевый Город начинает движение в темноте.

Проходя руинами и подземными ходами, через канализацию, по стритам и аллеям — мы смыкаемся у Четырехсотой, в бывшем квартале клевого тусняка Душманов. С Первой по Тысячную, от Бей-стрит до Ривер-Ран-бульвара, хрустит под ногами щебень, полнятся туннели подземки: Клевый Город пришел в движение. К Братанам и Чиксоидам присоединяются Крысоловы, Барабанщики, Солдафоны и Центровые из Пилтдауна, Ренфрью из Апперландских холмов. Дьяволята объединяются с Чинариками и Латиносами, Саночниками и Тритонами, Чайнапошками и А-В-мариями. Краски, Дикие телки, Рокопарни, Герлы, Водяные, Застежки и Запонки. Всех и не упомню.

Мы — единая банда Клевого Города, все флаги собрались здесь.

Мы, Братаны, выступаем плечом к плечу с последним Душманом.

Вверх по эскалатору мы выходим из подземки в зону хаоса. Вокруг — конец света, но мы еще живы. Трудно дышать, но внутри меня бурлит ненависть.

Грохот, словно в кузнечном цеху, — так вот Четыреста поганцев притихли.

На Триста девяносто пятой мы рассредоточиваемся по боковым улицам перед проникновением в квартал Поганцев.

Когда подходим к Триста девяноста восьмой, огонь вырывается из ульев впереди нас. Раздается звук, как будто небоскреб делает первый шаг. Вопль, отражаясь от вершин башен, наконец падает на уровень мостовой.

На следующем перекрестке я вижу: из-под развалин высовывается рука, на запястье — красно-черный браслет.

— Приехали, — докладывает Низверх.

Ступив на Четырехсотую, мы останавливаемся, ошарашенные зрелищем, которое я никогда не забуду.

Знакомых улиц больше нет. Бетон выстреливает пылью и гравием из трещин под ногами. Многоквартирные ульи превратились в мини-вулканы, изрыгающие дым, плюющиеся огнем. По земле вокруг них расползаются черные шрамы. Здания прижимаются к вулканам, словно в надежде добыть хоть какое-то тепло под небом, лишенным светила.

Может быть, Поганцы строят свой, новый город? Если так, то жизнь в нем будет хуже смерти.

Но через огни мы вглядываемся в Клевый Город, ощущаем окружающую со всех сторон банду; общий пульс жизни, общее дыхание объединяют нас.

Низверх уже видел кое-что из этого, но не все. Сегодня ночью он не плачет.

Он выходит перед нами к пламени, отбрасывает голову и орет:

— Э-ге-ге-гей!

Извержение улья заглушает его, но он орет лишь громче:

— Эй вы, Четыреста поганцев!

Разбитые фонари восстают к жизни после смерти. Один в яркой вспышке взрывается над моею головой.

— Это наш квартал, Поганцы!

Чиксоиды и Тритоны выбивают заводной ритм из жести перевернутых автомобилей, от него кровь моя ускоряет бег.

— Вы вторглись в наши Ульи, Поганцы! Вы отымели наш город!

…и наш мир. Я вспоминаю о луне, глаза режут слезы.

— Ну и что?

Фонари тухнут. Земля содрогается. Вулканы взрываются, выплевывая на здания горячую кровь, я слышу шипение ее капель. Гром грохочет меж башен.

— Готов поспорить, вы никогда не вырастете!

И тут они выходят.

На улице вроде как стало больше зданий. Я думал зданий, а это — громады Поганцев. Четыреста, по меньшему счету.

— Спокойно! — приказывает Шрам.

Четыреста поганцев грохочут по стриту.

Мы прячемся в тени, в укромные места, куда больше никто не пролезет.

Первые Поганцы крутят цепями, звенья которых — с хоккейную площадку — крушат вершины ближайших ульев. Оттуда, сверху, Поганцам до нас не добраться, но могут завалить щебнем.

На вид им, несмотря на размеры, по семь-восемь лет: крупные, потные лица смотрятся по-детски припухлыми. В глазах — недобрый огонек, такой бывает у детей их возраста, когда они обрывают ножки у пойманной мухи: весело до колик, но одновременно — страшно и странно наблюдать то, что делают собственные руки. Под кожей у них словно горит ярко-желтый огонь.

Кажется, они напуганы еще больше нашего: страх покинул единую банду. Мы пытаемся проникнуть в атакующих, наша Сила окружает их со всех сторон. Наш голос сливается в песнь, в ней нет слов, скорее, это крик. Может быть, он означает: «Убейте нас, Поганцы, если сможете, убейте, когда станете с нас ростом!»

Я чувствую, словно прикоснулся к холодному, пылающему, болезненно-желтому жару. Мне дурно, но боль обостряет чувство реальности. Я нахожу Силу в самом процессе, мы все ее находим, вцепившись в огонь, вбирая в себя, швыряя под ноги, на землю.

Поганцы ухмыляются, щурят глаза. Их словно выжимает и выворачивает. Ближайший ко мне скукоживается с каждым шагом.

Мы продолжаем вбирать в себя и выплевать жар. Огонь проходит сквозь нас. Наше пение упорядочивается.

Поганцы становятся все меньше, их силуэты размываются. Дети никогда не умели останавливаться. Даже выгорая, они продолжают наступать.

Мы отходим, а первый Поганец продолжает сжиматься: только что он был выше ульев, а сейчас — едва заполняет собою улицу. Дюжина уменьшившихся приятелей следует за ним, хлещут цепями, сотрясают криками небеса — громыхающие силуэты на фоне горящего города.

Они прорываются мимо Низверха, так и стоящего посреди улицы, направляются к нам. Сейчас они примерно вдвое больше нашего: подходящий размерчик.

С такими я справлюсь.

— Вперед! — кричит Шрам.

Один из Поганцев замахивается на меня ужасной черной загогулиной, которую я не замечаю до того момента, пока она не просвистывает рядом с ухом. Тут я падаю и встаю там, где он меня не ждет.

Он валится тяжелым, безвольным, лишенным жизни мешком. Нездоровый, желтый свет разливается вместе с кровью, впитывается в асфальт.

Я поворачиваюсь и вижу, что Нефа сбил с ног Поганец с топором. И ничего не могу сделать, только смотрю, как вздымается черное лезвие.

Раздается резкий свист роликов.

Тело с лету врезается в Поганца, сносит его заточенными лезвиями, шарнирами колес. Блондинистый в красных разводах хохолок, широкая улыбка. Чиксоида подпрыгивает и вдавливает его руку с топором в бетон. Оцепенелые пальцы взрываются зеленоватым месивом из костей и крови.

Она смеется над Нефом и отчаливает.

Низверх оглядывает улицу: один из Поганцев кажется выше и сильнее остальных, на него слабо действует наша Сила. По ладони он постукивает массивной дубинкой.

— Выходи, Пахан! — кричит Низверх. — Помнишь меня, да?

Крупный Поганец подходит, кроша по дороге улицы. Мы пытаемся вобрать его в себя, но он уменьшается медленнее других.

Бах! — дубина врезается в землю так, что я и несколько Чиксоидов падаем на задницу. Дубина разрывает напополам улей, на нас сыпется дождь из бетона и звенящих осколков стекла.

Низверх не шелохнулся, красно-черные молнии недвижимы, руки пусты.

Крупный Пахан замахивается снова, теперь его голова достает лишь до аптечной вывески на пятом этаже. Низверх уворачивается от дубины, которая разносит вдребезги витрину.

В руке Душмана сверкает скальпель. Он бросается на лодыжку Поганца, держится за нее мертвой хваткой, наносит два точных удара. Поганец воет кошкой. Такого эффектного разрезания сухожилий я еще не видел.

Орущий Поганец шатается и брыкается с такой силой, что отбрасывает Низверха через улицу на металлическую решетку витрины. Разметавшийся в неестественной позе Низверх больше не двигается.

Шрам что-то кричит, но голос его заглушает звук выстрела. Кроваво-серебряная пуля оставляет за собою блистающую траекторию в дымном воздухе.

Поганец валится, царапает бетон, пока из огромных пальцев не начинает сочиться кровь. Рот раскрывается гигантским люком, разбитые окна глаз бегают из стороны в сторону. У него узкие, как у ядовитой змеи, зрачки, лицо — длинное, темное, нос крючком.

Бог или Поганец — не знаю, но он мертв. Как и некоторые из наших.

Пятеро Барабанщиков взбираются на труп, требуя продолжения, но без своего пахана Поганцы уже не те. Вулканы тихонько икают — тоже сдают.

Выжившие поднимаются, оглядывая квартал. Некоторые плачут, а я таких звуков издать уже не в силах. Плакса подхватывает. Он садится на бетон и ревет, закрыв руками лицо. Слезы цвета радуги падают на асфальт.

А мы продолжаем вбирать в себя жар сияния, извергая его в землю.

Поганцы еще громче кричат от боли. Они терзают друг друга, мечутся кругами, некоторые прыгают в лаву, изрыгаемую пирамидами.

Сияние воет, контроль над ним вырывается из наших рук, оно собирается воедино в толпе Поганцев, готовое взорваться, и раскаленной змеей взмывает вверх, в облака.

Поганцы падают и больше не двигаются.

В дымном небосводе образуется дыра, из нее проглядывает темно-синее небо, оно постепенно бледнеет дым улетучивается. В рассвете растворяется последний крик Поганцев.

Солнце словно побили, но вот оно. Да, парни, вот оно!

— Давайте, поднимайтесь, — торопит Шрам. — У нас полно уборки.

Я вижу на его лице следы слез, мне кажется, он любил Низверха, как Братана. Как хотел бы я что-то ему сказать.

Мы помогаем друг другу. Хлопаем по плечам, наблюдаем, как восходит золотисто-оранжевое, пылающее белым солнце. И не нужно вам рассказывать, как оно прекрасно, бандюки.