Зёрна

Телефонная будка.

И в ней человек отрешенно

Что-то шепчет и шепчет —

Я вижу лишь спину его.

Три минуты прошло! —

Говорю я ему раздраженно. —

Три минуты прошло!» —

И стучу я монетой в стекло.

Только что я ему?

Он, прижав к уху трубку.

Продолжает шептать,

Словно нет тут вокруг никого.

«Три минуты прошло!!»

Кто-то вскинул решительно руку…

«Три минуты прошло!!!»

Две монеты стучат вперебой о стекло.

Обернулся он к нам,

Пробурчал что-то очень брюзгливо —

Дескать, что за базар?

И, естественно, нас понесло:

«Три минуты прошло!!!»

Женский голос ввинтился визгливый:

«Три минуты прошло!!!»

Три монеты уже штурмовали стекло.

Он, конечно, ушел.

Говорить ему так и не дали.

Что он мог сделать с нами —

Увы, ничего…

Взял я теплую трубку,

А в ней голоса умирали.

Три минуты и жили,

Три жалких минуты всего…

Ну, да что мне до них.

Если случай вдруг выпал счастливый —

Дозвонился впервые —

В такие края занесло!

«Три минуты прошло!»

Вновь услышал я голос визгливый.

Две монеты ударили разом в стекло.

Я, конечно, ушел.

Да и что мне еще оставалось?

Говорить не дадут.

Может, высадят даже стекло…

«Три минуты прошло!»

Словно вечность делили,

Не малость —

Три минуты!

А может, и меньше того…

Встал я в очередь снова.

За тем человеком, конечно.

Распирала нас злость —

Это ж надо, чтоб так не везло!

«Три минуты прошло!» —

Голос тут же я подал поспешно.

«Три минуты прошло!» —

Постучал он монетой в стекло…

…Случилась беда

после третьего акта.

Спросил у меня

возбужденно герой:

— А вам в самом деле

нисколько не жалко?

Ведь что-то же есть

у меня за душой?

— Конечно, — сказал я, —

есть много решений,

но мы, воле автора вопреки,

решили идти по пути

обобщений.

чтоб выполоть разом

все сорняки…

— Но я ведь живой?!

— Ты — лишь образ,

сужденье,

и наш режиссер

гениально сказал,

что суть не в герое совсем,

а в явленье,

и это явление я показал.

— А как же со мной?

— А с тобою все ясно!

Ты нужен был нам,

чтоб ударить в набат —

без всяких оттенков,

лишь черная краска.

Суровая муза —

комедия, брат!

Должно быть все четко:

что плохо — то плохо…

— Но автор мне верил…

— Ив том виноват!

Не терпит сюсюканья

наша эпоха.

Он взял колокольчик,

а нужен — набат!

Ты слышишь,

как нас поздравляют с успехом,

как громко звучит

вожделенное «бис»?

Смеясь над тобой,

очищаем мы смехом

себя и других, ну,

а значит — и жизнь!

…Пока что в случившемся

много не ясно.

Быть может, единственный

случай такой:

со мной,

с режиссером моим

несогласный,

пощечину дал мне публично герой…

— Неужто и вправду

заснули, маэстро? —

тряхнула меня

режиссера рука…

О, как я играл —

вдохновенно и дерзко,

и странно —

гореть перестала щека…

Хлынул дождь.

О какой вдруг случился поток!

Показалось на миг, что всемирный потоп…

Задохнулась от радости странной река

И метнулась, оставив свои берега,

И пошла,

И пошла…

Ах, какие бега! —

Через рощи.

Дороги,

Овраги,

Луга —

Все сметая с пути,

Проносилась легка.

Разлилась широко

И, как море, легла

На огромных просторах она —

На века?!

Но вот кончился дождь,

И, дожив до зари,

Тыщи луж стали в небо

Пускать пузыри…

Ветер к солнцу

Сушиться поднял облака…

Безымянной в полях

Умирала река,

Не вернуться уже —

Расплескалась до дна…

Все как прежде.

На месте стоят берега.

И чисты и прозрачны

Глаза родника…

Детский лепет

Бегущего вновь ручейка:

Не беда.

Не беда,

Не беда,

Не беда!»

Окончен спор наш.

Жизнь свое берет —

Не как хотелось, нет, наоборот.

На гвоздик — крылья,

В тот последний ряд.

Откуда не снимают.

Там — висят.

Мечты…

О бог ты мой, какой эфир!

Катком гигантским

Набегает мир

На два крыла.

Что сделаны из воска…

Катку, конечно, не хватает лоска,

Зато тяжел он и неотвратим,

И что-то там уже хрустит под ним…

Но в стену гвоздик кем-то кстати вбит.

Он для того,

Который отпарит

И сложит крылья,

И повесит крылья.

Чтобы потом не вспомнить без усилья.

Что был крылат.

И вроде бы летал.

И чувства нет,

Что много потерял…

Но кем-то в стену гвоздик все же вбит?

Но для кого-то крылья жизнь хранит?!

Мы сидели за столом

В ресторане, в чинном зале —

Что-то вкусное жевали.

Говоря о том, о сем.

Двое — так себе, увы,

Средних лет и средней стати,

Возмечтали вдруг некстати

О возвышенной любви.

То ль земной недостает.

То ли счастья не хватает…

Души взмыли и витают

У заоблачных высот.

Но любовь, известно, зла…

Третья, что сидела рядом,

Убежала вскоре взглядом

На другой конец стола.

Кто-то вспомнил о ковре,

Ну, конечно — самолете!

Встрепенулась:

— Вот даете!

Все смешалось в голове.

С самолетом — что за вкус?

Не взяла бы без раздумий!

Я на днях видала в ГУМе —

То ковры! Была без чувств.

Мы на землю — кувырком! —

С облаков летели вместе.

Смотрим — вроде все на месте

В чинном зале, за столом:

Двое — так себе, увы.

Средних лет и средней стати,

И девица в модном платье

Как и прежде — визави —

Хороша и молода,

Не сидит, а пребывает.

— Да, — сказал один, — бывает…

— Да, — другой ответил, — да…

— Что ты думаешь о смерти?

Ждет она, расставив сети,

К ней идешь на всех парах…

— Я не думаю о смерти —

Дел немало на планете.

Я за жизнь за всю в ответе

Здесь с природой на паях.

— Чепуха! Все сдует ветер.

Все, что есть на этом свете,

Превратится в тлен и прах,

И однажды на рассвете

Смерть придет. Что скажешь смерти?

— А скажу: некстати встретил.

Я теперь один на свете:

Пайщик мой — увы и ах…

Вся планета на руках.

Вот цветок — и тот в зубах.

На горе стоит коза —

очень грустные глаза:

надоело быть козой,

захотелось — стрекозой.

И случилось — вот дела! —

На глазах растут крыла.

И…

взмахнула!

И… пошла! —

Кругом около кола…

Кто-то помешал стезе,

гору

привязав

к козе.

Разлуку ожидаешь,

Как обвала.

А подойдет, неслышная

Тайком —

И словно сорвала вдруг

Покрывало

И обдала внезапно

Холодком.

Ну, это ладно.

Дунет — перестанет.

Уж коль пришла —

Пусть заберет свое.

Беда, когда

Она снежинкой стает,

И вот уже

Как не было ее…

Мне многого хочется,

И, сбросив с себя.

Как пиджак,

Одиночество.

По теплым аллеям

Знакомого сада

Пойду я туда.

Где темнеет ограда.

На место укромное,

К детской площадке.

Где дети возводят

Песчаные замки.

Чтоб там посидеть

На нагретой скамейке,

Увидеть, как тень

Извивается змейкой.

Как кто-то на дольки

Кроит апельсин

И, жмурясь на солнце,

Грустит без причин…

Пустяки какие, право…

Пусть я славой не увенчан.

Но любить имею право

Самых лучших в мире женщин.

Да, согласен — я не вечен,

Да, уйду в безвестность ту же.

Но люблю совсем не меньше,

И любовь моя не хуже.

Не нахал и не задира.

Но беру я в руки лиру

И пишу, как три Шекспира,

Не явившиеся миру.

Да, гляжу на жизнь я смело.

Да, лицо открыто ветру.

Я люблю, как три Ромео

Незабвенную Джульетту.

Не нужны великих лавры.

Взял свои б, но по закону,

Что там мавр?

Во мне три мавра —

Все ревнуют Дездемону.

Жизнь любовью одарила.

Светит так — зимою жарко!

Жаль, что нет уже Шекспира,

Данте нет и нет Петрарки.

На семи ветрах не гаснет,

Не тускнеет от печалей…

И вздохнул на полке классик:

«Мы такую не встречали!»

К дороге сбегаются тропки

И вяжут свои узелки.

О сколько их здесь

Проступило у самой дороги!

И кто-то проходит бездумно.

Чеканя шаги,

И кто-то склонился над ними

В неясной тревоге…

И кто-то еще.

Проскочивший стремительно вдаль —

Шуршание шин

И уверенный рокот мотора.

Зачем ему тропки?

Восторженно жмет на педаль.

Как лбом прошибает

Прозрачные стены простора.

О поздняя мудрость!

Мы носим ее, как медаль.

Нуждаясь, как прежде,

В участье чужом и подмоге.

О тропках не помним.

Нам тропок забытых не жаль.

Когда есть дороги.

Как должно жить

И как не надо.

Жизнь знала лучше.

В корень зря.

Вела поэта

Вдоль ограды

Из в землю вкопанных

«Нельзя».

А он хотел быть

С ней на равных.

Поскольку знал.

Что предпочтет

Он надоевшим

Спускам плавным

Стремительный,

Как выстрел.

Взлет.

И вот.

Готовясь в одночасье

Сгореть,

Оставив след в ночи,

Он написал стихи

О счастье

Быть тихим пламенем

Свечи…