Зеро

Наше время, весна Токио — Мауи — Москва — Париж

— "Чинмоку", — произнес Кодзо Сийна. — В архитектуре тень и тишина — одно и то же. Ты видишь, Дзёдзи, как одно переходит в другое?

— Да, Сийна-сан, — отозвался Дзёдзи. Ему было очень лестно, что сам Кодзо Сийна, один из могущественнейших людей Японии, говорит с ним, употребляя выражения, принятые среди равных по положению.

Они пришли в буддийское святилище Каньей-дзи, расположенное в северо-восточной части Токио, в парке Уэно. Японцы придавали Каньей-дзи огромное значение. Согласно древним принципам геомантии — древней китайской науки, основанной на пяти первоэлементах: земле, воде, огне, воздухе и металле, северо-восточная часть города была наименее защищенной от вторжения враждебных сил как духовного, так и физического порядка.

— За этими воротами, — промолвил Сийна, — мечутся толпы людей, поглощенных повседневными заботами. А здесь, в Каньей-дзи, в первозданном виде сохраняется старая Япония. Древняя тишина создала пространство в столице, где вовсе нет свободного места.

При строительстве Каньей-дзи для защиты города был воздвигнут мощный кимон — ворота, не пропускающие драконов. Позже были поставлены другие кимоны, причем не только в этой части города, но и по всему Токио. "Постепенно город окружило кольцо кимонов. Их безмолвный сумрак приводил в трепет злых духов и в то же время кимоны служили жителям города как бы духовным убежищем, местом, где очищались и обновлялись идеи прошлого, где хотя бы ненадолго ставился заслон на пути стремительного осовременивания, которое грозило оторвать японцев от их исторических корней.

— Тишина тени пробивает скалы, создает леса и сады камней, — заметил Сийна.

Он разглядывал пылинки, плясавшие в солнечном луче. У Дзёдзи возникло суеверное ощущение, что Сийна способен проникнуть взором в самое сердце этого священного места.

— Ямамото, -продолжал Сийна. — Здесь, погруженный в тишину, я могу слышать голос горы.

— Я надеюсь, у вас найдется для меня несколько мудрых слов, — почтительно произнес Дзёдзи.

— Успокойся, Дзёдзи. Не мечись, сядь рядом со мной. Прислушайся к теням, лежащим под стенами, запечатлей в своей душе очертания этих камней, скользи взглядом по приглаженному граблями песку. Пусть тишина вытеснит нетерпение и рассеет твою тревогу.

— Сийна-сан, я обращаюсь к вам потому, что мне больше не на кого надеяться. А мне нужна помощь. Мой брат Масаси отнял у меня власть над Таки-гуми, хотя после смерти моего старшего брата Хироси я стал законным наследником!

Сийна подождал, пока Дзёдзи сядет рядом, и спросил:

— Знаешь ли ты правильное определение войны? Я думаю, не знаешь. Оно дано не самураем или великим военачальником, а поэтом и скульптором Котаро Такамурой. Он сказал, что война — это нападение на бездонную тишину.

— Не понимаю, что это значит.

— Поэтому я и пригласил тебя сюда, а не в чайный домик.

— Я хочу понять, Сийна-сан.

— Как архитектура творит тишину, — начал объяснять Сийна, — так и человеческая душа рождает мысль. Мысль без тишины невозможна. А без мысли невозможно разработать стратегию. Зачастую, Дзёдзи, война и стратегия несовместимы. Генералы, поздравляющие себя с созданием победоносной стратегии, чаще всего заблуждаются. Если ты не ищешь тишины в самый разгар военных действий, как я искал убежища среди какофонии современной столицы, сверкающей огнями, ты не сможешь победить. Ты сможешь только выжить.

Дзёдзи мучительно силился понять...

— Твоя война сейчас в самом разгаре, Дзёдзи. Либо ты хочешь победить, либо мечтаешь всего лишь выжить. Ты должен сделать выбор.

— Я думаю, я его уже сделал, — ответил Дзёдзи. — Я пришел к вам.

— Тогда объясни мне кое-что. Я был врагом твоего отца. Почему ты ждешь от меня помощи?

— Если вы меня поддержите и поможете мне выработать верную стратегию, — сердце Дзёдзи трепетало от волнения, — в тот день, когда меня выберут оябуном, вы получите половину Таки-гуми.

— Половину... — задумчиво протянул Сийна. Дзёдзи, который не понимал, достаточно ли заманчиво его предложение, поспешно добавил:

— Вы всегда этого хотели, Сийна-сан, не правда ли? Теперь, благодаря мне, вы добьетесь своего. Вдвоем мы победим Масаси, и мечты каждого из нас сбудутся.

Сийна закрыл глаза.

— Слушай тишину, Дзёдзи! Ты должен уметь истолковывать различные ее оттенки, а их великое множество. Тогда ты проявишь себя способным учеником. Неспособный ученик мне не нужен.

— Сийна-сан, я стараюсь.

— Земляной червь, выкинутый землетрясением из своего жилища, старается найти при свете свой путь. Но свет не его стихия. И если он не отыщет пути под землю, наверняка погибнет.

— Вам кажется правомерным это сравнение? — натянуто спросил Дзёдзи.

— Вполне правомерным и для тебя, и для твоего брата Масаси. Насколько я понимаю, твой брат отсек себя от прошлого. А ведь именно в прошлом, Дзёдзи, зародилась угроза Японии. Она возникла с вторжением американцев...

Мне кажется, Масаси ищет будущее, подобно летучей мыши, вылетевшей ночью из пещеры. Он не видит природных сил, которые уже давно действуют на Земле. Он полагает, что историей интересуются лишь старики — просто потому, что они стары и закоснелы. Для них история — единственное, что им дает опору.

Какой он ограниченный! Какой жадный и самоуверенный! Поэтому его и используют... Используют те, кто старше и мудрее, на чьей стороне сила истории. Он хочет контролировать чиновников и правительство, управлять развитием промышленности — и все это — только с помощью грубой силы! Но без знания истории он даже не в состоянии распознать тенденции, не говоря уж о том, чтобы обращать их себе на пользу.

Для Дзёдзи, наблюдавшего за беспрестанной игрой теней на крыше храма, в зарослях бамбука, среди неподвижных камней прекрасного сада, слова Сийны были подобны каплям кислоты, падавшим ему на лоб.

— Если можно, поясните, пожалуйста, свои слова, Сийна-сан, — попросил Дзёдзи.

Кодзо Сийна сидел, подняв закрытые глаза к послеполуденному солнцу.

— Все очень просто, Дзёдзи. Благодаря моим связям в правительстве я узнал, что твой отец имел многочисленных союзников среди... скажем так: среди радикальных элементов разных министерств.

— Да-да, — подтвердил Дзёдзи. — Он мне говорил.

— В самом деле? — глаза Сийны открылись, и пристальный взгляд пронзил Дзёдзи.

— Да, — кивнул тот. — Масаси стремился пробиться в общество. Он хочет совершить то, что не удалось нашему отцу: стать настоящим членом японского общества. Он жаждет уважения. А поскольку Масаси все время преследуют мысли о достижениях Ватаро, он потерял бдительность. Думаю, не изменив поведения, Масаси потеряет Таки-гуми.

Бритоголовые монахи чередой пошли по дорожке. Негромкий речитатив молитвы наполнил воздух. Голоса монахов не разрушали тишину, и даже наоборот, подчеркивали ее.

Когда голоса молящихся замерли вдали, Сийна спросил:

— Скажи мне, почему я должен пытаться остановить его?

Я его убедил! — подумал Дзёдзи, а вслух сказал:

— Потому что, помогая мне, вы получите часть Таки-гуми. Разве вам будет лучше, если Таки-гуми уничтожат?

— Ну, если ты так ставишь вопрос... — протянул Сийна, — то я не знаю, как тебе отказать... Дзёдзи нахмурился.

— Ваше вмешательство принесет Таки-гуми великие перемены. — Дзёдзи сказал это с таким видом, будто раньше он ни о чем подобном не задумывался. До сих пор ему приходилось прибегать к помощи Митико, чтобы разобраться в сложных вопросах.

— Не печалься, — доброжелательно произнес Сийна, — вспомни о Мейдзи Дзиндзя. Памятник первому императору династии Мейдзи воздвигли в 1921 году. Он был разрушен во время войны на Тихом океане и восстановлен в 1958 году. Такова суть многих наших традиций. Их история — это история разрушения и восстановления. В том числе и история кланов якудзы, — Сийна улыбнулся. — Думай о добре, которое ты способен сотворить.

— Пока я могу думать только о том, удастся ли мне разделаться с Масаси, — ответил Дзёдзи.

— Послушай меня. Здесь, в этом священном месте, мы можем наблюдать за войной, словно боги. Мы видим обе стороны медали и сумеем создать стратегию, которая сразит твоего брата. Но я предупреждаю: у нас мало времени. Связи, которыми обзавелся Масаси, крепнут день ото дня. Если мы будем готовиться слишком долго, я не смогу тебе помочь.

— Я уже готов, Сийна-сан! — воскликнул Дзёдзи, словно собирающийся на войну самурай. Сийна удовлетворенно перевел дух.

— Я вижу, Дзёдзи. И не сомневаюсь, что ты будешь достоин своей победы.

— Здравствуй, бабуля!

«Слушай! — велела себе Митико. — Нужно сосредоточиться и слушать».

Но сердце ее разрывалось, и она думала только о том, что Тори, ее бедную девочку, держат взаперти, будто зверюшку.

— Как ты себя чувствуешь, милая?

— Я по тебе скучаю, — отозвалась Тори. — Когда я вернусь домой?

— Скоро, малышка.

— Но я хочу прямо сейчас!

Какой жалобный голосок! Митико явственно представила себе заплаканное лицо девочки.

«Прекрати! — мысленно приказала она себе. — Распустив нюни, ты не поможешь внучке...»

Каждый раз, когда Тори звонила, Митико прислушивалась к неясным шумам в трубке. Иногда она слышала мужские голоса. Ей даже удалось разобрать обрывки фраз: похитителям надоело присматривать за Тори.

Митико вспомнила эпизод из телефильма, в котором похитили подругу главного героя. Всякий раз, когда злодеи звонили, чтобы изложить свои требования, герой слышал один и тот же странный звук. В конце концов, он догадался, что неподалеку работает погрузчик, и, изучив документы, касающиеся городского строительства, разыскал свою подругу. Теперь Митико силилась уловить хоть какой-нибудь звук, который подсказал бы ей, куда Масаси упрятал Тори.

Но ничего, кроме обрывков разговора, она не слышала. Ничего, что навело бы ее на след... Митико не могла даже с уверенностью сказать, находится ли Тори в Токио или ее увезли за город... Она закусила губу. Перед ней стояла неразрешимая задача. Только в кино добро всегда торжествует над злом. А тут реальная жизнь. В реальной жизни никто не в силах предугадать исход...

Митико дала зарок бороться со злом, но сейчас, слыша плач внучки, она начала думать, что, пожалуй, это слишком высокая цена... Тори ни в чем не виновата, и втягивать ее в борьбу жестоко и несправедливо.

— Послушай, малышка, — сделала последнюю попытку Митико. — Тори! Ты меня слышишь? Хорошо. Они тебя слушают? Только не смотри на них. Скажи мне, что видно из окна комнаты, где ты находишься?

— Я ничего не вижу, бабуля, — ответила Тори. — Здесь нет окон.

— Значит, ты под...

— Если вы еще раз предпримете подобную попытку, госпожа Ямамото, — раздался в трубке незнакомый хриплый голос, — я вынужден буду причинить боль вашей внучке.

Митико утратила самообладание.

— Кто вы?

Угрозы, мысли о жестоком обладателе хриплого голоса, страх, что он изобьет ее внучку — это было уже слишком...

— Где вы ее держите? Почему не отпускаете?

— Вы же знаете, что мы не можем этого сделать, миссис Ямамото. Наша задача добиться, чтобы вся ваша семья нам помогала. Не вынуждайте меня снова напоминать вам об этом.

— Позвольте мне еще поговорить с внучкой! Я хочу...

В трубке раздался щелчок — ее положили на рычаг. От этого звука кровь застыла у Митико в жилах.

— Вот где источник силы, — сказала Элиан. — Здесь, на Мауи, в долине Яо.

В полутьме были видны только ее глаза. Светящиеся точки... Глаза пантеры в ночи...

— Я думаю, существуют некие места средоточия мирового могущества. Это Стоунхендж, пирамиды в Гизе, Ле-Боде-Прованс... Когда я была маленькой, я думала, что таких мест на свете одно или два. Но, став постарше, поняла: список длиннее.

— Мне хотелось бы узнать о документе Катей, — сказал Майкл. Он вышел из своей спальни и посмотрел на Элиан, примостившуюся на кушетке с чашкой горячего чая в руках. — Толстяк Итимада попросил меня узнать у тебя, что это такое.

Время близилось к рассвету. Где-то перекликались птицы. Небо над вершиной вулкана стало жемчужным. Они поспали только несколько часов. Оба были измотаны, но, переволновавшись во время боя в Кахакулоа, почти не сомкнули глаз.

На носу Майкла белела повязка. Нос был ободран и распух, но хрящ остался цел.

— Но из всех центров мирового могущества, где я была, — продолжала Элиан, — здесь сосредоточена наибольшая энергия. Гавайцы говорят, что именно в этой долине собирались их древние боги. Здесь они предавались любви и сражались, метали громы и молнии, обрушивали на землю потоки дождя.

Майкл присел на кушетку рядом с девушкой. Он взял у нее чашку с чаем и повернул Элиан лицом к себе.

— Элиан, кто ты? Где ты обучилась владеть мечом, словно сенсей, настоящий мастер?

В ее глазах отразились бледные лучи рассветного солнца. Щеки девушки порозовели. Элиан высвободилась из его рук и встала. Она подошла к креслу, на котором висели мятые джинсы, и принялась их натягивать.

— Тебе не кажется, что мы встретились неспроста? Элиан пригладила рукой волосы и посмотрелась в зеркало, висевшее на стене.

— Не говори только, что это всего лишь совпадение, — не отставал от нее Майкл. — Я, например, явился сюда, чтобы найти толстяка Итимаду. Твой дружок работал на него...

— Я знаю, ты все время пытался проникнуть в поместье и выяснить, кто убил твоего отца.

— Верно.

— Раз уж ты решил открыть мне правду, — сказала Элиан, — то и я признаюсь тебе, что тоже хотела пробраться в усадьбу. А дружка у меня никакого нет.

Элиан вернулась к кушетке и села. Майкл посмотрел на нее.

— Так кто же ты, Элиан? Итимада тебя знал?

— Я из якудзы, — ответила девушка. — По крайней мере, я — ее детище. Моя мать — дочь Ватаро Таки. Точнее, падчерица. Он удочерил ее давным-давно, задолго до моего рождения.

Майкл смотрел на нее с нескрываемой нежностью. Она должна знать, кто я, думал он. Она должна узнать все.

— Тебя послал Масаси? — спросил он.

— Я не работаю на Масаси. Я его презираю, как и моя мать.

— Но ты все же пришла сюда. Почему?

— Чтобы попытаться найти бумаги Катей. Найти их раньше, чем это сделают люди Масаси.

— Итимада сказал, что мой отец украл документ Катей у Масаси Таки.

— Я слышала об этом.

— Что такое документ Катей?

— Это сердце Дзибана — клики министров, образованной сразу после второй мировой войны. Клика Ватаро Таки была обречена на гибель. У Дзибана имелся долговременный план развития Японии.

— Что за план?

— Этого никто не знает, — ответила Элиан. — Никто, кроме членов Дзибана. А может быть, теперь еще и Масаси. У него были какие-то контакты с Дзибаном.

— И чего же Дзибан хочет?

— Независимости для Японии. Они не хотят зависеть от нефтедобывающих стран. Но больше всего жаждут освобождения от американского влияния.

В мозгу Майкла прозвучал предупредительный звоночек, но Майкл был не в состоянии задуматься, почему. Слишком много всего навалилось... В голосе его роилась тысяча вопросов. Например, таких, как те, что задал на прощанье его отец:

«Ты помнишь Синтаи?»

И где он мог видеть красный шнурок, о котором упоминал Итимада?

— Почему ты приехал на Мауи? — спросила Элиан.

— Потому что мой Отец, по-видимому, звонил толстяку Итимаде в тот день, когда его убили.

— Об этом Итимада говорил перед смертью, да?

— Я не знаю, — соврал Майкл.

Он сидел рядом с полуобнаженной женщиной, к которой испытывал заметное влечение, особенно сейчас, когда вокруг царили тишина и покой. Но можно ли ей доверять? Это уже совсем другой вопрос...

— Почему ты мне сразу не сказала, что ты из якудзы? — спросил он.

— Может быть, по той же причине, по какой ты мне ничего не рассказывал. — Элиан смотрела на солнечный свет, который заливал вершины вулканов, высившиеся над долиной; казалось, она любовалась картиной художника-небожителя. — Я не доверяла тебе. Мне были непонятны твои мотивы. Они мне до сих пор неясны.

Это прозвучало как признание, но облегчения Майклу не принесло.

Тсуйо предупреждал его:

«Самый умный из твоих врагов первым делом постарается стать тебе ближайшим другом. Вместе с дружбой приходят доверчивость и беспечность. Это самые лучшие союзники твоего врага».

— Как убили твоего отца? — спросила Элиан. — Боже, это было ужасно...

— Не знаю. Я приехал на Гавайи именно для того, чтобы это выяснить. Я надеялся, что толстяк Итимада сможет мне рассказать. Теперь надо разыскать Удэ и расспросить у него.

«Как уберечься от умного врага, сенсей?» — спросил однажды Майкл.

«Так же, как охраняет свою жизнь барсук, — ответил Тсуйо. — Он постоянно обнюхивает и проверяет все вокруг. И ты проверяй каждого, кто попытается с тобой сблизиться. Другого способа нет».

— Ты любил его? — спросила Элиан. — Ну, своего отца?

— Да. И жаль, что мне не хватило времени получше узнать его.

— А почему не хватило?

Я был слишком занят постижением тонкостей японского языка, подумал Майкл. Он пожал плечами.

— Отец слишком часто уезжал, когда я был маленьким.

— Но ты почитал его?

Майкл задумался. Как ответить на ее вопрос? Это оказалось непросто... Филипп Досс не был вице-президентом преуспевающей компании, каким гордятся дети. Но, с другой стороны, он всего добился сам, без чьей-либо помощи.

— Большую часть моей жизни я даже не знал, чем он занимается, — ответил Майкл. — Так что о почтении говорить трудно.

Горы уже заливал яркий свет. Пламя наступающего дня пробивалось сквозь плотные заросли.

— Мне трудно разобраться в своих чувствах, — продолжал Майкл. — Я им восхищаюсь. Он обладал огромным даром убеждения.

— Но? — Элиан что-то уловила в его голосе.

— Я не уверен, что одобряю его деятельность.

— А чем он занимался?

— Поговорим лучше о твоем отце, — предложил Майкл. Элиан взяла кружку и так стиснула руками, словно от нее сейчас зависела жизнь.

— Я его уважаю.

— Но? — Теперь настала очередь Майкла улавливать что-то в ее голосе.

— Никаких «но»! — Элиан смотрела прямо перед собой.

— Ладно. Если не хочешь, не будем об этом говорить. Но Элиан все же решилась. С большим трудом. Сложность заключалась в том, что раньше ей не с кем было поделиться своими переживаниями. Она никогда не могла раскрыть свою душу матери.

— Мой отец не обращал на меня внимания. — Элиан уставилась в кружку, на дне которой темнели чаинки. — Мною всегда занималась только мама. Отец занимался бизнесом. И всякий раз, когда мама пыталась вмешиваться, он очень сердился. Он считал, что у нее не деловой склад ума. Но мама все равно вмешивалась. Она постоянно вмешивается.

Элиан поставила кружку и добавила:

— Пока я не повзрослела, я редко общалась с отцом. Элиан поняла, что признание далось ей с трудом. С большим, чем можно было себе представить. Но ей отчаянно хотелось поделиться своими переживаниями. Ей вдруг показалось, что она всю жизнь искала человека, которому могла бы довериться.

— Но был другой человек, — произнесла она. — Друг моей матери. Он приходил повидаться со мной. Я думала, что он приходит по маминой просьбе. Что мама хочет таким образом облегчить мне жизнь. Но потом я поняла, что он любит меня и приходит не из-за матери, а по собственному почину. — Элиан почувствовала, что вот-вот заплачет, и закрыла глаза, пытаясь совладать с собой. — Мама всегда хотела, чтобы я ему доверяла. Ей вообще хотелось, чтобы я хоть кому-нибудь доверяла. Но особенно ему.

— Почему?

Элиан ссутулилась, сжала бока локтями.

— Да просто так! После смерти моего деда мне было необходимо хоть кому-нибудь верить!

В комнату потихоньку просачивался солнечный свет. Майкл заметил, что Элиан беззвучно плачет.

— Я больше не хочу об этом говорить, — прошептала она.

— Элиан!

— Нет, — она покачала головой. — Оставь меня в покое. Вместе с солнечными лучами в комнату прокралось отчуждение, и между молодыми людьми пробежал холодок.

Как ни странно, воспоминания об отцах разъединили Элиан и Майкла, вместо того чтобы сплотить их.

Будь мы искренни друг с другом, этого бы не случилось, подумал Майкл.

Евгений Карск курил сигарету. Дожидаясь телефонного звонка, он наблюдал за своей женой. Она укладывала его вещи, как всегда четко и сосредоточенно.

— Я хочу, чтобы ты пожила на даче, пока меня не будет, — сказал он, пуская струю дыма в спальню. — Тебе полезно ненадолго уехать из Москвы.

— За городом пока холодно, — сказала жена. Она была красивой женщиной: темноволосой, стройной, изящной. Всегда хорошо одевалась. Вдобавок, эта женщина подарила ему трех сыновей. Да, он сделал удачный выбор... Карск погасил окурок и тут же зажег новую сигарету.

— Ну и что? У тебя же есть шуба!

— В соболях, — возразила практичная супруга, — ходят в оперу или балет.

Карск досадливо хмыкнул. Он любил появляться на людях под руку с женой. Ему нравилось то, с какой завистью смотрели на него более молодые офицеры. Да, действительно, он не промахнулся, сделав такой выбор...

— Ладно, поступай, как знаешь, — сказал Карск. — Ты всегда, в конце концов, делаешь по-своему. Я просто думал, что тебе пойдет на пользу житье на даче, когда я буду в отъезде, а мальчики — в школе. Зима в Москве всегда такая холодная и безрадостная. И такая долгая...

— Ты же знаешь, я в отличие от тебя, не рвусь в Европу, — заметила жена. Она отряхнула его костюм, прежде чем уложить его в дорожную сумку. — Мне и здесь нравится.

— А мне разве нет?

Но не промелькнула ли в его ответе нотка раздражения? Не подумает ли жена, что он оправдывается?

Жена застегнула молнию на сумке и повернулась к Карску.

— Знаешь что, Евгений? У тебя роман, а ты об этом даже не подозреваешь.

— Что ты хочешь этим сказать? Теперь он рассердился всерьез.

— А то, что у тебя есть любовница, — пояснила жена. — Ее зовут Европа.

Жена подошла к Евгению и посмотрела на него в упор. Потом улыбнулась и поцеловала мужа.

— Ты совсем мальчишка, — сказала она. — Наверное, потому что ты был единственным ребенком в семье. Психологи говорят, что единственные дети вырастают более требовательными, чем те, у кого есть братья и сестры.

— Чепуха!

— Если судить по тебе, — усмехнулась жена, — то это истинная правда. — Она еще раз поцеловала его, как бы показывая, что вполне отвечает за свои слова. — Но ты не мучайся угрызениями совести. Я тебя к этой любовнице не ревную.

Когда она вышла из спальни, Карск приблизился к широкому окну, из которого открывался вид на Москву-реку, протекавшую по городу. Будучи одним из четырех руководителей отдела контрразведки Первого главного управления КГБ, Евгений Карск пользовался большими привилегиями, в числе которых была довольно просторная квартира в новом высотном здании, выходившем на Москву-реку.

Но этот весьма живописный вид — мерцающие огни и позолоченные луковки колоколен — не радовал его. Реку все еще сковывал лед, хотя апрель был в разгаре. Зима, железной хваткой державшая город за горло, не желала сдавать позиций, даже когда отпущенный ей срок подошел к концу.

Карск, не докурив сигарету, уже взял новую. В горле саднило, но он никак не мог остановиться.

Курение для меня своего рода кара, подумал он. Вот только за какие грехи?

Наверное, за то, что он не верит в Бога. Мать его верила, а он, прошедший выучку в КГБ, привык высмеивать Бога, считая, что в него верят только слабовольные люди. Религия — опиум для народа. В лучшем случае это некие пустяковые мыслишки, позволяющие небольшой группке людей — попам — держать в узде народные массы. А церковь — любая церковь! — представляла собой потенциальную угрозу и мешала развитию научной диалектике, разработанной Марксом и Лениным.

— То же самое относится и к реформам, — пробормотал Евгений. — Это, конечно, прекрасно, но всему свое место. Никто не спорит, что советскую экономику нужно сделать более эффективной. Или что следует положить конец злоупотреблениям правительственных чиновников. Но проводить реформы надо очень осторожно. Если хоть чуть-чуть приоткрыть дверь либеральным веяниям, то как их потом сдержать? Не вынудят ли реформы — просто в силу своей природы — распахнуть эту дверь настежь?

А тогда? — подумал Карск. Что тогда? В конечном итоге нас будет трудно отличить от американцев.

Карск прислонился к оконной раме и почувствовал, как повеяло холодом от этой московской «весны»... Ему не терпелось оказаться в Европе.

Зазвонил телефон. Евгений слышал, что жена возится на кухне — готовит обед. Карск взглянул на часы. Телефон продолжал звонить. Жена не могла поднять трубку. Она была далеко и не сумела бы подслушать разговор... Из крана на кухне пошла вода... Карск решился подойти к телефону.

— Моей, моей? Алло? Я звонил на работу, — сказал Кодзо Сийна. — Дежурный попросил меня перезвонить позже.

Да, на Сергея можно положиться, подумал Карск. Он всегда спокойно оставлял на Сергея все дела в конторе.

— Какие новости об Одри Досс? — поинтересовался Карск.

— Пока никаких, — ответил Сийна.

— Мне необходимо знать, где она. — Карск с досадой нахмурился. — Это очень важно.

— Я делаю все возможное, — сказал Сийна. — Как только я что-то выясню, тут же вам позвоню. А вам удалось установить, кто убил Филиппа Досса?

— Нет, — откликнулся Карск. — Тут полная неясность.

— Гм... — хмыкнул Сийна. — Это-то меня и беспокоит. Кто же его все-таки убил? Не люблю игроков-невидимок. Они слишком часто оказываются врагами.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Карск. — Кто бы это ни был, он нас теперь не остановит.

— Значит ли это, что груз будет доставлен по расписанию? — Ни один из них не осмелился говорить в открытую даже по такой надежной секретной линии связи.

— Да. Через пару дней, — сказал Карск. — Его сейчас переправляют. Вы сами понимаете, насколько это трудно в сложившихся обстоятельствах.

— Да, я прекрасно понимаю, — Сийна вздохнул с облегчением, узнав, что последняя часть его плана выполняется. — И ценю вашу заботу.

Они говорили по-японски. Сийна, должно быть, решил, что Карск делает это из вежливости, но в действительности Евгению просто хотелось улавливать все оттенки разговора. Карск изучил много иностранных языков, поскольку считал, что при общении через посредника утрачивается значительная часть важной информации. Карск свободно владел двенадцатью языками, а диалектов знал даже в два раза больше.

— Только чтобы на грузе не было никаких русских надписей, — продолжал Сийна. — Я не хочу, чтобы было ясно, откуда поступил груз.

Особенно для Масаси, подумал он, вспомнив, как тот ненавидит русских.

— Об этом не тревожьтесь, — заверил его Карск. — У нас нет ни малейшего желания разглашать этот секрет.

Он даже мысли не допускал, настолько ужасающими были бы последствия...

— Ну, а как насчет всего остального? — спросил Карск.

— Близится час уничтожения Таки-гуми, — сообщил Сийна, и в его голосе зазвучало явное удовлетворение.

Как приятно, подумал Карск, когда люди, работающие на тебя, думают так же, как и ты. Особенно те, кто не подозревает, что работают на тебя, поскольку ты обвел их вокруг пальца, заставив поверить, будто относишься к ним как к равным, как к твоим партнерам. А ведь именно это произошло с Кодзо Сийной.

— Хироси Таки мертв, — проговорил Сийна. — Как мы и задумывали, именно Масаси благодаря моему подстрекательству отдал приказ. Теперь же, опять-таки в соответствии с нашей договоренностью, я натравил Друг на друга двух оставшихся в живых братьев из семейства Таки, Дзёдзи и Масаси.

— Иногда я задаюсь вопросом, — Карск усмехнулся, глядя на плывущие по Москве-реке льдины, озаряемые тусклым светом от тормозных огней проезжавших по улице автомобилей, — что доставляет вам больше удовольствия: завоевание вашей страной нового мирового статуса или уничтожение детища Ватаро Таки?

— Довольно странная мысль, — заметил Кодзо Сийна. — Мне казалось, вы должны понимать, что эти две цели взаимосвязаны. Будь Ватаро жив, Дзибан никогда не добился бы своего, Япония не заняла бы достойного места в мире. А вам не поставить Америку на колени!

— Возможно, — согласился Карск. — Но тогда мы найдем другой путь.

— Нет-нет, Карск! Вспомните свою историю! Вы никогда не проникали в другие страны иначе как с помощью Красной Армии.

— Мы не хотим захватить Соединенные Штаты, — возразил Карск. — Подобная затея, даже если бы ее удалось осуществить, не уничтожив при этом полмира, быстро обескровит Россию. Римская империя, насколько мне известно, пришла в упадок именно потому, что непомерно разрослась. Римляне были мастерами своего дела, богами военного искусства. Они побеждали всех на свете. Но, как выяснилось, это было самое простое. Гораздо труднее и в конечном итоге, как показала история, невозможно, оказалось другое: удержать в повиновении все владения. Слишком уж там много было племен и народов, слишком часто они восставали. Содержание непрерывно увеличивавшейся римской армии привело к краху империи. Мы не собираемся повторять ошибку римлян.

— Но что же вы тогда собираетесь сделать с Америкой? — спросил Сийна.

Карск, глядевший на дым сигареты, который растекался по оконному стеклу, заметил, что на улице пошел снег. Плечо, прислоненное к холодной раме, замерзло — такая уж в Москве весна... Потушив сигарету, Карск вдруг подумал: интересно, почему он курит только в России?

— То, о чем вы давно мечтаете, Сийна-сан, — произнес Карск. — Мы уничтожим Америку экономически.

Удэ вернулся в Хану, истекая кровью. На память ему пришли недавние видения. Он был солнцем, он пылал... Свет, излучаемый им, был ослепительно ярок, он, Удэ, испускал огромную энергию... Он источал свет, тепло, жизнь. Все это было так, пока не началось кровотечение. Какая божественная влага вытекает из раненого светила? Плазма? Магма? Как бы там ни было, Удэ-солнце истекал кровью. И вместе с кровью иссякали его свет, тепло, жизнь...

Удэ закричал. Он вопил, пока женщина, стоявшая рядом, не влила ему в глотку двадцать пять миллилитров торазина.

Теперь, в полумраке дома толстяка Итимады, где все жалюзи были закрыты, Удэ дергал за проволоку, которой была привязана к стулу Одри. Она сидела, уронив голову на грудь. Удэ несколько раз ударил ее по щекам.

— Помоги мне! — завопил Удэ. — Помоги! Я истекаю кровью!

Глаза Одри открылись. Девушка не понимала, где она и кто на нее кричит. Перепуганная, измученная голодом и жаждой, она вскрикнула и потеряла сознание.

Удэ, пыхтя, смотрел на нее. Он вспомнил, как она мирно спала, когда он ворвался в дом. Одри тогда не была связана, а возле постели стояли еда и питье, которые он торопливо проглотил, читая записку без подписи, лежавшую под плошкой с водой.

«Одри! — было написано там. — Не бойся! Я увожу тебя на Гавайи, чтобы спасти твою жизнь. Теперь можешь не бояться тех, кто хочет причинить тебе зло. Оставайся здесь, пока я за тобой не вернусь. Верь мне».

Удэ уничтожил записку. Это он привязал Одри к стулу, чтобы она никуда не ушла, пока он будет занят другими делами.

Теперь же его заботило одно: как прекратить кровотечение.

Вскоре Одри очнулась, потревоженная птичьим гомоном. На ее груди прикорнула ящерица геккон. Заметив ее, Одри взвизгнула и взмахом руки стряхнула с себя маленькую ящерку.

Девушка выпрямилась на стуле, насколько могла.

«Где я?» — подумала Одри. Голова болела так, словно ее зажали в тиски. В горле ощущался какой-то странный горьковатый привкус. Во рту пересохло, Одри умирала от жажды.

Вокруг — везде, куда ни посмотреть — росли деревья.

Толстенные, высоченные деревья. По рукам и ногам Одри плясали пятна света. Она была одета в голубые хлопчатобумажные шорты и белую майку, на ногах — бордовые пластиковые сандалии. Все поношенное и чужое. На майке Одри заметила какую-то надпись. Оттянув материал, она прочитала: «Мужские соревнования по троеборью. Кона Айрон, 1985».

Кона? Где эта Кона? Одри напрягла память. Может быть, на Гавайях? Она огляделась. Голые руки и ноги овевал теплый ветерок. Щебетали птицы, жужжали букашки.

«Неужели я действительно на Гавайях?» — мелькнула у Одри мысль.

А потом вопрос: что же все-таки произошло?

Одри стиснула руками ноющую голову и крепко зажмурилась. Солнце светило слишком ярко. От этого головная боль становилась еще сильнее. О Боже! Боже! Пожалуйста, сделай, так, чтобы голова перестала болеть!

Теперь Одри вспомнила, что, сидя дома в Беллэйвене, она услышала какой-то шум и спустилась вниз. Она решила, что это Майкл, зачем-то заглянувший в отцовский кабинет. Но вместо Майкла...

Кто? Кто оказался внизу? И почему?

В мозгу ее, словно перепуганные птицы, проносились вопросы, на которые она не знала ответа. Голова заболела пуще прежнего. Одри застонала, скрючилась, и ее начало тошнить. Но толком не вырвало, потому что в желудке почти ничего не было.

У Одри перед глазами все поплыло, и она легла навзничь на траву. Даже дышать было тяжело. Но все-таки девушка не потеряла сознания, и постепенно ей стало получше.

Одри уперлась ладонями в землю и встала. Ноги подкашивались, и не держали ее... Осознав, что она почему-то стоит на четвереньках, с опущенной головой, Одри подумала, что, по-видимому, на мгновение опять отключилась.

Ее начал охватывать страх.

— Что со мной такое? — ужаснулась Одри.

Судя по солнцу, лучи которого пробивались сквозь листву деревьев, было уже далеко за полдень. Вероятно, она очень долго лежала без чувств.

Одри вспомнила, как Майкл окликнул ее. Он вошел в кабинет. Сверкнула его катана. Звякнули скрестившиеся клинки. Раз, другой, третий...

А что было потом?

Майкл! Майкл!

Одри едва не расплакалась, но овладела собой. В ушах зазвучал укоризненный голос брата:

«Слезами горю не поможешь. Держи себя в руках, Эйди».

Этот голос словно придал ей сил, и Одри постаралась взять себя в руки.

И тут увидела Удэ. Прежде всего ей бросились в глаза ирезуми -татуировки, покрывавшие его обнаженный торс. Потом — его богатырское телосложение. На левом плече незнакомца белела повязка, на которой темным пятном запеклась кровь.

Это был азиат. Японец или китаец, Одри точно не знала. Господи, как же рассердится Майкл!

— Кто вы? — спросила Одри.

Оказалось, что ей даже два этих слова выговорить — и то неимоверно трудно.

— Вот, — Удэ протянул ей пластмассовый стаканчик, служивший крышкой для термоса, — выпейте.

Она отхлебнула воды и поперхнулась. Он добавил:

— Пейте медленно.

У Одри опять закружилась голова, она опустилась в высокую траву.

— Где я? — пролепетала Одри. — На Гавайях, да?

Одри казалось, что ее голова налита свинцом. Она уронила ее на скрещенные руки, но лишь ненадолго, потому что распухшие запястья тоже страшно болели.

— Где вы — не важно, — отрезал Удэ. — Вы ведь тут долго не пробудете.

Одри продолжала пить очень медленно, хотя жажда настолько измучила ее, что девушка готова была осушить стакан единым духом. Удэ несколько раз подливал в него воды. Одри поглядела на солнце.

— Что со мной случилось?

— Ладно, — сказал Удэ. — Хватит.

Он взял у Одри стакан и помог ей подняться на ноги. Она едва не рухнула на землю, так что ему пришлось подхватить ее на руки и пронести почти до конца посыпанной гравием дорожки, где стояла машина. Одри мельком увидела дом — наверное, здесь ее держали связанной? — а потом мужчина запихнул ее в машину.

В последующие несколько часов перед глазами у нее все плыло и мелькало. Одри изо всех сил старалась не потерять сознание, но то и дело впадала в забытье, а потом мучительно пробуждалась: казалось, ей было отказано даже в праве на мирный сон.

Одри чувствовала, что они едут медленно. Дорога явно пролегала в горах. Одри не видела ее, но ощущала подъем.

Порой приходилось останавливаться и пережидать. До Одри доносился шум моторов: вероятно, по встречной полосе проезжали автомобили.

Но вот дорога стала более пологой и, наконец, вышла на равнину. Теперь ехать было легче, и вконец изнуренная Одри погрузилась в глубокий сон.

У Нобуо Ямамото вспотели ладони. За десять минут он, наверное, раз десять вытирал их льняным платком, который уже успел посереть от городской гари.

Для такой сильной личности, занимавшей к тому же столь высокое положение, это было довольно странно. Он сидел, напряженно выпрямившись, в машине, которую вел шофер; нервы Ямамото тоже были напряжены.

Нобуо уже который месяц подряд очень плохо спал. Стоило ему задремать, как приходили сновидения, прямо-таки начиненные смертью. Жуткой, испепеляющей смертью, молниеносной и в то же время мучительно долгой... смертью от вспышки. Нобуо предпочитал называть это«вспышкой», а не «взрывом». С таким понятием он еще мог как-то ужиться.

Дело в том, что японец Нобуо лучше других понимал, насколько этоопасно. Он не забыл уроки истории. Уроки Хиросимы и Нагасаки. Японцы с тех пор испытывали жгучую ненависть к любому устройству, содержащему радиоактивные вещества, особенно к атомному оружию.

Боже мой! — подумал Нобуо. И как же меня угораздило ввязаться в эту историю?

В действительности он, конечно же, знал как. Все из-за Митико. Она заставила его сродниться с семейством Таки и душой, и телом. Именно так замысливали этот союз отец и Ватаро Таки. Нобуо давным-давно позабыл его настоящее имя: Дзэн Годо. Если два семейных предприятия будут объединены еще и брачными узами, оба обретут новый источник силы.

Но теперь уже нет ни Ватаро Таки, ни Хироси. Масаси получил все, что хотел. Он стал оябуном Таки-гуми, а ведь Масаси — сумасшедший! Безумец, с которым теперь его, Нобуо, связывают узы особого свойства.

Я даю ему то, что он потребовал, подумал Нобуо, у которого при мысли о завершении работы тошнота подкатывала к горлу, но при этом, как могу, стараюсь тянуть время. И все же конец близок, больше оттягивать нельзя. Что я могу поделать, если жизнь моей внучки в опасности?

Однако ночные кошмары не прекращались. Вонь разлагающихся трупов и призраки мертвецов преследовали Нобуо по ночам, превращая каждую из них в сущую пытку, заставляя терзаться угрызениями совести.

За окном мелькали виды ночного Токио. Гигантские неоновые надписи и рекламные щиты мигали буквально повсюду, не было ни одного темного уголка. Даже сквозь маленький квадратик автомобильного окна огней было видно столько, что и не сосчитать. Ночной Токио напоминал усеянное звездами небо. Это был своего рода символ, отражавший явные противоречия японской жизни: бесконечная городская круговерть создавала впечатление каких-то необъятных просторов, отчего голова шла кругом. Японцы вообще наделены способностью чудесным образом превращать малое в большое.

— Он здесь, господин, — сказал шофер Нобуо. Как всегда, опоздал, подумал Нобуо. Это еще один весьма недвусмысленный намек на истинную природу наших отношений.

Масаси вылез из машины и вошел в театр.

— Что ж, пора и мне, — решил Нобуо.

Он в последний раз вытер руки и убрал замызганный платок.

Интерьер театра был аскетичен, без каких-либо излишеств. Места для зрителей, сцена — и все. Не считая, конечно, мониторов. По обеим стенам были развешены в ряд телеэкраны, сейчас выключенные. В общей сложности в зале висело больше ста пятидесяти экранов, казалось, это пустые окна, глядящие в никуда. Из-за них атмосфера в театре делалась еще более унылой. Человек словно попадал в мертвую зону, где даже звезды — и те погасли. На экранах лишь мелькали тусклые отражения зрителей, которые рассаживались по местам.

Масаси, как обычно, подождал в дверях, пока не начнется представление. К этому моменту все места, кроме одного, обычно бывали заняты. Но — что гораздо важнее, — Масаси получал возможность внимательно разглядывать каждого, кто входил в зал.

Масаси сел. Слева от него сидела молодая японка в несуразно большом платье; в его расцветке было столько оттенков серого, что их трудно было различить. На щеках японки красовались голубые и пурпурные пятна румян. Губная помада ярко блестела. Волосы, везде подстриженные очень коротко (если не считать челки), казались жесткими, словно их намазали клеем.

Справа от Масаси сидел Нобуо.

Спектакль начался без традиционных трубных призывов и вообще без всякого предупреждения. И тут же все мониторы ожили. Замелькали светящиеся полоски и зигзаги.

И тут на сцену вбежали танцовщицы. Одни совсем голые, другие полуобнаженные, у некоторых тела были размалеваны белой краской. Они танцевали «буто» — примитивный современный танец, созданный в урбанизированной, прозападной послевоенной Японии и выражавший тоску по прошлому. Этот танец был политическим вызовом и в культурном плане считался реакционным, поскольку в основе его лежали мифологические архетипы. Динамический и одновременно статический «буто» впитал в себя духовный и материальный опыт Японии.

Солистка изображала богиню солнца, от которой произошел император. Удрученная тем, что она видит вокруг, богиня удаляется в пещеру, и мир погружается в темноту.

Только сладостный звон чаш с вином и разнузданные, сладострастные танцы, напоминавшие по форме ритуальные, смогли выманить богиню солнца из ее укрытия, и она вышла вместе со своими вечными спутниками: весной, светом и теплом.

Когда балерины кружились в танце, представлявшем в стилизованном виде древний земледельческий миф, на мониторах показывалась генеральная репетиция спектакля. Этот танец чуть отставал от танца живых девушек на сцене, что производило поразительный эффект зримого воплощения эха.

В антракте Масаси встал и, не сказав ни слова, вышел в фойе. А через мгновение подозвал к себе Нобуо.

— Вы что-нибудь поняли в этой белиберде? — спросил Масаси, когда Нобуо приблизился.

— Да я не обращал внимания, — откликнулся Нобуо. — По-вашему, девушки танцевали неплохо, да?

— Вы имеете в виду этих акробаток? — поморщился Масаси. — Им место в цирке. Если подобное действо называть искусством, значит, нынешние люди утратили творческие способности. От всего этого веет мертвечиной. Тут нет ни грации, ни тишины. Разве это юген?Последнее понятие, появившееся во время сегуната Токугавы в начале девятнадцатого века, обозначало сдержанную красоту, настолько скромную в своих внешних проявлениях, что сквозь оболочку проглядывала ее сущность.

Нобуо был достаточно осведомлен, чтобы не ввязаться в спор с Масаси и не угодить в ловушку. Для Масаси это было истинное наслаждение, ведь Нобуо не мог его переспорить.

— Дело продвигается недостаточно быстро.

— Я стараюсь, как могу, — возразил Нобуо. — Но нам приходится думать о производственном процессе. Вы же знаете, мы не автомобили собираем. Все должно быть сделано с минимальными допусками.

— Вы кому-нибудь другому зубы заговаривайте, — презрительно процедил Масаси.

— Я говорю правду, — напряженно произнес Нобуо. — Вы знаете, сколько энергии высвобождается при ядерном взрыве?

— Меня не волнует, какие у вас трудности, — отрезал Масаси. — Я должен уложиться в график. Нам необходимо все закончить через два дня.

— Мне наплевать на ваш график, — сердито воскликнул Нобуо. — Я волнуюсь только за внучку.

— Что ж, если так, — усмехнулся Масаси, — тогда вы через два дня будете готовы к встрече на вашей фабрике. Это крайне важно. Судьба Японии зависит от вашей технической грамотности, Нобуо-сан. Да, по правде сказать, и судьба всего мира тоже. Что значит по сравнению с этим судьба одной-единственной маленькой девочки?

Нобуо побледнел. Масаси расхохотался.

— Успокойтесь, Нобуо-сан. Я не причиню Тори вреда. Я же вам обещал.

— А чего стоит ваше слово?

Масаси сверкнул глазами.

— Очень даже многого, советую не сомневаться.

— Я не имею возможности высказывать своего мнения, — отрезал Нобуо. — Вы лучше спросите дух своего отца. Он наверняка знает.

— Смерть моего отца — это карма, судьба, не так ли?

— Да, и, как я понимаю, карма убила Хироси... Нет, — Нобуо покачал головой. — Нет. Это вы убили своего старшего брата. Вы, несмотря на все ваши нынешние протесты! Теперь вы стали оябуном, и я ваш союзник. Но нас объединило не убийство Хироси. Вы прекрасно знаете, почему я с вами заодно. Вы выкрали мою внучку. За это я буду вас ненавидеть до последнего вздоха.

— Меня? — невинно переспросил Масаси. — Но что я такого сделал? Только создал великолепно отлаженный механизм. Он действует куда лучше, чем мог себе представить мой отец. Почему вы такой мрачный, Нобуо? Вы же часть истории! Вы создадите то, что мне нужно, и мы скоро будем править новой Японией.

Или, подумал Нобуо, исчезнем с лица земли. И все японские мужчины, женщины и дети тоже исчезнут.

Птицы щебетали на залитой солнцем лужайке. Сквозь просеки в лесу проникали снопы света. Слышалось журчание ручья, который тек по пологому склону, и жужжание насекомых.

Навстречу ему шла Элиан, она смотрела на него, только на него. И медленно, но неумолимо, доверчиво приближалась к нему.

Потом раздался хлопок ружейного выстрела, и Майкл вскрикнул: «Элиан!»

Она исчезла за холмом, рухнула в долину, в темную зияющую пропасть.

Громовые раскаты эха сотрясали горы.

Пробудившись, Майкл осознал, что он звал по имени не Элиан, а Сейоко.

Его охватило глубокое уныние. В темноте послышались жалобные всхлипы. Оказалось, что это всхлипывал он сам. Майкл не сразу сообразил, где находится. Ах да, он в доме Элиан... Вероятно, он проспал целый день.

Майкл встал и побрел в ванную. Включил кран и принял холодный душ. Через три минуты вышел из-под душа и вытерся полотенцем. Майкл не стал выключать душ, а обмотал в темноте талию полотенцем и отправился на веранду-ланай, которая тянулась вдоль всего дома.

Ветер шелестел кронами пальм. Фонарики, освещавшие дорожку в саду, горели так ярко, что Майкл мог протянуть руку и дотронуться до каждого листика. За деревьями высились горы, вечные страхи тех мест. В ночи благоухало ананасами.

Вот и наступил новый день, подумал Майкл. Куда же скрылся Удэ?

Этого Майкл не знал, но понимал, где следует искать — в Токио. Токио был тем местом, где он найдет Одри и выяснит, кто убил его отца и почему.

«Сюдзи Сюрикэн».

Майкл сел, поджав под себя ноги, и, медленно дыша, забормотал нараспев:

"У". — Бытие.

«My». — Небытие.

«Суйгетсу». — Лунная дорожка на воде.

«Йо». — Внутренняя честность.

«Син». — Мудрец.

«Сен». — Мысль предваряет действие.

«Минмуокеан». — Куда вонзается меч.

«Зеро». — Там, где путь бессилен.

«Суйгетсу». Фраза «лунная дорожка на воде» обозначала обман.

"Все, что ты воспринимаешь, — говорил Тсуйо, — основано на обмане. В синтоизме ложь, становящаяся правдой, называется симпо,тайна. Считается, что люди верят в симпопросто потому, что оно окружено тайной. Путь воинаназывает симпо стратегией. Вот, к примеру, ты притворяешься, что ранен в правую руку, и тем самым отвлекаешь противника, заставляешь его изменить стратегию и в результате побеждаешь его. Разве в этом случае нельзя утверждать, что твоя ложь в итоге стала истиной?

Если тебе удается добиться того, что противник начинает видеть происходящее в нужном тебе свете, значит, ты овладел искусством стратегии".

Может быть, Элиан исповедует симпо?Она сознательно окутывала себя тайной или была действительно той, за кого себя выдает? Майкл снова вспомнил, как он заканчивал обучение у Тсуйо. Ему казалось тогда, что так легко постичь мотивы поступков сенсея. Но позднее отец сказал ему:

«Сперва ты должен распознать зло. Потом победить его. И наконец, следить за тем, чтобы самому не стать злым. Чем старше ты станешь, тем тяжелее будет это понять». Сонный дом по-прежнему не давал ему никакого ответа... Путь — это истина, подумал Майкл. Это тендо.

Он резко поднялся с пола с вошел в дом. Дойдя до кухни, снял телефонную трубку и набрал номер аэропорта в Кухулаи. Заказал билет, позвонил в международный аэропорт Гонолулу, а потом связался с Джоунасом.

Тот подошел к телефону после первого же звонка.

— Дядя Сэмми?

— Майкл? Как дела?

В последний раз Майкл созванивался с Джоунасом, когда они с Элиан перебрались из дома толстяка Итимады в ее коттедж. Это было вчера или раньше? Майкл рассказал Джоунасу обо всем, что с ним приключилось после прилета на Мауи.

— Об Одри что-нибудь известно? — спросил Майкл.

— Пока нет. Но мы не теряем надежды. Мы делаем все возможное, — успокоил Майкла Джоунас и, чтобы отвлечь его от мыслей о сестре, сказал: — Я встречался на Мауи с агентами федеральной службы. Договорился, что тебя не будут впутывать в расследование кровавого столкновения в доме толстяка Итимады.

— Ваши догадки, что искать концы надо в Японии, по-моему, подтверждаются, — в свою очередь сообщил ему Майкл. — Сегодня утром я первым же самолетом вылетаю в Токио.

— Поступай, как считаешь нужным, сынок, — откликнулся Джоунас. — У нас тут начался кризис, из которого я не вижу выхода. Япония год вела переговоры с Соединенными Штатами о соглашении по импорту и экспорту продукции, и тут вдруг резко изменила свою позицию. Японский премьер-министр вчера известил нашего президента о том, что все отдельные торговые соглашения между нами и Японией считаются недействительными и отменяются. Причем никаких объяснений не представил! И похоже, у нас нет ни малейшей надежды на возобновление переговоров.

Я вчера весь вечер провел на Капитолийском холме. Конгресс в отместку принял закон об экспортных тарифах, аналогичный закону Смита-Хоули, действовавшему несколько десятилетий назад. Ей-богу, сынок, десять лет назад Америка смогла бы вынести подобный удар. Но сейчас — нет. Однако никого, по-моему, не волнует, что принятие проктиционистского закона повлечет за собой страшную экономическую депрессию.

— Я смотрю, у вас дел невпроворот, — заметил Майкл.

— И вдобавок, в довершение всех бед, — пожаловался Джоунас, — вероятно, МЭТБ надолго останется не у дел.

Он рассказал Майклу о сводке, которую ему представила Лилиан, и объяснил, чем это чревато.

Когда Майкл повесил трубку, у него на душе было еще тревожнее, чем прежде. Он вернулся на веранду. Когда Майкл глядел оттуда на долину Яо, ему казалось, будто он стоит на главной башне грозного средневекового замка.

Услышав шорох, Майкл обернулся. Из-за стеклянных дверей, которые вели в спальню, появилась Элиан. Она смотрела на Майкла, стоявшего на залитой лунным светом веранде. На Элиан были джинсы и мужская рубашка с длинными рукавами.

— Я услышала, что ты здесь, — сказала Элиан.

— Извини, что разбудил.

— Да нет, я все равно уже проснулась. — Элиан повернула голову и посмотрела на долину. — Здесь такие чудесные ночи, — сказала она, сделав несколько шагов по веранде. — Ночью тут еще прекраснее, чем днем, хотя кажется, что и днем лучше не бывает.

— В полнолуние, — сказал Майкл, — вся долина видна как на ладони.

— Не вся, — Элиан покачала головой. — Тут есть места, где столетиями не ступала нога человека.

— Потому что тут такие густые заросли?

— Нет, — ответила Элиан. — Потому что никто не отважится зайти туда. Это священные места, существующие вне времени и пространства. В них до сих пор обитают древние божества. По крайней мере, гавайцы в это верят.

Майкл видел, что Элиан говорит совершенно серьезно. И воспринял ее слова без насмешки.

Тсуйо когда-то сказал ему: «Физики утверждают, что во вселенной главенствует гравитационный принцип: наличие или отсутствие тяготения. Но разумом правит вера. Как бы там ни было, на земле, бесспорно, есть места, где главное — это вера, а не физические законы. И ты со временем обнаружишь эти места, либо с моей помощью, либо самостоятельно».

— Ты покажешь мне одно из таких мест? — спросил Майкл Элиан. — Я хочу посмотреть, где живут гавайские боги.

По лицу девушки было видно, что она пытается понять, смеется он над ней или нет.

— Ладно, — после паузы произнесла она. — Но это высоко. Нам придется долго взбираться вверх.

Майкл заколебался, вспомнив свой сон и то, что произошло в Йосино, когда он проходил обучение у Тсуйо. В памяти всплыл образ Элиан, которая исчезла в пропасти, и раздался его собственный голос, выкликивавший имя Сейоко. От всего этого веяло жутью.

— Это не беда, — сказал он, но не очень-то искренне.

Однако Элиан, как и он, похоже, не находила себе места от волнения. До вылета в Гонолулу еще столько времени...

Неужели нам на роду написано отправиться туда? — подумал он. Неужели ей суждено погибнуть у меня на глазах точно так же, как и Сейоко? Но тут же оборвал сам себя: «Какой вздор!»

Элиан вошла вслед за ним в дом и подождала, пока он наденет джинсы и футболку. Звезды поблескивали на небе, словно миллиарды неисполнившихся желаний. Элиан расхаживала по комнате с таким видом, будто ей здесь было тесно.

— Вот, возьми, — она протянула ему мощный полевой бинокль. — В тех местах очень живописно даже по ночам.

Она вывела его из дома и пошла по извилистой тропинке, которая скрывалась в траве между склонами. Слышался звон цикад, неумолчно певших на разные голоса.

Элиан и Майкл пересекали долину. Элиан взяла с собой фонарик, но луна и звезды светили так ярко, что он оказался не нужен. Они принялись подниматься в горы, которые уже не одно тысячелетие высились здесь над морем.

Взобравшись на сто пятьдесят футов, путники присели отдохнуть. Майкл достал бинокль и оглядел окрестности. Мир, залитый лунным светом, казался окаменевшим, плоским, гранитно-твердым, но при этом сказочно прекрасным. К восхищению великолепием природы примешивалось изумление, которое постепенно охватывало человека при мысли о том, сколь краток людской век по сравнению с жизнью Земли.

Здесь, в этом плоском, бесцветном, необитаемом мире, думал Майкл, волей-неволей приходится смиренно признать величие вселенной.

— Ну, что ты там увидел? — поинтересовалась Элиан.

— Себя, — ответил Майкл.

— Ах, если бы зеркало могло поведать то, что нам необходимо знать о самих себе... — протянула Элиан.

Она долго, как-то странно, пристально глядела на Майкла.

«Словно пытаясь вобрать в себя его естество, — пронеслось в мозгу Майкла. — Поглотить его душу...»

Наконец Элиан заговорила.

— Когда я была маленькой, то каждый раз перед сном я читала одну и ту же молитву. Меня научил ей в раннем детстве друг моей матери. Он велел произносить эту молитву, только когда я буду одна, и никому не говорить, что я ее знаю. Даже маме. Вот какая она: «Да» — это желание. «Нет» — мечта. Я иду по жизни только с этим — с «нет» и «да». Господи, сделай так, чтобы я могла сохранить в тайне мои желания и мечты, а когда-нибудь стать сильной-сильной и вообще обойтись без них".

Лунный свет окутал ее серебристым покрывалом. Холодные голубоватые оттенки плясали на волевом лице. Оно вдруг стало бесцветным и одновременно как бы зарядилось энергией — так бывает при ярком монохроматическом освещении.

— Майкл! — сказала Элиан. — Я совершала ужасные поступки.

— Все мы делали в своей жизни что-нибудь постыдное, Элиан. — Майкл отложил бинокль.

— Такого ты не делал.

Майкл приблизился к ней.

— Но тогда зачем ты так поступала?

— Потому что боялась, — сказала Элиан. — Боялась, что если вообще ничего не сделать, меня захлестнет хаос. Помнишь тот черный холст? Я боялась остаться никем.

— Но ты же умница, — возразил Майкл, — Ты умная, ловкая и сильная. — Майкл улыбнулся и добавил: — И очень красивая.

Ее лицо оставалось бесстрастным. Майклу хотелось, чтобы Элиан улыбнулась.

— Короче говоря, — сказала она, — я совершенство.

— Я этого не утверждал.

— О нет, утверждал! И ты в этом не одинок. Сколько я себя помню, окружающие всегда твердили, будто я истинное совершенство. От меня этого требовали. Так что у меня просто не оставалось другого выхода. Я не могла, как обыкновенная женщина, сложить с себя эту ответственность. Это страшное бремя буквально лишило меня детства. Я всю жизнь была взрослой, Майкл. Была, потому что знала: в противном случае вся моя жизнь пойдет насмарку.

Майкл глядел на нее, и в душе его зарождались гнев и печаль. Он жалел Элиан и негодовал на тех, кто взвалил на ее плечи бремя лжи.

— И ты действительно в это верила? Она кивнула.

— И до сих пор верю. Ведь в конце концов именно это служит оправданием моей жизни. Что я без этой ответственности? Ничто. Снова хаос. А я не в силах вынести хаос.

Майкл покачал головой.

— Нет, ты вовсе не ничтожество. — Он протянул ей руку. — Ладно, пошли.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем ее пальцы коснулись его руки.

— Итимада — болван, — хмыкал Удэ, доложив о том, как обстоят дела. Он стоял в телефонной будке на окраине Байлуки. Лицо его было в вулканической пыли. — У него были обширные планы. Они не касались вас.

Удэ то и дело поглядывал в сторону машины, где на полу лежала связанная Одри с кляпом во рту.

— Он нанял двух туземцев, чтобы они разыскали документ Катей. Но я вышел на них. Бумаги у них не было, и они не знали, у кого она. Однако я выведал у них, что хотел оставить сыну Филипп Досс. Темно-красный витой шнурок. Вам это о чем-нибудь говорит?

Масаси на миг задумался.

— Нет.

— Жадность превращается в глупость, как еда — в дерьмо, — глубокомысленно заявил Удэ. — Глупость сделала Итимаду уязвимым. Причем не только я смог до него добраться — это было бы еще полбеды. Нет, он стал уязвимым для итеки!(Удэ имел в виду европейца, Майкла Досса.) И этот итеки пробрался в его хваленое поместье!

— А тебе не приходило в голову, — спросил Масаси, — что толстяк Итимада, вполне возможно, хотел встретиться с Майклом Доссом? Как ты думаешь, почему он знал, куда отправить гавайцев на поиски витого шнурка? Очевидно, ему сообщил это по телефону Филипп Досс.

— Мне это не приходило в голову, — протянул Удэ.

— Тебе известно, где сейчас Майкл Досс?

— Да. У Элиан Ямамото.

— Правда? — равнодушно переспросил Масаси. Удэ удивило, почему столь невероятная новость нисколько не заинтересовала Масаси. — Я хочу, чтобы ты переправил его сестру Одри ко мне в Японию.

— Это будет непросто, — сказал Удэ. — И Майкл Досс тут шныряет, и федеральные службы по уши влезли в расследование столкновения в доме Итимады. Я связан по рукам и ногам.

— Не беспокойся. Я пришлю мой личный самолет. В аэропорту все будет подготовлено. Ее переправят в ящике, в грузовом отсеке. Тебе это не в диковинку, ты десять раз так переправлял людей. Но я смогу добраться на самолете до Мауи только через восемь часов.

— Мне нужно время на подготовку.

— Хорошо. Я позвоню в несколько мест и свяжу тебя кое-с кем из моих людей на местах. Где они тебя найдут?

Удэ сообщил Масаси название бара, в котором он был, когда выслеживал гавайцев.

— Это в Вайлуку, — объяснил он. — Они поймут. Сейчас еще рано, и там закрыто, поэтому скажите им, что я пока посижу в пивнушке через дорогу. — Удэ немного подумал и добавил: — Да, и передайте им, что мне нужно оружие.

— Они достанут все, что тебе понадобится, — заверил его Масаси. — Тебе удалось выяснить, кто убил Филиппа Досса?

— Это был не Итимада.

— Я тебя не об этом спрашивал.

— Я не знаю ответа на ваш вопрос, — сказал Удэ. — Как мне поступить с Майклом Доссом?

— Майкл Досс может интересовать нас только в том случае, если документ Катей у него, — сказал Масаси. — Пусть он получит красный шнурок. Он поможет нам понять, насколько тот важен. По-моему, совершенно очевидно, что Майкл Досс — единственная ниточка, ведущая к документу.

— А я думаю, это пустая трата времени, — возразил Удэ. — Я уверен, что документ Катей сгорел в машине вместе с Филиппом Доссом.

— Я плачу тебе не за то, чтобы ты думал, — рявкнул Масаси. — Делай, как приказывают!

— Документ Катей — это теперь самое главное, да? — спросил Удэ. — Я слышу в вашем голосе нетерпение. Но это не вы торопитесь. Это Кодзо Сийна торопится. Документ Катей — это священная реликвия Дзибана, а не ваша. По-моему, Кодзо Сийна уже стал новым оябуном Таки-гуми.

— Заткнись! — вскричал Масаси. — Ты снова будешь жрать свои грибы! Ты решил, что уже возвысился?

— Нет, — печально сказал Удэ, ибо понял, что выбора нет: перед ним только один путь. — Но я все вижу яснее, чем вы или Кодзо Сийна. Я могу позабыть про документ Катей, могу свыкнуться с мыслью, что он утрачен безвозвратно. У меня не вызывает сомнений, что сейчас реальную угрозу для вас и Таки-гуми представляет Майкл Досс. Он пошел по стопам своего отца. Филиппу Доссу удавалось не допускать вас к власти, пока жив был ваш отец. И, проживи он подольше, он бы вас погубил.

— Или я его.

— Вы не думаете, что Майкл Досс постарается довершить дело, начатое отцом?

— Дао, — произнес Масаси, — учит нас, что мудрец не лезет вперед, а, став позади всех, обнаруживает, что он оказался в самой выигрышной позиции.

— Какое мне дело до Дао? — с нескрываемым презрением произнес Удэ. — Дао — учение для стариков, которые слепы и глухи к тому, что творится вокруг них.

— Законы Дао всемирны, — напомнил ему Масаси.

— Даосизм умер.

Э, нет, подумал Масаси. Это твоей ум мертв.

— Пока еще ты член моего клана, — сердито сказал он. — И ты будешь подчиняться своему оябуну.

Все это так, но вот вопрос, подумал, повесив трубку, Удэ, кто мой оябун?

Теперь тропинка сделалась совсем крутой. Майкл, понимавший, что за спиной у него огромная пропасть, шел очень осторожно. Вокруг росли такие толстые деревья, что видимость в любом направлении была не больше одного фута. Тем не менее Элиан поднималась на вершину быстро и уверенно. Она оказалась права. Подъем был долог, и Майкл начал раскаиваться в том, что они это затеяли. Его внутренняя тревога прошла, он очень устал, тело болело.

Наконец Элиан остановилась. Повернувшись к нему, она указала рукой на горы. Майкл увидел впереди узкое ущелье, которое, словно гигантский клинок, рассекало скалы. Вход в ущелье как бы охранялся двумя огромными глыбами. Это были блестящие наплывы лавы — той самой, что много веков назад поднялась с океанского дна, и в результате этого катаклизма родились горные хребты.

Увидев глыбы, Майкл вздрогнул.

Неужели это действительно фигуры пригнувшихся воинов? — мелькнула у него мысль при виде глыб.

Он подошел поближе, чтобы выяснить, скульптуры это или нет, но убедился, что глыбы никто не обрабатывал. Это была их природная форма, несколько подчеркнутая эрозией. Они напоминали человеческие фигуры.

— Это путь богов, — прошептала Элиан. Но когда Майкл попытался войти в ущелье, она его удержала.

— Погоди! — сказала Элиан и скрыласьз а деревьями. А вернулась с гирляндами. Одну она сразу повесила себе на шею, другую — Майклу.

— Это листья ти, -сказала она. — Гавайцы считают это растение священным, потому что его очень любили древние боги. Эти венки надевают кахуны, когда приходят сюда. Листья ти защитят нас.

— От чего? — спросил Майкл.

Но Элиан уже шла мимо странных каменных стражников по тропинке богов.

— По-моему, самое главное в разговоре, — сказал в телефонную трубку Удэ, — это то, что остается за скобками. Что делает на Мауи Элиан Ямамото? Тем более в компании Майкла Досса?

Кодзо Сийна молча размышлял. Дело в том, что Элиан была дочерью Митико, и он терялся в догадках, с какой стати дочь Митико якшается с Майклом Доссом. Сийне была не по вкусу мысль о том, что на Мауи без его ведома что-то творится.

— А ты что по этому поводу думаешь? — наконец спросил Кодзо Сийна.

— Я не доверяю Масаси, — моментально ответил Удэ. Сийна не знал, как отнестись к его словам. Может быть, в ответе Удэ больше эмоций, чем разума? Эмоциям Сийна не верил. Они окрашивали все, словно светофильтры, надетые на объектив фотоаппарата.

— Когда я сказал Масаси об Элиан, он отреагировал очень странно, — продолжал Удэ. — Слишком небрежно, словно ему не терпелось перевести разговор на другую тему. У меня создалось впечатление, что ему известно о ее пребывании на Гавайях.

Что ты затеял, Масаси? — подумал Кодзо Сийна.

— Ты выяснил, кто убил Филиппа Досса? — спросил он.

— Пока еще нет.

— Продолжай выяснять, — велел Сийна. — Что же касается Майкла Досса, то поступай, как тебе прикажет Масаси. Пусть Майкл Досс получит красный шнурок. Я думаю, Масаси прав: итекиприведет нас к документу Катей.

Значит, подумал Удэ, Сийна тоже не чувствует, что Майкл Досс представляет для них угрозу. Но ведь ни Сийна, ни Масаси не видели его в действии, — тут же напомнил себе он. — Для них он только итеки,иностранец.

Но Удэ и сам знал, что нужно делать в подобном случае. Майкл Досс был слишком опасен, чтобы оставить его в покое. Он был умен и непредсказуем. И знал симпо, стратегию обмана.

Удэ принял решение. Он решил не подчиняться Кодзо Сийне и Масаси. Здесь он должен сделать свой собственный выбор. От подобных решений зависела жизнь и смерть, и Удэ уже знал, что ему предпринять, еще тогда, когда наблюдал за Майклом Доссом.

Его нужно убить!

Они вынырнули из полной темноты в яркий лунный свет. Горы казались плоскими, двухмерными, острыми, словно лезвия ножей; все было видно так отчетливо, что даже дух захватывало.

На дереве над их головами запела какая-то ночная птица, а потом улетела прочь, расправив могучие крылья. Майкл успел заметить рожки на ее голове и горящие желтым пламенем глаза. Что это? Сова?

— Аккуратнее, — предупредила Элиан. — Смотри, не сходи с тропинки. — Она указала на голый участок скалы, подвергшийся сильному выветриванию, так что в скале образуется водопад. А в сущности, как сейчас, этот отрезок пути бывает опасен, потому что скала становится скользкой.

Майкл нагнулся и провел пальцем по голой скале.

— А что тут произошло? — спросил он.

— Это зависит от того, во что ты предпочитаешь верить, — откликнулась Элиан. — Гавайцы рассказывают, что тут разыгралась великая битва, и победители сбросили своих врагов со скалы.

Майкл вытянул шею, стараясь заглянуть как можно дальше, а потом отошел от высохшей чаши водопада.

— По гавайским преданиям, — продолжала Элиан, — в самом начале, когда водопад только образовался, он был красен от крови воинов.

— И ты в это веришь? — спросил Майкл.

— Не знаю. Это же не моя родина. Но я чувствую здесь источник силы. Его все чувствуют. Это нельзя отрицать.

На ее лицо падали ночные тени. Казалось, чьи-то пальцы трогают Элиан за щеки, пробегают по шее. Холодный звездный свет мерцал в ее черных глазах, и они казались поразительно большими. Ветер трепал длинные волосы девушки, и они беспрестанно вздымались и опадали, словно крылья ворона.

У Майкла вдруг возникло ощущение, что до сих пор он по-настоящему не замечал Элиан. А сейчас как бы открыл для себя ее образ, увидел его, словно на полотне художника; эта звездная ночь, это удивительное место, заряженное энергией, помогли ему понять, какая же есть Элиан на самом деле.

Майкл прикоснулся к ней и почувствовал, как бьется ее сердце. Ему вдруг показалось, что у них один пульс, что водопад как бы связал их воедино, и они растворились друг в друге. Сердце Майкла широко распахнулось, и ожесточение, броней защищавшее его душу, вмиг исчезло — так соскальзывает со змеиного тела, старая, отмершая кожа.

— Элиан... — выдохнул Майкл, но она разорвала возникшую было связь, отдернув руку и отодвинувшись от него.

— Нет, — прошептала Элиан. — Ты на самом деле не хочешь меня.

Нависшая над ними скала отбрасывала такую густую тень, что создавалось впечатление, будто Элиан стоит без движения, будто истукан.

— Как ты можешь знать, чего я хочу? Майкл скорее не увидел, а догадался, что на лице Элиан промелькнула ироническая усмешка.

— Поверь, что я не зря говорю тебе это, Майкл. Ты не хочешь меня... или весьма скоро не захочешь. И никто не захотел бы.

— Но почему? Что в тебе такого уж страшного?

Элиан поежилась.

— Я безобразна.

— Нет. Ты очень красива.

Мертвенная неподвижность Элиан стала просто невыносимой.

— Я помню тот день, — медленно произнесла она, — когда осознала, что у моих родителей нет друг для друга теплого слова. А потом, как-то ночью, выяснилось, что они и любовью никогда не занимаются. Вскоре после этого я поняла, что они не любят друг друга. И задумалась: а меня-то они любят или нет?

Элиан вздохнула.

— Я решила, что они не могут меня любить, что ни один из них не способен испытывать чувство любви. И мне стало ясно, что наша семья распадется, если я не вмешаюсь. Помнишь, я говорила тебе о грузе ответственности? Я делала все, что было в моих силах, пытаясь сохранить нашу семью. Моим родителям было так глубоко наплевать друг на друга, что я постоянно пребывала в ужасе: вдруг кто-нибудь из них уйдет и семья распадется? Что тогда будет со мной? Я не могла себе этого вообразить. А если в ночных кошмарах и видела подобные сцены, то меня охватывал неизъяснимый ужас.

Поэтому вся моя жизнь была направлена на сохранение нашей семьи, на то, чтобы не дать моим родителям разойтись. Я стала как бы контрольным датчиком. У меня не было другого выхода. Я много лет подряд жаждала удержать моих родителей от разрыва, как голодный жаждет пищи. При этом гастрономический аппетит я потеряла. Это было своего рода помешательство. Но именно оно помогало мне жить. В конечном итоге я контролировала развитие событий и понимала, что, пока в состоянии это делать, все будет в порядке. Мой отец нас не бросит, мама не увезет меня. Все будет хорошо.

Элиан засмеялась, у Майкла от ее смеха похолодело внутри.

— Но было ли все хорошо? — продолжала Элиан. — И да, и нет, я выжила, наша семья не распалась. Но я была совершенно безумной.

— А теперь? — Майкл наконец обрел дар речи. — Разве это до сих пор не кончилось?

— Нет, кончилось, — сказала Элиан. — И я уже в своем уме.

— Что бы ты про себя ни рассказывала, я не изменю своего мнения о тебе, — сказал Майкл.

— Моя душа умерла.

— Не понимаю.

— Я совершала такие ужасные вещи... — не приближайся ко мне, Майкл! — что все мои чувства умерли. Ничего не осталось. Одна пустота. Я заглядываю в себя и вижу лишь зияющую бездну.

— Что бы ты ни делала, это было лишь самозащитой. Никто тебя за это не осудит!

— Я убивала людей!

Ее крик эхом раскатился в горах.

— Мой отец тоже убивал людей, — сказал Майкл. — Я видел, на что ты способна, когда тебе приходится обороняться.

— Но меня посылали совершать убийства! Убивать людей, которых я никогда раньше не видела, и которые не сделали мне ничего плохого!

— Если ты чувствуешь себя виноватой и раскаиваешься в содеянном, значит, твоя душа не умерла.

— Я прокаженная, — продолжала Элиан, но тон ее стал поспокойнее. Хотя все равно Майкл улавливал в ее голосе дрожь. — Я перестала быть человеком. Превратилась в автомат. В разящий меч. В компьютерную программу.

— Но у тебя сохранились желания, — мягко возразил Майкл. — И мечты, должно быть, тоже.

— Нет, я теперь настолько сильна, что могу обходиться и без того, и без другого, — с безмерной печалью произнесла Элиан. — А может, это не сила, а ожесточенность. Я забыла, что значит желать и мечтать... а порой мне кажется, что я никогда этого и не умела.

— Элиан! — Майкл не видел ни зги в кромешной тьме под скалой, но знал, что ему очень хочется туда. Он сделал несколько шагов в темноту.

— Майкл! Пожалуйста, не надо.

— Если хочешь, останови меня.

Просвет между ними стал совсем маленьким.

— О, пожалуйста! Прошу тебя. — Она рыдала.

— Прикажи мне остановиться. — Он подошел вплотную. Теперь он чувствовал и тепло ее тела, и зябкую дрожь, охватившую Элиан. — Оттолкни меня — и все.

Но вместо этого ее губы раскрылись навстречу его губам. Их языки соприкоснулись. Она застонала под его поцелуями.

— Майкл!

Элиан припала к нему всем телом, словно ее туго привязали к нему. Он почувствовал ее тяжесть, ее объятия, ощутил руками крепкие мышцы. Больше того, Майкл почувствовал ее хару -внутреннюю энергию, живущую в чреве и влияющую на дух.

— Я сгораю от желания, — прошептала Элиан. Ее харавырвалась наружу и объяла его. Она оказалась именно такой, как и предупреждала Элиан: плотной, как кожа, твердой, как камень, и сухой, как пустыня. Но Майкл ощутил и то, о чем сама Элиан не догадывалась. Он понял, что под броней, в которую заковала себя девушка, таится светящееся ядро, течет пламенная река желания.

Она была в своем репертуаре. Ее губы принялись терзать его губы, руки крепко стиснули его в объятиях. Потом она раздвинула ноги и обхватила ими его бедра. Ее движения были недвусмысленными: она требовала, чтобы Майкл напал на нее, напал как можно ожесточеннее...

Но желание и душевная потребность живут на двух разных полюсах. И то, что люди нередко путают одно с другим, вызывает самое большое непонимание между мужчиной и женщиной.

Майкл чувствовал... нет, вернее, знал:Элиан хочется совсем не того, что ей в действительности нужно. Элиан и сама не понимала, что ей было нужно, ибо подчас это бремя бывает столь невыносимым, что человек запрещает себе думать о нем, загоняет эти мысли в самый темный закоулок своей души.

Майкл знал, что если ответить ей в том стиле, который она ему навязывала — а ему вообще-то очень этого хотелось, — он потеряет Элиан навсегда.

Будь нежнее, подумал он. Нежнее!

И, разъединив ее руки, сжимавшие его в объятиях, опустился на колени.

Майкл всеми фибрами души ощущал окутывавшую их с Элиан ночь. Ощущал ее дыхание, слышал воркование ночных птах на деревьях, баюкавших своих спящих птенцов, до него доносилось урчание хищников, пожиравших добычу. Ветер шелестел, обдувая щеки Майкла, длинные распущенные волосы Элиан струились по его плечу.

Затем он ощутил сквозь джинсы, облегавшие бедра девушки, запах ее тела, и уткнулся лицом в ее живот.

Нежнее! — предостерег себя Майкл. Нежнее.

Он понимал, что ему нужно вести себя нежно, несмотря на жгучее желание, которое вызывала в нем Элиан, несмотря на то, что он жаждал обладать ею именно так, как она от него требовала.

Он нежно погладил Элиан, нежно провел языком по ее коже. Ведь на самом деле он жаждал обладать ею по-разному, всеми возможными способами. Ему нужна была она.

Окунувшись было в лунный свет, они снова погрузились в полную темноту. Майкл пытался проникнуть в душу Элиан; девушка стояла, склонившись над ним, и ее грудь прижималась к его напрягшимся бицепсам. Ее ногти царапали его спину, красноречиво говоря о том, как ей приятно то, что Майкл с ней делает. Трепет бедер выражал восторг.

Элиан ахнула, когда он провел языком по ее телу. Ей показалось, что она тонет в пламени желания, словно в горячем, кипящем масле. По ее коже забегали мурашки. Элиан прижалась бедрами к лицу Майкла, колючая борода колола ее нежную кожу между ногами. Девушка задрожала, и ее бедра заелозили вверх-вниз, пока пламя желания не поглотило Элиан настолько, что она совсем потеряла голову.

Открыв глаза, девушка ощутила на своем лице дыхание Майкла и увидела ярко сиявшие глаза.

Ей вдруг представилось, что они — два волка, самец и самка, в порыве страсти накинувшихся друг на друга, что он изнемогает от звериного желания, а от нее исходит острый запах истомленной любовью волчицы.

Элиан уже не владела собой, она нагнулась, желая заключить Майкла в объятия, но этого ей показалось мало, и, скользнув губами вниз по его обнаженному телу, она начала страстно целовать его, застонала, чувствуя новый прилив возбуждения, и с удивлением и восторгом поняла, что сейчас снова испытает высшее наслаждение.

Она выпрямилась и направила его в свое лоно. На мгновение, на одно долгое, восхитительное мгновение Элиан застыла, держась рукой за Майкла. Они лишь касались друг друга — и все. Но пока им и этого было достаточно, даже более чем достаточно. Это был волнующий миг полного счастья, ибо их переполняла радость предвкушения при мысли о том, что вот-вот произойдет.

Элиан не смогла больше сдерживаться и припала к Майклу, она стонала и, задыхаясь, уронила голову на его покрытую испариной грудь.

Слившийся с ней воедино Майкл наслаждался трепетом ее лона. Ему даже не нужно было двигаться, все происходило и так. Запах Элиан облаком окутывал его, смешиваясь с удивительным ароматом венков из листьев ти, надетых на их шеи. Майклу казалось, что он завис вне времени и пространства...

Он чувствовал, что все ее тело трепещет, и ему казалось, будто он проникает в него не в одном, а в бесчисленном множестве мест. Майкл понял, что сейчас наступит сладостный миг, попытался сдержаться, продлить наслаждение, но вырвавшееся на свободу желание уже не подчинялось его воле.

Майкл вскрикнул, содрогаясь, и услышал, что там, куда не доходят тени, отбрасываемые скалой, раздаются какие-то шорохи. Блеснул свет и послышались приглушенные звуки первобытных мелодий: то ли барабанная дробь, то ли какие-то напевы, а может, и то, и другое... Майкл повернул голову, пытаясь понять, что случилось, но Элиан выпрямилась и прижалась грудью к его губам. Страсть опять захлестнула Майкла с головой, и финал оказался столь же прекрасным и волнующим, как начало.

Дзёдзи Таки зашел в комнату Кодзо.

Тот оторвался от телевизора с двадцатишестидюймовым экраном, на котором маячило загримированное лицо Марлона Брандо, игравшего крестного отца. Челюсть, намазанная сероватым гримом, выдавалась вперед, и актер казался лет на двадцать старше, чем был на самом деле.

— Что бы сталось с Майклом Корлеоне, если бы его не охранял дух отца? — воскликнул Кодзо.

Он смотрел, как дон Корлеоне играет с внуком в залитом солнцем саду и сует ему в рот апельсиновую корочку. Гоняясь за малышом, который вскрикивал, шутливо изображая ужас и восторг, дедушка тихонько посапывал носом.

— Вот сейчас это случится, оябун, — сказал Кодзо. — Посмотрите, пожалуйста.

Внезапно дон Корлеоне споткнулся и, захрипев, упал. Мальчик, не понимая, что произошло, продолжал играть в игру, затеянную дедом.

— Бедняжка, — со слезами на глазах произнес Кодзо. — Откуда ему знать, что его дедушка только что скончался?

— Кодзо! — мягко окликнул его Дзёдзи. Кодзо нажал на кнопку пульта дистанционного управления. Посмотрев на Дзёдзи, он сказал:

— Пойду принесу катану.

— Нет, — покачал головой Дзёдзи. — Мечом тут не обойдешься.

Кодзо кивнул. Он подошел к шкафу и открыл его. Надел черный нейлоновый плащ до пят и повернулся к Дзёдзи.

— Ну, а как вам это? — спросил он. В его правой руке вдруг оказался пистолет. — Этого хватит?

— Вполне, — откликнулся Дзёдзи.

Улицы, как всегда, были запружены машинами. Казалось, если они в один прекрасный день опустеют, для города это будет смерти подобно. Жарко было, как в печке.

— Куда мы едем? — поинтересовался Кодзо.

— На пирс Такасиба.

Поминутно останавливаясь, что ужасно нервировало, они проехали два квартала, а затем Кодзо свернул в переулок, обогнул угол и помчался вперед.

— Зачем мы туда едем? — спросил Кодзо.

— Затем, что у меня были веские основания отвлечь тебя от истории дона Корлеоне, — ответил Дзёдзи.

Они проехали по самому центру города. Солнечный свет отражался от кузовов множества машин, которые медленно ползли по улицам, и в окнах зданий плясали солнечные зайчики. Дзёдзи и Кодзо направлялись на север в сторону Тийода-ку и императорского дворца. Доехав до Синбаси, Кодзо повернул на юг и двинулся по дороге, которая шла параллельно берегу, в сторону токийского порта. Они миновали товарную станцию? Гул машин заглушали гудки барж, доносившиеся с пристани.

— У вашего брата Масаси было свое заведение на Такасибе, да? — спросил Кодзо.

— Совершенно верно, — Дзёдзи смотрел прямо перед собой, на солнечные зайчики, плясавшие на капоте автомобиля.

— Вы должны стать оябуном, — сказал Кодзо. — Это ваше право...

Дзёдзи ничего не ответил.

— И, может быть, — продолжал Кодзо, — после того, что произойдет завтра, вы им станете.

Они уже были на Хаматеуто. Кодзо повернул влево, в переулок. Они очутились в «веселом квартале», прилегавшем к причалам.

Дзёдзи проверил свое оружие и навинтил на конец дула глушитель. Они закрыли машину и очень быстро пошли по вонючему тротуару. Кодзо держал руку в глубоком кармане плаща. Дошагав до одного публичного дома, они зашли внутрь. На двери не было никакой вывески, ни малейшего намека на то, что ждет их за порогом...

В полумраке было видно, что в помещении совсем нет прихожей, сразу же за порогом вниз вели почти вертикальные ступеньки. В заведении воняло рыбой и машинным маслом. Дзёдзи вынул пистолет, и они начали спускаться по лестнице. Кодзо и Дзёдзи шли на цыпочках, стараясь, чтобы старые доски не заскрипели под их тяжестью.

Лестница упиралась в глухую стену. Направо тянулся коридор. Они крадучись пошли по нему. Впереди было светлее, и они разглядели большую открытую площадку.

Внезапно возникла чья-то тень. Дзёдзи резко остановился. Кодзо прижался спиной к правой стене.

Дэйдзо стоял неподвижно, как истукан. Он был настоящим богатырем. Этот здоровяк наверняка чувствовал бы себя куда удобнее в костюме борца, занимающегося сумо,чем в старомодном темном костюме в полоску, плотно облегавшем его накачанные мускулы.

— Что вы тут делаете? — набычился Дэйдзо. — Вы уже не принадлежите к Таки-гуми. И вам тут не место.

— У меня назначена здесь встреча с моим братом, — солгал Дзёдзи.

Он внимательно следил за тем, как Дэйдзо медленно расстегивает пиджак. Правую руку Дзёдзи держал на уровне ребер.

— Мне кажется, это не самое мудрое решение, — сказал Дзёдзи, вытянув пистолет ровно настолько, чтобы на его дуле заплясали лучи света.

— Чем это пахнет? — спросил Дэйдзо, непонятно к кому обращаясь.

Дзёдзи не ответил. Он думал: «Это будет моим. Все это будет моим».

Дэйдзо принюхался, будто пес.

— По-моему, я узнаю этот запах.

— Пропусти меня.

Дэйдзо в упор посмотрел на Дзёдзи.

— Это запах смерти.

Он стремительно метнулся вперед. Низко пригнувшись и ссутулив могучие плечи, он оттолкнулся от пола короткими, сильными ногами и кинулся на Дзёдзи. Тот выстрелил.

Кодзо вынул руку из кармана плаща. Он прицелился в Дэйдзо, но великан уже вцепился в глотку Дзёдзи.

Дзёдзи захрипел и ударился затылком о деревянный пол в коридоре. Противник стукнул его локтем в солнечное сплетение, потом по плечу, и Дзёдзи тут же перестал чувствовать свою правую руку.

Он закашлялся, отчаянно пытаясь продышаться. Краем глаза Дзёдзи заметил, что Дэйдзо тянется за отброшенным пистолетом. Здоровяку удалось подобрать пистолет, и Дзёдзи, затаив дыхание, следил за тем, как Дэйдзо медленно, словно при съемке рапидом, обхватывает толстыми пальцами рукоять пистолета и неуклюже пытается достать указательным пальцем до курка. Дуло описало в воздухе полукруг, неуклонно приближаясь ко лбу Дзёдзи.

Дзёдзи собрал все силы и, ударив Дэйдзо по шее, рванулся в сторону. Схватив Дэйдзо за запястье, он услышал хлопок и почти одновременно — резкий всхлип Дэйдзо. Пистолет повис на его сломанном пальце, таком толстом, что он с трудом пролезал в скобу и доставал до спускового крючка.

Дэйдзо лягнул Дзёдзи и быстро отполз в сторону. Дзёдзи постарался, как мог, защититься от удара. Дэйдзо вытащил из-под пиджака танто — длинный нож. Бесполезный пистолет болтался у него на пальце, вид у Дэйдзо был довольно нелепый.

Кодзо заметил за спиной сражавшихся какие-то тени. Он поднял оружие и спустил курок. Двое из якудзы метнулись назад в просторную комнату. Кодзо крался вдоль стены, пока не очутился позади Дзёдзи и Дэйдзо. В стену прямо над его головой вонзилась пуля, но он успел пригнуться. Затем снова пошел вперед и опять выстрелил. Перезарядив оружие, он присел на корточки и враскорячку, словно краб, вылез на открытое пространство.

Дэйдзо уже повернулся и пошел в атаку, занеся над головой зловещий клинок. Дзёдзи сделал широкий шаг в сторону Дэйдзо, вытянув левую ногу. Правой рукой — ребром ладони — он полоснул Дэйдзо по подбородку; голова Дэйдзо дернулась вверх, а Дзёдзи схватил левой рукой правое запястье своего врага. Теперь ему оставалось только извернуться, остальное произошло бы само собой.

Однако в этот миг он наступил пяткой на гвоздь. Колени его подогнулись, хватка ослабла, и Дзёдзи рухнул на пол.

Дэйдзо не теряя времени даром, навалился на него и поднес к подбородку лезвие ножа. Даже небольшой надрез решил бы исход схватки.

Дзёдзи схватил правой рукой левую руку Дэйдзо.

Раздался тихий выстрел, Дэйдзо вытаращил глаза.

Дело в том, что Дзёдзи нажал на сломанный палец противника, до сих пор лежавший на спусковом крючке. Пистолет выстрелил, пуля угодила Дэйдзо прямо в грудь.

Кровь хлынула ручьем, Дзёдзи позвал Кодзо.

Тот подбежал.

— Что случилось?

— Он меня чуть не убил, — сказал Дзёдзи. — Вот что случилось.

— Он мертв? — осторожно спросил Кодзо.

— Мертвее копченого угря, — усмехнулся Дзёдзи. Он услышал подозрительный звук и, вытянув шею, заглянул за угол. В коридоре распахнулась дверь. Еще один парень из якудзы опасливо озирался по сторонам.

— Что там такое? — услышал Дзёдзи голос своего товарища.

— Не знаю. Тут раздались выстрелы. Но я ничего не вижу. В коридоре темно.

Однако в комнате, где сидели эти двое мужчин, было светло. Дзёдзи вытаращил глаза и подумал: «Великий Будда!»

Он узнал незнакомцев, которые всякий раз оказывались рядом с Митико, когда он с ней виделся, и вспомнил ее волнение. Ему стало ясно, что все это значило. Ведь в подвальном помещении в квартале Такасиба, в комнате без единого окна Дзёдзи увидел Тори, любимую внучку Митико! Охранник приставил к ее голове пистолет. Он очень нервничал. Дзёдзи поспешно спрятался за угол, чтобы его не застрелили.

«Забудь о своем брате Масаси», — сказала тогда Митико.

«Прошу тебя! — воскликнул Дзёдзи. — Почему ты не хочешь мне помочь победить его?»

А она ответила:

«Я не могу вмешиваться. Я ничего не могу поделать».

И он был так ослеплен своими собственными бедами, что не услышал страдания в ее голосе.

Дзёдзи хотелось ворваться в комнату — в эту унылую тюремную камеру — и увести оттуда Тори. Но он увидел, что второй бандит крепко держит девочку, приставив пистолет к ее виску. Дзёдзи понял, что сейчас у него нет шансов спасти Тори. Сейчас важно не показать им, что он видел девочку. Единственный его союзник во враждебном мире брата — внезапность.

— Быстрее! — прошептал он. — Брось оружие. Только сперва как следует оботри его.

Он проделал то же самое со своим пистолетом. Это оружие не имело серийного номера, так что опознать его было невозможно.

Выйдя на улицу, они спокойным шагом дошли до машины и сели в нее.

— Поехали! — скомандовал Дзёдзи. Кодзо подчинился.

Лилиан Досс встретил в парижском аэропорту имени Шарля де Голля сотрудник с площади Атеней.

— Bonjour, madame, — сказал он, когда она прошла въездной контроль.

— Франсуа!

Он улыбнулся и взял у нее багажные бирки.

— Приятно видеть вас снова, мадам.

— А мне приятно вернуться сюда, — ответила она по-французски.

Лилиан была в летнем платье с лиловато-сиреневым рисунком. Волосы были зачесаны гладко и скреплены заколками, украшенными фальшивыми бриллиантами. На золотой цепочке зеленел изумрудный кулон в виде слезинки.

Лилиан спокойно смотрела на раскрасневшихся, куда-то мчавшихся людей. Дожидаясь, пока привезут чемоданы, она играла сама с собой в одну игру. Лилиан пыталась определить, из какой страны тот или иной человек. Американец он или европеец? А если европеец, то откуда именно? Из Франции, Англии, Италии или Германии? А сколько ей попадется здесь на глаза граждан Восточной Европы? Сможет ли она отличить поляков от югославов, а румын от русских?

Последняя задача была и впрямь непростой. Требовался наметанный глаз и немалый опыт. Искушенный человек обращал внимание не столько на лицо, сколько на одежду. Лилиан пристально рассматривала тех, кто стоял к ним поближе. К тому времени, когда Франсуа получил все ее чемоданы, Лилиан составила правильное представление — она в этом не сомневалась — обо всех окружающих.

— Машина вон там, мадам, — сказал Франсуа.

День выдался солнечный. Ослепительно-белые пушистые облака покачивались над горизонтом, словно спящие херувимы. В свежем воздухе был разлит восхитительный аромат недавно лопнувших почек и благоухание цветов. Осенью же воздух был напоен удивительным, горьковатым запахом тлеющих листьев, всегда пьянивших Лилиан. Впрочем, в любое время года в Париже она вдыхала его запахи, словно пила отличное выдержанное вино. До чего же приятно сознавать, что современность не лишила Францию утонченности и изысканности, свойственных странам с древней культурой.

Район Дефанс и рынок Ле Алль Лилиан восприняла не столько как уступку новым веяниям, сколько как еще одно проявление волшебства, магии, которую Париж источает, словно аромат самых редких духов.

Вдыхать Париж значит сохранять свою душу, подумала Лилиан. Кто написал это? Виктор Гюго?

Лилиан вытянула шею, чтобы видеть как можно больше. Когда они въехали на окружное шоссе, Лилиан вдруг испытала потрясение, как будто прежде ей все еще не верилось, что она очутилась во Франции. У ворот Майо Франсуа повернул на скоростную дорогу и помчался так, что у Лилиан зарябило в глазах.

В отеле она долго лежала в горячей ванне. Затем вытерла волосы и, завернувшись в махровый халат, распахнула большое, до пола, окно. Номер располагался на пятом этаже, в одной из четырех комнат был балкон. Когда Лилиан вышла из ванны, гостиничная обслуга уже доставила ей в комнату кофе и рогалики. Шампанское, которое принес ей управляющий, пить было еще рановато; бутылка дожидалась Лилиан в металлическом ведерке со льдом.

Лилиан села на солнышке. Она потягивала крепкий черный кофе и слушала щебетание птиц, летавших вокруг. Внизу, в обсаженном деревьями дворе хлопотали официанты, накрывая столы к ленчу. Доносилась негромкая музыка. Лилиан подставила солнцу спину и бедра.

Взяв «Интернэшнл Геральд Трибьюн», она быстро пролистала газету. Она с интересом прочитала статью Хельмута Шмидта, бывшего канцлера Западной Германии, называвшуюся «У Японии нет настоящих друзей в мире». Еще ей попалось несколько любопытных заметок. Одна, ссылаясь на «Юнайтед Пресс Синдикейт», приводила результаты опроса, проведенного среди корейских лидеров и интеллигенции, которые, в основном, считали, что Япония в настоящее время представляет угрозу миру в их регионе, как, впрочем, и во всем мире. С другой стороны, в той же самой заметке говорилось, что моторы южнокорейского автомобиля «хьюндай», имевшего такой бешеный успех среди покупателей, производятся японцами.

«Всем нужны японские деньги, — заявлял известный сингапурский академик. — Но при этом все твердят одно: „Избави нас Боже оказаться завтра во власти японцев!“ Американцы приходят и уходят. Японцы же, придя, остаются навсегда».

Лилиан отпила глоток кофе и стала читать дальше. Во второй заметке приводилось мнение других крупных деятелей Юго-Восточной Азии, которых повергал в ужас прогресс Японии в области наукоемких технологий. Все они чувствовали, что рано или поздно японцы направят свою исследовательскую мощь на разработку оружия двадцать первого века, это лишь вопрос времени.

В качестве примера многие упоминали новый японский истребитель «Ямамото ФАКС», над которым сейчас работали конструкторы; его создание грозило компаниям «Боинг» и «Макдоннел — Дуглас» тем, что они останутся не у дел.

Лилиан просмотрела газету до конца, но больше там ничего интересного не было. Цветы, росшие у стен внутреннего дворика гостиницы, яркими пятнами расцвечивали чугунные витые решетки. Слышались оживленные голоса. Элиан выглянула с балкона и увидела, что столики внизу постепенно занимают первые посетители.

Она вспоминала, как много лет назад Джоунас впервые взял ее на какой-то из бесчисленных светских раутов на один из скучных приемов, столь частых в мире политиков, где Джоунас чувствовал себя как рыба в воде. Филиппа не было, он уехал в Бангкок или в Бангладеш. Короче, бог знает куда. Лилиан никогда раньше не видела столько лент, медалей и галунов, пришитых или прикрепленных булавками к мужским пиджакам.

Она держала Джоунаса под руку и улыбалась ослепительно и уверенно, будто стюардесса, а Джоунас обходил гостей, собравшихся в зале. Лилиан почувствовала себя в ловушке. Невероятно красивые женщины, скользившие мимо нее, казались манекенами из магазина. Их не касались жизненные невзгоды и трудности, они целыми днями сибаритствовали, наводили красоту: подстригали, красили и осветляли волосы, ухаживали за ногтями на руках и ногах, делали чистку лица и массаж, мазались кремом, принимали грязевые ванны, пользовались масляными притираниями, занимались шиацу.В промежутках между посещением косметического кабинета и магазинов они успевали встречаться с членами всяких там благотворительных комитетов. Это давало им основания тешить себя иллюзией, будто их жизнь имеет хоть какой-то смысл.

Как мне могло взбрести в голову, что я впишусь в это общество? — подумала тогда Лилиан. По-моему, у меня не все дома, раз я приняла приглашение Джоунаса.

Ей стало стыдно, словно она совершила мошенничество. В любой момент, казалось ей, какая-нибудь мадам Пьер Круа де Гер-Сен Эстоф обнаружит, что Лилиан — самозванка. И позовет, четко и отрывисто выговаривая английские слова, охранников в военной форме, чтобы они на виду у всех выдворили Лилиан из зала.

«Что? Ее фамилия пишется не через дефис? А из какой она, кстати говоря, семьи? Дочь армейского генерала? Вояки? Боже мой! Правда? Но как она умудрилась проникнуть сюда? Она явно особа не нашего круга».

Лилиан содрогнулась. Слова, которые она мысленно вложила в уста собравшихся в зале, оставили у нее во рту горький привкус.

Джоунас рассказал юному, честолюбивому советнику австралийского посла анекдот о том, что в Америке мужчины жаждут власти, а женщины лелеют не менее прекрасную мечту о твердом члене.

Джоунас и его собеседник расхохотались, и Лилиан еще острее почувствовала себя тут чужой. В этом анекдоте потешались над женщинами, а на нее никто и вовсе внимания не обращал, словно ее вовсе не существовало. А ведь она тоже женщина, это и дураку ясно. Джоунас не имел права рассказывать такие анекдоты в ее присутствии! Но он даже не удосужился оговориться, обратившись к ней: «Разумеется, присутствующие не в счет». Лилиан была здесь лишь как дополнение к нему, как последний штрих, завершивший его образ.

Лилиан вспомнила, как внутри у нее вдруг похолодело. Она оглядела бело-голубую комнату, оформленную в колониальном стиле. Посмотрела на пятнадцатифутовые окна, богато украшенные французскими витражами. Официантки в униформе и белых перчатках — официантов мужчин здесь не терпели, Боже упаси! — обходили гостей, обслуживая увешанных медалями, лентами и прочими игрушками дядюшек.

Австралиец, не обращая внимания на Лилиан, по-прежнему громко болтал с Джоунасом. К ней подошел американский бригадный генерал из Пентагона, но Лилиан показалось, что он говорит на чужом, незнакомом языке. Когда Лилиан в панике попыталась что-нибудь ему ответить, из ее открытого рта вырвалось лишь нечто нечленораздельное.

Ее щеки пылали. Она покраснела еще до того, как услышала слова австралийца, обращавшегося к Джоунасу: «А эта симпатичная бабенка, кто она?»

Когда Лилиан, оправившись от шока, сообразила, что речь идет о ней, она и вовсе захотела умереть.

Лилиан отпрянула от Джоунаса и побежала в дамский туалет. Как несправедливо, что только здесь можно найти убежище, вырваться из мира, в котором властвуют мужчины!

Лилиан долго смотрела в зеркало. Очутившись в одиночестве, она поняла, что у нее похолодело внутри от ярости. Причем ее гнев был направлен не на австралийца, на которого — хотя он, конечно, вел себя свински — ей было глубоко наплевать. И даже не на Джоунаса, который мог бы оказаться посообразительней, но увы... а впрочем, что от него ждать?

В святилище под названием «дамский туалет» Лилиан наревелась от души; она никогда так не рыдала даже в собственной спальне, ведь, если разобраться, эта спальня не могла считаться целиком ее собственностью, она принадлежала и Филиппу.

Как она ненавидела Филиппа за то, что он ее бросил! За то, что обрек на муки одиночества, которые, похоже, не кончатся никогда. За то, что привязали ее узами любви к жизни, которую она глубоко презирала.

Наступило утро, а их тела все еще переплетались. Гирлянды, которые Майкл и Лилиан нацепили на шеи, пожухли, аромат побуревших листьев выветрился.

Майкл повернулся и открыл глаза. Жук прополз по его руке и исчез в прелых листьях, лежавших под скалой. Майкл дотронулся до Элиан, она вздрогнула и проснулась. Ее глаза широко открылись, уставились на Майкла, и он вздрогнул, увидев, что в них нет ровным счетом никаких эмоций. Между мужчиной и женщиной пробежал холодок. Но мгновение спустя это исчезло, Элиан вернулась из Бог знает каких жутких мест, куда ее занесли духи ночи.

— Доброе утро, — сказал Майкл, поцеловав ее в губы. Она подняла руку и провела пальцем по его подбородку.

— Ты хорошо спала? — спросил он. Она кивнула.

— Да, без сновидений. Этого со мной не бывало уже много лет.

— А я, наоборот, всю ночь видел сны, — сказал Майкл. — Мне снились битвы и воины с круглыми щитами, сделанными из панцирей гигантских черепах.

Майкл начал одеваться и хотел было снять с шеи засохшую гирлянду.

— Не надо, — остановила его Элиан. — Оставь ее до возвращения домой.

Он посмотрел на девушку, та еле заметно улыбнулась. Майклу вдруг пришли на память звуки, доносившиеся вчера из ночной мглы, и силуэты, которые он видел из их убежища.

— Элиан, — проговорил Майкл, — вчера ночью я слышал шум. И даже вроде бы видел, как там что-то двигалось, — он показал где именно. — Что там происходило, когда мы с тобой занимались любовью?

— Не знаю. Наверное, ничего. А может, там бродил какой-нибудь ночной зверь. Здесь водятся дикие кабаны и мангусты.

— Кабаны и мангусты — дневные звери, — возразил Майкл. — Они не шныряли бы тут по ночам. И потом ты ведь тогда заставила меня отвернуться, помнишь?

Элиан встала.

— Ладно, все равно это не имеет значения.

Она начала одеваться.

Майкл приподнял висевшую у него на шее гирлянду.

— Ты сказала, это нас защитит. Но от чего?

Элиан пожала плечами.

— Это зависит от того, во что ты предпочитаешь верить. Кахуны утверждают, что боги до сих пор обитают здесь, древние воины, которые столетия назад сражались в этих краях, истекали кровью и, может быть, погибали.

— Ты хочешь сказать, что именно это я и слышал? Элиан опять пожала плечами.

— Почему бы и нет? Тут, на острове, тьма-тьмущая духов.

— Одно дело ощущать, что здесь источник энергии, и другое — видеть духов.

— Если ты в это не веришь, — сказала Элиан, — то ничего и не случится. Но я хочу тебе кое-что сказать. Боги, сражавшиеся здесь, были с щитами из панцирей гигантских морских черепах.

Майкл не понимал, подшучивает ли она над ним или нет. Элиан наклонилась и поцеловала его в губы.

— Не смотри на меня так насмешливо. Я говорю правду. Ты можешь прочитать это в любой книге по истории Мауи. Одеваясь, Майкл раздумывал над ее словами.

— Сны — это не реальность, — сказал он. — Они возникают в человеческом подсознании, а не в окружающей действительности.

— Человеческое сознание рационально, Майкл. Тебе уже следовало бы это понимать. И тем не менее ты пытаешься заткнуть круглую дырку квадратной пробкой. Но это не получится, как бы ты ни старался.

Майкл сказал:

— Тебя завораживает мир духов? Но ты же понимаешь, что он не в состоянии заменить реальную жизнь.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что это тоже уход от действительности.

— Как разные формы психопатологии?

Элиан пожала плечами.

— Ты единственная, кто может это знать.

— Я ничего не знаю, — грустно сказала Элиан. — Я лишь усвоила, что никому и никогда нельзя доверять.

Элиан начала спускаться по крутой тропинке в долину.

— Даже самой себе нельзя доверять? — спросил Майкл, отправившись следом за ней.

— Да, особенно себе самой, — сказала Элиан.

Митико стояла на коленях перед алтарем лисицы и вдруг почувствовала, что сзади кто-то есть.

— Митико?

Это был голос Дзёдзи.

— Да, брат, — Митико по-прежнему молитвенно склонила голову. — Как ты поживаешь?

— Я должен поговорить с тобой.

— Когда я помолюсь, — откликнулась Митико, — мы сможем погулять по саду.

Дзёдзи исподтишка поглядел на охранников, которые стояли чересчур близко и наблюдали за ним и Митико. И сказал:

— Нет. Я должен поговорить с тобой наедине.

Он произнес это, повернув голову так, чтобы охранники не смогли ничего прочитать по его губам.

— Если это связано с Масаси, то мой ответ будет таким же, что и раньше.

— Митико! Прошу тебя! Я знаю, кто эти охранники. Я должен встретиться с тобой наедине.

Митико уловила ноту отчаяния в его голосе и согласилась.

— Ладно, — Митико прикинула все возможности. — Давай встретимся в тот час, когда я принимаю ванну. Ты помнишь, где у нас сломан забор?

— Ты про дырку, в которую обычно пролезают лисицы?

— Да, — подтвердила Митико. — Я не стала чинить забор, а посадила на месте пролома вьюнки. Очень важно, чтобы лисицы могли проникать сюда. Тут для них священное место. — Митико улыбнулась: она не хотела охранникам давать понять, что они говорят о чем-то серьезном. — Дырка довольно большая, ты в нее пролезешь. Войди около шести вечера через кухню. Я договорюсь с кухаркой, она тебя впустит.

Без четверти шесть Дзёдзи проскользнул в лаз, который лисицы прогрызли в бамбуковой изгороди, и пошел к дому своей сводной сестры.

Как и было договорено, кухарка, пожилая женщина, много лет служившая у Ямамото, открыла дверь и впустила Дзёдзи внутрь. Она молча провела его по дому. Наконец кухарка остановилось перед раздвижной дверью и тихонько постучала. Изнутри ее, очевидно, пригласили войти, и она взмахом руки подозвала Дзёдзи.

Он пополз на коленях. Помещение было отделано камнем. Клубы белого пара поднимались к потолку, и Дзёдзи сразу вспотел. Он видел голую спину Митико, которая сидела в ванне.

— Я отослала девушек, — сказала Митико. — Если ты хочешь мне что-нибудь сообщить — поторопись. У нас мало времени.

— Я знаю, где Масаси держит Тори. На мгновение Дзёдзи показалось, что Митико его не услышала. Но потом с ее губ сорвался сдавленный крик.

— Где? — прошептала она. — Где моя внучка?

— В публичном доме в Такасибе. Ты знаешь, где это?

Митико кивнула.

— Конечно, знаю. Это заведение принадлежит компании Нобуо, «Ямамото Хэви Индастриз», — Митико повернулась к нему лицом, и Дзёдзи увидел, что она страшно побледнела. — Но как ты это выяснил, Дзёдзи-сан?

Дзёдзи рассказал ей, как он пытался заручиться поддержкой Кай Чодзы, как в конце концов отправился к Кодзо Сийне, поведал о том, что Сийна велел ему сделать и что произошло в публичном доме в Такасибе, когда он, Дзёдзи, явился туда вместе с Кодзо.

Митико уныло опустила голову.

— Ах, ты, глупый, глупый мальчик, — со вздохом произнесла она.

— Ничего этого не случилось бы, — напомнил он ей, — согласись ты помочь мне справиться с Масаси. Но когда я увидел Тори, я понял все. Я понял, почему ты отказалась мне помогать.

— О, Дзёдзи! — грустно прошептала Митико. — Ты ничего не понимаешь. Я надеялась, что хотя бы тебя все это минует. Что хотя бы ты, один из всей нашей семьи, не ввяжешься в это и не будешь рисковать.

Дзёдзи непонимающе воззрился на нее.

— Что ты хочешь сказать?

— Несколько месяцев назад твой брат Масаси вступил в союз с Сийной.

— Что?!

— Говори тише, Дзёдзи-сан. Послушай меня. Если Сийна уверяет тебя, что он твой союзник в борьбе с Масаси, а Масаси лжет, говоря, будто Сийна — его союзник, то, наверное, он делает это неспроста, правда? Но что же он затевает? — Митико на секунду задумалась. — Великий Будда! — внезапно воскликнула она. — Это ведь Сийна посоветовал тебе проникнуть в публичный дом в Такасибе, да?

Дзёдзи кивнул.

— Масаси, конечно, об этом узнает. Может быть, уже знает. И он, разумеется, погонится за тобой. Именно это Сийне и надо! Если Масаси убьет тебя, то на свете останется только один из братьев Таки. Насколько я знаю Сийну, он уже придумал, как ему расправиться с Масаси. И тогда он получит то, о чем так долго мечтал: Таки-гуми будет уничтожена!

— О нет!

— Быстрее, — сказала, поднимаясь, Митико. — Дай-ка мне полотенце. Ты меня сейчас отвезешь в публичный дом. Мы должны вызволить Тори. Когда я буду знать, что она в безопасности, мы попытаемся побороться с Кодзо Сийной такими же подлыми средствами, какими обычно борется он.

Митико улыбнулась Дзёдзи, который вытирал ее полотенцем.

— Да, — сказала она. — Это и меня очень успокоило бы. У Кодзо Сийны много грехов, и ему пора за них расплатиться.

— Мое пребывание здесь кончилось, — сказал Майкл. Они молча прошли всю дорогу до дома Элиан. Войдя в дом, пошли в разные комнаты: им надо было принять душ и переодеться. Теперь они встретились в кухне. Было уже почти восемь часов утра.

— Через пару часов я улетаю в Токио. Элиан размешивала только что выжатый сок.

— У тебя будут неприятности в аэропорту, — заметила она, демонстрируя ему утренний выпуск «Гонулулу Эдвартайзер». Там крупными буквами было написано: «Кровавая бойня в горах на западе Мауи» — так газетчики называли битву, разыгравшуюся в поместье толстяка Итимады.

— Местная полиция обшарит весь остров, я уж не говорю про агентов американской службы иммиграции и натурализации. Это агентство приложило руку к тому, чтобы пресечь деятельность якудзы на островах. Тебе не пройти их контроль.

— Ну, с этим проблем не будет, — успокоил ее Майкл. — Я сегодня утром говорил со своим вашингтонским связным. Он все уладил с федеральной полицией, это я могу гарантировать. Я там себя чувствую как рыба в воде. И могу пустить в ход свои связи, чтобы найти Удэ. Он наверняка уже далеко.

— Может быть, — откликнулась Элиан.

Она разрезала плод папайи и вычистила темные, горькие семечки, похожие на икринки. Потом протянула Майклу половинку плода и ложку.

— Благодарю.

— А может быть, и нет, — продолжила она свою мысль. — Не исключена возможность, что он до сих пор на острове. Если это так, то, думаю, мне известно, где его искать.

— Я на это особенно не надеюсь, — сказал Майкл, отодвигая в сторону фрукт. — Но если существует хоть какая-то вероятность, значит, мы должны проверить.

Уже в «джипе» он спросил:

— А почему ты раньше мне об этом не говорила? Элиан быстро вела машину по узкой дороге. Она поглядела на автобус, битком набитый японскими туристами.

— Честно говоря, мне это только что пришло в голову. Я вдруг догадалась, когда ты сказал, что твои люди договорились с федеральной полицией и нас не будут примешивать к расследованию убийства Итимады. Удэ не мог уехать с Мауи в ту ночь, когда напали на толстяка. Было уже слишком поздно. А вчера аэропорт наверняка кишел агентами иммиграционной службы, которые опознали бы его. У якудзы хорошие связи в местной полиции, но они как огня боятся СИН.

— Но если даже и так, — сказал Майкл, — откуда ты знаешь, где может прятаться Удэ?

— Ну, это несложно вычислить. Теперь, после смерти Итимады, вся мафиозная семья в растерянности. Толстяк не пожелал назначить себе преемника. Он верил в катамити — метод, который когда-то в старину использовали главы семейства якудзы, отсеивая слабаков. Он позволял своим подчиненным бороться за положение. «Пусть победит самый достойный», — любил говорить толстяк. А затем — в переносном смысле, конечно, — выбивал почву из-под ног тех, кто оставался в живых.

Они уже выехали из долины Яо и мчались на восток, в сторону Вайлулы.

— Но есть один человек по имени Омэ, — продолжала Элиан. — Он заправляет в центральной части острова. Я имею в виду, аэропорт и его окрестности. Его люди контролировали эту территорию — весь импорт и экспорт. Они работали на Итимаду. Логично предположить, что Удэ поехал к Омэ. Особенно если он был в контакте с массами. Омэ работает на Масаси.

Они миновали убогие кварталы и выехали на дорогу, по которой мчались в самый первый день своего знакомства. Элиан затормозила: она что-то искала. Потом, очевидно, нашла, потому что зарулила на обочину и остановилась.

— Вон там, — указала она рукой. — Посмотри в бинокль. Майкл увидел асфальтированную дорогу, серпантином спускавшуюся по горам. Если ехать по ней на север, доберешься до Кахакулоа. Он увидел здания, ослепительно белевшие в холодном голубоватом воздухе, и древнее кладбище, мимо которого они с Элиан проезжали, когда, впервые встретившись, возвращались из Кахакулоа.

Майкл увидел деревья, потом, наведя бинокль выше, разглядел дом, построенный на склоне горы. Бинокль был очень мощный, и казалось, что дом всего в дюжине ярдов от Майкла. Возле дома остановилась машина. Вокруг было пусто, а что происходило внутри — неизвестно.

Майкл только собрался было вылезти из машины, чтобы получше рассмотреть дом, как вдруг парадная дверь распахнулась. Из дома вышли двое боевиков якудзы. Они приблизились к машине и начали возиться с ней, осматривая и изнутри, и снаружи. Майкл постоянно держал их в поле зрения.

Через несколько минут один из боевиков вернулся в дом. А потом появился в сопровождении незнакомого мужчины. Боевик тащил какое-то барахло, которое запихнул в багажник автомобиля. Майкл увидел, что его спутник — японец и что на правой щеке у него длинный шрам. Он описал его внешность Лилиан. Она сказала:

— Это Омэ. А Удэ не видно?

— Нет, — покачал головой Майкл. Но потом воскликнул: — Погоди-ка! Там, на пороге, кто-то стоит.

Мгновение спустя из дома вышел мужчина. Он тащил за собой какую-то женщину, связанную по рукам и ногам. Мужчина наклонился, чтобы развязать женщине ноги, и, делая это, повернулся к Майклу. Тот увидел его лицо.

— Это Удэ? — спросила Элиан.

— Да, — кивнул Майкл. Его пальцы судорожно стиснули бинокль. — Он кого-то тащит. Похоже, женщину.

— Женщину? — переспросила Элиан. — Но этого не может быть. Он приехал сюда один.

— Ну, а теперь он не один, — ответил Майкл. — Что ж, нам будет даже легче. Ему придется думать не только о себе, когда мы...

Майкл приглушенно вскрикнул, увидев, как Удэ откидывает со лба женщины волосы. Лицо его исказилось.

— Это Одри, — хрипло прошептал Майкл. — Мерзавец тащит мою сестру!

Элиан, не произнося ни слова, отобрала у него бинокль и поднесла к глазам. Одри тем временем присела на корточки и помочилась на обочину. Голова ее безвольно моталась. Как только она закончила свои дела, Удэ опять связал ей ноги. Затем перекинул через плечо и запихнул в багажник автомобиля. А сам сел в салон.

— Боже мой! — ахнула Элиан.

— В чем дело? — спросил Майкл. — Ради всего святого, Элиан, объясни мне, что происходит.

Элиан ничего не ответила. Она смотрела на Одри. Лицо ее побелело. Майкл стащил Элиан с водительского сиденья и уселся за руль вместо нее. Не успела она как следует расположиться на пассажирском сиденье, как он помчался вслед за машиной, которая стремительно неслась вперед.

— Я хочу знать, что случилось, — сказал на ходу Майкл. — Элиан, в чем дело?

— Я ничего не понимаю, — откликнулась она. Это восклицание у нее вырвалось непроизвольно. Затем лицо ее омрачилось. — Все вдруг распалось на куски.

— О чем ты?

— Майкл, это ведь я похитила твою сестру.

— Что?

— Я сделала это, чтобы защитить ее. Масаси уже пытался до нее добраться. Я не хотела, чтобы он предпринял еще одну попытку.

— Но зачем? Мой отец умер, Одри больше не может служить рычагом воздействия.

— Но ведь Филипп что-то послал ей, да? Значит, я был прав! — подумал Майкл. Папа послал Одри что-то очень важное.

— Стало быть, я с тобой сражался в отцовском кабинете? — спросил он.

— Мне очень жаль, что так получилось, — ответила Элиан. — Ты очутился там неожиданно. У меня не было другого выхода.

— Ты могла бы рассказать мне, зачем явилась к нам. Мы бы что-нибудь придумали. Инсценировали бы похищение.

Элиан покачала головой.

— Неужели ты бы мне поверил? Сомневаюсь. Короче, я не могла рисковать. И потом, все должно было быть по-настоящему. Чтобы сбить с толку Масаси, я не могла прибегать к инсценировкам. Да и не хотела я тебя вмешивать.

— Но ты забрала катану, которую дал мне отец. Где она?

— У меня ее нет, — ответила Элиан. — Твой отец много лет назад украл ее у человека Кодзо Сийна. Он глава Дзибана. Меч, несколько сот лет назад выкованный для благородного Яма-то Такеру — один из священных символов Дзибана. Так же, как и документ Катей. Считается, что, когда Сийна пустит этот меч в ход, Дзибан достигнет цели. Я думаю, меч уже у Сийны.

— Это ты дала ему меч? — недоверчиво спросил Майкл.

— Нет, — печально призналась Элиан. — У меня его отняли.

Ладно, подумал Майкл. Катана — катаной, но сейчас главное Одри. Одри не шла у него из головы...

— Но если ты похитила ее, чтобы спасти, — сказал Майкл, — то почему до нее добрался Удэ?

— Не знаю, — промолвила Элиан. — Я привезла ее на Мауи и спрятала в Хане у толстяка Итимады. Я знала, что он не бывает в этом доме и никто не будет ее там искать. Особенно Масаси. Так мне, по крайней мере, казалось. Майклу предстояло задать ей самый трудный вопрос.

— Масаси знает об открытке, которую твой отец послал Одри?

— Очевидно, да, — сказала Элиан. — Он перехватил письмо, которое твой отец написал тебе.

— Но я же его получил! — воскликнул Майкл.

— Ну, это меня не удивляет, — Элиан пожала плечами. — Значит, Масаси понятно, зачем ты явился сюда. Он использует тебя в качестве своего орудия. Ты найдешь документ Катей, в итоге окажется, что ты сделаешь это для него. Держу пари, что он держит нас под наблюдением и в конце концов явится сюда и отберет бумагу, когда тебе удастся выяснить, где ее спрятал твой отец.

А может быть, ты и есть агент Масаси? — подумал Майкл. Это же идеальный способ следить за мной! Как еще узнать, когда следует явиться за документом? Но как, как мне дознаться, где ложь и где истина? Ты лгала мне, лгала столько, что я никогда не смогу отделить вранье от правды.

— Теперь это и моя битва, — сказала Элиан. — Майкл, я отвечаю за безопасность твоей сестры. Из-за меня она теперь оказалась в беде. Удэ едет в аэропорт. Наверняка там уже все условлено, и он попытается увезти Одри с Гавайских островов. Масаси хочет выяснить, что послал Одри ваш отец. Когда она ему скажет — а она непременно скажет, — у него отпадет в ней нужда. Если мы сейчас не остановим Удэ, то больше не увидим Одри живой.

Майкл слушал ее вполуха. Он ломал голову, размышляя, можно ли доверять Элиан, и если можно, то насколько. Майкл вспомнил, как отец говорил, что с годами человеку становится все труднее докапываться до истины. Наверное, он был прав. Однако Майкл владел Тендо, что значит, «Путь Неба».

«А Путь Неба, — учил Тсуйо, — и есть истина».

— Не волнуйся, — сказал Майкл. — Мы остановим Удэ здесь.

Майкл знал, что, согласившись выполнить поручение Джоунаса и узнать, кто и почему убил Филиппа Досса, он до конца своих дней обречен идти по этому пути. И сейчас он не собирался сворачивать в сторону.

Есть только один способ выяснить, за кого на самом деле Элиан, подумал он, нажимая на педаль «газа». Для этого мне придется играть в эту игру, пока она не закончится.

Удэ припарковал машину за несколько минут до того, как Майкл и Элиан въехали на территорию аэропорта Кухулаи. Его и боевика якудзы, которого послал вместе с Удэ Омэ, встретили служащие аэропорта, все уселись в машину. Удэ снова завел мотор и проехал в ворота для служебного транспорта. Через десять минут Удэ вместе с боевиком, работавшим на Омэ, появились на гудронированном шоссе; они уже были в комбинезонах обслуживающего персонала и ехали на мототележке, на которой в аэропорту перевозили багаж. На тележке стоял большой деревянный ящик с надписью «Ямамото Хэви Индастриз. Автозапчасти. Не кантовать».

Неподалеку от самой длинной посадочной полосы собирался приземлиться частный грузовой самолет, на эту полосу обычно садились «ДС-10», прилетавшие прямо из Сан-Франциско, и «Боинги-707», чаще всего использовавшиеся на внутренних гавайских авиалиниях.

Самолет Масаси, небольшой «ДС-9», уже приземлился. Два служащих в униформе подогнали к нему трап, а Удэ с боевиком проехали через служебные ворота на гудронированное шоссе.

Вдалеке виднелся гораздо более массивный «ДС-10», из которого выходили последние пассажиры. Не удивительно, что на летном поле было так многолюдно.

Тем временем один из служащих отошел от трапа и открыл грузовой отсек «ДС-9». В воротах ограды, затянутых колючей проволокой, и ведших к шоссе, сидел охранник в форме. Удэ внимательно оглядел толпу, подкатив к служебному въезду для грузового транспорта.

Первый служащий закрепил передвижной трап и пошел помочь своему товарищу, который отдраивал люк багажного отделения и вспомогательных служб. Почему они занимаются этим, а не помогают команде, поднявшись по трапу? Удэ машинально подался вперед, пытаясь разглядеть лицо одного из служащих. И увидел у него на носу повязку!

— Всемогущий Будда! — ахнул Удэ. Это же Майкл Досс!

— Загрузи этот ящик в самолет во что бы то ни стало! — приказал он боевику, а сам спрыгнул с тележки.

— Эй! — крикнул Удэ охраннику, во весь дух несясь к «ДС-9». — Эти люди не из наземной обслуги!

Охранник оставил свой пост и бросился к самолету Масаси, на бегу нащупывая висевшую на боку кобуру пистолета.

Майкл ринулся вперед по летному полю, не обращая внимания на протестующие крики Элиан. От выхлопных газов самолета воздух сделался грязно-синим, дышать стало невозможно. Майкл задыхался, чувствуя себя словно на чужой планете. Глаза его слезились, все вокруг утратило четкость очертаний... Струя горячего воздуха отбрасывала его назад, в ушах звучали крики охранников. Он поднырнул под крыло «ДС-9», ступил в лужу сверкавшего всеми цветами радуги бензина и, поскользнувшись, упал возле нижней ступеньки трапа.

Удэ вихрем налетел на него. Майкл отпрянул назад и поднял руки, пытаясь защититься от танто — японского кинжала, который мог бы исполосовать все его тело.

Увидев направленное ему в живот стальное лезвие, Майкл попробовал нанести ответный удар. Но Удэ отбил его рукояткой кинжала и перекатился слева направо, увлекая за собой Майкла.

Майкл вдруг осознал, насколько ему страшно. Он боялся за Одри. Мысль о том, что она улетит с этим чудовищем, была для него невыносимой. Майкл закусил губу, сдерживая переполнявшую его ярость.

«Пока жив страх, — учил Тсуйо, — победы не жди. Ненависть, гнев, смятение, страх... Все это — проявление одного чувства. Чувства боязни. Чем больше чувств проявляет воин, тем больше у него сдерживающих факторов. Ученику трудно это понять, ибо здесь он лишь поглощает знания. Но если ты будешь думать только о мести, эти мысли ослабят твое тело. Ты не сможешь воспользоваться предоставляющимися тебе возможностями и в конечном итоге не сумеешь применить никакой стратегии. Тебя полностью захлестнет жажда мести».

Но желание отомстить Удэ за то, что он сделал с Одри, сейчас переполняло Майкла. Недолго думая, он схватил левой рукой правое запястье Удэ и крутанул, норовя ударить его свободной рукой.

Однако Удэ был к этому готов и, сделав шаг в сторону, сумел отразить удар. Но наткнулся на трап.

Майкл подскочил к нему и, словно тисками, зажал ногами голени Удэ.

Тот рухнул на землю. Послышался вой сирен, Майкл обернулся и увидел, что боевик, сопровождавший Удэ, целится в него с колена. Майкл успел пригнуться, спрятавшись за трапом, и пуля, пролетев прямо у него "над ухом, вонзилась в обшивку самолета.

Майкл не мог пошевелиться, поскольку боевик якудзы держал его на мушке, а Удэ тем временем приготовился метнуть ему в грудь танто.

Но тут с другого борта «ДС-9» появилась Элиан. Она швырнула в боевика какой-то предмет. Тот угодил ему прямо в висок, и боевик упал, его оружие ударилось о шоссе.

Майкл повернулся и бросился бежать. В его сознании осталось слово муто.

«Муто, — учил Тсуйо, — означает „без меча“. Если ты умеешь драться только с оружием в руках, то очень часто будешь попадать в невыгодное положение. Современный воин должен применять все виды оружия и уметь сражаться без него, если он хочет одержать победу в бою».

Вот что означало муто.

Элиан применила этот принцип на практике. И благодаря ей Майкл остался в живых.

Одри! — подумал он на бегу. — Где ты?

За его спиной Удэ, пошатываясь, поднялся на ноги и кинулся в погоню. Элиан вынырнула из-под крыла «ДС-9» и помчалась наперерез. Сейчас она была сбоку от японца.

У них был всего один путь к спасению — только что прилетевший «ДС-10», который стоял по другую сторону взлетно-посадочной полосы. Они взбежали по трапу. Майкл схватил стоявшую наверху стюардессу и втолкнул ее в самолет.

— Закройте дверь! — закричал он двум стюардессам, смотревшим на него, выпучив глаза. При этом Майкл держал в поле зрения командира корабля и второго пилота, которые привстали со своих мест.

Майкл увидел, как Удэ взбирается по трапу, прижимая к груди маленького мальчика, которого использовал в качестве живого щита. За ним бежала молодая мать и, рыдая, умоляла отдать ей ребенка.

Майкл закричал членам экипажа:

— Ради Бога, делайте, как я говорю! Но их сковал ужас. Майкла спасла только Элиан. Она влетела в самолет и захлопнула за собой дверь.

Послышался лязг тяжелого засова, щелкнул замок.

— Уф-ф! Спасены!

Джоунас сидел в доме и проглядывал сводки МЭТБ. Сперва он отделил те, что включали в себя сведения за последние шесть лет — именно тогда, по данным генерала Хэдли, началась утечка информации из МЭТБ. Но потом в его памяти всплыла еще более ранняя сводка, она поступила на год раньше срока, указанного генералом. И он начал разматывать клубок.

Теперь, когда перед ним открылась весьма плачевная картина, Джоунасу стало понятно, что он уже по крайней мере пятнадцать лет подряд проигрывает Советам. Конечно, не сплошь и рядом, но сегодня — здесь, завтра — там... Правда, и ему удавалось кое в чем ущемить русских! Это было нормально, обычная цепочка взаимных уступок... Однако, внимательно изучив лежавшие перед ним сводки, Джоунас убедился, что их можно назвать чем угодно, но только не нормой.

За кипой бумаг стояли в ряд бумажные стаканчики с остывшим кофе. Джоунас так долго сидел за столом, что уже позабыл, когда он последний раз ел. Не говоря уже о сне. Он потер глаза и, порывшись в ящике, выудил пузырек с таблетками гелусила. Проглотил несколько таблеток.

Затем снова подытожил свои открытия. Судя по тому, что он тут раскопал, Хэдли располагал неверными сведениями. Утечка информации к Советам продолжалась не шесть лет, а гораздо дольше. И дело не только в этом. За последний год ее темпы стремительно возросли. Примерно в той же пропорции, в какой усилилось внедрение японцев в чужую экономику.

— Странно, что эти два явления взаимосвязаны, — устало подумал Джоунас.

Красный телефон у него на столе зазвонил, и Джоунас тотчас схватил трубку. Было ровно два часа ночи — в такое время сообщают только плохие новости.

— Срочно приезжайте, — сказал дежурный офицер из МЭТБ. — Я уже связался с генералом Хэдли. Поступил сигнал «синяя метка».

Это означало «чрезвычайно важно».

Джоунас добрался до конторы за четырнадцать минут. Это был рекорд. Однажды по пути стрелка спидометра перевалила за сто миль.

Из машины он позвонил своим помощникам, и они тоже выехали. Джоунас прошел через пропускной пункт и очутился на территории МЭТБ. В здании было спокойно, но работа кипела. Дежурный ждал Джоунаса в вестибюле. Повсюду были сотрудники службы безопасности.

— Никого не пускайте и не выпускайте, — приказал дежурный офицер, — пока все не выяснится.

Джоунас сообщил сотрудникам имена своих помощников, чтобы тех пропустили в здание, когда они приедут.

Поднявшись на восьмой этаж, Джоунас услышал негромкие слова: это действовали круглосуточные радиостанции, работавшие на Азию и Восточную Европу. МЭТБ никогда не закрывалось. Ведь в какой-нибудь стране сейчас обязательно день.

Дежурный офицер провел Джоунаса в холл. Когда они вошли в кабинет Джоунаса, дежурный включил компьютер и затребовал главный файл. Немедленно появилась надпись в оранжевой рамочке: «Данные стерты». Экран замигал.

Джоунас уселся за свой стол и начал нажимать на кнопки, все глубже проникая в память компьютера.

— О Господи! — воскликнул он и провел рукой по лицу. У него заболела голова и стало трудно дышать. Затем он снова вернулся к клавиатуре, еще раз проделал те же самые операции. Результат оказался тот же.

Приехали помощники Джоунаса. Он поднял на них глаза.

— Здесь были данные о русских агентах. Кто-то запросил всю информацию о них: имена, основные сведения, фамилии связных, явки — все. А потом убрал это из главной памяти.

— У нас нет копий твердых дисков, — сказал один из его помощников. — И вообще никаких запасных копий нет. Если этих данных не окажется в оперативной памяти, значит, мы потеряли всю информацию о советской агентурной сети.

В этот миг зазвонил внутренний телефон, стоявший на столе Джоунаса.

— Да? — Джоунас нажал на кнопку переговорного устройства.

— Тут к вам пришли. — Джоунас узнал голос одного из сотрудников службы безопасности, дежурившего в вестибюле.

— Кто?

— Генерал Хэдли, сэр.

Джоунас, у которого душа ушла в пятки, сказал:

— Пропустите его, пусть поднимется ко мне.

Он послал дежурного офицера к лифту встречать Хэдли и попросил всех остальных покинуть комнату.

Боже мой! — подумал Джоунас. Он ведь должен был вернуться только через два дня!

Дежурный впустил Хэдли в кабинет и вышел, закрыв за собой дверь.

— Ну, как дела, Джоунас? — поинтересовался Хэдли. — Давненько мы не виделись.

Хотя Сэму Хэдли было уже за восемьдесят, он по-прежнему оставался красавцем-мужчиной. Волосы его побелели, глубокие морщины избороздили лицо, а на руках выступили пигментные пятна. Однако энергия по-прежнему била в нем ключом, а в глазах светился острый ум.

Хэдли сел в кресло.

— Сколько уже мы с тобой друг друга знаем, Джоунас? — спросил он.

— Долго, — откликнулся Джоунас.

— Значит, надо вернуться к самым истокам, да? Вернуться в Токио, в то время, когда МЭТБ еще даже не родилось, — Хэдли покачал головой и вздохнул. — Что здесь творится, Джоунас?

— Сегодня вечером?

— Нет, не только сегодня вечером, — сказал Хэдли. — Сегодняшняя беда, увы, подготавливалась целых шесть лет. О Господи! — подумал Джоунас. Он видел сводку!

— И насколько плохо обстоят ваши дела? — спросил Хэдли.

Джоунас рассказал ему все, что ему было известно.

— Боже милостивый! — ахнул Хэдли. — Если русские действительно заполучили эту информацию, наша разведка отброшена назад на... да лет на десять, а может, и больше! — Он покачал головой. — Даже явки раскрыты? Кошмар!

Он встал и начал мерить шагами комнату.

— Но кто нас продал, Джоунас? Это может быть только кто-то из нашей организации, причем тот, кто знает секретные шифры, имеет доступ к главной памяти и может потом уничтожить данные.

— Таких людей совсем немного, — задумчиво протянул Джоунас. — Даже большинство начальников не знает стирающих программ.

Хэдли нахмурился.

— Но зачем вообще уничтожать данные? Почему бы просто не украсть их? Компьютер этого даже не засек бы, как он засек уничтожение информации. То есть благодаря этому быстрее напали на след.

— Но, может быть, — предположил Джоунас, — именно в этом и состоит весь замысел. Может быть, неизвестный — кто бы он ни был — хотел, чтобы мы догадались о его поступке. Если так, значит его можно засечь. Надо попытаться прямо сейчас что-нибудь сделать! Это крайне важно!

Джоунас потянулся к телефону, но Хэдли взмахнул рукой, останавливая его.

— Не нужно.

— Но в чем дело?

— Мы с тобой старые соратники, — сказал Хэдли. — Больше того, мы старые друзья. Так что, наверное, тебе будет легче услышать это от меня.

Он перестал расхаживать по комнате и остановился напротив Джоунаса с таким видом, словно ему представлялась возможность высказать свою последнюю просьбу.

— Это конец, Джоунас. — В глазах Хэдли сквозило отчаяние. — Я привлекаю к работе новых людей. Нам нужна молодая кровь. МЭТБ устарело, в нашей организации застой, сюда просочились предатели. Время МЭТБ прошло.

У Джоунаса закружилась голова, в ушах зазвенело. Ощущение было такое, будто начинается сердечный приступ.

— Сэр, вы не можете...

— Мне искренне жаль, — сказал Хэдли, — но приказания уже отданы. Президенту доложили, и мои люди уже опечатывают здание. С минуту на минуту сюда прибудут мои следователи. Так что можешь расслабиться. Больше тут работы для тебя нет. Начиная с этого момента МЭТБ прекращает свое существование.

Бледный как мел Джоунас бессильно поник в кресле.

Удэ, по-прежнему прижимая к груди малыша, вытащил из кармана комбинезона стальной сякен. Он стоял у подножия трапа. Толпа вопила и металась. Удэ ощущал истерию, витавшую в воздухе, подобно терпкому запаху духов, и его это возбуждало.

Вооруженный охранник, который раньше пытался преследовать Майкла и Элиан, стоял очень близко. Удэ взмахнул рукой, и охранник выпучил глаза, в ужасе глядя, как звездочка летит по воздуху и вонзается ему в грудь. Он упал на колени, попробовал опереться на руки, но завалился набок.

Удэ подбежал к рухнувшему охраннику и подобрал с земли его пистолет. Проверил, заряжен ли, и вставил два патрона, позаимствовав их из подсумка, пристегнутого к поясу охранника.

Из служебных ворот вынырнуло еще трое охранников, а может быть, полицейских. Удэ прицелился, нажал на курок, и все трое по очереди попадали на землю, словно жестяные утки в тире. Вообще-то охранники совершенно не интересовали Удэ, но тут ему приходилось считать потраченные пули, так что он запомнил, скольких уложил.

Он полез под шасси «ДС-10». Здесь остров Мауи, и Удэ знал, что новые полицейские подоспеют не так уж и скоро. Но все равно времени мало. И важно было правильно им распорядиться.

Добравшись до хвоста самолета, Удэ увидел, что люки, ведущие в грузовой и служебный отсеки, отдраены. Он бросил ребенка на асфальт. А сам, хрипло дыша, залез в темное, холодное багажное отделение.

Засунув пистолет в карман комбинезона, он поднял руки, пытаясь нащупать внутреннюю панель, которая открыла бы ему доступ в кабину. Перегородка, как обычно в таких самолетах, была сделана из алюминия. Через десять — пятнадцать дюймов располагались ребра жесткости, поддерживающие тонкие, спаянные между собой листы. Удэ обнаружил панель и принялся ощупывать ее кончиками пальцев. Маленький круглый ободок свидетельствовал о том, что обычным способом вскрыть эту панель невозможно: она была привинчена с другой стороны.

Порывшись в карманах комбинезона, Удэ выудил то, что ему дали люди Омэ, с которыми он рано утром повстречался у бара в квартале Вайлуку. Это был его излюбленный способ проникать в дома в долине Яо. Удэ выяснил через своих знакомых на Мауи, где находится дом, который снимает Элиан Ямамото. Именно там Удэ намеревался убить Майкла. Но теперь Майкл сидел в «ДС-10»... ну, что ж, этот метод и здесь себя оправдает... послужит той же самой цели.

Удэ торопливо достал моток ленты. Она была молочного цвета, шириной в четверть дюйма, мягкая, как пластилин. Удэ приклеил ленту взрывчатки на внутреннюю сторону выступавшего ребра жесткости.

Сделав это, Удэ отрезал остаток ленты карманным ножиком и бросил моток на пол. Потом пошарил вокруг, нашел какой-то ящик и подтащил его к панели, которая вела в кабину. Поставил на ящик два чемодана. Теперь взрывчатка была подперта и замаскирована импровизированной стенкой. Взрыв, как любая энергия, ищет путь наименьшего сопротивления. Если бы Удэ не загородил взрывчатку, то взрыв, разнеся панель, вероятнее всего, убил бы его.

Спрятавшись за ящиком, Удэ зажег спичку, и бросил ее на пластиковую взрывчатку «примакорд».

Ба-бах!

Самолет задрожал, Удэ вскочил и вскарабкался на ящик. Он не боялся горящего металла, ведь алюминий быстро воспламеняется, но, так же быстро и остывает. Удэ пролез в рваное отверстие, красовавшееся на месте бывшей панели.

Он выпустил две пули в двух членов экипажа, которые кинулись к нему. Они упали, он промчался мимо. Наконец-то Удэ увидел тех, кто был ему нужен! Когда раздался взрыв, они как раз пробирались в кабину пилота.

Майкл — вот его цель!

Главный заводской комплекс «Ямамото Хэви Индастриз» занимал шесть кварталов на окраине портового города Кобе, к югу от Токио. Территория была такой огромной, что из одного здания в другое персонал ездил на мототележках, изготовленных, разумеется, фирмой Ямамото.

Когда Масаси подъехал к комплексу, охранник в форме проверил его пропуск по списку. Масаси припарковал машину на главной стоянке, затем пересел на поджидавшую его голубую мототележку и направился к авиакосмическому цеху.

Этот цех занимал большую часть юго-восточного сектора. Двенадцатиэтажное железобетонное сооружение устремилось в затянутое смогом небо. Но если остальные цеха «Ямамото Хэви Индастриз» напоминали островерхие башни, то авиакосмический цех — или кобун -располагался в нескольких длинных зданиях.

Служащий на тележке подвез Масаси ко входу, где у него еще раз проверили пропуск. К нему приставили охранника, чтобы он и проводил Масаси, куда нужно, и приглядел за ним. В этой компании с посетителями так обращались всегда, и Масаси мог лишь восхищаться надежностью охраны.

Сторож провел Масаси в помещение, которое на первый взгляд могло показаться самым большим — и пустым — в мире складом. Как только глаза Масаси привыкли к тусклому освещению — здесь не было ни одного окна, — он понял, куда попал. В ангар для самолетов!

Посредине ангара стоял Нобуо Ямамото. Над ним нависла какая-то громадная тень. Сердце Масаси бешено заколотилось.

Вот оно! — подумал он. Вот наше орудие уничтожения! Огромная стальная птица, которая принесет славу Японии!

Подходя к Нобуо, Масаси заметил, что громада, нависавшая над ним, затянута брезентом. Лицо Нобуо было скрыто в тени.

— Это он? — спросил Масаси? — Он готов?

Нобуо резко кивнул.

— Мы собираемся провести контрольные испытания. Это — первый экземпляр. Мы проверяли каждую деталь — и до сборки, и после.

Глаза Масаси сияли.

— Я хочу посмотреть на него, — сказал он таким тоном, каким обычно мужчина просит свою возлюбленную показаться ему обнаженной.

Нобуо, внимательно следивший за Масаси, не почувствовал ничего, кроме гадливости. Он презирал и этого человека, чья жадность, очевидно, не знала границ, и себя самого за свою слабость, за то, что он дает Масаси в руки адское орудие уничтожения.

Ибо если Масаси выполнит свой план, на Земле воцарится ад, думал Нобуо.

Но что я мог поделать? — мысленно оправдывался он. У него моя внучка. Неужели я должен принести ее в жертву ради борьбы с безумцем? Неужели ее мать меня поймет, узнав, что я принял решение: пожертвовать жизнью ребенка во имя спасения родины?

Нобуо раздирали противоречивые чувства. Его пальцы судорожно сжали шнурок, свисавший с ближнего угла брезентового чехла. Он дернул...

И перед ними предстал гладкий и сверкающий, странный, словно сошедший с рисунков футуристов, истребитель «Ямамото ФАКС». Короткий фюзеляж, скошенный нос и такой же безобразный куцый хвост с четырьмя цилиндрическими двигателями. Крылья были тоже заостренные, широкие и невероятно маленькие для такого самолета, с резко скошенными закрылками.

— Он готов? — повторил свой вопрос Масаси.

— Сейчас увидим, — откликнулся Нобуо. В его сердце прокрался холод, руки и ноги окоченели, ему казалось, что это говорит не он, а кто-то другой. Экипаж начал готовиться к старту. Нобуо сказал:

— Он развивает среднюю скорость четыре маха, но, конечно, способен разогнаться и до шести.

Пилот забрался в кабину. Он закрыл «фонарь» и, как только все ушли с дороги, включил двигатели.

— Но этот истребитель хорош не только своей скоростью, — добавил Нобуо. — Отнюдь!

В дальнем конце ангара открылись ворота, и показалась бетонная полоса. «ФАКС» выехал на нее и остановился, приготовившись к взлету. Они слышали вой набиравших обороты моторов. Из сопел вырывались клубы сине-черного дыма.

Нобуо привел Масаси на временный командный пункт. Они стояли возле включенного радарного экрана, на котором было видно, что происходило на взлетной полосе.

— Мы готовы, — заявил Нобуо. Он кивнул человеку в наушниках, который что-то пробормотал в микрофон.

«ФАКС» рванулся вперед, промчался по полосе на головокружительной скорости. Секунда — и вот он уже в воздухе.

Несется ввысь, словно орел... несется, поражая всех своим странными очертаниями.

Масаси не мог оторвать глаз от истребителя.

— Когда? — беззвучно выдохнул он.

— Через пятнадцать секунд пилот включит эту штуку, — ответил Нобуо. — Как только самолет наберет достаточную высоту, и радар сможет его засечь.

Он посмотрел на экран и увидел, что в расчетное время на нем появилась точка.

— Вот он!

Нобуо вдруг осознал, что, несмотря на все свои страдания он замирает, предвкушая эту минуту. Ведь «ФАКС» все-таки был его детищем...

— Четыре, три, два, один, — произнес он, следя за траекторией полета на экране радара. В этот миг самолет исчез.

— Великий Будда! — ахнул Масаси.

Они уставились на экран, где уже не было видно никаких точек.

Итак, маскировка работает, подумал Нобуо. Радар не может засечь «ФАКС». Но самолет там, в небе! И теперь Масаси сбросит атомную бомбу на Китай, и ничего уже нельзя с этим поделать, слишком поздно...

Когда раздался взрыв, Элиан осматривала покалеченный нос Майкла, во время боя с Удэ у него опять пошла кровь.

— Майкл! — говорила Элиан. — Хватит тебе в это ввязываться. Ты не подходишь...

И тут раздался взрыв, и панель, отделявшая кабину от грузового отсека, разлетелась вдребезги. И почти одновременно в кабину «ДС-10» ворвались страшный грохот, страшная жара и страшный дым.

— Что... — воскликнул Майкл.

Тело его болело, голова кружилась. Майкл с огромным трудом держал себя в руках, не позволял боли захлестнуть его целиком.

— Удэ! — вскричала Элиан.

Услышав выстрелы, два члена экипажа побежали вниз. Элиан повернулась к командиру, который вставал из-за пульта, собираясь дать Элиан аптечку, чтобы она могла оказать Майклу первую помощь, обработать его раны.

— Запускайте двигатели! — приказала девушка. Командир ошалело уставился на нее.

— Но что это было?..

— Возвращайтесь на место и поднимайте самолет в воздух! — велела Элиан.

— Но у нас мало топлива! — запротестовал пилот.

— Нам хватит, чтобы оторваться от земли и немного покружить над ней?

— Да, но багажный люк открыт...

— Значит, не поднимайтесь слишком высоко, — сказала Элиан. — Ну, давайте же! Давайте!

Она отпустила Майкла и отошла от него.

Командир корабля сел на место и начал щелкать переключателями.

Майкл, морщась от боли, скорчился за спинкой кресла. Он не видел Элиан. «ДС-10» пришел в движение. Из пролома в панели появилась голова Удэ. Пистолетное дуло, словно черная зияющая бездна, уставилось на Майкла.

Он отпрянул в сторону и одновременно увидел яркую вспышку. Пуля вошла в металлический каркас сиденья, за которым прятался Майкл.

Самолет несся по взлетной полосе. У Майкла мелькнула мысль: интересно, как пилот объяснит диспетчеру свои действия, не предусмотренные графиком? Громадный «ДС-10», прилетевший с материка, снижался и был уже совсем близко, да и движение на внутренних рейсах было очень напряженным.

Удэ снова выстрелил, и Майкл спрятался за другим креслом. Потом опять выглянул. И вновь пули просвистели по кабине. Однако Майклу уже удалось пробраться на середину и, сделав еще один бросок, он вдруг услышал щелчок пустого казенника. Выстрела не последовало! Удэ истратил все патроны!

Майкл рванулся вперед, стремительно преодолевая расстояние, отделявшее его от противника, и слишком поздно услышал предостерегающий крик Элиан. В руке Удэ неожиданно оказался какой-то сякен — стальная звездочка.

Майкл предпринял отчаянную попытку резко остановиться. Ему удалось увернуться от звездочки, но при этом он ударился об угол кабины.

Вероятно, на мгновение Майкл потерял сознание, потому что вдруг ощутил, как Удэ тащит его волоком к раскуроченной панели.

Майкл собрал все силы. Но тут «ДС-10» резко отклонился влево, и Майкла бросило в багажное отделение.

Он вскрикнул, ударившись о край ящика. В помещении было темно. Однако какой-то свет все же проникал из открытой двери, через которую смутно было видно мелькавшее внизу шоссе, и Майкл разглядел присевшего на корточки Удэ. Тот держал длинную металлическую цепь с двумя деревянными ручками.

Губы Удэ кривились в усмешке, в которой угадывалась реакция на пережитые им потрясения и боль.

— Ну, теперь посмотрим, — сказал Удэ, — кто из нас сенсей.

Говоря это, он размахивал цепью.

Злобно ухмыльнувшись, Удэ показал Майклу темно-красный скрученный шнурок.

— Что, не можешь встать? Вот же он, подойди и возьми то, что тебе завещал отец! Вряд ли он тебе пригодится после того, как я тебя убью.

У Майкла больше не осталось сил. Он приготовился умереть.

И тут Удэ вдруг обернулся, выражение его лица резко переменилось. Перед ним стояла Элиан. Она пролезла в пролом в полу и теперь бросала вызов великану.

— Ах, это ты! — воскликнул Удэ. — Что ж, я не возражаю. Значит, сперва я разделаюсь с тобой, а потом довершу начатое дело.

Элиан не ответила. Она стояла молча, неподвижно, будто окаменела. Однако мозг ее продолжал работать. Она сосредоточенно думала об иро.Вообще-то ироозначает «цвет», но в военном искусстве это слово приобретает иной смысл: имеется в виду намерения противника, так сказать, их окраска. Сосредоточившись на постижении намерений Удэ, Элиан поняла, что он собирается нанести ей только один, но сокрушительный удар. И, разгадав, в чем состоит ироУдэ, Элиан напряженно следила за движениями врага.

Она готова была идти до конца.

Удэ, решивший задушить Элиан, бросил плетеный шнурок к ногам. Этим жестом он выражал свое презрение к противнику. Что служило и отвлекающим маневром. Он бросился на Элиан, размахивая цепью. Элиан не шелохнулась, не встала в оборонительную позицию, не подняла руки. Удэ предвкушал победу, представляя себе, как Элиан корчится у его ног, а цепь захлестывает ее горло, прерывая дыхание. Но в последний момент Элиан ударила по цепи. Та провисла посередине и коснулась пола. Элиан тут же наступила на нее ногой. Цепь выпала из рук Удэ. Элиан сделала шаг вперед и приготовилась сама нанести сокрушительный удар.

Но тут «ДС-10» достиг края взлетно-посадочной полосы. Центр тяжести самолета сместился, и оба противника рухнули.

Элиан ударилась головой об угол ящика. Удэ встал, схватил Элиан за рубашку и опрокинул девушку навзничь.

Голова и плечи Элиан высовывались из открытого люка. Самолет уже отрывался от земли. Элиан находившаяся в полу обморочном состоянии, чувствовала, что ее пытаются вытолкнуть из самолета. И понимала, что в конце этого долгого пути вниз ее ждет смерть.

Теперь только нижняя половина ее туловища оставалась в багажном отделении. Ветер жестоко хлестал Элиан по лицу, самолет набирал скорость, и Элиан становилось все труднее дышать, глаза ее затуманились. И все-таки руки готовились нанести удар — атеми.Сладострастно жаждавший крови Удэ не замечал этого, а когда заметил, было уже поздно.

Он качнулся навстречу Элиан, и тут она изо всех сил ударила его. Ребро ладони полоснуло Удэ прямо под сердце. Ребра хрустнули, и Удэ пронзила страшная боль.

Элиан моментально схватила цепь и выдернула ее из рук противника, потом ударила Удэ ногой, и он, вскрикнув от неожиданности, вывалился из люка.

Он упал на асфальт словно старый, никому не нужный хлам.

Весна 1947 — осень 1948 Токио

После смерти полковника Силверса — насильственной смерти — генерал Хэдли оказался непосредственно вовлеченным в работу Центральной Разведывательной Группы, действовавшей на Дальнем Востоке. Назначивший его на этот пост Мак-Артур считал, что Хэдли расплачивается за свои грехи. Ведь если разобраться, ЦРГ была детищем Хэдли. Она выросла на базе американской разведывательной сети военного времени, которая действовала весьма успешно.

Но времена переменились. И, по мнению президента Трумэна, подобная организация в мирное время существовать не могла. Но если бы генерал Хэдли, которого президент высоко ценил, не доказывал с пеной у рта необходимость создания новой организации, она никогда не была бы образована.

Хэдли уверял, что ЦРГ — в предложениях, которые рассматривал Трумэн, были занижены и количество штатных сотрудников, и бюджет группы — будет единственной организацией, препятствующей проникновению советских агентов в американское правительство, промышленность и даже в разведслужбы, например, в ФБР.

«В хаосе второй мировой войны, — говорил Хэдли, — было совершенно невозможно проверить тысячи эмигрантов, очутившихся в больницах и лагерях для беженцев. А впоследствии советское НКВД навострилось сочинять правдоподобные „легенды“ для своих агентов, эти „легенды“ вполне выдерживали поверхностную проверку — а другой американское правительство просто не могло себе тогда позволить». Хэдли на полном серьезе твердил, что в Советском Союзе существует школа для шпионов, которая известна как «Малый Чикаго».

Там НКВД в точности воспроизвел для своей элиты этот американский город, и степень правдоподобия подделки стала притчей во языцех.

Хотя президент не очень-то верил, что, как он выражался:

«В Америке под каждой кроватью притаился коммунистический шпион», Хэдли проявил такие чудеса красноречия и представил Трумэну столько документов, что тот наконец дал «добро» на образование ЦРГ.

И было справедливо, что спустя какое-то время именно Хэдли пришлось расчищать Авгиевы конюшни в токийском отделении организации. Дальневосточный аванпост ЦРГ приобрел гораздо больший вес именно в это время, ведь Япония расположена близ советских границ.

Поскольку Силверс занимал столь высокий пост в ЦРГ, перетряхивать нужно было буквально все. Шифровальные книги сожгли, связи оказались оборваны, агенты отозваны, а то враг, не дай Бог, установит их личность. Но это было лишь начало. Предстояло разрушить всю агентурную сеть. По словам Хэдли, Силверс причинил организации «неизмеримый ущерб».

Первые месяцы после гибели Силверса непосредственное руководство токийским отделением ЦРГ осуществлял Хэдли. Но дел было невпроворот, и Хэдли решил, что рутинной работой в конторе будет временно заниматься Джоунас.

Джоунас, которому преданно помогал Дэвид Тернер, поставил организацию на ноги и управлял ею так умело, что в конечном итоге временное назначение стало постоянным. При этом Джоунас получил повышение по службе — звание полковника.

Дэвид Тернер, со своей стороны, вызвался продолжать нерегулярные встречи со связным Силверса, входившим в Дзибан. Но теперь он работал с сознанием того, что ряд японских министров распространяют ложные слухи о своих врагах, заявляя, будто это военные преступники, которых должен судить трибунал.

Джоунас и генерал Хэдли заявляли, что это невозможно. По их мнению, организация Дзибан убила Силверса, поскольку тот заподозрил, что Филипп следит за ним. Якобы он сообщил о своих страхах Дзибану в надежде, что они придумают, как ему выпутаться из неприятностей. А они вместо этого убили его.

Если Джоунас и Хэдли были правы, значит, Дзибан знал о чистке ЦРГ, ведь проникновение ее агентов в разведывательную группу прекратились.

— А что если тут задействованы совсем другие факторы? — предположил Дэвид Тернер. — Если это никак не связано с Дзибаном?

— Недавно в нескольких северных агентурных сетях случились провалы, — сказал Джоунас. Он повернулся к Хэдли. — Сэр, как, по-вашему, может, нам все же стоит поинтересоваться Дзибаном? Чем больше информации мы о них соберем, тем больше шансов установить личность участников этой организации.

Хэдли обратился к Филиппу:

— А ты что об этом думаешь, сынок? Ты же у нас специалист по японской психологии.

— Джоунас прав, — сказал Филипп. — Чем больше имен нам удастся выяснить, тем более полное представление о Дзибане мы получим.

Через Ватаро Таки Филипп уже узнал имена нескольких членов Дзибана. Но он не мог (или не желал) объяснить присутствующим, каким образом ему удалось получить сведения.

— Помните, — продолжал Филипп, — узнавая имена членов Дзибана, мы узнаем и про их врагов. Действуя через наших людей среди японских политиков, мы можем хотя бы уменьшить число министров, которые могут войти в тайное общество.

— Ну, тогда игра стоит свеч, — решил Хэдли. — Я придумаю убедительную причину для чистки. Используя свои связи, Дзибан наверняка про это прознает. Хотя существует вероятность, что они нам не поверят. Тогда Тернеру придется туго. Следующая же его встреча с Дзибаном окажется последней.

— Ничего, я рискну, генерал, — сказал Тернер. — Да и потом, поверить в эту версию в их интересах. У них еще есть враги, с которыми они мечтают посчитаться.

— Тогда другое дело, — одобрил Хэдли. — Мы заставим Дзибан поверить, что продолжаем уничтожать людей, раскрытых их разведкой.

— Но делать этого не будем, — добавил Филипп.

— А почему бы нам в таком случае не перевезти министров на нашу конспиративную квартиру? — предложил Тернер. — Там есть все удобства, и они смогут на время скрыться, а мы начнем распространять слухи об их «смерти».

— Хорошая идея, — одобрил Джоунас.

— Значит, договорились? — Хэдли оглядел комнату. Все присутствующие закивали. — Хорошо. Но тут не должно быть никаких проколов, — предупредил он. — У нас с президентом и так натянутые отношения. Он не желает, чтобы наша деятельность получила огласку.

Вот так и было решено позволить Тернеру продолжать встречаться с членами Дзибана в надежде получить побольше компрометирующей информации.

— Что с тобой? — Митико положила руку ему на плечо. — Ты за столько часов ни слова не произнес.

Филипп уставился на листок бумаги, на котором бесцельно чертил какие-то каракули. Бесконечные круги... Это похоже на его мысли об убийстве Силверса. Филипп не мог избавиться от ощущения, что он упустил нечто очень важное. Генерал Хэдли, Джоунас и Дэвид Тернер считали, что лучше в этом не копаться, но Филиппу никак не удавалось выбросить загадочную историю из головы.

Кто убил полковника Гарольда Мортена Силверса? Хэдли сказал, что, когда он туда приехал, дверь была не заперта, но прикрыта. Это случилось в одиннадцать вечера. Силверс был уже мертв. Но если дверь была не заперта, значит, Силверс знал убийцу и впустил его в дом. Полковник ни за что не открыл бы дверь незнакомцу в столь поздний час.

Другие подозревали, что в убийстве Силверса виновен его связной, член Дзибана. Но это никак не вписывалось в общую картину. Филипп был уверен, что японцы не стали бы убивать Силверса катаной. Похоже, кто-то пытался переложить ответственность за смерть Силверса на Дзибан. Но кто?

«Что повлекла за собой гибель Силверса?» — спрашивал себя Филипп.

Генерал Хэдли стал во главе токийского отделения ЦРГ. По крайней мере, на время. Джоунас получил повышение по службе. Тернер оставался на своем месте. Может быть, здесь таится что-то важное? Хэдли перебросили на Дальний Восток, в самый эпицентр. Тернер сохранил свое прежнее положение. Джоунаса, конечно, повысили гораздо быстрее, чем это произошло бы при жизни Силверса, но предположить, что Джоунас убил начальника с целью продвижения по службе... Чепуха!

«Что же я упустил тогда?» — в тысячный раз спросил себя Филипп. Он посмотрел на озабоченную Митико и еле заметно улыбнулся.

— У тебя никогда не бывало ощущения, будто где-то чешется, а ты никак не можешь дотянуться до этого места? Вот я сижу, анализирую факты, имеющие отношение к убийству полковника Силверса, и ничего не могу понять.

— Ты уже не первый тычешься в глухую стену, — сказала Митико. — Через неделю мой отец возвращается с Кюсю, а мы еще как следует не подготовились к его встрече.

— Но я никак не могу выбросить это из головы, — пожаловался Филипп, снова уставившись на нарисованные круги. У него уже начиналось от них головокружение.

— Тебе нужно куда-нибудь поехать, хватит сидеть дома, — Митико бросила ему пальто и оделась сама.

— Но куда мы поедем?

— За город, — Митико улыбнулась Филиппу — Скоро увидишь.

Когда они сели в машину, Митико приказала:

— Держись!

И машина сделала несколько резких поворотов — чтобы сбить с толку возможных преследователей. Митико и Филиппу даже не нужно было друг другу об этом напоминать, подобные маневры они проделывали машинально.

Митико повезла его на север, к подножию японских гор, которые пересекали остров и напоминали пояс, утыканный шипами. Там было еще холодно, дороги оледенели, а кое-где на желтовато-бурой земле белели искристые сугробы.

Чем выше они поднимались, тем больше становилось снега, и наконец они добрались до таких мест, где снег лежал сплошным покрывалом и не таял совсем. Белые поля искрились в лучах заходящего солнца, то тут, то там попадались сосны и кедры. Мужчины и женщины, работавшие у дороги, занимались своими делами и не обращали внимания на проносившиеся мимо автомобили.

Митико повернула направо, на грязную узкую дорожку. Указателей никаких не было, но при въезде стояли настежь ворота из дерева и бамбука. Митико поехала по дорожке, наезжая на корни, камни и скользкие ледяные прогалины. Наконец она остановила машину.

Они вышли из-под сени густых криптомерий и двинулись по заснеженному полю Солнце, сиявшее на светлом небе, тщетно пыталось согреть Землю. Из уст Митико и ее спутника вырывались облачка пара, под ногами хрустел тонкий наст. На поле царила удивительная тишина. Казалось, пурпурные горы, видневшиеся вдали, поглощали все звуки, притягивали их.

Митико и Филипп приблизились к священной скале. На ней были сложены в кучку небольшие камни Митико отошла от Филиппа и опустилась на колени Она вынула из кармана ароматическую палочку, поставила рядом с камнями и зажгла. Тоненькая струйка душистого дыма поднялась вверх, но ветер отнес ее в сторону, и Филипп уловил только обычны запахи деревни.

— Что это за место? — спросил он.

— Здесь обитает Мегами Китсуни, божественная лисица. — Митико по-прежнему стояла на коленях. Похоже, она бормотала молитвы.

— Кто она такая?

Митико воздела руки к небу.

— Мегами Китсуни очень могущественна. Она повелевает всем, что ты видишь вокруг.

У Филиппа похолодело внутри. Разве он не преследовал рыжую лисицу? Он ведь убил одну лису в детстве, в Пенсильвании. Может быть, это рыжая лисица заманила его сюда? Филипп поежился, как собака, которая пытается отогнать холод.

— Ты хочешь сказать, что она покровительствует полям? — спросил он.

— Ты не понимаешь, — Митико взяла его за руку. — Мегами Китсуни управляет поступками мужчин и женщин, любовников.

— Как, например, мы?

Митико подняла голову и крепко-крепко поцеловала Филиппа в губы. Он почувствовал, что ее губы слегка дрожат, и, обняв Митико, привлек к себе.

Стая гусей — черная линия на белом туманном небе — летела в сторону заснеженного поля. Похоже, они вынырнули из-за ближайших гор. В следующий миг Филипп услышал их гоготанье.

— Однажды летом, давным-давно, — тихо произнесла Митико, — в маленьком селении неподалеку отсюда родилась девочка. Она была единственной дочкой каменотеса, жена его умерла при родах. Девочка была упрямой и своевольной. И не удивительно — каменотес ее боготворил, это был единственный лучик света в его безрадостной жизни. Он, конечно, не раз хотел призвать дочку к порядку и поругать за плохое поведение, но не мог. В нашей жизни и так много печали, думал каменотес. И разрешил девочке поступать, как ей нравится.

Однажды в селении появился слепой старик. У него был жар, он не мог передвигаться. Его притащил на спине красивый парень.

И случилось так, что каменотес, возвращаясь домой, встретился с юношей, который нес на спине старика. Добрый каменотес предложил им свой кров и сказал, что они могут оставаться там, пока старик не поправится.

Юноша горячо поблагодарил каменотеса. Когда он принес старика в дом, девушка влюбилась в юношу с первого взгляда. Отец послал ее за сельским лекарем, тот подробно объяснил девушке, как следует ухаживать за стариком, но девушка думала только о юноше. Днем все ее взоры и мысли были прикованы только к нему. А ночью его мужественный образ представал перед ней в сновидениях.

Каменотес пошел к своему другу и соседу — дровосеку — и договорился, что парень будет работать в деревне, потому что у старика и юноши нет денег, а юноша задолжал и ему, и врачу за услуги. Что же касается девушки, то она, конечно, выполняла многие указания врача и помогала слепому старику. Но правда и то, что она часами глядела в окно, любуясь на обнаженного по пояс юношу, который рубил дрова для жителей селения.

Лето выдалось очень жаркое, такого никто из жителей и припомнить не мог. И, вероятно, удушливый зной послужил причиной внезапной смерти старика, хотя, с другой стороны, девушка тоже была виновата. Она забывала давать старику прописанные врачом лекарства. И не всегда обтирала его холодным полотенцем.

Но даже на похоронах, когда юноша и отец девушки шли во главе траурной процессии вместе со священником, девушка могла думать только об одном: о юноше. Она не отрываясь глядела ему в затылок, когда юноша от нее отворачивался, и любовалась его профилем, когда священник объяснял ему, как отправлять обряды.

На другой день дровосек взял парня с собой в лес, и ни один, ни другой не вернулись. С юго-востока надвигалась гроза, и жители не отважились отправиться ночью на поиски пропавших. Однако девушка все время стояла у окна. Когда деревню облетел слух о том, что два человека пропали, ее сердце превратилось в камень. Правда, девушка думала лишь о парне, а не о дровосеке, которого знала с рождения, который каждый год дарил ей на именины подарки и поклялся заботиться о девчонке, если с ее отцом что-нибудь случится.

Отец девушки давно заснул, а она, промокнув до нитки, потому что дождь лил очень сильно, по-прежнему высовывалась из окна в надежде увидеть юношу. Она зажгла в своей комнате фонарь и не сомневалась, что юноша заметит свет с улицы сквозь распахнутое окно.

В час крысы — примерно между полуночью и двумя часами ночи — девушка встрепенулась. Она услышала голос. Может быть, это всего лишь ветер? Но нет! Голос прозвучал снова. Это был голос юноши, и он звал ее!

Не долго думая, девушка выбежала из дома. Дождь хлестал вовсю, но она не обращала внимания. Она слышала голос юноши и бежала на его звуки; промчалась по деревенским улочкам и выскочила в поле.

Гроза была в разгаре. Ветер выл, дождь лил ручьем. Земля превратилась в скользкую хлябь. Девушка не раз поскальзывалась и падала лицом в грязь, но поднималась и, вновь услышав зов юноши, бежала вперед.

Она все больше углублялась в лес и, наконец, перестала понимать, где находится, но ее это уже не волновало. Мысль о том, что придется жить без юноши, была для девушки просто невыносима.

Но вот деревья расступились. Девушка увидела темный силуэт и радостно позвала юношу по имени.

Человек, стоявший на поляне, обернулся. Это и вправду был юноша. Девушка подбежала к нему и обняла.

Но тут же вскрикнула и, не веря своим глазам, в тоске отпрянула прочь. Она заглянула в лицо юноши. Нет, поняла она, это происходит на самом деле... Она ведь даже ущипнула себя, желая убедиться, что не спит! Лицо юноши было белым, словно сделанным из льда, и таким же гладким, блестящим и холодным. Дотронувшись до него дрожащими пальцами, девушка убедилась, что перед ней действительно глыба льда.

Как это ни удивительно, но юноша целиком превратился в лед!

У девушки замерло сердце. Она в последний раз отчаянно позвала на помощь, потом припала к нему и с такой яростью впилась ногтями в лед, что повалила холодного истукана наземь.

Они оба — и девушка, и юноша, — упали, и, к изумлению девушки, статуя разбилась на мелкие кусочки, обдав ее ледяными брызгами. Рыдающая девушка ползала на коленях среди осколков, пытаясь отыскать юношу, но тщетно. А вскоре лед растаял под дождем.

Через некоторое время девушка, пошатываясь, поднялась на ноги. Она сама совсем заледенела. Сердце ее покрылось инеем. Неловко переставляя ноги, она добрела до края поляны. Там ухватилась за дерево, чтобы немного прийти в себя.

Потом девушка обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на поляну, где обратился в ничто ее возлюбленный. И ахнула.

Там курился серый дымок. Постепенно он утрачивал свою прозрачность и отвердевал. А став твердым, обрел форму. И девушка узнала прекрасные черты: широкие скулы, продолговатые глаза, струящиеся по плечам волосы, озаренные светом, который исходил от удивительной женщины, стоявшей на поляне.

Девушку объял ужас, она задрожала, однако отчаяние тут же превозмогло страх.

— Где юноша? — воскликнула она. — Что ты с ним сделала?!

Стоявшая на поляне повернулась к девушке с такой ужасной усмешкой, что та вскрикнула и прикрыла глаза ладонью.

— Юноша? — Голос полоснул ее будто нож. — Никакого юноши нет. И никогда не было. Так же, как и слепого старца.

Теперь девушка разглядела, что странная фигура вся в снегу. На ее плечах, руках и ногам поблескивал снег, такой чистый, белый и сверкающий, что на мгновение девушка ослепла.

— Есть только я, ведающая лишь вечную печаль и отчаяние. И я воздам тебе по заслугам.

Бивший в глаза свет померк. Девушка заморгала. Поляна была пуста. Она возвратилась домой, но ее никто не узнал. Даже отец: он оплакивал свою дочь, потерявшуюся в бурю.

Девушка поняла, что произошло, только когда посмотрелась в зеркало и в ужасе замерла. Ее белое лицо прорезали морщины, которые способно оставить одно лишь время. В мгновение ока она превратилась из цветущей девушки в старуху.

Наутро она покинула селение, ибо не могла больше видеть давних знакомых, которые теперь не узнавали ее. Через какое-то время добралась до горной тропки, по которой бредут паломники из Токио в Киото. Там она поселилась в большом пустом анхитсу,простой хижине, в которой останавливались бродячие монахи. И провела там остаток своих дней, давая пищу и приют усталым странникам, которые проходили по этой горной дороге.

Но в ее памяти навечно запечатлелась страшная ледяная фигура, стоявшая в ту грозовую ночь на лесной поляне. Фигура Мегами Китсуни, божественной лисицы.

Гуси сели на заснеженное поле. Их гогот тоскливо разносился в воздухе. Летели они очень грациозно, а по земле ходили неуклюже, и это был очень смешной контраст.

Филипп спросил, обнимая Митико:

— Ты боишься божественной лисицы?

Она грустно посмотрела на него молча кивнула. Они отошли от святилища. Последняя ароматическая палочка, принесенная Митико в дар богине, уже догорела. Гуси успокоились, и теперь тишину нарушали лишь редкие порывы ветра, шелестевшего в ветвях. Вспугнутый заяц кинулся наутек, поводя куцым белым хвостиком.

— Чего я боюсь? — Митико осеклась и отвернулась, словно набираясь мужества. — Я боюсь, что веду себя эгоистично, как та девушка. Я хочу тебя. Но ты женат, да и я замужем. Порой я лежу без сна в холодной ночи и трепещу от ужаса, думая о моем грехе.

— Это и мой грех, — сказал Филипп. Митико вяло улыбнулась, но не ответила, когда он привлек ее к себе.

Как и говорила Митико, у них было очень много дел, пока ее отец Ватаро Таки работал на апельсиновых плантациях на Кюсю. Он уже приготовил для них досье на три самых могущественных семейства якудзы в Токио. Но все это служило лишь фоном, а Филипп и Митико сами должны были разведать, чем сейчас занимаются и увлекаются, какие отдаленные цели ставят перед собой эти три семейства или, как их называли в якудзе, гуми.

Одно из семейств носило имя Таки-гуми, и Филиппу было совершенно ясно, что Ватаро хочет стать главой этого клана. Как он объяснил Филиппу, засилье Дзибана в деловой сфере и в бюрократических кругах вынудило его пойти по единственному пути, сулившему власть: отправиться на «дно» якудзы. Здесь, на задворках закоснелого кастового общества, Ватаро надеялся построить свою империю.

Если он станет оябуном, боссом Таки-гуми, в ближайшие десятилетия перед ним откроются возможности возвыситься в сфере предпринимательства, подняться по чиновничьей лестнице, даже проникнуть в правительство! Ибо Ватаро был прозорлив и понимал то, что мало кто понимал в те времена: преступный мир якудзы еще лежал в пеленках. Если стать во главе якудзы, то под его руководством удастся выпестовать силы, способные сразиться с Дзибаном. Ватаро чувствовал, что у якудзы огромные задатки, которые принесут пользу, если развить их в нужном направлении. Ему уже было ясно, что коммунисты мутят воду в среде портовых рабочих. Если, к примеру, задействовать Таки-гуми в усмирении этих мятежей, во время которых гибнут десятки японских полицейских, правительство окажется перед ним в большом долгу.

Это тоже было частью его стратегии. Он считал якудзу наилучшей стартовой площадкой проникновения в законный бизнес, правительство и даже чиновничий мир, оплот Дзибана. Только приобретя достаточную власть, он нанесет удар и победит Дзибан!

Но Ватаро понимал, что подобная стратегия требует огромного терпения и дисциплинированности. Осуществление плана Ватаро требовало десятилетий. А первым шагом к достижению власти было главенство над Таки-гуми. Пока неясно было, как добиться власти над двумя другими семействами.

Хотя между тремя семьями существовало соперничество, становилось все очевиднее, что последствия войны и оккупации Японии в целом сплотили кланы, пусть временно и не очень прочно. Они начали смыкать свои ряды в борьбе против внешнего врага, ведь американская армия вступила в серьезную схватку с преступным миром, якудзой.

Наверное, Филипп слишком увлекся распутыванием сложного клубка: кто кому друг, кто враг, кто за какую сферу влияния борется, что явно, а что тайно... Во всяком случае, он не обратил особого внимания на перемены, произошедшие у него под носом, дома. А может быть, постоянно беспокоясь из-за того, что ему никак не удается разгадать тайну гибели полковника Силверса, Филипп стал необычайно рассеянным. Или же его все больше захлестывала страсть к Митико... Оказываясь рядом с ней, Филипп чувствовал, что все больше погружается в глубины Азии, проникает в волшебное царство, куда заказан путь простым смертным. Он когда-то читал книгу X. Райдера Хаггарда «Она», и все явственнее ощущал себя героем этого произведения, который столкнулся с потерянной цивилизацией, поклоняющейся невероятно прекрасной и могущественной богине.

Как бы там ни было, но только много лет спустя, очутившись на Мауи, где он скрывался от своих преследователей, Филипп начал постепенно сводить концы с концами. И только тогда ему стало понятно, до чего же грандиозна головоломка, которая десятилетиями не давала ему покоя.

Ну, а тогда он не обратил особого внимания на Лилиан, которая заявила, что нашла работу в американском посольстве в Токио. Дескать, ее рекомендовал Дэвид Тернер. А послу так понравилась ее работа, что спустя полтора месяца он взял Лилиан в свой штат.

Лилиан все чаще читала книги, рекомендованные ей Дэвидом Тернером: «Осьминог I» Фрэнка Норриса, «США» Джона Дос-Пассоса, «Гусиный шаг» и «Конец света» Эптона Синклера. Попадались ей и книги о ребятах из Скоттсборо и о мятежах на Хеймаркет. Это были весьма философские книги с явной социалистической ориентацией, но Лилиан ушла в их изучение с головой и не отдавала себе в этом отчета.

Ей открывался мир, который прежде был отгорожен глухой стеной, воздвигнутой отцом. Обеды с Дэвидом Тернером и чтение рекомендованных им книг стали для нее в прямом смысле слова школой. Школой, где преподавал самый, по ее мнению, потрясающий учитель в мире.

Лилиан узнала о различных экономических системах, существующих в мире, и о более сложных геологических союзах. Она изучала историю собственной страны по произведениям своих великих соотечественников: Норриса, Дос-Пассоса, Синклера. Эти могучие умы показали ей обратную сторону капитализма — темную сторону, а ведь генерал Хэдли, и отец Лилиан, был уверен, что дочь никогда о ней не узнает.

Лилиан прочитала о французской и русских революциях и о гражданской войне в Испании, так что постепенно, подобно солнцу, мало-помалу изгоняющему долгую арктическую ночь, перед ней открылась неизбежность мировой революции.

Она узнала о том, как капиталисты эксплуатируют ее собственный народ, в основном рабочих, которые вообще-то должны были рассчитывать на награду за свои труды. Она увидела, как кучка жадных толстосумов распоряжается жизнью и судьбами десятков миллионов людей во всей Америке. Лилиан наконец поняла, что угнетенные осознают, как жестоко их угнетают, ведь те же самые алчные капиталисты систематически утаивают от них правду, как утаивали от отца Лилиан!

И в результате Лилиан примкнула к горстке жаждущих справедливости интеллектуалов, духовному авангарду, как называл их Дэвид Тернер, долг которого — совершить революцию, чтобы освободить народные массы от скрытой, коварной эксплуатации.

Филипп не сразу заметил происходящие с Лилиан перемены, но в конце концов и до него дошло.

Спор вспыхнул из-за пустяка. Он пришел как всегда поздно, но Лилиан не ложилась. В спальне горел свет. Лилиан сидела на кровати и читала газету. Тернер строго-настрого запретил ей приносить домой взятые у него книги. Объяснял он это, на первый взгляд, тоже вполне разумно: дескать, он не хотел, чтобы Филипп начал допытываться у Лилиан, с кем она встречается и зачем.

«Ведь ваш муж, — с ухмылкой заявлял Тернер, — может решить, что у нас с тобой интрижка».

— Где ты был? — спросила Лилиан, откладывая газету. Филипп был готов к ответу. Он даже удивлялся, что ей так долго не приходило в голову завести этот разговор.

— Работал.

— Непохоже, — сказала, глядя на него, Лилиан. — Я звонила Джоунасу.

К такому Филипп не готовился. Слишком уж это было просто. Но Лилиан не отличалась особой сложностью.

— Ты меня проверяла? Но почему?

— Потому что, мне кажется, это необходимо, — она скрестила руки на груди. — Я хочу понять, куда ты ходишь и что делаешь. Тебя же никогда не бывает дома!

— Раз уж ты накоротке с Джоунасом, — заявил, раздеваясь, Филипп, — то можешь узнать у него мой распорядок дня.

— Ты говоришь прямо, как мой отец. — Не промелькнула ли в ее голосе какая-то странно торжествующая нотка? — Он всегда пытался отгородить меня от реального мира. Я была для него этакой скаковой лошадью, на которую он всегда надевал шоры, выводя ее на улицу.

Филипп посмотрел на Лилиан. Неужели это действительно та самая женщина, на которой он женился год назад? Что с ней стряслось?

— Я не твой отец, — сказал он, вешая пиджак и снимая галстук.

— Я сказала, что ты какмой отец.

— У нас тут что, дебаты? — Филипп подумал, что Лилиан вряд ли даже знает такое слово.

— Если хочешь — пожалуйста, пусть будет так, — откликнулась она.

Это послужило Филиппу первым предупреждением. Подобные словесные изыски были не по зубам женщине, на которой он женился. Прежде Лилиан умела только изысканно одеваться, во всем остальном она напоминала деревенскую девушку, простую и прямолинейную. По крайней мере, такой ее считал Филипп. И именно это его в ней и привлекло. Но теперь, когда он эмоционально отдалился от Лилиан, он далеко не сразу увидел происходящие в ней перемены, и это было вполне естественно.

— Я ничего не хочу, — сказал Филипп, подошел и, сев рядом с женой на кровать, взял ее за руку.

— Лилиан, у меня было очень много работы в последние месяцы. Из-за смерти Силверса мы все ужасно нервничаем.

— Это не имеет никакого отношения к смерти Силверса, — сказала Лилиан и посмотрела ему в лицо напряженным взглядом археолога, который ищет следы давно погибшей жизни.

— Что с тобой случилось, Фил? — спросила Лилиан. — Мне кажется, что мы уже не муж с женой. Мы никогда никуда не ходим вместе. И давно не спим...

— Да-да, знаю, — откликнулся он, поглаживая ее руку. — Я слишком часто оставляю тебя одну.

— Нет, дело не в этом, — с какой-то странной интонацией возразила она. — В конце концов, у меня тоже есть работа в посольстве, и она с каждым днем становится все ответственней. Теперь я ведаю перепиской, в том числе и почтой моего отца. А когда ты не приходишь домой обедать, я и одна неплохо обхожусь.

Теперь Филипп понял, что ему показалось странным в ее интонациях. Куда подевалась нежная, простодушная девушка, в которую он когда-то влюбился? Незаметно для него она превратилась в волевую, не в ком не нуждающуюся особу. Неужели в ее голосе чувствуется самоуверенность? Быть того не может! Значит, она изменилась гораздо разительнее, чем он предполагал.

— Что значит «сама обхожусь»?

— Тебя этому трюку в ЦРГ научили? — спросила она. — Я имею в виду — отвечать вопросом на вопрос? Я же тебяспрашивала: где ты был?

— С кем ты встречаешься, Лил? — спокойно произнес он. — С Джоунасом?

— Какая чепуха!

Но, чему бы она там ни научилась, искусно врать Лилиан пока не умела.

— Я хочу знать правду, — заявил он, сам удивляясь, почему его это так волнует. Если у него интрижка, то почему бы и ей не завести себе любовника? Однако он знал, почему:

Филипп не мог относиться к своей связи с Митико как к обыкновенной интрижке. Это была не просто эскапада неудовлетворенного мужа.

«Но что, что это тогда такое?» — спрашивал себя Филипп. И толком не знал, что ответить.

— Правду? — переспросила Лилиан. — Ты хочешь знать правду? Но зачем? Я не думаю, что ты признаешь такуюправду. Ты слишком поглощен своими тайнами, фил. Они тебя полностью захватили.

— Ну, ты преувеличиваешь.

— Разве? Да ты посмотри на себя, — сказала Лилиан. — Ты хочешь со мной поговорить, а сам ничего не рассказываешь. Не отвечаешь на мои вопросы...

— А ты за мной шпионишь.

— Ты не отвечаешь на мой вопрос, — упрямо повторила Лилиан. — Не рассказываешь, где ты бываешь, хотя чаще всего это не имеет отношения к твоей работе. Что я должна, по-твоему, думать? Что бы ты подумал на моем месте?

— Хочешь знать, в чем на самом деле твоя беда, Лил? — усмехнулся Филипп. — В том, что ты хочешь сделать из меня совсем другого человека.

— Тебе очень удобно свалить на меня всю ответственность, — сказала Лилиан. — Это что, успокаивает твою совесть? Не надейся, я не собираюсь идти у тебя на поводу. Ты мой муж, так что, по крайней мере, половина ответственности ложится на твои плечи.

— Ответственность за что?

Лилиан закрыла глаза.

— Я люблю тебя, Филипп, — жалобно прошептала она. — Да поможет мне Бог, это истинная правда.

Глаза ее раскрылись.

— Если ты мне изменяешь, я, наверное, не смогу тебя простить. Но и бросить тоже не смогу. Ты мне нужен, по-прежнему нужен.

— Может быть, даже слишком, — сказал он. — Ты не в состоянии понять меня до конца.

— Потому что неспособна, или потому что ты мне не позволяешь? — спросила Лилиан. Филипп ничего не ответил. Если честно, он побоялся. Лилиан печально покачала головой.

— В этом-то и заключается наша беда, Филипп. Неужели ты не видишь? В недопонимании... Мы не стараемся как следует узнать друг друга. А раз не стараемся, значит, никогда и не узнаем, чего мы с тобой можем добиться объединенными усилиями.

— Это не совсем так, — возразил он.

— Нет, увы, это так, — в ее голосе вновь мелькнула странная нотка убежденности. — Просто ты хочешь оставаться этаким незнакомцем. Ты ведь любишь таинственность. Вы с Джоунасом сидите и разрабатываете свои секретные планы. По-моему, вы обожаете плести интриги и потом их распутывать.

— Это работа. Мне кажется, ты принимаешь все слишком близко к сердцу, Лил.

— Нет, — настаивала она. — Ты не относишься к этому как к работе. Ты это любишь,и мне приходится отвоевывать тебя у работы. Но с чем я воюю? С призраками, с тенями. Я уверена, Филипп, что если тебе предложат выбор между светом и тенью, ты непременно выберешь тень.

— Но почему ты не можешь с этим смириться?

— Потому что это неправильно, — сказала Лилиан. — Так нельзя жить. Ты похож на капитализм, жестокий, властный, воинственный капитализм, на который не рекомендуется смотреть слишком пристально, который пытаются от нас скрыть.

— Кто пытается?

Лилиан пожала плечами.

— Такие люди, как мой отец.

Филипп встал.

— Значит, и я такой же — воскликнул он, невольно рассердившись. — Ты же сказала, что я похож на твоего отца.

— Мне бы очень хотелось, чтобы это было не так, — вздохнула Лилиан.

— Я не такой. Лил, — сказал Филипп. — Если бы я мог убедить тебя...

— Но неужели ты не видишь, до чего вы похожи? Вы оба жаждете тайн. Для вас это хлеб насущный. Мне кажется, вы без тайн жить не можете! А я оказываюсь за пределами мира, окутанного тайнами.

— Неправда!

— Нет, Фил, это чистая правда, — Лилиан говорила взвешенно, сдержанно. — Как только ты вошел, я тебя спросила: где ты был?

— Лилиан!

Она взмахнула рукой.

— Ладно. Я не жду от тебя никакого ответа Я, правда, надеялась, что тебе захочется рассказать. Захочется все исправить, чтобы у нас с тобой все стало хорошо. — Лилиан умолкла, и он почувствовал: она жаждет услышать его уверения в том, что все не так, что она заблуждается. Потом Лилиан кивнула и добавила: — Но вообще-то ничего другого ждать не приходилось.

Филипп готовился к возвращению Ватаро Таки с Кюсю. Сложность состояла в том, что политика американских оккупационных властей, направленная на уничтожение якудзы, привела к объединению трех мафиозных кланов. Обычно подобные вещи в Японии не практиковались.

Сплоченные враги были куда опаснее, нежели разобщенные.

В связи с этим Филипп и Митико задумали расстроить союз мафий, перессорив три семейства между собой. Конечно, это повлекло бы за собой значительные человеческие жертвы, но зато потом можно было бы относительно легко захватить власть над Таки-гуми, избежав дальнейшего кровопролития.

Когда Ватаро Таки вернулся с Кюсю, Филипп и Митико рассказали ему о сложном замысле. Вид у Ватаро был здоровый, он явно набрался сил, но лицо его так изменилось, что пока он не заговорил, Филипп невольно подумал: уж не подменили ли его?

— Доброе утро, Досс-сан, — сказал Ватаро. Филипп не отрывал от него пристального взгляда. Неужели когда-то это был Дзэн Годо?

— Что с вами случилось? — спросил Филипп. Ватаро Таки рассмеялся.

— Это хорошо, что ты меня не узнал. Митико тоже не узнала, когда вчера вечером приехала в аэропорт. Я предупредил, чтобы она ничего не рассказывала: хотел посмотреть на твою реакцию. — Улыбка сползла с его лица. — Честно говоря, мое прежнее лицо мне не нравилось. Поэтому я, пока был в отъезде, не только собирал апельсины. Я переродился. — Он дотронулся пальцами до скул. — Доктора распилили мне кости, придали им другую форму, где-то что-то отрезали, убрали лишний жир.

Лицо его было цвета меди, загорелым и обветренным от долгой работы на апельсиновых плантациях на юге, и нужно было подойти совсем близко, чтобы разглядеть множество крошечных шрамиков.

— Через месяц, — заявил Ватаро, — шрамы исчезнут бесследно.

Столь же впечатляли перемены, происшедшие с телом Ватаро Таки. Он казался выше, шире в плечах, явно мускулистей. Короче, он стал моложе и крупнее мужчины, который назывался Дзэном Годо и уехал восемь месяцев назад.

— Еще меня волнует Митико. Ведь она, как ни крути, дочь Дзэна Годо, хотя и вышла замуж за Ямамото. Поэтому я возьму ее к себе на работу. А когда стану оябуном Таки-гуми, удочерю ее, она станет членом семейства Таки. Если же кого-то заинтересует, почему я так тесно с ней связан, то ответ прост: она жена Нобуо Ямамото. Очень могущественного дельца, который может способствовать проникновению членов моего клана в законный бизнес.

Сидя за накрытым к чаю столом в новом доме, который они для него купили, Ватаро Таки внимательно выслушал Митико, которая целых два месяца «отмывала» деньги, полученные от продажи фамильного особняка Годо, так что теперь, когда она приобрела новый дом, никто не смог бы выяснить, на какие деньги он куплен.

В конце концов, Ватаро отверг их план.

— Слишком много крови придется пролить, — мрачно заявил он. — Не то чтобы я питал нежность к этим бандитам, проливающим кровь своих братьев, нет, неразумно уничтожать то, чем желаешь завладеть.

Я много думал в последнее время, — после того, как вы прислали мне подробный отчет об этих семействах. И, мне кажется, я придумал, как стать вождем Таки-гуми, не уничтожив при этом ни одного человека.

Нынешний оябун, Ген Таки, снискал славу гения оборонительной тактики. Именно эта его широко известная и вселяющая ужас тактика позволяет ему удерживать главенство в шатком тройственном союзе якудзы.

Однако из собранных сведений ясно, что вопреки всеобщему мнению, вовсе не Ген Таки изобрел эту тактику. Ее автор — советник Гена, которого зовут Кендзи Харигами, он тайно правит Таки-гуми. Кендзи Харигами — самое дорогое, что есть у Гена Таки. Без него Ген Таки моментально побелеет от страха, и мы добьемся от него всего, что захотим. А раз так, нужно нащупать ахиллесову пяту Харигами-сана.

— Вряд ли она у него есть, — сказал Филипп. — Он прекрасный семьянин. Женат, имеет двоих детей. Насколько мы смогли выяснить, жена ему не изменяет.

Ватаро Таки недовольно заворчал. Он кивнул, и Митико налила ему еще одну чашку чая.

— Досс-сан, — сказал он, — вы скоро поймете, что все женатые мужчины в Японии — все без исключения! — ведут двойную жизнь. Порой они ее держат в тайне, порой нет. Но она всегда существует. Мы должны узнать, какую двойную жизнь ведет Кендзи Харигами.

Вскоре Филипп заподозрил, что они, по-видимому, совершили чудовищную ошибку. Все началось с кошмарного сновидения. Филиппу снилось, что он снова стал мальчиком и живет в Латробе, в Пенсильвании. Он держал в руках отцовское ружье двадцать второго калибра. Дело было ночью; он гнался за дичью по скованным морозом полям, по лесу, полному ночных шорохов, и наконец добежал до реки, серебрившейся в свете полной луны. Вода журчала, листья деревьев шелестели. Ухала сова.

Филипп понимал, что догоняет дичь, и ускорил шаг, держа ружье наизготовку. Он вошел в мелкую речушку, вода проникала в ботинки и студила лодыжки. Филипп запыхался, он часто-часто дышал, и изо рта вырывались клубы пара.

Потом он увидел добычу и остолбенел от изумления, осознав, что это не животное, как ему прежде казалось, а человек.

Упав на одно колено, он прижал ружье к плечу и прицелился. Но выстрелить не успел, потому что стоявшая перед ним жертва разодрала себе ногтями лицо. Оно отвалилось, и Филипп увидел под ним другое. Вроде бы знакомое.

Но едва он сообразил, чье это лицо, как оно тоже оказалось содранным, и под ним появилось новое. Филипп перепугался и спустил курок. Пуля угодила прямо в лицо и разнесла его вдребезги, что было совсем нехарактерно для пули двадцать второго калибра. Однако под третьим лицом пряталось четвертое.

Филипп пробудился в поту и не сразу понял, где он. Но потом повернулся и увидел спавшую с ним рядом Лилиан.

И воттут Филиппу стало понятно к чему был этот сон...

Наутро Филипп встретился с Эдом Портером, адъютантом, которого Силверс приставил к ним с Джоунасом, когда они впервые приехали в Японию.

— Я хочу тебя кое о чем спросить, Эд, — сказал Филипп.

— Хорошо. — Портер переносил из одного кабинета в другой кипу бумаг.

— Много работы, да? — поинтересовался Филипп.

— Да ерунда всякая, — уклончиво ответил Портер. — Тернер гоняет меня туда-сюда, точно мальчика на побегушках. Я должен убедиться в том, что все новые министры, обвиненные Дзибаном в измене, спрятаны на конспиративной квартире. Я должен устроить так, чтобы сообщения об их «гибели» выглядели правдоподобно и попали в газеты. На меня, опять же, возложена обязанность утешать убитых горем родственников. Короче, всячески стараться убедить Дзибан, что мы ими не интересуемся.

— То ли дело в старые добрые времена, да?

— Да уж, черт побери! — выругался Портер. — Полковник Силверс давал мне настоящие задания. Я прекрасно умею собирать разведданные, но с тех пор, как полковника не стало, всем на меня наплевать.

— Это из-за Силверса, — сказал Филипп. — Никому не хочется вспоминать о неприятностях.

— А вот этого не надо! — воскликнул Портер. — Полковник Силверс не был агентом-двойником.

— Не был? — Филипп склонил голову набок. — Но почему ты так считаешь? Существуют доказательства...

— Да все это ерунда! — Портер положил на стол бумаги и закурил сигарету. — Поверьте мне, лейтенант, если у меня будет в запасе полдня, я сумею обстряпать все так, будто вы укокошили свою собственную матушку. Я точно знаю, что полковник никакой не предатель, ведь я передавал ему все разведданные. Если бы он сообщал их потом членам Дзибана или еще кому-нибудь, уж я бы непременно догадался. Он ничего подобного не делал. Я совершенно уверен, что он поступал с этими данными как следовало.

По телу Филиппа пробежал холодок недоброго предчувствия, и в душе всколыхнулся страх, вызванный вчерашним ночным кошмаром.

— Ты говорил с кем-нибудь на эту тему?

— Конечно, говорил. С Тернером. Он все записал. И сказал, что передаст по назначению.

— Ясно, — протянул Филипп и задумался: почему Портер раньше не сказал ему об этом? Но потом понял, что он должен был сам прийти к Портеру. Однако он как-то сразу поверил уликам. Конечно... Почему бы и нет? Ему их подсунули: на, ешь готовенькое... Разозлившись на собственную глупость, Филипп потеребил пальцами губы, — Скажи, Портер, ты хотел бы вернуться на оперативную работу?

Глаза Портера вспыхнули.

— Меня долго упрашивать не придется, лейтенант. Быть вьючной лошадью Тернера не очень-то приятно. Да и потом, я соскучился по оперативной работе.

— Хорошо, — одобрил Филипп. — Ты умеешь вести слежку?

— Да я могу выследить Орфея в аду, а ему и невдомек будет, — Портер ухмыльнулся. — Вдобавок я знаю Токио, как свои пять пальцев. Все улочки и закоулки, — он потушил сигарету. — Дайте мне только имя и описание человека, а все остальное я сделаю.

— Тебе понадобится только имя, — сказал Филипп. Что-то в его голосе заставило Портера посерьезнеть.

— Что вы хотите этим сказать?

— А вот что, — заявил Филипп, — я хочу, чтобы вы следили за каждым шагом моей жены.

Это Филипп нашел подход к Таки-гуми. Проглядывая недельную оперативную сводку ЦРГ, в которой рассказывалось о налете военных США на игорные дома якудзы в северных районах Токио, он наткнулся на знакомое имя: Кендзи Харигами, главный советник Таки-гуми.

ЦРГ интересовалась одним из владельцев игорного бизнеса, которого подозревали в нелегальном ввозе стрелкового оружия. Кендзи Харигами был пойман при облаве. Однако, судя по сводке, он откупился от властей и не был привлечен к ответственности.

Филипп какое-то время обдумывал полученные сведения. Может быть, тут ничего такого и нет... В якудзе много азартных игроков. Однако, наведя справки, Филипп убедился, что Кендзи Харигами посещал и некоторые игорные дома, не контролировавшиеся якудзой. Это показалось ему более важным, и он рассказал о том, что узнал, Ватаро Таки.

Таки две недели следил за каждым шагом Кендзи Харигами. Интересно, что больше всего Харигами любил захудалое местечко на отшибе, такое невзрачное, что оно пока не привлекало внимания членов якудзы, все глубже проникавших в игорный бизнес.

— Он ставит на кон кучу денег, — сообщил Ватаро Таки Филиппу и Митико во время очередной встречи. — И проигрывает все без остатка.

— Сколько? — поинтересовалась Митико. Когда ее отец ответил, Филипп сказал:

— А откуда он берет эти деньжищи? Ватаро Таки улыбнулся.

— Когда мы это узнаем, Досс-сан, — сказал он, — то поймем, с какого боку подступиться к Таки-гуми.

Через несколько дней Эд Портер столкнулся с Филиппом в холле штаба ЦРГ.

— Вы уже обедали, лейтенант? Филипп поднял на него глаза.

— Как насчет того, чтобы прогуляться по парку? Цветы черешни белели так ослепительно, как бывает только в Японии. Под бело-розовыми облаками цветов бегали смеющиеся дети.

— Ну, что ты для меня припас, Портер?

— Ничего хорошего, лейтенант.

Филипп посмотрел на маленького мальчика, державшего в руках веревку от бумажного змея; змей был сделан в виде карпа, бело-голубого с красными полосками.

— Все равно говори.

— Ну, ладно, — Портер что-то очень уж нервничал. — Дэвид Тернер много времени проводит с вашей женой, лейтенант. Вы уж меня извините.

Значит, это все-таки Джоунас, подумал Филипп. Он почувствовал облегчение, но одновременно не на шутку рассердился. К своему удивлению, он вдруг осознал, что Лилиан по-прежнему составляет часть его жизни.

— Ну, и чем они занимаются? — спросил он. Карп нырнул вниз и затрепетал под порывами ветра, когда мальчик умелым движением отвел его в сторону, не дав зацепиться за черешневые деревья.

— А вот это очень странно, — сказал Портер. — Я никак не пойму, где тут собака зарыта. У них нет романа, нет... ну, таких отношений.

Филипп посмотрел на него в первый раз после того, как они вошли в парк.

— Ты уверен?

— Совершенно. Они всегда встречаются на людях. В ресторане, в ночном клубе. Очень любят клуб офицеров.

— А потом что делают?

— Это-то и странно, лейтенант. Потом Тернер провожает вашу жену домой. Вот и все.

— И она никогда не ходит к нему домой? — спросил Филипп.

— Нет. Ни в отель... если вас это интересует.

— А к нам домой?

— Упаси Бог, лейтенант! — воскликнул Портер. — Он никогда там не задерживается. Просто провожает ее до двери и уходит. Он ведет себя как настоящий джентльмен.

Ветер крепчал, и мальчик натянул нитку, чтобы лучше управлять затрепетавшим змеем.

— Вот как? — спросил после паузы Филипп.

— Примерно так, — сказал Портер. — Ах да, совсем забыл! Два раза в неделю Тернер обязательно ходит в одно заведение после того, как пообедает с вашей женой. Это заведение — фуро,городская баня, — Портер передернул плечами. — Но что с того? Он же не встречается там с вашей женой.

— А где находится фуро?

Портер объяснил.

— Но все равно это без толку, лейтенант. Вы не сможете туда пройти, как не смог я. Тернер вас сразу заметит. В основном, баню посещают японцы, но попадаются и иностранцы.

— Иностранцы?

— Да, — кивнул Портер. — Ну, вы сами знаете, какие. Из дипломатических кругов. Типа тех, что привечает порой ваш тесть, генерал Хэдли.

— Когда я бываю с тобой, — произнесла Митико, — мне ничего больше не нужно.

Филипп крепко сжал ее в объятиях.

— Когда ты на меня смотришь, — продолжала Митико, — тебе не кажется, что ты видишь меня насквозь?

Как ни странно, но, закрывая глаза, Филипп чувствовал, что Митико чем-то напоминает ему Лилиан. Новую Лилиан. Много лет спустя он понял, что у них было одно общее качество — сила. Удивительно! У Лилиан было столько слабостей, с одними она мирилась, с другими пыталась бороться. А Митико ни с чем не боролась. Внешне...

Но на самом деле Митико в глубине души ощущала страшную неуверенность от того, что родилась женщиной. Лилиан же, напротив, оказалась внутренне сильной, как самурай.

— Когда ты во мне, — произнесла Митико, — мне кажется, ты всегда что-то ищешь. Ищешь какое-то свойство, которое я могла бы тебе передать. Нечто, чем я обладаю или, возможно, сама того не подозреваю.

Она взяла его восставший член в руки и притянула к себе. Они сидели друг напротив друга на татами. Митико была в расстегнутом розовом кимоно. Тени подчеркивали восхитительные очертания ее тела. Огненно-красное нижнее кимоно прикрывало соски, колени и ноги. Филипп ощущал ее особый запах. В его представлении этот запах навсегда тесно переплетался со свежим, немного отдававшим сеном ароматом тростниковых циновок.

— Когда я говорю с тобой об этом, — продолжила Митико, — я просто умираю от наслаждения. Мир суживается, и в конце концов я вижу только тебя. И чувствую только тебя.

Она начала целовать его влажными губами, постепенно его рот приоткрылся, дыхание стало прерывистым. У Митико голова пошла кругом. Ее безумно возбуждало то, что она вызывает у него такое жгучее желание.

Филипп протянул руки и стянул ярко-красное нижнее кимоно с ее плеч. И склонил голову к ее груди. Когда его губы дотронулись до кожи Митико, она подалась вперед, принимая его в свое лоно.

Его жаркое дыхание обдало ее чувствительный сосок, и она начала ласкать Филиппа рукой. Он придвинулся ближе, ее ноги раздвинулись шире, и Митико с Филиппом слились воедино.

— Вот что ты ищешь во мне, — выдохнула она. — Это мой якорь.

Митико затрепетала в пароксизме страсти. Ей казалось, что могучее копье пронзает ее насквозь. Если бы это сейчас вдруг кончилось, она бы не вынесла.

— Познавая тебя, — прошептала она, — я познаю себя. Я открыла неведомый континент и, путешествуя по нему, обнаруживаю неизвестные города во мне самой.

Они покачивались, словно танцевали медленный, сладострастный танец.

— Когда ты на меня смотришь, я оживаю. И теперь, ожив, чувствую, что стала другой. Я больше не желаю играть отведенные мне в жизни роли. Роль японской жены, японской матери, японской любовницы... — Митико ахнула и снова задохнулась в приливе страсти. — О! О! О! — зашептала она ему на ухо и еще теснее прижалась к Филиппу, чувствуя, как его напряжение все возрастает.

— Ты показал мне, что моя сила в сердце. И навеки переменил мою жизнь. Ax, ax, ax! — Митико услышала его стон, вырвавшийся из самых глубин души. — Тебе это тоже нравится. О да!

И она слилась с ним в экстазе.

— Я договорился о покупке игорного заведения, которое так часто посещает Кендзи Харигами, — через неделю сообщил Филиппу и Митико Ватаро Таки. Он заметил изумление на их лицах и расхохотался. — Вообще-то это было проще простого. — Глаза Ватаро довольно поблескивали. — Дело в том, что Кендзи Харигами уже порядком задолжал этим ребятам. А платить отказался. Вместо уплаты долга он продолжает играть, ставя на кон наличные. Владельцы игорного дома, конечно, боятся перечить, ведь если он на них разозлится, им наверняка придется иметь дело с Таки-гуми, а этот клан разделает их под орех в мгновение ока. — Ватаро опять рассмеялся. — Поэтому они с радостью приняли мое великодушное предложение. Теперь у нас появился шанс. И нужно постараться извлечь из сложившегося положения как можно больше выгод.

Через три дня, когда Кендзи Харигами зашел в игорный притон, где царила та же прокуренная атмосфера, та же кисловатая вонь, где на него смотрели те же прищуренные глаза, к которым он давно привык. Фишки раздавала какая-то красотка, ей помогал кавказец. Кендзи их раньше никогда не видел, но ему было наплевать. Он явился, чтобы удовлетворить свою незатухающую страсть. Его интересовали только фишки, ничего больше.

Вечер сменился ночью, ночь — ранним утром, все шло как всегда. Толстая пачка денег, которую Кендзи Харигами принес с собой, уже почти растаяла. Многие игроки покинули притон. Только самые заядлые продолжали игру.

Кендзи Харигами не мог спокойно смотреть на фишки, его неудержимо тянуло включиться в игру. Он положил на стол остаток своих денег. И проиграл.

Эта партия оказалась последней. Игроки, еще остававшиеся в зале, один за другим поднялись со своих мест и вышли. Кендзи Харигами не хотел уходить, но было уже поздно, и все фишки убрали.

Кендзи встал и направился к выходу. И тут вдруг к нему подошел кавказец.

— С вами хочет поговорить хозяин, — сказал он по-японски.

Кендзи постарался скрыть изумление. На его лице отразилось презрение.

Вся эта мелочь пузатая одинакова, подумал он. Мнят, будто они владеют миром.

— Если это насчет моего долга, то я уже говорил хозяину, — резко сказал Кендзи. — У меня надежный кредит.

— Теперь здесь новый хозяин, — заявил кавказец. — Так что скажите это ему сами.

— Да вы знаете, кто... — начал было Кендзи и осекся, потому что ему стало больно. — Что вы делаете? — вскричал он, пытаясь вырваться из рук кавказца.

— Пойдем со мной, — прошептал тот на ухо Кендзи.

— Будьте благоразумны и послушайте его, — произнес женский голос.

Кендзи повернул голову. Женщина, которая только что убирала фишки, теперь помахивала катаной.

— Кто вы такие? — воскликнул Кендзи Харигами, глядя то на нее, то на мужчину.

— Новые владельцы, — ответила женщина. — Филипп и Митико провели Кендзи в дальнюю половину дома, в крошечную комнатенку. Там, за стоявшим в углу маленьким столом сидел Ватаро Таки. Он был одет в костюм европейского покроя.

— Добрый вечер, Харигами-сан, — сказал Ватаро Таки. — Я рад, что вы так любезно приняли мое скромное приглашение. — Он сделал приглашающий жест рукой. — Хотите чаю?

— В чем дело? — сердито воскликнул Кендзи. Ватаро разложил на столе пачку счетов.

— А вот в чем, Харигами-сан, — сказал он. — В ваших долгах. И, боюсь сумма такова, что мне придется попросить вас уплатить все сполна плюс двадцать пять процентов, причем немедленно. Это получится... сейчас посмотрим... — Ватаро показал ему написанную цифру. Кендзи рассмеялся.

— Вы шутите?! — воскликнул он. — У меня нет таких денег. Я сегодня все проиграл.

— И тем не менее, — сказал Ватаро Таки, — я настаиваю на немедленном возмещении.

Кендзи подался вперед, уперев кулаки в стол, и свирепо ухмыльнулся.

— Вы либо наивный человек, либо дурак. Я главный советник Таки-гуми. Якудзы.

По его тону было понятно: он привык, что это слово внушает ужас.

— Пока мой клан не обращает внимания на ваше заведение. Но стоит мне сказать своим людям хоть словечко, и их ярость обрушится на вас. Они сровняют с землей ваш вонючий притон. И вас вместе с ним! — Проговорив эти грозные слова, Кендзи встал и добавил. — На вашем месте я был бы осторожнее и не задевал кого попало.

— Присядьте-ка, Харигами-сан, — небрежно бросил Ватаро Таки.

— Я же предупредил, что с вами случится, если вы...

— А я сказал: сядьте!

Филипп дернул Кендзи за ноги, и тот с размаху шлепнулся на пол. Комнатенка была такой маленькой, что Кендзи ударился лбом об угол стола. Филипп подхватил его и швырнул на стул.

— Так, — сказал Ватаро Таки, — теперь позвольте мне обрисовать вам положение. Я не боюсь якудзы и Таки-гуми. А главное, Харигами, я не боюсь вас.

Как мне кажется, вы попали в серьезный переплет. Вы должны мне кучу денег. Я хочу получить их прямо сейчас, или... или же мне нужна компенсация, — сказал Ватаро Таки. — Здесь возможны варианты. Например, я могу вас убить. Очень многие мои завсегдатаи знают, сколько вы мне должны. Если я буду вам попустительствовать, они все откажутся платить мне долги. А я не могу этого допустить. Так что ваша смерть будет мне в известном смысле на руку.

— Да вы с ума сошли! — воскликнул Кендзи. Однако испугался: это доказывала выступившая на лбу испарина.

Ватаро Таки словно и не слышал его.

— Мне нужны мои деньги, Харигами, и нужны сейчас же.

— Но я же сказал: у меня их нет! Нельзя же выжать воду из сухой губки!

— Тогда предложите равноценную компенсацию.

— Какую, например?

— Расскажите мне, в чем слабость вашего оябуна.

У Кендзи глаза поползли на лоб.

— Ну, вы точно с ума сошли?! Да я уже через два часа стану покойником!

— Я вас защищу, — мягко проговорил Ватаро Таки. Кендзи рассмеялся.

— От Гена Таки? Это невозможно. Все, кто пытался с ним бороться, уже отправились к праотцам. Ватаро Таки передернул плечами.

— Тогда вы не оставляете мне выбора. Если у вас нет денег, и вы не желаете иным способом возместить мне убытки, я вас убью. — Ватаро кивнул Митико, и она занесла над головой Кендзи длинный меч.

Кендзи так резко дернул головой, что раздался хруст шейных позвонков.

— Вы тут все сумасшедшие! — ахнул он, вытаращив глаза.

— Уверяю вас, — сказал Ватаро Таки, — я слов на ветер не бросаю.

Кендзи утер платком пот со лба.

— Я вижу, — пробормотал он. Руки у него дрожали. — Погодите минуту. Я должен подумать.

Ватаро Таки кивнул, и Митико опустила катану.

— Ладно, — выдохнул Кендзи Харигами. — Я раздобуду деньги и отдам вам. Весь долг, включая ваши ростовщические проценты. Но мне для этого нужно два дня.

— Двенадцать часов, не больше, — категорически заявил Ватаро Таки.

— Ну, тогда один день.

— Двенадцать часов, Харигами, не больше. Кендзи кивнул, признавая поражение.

— Ладно, вы получите деньги, — заявил он и встал, намереваясь уйти.

Ватаро Таки выждал некоторое время. Ему хотелось заставить Кендзи поверить в то, что здесь собрались дурачки, которых легко надуть. Ватаро Таки подозревал, что у Кендзи нет ни малейшего намерения добывать деньги. Покинув игорный дом, он, скорее всего, отправился бы к Гену Таки и выполнил свою угрозу уничтожить заведение и его новых хозяев.

— Минуточку, — сказал Ватаро Таки. — Мне кажется, я был бы наивен, позволив вам уйти только под ваше честное слово. Нет, конечно, я ни на секунду не сомневаюсь, что вы честный человек, Харигами-сан. Но, с другой стороны, я ведь вас совсем не знаю.

— Уверяю вас, — повторил Кендзи, — вы получите деньги через двенадцать часов.

Ватаро Таки улыбнулся.

— Да нет, я в этом не сомневаюсь, — сказал он. Несколькими мгновениями раньше Филипп выскользнул из комнаты. Теперь он вернулся, но не один.

— Дело в том, что я принял необходимые меры предосторожности, — пояснил Ватаро Таки. Кендзи резко обернулся.

— Хана!

— Да, — кивнул Ватаро Таки. — Это ваша дочь. Она побудет с нами до вашего возвращения.

— Ах, ты, мерзавец! — Кендзи дрожал от ярости.

— Нет, я просто благоразумный человек, — поправил его Ватаро Таки. — Я знал, что, едва выйдя отсюда, вы попытаетесь с нами расправиться. — Он улыбнулся. — Так что видите, Харигами-сан, я совсем не наивный человек и не дурак.

Когда они ехали следом за Кендзи в машине, Филипп рассказал Митико о задании, которое он дал Эду Портеру, и о том, что Портер выяснил о Дэвиде Тернере. Филипп сделал это главным образом для того, чтобы убить время и посмотреть, как Митико будет реагировать на его догадки.

— Я думаю, Тернер и есть тот, кого мы ищем столько времени, — сказал он, глядя на машину Кендзи сквозь лобовое стекло, по которому, пощелкивая, елозили дворники. Накрапывал мелкий весенний дождик, но небо было ясным. — Наверное, Тернер и попытался выставить Силверса предателем.

— Может быть, ты и прав, — сказала Митико. — Если это так, мы должны постараться как можно быстрее найти доказательства. Ведь в таком случае Тернер передает всю твою информацию Дзибану. А значит, им уже известно, что министры, которых они собирались убрать руками ЦРГ, на самом деле живы.

— Трудность в том, что он встречается в фуро, в бане, — объяснил Филипп. — Я не могу туда пойти, и никто из агентов ЦРГ тоже не может. Тернер наверняка их вычислит. Но фуро — это ключ. Я уверен: баня — это место тайных конспиративных встреч. Мы должны внедрить туда человека, которого Тернер часто встречает в другой обстановке.

— Я могу это сделать, — вызвалась Митико.

— Нет! Это слишком опасно.

Ехавший впереди автомобиль Кендзи остановился. Они увидели, как он вышел и торопливо зашел в зал для игры в пачинко. Это заведение числилось в списке «охраняемых», с которых мафиозный клан Таки-гуми ежемесячно собирал дань.

Филипп и Митико переглянулись. Они ехали вслед за Кендзи сначала до одного зала, потом до второго, третьего, четвертого...

— Значит, вот как он добывает деньги для игры, — сказал Филипп. — Снимает сливки. Обкрадывает своего собственного хозяина.

Митико усмехнулась.

— Гена Таки это, пожалуй, заинтересует! Филипп хмыкнул.

— Зная твоего отца, я уверен, что Ген Таки никогда ничего не пронюхает. Ватаро использует эту информацию для того, чтобы связать Кендзи Харигами по рукам и ногам.

Он завел мотор, и они вернулись в игорный дом, где Ватаро Таки ждал их, держа заложницей дочь Кендзи.

Но мысли Филиппа были далеко. Он думал о том, как пробраться в фуро и выяснить, зачем туда ходит Дэвид Тернер...

"Мой дорогой, -прочитал Филипп, — я сделала все, что ты просил. Я подумала, что есть смысл попытаться. И понимала, что это могу сделать только я. В фуро я выяснила, с кем встречается там Дэвид Тернер. Это удивительно. Но не так все просто. Совсем не так просто. Я взяла с собой Эда Портера. Надеюсь, что к тому времени, когда ты прочтешь мою записку, мы уже все сделаем. Пожалуйста, встреться со мной в одиннадцать на стадионе сумо".

Филипп посмотрел на часы. Было уже десять. Записку ему передал один из людей Ватаро Таки. Прочитав текст, Филипп забросал посыльного вопросами, но тот ничего не знал. Митико передала ему заклеенную записку в самом начале шестого и велела отдать ее Филиппу в десять вечера.

Филипп поехал на северо-восток, в Риогоку. На стадион сумо.

Он сидел в машине, барабаня пальцами по рулю. Такой расклад ему совсем не нравился. Филипп чувствовал себя, словно собачка на привязи. Он вылез из машины. Шел мелкий дождик. Вокруг росли высокие деревья гинкго. Казалось, они плачут.

Интересно, думал он, что Митико удалось выяснить про Дэвида Тернера? И что она делает на стадионе сумо?

Вокруг не было ни люден, ни машин. Филиппу было одиноко, он чувствовал себя пугающе беззащитным на этой пустынной улице. Взявшись за левое запястье, Филипп шагнул в полумрак стадиона, обошел его кругом и обнаружил приоткрытую дверь.

Филипп заглянул в нее и поспешно отпрянул. В бетонном коридоре горел свет. Больше ничего видно не было.

Сердце его учащенно забилось, живот дернулся от страха. Годы спустя, вспоминая случившееся, он признавался себе, что совершил ужасную глупость, безумно поделившись своими догадками с Митико. А она поняла его буквально. Теперь ему стало понятно, что она восприняла его слова как приказание отправиться в фуро.

Потом он говорил: «Я не просил ее об этом», но ему самому становилось стыдно. Конечно же, просил! Он в чисто японских традициях рассказал ей о сложном положении, о том, какие выгоды сулит успех его замысла, и о том, что сам он пойти в японскую баню не может.

То есть Филипп намеренно подверг Митико опасности. Ему нужно было заставить ее действовать, потому что она могла проникнуть в фуро, а он — нет. И в результате Филипп подтолкнул ее к зыбкой кромке острова, не подумав, какая грозная опасность маячит там, внизу.

Но осознание этого придет позднее. А пока Филипп знал лишь одно: ему нужно проникнуть на стадион. Ведь там Митико и Портер.

Внутри воняло соломой и потом. Дух был затхлый, словно соревнования проходили тут давным-давно. Виднелись и другие признаки запустения. Когда человек попадает в пустое помещение, у него возникает своеобразное чувство. Оно похоже на странное и трудно уловимое ощущение, которое испытываешь, когда звонишь и, слыша длинные гудки на другом конце провода, понимаешь, что никого нет дома.

В общем, как бы там ни было, Филипп вспомнил это ощущение, войдя на большой крытый стадион. Голые лампочки в проходе тускло освещали ряды скамеек, поставленных ярусами. В центре находился традиционный ринг, на два фунта возвышавшийся над полом. Филипп подошел к нему. Когда-то ринги для сумо — в диаметре они составляли пятнадцать футов — сооружали, укладывая рядом шестнадцать мешков с рисом. Теперь, разумеется, использовались другие, более современные материалы.

Раздался какой-то шорох, Филипп поднял глаза. На середину ринга падал сноп света. Филипп вздрогнул, увидев притаившегося там борца-сумоиста. В свете прожектора была видна его причудливая прическа. Эта прическа итомагесвидетельствовала о том, что перед Филиппом великий чемпион, один из лучших в мире сумоистов.

На глазах у Филиппа борец взял большую чашу и испил воды. Это был один из очистительных ритуалов, предварявших схватку. В старину борцы по традиции перед началом с хватки пили воду из одной чаши, превознося мужество противника, поскольку понимали, что это их последняя встреча.

Отставив чашу в сторону, борец присел. Он опирался всем своим весом на пятки; руки, сжатые в кулаки, лежали на мате. Это была позиция готовности — «шикири».

В это миг сумоист посмотрел прямо в глаза Филиппу. В его взгляде явственно читался вызов.

Филипп повернулся к двери, сквозь которую он прошел на стадион. И тут в другом луче света выросла еще одна фигура. Этот человек размахивал мечом. Меченосец, традиционный спутник великих чемпионов! Но что в его облике так знакомо Филиппу? Что-то в силуэте? У Филиппа не было времени подумать.

Филипп бросился бежать в противоположном направлении. Он видел, что меченосец гонится за ним, а сумоист понесся вниз по ступенькам в ближайшем к Филиппу проходе.

Филипп побежал быстрее и, перепрыгивая через ряды скамеек, домчался до другой двери. Толкнул ее. Заперто! Он начал пробовать все остальные двери. Японцы уже были близко.

Наконец Филипп толкнул дверь, которая подалась. Он распахнул ее, выбежал наружу, и тотчас его охватило отчаяние, потому что Филипп понял, что падает. Потом он ударился об асфальт и покатился кубарем. Затылок, куда пришелся удар, страшно болел, по рукам пробегали мурашки.

Филипп встряхнул руками, нанося одновременно удар нотой. Услышав хрип, ударил еще раз. Но теперь противник поймал его ногу и вывернул так, что Филиппу стало больно. Он взмахнул другой ногой, и враг рухнул прямо на него.

Филипп использовал приемы боевого дзюдо, которому его когда-то обучили: два коротких жестких удара, которые сломали ребра противника. Потом вытащил тонкое лезвие, спрятанное за манжетом на левом запястье. Мгновение спустя оно вновь исчезло в потайном кармашке.

Он услышал быстро нараставший шум и с трудом поднялся на ноги. Все еще встряхивая онемевшей рукой, Филипп побежал на звук. Большинство лампочек в коридоре перегорело, и он почти ничего не видел. Один раз Филипп споткнулся о какой-то ящик Потом о перевернутый стул, но удержался на ногах и побежал дальше.

Наконец, завернув за угол, он различил впереди дверь, через которую проник на стадион Филиппа охватило такое чувство, будто он вернулся домой.

И лишь подойдя совсем близко, Филипп различил в полутьме какие-то смутные тени. Сперва он заметил странное движение, а мгновение спустя он резко поднял голову Что-то раскачивалось из стороны в сторону. Словно маятник — туда-сюда...

Филипп, тяжело дыша, подошел поближе Страх, затаившийся внутри, все рос...

— О Господи! — прошептал он. Дыхание с хрипом вырывалось у него из груди. Язык казался ватным. — О Господи!

Из темноты на него смотрело лицо без черт, язык гротескно вываливался из распухшего рта Петля туго захлестывала шею.

Труп раскачивался над полом, будто метроном.

Туда-сюда. Туда-сюда.

— Митико!

Такой крик мог разбудить и мертвого.

— Я здесь, Филипп-сан. — Голос был тихий-тихий, еле слышный. — Я здесь.

«Я здесь...» — эхом разнеслось по пустынным коридорам стадиона.

Филипп выкрикнул что-то нечленораздельное и повернул покойника к свету. Это оказался мужчина. У Филиппа закружилась голова: он узнал Эда Портера. Опухшего, заляпанного кровью.

Филипп отвернулся от страшно изуродованного трупа и увидел в темном углу скорчившуюся Митико. Ее кисти и щиколотки были связаны проволокой. Она пыталась высвободиться, и кожа под проволокой лопнула, шла кровь Руки и ноги посинели, проволока глубоко врезалась в тело.

— Митико! — Он взял ее руки в свои. — Слава Богу ты жива!

Он рыдал от радости. Целовал ее в щеки, чувствуя на языке что-то мокрое и соленое.

Потом он повернул ее голову к яркому свету, и Митико слабо вскрикнула от боли.

— Митико! Что это?

Она не ответила. Или не могла ответить. Ее голова вздрагивала. На лице была кровь.

Филипп принялся вытирать ее лицо, но кровь все текла и текла. Он впал в бешенство.

— О, моя дорогая, что они с тобой сделали?

Но в глубине души он уже знал это, и ему стало холодно от страха. Он вспомнил сказку о Мегами Кутсуне, божественной лисице, и о том, как Митико боялась, что та накажет ее за грешную любовь к нему.

— Ничего, — прошептала она. — Ничего. — А потом уткнулась ему в грудь и наконец, не выдержав, зарыдала как ребенок. — О, Филипп-сан, они отняли у меня зрение! Я ослепла!

— Основываясь на информации, которую мне сообщила Митико, — сказал Ватаро Таки, — я выяснил, кто такой Дэвид Тернер.

— Но Митико...

— Я не желаю о ней говорить.

Ватаро Таки налил еще чаю. Они сидели друг против друга в токийском чайном домике. Дело было день спустя после трагедии на стадионе. Филипп не видел Митико и ничего не слышал о ней с тех пор, как отвез ее к отцу.

— С ней все в порядке? — упрямо спросил Филипп. Ватаро Таки уставился в чашку с остатками чая.

— Нет, — наконец вымолвил старик. — С ней не все в порядке. Но раны ее со временем затянутся, — поспешно добавил он, заметив на лице Филиппа тревогу. — На этот счет беспокоиться не стоит.

— А ее зрение... — Филипп не мог больше продолжать.

— Зрение ее, Досс-сан, потеряно навсегда. К этому нам всем придется привыкнуть.

— Это из-за меня она отправилась в фуро! А потом попала на стадион сумо.

— Дело прошлое, ничего уже не вернешь, — сказал Ватаро Таки. — Надеюсь, вы со мной согласны?

В его голосе явственно прозвучало предостережение. Филипп понуро кивнул. Выглядел он жалко.

— Теперь, — продолжал Ватаро Таки, — что касается Дэвида Тернера. Ваши подозрения, боюсь, оказались обоснованными.

— Кто он? — спросил Филипп. — На самом деле.

— Его имя Евгений Карск, — сказал Ватаро Таки. — Он полковник советского НКВД. В фуро он встречался с первым атташе советского посольства. Очевидно, Карск прошел великолепную подготовку в России и теперь выглядит таким же стопроцентным американцем, как и вы, Досс-сан.

— О Господи! — сдавленно вскричал Филипп и покачал головой. — Значит, я был прав! И Эд Портер тоже. Тернер-Карск осуществлял нашу связь с Дзибаном. Причем всегда! Он предоставил мне липовые улики против Силверса.

— Карск знал, что вы начинаете сомневаться в истинности сведений, поступавших в ЦРГ из Дзибана, знал, что у вас вызывают сомнения мотивы членов Дзибана, — сказал Ватаро Таки. — И тогда Тернер-Карск хитроумно подсунул вам подходящую мишень.

— А Силверс был убит прежде, чем смог опровергнуть состряпанные доказательства, — подхватил Филипп. Ватаро Таки кивнул.

— Теперь совершенно ясно, что это Тернер...

— Не называйте его так!

— ...что это Карск убил полковника Силверса.

— Но вот чего я не понимаю, — продолжал Филипп, — с какой стати Кодзо Сийна, глава Дзибана, радикальной реакционной клики высокопоставленных японских министров, связался с русским агентом.

— Очень просто, — усмехнулся Ватаро Таки. — Кодзо Сийна, так сказать, душа Дзибана, ее мозговой центр. Сийна создал этакое философское течение, к которому примкнуло его окружение. Он считает, что капитализм — американский его вариант, делающий особый упор на свободное предпринимательство в целях личной наживы, губителен для японского образа жизни. Ведь тут, в Японии, мы все боремся за процветание нашей нации и за благоденствие императора. Отдельный человек здесь — ничто. А советская идеология, во всяком случае, сейчас, очень близка к идеологии Сийны, поэтому он не брезгует помощью русских, которые могут оказаться весьма сильными союзниками.

— И опасными врагами, — пробормотал Филипп, мысленно рисуя себе аскетический профиль Дэвида Тернера или, точнее, Евгения Карска. — Карск — убийца. Кто знает, на что еще он готов пойти.

Внезапно в памяти Филиппа, словно высвеченный молнией, мелькнул силуэт, который он видел на стадионе сумо.

— Бог мой! Да ведь это Карск был там прошлой ночью, — выдохнул он, — когда ослепили Митико...

— Теперь и Карск, и Сийна — ваши заклятые враги, — сказал Ватаро.

— Но почему? — удивился Филипп. — Карск меня, конечно, знает, но какое Сийне до меня дело?

— Так было до вчерашней ночи, — заявил Ватаро Таки. — Но схватка на стадионе все изменила. Видите ли, Филипп-сан, молодой человек, которого вы вчера убили на стадионе, сын Кодзо Сийны.

— О Господи! — вырвалось у Филиппа.

— Какое счастье, что Дзэн Годо умер, не правда ли? А то, можете не сомневаться, Митико уже не было бы в живых. Но ни Сийна, ни кто-либо другой, кроме вас с Митико, не ведает, что между Дзэном Годо и Ватаро Таки существует какая-то связь... Кодзо Сийна был моим смертельным врагом много лет подряд. Теперь он и ваш враг, не так ли, Досс-сан? Нам вообще-то и одного Сийны предостаточно. А теперь на сцену выступил еще один недруг, Евгений Карск. Совершенно ясно, что Карск с Сийной вдвоем выносили свой коварный замысел, чтобы постоянно препятствовать работе ЦРГ. Я думаю, Досс-сан, мы обрели в лице Евгения Карска очень сильного и опасного противника.

— Я успокоюсь, — сказал Филипп, — только когда выслежу его и пущу ему пулю в лоб.

— Если мне придется с ним расстаться, я покончу с собой.

— Не болтай чепухи.

— Я говорю серьезно, — предупредила Митико. Как, как отцу удалось проведать про их с Филиппом роман? — недоумевала она. Они ведь вели себя так осторожно! Ватаро Таки покачал головой.

— Значит, ты ужасная дуреха.

— Знать, чего я хочу, никакая не дурость! Чего я хочу и что мне нужно...

Ватаро недоуменно уставился на дочь.

— Чего тыхочешь... Что тебенужно... Да это же совершенно неважно!

Он был в европейском дневном костюме. Ногти на руках аккуратно подстрижены, волосы напомажены. Ватаро Таки принадлежал к новому поколению японцев эпохи процветания, которая — он был в этом уверен — наступала сейчас и для него самого, и для всей страны в целом.

— Тебя должны волновать только интересы его семьи, — заявил Ватаро.

— Он не бросит жену ради меня, — сказала Митико. — Я это точно знаю.

— Что сделает, или чего не сделает Филипп Досс, несущественно, — оборвал ее Ватаро Таки.

Когда он глядел на свою ослепшую дочь, на ее забинтованное лицо, ему хотелось плакать. Но этого делать не следовало. Он должен быть сильным, чтобы она тоже не утратила стойкость. Ватаро знал: стоит ему хоть самую малость расчувствоваться, и Митико сломается. Ватаро считал, что она должна сразу же научиться справляться со своей бедой.

— Ты что, забыла свои брачные обеты? А как же Нобуо? Ты о нем подумала? Мало того, что ты столько времени проводишь вне дома! Теперь ты хочешь совсем его опозорить?

— Я никогда не любила Нобуо, отец. Ты знал это, устраивая мой брак с Ямамото.

—Да это самое правильное решение из всех, которые я принимал в своей жизни! — воскликнул Ватаро Таки. — В самые трудные времена Ямамото были моими вернейшими союзниками. Они много раз доказывали мне свою верность. А вот моя дочь не выказывает должного уважения к мнению отца. Что по думала бы твоя мать о столь непокорной дочери? Я рад что ее уже нет и она не видит этого безобразия.

— Ты вспоминаешь о маме только, когда тебе это выгодно! — вскричала Митико.

В душе Ватаро всколыхнулись гнев и страх. У него разрывалось сердце при мысли о том, что его единственная дочь ослепла. Жажда мести, желание отплатить тем, кто сделал калекой Митико, клокотала в груди и, словно живое существо, рвалось наружу. Но Ватаро понимал, что стоит на песке, как говаривал его отец. А это опасно, ведь кажется, будто под ногами твердая земля. Однако в любой момент может нахлынуть волна и вымыть песок у тебя из-под ног.

Ватаро Таки знал, что если он сейчас хоть как-то заденет Кодзо Сийну или других членов Дзибана, у них возникнут подозрения. Они зададутся вопросом, кто именно выступает против них? Почему он хочет отомстить? Начнут докапываться, и поскольку в их распоряжении множество средств добывания информации, они могут дознаться, кто он такой на самом деле.

Ватаро подумал о Филиппе Доссе. Ведь именно Филипп Досс предложил Митико последить за Дэвидом Тернером. А значит, Филипп в каком-то смысле должен разделить ответственность за трагедию. Пусть Филипп Досс станет его ищейкой! Он станет карающим мечом в борьбе Ватаро с Кодзо Сийной и Дзибаном.

Приняв такое решение, Ватаро сказал:

— Я запрещаю тебе поддерживать любовные отношения с Филиппом Доссом.

Митико подвергнется слишком большой опасности, если останется с Доссом. Враги и так уже лишили ее зрения. Ватаро Таки не хотел, чтобы они отняли у нее еще и жизнь.

— Ты не можешь так поступить, — прошептала Митико. — Пожалуйста, отец! О, пожалуйста! Прошу тебя!

Он не обратил внимания на ее мольбы.

— Сделай так, как я говорю. Простись со своим любовником и вернись к мужу. Митико понурилась.

— Теперь у меня ничего не останется. Ты обрекаешь меня на жизнь среди пепла и праха.

— Это твоя печаль, — заявил Ватаро Таки. — Размышляй о своих грехах и искупай их. Не заведи ты роман с Доссом, была бы сейчас зрячей, а не слепой. Но все же ты моя дочь, и я знаю: ты мне подчинишься. Твой наипервейший и единственный долг — это долг перед семьей. Я уверен, что ты никогда не забудешь этого, Митико, — Ватаро Таки поправил галстук и поднес руки к напомаженным волосам. — Нобуо ничего не знает. И ничего не узнает! Я об этом позабочусь. Что же касается Филиппа Досса, ты переступишь через свое чувство к нему. С этой минуты между вами все кончено.

Но, конечно же, Ватаро Таки не понимал, насколько он заблуждался. И он никогда не узнает, что, не послушавшись отца, Митико в один прекрасный день спасет дело его жизни.

Звонил Джоунас. Филипп едва успел добраться до дома. Он слышал, как Лилиан заворочалась в спальне. Она окликнула мужа, и Филипп сказал:

— Я уже взял трубку.

Он сразу понял, что стряслось непоправимое.

— Где ты был? Я целых полчаса пытаюсь с тобой связаться! — Джоунас прямо кипел. — Ох, что случилось, старина! — еле вымолвил он. — Такое только в страшном сне может привидеться.

— В чем дело?

Линия не прослушивалась, они могли говорить напрямик.

— Квартира, где мы прятали министров от Дзибана, провалена.

— Бог ты мой?! И что же?

— Они все погибли, Фил, — сказал Джоунас. — Все до единого. Кто-то проник туда и взорвал полдюжины гранат. От них осталось мокрое место.

— А где Тернер?

— Что?

— Тернер! — Филипп уже кричал. — Где Дэвид Тернер?

— Ведет предварительное расследование. Он там, на квартире.

— Я немедленно выезжаю туда, — заявил Филипп.

— Там сейчас полно агентов службы безопасности, — сказал Джоунас. — Я сам заеду и все выясню. Я уже и так туда направляюсь.

— Нет, — возразил Филипп. — Я хочу, чтобы ты поехал к Тернеру домой.

— Зачем?

— У нас нет времени, — нетерпеливо воскликнул Филипп. — Тернер — русский шпион, Джоунас. Он убил Силверса, и наверняка трагедия на конспиративной квартире — его рук дело. Выполняй мои приказания! И ради Бога, будь осторожен!

Подойдя к крыльцу дома, где разыгралась трагедия, Филипп проверил свой табельный револьвер. Как и рассказывал Джоунас, все вокруг кишело солдатами и агентами ЦРГ. На тротуарах стояли пожарные машины, в подъезд тянулись шланги.

Филипп показал документы, но все равно его пропустили с большим трудом. Проникнув в дом, он столкнулся в фойе с сержантом — его нижняя челюсть была словно отлитой из чугуна, — и тот приставил к Филиппу одного из своих людей, а сам пошел на поиски Тернера. В доме работали квалифицированные медики. Запах был, как в морге. Кое-где сохранились очаги пожара, мимо Филиппа промчалось несколько пожарников.

Вернулся растерянный сержант.

— Странно, — развел руками он, — лейтенант Тернер совсем недавно был здесь. Он при мне подходил к телефону.

— Когда это было? — рявкнул Филипп.

— Да минут пять — десять назад, не больше, — ответил изумленный сержант.

— Вы знаете, с кем он разговаривал?

Сержант пожал плечами. Но Филипп уже выбежал из дома и помчался к машине.

К дому Тернера он подошел пешком. Там был только один вход: в японских домах обычно не бывает задней двери. Войти и выйти можно только через парадную.

Филиппу было ясно, что кто-то предупредил Тернера о его приезде. Значит, либо его телефон ненадежен, либо у Тернера есть сообщник в штабе ЦРГ — ведь Джоунас звонил ему оттуда. Но сейчас Филиппу некогда было разбираться, что к чему.

Его интересовал только сам Тернер-Карск. Карск, который заставил его подозревать Силверса. Карск, убивший Эда Портера. Карск, ослепивший Митико. Карск, взорвавший четырех высокопоставленных членов правительства на тайной квартире ЦРГ.

Филипп вошел в дверь, держа наизготовку револьвер. Прохладный темный вестибюль был пуст. Тернер-Карск жил на пятом этаже. Открытый лифт стоял внизу. Филипп схватил половую щетку и подпер ею дверь, чтобы она не закрывалась и лифтом нельзя было пользоваться, потом бегом поднялся по лестнице.

Вверху, на лестничной клетке, раздавались шаги. Филипп не знал, чьи. Он крался, прижавшись к стене. Добравшись до пятого этажа, осторожно огляделся. Коридор оказался пуст.

Филипп подошел к квартире Тернера-Карска. Дверь была заперта. Он отступил на пару шагов и выстрелом разбил замок. И тут же пинком вышиб дверь, а сам откатился в сторону.

Но выстрелов не последовало. Филипп встал и, крадучись, вошел в квартиру, держа револьвер перед собой двумя руками.

Он увидел распахнутые окна и развевающиеся занавески. Постель была застелена. Везде валялись бумаги. Несколько листочков, словно громадные конфетти, закружились в воздухе, когда Филипп распахнул дверь и устроил сквозняк.

Услышав шум, донесшийся из крохотной ванной комнаты, Филипп бросился через порог.

В ванной оказался Джоунас. Он держался за плечо, из-под его пальцев сочилась кровь. Лицо Джоунаса было мертвенно-бледным.

— Ты в порядке? Джоунас кивнул.

— Этот мерзавец выстрелил в меня и выпрыгнул из окна. Филипп бросился было вслед за Карском, но Джоунас остановил его.

— Брось... Он пронесся по крышам, точно летучая мышь, улетающая из преисподней. Тебе его ни за что не найти.

Филипп вылез из окна. Почти все остальные дома были ниже пятого этажа, на котором располагалась квартира Карска. Залитые битумом крыши темнели повсюду, куда ни глянь. Джоунас был прав. Карск исчез, словно в воздухе растворился.

— А у меня для тебя что-то есть.

— Что?

Митико бесшумно прошла по комнате и встала на колени на циновку-татами. Повязки уже сняли, и нужно было подойти очень близко, чтобы разглядеть ее шрамы. Митико поставила на низкий столик, стоявший между нею и Филиппом, резную деревянную шкатулку.

— Подарок.

— Митико!

Но она не дала ему договорить.

— Сначала, — сказала Митико, — выпьем чаю.

Филипп смотрел, как она медленно, грациозно, без видимых усилий разливает зеленый чай. Митико взбивала венчиком белую пену, потом медленно поворачивала чашку. Она действовала ощупью, но это было почти незаметно. Если не приглядываться, то и не заподозрить, что Митико слепая.

Наконец Митико протянула ему чашку. Когда-то она обожала смотреть, как он пьет заваренный ею чай. Теперь Митико вся обратилась в слух, дожидаясь, когда он сделает первый глоток.

Когда он допил чай и вернул чашку, Митико заварила новый. На этот раз для них обоих.

— Ты сегодня будешь меня любить? — спросила Митико во время чаепития.

— Я всегда тебя люблю, если мы оказываемся вдвоем, — откликнулся он. — Хотя, конечно, мы занимаемся не только этим. — Филипп склонил голову набок, вероятно, почувствовав какой-то подвох. — Разве сегодня что-нибудь изменилось?

— Я изменилась.

Ресницы Митико были опущены.

Шум машин долетел до них, словно надвигавшаяся издалека гроза... Как предвестник великих перемен. Однако они еще не были угрожающе близки.

— Чай превосходный.

— Долю. Спасибо.

— В тебе ничего не изменилось. — Филипп поставил чашку на стол.

Митико услышала это и наклонила голову.

— Митико, — начал Филипп, — то, что случилось на стадионе су мо...

— Я понимаю, — перебила она его. — Ты потерял близкого друга и соотечественника, Эда Портера.

— Да, конечно, — сказал он. — Но я говорю сейчас о тебе...

— А... — Митико улыбнулась так нежно, что он был обезоружен. — Но об этом незачем говорить. Мне ведь повезло, не так ли? Я здесь. Я жива.

— Но если бы я не упомянул тогда о фуро...

— Тогда бы мы никогда не узнали, что Дэвид Тернер — русский агент.

Филипп кивнул, соглашаясь с ней. Он понял, что от Митико толку не добиться. Да и вообще, чувство вины, которое он испытывал, было чем-то чисто европейским. Здесь оно не к месту.

Филипп помолчал: в горле у него стоял комок.

— Таки-гуми спокойно отнеслась к появлению твоего отца, — сказал он. — Даже самые заклятые его враги не заподозрили, что Ватаро Таки и Дзэн Годо — одно и тоже лицо.

— Мой отец привел в дом женщину, — внезапно сказала Митико. — Они поженятся через месяц.

Филипп посмотрел на нее, понимая, что Митико чего-то не договаривает.

— Тебе это кажется странным? Ведь твой отец жил один все эти годы, с тех пор как умерла твоя мать. Ты что, ревнуешь к этой женщине?

— Я думаю, она беременна, — глаза Митико по-прежнему были опущены долу. Единственный признак потери зрения.

— Поэтому они и женятся? — Филиппу хотелось понять, что ее тревожит.

— Нет, вряд ли. Нет, — Митико была какая-то необыкновенно тихая сегодня. — Моему отцу, по вполне понятным причинам, хочется сыновей. В один прекрасный день его сыновья будут управлять тем, что он создал.

— Сыновья, а не ты, дочь? — осторожно спросил Филипп.

— У меня нет желания идти по его стопам, — вспыхнула Митико. — С чего ты это взял?

— Митико, — ласково произнес Филипп, — в чем дело?

— Я хочу, чтобы ты вошел в меня, — сказала она. — Прямо сейчас.

Она была в каком-то исступлении, неистовстве. Казалось, ее горе иссушило всю нежность, и Митико поглощала Филиппа всем своим существом.

Совершенно изнуренные, они заснули, держа друг друга в объятиях. Когда Филипп пробудился, Митико уже заваривала чай. Он поднялся и сел напротив нее. Она не надела ни верхнего, ни нижнего кимоно, и это было необычно.

— Митико!

— Вот, выпей.

Митико протянула ему чашку. Это была другая чашка, не та, из которой он пил раньше. Гораздо легче, изящней. На зеленом фоне красовалась золотая цапля. В ее клюве трепыхалась черная рыбина; широкие крылья цапли были распростерты. Эту чашку Филипп едва не разбил в ту ночь, когда инсценировал смерть Дзэна Годо. Они договорились, что это будет условный сигнал, который предупредит сидевшую в другой комнате Митико о его прибытии в погруженный во мрак дом.

Филипп увидел, что деревянная шкатулка-киоки открыта. Может, в подарок предназначается чашка? Филипп испытующе посмотрел на Митико.

— Выпей, — сказала она. — Выпей половину чая.

Филипп выпил.

Она подождала, пока он поставит чашку в ее сложенные руки. Затем допила чай. А после этого аккуратно обтерла чашку шелковой тканью и, найдя ощупью деревянную шкатулку, положила в нее чашку. Филипп был прав. Это и есть подарок. Но почему вдруг?

Митико закрыла крышку и придвинула к нему шкатулку.

— Это тебе на память обо мне, — тихо произнесла она. Лицо ее было бледно, оно казалось призрачным отражением, увиденным в зеркале.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я уезжаю, — сказала Митико. — Возвращаюсь к мужу.

— Но почему? Тебе приказал отец? Он что, узнал про нас с тобой?

Митико покачала головой.

— Это мое решение. Мое собственное. Мы оба в браке. Мы должны соблюдать клятвы, важные священные обеты, если мы чтим память наших предков. Порой мы забываем о них. Но не навсегда.

— Не навсегда, — повторил Филипп, и у него упало сердце. — Но порой все-таки забываем. Почему же сейчас мы не можем забыть?

— Это невозможно.

— Митико!

— Ну, зачем еще больше все усложнять? Ты должен согласиться...

— Я не могу!

— Но ты должен! — Ее голос дрожал, она еле сдерживала слезы. — Если я тебе хоть чуточку дорога, ты сейчас оденешься и уйдешь. Немедленно. Молча. И больше меня не увидишь.

Филипп был потрясен.

— Да я что, с ума сошел? Ты хочешь сказать, что я спал и вдруг проснулся? Что между нами больше никогда ничего не было?

— А может быть, наоборот. Мы должны так поступить именно потому, что между нами что-то было.

— Не понимаю.

Митико склонила голову, волосы падали ей на лицо, струились по деревянной шкатулке-киоки. Она молчала.

Филипп встал и пошел в ванную. Посмотрелся в зеркало и не понял, что он там видит? Чье лицо маячит перед ним? Каких дел натворил этот человек, пока он, Филипп, был далеко? Он не мог ответить. А может, если уж быть совсем точным, не хотел вспоминать. Внезапно ему стало так зябко, что он задрожал.

Из ванной Филипп вышел уже одетым. Дрожь унялась. Митико так и не пошевелилась за все это время. Филипп подошел к столу и взял шкатулку. Она показалась ему легче воздуха.

Он сделал, как просила Митико. Ничего не сказал. И больше не видел ее.