Зигзаг удачи

28 ДЕКАБРЯ

Назавтра сотрудники фотографии приносили себя в жертву, вдохновленные решением общего собрания. Как одни человек, пришли шестнадцать Полотенцевых, дружно пошумели, внесли вклад, вгоняя при этом в пот обоих фотографов, и разбежались по городу.

Когда Алевтина приступила к выполнению долга, ее охватил энтузиазм.

— Опустите голову! — попросил Владимир Антонович, не предполагая, что наносит смертельный удар по священному порыву.

Вложив свой кирпич в здание годового плана, Алевтина возвратилась на рабочее место. Здесь ее поджидал незваный посетитель. Он сидел в распахнутом пальто, под которым виднелся выходной костюм, белая рубашка и галстук, вывязанный узлом величиной с диетическое яйцо высшей категории. В одной руке посетитель держал шапку, в другой — цветок.

Увидев этого человека, Алевтина покраснела.

— Здравствуй, Аля! — сказал Иван Степанович Калачев.

— Вы зачем пришли? — нелюбезно встретила его приемщица.

— Фотографироваться, — улыбнулся Калачев.

— А что, в городе другой фотографии нет?

— Ваша самая лучшая.

— Вы с цветком будете сниматься? — не удержалась от шпильки Алевтина.

— А ты не язви! — с укором сказал Иван Степанович. — Цветок тебе! А зимой цветы очень дороги!

— А с чего это вы так расщедрились?

Тут Калачев решил, что настал удобный момент, хватит тянуть резину, пора брать быка за рога:

— Ты пойми, Алевтина! Я целую ночь не спал, думал, взвешивал! Более подходящей жены мне не найти. Сам-то я немолодой уже, малопривлекательный, живот растет, а на голове наоборот! С тобой мы два сапога — пара! Обмакивать я тебя не буду, и ты меня не будешь — кто на тебя польстится?

Такого Алевтине еще никто и никогда не говорил. По сути дела Калачев установил рекорд!

— Это как же понять? — беззащитно прошептала Алевтина. — Вы мне в любви изъясняетесь, что ли?

Иван Степанович понял, что переборщил.

— А что я такого сказал? — стал оправдываться жених, переполненный серьезными намерениями. — Я тебя любить буду и получку обещаю отдавать всю, до копейки! А другая за меня и не пойдет.

Терпение Алевтины лопнуло:

— Иван Степанович! Я хочу выйти замуж! Все время про это думаю! Но лучше умереть старой девой, чем жить с человеком, который тебя унижает!

— Чего ты кипятишься? — с максимальной нежностью, доступной его сердцу, сказал Иван Степанович. — Я к тебе с открытой душой. И характер твой мне нравится — правдивая ты! А я, понимаешь, вдовец. Не могу жить без хозяйки. Давай вечером в кино пойдем? Ну как? — закончил он с надеждой. — По рукам?

Алевтина нашла спасительный выход:

— Владимир Антонович! Гражданин пришел фотографироваться! Займитесь им, пожалуйста!

И вышла.

Увидев Ивана Степановича с цветком в руке, Орешников задумался и поглядел на модель творческим взглядом.

— Мы сделаем композицию, — вдохновенно сказал он. — Мужчина и роза!

— Этого не надо! — отказался Калачев.

— Вы уж доверьтесь художнику!

— Ни в коем разе! Кому-кому, а художнику нельзя доверять!

Иван Степанович сел и уставился в объектив.

— Ты давай без фокусов, без абстракций!

Тут к Орешникову подошел ретушер Петя и провел языком по страждущему небу:

— Володя, извини, дай три рубля!

Петя был человек бедный и поэтому всегда возвращал долги.

— У меня денег нет!

— А ты мне выдай трешку из кассы взаимопомощи, в официальном порядке, — жажда сделала Петю сообразительным.

— А я эти деньги уже потратил! — сказал правду Орешников, но Петя не поверил, обиделся и ушел.

Чтобы больше не встречаться с Калачевым, Алевтина отсиживалась в кабинете директора. Коротая время, она советовалась с Кириллом Ивановичем по важному поводу.

— Денег ни у кого нет. Под Новый год все растратились, — уныло сетовал Полотенцев.

— Мы не можем ломать традицию. Мы живем дружно, такие мероприятия сплачивают коллектив, — настаивала председатель месткома.

— Я не против, — сдался Кирилл Иванович. — Но где взять деньги?

— В кассе взаимопомощи.

Полотенцев распахнул дверь и позвал Орешникова:

— Володя, открывай сундук и неси взносы.

— Зачем? — нахмурился Владимир Антонович.

— Нужны! — сказала Алевтина.

— Вы все сговорились, что ли? — вдруг взбунтовался Орешников.

Он выскочил из кабинета, хлопнул дверью, промчался по комнатам, со злостью открыл сейф, достал из него бумажку, которую он положил туда вместо денег, вернулся обратно и сунул эту бумажку под нос директора:

— Эти взносы я первый одолжил! Вот расписка! Полотенцев и Алевтина с удивлением воззрились на невиданный документ.

— Что же нам делать, — искренне огорчилась Алевтина. — Мы каждый раз под Новый год собираемся…

Орешников тоже расстроился:

— Если бы я знал, что это для такого святого дела, как междусобойчик, я бы ни за что их не потратил.

— Ну ладно, Володя, — примирительно сказал директор, возвращая расписку Орешникову, — придумаем что-нибудь.

— А на что вы их потратили? — Алевтиной двигало не женское любопытство, а чувство общественного долга.

— Купил облигацию, — оптимистично сообщил Орешников. — Мне нужно выиграть четыреста двадцать рублей.

— Почему четыреста двадцать? — весело осведомился Полотенцев. — Почему не десять тысяч?

— Хочу купить фотоаппарат «Зенит-112».

Полотенцев рассмеялся. Но Алевтина насторожилась.

— Завтра я этот долг погашу! — объяснил Орешников. — С выигрыша.

При этих словах Кирилл Иванович засмеялся еще громче.

Алевтина по-прежнему не видела в поведении Орешникова ничего смешного.

— Это антиобщественный поступок! Коллектив вам доверил деньги, а вы их истратили на себя!

— Это ведь на несколько дней, — стал оправдываться Владимир Антонович. — Если не повезет — я допускаю такую возможность, — тогда я сдаю облигацию, возвращаю деньги и больше в эту азартную игру не играю!

— У меня жена в тиражной комиссии, — вспомнил Полотенцев, все еще смеясь. — Ты сходи, Володя, посмотри, как это там выигрывают другие. Ради такого важного делая тебя отпускаю с работы. Желаю тебе удачи! Ты давай там сорви куш побольше…

В этот день в фотографии больше ничего интересного не произошло.

Интересное случилось после работы, когда Лидия Сергеевна, включившись в общую сутолоку, направилась по магазинам.

Сегодня ей особенно досталось.

Несмотря на то что трудовой год кончался, у людей еще оставалось много нерастраченных сил. Нестриженые толпы трудящихся штурмовали парикмахерские, словно в течение года у них не было времени сделать себе прическу. Немытые толпы атаковали бани, словно у них не было времени помыться раньше. Трезвые толпы осаждали винные магазины, словно за весь год у них не было предлога выпить.

На елочном базаре, где неистовые горожане отнимали друг у друга худосочные стволы, Лидия Сергеевна потратила два часа, пытаясь купить елку. Наконец она с бою взяла хвойное дерево, которое правильно срубили, так как оно уже давно не украшало лес.

Закончив покупки, Лидия Сергеевна доплелась до своей двери. Достать ключ из сумочки у нее не хватило сил, да и руки были заняты. Она постучала в дверь ногами. Муж не открывал.

Тогда Лидия Сергеевна прислонила к стенке тощую елочку-палочку, поставила на пол сумки, достала ключи открыла дверь.

— Милый! — позвала Лидия Сергеевна. — Я елку достала и твой любимый рокфор!

Муж не прибежал даже па запах рокфора. Лидия Сергеевна забеспокоилась. Муж давно должен был быть дома. Волоча ствол, Лидия Сергеевна вошла в комнату.

В комнате не было ничего!

У Лидии Сергеевны стало такое выражение лица, которое обычно появляется у женщины, когда ее остригли под ноль.

Вряд ли кому понравится прийти домой и увидеть обчищенную квартиру.

Когда к Лидии Сергеевне вернулось сознание, она заметила, что вор действовал странно. Он вывез всю мебель, кроме трельяжа. И забрал все вещи, кроме женских! Прежде чем украсть шкаф, он вынул из него платья и, чтобы их не помять, на плечиках развесил по шпингалетам окон.

Белье Лидии Сергеевны он сложил на пол стопкой, но подстелил газету, а туфли стояли у стены, выстроенные в ряд. Женскими вещами жулик явно побрезговал. Очевидно, он был женоненавистником. Более того, вор оставил записку. Записка лежала на паркете в центре комнаты, придавленная черной лаковой туфелькой.

Текст письма был лаконичен:

Лидия Сергеевна все поняла и зарыдала. Из-за кражи она не стала бы так отчаиваться. Как все женщины мира, она предпочла бы, чтоб ее обокрали, нежели бросил муж! О том, что она вскоре полюбит Орешникова, Лидия Сергеевна еще не знала и поэтому рыдала безутешно.

А жизнь тем временем шла своим чередом. На ночь глядя Орешников вел Олю к фотографии «Твой портрет». Они зашли во двор. Владимир Антонович открыл окно и галантно сказал:

— Пожалуйста!

Оля доверяла любимому и полезла в окно, не думая о том, что поступает неосторожно. Орешников прыгнул за ней, затворил окно, чтобы не влез еще кто-нибудь и не помешал им, и они с Олей остались в полной темноте. Но Орешников повел себя не так, как ведет себя в подобных ситуациях большая, но худшая часть мужского населения планеты. Он не воспользовался обстоятельствами и не стал приставать к девушке. Он взял ее за руку, пригласил в фотопавильон и включил полный свет.

— Слушай, Оля! — сказал Орешников. — Я большой художник, а все большие художники оставляют потомкам портреты любимых. Сядь на этот стул, я тебя буду фотографировать! — И он накрыл голову пыльной черной тряпкой.

Оля была потрясена благородством своего избранника. Она полюбила его еще больше, хотя уже вчера любила изо всех сил.

— Голову чуть левее! — попросил Орешников. Оля повернула голову левее.

— Нет, но так! — сказал Орешников. Он вылез из-под тряпки и, ласково прикоснувшись руками к Олиной голове, повернул ее в нужном для искусства направлении. Затем вернулся к аппарату, поправил осветительный прибор, поглядел на Олю сквозь матовое стекло и, как взыскательный мастер, опять остался недоволен.

Он вторично прикоснулся руками к Олиной голове, придавая ей нужный ракурс. На этот раз данная процедура длилась несколько дольше, и Орешников уже менее охотно отошел к аппарату.

Когда он подходил к Оле в шестой раз, у него не хватило силы покинуть ее. Совершенно непонятно, как это случилось, но они поцеловались.

Это произошло стихийно. Орешников на самом дело мечтал снять Олин портрет, но он не был виноват, что ничего не вышло.

Любовь оказалась сильнее искусства.

— Отверни аппарат! — попросила Оля. — Он на нас смотрит!