Зимний день

14

Хозяйка осталась одна и сейчас же спросила себе пальто и калоши, взяла в карман флакон с нюхательною солью и ушла из дома, сказав, Что хочет сделать покупки в «бракованной лавке».

Она чувствовала ту ужасную усталость, о какой может иметь понятие только актриса, исполняющая роль, которая не спускает ее целый акт со сцепы.

Она была очень утомлена, почти измучена, но в ней еще много силы для таких же борений. Она скоро оправится на воздухе и будет в состоянии дать наилучший отчет на своем месте.

А пока кошка в отсутствии, без нее начинают шалить домашние мыши.

По уходе хозяйки горничная с китайскими глазами и фигуркой фарфоровой куклы прошла по всем комнатам и везде открыла форточки, а потом отдернула портьеру и отворила дверь из гостиной в будуар, который служил тоже хозяйке и ее кабинетом и тайником. Здесь девушка убрала беспорядок, потом вынула из кармана подобранный ключик, открыла им стол и, достав оттуда надушенный листок слоновой бумаги, зажгла свечи и начала выводить:

«Если предложения ваши обстоятельны, то хотя ваши лета и не сходны, но за вежливость вашу я согласна иметь для вас полные чувства, только никак не в вашем собственном доме и не при ваших людев».

Она перечитала написанное и внизу после своей подписи еще приписала:

«Только пожалуста с ответом по почте».

Написав это письмо, девушка достала из бювара своей госпожи конверт и начала тщательно выводить адрес. В это время портьера раскрылась с другой стороны будуара, и в комнату, выпятив зоб, как гусыня, вошла рослая белая женщина лет сорока пяти, с большим ртом и двухэтажным подбородком. Это была домовая кухарка.

– Достань-ка мне у нее пару папиросок, – сказала она горничной.

– Возьми сама, – отвечала девушка и продолжала надписывать конверт.

Кухарка взяла из сердоликовой коробочки несколько папирос, закурила одну из них и, севши на шелковом пуфе перед зеркалом, начала выдавливать ногтями прыщик на подбородке, а потом она запудрила это место барыниной пуховкой и сказала:

– Мочи нет как прыщи одолели!

– Не лакай черного пива…

– И то уж не пью.

– Ну, так не тискай мальчонков, которые приносят покупки.

– Ты, что ли, это видала?

– Еще бы! Зеленщикова мальчонку вчера, думала, ты, как русалка, совсем защекочешь.

– Он ребенок, еще совсем без понятьев.

– Так ты и станешь дожидаться евонных понятьев!

– Нет, я ведь, ей-богу, я только всего и люблю баловать да помять их, красивых детишков. У меня крестник уж был шестнадцати лет, да вот помер, – я и скучаю. А ты это на кого еще грех новый наводишь: кому это пишешь?

Девушка не ответила.

– Думаешь, я не знаю! А я знаю!

Китаянка опять промолчала.

– Хочешь, скажу?

– Ну, говори!

– Генерала ты путаешь, вот что!

– Ну, так и знай, что его самого!

Она стала наклеивать марку.

– Вот ты надо мной смеешься, что я ласкаю детишков, а сама хуже попалась.

– Ничего не попалась.

– А отчего ж ты ревешь и некрасивая стала?

– Реву о том, что дура была, – в верности жить полагала.

– Вот то-то и есть; а теперь и видать – непорожняя.

– И врешь, ничего еще пока не видать.

– Отчего же, когда батюшка был, он меня поблагословил и попить мне чайку дал с своего блюдца, а тебе нет?

– У меня на лбу петушки были натрепаны: он не любит. Да и не надо: не все то и сбывается, что он говорит.

Кухарка покачала головой и, вздохнувши, сказала поучительным тоном:

– Да, уж это неизвестно, почему так он по купечеству много отмаливает, а в разных званьях не может.

– Не потрафляет!

– Не надо, дружок, так говорить, потому что хотя он и не потрафляет и не все пусть сбывается, ну, а все мы должны верить в божье посланье, хотя я и сама… этой драчихе, которая царапает, так бы ей все космы выдрала!

– И отвели бы тебя под суд, – сказала девушка, у которой нрав был шкодливый, но робкий. Но кухарка, женщина опытная, смело ей отвечала:

– Ничего не значит: «нарушение тишины беспорядка! Восемь дней на казачьем параде!» Ей-богу, вздую!