Зимняя ночь

Салам Кадыр-заде

Зимняя ночь

ПАРЕНЬ-ТАРИСТ

Эту историю я начну с описания глаз Джейран. Карие глаза девушки, о которой я собираюсь рассказать, большие и глубокие, как горное озеро, сразу обращают на себя внимание. На моем месте вы поступили вы точно так же: прежде всего заговорили о глазах Джейран.

Да, когда я впервые увидел эти глаза, игриво поблескивающие под тонкими сросшимися бровями, сердце мое заволновалось. Я даже обернулся, чтобы посмотреть на них еще раз.

Ах, эти удивительные глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами! Я взглянул и был покорен. Казалось, это о глазах Джейран написал Лермонтов вдохновенные строки: "Там видел я пару божественных глаз..."

В то время Джейран еще не минуло восемнадцати. Это была стройная девушка. С нежных губ, напоминающих лепестки только что распустившейся розы, никогда не сходила легкая улыбка. Казалось, Джейран всегда о чем-то мечтала. Копна каштановых волос падала на плечи, волнистые пряди ласково обнимали тонкую девичью шею. Руки нежные, белые. Округлые изящные запястья. Одевалась просто, без всяких украшений. Джейран в них не нуждалась. Она была красива.

О красоте Джейран я мог бы писать бесконечно. Но боюсь, у юноши, который ее любит, появится много соперников. А ведь и без того у этого парня, прозванного в университете таристом, много переживаний он столько о ней думает!

Они познакомились три года назад. Это было в среду под вечер. Благоухала весна...

Потом они виделись еще два раза. Джейран была свободна по вечерам в среду. Когда же до третьего свидания оставалось несколько часов, парень оставил все, даже Джейран, которую полюбил, сел в поезд и уехал а Москву. Это случилось так неожиданно! Но в Баку он оставаться уже не мог. Надо было непременно уехать. Не в Москву, так в Ленинград или еще куда-нибудь. Он и по сей день не знает, как Джейран ждала его в тот вечер, что думала, что пережила.

Парень-тарист не переставал мечтать о карих глазах Джейран. Письма посланные им из Москвы спустя несколько месяцев, вернулись назад. Но он не мог забыть девушку.

Будь у него какая-нибудь память о Джейран, пусть даже самая пустячная: клочок бумажки с двумя-тремя словами написанные ее рукой, или засохший цветок, аромат которого она вдыхала, он берег бы дорогие сувениры и всякий раз, глядя на них, находил бы хоть каплю утешения. Воспоминания были единственной памятью о его любви. Разлука легла мостом между двумя пламенными сердцами...

После занятий дружеские беседы в общежитии затягивались до полуночи. Ребята поверяли друг другу мечты, делились сердечными тайнами, доставали из чемоданов карточки любимых девушек, рассказывали истории знакомства.

Но никто, даже самые близкие друзья, не знали, как страдал в это время парень-тарист. Они и не могли знать. Ведь он не сказал никому ни слова о Джейран. Да и что он мог рассказать?!

"Мы с ней виделись дважды, в среду по вечерам. Она жила на берегу моря. После свидания я провожал ее домой. Стуча каблучками по ступенькам каменной лестницы, она взбегала наверх и исчезала в темноте. А я стоял внизу и смотрел вслед, ругая себя за то, что так рано расстался с ней. Вот и все. Я уехал в Москву, она осталась в Баку. На третье свидание мне пойти не пришлось. Считал дни, часы, которые оставались до этой встречи, и не пошел!" Уж не это ли должен был рассказать своим друзьям парень-тарист? Но тогда они назвали бы его ветрогоном. И были бы по-своему правы.

Друзья могли упрекать парня-тариста, называть его неверным, непостоянным, а ведь он не был ни в чем виноват.

Да, он был абсолютно невиновен! Однако поговорим об этом после.

Сегодня у третьекурсников Московского университета большая радость. Закончились экзамены. Студенты возбуждены. У всех приподнятое настроение.

В комнате, где жил парен-тарист, накрыли на стол. В студенческой жизни подобных вечеринок не так уж много, и они надолго запоминаются.

Друзья пария-тариста пришли со своими девушками. Наполняются бокалы, произносятся тосты. Бессонные ночи, волнения, переживания остались позади. Все забыто.

Парень-тарист шутит, смеется вместе со всеми. Потом берет тару, отделанную перламутром, и начинает петь. Друзья не понимают слов, но слушают восторженно. Кажется, приятный голос и мелодия, слетающие со струн, проникают в самое сердце.

Нет письма, жду напрасно я,

О горе моем не знает Джейран,

В сердце живет лишь она, прекрасная.

Может быть, мною играет Джейран?

Девушек много на улицах шумных.

Но среди самых красивых и умных

Выбрал ее я в мученьях безумных.

А обо мне так скучает Джейран?

Тара, родная, пой громче, звучнее,

Песня, к любимой лети поскорее.

Все мои думы и помыслы с нею,

Разве об этом узнает Джейран?

Карие очи мне в душу запали.

Ранили сердце, кровь взволновали,

Знаю, не сыщешь любви без печали.

А обо мне так страдает Джейран?

Смех, шутки, звуки песни вырываются из окна на улицу.

Опишу портрет своего героя. Это широкоплечий, ладно сложенный юноша с черными, немного грустными глазами. Как многие азербайджанские юноши, он носит коротко подстриженные усики, которые очень ему идут. Непокорные каштановые волосы падают на высокий, без единой морщинки, лоб. Слева на груди комсомольский значок. Воротник белой рубахи расстегнут и выпущен поверх пиджака. Ему двадцать три года.

Наконец, парень-тарист положил тару на кровать и встал с бокалом; в руке, забыв спросить разрешение у тамады. Он обвел взглядом друзей, откинул рукой волосы, которые тут же опять рассыпались над широкими густыми бровями.

- Тише, товарищи! Предлагаю тост за нашего старого профессора!

Красное вино искрится в стакане.

- Да, да, за здоровье профессора! - подхватил Борис, закадычный друг парня-тариста. - Как это мы его не пригласили!

- Скажи спасибо, что не пригласили. Тогда бы тебе не пришлось так удобно сидеть со своей Наташенькой, - пошутил кто-то.

- Чем же мы виноваты, что нас двое, а стул один? Выпили.

- Эй, эй, а ты чего ждешь? Анют! - парень-тарист притворно сердито глянул на тамаду. - Или профессор не поставил тебе пятерку? Что так неохотно пьешь за его здоровье?

Время летело незаметно.

Вот встал Борис, положил руку на плечо Наташи и негромко, задумчиво заговорил:

- Ребята, мы должны выпить... Обязательно... За наших матерей. Их с нами нет. Они далеко. И в то же время близко - здесь, в сердце. За здоровье твоей мамы, Наташа. И твоей, Ашот. За мать нашего бакинца-тариста! За здоровье всех матерей на свете! Мать - это самое дорогое...

Борису не дали договорить. Все поднялись. Зазвенели стаканы.

Парень-тарист вел себя как-то странно: нахмурился, потупил голову, задумался. Впрочем на это никто не обратил внимания.

По радио заиграли что-то веселое. Закружились пары. Одни напевали любимую песню. Другие подошли к окцу полюбоваться лунной московской ночью. Борис и Наташа шептались у двери.

Немного погодя все опять собрались за столом.

- Ребята, а где наш тарист? - спросила Наташа, оглядываясь по сторониам. - Смотрите, он и вино не выпил...

- Всегда так бывает, - буркнул Ашот, - а еще смеялся, что я не пью.

Борис выглянул в коридор.

- Он где-нибудь здесь, недалеко. Сейчас придет.

Но друзьям пришлось ждать очень долго. Парень-тарист так и не пришел.

Было далеко за полночь, когда ребята наткнулись на него во дворе общежития. Беглец сидел в темном углу на камне, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом.

Никто, даже Борис, не узнал причину его печали.

В ДОМЕ С КРАСНОЙ ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ

В воротах пронзительно зазвенел звонок. Рахман вздрогнул и чуть не пролил чай на скатерть.

Сейчас! Иду! - крикнул он, поставил чайник на стол и кинулся вниз по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек.

Во двор вошла высокая полная женщина, расточая вокруг аромат духов. Это была жена Рахмана - Дилефруз. Не взглянув на мужа, тяжело дыша, она начала подниматься по лестнице.

На Дилефруз было темно-зеленое шелковое платье и того же цвета шляпа, украшенная яркими павлиньими перьями. Сбоку на шляпе торчало несколько кусочков красного фетра, напоминающих заячьи уши. Издали этот головной убор можно было принять за половинку вьпотрошенного арбуза, на котором борются в обнимку два рака.

Рахман часто привозил из Москвы красивые шляпы, но угодить Дилефруз было трудно. То она говорила, что шляпа не подходит к цвету платья, то находила устаревшим фасон, то заявляла, будто велик размер.

В поисках темно-зеленой шляпы Рахман исколесил всю Москву и начал уже проклинать день, когда родился на свет. Но неожиданно ему повезло: в одном из магазинов на окраине он нашел то, что искал. Прежде, чем купить шляпу, Рахман, как наказывала жена, сам несколько раз примерил ее у зеркала, желая убедиться, что именно этот размер ему нужен.

Дилефруз вошла в комнату. Щелкнул выключатель у двери. Ослепительно загорелась большая красивая люстра, спускающаяся с потолка на желтой массивной цепи.

Стены просторной комнаты были увешаны пестрыми туркменскими коврами. На окнах - тюлевые занавески. Под люстрой - круглый стол, застланный бархатной скатертью с длинной, до самого пола, бахромой. Два окна смотрели на улицу, днем из них хорошо была видна панорама Баку, зеленые деревья, голубые воды Каспия. Четыре окна выходили на застекленную галерею, - их подоконники были уставлены фикусами, широкие листья которых скрючились и пожелтели оттого, что цветы почти никогда не поливались. Тут же стоял большой аквариум с несколькими рыбками. Над тахтой - портрет в позолоченной рамке: Дилефруз в молодости.

Задержавшись на минуту у порога, чтобы перевести дыхание, Дилефруз швырнула на тахту зеленую сумочку, за ней шелковый зонтик с ручкой из слоновой кости, подошла к трюмо и принялась вертеться, прихорашиваясь. Расправила перья на шляпе, подняла руки, любуясь золотыми часами, бриллиантовым кольцом, запрокинула голову, тряхнула массивными, похожими на подсвечники, серьгами, потом достала из-за корсажа шелковый платок и вытерла потную шею.

В дверях показался Рахман. Дилефруз кокетливо повернула голову и бросила на мужа томный взгляд:

- Спасибо, милый, вот теперь я вижу, что у тебя есть вкус. Чуть-чуть, но есть...

Польщенный Рахман вскинул вверх брови:

- Да?... Из чего ты это заключила, Дилефруз? Улыбка тотчас же слетела с лица женщины. Глаза

засветились злобой.

- Дилефруз?! - закричала она. - Будь ты неладен! Какая я тебе Дилефруз?! Олух! Тысячу раз говорила: зови меня как положено!.. Моим настоящим именем... У меня прекрасное имя. Или язык отсохнет?...

"Ах, голова садовая! - выругал себя в душе Рахман; - Опять забыл прибавить "ханум"* и поспешил исправить ошибку:

______________ * Ханум - буквально "госпожа", принятое обращение к женщине.

- Извиняюсь, Дилефруз-ханум... Так ты говоришь, у меня тоже есть вкус? Разумеется. Не будь его, как бы я выбрал тебя среди стольких женщин?,

Настроение у Дилефруз испортилось, и теперь не так-то было просто его исправить. Она подняла ногу и что было силы тряхнула ею. Черная лакированная туфля описала дугу и шлепнулась в аквариум. Перепуганные рыбки юркнули на дно.

Дилефруз тяжело опустилась на тахту и повернулась, спиной к мужу.

"Вот так влип... - подумал Рахман. - Что же теперь делать? Ах, язык мой враг!".

Он посмотрел на туфлю, которая, как лодка, раскачивалась на поверхности воды, и покачал головой: "Если б Аллах дал верблюду крылья, тот разрушил бы все дома! Ну что я такого сказал? Чего она взбесилась?"

Рахман вынул туфлю из аквариума, вытер платком и поставил в угол. Затем достал из буфета голубую с узором чашку жены и налил чаю.

- Садись к столу... Только что заварил.

Дилефруз засопела, но ничего не ответила. Часы на стене пробили шесть.

Рахман поставил на скатерть хрустальную вазочку с вишневым вареньем, достал из нее позолоченной ложкой ягоды и положил в чашку жены.

- На, выпей, усталость как рукой снимет, - он перенес чашку и сахарницу на тумбочку у тахты. - Выпей. Дилефруз-хагаум, сразу перестанешь сердиться.

Дилефруз капризно передернула плечами.

- Дай сюда этот проклятый термометр. Ты опять поднял мне температуру! плаксиво сказала она.

Термометр Рахман всегда держал наготове. Он подошел к жене, и хотел расстегнуть ворот платья. Но Дилефруз так крикнула, что Рахман в испуге отпрянул.

- Пошел вон! На что ты мне нужен?! Выхватив термометр из рук Рахмана, Дилефруз сунула его под мышку.

Рахман, чувствуя, что атмосфера все больше и больше накаляется, шмыгнул в соседнюю комнату. Минут через пять Дилефруз глубоко вздохнула и завертела головой. Затем обернулась к двери и повелительно крикнула:

- Рахман!

Казалось, муж стоял за дверью в ожидании приказа - он тотчас появился на пороге.

- Слушаю.

Дилефруз сердито посмотрела на Рахмана, прищурилась.

- На, посмотри, сколько...

Рахман с термометром подошел к окну.

- Пока нормальная, Дилефруз-ханум.

- Какая, к черту, нормальная? Сколько?

- Тридцать шесть и семь.

- Что?! - голос женщины прозвучал глухо, как из бочки. - Сейчас у меня по меньшей мере сорок. Hаверно, этот проклятый термометр испортился!

- Возможно, возможно, Дилефруз-хамум, не спорю, - Рахман попятился назад. - Похоже, у тебя действительно высокая температура. Глаза красные, щеки горят... И чего ты нервничаешь из-за ерунды?

Слова эти, казалось, немного успокоили Дилефруз.

- А где наш мамуля? - тихо спросила она.

- На улице. Не появлялся с тех пор, как ты ушла. Играет... Хорошо, Дилефруз-ханум, скажи, удалось тебе что-нибудь купить?

- Ах, будь он неладен, этот город! - Дилефруз взяла из сахарницы конфету и стала разворачивать, шурша бумажкой. - В магазинах, в комиссионных - всюду только бакинские и московские товары. Даже посмотреть негде на заграничное! - осторожно, чтобы не стереть помаду с губ, захватила конфету зубами, отправила в рот, взяла чашку, отпила глоток. - Хоть ты испортил мне настроение, но уж ладно, скажу: такой шляпы ни у кого нет, клянусь жизнью. Иду по улице - все оборачиваются и с завистью смотрят на меня. Я специально для этого вышла в город. Ни на одной женщине, ни на одной девушке не было такой шляпы. Есть, конечно... но из такого материала, такой красивой не видела.

- Не может быть, Дилефруз-ханум! - Рахман сделал попытку примоститься рядом с женой.

Дилефруз поморщилась и толкнула его в грудь.

- Уйди, платье помнешь...

- Не обижайся, Дилефруз-ханум, но ты напрасно изорвала тот эпонж, который я привез. Клянусь твоим счастьем, неплохой был отрезик!

- Рахман, ты опять хочешь меня разозлить? Сказала барахло - и точка. Не забывай: кольцо примечают по камню. Есть пословица: "Бурдюк хранит сыр, а жену - муж". Прежде, чем курить что-нибудь, сядь и подумай, для кого покупаешь. Вещь должна быть достойна меня, моего имени. Тот эпонж пусть носят другие... Понял?

- Понял, но...

- Никаких "но", Рахман, - Дилефруз топнула ногой и закричала: - Что бы ты ни покупал - все должно быть достойно меня!

- Слушаюсь! Рахман умолк.

У ворот позвонили. Рахман вышел в галерею.

- Кто там?

За воротами послышался мужской голос:

- Откройте, это я...

- Кто там, Рахман? - спросила из комнаты Дилефруз.- Неужели опять учитель Салех?

- Кажется... Голос его.

Рахман нехотя спустился по лестнице и открыл калитку.

Во двор шмыгнул чумазый мальчуган лет пяти, волоча за собой старую автомобильную покрышку. Трудно было угадать первоначальный цвет грязной разодранной до самого живота рубашки. Одна из бретелек болталась между ног, левая штанина свисала до колен, наполовину прикрывая кровоточащую ссадину. На шее висел замызганный шнурок с крупной бусинкой, которая должна была предохранять мальчугана от сглаза. Это был Мамед.

Не обращая ни на кого внимания, он подкатил покрышку к бассейну, нагнулся, поднял с земли небольшой осколок кирпича и, воровато поглядывая на калитку, попятился к лестнице.

Дилефруз не ошиблась: в калитке показался их сосед, учитель Салех, маленький седоволосый старичок в полосатой пижаме. Его седые усы топорщились, как у моржа.

- Ах, дорогие мои! - начал учитель, обращаясь к Рахману. - Ведь за ребенком должен кто-то присматривать. Я уже устал говорить, а ваш сынок все еще не устал выбивать у нас стекла.

Дилефруз по пояс высунулась из окна.

- В чем дело? Эй, учитель, что еще случилось? Ты что разоряешься, как Мешадга Ибад?* Не убивать же нам его?! Ведь это ребенок!

______________ * Мешади Ибад - персонаж одноименной музыкальной комедии Узеира Гаджибекова.

Учитель Салех мягко и спокойно возразил:

- Дорогая сестрица, можно ли такого малыша выпускать одного на улицу? Мало ли что может случиться...

- Хорошо, хорошо! - оборвала Дилефруз учителя. - Пожилой человек, а говоришь такие вещи. "Мало ли что может случиться"... - передразнила она. Подумаешь! Ребенок выбил одно стекло - и на здоровье! Пошли Аллах счастья его родителям. Дадим тебе три рубля, вставишь новое. Нечего меня учить! Мой ребенок - сама знаю, как его воспитывать.

Мамед с кирпичом в руке стоял на лестнице и внимательно слушал.

Дилефруз на минуту умолкла, потом, вспомнив что-то, опять воспламенилась:

- Вы посмотрите! Ему неприятно, что ребенок разбил окно! А мне, думаешь, приятно столько лет платить деньги за свет, которым ты пользуешься? А?

- Какой свет, какие деньги? - учитель поднял на лоб очки и удивленно посмотрел на женщину. - Не понимаю, о чем вы говорите.

- Конечно, еще бы! Ты и не поймешь. Тебе не выгодно. Двухсотсвечевая лампочка горит у меня во дворе, а почти весь свет падает в ваш двор. Деньги же за свет идут из моего кармана. Хоть бы раз предложил: "Дайте этот месяц я заплачу!"

В течение всего разговора Рахман чувствовал себя весьма неловко, однако рта раскрыть не смел, боясь гнева Дилефруз. Только несправедливое обвинение учителя в краже света придало ему немного смелости и он буркнул себе под нос:

- Какая ерунда... При чем здесь свет? Хорошо что Дилефруз не услышала! Учитель так же спокойно продолжал:

- Послушайте, разве я виноват, если ваш свет падает к нам во двор? Я вас об этом не просил. У нас своя лампочка, нам вполне достаточно...

- Ах, вот как! Ну, погоди, погоди, увидишь...

Учитель хотел еще что-то сказать, но Дилефруз с силой захлопнула окно. Зазвенели стекла. Старик недовольно посмотрел на Рахмана, потом на захлопнувшееся окно, и, покачивая головой, двинулся к воротам. Мамед швырнул ему вслед осколок кирпича и кинулся в дом.

Замешкайся старик на мгновение, кирпич угодил бы ему прямо в затылок.

"Геройский поступок" сына вызвал у Дилефруз прилив нежности.

- Ах, ты, мой мамуля! - она прижала Мамеда к груди.

Напившись чаю, Дилефруз поручила мужу убрать со стола, а сама начала переодеваться.

Пусть Дилефруз-ханум занимается собой. Отвернемся, не будем ей мешать и продолжим наше повествование.

По метрике и паспорту Дилефруз было cотрок три года. Но женщине хотелось оставаться всегда молодой, соперничать с юными девушками, невестами. Вот уже четыре года она всем и везде говорила, что ей тридцать восемь. В прошлом месяце родственники, знакомые и подруги поздравляли Дилефруа со вступлением в тридцать девятый год жизни и преподнесли дорогие подарки.

Стремясь выглядеть красивой, Дилефруз одевалась ярко и пестро. Ей с большим трудом удалось перекрасить волосы в соломенный цвет. Брови, очень широкие от природы, она ухитрилась сделать тонкими, как ниточки. Реденькие короткие ресницы были покрыты таким слоем туши, что и в самом деле казались длиннее. Свои мясистые щеки Дилефруз густо румянила. Остальная же часть лица могла навести на мысль, что женщина только что побывала, на мельнице. Одни глаза имели свой естественный цвет. Будь возможность, она бы и их перекрасила, сделала голубыми - это был ее любимый цвет.

Простите, если повествование в этом месте затянется. Но я хочу рассказать обо всех событиях, происшедших в доме с красной черепичной крышей, и даже о том, что до сих пор было скрыто от очень многих.

Этот двухэтажный особняк, обнесенный высоким кирпичным забором, стоит на окраине города, в тихом, спокойном районе. Многие его называют "домом с красной черепичной крышей". Два окна, выходящие на улицу, всегда закрыты плотными тюлевыми занавесями. Сюда часто приходят и уходят какие-то люди. И никто не знает, кто они и зачем приходят.

Когда-то отец Рахмана Азиз посадил у порога виноградную лозу сорта черный шааны. Прошли годы, маленький куст разросся, достиг второго этажа и образовал навес, закрывающий большую часть двора. Летом по утрам, едва открыв глаза, Дилефруз протягивала руку из окна галереи, срывала спелую гроздь и ела.

В бассейне посреди заасфальтированного двора плавало десятка два золотых рыбок, разведенных Рахманом. Бассейн был побелен изнутри, и рыбки казались особенно красочными. Вечнозеленый плющ карабкался по кирпичному забору, сплетаясь кое-где с ветвями виноградного куста.

Даже в самые жаркие дни лета по двору гулял свежий ветерок, а в комнатах стояла приятная прохлада.

Вы спросите, как и на какие средства приобрел все это Рахман? Эти дорогие ковры, покрывающие стены, дорогую мебель, мягкие кресла, обтянутые бархатными чехлами, изящное трюмо, сверкающую, как алмаз, люстру? Откуда у Дилефруз эти модные платья, золотые часы, бриллиантовые кольца, серьги? Приобрел ли Рахман все эти ценности честным трудом?

Вас, наверно, интересует, где же он работает? Рахман - проводник пассажирского поезда Баку-Москва. Все свое богатство он сколотил в служебных поездках по этой дороге.

Чтобы друзья, знакомые и особенно завистливые соседи ничего не заподозрили, Рахман придумал хитрую уловку...

Это связано с тайной, которая пока что многим неизвестна.

ЛЮБОВЬ И СЛЕЗЫ

Первая жена Рахмана Наргиз умерла через год после начала войны от воспаления легких. Адиль остался без матери. Как он убивался, как плакал! Но всю горечь этой утраты мальчик познал гораздо позже.

Адилю было четырнадцать лет. Он учился в шестом классе. Часто на уроках перед его взором вставал образ матери. Она долго смотрела на него, потом тихо отступала и исчезала. В такие минуты Адиль сидел, уставясь глазами в одну точку. Взор его затуманивался. На глаза набегали слезы, катились по щекам, падали на книги, тетради, лежащие перед ним.

Ребята, заметив, что Адиль плачет, шептались:

- Опять вспомнил маму...

Эти слова жгли душу Адиля, причиняли нестерпимую боль. Иногда тайком он доставал из кармана маленькую карточку матери и долго смотрел на дорогое лицо. Затем дрожащими руками прижимал к губам...

Но это не приносило облегчения. Успокоить мальчика могла только седая старенькая бабушка. После смерти матери всю любовь Адиль перенес на нее.

Зимними, снежными вечерами у печки, в жаркие летние месяцы - в тени виноградных лоз она клала на колени голову внука, гладила трясущимися пальцами его курчавые волосы, рассказывала интересные сказки, легенды. В бабушкином дыхании мальчик чувствовал что-то материнское, в ее голосе ему слышался голос матери.

По вечерам в пятницу тайком от Адиля старушка ходила на могилу Наргиз. Горе бедной матери было беспредельно. От слез опухали глаза. По ее печальному лицу Адиль догадывался, где она была, и сердце ребенка начинало ныть, как расстревоженная рана.

По просьбе сына Рахман увеличил фотографию Наргиз и повесил над его кроватью. Каждый вечер, лежа в постели, мальчик часами смотрел на портрет матери, разговаривал с нею. Ему казалось, что лицо оживает, губы подрагивают, мать что-то шепчет, улыбается.

А Рахмана в это время волновало совсем другое. Он день и ночь выискивал способы, как бы избежать отправки на фронт, и вскоре устроился работать проводником.

Отец часто уезжал в рейсы. Адиль оставался дома с бабушкой. Но так продолжалось недолго. Весной старушка заболела, слегла в постель, а спустя две недели скончалась, завещая Рахману беречь внука.

Дела Рахмана шли неплохо. Он не знал ни ужасов войны, ни фронтовых лишений, не слышал грохота пушек. Ему не приходилось думать о куске хлеба, о завтрашнем дне. Он даже умудрился влюбиться. Выбрал, как говорят, из тысячи сердец одно.

Раза два он заводил об этом разговор с сыном: - Эх, Адиль! Нам надо найти женщину, которая бы вела хозяйство, стирала белье, готовила обед, заваривала чай...

Эти разговоры казались Адилю немного странными, но он не возражал. Действительно, нужна была хозяйка, которая занималась бы домашними делами. Адиль не задумывался, кто будет эта женщина, какие у него сложатся с ней отношения. Спроси он об этом отца, тот рассказал бы, что женщина, которую он собирается привести, в дом, - чистоплотная, работящая, воплощение доброты.

Любопытна история знакомства Рахмана с Дилефруз.

Дилефруз работала продавщицей в зеленой будке на вокзале. Она торговала газированной водой, иногда папиросами и спичками. После того, как муж уехал на фронт, ее жизнь протекала однообразно. Уже несколько месяцев она не была ни в кино, ни в театре, куда так любила ходить раньте. Каждое утро, слегка принарядившись, она шла в свою зеленую будку, облачалась в халат, засучивала рукава и принималась за работу. Она кокетливо болтала с покушателйми, заставляла их подолгу задерживаться у прилавка. Пожалуй, речи ее были слаще, чем сироп, которым она торговала.

Выпив воды или купив папиросы, покупатель спрашивал:

- Сколько с меня?

Дилефруз игриво улыбалась, строила глазки и отвечала:

- Можешь вовсе не платить. Чего там! Мир от этого не разрушится...

Дилефруз прикидывалась щедрой. Это производило впечатление. И покупатель раскошеливался.

Некоторые постоянные клиенты, решив, что продавщица обладает мягким, податливым характером, делали ей недвусмысленные предложения. Но Дилефруз давала понять, что желание может быть осуществимо только в том случае, если они поженятся.

В один из жарких летних дней Рахман подошел к зеленой будке.

- Сейчас, братец, подожди минутку, - Дилефруз оправила волосы перед маленьким зеркальцем на гвозде и приятно улыбнулась:

- Что прикажете?

- Стакан холодной воды.

- С сиропом?

- Как вашей душе угодно

Дилефруз не полезла за словом в карман.

- А вдруг моей душе угодно наполнить ваш стакан одним сиропом?

- Согласен. Из ваших рук - хоть сироп, хоть яд.

После смерти Наргиз, Рахман впервые шутил подобным образом, впервые так пристально смотрел в глаза незнакомой женщине. Ему и прежде случалось пить воду у зеленой будки на вокзале, однако тогда он не обращал внимания на приветливую продавщицу. Возможно, она и раньше улыбалась ему, говорила сладким голосом: "братец". При жизни Наргиз, Рахман пропускал мимо ушей слова этой женщины, не разглядывал ее лица, не присматривался к оголенным рукам.

Но сегодня он не остался бесчувственным.

Осушая стакан, Рахман продолжал разглядывать эту полную, пышногрудую, круглолицую женщину с игривыми глазами.

"Что тебе горевать, Рахман? - подумал он про себя. - Мечтал о любимой, и вот творец послал..."

Стакан прохладной воды утолил жажду, но зато в сердце Рахмана начался пожар.

Дилефруз тоже оглядела Рахмана с головы до тог. Глаза мужчины хитро поблескивали. Казалось, он хочет ей что-то оказать. Ноздри хищного, похожего на клюв орла, носа раздувалисы. Рахман стянул с головы фуражку. Лысая голова блестела от пота и, как зеркало, отражала окружающие предметы. Виски серебрились сединой. К широкому ремню поверх выцветшей железнодорожной рубахи был пришит конец другого ремня - Рахман порядком растолстел за последнее время.

- Налить еще? - спросила Дилефруз, принимая стакан.

Рахман на минуту замешкался.

- Так налить? - повторила с улыбкой продавщица.

У Рахмана бешено заколотилось сердце.

- Да налей... налей еще... - многозначительный взгляд выдавал все, что творилось у него на душе.

Вот так, после второго стакана воды, началась любовная история Рахмана и Дилефруз.

В тот день Рахман до самого вечера, как мотылек вокруг лампы, кружил вокруг зеленой будки Дилефруз. Казалось, второй стакан, который он принял из рук продавщицы, был наполнен не прохладной водой, а волшебным любовным напитком.

Всю ночь до рассвета он ворочался с боку на бок, вздыхал. Когда его взгляд падал на спящего Адиля, на портрет Наргиз, сердце сжималось, в душу закрадывалось сомнение. Но стоило Рахману закрыть глава, как ему опять виделась Дилефруз в белом халате. Она протягивала стакан воды, улыбалась и спрашивала: "Налить еще?" Рахман отходил от зеленой будки и сталкивался лицом к лицу с Адилем и Наргиз. Они хмуро смотрели на него и молчали. Их острые взгляды, как иглы, вонзались в сердце Рахмана. На душе становилось беспокойно и тревожно. Но в ушах продолжал звучать голос Дилефруз: "Налить еще?"

Прошло два месяца. Первое время Рахмана мучили сомнения, он как бы находился между двух огней. Но скоро всем колебаниям пришел конец: Рахман прогнал из сердца образ Наргиз.

Дилефруз стала для Рахмана Дилефруз-ханум. Каждый раз, перед поездкой или вернувшись из рейса, он шел к зеленой будке и часами болтал с Дилефруз, перекидываясь двусмысленными словечками. Дилефруз, догадавшись о намерениях Рахмана, давала волю своему кокетству, из всех сил стараясь понравиться. Время от времени она заливалась громким смехом, который можно было услышать на другом конце вокзала.

Продавщице нравилась профессия Рахмана. Она слышала: проводники привозят из Москвы какие-то вещи. От сослуживцев Рахмана ей стало известно, что он холост.

От первого брака у Дилефруз детей не было. По ее словам, врачи винили в этом мужа. Она рассказала Рахману, что вышла замуж по настоянию матери, мужа не любила, поэтому особенно не горевала, получив с фронта известие о его гибели.

Дилефруз утаила от Рахмана, что была женой другого девять лет. Этот срок, как и свой возраст, она немного сократила. Для достижения цели она готова была все скрывать, все отрицать.

НА БЕРЕГУ МОРЯ

В июне приехала сестра Рахмана. Отмечали сорок дней со дня кончины бабушки. Тетушка Сона, видя, что Адиль дома тоскует, решила взять его с собой в деревню.

Рано утром Рахман проводил сестру и сына на вокзал.

Ехать пришлось довольно долго. К вечеру они сошли на маленькой станции и зашагали по песчаной дороге меж фруктовых садов. Ноги вязли в песке.

- Сними ботинки, сынок. Будет легче, - посоветовала тетка.

Они разулись и пошли дальше. Сумерки сгущались. Повеяло прохладой. Приземистые деревенские домики, прятавшиеся за деревьями, стояли на большом расстоянии друг от друга. Кругом царила тишина. Домики казались необитаемыми.

Адиль и раньше приезжал в деревянно с матерью, шагал по этой песчаной дороге. Но тогда он был совсем маленький, и сейчас места казались ему незнакомыми.

Свежий ветерок развевал курчавые волосы Адиля, играл легким теткиным платком. Концы его то и дело задевали лицо мальчика. Он чувствовал приятный аромат, исходивший от платка, и вспоминал мать.

Они все шли и шли, а дорога не кончалась.

- Потерпи, сынок, скоро придем, - подбадривала тетка, - видишь, вон на скале чинара... Там наш дом.

Когда они подошли к высокой развесистой чинаре, ночь уже распростерла над деревней свои крылья. Взошла луна, и Адиль увидел бескрайную гладь моря, залитую серебряным светом. Ему показалось, что море совсем близко, рядом, стоит прыгнуть - и сразу очутишься в воде.

Во дворе, окруженном низеньким каменным заборчиком, их встретила маленькая девочка, двоюродная сестра Адиля - Мансура.

- Адиль? - радостно воскликнула она и кинулась брату на шею.

Адиль почувствовал, как ног его коснулось что-то мягкое и пушистое. Он испуганно отступил.

- Прочь, Топлан! На место! - закричала девочка картавя. - Это же мой двоюродный брат... - и толкнула собаку ногой.

Топлан, виляя белым хвостом, исчез в темноте. С трудом освободившись из цепких объятий Мансу-ры, Адиль спросил:

- Как живешь, сестренка?

Мансура затрещала, точно сорока:

- Мы хорошо, а ты? Вчера с девочками играли в прятки. Я спряталась за дерево, и меня укусила пчела. Прямо в нос. Он так опух! На грушу стал похож. Я стеснялась во двор выходить. И сейчас еще опухоль не прошла. Вот потрогай...

Адиль попробовал нащупать в темноте нос Мансуры.

- Сильно не дави, больно... - Мансура взяла руку брата и поднесла к носу.

- Ого, распух! И не ухватишься.

Тетушка Сона позвала ребят в дом. Переступив порог, Адиль зажмурился от яркого света. Действительно, укус пчелы сильно обезобразил лицо Мансуры. Распухший нос отливал лиловым цветом.

Адилю понравилось простое убранство дома. Пол был устлан старенькими паласами, стены аккуратно побелены. В углу маленький столик, на нем - стопки книг, тетради, чернильница, ручки, карандаши. Над, столом расписание, разрисованное по краям пестрыми цветами, и календарь. Посреди комнаты круглый стол, покрытый зеленой скатертью, два новеньких стула, недавно купленные. Слева у двери - кованный сундук, на нем - постелыные принадлежности: тюфяки, одеяла, подушки.

Адиль с любопытством разглядывал комнату. Подошла Мансура.

- Ну, как, нравится тебе у нас? - и, не дождавшись ответа, быстро-быстро затараторила:

- Мама, может, Адиль проголодался? Я сварила яйца. Половинку съела, а другая осталась. Пусть Адиль поужинает. Если мало, я еще сварю. А ты сама будешь, мамочка?

- Помолчи, болтушка! - мать нахмурилась. - Я все сама приготовлю.

Мансура умолкла, но не надолго. Через минуту она опять трещала, как кузнечик.

- Мамочка, зарежь для Адиля ту желтую курицу. Ну что тебе стоит? Зарежь желтушку. Мы так давно не видели Адиля! Мама, а мамочка! Так зарежешь? Пойти, поймать ее?

Казалось, девочка может говорить до бесконечности.

Мансуре недавно исполнилось восемь лет. Это была худенькая девочка, круглолицая, большеглазая, с тоненькими косичками, похожими на крысиные хвостики. Выгоревшая на солнце мальчиковая майка было порвана в нескольких местах, из чего Адиль заключил, что сестра большая шалунья.

После ужина Мансура сказала:

- Отдаю тебе свою кроватку, сама лягу на полу.

Адиль попытался возразить, но молодая хозяйка настаивала:

- Нет, нет, все будет, как я сказала. Спи на моей кровати.

Стоило девочке лечь, как она тотчас заснула мертвым сном. Адиль подумал, что сестра не проснется и к полудню следующего дня. Но он ошибся, уже на рассвете комната огласилась щебетаньем Мансуры.

- Адиль, проснись! Сейчас мама будет резать желтую курицу. Вставай, посмотрим, есть ли у нее в животе яйцо?

Адилю очень хотелось спать, но он пересилил себя и сел в кровати, облокотившись на подушку.

Из окна открывался чудесный вид на море. Только что взошло солнце. Бескрайний водяной простор сверкал, как огромное зеркало. Песчаный берег, казалось, был выложен серебряной бумагой. Белогривые волны, напоминающие издали чаек, в исступлении рвались вперед. Адилю даже показалось, что еще немного, и они затопят огород под окном, в котором зрели арбузы, дыни, помидоры, ворвутся в дом. На горизонте вытянулась цепочкой стая перелетных птиц.

В комнату с криком вбежала Мансура.

- Посмотрите на этого лентяя! Адиль! Я ушла, оставила тебя в покое, думала, оденешься, а ты спишь, не хочешь вставать. Неужели не догадываешься, что сестра скучает по тебе? Ну, вставай, вставай, пойдем завтракать. А потом я тебе покажу столько интересного!

Мансура потянула Адиля за ногу.

- Ну, ты слезешь?

Во дворе под деревом была разостлана небольшая скатерть. На цветном подносе стояли стаканы, сахарница, лежали сыр и хлеб. Тут же пыхтел маленький самоварчик.

Мансура подскочила к подносу, схватила два куска сахару, один, как пилюлю, кинула себе в рот, а другой протянула брату.

- Спасибо, не хочу, - отказался Адиль.

- Бери, брат, бери.

- Придет тетя, тогда...

Адиль не успел договорить. Кусок сахара, пущенный меткой рукой Мансуры, угодил ему прямо в рот.

Девочка захохотала так громко, что Топлан, дремавший под деревом, испуганно вскочил.

После утреннего завтрака Мансура повела брата гулять. Адиль, увидев в руке сестры кусок хлеба, удивился:

- Ты ведь только что завтракала, неужели не наелась?

- Наелась. Это не для себя...

- Для кого же?

- Не скажу, - Мансура лукаво улыбнулась. - Сейчас сам узнаешь.

Они то пускались наперегонки, через кусты, не разбирая дороги, то замедляли шаг, останавливались у каждого дерева, срывая пестрые цветы. От росы оба промокли до пояса.

Мансура резвилась и без конца напевала:

Ласточки поют,

Хлебушек клюют...

Наконец, они подошли к ветхому домику, стоящему на отшибе.

- Тише! - сказала Мансура, приложив палец к губам, и осторожно двинулась к полуразрушенному флигелю.

Адиль ничего не понял, но был вынужден повиноваться. У большого куста Мансура присела, обернулась, снова сделала брату знак молчать и, переждав несколько минут, на цыпочках пошла вперед.

Адиль недоумевал. "Куда она крадется? Ступает так, словно боится помять траву".

Мальчик замер на месте, боясь шевельнуться, прислушиваясь к стуку своего сердца.

Мансура была уже у самого флигеля, и вдруг с террасы вспорхнула ласточка, сделала несколько кругов над головой девочки и села на электрический провод,

Адиль, вытянув шею, с любопытством наблюдал за действиями сестры.

"Наверно, хочет поймать..." - мелькнуло у него в голове.

Однако Мансура не обратила внимания на птицу. Ласточка продолжала сидеть на проводе, и, казалось, совсем не боялась.

"Видимо, это она нарочно, - строил догадки Адиль. - Подкрадется ближе и схватит".

Но Мансура не делала никаких попыток "схватить" ласточку. Адиль уже собрался двинуться на помощь сестре, однако не успел: Мансура, пригибаясь к земле, бежала назад.

- Зачем ты вернулась?

Ответ был весьма неожиданный:

- Как зачем? Неужели ты не понял, для кого я приносила хлеб?

Адиль растерянно заморгал глазами.

Две-три недели назад, играя с девочками в прятки, Мансура забежала на террасу заброшенного флигеля и наткнулась на гнездо ласточки. Оно было слеплено из мягких трав и покрыто тонкой корочкой земли. В гнезде лежали четыре маленьких, величиной с лесной орешек, яйца. Почуяв опасность, ласточка-мать выпорхнула из гнезда и села на электрический провод, ожидая, когда девочка уйдет.

С того дня Мансура каждое утро наведывалась к флигелю, проверяла, не вылупились ли птенцы. Для нее был настоящий праздник, когда она, наконец, увидела в гнезде четыре тоненьких голых шейки.

Мансура ежедневно приходила к флигелю и крошила в гнездо хлеб. Ласточка-мать, увидев, что девочка не причиняет ее семейству зла, почти перестала бояться.

- Теперь понял, зачем я взяла хлеб? - закончила рассказ Мансура.

Адиль ничего не ответил, только как-то по-особенному глянул на сестру, словно увидел ее впервые.

Через минуту Мансура уже бежала вприпрыжку к морю, хлопая в ладоши и весело напевая:

Ласточки поют,

Хлебушек клюют...

На берегу Мансура стащила с себя майку, бросилась на песок и начала кататься с боку на бок.

- Адиль, раздевайся! Чего стоишь?

Девочка вскочила с места и бросилась в воду. Видя, что брат медлит, она повернула назад, подплыла к берегу и начала плескать в Адиля водой.

До самого полудня Адиль и Мансура не уходили с моря, купались, жарились на песке и снова купались. Если бы тетушка Сона не позвала их обедать, они плескались бы до самого вечера, забыв о еде.

Ночью дети спали как убитые.

Прошло недели две. Однажды утром Адиля опять разбудил голос Мансуры. На этот раз девочка не смеялась, не радовалась, а горько плакала: кто-то разорил ласточкино гнездо. Мансура всхлипывала и причитала:

- Мои бедные ласточки, мои бедные птички...

Адиль вспомнил мать. Защемило сердце. По щеке покатилась слеза.

Вернувшись в Баку, Адиль долго скучал по своей сестренке Мансуре.

ХАЧМАССКИЕ ЯБЛОКИ

На город опустилась ночь. Уличные фонари не зажигались. Окна домов, заклеенные бумажными полосками, были плотно завешаны изнутри. Мужчины на вокзале, чтобы, не нарушать светомаскировки, прикуривала друг у друга, избегая зажигать спички, пряча папиросу в кулак.

Зеленую будку Дилефруз нельзя было различить уже в пяти шагах. Обычно с наступлением темноты продавщица снимала халат, запирала будку и шла домой. Но сегодня она не торопилась, ждала прихода "московского".

Дилефруз села на табуретку, подперла рукой подбородок и задумалась. До прибытия поезда оставались считанные минуты.

Вдали раздался пронзительный гудок. Сердце Дилефруз учащенно забилось. В конце высокой платформы зажегся зеленый светофор. Еще через минуту послышалось пыхтение паровоза, скрежет и стук колес. На рельсы упала слабая полоска света.

Когда поезд остановился, Дилефруз в нетерпении вскочила и начала высматривать Рахмана в толпе пассажиров.

- Добрый вечер, Дилефруз-ханум, - услышала вдруг продавщица.

У прилавка, с корзиной в руках, стоял Рахман. Он появился с той стороны, откуда Дилефруз его вовсе не ожидала.

- Здравствуй, здравствуй, - улыбнулась Дилефруз, поправила волосы и, смущенно потупив взор, начала перебирать мелочь на блюдечке. - Наконец-то появился! Я уже думала, ты стал невидимкой. Совсем не показываешься... - И многозначительно посмотрела на своего поклонника.

Сегодня Рахман выглядел как-то по-особенному: щеки были гладко выбриты, усы аккуратно подстрижены. Новая куртка из синего сатина прикрывала толстый живот. Фуражка была надета немного набекрень. Казалось, он помолодел лет на десять.

Дилефруз тоже сильно изменилась за последнее время: расцвела, похорошела. И с покупателями она теперь обращалась совсем иначе: не шутила, не улыбалась, не предлагала, игриво поводя глазами, выпить "с двойным сиропом". Разумеется, это отрицательно оказывалось на дневной выручке, зато Рахман ликовал: "Какая скромная, порядочная женщина!".

- Вот, Дилефруз-ханум. - Рахман поставил на прилавок корзинку. Хачмасские яблоки... Специально для тебя.

Дилефруз изобразила на лице смущение, прикусила нижнюю губу, склонила голову набок.

- Ну зачем? К чему такое беспокойство? - она не спеша протянула руку и приняла корзину. - Спасибо за подарок.

Вокзал опустел.

- Чего ты стоишь? Проходи в будку, посиди, - предложила женщина.

Рахман вошел. Дилефруз закрыла окно, опустила черные шторы.

Болтали они довольно долго. Наконец, вышли, заперли будку и начали спускаться вниз по ступенькам вокзала. Рахман переложил корзинку в левую руку, а правую взял Дилефруз за голый мясистый локоть. Женщина не протестовала, напротив, она теснее прижалась к Рахману плечом. Тихо беседуя, они шли по темным улицам города.

Прохожих становилось все меньше и меньше. Изредка тьму пронзали огни автомобильных фар, напоминающие издали волчьи глаза. Из-под трамвайных дуг порой вырывались снопы зеленоватых искр. На мгновенье улица, озарялась ярким светом, затем опять наступала непроглядная тьма. По небу шарили лучи прожекторов. Они то скрещивались, то снова разбегались в разные стороны. Слышался мерный рокот летящего самолета.

Дилефруз жила в крепости*. Рахман несколько раз провожал продавщицу с работы, но побывать у нее в гостях ему пока не удалось. Она прекрасно понимала его намерения и не пускала дальше порога.

______________ * Старинный район Баку, расположенный внутри города и обнесенный крепостной стеной.

Видя, что большая часть пути пройдена, Рахман замедлил шаг:

- Что ж, Дилефруз-ханум, раз от Аллаха не секрет, зачем от людей скрывать? Все будет хорошо, вот увидишь. Дом у нас неплохой. Правда, порядка в нем недостает, но ты придешь - все наладится.

Дилефруз от радости чувствовала себя на седьмом небе, однако вида старалась не подавать.

- Клянусь твоей жизнью, - продолжал Рахман, - мой сын Адиль - славный, послушный мальчик. Он не причинит тебе беспокойства. Как-то на днях говорит мне: "Папа, кого бы ты в дом ни привел, буду любить, как родную мать".

Дилефруз глубоко вздохнула и повернулась лицом к Рахману. Глаза ее светились радостью.

- Сколько лет мальчику?

- Бог даст, к этому Новруз-байраму* исполнится четырнадцать.

______________ * Новруз-байрам - праздник Нового года у мусульман, отмечается 22 марта.

- Пусть растет большим и здоровым.

- Спасибо, спасибо! - Рахман помолчал и добавил: - Да и притом, кто посмеет в моем доме сказать тебе наперекор хоть слово? Не посмотрю, что сын...

Пальцы Рахмана затекли от тяжести корзины, но он не хотел менять руку, боясь расстаться с локтем Дилефруз, Ему не терпелось услышать ответ на свое предложение.

- Скажи теперь ты что-нибудь, Дилефруз-ханум, а то все я да я. Согласна или нет?

Дилефруз мечтала ответить на подобный вопрос с тех пор, как поступила работать продавщицей в зеленую будку.

- Что же мне сказать? - голос Дилефруз дрогнул, - От судьбы не уйдешь. Если это благое дело v нас получится, ты увидишь сам, какая я хозяйка. Будешь у меня как сыр в масле кататься.

Это была самая счастливая минута в жизни Рахмана.

- Спасибо, Дилефруз-xанум. Ты согрела мое сердце. Да вознаградит тебя Аллах!

В узких темных улочках крепости Рахман осмелел еще больше и обнял Дилефруз за талию.

- Не надо... Стыдно... - Дилефруз хотела вырваться, но Рахман не отпускал.

Наконец, они остановились у дома Дилефруз. Рахман поставил на землю корзинку с яблоками. Дилефруз прислонилась к воротам и, склонив набок голову, томно глянула на Рахмана. Казалось, ноги ее вот-вот подогнутся и она упадет к нему в объятия. У Рахмана забилось сердце.

- Дилефруз-хамум, - забормотал он нерешительно. - Сегодня пригласишь меня к себе?

Женщина кокетливо улыбнулась и покачала головой. Осмелев, Рахман схватил ее за плечи и притянул к себе.

- Нельзя так мучить человека, Дилефруз-ханум. Согласись... Пойдем к вам, посидим... Мне столько надо тебе сказать! До утра буду говорить - и то всего не выскажу.

Кажется, хачмазские яблоки смягчили сердце Дилефруз. Она не вырывалась из объятий Рахмата, а наоборот, прижималась к нему все ближе и ближе. Запах ее волос пьянил Рахмана.

Так пойдем же к тебе, Дилефруз-ханум. - шептал он. - Посидим немного... Пойдем, пойдем...

- Хорошо, только ночью ты обязательно уйдешь... - голос Дилефруз прозвучал глухо.

Женщина высвободилась из объятий Рахмана, оправила платье, пригладила волосы.

- Я пойду первая... А то соседей неудобно. Ты пережди полчаса, потом позвонишь три раза. Я сама выйду и открою калитку.

- Слушаюсь, душа моя, слушаюсь, жизнь моя. Сделаю, как прикажешь...

Дилефруз взяла корзинку и исчезла в темноте.

У Дилефруз была небольшая комната с двумя окнами на улицу. У двери стояла старая никелированная кровать, застланная шелковым покрывалом. Над кроватью коврик: два оленя на фоне живописного пейзажа. Выше - портрет Дилефруз, сделанный несколько лет назад: игривая улыбка, полуобнаженные плечи, глубокий вырез на груди. На шкафу сидела большая, с новорожденного ребенка, спящая кукла.

В комнате царил беспорядок. Подоконники были завалены грязными тарелками, стаканами, банками из-под простокваши, склянки от лекарств, картофельной и луковой шелухой.

Дилефруз схватила веник и наскоро подмела пол. Подоконник накрыла газетой. Скатерть вытряхнула во дворе и опять постелила на стол. Сменила в графине воду.

На туалетном столике в рамке под стеклом стояла фотографии покойного мужа. Дилефруз сунула ее под тюфяк, заново перестелила кровать.

Она не привыкла так много работать, быстро двигаться. Ее даже пот прошиб.

Рахман должен был вот-вот прийти. Дилефруз переоделась, привела себя в порядок у зеркала и вышла в галерею. Теперь она готова была встречать гостя...

Бежали минуты, но Рахман не звонил. Дилефруз не выдержала, открыла окно, выглянула на улицу. Никого! Тогда она выбежала за ворота. Рахмана и там не оказалось.

"Куда он исчез?" - подумала женщина. Настроение было испорчено.

Дилефруз вернулась в комнату, взяла из корзины яблоко, но откусить не успела: у ворот трижды позвонили. Казалось, электрический провод от звонка проходил через сердце Дилефруз. Она вся задрожала. Затем подбежала к зеркалу, оглядела себя с головы до ног и бросилась к воротам.

Рахман вошел во двор, прижимая к груди большой газетный сверток, и, как вор, озираясь по сторонам, на цыпочках двинулся к галерее.

Дилефруз закрыла дверь на щеколду и пригласила гостя в комнату.

- Проходи, пожалуйста.

На пороге Рахман внимательно огляделся, затем протянул хозяйке сверток.

- Только не сердись на меня, Дилефруз-ханум. Я без твоего разрешения купил бутылку коньяка. Пять

звездочек. - Рахман подсел к столу. - Клянусь дорогой жизнью, я не из тех, кто обожает выпивку. Купил просто так, чтобы мы не скучали, да беседа была приятней.

Горлышко бутылки, прорезав бумагу, выглядывало из пакета. Дилефруз выложила на стол хлеб, консервы, колбасу, сыр.

- Что ж, купил, так купил... Только напрасно, я ведь не пью.

Через минуту стол был накрыт.

Рахман снял шапку и повесил на блестящую никелированную шишку кровати. Пиджак набросил на спинку стула. Повертел в руках бутылку.

- Может, налить все-таки?

- Что ты, что ты! Не буду. - Дилефруз откусила яблоко. - Ах, какое сладкое!

- Ешь на здоровье, - Рахман поднял рюмку. - За твое счастье, Дилефруз-ханум - Выпил и чмокнул губами, покачал головой: - Напрасно не пьешь, Дилефруз-ханум. Это настоящий нектар.

Рюмка коньяку натощак развязала язык Рахману, сделала его болтливым, как попугай.

- Я; Дилефруз-ханум, - начал он, - не из породы каких-нибудь слабоумных неудачников. Мне еще никогда не приходилось нуждаться в еде или деньгах. Ты ведь знаешь, сейчас война. Людям живется несладко. Мне же, слава Аллаху, жаловаться не на что. Я - обыкновенный проводник, но живу куда лучше многих своих начальников. Да благословит Аллах память того, кто придумал вагонные колеса. Пока они вертятся, я буду как сыр в масле кататься. Если б только не вот эта проклятая штука. Рахман с силой хлопнул себя по выпяченному животу, - стал бы миллионером.

Рахман вторично наполнил рюмку, выпил и продолжал:

- Клянусь твоей дорогой жизнью, Дилефруз-ханум, одна только у меня забота: нет в доме женского глаза. Ну, скажи, куда это годится? Прислугу держать не могу. Боюсь соседей. Мало ли что подумают и скажут... А будет в доме законная жена, кто меня упрекнет? Не так ли, душа моя?

Дйлефруз кивнула головой. Рахман все больше распалялся.

- Не думай, что я хвастаюсь. Я - дальновидный предусмотрительный человек. Клянусь твоей драгоценной жизнью, не лгу. Да не пойдет мне впрок этот хлеб, который мы едим... Да, да, я очень, дальновидный человек.

Дилефруз слушала, и маленький, невзрачный мужчина вырастал в ее глазах, превращался в самого умного и сильного человека в мире.

Рахман поднял бутылку и с мольбой посмотрел на Дйлефруз.

- Послушай... Может, выпьешь немного?

Дйлефруз кокетливо поджала губы и опустила ресницы.

- Ну, ради меня, Дилефруз-ханум.

Хозяйка улыбнулась:

- Хорошо, раз ты так просишь, выпью немного... Только ради тебя... Но боюсь, утром просплю и опоздаю на работу.

Дйлефруз принесла для себя рюмку. Рахман наполнил ее.

- Опоздаешь на работу? Не бойся. А я на что? Думаешь, у меня нет своих людей? Клянусь твоей драгоценной жизнью, один мой дружок, доктор, может дать тебе больничный лист на целый год. О чем беспокоишься?

Стоит мне попросить этого друга, он живого человека представит в справке мертвецом.

Рахман говорил с большим жаром и даже вспотел. Он достал платок, вытер лоб, шею. Затем поднял рюмку.

- Выпьем, Дилефруз-ханум, за наше будущее! За наше общее счастье.

- Будь здоров.

- Будь здорова, душа моя.

Чокнулись. Выпили. Дйлефруз сморщилась. Рахман быстро отрезал кусочек яблока и протянул ей.

Воспользовавшись паузой, Дйлефруз встала из-за стола, подошла к окну и открыла крышку старого патефона.

- А как ты относишься к музыке?

- К. музыке, говоришь? Очень люблю наши старинные песни. И еще мне нравится мугамат*.

______________ * Мугамат - восточные мелодии (часто импровизации).

Дилефруз смахнула с пластинки пыль, завела патефон. Комната огласилась песней.

Из-за черной занавески на окне в комнату врывался свежий ночной ветерок. Абажур медленно раскачивался из стороны в сторону. По стенам плыли причудливые тени.

Рахман чувствовал себя непринужденно, как дома. Кажется и песня пришлась ему по душе. Расхаживая по комнате, он потряхивал плечами в такт музыке и мурлыкал себе под нос.

Вино - это только причина. Чтоб с нею часочек побыть.

Рахман подошел к окну, раскинул в стороны рута, потянулся.

- Дилефруз-ханум.

Женщина подумала, что Рахман хочет обнять ее и отпрянула назад.

- Рахман!...

Она посмотрела на него осоловелыми глазами и как-то странно засмеялась.

В один миг хмелъ вылетел из roловы Рахмана. Он сел на край кровати.

- Дилефруз-ханум, подойди.

- Не-е-т... - Но глаза ее хитро смеялись.

Рахман встал, схватил женщину за талию и притянул к себе...

Под тюфяком что-то хрустнуло. Это была фотография покойного мужа Дилефруз.

В ДОМЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ МАЧЕХА

Дилефруз переехала к Рахману. Приходилось торопиться: женщина была беременна.

В первое время мачеха обращалась с Адилем ласково, готовила ему вкусные блюда, стирала его рубашки - словом, ухаживала, как за родным сыном. В доме то и дело слышалось: "Адиль-джан, ты устал? Я постелю ляг, отдохни", "Обед стынет, поешь, Адиль-джан", "Не задерживайся в школе. Адиль-джан. Я волнуюсь..."

С самого начала Адиль уловил в отношении мачехи к себе какую-то фальшь, неискренность. Он видел в ней чужую женщину, стремящуюся сыграть роль его матери - Наргиз.

Рахман все понимал и, как мог, старался отвлечь сына от этих мыслей. Он часто вмешивался в разговор Дилефруз с Адилем, пытаясь придать беседе искренность и задушевность.

После школы Адиль уходил куда-нибудь с товарищами и возвращался домой только к вечеру, вынуждаемый голодом. Плов с шафраном, мастерски приготовленный Дилефруз, жирный бозбаш, пельмени с чесноком и уксусом потеряли для него первоначальную прелесть. За столом он чувствовал себя неловко, как в гостях.

"Эх, была бы жива мама! - часто думал Адиль. - С ней хоть до конца жизни ел бы черствый хлеб!"

Все в этом доме стало казаться мальчику чужим. Но, боясь обидеть отца, он не говорил ему ни слова, ничем не выражал своего недовольства.

Еще в тот день, когда Дилефруз впервые появилась в доме с красной черепичной крышей, Рахман сказал сыну:

- Очень прошу тебя, Адиль. Ради меня. Слушайся Дилефруз-ханум. Не груби ей. Как говорится, попала вода в стакан - стала питьевой. Без женщины наш дом пропадет.

Мачеха с самого начала не понравилась Адилю. Мальчик смотрел, как она непринужденно, по-хозяйски расхаживает по дому, слушал ее грубый голос, и у него начинало щемить сердце.

Адиль не верил этой женщине. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мальчику, что пройдет немного времени, Дилефруз обоснуется на новом месте, заберет весь дом в свои руки, и для него наступят черные дни. Он старался заставить себя думать иначе.

"Про мачех всегда говорят плохо. В человеке легко ошибиться. Возможно, у Дилефруз-ханум доброе сердце. Что бы там ни было, ради отца я должен ладить с этой женщиной".

Расставшись с зеленой будкой, Дилефруз стала настоящей домашней барынькой. Она неделями не показывалась на улицу, с утра до вечера прибирала комнаты, галерею, переставляла мебель - словом, все делала по своему вкусу. Адиль с грустью наблюдал, как в доме меняется порядок, установленный покойной матерью. Он пытался возражать, но это ни к чему не привело.

"Так красивей, Адиль-джан. Комната более нарядная - говорила мачеха. Да и зачем ты вмешиваешься, детка? В домашних делах женщины лучше разбираются".

В каждом деле Рахман искал выгоду, наживу. Женитьба не переделала его. Вскоре после свадьбы он продал комнату Дилефруз в крепости.

Сначала жена не соглашалась: "Комната досталась нам с сестрой по наследству от отца. Если мы продадим ее, половину выручки придется отослать сестре, а то обидится".

Дилефруз хитрила. Просто она хотела прочнее обосноваться на новом месте.

На деньги от реализации "наследства" Дилефруз купила демисезонное пальто, замшевые туфли и несколько шелковых платьев. Две тысячи она припрятала, заявив: "Хоть это пошлю сестре".

Рахман тоже не терялся: купил себе новую каракулевую шайку, добился у Дилефруз разрешения заказать Адилю темно-синий костюм. "Парень-то совсем взрослый, в седьмом классе учится. Чтоб не стыдился товарищей..." объяснил он жене. А сына обманул:

- Это я на свою зарплату... Носи, сынок, на здоровье.

Жену тоже попросил не говорить мальчику, на чьи деньги приобретен костюм.

Доброты мачехи хватило ненадолго. Родился Мамед. Дилефруз постепенно выходила из роли Наргиз и показывала свое подлинное лицо. Сначала от имени Адиля было отнято ласкательное "джан". Затем...

Затем... Летели дни, Дилефруз становилась все злее и сварливее. От ее зычного голоса дрожали стекла галереи. Она скандалила и с Адилем и с Рахманом. Во время первой же ссоры мальчик узнал, что его темно-синий костюм был куплен на деньги Дилефруз.

- Он тебе боком выйдет; мой костюм! - кричала мачеха. - И это благодарность за добро, которое я делаю! Купила твоему отцу шапку, справила тебе костюм, а ты на каждом шагу перечишь мне!

После этой ссоры Адиль ни разу не надел костюма.

Дилефруз стала полновластной хозяйкой в доме с красной черепичной крышей. Рахман был обязан отчитываться перед женой за каждый свой шаг. Если он задерживался где-нибудь, дома учинялся допрос: "Где был?", "У кого?", "Что делал?" Дилефруз ничего не стоило накричать на мужа и даже оскорбить.

Первое время Рахман все сносил молча, терпел. Но скандалы повторялись чаще и чаще. Даже соседи стали жаловаться. Рахман нервничал, злился. Он видел, что и Адиль сильно переживает. Но чем он мог утешить сына? Какими словами? Мальчик все понимал и чувствовал, что в этом доме ему житья не будет.

Скоро Рахман расстратил все, что Дилефруз накопила, работая в зеленой будке на вокзале. Каракулевая шапка, купленная на деньги жены, стала поводом для каждодневных попреков. Темно-синий костюм Адиля Дилефруз пересыпала нафталином и спрятала в сундук.

- Вырастет Мамед, ему пригодится, - заявила она во всеуслышание.

Дилефруз сделалась не только сварливой, но и требовательной.

- Другие мужья вон как зарабатывают... Позавидовать можно. А ты что привозишь из Москвы? Стаканы?! Блюдца? Яйца? Чего боишься? Привез бы метров пять шелку или какую-нибудь дорогую вещь, Продали бы в Баку... Или тебе не нужны деньги?

Хоть Рахман и боялся попасть в эту неприятную историю, но с того дня он начал выполнять поручения жены, привозил из Москвы только дорогие вещи.

От Адиля все эти коммерческие махинации держались в тайне.

Отец говорил:

- Мальчишка. Еще проговорится где-нибудь. Попадем в беду. Все, что привозилось из Москвы, прятали в подвале. С перекупщиками, которые часто наведывались в дом с красной черепичной крышей, Рахман в присутствии сына не разговаривал.

Большой заработок Рахмана, ценные московские подарки не сделали Дилефруз добрее. Скоро она начала жаловаться на тяжесть домашней работы.

- У других жены ничего не делают, не стирают, не чистят картошку, не моют пол, берегут маникюр. А я, несчастная, с утра до вечера маюсь по дому. Все сама и сама. Правду говорят: только мул может понять, что такое тяжелая ноша. А ты - бессердечный! Хоть бы раз предложил: "Давай наймем домработницу. Легче тебе станет". Вначале святым прикинулся. Хвастался: я то, я - се... Ну, и дура, поверила, решила: "Вот она счастливая жизнь!" Кто знал, что так получится? Как говорят, бежала на запах шашлыка, а оказалось, это осла клеймят.

Дилефруз залилась слезами.

- Клянусь своей дорогой жизнью, вчера взвешивалась... И сколько, ты думаешь, я вешу? Всего навсего девяносто восемь килограммов. Похудела ровно на два триста... Какой ужас!

- Просто ты взвесилась на голодный желудок, - старался утешить жену Рахман.

- Конечно, на голодный... Будешь тут сытой. Столько работы, что аппетит пропадает. Ем в сто раз меньше чем твой сын Адиль. И за что я так мучаюсь?

Спустя три дня после этого разговора Рахман привел в дом старушку. Две недели терпела бедная женщина с покладистым характером придирки Дилефруз, но в конце концов не выдержала и ушла, не спросив даже причитающихся ей денег.

- Тоже мне, привел работницу! - напустилась на мужа Дилефруз. - Не мог найти расторопную женщину. И где только откопал такую рухлядь?! Божий одуванчик. Слава Аллаху, сама убралась. А то умерла бы завтра - хорони, раскошеливайся!

Через месяц Рахман привел вторую домработницу. Ее прогнала сама Дилефруз.

- Нога у нее невезучая, - объяснила она мужу. - Неделю живет у нас, и каждую ночь я вижу дурные сны.

Третью домработницу Дилефруз нашла слишком молодой.

- Мужчинам доверять нельзя, - говорила она приятельницам. - Как я их оставлю вдвоем, когда мне понадобится уйти? - и приказала мужу рассчитать девушку.

Рахман хотел протестовать, но не посмел.

С появлением младенца в доме не стало спокойнее. Возвращение Дилефруз из роддома было отмечено грандиозным скандалом. Супруги заспорили, как назвать мальчика.

У Рахмана была давняя мечта дать сыну имя Азиз в честь покойного отца. Но жена вынашивала иные планы. Она заявила, что умрет, но назовет младенца Мамедом.

- Что ж, по-твоему, выходит, мой отец был хуже твоего? Мир-Мамед* прямой потомок пророка. Так почему же я не могу дать ребенку имя деда? Подумаешь, Азиз! Для тебя он может и Азиз**, а мне что? Пусть хоть небо упадет на землю - все равно назову Мамедом! Понятно?

______________ * Приставка "Мир" у собственного имени согласно религиозному поверью указывает якобы на дальнее родство с пророком Мухаммедом. ** Азиз - буквально, дорогой.

Рахман тоже заупрямился, не желая упускать возможность воплотить в действительность давнюю страстную мечту. Некоторое время отец называл ребенка Азизом, а мать - Мамедом.

Наконец, после долгих препирательств Рахман предложил компромиссный выход:

- Вот что, жена, раз такой спор, давай сделаем, чтоб и волки были сыты и овцы целы. Назовем мальчика Азиз-Мамедом. И твой отец будет помянут и мой.

- Что, что? - Дилефруз вскочила со стула, славно ужаленная; лицо ее перекосилось, глаза налились кровью. - Ах ты, бессовестный! Ставишь своего отца над моим? Суешь его имя на первое место?! Азиз-Мамед?! Хоть бы сказал Мамед-Азиз... Еще куда ни шло. Мальчика звать Мамед - и точка! На что мне имя какого-то сапожника Азиза?

- Клянусь Аллахом, жена, мой отец никогда не был сапожником.

- Ты сам говорил. А тот кто отрицает свое происхождение - подлец.

- Это я в автобиографии так написал. Неужели веришь? Да и при чем здесь происхождение? Ты уже не первый раз попрекаешь меня моим отцом. У покойного была чудесная профессия. Он жил, как султан. Торговал мануфактурой! А ты говоришь: сапожник! Дилефруз-ханум, клянусь сыном Аз... - Рахман осекся, увидев, как свирепо сверкнули глаза жены: - Клянусь жизнью моего дорогого сына, ты в политике, только не сердись на меня, ничего не смыслишь, абсолютно. Думаешь, в автобиографии следует рассказывать все, как было на самом деле? Что ты? Если так, то я должен писать, что, мой отец, торговец, был арестован и умер в тюрьме. По-твоему, надо писать правду? Вот видишь, ты плохо разбираешься в политике. А что сделал я? Я написал: "Мой отец Азиз один из первых основателей колхозного строя. Негодяи кулаки решили отомстить передовому человеку, убили его ночью, а труп бросили в колодец". Вот так. И никто в этом не сомневается. Понятно? Извини, жена, но ты немного наивна. Персы говорят: "Хар сохан джаи, хар ногтэ магами дарэд". Это значит: каждому слову свое место, точке - свое. А поэтому, жена, слушайся меня иногда.

Дилефруз взорвалась, как бомба.

- Во-первых, запомни: меня зовут не "жена", а Дилефруз-ханум. Впредь потрудись обращаться ко мне именно так. Во-вторых, как бы я ни была слаба в политике, все равно разбираюсь в ней лучше, чем ты. Что же касается твоего папаши-купца... Зубы мне не заговаривай. Купец еще хуже сапожника! Если даже разрушится не только этот дом, но и весь мир-все равно ребенка назову Мамедом.

Первое крупное сражение между супругами закончилось полным поражением Рахмана.

В порыве материнской нежности Дилефруз называла сына то Мамедом, то Маммишем, то Мамулей.

Рахман, скрепя сердце, все терпел. Но когда жена стала называть сына Мишуткой, он не выдержал:

- Послушай, милая, люди нас на смех поднимут. Зови ребенка его настоящим именем. Что значит Мишутка? Ведь так кличут соседского пса.

- Тебе-то что? Ребенок - мой. Сама знаю. Как хочу, так и зову, Дилефруз сердито топнула ногой.

Рахман, видя, что жену не переспорить, злился и ворчал.

- Что ж ладно, ничего... Пусть это будет благодарностью за все, что я тебе сделал! Только раз уж ты дала сыну имя своего покойного отца, потомка пророка, советую и называть ребенка подобающим образом, Мир-Мишуткой. Душа Мир-Мамеда возрадуется.

Бежали дни, недели... Месяцы складывались в годы. Мамед подрос, начал болтать, бегать по комнатам. Все звонче и звонче звучал его голос в доме с красной черепичной крышей. И все чаще и чаще вспыхивали семейные скандалы.

Отношения между Адилем и мачехой обострялись. Рахман день и ночь ломал голову: "Что делать?" Он пытался оградить сына единственную память о Наргиз - от неприятностей, вернуть ему беззаботную, счастливую жизнь, но Рахман только вздыхал: "Верно говорят, вверх не плюнешь - усы мешают, а вниз - борода. С тех пор как эта проклятая Дилефруз пришла в дом, мальчику житья не стало".

В первое время Адиль старался не обращать внимания на колкости мачехи, брань. Он почти все время молчал, не понимая причин домашних ссор. Порой даже, не желая обижать отца, ему приходилось просить у мачехи прощение, хотя он не чувствовал за собой вины. Рахман переживал за сына, но помочь ничем не мог, так как побаивался Дилефруз. Он только тяжело вздыхал, да ворочался по ночам в постели с боку на бок.

Адиль кончал десятилетку. Это был уже совсем взрослый парень. Близились выпускные экзамены. Заниматься приходилось день и ночь. Чтобы не слышать голоса Дилефруз, он плотно закрывал двери своей комнаты и не показывался на глаза домашним часами. Однако Дилефруз часто наведывалась к нему, приводила "поиграться" Мамеда. Казалось, она нарочно мешает Адилю. Иногда, не видя иного выхода, юноша брал под мышку книги, тетради и шел заниматься к учителю Салеху или в читальню, а то и просто куда-нибудь в парк.

Рахман был бессилен помочь сыну.

Адиль сам нашел решение: через несколько месяцев он уйдет из этого дома! В светлых просторных комнатах университетского общежития он не будет слышать крики Дилефруз, ее оскорбительные попреки. Там у него появятся товарищи-студенты, с которыми можно побеседовать, там будут звучать их смех, песни. Он никогда не переступит порог своего дома. Если же ему захочется увидеть отца, он придет к нему на вокзал.

Адиль привял это решение еще в прошлом году, когда учился в девятом классе. Часто, возвращаясь из школы, он специально проходил мимо общежития университета. Как он завидовал этим веселым, жизнерадостным парням!

КАРНАВАЛЬНАЯ НОЧЬ

Была среда. Вечерело. Легкие облачка на горизонте горели ярко-красным багрянцем, подожженные лучами заходящего солнца. Небо над Баку, ясное, безмятежное, походило на бескрайную гладь океана, уснувшего после только что пронесшейся бури. Было жарко. Порой с Каспия налетал свежий ветерок, принося с собой приятный запах моря.

Адиль прогуливался по тенистым аллеям набережной. Навстречу, весело смеясь и оживленно болтая, шли группы юношей и девушек. Адиль постоял у каменного барьера, наблюдая за усилиями четверки молодых гребцов, потом прошел к танцплощадке, где играл духовой оркестр. Он с наслаждением вдыхал в себя свежий морской воздух. На душе становилось легко и спокойно.

Окончив среднюю школу с золотой медалью, Адиль подал документы в Бакинский университет на юридический факультет. Еще две-три недели - и он студент! Будет слушать лекции известных профессоров, заведет новых друзей среди однокурсников.

Рахман тоже был по-своему рад поступлению сына на юридический факультет. Он даже поделился своими мыслями с Дилефруз.

- Это хорошая профессия. Нет худа без добра. Завтра, не приведи Аллах, что-нибудь случится, вот нам сын и поможет, не даст в обиду.

В городе зажглись огни, а Адиль все еще гулял по набережной, думая об университете. Наконец, он расстался с морем и принялся бродить по улицам, читая афиши и рекламы, расклеенные на стенах. Его внимание привлекла большая яркая афиша на деревянном заборе, окружающем постройку. Пестрыми буквами было выведено: "Сегодня карнавал молодежи". С афиши на Адиля смотрел улыбающийся парень в черной маске, красном клоунском колпаке.

"Карнавал молодежи! Может, пойти? - подумал Адиль. - Жаль, со мной нет никого из товарищей..."

Решено. Адиль сел на троллейбус.

Вот и Дворец культуры. Как тут весело! Музыка, смех, песни, танцы! Можно подумать, вся молодежь города собралась сюда повеселиться после экзаменов.

Сад Дворца культуры был расцвечен сотнями разных лампочек. Адиль стоял у входа, как зачарованный. Каких только тут не было масок: тигры, медведи, обезьяны. Мимо проносились юноши и девушки в пестрых карнавальных костюмах. У некоторых на глазах были черные полумаски. И у каждого на груди белый квадратный лист бумаги с номером. Скоро должна была начаться занимательная игра в "почту". На мраморной площадке, напоминающей шахматную доску, играл оркестр. Вокруг бассейна в центре сада кружились пары. Площадка со всех сторон была окружена стройными тополями. Вдоль забора, горели большие разноцветные шары. Фонтан, бьющий посреди бассейна, издали походил на развесистую иву, растущую у озера. На аллейке, образованной тополями и забором, в плетенных креслах сидели юноши и девушки, пили лимонад, пиво, лакомились мороженым. У тира тоже собралась большая толпа. Каждый выстрел, удачный или неудачный, сопровождался взрывом смеха.

Над головами танцующих висели пестрые бумажные ленты и множество маленьких, величиной с вишенку, электрических лампочек. Запрокинешь голову, и кажется это звезды спустились с неба вниз. Словом, подобный карнавал может только присниться мечтательному ребёнку в зимнюю ночь.

Адиль купил полумаску, надел. Для игры "в почту" взял листок с номером 324 и приколол к карманчику белой рубашки с короткими рукавами. Прошел к бассейну, остановился под тополем. Чувствовал он себя немного одиноко. От фонтана летела водяная пыль. "Чудесное место! - подумал Адиль. - Если бы все лето можно было простоять вот так, облокотившись о дерево, и чтобы бил фонтан".

Играет оркестр, юноши и девушки танцуют, не зная усталости. Кажется, музыке, веселью, смеху тесно в этом просторном саду. Высокий забор для них не преграда. Они вырываются на волю, разносятся по улицам Баку.

Сегодня впервые после смерти матери Адиль забыл все на свете. Ему, как и другим участникам карнавала, было весело и радостно. Только как жаль, что он пришел один! Кто знает, может в этой толпе есть и друзья Адиля, но как их найти? Все в масках. Скоро начнут играть "в почту". Адиль, наверное, будет смущаться. Не то бы он тоже, как и другие, подметив номер девушки, которая ему понравилась, писал бы смешные письма. Вся прелесть игры заключается именно в этих письмах! Конечно, на карнавале можно развлечься и без друга... Впрочем, нет. Друг есть друг. Кончается танец, отводишь партнершу, остаешься один. Скучно. Не с кем поделиться, некому рассказать о мимолетном разговоре с девушкой. Будь рядом товарищ, Адиль забыл бы про стеснение, обязательно пригласил на танец какую-нибудь девушку. Разве ему это в диковинку? Мало ли он наступал девушкам на туфли, разучивая танго? Тогда Адиля это не смущало.

Вдруг оркестр смолк. Танцевальная площадка опустела. На середину вышел белобородый, похожий на Деда-мороза, старик с красным носом, в желтом бархатном халате, просторных шароварах из зеленого атласа в полоску, подпоясанный широким кушаком. В руках он держал железный посох. Дед заговорил, тряся головой, и все сразу поняли, что перед ними вовсе не старик, а молодой подвижной парень.

- Дорогие гости! - старик взмахнул посохом. - Начинаем игру "в почту". Почтальоном буду я. Не смотрите, что стар, зато ловок. Все письма будут вовремя доставлены адресатам.

"Почтальон", размахивая посохом, пошел по кругу. Молодые люди разбрелись кто куда. А Адиль все продолжал стоять, прислонившись к тополю.

Оркестр заиграл танец из "Мешади Ибада". Казалось, "почтальон" только и ждал этого. Он засунул посох за кушак и с юношеской живостью выпрыгнул на середину. Левую руку положил за спину, правую поднял вверх, и, смешно подергиваясь всем телом, пустился в пляс. Юноши и девушки захлопали в ладоши. Раздались подбадривающие возгласы:

- Пах, пах! Спасибо, старик! Браво!

- Молодчина! Вот так старик!

Дружный смех девушек звенел в ушах. "Почтальон" танцуя, двигался по кругу и собирал письма. Наконец видно, устав, он сел на край бассейна и откинулся назад. Вверх взметнулись его руки и ноги. Еще миг, и старик очутился бы в воде. Но в последний момент он успел уцепиться посохом за край бассейна и удержался.

Хотя это был только трюк, у многих присутствующих замерло сердце.

- Товарищи! - "почтальон" вскочил на край бассейна и принялся шарить по карманам своих огромных шаровар - Подходите ближе. Раздаю письма!

Юноши и девушки окружили старика, потрясающего солидной пачкой писем. Вот он взял одно и громко объявил:

- Двадцать шесть...

К бассейну протиснулся небольшого роста паренек в маске слона.

- Это я... Мой номер.

- Пожалуйста, красавец. Тебе письмо от номера девяносто четыре, "почтальон" протянул юноше сложенный вчетверо блокнотный листок. - Пахнет духами. Можешь не сомневаться, писала девушка.

Парень взял письмо и исчез в толпе.

- Так, пойдем дальше... Сто девятнадцать!

- Я! - раздался тоненький голосок.

Все обернулись. Вперед вышла худенькая девушка в голубой кофте с расшитым воротничком и черной полумаске. Она остановилась перед почтальоном, потупила глаза.

- На, милая, получай. Только будь осторожна, красавица. От письма попахивает спиртным.

Балагуря таким образом, "почтальон" принялся раздавать письма.

Неожиданно он выкрикнул:

- Триста двадцать четыре!

Никто не отозвался. Стоящие впереди завертели головами.

- Повторяю, триста двадцать четыре!

Адиль словно очнулся ото сна. Ведь это его номер!

- Да... Я! - растерянно выкрикнул он и шагнул вперед.

На Адиля смотрели десятки страшных чудовищ: тигры, медведи, обезьяны, крокодилы. Под масками сверкали веселые, озорные глаза.

- Получите, застенчивый юноша! Вам письмо от номера сто сорок пять.

В словах "почтальона" не было ничего смешного, но кто-то из девушек сзади захихикал. Выйдя из круга с бьющимся сердцем, Адиль сначала взглянул на письмо, потом поискал глазами в толпе, надеясь увидеть автора, номер 145, отошел на прежнее место, прислонился к дереву, развернул записку и прочел:

"Молодой человек, пожалейте тополь, который вы подпираете. Он может сломаться. Если устали, могу предложить свой стул.

Сочувствующий как вам, так и тополю, номер 145".

Несомненно, письмо, написанное красным карандашом, было от девушки. Буквы маленькие, ровные, словно бусинки, нанизанные на нить. Но кто эта девушка? Может, знакомая Адиля? "Сочувствующий, как вам, так и тополю, номер 145". Девушку нужно отыскать во что бы то ни стало. Видимо, она решила подшутить над Адилем. Наверное, это очень озорная девушка. Как же ее иначе можно назвать, если она ни с того, ни с сего задевает парня, который спокойно стоит в сторонке и смотрит, как веселится молодежь?

Адиль отошел от дерева. Оркестр заиграл вальс "На сопках Манчжурии". Вокруг бассейна закружились пары. Девушки в пестрых шелковых платьях походили на порхающих бабочек. Адиль приглядывался к каждой, искал номер 145. Танцующие не обращали на него внимания, скользили взад и вперед по мраморным плитам, кружились в вальсе. Бумажки с номерами мелькали и быстро исчезали.

"Напрасно я ищу среди девушек - подумал Адиль. - Возможно, письмо написал парень".

Танец окончился. Он сел на один из стульев рядом с оркестром. Вдруг к нему подошла среднего роста девушка в белом платье, хорошо сложенная. На ее груди был номер 13.

- Прошу вас уступить! - глаза девушки озорно сверкнули под черной полумаской, а губы раздвинулись в улыбку.

"Чего она смеется? - подумал Адилъ. - Ведь рядом столько свободных стульев".

Девушка продолжала стоять перед Адилем, настойчиво ожидая, когда он поднимется.

Адиль встал.

- Пожалуйста! - он сказал это вежливо, но в голосе прозвучала обида.

Девушка все улыбалась.

Адиль еще дольше разозлился. "Правду говорят, что тринадцать несчастливое число. Неспроста ей достался этот номер. Наверно, вредная!".

Он отошел в сторонку и стал спиной к девушке. Однако успокоиться не мог. Обернулся. У девушки было нежное беленькое личико, алые, как мак, губы. На щеке маленькая черная родинка. Руки - скрещены на груди, словно ей было холодно. То ли оттого, что Адиль присталъно смотрел на нее, то ли от смущения за свой поступок, девушка ерзала на месте, потряхивая локунами, прикладывала к разгоряченному лицу платок.

"Просто досадно обидно, что у нее такое красивое лицо, такая симпатичная родинка! - подумал Адиль. - Какое несоответствие между внешностью и характером".

Казалось, девушка читала мысли Адиля. Улыбка не сходила с ее губ. Юноша еще больше злился: "Ничего подожди, подожди! Сейчас я напишу тебе такое письмо! Узнаешь, как насмехаться".

Он прошел в аллею, где было меньше народу, достал карандаш, перечеркнул только что полученное письмо и написал на обороте:

"Поздравляю! Между Вашим номером и характером полное соответствие. 324".

Адиль сложил записку вчетверо и вывел покрупнее: 13. Осталось найти "почтальона". И вдруг... Что это. Мимо прошла девушка в белом платье, а на груди у нее был номер 145. Адиль остановился. "Так значит, это она написала мне письмо?" И он пошел за незнакомкой, стараясь не потерять ее из виду.

Кажется, и девушка, проходя мимо, узнала Адиля. Она глянула на него через плечо и тут же исчезла в толпе. "Нет, теперь ты от меня не уйдешь!" усмехнулся Адиль и принялся шарить по карманам в поисках клочка бумага. В кармане оказался только входной карнавальный билет. Адиль долго думал, что ему написать. "Девушка, видимо, тоже из бедовых. Но с "тринадцатым номером" ее сравнить нельзя. Надо придумать хороший ответ. Пусть завяжется переписка".

И Адиль написал на обороте карнавального билета:

"Славная девушка! Мы не знакомы, тем не менее на этом карнавале Вы мне самый близкий человек, потому что впервые заставили заговорить мое сердце. Из письма я сделал вывод, что у Вас добрая душа. Я не мастер танцевать, но все-таки приглашаю Вас на танго. Постараюсь не топтать Ваши туфли. 324".

Адиль перечитал написанное и отнес обе записки "почтальону".

Вскоре пришло два ответа. Казалось, девушка под номером 13 вложила в записку всю свою злость. Она писала:

"Сразу видно, Вы - человек неопытный и плохо разбираетесь в людях. Ваша записка меня сильно рассмешила. За место же свое не беспокойтесь. Стул свободен. Сидите на нем хоть до утра. А будете уходить, можете прихватить с собой. 13".

Во второй записке, выдержанной совсем в другом тоне, давалось согласие на танго. Кроме того, девушка упрекала Адиля за то, что он не принимает участия в общем веселье.

У Адиля с номерами 145 и 13 завязалась оживленная переписка. Обе девушки писали красным карандашом, на одинаковой блокнотной бумаге. Но как отличались друг от друга их письма! Одно -ласковое, приветливое, другое злое, ироническое. Через некоторое время Адиль прервал переписку с номером 13.

Бумаги у него не было, и отвечать девушке с номером 145 приходилось на обороте ее же записок. Оркестр, как нарочно, не играл танго. На другие танцы Адиль приглашать не осмеливался. Девушка тоже не танцевала, одиноко стояла у бассейна, видимо, ждала приглашения.

"Почтальон" продолжал развлекать присутствующих. В перерывах между танцами, он взбирался на край бассейна, раздавал письма, рассказывал смешные истории, сыпал прибаутками.

Вдруг Адиль совсем рядом увидел девушку с номером 145. Он хотел отойти, но набрался смелости - и остался на месте. Обернулся, еще раз посмотрел на нее. В этот момент потух свет. Вспыхнули мощные прожекторы. Захлопали ракеты. Начался фейерверк. Карнавал подходил к концу. Оркестр заиграл танго.

Не желая упускать случая, Адиль подошел к девушке:

- Разрешите... - больше он ничего не мог сказать,

Девушка молча сделала шаг вперед и отвернулась в сторону. Адиль взял маленькую теплую руку. Потом взглянул в лицо девушки и обомлел: "Что это? Как она похожа на ту, с номером 13. Та же черная родинка на щеке". Он посмотрел на номер: там стояла цифра 13.

Как это могло случиться? Адиль хорошо помнил: когда он подходил, к девушке, у нее на груди был номер 145.

Девушка продолжала смотреть куда-то в сторону и улыбалась.

Адиль не знал, что делать. Совсем недавно они обменивались колкими, насмешливыми письмами, а сейчас мило танцевали. Адилю стало жарко. Он искал выход из создавшегося положения и почти забыл, что танцует.

И вдруг он наступил девушке на ногу.

- Простите...

Адиль посмотрел вниз. На белом ремешке новых босоножек появилось пятно. Он сконфузился.

- Как нехорошо получилось... Я вам...

Девушка перебила его:

- Вы же писали, что постараетесь не топтать мои туфли.

Адиль удивленно вскинул брови.

- Я? Вам?

"Что она говорит? - подумал он. Ведь это я писал номеру 145".

Они остановились. Девушка осторожно высвободила свою руку из ладони Адиля, достала из-за рукава, схваченного выше локтя резинкой, платок и поднесла к лицу. На землю упало что-то белое. Адиль быстро нагнулся, хотел поднять, да так и замер, не веря своим глазам. Это был карнавальный билет, на котором стояла цифра 145.

- Что? Номер сто сорок пять! - воскликнул он. Девушка громко рассмеялась.

Адиль недоуменно смотрел на нее.

- Какой же из этих номеров ваш?

- Оба! - улыбнулась девушка, быстро сняла с лица маску и уставилась на Адиля карими озорными глазами.

Лучи прожекторов скрещивались у них над головами. Взмывали вверх ракеты. Свет и тьма перемешались. Бриллиантовые брызги фонтана падали на землю, играл оркестр. Молодежь танцевала.

Это была чудесная ночь. "Старик-почтальон", весь вечер развлекавший присутствующих шутками и танцами, оказался школьным товарищем Адиля. Проходя по аллее уже без усов и бороды и увидев своего друга танцующим с девушкой, он весело подмигнул ему.

Адиль все еще не знал, о чем ему разговаривать с девушкой. Он радовался, волновался, смущался. Смущался потому, что красивую девушку он знал давно.

Это была Джейран.

ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Перенесемся, дорогие читатели на два месяца назад.

Было ласковое весеннее утро.

Прижимая к груди учебники, Джейран шагала в техникум. Шелковое голубое платье очень ей шло. Девушка смотрела по сторонам. Сегодня ей все казалось особенно красивым. Радостно билось сердце.

В зеркальной глади моря, залитого солнцем, отражались нефтяные вышки, деревья, стоящие на берегу.

"Как жаль, что не из каждого окна виден Каспий!" - подумала Джейран. Легкий утренний ветерок играл прядками волос, белой лентой.

Сколько лет Джейран ходила по этой дороге в школу! Все ей здесь родное и знакомое: улицы, дома, деревья. У Джейран была привычка повторять по дороге уроки. Она представляла себя стоящей у доски и отвечающей на вопросы учителя.

Джейран не торопилась. До начала занятий оставался еще целый час. И вдруг... Что такое? Из большой свинцовой тучи, наползавшей на город, полил сильный дождь. Джейран решила переждать его и встала под балкон у стены какого-то дома. Сверху ее окликнули.

Девушка подняла голову: на балконе стоял учитель Салех. Старик выносил на дождь цветы в горшках.

- Зайди в дом, доченька, промокнешь!

- Спасибо. Не беспокойтесь. Я побегу.

Однако учитель настоял, чтобы девушка поднялась.

До седьмого класса Джейран училась в средней школе. Учитель Салех преподавал у них естествознание. Потом Джейран поступила в художественный техникум, но своего любимого учителя не забывала и время от времени приходила с подружками его навещать.

Сейчас учитель Салех был уже директором этой школы.

Джейран вбежала во двор и поднялась по каменным ступеням. На пороге ее встретил учитель Салех в пижаме.

- Входи, входи. Еще рано. Чайку выпьем. А дождь прекратится, вместе пойдем, нам по дороге.

В последний раз Джейран была здесь месяц тому назад, когда учитель болел. Из маленькой галереи с бирюзовыми карнизами она прошла в комнату, поздоровалась с женой учителя Шафигой-ханум, села за стол, откинула со лба мокрые волосы.

Завязалась беседа.

Шафига-ханум, заметив, что Джейран все время к чему-то прислушивается, сказала:

- Это соседский парень... Хорошо играет. Джейран сидела как зачарованная. Казалось, тара обрела голос и говорила словами песни:

Ты коварна, канарейка,

Песенкой своей согрей-ка,

В желтых пятнах твоя шейка,

Почему ж сама пестра?

Учитель Салех тоже подсел к столу.

- Почему не пьешь? - он пододвинул к Джейран маленькую вазу с вареньем.

Девушка заметила, что старик чем-то расстроен.

- Что с вами, Салех-муэллим*? Что-нибудь случилось?

______________ * Муэллим - учитель; употребляется в разговорной речи при обращении к уважаемым людям.

- Не спрашивай, доченька... - учитель недовольно покачал головой и вздохнул.

Шафига-ханум выглянула из соседней комнаты, где гладила мужу галстук, и многозначительно пожала плечами, давая понять, что настроение у супруга неважное. Девушка хотела расспросить учителя, но промолчала. "Может, мне об этом нельзя сказать, - подумала она, - семейный секрет?"

Паузу нарушил бой часов. Пробило половину восьмого.

Старик положил в стакан сахар, размешал, сделал бутерброд с маслом и начал есть. Джейран молчала. Она любила старого учителя, как родного отца, и ей было неприятно, что он в таком скверном расположении духа.

Учитель Салех кончил завтракать и встал из-за стола. Чтобы не мешать ему переодеваться, Джейран взяла книгу и прошла через галерею на лестничную площадку, поставила на перила маленькую чернильницу-непроливайку, которую по школьной привычке всегда носила с собой. Классные чернила были бледные, и это ей очень не нравилось. "Почерк портится", - говорила девушка. Когда же писала домашними чернилами, буковки выходили четкие и ровные.

Дождь прошел. Тучи рассеялись. На небе играла радуга, яркая, пестрая, как павлиний хвост. Дождевые капли на виноградных листьях в соседнем дворе сверкали под лучами солнца, как бриллианты. В галерее, у окна сидел курчавый юноша в сетке с короткими рукавами и играл на таре грустную мелодию. Юноша был увлечен игрой и, ударяя плектроном* по струнам, потряхивал головой в такт. Казалось, это выла не тара, а живое человеческое сердце.

______________ * Плектрон - косточка для игры на ударных струнных инструментах.

"Хорошо играет!" - подумала Джейран, покоренная грустной мелодией. Она забыла обо всем на свете, облокотилась о перила, и смахнула чернильницу в соседний двор.

Листья виноградного навеса мешали Джейран хорошо рассмотреть лицо парня. Но читатели верно, уже догадались, кто это был?

Сегодня Адиль впервые после смерти матери достал из черного футляра тару, и, пользуясь отсутствием Дилефруз, играл, играл, играл... Казалось, он изливал в музыке свою душу.

Услышав звон развившейся чернильницы, Адиль обернулся и увидел девушку, которая растерянно смотрела вниз. Их взгляды встретились.

- Что вы разбили? - Адиль внимательно разглядывал девушку.

Джейран покраснела, прикусила нижнюю губу, опустила голову. Локон упал на плечо. Девушка отбросила его назад - и глянула исподлобья на парня.

- Чернильницу.

Адиль осторожно положил тару на пол, поднялся, постоял с минуту в раздумье и прошел в комнату. Немного погодя он спустился во двор с чернильницей.

- Вот возьмите. А то, как писать будете?

Он встал на цыпочки и протянул через забор чернильницу. Джейран хотела отказаться, но, подумав, что парень обидится, изменила решение: перегнулась через перила и взяла ее.

Их пальцы встретились.

- Большое спасибо... - голос Джейран осекся.

- Не стоит, - тихо и многозначительно ответил Адиль.

Он еще раз взглянул на девушку, хотел отойти, но Джейран сказала:

- Я слушала, как вы играете. Вдруг чернильница упала и разбилась.

Девушка сама не знала, зачем она это говорит.

- Э, да разве это игра? - улыбнулся Адиль. - Боясь, как бы учитель Салех не услышал их беседу,

Джейран обернулась, посмотрела на дверь. Взяла с перил книги.

- Вы очень хорошо играете "Канарейку", - она хотела войти в дом, но в дверях столкнулась с учителем Салехом.

За спиной раздался голос Адиля:

- Почаще приходите к соседям, я буду вам играть... Хорошо, что старик ничего не понял. Энергично

размахивая потрепанным портфелем, он начал спускаться по лестнице.

- Пошли, Джейран.

Адиль повторил про себя: "Джейран, Джейран, Джейран..."

Девушка еще раз взглянула в соседний двор и пошла за учителем. На улице она опять услышала звуки тары. Юноша играл "Канарейку".

Беседуя, Джейран и учитель Салех дошли до Баксовета и хотели перейти на другую сторону улицы. Вдруг их внимание привлекла необычная картина. У троллейбусной остановки стояла крикливо разряженная женщина в широкополой соломенной шляпе, а рядом по земле катался мальчуган лет трех-четырех, дрыгал ногами и вопил, как резаный.

Учитель Салех узнал соседей: Дилефруз и ее сына Мамеда.

- Обрати внимание на этого молодца, - сказал он Джейран. - Он-то и испортил мне утром настроение.

Заметив, что сын в последнее время стал плохо есть. Дилефруз испугалась и пригласила врача.

Врач, не обращая внимания на брань Мамеда, внимательно осмотрел его, выслушал, прописал лекарство, посоветовал рано утром выводить на прогулку.

- Микстура немного горьковата, - сказал он. - Но все же вы давайте ее три раза в день по столовой ложке.

Слова врача показались Дилефруз подозрительными.

- Смотри, доктор, - погрозила она пальцем. - Твое лекарство сначала приму я. Этот мальчик - моя единственная радость. И если что случится пеняй на себя. Приду к тебе домой, задам перцу.

Бутылку с микстурой Мамед разбил в первый же день, а на прогулку идти отказался. С большим трудом матери удалось уговорить его выйти на набережную. Сегодня же они гуляли в Пионерском парке.

На обратном пути Мамед раскапризничался, швырнул на середину улицы игрушки, конфеты, шоколад, упал на землю и принялся валяться в пыли. Уговоры Дилефруз не возымели действия. Мамед брыкался, ругал мать и голосил:

- Не пойду! Не пойду! Не пойду!

Ему понравилась палочка милиционера, который стоял на перекрестке. Мальчик кричал, что не двинется с места, если ему не дадут эту палочку.

Прохожие оборачивались, смотрели сначала на мальчика, потом на мамашу, разодетую и раскрашенную, как актриса перед выходом на сцену.

Милиционер недовольно поглядывал на Мамеда.

Джейран и учитель присоединились к зрителям.

Наконец, потеряв надежду успокоить сына, Дилефруз подошла к постовому.

- Послушай, братец милиционер! Если не трудно, дай на пять минут свою палку. Пусть ребенок поиграет. Вон как мальчик убивается. Хочу, говорит, чтоб дядя дал мне палочку. Я объясняю, нельзя! А он знать ничего не желает. Больной мальчик, понимаешь?

Милиционер нахмурился и строго посмотрел на Дилефруз.

- Его болезнь - невоспитанность! - он повернулся к женщине спиной и, взмахнув рукой, дал дорогу машине, стоящей на перекрестке.

Ах, что тут было с Дилефруз! Она вспыхнула, как порох:

- Невоспитанный твой отец! Эх, ты! Вы послушайте, что он говорит. Я подошла и по-человечески прошу палочку... А он мне что? Невоспитанный! - Она пошла к сыну.

Учитель Салех и Джейран перешли на другую сторону.

- Ну? Видела? - старик сердито покачал головой. - Мамаша и сыночек стоят друг друга. Откуда же быть хорошему настроению, если у тебя такие соседи? - Учитель вздохнул и продолжал: - Пять лет я выхаживал розовый куст под окном. Своими руками посадил. Сегодня утром этот сорванец кинул камень и сломал ветку... Словно сердце ранил.

В голосе учителя было столько печали! Тонкие губы под седыми усами подрагивали. Джейран подумала: "Может, этот розовый куст - память о чем-нибудь, дорогом?"

Но она не стала выспрашивать ничего. Не обо всем же можно спросить.

ВЕЧЕРОМ В СРЕДУ

Было около одиннадцати. Еще не все бакинцы, вышедшие на вечернюю прогулку, разошлись по домам. В воздухе были разлиты тишина и спокойствие. Светила луна. Мерцали звезды. Из открытых окон на улицу падал свет. На крышах высоких домов вспыхивали и гасли огни реклам. Ярко светились витрины магазинов.

Вязы и ели на широком проспекте, бегущем мимо Дома правительства, придавали городу особую прелесть. Изредка тишину ночи нарушали автомобильные гудки да где-то вдали проносился трамвай.

Ленинградцу этот британский вечер мог напомнить белую ночь. Все кругом было залито молочным лунным светом.

Да, бакинские ночи неописуемо чудесны! Помню, еще мальчишкой я часто выходил после заката в галерею, увитую плюшем, и любовался вечерними огнями. Я смотрел, смотрел, и сердце мое наполнялось гордостью: я - бакинец! Это было удивительное, волнующее чувство.

Прошли годы. Я стал старше, а Баку помолодел, сделался еще прекраснее.

Вот и сегодня вместе с юношами и девушками, вышедшими из сада Дворца культуры, я любуюсь бакинской ночью. Молодежь расходится по домам, а я еще не знаю, куда пойду. Но все-таки иду. Я слежу за Адилем и Джейран, которые медленно шагают к набережной и тихо, словно боясь вспугнуть тишину ночи, переговариваются. Я ясно их слышу. Не знаю, о чем они говорили до этого, но сейчас Адиль просит Джейран извинить его за письма, которые он писал на карнавале,

- Откровенно говоря, я не знал... Думал, тринадцатый номер - совсем другая девушка.

- Что вы, что вы... Это я должна просить у вас прощения. Хотя, надо сказать, вся прелесть игры "в почту" в том-то и заключается, чтобы позабавиться...

- А где вы взяли второй номер, Джейран?

Адиль сам не заметил, как назвал девушку по имени.

По чему-то Джейран это показалось странным. Она быстро обернулась, пристально посмотрела на Адиля, Потом потупилась и тихо ответила:

- Мы пришли на карнавал вместе с подругой. Ей, достался номер тринадцать. В восемь часов она ушла на вокзал встречать брата, а свой номер отдала мне.

- И вы решили подшутить надо мной? - улыбнувшись, добавил Адиль.

- Неужели обиделись?

Каким приятным голосом это было сказано!

- Нет, нет, - Адиль восторженно посмотрел на девушку, - я согласен, чтобы меня всегда так обижали!..

После этого неожиданного заявления Адиля наступила пауза.

Желая сократить дорогу, Джейран начала переходить улицу, Адиль хотел последовать за ней. Но из-за угла выскочила машина и заставила юношу остановиться. Беседа прервалась на самом интересном месте. Мощный свет фар ослепил Адиля. На мгновение он потерял. Джейран из виду. Машина промчалась. Адиль перешел улицу, Джейран не оборачивалась, но шла так медленно, что выло видно: она ждет, когда Адиль догонит.

Они поровнялись и снова зашагали рядом.

Нелегко было Адилю налаживать прерванную беседу. Как они хорошо разговаривали только что. Выбрал же шофер время!

Они шли так близко, что Адилю показалось, их плечи вот-вот соприкоснутся. Юноша сделал шаг в сторону.

- У меня есть один приятель, - начал он, - большой шутник. Говорит, когда идешь с девушкой и видишь, разговор не клеится... ну, смущаются оба... заведи речь о деревянной ложке.

- О чем, о чем?.. - Джейран удивленно взглянула на Адиля.

- О деревянной ложке. Друг утверждает, что после этого сразу все наладится и беседа пойдет как по маслу. По его мнению, деревянная ложка может послужить причиной интересного разговора. Я вижу, мы идем я молчим, как воды в рот набрали. Еще немного, придется опросить: есть ли у вас дома деревянная ложка?

Джейран с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Не ответить Значило обидеть Адиля.

- Была, - сказала она, - младший брат сломал.

- А я не верю. По-моему, вы ложку сломали сами. Как тогда чернильницу... И незачем сваливать на брата.

Это была шутка. Однако Адиль, сам того не подозревая, затронул сокровенные чувства девушки. В ушах Джейран зазвучала мелодия, которую она два месяца назад услышала в доме учителя Салеха. Ей вспомнился весь их краткий разговор: "Вы очень хорошо играете "Канарейку"... "Почаще приходите к соседям, я буду вам играть..."

Девушке показалось, что если Адиль внимательно посмотрит на нее, то прочтет все ее мысли и даже узнает, что в тот день, идя с учителем Салехом, она всю дорогу не переставала думать о нем. Девушка боялась, что глаза ее расскажут все, и Адиль поймет: письма на карнавале писались не ради шутки.

- Я знаю, на что вы намекаете, - Джейран глубоко вздохнула и тут же умолкла, чтобы не выдать волнения, затем добавила каким-то чужим сдавленным голосом, - Я все помню... И даже то, что вы хорошо играете на таре.

Джейран была так растеряна в эту минуту, что, если бы у нее спросили, по какой улице они идут, она не смогла бы ответить сразу.

- Вы и теперь играете на таре?

- Нет.

- Почему же?

- Слушать некому.

Девушка поняла смысл, который заключался в этом ответе.

"Деревянная ложка" оказалась чудодейственной вещью. Завязался оживленный разговор. Да такой интересный, такой многозначительный...

Наконец, они остановились перед трехэтажным домом, обращенным фасадом к Каспию.

- Вот мы и пришли... Видите наши окна?

В голосе Джейран прозвучало сожаление.

Будь Адиль посмелее, он бы хорошо ответил девушке, например так: "К чему печалиться, Джейран? Ведь у сегодняшнего дня есть "завтра"... Но Адиль ничего не сказал. Не смог. Он грустно смотрел в блестящие глаза девушки и молчал. Как бы он хотел, чтобы эта встреча длилась бесконечно. Или, допустим, почему они не могут встретиться завтра, прямо с утра? Как ему было сказать об этом? Что сказать? А вдруг Джейран рассердится? Нет, нет, он должен во что бы то ни стало увидеть ее еще раз! На случай рассчитывать нельзя. Так они могут больше не встретиться.

Это опасение прядало Адилю смелость, и он заговорил:

- Джейран, если нас увидят вместе, вам не влетит?

- Нет, - смело ответила девушка - я от родных ничего не скрываю. Только... Мама всегда предупреждает меня: "Если с кем-нибудь хочешь подружиться, не торопись, сначала узнай хорошо человека..." - Джейран помолчала и добавила: - Мама даже говорит, что неплохо узнать, из какой семьи человек. Люди бывают разные. Сразу не распознаешь.

Сколько раз в школе Адиль стоял перед преподавателями, отвечал на самые трудные вопросы. Но никогда он не чувствовал себя так стесненно и скованно, как сегодня.

- Хорошо. Увидят нас вместе и спросят: кто этот парень? Что вы ответите?

Джейран не растерялась:

- Возможность ответить на этот вопрос я предоставлю вам. Интересно, как вы будете выкручиваться?

- Если спросит ваша мама, - Адиль усмехнулся и почесал затылок, скажу, что вы - мой товарищ по школе. А если выйдет отец, тогда...

- Тогда, мне кажется, вы спрячетесь за угол. Оба рассмеялись.

- Только хочу вас предупредить, - Джейран сделала шаг назад, словно собиралась уйти, - мою маму провести трудно. Это во-первых. А во-вторых, она хорошо знает всех моих школьных товарищей.

- Не думайте, что я такой уж трус, Джейран. Я могу прямо и открыто заявить, что мы только сегодня познакомились. А завтра вечером мы опять увидимся.

Девушка немного смутилась и опустила голову.

Адиль осмелел еще больше:

- Я правду сказал, Джейран?

- Не знаю... - еле слышно прошептала девушка.

Этого Адилю было достаточно.

Расставшись с девушкой, Адилъ не мог сразу уйти и долго расхаживал взад и вперед по тротуару. Потом опять подошел к дому и стоял у подъезда до тех пор, пока в окнах квартиры Джейран не погас свет. Только после этого он медленно, нехотя двинулся домой.

Какая это была чудесная ночь! Никогда еще луна, звезды, городские огни не казались Адилю такими прекрасными. Даже прохожие и те смотрели, на него как-то по-особенному, ласково. Улицы раздвинулись, стали шире. Все представлялось ему новым, свежим, красивым.

Он думал о Джейран, шел вместе с нею, разговаривал...

Ах, первая любовь! Первое свидание! Волшебные минуты... Кто пережил их, тот никогда не забудет этого необъяснимого чувства. Его не передашь словами. Как самое дорогое воспоминание молодости, это чистое, невинное чувство живет в сердце до конца наших дней.

Первая любовь! Первая встреча! Самое главное и значительное в жизни, в молодости уже после этого.

Кто пережил, тот знает: муки первой любви сладостны.

Можно понять Адиля.

Было около часу ночи, когда Адиль подходил к своему дому. Мысленно же он все еще был с Джейран. У ворот остановился, прислонился спиной к забору, взглянул на небо. Только сейчас он почувствовал, что сильно устал. А перед глазами стояла Джейран. В ушах звучал ее голос. "Только хочу вас предупредить, мою маму провести очень трудно. Это во-первых. А во-вторых, она хорошо знает всех моих школьных товарищей",

"Напрасно я так быстро расстался с ней, - ругал себя Адиль. - Попросил бы постоять еще минут пять. Конечно, она не отказала бы. Пять-то минут... А может, и все десять? Мы бы разговаривали, разговаривали... Ну, ничего. Что было, то прошло. Для меня это хороший урок. В следующий раз буду знать, что делать..."

Адиль закрыл глаза и замер. Шли минуты. "Вы очень хорошо играете "Канарейку"!" Адиль словно очнулся ото сна. Оправил пиджак. Глянул по сторонам: поблизости не было никого,

Не будь в доме Дилефруз, он вышел бы сейчас в галерею, распахнул окно, прижал к груди тару... Играл бы всю ночь. Джейран услышала бы его и поняла, что он играет для нее, только для нее.

Адилю не верилось, что они условились встретиться через неделю, опять в среду вечером. Он ясно помнил, Джейран сама назначила день и час. И все-таки не верил: "Нет, нет, наверно, это сон". Но ведь он хорошо слышал, как Джейран оказала: "К сожалению, Адиль, раньше среды мы не увидимся. Только в этот день мама бывает дома, и я могу выйти погулять..."

В эту минуту, мечтая о будущих встречах, Адиль был согласен, чтобы среда наступала через каждые два-три дня. Пусть дни и недели станут короче... Пусть даже сократится жизнь!

... Еще в четвертом классе Джейран подружилась с красивой девочкой, Халидой. У Халиды были темные коротко подстриженные волосы и круглые щеки, которые и летом и зимой алели, словно маки.

В классе училась еще одна Халида. Чтобы их не путать, ребята прозвали подружку Джейран "краснощекой Халидой". Тонкие короткие брови, черные раскосые глаза придавали девочке сходство с китаянкой. Когда Халида смеялась, ее и без того узкие глаза совсем исчезали за пухленькими щечками.

Подруги вместе ходили в школу, вместе гуляля, вместе готовились к экзаменам. Иногда они даже шили ceбe платья из одинаковой материи, и если, случалось, надевали их одновременно, все принимали девочек за, сестер близнецов.

На уроках Халида и Джейран любили поболтать. Поэтому их всегда рассаживали. Но при случае девочки опять садились за одну парту, и тогда начинались, шутки, смех, баловство.

После семилетки подружки не расстались, вместе поступили в художественный техникум. Своей страстью, к живописи Джейран еще в школе заразила и подругу...

Окончив техникум, Халида получила направление в сельскую школу на должность учительницы рисования. Девушка очень любила природу, поэтому уехала в район задолго до начала занятий, чтобы провести там свой летний отдых. Вот уже два месяца подружки поверяли друг другу свои "секреты" с помощью писем.

Когда, расставшись с Адилем, Джейран пришла домой, мать первым делом подала ей письмо.

- Вот читай... От краснощекой Халиды.

Джейран вскрыла конверт. Буквы - ровные, аккуратные, - сразу видно: писала художница. Халида, кай обычно, не могла удержаться от шутки. Письмо начиналось словами: "Моя славная пятнистая Джейран!" Затем шли восторженные описания деревни, школы, природы...

"До начала занятий, - писала Халида, - я решила взять работу в клубе. Местные артисты готовят новую постановку. Меня попросили сделать эскизы к декорациям. Масляные краски, которые я привезла с собой, оказались очень кстати. Вот уже несколько дней я работаю в клубе.

Дорогая Джейран, мне даже неудобно тебе писать... Здесь есть один артист, Надир, исполнитель главных ролей. Так вот он целыми днями не отходит от меня, только и говорит что о кино и театре..."

Джейран услышала за спиной шаги матери и быстро сложила письмо.

- Ну, доченька, что пишет наша краснощекая Халида? Наверно, и там продолжает проказничать?

- Она шлет тебе привет, мама...

Не желая, чтобы мать видела ее лицо, Джейран нагнулась, делая вид, будто поправляет носки.

Прочитав письмо Халиды, девушка задумалась. За столом тоже была рассеяна. Чай остыл. Домашние собирались спать. Джейран отодвинула чашку, встала, прошла к себе в комнату, зажгла лампу, села, еще раз перечла письмо подруги, подперла рукой подбородок. Щеки пылали. И тут ей почудилось, будто где-то далеко-далеко заиграли на таре. Губы девушки невольно зашептали:

Ты коварна, канарейка,

Песенкой своей согрей-ка...

Джейран потушила свет и долго думала об Адиле. Сердце ее сжималось. Казалось, в комнате не хватает воздуха. Тогда она встала, открыла дверь на балкон.

Тюлевые занавески всколыхнулись. На нее пахнуло свежестью, душистым ароматом ночи. Листочки цветов тихо зашептались. Письмо Халиды затрепетало на столе, как раненый голубь.

Джейран, словно во сне, надела халат и вышла на балкон. Прижалась грудью к холодным железным перилам, глянула вниз на то место, где они недавно стояли с Адилем. Улица была тиха и пустынна. Только вдали за перекрестком кто-то прохаживался взад и вперед. "Может, это он? - подумала девушка. - Нет, если бы это был Адиль, он бы обязательно обернулся и посмотрел сюда".

Джейран не помнила, сколько простояла на балконе. Она дрожала, как осиновый листок. Наконец, придя в себя, девушка вернулась в комнату, закрыла дверь балкона, снова зажгла свет и села за письменный стол.

Будь рядом Халида, Джейран рассказала бы ей, как она познакомилась с Адилем и все-все, что произошло на карнавале. Но могла бы она открыть свое сердце до конца? Нет, постеснялась бы.

"И все-таки напишу! - решила девушка, выдвинула ящик, достала бумагу, взяла ручку, обмакнула в чернила. - Напишу, все напишу Халиде!"

И вдруг в сердце что-то кольнуло: "Нет, нельзя писать. Это принадлежит только мне и ему...". Взгляд Джейран упал на чернильницу. Глава ее сразу засветились радостью, заулыбались. Ведь эта чернильница - первый подарок Адиля. Как она не подумала об этом раньше. Джейран взяла чернильницу и стала внимательно рассматривать: "Какое счастье, что я не разбила ее за эти два месяца!" - подумала девушка и опять осторожно поставила чернильницу на место.

"Напишу Халиде в общих чертах..." - решила, наконец, Джейран и снова взялась за перо.

Но с чего начать? Ей вспомнился тот день, когда она, прижимая к груди учебники, шла на занятия. Ласковое весеннее утро... Потом дождь... Учитель Салех... Соседний двор... Бриллиантовые капли на виноградных листьях. Курчавый парень в сетке с короткими рукавами под окном галереи. В руках у него тара... Какая грустная мелодия!.. Джейран, как зачарованная, стоит, облокотившись на перила балкончика...

Девушке казалось, она видит картину, написанную масляными красками. Она машинально чертила пером по бумаге. Нарисовала галерею. У распахнутого окна сидит юноша. В руках у него тара.

Ослабевшие пальцы Джейран разжались. Ручка упала на стол.

- Ах, скорей бы среда! - девушка вскочила и опять выбежала на балкон.

КАЛИТКУ ОТКРЫВАЕТ ДИЛЕФРУЗ

В ворота постучали.

Вот уже три часа Дилефруз спала мертвым сном, разметавшись на мягкой постели. Она не слышала ни плача Мамеда, ни звонков, ни стука. Рахман был в отьезде, и Дилефруз заперла калитку сразу после ужина. Ее мощный храп разносился по всему дому.

Видя, что на звонки не отвечают, Адиль затарабанил в ворота кулаками.

Наконец, Дилефруз открыла глаза и лениво потянулась. Взглянула на стенные часы: ровно час. Только, тут она вспомнила, что Адиля нет дома. Кровь бросилась ей в голову. Дилефруз сорвала с себя простыню, встала на пятнистую тигровую шкуру, разостланную перед кроватью, накинула халат, сунула ноги в мягкие ночные туфли и, протирая глаза, зашлепала в галерею.

- Кто там? - крикнула она, высунувшись из окна.

- Открой, это я.

Размахивая руками, сердито топая по ступенькам, Дилефруз спустилась во двор, откинула щеколду и повернулась спиной к воротам.

Едва Адиль вошел, мачеха набросилась на него:

- Этого еще не хватало! Выходит, теперь Дилефруз-ханум должна каждую ночь вскакивать и открывать тебе калитку? Нет, не бывать этому! Ты где-то шляешься, а я должна не спать?!

Видя, что мачеха разошлась не на шутку, Адиль быстро захлопнул калитку. Унять Дилефруз было весьма грудным делом.

- Вот погоди, приедет Рахман, будь он неладен, я все ему расскажу! продолжала кричать Дилефруз, - Клянусь своей дорогой жизнью! Вот этой жизнью... - она хлопнула себя ладонью по распахнутой груди. - Не я буду, если не выложу ему все начистоту. Увидишь!

Адиль двинулся к лестнице.

- Отец мне ничего не скажет. А если скажет - будет неправ. Другое дело, - если бы я беспокоил тебя каждую ночь... Кто в доме, тот и должен открыть на стук.

Адиль поднялся в галерею. Дилефрув, задрав халат до колен, карабкалась за ним по лестнице.

- Ах вот оно что! Отец ему ничего не скажет! Выходит, собака собаке лапу не отдавит... На отца надеешься?!..

Адиль резко обернулся и, закусив нижнюю губу, с ненавистью посмотрел в глаза мачехи.

- Прошу тебя, закрой рот! И не произноси в нашем доме слов, которым научилась на вокзале!

- Что, что?! В вашем доме?!

- Да! В нашем доме! Если тебе трудно открывать калитку, если это мешает твоему сладкому сну, можешь в следующий paз не запирать. Да я и через забор перелезу...

Дилефруз впервые столкнулась с таким решительным отпором. От удивления глаза ее полезли на лоб.

- Ага! Вон как!? Ну хорошо же! Посмотрим! Да не пойдет тебе впрок добро, которое ты видел от меня! И тебе и твоему отцу! Ах, я дура! Наивная... - Дилефруз ударила себя кулаками по голове. - Сама виновата. Зачем бросила свою комнату и пришла в этот проклятый дом?! Теперь меня каждая собака может оскорбить!..

Дилефруз все больше и больше возвышала голос. Адиль хорошо изучил характер мачехи. Он знал: в подобных случаях лучше промолчать. Но сейчас ему трудно было сдержаться.

Мамед заревел еще сильнее.

Чувствуя, что препирания с Дилефруз к хорошему не приведут, Адиль прошел в свою комнату и хлопнул дверью. Разделся. Лег в постель.