Злая корча. Книга 2

Глава 13 Брюки пчеловода

Конечно, почему бы и не воспевать спорынью, она действительно гармонична русской природе и культуре, неотъемлемая ее часть, как у Городецкого: «Где желтая рожь спорыньей поросла, / Пригнулась, дымится избенка седая…» (Колдунок, 1907). Однако Городецкий-то пишет об избушке колдуна, поэтому и спорынья. Но не таков критик и драматург Амфитеатров-Кадашев, он искренне наслаждается видением «окропляющего волны цветущих хлебов» яда, от которого заболеет и подохнет скот, если забредет на поле, а то и сами крестьяне умрут после страды. И крестьяне-то это понимают, боятся Ивановой росы или росы св. Ферапонта, называют «худой росой», поговорки придумывают: «Медовая роса сладко стелется да больно выедает», «Выпала медовая роса — моровая на скотину пошла». Детей бегать на поле в такие дни не пускают, чтобы дети этой росой не лакомились. Скотину выгоняют на пастбище, только когда роса спадет. Молятся св. Ферапонту, чтобы эти медвяные росы отвести. В такое время на поле только заезжий городской чудак-литератор выйдет, вдохнет полной грудью свежий ветерок с неприятным запахом медвяной росы (запах предназначен для приманки мух) и начнет рассуждать об «образах высокой гармоничности». Страшно далеки были от народа эти кабинетные патриоты русской природы, страшно.

Другое дело — Горький (к слову, друг отца процитированного Амфитеатрова, тот даже спонсировал каприйскую школу) — как можно видеть из эпиграфа, разбирался писатель в спорынье хорошо и знал циклы ее развития (учитывая его «философский» опыт, это и не удивительно). Но в то же время те, кто был обязан по роду своей работы четко понимать вред медвяной росы, знали о ней не больше Амфитеатрова-младшего.

Павел Семенович Щербина был известным деятелем пчеловодства, автором многочисленных книг и руководств по разведению пчел. Уже первая работа Щербины (1940), переведенная на многие языки народов СССР, выдержала 10 изданий тиражом более полутора миллионов и стала настольной книгой советских пчеловодов. В один прекрасный день Павел Семенович решил прогуляться по ржаному полю, и все было бы хорошо, но вдруг у пчеловода стали сильно пачкаться брюки. Это Щербине явно не понравилось, и он не забыл упомянуть данный неприятный факт в очередном издании своей популярной книги по пчеловодству:

Как видно отсюда, знания об истоках появления медвяной росы на злаковых остались у пчеловода на уровне расхожих теорий начала XIX века, согласно которым в появлении росы св. Ферапонта виноваты либо тли, либо само растение (далее Щербина упоминает «выпотевание клеточного сока растений»). О спорынье пчеловод ничего не говорит, падевый и «спорыньевый» мед для него одно и то же. Это выглядит довольно серьезным непрофессионализмом, что, впрочем, во времена лысенковщины особого удивления не вызывает (медвяную росу с падью путают и сегодня). Однако о причине появления медвяной росы на злаках знали в России уже к середине XIX века. Еще не понимая, что так размножается грибок, и объясняя появления медвяной росы «раздражением медовников», тем не менее связывали ее именно со спорыньей: «Колоски, въ которыхъ вырастаетъ спорынья, бываютъ покрыты мелкими каплями липкой жидкости бураго цвѣта, выдѣляющейся изъ медовниковъ въ бóльшемъ количествѣ, нежели обыкновенно»[217]. А учитывая описанное в 20-х годах XX века вредное влияние медвяной росы спорыньи на пчел, пчеловод это знать был обязан (пчелы от нее гибнут, мед отличается составом)[218]. Да и сами пчеловоды уже давно в курсе: «Кроме того, пчелы собирают довольно часто сладкий сок, выделяемый цветами ржи и других злаков, пораженных спорыньей. Капли сладкой жидкости выступают из цветочных чешуек ржи, по Ячевскому, в тот период, когда завязь цветка уже заменена грибницей спорыньи»[219].

Но нас пока интересует не неведение «старейшего специалиста по пчеловодству нашей страны» (так автор представлен в предисловии), а другое: в каком именно году рожь стала так пачкаться? Щербина написал много книг и переиздавался десятки раз. Приведенная выше цитата — из издания 1964 года. От издания к изданию текст немного менялся. В издании 1956 года мы эту же фразу можем найти в более коротком варианте «В это время нельзя пройти по ржаному полю, не испачкавшись»[220]. А вот в учебном пособии 1947 года при описании медвяной росы (она привычно объясняется автором выделением сладкого сока, которое «происходит обычно при резких переменах температуры в течение суток») запачканные брюки не упоминаются[221]. Следовательно, мы можем предположить, что брюки начали пачкаться на советских полях в период от 1947 года и до 1949 года (согласно аннотации, издание «Пчеловодства», впервые выпущенное в 1952 году, подготавливалось в конце 40-х).

Казалось бы, это нам ничего не дает, но на самом деле может навести на мысль — а как, собственно, обстояло дело с запачканными брюками в других странах? Не стоит ли здесь повнимательнее изучить, например, рекламу новозеландских или австралийских прачечных, о которых упоминалось выше? Реклама австралийских химчисток вполне могла бы помочь нам разобраться со средневековыми (и не только средневековыми) эпидемиями эрготизма (я, кажется, предупреждал, что имеет смысл искать нестандартные подходы?). Если мы, допустим, примем на рассмотрение гипотезу Чижевского о влиянии солнца, то придется предположить, что резкое распространение спорыньи происходит в определенные годы на всей планете относительно одновременно (там, где в тот момент появляются локальные благоприятные условия для развития грибка). То есть место, где спорынья внезапно начинает «пачкаться», может быть где угодно, и даже лучше для наглядности поискать его подальше от Европы.

И австралийские газеты, действительно, сообщают нам, когда «проблема запачканных брюк» серьезно беспокоила местное население — кроме упомянутого выше 1951 года (реклама химчисток продолжилась и в 1952 году), спорынья сильно распространилась в Австралии в 1937–1938, 1941–1942 и 1947–1949 гг.

В марте 1937 года в газете The Courier-Mail появляется заметка о том, что медовая роса спорыньи беспокоит игроков в гольф, пачкая их брюки[222]. Речь здесь о спорынье на паспалуме (травы семейства злаковых; нередко используются на полях для гольфа). К маю от спорыньи уже начинают дохнуть коровы[223]. Но в хлеб она попасть не может, люди непосредственно от нее не страдают, а о коровах публика думает значительно меньше, чем о своих брюках. К июлю волна публикаций нарастает, обеспокоенным спорыньей читателям дает интервью министр сельского хозяйства. Дети приходят после школы, перепачканные медовой росой — все дорожки и тропинки покрыты липкой травой. Гольфы и брюки плохо отстирываются. Жалобы в мэрию и просьбы постричь эту мерзкую траву на дорожках печатаются в местных газетах регулярно, но помогают мало. А химчистки реагируют медленно, спасители появляются только в мае следующего года: в одной из старейших австралийских газет Maitland Mercury весь май идет реклама химчистки Макговерна и Риби: «Не повезло? Ходили по траве? Брюки погибли? Ерунда! Мы очистим пятна спорыньи, и костюм будет как новый!»[224]. Коровы дохнут в 1938 году еще больше, чем в 1937-ом, луга заражены спорыньей еще сильнее. Единственный способ, как пишут газеты, спасти стада — не пускать их на зараженные луга. Но на севере других лугов нет, заражено все. Однако общество по-прежнему волнует не это — спорыньи много, на химчистке и разориться можно. Поэтому обеспокоенные джентльмены к августу серьезно обсуждают вопрос замены для игроков в крикет брюк, застиранных уже до дыр, на шорты. Сразу несколько газет откликаются на этот наболевший вопрос[225]. На следующий год рекламы химчисток уже нет, распространение спорыньи заканчивается.

Медовая роса появляется вновь с февраля 1941 года. Газеты пестрят жалобами игроков в гольф и крикет, которым правила запрещают носить черные брюки, приходится носить бежевые, но толку нет: «После матча ноги по колено черные от этой спорыньи!»[226]. В это же время власти Австралии, видя местный урожай спорыньи (уже ржаной) и осознавая угрозы военного времени, проводят импортозамещение необходимых лекарственных средств, особенно такого важного стратегического сырья как спорынья. Австралия перестает закупать спорынью в Японии и начинает собирать местную. Австралийский изобретатель Хэдли Тейлор разрабатывает специальную машину для сбора спорыньи, которую демонстрирует в 1941 году. Обыватели тем временем по-прежнему обеспокоены своей одеждой: еще одну жалобу на то, что «брюки невыносимо липкие», а ситуация с медовой росой «хуже, чем когда-либо раньше» можно было прочитать в апреле 1942 года[227]. На следующий 1943 год таких жалоб мы уже не найдем.

Следующий раз спорынья наносит удар по австралийским дамам и джентльменам в феврале 1949 года: «Последствием недавних дождей стал бурный рост спорыньи на паспалуме, что вызывает большое раздражение общественности, так как спорынья повреждает женские чулки и мужские брюки»[228]. К марту в Сиднее отравилась спорыньей даже лошадь Брюс, чемпион гонок[229]. Но первая публикация о вновь возникшей проблеме вышла еще в июле 1947 года: заметка была посвящена опасности дорожных инцидентов — люди, идущие вдоль дороги, боялись запачкать медовой росой спорыньи свои брюки и отходили слишком далеко от края, попадая на проезжую часть[230]. Одновременно с этим начали болеть коровы[231].

Если мы посмотрим, что происходило в других странах, то увидим, что к 1937 году спорынья также захватила и Новую Зеландию, причем в 1935 году, как указывает газета, «и следов ее не было на новозеландских пастбищах», а к концу 1936 ей уже покрыт весь Северный Остров[232]. Распространение спорыньи в 1937 году отмечено в Великобритании и в СССР. Новые виды спорыньи в Индии обнаруживаются и описываются в характерные и хорошо уже известные нам годы: 1917, 1926, 1937[233] (в эти же годы происходят и нашествия саранчи).

Получается, спорынья (причем разные ее виды) действительно начинает распространяться по всей Земле синхронно в определенные годы. Все это наводит на мысли о необходимости стряхнуть пыль со старых книг Чижевского, которые до сих пор нередко воспринимаются как полумаргинальные, и взглянуть на идеи ученого более внимательно. И посмотреть под другим углом, частично абстрагируясь от слишком утрированных убеждений самого Чижевского. Может, в его гипотезе все же обнаружится какое-то рациональное зерно?