Злая корча. Книга 2

Глава 3 Междисциплинарные пляски

Необходимость комплексного изучения истории эпидемий эрготизма и влияния этих эпидемий на саму историю поднимается редко. Только в последнее время понимание этой проблемы иногда начинает проявляться. Например, в работе Аллесандро Тарсия «Дьявол в снопах: Эрготизм в Южной Италии» подчеркивается необходимость междисциплинарного подхода к изучению вопроса:

Тарсия здесь прав, для Италии эта проблема особенно характерна, поскольку наличие эрготизма (и не только в Южной Италии, но и в Северной) игнорируется большинством историков. Карло Гинзбург, исследующий фриульских оборотней, устраняется от рассмотрения вопроса. Он выдвигает несколько теорий об этом странном культе бенанданти, от эпилепсии до галлюциногенов, удивляется схожестью с ливонскими оборотнями, но отказывается искать между ними связь, считая ее изучение «вне возможностей этого специфического исследования»[59]. Мидельфорт осторожно замечает, что «только некоторые аспекты плясок святого Витта, кажется, хорошо согласуются с диагнозом эрготизма»[60], а связь плясок Витта с тарантизмом представляется ему неявной, поскольку последний «кажется, имеет довольно отличную этиологию, форму и мифологию»[61].

Сомнения историков обычно вызывает то, что итальянская пляска не была напрямую связана с общей эпидемией пляски Витта, так как распространялась не из общего эпицентра на берегах Рейна, а с юга на север, поэтому могла быть вызвана другими причинами. А это предубеждение в основном связано с другим: в Италии не выращивали рожь. Даже Баргер пишет: «Поскольку рожь мало выращивали в Италии, неудивительно, что итальянские хронисты, не в пример французским, не упоминают священного огня»[62]. Но симптоматика отравления спорыньей полиморфна. Ignis Sacer, «священный огонь», был в Италии редок, зато по всей стране распространились безумные пляски — тарантизм. Давние, хотя уже и малочисленные, противники теории эрготизма и на это приводят все тот же стандартный аргумент о ржи. Например, Роберт Бартоломью, утверждая, что «конвульсивный эрготизм мог вызвать причудливое поведение и галлюцинации», но «более типичным был гангренозный» (неверное утверждение для Германии), приходит к выводу, что пляски Витта были вызваны не спорыньей. А уж тарантизм и тем более: «Что касается тарантизма, то большинство эпизодов происходило только в течение июля и августа и было вызвано реальными или воображаемыми укусами паука, звучанием музыки, видом других танцующих людей, и это было ежегодным ритуалом. Кроме того, в то время рожь была ключевой культурой в центральной и Северной Европе, но она была нетипична для Италии. Конечно, какие-то участники были истериками, эпилептиками, сумасшедшими, или даже в бреду от спорыньи, но принять это мешает большой процент затронутого населения, а также обстоятельства и время вспышек»[63].

Однако «аргумент о ржи» не валиден, хотя приводят его нередко. Во-первых, при определенных условиях пшеница, как и любые другие злаки (ячмень, овес и пр.), тоже прекрасно (хотя и значительно реже, чем рожь) заражается спорыньей, и «не знал» этого, кроме Бартоломью, только академик Лысенко[64]. Поэтому при определении какой-нибудь странной эпидемии с характерными симптомами наличие в регионе ржи усиливает подозрения в эрготизме, но ее отсутствие эти подозрения не снимает. Даже в XX веке примерно половина эпидемий эрготизма была вызвана спорыньей на других злаках: пшенице, овсе, ячмене, просе, сорго. Во-вторых, рожь в Италии была: ее выращивали в Северной Италии, а в Южную завозили во время неурожаев. Это тоже общеизвестно: «Рожь успешно выращивали на севере Италии»[65]. Поэтому странностей в отмеченной Гинзбургом схожести ливонских и фриульских оборотней нет — биологические причины появления во Фриули оборотней «Армии Христа» те же, что и в Ливонии. И на юг Италии стали завозить ту же балтийскую рожь: «Рожь, выращиваемая в северной Италии в четырнадцатом и пятнадцатом столетиях, стала более важным компонентом пищи, когда венецианские и римские правительства начали импортировать ее из Балтии в кризис 1590-х»[66].

Рожь в Италию завозили морским путем. В голод 1590-х в Краков прибыло посольство с намерением организовать переброску зерна в Италию из Польши на огромных баржах по европейским рекам. Но проект оказался слишком сложным, и зерно отправили в Италию морем, на кораблях через Гибралтар[67], причем на качество зерна во время продовольственного кризиса внимания никто не обращал:

Во время голода зерно можно было продать любое, хоть наполовину со спорыньей: «В Риме во время жестокого голода 1590–1591 гг. каждый день кто-нибудь умирал голодной смертью, а „папа Григорий XIV перестал выходить на улицу, чтобы не слышать стенания толпы. И все же во время его мессы в соборе Св. Петра присутствующие начали кричать и требовать хлеба“»[69].

Социолог Бартоломью много лет исследует различные психические эпидемии, но выйти за рамки непосредственно социологии не может и возможные причины этих эпидемий всегда укладывает в ее прокрустово ложе, объясняя пляски Витта паломничеством по Европе адептов «девиантных религиозных сект». Впрочем, здесь характерно, что Бартоломью в той же статье пытается сравнивать некоторые аспекты тарантизма с «безумным танцем в Страсбурге в 1418 году». Однако такой эпидемии не было, она произошла в 1518 году — это известная ошибка, которую обнаружил еще в 1879 году страсбургский психиатр Людвиг Витковский. Доводы Витковского были неоднократно проверены, в частности Альфредом Мартином (1914), что Мидельфорт комментирует исчерпывающе: «Мартин безжалостно избавляется от невежественных предположений, что эта крупная вспышка произошла на сто лет раньше, в 1418 г.»[70]. Пикантности придает то, что этот вопрос подробнее разбирается в работе Бэкмена, которая стоит вторым номером в списке использованной (кажется, тут нужны были кавычки) Бартоломью литературы. Причина же этого столетнего сдвига была объяснена только несколько лет назад, причем не профессиональными историками, а любителями в русскоязычном интернете — написание 4 и 5 в средние века были похожи, и при незнании материала перепутать их легко, что наглядно было продемонстрировано таблицей пасхалии Региомонтана.

Историк Джон Уоллер утверждает: «Спорынья, возможно, вызвала галлюцинации и конвульсии у монахинь, которые ели хлеб из загрязненной муки, но очень маловероятно, что эрготизм вызвал бы безжалостные пляски Витта. И при этом нет никаких доказательств, что на жертвы массовой одержимости влияли питье или пища»[71]. Можно было просто заглянуть в работу ботаника Тобьорна Алма, где такое влияние было давно показано на основании данных судебных архивов о процессах над ведьмами: «Установлено, что галлюцинации часто происходили эксплицитно после потребления пищи или питья»[72]. Но историк не будет интересоваться работами ботаников, поэтому останется при своем мнении о «массовой психогенной болезни», которая «приводила монахинь и пляшущих в состояние транса»[73].

Вот поэтому и стоит обратить внимание на призывы Аллесандро Тарсия к междисциплинарному подходу. И даже в рамках одной дисциплины продуктивней задействовать иные, непривычные источники для анализа, иначе мысль продолжит буксовать на месте. К тому же надо понимать проблему восприятия «чужеродных» мыслей в различных культурах. Могла ли работа Алма появиться в той же Италии? Нет, она не случайно появилась именно в Норвегии — общество было к ней готово, даже если сам автор об этом не задумывался. В рамках северной культуры совершенно естественно было предположить, что «колдовская сила» могла войти в человека с пищей или питьем — так овладевали силой и сумасшедшим бесстрашием викинги, выпивая настой из мухоморов. Это «культурное бессознательное» современных исследователей, оно было вписано в культурный код норвежских судей и самих «ведьм». Сила «дьявола» воспринималась как материальная изначально. Поэтому в половине документов исследованных Алмом судебных процессов (42 из 83) было прямо заявлено, что люди «научились» колдовству, потребляя его в форме хлеба, молока, пива или других продуктов. Были зарегистрированы и соответствующие отравлению спорыньей симптомы, включая гангрену, конвульсии и галлюцинации. Подобное отношение к одержимости в России мы можем видеть только при приступах «икоты» у коми, когда шева (порча) входит через рот.

В контексте непосредственно итальянской танцевальной мании можно вспомнить, что название танца тарантелла (и исходного психоза — тарантизма) происходят не от тарантула, как многие считают, а от города Таранто. И сам паук тарантул тоже назван так в честь города, ибо именно в его окрестностях и водится. Что его, паука, реабилитирует (не говоря уже о том, что его укус не более болезнен, чем укус пчелы) — больные плясали далеко за пределами Апулии, где тарантулов еще поискать надо. Тот же Бартоломью в данном случае верно пишет: «большинство участников даже не утверждало, что было укушено». Укус паука — просто миф, рационализация. Но миф этот возник не на пустом месте: если верить в то, что яд можно изгнать танцами, то танцевать и будут.

Общепринятая установка тарантизма часто описывалась в XIX веке. Даже в одном из номеров журнала Чарльза Диккенса (который не только писал романы, но и издавал журнал) мы можем прочитать: «Считалось, что яд тарантула, может быть изгнан только теми, в ком он породил яростную энергию танца, — тогда яд выйдет с потом; но если яд задерживался в крови, то болезнь становилась хронической или с приступами»[74]. Да, вовсе не у всех были признаки злой корчи, далеко не все бились в конвульсиях. Ко всем этим эпидемиям надо относиться проще и естественнее, их спонтанные предпосылки обычно тривиальны. Что вы будете делать, если, проснувшись утром, почувствуете, что у вас онемела нога, «отлежали»? Растирать, массировать, прыгать на этой ноге? А если от судороги сведет ноги или пальцы ног, как нередко бывает у беременных? Колоть булавкой или тоже прыгать? Так инстинктивно и прыгал первый индуктор, создавая будущий миф о пауке. Онемение — первый признак начинающегося эрготизма, классический симптом (переходящий в ощущение «муравьев» под кожей), как и сведение судорогой пальцев. Спустя годы, если у какого-то сеньора ноги начинали неметь, или пальцы загибаться, все вокруг, друзья и домочадцы, уже давно знали рецепт: «дурную кровь» (рационализированную пауком или чем угодно) нужно выгнать с потом, — а для этого лучше присоединиться к уже пляшущим за окном соседям. Заодно и до церкви вместе с ними доплясать, помолиться св. Антонию об избавлении от напасти. Это не «девиантная религиозная секта» и даже не психическая эпидемия, а просто «народная медицина» изначально (только со временем уже приобретающая признаки психоза).

Тем же несчастным, которым не удавалось «отплясаться» и выгнать «дурную кровь», оставалось терпеть невыносимую боль, которая проходила только тогда, когда ноги уже чернели и теряли чувствительность (в Италии это случалось реже). Лечения не существовало. Все, что могли больные или боящиеся заболеть — нести пожертвования и вотивные дары св. Антонию. Для тех, у кого болезнь зашла далеко, оставалось лишь надежда на помощь св. Космы и Дамиана — «первых трансплантологов», ныне святых покровителей врачей и хирургов. Появление легенды о ноге мавра, якобы пришитой этими святыми не только анекдотично, но и показательно в части ошибочности интерпретации этой истории церковью и художниками (рассказчик, проснувшись утром, почувствовал, что нога уже не болит, но увидел, что она черная, и решил, что ему пересадили ногу негра те святые, которых он видел во сне — именно так и описано в «Золотой легенде»). Откуда взялся сам «яд»? Таранто в Апулии — это старинный порт Тарент (первоначальное название города), основанный спартанцами еще в 706 году до н. э. Этот древнегреческий город-государство контролировал обширную и богатую сельскохозяйственную округу и имел самую большую и удобную гавань в Южной Италии. Туда и могли завозить «волшебный хлеб» (позже — в обмен на апулийское растительное масло). Поэтому и распространялись пляски с юга на север.

Вот здесь и надо было бы для доказательства или опровержения такого взгляда поднимать портовые документы предыдущих веков (если сохранились), сравнивать даты прибытия судов с зерном со вспышками танцев и т. д. То есть делать то, чем занимались шотландские историки, обнаружив, что сожжения ведьм в конце XVI века подозрительно совпадали с поставками ржи, а сами судебные процессы происходили недалеко от порта. Но на это, собственно, Тарсия и указывает — кто будет такими исследованиями заниматься, если сама возможность наличия эрготизма в Италии историками игнорируется априори? Поэтому мы еще долго будем слышать про религиозные секты и психогенные болезни.

Сам Тарсия обнаружил характерную ситуацию с вотивными дарами: очень существенный момент, не замеченный ранее другими исследователями. Автор рассматривает вопрос «забытого» эрготизма в Италии не через привычную призму тарантизма или даже культа бенанданти (который, впрочем, именно в контексте эрготизма тоже еще никем не изучался). Тарсия анализирует сельское хозяйство и диету в Южной Италии, подчеркивая чрезвычайно благоприятные условия для патологии, описывает местные традиции и магическо-религиозные последствия культа святого Антония. А также указывает на важность эрготизма в религии, поскольку «связанные с ним вотивные пожертвования превосходили по численности пожертвования всем другим святым в южной Италии в течение многих веков». Важно так же и наблюдение, что с упадком ордена св. Антония другие автохтонные святые начали выполнять те же самые функции, демонстрируя, что эрготизм продолжал оставаться серьезной проблемой Италии даже в XVIII веке.

Нельзя также игнорировать и фольклор, связанный с безумными плясками. Например, странное отношение к цветам, в частности к красному. Танцоры не только — как и при тарантелле, так и при пляске Витта — с одинаковым рвением прыгали в реки и колодцы (что естественно при гипертермии от эрготизма) и «приходили в экстатическое состояние даже при виде воды в кастрюле»[75], но также, согласно хроникам, были неравнодушны к красному цвету. «Если доверять этой части записей Спеклина, — пишет Мидельфорт, — то паломничество к св. Витту в Холенштайн сопровождалось успешным применением святой воды и святого масла на специально подготовленные красные ботинки. И снова мы замечаем этот красный цвет, который, как и черный, вероятно, наиболее известен фольклористам, для которых кровавый оттенок часто означает здоровье и исцеление, любовь, огонь, радость, но также и дьявола, ведьму и волшебство, которым можно отразить дурной глаз»[76].

Эти красные ботинки и связанные с ними безумные танцы нашли свое наглядное отражение в сказке Ганса Христиана Андерсена «Красные башмачки», впервые напечатанной в 1845 году. Я ее кратко напомню. Девочка Карен раздобыла красные башмаки и осмелилась пойти в них в церковь, куда ходить было богоугодно только в черной обуви. Затем она согрешила еще больше — думая о своих новых красных башмаках, Карен забыла прочесть молитву «Отче наш» и пропеть псалом. Это, конечно, безнаказанно пройти не могло, и красные башмачки заплясали. «Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью и днем». Танцевала она, танцевала и очутилась на кладбище — стандартное место для пляски Витта, согласно средневековым гравюрам (это естественно: кладбища в то время были при церквях; люди шли именно в церковь отмолить болезнь, но в саму церковь «одержимых» обычно не пускали, они оказывались на кладбище). Там ей в дверях церкви явился ангел и сказал:

— Ты будешь плясать, — сказал он, — плясать в своих красных башмаках, пока не побледнеешь, не похолодеешь, не высохнешь, как мумия! Ты будешь плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов, где живут гордые, тщеславные дети; твой стук будет пугать их! Будешь плясать, плясать!..

И девочка плясала и плясала, и совсем было потеряла надежду, но на удачу попался ей маленький уединенный домик, стоявший в открытом поле, а жил в нем палач. Девочка постучала в окошко и взмолилась:

— Отруби мне лучше ноги с красными башмаками! (то есть просила сделать ровно то, чем лечили эрготизм в монастырях св. Антония; впору подозревать понимание Андерсеном схожести пляски Витта и огня св. Антония). Палач слегка поломался для вида, но был он человеком добрым и помог: «Палач отрубил ей ноги с красными башмаками, — пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса». И приделал палач девочке вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее псалму, который всегда поют грешники. И все бы на этом хорошо закончилось, но хитрые отрубленные ножки в красных башмачках вернулись, стали плясать перед девочкой и не давали ей сделать главное — пройти на костылях в церковь. Однако спустя несколько недель Господь все же сжалился над ней и послал на помощь сияющего ангела. Это был самый счастливый момент в ее жизни: «Сердце ее так переполнилось всем этим светом, миром и радостью, что разорвалось. Душа ее полетела вместе с лучами солнца к богу, и там никто не спросил ее о красных башмаках»[77].

Многие ли филологи или литературоведы увидели в этой сказке отсылку к эпидемии танцевальной мании? Никто не увидел. Разве что критик Арнольд Хаскелл, основатель и будущий директор знаменитой Королевской балетной школы, заметил в своей книге о танцах:

Заметим, это было написано в 1960 году, задолго до работ Капорэл и Матосян. Но кому-то упоминание танцев в контексте эрготизма не понравилось, и из следующего издания 1967 года фраза про Андерсена и его «Красные башмачки» была выкинута. Я бы рекомендовал прочитать эту сказку Андерсена целиком, она является прекрасным зеркалом истории и эпидемий плясок св. Витта.

Палач, впрочем, был нужен не всегда: если обе формы эрготизма проявлялись одновременно, и пляски Витта сопровождались огнем св. Антония, то конечности могли отваливаться сами:

Это описание, которое Рат-Вег называет «поучительным примером того, как худосочные сведения средневековых хронистов обрастали на протяжении веков жирком», на самом деле не так уж и преувеличено, оно отражает лишь то, что происходило также и при обычной гангренозной форме эрготизма без плясок:

Недооценка биологической подоплеки событий прошлого характерна также для Америки и Англии. Например, из-за того, что в Англии была зафиксирована только одна локальная вспышка типичного гангренозного эрготизма в 1762 году[81], некоторые историки считают, что влияния спорыньи на Англию, помимо этого случая, не было вовсе. А население Лестера после холодной зимы 1340 года и затем затяжных дождей билось в конвульсиях и заходилось собачьим лаем (Макиннис даже предположил, что именно оттуда могло пойти английское выражение barking mad — буквально «свихнувшийся до лая», то есть — «ополоумевший»), надо полагать, в состоянии транса из-за массовой психогении (по Уоллеру). Как и в 1355 году, когда в Англии прошла эпидемия «безумства», живо напоминающая новгородский «пополох», суданский «смех» или французский Великий страх: люди прятались в лесной чаще или в зарослях по оврагам, пытаясь скрыться от демонов. Эпидемия «безумства» повторилась в Англии в 1373 году[82] — в год начала большой эпидемии плясок св. Витта в Европе, из-за которой в Меце, где годом позже плясало уже более тысячи человек, начали сжигать кошек. Однако если мы обратимся к фольклору, то увидим, что пляску св. Витта в Англии тоже знали и составляли против нее заговоры. В Линкольншире рассказывали, что для лечения применялось следующее средство: сварить в воде ягоды омелы и полученный отвар дать выпить больному. А в Девоншире для лечения пляски св. Витта старики надевали на больных амулет, полученный от знахарки — клочок пергамента с заговором:

Есть, впрочем, еще одна страна, фольклор которой стоит исследовать на связь с эрготизмом — это Испания. Не только быстрые танцы на севере страны и плавные на юге прозрачно намекают на Путь св. Иакова в Северной Испании. В Каталонии существует множество праздников и карнавалов, почитаемых местных святых, сказок и легенд, в которых можно заподозрить мотивы «священного огня». Появляющаяся в школах в Пепельную среду семиногая Куарежма (La Vella Quaresma) — худая, неприятная старуха, одетая во все черное, как ворона. Она питается только хлебными крошками, и каждую неделю у нее отваливается очередная нога. Сейчас это считается своеобразным календарем поста. То ли драконы, то ли дьяволы откусывают ноги паломникам на барельефах монастырей. Во многих деревнях стоят статуи «муравьиных» святых — местные жители рассказывают, что муравьи съели этим святым ноги. Приход Сан-Мигеля называют кладбищем муравьев: по местной легенде Сан-Мигель (Архангел Михаил) спустился на землю по служебным делам, но муравьи прогрызли ему ноги до костей. Сан-Мигель никак не мог избавиться от этих муравьев и побежал на самую высокую гору, но муравьи не отставали и продолжали кусать ему ноги. Тогда Сан-Мигель проклял всех муравьев, дабы они погибали, как только приблизятся к этой вершине. По другой версии легенды — муравьи прогрызли ноги уже у статуи Сан-Мигеля, и из ног пошла кровь, ноги статуи разбухли, показались кости. И тогда статуя ожила и побежала на гору…

Знаменитые ведьмы из Льерс, которых боялся Сальвадор Дали, и древний вампир граф Эструк. Собаки-дьяволы из Пратдипа и кокольона — крокодил с крыльями бабочки из Жироны. В Галисии — свои мейги, в Стране Басков — утколапые ламии, в Наварре — ведьмы из Сугаррамурди — местности, население которой инквизиция в XVII веке арестовала почти целиком. В Жироне — пекарь, которому святой Нарцисс превратил хлеб в кровь — побочное красящее хлеб действие спорыньи, стоившее жизни множеству «еретиков» и «дьяволопоклонников» и лежащее в основе христианской евхаристии по Пасхазию… При этом чем южнее мы будем путешествовать по Испании, тем меньше будет в местном фольклоре страшных ведьм, вампиров и дьяволов и больше сказочных магов и принцесс.

Но к трактовке фольклора нужно подходить с большой осторожностью, иначе можно вызвать из небытия не только «зерна ягеля», но и населить прошлые века всевозможными монстрами, как это уже произошло с «псковскими крокодилами».