Зловещее проклятье

Глава 15

В разразившемся бедламе я вскоре осознала три вещи: 1. Наш посетитель не собирался причинять нам вред. 2. Нашим посетителем была миссис Маршвуд. 3. На самом деле она не была задушена лаской, несмотря на ее крик и мех на горле. Это должно было быть декоративным.

Она быстро пришла в себя, приложив руку к своему сердцу и уставившись на нас возмущенным взглядом. — Как вы смеете встречать меня, как хулиганы! — потребовала она. — Как можно таким образом приветствовать пришедшего с визитом? — Не дожидаясь ответа, она дёрнула подбородок к эмалированной плите, которая составляла центр нашей маленькой гостиной. — Она ждет вас. Я пыталась отговорить ее, но она настояла. Боюсь, ничего хорошего из этого не выйдет.

Кэролайн де Морган сидела перед печью в портшезе, который когда-то украшал Версаль. Шелковая парча была изодрана, позолоченная древесина раскололась, но в нем было напоминание о прежней славе. Сама леди была завернута в тяжелую шкуру из трухлявых соболей, без сомнения, предосторожность от прохладной погоды в ее ожидаемом состоянии.

Я посмотрела на Стокера. — Я удивлена, что вы двое не поладили. Вы оба любите мертвых животных.

Кэролайн де Морган подняла голову и бросила на меня вызывающий взгляд. — Если это ваша идея сердечного приветствия, я сейчас же уйду.

Я оскалила зубы в улыбке. — Закройте за собой дверь плотнее. В противном случае будет сильно сквозить.

Она сжала губы. — Мое дело не к вам. Я пришла поговорить с ним. — Она указала тростью на Стокера, и он вздохнул.

— Я думаю, что мы сказали все, что нужно было сказать, — начал он. Она взмахнула рукой, поразив собак. Они оба нашли убежище за колыбелью — любопытный предмет, сделанный из половины черепахового панциря в серебряной оправе. Они сгрудились за колыбелью, вглядываясь через край с безопасной позиции. Трусы.

— Произошли новые события, — сообщила она нам. — Разве ты не можешь заставить себя предложить самое скромное гостеприимство? — потребовала она.

— Чай? — сладко спросил Стокер. — Кофе? Болиголов?

Она открыла рот — без сомнения, чтобы обрушиться на Стокера — и я подняла руку. — Этого достаточно для вас обоих. Да, миссис де Морган, я понимаю, что вы пришли поговорить со Стокером, но он не в состоянии проявлять вежливость в вашем присутствии. Вы выявляете худшее в нем. В его защиту, я подозреваю, что вы заставите самого Папу Римского выпить. Теперь я даю вам слово, что Стокер не отравит вас, но я призываю вас сделать ваши замечания краткими и точными. Чего вы хотите?

Ей не понравилось, что я взяла на себя ответственность за ситуацию, но если они собирались вести себя как непокорные школьники, я, безусловно, была способна сыграть гувернантку. Она мятежно посмотрела на меня и указала на маленькую сумку у ее ног. — Это единственный багаж, который я привезла из Египта. Я хочу, чтобы он был у тебя.

— Почему? — потребовал Стокер.

— Потому что кто-то охотиться за ним, — мрачно сказала она. — Когда я приехала из Дувра, была попытка забрать его у меня на вокзале. Я ничего не думала об этом в то время. Я предположила, что это был обычный вор. В городе полно таких бандитов, — сказала она, явно готовясь дать волю своим чувствам на предмет преступности в столице.

Я быстро ее перебила. — Должно быть, была новая попытка похитить это. Что случилось?

Она посмотрела на меня с неохотным одобрением. — По крайней мере y вас есть мозги. Отдаю вам должное в этом. Вчера вечером кто-то ворвался в наш дом, в частности, в мои комнаты.

— Вы задержали этого парня? — спросил Стокер.

Выражение ее лица стало кислым. — Мы этого не сделали, благодаря неуклюжести идиота дворецкого. Он споткнулся о ковер и потерял сознание. У бедного папы едва не случилась апоплексия, когда он боролся с вором.

Стокер скептически поднял лоб. — Г-н Маршвуд избил взломщика?

— Ну, не столько избил его, сколько вспугнул, — поправила она.

— Откуда вы знаете, что взломщик хотел украсть сумку? — спросила я.

— Потому что она была в его руке! Папа испугал его, и он бросил ее, когда сбежал.

— Он разглядел этого парня? — спросил Стокер.

— Папа не имеет привычки общаться с ворами, — ответила она язвительно. — Такой человек, естественно, ниже его внимания.

Стокер закатил глаза от такого снобизма, но я использовала более терпеливую тактику. — Верите ли вы в какую-то опасность из-за того, что храните сумку?

— Откуда мне знать? — требовательно спросила она. — Но я не хочу повторения. Кто знает, что злодей попробует предпринять дальше.

Стокер скрестил руки на груди и склонил голову. В его глазах был нечестивый свет. — Если ты действительно веришь, что находишья в опасности, ты должна передать это столичной полиции.

— Столичная полиция — это собрание дураков и недоумков, сказала она, ее соболя дрожали от презрения. — Они все еще верят, что я замешана в сговоре с моим мужем. Среди них нет джентльменов.

— И ты думаешь, что найдешь его здесь? — Стокер бросил вызов с мрачной улыбкой.

Она прищурилась. — При всех твоих грехах, Ревелстоук, а их легион, ты рожден и воспитан джентльменом. Ты не оставишь даму в беде. Это было бы нарушением восьмистолетней родословной.

— Интересно, чего тебе стоило признать это, — сказал он тихо.

Она впилась в него взглядом, и мне снова пришлось наливать масло в беспокойную воду. — Оставьте сумку с нами, миссис де Морган.

— Я так не думаю, — сказал Стокер опасно ровным голосом.

Кэролайн де Морган и я, как одна женщина, уставились на него.

— Стокер, — начала я.

— Я не склонен предлагать свою помощь.

— Конечно, нет, но это не должно помешать тебе помочь, — я старалась говорить разумным тоном. — Если были предприняты две попытки вернуть сумку, в ней могло бы быть что-то существенное… — Я замолчала. — Как глупо с моей стороны. Конечно, в ней что-то значительное.

Стокер посмотрел на меня одобрительно. — Ты начинаешь понимать ее. Есть кое-что, что она не сказала нам.

Кэролайн де Морган открыла рот и захлопнула его, когда ее щеки захлестнула волна ярко розового цвета. — Очень хорошо, — решилась она наконец. Она сунула сумку мне, и я передала ее Стокеру. Он открыл ее достаточно, чтобы мы могли заглянуть внутрь. Там были обычные вещи, которые можно было бы ожидать от женщины, путешествующей за границу. Несколько туалетных принадлежностей, смена постельного белья, испачканная английская блузка. Был любовный роман самого жаркого сорта — чего я никак не ожидала от Кэролайн де Морган. Это все Стокер отложил в сторону, обнажив пустую сумку. Я бросила на него вопросительный взгляд, но он уже предвидел мой вопрос. С быстротой фокусника он поднял ложное дно. Под ним укрылась картонная коробка, и я встала рядом с ним, когда он ее открыл.

На ложе из простой ваты лежала диадема принцессы Анхесет. Домашнее маленькое гнездышко не могло отвлечь от такой красоты. Извилистые линии, сияние золота, мерцание драгоценных камней. Я вообразила, как принцесса Восемнадцатой Династии укладывает тонкую корону на свои смазанные маслом черные косы, властно поднимая подбородок. Кэролайн де Морган ничего не сказала, но ее взгляд был мятежным, когда она смотрела, как мы осматриваем маленькую корону. — Она была у вас все это время, — я не в силах была скрыть обвинительный тон.

— Я не знала, что там была диадема, — быстро сказала она. — Я не путешествовала с драгоценностями и не имела причин открывать тайное отделение. Только сегодня утром, когда я думала о попытке украсть его прошлой ночью, я задала себе вопрос, что если…

— Если Джон действительно был вором, — категорически закончил Стокер.

— Если Джон взял эту диадему, у него были свои причины, — настаивала она. — И я хочу знать, какими они были.

— Разве не очевидно? — мягко спросила я. — Помимо мумии, это главная часть находки Тивертона. Она стоит больших денег.

Ее взгляд на меня был пренебрежительным. — Джон бы не украл ее, — поклялась она.

— Очень верно, — сказал Стокер со спокойной злобой. — В конце концов, Джон де Морган никогда не брал ничего, что ему не принадлежало.

Она ахнула, как будто он ударил ее. Затем медленная, жестокая улыбка распространилась по ее лицу. — Как ты злобен. Я никогда не представляла глубин, на которые ты мог бы погрузиться.

— Неужели? Ты рассказала миру, кем я был. Ты теперь так удивлена, когда нашла подтверждение этому?

Она подошла ближе, поднявшись в полный рост. — Ты сделаешь это для меня, Ревелстоук.

— И как ты хочешь заставить меня? — спросил он удивительно равнодушным голосом.

— Я знаю, что случилось в прошлом году. Ты даже не понял, что я видела, не так ли? Но ты избил Джона у меня на глазах. Я могу описать каждый грязный удар в отвратительных деталях. Я могу рассказать всю историю и убедиться, что все знают, что ты величайший враг Джона. Интересно, выдержит ли твоя жизнь повторный анализ? — Она мельком взглянула на меня. «Разве твое общение с ней не оказалось бы интересным кормом для газет? Что именно вы здесь делаете? — потребовала она, широко раскинув руки, чтобы охватить хаос Бельведера. — Я прихожу среди бела дня, чтобы найти вас, даже не одетых прилично. С вами обоими будет покончено, — продолжала она, принося инсинуации в каждый слог. — Что вы делали вместе? Я сделаю так, чтобы газеты спросили. И ты знаешь, что такое журналисты, Ревелстоук. Как только они почуют запах крови, они не остановятся ни перед чем, чтобы сбить тебя с ног. Ты выжил в последний раз. Ты действительно хочешь подвергнуть мисс Спидвелл их уродливым уловкам?

Она остановилась, расцветая от триумфа, и я с тошнотворным толчком в животе поняла, что она действительно наслаждается. Что-то в пытках Стокера доставило ей удовольствие. Она была из тех женщин, которые отрывали крылья y бабочек и улыбались, когда делали это.

— Ты действительно думаешь, что твое собственное поведение может выдержать проверку? — спросил Стокер. — Я мог бы сказать им правду, ты знаешь. Я мог бы сказать им, что нашел тебя в палатке Джона. Три месяца моя жена, и все же твои бедра обвились вокруг талии другого мужчины. Должен ли я рассказать им это?

Костяшки пальцев Кэролайн де Морган побелели, когда она так сильно сжала кресло, что я подумала, что дерево сломается под ее хваткой. — Ты лжешь, — выдохнула она, но слова были пусты. Она не имела в виду того, что говорила. Что-то в его тихом списке фактов нарушило ее решимость.

— Я лгу? — тихо спросил он. — Я лгу, если скажу им, что когда ягуар напал на меня в джунглях, вы с Джоном оставили меня умирать? Я лгу, когда говорю, что ты знала правду, и все же ты продавала свои грязные измышления всем, кто слушал? Ты обрисовала меня как скотину и чудовище, и все время знала, кем ты была, не так ли?

Она открыла рот, но тихий голос Стокера пронзил ее, заставив замолчать. — Долгое время я тебя не понимал, но сейчас понимаю. Ты сделала то, что должна была, не так ли? Ты рассказала единственную историю, которую могла, потому что говорить правду означало признать, что ты монстр. Ты вышла за меня замуж ради денег и имени, но твои обеты были ложью с того момента, как ты их принесла. Ты хотела Джона. Ты любила Джона. Но ты не могла переварить мысль о браке с бедным человеком, таком же, как твой отец и братья. Ты хотела безопасности больше всего на свете, и ты продала свою душу, чтобы получить ее. Но ты не могла осознать, что ты сделала. Почему? В твоей душе вспыхнуло чувство вины? Я подозреваю, что нет. Я подозреваю, что это был Джон, который сожалел о том, что вы оба сделали со мной. Это не имело значения в конце. Вы оба рассказали одну и ту же историю, единственную историю, которую вы могли рассказать, что ты оставила меня, потому что я был жесток с тобой.

Она тихо застонала, но он продолжил, заставив ее замолчать обвинением. — Мне иногда интересно, соблазнила ли ты Джона, чтобы доказать, что можешь. Сначала он ненавидел тебя. Знаешь ли ты это? Он предупреждал меня, отговаривал от женитьбы на тебе, сказал, что я буду сожалеть об этом. Любопытно, не правда ли, насколько он был прав? У меня было много времени, чтобы думать о тех вещах, что случились тогда. Ты знаешь, сколько бессонных ночей можно провести за год? Две? Три? Ночью я не закрываю глаза, чтобы не думать о своих ошибках и о трагедиях, которые я совершил своими собственными руками. Но они ничто по сравнению с тем, что ты сделала.

Ее рот работал яростно, но она не пыталась говорить. Я думаю, что к тому времени она поняла, что плотину прорвало, и Стокер выскажетса, даже если придет сам дьявол.

— Мне потребовалось много времени, чтобы понять, почему Джон говорил мне не жениться на тебе. Я думал, что он ревновал, что я нашел кого-то, а он нет. Потому что он уже знал, кем ты была, не так ли? Он был так несчастен в последние несколько месяцев. Вот почему я хотел отвезти его в Амазонию. Я думал, что он найдет там что-то для себя, но это было бы невозможно, верно? Он уже был влюблен в женщину, которая не заслуживала его, но он не мог сказать мне правду о вас. И все же он был мудрее меня. Он знал, кем ты была, и все равно любил тебя. Я любил только иллюзию, лицо в зеркале, которое ты выбрала, чтобы показать мне. Интересно, кого из нас мне больше жаль?

Тихая сердитая слеза скатилась по ее щеке. Она не смахнула ee. Вместо этого она вызывающе несла ее, как орден, позволяя ей скатиться на воротник ее пальто, смачивая мех.

— Я не сделаю ошибку, думая, что слезы обо мне, — каждое его слово несло боль. — Это крокодильи слезы, и я им не верю. Кажется, я вспоминаю, что у Джона есть дядя, баронет с приличным состоянием и несколькими умершими сыновьями. Скажи, с пропавшим Джоном, кто унаследует состояние, когда этот дядя умрет? Если ребенок, которого ты носишь, является сыном, ты будешь контролировать все — имущество, деньги. Довольно симпатичный пакет. И тебе даже не нужен Джон? Вы женаты, поэтому любой ребенок, рожденный в браке, по закону является его. Пока этот ребенок здоров и мужского пола, тот, кто контролирует ребенка, контролирует состояние. Скажи мне, что я не прав.

С каждым словом она опускала голову, разбитая тяжестью его обвинений. Но затем она подняла голову, в глазах вспыхнуло неповиновение. — Что из этого? Ты осмеливаешься судить меня, Ревелстоук? Что ты знаешь о том, каково быть женщиной? Страдать всю жизнь за ошибки, допущенные мужчинами в твоей семье? Мой отец, мои братья, мой муж — снова и снова одна и та же история — позволяют всему проскользнуть сквозь пальцы из-за чего? Небрежность? Глупость? Женщины, лошади, плохие инвестиции, азартные игры. Тысяча оправданий, но все сводится к одному и тому же: вы слабый пол, — сказала она, выплевывая слова. — Мы всегда должны делать из жизни то, что мы можем, оправиться от ваших ошибок и продолжать. Да. Я хочу состояние де Моргана. Я признаю это. Мы почти нищие, и наследство моего ребенка — единственное, что стоит между нами и гибелью. Я сделаю все, что должна, чтобы обеспечить это. У меня будет сын, и я возьму свое. Это делает меня монстром? Это делает меня выжившей, — сказала она с горечью.

Прежде чем Стокер успел что-то сказать, я двинулась, чтобы взять диадему из его рук. Он сжимал кулаки вокруг короны, и я уже видела, как коробочка гнулась. Я закрыла крышку и поставила коробку на бок. Я упаковала сумку и передала ее Кэролайн де Морган.

— Ваша собственность, миссис де Морган. Мы сохраним корону и узнаем, что случилось с вашим мужем. Не из-за вашей слабой попытки шантажа, а потому, что это правильно. Я уверена, что мотивация чужда для вас, но вам придется принять ее.

Она бросила взгляд на Стокер. — Это все? Собираешься натравить свою собачку на меня?

Я встала между ними, когда Стокер двинулся. — Вам нравятся ваши игры, миссис де Морган, это очевидно. А травля Стокера явно доставляет вам огромное удовольствие. Но позвольте мне сказать одну вещь совершенно ясно: пока я дышу, вы больше не причините ему вреда.

Она слабо улыбнулась мне, притягивая соболей к себе с властным видом. — И кто вы такая, чтобы остановить меня?

— Я женщина, которая знает двадцать способов убить вас и все с болью, — сказала я ей с ответной улыбкой. — Теперь возьмите свою сумку и свою гниющую мать и уходите. Если вы приедете сюда снова, я не буду отвечать за свои действия.

Она указала на корону, и ее рука была устойчивой. — Суди меня как хочешь. Мне все равно. Просто найди моего мужа. Я знаю, ты не откажешь мне, что бы ни случилось раньше. Твоя честь этого не допустит. — Ее губы изогнулись, когда она посмотрела на Стокера. — Как я уже сказала, вы слабый пол. Если бы мой нерожденный ребенок был врагом мисс Спидвелл, она бы перерезала ему горло в колыбели. Мы дочери Геры, мисс Спидвелл. Это то, что поддерживает нас в живых. Я найду дорогу к выходу, не провожйте.

Лишь после того, как за ней захлопнулась дверь, собаки подняли головы над краем колыбели. Я не смотрела на него. Вместо этого я пошла в уютный кабинет и налила стакан aguardiente, двойную дозу, и выпила. Я налила еще один и вручила стакан Стокеру, когда он появился наверху лестницы. Он пил его медленно, удерживая горечь на своем языке.

— Ты сорок раз дурак, — наконец сказала я. — Я не могу поверить, что ты любил такое существо, что ты, со всей своей одаренностью, мог быть ослеплен красотой, в которой так много злобы.

— Поверь, — просто ответил он.

Я налила вторую дозу aguardiente для себя и еще одну для него. Он смотрел в маленькую чашку, как цыган, осматривавший свое богатство. Затем он рассмеялся, горько и невесело.

— Что? — потребовала я. — Ты еще не можешь быть пьяным. Ты едва начал.

— Она права, ты знаешь. Она знает меня лучше, чем кто-либо, потому что она знает, что я пережил, не говоря ни слова. Все это публичное унижение, агония, мое имя, протащенное через грязь, которое больше не будет чистым. Она была права называть меня слабым.

— Что она знает? — Я потягивала aguardiente, согревая свой живот огнем.

Он покачал головой и посмотрел на меня глазами, которые, казалось, видели столетия. — Все, что газеты печатали обо мне, — сказал он глухим голосом. — Избиения и плохое обращение. Это все ложь. Я никогда не тронул волоска на ее голове.

— Стокер, я никогда не думала, что ты действительно подверг насилию свою жену. Не в твоей природе причинять вред невинным.

— Невинной. Боже, думать о ней в таких терминах! Но она была невинна, по крайней мере я, с моей стороны… — Он замолчал, пристально глядя на меня.

— Ты имеешь в виду, вы не…

— Никогда.

— Но она была твоей женой.

— Она хорошо играла роль скромницы во время моих ухаживаний. Не позволяла мне целовать ее. Я пожимал ее руку и думал, что это привилегия. Когда наступила наша брачная ночь, я взял ее на руки, чтобы поцеловать, и она начала дрожать. Я не был против. Я не был девственником, но я был напуган и боялся причинить ей боль. Я думал, что мы оба боимся. И тогда она сказала мне, что не может.

— Она отказала тебе?

— Категорически. И она дала понять, что не готова стать моей женой в полном смысле этого слова — никогда.

Я думала о нем, каким он должен был быть тогда, прежде чем жизнь, время и боль изменили его. Должно быть, он был настолько красив, предлагая ей свое сердце, что было больно смотреть на него. И она скрутила его сердце в руках, покалечив, как ребенок ломает игрушку. Ненависть, горячая, жестокая и удовлетворяющая, пронизывала мои вены, барабаня в голове.

— Ты мог бы аннулировать брак, — сказала я голосом, который не узнала.

Он выглядел удивленным. — Мне никогда не приходило в голову. Я был готов не владеть ее телом, если бы это означало, что у меня может быть ее сердце. Она сделала вид, что любит, была ласковой и милой. Я верил, что со временем смогу заставить ее разделить постель, если буду достаточно терпелив, достаточно добр. Я еще не осознавал, что она отказала мне в своей девственности, потому что она не могла вынести прикосновение моих рук к себе. И все потому, что я не был Джоном. — Он засмеялся, необычный несчастный звук, который скрутил мои кишки. — Какой дурак проигрывает жену своему лучшему другу?

— Ты не дурак, — медленно сказала я. — Ты был влюблен в нее.

Он посмотрел на меня с удивлением. — Влюблен в нее? Сейчас это кажется невозможным, но я так и думал. Я думал, что это любовь, но я был неправ. Я никогда не знал любви, по крайней мере, пока… — Он резко замолчал и быстро выпил. Мое сердце стучало по ребрам, и я чувствовала одну мысль. Не так.

Я резко сменила тему. — Почему она вышла за тебя замуж, если была влюблена в Джона де Моргана?

Он нетерпеливо махнул рукой. — Он был беден, никаких перспектив. Ее родители разрешили бы брак, но Кэролайн пытала его. Она издевалась над его бедностью, дразнила и мучила его. Я думал, что это глупый каприз, игры, в которые симпатичная девушка играет с поклонником, которого она не хочет. Я извинил ее жестокость в то время, но это должно было предупредить меня. Я должен был увидеть ее такой, какой она была. — Он провел рукой по лицу. — Да поможет мне Бог. Я видел в ней жестокость и принял за игру. Я так и не понял, что она имела в виду. Думал, что она дикая, опасная и захватывающая. И она была именно тем, что мои родители хотели для меня — красивой и совершенной. Она танцевала как ангел и хорошо говорила по-французски, и этого должно было быть достаточно. Но Джон знал.

— Каковы были его чувства?

Он беспомощно развел руками. — Я даже не знаю. Он почти ничего не говорил о ней, кроме этой слабой попытки отговорить меня от женитьбы на ней. Я даже пошутил, что он ревнует, и он смеялся со мной. Я должен был увидеть, что он болен тоской по ней. Они не могли быть в двадцати футах друг от друга, или они ссорились. Я был так наивен, — сказал он, поднимая чашку, чтобы осушить ее. — Я думал, что им просто нужно время, чтобы лучше узнать друг друга. Я сказал им, что для меня было важно, чтобы они стали друзьями. Настоял на поездке в Амазонию, как на средстве сблизить их. — Он с отвращением скривил губу. — Ты хоть представляешь, как сильно я себя ненавидел?

— За что?

— За все это. За то, что влюбился в нее и женился на ней, что не мог видеть ее такой, какая она была. За то, что не понимал ни ее, ни себя. За то, что не подтолкнул Джона сказать мне, что на самом деле было в его сердце. — Он сделал паузу. — Ты когда-нибудь читала мифологию, когда была ребенком?

— Ненасытно.

— Я тоже. Меня всегда поражали пары, казалось, предназначенные друг для друга. Эвридика и Орфей. Геро и Леандр. Пирам и Фисба. Я думал, что в какой-то момент моей жизни у меня будет такая большая любовь — женщина, созданная богами только для меня, как я создан специально для нее. Я всегда верил, что она ждет меня. Но я не стал ее ждать. Я женился на недрагоценном металле, когда боги пообещали мне золото. — Он тяжело вздохнул, что, казалось, лишило его души.

— Как Джон смог жениться на ней в конце концов? Знал ли он ее истинный характер?

Выражение его лица было пустым. — Потому что она проникла в его душу, и нет никакого лекарства для мужчины, когда женщина делает это. Она соблазнила его в экспедиции, поймала его в момент слабости. Когда они были обнаружены, a я был на полпути к смерти, у них тогда был бы только один выход: они должны были нарисовать меня настолько злым дьяволом, насколько могли. Это был единственный шанс спасти их жизнь вместе. Они пожертвовали мной, чтобы купить будущее, и я знаю, сколько это стоило Джону. Он продал каждый кусочек своего самоуважения, когда сделал это со мной. Вот почему он остановился и позволил мне избить его, когда мы наконец встретились лицом к лицу. Каждый удар, который я наносил, вызывал кровь, и он ни разу не поднял палец, чтобы остановить меня. — Его губы сжались от воспоминаний. — Когда я сбил его с ног и едва мог видеть его лицо из-за крови, знаешь, что он сделал? Ублюдок улыбнулся мне. Он поднял руку в прощении и улыбнулся мне. Я повернулся на каблуках и ушел. Оставил его, истекающего кровью, не оглянувшись назад.

Он отложил чашку. — Итак, теперь ты знаешь худшее обо мне, Вероника. Дело не в том, что я убил человека в Бразилии, или покупал проституток, или провел свою юность в дебошах. Это то, что мое самое большое удовольствие в жизни было избить человека почти до смерти, потому что он взял то, что я любил. Мы не должны радоваться боли других, но это питает меня. Каждый раз, когда я думаю о нем, берущего то, что должно было быть моим — мою жену, мое имя — и расплачивающегося за это кровью сердца, я рад этому.

— Есть те, кто посоветовали бы тебе отказаться от такой горечи, — сказала я ему. — Такая ненависть только отравит тебя изнутри.

Он холодно улыбнулся мне. — Не бойся за меня, Вероника. Дьявол заботится о своих.

Это было идеей Стокера, чтобы я надела диадему на прием Тивертона в Карнак-Холле в тот вечер.

— Ты, должно быть, шутишь, — сказала я ему прямо. — Она не подойдет к моему туалету. — Я надела мое лучшее вечернее платье — глубоко декольтированный фиолетовый атлас, который льстил моей фигуре и цвету глаз. Никаких обычных безвкусных украшений, на нем не было ни оборок, ни розеток, только изящное падение ткани из-под аккуратно присобранного турнюра и точная, почти военная острота защипов.

Стокер осмотрел меня от аккуратно завитых волос до кончиков моих фиолетовых вечерних туфель. Он наклонил голову, изучая мою внешность критическим взглядом художника.

— Я думаю, что подойдет. Платье довольно простое, и у тебя нет драгоценностей. С твоими колдовскими черными волосами корона будет эффектно смотреться.

— Я не могу просто показаться в короне принцессы Анхесет, — протестовала я. — Прежде всего, это украденное имущество, которое должно быть возвращено Тивертонам.

— Они не будут возражать, — пренебрежительно сказал он. — Без сомнения, газеты пришлют представителей, диадема на голове красивой женщины гарантирует длинные колонки в прессе.

Я проигнорировала комплимент; он не был задуман как таковой. Стокер был ученым и просто сделал наблюдения. Если он считал меня красивой, то это было только из-за случайного расположения пропорций и особенностей, которые я не могла контролировать, а следовательно не могла считать своел заслугой.

— Я не должна привлекать внимание прессы, или ты забыл? Моей семье это не понравится.

— Твоя семья может повеситься, мне все равно, — сказал он лаконично.

— Храни свои республиканские идеи при себе, — предупредила я его. — Мы не можем объяснить их к удовлетворению Тивертонов.

— Оставь это мне, — ответил он с уверенностью человека, в котором текла голубая кровь. — Кроме того, ты упускаешь из виду один важный фактор. Если ты появишься в диадеме, у нас есть элемент неожиданности. Мы уже подозреваем Фигги и леди Тивертон. Мы можем наблюдать за их реакцией.

Я колебалась. Схема, несмотра на крайнюю театральнсть, понравилась мне. Пока я размышляла, Стокер протянул руку и снял с моих волос полдюжины булавок. — Это заняло больше часа! — сопротивлялась я. Он полностью проигнорировал меня и занялся моими волосами, пока они не стали спадать мне на плечи; только впереди они откидывались назад, обнажая мои виски. Он извлек диадему из ее хлопкового гнезда, аккуратно положив ее на мои волосы. Она лежала низко на лбу, обвивая мою голову, и, возможно, была бы слишком велика, если бы не скрепленные замки, которые плотно заполняли ее. Он пригладил тонкие золотые ленточки, вытягивая по одной из них с обеих сторон моего лица, обрамляя его, и позволив остальным спускаться по спине, смешиваясь с распущенными им локонами.

Он отступил назад, чтобы посмотреть на свою работу, изучая ее со всех сторон. — Это сработает, — произнес он наконец. Он вручил мне зеркало — фарфоровую безделушку из коллекции, когда-то принадлежавшей Екатерине Великой, и стал ожидать моего приговора. Фиолетовый цвет платья подчеркивал голубой цвет ляписа и пурпурный агат, а сердолики зажигали оранжевый огонь огненным контрастом. Эффект был поразительным, и с обнаженными ключицами я выглядела совсем не как современная викторианская женщина.

— Полагаю, ты прав, — сказала я с большей неохотой, чем чувствовала. — Давай заманим их в мышеловку, я буду сыром.