Злой

1

……………………………………………………

……………………………………………………

……………………………………………………

2

— Я имею честь видеть пана Юлиуша Калодонта? — Голос был носовой, скрипучий, но приятный. Юлиуш Калодонт поднял голову от журнала «Свят» — и моментально выскочил из киоска. Перед ним стоял, слегка моргая умными чёрными глазами, пан в котелке, с зонтиком, в старомодной тужурке, в целлулоидном воротничке с отогнутыми уголками. Юлиуш Калодонт пытливым взглядом окинул поднятое к нему желтоватое худое лицо с длинным носом. Неожиданный посетитель был щуплый и невысокий, примерно на голову ниже самого Калодонта. Чем дольше Калодонт в него всматривался, наблюдал и изучал, тем больше поддавался чувству необъяснимой, ничем не оправданной симпатии, которая закралась в его сердце.

— Это я, — промолвил он наконец сдержанно и с достоинством, поскольку пан в котелке был для него большой, неизвестной и тёмной загадкой. — Чем могу служить?

Он тут же мысленно похвалил себя за эту сдержанность, так как в первую минуту собирался крикнуть: «А, вот ты где, бездельник! Говори, что ты такой и чего хочешь?»

Конечно, это было бы совсем неосмотрительно и сразу же усложнило бы и без того непростую ситуацию.

Пан с зонтиком слегка поклонился, вежливо приподняв свой котелок.

— Если это возможно, я попросил бы вас, уважаемый пан, уделить мне несколько минут, — сказал он со скромной, учтивой, не лишённой известной тонкости улыбкой.

— Гм, — просопел Калодонт, что должно было означать раздумье. — К вашим услугам, пан. В среду всё равно торговля плохая.

Он запер киоск и вопросительно посмотрел на гостя, как бы говоря: «Веди, человек, и сам выбирай направление». Тот произнёс:

— Здесь, на углу Аллей, есть маленькая кофейня, такая же старая, как и солидная. Не могли бы вы, пан, доставить мне удовольствие? Не согласитесь ли вы выпить со мной чашку кофе с рассыпчатым рогаликом?

Дружелюбная улыбка осветила сарматское лицо Калодонта, который обожал кофе и рассыпчатые рогалики.

— Согласен, — от всего сердца ответил пан Юлиуш, но тут же снова задумался: кто знает, не кроется ли за всем этим какая-то ловушка?

Когда оба вошли в небольшую кофейню на углу площади Трёх Крестов и Аллей, все головы поднялись от чашек с кофе. Внушительного вида прямой старик с палкой в руке, в голубой фуражечке на седой голове и в опрятной куртке из белой чесучи, и шагающий рядом с ним пан в котелке и старомодной тужурке расположили к себе посетителей кофейни.

Со стороны Аллей, тенистых от уже разросшейся зелени, маленький прямоугольник тротуара был отгорожен своеобразной террасой, украшенной ящиками пеларгоний; здесь стояло несколько столиков под большими цветными садовыми зонтиками.

Оба пана сели в углу тенистой террасы, в стороне от других столиков, и заказали кофе. Некоторое время они наблюдали за оживлённым уличным движением, затем обменялись несколькими замечаниями по поводу сегодняшней жары и относительной прохлады в том уголке, где сидели. Потом отведали принесённого им кофе и рогаликов.

«Теперь или никогда!» — подумал Калодонт и решил броситься в атаку.

— Собственно, я до сих пор не знаю вашей фамилии, пан, — хитро начал он.

Пан в котелке прищурил умные чёрные глаза, которые внезапно стали нарочито тупыми и бездумными.

— Это правда, — ответил он. — И я охотно назову вам её, пан, когда представлюсь. Думаю, однако, что сейчас это не так важно. Гораздо важнее, что мне известна ваша фамилия.

Бодрое лицо. Калодонта застыло, а потом стало постепенно наливаться кровью.

— Ясно, — ответил он голосом, дрожащим от усилий взять себя в руки. — Вы ведь назвали её там, возле киоска, спрашивая, я ли это.

— Да, верно, — мягко ответил его собеседник, понизив голос. — Но это ведь, не настоящая ваша фамилия, пан Юлиуш? — последние слова он произнёс тоном мальчика, который просит прощения.

Багровые жилки на румяных щеках Калодонта приобрели фиолетовый оттенок.

— Откуда вы это знаете, пан? — спросил он сдавленным голосом и так ощетинился, что его насторожившиеся усы, казалось, вот-вот разлетятся в разные стороны.

— Не имеет значения, — мягко, словно извиняясь, ответил пан в котелке. — Но я знаю также, пан Юлиуш, что вы — едва ли не самый мужественный старик в этом городе со времён генерала Совинского. Что ж… Ричард Первый тоже был из рода Плантагенетов, а все знают его как Ричарда Львиное Сердце! История отметит на своих страницах только звучное имя — Калодонт.

Юлиуш Калодонт вздохнул с явным облегчением. Нет, этот человек не был жалким шантажистом и пришёл сюда не с дурными намерениями! Что-то подобное лучу осветило на миг хмурое чело Калодонта.

— Вы полагаете, пан? — неуверенно спросил он.

— Дорогой пан Юлиуш… — помолчав, начал с поразительной мягкостью его собеседник. — Поверьте, я мыслю чётко и логично. Я знаю: то, что происходит последнее время в Варшаве, может быть исключительно делом рук человека, зрелого во всех отношениях, человека, стоящего на высоком моральном и интеллектуальном уровне. О нет! Никто не убедит меня, что ЗЛОЙ — один из этих ничтожных бездельников в цветных рубашках и теннисках. ЗЛЫМ может быть только человек в летах, ответственный и серьёзный. Одним словом, ЗЛОЙ — это вы, пан!

Юлиуша Калодонта охватило странное чувство: словно ему кто-то подарил гору его любимого шоколада с орехами. И снова в душе возникла необъяснимая симпатия к этому человеку.

«Ну и ну, — подумал он. — Вот это польстил! В конце концов, что тут много говорить: людям свойственно ошибаться. Значит, и я способен на великие дела, и мне можно приписать серьёзные вещи». Однако в то же время Калодонт почувствовал, как в нём растёт адская хитрость.

— Нет, — ответил он липким, как патока, тоном, каким, по его мнению, всегда разговаривал Талейран во время переговоров. — Вы пытаетесь сбить меня с толку. Но я знаю, зачем. Старая песня: держи вора! Это вы, пан, ЗЛОЙ!

Пан в котелке усмехнулся со снисходительной благодарностью.

— Благодарю за комплимент, — поклонился он. — Думаю, однако, что достаточно взглянуть на меня, что-бы утратить всякие иллюзии на этот счёт. Вы перегнули палку, пан Юлиуш.

Калодонт упрямо сжал рот.

— Ну и что, если вы человек хилый? Не мускулы решают, когда кое-что спрятано в кармане. Вы же не карандашом запугиваете шофёров, верно?

Пан в котелке улыбнулся с лёгкой грустью.

— Ах, вот вы о чём? Это была шутка. И вы потому?.. Нет, нет, пан Юлиуш, может, лучше поговорим о бриллиантах? Что вы думаете о том бриллианте, который я видел в окошке вашего киоска, на руке, подавшей мне пачку «Моряков» в прошлую пятницу, в четыре часа семнадцать минут пополудни? Откуда этот бриллиант — из Бразилии или с Урала, из Индии или Кимберли? И как он шлифован — алмазной гранью, розеткой или как-то иначе?

Юлиуш Калодонт опустил голову, ошеломлённый такой осведомлённостью. Этого движения было достаточно. Пан в котелке немедленно бросился вперёд, почуяв свежий след.

— Вы, пан, знаете, кто такой ЗЛОЙ, — шепнул он, наклонясь над столиком, — и я должен с ним поговорить.

«Через мой труп! — с отчаянием подумал Калодонт. — Всё равно не скажу ничего! Может меня опорочить, опозорить, но не узнает ничего!»

Он поднял на собеседника свои чистые голубые глаза, готовый на всё. Но вместо свирепых глаз преследователя увидел взгляд, полный тёплой симпатии, окрашенный, правда, лёгкой иронией, но дружелюбный и искренний.

— Пан Юлиуш, — примирительно спросил собеседник, — к чему эти споры? Я ведь пришёл сюда отдать вам то, что вы потеряли. — Произнося эти слова, собеседник Калодонта вытащил из кармана потёртый старый кошелёк.

Калодонт схватил свой кошелёк, хотел было его открыть, но вовремя сдержался.

«Может, это всё-таки враг? — подумал он. — А возможно, и обычный шантажист, но нельзя вот так, при нём…»

— Прошу проверить, всё ли в порядке и на месте, — предложил пан в котелке, явно угадав мысли Калодонта, и тот почувствовал, как румянец стыда заливает его лицо, до самых корней седых волос.

— Я не поэтому, — пробормотал он. — Только… знаете, пан? Там справки, документы…

— Знаю, знаю. Сам проверял. Паспорт, разрешение на комиссионную продажу газет из отдела розничной торговли газетами, справка о награждении крестом Грюнвальда первой степени и двести четырнадцать злотых наличными. Да, да, всё есть, всё на месте.

Калодонт окончательно растерялся. Этот вежливый пожилой пан с дружелюбным голосом разговаривал с ним, словно учитель с учеником; о котором знает всё.

— Благодарю, — жёстко буркнул Калодонт и надулся как сыч, решив не произносить больше ни слова. Каждое слово казалось ему предательской западнёй.

— Пожалуйста, — мягко проговорил пан в котелке. — Я ещё хотел сказать вам, пан, что был свидетелем происшествия на Восточном вокзале. Хорошо знаю, что ЗЛОЙ не убивал Мехцинского.

«Я тоже знаю!» — хотел крикнуть Калодонт, но вовремя прикусил язык. Эти слова означали бы полную капитуляцию.

— Что же вы молчите, пан Юлиуш? — спросил пан в котелке, улыбаясь немного грустно. — Вы же, наверное, не сомневаетесь, что перед вами друг и союзник.

«Не сомневаюсь!» — хотел крикнуть Калодонт, но быстро пришёл к выводу, что верит в это, не имея ни малейшего представления, почему.

— Это всё, — вздохнул пан в котелке после долгого молчания и подозвал официантку, которая проходила мимо.

— Я бы хотел заплатить, если можно.

Калодонт барабанил пальцами по столу, чувствуя, что попал в глупое положение. Внезапно он глянул на своего собеседника исподлобья и решился.

— Хорошо. Я сообщу. Скажу обо всём где нужно…

Пан в котелке усмехнулся.

— Спасибо, — проговорил он тепло и искренне. — Значит, всё в порядке, правда? Да, — добавил он. — Чуть не забыл. Есть ли у вас, пан, ещё хоть один тюбик?

Удивление, испуг, растерянность, гордость, удовольствие и многие другие разнообразные чувства, смешавшись, отразились на лице Калодонта, как на физиономии уставшего мимического актёра, который перепутал все роли. Из этого хаоса его вывел звук собственного голоса, прознёсшего одно только слово: «Есть».

И сразу же его охватило отчаяние. «Всё погибло! — растерянно думал он. — Всё пропало! Теперь я у него в руках».

— Чудесно! Юлиуш Калодонт, — торжественно продолжал его собеседник, — мне, наверное, не нужно вас заверять, что с этой минуты я стал хранителем вашей святой тайны. — Он сделал такое движение, словно хотел подняться из-за столика.

— Сейчас… — дрожащим голосом шепнул Калодонт, схватив его руку. — Сейчас… если уж всё сказано, вы должны дать мне некоторые пояснения. Откуда вы, пан, узнали, что у меня другая фамилия?

— Чисто случайно, — тихо и нежно ответил пан в котелке. — Я всегда читаю в газетах хронику, где сообщается об изменении фамилий. Просто так, из невинного любопытства. Меня всегда интересовало, почему гражданин по фамилии Баран меняет, скажем, свою фамилию на Барановский. Я ужасно люблю разгадывать такие загадки. Когда-то, много лет назад, сразу же после войны, моё внимание привлекло достаточно оригинальное сообщение. Пан Юлиуш Квятек менял свою фамилию на Калодонт. Любопытно, правда ведь, особенно для человека любознательного, ибо я… — тут в голосе пана в котелке прозвучало покорное раскаяние, — не могу избавиться от досадного зуда любопытства. Я и подумал: что-то за этим кроется. Потом вспомнил, что во время оккупации много говорили о каком-то мужественном человеке, который изготовлял карманные бомбы в тюбиках из-под зубной пасты «Калодонт». Вот я и подумал, что он, вероятно, очень полюбил это слово с тех славных дней, овеянных дымом взрывов и запахом пороха, и привык к нему так, что решил даже отречься от своей прекрасной родовой фамилии Квятек.

Глаза Юлиуша Калодонта растроганно блестели, ладонь его крепко сжала лежавшую на столе руку пана в котелке.

— Да, да… — с волнением шептал старик. — Так оно и было. Фамилия Квятек казалась мне такой обычной, такой не боевой. Я уже не мог к ней снова вернуться. После всего, что было, я решил навсегда остаться Калодонтом.

— Итак, есть ли у вас ещё хоть один тюбик? — снова спросил пан в котелке тихим, но решительным голосом.

— Есть, — ответил Калодонт, на этот раз уже совершенно сознательно.

— Прекрасно. Он нам понадобится. Снова послужит благородной цели. Это вполне возможно. А пока — до свидания! Вскоре я дам о себе, знать.

Проговорив это, он крепко пожал руку Калодонта и встал из-за столика. Калодонт с минуту ещё видел котелок, медленно исчезающий в уличной толпе. И ему пришло в голову, что он сказал всё, а сам не узнал ничего. Не выяснил даже фамилии человека, с которым так долго беседовал и которого успел полюбить.

3

……………………………………………………

……………………………………………………

Марта зашла на толчок через ворота с Зомбковской улицы. «Четверг, — подумала она с удовлетворением. — Хороший день для покупок. И ещё совсем рано».

Прямо с тесного уличного тротуара она направилась в длинный пассаж, пройдя между гирляндами из суконных тапочек. Как всегда, споткнулась о железную перекладину, вбитую между булыжниками у входа, еле удержалась на твёрдой, с выбоинами, мостовой и сразу же свернула направо. Здесь, между лавочками, рундуками и разложенными товарами, тянулась длинная узкая улочка. С правой стороны висела готовая продукция доморощенных портных: тёмные, плохо сшитые костюмы, брюки, бриджи, пальто, плащи. Возле увешанных одеждой прутьев и вешалок останавливались юноши в велосипедных шапочках, с загорелыми лицами и огрубевшими от плуга и вил руками. Они трогали и мяли дешёвые ткани, изображая из себя знатоков.

— Иди сюда, я тебя одену на свадьбу! Ты, хозяин, подойди поближе, я тебя так принаряжу к венцу, что и невеста на узнает… — окликали их широкоплечие здоровенные продавцы с бегающими глазами, одетые в высокие наваксенные сапоги и офицерские диагоналевые бриджи. С левой стороны в ряд стояли крытые чёрным толем будки с разным барахлом. Из тёмной глубины этих будок, из-за густо развешанного тряпья, поблёскивали чуткие глаза перекупщиц и доносились запахи чеснока, лука и горячей колбасы с капустой.

Справа, словно ядро в скорлупе, среди ободранных стен старинных каменных домов, между рундуками универмага, тянулась центральная площадка с самыми разнообразными вещами. Тёплое солнце освещало своими сияющими лучами длинные ряды сидевших тут женщин. Некоторые из них были повязаны перкалевыми платками, некоторые — в грязноватых носовых платках, хитро завязанных на четыре узелка, вроде чепчиков, другие — в самодельных шапочках из газет.

Между рядами двигалась густая толпа, в которой ежеминутно кто-то нагибался к земле в поисках разбросанных там сокровищ. Повсюду сновали люди, предлагавшие горячую пищу; обеими руками они несли жестяные вёдра, от которых шёл пар; прохаживались продавцы разного печенья с корзинами, полными сладких коржиков и струделей.

— Что там у вас, пани? — зацепила Марту какая-то седая растрёпанная женщина в военном плаще, указывая на корзинку Марты.

— Это для покупок, — усмехнулась Марта.

Старуха махнула рукой с таким разочарованием, что Марта невольно её пожалела. Но тут чудесная юбка, разрисованная чёрно-жёлтыми спиралями, вытеснила из её головы все мысли.

«Какой рисунок! — в восторге простонала Марта. — Я же пришла сюда именно за юбкой», — пыталась она себя обмануть. «Нет, Марта, — откликнулся в ней суровый голос совести, — у тебя есть на лето очень хорошая юбка. Тебе нужны купальный костюм и блузка. На всё это у тебя есть только триста злотых, так что, прошу тебя, без глупостей, без импульсивных движений и безумных жестов, ладно?»

Однако Марта не могла оторвать глаз от юбки. «Витольду, наверное, понравилась бы», — подумала она с лёгкой грустью, и на секунду ей стало больно, что Витольд никогда её не увидит в этой юбке.

— Ты напоминаешь траппера в девственных лесах, — неожиданно остановил Марту высокий стройный юноша спортивного типа.

— Как дела, Марек? — обрадовалась Марта. — Чего ты ищешь?

— Всего, на что хватит денег, — с мягким стоицизмом ответил Марек. — Но ты, Марта, совсем как старый, опытный траппер. Я наблюдаю за тобой уже несколько минут. Медленно продвигаешься вперёд — сосредоточенное лицо, соколиный глаз; время от времени наклоняешься — и цап! в руке у тебя трепещет какая-нибудь безукоризненно прекрасная добыча, гениальный свитер или ещё какие-то фантастические шмотки. Бьёшь без промаха. Что называется — глаз!

Марта засмеялась.

— Хорошо, — одобрительно сказала она. — Ты здорово всё нарисовал. Ну пока, Марек, — у меня мало времени.

— Подожди, — Марек задержал её руку и заглянул в глаза. — Ты не спрашиваешь о Зеноне?

— О Зеноне? — Марта слегка покраснела. — Правда… Что там у вас слышно, в обществе? Сердечно приветствуй от меня Зенона, — сдержанно добавила она.

— Боюсь, — ответил Марек, закуривая, — что у Зенона пропадёт год… Парень пьёт, понимаешь?

— Понимаю, — нахмурилась Марта, — но боюсь, что не в силах ему помочь.

— Ничего не поделаешь, — немного насмешливо усмехнулся Марек. — Тут советом не поможешь… Как-нибудь выкрутится сам. Ещё месяц-два — и вернётся в нормальное состояние.

— Конечно, — проговорила Марта с лёгкой иронией. — Как раз к хоккейному сезону. Увидишь, всё придёт в норму: играть будет как зверь.

— Ну пока, — кивнул Марек. — Держись!

— Пока, — ответила Марта, поворачиваясь, чтобы направиться в противоположную сторону.

«Два месяца — и конец всем любовным страданиям…» — подумала она не без горького сожаления.

Марта дошла до конца аллейки и, повернув назад, двинулась вдоль противоположного ряда. Внезапно она склонилась над кучей белья, схватила краешек чего-то белого и вытащила снизу красивый белый купальник из нейлона.

— Сколько он стоит, этот купальник? — спросила Марта равнодушным тоном, словно бы делая большое одолжение перекупщице.

— Какая вам разница, пани? — беззлобно ответила та. — Всё равно вы его не купите.

— Кто знает… — загадочно возразила Марта.

— Я знаю, — усмехнулась торговка, дружелюбно глядя на Марту. — Вы, панна, не из тех, кто покупает такие дорогие вещи.

Это прозвучало как похвала, почти как комплимент.

— Но так, ради интереса, сколько? — усмехнулась Марта.

— Пять.

— Пятьсот… — вздохнула Марта. — Дорого!

— Но зато до чего же хорошая вещь! — похвасталась торговка. — Для тех, кто с монетой, — совсем не дорого.

Марта пошла дальше. «Ничего уже сегодня не куплю, — подумала она с досадой. — Либо дорого, либо не то, что хочется».

Возле соседнего рундука с пиджаками какой-то очень молодой человек, худой, с огромным носом, отчаянно торговался из-за габардинового пиджака кофейного цвета.

— За эти лохмотья? — вопил он — За это тряпье вы, пани, хотите четыреста двадцать!

— А сколько за этот галстук? — спросила у продавщицы Марта.

— Девяносто.

— Даже недорого, — вздохнула Марта и снова подумала: «Витольду бы, наверное, понравился».

Внезапно охватила пронзительная тоска из-за того, что нет в мире никого, кому бы она могла покупать такие галстуки, а единственный человек, который в состоянии по-настоящему оценить её вкус, передаёт ей только холодные приветы.

— Дайте-ка мне, пани, этот галстук, — прозвучал сзади молодой весёлый голос.

Марта обернулась: за ней стоял высокий тонкий юноша с поразительно красивым лицом.

«Откуда мне знакомо это лицо? — задумалась Марта. — Может, по рекламе английского бриллиантина?»

— Вы, панна, отказываетесь от галстука, правда? — изящно поклонившись, спросил юноша.

— Правда, — ответила Марта. — Увы, он дорогой…

— Но он вам нравится, да? — улыбнулся он, показывая прекрасные зубы и с заученной кокетливостью щуря красивые голубые глаза.

— Очень, — вздохнула Марта. — Я просто умираю за такими галстуками.

— Какое сходство склонностей и вкусов! — с энтузиазмом воскликнул юноша. — Я рад, что приобретаю галстук, который вам нравится.

Марта слегка кивнула ему на прощание и медленно пошла вдоль рядов торговок.

— Сейчас, сейчас! — крикнул ей вслед юноша; вынул из кармана сто злотых и торопливо подал торговке.

— Десятку сдачи, только быстрее! — бросил он, схватил галстук и сунул его в карман.

— Прошу панна! — догнал он Марту. — Я хочу вам что-то сказать…

Марта остановилась.

— Слушаю вас, — откликнулась она с улыбкой; такая дружеская вежливость начинала ей нравиться.

— Я так давно, так сильно жажду с вами познакомиться, — начал юноша, вынимая из кармана галстук и прижимая его к сердцу. — Счастливый случай… такой точно вкус. Понимаете, панна?

«Это уже что-то новое, — мелькнуло в голове у Марты. — Неужели я поощряю его к таким скоропалительным признаниям?»

Она ослепительно улыбнулась, чтобы скрыть неожиданно нахлынувшую весёлость.

— Правда? — ответила Марта не без кокетства. — Ужасно люблю осуществлять желания.

Бессознательно произнеся эти слова, она тут же заколебалась, сама поражённая их неожиданно легкомысленным звучанием.

Красивые губы юноши сложились в самоуверенную улыбку: солидный опыт подсказывал ему, что дело пойдёт быстрее, чем он предполагал.

— Вот видите, панна, — проговорил он совсем другим тоном, — я хочу доставить вам удовольствие, позволив исполнять мои желания. Единственное моё желание сейчас — это чтобы мы сегодня не расставались, прекрасная блондинка.

Мимоходом он бросил горделивый взгляд в висевшее рядом, на фонарном столбе, зеркальце, одёрнул пиджак, поправил длинными пальцами с довольно грязными ногтями узел галстука и лёгким, но фамильярным движением взял Марту под руку. Марта немедленно освободилась и проговорила с хорошо разыгранным сомнением:

— Не знаю, повезёт ли нам сегодня с этим. Но жизнь ведь сегодня не кончается! — добавила она с неторопливой, ленивой бравадой.

— Сегодня, сегодня, сегодня! — пропел в ответ Метеор. — Всё получится, было бы только желание.

— Но мы ведь даже не знакомы! — воскликнула Марта с немного наигранной наивностью.

«Милая, — растроганно подумал Метеор. — Детка! Совсем ещё свеженькая. Наверное, только начинает в Варшаве…»

— Правда, — проговорил он покаянным тоном, — позвольте представиться, панна: я директор Хацяк.

— Директор? Чего? — с уважением поинтересовалась Марта. — Может, железной дороги? А то у меня, знаете, пан директор, есть двоюродный брат — железнодорожник. Страшно там на него наседают на работе, так, может, вы бы помогли?

— Нет, — с достоинством ответил Метеор, не обращая внимания на иронию. — Я директор швейной фабрики. Производим одежду, понимаете, панна? Всегда что-нибудь могу подбросить тем, кто ко мне хорошо относится. А как ваше имя, позвольте узнать?

— Дануся. Но меня зовут Ирмой. Ирма — моё второе имя, понимаете?

— А дальше? — настаивал Метеор.

— Зачем дальше? — загадочно спросила Марта: в её словах было столько кокетства, что Ежи Метеор ощутил блаженную уверенность охотника, который вскоре завладеет выслеженной добычей.

— Панна Ирма, — начал он. — А может, пани Ирма?

— Пани, — серьёзно подтвердила Марта.

— А как зовут вашего мужа?

— Витольд, — неожиданно вырвалось у Марты.

Но она тут же нахмурилась, подумала: «Что за идиотские шутки?» — и сжала губы, злясь на себя.

— Так же, как меня, — громко обрадовался Метеор.

Это был коронный номер его репертуара, как ему казалось, необычайно эффектный.

— Хуже всего то, что я ничего не купила, — посетовала Марта. Она уже начинала понемногу привыкать к своему неожиданному спутнику.

— А что вы ищете, пани? — спросил он.

— Прежде всего, купальный костюм, — озабоченно призналась Марта. — Я видела один, чудесный, но слишком дорогой.

— О! — воскликнул вдруг негромко Метеор. — Посмотрите-ка, пани!

Взгляд Марты последовал за длинным тонким пальцем с не очень чистым ногтем, который указывал на старую женщину, медленно передвигавшуюся между рядами. Это была очень старая женщина, чудовищно толстая. Она едва волочила ноги, тяжело переваливаясь на каждом шагу.

— Знаете, кто это, пани? — спросил Метеор.

— Нет.

— Это «Королева толчка», — таинственно шепнул Метеор. — Она тут хозяйничает, её слово — закон. Сама не торгует, только назначает цены. А как пьёт — вы бы знали!

— Откуда вам, пан, об этом известно? — поинтересовалась Марта, внимательно всматриваясь в его красивое, как на рекламных проспектах, лицо.

Метеор сделал характерный, чисто варшавский жест.

— Я знаю такие вещи, — ответил он, — ведь я выпускаю одежду на продажу. Составляю планы, руковожу сбытом продукции. Должен знать, что происходит на рынке.

— Добрый день, пани Сабина! — выкрикнул он почтительным тоном, когда они поравнялись с «Королевой толчка».

— Добрый день, — не глядя, ответила старая женщина. Потом лениво подняла голову, посмотрела на Метеора и ласково улыбнулась, показав два ряда почерневших от старости массивных серебряных зубов.

— А ну-ка покажите, пани, где тот купальный костюм? — бросил Метеор. — Попробуем поторговаться, может, мне и удастся что-то выкрутить.

Через несколько секунд они подошли к низкому рундуку, на котором лежал белый купальник.

— Вот это я понимаю! — обрадовалась при виде их торговка. — С мужчиной совсем другой разговор. Пан купит невесте этот костюм, правда? Другого такого не найдёте во всей Варшаве.

— Сколько? — холодно спросил Метеор.

— Для вас, пан, четыреста пятьдесят.

— Надеюсь, пани, вы не наденете такой костюм? — возмутился Метеор, с безграничным презрением швырнув купальник на кучу разного тряпья. — Белый цвет годится для свадьбы, а не для пляжа.

Марта молчала, с трудом скрывая страстное желание приобрести белый купальник.

— Нет ли у вас, пани, чего-нибудь цветного вместо этой вуали для первого причастия? — насмехался Метеор.

— Что вы говорите, пан! — возмутилась торговка. — Интеллигентный человек, а такое говорит! Может быть, вы оденете эту красивую девушку в чёрный костюм? Чтобы она выглядела, как катафалк на солнце? Вся Ястарня сойдёт с ума, когда увидит её в этом белом костюме, вот увидите…

— А очень мне надо, — возразил Метеор с чисто варшавской интонацией, — чтобы Ястарня сходила с ума по моей девушке. Нужны мне такие дела!

— Ну хорошо, — заколебалась торговка, убеждённая этим аргументом. — Четыреста двадцать. Берите, пан, и дай вам Бог счастья.

— До свидания, — проговорил Метеор, до невозможности растянув последнее слово. Он взял Марту под руку и заставил её отойти.

Когда перекупщица исчезла в толпе, Метеор остановился.

— Костюм что надо. Сколько вы, пани, хотите за него дать?

— У меня с собой триста злотых, а я хочу ещё купить какую-нибудь недорогую блузку, — призналась Марта.

— Я вам одолжу, — предложил Метеор, окинув Марту красноречивым взглядом. — Жаль выпускать из рук такой купальник.

— Об этом не может быть и речи! — резко оборвала его Марта. Инстинкт подсказал Метеору, что из этого ничего не выйдет, и он даже растерялся.

«Так хорошо всё шло, — подумал он, — и вдруг такая твёрдость. Ничего не понимаю…»

— В конце концов, — задумалась Марта, — я могу отказаться от блузки.

— Давайте деньги, — блеснул глазами Метеор, словно охотник, от которого убегает дичь, — и ждите меня здесь. Только не попадайтесь ей на глаза.

Марта вынула триста злотых, дала их Метеору, и тот сразу исчез в толпе.

Марта стала разглядывать лежащие у её ног летние платья. Метеор оглянулся ещё раз, убедился, что Марта его не видит, и наклонился к торговке.

— Триста пятьдесят на руки и ни слова больше, — предложил он тоном, который заставил женщину задуматься. Он вынул кошелёк, достал из него пятьдесят злотых и добавил их к деньгам Марты.

— Триста семьдесят, — по привычке начала перекупщица, но Метеор молча отдал ей деньги и решительным движением взял костюм.

Перекупщица махнула рукой и поплевала на деньги.

— На такую девушку, — заявила она тоном знатока, — пан ещё мало тратится. Другие дали бы за неё целое имение.

«Может, она и права, эта тётка», — размышлял Метеор, пробиваясь в толпе. На минуту он задержался, вытащил из кошелька сто злотых, положил их в карман и двинулся дальше.

— Прошу, — отозвался он, подходя к Марте. — Вот купальник.

Марта вспыхнула радостным румянцем до самых кончиков ушей.

— А вот сдача, — добавил Метеор; очень тонкое ухо уловило бы в его голосе лёгкое сожаление.

— Нет! — недоверчиво воскликнула Марта. — Вы дали только двести злотых? Это невозможно! Вы же не чудотворец.

— Тссс… — прижал палец к губам Метеор. — Это не я. Это Сабина, «Королева толчка». Это ей вы обязаны своей покупкой. Но никому ни слова.

Сейчас он чувствовал себя как никогда благородным, хотя ему было очень обидно, что весь мир, вместе с этой женщиной, никогда не узнает о его благородстве — и самопожертвовании.

«Что со мной происходит? — озабоченно подумал он. — Что я делаю? Никогда в жизни не тратился на женщин, и вдруг ни с того, ни с сего вложил в это дело сто пятьдесят злотых. Ещё ни одной не удавалось выманить у меня столько денег, а тут, кажется, это вообще не было нужно».

— Кстати, — проговорил Метеор, немного успокоившись. — У меня есть знакомый, у него дома киноаппарат. Он устраивает частные сеансы для друзей. Пани Ирма, говорю вам: там есть на что посмотреть. Вы должны когда-нибудь прийти…

— Конечно, с удовольствием, — согласилась Марта и добавила: — На сегодня, я думаю, толчка хватит. Или, может быть, вы остаётесь?

— Что вы! — обиделся Метеор, окидывая Марту взглядом номер двадцать восемь из своего богатейшего репертуара. Этот взгляд включал в себя с десяток комбинированных чувств плюс несколько капель вежливого упрёка под названием: «Как ты могла такое сказать?..»

— Тогда пошли, — Марта уже начала задумываться над неожиданной ситуацией.

На Зомбковской, которую запрудила спешащая во всех направлениях толпа, Метеор напрасно пытался отыскать такси.

— Вам куда, пан? — спросила Марта.

— Вперёд, — туманно ответил Метеор. — В синюю даль!

— Значит, доедете четвёркой, — решила Марта, бросаясь к остановке, куда подходил трамвай № 4. На остановке закипел яростный бой — люди изо всех сил старались пробиться в переполненный вагон. Марта змеиным движением проскользнула подножку, потом, под могучим напором новой волны пассажиров, очутилась внутри. Увидев это, Метеор отчаянно ринулся в людской водоворот. Безжалостно расталкивая женщин, стариков и младенцев, он ухватился за какой-то прут, неожиданно оказавшийся удочкой, за которую держался юный рыбак.

— Пустите, пан, — угрожающе крикнул мальчишка, — а то сломается к чёртовой матери! — Но было уже поздно: трамвай двинулся, и Метеор, вспотевший от страха, несколько минут балансировал на подножке, цепляясь за опасно согнутый бамбуковый прут, пока какие-то здоровенные молодые люди с клеёнчатыми портфелями под мышкой, стоявшие ещё ниже, не впихнули его в вагон несколькими ловкими, хотя и достаточно ощутимыми толчками.

Энергично работая локтями, Метеор пробился к Марте, поправил двумя пальцами воротничок и, защищая галстук от испачканного шоколадом личика двухлетней девочки, которую держал на руках её папа, горько сказал:

— Этого я от вас не ожидал, пани Ирма. Как можно так, без предупреждения…

— Прошу брать билеты! — раздался рядом с ними голос приземистой широкоплечей кондукторши в шапке, лихо сдвинутой набекрень на кудрявых, очень светлых волосах. Её побитое оспой, грубо накрашенное лицо засияло нескрываемым восторгом при виде Метеора. Метеор вынул злотый, подал кондукторше и сказал:

— Прошу два билета.

Кондукторша оторвала билеты, как загипнотизированная; не глядя взяла деньги, и всё стояла на месте, не отрывая от Метеора ослеплённых глаз. Было заметно, что его красота произвела на неё неотразимое впечатление.

— Пани Ирма… — начал Метеор, но остановился, обеспокоенный пристальным взглядом кондукторши. — Пани Ирма, пойдём пить кофе, хорошо? — продолжал он, упорно игнорируя восхищение новой поклонницы.

Марта ответила непонятным кивком, который мог означать и «да», и «нет»; кондукторша опомнилась, бросила на неё взгляд, исполненный ненависти и презрения, после чего направилась в заднюю часть вагона, раздражённо требуя деньги за билеты.

Возле Мариенштадта Марта стала протискиваться вперёд, и после короткой борьбы ей удалось выйти. За ней выскочил из трамвая весь измятый Метеор, сказавший Марте с тихим упрёком:

— Вы даже не ответили мне, пани.

— Хорошо, пойдём, — сухо согласилась Марта. — Выпьем кофе.

Они пошли по дороге, спускающейся среди зелёных газонов к виадуку.

В небольшой кофейне, возле книжной лавки на Мариенштадтском рынке, к столикам были приставлены деревянные стулья с необыкновенно широкими спинками. На них было очень удобно сидеть и разглядывать мариенштадтские старинные каменные дома цвета обожжённого кирпича, что, видимо, считалось вполне достаточной компенсацией за скверный кофе. Метеор всё время оставался молчаливым и задумчивым.

— Почему вы молчите? — спросила Марта.

— Не знаю, — признался Метеор.

— Может быть, вы голодны? — участливо поинтересовалась Марта.

— Может быть, — согласился он, — и потому приглашаю вас, пани, на обед.

Он почувствовал себя победителем: наконец-то девушка заговорила с ним языком понятных ему намёков.

— Подождите, пожалуйста, минутку, сейчас я что-нибудь придумаю, — быстро проговорил он, пошёл к буфету и громко — так, чтобы слышала Марта, спросил, где находится телефон. Закрывшись в кабине, Метеор снял трубку, но даже не набрал номер — просто стоял несколько минут и курил. Тем временем Марта размышляла:

«Появиться с таким на улице? Не очень прилично. На толчке ещё ничего, но в городе? И всё-таки с этим купальником он мне помог… Здорово устроил — настоящий варшавский ловкач. А вообще я же имею право пойти пообедать с тем, кто мне нравится? Имею или нет? Я совершеннолетняя, незамужняя, и нет никого, кому нужно было бы давать отчёт, где и с кем я бываю».

Тут Марта поняла, в чём причина её грусти: такой отчёт она согласилась бы дать только Витольду Гальскому, и никому другому, а именно этого и не может сделать.

— Пойдём, — сказал вернувшийся Метеор. — Уже заплачено.

— Куда? — спросила Марта.

— Мы приглашены на большой приём к одному из моих друзей. Минуту назад я поговорил с ним по телефону.

— К незнакомому мужчине? — строго спросила Марта.

— Пани Ирма, — скривил красивые губы Метеор. — К чему такие церемонии? Вы же компанейская девушка, да или нет? Неужели я могу вас подвести или похож на такого? Сейчас час дня, ведём мы себя пристойно, а вы ещё отказываетесь! Что за шутки!

— Пошли, — вдруг решительно согласилась Марта. «Действительно, час, — подумала она. — И вообще я ни перед кем не должна отчитываться».

4

— Уже! — воскликнул Лёва Зильберштейн, резко открывая дверь кабинета.

Филипп Меринос отвернулся от окна, через которое смотрел на позолоченное солнцем майское небо, и погасил в пепельнице сигарету.

— Извините, что так внезапно, без предупреждения, — смутился на мгновение Лёва, — но уже! Начинается!

— Что уже? — равнодушно спросил Меринос.

— Уже, — третий раз повторил Зильберштейн. — В сегодняшних дневных газетах появилось сообщение о матче. На первых полосах. Ночью по городу будут развешены афиши. Пан председатель, что творится! Люди уже знают! Завтра вся Польша захочет посмотреть этот матч! Вся спортивная Варшава сейчас как в горячке! — Лёву охватило воодушевление, его глаза заблестели, нос побелел. — Вы представляете, пан председатель, самые знаменитые футболисты мира, в наилучшей спортивной форме, — здесь, на варшавском стадионе! Вы понимаете, что это будет за матч?! — Видно было, что спортсмен в душе Зильберштейна в эту минуту окончательно вытеснил делового человека.

— Успокойся, — недовольно сказал Меринос. — Твои футболисты мне до… — он умолк, так и не окончив фразы. — Ты, Лёва, — предостерегающе проговорил председатель, — не забывайся! Это не игра в футбол, а большая, серьёзная афёра. На матче у тебя будет время.

— Правильно, — согласился Лёва. Выражение его лица мгновенно изменилось. — Всё в порядке, пан председатель, всё в порядке, — успокаивал он, — чтоб у меня не было здоровых детей, если вы, пан председатель, сейчас не останетесь довольны.

— Что такое? — коротко спросил Меринос.

— Неплохо получается. — Лёвино лицо сияло. — Вы, пан председатель, дадите мне тридцать тысяч злотых и увидите, что за радость…

— Для чего тебе? — буркнул Меринос.

Зильберштейн с мудрой меланхоличностью кивнул головой.

— Я вам скажу: теперь это не модное дело, но я суеверен, как тёмный крестьянин. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Я верю, когда везёт, то везёт с самого начала. Если уж фартит, так фартит сразу. — Лёва вытащил из кармана пачку сигарет и угостил Мериноса. — Курите, пожалуйста: «Северная Пальмира», очень хорошие сигареты. На прошлой неделе несколько десятков пачек штангисты привезли из Москвы.

— Так в чем там тебе фартит? — беря сигарету, спокойно спросил Меринос.

— Сплюньте, пан председатель, чтобы не сглазить, — осторожно предостерёг Лёва, — не надо об этом слишком много говорить. Достаточно, что везёт с самого начала, а даст Бог — так будет и до конца. Мне один обещал тысячу билетов, — наконец выдавил из себя Лёва.

— И за ним ты хочешь тридцать кусков? Ого, — удивился Меринос.

— О пан председатель, будьте же человеком! Надо дать людям жить или нет? У меня есть один парень, он имеет доступ к напечатанным билетам. Причём только сегодня, так как завтра билеты окажутся в сейфе и пойдут на распределение. Паренёк тоже не против что-то заработать, вот он и обратился ко мне под большим секретом. Хочет просто стянуть тысячу штук. Да, в конце концов, что мне за дело? Если у него выгорит, мы возьмём эту тысячу, правда? — Лёва наклонился к Мериносу и шёпотом небрежно добавил: — Он хочет по тридцатке за штуку. Неплохо ведь? Я сказал, что беру. Хорошо сделал, да? Не стоит упускать даже такой случай, разве не так? Пригодится на первых порах, для счастливого начала. Мы за каждый билет получим не меньше чем по сотне!

— А ты, — весело спросил Меринос, — сколько имеешь с этой тридцатки? Ну скажи, Лёва, старому корешу! — Однако глаза Мериноса не смеялись, в них был гнев.

— Ой! — ужаснулся Лёва, — зачем такие шутки, пан председатель?! — Он пренебрежительно причмокнул, прикрывая тяжёлыми веками чуткие, насторожённые глаза. — Очень мне надо гоняться за несколькими злотыми, когда у меня хорошие проценты в большом деле? О чём речь, мы можем и отказаться от этого. Безопаснее будет.

— Зачем? — непринуждённо возразил Меринос. — Ясно, что берём. Ты прав: если везёт, то во всём. ЦСПС в наших руках, а теперь ещё и эта тысяча билетов. Такого мы и не ожидали. Неплохо. Только, — задумался он, — где я тебе сейчас достану денег? Анеля! — окликнул он, открывая настежь дверь.

Вошла Анеля.

— Где этот ублюдок Метеор? — спросил Меринос.

Анеля вытерла о передник руки.

— Этот потаскун, дерьмо кошачье, барахло? — с удовольствием переспросила она. — Откуда я знаю, где его, паршивца, черти носят? Вышел около часа назад. Сказал, что идёт на толчок и скоро вернётся. А я предупреждала, что он вам понадобится. Не послушал. Только б и таскался, подонок проклятый!

— Ладно, — остановил её Меринос. — Как только появится, пусть сразу же зайдёт ко мне.

Анеля вышла.

— Понимаешь? — обратился Меринос к Зильберштейну, — этот паршивец Метеор как директор должен официально подписать требование, чтобы получить деньги со счёта кооператива «Торбинка». А то у меня в кассе всего каких-то пятнадцать тысяч.

— И достаточно, — поспешно заверил его Зильберштейн, — остальные доплатим, когда получим билеты.

Меринос мельком, но внимательно взглянул на Лёву, встал, отпер небольшой сейф, стоявший в углу комнаты, и, отвернувшись от Зильберштейна, отсчитал тридцать банкнотов по пятьсот злотых.

— Так и сделаем, пан председатель, — с излишней горячностью сказал Зильберштейн, кладя деньги в карман. — Я приду с билетами, а вы уж возьмёте остальные, добро? Так где мы встретимся?

— В «Золушке», — ответил Меринос.

— Прекрасно, — поспешно согласился Лёва, — а пока что до свидания!

— Смотри у меня! — бросил с недоброй усмешкой Меринос.

«Поверь, сынок, — самодовольно подумал он, — что ты отдашь те несколько злотых, которые сегодня на мне заработаешь. Отдашь, когда будем рассчитываться, чтобы знал впредь: такого шефа, как я, нелегко обвести вокруг пальца».

— Ожидаются грандиозные именины, — разглагольствовал Метеор в такси, остановленном в Краковском Предместье, — соберётся много гостей. Увидите, как будет весело.

— Прекрасно, — ответила Марта, — люблю такие неожиданные праздники. Какой сегодня день? — поинтересовалась она.

— Четверг, — ответил Метеор. — День Святого Альберта.

Марта успокоилась, хотя кварталы, по которым они проезжали, вызывали у неё тревогу.

Машина остановилась против облупленного пятиэтажного каменного дома на Крахмальной улице. Марта снова почувствовала неуверенность: ей захотелось поскорее выпутаться из этой истории. Но не получалось — Метеор вежливо открыл дверцу такси:

— Прошу вас, сюда…

Марте оставалось только призвать на помощь чувство юмора — единственное спасение в подобных ситуациях. Проходя вслед за Метеором через ворота и двор, она не без удивления заметила, что находится в большом гараже.

Марта и Метеор поднялись по крутой железной лестнице и, миновав цех, очутились в конторе.

— Посидите, пожалуйста, — предложил Метеор, — и подождите минутку. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Марта; ею снова овладело лёгкое беспокойство. — А где же именины? — спросила она.

— Будут, — нагло ухмыльнулся Метеор, — не всё сразу. — Он вышел из конторы и спустился по лестнице: в дальнем углу гаража стоял Вильга над поднятым капотом оливкового «гумбера». Испачканный маслом Пацюк ковырялся в моторе машины.

— Алюсь, — торопливо заговорил Метеор, — у меня к тебе серьёзное дело. Можно тебя на минутку?

— Свеча — это чепуха, — обратился Вильга к Пацюку, — а вот что делать с дроссельной заслонкой?

— Алюсь, — настаивал Метеор, — на минутку…

— Что случилось? — спросил Вильга, метнув на Метеора взгляд поблёкших глаз. — Не видишь, что я занят?

Метеор отвёл его в сторону.

— Я хочу, чтобы ты устроил обед, — он напряжённо смотрел в лицо Вильги.

— И что должно быть на обед: жареная говядина или курица в соусе? — холодно спросил Вильга. — Сию минуту или через час?

Затем он спокойно поинтересовался:

— Ты что, спятил?

— Нет, — возразил Метеор и, немного подумав, добавил: — А может, и да. Какая-то бессмысленная история. Я с ходу потратил сто пятьдесят злотых, не считая мелочи.

— На женщину, — сказал Вильга, — наверное, на женщину, раз с сожалением говоришь о деньгах. На тряпки не жалеешь, насколько я тебя знаю, а водки не пьёшь.

— Угадал! — подтвердил Метеор.

— Итак, чего ты хочешь? — спросил Вильга. — Денег у меня нет, я не займу тебе ни гроша.

— Деньги у меня есть, — взволнованно признался Метеор, — только не знаю, что с ней делать. Ну и дурак же я! Сказал ей, что повезу на именины.

— А куда привёз? — с лёгкой улыбкой спросил Вильга.

— Сюда, — задумчиво ответил Метеор.

Вильга перестал улыбаться.

— Ты что, спятил? — второй раз спросил он. — Может, хочешь, чтобы я устроил тебе именины?

— Не надо мне устраивать именины, — суетился Метеор, — но всё же как-нибудь помоги.

— Вали ты отсюда со своей девкой, — тихо, но решительно заявил Вильга. — Мне не до того. Если бы Меринос узнал, что ты сейчас вытворяешь, он бы не погладил тебя по головке. На Пружной и так неспокойно, а этот гуляка со своими приключениями…

— Алюсь, — умолял Метеор, — куда я с ней пойду? Подумай, что я ей скажу?

— Веди её к себе домой, — равнодушно предложил Вильга, — но сейчас же!

— В эту конуру? — в голосе Метеора слышалось отчаяние. — Тебе же известно, как я живу. Молодые специалисты моей профессии не получают хороших квартир при распределении, — с горечью добавил он. — Знал бы ты, чего мне стоило затащить её сюда. Что я ей скажу?

— Идём, я всё устрою, — сказал Вильга, вытирая руки чистой тряпкой.

— Помни! — воскликнул Метеор, спеша за ним. — Моя фамилия Хацяк. Директор Витольд Хацяк!

Марта с интересом рассматривала кубки, награды, эмблемы и фотографии, когда дверь распахнулась и вошёл Метеор в сопровождении какого-то пана с длинным обрюзгшим лицом. На нём был серый, безупречно чистый рабочий фартук, какие носят на работе чертёжники и лаборанты. В вырезе фартука виднелся завязанный на шее узлом шёлковый платок бордового цвета в белый горох.

— Пани Ирма… — довольно смущённо начал Метеор.

— Вильга, — щёлкнул каблуками спутник Метеора.

— Знаю, — сказала Марта, — инженер Альберт Вильга, да? Здесь сами стены говорят о вас, — она указала на увешанные стены, и ясная улыбка на мгновение осветила её лицо. Этой улыбки было достаточно, чтобы вызвать в бетонно-стальной душе Альберта Вильги непонятный отклик, — такого он не мог припомнить со времён детства.

— Мой знакомый, пан директор Хацяк, — вежливо произнёс Вильга, — пригласил вас ко мне. Входите, пожалуйста. Чем богаты…

— Благодарю, — сказала Марта, — мне очень досадно, что… — ей вдруг показался забавным этот похожий на мумию человек, напоминающий героев довоенных детективных романов.

— Открывай, — фамильярно перебил Метеор, почувствовав, что дело идёт на лад.

Вильга снял фартук и повесил его на вешалку.

— Простите меня, пани, — сказал Вильга, — но я не приготовился к такому приятному визиту.

«Откуда у него такая галантность? — удивился Метеор, — никогда не замечал за Вильгой ничего подобного. Что с ним случилось?»

— Это вы меня извините, — произнесла Марта, — а заодно и пана директора Хацяка. Мы случайно зашли, чтобы поздравить вас с днём именин, а оказывается, вы не отмечаете этот день. — Последние слова относились к Метеору и содержали горький упрёк.

— Что вы, — любезно успокоил её Вильга, — такой торжественный момент. Пожалуйста! — Он откинул красную портьеру и открыл надёжно запертую дверь, которая вела в небольшую прихожую с многочисленными вешалками из оленьих рогов. Из прихожей они прошли в просторную комнату с красивой дорогой мебелью: тёмный буфет в стиле «Шиппендаль», замечательный большой секретер розового дерева, диванчик «ампир» и тяжёлые кожаные кресла. На стенах висели великолепные полотна художников-баталистов польской школы с неизменной темой: улан на коне, принимающий кувшин из рук хорошенькой сельской девушки либо пылко осыпающий её поцелуями. Кроме картин, здесь были ещё цветные рекламы больших автомобильных фирм — «Альфа-Ромео», «Гиспано-Суиза», «Роллс-Ройс». В этой комнате без окон имелась только запертая дверь в одной из стен.

— Садитесь, пожалуйста, — обратился Вильга к Марте, извлекая из буфета поднос с напитками. — Что вам больше нравится? — галантно спросил он. — Белое вино, мятный ликёр с содовой или апельсиновый сок с каплей вермута?

— Здесь совсем не душно, хотя и нет окон, — наивно заметила Марта, с интересом разглядывая всё вокруг.

— Сумели создать микроклимат, — скупо улыбнулся Вильга. — Директор, — с неприкрытым пренебрежением обратился он к Метеору, — оставим пани на минутку. Я попрошу вас на несколько слов. Вот журналы. — Вильга указал Марте на кипу зарубежных журналов по автомобильному делу, разбросанных на секретере, — и вышел с Метеором в контору.

— В чём дело? — спросил Метеор.

— Давай деньги, — ответил Вильга. — Пацюк съездит в «Деликатесы», привезёт колбасу, сардины, фрукты, кексы, приготовим кое-какую закуску. Спиртное у меня есть.

Метеор нехотя вытащил двести злотых.

— Больше нет… — неуверенно сказал он, — подкинь что-нибудь, Алюсь, я сегодня пустой.

— Ах ты попрошайка, — холодно процедил Вильга, — давай пятьсот злотых. Ты же нафарширован деньгами до самого носа! Водки не пьёшь, ещё и бабы тебе приплачивают. А как попадётся такая, что надо выложить что-то на стол, так побираешься, паршивец?

Метеор с перекошенным лицом протянул ему триста злотых.

— Ни гроша больше, — простонал он.

— Ты! Как тебя зовут, а то я забыл?

— Хацяк, — сказал Метеор, — директор Хацяк. Может, это слишком скромная фамилия? — Он вдруг нахмурился. — Может, нужно было назваться Героевским? Альфонсом Героевским? Очень красивая фамилия. Из солидной семьи, сразу видно.

Из тонких губ Вильги вырвался звук, напоминающий скрежет ножовки, которой водят по ржавому железу. Метеор испуганно взглянул на него. Он никогда ещё не слышал такого звука. Это был всего-навсего весёлый смех, каким инженер Альберт Вильга не смеялся уже много лет.

Метеор вернулся к Марте, а Вильга спустился вниз, дал какие-то инструкции Пацюку, и тот, обтерев руки паклей, накинул плащ на голую грудь и выехал из гаража в дребезжащей «шкоде». Вильга вернулся к себе в квартиру.

Через пятнадцать минут Пацюк принёс из машины в украшенную рогами прихожую несколько тяжёлых пакетов. Вильга развернул их.

— Может, помочь? — предложила Марта. — Разрешите, я помогу.

— Пожалуйста, — ответил Вильга и посмотрел в серые сияющие глаза Марты. Его правое веко начало быстро и часто дрожать, что свидетельствовало о том, что инженер взволнован. Он подошёл к закрытой двери, отпер её, включил свет и пропустил Марту вперёд. За дверью был небольшой альков, также заполненный мебелью, среди которой Марта успела заметить широкую французскую кровать и большой шкаф. Из алькова дверь вела в маленькую, идеально чистую кухню и соседнюю ванную комнату; здесь тоже не было окон. В кухне Вильга выложил все продукты на стол, а Марта, сняв с крючка чистое полотенце, подвязалась им вместо передника.

— Прекрасно… — прошептал Вильга; это слово в его устах прозвучало так странно, что Марта смутилась, а сам Вильга даже испугался.

— Знаете что? — заявил Метеор. — Я возьму машину и поеду привезу пластинки. У тебя, Алюсь, одни «Тоски», Легары и «Страны улыбок». Разве это музыка?

— Панове, вы, я вижу, готовите какую-то грандиозную программу? — несколько встревожилась Марта.

— Такие импровизации не забываются, — сказал Вильга.

— Вы правы, — признала Марта и опять подумала: «В конце концов, мне не перед кем оправдываться. Мужа у меня нет, а здесь довольно весело. С этим немолодым паном приятно поговорить, человек интеллигентный».

— Поезжай, поезжай, — неожиданно поспешно поддержал Метеора Вильга, — пусть Пацюк даст тебе «шкоду».

После ухода Метеора Марта и Вильга с воодушевлением стали готовить бутерброды. Марта то и дело выходила в столовую и расставляла на столе тарелки; с каждой минутой она чувствовала себя свободнее. Проходя в очередной раз через альков, она заметила вверху, над кроватью, пятно дневного света: там оказалось небольшое окошечко. «Почему оно так высоко? И отчего такое маленькое? Что в него видно?» — подумала Марта, но сразу же забыла об этом, увлечённая приготовлением закуски.

Приехал Метеор, и из столовой донеслось: «C’est ci bon…»[3]

— Ну как? — вбегая на кухню, воскликнул Метеор, — пани Ирма, вот это музыка, не правда ли? Муха и та не усидит на месте.

— Ничего оригинального, — скривился Вильга.

— Прошу к столу, — пригласила Марта и испугалась. — Простите, — обратилась она к Вильге, — что я хозяйничаю.

— Прекрасно, — улыбнулся инженер, — в этом есть своеобразная прелесть.

— Я потому так сказала, — оправдывалась Марта, — что очень проголодалась. Целый день была на толчке.

— Где водка? — громко спросил Метеор. — Самое время.

Вильга посмотрел на него с холодной усмешкой:

— Откуда у вас, пан Хацяк, такое тяготение к алкоголю?

— Иначе себя чувствуешь, как глотнёшь, — бодро ответил Метеор, — всё видишь в розовом свете. Правда, пани Ирма?

— Не знаю, — ответила Марта, перекладывая себе на тарелку солидный кусок аппетитной ветчины.

Вильга принёс из кухни две хорошо охлаждённые бутылки водки.

— Позвольте? — спросил он, наклоняясь над Мартой с бутылкой в руке.

— Ясное дело, — быстро произнёс Метеор. — Наливай, Алюсь. Один раз живём!

Марта одобрительно кивнула головой; рот у неё был набит ветчиной и закупорен большой красной редиской.

— Ну, за удачу! — Метеор поднял рюмку; Марта проглотила ветчину, подняла свою рюмку, и все выпили.

— Э-э-э! — недовольно заявил Метеор. — Так нельзя. Здесь, в этом ресторане, пьют на равных, до дна, и всё, а не половину. Мы с Алюсем будем в обиде…

— Пан Витольд, — сказала Марта, — мне надо сначала что-нибудь съесть. У меня пусто в желудке, я сразу опьянею.

«Его теперь зовут Витольд», — со злорадством подумал Вильга.

— Витусь, — обратился он к Метеору, — пани Ирма будет пить так, как считает нужным. Понимаешь?

— Не понимаю, — стоял на своём Метеор; от первой же рюмки у него покраснели уши, — надо или поддерживать компанию, или вовсе в ней не участвовать. Алюсь, повтори!

Вильга наполнил две рюмки.

— Выпьем! — с энтузиазмом воскликнул Метеор, — пани Ирма, давайте!

Марта выпила — на сей раз до дна: холодная водка пришлась ей по вкусу. Кроме приятного возбуждения, девушка ничего не ощущала.

Зазвенел звонок, и Вильга вышел.

— Ирма! — Метеор быстро придвинулся к Марте и налил ей. — Ну, а теперь со мной. Давайте перейдём на ты… — И он окинул её недвусмысленным взглядом.

— Ой, директор, — засмеялась Марта, — не так быстро, я должна привыкнуть.

— Привыкать будем потом, — сказал Метеор; у него страстно затрепетали ноздри; он считал, что это нравится женщинам, свидетельствуя о пылком темпераменте.

Вошёл Вильга и бросил связку ключей на секретер; Марта заметила, что за стеной, откуда раньше доносилось тихое, но непрерывное гудение станка, наступила тишина.

— Который час? — спросила она.

— Четыре, — взглянув на золотой «лонжин», ответил Вильга.

— Уже поздно, — вздохнула Марта.

— Ещё не поздно, совсем не поздно! — воскликнул Метеор и вскочил с кресла; он поставил новую пластинку, полились звуки быстрого танца.

— Пошли, — властно позвал Метеор и схватил Марту за руку, чуть ли не рванув её из кресла.

«Собственно, — подумала Марта, — мне всё равно нужно было пойти пообедать. Я могу здесь побыть часок».

Вильга с рюмкой водки сел на ручку кожаного кресла и наблюдал за танцующими.

— Вам нравится этот танец? — спросил Метеор, притягивая Марту к себе поближе. — «Ми-и-и-лая м-о-я-я…» — начал он подпевать.

Марта танцевала хорошо, но неохотно.

— Так близко нельзя, — она резко отстранилась от Метеора, — кто так танцует? И вообще, не считаете ли вы, что нехорошо быть вдвоём, когда пан инженер сидит и скучает?

«Как она изменилась! — удивился Метеор. — На толчке была совсем другой».

— Алюсь, — вдруг сказал он, — оставим ещё раз пани Ирму на минутку. У меня к тебе дело.

— Пожалуйста, — поддержала Марта, — не стесняйтесь.

Они вышли в контору, и Метеор старательно задёрнул портьеру, чтобы Марта не могла подслушать.

— Алюсь, — начал он, — ты мне друг или нет?

— А что? — холодно спросил Вильга.

— Компаньон ты мне или нет? — настаивал Метеор. — Ну, скажи!

— А если и компаньон, что из того?

— То, что смывайся отсюда. Выпей водки, поезжай в кино или на прогулку в Виланов — куда хочешь, — торопливо уговаривал Метеор. — А я с ней здесь останусь. На два часа, не больше. Скажешь, что вызвали по телефону, чтобы не спугнуть её. Я её немного подпою, потом уговорю, и всё будет в порядке. Ну как? Договорились?

Вильга долго смотрел на Метеора своими блёклыми глазами.

— Ну? — нервничал Метеор; на лбу у него выступил пот.

— Нет, — твёрдо заявил Вильга, — и речи быть не может.

— Ты что, одурел? — крикнул Метеор. — Моралист нашёлся! Спаситель! С каких это пор тебя раздражают подобные вещи?

— Ты трепач, — без всякой злости сказал Вильга, — заткнись-ка, а? И слушай: ты сам попрощайся и катись на все четыре стороны!

От удивления Метеор сел на стол и с минуту молча смотрел на Вильгу, а затем тонко, визгливо захохотал.

— Ой! Держите меня! Не могу! — заливался он.

Вильга смотрел на него спокойно, холодно, будто что-то обдумывал.

— Подожди, — сказал он через минуту, — мы сделаем иначе. Ты останешься, и мы будем действовать вдвоём. Как-нибудь помиримся, — и он неприятно усмехнулся, демонстрируя жёлтые от табака, широкие, как лопата, зубы.

— Ну, что ж, — согласился Метеор, — пусть будет так. Давай лапу. Только ты должен помочь мне напоить её как следует, а то без водки дела не будет.

«Хорошо, хорошо, — подумал Вильга, — и тебя, сукин сын, напою так, что и через три дня не придёшь в себя».

Они возвратились в столовую. Марта как раз управлялась с бутербродом.

— Musik! — воскликнул Метеор, — maestro, please![4] — обратился он сам к себе; затем выключил адаптер и включил радио.

Вильга открыл буфет.

— Пани Ирма, — заговорил инженер, — самое время попробовать что-то действительно вкусное. — Он вытащил бутылку джина «Gordon Walker», фляжку итальянского вермута и апельсиновый сок.

— Небольшой коктейльчик… — обрадовался Метеор.

Марта не возражала. Ей хотелось выпить, сегодня спиртное доставляло ей удовольствие.

— Замечательно, — одобрила она, — давайте попробуем, что это такое!

— О, ты мне нравишься! — воскликнул Метеор, — вот это баба! Алюсь, налей-ка нам джина.

Вильга налил, Марта не отказывалась; страшно крепкий, но с приятным запахом напиток ей понравился, щёки её порозовели. Метеор быстро налил ещё по одной.

— Э, — остановила его Марта, — спокойно, дорогой друг.

— А может, теперь вермута? — с улыбкой спросил Вильга, — вы же немного закусили, не так ли? Вкусные сардинки? Французское — это французское, — добавил он с лёгкой грустью в голосе. — Моя любимая страна…

— Для солидных панов, — заметил Метеор, — для рантье с жирными мордами, стригущих купоны… — Метеор говорил всё громче; он допил свою рюмку и уже почти кричал.

— Мне пришла в голову, — вдруг выкрикнул он, — гениальная мысль! Давайте представим себе, что мы на пляже. Ирма, раздевайся! Где тот костюм, который я тебе купил?

— Директор, — медленно произнесла Марта, — может, вам приложить к голове немного льда?

— Прекрасная идея, — неожиданно отозвался Вильга, — вы, наверное, сложены, как богиня. Настоящая нимфа или ещё на порядок выше… Диана.

— Все раздеваются! — с энтузиазмом воскликнул Метеор. — Все! Ха-ха-ха! — и он чуть не упал со смеху. — Ирма, ты умрёшь от радости, когда увидишь Алюся в спортивном… Ну давай!

— До свидания, — решительно заявила Марта, — может, вы выпустите меня отсюда? У меня дома ещё много дел.

Метеор прищурил глаза, выражение его лица резко изменилось.

— Сестричка, — обратился он к ней с ядовитой насмешкой, — а кофе? А кексы? Всё это оставишь, не попробовав? А костюм — ты думаешь, я тебе его даром купил?

— Искренне благодарна за костюм, — примирительно улыбнулась Марта, — за проявленную любезность.

— Какая там любезность, — холодно и обиженно возразил Метеор. — Откуда это вы свалились? Думаете, такой костюм стоит двести злотых? Пришлось немного доплатить…

— Ах, так? — не слишком удивилась Марта. Она открыла сумку и вытащила костюм.

— Пожалуйста, — она протянула белую мягкую вещицу Метеору, — и верните мне двести злотых. Надеюсь, что вы, как опытный коммерсант, продадите его с выгодой.

— Я не люблю у себя дома таких разговоров, — недовольно поморщился Вильга, — и денежных проблем.

— Ну, — сказал Метеор, забывая обо всём на свете и беря костюм двумя пальцами, — ну, Ирма, только без фокусов… Какого же лешего ты сюда пришла? — неожиданно раскричался он, — может, не знаешь? Когда шла сюда, не была такой — знала, зачем идёшь!

— Витусь, — кисло улыбнулся Вильга, — выйдем на минутку, я хочу тебе кое-что сказать. Попросим извинения у пани… — Он встал и, довольно пренебрежительно поклонившись Марте, вывел Метеора в контору и тщательно закрыл за собой дверь.

«О чём они говорят? — прикусила губу Марта, оставшись одна. — Ну и влипла, вот так история! — Она подошла к двери, прижалась ухом к замочной скважине, но ничего не услышала. — Этот старый баран может оказаться ещё опаснее того спесивого идиота», — нахмурилась Марта, вспоминая, как внезапно изменил тактику Вильга. Сложила все свои вещи, поправила волосы и взяла в руки сумку.

— Видишь, Юрек, — сказал Вильга, когда они оказались в конторе, — дело не идёт.

— Пойдёт, — самоуверенно заявил Метеор, — ещё одна-две рюмки — и я всё устрою.

— Ах ты слизняк, — Вильга презрительно посмотрел на него, — ты выпьешь ещё пару рюмок и будешь готов. И так еле держишься на ногах. Здесь надо иначе… — он задумался.

— Как? — в голосе Метеора прозвучало сомнение.

— Надо силой… — осторожно проговорил Вильга, внимательно глядя на Метеора.

— Можно и так, — согласился Метеор, — но не нужно.

— А я говорю, — настаивал Вильга, — надо дать ей чем-нибудь по голове — и порядок.

— Почему бы и нет, — неожиданно согласился Метеор. Он неловко закурил сигарету и тяжёлым шагом направился к двери.

— Подожди, — задержал его Вильга, — так ты это сделаешь?

— Могу и я, — с пьяным безразличием согласился Метеор, сделал ещё шаг, затем присел на край письменного стола и сказал: — Нет, не могу. Я никогда такого не делал. Не сумею, Алюсь.

— Эх ты… — в голосе Вильги было глубокое разочарование.

Они вернулись в комнату.

— Ну, Алюсь, — дружелюбно сказал Метеор, — налей ещё по рюмке… А ты, Ирма… — он повернулся к Марте, и недобрая усмешка исказила его лицо, — довольно уже этого притворства… Перестань изображать из себя монахиню! — Резким движением он вырвал у неё из рук сумку и отбросил в сторону, затем схватил девушку в объятия и липкими губами стал целовать её лицо. Вильга незаметно подкрался сзади. В эту минуту раздался длинный резкий звонок. Метеор отпустил Марту, а Вильга вылетел из комнаты, распахивая настежь все двери, подскочил к окну мастерской и посмотрел вниз.

— Это председатель! — на всю квартиру крикнул Вильга. — Юрек, иди-ка сюда!

Метеор, мгновенно протрезвев, побледнел, оттолкнул Марту и побежал к Вильге.

— Иди отопри ему, — сказал Вильга, — а я тем временем улажу с этой…

— Только деликатно… — умоляюще произнёс Метеор; в его глазах застыл страх. Он медленно направился к железной лестнице.

Вильга вернулся в столовую и схватил Марту за руку.

— Ты, девка, — сказал он тихо и холодно, — сиди спокойно, если хочешь ещё немного пожить. Понимаешь? — Марта похолодела от его мутного взгляда. Он толкнул её в открытую дверь алькова, которую тут же с шумом закрыл и запер на ключ. Марта упала на кровать; потом села на край постели и вытерла лоб рукой. Только теперь она ощутила парализующий страх. В затуманенном тревогой воображении внезапно, неизвестно почему, возникли белые внимательные глаза.

Впервые в жизни Марта почувствовала, что больше не боится этих глаз, и впервые ей захотелось увидеть их близко, здесь, рядом. Она поднялась и только теперь догадалась, откуда взялось вверху пятно дневного света. Девушка быстро стала на кровать и потянулась к маленькому, зарешечённому изнутри окошку. Она уже хотела взобраться повыше и посмотреть, что находится там, за этим окном, как вдруг услышала за дверью громкий разговор. Слезла с кровати и потихоньку приблизилась к двери…

Когда-то, в начале реконструкции Варшавы, кофейня «Золушка» пользовалась огромным успехом. Она была излюбленным местом встреч варшавской богемы, среди которой встречались маклеры с «чёрного рынка», приятели и приятельницы актёров. Однако то время давно миновало, и теперь сюда заходили лишь удручённые временными семейными неурядицами служащие, скрывающиеся от посторонних глаз влюблённые пары, да утомлённые долгими скитаниями пьянчуги.

Лёва Зильберштейн вскочил из-за столика, увидев входящего в зал Мериноса.

— Есть? — садясь спросил председатель.

— Есть, — ответил Лёва, ставя себе на колени модную в Варшаве сумку из свиной кожи — нечто среднее между портфелем и чемоданом. Он открыл её и вынул плотно набитую и крепко перевязанную картонную коробку. Меринос протянул руку, Лёва инстинктивно отдёрнул свою, и лицо его залилось краской.

Кривая усмешка появилась на лице Мериноса.

— Лёва, старый друг, ты боишься? Мне не доверяешь?

— Что вы, пан председатель, — пробормотал Лёва, протягивая пакет Мериносу.

— С деньгами дело плохо, — объявил Меринос, подбрасывая в руках пакет. — Представь себе, этого паршивца Метеора до сих пор нет. Но ты не бойся, Лёва, — Меринос улыбнулся с ласковой насмешкой, — сейчас поищем. Поехали вместе к Вильге, а? У Вильги, может, найдём свободных пятнадцать кусков.

— Так едем, — нервно кивнул Лёва, — немедленно едем…

Меринос внимательно посмотрел на Зильберштейна: трудно было понять, что скрывалось в этом взгляде — презрение или удовольствие.

Майский день клонился к вечеру, когда Меринос подошёл к запертым воротам гаража. Перегретый воздух, насыщенный запахом бензина из мастерских, неподвижно застыл среди каменных зданий и заборов.

Дверь отворилась, и на пороге дома появился Ежи Метеор, поспешно заправляя рубашку в брюки.

— Вот как, — улыбнулся Меринос, и у Метеора мороз пробежал по всему телу, — так ты здесь, сынок… Ну-у-у хорошо!

Метеор начал что-то лепетать, но от страха язык у него одеревенел. Меринос прошёл мимо Метеора, поднялся по крутой лестнице и вошёл в комнату.

— Вот как! — повторил он, увидев заставленный закусками и напитками стол. — Значит, вы, панове, празднуете? А где ваши дамы, не скажете?

Вильга стоял, прислонясь к буфету; сложив на груди руки, он курил сигарету.

— Уже ушли, — холодно и спокойно ответил инженер.

Метеор, робко входивший в комнату, издал какой-то невнятный возглас, означавший отрицание. Меринос не обратил на это внимания, обращаясь к Метеору, он чётко, спокойно проговорил:

— Ах ты мерзавец, сколько раз я тебе говорил, что нельзя уходить из конторы на целый день! — Он приблизился на шаг и дважды ударил Метеора по лицу — по одной и по другой щеке, с такой силой, что эхо прокатилось по комнате. Метеор громко застонал и, потеряв равновесие, отлетел к столу; на его покрасневшем лице отчётливо выделялись белые следы пальцев Мериноса. — Вонючка ты паршивая, — спокойно продолжал Меринос, — скоро наступят дни, каких ещё не было в твоей бандитской, преступной карьере. Если ты ещё раз выкинешь такой номер с девками, знай, больше не встанешь.

— Пан председатель, пан председатель… — забормотал Метеор. Тревога, боль, унижение и неуверенность парализовали его мысли и речь. Он не знал, чем занята Марта, и умирал от страха при одной только мысли, что Меринос может обнаружить её здесь.

— Пан инженер, — обратился Меринос к Вильге, — у вас есть пятнадцать тысяч наличными?

Вильга на минуту задумался, будто взвешивая, что выгоднее: дать деньги или отказать?

— Есть, — наконец ответил он, невольно посмотрев на дверь, за которой находилась Марта.

— Мне эта небольшая сумма понадобится, — Меринос закурил сигарету, — только до утра. Всё из-за этого горе-директора, — он кивнул в сторону поникшего Метеора, — я не мог сегодня получить деньги в банке. Здесь и ваша вина, пан инженер, — улыбнулся Меринос, глазами показывая на стол. — В рабочее время водка и девочки…

Вильгу охватил мучительный страх: он не знал, чего можно ожидать от гостьи в алькове. «Что будет, если она сейчас закричит?» — подумал инженер и почувствовал, как деревенеет его затылок; взглянул прямо в тёмные, опасные глаза Мериноса и впервые в жизни впал в панику.

— Есть, — торопливо повторил он, — сейчас дам. — Вильга извлёк из нижнего ящика секретера небольшую железную кассу, открыл её и стал отсчитывать деньги.

— А вот и залог, — весело сказал Меринос, бросая в кассу небольшой свёрток, — первая тысяча билетов на воскресный матч. Пусть останутся пока у вас, пан инженер, ясно? — добавил он тоном приказа.

Бледные глаза Вильги посинели, Метеор застонал, закрыв глаза. «Теперь конец, — подумал он, едва не теряя сознание, — где она сейчас? Неужели слышит, неужели слушает?»

Меринос подошёл к стулу, на котором висел пиджак Метеора, неожиданно стянул его и бросил Метеору.

— Одевайся, — приказал он, — и поедем ко мне! Проведём расширенное производственное совещание. Начинаем работу на всю катушку! Вы тоже, инженер, — добавил он чуть повежливее, но тоном, не допускающим возражений.

— Хорошо, — покорно согласился Вильга.

Метеор поплёлся к лестнице, как побитая собака.

Вильга, выходя, запер квартиру.

В прижатом к двери алькова ухе Марты стояла страшная, мёртвая тишина. Марта ещё раз дёрнула защёлку, хотя и знала, что это ничего не даст. Снизу донёсся шум выезжавшей из гаража машины. «Вот так история, — в смятении думала Марта, — где я оказалась? Какие-то девки, какой-то Метеор, какие-то билеты на матч. Пятнадцать тысяч злотых — мелочь! Какой-то председатель, который бьёт какого-то директора по лицу, если судить по звонкой пощёчине… Что здесь творится, Матерь Божья! Куда я попала?» Было в голосе того председателя нечто, в первую же минуту удержавшее Марту от намерения кричать, звать на помощь — теперь она это чётко осознала. Обнаружив своё присутствие, она только усложнила бы положение. «Надо действовать, — решила девушка, — что-то предпринять!»

Марта нашла на туалетном столике инженера бутылку с лавандовой водой и энергично растёрла виски. Открыла двери, ведущие в кухню и в ванную: в её распоряжении была немалая площадь. «Мама будет страшно волноваться, — от этой мысли на глаза навернулись слёзы, — а Витольд и не узнает никогда… Вот так судьба!»

В кухне Марта нашла кусок лососины, целый кекс и чай. Налила себе стакан и стала пить, откусывая по кусочку кекс и напряжённо размышляя. Взгляд её упал на кухонный табурет. Отложив кекс, она схватила табурет и побежала в альков. Быстро придвинула кровать к стене с окошком вверху и поставила табурет на кровать; затем взяла в руки тяжёлую латунную пепельницу и взобралась на табурет. Стекло оказалось довольно толстым, но разбилось при первом же ударе пепельницей. Марта очистила окошко от осколков и как можно дальше просунула голову через решётку. Перед ней были разрушенные, сожжённые, поросшие десятилетними сорняками внутренние помещения какого-то фабричного корпуса. От мрачных, почерневших развалин, гнутых рельсов и дымоходов веяло таким запустением, что страх сдавил Марте горло. Она слезла с табурета, легла, скорчившись, на кровать и тихо заплакала.

Вильга запер ворота гаража, сел в машину и выехал на улицу. На улице Меринос грубо втолкнул Метеора в машину Вильги, а сам сел в «вандерер» и тронулся с места. Метеор сел рядом с Вильгой. Их машина последовала за автомобилем Мериноса.

Обе машины выехали на улицу Пружную и остановились возле тротуара.

— Юречек, — сказал Меринос, когда они вошли кабинет, — всё в порядке. Дай пять, — и он протянул Метеору руку, — ты меня расстроил, потому так получилось. Ты же знаешь, какой сейчас важный момент, а тут водка, девочки, тебя целый день нет в конторе. Итак, слушай: завтра утром отправишься в Центральный Совет профсоюзов, комната номер триста двенадцать, — прочитал он по бумажке, которую держал в руках. — Там находится отдел зрелищ и представлений. Спросишь директора Яна Вчесняка и скажешь, что ты — из Центрального Управления предприятиями по производству свирелей. Это свой человек, с ним уже договорились. Поскольку сегодня ночью сии работают над принципами распределения, мы ещё не можем решить, что и как. Во всяком случае, как договорились, Вчесняк завтра тебе скажет, сколько он сможет нам дать. Очевидно, тебе придётся с ним поторговаться.

5

— Слушай, — сказала Олимпия Шувар, слегка подкрашивая губы, — я уже ухожу. К сожалению, должна идти. Дорогой, — добавила она, снова опускаясь на колени возле кровати и заботливо поправляя одеяло у подбородка Гальского, — я охотно бы ещё побыла здесь, но нужно идти. Сегодня четверг, необходимо уладить кое-какие торговые дела. Кому-то же надо подумать о завтрашнем дне, правда? Ах, — добавила она непринуждённо и весело, — чуть не забыла тебе сказать: мне сегодня днём звонила панна Маевская и спрашивала о состоянии твоего здоровья. Очень мило с её стороны, не так ли?

Гальский лениво взглянул на Олимпию.

— Безусловно, — спокойно ответил он, — очень мило. Значит, помнит старых знакомых. Милая Марта! И что ты ей сказала? — равнодушно спросил он.

— О, всё, — так же небрежно ответила Олимпия. — Что чувствуешь себя лучше, что уже неплохо выглядишь. Сердечно поблагодарила её, ведь она помогла нам найти друг друга в столичном лабиринте. Благодарила, конечно, и от твоего имени…

— Большое спасибо тебе за это, — приветливо сказал Гальский.

«Как она красива, — подумал он, глядя на Олимпию, — но не то».

— Итак, любимый, — сказала женщина, — я зайду к тебе завтра утром.

— Буду ждать, — откликнулся Гальский, — до свидания.

Он никогда не спрашивал, как удаётся Олимпии в любое время дня и ночи свободно проходить в больницу; прекрасно знал, что для людей её типа общие ограничения, в том числе и административные, никогда не бывают преградой.

Олимпия вышла, и через минуту в палате появилась невысокая медсестра.

— Как приятно у вас здесь пахнет, пан доктор, — заметила она с лукавой улыбкой.

— Приятно, — согласился Гальский, — но…

— Что значит «но»? — заинтересовалась медсестра; она всегда любила разговаривать с сентиментально настроенными больными, уже выздоравливающими, и особенно — на любовно-семейные темы.

— Сестра Леокадия, — ответил Гальский, — я и сам не знаю, почему.

— Наверное, вы уже скоро выпишетесь из больницы, — сообщила сестра. — Доктор Мочко сказал, что если вы будете себя спокойно вести и ограничите визиты этой пани, которая только что от вас вышла…

— Что значит «ограничите»? — как-то неуверенно спросил Гальский.

Сестра Леокадия прищурила небольшие, но весёлые глаза.

— Пан доктор, — улыбнулась она, открывая ряд крепких мелких зубов, — такие длительные посещения в закрытой комнате и здорового бы утомили.

— Вот несчастье! — простонал Гальский. — Теперь обо мне будет судачить вся больница. С чего это?

— Только не преувеличивайте, — успокоила его сестра Леокадия.

— Доктор Мочко сказал, что если всё будет в порядке, то вы сможете уже послезавтра, то есть в субботу, встать с постели. А через десять дней выпишетесь. Может быть, что-нибудь принести?

— Нет, благодарю, — раздражённо ответил Гальский, — ох, уж эти сплетни… Я на вас обиделся, — по-мальчишески надувшись, добавил он.

— Напрасно, — приветливо сказала сестра Леокадия, настежь распахивая окно, через которое сразу же ворвался в палату свежий весенний воздух. — Я понимаю, — выходя добавила она, — такая красивая женщина…

«И всё-таки не то, что надо, — подумал Гальский, удобно улёгшись на спину и вдыхая свежий воздух, — она действительно красива и очень добра ко мне. Но не то».

Кто-то постучал в дверь. «Марта! — Гальский словно почувствовал укол в сердце. — Наконец!»

— Прошу! — крикнул он, пытаясь справиться с собственным голосом.

Дверь открылась, и на пороге появился Колянко.

— Можно?

— Пан Эдвин! — через минуту успокоившись, обрадовался Гальский, — давненько я вас не видел…

Колянко подошёл к кровати и устроился сбоку на стуле. Он постарел лет на десять: покрасневшие веки, синие тени под запавшими глазами, небритые щёки, серые складки вокруг рта, мятая, землистая кожа. Исчезли его обычная элегантность и опрятность. Несвежий расстёгнутый воротничок рубашки цвета хаки, кое-как завязанный галстук того же цвета ещё сильнее подчёркивали запущенность и внутреннюю опустошённость Эдвина Колянко.

— Действительно, — сказал Колянко, — давно я у вас не был. И вот подумал, что надо проведать. Как вы себя чувствуете, пан доктор? — заботливо спросил он, обводя взглядом потолок, кровать, бутылочки с лекарствами, лицо Гальского, затем снова кровать и окно.

Гальский привстал, поднял повыше подушку и сел.

— Ничего, — озабоченно сказал он, — уже лучше… А вы, пан Эдвин? Не знаю, как выразить вам своё сочувствие. Ведь я понимаю, кем был для вас этот парень. Меня его смерть потрясла. Какой ужас!

— Так вы уже знаете? — Колянко исподлобья взглянул на Гальского.

— Знаю. Прочитал в сегодняшних газетах. Писали в информации о совещании общественных контролёров.

— Да.

— Жаль парня, очень жаль! Действительно способный был парень. Я читал его репортаж о ЗЛОМ. Хорошо написан. Сразу же было понятно, о чём речь. Это и есть мастерство — вроде бы запутывал дело и одновременно разъяснял. Настоящее искусство.

Колянко тяжело вздохнул, с усилием, будто поднимая тяжесть, давившую ему грудь.

— Не он написал эту статью, — хрипло кашлянув, сказал он.

— А кто же? — удивился Гальский.

— Я.

Гальский беспокойно шевельнулся.

— Как вы? — неуверенно начал он, — ведь в газетах писали, что эта статья…

— Возможно, — усталым голосом сказал Колянко, — но эту статью написал я.

— Так почему же вы сейчас?..

— Потому что Дзярский говорит, что я не должен себя выдавать. Чтобы избежать возможной опасности. И вообще… для облегчения следствия. Поручик Дзярский, вы же его знаете?

— Знаю. О нём много пишут сегодня в утренних газетах. Становится популярным. Итак… — Гальский протянул руку за сигаретой, — таким образом, дело ясное: ЗЛОЙ из мести убил репортёра Вируса. Вы считаете это окончательным решением мрачной загадки?

Колянко пожал плечами.

— Я и сам не знаю, — беспомощно ответил он, — совсем запутался. Может, действительно так и было?

— И вы в это верите? — Гальский приподнялся на постели. Он ощутил внезапный прилив энергии, свойственный выздоравливающим. — Верите в глупую выдумку? Неужели забыли о наших разговорах в начале всех событий? Ведь мы тогда вдвоём распутали эту историю! Первыми обратили внимание и, наверное, до сих пор верим в наши первоначальные предположения, разве нет?

Колянко выглядел как человек, которому работа мысли причиняет физическую боль.

— Может быть, и да, — неуверенно ответил он, — в конце концов… не знаю… Вы, пан доктор, не знаете всех подробностей. Из-за своей болезни вы сейчас не в курсе дела. Возможно, Дзярский в чём-то прав. Я думаю уже три дня и три ночи и ничего не могу придумать. Теряюсь. Столько переплелось доказательств, следов, возможностей, и в этой путанице — труп Кубуся… Такой, каким я его видел там, на Очках… — Он потёр небритый подбородок, и в этом жесте было глубокое отчаяние.

Гальский глубоко вздохнул и протянул Колянко сигареты.

— Нет, это сделал не ЗЛОЙ, а кто-то другой.

— Возможно, — Колянко закурил и с жадностью затянулся, — но кто?

— Этого я не знаю. Знаю только: то, что нам известно о ЗЛОМ, полностью противоречит этому поступку. На первый взгляд, если не углубляться в суть дела, здесь всё логично: опороченный в газете хулиган, бандюга и авантюрист решил отомстить и свёл счёты с тем, кто это написал. Но мы знаем, пан Эдвин, что всё не так, ведь правда? Припоминаете ли вы наши первые разговоры о ЗЛОМ, ещё в феврале, в той кофейне на Пулавской? Мы согласились тогда, что эти, казалось бы некоординированные случаи, являются одной организованной акцией, осуществляемой человеком, которого толкнуло на это что-то очень серьёзное? Помните, как мы пытались постичь мотивы таких поступков, живые чувства того, кто для нас был тогда почти миражем, тенью, неуловимым фантомом, оставляющим следы в виде лежащих на земле врагов? Вы же помните, как мы пришли к выводу, что только большие чувства, рождённые в огне тяжёлых переживаний и внутренних конфликтов, могут подвигнуть на столь самоотверженные и последовательные действия? Теперь мы знаем о ЗЛОМ намного больше и, возможно, поэтому теряем в многочисленных новых подробностях чётко очерченную цель его борьбы. По-моему, ничего не изменилось, просто поступки этого человека обросли уличными легендами, помутнели в хаосе сплетен, оттого и обвиняют его в преступлениях, к которым он не причастен. Я не знаю, кто убил Кубуся Вируса, — существует милиция, чтобы это расследовать. Но я точно знаю и верю, что не ЗЛОЙ его убил, так как ЗЛОЙ борется за спокойствие в нашем городе, и его враг — только топкое болото варшавской уголовщины.

Колянко впервые чуть заметно улыбнулся; что-то похожее на прежнюю хищную живость блеснуло в его глазах.

— Дело в том, — сказал он, — что хулиганство и преступность тесно связаны между собой. Выходит, вы этого не замечаете, так же как и поручик Дзярский долгое время не мог это понять. Он разграничивал две вещи — отдельно хулиганство и дурные привычки и отдельно преступность. И лишь смерть Кубуся убедила его в ошибочности подобных взглядов. Я вижу, чувствую, как оно есть на самом деле. Думаю… — голос редактора Колянко дрогнул, — мне кажется, был один человек, который мог бы всё разъяснить. Потому он и погиб… А я… У меня больше нет сил искать и размышлять… Боюсь, — сказал он так неожиданно и таким шёпотом, что у Гальского тревожно забилось сердце. — Я боюсь, — повторил он почти со слезами в голосе, оглядываясь вокруг, — вы слышите, я боюсь… Боюсь, чтобы мне не засыпали глаза толчёным стеклом! Чтобы кто-нибудь не полоснул бритвой по лицу! Сам не знаю, когда это может произойти и где… Боюсь!

Гальский подался вперёд.

— Тем более, — с нажимом произнёс он, — бессмысленно обвинять в этом убийстве Кубы ЗЛОГО. Кубусь Вирус погиб, так как что-то знал об этом деле, правда? Вы так считаете? А я думаю, что ЗЛОЙ — второй человек, который мог бы нам многое рассказать. Раз он не открывается, значит, борется самостоятельно, вот что. Однако, наверное, он ничего не имеет против раскрытия этих тайн, — Гальский умолк, вытирая со лба пот. «Я ещё очень слаб», — с досадой подумал он. — Но в этом что-то есть, — снова сердито начал он. — Должен существовать кто-то, кому была необходима смерть Кубуся Вируса, слишком много знавшего репортёра.

— В этом вы сходитесь с Дзярским, — неприязненно и равнодушно сказал Колянко. — Только для Дзярского ЗЛОЙ — именно тот человек, которому чем-то мешал Кубусь.

— Скажите своему Дзярскому, что он недотёпа, — холодно обронил Гальский; его худые щёки слегка порозовели. — Ведь даже малый ребёнок догадается, что ЗЛОЙ — это союзник газетчика, который борется с хулиганством.

Колянко наклонился к Гальскому.

— Хочу вам кое-что сказать, — он оглянулся вокруг, словно опасаясь подслушивания; его глаза сверкали, усы испуганно топорщились, — хочу кое-что сказать, — повторил он, — вот послушайте. Кубусь напал вовсе не на след ЗЛОГО, а на след КУДЛАТОГО. Я это точно знаю.

— А кто такой Кудлатый? — с напряжённым интересом спросил Гальский.

— Не знаю, — пожал плечами Колянко, тупо посмотрев на собеседника, — какой-то предводитель варшавских гангстеров.

— Вы сказали об этом Дзярскому? — резко бросил Гальский.

— Нет, — заикаясь ответил Колянко. — Зачем? Я боюсь! — внезапно выкрикнул он и поднялся со стула. — Я боюсь, понимаете, пан? Я не хочу иметь со всем этим ничего общего! Этот Кудлатый всё может сделать, всё, — задыхаясь шептал он.

— Не очень-то хорошо, — пробормотал Гальский. — Если Кубусь выслеживал этого Кудлатого, а Дзярский не знает… И всё время думает, что это ЗЛОЙ…

— Я ничего не хочу знать, — прошептал Колянко, опустив голову. — Пусть милиция сама ищет этого Кудлатого. Без меня. Дзярский не простачок, уверяю вас, пан доктор. — Он внимательно взглянул на Гальского. Это он был вдохновителем той фатальной статьи. Он говорил о единстве, о том, что в этом деле следует действовать сообща, хотел привлечь и вас, поскольку вы понимаете в подобных вещах, видели ЗЛОГО. Зачем я написал эту статью? Зачем? — Колянко обхватил руками голову.

Гальский погладил его по плечу.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал он, — не будем больше об этом.

Несколько минут стояла тяжёлая тишина; со двора и из коридора доносился шум больничного полудня. Колянко казалось будто его что-то душит.

— А панна Маевская, — вдруг спросил он, — проведала вас, пан доктор?

— Нет, — ответил Гальский, — только дважды передавала привет через третье лицо, — добавил он через минуту и снова лёг навзничь, вспотевший и утомлённый, как человек, только начинающий выздоравливать, но переоценивший свои силы. «Неужели у меня опять температура?» — устало подумал он.

— Ну тогда до свидания, — поднялся Колянко. — Я пойду. Вы, верно, устали, пан Витольд. — Эта спешка была просто бегством: когда оборвался разговор о Марте, говорить стало не о чем.

— Спасибо за то, что не забыли обо мне, — сказал Гальский. — Приходите ещё, пан Эдвин, — дружески добавил он.

Колянко быстро и неловко вышел из палаты.

Гальский лежал в изнеможении. Ему не хотелось думать. В палату медленно вползали майские сумерки, через открытое окно вплывали сгущающиеся тени. «Включу свет, немного почитаю», — решил он, однако протягивать руку к тумбочке не хотелось.

Кто-то несмело постучал. «Кто это?» — с досадой подумал Гальский и крикнул:

— Входите!

Дверь медленно приоткрылась, и на пороге вырисовалась чья-то невыразительная фигура.

— Здесь лежит доктор Гальский? — прозвучал тихий голос.

— Я Гальский, — ответил доктор, — чем могу служить?

Фигура приблизилась, торжественный, хотя и робкий голос спросил:

— Не знаю, помните ли вы меня, пан доктор? Мы виделись всего один раз.

Гальский нажал на кнопку ночника, и в палате стало светло.

— Помню, — он приветливо улыбнулся. — Мы познакомились в комиссариате на Вейской, вы, кажется, Калодонт. Такая фамилия не забывается. Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю, — ответил Юлиуш Калодонт, присаживаясь на краешек стула; в его голосе, помимо явного облегчения, слышались печаль и уважение.

— Простите, пан, ваш визит ко мне чем-то вызван, не так ли? — вежливо поинтересовался Гальский.

— Трудно всё сразу сказать… — Калодонт вдохнул и выпалил с отчаянной решимостью:

— Я хотел вас спросить: где Марта?

— Как это, — спокойно переспросил Гальский, — где Марта? Откуда мне знать?

На лице Калодонта отразилось замешательство. Он в отчаянии покачал головой.

— А кто же может знать? — въедливо буркнул затем робко добавил: — Я думал, вы знаете, пан доктор. Вы не сердитесь, но я так подумал.

— Я не сержусь, — без улыбки ответил Гальский, — но что же случилось?

— Собственно, я ничего не знаю. Только одно: Марта исчезла.

— Как это… исчезла?

— Да так. С самого утра. Вы знаете, мы соседи, видимся по нескольку раз на день. И вот с самого утра Марты нет. Вечером пришла ко мне старая пани Маевская и спрашивает, что делать. Марта ушла рано, ска зав, что у неё сегодня свободный день и она едет на толчок. И как в воду канула. Пани Маевская уже хотела пойти заявить в милицию, но я ей посоветовал дождаться утра, а сам отправился к вам. Ведь с вами, молодыми, ничего не знаешь: день так, на другой — иначе.

— Не понимаю, что у меня может быть общего со всем этим, — сухо обронил Гальский.

— Ну-ну! — Калодонт шутливо поднял вверх палку и погрозил Гальскому. — Вы уж мне, пан доктор, не говорите. Неделю назад, вы, видно, поссорились, потому что Марта ходила как в воду опущенная, а что уж потом делали, Бог вас знает.

В голове у Гальского загудело и задрожало так, будто в ней кто-то привёл в движение гигантскую карусель. Множество образов, выводов и предположений начали дьявольский танец в его мозгу. Он приподнялся на постели, вытер лоб краешком одеяла и сказал:

— Пан Калодонт… Как вы сюда прошли? Ведь сегодня нельзя посещать больных.

Калодонт жалобно засопел.

— Сказал, что я ваш дядя из Закрочимья. Что специально приехал. Пустили.

Резким движением Гальский сбросил одеяло. Очень медленно перекинул ноги через край кровати и сел. Калодонт поднялся со стула. В глазах Гальского зарябило от слабости; он подпёр руками тяжёлую голову. Затем с трудом, сделав над собой огромное усилие, встал на дрожащие, подламывающиеся ноги. С секунду постояв, зашатался и схватился за быстро протянутую ему руку Калодонта.

— Дядя, — сказал он с упрямой улыбкой на худом вспотевшем лице, — мы должны уйти отсюда. В город. Надо разыскать девушку, но поскольку меня здесь очень полюбили и настаивают, чтобы я ещё остался, могут возникнуть трудности с получением моих вещей. Может, вы бы привезли мне какое-нибудь старьё?

Калодонт почувствовал, как его что-то кольнуло от умиления. «Любовь, как в кино… — подумал он, — сразу же мчится ей на помощь, словно Родриго. Только разговаривают друг с другом как-то резко, будто с насмешкой. Видно, теперь такая мода».

— Сделаем, только… не повредит ли вам это?

— Потом будет видно… — не без юмора сказал Гальский и осторожно сел на кровать.

— Теперь куда? — поинтересовался Калодонт, когда они сели в такси.

— Сам не знаю, — лицо Гальского было бледным как мел, — знаю только, что ключи от моей квартиры и деньги остались там, — он кивнул в сторону больницы.

— Хорошенькое дело, — сказал Калодонт и назвал шофёру свой адрес.

«Это настоящее бегство, — улыбаясь думал Гальский, — но от кого? Неужели от Олимпии?»

Когда они входили в чистенькую комнатку, где пахло сухой мятой, материнкой и жареным мясом, Юлиуш Калодонт сказал перепуганной Гелене Липинской, своей хозяйке:

— Это, пани Липинская, мой племянник из Закрочимья. С ним произошёл несчастный случай. Мы должны позаботиться о нём.

Старая хозяйка несколько раз кивнула дрожащей седой головой и прошамкала беззубым ртом:

— Матерь Божья, это всё мотоциклы. — Затем протянула Калодонту письмо, которое полчаса назад кто-то сунул за чисто вымытый порог этого бедного, но опрятного жилища. Письмо было без подписи и содержало всего две лаконичные фразы: «Приходил к вам, пан, киоск закрыт. Завтра, в пятницу, в десять часов в Уяздовском парке, на детской площадке, скамейка слева».

Калодонт стоял с письмом в руках, хмуря брови, как всегда, когда предстояли приключения; Гальский отдыхал на плюшевом диване и пытался найти общий язык с канарейками, обитающими в трёх клетках здесь же, рядом.

— Пан Юлиуш, — окликнул его Гальский, — если уж судьба нас связала, я должен сказать вам всё. Я намерен искать Марту, которую люблю, это правда. Однако моя цель номер два, не менее серьёзная, — это найти человека, которого в Варшаве называют ЗЛЫМ. Я должен сказать ему нечто чрезвычайно важное. Меня не покидает уверенность в том, что исчезновение Марты как-то связано с этим человеком.

Хотя Юлиуш Калодонт уже успел немного привыкнуть к небрежному тону, каким доктор Витольд Гальский сообщал самое главное, однако на этот раз письмо выпало у него из рук. Он наклонился за ним, скрыв замешательство.

6

В погожий майский день Уяздовский парк — место радости и веселья, и молодой человек, сидевший в одиночестве на скамейке, не мог не поддаться общему настроению. Он сидел в ленивой позе, внимательно присматриваясь к мальчуганам, игравшим в «зоську». Каждое поколение десятилетних имеет свою любимую игру. В последние годы в Варшаве играли в так называемую «зоську». Игра несложная: ребята подбрасывали ногой шерстяной шарик, внутри которого помещался оловянный грузик, — однако она, без сомнения, служила солидной подготовкой к футболу.

Среди яркой зелени деревьев и лужаек, поросших травой, между клумб, на железных мостках и площадках, посыпанных гравием, — словом, повсюду — резвилась детвора. Понятно, была она разношёрстной — от беспомощных грудных младенцев до двенадцатилетних разбойников. Здесь играли задумчивые и шумные, воспитанные и шаловливые мальчишки. Но все они были веселы и счастливы, несмотря на мелкие недоразумения, слёзы и жалобно выгнутые подковкой губки. Тёплое солнце ласково золотило цветные мячики и юлы, обручи, вечно убегающие от палочек, ходули, тачки, ведёрки и двухколёсные велосипедики, на которых маленькие велосипедисты с высунутыми от усилий языками сновали в шумной толпе.

— Он дерётся! — Мамочка, ой-ой, мне нужно! — Давайте играть в домики? Юрек дурачок, Юрек дурачок! — Тётя, она показывает мне язык! — Подобные возгласы неслись со всех сторон.

Алели щёчки, блестели глазёнки; запах весны и разгорячённых весёлой беготнёй детских тел наполнял всё вокруг.

Одинокий молодой человек, в тёмных очках, с худым загорелым лицом, сидевший на скамье, заложив руки в карманы, приветливо улыбался всей этой суете.

«В моё время, — взволнованно вспоминал он, — мы этого не знали, у нас были другие игры…»

Ребята, игравшие в «зоську», приближались к его скамье. Все они, примерно одного возраста — лет двенадцати, были в коротеньких штанишках, довольно потрёпанных свитерах и чересчур больших ботинках. Один из мальчишек подкинул «зоську» носком башмака раз, наверное, пятьдесят, остальные дети следили за ним и считали с напряжённым вниманием; наконец мальчик промахнулся, и «зоська» упала на землю. Все сразу же сбились в шумную толпу, толкали друг друга, борясь за право подбрасывать шарик. Плечистый курносенький блондинчик схватил «зоську» и сунул её в карман.

— Ты, Здисек, — крикнул он, обращаясь к бросавшему последним, — должен был нам что-то рассказать.

— Угу, — равнодушно ответил Здисек, худой, плохо умытый брюнет с загорелой нечистой кожей. — Ребята из Грохова говорили, что ЗЛОЙ вчера разогнал блатных; такого им задал жару, что страшно говорить.

С лица человека в тёмных очках исчезла улыбка.

— Я, — гордо выкрикнул блондинчик, — сам буду таким ЗЛЫМ, когда подрасту! — Неожиданно он протянул вперёд мальчишеские, но уже крепкие руки и сильно толкнул стоявшего поблизости мальчика, поменьше и слабее его. — А ну-ка беги, не то как дам! — воскликнул он, усмехаясь. Мальчик свалился на проволочную ограду газона и упал, а все разразились громким безжалостным мальчишеским смехом. Наконец они ушли — беспорядочной, суетливой и шумной стайкой, прыгая во все стороны, подбрасывая вверх камешки и снова собираясь в тесный ребячий круг.

«Я ведь не был вчера в Грохове, — удивился человек в тёмных очках. — Это просто невозможно».

Впервые он задумался над вредным влиянием легенды и её непредвиденными последствиями. «Это страшно, — с горечью думал он. — Тот малыш хочет быть таким, как я, и в то же время валит на землю более слабого. Может быть, именно потому он так и делает?»

Эти грустные мысли исчезли, когда он увидел, что по аллее, среди белокурых головок, обручей, косичек с бантиками и ходуль, медленно шёл старик, ещё стройный и прямой, с белыми как молоко усами на румяном, словно яблочко, лице, в фуражке с маленьким козырьком и куртке из альпака. Весело помахивая палкой, он раздавал налево и направо щелчки по мокрым носикам, нежно пощипывал розовые щёчки. Наконец старичок подошёл к скамейке, на которой сидел человек в тёмных очках, и сел рядом с ним.

— Добрый день, — проговорил человек в тёмных очках, не поворачиваясь к пришедшему и не изменяя позы. — Что там слышно?

— Много чего слышно, — ответил сведущий в конспирации Калодонт, с напряжённым вниманием разглядывая крону находящегося на расстоянии клёна. — Вас обвиняют в новом убийстве.

— Знаю, — небрежно сказал человек в тёмных очках. — Это не новость.

— И как вы думаете выпутаться из этого?

— Ещё не знаю. Я не герой сенсационного романа, чтобы всё заранее знать.

— Правильно. Вы, наверное, услышали это от них? — Калодонт указал на детей, которые в тот момент отчаянно ссорились между собой.

— Возможно. А что ещё?

— Я познакомился с паном в котелке.

— Кто он?

— Союзник.

— Как его зовут?

— Не знаю… — Калодонт немного смутился.

— Очень хорошо, — похвалил человек в тёмных очках. — Вы неоценимый соратник. Ещё что?

— Марта… Её, наверное, схватили!

Человек в тёмных очках встал, снова сел, повернулся к Калодонту и взял его за плечо.

— Как? — почти крикнул он.

— А так, — довольно сердито ответил Калодонт. — Вчера утром она поехала на толчок — и до сих пор не вернулась. Пани Маевская уже заявила в милицию.

— Пан Юлиуш, — проговорил человек в тёмных очках тихо, но с явным волнением. — Дела у нас неважные. Здесь минуту назад я убедился, как неправильно меня понимают, как превратно истолковывают то, что я делаю. А теперь ещё Марта…

Он встал и собрался уходить. Калодонт схватил его за пиджак.

— Садись, шеф, — проговорил он с дружеским укором. — Хоть я и плохой сотрудник, но… — Калодонт заколебался. «Как ему объяснить? — растерянно думал он, — ведь они соперники».

— Во всяком случае, у меня есть интересные сведения, — сказал он осторожно, — я знаю, кто написал о вас статью, и вхож к этому человеку.

— Но статья… — начал человек в тёмных очках.

— Нет, — возразил Калодонт, — всё сложилось совсем иначе. Сегодня ночью я узнал… — И он рассказал, что было на самом деле.

— Откуда вы всё это знаете? — спросил человек в тёмных очках, когда Калодонт умолк. — От кого? Кто вам рассказал?

Калодонт концом своей палки рисовал на песке какие-то зигзаги.

— Доктор Гальский, — сказал он, внезапно решившись. — Я не уверен, знаете ли вы такого?

— Знаю, — ответил его собеседник голосом, в котором звенел металл. — Как вы на него вышли?

— Он ночевал у меня сегодня, — сообщил Калодонт. — Я зашёл к нему, разыскивая Марту. — Наступила тишина, в которой было что-то недосказанное. — Гальский очень хочет с вами поговорить, — в отчаянии сказал Калодонт. — Не знаю, как вы…

— Так вы говорили ему обо мне? — неожиданный гнев задрожал в голосе человека в тёмных очках. — Пан Калодонт…

В воздухе повисла угроза.

— Нет, — тихо, но безбоязненно ответил Калодонт; он знал, какой огонь сейчас пылает за тёмными очками, но почему-то не испугался, — это он всё время говорил о вас. Считает, что вы спасли ему жизнь. Боготворит вас. Твердит, что должен сказать вам нечто очень важное. Мечтает встретиться с вами. Я знаю, что это удивительно, но, тем не менее, правда…

И снова полная недомолвок тишина повисла над их скамьёй, как над островком молчания посреди шумного океана детворы.

— Прошу вас, согласитесь на встречу, — почти умоляюще сказал Калодонт.

— Хорошо, — спокойно и мягко ответил человек в тёмных очках, — вечером я с ним поговорю. Он, кажется, только что Поправился после тяжёлой болезни?

— Да, — прошептал Калодонт, с благодарностью глядя в тёмно-зелёные стёкла, — это так. — Ему хотелось сказать ещё много тёплых слов, но человек в очках встал и перебил его:

— Теперь нужно разыскать ту девушку, — бросил он и ушёл, не попрощавшись, быстрыми шагами. Калодонт успел всё же заметить, как он деликатным, осторожным движением обошёл ребёнка, бежавшего не глядя прямо ему под ноги.

Ежи Метеор вышел из подъезда своего дома после бессонной ночи: в ночном кошмаре перед ним мелькали лица Мериноса, Вильги и его собственное. На уличных столбах розовели большие афиши, угловатыми огромными чёрными буквами извещавшие о футбольном матче между Польшей и Венгрией. Перед афишами толпились люди, изучая и по нескольку раз перечитывая все подробности; пробегая глазами текст сообщения, болельщики от волнения кусали себе губы. Стоило только взглянуть на эту картину, чтобы сразу понять: золотое видение — билет на этот матч — для некоторых заслонит на несколько ближайших дней всё — семью и работу, плохое самочувствие и любовные заботы.

На углу Маршалковской Метеор взял такси, доехал до Краковского Предместья и вышел возле Академии наук. Неторопливым шагом он направился на улицу Коперника и через несколько минут был уже перед домом Центрального Совета профсоюзов.

Метеор бросил сердитый взгляд на отлитую из бронзы эмблему учреждения — герб труда, обрамлённый колосьями молот, вошёл в дверь и очутился в большом, светлом, очень чистом холле. У самой лестницы виднелась кабинка швейцара с надписью «Справочное бюро». Слева на стене Метеор заметил большой указатель отделов, который стал тщательно изучать. С самого начала он решил, что при выполнении возложенной на него миссии будет избегать лишних разговоров. Однако швейцар издавна почему-то презирал написанное на бумаге, считая своей святой обязанностью помогать каждому, кто наверняка запутается в лабиринте ориентировочного указателя, и потому вышел из кабинки и приблизился к Метеору.

— Что вы ищете, гражданин? — вежливо спросил он.

Это был невысокий симпатичный старичок с голубыми глазами и жидкими седыми волосами. Борт его пиджака украшали колодки и значки.

— Уже нашёл, — заверил его Метеор, хотя ещё ничего не нашёл, — благодарю!

— А какой вам нужен отдел? — настаивал вежливый швейцар.

— Отдел труда и зарплаты, — сказал Метеор, чтобы отвязаться; он искал отдел зрелищ и представлений и именно сейчас заметил его в море названий на указателе.

— Второй этаж, — обрадовался швейцар. — Вот видите, зачем мучиться самому, если я всё могу рассказать.

— Спасибо, — вежливо ответил Метеор. — А лифт у вас есть?

— Есть, — удивился швейцар. — Налево.

Метеор грациозно поклонился и направился к лифту: отдел зрелищ и представлений находился на пятом этаже.

— Гражданин, — услышал он позади себя, — одну минутку! — Швейцар бежал за ним.

«С лифтом, наверное, была ошибка», — подумал Метеор и сказал, любезно улыбаясь:

— Слушаю вас, — а сам подумал: «Вот чёртов старик! Погибели на него нет!»

— Гражданин, — швейцар доброжелательно коснулся лацкана на пиджаке Метеора. — А что вам нужно в отделе труда и зарплаты?

— У меня там одно дело, — сказал, пытаясь от него отделаться, Метеор. — Хочу кое о чём разузнать.

— Видите ли… — швейцар по-приятельски ткнул костлявым пальцем в грудь Метеора, — тут есть один товарищ из этого отдела, он может вас проинформировать. К чему терять время и искать наугад, верно?

Метеор усмехнулся, словно у него болели зубы: справа на лестнице стоял довольно полный мужчина средних лет с тонкой шеей и длинным носом.

— Товарищ Путко, — обратился к нему швейцар, — тут один гражданин хотел у вас кое-что спросить.

— Я слушаю, — холодно сказал гражданин Путко, не переставая жевать бутерброд с сыром.

— Не знаю, чем вы сможете мне помочь, — начал Метеор; он лихорадочно думал, что бы такое спросить, и уже начинал нервничать.

— Конечно, смогу, — с твёрдой убеждённостью ответил Путко, — не сомневайтесь. Слушаю вас? — он, очевидно, принадлежал к числу людей, не представляющих себе, что в мире существуют вещи, о которых они не смогли бы кого-то проинформировать.

— Мне нужна, — неуверенно начал Метеор, — тарифная сетка зарплаты скандричной промышленности.

— Двести семьдесят четвёртая комната, — сказал Путко тоном человека, для которого в жизни нет тайн. — Я тоже туда иду. Провожу вас.

Метеору стало жарко. — У вас есть разработанная тарифная сетка такой отрасли? — спросил он, глотая слюну и поспешно пытаясь вспомнить произнесённое им только что название, а это было нелегко.

— Ну да, — проговорил Путко с такой убеждённостью, что Метеор едва не поверил в существование выдуманной им промышленности.

— Я сам над ней работал неделю назад, — спокойно продолжал Путко, поправляя химическим карандашом сползавший с бутерброда сыр. — Она уже целую неделю лежит и вас дожидается. Я даже удивлялся, что никто за ней не приходит.

Метеор кивал головой с отчаянием, которое Путко принял за изумление и признание его заслуг.

— Ну вот, гражданин, — обрадовался швейцар, — ваше дело будет улажено.

— Вы у нас уже были, да? — спросил Путко; он доел бутерброд и принялся чистить себе правое ухо.

— Н-н-нет… — заикнулся Метеор, — это мой заместитель, Хацяк.

— Да, да, — с удовлетворением подтвердил Путко; он явно был из тех, у кого всегда сходятся концы с концами. — Хацяк. Я его хорошо знаю. Такой полный брюнет.

— Вот именно, — без тени сопротивления согласился Метеор, — необыкновенно толстый и чернявый. — Гражданин, — с неожиданной надеждой в голосе добавил он, вспомнив какое-то название в указателе, — я сейчас зайду к вам. Сначала заскочу в отдел международных связей. Не беспокойтесь, спасибо, я найду.

— Третий этаж, — сказал Путко. — А вам к кому?

— У меня там много знакомых, — в голосе Метеора прозвучало отчаянное сопротивление; он кинулся к лестнице, как премированная борзая, крикнув на ходу: — Мне на третий этаж, лифт не нужен!

— Ха-ха-ха! — рассмеялся швейцар, — а перед тем хотел на второй ехать. Молодой, потому и ветер в голове.

Метеор мчался без передышки по лестнице, застеленной бордовой дорожкой. Тяжело дыша, он добрался до пятого этажа и очутился в длинном тесном коридоре. Возле одной из комнат дожидалась кучка людей, и Метеор без колебаний направился туда. На дверях висела табличка: «Отдел зрелищ и представлений».

— Здесь нужно занимать очередь? — спросил он стоящего с краю мужчину.

— Зачем? — ответил тот. — Надо зайти и оставить требование. Вот и всё. А потом, чёрт их знает, получите вы что-нибудь или нет.

Метеор пробился сквозь толпу, открыл дверь и вошёл в комнату. Увидев сидящую за столом девушку, он бросил на неё обольстительный взгляд и спросил бархатным голосом, пристально глядя в глаза:

— Не могу ли я поговорить с инспектором Вчесняком?

Девушка походила на жертву землетрясения, и красота Метеора не произвела на неё ни малейшего впечатления.

— Вон туда, — указала она пальцем на дверь и снова в каком-то трансе стала перекладывать бумаги с места на место.

Метеор зашёл в следующую комнату. Здесь было страшно накурено; на фоне канцелярских шкафов, возле столика, на котором стоял графин с водой, маячили какие-то фигуры. Метеор сразу же сориентировался, что молодой, высокий и плотный мужчина и есть тот объект, на который напирают все присутствующие; он бесцеремонно оттолкнул от него посетителей.

— Инспектор Вчесняк? — спросил Метеор тоном холодного приказа — тоном, который ошеломляюще действует на любого чиновника во всех канцеляриях мира. Молодой человек повернулся к нему, показав широкое приятное лицо, украшенное двумя крупными родинками. Он сурово посмотрел на Метеора и спросил, видимо, совсем не выведенный из равновесия его тоном:

— В чём дело?

— Я из Центрального управления предприятиями по производству свирелей… — начал Метеор.

— Я директор Капуза, — втиснулся вдруг между ними низенький, очень толстый блондин с тремя подбородками, одетый в кожаное пальто. — Уважаемый пан инспектор, почему вы разводите такую канитель из-за кик их-то нескольких билетов, — напал он на Вчесняка, не обращая внимания на Метеора.

— Очень приятно. — Вчесняк пожал руку директору Капузе. — У нас ещё не было распределения, но о вас подумаем. Несомненно, вы получите.

— Что значит получим? — внезапно вскинулся директор Капуза.

— Сколько именно? Два билета на шестьсот человек? Как в прошлый раз? Мы напишем в газету!

— Ничего не поделаешь, — значительно более прохладным тоном ответил Вчесняк, — всё будет согласно распределению. Вы же понимаете, что решает комиссия, а не я.

— Инспектор, — директор Капуза расплылся в неожиданной улыбке, причём количество подбородков у него увеличилось до семи, — мы делаем радиоприёмники, понимаете? Если понадобится что-нибудь, легко можно устроить.

— Пан Вчесняк, — нагло спросил Метеор, — что это? Я долго буду стоять?

— Минутку, товарищ, — ответил Вчесняк. — Видите, какая работа. Что-то ужасное! Голову заморочили!

— Инспектор! — директор Капуза снова вылез вперёд и, поднявшись на цыпочки, приблизил свои подбородки к уху Вчесняка.

— Коллега Вчесняк, — послышалось у двери, и какой-то человек в распахнутой на груди полосатой рубашке подал инспектору кипу бумаг, — вот те списки.

— Спасибо, — вежливо бросил Вчесняк директору Капузе, — что-нибудь сделаем. — И он деликатно оторвал директора Капузу от своего уха. — Товарищ Кляйн! — крикнул он кому-то в глубине комнаты. — Скажите начальнику, что я сейчас вернусь. А вам что? — обратился он к пожилой даме, которая со слезами на глазах попыталась вручить ему какой-то заполненный формуляр. Вчесняк посмотрел на формуляр и сказал: — Всё в порядке. Оформлено. Можете идти, гражданка, мы пришлём вам ваши билеты.

Пани просияла радостной улыбкой и вышла. Вчесняк помахал формуляром, потом бросил его на стол, между материалами для стенгазеты, которые через минуту смёл на пол один из уборщиков, освобождая место для кипы новых бланков;

— Совсем заморочили голову, — вздохнул Вчесняк, потом сказал Метеору: — А вы подождите в коридоре, в очереди… Должен ведь быть какой-то порядок. — Эти слова он проговорил с нажимом, словно бы намекая на то, что между ними существует какая-то связь.

«Что за тип, — подумал Метеор, — как он всё делает глупо и по-хамски». Молча выйдя в коридор, он отошёл от толпы у двери. Через минуту появился Вчесняк.

— Сжальтесь, товарищи! — воскликнул он с улыбкой человека, страдающего от чрезмерной популярности, которого разрывают на части обожатели, — дайте мне хоть минуту побыть одному. Иначе я не смогу исполнять свои обязанности.

Метеор сошёл на лестницу, и Вчесняк тут же направился к нему.

— Пойдём, — сказал инспектор, обойдя Метеора; он быстро спускался по ступенькам. Метеор молча шёл следом и злорадно наблюдал за походкой и движениями Вчесняка. «Такие, как он, — с удовольствием думал он, — в воскресенье пораньше выходят с девкой на прогулку, да ещё и требуют, чтобы она держала их под руку». Внезапно он вспомнил о запертой Марте и нахмурился. Внизу, возле лифта, был небольшой зал ожидания: посредине его возвышалась широкая колонн сбоку стояли столик и три удобных кресла.

Вчесняк сел и сказал, протягивая Метеору руку:

— Позвольте познакомиться, я Вчесняк.

— Очень приятно, пан Вчесняк, — ответил Метеор со всё возрастающим волнением думая о Марте и о том, что она ему всё-таки нравится. — Я Героевский. Он внимательно посмотрел в лицо Вчесняка, гладкое, с довольно выразительными, хотя и заурядными, чертами.

— Вы прекрасно загорели, — решился перейти на товарищеский тон Метеор.

— Ещё после Закопане, с апреля, — не без удовольствия ответив Вчесняк и добавил: — Кстати, пан директор, вы же видели, что там творится наверху.

— Да, — бросил Метеор, — я вас слушаю. Вы хот мне что-то сказать? — он удобно откинулся в кресле, открыв красивые носки и дорогую замшевую обувь, положил одну на другую длинные ноги в габардиновых брюках. Потом предложил Вчесняку «Кэмэл» из только что открытой пачки. Вчесняк услужливо привстал, чтобы дать ему прикурить.

— Ещё не распределили, хотя и работали всю ночь. Я заместитель председателя комиссии по распределению, так что всё будет о’кей.

— А что понадобится от меня?

— Требование, — сказал Вчесняк, — вот и всё. Со штампом, естественно, аккуратно заполненное, с печатью.

— Сделаем, — заверил Метеор. — С завтрашнего, начнут приходить мои люди с требованиями, которые вам не стыдно будет взять в руки. Палата верховного контроля не найдёт ни малейшей погрешности, да и специальная комиссия будет от них в восторге. Каждый из моих людей подойдёт к вам и скажет: «Вот требование согласно списку», — чтобы никто такое требование не бросил куда-нибудь между актами, на вечный покой, хорошо?

— Ни в коем случае, — сказал Вчесняк, — и речи не может быть о таком недосмотре: мы деловое учреждение, боремся с бюрократизмом, и у нас документы не залёживаются.

— Вот вам список, — проговорил Метеор, вынимая из внутреннего кармана пиджака конверт, — сто пятьдесят предприятий и учреждений, прекрасно, правда? Вот посмотрите, пан Вчесняк, как вам понравится такой букетик требований?

Вчесняк вытащил из конверта сложенный вчетверо машинописный лист.

— Лаборатория по проверке конфорок, — читал он вполголоса, — производственный кооператив «Перина», главное управление предприятий похоронного оборудования, институт волосологии, кооператив по производству верёвок «Тетива», главное бюро по измерению листьев. Всё это образцовые предприятия и учреждения. Но, ой, мамочка! — застонал он. — Товарищ, разве это возможно — вы хотите получить пятнадцать тысяч штук?

Метеор затянулся сигаретой.

— Да, хотим, — спокойно сказал он. — И вы, пан Вчесняк, их нам дадите.

— Но как это сделать? — пробормотал Вчесняк, почёсывая начинающую лысеть голову и беспомощно щуря свои шустрые карие глаза. — Не могу же я выдать сто билетов кооперативу «Ступа», если строительное объединение № 2, в котором работает несколько тысяч человек, получит не больше тридцати штук! Столько билетов выкрутить не удастся.

— Пан Вчесняк, — Метеор склонился над столиком, — вы очень интеллигентный человек, сразу видно. Как вы организуете это — ваше дело, но мне не верится, что такая незаурядная личность, как вы, не захочет заработать на матче сто тысяч злотых. Такая возможность представляется раз в десять лет. Я вам смогу оказать максимальную техническую помощь, а остальное должен сделать горящий в вас священный огонь бизнеса. Нужно идти напролом, молодой человек!

— Сто тысяч, — прошептал Вчесняк: это было вдвое больше обещанного вначале, — но ведь речь шла о меньшей сумме… «Я сам заработаю столько же на этой афёре, — подумал Метеор, — а потом ошарашу девушку такими деньгами, и она будет моей».

— Это шанс, пан Вчесняк, — быстро проговорил Метеор, — жизненный шанс. Вряд ли стоит его прозевать. Вот вам номер телефона. — Он вырвал из блокнота листик бумаги, быстро написал номер телефона Вильги и подал бумажку Вчесняку. — Я буду весь день на месте. Если произойдут изменения, возникнут трудности или какие-то проблемы, сразу же звоните мне. Завтра начнём, да?

— Да, — прошептал Вчесняк, тупо глядя на Метеора, который в этот момент поднялся и застёгивал, пиджак.

— Спрячьте, пан, к чёрту этот список, — сказал Метеор, — и до свидания. Если что-нибудь случится, сразу же звоните. Запомните, Вчесняк! — Он направился я выходу.

Когда Метеор зашёл в главный холл, Вчесняк вся ещё тупо сидел в кресле.

— Гражданин, — услышал Метеор за собой старческий голос; обернувшись, он увидел, что из кабинки ему приветливо улыбался швейцар. — Ну что, всё уладили? — спросил старик.

— Конечно, — серьёзно ответил Метеор, — хотя и трудно, сами знаете, с работой и заработной платой.

Швейцар, соглашаясь, закивал головой.

Метеор быстро шагал по Краковскому Предместью и на Свентокшизской зашёл в кафе «Нови свят». Он посмотрел на часы: было около одиннадцати. Закрылся в телефонной кабине и набрал номер.

— Пан председатель, — заговорил Метеор, услышав голос Мериноса, — всё устроено. Я пообещал ему сто кусков, как мы говорили. Сразу согласился.

— Очень хорошо, — похвалил Меринос.

— Да, вот ещё что, — сказал Метеор приглушённым голосом. — Вчесняк просил меня целый день ждать телефонного звонка, потому что заранее ничего не известно. У него есть какие-то собственные планы, о которых он не говорит. Я дал ему телефон Алюся и сразу же еду туда. Я правильно сделал?

— Всё правильно, — одобрил Меринос. — Ты сообразительный, Юрек.

— А где Алюсь? — голос Метеора задрожал от волнения. — Он у вас наверху или у себя дома?

— Тут, у нас, — ответил Меринос, — сейчас пошлю его на Крахмальную открыть контору. Только смотрите же, не напивайтесь спозаранку, — добавил он с отеческой снисходительностью.

Метеор опёрся о стену, глубоко, с облегчением вздохнул и вытер капли пота со лба, потом повесил трубку, не попрощавшись. Опасение, что Вильга пристаёт к Марте в то время, как он, Метеор, тяжко трудится, превращало его жизнь в ад. Филипп Меринос, не знавший об этом, немного удивился, что Метеор сегодня не так вежлив, как обычно.

Метеор стремительно вошёл в гараж: инженер сидел на куче покрышек и пил пиво.

— Я плохо спал, — пожаловался Вильга; у него в самом деле был вид усталого и миролюбиво настроенного человека.

— Дай ключи, — тихо сказал Метеор.

— Кончай с этим, Юрек, — так же тихо посоветовал Вильга. — И пусть поскорее уходит. Только без шума!

— Хорошо, хорошо, — согласился Метеор, — сначала я должен с ней поговорить. — Он чувствовал, как растёт в нём боевой дух и вера в скорую победу: вид Вильги, который окончательно перестал быть его конкурентом, очень его подбодрил.

Метеор поднялся наверх, осторожно отпер двери в контору и в квартиру Вильги, потом старательно закрыл их за собой. Столовая, в которой всё время горел свет, выглядела, как после битвы. Метеор, тихо ступая на резиновых подошвах, приблизился к алькову и приложил ухо к двери: ничего не было слышно. «Ещё спит, — подумал он, — или вышла на кухню». Быстро повернул ключ в замке и внезапным движением распахнул дверь. Напротив, уже одетая и умытая, в удобном кресле сидела Марта. Возле неё, на комоде, стояли чашка чая и тарелка с бутербродами, на коленях лежала развёрнутая книжка. Но сам альков выглядел так, словно его недавно разгромили вражеские воины, охочие до трофеев и бессмысленного разрушения: шторы оборваны, постель разбросана, шкаф раскрыт настежь, и бельё из него выброшено на пол, перевёрнутые вверх ногами кресла валялись среди разбитой вдребезги керамической посуды.

Метеор присвистнул от удивления и сказал, оглядываясь вокруг:

— Добрый день. Это вы тут такое натворили?

— Добрый день, — спокойно ответила Марта и охотно призналась: — Да, это я. — Потом, заметив тупое выражение лица Метеора, пояснила: — Я мстила. Пойдите посмотрите, что делается на кухне и в ванной. Образцовая картина опустошения, потому что, имейте в виду, я женщина и легко теряю самообладание, знаете, что такое женщина, пан Хацяк?

— Ирма, — серьёзным тоном начал Метеор, — я хочу с тобой поговорить.

— Пожалуйста, — обрадовалась Марта, — тут скучно! Единственная книга, которую я нашла, называется «О рациональном использовании жидких топлив» и принадлежит перу нашего приятеля, инженера Альберта Вильги. Потому что «Справочник шофёра» на немецком языке, лежавший на ночной тумбочке, вряд ли можно считать литературой. Мне больше нравится книга о топливах. Внимательно читая, можно найти в этом произведении даже автобиографические элементы, тем более, когда близко знаком с автором.

— Ирма, — перебил её Метеор; он чувствовал себя всё более неуверенно; всё, о чём он собирался говорить, безнадёжно выветрилось из головы. — Ирма, повторил он, — я хочу сказать тебе что-то важное, такое, чего никогда и никому не говорил.

— Пожалуйста, — проговорила Марта, — не стыдитесь, пан Хацяк. Могу поспорить, что это будет какая-нибудь сенсация в области галантереи и одежды, правда? Ну, пан, не оставляйте меня больше в неведении!

— Ирма, — воскликнул чуть ли не в отчаянии от своей неловкости Метеор. — Ты замечательная девушка!

— Так говорят, — скромно вставила Марта, опуская глаза. — Но я не хочу вам мешать.

— Ирма, — в голосе Метеора прозвучали визгливые нотки, — ты замечательная, красивая, то что надо. Я вчера в этом убедился. Знаешь, я тоже свойский парень, и девушка, которая за меня выйдет, будет счастлива. Поверь мне… И прости за те вчерашние номера, что я откалывал. Не сердись, послушай: что бы ты сказала, если бы мы… поженились?

Марта встала, явно поражённая.

— Дайте мне сигарету, — сказала она, потом вытащила «Кэмэл» из протянутой ей пачки. — Пан Хацяк, — проговорила Марта, зажигая спичку, — я прошу немедленно выпустить меня отсюда. Вы слышите?

— Слышу, — ответил Метеор, хотя произвол впечатление человека, который ничего не слышит. — Ирма, послушай меня: это далеко не простое дело. Только таким образом всё может закончиться как следует.

— Знаю, что это не простое дело, — сказала Марта и нервно отвернулась; она поняла, что то, чего они лишь коснулись в разговоре, и есть суть всей ситуации.

— Ирма, — тихо шепнул Метеор, — ты слышала вчера всё, да?

— Да, — тихо ответила Марта.

— Ну вот, видишь, — энергично сказал Метеор, — теперь нет другого выхода. Ты должна стать моей женой. Тем более, что я этого очень хочу. — В голосе Метеора прозвучало искреннее чувство, когда он произносил последнюю фразу. Марта более приветливо посмотрела на него.

— Ну и натворили мы дел! — деликатно заметила она, беря таким образом часть вины на себя.

— Ты фантастическая баба! — с уважением заявил Метеор.

Потом они сидели рядом на кровати, беспомощно сложив на коленях руки и задумчиво уставившись на грязный пол.

В передней кто-то постучал. Метеор вскочил, подбежал к двери и открыл.

— Тебе кто-то звонит, — робко сообщил Вильга. — Какой-то тип просит товарища Героевского. Это ведь ты, да?

Метеор запер за собой дверь и подошёл к телефону.

— Героевский слушает, — сказал он.

— Вас беспокоит Вчесняк, — послышался торопливый нервный шёпот, — немедленно приезжайте. Важное дело.

— К вам наверх? — хладнокровно спросил Метеор.

— Нет, — поспешно предостерёг Вчесняк. — Не сюда! Уже всё есть. Знаете тот бар, где продают Разные настойки, возле костёла, поблизости от дворца Сташица?

— Знаю.

— Мы там встретимся. Согласны?

— Через пять минут буду на месте. — Метеор положил трубку и крикнул Вильге: — Есть свободная машина?

— Бери «шкоду», — послушно ответил Вильга.

Метеор с сомнением посмотрел на портьеру, прикрывавшую дверь в квартиру, растерянно махнул рукой и бросился на лестницу. Вильга тщательно запер квартиру, спрятал ключ в карман и опустил портьеру.

Старая «шкода» мчалась по широкому шоссе Свентокшизской, мимо огромных новых, ещё не оштукатуренных строений. Через несколько минут Метеор поставил машину за памятником Копернику, перешёл улицу и спустился в маленькую чистую лавку, где стояли три столика. Было здесь на редкость чиста и зелено: и стены, и то, чем торговали в лавке, имели приятный зеленоватый цвет; только касса, деревянные столики, табуреты и прилавки темнели коричневым обожжённым деревом. На полках стояло много коробочек с травами и стеклянных круглых банок, куда были ссыпаны сушёные травы и лекарственные растения. Пахло мятой, шалфеем и ромашкой.

Метеор сел за столик и попросил чего-нибудь от почек. Он заботился о себе, любил лечиться и пользовался любым случаем, чтобы укрепить свой организм; ему нравилось изображать из себя алкоголика, которому подорвали здоровье сотни литров выпитой за его жизнь водки. Через несколько минут девушка в белом фартучке принесла чашку дымящейся ароматной жидкости с крепким запахом трав. Метеор уж в десятый раз нервно поглядывал на часы: после телефонного звонка прошло полчаса, а расстояние от дома Центрального Совета профсоюзов до этого бара можно было пройти за три минуты. Он не спеша пил терпкую желтоватую жидкость. Тут вошёл Вчесняк, и Метеор поднялся ему навстречу.

— Долго же мне пришлось вас ждать, — резко заметил он, — пойдём.

Бар был слишком тесным для секретных разговоров. Вчесняк вышел без единого слова.

— Я не хотел бы слоняться по улицам, — тихо сказал он, — ещё увидят.

Они перешли на другую сторону Краковского Предместья и вышли на Обозную; миновав старое здание Польского театра, спустились к Динасам. Здесь было безлюдно.

— Ну что там? — спросил Метеор.

Вчесняк вздрхнул и заговорил. Говорил долго, путано. Метеор никак не мог понять, о чём идёт речь.

— Пан Вчесняк, — перебил он. — Что с вами? Что вы хотите сказать?

— Товарищ Героевский, — снова начал Вчесняк с тем же горячечным блеском в тупых карих глазах, — я вам дам десять тысяч. Они уже у меня лежат. Я достал их сразу же после того, как вы ушли.

— Какие, к чёрту, десять тысяч? — забеспокоился Метеор; он то и дело возвращался мыслями к Марте.

— Да те, что достал, — неуверенно проговорил Вчесняк. — А вы заплатите мне сейчас…

— Во-первых, — Метеор усилием воли отогнал мысль о Марте, — вовсе не десять, а пятнадцать тысяч. Так ведь мы с вами договаривались? Во-вторых, ни гроша вы не получите, пока не отдадите мне последний билет. И вообще, какого чёрта вы тащили меня сюда, пан Вчесняк?

Инспектор с опаской посмотрел вокруг, хотя улица была совсем безлюдной.

— Нутрии… — шёпотом, таинственно проговорил он, притянув к себе Метеора за лацканы пиджака, — нутрии и болотные бобры. Говорю вам, потому что доверяю. Все деньги, заработанные на этом матче, я вложу в питомник. В ферму. Серебристые лисицы — тоже неплохая вещь. Сразу же махну на освобождённые земли.

«Что за идиот! — без особого удивления подумал Метеор: он понемногу стал разбираться в путанице кретинских замыслов Вчесняка. — Ну и остолоп! Его же схватят через два дня после отъезда из Варшавы. Но в конце концов… Что, это меня касается? Я всё равно уезжаю отсюда. И надолго. Сразу же после матча. С Ирмой, — вздохнул он с наслаждением при одной только мысли о такой возможности. — Пусть тогда ищут товарища Героевского».

— Пан Вчесняк, — решительно заявил он, — до субботы вы не получите ни гроша. Чтобы вам случайно не пришло в голову бежать раньше. Представляете, что вы натворили? В субботу вечером — пожалуйста… Вы отдадите мне последнюю партию билетов и получите сто тысяч на руки. И можете тогда ехать к чёрту, куда душе угодно.

— Героевский, — Вчесняк тяжело дышал, приблизив вспотевшее лицо к Метеору, — я вам даю сегодня десять тысяч штук, а вы мне не доверяете!

— Какие десять тысяч?.. — настороженно спросил Метеор; образ Марты потускнел, в нём проснулся рыцарь мошенничества.

— Я получил для распределения первую партию. Десять тысяч штук… Прямо из сейфа… — хрипло проговорил Вчесняк, и тут его слова стали выстраиваться в некий логический ряд, — для первого распределения… Десять тысяч билетов, вы понимаете, прямо в руки… Они лежат сейчас у меня наверху… Вот такая пачка! — и он дрожащими руками показал, какая пачка, — я хочу её сразу же вам передать… Оптом… Вы передадите мне те сто пятьдесят требований, и я постараюсь ещё сегодня добиться решения комиссии.

— Как вы это сделаете? — мгновенно заинтересовался Метеор. — Задним числом? После того как отдадите билеты?

— Сделаю, — проскрежетал Вчесняк, вытирая перчаткой пот с толстого затылка. — Моё дело, как, но сделаю.

Метеор нервно закурил сигарету. «И то правда, — быстро размышлял он, — его дело, как это сделать. Я беру билеты, и конец. Какой фарт! Меринос меня озолотит».

— Согласен, — сказал Метеор, — через полчаса к вам приедут за билетами мои люди, и вы получите на руки двадцать пять тысяч.

— Как! — затылок Вчесняка даже опух, глаза налились кровью.

— Двадцать пять тысяч за такую ловкость! За три четверти товара четвёртая часть монеты? Ищи себе дураков где-нибудь в другом месте! Не на такого напал.

— Пан Вчесняк, — Метеор холодно усмехнулся, — к чему такие разговоры? Если заплатить вам больше, вы дадите стрекача. Вижу это по вашим вороватым глазам. А я знаю таких типов, как вы. И что тогда? Провал? Останусь с билетами, которые будут объявлены недействительными, разоблачённый как аферист, а у вас в кармане — почти сто тысяч злотых, и вы едете разводить нутрий. Выращивать бобров, да? Что мне тогда — заявлять о вас в милицию? Подавать в суд? Я вообще советую вам не ссориться со мной, потому что это может повлиять на ваше здоровье. Хотите отдать оптом — хорошо, а нет — так нет. В субботу передаёте мне последнюю партию билетов и получаете остальные деньги наличными. На другие условия я не соглашусь.

Вчесняк уставился на Метеора немного вытаращенными, как у барана, глазами; цельность и ясность этих рассуждений его доконали.

— Ладно, — через минуту сказал он, — пришлите сейчас людей и передайте с ними все требования. Нужно ещё подумать, как им выдать такой пакет. Во всяком случае, пусть приезжают сейчас, пока в канцелярии ещё базар.

— Хорошо, — сказал Метеор. — Вот это я понимаю! Теперь вы говорите, как деловой человек. Я пришлю сейчас своих парней. Они поднимут у вас наверху такой шум, что можно будет вынести без разрешения и пианино, а не только пачечку билетов.

— Это здорово, — глуповато хихикнул Вчесняк и добавил тоном дружеского признания: — Пан Героевский! Я три года ждал такого удовольствия там, у них, — он сделал жест рукой в направлении дома Центрального Совета профсоюзов, — я состряпал себе автобиографию, изображал из себя товарища и всё время мечтал о таком удовольствии. И о больших деньгах. Сидел на торжественных собраниях, аплодировал, выкрикивал «Да здравствует!» и прочее. И всё время соображал, как выкрутить сто тысяч. Вот и настал момент. Теперь должно выгореть, правда?

Они расстались за Польским театром, и Метеор поспешил к «шкоде».

Филипп Меринос спокойно сидел за письменным столом, курил и глазами доброго хозяина смотрел на шелестевших бумагой Крушину и Анелю, между тем как Лёва Зильберштейн энергично выстукивал на пишущей машинке тексты требований.

— Вам хватит бланков? — спросил Меринос Крушину, напевавшего песенку «Солнышко ясное поздно взошло…»

— Должно хватить, — сказал Крушина. — Если нет, заскочу к тому печатнику, что на Панской. Он отпечатает ещё несколько штук левых.

Тут без стука открылась дверь, и на пороге появился Ежи Метеор в позе триумфатора. Все сразу же поняли, что он добился новых успехов и что судьба улыбается работящей группке людей: усиленная деятельность окупается, и наоборот: кто не работает, тот не ест.

— Всё в порядке! — с энтузиазмом доложил Метеор. — Пан председатель! Десять тысяч билетиков на матч Польша — Венгрия можно забрать! За каждый из них наши агенты шутя смогут получить по сто злотых, если не больше!

— Ты гениальный комбинатор! — весело воскликнул Меринос.

Зильберштейн покачал головой:

— Что ты говоришь, Юрек!

Анеля откликнулась, с уважением глядя на Метеора:

— Ты смотри, такой остолоп, ломаного гроша за него не дашь, а так умеет уладить дело…

Крушина ничего не сказал, только вздохнул, как кузнечный мех, и по-дружески хлопнул Метеора по спине. Метеор даже согнулся и сдавленно закашлялся.

— Ах ты ж хам… — прохрипел он, не обижаясь, — твои шуточки…

— Этот Вчесняк — сколопендра, — проговорил Метеор, садясь на стол Мериноса и закуривая. — Хочет смотаться, дать дёру. Но это его дело, верно, пан председатель? Лишь бы нас не обжулил; я дам ему сегодня только двадцать пять кусков, а остальные — в субботу. Хорошо мы договорились?

— Прекрасно, — кивнул Меринос. — Значит, все пятнадцать выкрутил? Панове, — торжественно обратился он к присутствующим, встав с места. — Завтра мы — хозяева рынка. Не сомневайтесь, конкуренции не будет. Значит, установим цену сто пятьдесят злотых! В воскресенье, ещё в первой половине дня, цена, можно ожидать, достигнет трёхсот злотых, так как возрастёт спрос. И тогда… — молниеносно подсчитал он в уме, — после разных вычетов около двух миллионов вольётся в эту кассу. — Меринос торжественно указал на сейф в углу комнаты. На мгновение он так и застыл с простёртой рукой. И все замерли, словно хор вокруг героя в греческой трагедии.

— Пан председатель, — опомнился Метеор, — нужно как-то забрать их. Пусть едет Крушина с ребятами из билетного отдела или из «гвардии». А я полечу к Вильге. Я привязан к его телефону, это единственный способ поддерживать связь с Вчесняком, — торопливо пояснил он и нервно закашлялся.

— Хорошо, — согласился Меринос. — Подпиши чек на деньги Вчесняка и подробно объясни Крушине, что и как ему делать. — Он вынул из ящика стола чековую книжку кооператива «Торбинка» и заполнил чек на двадцать пять тысяч. — Роберт, — обратился Меринос к Крушине, — получишь деньги и передашь Вчесняку. Только сначала разорви пачку и проверь, действительно ли там билеты.

Метеор склонился вместе с Крушиной над столиком и стал объяснять, как попасть в отдел зрелищ и представлений Центрального Совета профсоюзов.

— «Шевроле» поставишь здесь, — сказал он. — Сразу поднимешься наверх. Если швейцар задержит, скажешь, что идёшь за билетами. Нужно, Бобусь, говорить правду, это себя оправдывает… Там идут целые толпы с требованиями, никто не задержит.

— Всё, — заявил Зильберштейн, поставив последнюю точку. — Все требования готовы. Упакуй их, Роберт. — Он встал, потянулся, подошёл к окну и закурил сигарету. — Сколько нужно помучиться, чтобы заработать несколько злотых, — сказал Лёва, грустно качая головой, — и сколько приходится нервничать…

— Юрек, — обратился Меринос к Метеору, который уже собирался уходить, — сколько ты в конце обещал за всё Вчесняку?

— Сто тысяч, — ответил Метеор.

— Дашь пятьдесят, — сказал Меринос, ласково усмехаясь, — и так будет счастлив. Скажешь, что конкуренты выбросили в город много товара и номер не прошёл. Пусть судится с гражданином Кудлатым, если ему не нравится. — Ласковая усмешка на его лице внезапно перешла в злую гримасу. — Если бы не бежал, — добавил он, — получил бы полную сумму: его можно было бы ещё использовать. Но поскольку он хочет удрать, мы не станем материально поддерживать мошенника, который причинил государству такие убытки. Не будем помогать ему уйти от карающей руки правосудия.

Метеор зашёл пообедать, а потом поехал к Вильге. Во время обеда он всё время думал, как бы привезти Марте горячую пищу: ему казалось, что такое доказательство заботливости было бы очень кстати. Но так ничего и не придумал, купил два десятка свежих пирожных и поехал на Крахмальную.

Вильгу он нашёл в гараже. «Совсем изменился человек, — подумал Метеор, встревоженно посмотрев на него, — как сломался после того досадного случая».

— Ты уже обедал, Алюсь? — спросил Метеор с дружеской заботливостью.

— Нет, — ответил Вильга, — нет аппетита. — В его манере держаться уже не было холодного светского безразличия, он походил сейчас на обанкротившегося лавочника, которого лишили обеспеченного будущего.

— Что случилось? — разволновался Метеор. — Почему у тебя такой трагический вид? Тебе ведь пока никто ещё не оторвал голову.

— Метеор, — промолвил Вильга, — я уже устал. Вся эта афёра может плохо кончиться, а у меня уже нет сил бежать, менять местожительство, начинать с нуля.

— Иди выпей, и тебе сразу станет легче, — язвительно бросил Метеор. — Всё будет в порядке, Алюсь, вот увидишь. А что касается Ирмы, то я на ней женюсь.

Вильга посмотрел на Метеора, и что-то похожее на прежнюю холодноватую иронию блеснуло в его выцветших глазах.

— Смотри, как бы тебе с ней не подзалететь, — бросил он.

— Давай держать пари, — вскипел Метеор, — если не веришь! Думаешь, я не стою такой жены?

Вильга ничего не ответил и поплёлся за Метеором наверх.

На этот раз Марта сидела в столовой и ела апельсины. Девушка встала с кресла, когда оба зашли в комнату; не было уже в ней того пренебрежительного юмора, с которым она приветствовала Метеора утром. Казалось, у неё сдали нервы, и она явно проявляла склонность к переговорам.

— Пан инженер, — первая заговорила Марта, — прошу выпустить меня отсюда.

Вильга проглотил слюну и отозвался с остатками прежней галантности:

— Если бы это зависело от меня…

— Ирма, — довольно патетично проговорил Метеор, — ты не уйдёшь отсюда до понедельника. А в понедельник мы вообще уедем из Варшавы. Ты и я. Тихо обвенчаемся в каком-нибудь маленьком городке, в деревянной сельской часовенке.

В глазах Марты страх смешался с иронией.

— Не будьте ребёнком, пан Хацяк… — начала она.

— Пан Метеор, — поправил Вильга. — Пора покончить с этой комедией.

— Всё равно, — сказала Марта.

— Тебе не должно быть всё равно, как меня зовут! — прервал с благородным негодованием Метеор.

— Мне абсолютно безразлично, — повторила Марта. — Поймите, наконец, что у меня есть старая мать, и она волнуется за меня, может заболеть.

— Ничего не поделаешь, — решительно заявил Метеор. «А может…» Он задумался над возможностью устроить встречу Марты со старой матерью перед отъездом: «Это бы её очень ко мне привязало», — подумал Метеор.

— У меня есть жених, и если он встретит вас, пан Хацяк, то вам придётся разыскивать детали своей персоны по всей Варшаве! — закончила Марта неудачной угрозой.

— Видели мы таких силачей! — грубо ответил Метеор.

— О Боже, — в отчаянии вздохнула Марта, села и безнадёжно сложила руки. — Выпустите меня отсюда! Выпустите меня! — внезапно громко крикнула она, снова вскакивая с места.

— Успокойтесь, пани! — бросил Вильга, потом испуганно посмотрел на дверь.

— Ирма, — примирительным тоном заговорил Метеор, — а если бы я тебя отпустил, что тогда?

— Клянусь, — воскликнула Марта, — ничего меня больше не касается! Забуду о вас и обо всём, что здесь было… и что я здесь слышала. Сразу же, как только выйду из этого дома.

— Как ты думаешь, Алюсь? — Метеор вопросительно посмотрел на Вильгу.

— Ничего я не думаю и не хочу думать, — заявил Вильга. — Это твоё дело.

Зазвенел звонок. Вильга вышел, чтобы отпереть, забыв закрыть дверь в столовую. На пороге появился Роберт Крушина, державший в обеих руках большой свёрток, плотно обёрнутый серой бумагой и крепко обвязанный шпагатом. Один уголок свёртка был надорван; видимо, это сделали, чтобы посмотреть, что в нём есть.

— Эй, чего вы там возитесь, инженер? — с весёлым нетерпением воскликнул Крушина. — Открывайте скорее, у меня руки онемели…

Свёрток был величиной с небольшой чемодан и, видимо, довольно тяжёлый.

— Что это такое? Откуда? Для чего? — пробормотал Вильга, в замешательстве отступая и забыв закрыть дверь, ведущую в квартиру.

В глубине комнаты неподвижно стоял Метеор, словно обратившийся в соляной столб.

— Пан председатель приказал везти сюда, — проговорил Крушина, явно довольный тем, что так легко удалось выполнить поручение. — Он сказал, что вместе с этим пакетом вы, пан инженер, теперь будете иметь одиннадцать тысяч штук. До субботы… — он внезапно замолчал, увидев Марту, стоявшую сбоку. Крушина замедлил шаг, но отступать было поздно. Он с силой швырнул свёрток на стол, между остатками вчерашней закуски, и опёрся на него руками, словно желая заслонить собой. — Что это? — вытаращил он глаза. — Гости? Маленькое рандеву? Нашёл время! — последние слова относились неизвестно к кому — к Вильге или Метеору. Но вот на лице Крушины отразилась напряжённая работа мысли. — Я эту панну вроде где-то видел, — наконец заговорил он. — Ага! Вспомнил! Что она тут делает? — растерянно обратился он к Вильге.

— Слушай, Бобусь, — быстро и нервно заговорил Метеор, — тут целая история, и сейчас некогда её рассказывать. Довольно того, что ты должен держать язык, за зубами. Никому, слышишь, даже председателю… — Метеор подошёл к Крушине и судорожно ухватился за лацкан его пиджака. — Пойми, Бобусь, это для пользы дела, — горячо умолял он. — Ради всех нас. Чтобы удалась эта афёра. Если сейчас начнём всё выяснять, то только запутаемся. И Мериносу не стоит забивать этим голову, понимаешь, Бобусь?

— Понимаю, — сказал Крушина, — но не очень. Что-то тут не так. Я билеты привёз, к чёрту! — покачал он головой, не на шутку озадаченный. — Откуда она тут взялась? — И вдруг бросил: — Ну пока! — застегнул пиджак и пошёл к двери. Когда он уже собирался взяться за дверную скобу, дверь сама открылась, словно опережая его; открылась медленно, несмело, и в щели показалась сначала круглая шапка с эмблемой почты, а затем потное усатое лицо. Вскоре в распахнутой двери появилась фигура в расстёгнутом тёмно-синем мундире с большой брезентово-кожаной сумкой на бедре.

Это был самый обычный варшавский почтальон. С предупредительной вежливостью, протянув руку, как человек, не желающий никому мешать, он подал какую-то бандероль, сообщив:

— Пан директор, новый номер журнала «Сцепление».

Крушина попятился, как перед статуей Командора. Наступила тишина, чудовищно тяжёлая, короткая, как перед грозой. Её нарушил голос Марты.

— Пан, пан, — пронзительно закричала она, захлёбываясь словами. — В милицию! В милицию! Бегите отсюда, помогите! В милицию! В мил…

Последнее слово застряло в ладони Метеора, который быстро закрыл Марте рот. Другой рукой он крепко обхватил её за талию и прижал к себе. Не растерялся и Крушина: одним прыжком он, как тигр, очутился у двери, протянул вперёд руку и быстро рванул дверь на себя. Почтальон полетел на середину комнаты, словно втянутый пылесосом. Он споткнулся и упал возле стола. Крушина мгновенно пробежал по коридору, опустил портьеру, закрыл дверь в квартиру, а потом и в столовую.

— Гениально, Бобусь, — тяжело дышал Метеор; он отпустил Марту, и она упала в кресло, белая как стена. На лбу инженера Вильги блестели крупные капли пота, его бледные глаза вылезли из орбит, как у огромной, раздувшейся от испуга жабы. Почтальон, неуклюже двигаясь, сел на полу и заговорил тихо, монотонно:

— Пан директор, простите, я не знал, я человек добросовестный; дверь была открыта, я искал вас в конторе, хотел лично вручить, дверь была открыта; вы, пан директор, так прекрасно в прошлый раз… Я думаю, лично вручу вам журнал, дверь была открыта… Прошлый раз вы меня угостили водкой. Я Пайонк, Антоний Пайонк, пан директор, вы меня помните?

— Перестань тарахтеть! — гаркнул Крушина, и почтальон замолчал, едва живой от страха.

— Что теперь делать? — спросил Метеор. Ему казалось: уже никогда в жизни он не будет знать, что с ним произойдёт через минуту.

Вильга вытащил платок и вытер лоб. Этот жест предвещал начало истерики, но — о чудо! Внезапно во всей фигуре Вильги что-то неуловимо изменилось: беспомощное, согнутое тело стало выпрямляться, и прежний холодный, сдержанный инженер Альберт ожил, словно бы под влиянием урагана пронёсшихся над этой комнатой событий.

— Если так пойдёт и дальше, — проговорил он с холодным сарказмом, — то придётся подумать над тюремным уставом и поделить эту квартиру на камеры. Роберт, — тоном приказа обратился инженер к Крушине, — забирай его отсюда! — он указал на почтальона Пайонка. — Я ничего не хочу о нём знать, делай с ним что хочешь, что сочтёшь нужным. Оставаться ему нельзя. Хватит у меня хлопот с ней… — Вильга сделал жест в сторону Марты. — И это, — он положил руку пакет, лежавший на столе, — тоже лучше забери. Потому что это помещение провалилось. Я сам поеду к председателю и расскажу.

— Нет! — пронзительно вскрикнул Метеор, лицо испуганно исказилось при одном только упоминании о Мериносе; он готов был на всё, только бы не говорить со своим шефом. — Мне кое-что пришло в голову! — воскликнул он с надеждой в голосе. — Ирма! К себе! — прикрикнул Метеор и, схватив Марту за руку, резким, грубым движением толкнул её в альков и запер дверь спальни. — Пойдём, — повернулся он к Вильге и Крушине.

Они втроём вышли в контору, заперев Пайонка. В мастерских никого не оставалось, из гаража доносился слабый шорох. За окном был тихий майский вечер.

— Сделаем так, — начал Метеор, нервно глотая слюну. — Почтальона придётся обезвредить. Иного выхода нет.

— Только не сейчас, — холодно изрёк Вильга, — а после воскресенья. Если всё пройдёт удачно, то отдадим их обоих Кудлатому — пусть делает, что хочет. Другого ничего не придумаешь.

— Правильно, — согласился Крушина, — сейчас не время заниматься мелочами. Кудлатому? — с некоторым опозданием он осознал весь ужас такого предложения; ему вспомнилась смерть Кубуся Вируса, и горячий пот побежал у него по спине. — Зачем сразу Кудлатому? — прошептал Крушина.

— Об этом потом, — лихорадочно проговорил Метеор, — а сейчас, Бобусь, забери этого почтальона ко мне. Свяжем его, как узел, и положим у меня на чердаке. До воскресенья. Правда? — вопросительно посмотрел он на Вильгу.

— Правильно, — сказал Вильга, — и билеты заберите туда же. Там будет безопаснее. Тут могут искать этого почтальона. — Видно было, что он старается любой ценой избавиться от билетов.

— И найдут Ирму, — нервно засмеялся Метеор. — Нет, нет. Билеты не должны быть там, где он. С этим почтальоном может начаться непредвиденная драка, и билеты пропадут. Такого допускать нельзя. — В Метеоре проснулся бизнесмен. — Билеты завезём на Пружную, другого ничего не придумаешь. Что-нибудь уж скажем председателю. А Ирму я заберу завтра утром. Найду для неё какое-нибудь пристанище, не бойся, Алюсь. У меня ещё есть надёжные места в Варшаве.

— Правильно, — одобрил Крушина, — дело говоришь, Юрек!

— Ты взял с собой людей, Бобусь? — спросил Метеор.

— Взял, — ответил Крушина, — сидят в «шевроле».

— Ну всё. Пошли вязать его! — сказал Метеор, и кадык на его худой шее вздрогнул.

Они вошли в комнату. Увидев их, Антоний Пайонк, как обречённый на смерть, отступил к стене.

— Сынок, — обратился к нему Роберт Крушина, подходя, — сынок, — повторил он со зловещей усмешкой, оскалив мелкие крепкие зубы, — если будешь вести себя спокойно, ничего плохого с тобой не случится.

— Пан! — ответил с неожиданным достоинством Антоний Пайонк, — предупреждаю вас, я государственный почтовый служащий и сейчас нахожусь при исполнении своих служебных обязанностей! За нападение на меня вы будете строго наказаны! — Говоря это он прикрылся сумкой, полной писем. Было что-то почти торжественное в его жесте и позе, но длилось это всего один миг. Мощные лапы Крушины упали на затылок Пайонка, сдёрнули с его плеча сумку, бросили её в угол и пригнули почтальона вниз. Письма рассыпались по полу.

— Люди ведь ждут этих писем! — вопил Антоний Пайонк, — так нельзя, а-а-а-а-ах! — его возглас закончился задушенным хрипом. В дверь алькова бешено застучала Марта.

— Полотенце! Занавески! Скатерть! — орал Крушина. — Скорее! — Он сел на Пайонка. Метеор отпер дверь в спальню и схватил Марту в крепкие объятия. Вильга стал вытаскивать из шкафа постельное бельё. Через минуту Антоний Пайонк лежал уже на полу с кляпом во рту; из белого мешка торчали только ноги в лёгких бежевых сандалиях.

— Поеду приготовлю квартиру. Буду ждать вас ворот, — бросил Метеор и выскочил из комнаты. Вскоре послышался шум мотора старой «шкоды» и характерный стук её расшатанного кузова.

— А ну-ка заведи «шевроле» в гараж; мы отнесём его, — сказал Вильга Крушине, указывая на связанного Пайонка. Крушина сбежал по лестнице вниз. Вслед тем раздался грохот грузовой машины, медленно въезжающей в гараж. Крушина вернулся наверх и, тяжело дыша, взвалил на плечи беспомощного Пайонка. Марта, опершись плечом на выступ алькова, полным ужаса движением прикрыла себе рукой рот, словно сдерживая крик.

Внизу Крушина бросил Пайонка через задней борт в железный кузов автомашины и прикрыл грязным брезентом. Потом ещё раз поднялся наверх за билетами и старательно уложил их под скамейкой в кузове.

— Пан инженер, — обратился он к Вильге, который также спустился вниз, — а кто поедет? Мне сейчас нужно на Пружную. Парней из «гвардии» я высадил; зачем им всё знать? Пошлю их трамваем на Вильчую, пусть дожидаются у ворот с Метеором.

— Я сейчас тебе кого-нибудь дам, — поспешно сказал Вильга и направился в дальний освещённый угол гаража, где возились какие-то люди. — Китвашевский, — позвал он, — иди-ка сюда! — От работающих в углу людей отделился высокий худой человек в грязной сетчатой рубашке и засаленной кепке; характерным для механиков жестом он вытер руки о лоснящиеся тиковые брюки.

— Слушаю вас, пан инженер, — вежливо проговорил он.

— Сделаешь две ходки на этом «шевроле», — сказал Вильга, указывая на грузовую машину, — на Вильчую и на Пружную. На Вильчей у ворот ждёт пан Метеор, ты же его знаешь, верно?

— Знаю, — подтвердил Китвашевский.

— Ты что, — спросил Вильга, — водку пил?

— Вот столечко, — пренебрежительно бросил механик, — всё равно что ничего. Неполный литр на троих.

— Гм, — встревожился Вильга, — можно ли тебя сейчас пускать за руль?

— Пан инженер, — в полумраке гаража было видно, как лоснящееся лицо Китвашевского собралось в бесчисленные морщины хитрой усмешки, — не о чем говорить. Что значит для варшавского шофёра такая капля? Будто не ездил я и после литра! И кто меня предупреждает — вы, пан инженер, такой специалист! — В этой двусмысленной фамильярности было что-то убедительное.

— Ну ладно, — согласился Вильга, — садись и поезжай.

Китвашевский подошёл к «шевроле», залез в кабину и завёл мотор. Крушина стал на подножку и подробно объяснил, куда ехать, а затем выскочил во двор.

— Шая! — свистнул он сквозь зубы.

К нему подошёл невысокий юноша, куривший до того с группкой молодых людей возле железного фонаря. Крушина торопливо бросил ему несколько слов, и Шая кивнул головой.

— Ну пошли отсюда, — приказал Шая своим парням. «Гвардия» сунула руки в карманы и шатающейся походкой двинулась в сторону Желязной.

Роберт Крушина поднялся наверх. Вильга сидел в кресле, курил сигарету и смотрел на Марту, которая всё ещё неподвижно стояла в дверях алькова. В глазах Вильги горели огоньки, которых Крушина раньше у него не видел.

— Роберт, — неторопливо проговорил Вильга, — после всех неприятностей, которые доставила нам пани, не полагается ли нам какая-то компенсация?

— Компенсация? — неуверенно переспросил Крушина, не знавший этого слова.

— Я думаю, — сказал Вильга, и у него быстро-быстро задрожало правое верхнее веко, — я думаю, Роберт, что ты — правильный человек, настоящий мужчина. И знаешь, сколько мужчины терпят от этих девок, сколько они наносят обид, откалывают номеров, сколько раз наставляют рога, если подвернётся кто-то другой.

— Это правда, — согласился Крушина, — верно говорите, пан инженер… — Он громко вздохнул, припомнив что-то такое, о чём предпочитал молчать.

Марта бросилась через порог, глаза у неё расширились от страха, она сразу же догадалась, куда клонит этот поблёкший, обрюзгший мерзкий тип. Мгновенным движением закрыла за собой дверь и лихорадочно принялась придвигать к ней всё, что было тяжёлого, в алькове. «Ой, Боже мой, что же это будет? Что же будет?» — проносилось в её охваченной ужасом голове.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Вильга, словно бы приободрённый поведением Марты; его лысая голова стала багровой, — слышишь, баррикаду строит? Девушка нашлась!

— Действительно, — весело подтвердил Крушина, — вот так новость! Новый способ вести споры. Ха-ха-ха!

— Ну, Роберт, начинай! — скомандовал Вильга и ударил кулаком в дверь. Мебель с лёгким шумом отодвинулась даже от лёгкого толчка. В углу спальни стояла Марта с тяжёлой бронзовой пепельницей в руке.

— Если кто-то из вас… — начала она сдавленным голосом. По щекам её бежали слёзы.

Но инженер Альберт Вильга походкой лунатика прошёл через альков. Приблизившись к Марте, он не задержался, а двинулся дальше, в сторону кухни, словно стрела, которая не попала в цель и летит дальше в пространстве.

— Инженер, — неожиданно окликнул его Крушина, — я еду на Пружную.

Из кухни не доносилось ни звука. Вильга стоял возле раковины и дрожал всем телом, как в лихорадке. Наконец он взял себя в руки, закурил сигарету и вышел в спальню.

— Хорошо, — сухо сказал он, — я тебя отвезу.

Они вместе вышли из квартиры, и Вильга запер её на ключ. Внизу он вывел из гаража оливковый «гумбер» — другой машины под рукой не оказалось.

«Чудесная машина», — подумал Генек Шпигло, слегка притормозив на перекрёстке Ясной и Свентокшизской. Был ранний, очень приятный вечер. Световые сигналы перекрёстка яркими красками играли на фоне новых стен. Генек уважительно погладил руль «шоссона»: машина была пустая, новенькая, ещё не обкатанная. Несколько дней Генеку напоминала о себе сломанная пять недель назад ключица. Хотя он уже вернулся на работу, ему поручали только переводить пустые автобусы из одного гаража в другой или выезжать на смену какому-нибудь автобусу, который вышел из строя.

По дороге с Ясной на улицу Згоды он заметил длинный ряд легковых машин, стоящих за двумя троллейбусами перед треугольным сердцем города — площадкой на перекрёстке Братской, Шпитальной и Хмельной. Улица здесь узкая, движение транспорта напряжённое, место людное. Поток машин был остановлен сигналом светофора, а троллейбусы на остановке создавали ещё и дополнительный затор. Генек затормозил и остановился за «Варшавой».

И тут краем глаза в выпуклом внешнем зеркальце Генек заметил похожую на бульдога грузовую автомашину «шевроле». Она мчала со стороны улицы Сенкевича с недозволенной скоростью; её плоское решётчатое ветровое стекло мелькнуло в зеркальце; нарушая правила движения, машина ворвалась на свободную полосу левой части улицы; послышался сильный скрежет — шофёр затормозил. «Шевроле» неожиданно рванул в сторону, описав широкий крут на тротуаре. Прозвучал страшный крик, «шевроле» вздыбился в странном рывке, словно конь перед преградой, и, отчаянно лавируя, влился в ряды машин, двинувшихся в этот момент вперёд. На тротуаре, между магазином оптики и лавкой, где продавали бельё, остался труп молодой девушки.

В поток машин, приведённых в движение далёким сигналом, стали вплетаться люди, лихорадочно спешившие на место происшествия. Воздух наполнился возгласами, суматохой, криками. В этот отчаянный шум ворвалось гудение мощного клаксона — затрубил Генек Шмигло. Всем телом припав к рулю, Генек вывел автобус из ряда машин; большой «шоссон» загрохотал и рванулся вперёд. Сигнал его гневно гудел, словно неумолимый мститель. Глаза водителей и прохожих расширялись от волнения, когда они видели этого кинувшегося в погоню великана; балконы и окна домов заполнились зрителями, вся улица замерла. «Шоссон» проехал перекрёсток, и улица сразу заполнилась густыми подвижными толпами людей, которые бежали к убитой девушке; так на коже проступает кровь, если провести по ней хирургическим ланцетом.

Заставить при таких обстоятельствах автобус делать акробатические прыжки мог только первоклассный водитель, и Генек Шмигло был им. Но за рулём «шевроле» сидел тоже опытный водитель, к тому же не обращавший сейчас внимания ни на какие правила. Остатки алкогольного тумана исчезли из серых, как пепел, глаз уличного бандита. У него осталось единственное стремление — бороться и любой ценой уйти от погони.

Китвашевский хорошо знал, что погоня за ним уже началась. Неизвестно было только, кто, как и на чём его преследует. Он нажал на газ, ринулся через закрытые красным светом Иерусалимские Аллеи, лавируя между трамваями, которые подъезжали и с грохотом замедляли ход, потом бросился на Кручую.

Но тут ему преградил дорогу тягач с тремя прицепами, вынырнувший с Новогрудской; в сознании Китвашевского, охваченного жаждой борьбы, на какую-то долю секунды сверкнуло: «Нужно ударить прямо в прицепы!» Но он сдержался и замедлил ход. «Скорее! — подумал Китвашевский в панике, выглянув из кабины и охватив взглядом перегороженные потоком машин Иерусалимские Аллеи, — теперь во весь дух на Вильчую!» Не успел он это подумать, как из противоположного потока уличного движения прозвучал сигнал мощного клаксона, и непонятно откуда появился автобус, пересёкший течение на мостовой, словно красно-кремовый кит. «Гонятся на “шоссоне”. Наверное, внутри милиция», — подумал Китвашевский, и злая усмешка искривила его верхнюю губу.

Мотор «шевроле» бешено выл, выжимая восьмидесятикилометровую скорость; похожая на бульдога машина летела вперёд.

Позади, в кабине тяжёлого «шоссона», Генек Шмигло шептал молитву:

— Сейчас! Милый! Дорогой! Сейчас! Только ты можешь! — обращался он к машине, которая в руках Генека словно бы стала живым существом и жила его сердцем, мозгом, нервами. Автобус выл в смертельном усилии, что-то, казалось, напрягалось в моторе, как жилы на затылке у атлета, делающего последний рывок.

— Ну, — тяжело дышал в тёмной кабине Китвашевский, — ну ещё немного! Уже уходим! Отрываемся!

— Милый мой, — молил Генек.

Неуловимая черта соревнования, которая неизвестно где начинается и где заканчивается, натянулась на ровном асфальте Медзишинского вала. Ещё миг, и тяжёлый красно-кремовый «шоссон» метр за метром, дыша последним напряжением сил, стал приближаться к мчавшейся впереди грузовой машине. Потом заскрежетали тормоза, и подобный бульдогу «шевроле» заскользил длинной многометровой полосой по зеркалу шоссе, как мальчик, разогнавшийся на скользанке возле школы; несколько раз его заносило поперёк шоссе.

Из мгновенно открывшейся кабины появилась какая-то тёмная фигура, — бросившаяся к чёрному топкому берегу Вислы. Генек Шмигло с дьявольской ловкостью затормозил и выскочил из своей машины. В правой руке у него был массивный французский ключ. Пробежав несколько шагов по высокой насыпи, он остановился, тяжело дыша.

Тёмно-зелёный майский вечер под стрекотание кузнечиков мглистыми полосами ложился на прибрежные деревья и кусты. Вокруг простирались тёмные шумящие луга, быстрина весенней Вислы светлела и темнела внизу. Побродив по прохладной росистой траве и влажному песку, Генек растерянно поднялся наверх. Со стороны Гоцлавской Кемпы и зелёного поля аэроклуба виднелись немногочисленные огни; справа, по ту сторону реки, перечёркнутый посредине стрелой огромного башенного крана, — на фоне фиолетового неба, мерцавшего миллионом теней среди миллиона огней, сверкал большой город. Между Генеком и городом не было никого.

Шмигло осмотрел вблизи грузовик, озабоченно качая головой и вытирая платком капли пота на лице. На дверцах кабины, где обычно размещают эмблемы и надписи, из которых можно узнать об учреждении, управлении или фирме, не было ничего. Регистрационный номер тоже пока ни о чём не говорил, кроме того, что машина принадлежит какому-то предприятию.

«Что тут поделаешь? — размышлял Генек. — Если бы у меня был трос, я бы взял его на буксир и притащил в комиссариат. А может, там кто-то есть?» Он поднял завесу и вскочил в кузов. На полу лежало что-то, прикрытое грязным брезентом. Генек откинул брезент — на железном дне кузова оказался связанный наволочками и простынями человек. Генек дрожащими руками зажёг спичку; в мерцающем свете появились бежевые сандалии, а потом и мундир почтальона, у которого рот был забит кляпом.

Освобождённый от кляпа, Антоний Пайонк долго и бессознательно тряс головой: во время бешеной езды его беспомощная голова ударялась о дно кузова, побитое тело глухо ныло.

— Милиция! — было первое слово, которое он пробормотал.

— Пан старшина, — взволнованно спросил Генек, — ради Бога, что всё это значит? Кто вас так отделал?

— Милиция! — уже истерично голосил Пайонк. — Помогите!

— Коллега, — умоляющим тоном стал уговаривать его Генек, — я тоже в мундирчике, вот погляди: ты в форме, и я в форме. — Он не знал, как говорить с этим охваченным страхом и болью человеком, даже сам стал заикаться. Помог Пайонку подняться и вылезти из кузова. Увидев идиллически-мирный вечерний пейзаж, почтальон немного успокоился.

— Сигарету, — попросил он.

Генек протянул ему пачку сигарет и спички. Пайонк закурил, жадно затянулся и уже увереннее проговорил:

— В милицию, пан шофёр! Там есть ещё девушка! Эти мерзавцы, которые меня так… ещё замучают её!

— Где? — удивился Генек.

— Я покажу! — воскликнул Пайонк и снова задрожал всем телом. Он отвернулся от Генека и опёрся лбом о край кузова.

— Как быть? Как быть? — шептал Генек. В поисках троса он ещё раз взобрался на платформу «шевроле» и, шаря в темноте, наткнулся на какую-то тяжёлую пачку. Вытащил её и увидел старательно упакованный и перевязанный шпагатом пакет величиной с небольшой чемодан. «Что это может быть?» — заинтересовался Генек. Заметив надорванный уголок, он сунул в пакет руку и вытащил несколько продолговатых картонных полосок. «Деньги? — мелькнуло в его сознании. — Нет. Слишком узкие». Спички, которые он зажигал, падали из рук; при свете жёлтого огонька Генек успел прочитать на полоске слова: «Польша — Венгрия». Сердце его сильно забилось — больше ничего не нужно было выяснять. Тысячи мыслей и догадок закружились в голове.

— Садись, пан! — обратился он к Пайонку, — едем!

Погасив свет в автобусе, он вынул из мотора ключ, а затем открыл кабину «шевроле». «Через двадцать минут я должен вернуться за машиной», — подумал он.

— Тут, на Саськой Кемпе, есть комиссариат, — снова начал Пайонк.

— Товарищ, — сказал Генек, — ничего не бойся. Сейчас будешь давать показания.

Через семь минут похожий на бульдога «шевроле» осторожно въезжал на Вейскую улицу. Антоний Пайонк, приобретший в этот вечер богатый опыт, ни о чём больше не спрашивал.

Юлиуш Калодонт в полдень вернулся домой и подошёл к дивану, на котором лежал Гальский.

— Пан доктор, — склонился он над больным, — я вам расскажу такое, что вы не поверите.

— Вернулась Марта? Она здесь? — воскликнул Гальский, приподнимаясь на локте.

— Нет, — Калодонт опустил глаза. — Вечером, — наконец проговорил он, — вы встретитесь со ЗЛЫМ.

Гальский сел на диване.

— И не стыдно вам смеяться над больным человеком? — с укором сказал он.

— Я говорю правду, — ответил Калодонт так просто и так искренне, что Гальский вскочил на ноги и через минуту с гримасой боли опустился на край дивана.

Вечером доктор Витольд Гальский сидел в киоске Юлиуша Калодонта и отвечал на раздражённые замечания клиентов, с явным неодобрением отзывавшихся об отсутствующем продавце.

Калодонт вернулся через полчаса и сказал, тяжело переводя дыхание:

— Уже. Можете идти. Гожая, одиннадцать. Он ждёт вас у ворот.

Сердце Гальского бурно забилось: теперь, когда невероятная фантастика последних месяцев и сегодняшнее сообщение Калодонта вот-вот должны были стать реальностью, — доктор поверил в это сразу, без сомнений и расспросов. Ощутил страшное волнение, — неожиданно придавшее его истощённому организму новые силы.

— А что с Мартой? — радость погасил больной вопрос, неотступно преследовавший его весь день.

Однако волноваться легче, чем добраться до ворот на Гожей улице. Это слишком близко, чтобы ехать трамваем или троллейбусом, но пока Гальский дошёл, он совсем замучился. Провожаемый тревожным взглядом Калодонта, доктор неторопливо двинулся от киоска, осторожно опираясь на одолженную у старика палку. Доковыляв за пятнадцать минут до нужных ему ворот, он почувствовал себя так, будто искупался в слишком горячей ванне. Сердце билось тяжело и с перебоями, что-то пульсировало в висках и щемило в пояснице; влажная слабость охватила всё тело, как мокрое полотенце. Остановившись на минуту, Гальский глубоко вздохнул, опёрся рукой о стену, потом, набравшись смелости, переступил железный порог ворот.

Это были настоящие старинные варшавские ворота — тёмные и облупленные. Маленькая лампочка высоко вверху бросала бледный и мутный свет на полукруглые своды; внизу тёмные тени чередовались с бликами, падавшими из окон флигеля во дворе.

В воротах никого не оказалось. Гальский неуверенно остановился посредине, опираясь на палку, и внимательно огляделся вокруг. В этой полутьме он скорее почувствовал, чем увидел пустоту; его сразу же охватили тревога и сомнения. Заглянул во двор — также пустой, слабо освещённый огнями из окон, откуда временами долетали голоса возившихся на кухнях женщин. И вдруг взгляд Гальского остановился в самом тёмном углу ворот: там блестели два сверкающих белых глаза, словно повисших в пространстве, отделённых от невидимых лица, головы, фигуры. После секундного колебания Гальский сделал шаг в сторону этих глаз.

— Но ведь вас здесь не было? — тихо бросил он.

— Был. Всё время, — так же тихо ответил ЗЛОЙ. Это были первые слова, которые слышал от него Гальский; кровь прилила у него к лицу, сердце сильно застучало, потому что именно таким он представлял себе голос ЗЛОГО — низкий, сильный, звучный. Какой-то удивительно варшавский, с немного презрительными интонациями.

— Где Марта? — решительно спросил Гальский. Произнося в темноте это имя, он почувствовал, как его покидает волнение.

— Почему же вы её не ищете? — спросил ЗЛОЙ. Какая-то странная насмешка скрывалась в его вопросе, и прожекторы белых глаз внезапно словно потускнели от стыда.

— Я еле стою на ногах, — тихо объяснил Гальский. — Знаю, что виноват… — Он тяжело опёрся плечом о стену, но белые глаза не сдвинулись с места, рука из темноты не поднялась, чтобы его поддержать.

— А зачем же вы раньше времени вышли из больницы? — прозвучал безжалостный вопрос.

— Это был мой долг, и в конце концов… — повысил голос Гальский, — я не обязан вам объяснять.

— Путь так. Ваше право.

— Выслушайте меня, — Гальский оторвался от стены и шагнул вперёд. — Никто из нас двоих не имеет прав на эту девушку. Никто. Ни вы, ни я.

— Ни вы? — белые глаза блеснули, как минуту назад, но в низком голосе задрожала едва уловимая надежда.

— Ни я, — решительно подтвердил без тени сочувствия Гальский. — Кто может иметь какие-то права на Марту? Эти права, — добавил он осторожно, — мы будем добывать сейчас. Именно сейчас.

— Но вы ведь любите её? — низкий звучный голос в темноте стал хриплым и вызывающим, — правда? Скажите.

— Люблю, — ответил Гальский.

Белые глаза погасли.

— Пан Гальский, — прозвучал в углу низкий хрипловатый голос, — знаете ли вы, что можете остаться в этих воротах? Такие вещи случаются с людьми, которые слишком рано поднимаются с постели после тяжёлой болезни.

— Знаю, — спокойно проговорил Гальский, — а почему же тогда вы её не ищете?

В этот момент в ворота вбежал какой-то мальчик и громко свистнул. Налетел на Гальского, остановился на миг, пробормотал извинение, обошёл доктора и побежал во двор, оглядываясь на ворота. Гальский почувствовал, как чья-то рука деликатно потянула его из узкой полосы уличного света в тёмный угол.

— Вы стоите на проходе, — прозвучал очень тихий голос.

Гальский стал искать глаза, но не увидел их; вместо того на секунду сверкнула спичка и загорелся огонёк сигареты, освещая во мраке красноватые контуры лица.

— Закурите? — спросил ЗЛОЙ.

— Спасибо, — сказал Гальский и протянул руку за сигаретой.

— Я ищу её, — снова заговорил ЗЛОЙ, — целый день был на толчке. Расспрашивал одного продавца химикатов для выведения пятен — знаете, одного из тех, что торгуют возле рундуков. Он вообще знает, что там делается, но на этот раз не смог мне ничего сказать. Вчера на площадке было большое оживление. Я знал, что вряд ли нападу там на след, поэтому и хотел с вами встретиться, — продолжал ЗЛОЙ. — Одна голова — хорошо, а две — ещё лучше.

— Вы её любите? — внезапно резко и неделикатно спросил Гальский.

Белые глаза опасно вспыхнули у самого лица Гальского.

— Не ваше дело, — грубо ответил ЗЛОЙ.

— И всё-таки вы хотите помочь мне разыскать эту девушку? — дрожащим от напряжения голосом спросил Гальский. С минуту стояла тяжёлая, гнетущая тишина, только мигали пурпурные огоньки сигарет.

— Хочу, — просто ответил ЗЛОЙ. Голос его стал мягче. — Одна голова — хорошо, а две — ещё лучше, — повторил он. — Поэтому я и встретился с вами.

— Вам, очевидно, нужен союзник, — бросился в атаку Гальский, отшвырнув сигарету. Ему стало трудно дышать от волнения.

— Нужен всегда, — признался ЗЛОЙ. — Хотя у меня есть пан Калодонт и другие.

— Знаете, — горячо начал Гальский. — Я давно о вас думаю, пан… Как ваше имя?

— Генек, — ответил ЗЛОЙ.

Гальский заколебался: таким простым и обычным было это имя и так буднично произнесено, что в привычном ходе его мыслей словно что-то нарушилось.

— Вам нужен союзник, — снова начал он, но уже с меньшим воодушевлением; как-то не приходили в голову нужные слова, которые он так красноречиво провозглашал перед Колянко. — Особенно в этом положении, — внезапно оживился Гальский. — Дзярский во что бы то ни стало хочет вас арестовать.

— Ему меня не поймать, — презрительно бросил ЗЛОЙ. — Да и потом… что я ему сделал? Вам ведь, наверно, известно, что не сделал ничего такого, в чём меня обвиняют?

— Знаю, — кивнул Гальский, — знаю. Я первый разобрался в том, что вы делаете. И с самого начала я на вашей стороне. — Он произнёс эти слова так убедительно, что сердитые белые глаза смягчились и потемнели. — К тому же, — взволнованно добавил Гальский, — я обязан вам жизнью… Вы ведь тогда привезли меня в больницу.

— Нет! — дёрнулся ЗЛОЙ, сдерживая невольно просившиеся на язык слова.

— Как это… нет, — неуверенно сказал Гальский. Ему сейчас трудно было притворяться. Он хорошо знал, что не ЗЛОЙ доставил его в больницу.

— А так, что нет! — раздражённо ответил ЗЛОЙ. — Ничем вы мне не обязаны. Я появился через несколько минут, слишком поздно, да к тому же и не знал, что именно вас избивали… Я просто случайно наклонился над вами. Мне пришлось бежать, потому что в это время кто-то шёл сзади; он и отвёз вас в больницу, — в голосе его было облегчение.

Гальский усмехнулся.

— А кто же это был? — спросил он тоном союзника.

— Я и сам хотел бы знать, — задумался ЗЛОЙ. — Какой-то тип в котелке. Калодонт с ним говорил и тоже не знает, кто он такой. Видно, крутой парень.

Гальский тяжело вздохнул и опёрся о стену.

— Что с вами? — забеспокоился ЗЛОЙ.

— Плохо себя чувствую, — несмело пожаловался Гальский.

Из тёмного угла вынырнула фигура, молниеносно кинулась к скамеечке возле квартиры дворника, подняла её и неуловимо быстрым движением поставила перед Гальским.

— Спасибо, — прошептал Гальский, тяжело опускаясь на скамейку; на его бледном потном лице появилась благодарная улыбка.

— Может, воды? — заботливо спросил ЗЛОЙ.

— Не нужно, — сказал Гальский, напряжённо вглядываясь в силуэт ЗЛОГО, едва проступавший в полутьме. «Таким я его себе и представлял, — с удовлетворением подумал он. — Как приятно наблюдать за этим человеком».

ЗЛОЙ сел возле Гальского, заложив руки в карманы.

— Нужно решить, — начал он.

В это время открылась дверь в квартире дворника, и из неё вышла старая женщина.

— Кто там взял лавочку? — крикнул сварливый голос. — Это вам не Саський сад! Поставьте на место!

— Тётка, — примирительно сказал ЗЛОЙ, — товарищу стало плохо. Я сейчас поставлю.

— Плохо, черти бы вас побрали! — ругалась дворничиха. — Вам, пьянчугам, всегда плохо. А водку хлестать хорошо?

Гальский улыбнулся своему соседу, такая же улыбка осветила и сухое худощавое лицо ЗЛОГО — неожиданно они ощутили себя настоящими товарищами. Брань дворничихи, казалось, связала их одним узлом. Почему? В таких случаях объяснить что-либо невозможно.

— Пойдём, — сказал Гальский.

ЗЛОЙ схватил скамеечку и поставил её возле дворничихи. Гальский вышел на улицу и тяжело присел на одну из железных подпорок, украшающих внизу каждые варшавские ворота. Тут же возле него резко затормозил грузовик. Из кабины выскочил красивый ладный мужчина в форме шофёра городского автопарка и обратился к ЗЛОМУ, выходившему из ворот:

— Шеф! Идите-ка сюда! — и он указал на крытый брезентом кузов машины.

Гальский растерянно обернулся к ЗЛОМУ, но на лице того не было ни малейшего удивления. Из-под брезента выглянуло сарматское усатое лицо в фуражке.

— Подсадите его, шеф, — быстро проговорил Калодонт, указывая на Гальского.

Не успел Гальский и глазом моргнуть, как очутился в кузове, ловко, хотя и не очень осторожно подсаженный сильными руками ЗЛОГО и Генека Шмигло. В кузове уже сидел на скамье кто-то, наклонившись и закрыв лицо руками. Гальский был окончательно сбит с толку: быстрая смена событий, слаженные действия этих людей и, главное, странные отношения, связавшие шофёра городского автопарка со старым пенсионером-киоскёром и с человеком, которого считали грозой Варшавы, — всё вместе взятое превзошло его самые смелые и фантастические представления.

Между тем прибывшие не теряли зря ни минуты: молодой шофёр тихо и поспешно рассказывал ЗЛОМУ о каком-то случае, погоне, указывая на человека, сидевшего в позе отчаяния в глубине кузова, и на большой пакет посреди платформы. Постепенно Гальский стал кое-что понимать и включился в разговор.

— Это может быть Марта, — внезапно отозвался он слабым, но выразительным голосом, — я думаю, что…

— Очевидно, — бросил ЗЛОЙ. — Мы едем туда. А что нам делать с этими билетами, как вы думаете? — обратился он к Гальскому.

Гальский ощутил радостное волнение: «Эти билеты. — молниеносно сообразил он, — наше спасение!»

— Я думаю, — сказал он, — что мы передадим их Дзярскому. Вот будет сенсация, правда?

— Прекрасно! — тихо воскликнул ЗЛОЙ; его блестящие серые глаза засияли благодарностью. — Гениальная мысль, доктор! — Видно было, что он сразу, с одного намёка, оценил все последствия такого смелого шага.

«Вот это человек! — почти с восторгом подумал Гальский, — теперь я понимаю, почему он действовал так успешно. Ему ничего не нужно объяснять».

ЗЛОЙ придвинулся к почтальону и деликатно взял его за плечо.

— Пан!

— Милиция! — закричал Антоний Пайонк в новом припадке истерии, но тут он увидел белые глаза ЗЛОГО, и голос его постепенно стал затихать, как в репродукторе.

— Так, — сказал ЗЛОЙ, — я вижу, несмотря ни что, вы человек рассудительный. Ни один волосок не упадёт с ваших усов, если вы поведёте нас туда, где держат эту девушку.

— Хорошо, — ответил Антоний Пайонк тем самым вежливым и спокойным голосом, каким он обращался к коллегам-почтальонам, прежде чем они расходились по своим участкам. Он был очень рад, что не придётся давать никаких показаний.

— Выгонят меня, наверное, с работы, — пробормотал Генек Шмигло, садясь в кабину вместе с Пайонком, — я оставил новенький автобус без присмотра, холера! Хоть бы успеть, а то местные крестьяне переделают его на ригу.

ЗЛОЙ положил ладонь на стиснутые руки Витольда Гальского.

— Спасибо вам, — неожиданно сказал он.

Грузовик тронулся с места, свет фонаря ворвался под брезент. На пальце ЗЛОГО красноватым блеском сверкнул крупный бриллиант.

— С этого всё и началось? — тихо сказал Гальский, указывая на перстень.

— Да, — подтвердил ЗЛОЙ. — С этого. Когда-нибудь я вам расскажу. Перстень — память о страшном грехе.

Грузовик замедлил ход у перекрёстка.

— Маршалковская, — сказал Калодонт, откидывая брезент.

Оливковый «гумбер» с тихим гудением въехал в гараж. Вильга оставил ключ в машине и не спеша поднялся наверх. В гараже было темно и пусто, слышался только звук изредка капавшей воды из неплотно прикрученного крана в углу. Не зажигая света, он прошёл через ремонтную мастерскую; отсвет ясной ночи грязноватыми полосами падал сквозь пыльные квадратные окна на столы и инструменты.

Есть люди, которые боятся пустых и тёмных помещений. Инженер Вильга был не из их числа. Он закурил сигарету и немного постоял, потом зашёл в контору и отпер дверь в квартиру. Марта спала в кожаном кресле среди беспорядка. Тень усталости и волнения легла на её щёки, жемчужные капли пота блестели на лбу и над верхней губой. В комнате была страшная духота.

Вильга не запер за собой дверь. Он с ненавистью посмотрел на Марту и подошёл к столу. Нашёл стакан, вылил из него на пол остатки чая, сполоснул содовой водой из сифона и налил себе полстакана чистого джина. Машинально включил радио: из репродуктора полилась игривая и в то же время грустная музыка, Марта нервно вздрогнула и проснулась; одним взглядом она охватила комнату. Вильга миролюбиво, но свысока на неё посмотрел.

Внизу послышалось приглушённое гудение въезжавшей в гараж машины. Потом раздались быстрые шаги на лестнице, и в дверях показался Метеор.

— Алюсь! — крикнул он. — Что такое? Где же транспорт?

Вильга весело на него посмотрел.

— Что значит, где? Китвашевский всё повёз. Может, ты с ним разминулся?

— Я целый час прождал возле ворот на Вильчей, — воскликнул Метеор, — и ничего не дождался. Ничего не было. — Он нервно закурил сигарету, потом истерически крикнул: — Выключи радио!

— Налей и себе, — радушно предложил Вильга, подвигая Метеору джин.

Снизу донёсся тяжёлый знакомый шум мотора «Шевроле», и Метеор бросился в ремонтную мастерскую, к окну.

— Китвашевский! — воскликнул он и выбежал на лестницу. Его удивило, что через пустой гараж к лестнице направляется кучка людей. «Наверное, люди из “гвардии”, — подумал он. — Что же случилось?». Перепрыгивая через две ступеньки, Метеор сбежал вниз, через минуту наверху оказались пять человек; один из них тащил, ухватившись за тонкий габардиновый пиджак, беспомощное тело Ежи Метеора.

— Сюда, — сказал Антоний Пайонк, шедший впереди; он уже ничего не боялся.

— Юрек, — позвал из глубины комнаты Вильга, — кто приехал?

На пороге столовой стоял ЗЛОЙ, держа в опущенной руке бессильно повисшее тело Метеора. Медленно вышел на середину комнаты и вперил взгляд в Марту. В его глазах не было ничего, кроме страшного белого блеска. Марта схватилась руками за шею, на лице засияла радость. Белые глаза потемнели, стали мягкого серого цвета: впервые ЗЛОЙ с глазу на глаз встретился с Мартой, и она сейчас его не боялась. Удивительные трепетные чувства переполняли его, и будущее представлялось ясной солнечной дорогой. Он отпустил Метеора, и тот свалился на пол, как габардиновый мешок с костями.

— Витольд! — вскрикнула Марта сдавленным голосом; она обошла ЗЛОГО и припала к груди щуплого, исхудавшего молодого человека в смешной, слишком короткой и тесной одежде.

Гальский обнял Марту. ЗЛОЙ отвернулся к Вильге, который стоял за столом. Инженер поднял полный стакан водки.

— Ваше здоровье, — произнёс он бодрым, почти весёлым тоном, — только вас тут и недоставало. Я вот подумал, что вы придёте. И пожалуйста… Он поднял стакан к губам и закинул голову назад.

Глаза ЗЛОГО вспыхнули, словно расплавленная сталь. Неуловимым движением он протянул вперёд руку, и на тонких губах Альберта Вильги кровь смешалась с водкой и разбитым стеклом.

В конторе зазвонил телефон. Генек Шмигло, стоявший на пороге, мгновенно схватил трубку.

— Пана Героевского! — прозвучал мужской голос. Быстро! Говорит Вчесняк! — Генек отстранил трубку от уха, посмотрел на неё, потом заглянул через переднюю в глубь комнаты, откуда доносились крики, возня, глухие удары и быстрая, живая и в то же время грустная музыка, в которой выделялись ударные инструменты. Генек снова поднёс трубку к уху.

— Пан Вчесняк! Подождите немного! Пусть сначала наступит развязка. Роды продолжаются. — Он положил трубку, вынул из кармана складной ножик, раскрыл его и взялся за телефонный шнур.

— Сейчас! — послышался голос из передней; на пороге появился Гальский.

— Кто звонил? — быстро спросил он.

— Какой-то человек. Назвал свою фамилию — Вчесняк, — ответил Генек.

— Прекрасно, — похвалил Гальский, — работаете безупречно.

Генек улыбнулся: ему всё больше нравился этот худой щуплый человек — он вносил во всё порядок и организованность — то, чего не хватало их романтичному шефу.

— Телефон не трогайте, понадобится, — сказал Гальский.

Вошёл ЗЛОЙ.

— Что такое? — спросил он. В нём не было заметно ни малейшей усталости; он казался абсолютно спокойным, словно только что ел мороженое.

— Ничего, — ответил Гальский, что-то лихорадочно отыскивая в телефонной книге, — уже нашёл. — Он набрал номер.

— Можно попросить поручика Дзярского? — Гальский помолчал несколько секунд, потом добавил: — Срочное дело, прошу соединить меня с ним. Должен сообщить ему очень важную вещь. Видимо, он в канцелярии. Моя фамилия? Гальский. Доктор Витольд Гальский. — Он улыбнулся ЗЛОМУ и Марте, которая вместе с Калодонтом появилась в дверях. — Алло! — бросил Гальский в трубку. — Поручик Дзярский? Говорит доктор Витольд Гальский…

— Где вы сейчас? — раздался в трубке спокойный, но энергичный голос, — а мы вас ищем. В больнице считают, что вас кто-то схватил.

— Не совсем так, — усмехнулся Гальский, — схватили одного очень дорогого мне человека, а не меня.

— Я знаю, — едва заметное недовольство ощущалось в энергичном голосе. — Мы уже напали на след панны Маевской. К сожалению, пани Маевская слишком поздно заявила об исчезновении дочери, потому и произошла задержка.

— Интересно, — сказал Гальский. — Значит, вы знаете, где я нахожусь. Марта Маевская сейчас рядом со мной. На всякий случай, поскольку вам будет трудно соединиться с нами, прошу передать пани Маевскской, что с Мартой ничего плохого не случится, хотя она не сразу вернётся домой.

В трубке стало тихо.

— Доктор, — проговорил поручик Дзярский голосом, каким говорят обычно, закусив от злости губы, — боюсь, что вы вмешиваетесь не в свои дела.

— Очевидно, — вежливо ответил Гальский, — вмешиваюсь. И Марта тоже. Бедная девушка боится возвращаться домой. Опасается, что вы будете требовать от неё показаний, касающихся ЗЛОГО.

— Какое отношение имеет ЗЛОЙ к тому, что была схвачена Марта?

В голосе Дзярского, прозвучала старательно скрываемая надежда.

— Никакого. Не ЗЛОЙ схватил Марту. Наоборот. Он освободил её десять минут назад из рук очень опасных людей. Они должны интересовать вас больше, чем ЗЛОЙ. — Гальский посмотрел на человека с белыми глазами: тот стоял, небрежно опершись на письменный стол, курил и напряжённо прислушивался к разговору Какой-то неистовой внутренней силой веяло от его невысокой гибкой фигуры и худого смуглого лица.

— Значит, вы, доктор, — медленно проговори Дзярский, — сейчас вместе со ЗЛЫМ? — Он плотно прикрыл ладонью трубку, нажал ногой на кнопку звонка под столом и тихо сказал тут же появившемуся сержанту Мацеяку:

— Выясните, с каким номером я соединён!

Мацеяк быстро вышел, не проронив ни слова.

— Да, я с ним, — серьёзно ответил Гальский, — и останусь, пока всё окончательно не прояснится.

Шмигло и Калодонт смотрели на Гальского, как зачарованные. «Чудесный парень! — с благодарность подумал Генек, — и наш». Калодонт нервно гладил усы.

— Предупреждаю вас, — сухо заявил Дзярский, — что вы ответите перед судом за такие вещи. Вместе со своим сообщником. За нелегальную деятельность против закона и вне его. За самосуд и попытку собственными силами вершить правосудие. Представляю всё, что вы натворили там, где сейчас находитесь.

— Согласен, — елейным голосом проговорил Гальский и добавил: — Не кладите трубку! Мне ещё нужно договориться, как вам передать пакет с крадеными билетами на воскресный матч Польша — Венгрия. Их на глаз примерно десять тысяч штук.

— Что-о-о? — сдержанный голос Дзярского в трубке дрогнул от удивления.

— Вы ещё ничего не знаете об этой афёре? Тогда мы проинформируем вас о ней. Нам удалось раскрыть вопиющее преступление. Государство понесло бы большие убытки. Я хотел было взять несколько билетов для знакомых, потому что вы не представляете себе, как трудно достать билет на такой матч, но ЗЛОЙ мне не разрешает. Говорит, нужно быть честным и вернуть государству то, что ему принадлежит.

В трубке снова установилось молчание.

— Завтра вы получите эти билеты, — спокойно продолжал Гальский. — И имейте в виду, что вам их принесёт случайный человек, нанятый на улице парень. А пока до свидания, поручик.

Он положил трубку.

— Пошли, — проговорил ЗЛОЙ, бросая окурок на пол. — Через пять минут Дзярский будет здесь со своими людьми.

— Как быть с почтальоном? — спросил Калодонт.

На пороге появился Антоний Пайонк с большой брезентово-кожаной сумкой на бедре.

— Я еду с вами, — решительно заявил он. — Вы не можете меня сейчас оставить. Ни милиция, ни те, что там, — указал он на комнату Вильги, — не поверят в случайность нашей встречи. С их точки зрения я — ваш человек. Да, может быть, я ещё вам пригожусь, — робко усмехнулся он. — Я очень добросовестный работник. — И почтальон крепко прижал к себе сумку, в которой лежали рассыпанные Крушиной, а теперь старательно собранные с пола письма.

— Ну давай, — сказал Пайонку Шмигло, и все спустились вниз.

ЗЛОЙ подсадил Марту в кузов и помог подняться Гальскому.

— Что за машина! — с завистливым восхищением вздохнул Генек, проходя мимо оливкового «гумбера». Калодонт и Пайонк залезли в кузов. Генек завёл мотор, и «шевроле» медленно выехал из ворот. Под брезентом будки было тихо. ЗЛОЙ ощущал запах волос Марты, сидевшей рядом, и недобрые мысли лезли ему в голову… Витольд Гальский кусал губы от волнения: ему так много нужно было сказать Марте, но он хорошо знал, что происходит со ЗЛЫМ, и никакая сила в мире не заставила бы его сейчас заговорить.

— Однако, — заявил Юлиуш Калодонт, сидевший возле пакета с билетами, — справедливость требует, чтобы мы обеспечили себя билетами на этот замечательный матч — по одному на каждого, правда, шеф? Такой случай!

— Нет, пан Юлиуш, — мягко возразил ЗЛОЙ, — мы обязаны их вернуть.

— Не будем перегибать палку, — усмехаясь заявил Гальский. — По одному можно взять. Нам ведь нужно быть на матче. Убеждён, что у нас там хватит работы. Это ведь наш гражданский долг, верно?

Еле заметная, можно сказать, коллективная улыбка осветила закрытый брезентом кузов. Не видя друг друга, все улыбнулись так, как могут улыбаться только люди, убеждённые в честности и правильности своих действий, хотя обстоятельства, казалось бы, складывались не в их пользу.

Дзярский подержал несколько секунд трубку возле уха, потом медленно её положил. Вошёл Мацеяк с клочком бумаги в руке.

— «Инженер Альберт Вильга. Автомастерская. Улица Крахмальная», — вслух прочитал Дзярский. Он встал и спросил стоявшего у окна Эдвина Колянко: — Поедете со мной?

Колянко задумчиво курил.

— Это всё-таки Гальский, — начал он и через минуту нерешительно ответил: — Стоит ли? Наверное, там уже никого нет. Вы возьмёте с собой людей? — поинтересовался журналист.

— Нет, — сказал Дзярский, — поедем вдвоём.

— Ладно, — неохотно согласился Колянко. Видно было, что только стыд заставляет его перебороть страх.

Через десять минут чёрный блестящий «ситроен» остановился на углу Желязной и Крахмальной. Колянко и Дзярский вышли из машины. Поручик запер дверцы и посмотрел на часы: почти половина десятого, нашёл дом, сверил номер и название мастерской; ворота были широко раскрыты. Дзярский медленно и осторожно зашёл во двор, Колянко на шаг отставал от него. Поручик вынул из кармана мощный электрический фонарик, и сноп белого света прорезал темноту.

— Ого, — пробормотал Дзярский. В полосе света заблестел первоклассный лимузин. Поручик подошёл поближе. — «Гумбер», — прочитал он марку машины. Свет фонарика упал на крутую железную лестницу. Дзярский приблизился к ней, послал наверх луч света и с минуту прислушивался. Не слышно было ни звука.

— Пойдём? — неохотно спросил Колянко, кивком головы указывая на лестницу.

— Нет, — тихо ответил Дзярский. — Никто нас туда не звал. Мы не имеем права делать обыск. — Медленными шагами, осторожно оглядываясь, он вышел из гаража. Колянко незаметно вытер влажный лоб. Он перестал бояться, но ощущал глубокую неудовлетворённость. Что-то тянуло его наверх, на лестницу. Какой-то непобедимый инстинкт лишал спокойствия, выводил из равновесия. «Были уже такие любопытные, — сказал он себе, — которым любопытство стоило жизни. Тоже журналисты». И сердце его сжалось от боли.

Пан в котелке с зонтиком прошёл по улице Широкий Дунай до восстановленных стен, пробрался сквозь хаос строительных лесов, между штабелями досок, немного побродил, разглядывая характерный варшавский пейзаж, серо-зелёный от цементной пыли, и свернул на улицу Фрета. Там он зашёл в маленький, с низким потолком, ресторанчик, сел в углу на табуретке и заказал маринованную селёдку и грудинку с капустой. Селёдку подали хорошо вымоченной, желтовато-коричневый кусок грудинки аппетитно пах, окружённый кусочками посыпанного зеленью картофеля и душистой кисленькой капусты. Пан с зонтиком справился с этой едой быстро и с энергией, которую трудно было предположить в таком тщедушном теле. Официант принёс некрепкий кофе; выпив его, пан с зонтиком вынул из кармана какую-то книжку и углубился в чтение. Он оторвался от книги только тогда, когда за зарешечённым стильным окном сгустились сумерки. Спрятал книжку в карман, расплатился и вышел.

Погода испортилась, нависли тяжёлые тучи, подсвеченные сиянием большого города. Поднялся ветер. Фонари, прикреплённые к стенам домов, словно световые цветы, бросали фиолетовый отблеск, наполняя вечерний полумрак всеми оттенками красок штукатурки. Улицы стали безлюдными, даже совсем опустели, хотя было ещё не очень поздно.

Пан с зонтиком миновал ограждения новостроек и, обойдя разбросанные в беспорядке строительные материалы, проник в короткое, тёмное, полное выбоин ущелье Новомейской.

— Пан, — услышал он тихий хрипловатый голос.

Пан в котелке медленно обернулся — небрежно, но настороженно; голос шёл из узкого прохода выложенного камнем коридорчика, едва заметного под сваленными на него досками, лестницами и лесами.

— Пан, — снова повторил голос почти над самым ухом, — купи кирпичину!

И тут пана в котелке кто-то силой втащил между побелёнными известью досками и прижал к стене; он не видел человека, произнёсшего столь решительны слова, зато на уровне своего лица, под самым носом, заметил аккуратно упакованную кирпичину. Ещё минута — и столкновение кирпича с его носом могло стать неприятной реальностью.

Пан в котелке инстинктивно отступил, но сильная рука схватила его за пиджак на спине. Он повернулся лицом к необычному продавцу и спросил:

— А сколько же она стоит?

Из-под слабо белеющих строительных лесов блеснули маленькие глазки, пахнуло кислым дыханием.

— Двадцать злотых, — ответил хриплый голос.

— Совсем дёшево, — удивился пан в котелке; он без колебаний вынул деньги и протянул их в темноту.

— Вот и хорошо, — проговорил хриплый голос, — а это вам. — С этими словами неизвестный ткнул ему в руку кирпич, отчего пан в котелке даже зашатался. Одновременно он почувствовал себя свободным. Отряхнув одежду, отступил на два шага и бросил кирпич в мусорную кучу.

— Пан! — прозвучала угроза. — Подними кирпичину! Сейчас же! Что куплено, то куплено — нужно взять.

Пан в котелке наклонился и поднял кирпич. Тяжёло вздохнув, поплёлся с «покупкой» в руках к рынку. Пройдя шагов двадцать, он услышал впереди лёгкий шум, и из-за корыта с разведённой известью вынырнула длинная тёмная фигура, одним прыжком преградившая ему путь.

— Пан, — послышался тонкий, с присвистом, голос, — купи кирпичину! — и длинная костлявая лапа с большущей, уже не завёрнутой кирпичиной высунулась из темноты. Пан в котелке собирался вступить в переговоры, когда случилось такое, что он от удивления даже тихо свистнул. Сзади, за его плечами, раздался тихий, но решительный призыв:

— Ясь! Пусти его. Он уже купил кирпичину.

Фигура, преграждавшая дорогу, послушно и тихо исчезла во мраке, среди молчаливых строений. «Какая солидная организация», — подумал пан в котелке и, бросив сразу же за углом обременительный свёрток, двинулся в сторону рынка. Потом, сделав большой крюк по Запецку, Пивной и Широкому Дунаю, вскоре снова оказался возле штабелей досок. Опять он услышал то же самое:

— Пан, купи кирпичину! — кто-то потянул его за дощатую обшивку в узенький коридорчик. — Пан, — начал «продавец» и вдруг замолк: в бледном свете, падавшем с рынка, он увидел, с кем имеет дело. — Это вы? — спросил человек, слегка удивившись. — Чего вы тут шатаетесь? Вы уже раз купили, да? Ещё хотите? Товара хватает.

— Отдай деньги! — тихо и холодно проговорил пан в котелке.

— Ты что? Больной? — с издёвкой спросил хриплый голос.

— А может, я и у тебя немножко здоровья заберу, ворюга!

Фонарь на лесах стройки закачался в эту минуту под сильным порывом ветра, и маленькие глазки «продавца» расширились от страха: в скупом свете блеснул большой чёрный револьвер.

— Если бы я сейчас влепил тебе в живот пулю, никто и не услышал бы, — сказал пан в котелке спокойным и в то же время шутливым тоном; действительно, дуло револьвера почти касалось живота «продавца». — Отдай деньги! — весело повторил пан в котелке, пробираясь в проход узких ворот. «Продавец» опустил одну руку в карман, вынул двадцать злотых, примирительно помахал ими и поднял вверх.

— Что ты? — заметил пан в котелке. — Неужели серьёзно? Двадцать злотых? Выворачивай всё, конца. Всё, что «наторговал» за день.

«Продавец» в отчаянии сверкнул маленькими глазками.

— Коллега, — умоляюще пробормотал он, — так нельзя. Я же не на себя работаю. Это не частная инициатива. Я скромный труженик. Такая у меня работа. Как я объясню в отделе? Конкуренции ведь нет. Тут на всё монополия. Если не принесу хоть несколько злотых, меня выгонят. А может быть ещё хуже.

— Что ты говоришь? — заинтересовался пан в телке и спрятал в карман руку с револьвером. Дуло было выразительно нацелено на собеседника. — А в каком же отделе ты работаешь?

— В отделе кирпича, — поспешно объяснил «продавец», — розничная продажа материалов.

— Ну, — невозмутимо бросил пан в котелке, — давай деньги!

«Купец» достал из кармана смятые в комок банкноты и протянул их незнакомцу.

— На, — проговорил он голосом, в котором была незаслуженная обида, — подавись!

— Не понимаю, — тактично продолжал разговор пан в котелке, — почему ты так мало берёшь за кирпичину? Ведь одна такая штука стоит не меньше ста злотых.

— Я тоже так считаю, — недовольно сказал «продавец», — но начальник отдела не разрешает брать больше. Говорит, что двадцать злотых охотно даст каждый и не сообщит в милицию. А если и сообщит, то всё равно ничего не будет, милиция даже постового не пришлёт, потому что невыгодно: слишком мелкая сумма. А нам это выгодно. Пятьдесят клиентов за ночь, и уже можно жить.

— Действительно, — вздохнул пан в котелке. У вашего начальника есть голова на плечах. Интеллигентный человек!

— Да уж наверняка! — согласился хриплый голос. — А вот ты, брат, со своей свободной профессией долго не протянешь. Только коллективный труд бывает успешным, в одиночку никак нельзя. Коллектив — это организация, монополия, масштаб. Сегодня у меня заберёшь кассу, я доложу куда надо; ещё раз подскочишь — пойдут новые докладные, и ты оглянуться не успеешь, как схватит тебя где-то Кудлатый. Мы люди Кудлатого, — гордо добавил он, — нарвёшься, брат, на неприятности.

— Правильно, — кивнул пан в котелке. — Я сам бы куда-нибудь записался, в какую-нибудь серьёзную организацию. Ты прав, коллега. Не сердись на меня. Вот твои деньги. Позволь только забрать мои двадцать злотых. Сам понимаешь, это уже дело принципа.

Он отдал «продавцу» скомканные банкноты и предложил ему сигарету. Тот затянулся, на лице его отразилась сосредоточенная работа мысли.

— Пойдём, — сказал он, немного подумав, — я познакомлю тебя с людьми, которые могут для тебя что-нибудь сделать.

Они вместе вышли из ворот и пошли к рынку.

— Ясь! — крикнул «продавец» в сторону лесов, когда они миновали корыто с известью. — Я сейчас вернусь, хорошо?

— Хорошо, — донёсся из темноты свистящий голос.

На рынке гулял ветер — тёплый, но неприятный; лампы сильно качались, казалось, что мостовая и стены непрерывно движутся. Из открытой двери ресторана «Под базиликой» вышел на улицу высокий худой человек в замасленной шапке и в лоснящихся от смазки тиковых брюках. Он был сильно пьян, шатался, но не шумел. Возле входа в Запецк пьяный приблизился сзади к шедшему рядом с паном в котелке «продавцу» и вдруг толкнул того в спину. «Продавец» быстро обернулся, готовый к ссоре, но, увидев пьяного, недовольно скривился и сказал без всякой обиды:

— Ах ты алкаш! Вот это нализался! Чего тебе, Китвашевский?

— Юмба, одолжи сотню, — невнятно пробормотал тот. — Завтра отдам… Говорю тебе, — продолжал он, — у нас такой скандал! Мне нужно сейчас же вернуться в гараж, вот только добавлю немножко. Дай червонец, Юмба! Завтра отдам, ладно?

— Отстань от меня, голодранец, — с достоинством ответил Юмба. — Не видишь разве, что я на работе?

— С этим паралитиком? — удивился Китвашевский, указывая на пана в котелке. — Я его откуда-то знаю, — вдумался он, скользнув пьяными глазами по фигуре с зонтиком. — Ага, вспомнил! Это его развалина у нас в гараже стоит. Боже мой! — вспомнил он и расстроился не на шутку. — Нужно возвращаться. Вильга меня убьёт, когда узнает.

— Прекрасно, — неожиданно откликнулся пан в котелке, — поедем вместе. У меня тоже есть дело к Вильге. Китвашевский, останови такси, а ты, Юмба, — обратился он к онемевшему от удивления «продавцу», — не волнуйся. Я и не таких, как ты, обводил вокруг пальца, такая у меня работа. Я инспектор контроля, понял? О тебе напишу сегодня отличный рапорт — прекрасный, добросовестный, ценный работник. Приятно, а? Возможно, будет какое-то повышение, премия.

Юмба с уважением поклонился и приветливо пожал руку пана в котелке.

— Пан инспектор, — промямлил он, — я этого не ожидал. Прошу как-нибудь зайти после работы неофициально на рюмочку. Нам с Ясем будет очень приятно.

Китвашевский остановил такси, проезжавшее по Пивной улице. В такси он не проронил ни слова: давала себя знать дисциплина. Через десять минут они свернули с Желязной на Крахмальную, и на самом углу разминулись с мчавшим на широко поставленных колёсах приземистым чёрным «ситроеном».

Возле ворот затормозило какое-то такси.

— Остановитесь, пожалуйста, — быстро сказал шофёру пан в котелке и подал ему деньги, не сводя глаз с чужого такси: именно в этот момент из него выскочил необыкновенно плечистый мужчина и, поспешно закрыв за собой дверцы, быстро побежал к воротам. Пан в котелке вылез из машины вслед за Китвашевским. Тот, пошатываясь, прошёл по двору и исчез в темноте гаража. Пан в котелке осторожно, на почтительном расстоянии, следовал за ним. Вскоре из гаража донеслось журчание воды и фырканье: Китвашевский сунул голову под кран, прежде чем идти к Вильге.

Пан в котелке нашёл в темноте лестницу и потихоньку двинулся наверх. «Если кто-нибудь встретит меня здесь, на этой лестнице, — подумал он, — мне конец». Наверху послышался беспорядочный топот. Пан в котелке вытер со лба пот и несколькими стремительными прыжками достиг верхней лестничной площадки. Здесь он сразу же укрылся за нагромождённым на одном из столов оборудованием и, бродя в темноте мастерской, мало-помалу приблизился к светлеющему прямоугольнику двери в контору.

Всем телом припав к стене, он внезапным прыжком перемахнул через порог, окинул пытливым взглядом пустую контору и вскочил в открытую дверь, ведущую в переднюю. Сердце его сильно билось: он попал в незнакомое помещение. Постепенно, осторожно, затаив дыхание, старый следопыт сделал ещё два шага и забрался в угол между вешалкой, полной пальто, и входом в столовую; потом с опаской высунул голову. Жёлтая кожа на его худом лице натянулась, как на бубне, быстрые чёрные глаза жадно разглядывали неожиданное зрелище.

Перед ним была картина, полная гротескных ужасов. В центре настоящего побоища, среди опрокинутой тяжёлой мебели, разбросанного постельного белья и патефонных пластинок, живописно перемешанных с деликатесными бутербродами, пирожными и бутылками, неподвижно стоял на редкость плечистый мужчина с перебитым боксёрским носом. Глаза его были устремлены на повешенных вниз головами людей. Роберт Крушина постоял ещё секунду не двигаясь, потом кинулся к повешенным. Сорвал оба тела; ноги Метеора и Вильги глухо ударились о пол.

Пан в котелке, растопырив пальцы, прилип к стене под вешалкой, словно большая чёрная муха; зонтик в его руке, казалось, был нарисован на стене. Как только Роберт Крушина пробежал через переднюю, пан в котелке неуловимо быстрым движением повернулся и очутился в конторе, за тяжёлой портьерой из красного сукна. Крушина дрожащими руками схватил телефонную трубку, и пану в котелке пришлось до боли напрячь глаза, чтобы разглядеть номер, который тот набирал. На лестнице послышались неуверенные шаги. Крушина положил трубку. Через минуту в контору осторожно вошёл Китвашевский.

— Пан Крушина, — робко начал он, увидев Роберта.

— Куда ты завеялся, Китвашевский? — дрожащим напряжённым голосом спросил Крушина. — Я тебя жду целый час.

— Со мной произошла одна неприятность, — начал Китвашевский. Опустив глаза, он коротко рассказал о случившемся. Закончив свой рассказ, поднял глаза и обмер, поглядев в потемневшее лицо Крушины, в его суженные, неподвижные от ярости зрачки. Китвашевский хотел отступить, но было поздно: левая рука Крушины сжала его железной хваткой.

— Ах ты ж, сукин сын! — послышался глухой удар в подбородок, голова Китвашевского подскочила вверх, словно выброшенная из катапульты, всё тело неестественно выгнулось назад, и он без стона свалился в угол. Крушина схватил трубку и набрал номер. Хотя пан в котелке надел очки, он не смог увидеть на телефонном диске быстро промелькнувшие цифры.

— Анеля! — крикнул Крушина. — Председатель ещё не ушёл? — и быстро добавил: — Пусть меня подождёт, я через минуту вернусь! — Он бросил трубку, немного постояв, выскочил в комнату, снова подбежал к телефону, набрал номер и воскликнул: — Пан председатель!

Крушина быстро и отрывисто обрисовал Мериносу ситуацию в квартире Вильги. — Что с ними делать? Ради Бога, что с ними делать? — кричал он в трубку. — Может, вызвать скорую помощь?

«Нужно смываться, — беспокойно подумал пан в котелке, — но как?»

— Нет, — услышал Крушина резкий, решительный, голос Мериноса, — даже и не думай, слышишь?

— Но Юрек ведь страшно избит, — пытался возразить Крушина. — У инженера такой вид, будто он вот-вот отдаст Богу душу!

— Если позовёшь, — твёрдо заявил Меринос, — узнает милиция! И не думай, понял? Положи их как-нибудь, мы сейчас пришлём знакомого врача. Двери как следует запри, ясно?

— Ладно, — неуверенно выговорил Крушина; он был страшно расстроен. Положил трубку и пошёл в квартиру. Пан в котелке вынырнул из-под портьеры и бросился через тёмную мастерскую к лестнице. Он уже не остерегался, бежал в темноте, спотыкаясь и топая ногами. Крушина выскочил в контору и стал прислушиваться.

— Кто тут? — громко крикнул он; в голосе его была тревога.

Пан в котелке набрёл на лестницу и спустился по её железной спирали вниз. Он уже отчётливо слышал тяжёлый топот Крушины, который в паническом страхе сбегал по ступенькам. В центральном помещении гаража было темно, хоть глаз выколи.

Прямо с лестницы пан в котелке налетел на полированную поверхность какого-то автомобиля. Быстро нащупал ручку, открыл дверцу и вскочил внутрь. Привыкшие к мраку глаза легко ориентировались в чёрной темноте; тяжело дыша, он отдыхал на комфортабельном сиденье дорогого лимузина.

Пан в котелке уже собрался выходить из машины, когда по лестнице спустился Крушина. Пан в котелке весь сжался, потом притаился на дне машины. Успокоенный тишиной, Крушина зажёг спичку и стал озираться вокруг. В центральном помещении гаража никого не было. Он подошёл к «гумберу» и открыл переднюю дверцу. Зажёг вторую спичку и вскрикнул от радости, увидев торчащий на щитке ключик. Крушина сразу же сел и завёл мотор; одновременно включилось радио. Из репродуктора полились звуки весёлой музыки. Пан в котелке глубоко вздохнул: теперь, когда музыка заглушала вздох, он мог себе это позволить. Крушина выехал на улицу.

Несколькими минутами позже он затормозил на Пружной. Соседняя Гжибовская площадь была безлюдна, на ней дул неприятный, сердитый ветер. Крушина быстро вышел и побежал к воротам. Пан в котелке стал на колени и осторожно высунул голову из-за сиденья шофёра. Когда Крушина исчез в воротах, его непрошеный пассажир вылез из машины и подошёл к воротам, на которых среди многочисленных вывесок, табличек и объявлений бросался в глаза большой эмалевый щит. На зелёном фоне красными буквами было написано:

Пан с зонтиком стал возле щита, слегка сдвинув на лоб котелок.

— Магический круг смыкается, — прошептал он, довольно усмехаясь. — Остальные детали совпадают, расчёты сходятся.

Потом, постукивая зонтиком, не спеша направился к Маршалковской.