Злой город

* * *

Тридцатью годами ранее князь Козельский Мстислав Святославич повелел обнести пограничный град Козельск крепкими стенами. А также вырыть под теми стенами глубокий оборонительный ров по типу тех, о которых рассказывал бродячий священник, пришедший аж из ливонской земли с миссией обратить заблудших язычников в лоно истинной католической церкви. Речи священника о вере в другого Христа князь не шибко слушал, а вот о замках, понастроенных рыцарями креста в землях Ливонского ордена, расспрашивал миссионера дотошно. После чего и затеял великое строительство.

По окончании того строительства как-то пожаловали в Козельск черниговские богатые гости[56] и, увидев крепость, невиданную доселе, позвали Мстислава Святославича княжить над собой. И глядишь, доныне правил бы он Черниговским княжеством, да на реке Калке от Орды принял смерть лютую, вместе со многими иными князьями да простыми витязями, защитниками Земли Русской.

А в граде Козельске стали с тех пор устраивать большую ежегодную ярмарку, ибо и от Степи безопасно, и мало не в центре Руси-матушки крепость та лежит – земли Рязанского, Владимирского, Смоленского, Киевского, Переяславского, Новгород-Северского княжеств на равном удалении находятся. То, что до грозного соседа Степи от Козельска рукой подать, торговому человеку даже на руку – с ханским ярлыком гуляй купец по Степи, как по своему подворью, никто пальцем не тронет. А уж про прямой путь к раскинувшемуся на берегу Русского моря[57] торговому Сурож-граду[58], в который съезжались купцы со всего света, и говорить не приходится. К тому же народ в Козельске простой да приветливый.

За тридцать лет помимо Чернигова многие города в Козельске торговать захотели. А не торговать – так по пути остановку сделать, передохнуть в безопасности с обозами.

И пролег под козельскими стенами широкий торговый тракт, на многие версты обозримый с высоких сторожевых башен. День и ночь зоркая сторожа не смыкала глаз, оглядывала округу, готовясь предупредить загодя княжью дружину, ежели ворог что супротив града замыслит. А какой ворог может угрожать укрепленному городу? Ясно дело какой. Кочевник на своей мохнатой лошадке, с визгом и воем пускающий стрелы в защитников неприступных стен.

И было, не раз и не два пытались – наезжали толпой, орали, стрелы метали, дани требовали. И получали дань – тяжелыми болтами[59] самострелов и мечами княжьей дружины по мохнатым шапкам. Забывалась наука – учили вновь, и с каждым разом больнее. Потому как боевой опыт из молодого да зеленого гридня настоящего воина делает быстрее, чем самый лучший пестун.

Отвадили. Уже несколько лет из Степи лишь торговые караваны к Козельску шли.

Однако городской воевода дружине расслабляться не давал, не забывая ни про Степь, ни про то, что хоть князь Козельский Василий Титыч пока в пеленках мамкину титьку сосет, но скоро подрастет – и тогда понадобится ему сильная и верная дружина. Потому, как не только Степь, но и иные русские князья не прочь прибрать под свою руку богатый пограничный город-крепость.

Словно предвидя, что быть Козельску в будущем щитом Руси от враждебной Степи, помимо стен возвел покойный Мстислав Святославич внутри города знатный детинец. Не детинец, а, считай, еще одна крепость внутри крепости. Видать, много интересного наболтал покойному князю словоохотливый католик. Уж больно княжий терем за высоким тыном был похож на главную башню-донжон ливонского замка, даром что деревянный. Но из таких стволов сложен, что еще вопрос, что труднее – каменную башню порушить или же вот такой терем обратно по бревнам раскатать.

У подножия терема был выстроен большой, просторный дом-гридница для дружины. Рядом с гридницей – конюшня. За конюшней – склад оружия, амуниции и припасов. Свой колодец вырыли на случай осады. И тын – почти копия наружной стены, только что пониже и ров помельче.

Но более всего места занимала в детинце тренировочная площадка для дружинников.

Хочешь с коня в соломенные чучела стрелы мечи, хочешь на деревянных топорах да секирах бейся, хочешь крепостной самострел осваивай – на все места хватит. И за всем воевода присматривает. Не поймешь, уходит ли вообще домой Федор Савельевич? Как ни зайди в детинец – он всегда там.

Да только не всякому в том детинце рады. Обучение ратному делу – то не скоморошьи пляски на ярмарке. Без дела глазеть будешь – попросят из малой крепости сперва вежливо, а уж после, ежели не понятлив – как получится. Когда дружина отдыхает или в поле за городом конный бой осваивает – милости просим, приходи, примеряй к руке меч или копье. На то Козельск и пограничный город, чтоб каждый житель представление имел, с какой стороны у меча рукоять приделана. А ежели молод да сноровист, глядишь, и в отроки возьмет воевода.

В иное время – не обессудь, дружина делом занята, за которое их город содержит и кормит. То есть в ратном деле руку набивает да глаз вострит, чтоб та рука без промаха и стрелу метала, и мечом не промахивалась.

Сегодня на площадке было народу немного – человек десять. Все в полной воинской брони – а как же? Тело должно привыкать к тяжелым воинским доспехам и не замечать их в бою, словно это не железное облачение, а вторая кожа.

Двое рубились на затупленных мечах. Еще двое других с деревянными чеканами[60] пытались прижать к стене третьего, который ловко отмахивался от них тренировочным копьем без боевого железного наконечника, орудуя обоими концами древка на манер кола, выдернутого из плетня во время уличной драки. Гудели бревна, на которые были навернуты соломенные чучела в рваных кожаных доспехах кочевников – то трое дружинников метали в них стрелы, с удивительным проворством опустошая колчаны. На дальнем конце двора бездоспешный отрок годов двенадцати от роду, упрямо поджав губы, метал короткие копья-дроты длиною в пару локтей в щит, на котором была грубо намалевана углем голова в остроконечной шапке. Пока что голове везло – дроты втыкались куда угодно, но только не в нарисованное лицо кочевника. Однако отрок не сдавался. Выдернув копья, он снова возвращался к черте, проведенной на земле носком воеводина сапога, и вновь принимался за дело.

Воевода сидел на бревне в углу двора и хмурил густые брови. Видно, далеко отсюда были сейчас его мысли. Однако это не мешало привычному взгляду отмечать огрехи в движениях ратников.

Взгляд-то отмечал. А душа маялась о своем…

Весен несколько назад случилась с воеводой беда. Захотелось ему богатства. Хотя подумать – и на кой воеводе богатство, когда все, что надо, ему город дает? Только воюй да обучай дружину ратному делу. Ан нет. Насмотрелся, как купцы живут-богатеют, решил, мол, а я чем хуже, нешто дурнее того купца? В общем, попутал нечистый. Да и с кем не бывает?

Все, что было нажито за годы, вложил воевода в товары, да еще денег занял. А караван с товарами сопроводить не смог, город не отпустил, дела нашлись неотложные. Может, и хорошо, что не отпустил. Побили тот караван то ли лихие люди, то ли кочевое племя налетело, то ли бродячие рыцари, кои тоже рыскают нынче по русской земле, – да какая теперь разница? Словом, не вернулся караван. А долги отдавать надо. Вот тут и помог воеводину горю тороватый купчина Семен Васильевич. Одолжил недостающее и о долге не напоминал.

До сего дня.

Да… Деньги-то взял воевода, да не подумал, какой будет отдача. А отдача – вот она, перед глазами стоит. Настасьюшка, дочь родная. Или замуж отдавай за купца, что в воеводином доме уже хозяином себя чувствует, или иди ищи, кто тебе в граде после долгой зимы ссудит под честное слово серебра, на которое доброе стадо коров купить можно…

Воевода скрипнул зубами. Да пропади оно все пропадом!

Пудовый кулак заехал по бревну, снеся пласт сухой коры и помяв латную рукавицу. Удар отозвался в руке, взбередив старую рану от ордынской стрелы. Тупо заныла кость – но боль отвлекла, заставила забыть о кручине на время, достаточное, чтобы вернуться в окружающий мир.

– Ты как дрот держишь? – взревел воевода, поднимаясь с бревна.

Дружинники разом прекратили махать оружием и обернулись. Отрок, готовящийся метнуть в щит короткое копье, присел от неожиданности и открыл рот.

Воевода подошел вразвалку, забрал у неумехи дрот, в его руке больше смахивающий на болт для самострела, отошел на десяток шагов назад от черты и, резко обернувшись, навскидку, чуть присев и спружинив ногами, метнул.

Острие дрота вонзилось в левый глаз нарисованной головы. Щит загудел от удара, накренился и медленно завалился, вывернув из утрамбованной площадки изрядный ком земли.

– Силён воевода, – пробормотал дружинник с копьем – и тут же получил от противника деревянным чеканом по шелому. Не зевай, когда у тебя в руках оружие, а перед носом – оружный противник, пусть с тем противником ночью ты на соседних полатях спишь. Здесь, на воинском дворе, он твой враг – коварный и самый что ни на есть настоящий. Дружинник завертел копьем и с утроенной силой ринулся на ухмыляющихся мастеров топорного боя.

А воевода тем временем подошел к мечникам. Постоял, посмотрел, задумчиво теребя бороду, надумав чего-то, повернулся, подошел к стойке с оружием, выбрал не торопясь пару тупых мечей, повертел в ладони один и второй, пробуя, как оружие в руке лежит, махнул раз-другой, привыкая к весу незнакомых клинков, после чего, повернувшись к гридням, рявкнул:

– А ну, давай все на меня! Разом!

Дружинникам, похоже, команда была знакома. Лучники, разом развернувшись, пустили стрелы. Остальные быстро, словно ждали, метнулись к воеводе, окружая кольцом.

Воевода резко ушел в сторону. Махнул мечом. Две стрелы ушли в пустоту, третья, сломанная тупым клинком, упала на землю. Второй залп лучники дать не успели – воевода был уже рядом, чувствительно пометив каждого из троих мечом – кого по плечу, а кого и по шее – не зевай! И в следуюший раз стреляй проворнее, коль дана команда, несмотря на то, что стрелы боевые, а на воеводе лишь кольчуга без нагрудника и шлем без защитной маски-личины.

Оставшиеся пятеро гридней окружали воеводу грамотно, готовясь напасть все разом. Но такого преимущества Федор Савельевич им не дал. Мечи в его руках двигались настолько быстро, что блеск стали можно было сравнить с движением стрекозиного крыла.

Раз!

И словно сам собой выпал чекан из руки дружинника.

Два!

Сам дружинник от обратного движения меча покатился по площадке.

Три!

Копейщик, пытающийся заблокировать древком рукоять меча, падающего сверху, проворонил движение второго и согнулся, получив тычок тупым клинком под ложечку.

Мечники оказались проворнее и насели на воеводу с двух сторон. Третий гридень с чеканом наготове стоял сбоку, готовясь нанести единственный удар, – и проворонил чувствительный пинок тяжелым сапогом в бедро. И сразу за ним – удар по шелому.

– Смотри на ворога, а не на его меч! – прохрипел воевода, отражая сыплющиеся на него удары.

Мечники продержались недолго, но все ж продержались, за что заработали кивок воеводы, – хорошо, мол, годится. У одного из гридней плетью повисла рука, другой почесывал шею, по которой неслабо досталось. Но видно было, что дружинники довольны – не каждый день от воеводы даже такого кивка дождешься. А что больно – так на то она и воинская наука. Когда больно, оно лучше запоминается. В следующий раз тело само как нужно двинется, чтобы удар не поймать, – и не поймешь, как так получилось.

– А ты чего рот раскрыл? – крикнул воевода отроку, застывшему с отвисшей от увиденного челюстью. – Пока ты ворон ловил, твоих сотоварищей в битве ворог посёк. И вся вина в том на тебе.

Отрок испуганно захлопал глазами, вот-вот заплачет. Знает же, что не гоже княжьему отроку реветь как девка, а слеза предательская все ж в глазу собирается.

Шмыгнув носом, отрок пересилил себя и отважно шагнул вперед, направив дрот воеводе в грудь.

– Поздно, – сказал воевода, перехватывая древко копья и отводя удар в сторону. – От так же и на Калке случилось – пока одни бились, другие смотрели. Потому и тех и других ордынцы побили, хотя нашего войска супротив ихнего было вчетверо.

Правды ради, о битве на реке Калке можно было и более сказать – и про то, как союзные половцы, испугавшись слаженной атаки степняков, бросились бежать, опрокинув русские полки. И про то, как после ордынцы, обломав зубы о русские укрепления, обманом выманили из-за тына дружину Мстислава Киевского, пообещав отпустить воинов восвояси, а после, нарушив обещание, посекли ее в чистом поле – да только надо ли? Не запомнит отрок всего, говорить надо только главное. Воевода и сказал:

– Завтра чтоб из пяти дротов четыре в цель попадало. А не будет такого – выгоню из дружины обратно коров пасти.

Повернулся – и пошел обратно к своему бревну. Знал – если потребуется, будет отрок и ночью дроты метать, а утром покажет требуемое. Потому, что нет ничего страшнее для козельчанина, чем сначала быть принятым в княжескую дружину, а после – вылететь обратно. Вовек позору не оберешься.

У бревна стоял Никита. Мрачный, как осенняя туча. Федор Савельевич, только что развеявшийся от дум лихой молодецкой сечей, вновь нахмурил брови. Жалко парня, а что поделаешь?

– Здрав будь, Федор Савельевич, – сказал Никита, снимая шапку и кланяясь земно.

– И тебе поздорову, парень, – буркнул воевода. – Чего понадобилось в цитадели?

Никита помолчал немного, собираясь с духом, и сказал – да не то, что воевода ожидал услышать.

– Слыхал я, Федор Савельич, что, когда мой старшой брат Игнат с торговым поездом[61] из дальних стран воротится, в следующий поход ты со своими воями охраной пойдешь?

Воевода недоуменно вскинул брови.

– Может, и пойду. А может, и останусь. Тебе-то какое дело?

Никита прижал шапку к груди.

– Дядька Федор, возьми меня к себе в дружину!

А вот это вообще ни в какие ворота не лезло.

– Тебя? Да где ж ты раньше-то был?

Воевода кивнул на отрока, сосредоточенно метавшего дроты в заново установленный щит, закусив губу от обиды и натуги.

– Отроки вон с пятой весны от роду в вой готовятся, рукоять меча к ладошке примеривают и кажный день с тем мечом заместо игрушек возятся да упражняются. А тебе уж двадцать скоро. И хоть охотник ты знатный, про то все наслышаны, но к мечу да к воинской службе не приучен. Так что – не обессудь.

Никита сверкнул глазами, крикнул запальчиво:

– Да я белке в глаз с сотни шагов попадаю. И из лука, а не из самострела!

«А характер-то у парня правильный, – подумал воевода. – Эх, жаль поздно одумался. Знатный воин получиться бы мог». А вслух произнес:

– Знаю, знаю. Да только про ратную службу раньше надо было думать. Зим эдак на пятнадцать.

Однако Никита не сдавался.

– Я и с мечом упражнялся! У кузнеца Ивана.

Воевода аж крякнул от такого.

– Да ну! И сколь разов-то?

– Мне хватит, – буркнул Никита. – Невелика наука.

– О как!

Воевода повернулся к дружинникам.

– Эй, Любава, подь-ка сюда.

Мечник, уже оправившийся от удара в руку и примеривающий к ней копье у оружейной стойки, обернулся.

– Дай-ка парню меч затупленный. И сама такой же возьми.

– Дак то девка? – изумился Никита. – Не буду я с девкой биться.

Воевода наклонился к уху парня.

– У этой девки ордынцы батьку на Калке порешили, а мать в полон увели, когда ей всего четыре года было. Она же от горя говорить разучилась. И с малолетства самого она, окромя битвы, ни о чем не помышляет, отомстить хочет за родителей. Потому не думай, что это простой противник. Рука у нее, конечно, полегче, чем у мужика, но быстра как ласка, и твоя стать молодецкая супротив ее быстроты вряд ли большое подспорье. Так что приступай. Да не жалей ее, а то обидится.

Девушка подошла к парню, неся в руках шлем с подшлемником и два меча. Большие синие глаза внимательно смотрели на Никиту. Красивые глаза – а взгляд не бабий. Не так должна девка на мужика смотреть. Внимательный взгляд. Так бойцы перед схваткой друг на дружку смотрят, оценивая, насколько силен соперник, какие у него в запасе ухватки имеются, есть ли где слабина. Чтоб в ту слабину ударить посильнее, когда случай представится.

Никита слегка поежился. Надо же! Совсем он в своем лесу одичал, не слышал, что у воеводы в детинце такие вот ведьмы водятся – с недобрыми глазищами в пол-лица, которыми бы парней на гулянках завлекать, а не обмеривать их взглядом, как корову перед забоем.

Никита засунул шапку за пояс, натянул подшлемник, примерил шлем – впору. Считай, как шапка, только тяжелее впятеро. Так то не беда, шея, поди, не тростинка, выдержит. Да и меч – подумаешь. «Что меч, что нож засапожный – невелика разница», – думал Никита, выходя на утоптанную площадку.

Дружинники вновь прекратили махаться и, расступившись, встали полукругом. Лишь в дальнем конце двора по-прежнему слышались размеренные удары – то отрок метал свои дроты. Остановить его теперь могла только смерть. Или окрик воеводы.

Никита усмехнулся.

Девушка была ниже его на голову, да еще присела на полусогнутых ногах. Делов-то – размахнуться да дать по шлему сверху, как топором по чушке, – вот и вся битва. Жалко только. Воевода говорил, что немая девка уж тринадцатый год. Интересно, а до этого говорила?

Любава резко присела еше ниже. Никита даже не успел понять, каким это неведомым образом он оказался на земле. Левая нога подпрыгнула кверху, правая зацепилась за что-то…

«Что-то» было мечом, всунутым между ног Никиты и резко повернутым со скользящим шагом вперед и влево. Парень, не ожидавший подвоха, рухнул на спину под хохот дружинников. Хорошо, что хоть меч в руке удержал, а то бы вообще до конца жизни от позору не отмыться.

Никита вскочил на ноги, вертанул мечом фигуру «два колеса», которую кузнец Иван показал, и бросился на девушку уже всерьез, намереваясь проучить проказницу – ну, не по шлему со всей дури молодецкой, конечно, но уж плашмя клинком по мягкому месту – это непременно. Как только меч из ее руки выбьет.

Однако меч Любавы выбиваться не пожелал. Никита рубанул сплеча по клинку соперницы, – но тот предательски вильнул в сторону, уходя влево от тяжелого удара вместе со своей хозяйкой. Увлекаемый инерцией, Никита сделал шаг вперед – и как сом на острогу насадился низом груди на яблоко меча, всаженное коротко и умело на манер разбойничьего ножа.

Дыхание перехватило, в глазах слегка потемнело. Несмотря на это, Никита все же махнул мечом на удачу…

Похоже, впустую. Клинок рассек воздух, а синеокая девка возникла откуда-то справа вместе со своим мечом. Который уже опускался Никите прямехонько на шею. Никита чудом успел подставить свой клинок – да куда там! Своим же мечом, принявшим удар, по шее и получил.

Рукоятка вывернулась из ладони. Никита ткнулся носом в землю. Выдохнул, сплюнул вязкую слюну, тряхнул головой, отгоняя радужные круги перед глазами, и перевернулся на спину.

Любава стояла над ним, нарочито медленно занося меч для завершающего удара. Где-то сбоку раздавались одобрительные голоса дружинников.

Ах так! Ладно!..

Никита рванулся вперед, подхватил девку под коленки, навалившись всем телом, толкнул.

Любава упала навзничь. Меч отлетел далеко в сторону. Никита рванулся снова, подмял под себя девушку, перехватил горло рукой. Ну что, дружинница, как она, хватка лесного охотника, привычного к тугому луку? Чувствуется под кольчужным воротником? Это тебе не железной палкой махать…

– Проси пощады!

И осёкся, наткнувшись на взгляд бездонных глаз. Мольбы в том взгляде не было, как и злости. А вот тоска была – не на поверхности, глубже, намного глубже. Скрытая, запрятанная так, что и сама бы не вдруг себе в ней призналась. А Никита разглядел. Как-то сразу, с одного взгляда.

И она про то поняла.

Колыхнулся синий омут – и Никиту как ушатом ледяной воды окатили. «Пощады проси! Вот дурень! Глядишь, попросила бы, кабы могла…»

Рука невольно разжалась.

А зря.

Тяжелая окольчуженная рукавица дружинницы врезалась Никите в подбородок. Парня приподняло и отбросило назад. Рука Любавы метнулась к мечу…

– Хватит!

Крик воеводы остановил притуплённое острие меча в ладони от незащищенной груди Никиты.

Хватит так хватит.

Девушка отошла на шаг от поверженного противника, однако меч не опустила. Взгляд синих глаз снова был холодным и внимательным. Да и не показалось ли Никите? Когда огреют тебя железной полосой по затылку, еще и не то привидится.

Никита тяжело поднялся с земли, пряча глаза, скинул шлем с подшлемником, отдал девице и надел шапку обратно. Справный воин, нечего сказать – от девки схватил по самое не хочу. Еще немного – и бабы коромыслами по городу гонять начнут.

Краска стыда заливала уши. Больше всего Никите сейчас хотелось провалиться под землю. Или убежать. Но бежать нельзя – не по-мужски. Тогда вообще засмеют, хоть совсем из лесу не выходи. «А это кто? А это Никитка-охотник, тот, что бегать горазд. Его как-то баба в детинце палкой охаживала, так он от нее шибко ловко убег, не догнала». А еще противно саднил подбородок, по которому прошлась обшитая железом рукавица. Хорошо, что зубы целы…

Воевода подошел к поединщикам.

– Неплохо, Любавушка, – произнес с расстановкой. – Только помни – когда ворог повержен, это еше не значит, что он убит.

Любава кивнула, кинула вопросительный взгляд.

– Иди, – сказал воевода. – С копьем теперь поработай.

Девушка кивнула вторично и направилась обратно к стойке с оружием.

Воевода повернулся к Никите.

– Ну, понял, что такое воинская наука?

Никита потер подбородок, не зная, куда девать глаза.

– Понял.

На пальцах было мокрое. Никита лизнул машинально. Солоно… Кровь… А на душе горько – хоть волком вой. И не в том вовсе дело, что девка-дружинница по шее накостыляла и морду разбила. Это так, довесок к главному. Главное – оно там, за забором воеводина дома…

– Понимаю я, парень, что у тебя на душе, – угрюмо сказал воевода. – Все понимаю. А ничего поделать не могу. Твой брат – большой человек в городе, а ты кто? Не могу я породниться…

– С голодранцем? – чуть не выкрикнул Никита.

Воевода нахмурился.

– Ты вот что, парень. Ты мне здесь не ори и гонор свой не показывай. У меня того гонора в разы больше будет. И не только его. Я те не Любава. Дам раз по темечку – не обрадуешься.

– Да уж, это вы все здесь можете, – произнес Никита через силу. А что еще скажешь? Все уже сказано. И все ясно.

Он повернулся и сделал шаг к воротам.

– В дружину не возьму, – задумчиво сказал воевода, глядя парню в спину. – А в поход – может быть. В пути не только оружные воины, но и стрелки могут понадобиться. Да и неча тебе здесь в Козельске торчать, душу себе изводить. Подале – оно всяко лучше будет…

Никита остановился, не веря своим ушам. Оборотился медленно, боясь спугнуть, растерять услышанное.

– Ты правду говоришь, дядька Федор?

Воевода невесело усмехнулся.

– Ты слышал, парень.

И добавил:

– Да и мне что-то здесь тошнехонько в последнее время. Так что…

Договорить воеводе не дали.

– Федор Савельич, на тракте конные люди, – раздался над головой обеспокоенный голос дозорного со смотровой площадки. – Много. Отсель не видать кто.

Воевода мигом забыл и про свои, и про чужие беды.

– Смотри лучше, кто там! Ордынцы?!!

От громового голоса воеводы дозорного словно ветром отнесло к другому краю площадки. Через мгновение он вновь свесился через деревянные перила.

– Да не, вроде не ордынцы. Идут медленно. Людей десятка четыре верховых. И обоз.

Воевода повернул голову к Никите.

– Похоже, брат твой, Игнат Васильевич, прибыл с торговым поездом. Не кручинься, парень. Вот ярмарку отгуляем – да в поход. Пошел я обозы встречать.

Федор Савельевич направился к воротам. Никита, глядя вслед удаляющейся кольчужной спине воеводы, присел на бревно – голова еще слегка кружилась после удара, немного дрожали ноги, непривычно давила на голень резная рукоять нового засапожного ножа, сместившаяся в драке.

Спина воеводы скрылась за воротами. Никита наклонился, поправил нож за голенищем.

– Отгуляем, дядька Федор, – прошептал он. – И ярмарку отгуляем, и свадебку братца моего, коли он ту свадьбу до отъезда нашего торопить станет – а он станет, я его знаю. Тогда и евонные похороны тоже отгуляем. А опосля – и мои…