Злой рок Пушкина. Он, Дантес и Гончарова

1

Благополучие рода Дантесов было прочно обосновано на рубеже XVII и XVIII столетий Жаном-Генрихом Дантесом (1670—1733), крупным земельным собственником и промыш­ленником. У него были доменные печи, серебряные рудники, занимался он производством жести и учредил фабрику холод­ного оружия. Им было приобретено имение в Зульце, ставшее постоянным местопребыванием семьи Дантесов. В 1731 году Жан-Генрих Дантес был возведен в дворянское достоинст­во. Его ближайшие потомки ревностно служили своим коро­лям и вступили в родственные связи со многими родовиты­ми семьями. Внук его Жорж-Шарль-Франсуа-Ксавье Дантес (1739—1803) был женат на баронессе Рейтнер де Вейль; в ре­волюционную эпоху он должен был эмигрировать, но ему посчастливилось: он не потерял своего состояния. Продолжате­лем рода был второй его сын — Жозеф-Конрад (1773—1852). Во время бегства Людовика XVI в Варенн он служил в тех войсковых частях, которые должны были под руководством маркиза Буилье содействовать бегству короля. Эмигрировав из Франции, он поселился в Германии, у своего дяди и кре­стного отца, барона Рейтнера, командора Тевтонского орде­на. Вернувшись из Германии на родину в Зульц, он женился здесь в 1806 году на графине Марии-Анне Гацфельдт (1784—1832). От этого брака родился Жорж Дантес, которому суждено было стать убийцей Пушкина.

Графиня Гацфельдт принесла в семью Дантесов значи­тельные родственные связи. Их следует отметить, так как ими объясняются кое-какие позднейшие отношения Жоржа Дан­теса. Мать Дантеса принадлежала к роду Гацфельдтов. Отец ее — брат первого в роду князя Гацфельдта, бывшего губерна­тором Берлина во время оккупации его французами. Одна из его сестер была замужем за графом Францем-Карлом-Александром Нессельроде-Эресгофен (1752—1816). Эта ветвь Нес­сельроде родственна той ветви, отпрыском которой является знаменитый «русский» граф Карл Нессельроде (1780—1862), канцлер и долголетний министр иностранных дел при импе­раторе Николае Павловиче. Мать графини Гацфельдт, вышед­шей за Дантеса, — графиня Фредерика-Элеонора Вартенслебен; ее сестра, графиня Шарлотта-Амалия-Изабелла Вартенслебен, родившаяся в 1759 году, вышла в 1788 году замуж за графа Алексея Семеновича Мусина-Пушкина, русского ди­пломата, бывшего посланником в Стокгольме. Умерла она в России и похоронена в Москве, на иноверческом кладбище. На ее могильном камне значится: «Графиня Елизавета Федо­ровна Мусина-Пушкина, действительная тайная советница и кавалерственная дама. 27 августа 1835 года».

Жозеф-Конрад Дантес, отец Жоржа Дантеса, получив­ший баронский титул при Наполеоне I, был верным легити­мистом. В 1823—1829 годах он был членом палаты депутатов и принадлежал к правым. Революция 1830 года заставила его уйти в частную жизнь.

Жорж-Шарль Дантес родился 5 февраля 1812 г. (по нов. ст.). Он был третьим ребенком в семье и первым сыном. Учился он первоначально в коллеже в Эльзасе, потом в Бурбонском лицее. Отец хотел отдать его в пажи, но в ноябре 1828 года не оказалось свободной вакансии: была одна, и ту Карл X обе­щал герцогине Беррийской. Поэтому Дантес был отдан в Сен-Сирскую военную школу. Зачисление его в списки школы состоялось 19 ноября 1829 года. Кончить курса барону Данте­су не удалось: он не пробыл в школе и года, когда произошла Июльская революция 1830 года. Ученики Сен-Сирской шко­лы были настроены в это время совсем не либерально и в ог­ромном большинстве были преданы Карлу X. Чтобы избе­жать возможных столкновений с народом, 1 августа 1830 года было предложено всем желающим ученикам взять отпуск до 22 августа. Но трехнедельный отпуск не помог и не истре­бил преданности законной монархии. 27 августа 1830 года начальник школы генерал Менуар доносил военному мини­стру, что на 300 учеников с трудом найдется 60 человек, на подчинение которых новому правительству можно рассчи­тывать. «Другие, — писал генерал, — обнаруживают чувства прямо противоположные; вчера свистели при виде трехцвет­ных значков, принесенных для упражнения; стены покрыли возмутительными надписями». В послужном списке Дантеса, хранящемся в архиве Сен-Сирской школы, отмечено, что 30 августа 1830 года он уволен был в отпуск, а 19 октября того же года уволен из школы по желанию семейства. Дантес был в числе преданных Карлу X. По рассказу Луи Метмана (биографа Дантеса), «Дан­тес в июле 1830 года примкнул к той группе учеников школы, которая вместе с полками, сохранившими верность Карлу X, пыталась на площади Людовика XV выступить на его защиту. Отказавшись служить Июльской монархии, он вынужден был покинуть школу. В течение нескольких недель он считался в числе партизанов, собравшихся в Вандее вокруг герцогини Беррийской». Не сообщая более подробных сведений об уча­стии Дантеса в Вандейском восстании, руководимом герцо­гиней Беррийскою, г. Метман едва ли не повторяет здесь из­вестные и ранее смутные слухи об этом участии, не имея дру­гих источников. Более определенных указаний на этот факт из биографии Дантеса мы не встречали.

После вандейского эпизода барон Жорж Дантес вернул­ся в Зульц к отцу. Его он нашел «глубоко удрученным полити­ческим переворотом, разрушившим законную монархию, ко­торой его род служил столько же в силу расположения, сколь­ко в силу традиции.

О жизни Дантеса в лоне семьи его биограф сообщает: «На другой день после революции, рассеявшей все его на­дежды, молодой человек живого и независимого характера, каким был Жорж Дантес, не мог найти приложения своим склонностям в открывавшемся ему монотонном провинци­альном существовании. Смерть баронессы Дантес в 1832 году усилила уныние родного очага. Жорж Дантес, которого от­деляли от тогдашнего правительства политические взгляды его семьи, решил искать службы за границей,— по обычаю, в то время распространенному». Но из монотонного провин­циального существования выталкивали Дантеса скорее все­го обстоятельства чисто материального характера. Июльская революция не только разрушила законную монархию, но и сильно подорвала материальное благополучие семьи Данте­сов. На руках Дантеса была огромная семья в шесть человек. Старшая дочь была замужем, но Июльская революция лиши­ла ее мужа средств к существованию, и отцу приходилось со­держать ее с мужем. У него же жила старшая его сестра, вдо­ва графа Бель-Иля, с пятью детьми. Карл X назначил ей пен­сию по 6000 франков, но революция отняла ее. Приходилось тратиться на учение детей: второй его сын Альфонс и млад­шая дочь учились в Страсбурге. А прибытки барона Жозефа-Конрада Дантеса были невелики. Были долги и 18—20 тысяч франков ренты. При таком положении дел мог явиться обу­зой и не кончивший курса сен-сирец, к тому же заявивший себя участником в демонстрациях против существовавшего правительства. Ему, действительно, надо было искать счастья и удачи на стороне; надо было собираться в отъезд.

Проще всего было бы устроиться в Германии, где у него было много немецких родственников. Через них он нашел покровительство у прусского принца Вильгельма. Его готовы были принять, благодаря такой протекции, в военную служ­бу, но в чине унтер-офицера, а это звание казалось неподхо­дящим не кончившему курса в Сен-Сирской военной шко­ле: ему хотелось сразу стать офицером, и дело со службой в прусских войсках не устроилось. Тогда прусский принц дал Дантесу добрый совет ехать в Россию и здесь искать сво­его счастья. Принц оказал активную поддержку молодому Дантесу и дал ему рекомендательное письмо в Россию. Этот принц прусский Вильгельм (1797—1888), позднее Вильгельм, император германский (с 1861 г.) и король прусский, был в интимно-близких, родственных отношениях к русскому им­ператору Николаю Павловичу: он был женат на его родной племяннице. Письмо принца было адресовано генерал-майо­ру Адлербергу. Владимир Федорович Адлерберг (1790—1884; с 1847 г. граф), один из приближеннейших к Николаю Пав­ловичу людей, в 1833 году занимал пост директора Канцеля­рии военного министерства. В архиве Геккеренов хранится и по сей день письмо адъютанта прусского принца следующего содержания: «Его Королевское Высочество Принц Вильгельм Прусский, сын короля, поручил мне передать Вам прилагае­мое здесь письмо к генерал-майору Адлербергу». Письмо да­тировано 6 октября 1833 года в Берлине. Дантес получил его здесь на руки, по пути в Россию. Одного этого письма было достаточно для того, чтобы Дантес мог питать самые пылкие надежды на успех своего путешествия. Кроме того, он, быть может, имел в виду использовать и связи отдаленного свой­ства с графиней Мусиной-Пушкиной, приходившейся ему двоюродной бабушкой.

Чего только не приводили в объяснение блестящей жиз­ненной карьеры Дантеса, на какие только положения и об­стоятельства не ссылались современники, а за ними и все биографы Пушкина, писавшие о Дантесе, не имея фактиче­ских данных и испытывая потребность объяснить карьеру Дантеса. Одни утверждали, что Геккерен — побочный сын короля голландского; другие — что он был особо отрекомен­дован Николаю Павловичу Карлом X и т. п. Наконец, пущен был в ход рассказ о случайной, а на самом деле подстроенной встрече Николая Павловича в мастерской французского ху­дожника с Дантесом и о глубоком впечатлении, которое по­следний произвел на русского государя. манифестировал во имя Карла X, был в рядах повстанцев под знаменем герцогини Беррийской. Известно, как Николай Пав­лович ценил принцип легитимизма и как он покровительст­вовал легитимистам разных оттенков. Недаром французские легитимисты прибегали не раз к покровительству русского императора. Так в 1832 году граф Рошешуар искал поддержки планам Карла X и герцогини Беррийской при дворах нидер­ландском и русском: при первом он имел аудиенции у супру­ги наследного принца Анны Павловны, при втором имел кон­спиративные свидания с графом Нессельроде, Бенкендорфом и передал письмо герцогини русскому императору. И он был встречен сочувственно.

Без сомнения, одной рекомендации Вильгельма Прусского было бы достаточно для наилучшего устройства Дантеса в России. Но Дантес был исключительно счастливый человек. Во время своего путешествия по Германии Дантес не только заручился драгоценным письмом Вильгельма, но и снискал покровительство, которое оказалось для него в Петербурге полезным в высшей степени: он встретил барона Геккерена, голландского посланника при русском дворе, и завоевал его расположение. Вместе с Геккереном он въехал в Россию.

Необходимо сказать несколько слов о Геккерене, которо­му суждено было играть такую видную и незавидную роль в истории последней дуэли Пушкина.

Сын майора от кавалерии Эверта-Фридриха барона ван-Геккерена (1755—1831) и Генриетты-Жанны-Сузанны-Марии графини Нассау, барон Геккерен де-Беверваард (полное его имя — Jacob-Theodore-Borhardt Anne Baron von Heeckeren de Beverwaard) принадлежал к одной из древнейших голландских фамилий. Родился он 30 ноября 1791 года. По словам Метмана, Геккерен начал свою службу в 1805 году добровольцем во флоте. Тулон был первым портом, к которому было припи­сано его судно. Пребывание на службе у Наполеона оставило в Геккерене самые живые симпатии к французским идеям. В 1815 году было призвано к существованию независимое Ко­ролевство Нидерландское (Бельгия и Голландия), и Геккерен переменил род службы: из моряка стал дипломатом и был на­значен секретарем нидерландского посольства в Стокгольме. В 1823 году он уже находился в Петербурге: в этом году ни­дерландский посланник при русском дворе Верстолк ван-Зелен выехал из Петербурга, а в отправление должности пове­ренного в делах вступил 26 марта 1823 года барон Геккерен. Через три года, представив 26 марта 1826 года верительные грамоты, он стал посланником или полномочным министром нидерландским в Петербурге. За свое долговременное пребы­вание в России Геккерен упрочил свое положение и при дво­ре, и в петербургском свете. В 1833 году, отъезжая в продолжительный отпуск, он удостоился награды: государь пожало­вал ему орден св. Анны 1-й степени как свидетельство своего высокого благоволения и как знак удовольствия по поводу от­личного исполнения им обязанностей посланника. Среди ди­пломатов, находившихся в середине 1830-х годов в Петер­бурге, барон Геккерен играл видную роль: по крайней мере, княгиня Ливен, описывая в письме к Грею петербургских дипломатов, отмечает только двух «gens d'esprit» — барона Фикельмона и Геккерена.

Таковы внешние, «формулярные», данные о Геккерене. Следует сказать несколько слов и о его личности. Не случись роковой дуэли, история, несомненно, не сохранила бы и са­мого его имени — имени человека среднего, душевно-мелко­го, каких много в обыденности! Но прикосновенность к по­следней пушкинской дуэли выдвинула из исторического не­бытия его фигуру. Современники единодушно характеризуют нравственную личность Геккерена с весьма нелестной сторо­ны. Надо, конечно, помнить, что все эти характеристики соз­даны после 1837 года и построены исключительно на основа­нии толков и слухов о роли Геккерена в истории дуэли. Поэтому в этих суждениях о личности Геккерена слишком много непроверенных, огульных обвинений и эпитетов — один дру­гого страшнее. Любопытно отметить, что ни князь Вязем­ский, ни В. А. Жуковский — друзья Пушкина и ближайшие свидетели всех событий — не оставили характеристики Геккерена, но, поминая его имя, не обнаружили того стремле­ния сгустить краски, которое проникает все отзывы современ­ников. Приведем отзыв Н. М. Смирнова, мужа близкой при­ятельницы Пушкина, известной А. О. Смирновой: «Геккерен был человек злой, эгоист, которому все средства казались по­зволительными для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым языком, перессоривший уже многих, прези­раемый теми, которые его проникли». Если Геккерен и был таков, то «проникших» его до рокового исхода дела был все­го-навсего один человек, и этот человек был Пушкин.

Любопытную характеристику Геккерена дает барон Торнау, имевший возможность наблюдать его среди венских ди­пломатов в 1855 году: «Геккерен, несмотря на свою известную бережливость, умел себя показать, когда требовалось сладко накормить нужного человека. В одном следовало ему отдать справедливость: он был хороший знаток в картинах и древ­ностях, много истратил на покупку их, менял, перепродавал и всегда добивался овладеть какою-нибудь редкостью, кото­рою потом любил дразнить других, знакомых ему собирателей старинных вещей. Квартира его была наполнена образ­цами старинного изделия и между ними действительно не имелось ни одной вещи неподлинной. Был Геккерен умен; по­лагаю, о правде имел свои собственные, довольно широкие понятия, чужим прегрешениям спуску не давал. В дипломати­ческом кругу сильно боялись его языка и, хотя недолюблива­ли, но кланялись ему, опасаясь от него злого словца».

Из всех характеристик Геккерена принадлежащая барону Торнау — наиболее бесстрастная, наиболее удаленная от пуш­кинского инцидента в жизни Геккерена, но и это его изобра­жение сохранило отталкивающие черты оригинала. В нашей работе собраны письменные высказывания барона Геккере­на, неизвестные ранее, и сделана попытка фактического вы­яснения его роли в истории дуэли. На основании этих объективных данных можно будет восстановить образ Геккерена. Крепкий в правилах светского тона и в условной светской нравственности, но морально неустойчивый в душе; себялю­бец, не останавливающийся и перед низменными средствами в достижениях; дипломат консервативнейших по тому време­ни взглядов, неспособный ни ценить, ни разделять передо­вых стремлений своей эпохи, не увидавший в Пушкине ни­чего, кроме фрондирующего камер-юнкера; человек духовно ничтожный пустой — таким представляется нам Геккерен.

Как и когда произошло знакомство и сближение Геккере­на и Дантеса? Осенью 1833 года голландский посланник воз­вращался из продолжительного отпуска к месту своего служе­ния в Петербург. Как раз в это время в поисках счастья и чинов совершал свое путешествие и Дантес. «Дантес серьезно забо­лел проездом в каком-то немецком городе; вскоре туда при­был барон Геккерен и задержался долее, чем предполагал. Уз­нав в гостинице о тяжелом положении молодого француза и о его полном одиночестве, он принял в нем участие, и, когда тот стал поправляться, Геккерен предложил ему присоединиться к его свите для совместного путешествия; предложение радост­но было принято». Так рассказывает А. П. Арапова, дочь вдовы Пушкина от второго ее брака. Источником ее сведений яв­ляется позднейший рассказ самого Дантеса одному из племянников своей жены, т. е. одному из братьев Гончаровых.

Нам известны два повествования А. П. Араповой об обстоятельствах последней дуэли Пушкина. Одна запись была предназначена для С. А. Панчулидзева, историка Кавалергардского полка, и использована им в биографии Дантеса. Другая, позднейшая и пространнейшая, запись предназначалась для печати и была помещена в приложениях к «Новому времени» в декабре 1907 и январе 1908 гг. Первая запись, с которой мы знакомы по отрывкам, приведенным С. А. Панчулидзевым, носит деловой характер, написана сжато, без художественных прикрас и лишних подробностей. Вторая запись готова перейти из области мемуарной литературы в область беллетристики. Для сравнения приводим по этой записи рассказ о встрече Дантеса с Геккереном: «Проезжая по Германии, он простудился; сначала он не придал этому значения, рассчитывая на свою крепкую, выносливую натуру, но недуг быстро развился, и острое воспаление приковало его к постели в каком-то маленьком захолустном городе. Медленно потянулись дни с грозным признаком смерти у изголовья заброшенного на чужбине путе­шественника, который уже с тревогой следил за быстрым таянием скудных средств. Помощи ждать было неоткуда, и вера в счастливую звезду поки­дала Дантеса. Вдруг в скромную гостиницу нахлынуло необычайное ожив­ление. Грохот экипажей сменился шумом голосов; засуетился сам хозяин, забегали служанки. Это оказался поезд нидерландского посланника, барона Геккерена (d'Hekeren), ехавшего на свой пост при русском дворе. Поломка дорожной берлины вынуждала его на продолжительную остановку. Во вре­мя ужина, стараясь как-нибудь развлечь или утешить своего угрюмого, не­довольного постояльца сопоставлением несчастий, словоохотливый хозя­ин стал ему описывать тяжелую болезнь молодого одинокого француза, уже давно застрявшего под его кровом. Скуки ради, барон полюбопытствовал взглянуть на него, и тут у постели больного произошла их первая встреча. Дантес утверждал, что сострадание так громко заговорило в сердце старика при виде его беспомощности, при виде его изнуренного страданием лица, что с этой минуты он уже не отходил более от него, проявляя заботливый уход самой нежной матери. Экипаж был починен, а посланник и не думал об отъезде. Он терпеливо дождался, когда восстановление сил дозволило продолжать путь, и, осведомленный о конечной цели, предложил молодому человеку присоединиться к его свите и под его покровительством въехать в Петербург. Можно себе представить, с какой радостью это было принято!»

Биограф Дантеса Луи Метман ограничивается глухим со­общением: «Дантес имел счастливый случай встретить ба­рона Геккерена. Последний, привлеченный находчивостью и прекрасной внешностью Жоржа Дантеса, заинтересовался им и вошел в постоянную переписку с его отцом, который выска­зывал живейшую признательность за покровительство, со­служившее свою пользу как в военной карьере, так и в свет­ских отношениях сына».

Луи Метман подыскивает объяснения увлечению Геккере­на: голландский посланник, начавший свою службу во Фран­ции, питал склонность к идеям французской культуры. Его юношеская дружба с герцогом Роган-Шабо (умер в 1833 году в сане Безансонского архиепископа) дала толчок религиозному перевороту. Геккерен принял католичество, и этот поступок уединил его и отдалил от его протестантской родни. Нако­нец, Луи Метман упоминает и об отдаленном свойстве, кото­рое могло существовать между бароном Геккереном и рейн­скими фамилиями, с которыми Дантес был в родстве по отцу и матери. В русской литературе о Дантесе нередко встречает­ся утверждение о родстве его с бароном Геккереном в разных степенях близости вплоть до объявления Дантеса побочным сыном посланника. Родства никакого не было; при тщательном разборе, быть может, можно установить отдаленнейшие линии свойства. Во всяком случае, до сближения с Дантесом Геккерен не был даже знаком с отцом и семьей Дантеса. Но тут даже не свойство, а тень свойства.

Современники, реально настроенные, старались подыс­кать чисто реальные основания близости Геккерена и Дан­теса, и выставленные ими основания были двух порядков: естественного и противоестественного. В русской литерату­ре на все лады повторялось утверждение о родстве Геккере­на с Дантесом и указывались разные степени родственной близости. Нередко современники заявляли о том, что Дан­тес доводился барону Геккерену просто-напросто побоч­ным сыном. Фактических данных для подобного заявления не имеется, а на основании документов, опубликованных в нашей книге, можно категорически утверждать неверность всех сообщений о родстве Геккерена и Дантеса. Объясне­ние порядка, так сказать, противоестественного сводилось к утверждению, что посланник был близок к молодому фран­цузу по-особенному — извращенной близостью мужчины к мужчине.

Как бы там ни было, отношения Геккерена к Дантесу, по­скольку они засвидетельствованы его письмами и фактиче­ской историей, проникнуты необычайной заботливостью и нежностью. Поистине он был отцом родным Дантесу, и Дан­тес-отец сам признавал это и неоднократно выражал Геккере­ну свою глубокую признательность о сыне.

Но возвратимся к истории Дантеса. Рекомендательное письмо прусского принца было вручено Дантесу 6 октября (нов. ст.) 1833 года, и, вероятно, без замедления Дантес про­следовал в Петербург. В хронике «Санкт-петербургских ведо­мостей» за 11 октября 1833 года читаем: «Пароход «Николай I», совершив свое путешествие в 78 часов, 8-го сего октяб­ря прибыл в Кронштадт с 42 пассажирами, в том числе коро­левский нидерландский посланник барон Геккерен». А с ним вместе «Николай I» привез и Дантеса.

На первых порах Дантес поселился в Английском трак­тире на Галерной улице.

Рекомендация была доставлена им по назначению и про­извела должное действие. О Дантесе было доложено госуда­рю, и Адлерберг обнаружил большое расположение к ученику Сен-Сирской школы и оказал ему мощное содействие в деле экзаменов.

Он подыскал ему профессоров, которые должны были «натаскать» молодого сен-сирца по военным предметам, за­ручился поддержкой самого нужного в этом деле человека — Ивана Онуфриевича Сухозанета, в это время занимавше­го должности члена военного совета, директора Пажеского, всех сухопутных корпусов и Дворянского полка и члена во­енно-учебного комитета. В архиве барона Геккерена хранятся два письма Адлерберга к Дантесу. В первом, от 23 ноября 1833 года, Адлерберг писал: «Внезапный отъезд, которо­го я не мог предвидеть, когда видел вас, мой дорогой барон, поставил меня в невозможность завязать условленные сношения с профессорами, которые должны руководить вашей подготовкой к экзамену; я искренно огорчился бы, если бы не был убежден, что генерал Сухозанет возьмет целиком на себя одного это дело, часть которого он уже взял. Если бы случайно он оказался не в состоянии сделать это, то нужно будет, дорогой барон, вам потерпеть до моего возвращения, и вы ничего не потеряете, так как мое отсутствие не продолжится больше двух недель». А 5 января 1834 года Дантес получил следующую примечательную записку от Адлерберга: «Генерал Сухозанет сказал мне сегодня, дорогой барон, что он рассчи­тывает подвергнуть вас экзамену сейчас же после Крещения и что он надеется обделать все в одно утро, если только всем профессорам можно будет быть одновременно свободными. Генерал уверил меня, что он уже велел узнать у г. Геккерена, где вас найти, чтобы уведомить вас о великом дне, когда он будет фиксирован; вы хорошо сделаете, если повидаете его и попросите у него указаний. Он обещал мне не быть злым, как вы говорите; но не полагайтесь слишком на это, не забывайте повторять то, что вы выучили. Желаю вам удачи. Ваш Адлерберг». В этой записке имеется еще любопытнейшая приписка: «Император меня спросил, знаете ли вы русский язык? Я от­ветил наудачу утвердительно. Я очень бы посоветовал вам нанять учителя русского языка».

По высочайшему повелению 27 января 1834 года барон Дантес был допущен к офицерскому экзамену при Военной академии по программе школы гвардейских юнкеров и под­прапорщиков, причем он был освобожден от экзаменов по русской словесности, уставу и военному судопроизводству. Экзамены Дантес выдержал, и 8 февраля был отдан высочай­ший приказ о зачислении его корнетом в Кавалергардский полк. А в приказе по Кавалергардскому полку 14 февраля 1834 года было отдано: «Определенный на службу по высочайшему приказу, отданному в 8 день сего февраля и объяв­ленному в приказе по Отдельному гвардейскому корпусу 11 числа за № 20, бывший французский королевский воспитан­ник военного училища Сент-Сир барон Дантес в сей полк корнетом зачисляется в списочное состояние, с записанием в 7-й запасный эскадрон, коего и числить в оном налицо» .

Каким-то темным предчувствием веет от записи в днев­нике, сделанной Пушкиным 26 января 1834 года: «Барон Дан­тес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию офицерами. Гвардия ропщет».