Змееловы

19

Талышинская районная прокуратура находилась в старом одноэтажном здании, выстроенном еще в конце прошлого века. Казенный вид придавали ему узкие окна, стены, сложенные из красного кирпича в расшивку и потемневшие от времени, и тяжелое крыльцо. Отапливалось помещение печами. И хотя раз в два года белились потолки и стены, свежий вид держался до первого отопительного сезона.

Алексей Владимирович Холодайкин, помощник прокурора, юрист первого класса, в настоящее время врио районного прокурора, каждый раз с завистью проходил мимо райотдела внутренних дел, расположившегося в нижнем этаже новенького, с иголочки жилого дома. Заходя в свое учреждение, он воспринимал как укор лично себе темный коридор, старую скамейку вдоль стены, простенькую обстановку кабинета, который уже не раз занимал «ио» и «врио», но никогда не располагался полновластным хозяином.

Без четверти девять он поднялся по гулкому крыльцу, поскорее миновал мрачный коридор и, поздоровавшись с секретарем и делопроизводителем Земфирой Илларионовной, прошел к себе. От приемной кабинет отделяла тонкая стена, через которую было даже слышно, как скрипит перо секретаря.

Холодайкин пробежал глазами «Талышинское знамя» и с удовлетворением отметил, что все новости знал еще вчера. Он слышал, как поздоровалась с Земфирой Илларионовной следователь Седых и как хлопнула ее дверь.

В девять ноль-ноль Алексей Владимирович нажал кнопку звонка. На пороге появилась молчаливая секретарша-делопроизводитель.

Не отрываясь от газеты, врио прокурора коротко сказал:

— Веру Петровну!

Секретарь не успела сделать нескольких шагов, как следователь Седых уже была в его кабинете: ее комната отделялась от приемной такой же тонкой перегородкой.

Крупная, ширококостная, лет тридцати пяти, Седых находилась на шестом месяце беременности.

Она была единственным следователем в прокуратуре. И, принимая во внимание ее положение, ей старались в последнее время давать дела полегче.

— Вчера поступило заявление от руководителя экспедиции… — Холодайкин заглянул в лежащую перед ним бумажку и по складам прочитал, — гер-пе-то-логов. Вот оно. — Он подал Вере Петровне листок. — Возбуждаем дело о пропаже сухого змеиного яда… С лесопилкой вы все закончили?

— Да. Через два дня можно передавать в суд.

— Очень хорошо. Я думаю, с этим делом вы тоже быстро справитесь. Выяснить будет нетрудно: людей у них мало, все на месте. Успеете еще закончить… — Он кашлянул, смутившись.

— У меня еще два месяца до отпуска, — спокойно сказала Вера Петровна.

— Возьмите понятых и поезжайте в экспедицию. — Врио прокурора подошел к карте района и ткнул карандашом: — Это недалеко. Представляете, где?

— Представляю.

— Вот и отлично.

Вера Петровна нерешительно поднялась:

— Как насчет машины?

Алексей Владимирович вздохнул:

— Опять на поклон милиции…

— Я могу сама позвонить Скорину, — предложила следователь.

— Сам позвоню. Пока можете ознакомиться с заявлением.

Вера Петровна вышла. Она отлично представляла себе разговор Холодайкина с начальником райотдела внутренних дел. Скорин, разумеется, без промедления даст оперативную машину. Но при этом обязательно отпустит шутку насчет своего бензинчика, зная, что это Алексею Владимировичу как нож острый. Хотя к Холодайкину начальник РОВДа относился с уважением, но больше любил прокурора Савина, который лечился где-то под Москвой в санатории.

Вера Петровна позвонила мужу на работу, предупредив, что выезжает по делу и обедать дома не будет.

Одним из понятых Вера Петровна решила взять свою соседку — пенсионерку Давыдову. Старушка сперва испугалась, потом засуетилась, захлопотала, надела свое праздничное платье — длинную черную сатиновую юбку и синий бостоновый жакет с накладными плечами, сохраняемый для особо важных случаев в шкафу завернутым в чистую тряпицу.

Распространяя вокруг себя сильный запах нафталина, Давыдова важно взобралась на заднее сиденье, на всякий случай оглянувшись. Убедившись, что это событие зафиксировано сразу в нескольких окнах, она осталась довольна.

— Дарья Александровна, — повернулась к ней следователь, когда машина тронулась, — может, посоветуете, кого еще взять?

— А нешто надо?

— Полагается двоих.

Старушка замялась. Делить с кем-то из соседей или знакомых свое особое положение, а главное, монополию на почетное место на вечерних старушечьих посиделках ей не хотелось.

— Обязательно с городу? — спросила она.

— Чтобы долго не разъезжать.

— Тогда можно Михеича, кума. Лесник он, аккурат но пути.

— Заедем за ним, — согласилась Седых.

«Газик» проехал мимо железнодорожных мастерских. Из-за высокого забора доносились мерные вздохи молота, резкий стук железа.

Прислушиваясь к шуму, Вера Петровна почувствовала, как в груди у нее шевельнулось что-то теплое. Она представила себе Геннадия в засаленной, задубевшей спецовке. Своего мужа за работой она никогда не видела. Но он всегда приносил домой запах железа, машинного масла и еще чего-то неуловимого, чем пахнет поезд, пахнет дорога и все связанные с ней непонятные радости.

Что он испытывает к ней по-настоящему в душе, она не знала. А так хотелось знать. Потому что, честно говоря, ей до сих пор не верилось, что у нее есть муж, человек, который ее любит.

Поженились они два года назад. Это случилось до удивления просто и естественно.

Среди своих подруг, где бы это ни было — в детском доме, потом в ПТУ, в Томске, на заводе в Североуральске, — она всегда ощущала себя неуклюжим, нескладным, грубым переростком. Девчонки с годами хорошели. А Верка оставалась для них скорее парнем: почти на голову выше, шире в плечах, с большими крепкими руками. Но самое смешное — ей больше, чем им, хотелось возиться с тряпками, посудой, хотелось шить, вышивать, готовить обед, бежать на свидание, а еще — кому-то гладить рубашки, штопать носки. Она была уверена, что будет делать это умелее подруг.

Все сверстницы повыходили замуж, разводились и снова находили мужей, а она считала годы и удивлялась, что, имея за плечами тридцать с лишним лет, еще может мечтать о своем парне так же, как в восемнадцать.

Всесоюзный юридический заочный институт она выбрала случайно. Но потом юриспруденция ей понравилась, и закончила она ВЮЗИ с отличием.

Направили в Талышинск. Два с половиной года назад.

Земфира Илларионовна — сухонькая, аккуратная женщина, ветеран райпрокуратуры — предсказывала ей в мужья Холодайкина.

Но появился Геннадий Васильевич. Вдовец. Чуть моложе ее. И стал Геной, ее мужем…

И только она вспомнила о нем, как Давыдова, тронув Веру Петровну за плечо, спросила:

— А может, твово мужика возьмем?

— В нашем деле, тетя Даша, семейственность не допускается, — улыбнулась следователь и подумала о телепатии: есть, наверное, что-то.

— Ишь ты… — удивилась старушка и, помолчав, добавила: — А то как же, правильно, с другой стороны. Вот маюсь спросить тебя, Вера Петровна, да боюсь, может, нельзя…

— Спрашивайте, отчего же…

— Что, говоришь, натворили там эти змеевики?

Молоденький шофер, улыбнувшись, переглянулся со следователем.

— Змееловы, Дарья Александровна, — поправила следователь, пряча улыбку. — Пропажа у них.

— Ага, — удовлетворилась старушка и замолчала.

Михеича застали дома. Хозяйство его располагалось прямо на полянке, в лесу, на высоком сухом месте. Аккуратно сложенная изба, позади — огород со всякой всячиной. Сам хозяин с двумя взрослыми сыновьями ворошил свежескошенное неподалеку от усадьбы сено. Тут же паслась корова, лениво обмахивая себя хвостом.

Выслушав Веру Петровну, лесник, ни слова не говоря, собрался ехать. В машину он взял с собой ружье.

— Оружие тебе зачем? — спросила Давыдова. — Там ничего опасного не предвидится.

— Знаю, кума. Обратно хочу по лесу пройтись.

— Время другого не найдешь?

— А время все мое, — усмехнулся Михеич. — Сижу — работаю, сено кошу — работаю, по тайге хожу — работаю.

— Хорошая служба у тебя, — вздохнула старушка.

— Не жалуюсь… Ты, паря, левей возьми, — сказал он шоферу. — Напрямки можно проехать.

— Вёдро нонче, — опять заговорила старуха.

— Вёдро, — согласился лесник.

— Как урожай?

— Похуже прошлогоднего будет. — Михеич помолчал и добавил: — Километра через три на место прибудем.

— Вы у них бывали? — обернулась Седых.

— Захаживал. Ребята ничего. Приветливые. Правда, у озера тугаи пожгли…

— Слышала… И много народу здесь бывает? — спросила следователь. — Посторонних.

— Откуда! Может, один-другой. Из Талышинска. Охотники. Всех наперечет знаю. А вообще в этой местности охота плохая. Живность разогнали всю. Теперь ее днем с огнем искать надо… — Он вздохнул. — Вот мы почти и приехали. — Он показал на желтое пятно, виднеющееся невдалеке.

«Газик» скоро выехал на полянку и остановился возле желтых вагончиков. На костре кипел котел с супом, на веревке сушилось выстиранное белье.

Из служебного вагончика показалась Анна Ивановна в белом халате.

— Здравствуйте. — Вера Петровна протянула ей удостоверение. — Мне хотелось бы видеть товарища Кравченко.

Анна Ивановна прочла документ.

— Понятно. Я Кравченко. — Она вернула Седых красную книжечку.

Следователь улыбнулась:

— Простите, думала, по фамилии и по должности мужчина…

Анна Ивановна развела руками:

— Увы. Многие так думают. — И, спохватившись, официально добавила: — Можете приступать. Говорите, что надо показывать. Я не знаю, что делается в таких случаях. Скажу только, что все члены экспедиции в тайге, на работе.

— Жаль, хотелось поговорить с ними. Но ничего, придется в другой раз. — Вера Петровна представила ей Давыдову и Михеича: — Вот понятые. Мы осмотрим место происшествия, составим протокол.

— Понимаю, — помрачнела Кравченко. — Сейчас, только проветрится лаборатория. Работа с ядом. Через минут десять можем зайти… Пока располагайтесь вот здесь. — Анна Ивановна показала на пень. — Можно в нашем жилом вагончике.

— Спасибо, мы на воздухе.

— Можно в машине, — предложил шофер, но тут же понял, что ему вмешиваться не следует.

Дарья Александровна устроилась на пеньке, церемонно расправив платье.

Михеич остался стоять и закурил папиросу. Шофер направился к машине.

Анна Ивановна снаружи открыла окно в лабораторию.

— А с той стороны задвижка имеется? — спросила следователь.

— Да, — ответила Кравченко. — Окно запирается.

Седых кивнула.

Воцарилось тягостное молчание.

— Хорошо у вас, уютно, — попыталась завязать разговор следователь.

— На природе мы сами собой, — вздохнула Анна Ивановна.

— Много человек в экспедиции?

— Семь человек. Я, Кравченко Анна Ивановна, собственно, научный руководитель, Азаров Степан Иванович — бригадир…

— Это мы потом подробно, — деликатно прервала ее Седых. — Я просто спрашиваю. Значит, работаете в этом вагончике, а живете в том?

— Да. Еще замечу, что один член экспедиции в отъезде. В Москве. Все люди почти из разных городов…

— Как филателисты, — кивнула Седых. — Живут в разных уголках страны, а собираются вместе и знают друг друга хорошо.

— Вот-вот, — подтвердила Анна Ивановна. — Змееловы — это вроде касты. Занятие, как вы сами понимаете, специфическое.

— Да, — усмехнулся Михеич, — чудное. Однако не из робкого десятка ребята. Я бы не пошел на такое дело. Медведей для зоопарка отлавливал. А тут — нет.

— Ну можно заходить, — решительно поднялась Кравченко.

Все гуськом потянулись в вагончик.

Когда Анна Ивановна стала показывать лабораторию, любопытная тетя Даша заглянула в террариум со змеями.

— Батюшки, пресвятая богородица! — закричала она и, путаясь в длинной юбке, опрометью бросилась из комнатки, сбив на ходу шофера, разглядывавшего операционную с лестницы.

Старушку с трудом успокоили. Давыдова наотрез отказывалась идти в лабораторию. Она забралась в машину и сидела ни жива ни мертва, осеняя себя крестным знамением.

— Дарья Александровна, вы должны присутствовать обязательно, — уговаривала ее Седых. — Ведь вам надо подписать протокол…

— Што хошь подпишу, а к гадам не пойду, хоть режь меня! — расплакалась старушка.

Вера Петровна растерялась.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Михеич. — А вы не расстраивайтесь, товарищ следователь, подтвердим все как есть. Пусть она снаружи стоит и смотрит.

Так и пришлось сделать. Давыдова согласилась, стоя на лестнице, наблюдать за происходящим. Но в вагончик — ни ногой.

Анна Ивановна открыла следователю сейф.

— Это тоже яд? — спросила Седых, указывая на флакончик.

— Да, яд щитомордника. Сухой яд собирается отдельно от каждого вида. Пропал флакон с гадючьим ядом.

— Где было больше?

— В том. В основном здесь водятся гадюки.

Тщательно осмотрев оборудование лаборатории, Вера Петровна заглянула под тумбочку, на которой стоял сейф.

— Дайте какую-нибудь палку, — попросила она.

Анна Ивановна подала линейку, которой измеряли змей.

Седых выкатила оттуда флакончик и взяла его осторожно за края. Он был пустой. Около донышка белела небольшая трещинка, на стекле сбоку были видны следы наклейки. Следователь вопросительно посмотрела на Кравченко.

— У нас таких пустых флаконов много, — спокойно пояснила та. — Закатился туда случайно, вот и не выбросили…

Завернув аккуратно находку в бумажку, следователь спросила:

— Яд находился только в одном флаконе?

— Разумеется.

— У вас есть медикаменты, содержащиеся в таких же флаконах?

Кравченко молча проводила всех в операционную и открыла аптечку.

— Пенициллин, стрептомицин, короче — антибиотики. — Она достала несколько коробок с точно такими же флаконами.

— Зачем вам столько антибиотиков? — спросила следователь.

— Лечим змей.

— Чудно́, — покачал головой Михеич. — А зачем их лечить человеческими средствами?

— Представьте себе, рептилии тоже болеют. В том числе и, как вы выразились, человеческими болезнями. Кстати, одна из наиболее распространенных болезней у змей — воспаление легких.

— Да ну? — удивился лесник.

— И туберкулез. Во-первых, они очень чувствительны к колебаниям температуры, а во-вторых, у змей одно легкое полностью отсутствует или неразвито… — Кравченко спохватилась и оборвала объяснение. — Давайте продолжим? — предложила она сухо.

На осмотр и составление протокола ушло еще около часа.

…Лесник отправился домой пешком, сославшись на то, что ему надо заглянуть на одну из делянок. Остальные уехали на машине.

Дарья Александровна успокоилась окончательно только тогда, когда машина выскочила на шоссе.

— Ну и уважила, соседка! — стала выговаривать она Вере Петровне. — Сколько жила, впервой такого страху натерпелась. Нет, это же надо столько гадов насобирать! Аж волосы дыбом встают…

— Вот, бабуся, — подтрунивал над ней шофер, — прожили, поди, годов семьдесят, а такого еще не видывали.

— И не приведи господь еще раз увидеть! — отмахнулась старушка.

— А как же в зоопарке их показывают? — не унимался шофер.

— Леший их знает.

— А вы, бабуся, в зоопарке не бывали?

— Ишо чего не хватало! По телевизору показывают, я из комнаты бегу. Так и кажется, по дому расползутся.

Вера Петровна слушала их разговор с улыбкой, но не вмешивалась. Так, беседуя, и доехали до прокуратуры.

— Каково ваше первое впечатление? — спросил Холодайкин Веру Петровну, как только она зашла к нему.

Седых, уставшая от поездки, без приглашения опустилась на стул.

— В данном случае так сразу и не скажешь, Алексей Владимирович. Уж больно все необычно. И люди, и их занятие, и ценность — я имею в виду практическую ценность исчезнувшего яда…

— Позвольте, позвольте, в заявлении руководителя экспедиции указывается точная сумма, что-то более четырех тысяч рублей. А вы говорите — неизвестна.

— Кстати, вы мне забыли сказать, что Кравченко — женщина…

— Вы знаете, Вера Петровна, как я занят, — нахмурился Холодайкин, вертя в руках толстый красный карандаш. — Кроме того, какое это имеет значение? Так вот, насчет ценности: вы не правы. Любую ценность можно продать либо использовать в преступных целях.

Он со стуком положил карандаш на стол, как бы подводя черту под их спором.

Вера Петровна поднялась:

— Дня через два у меня будет мнение. Предварительное, естественно.

— Держите меня в курсе, — более примирительно сказал врио прокурора, углубляясь в бумаги, лежащие перед ним.

20

Первой следователь Седых вызвала руководителя экспедиции. Веру Петровну поразило то, что Анна Ивановна приехала в красивом платье-миди, в туфлях на платформе, с модной прической и слегка накрашенными губами. Словно не из тайги на грузовой машине, а прямо с самолета из Москвы.

Следователь невольно застыдилась своей скромной и не столь ухоженной внешности, хотя ее благоустроенная квартира находилась в трех минутах ходьбы от работы.

Зная, что Кравченко курит, Вера Петровна предложила:

— Здесь можно курить.

— Благодарю вас. — Анна Ивановна достала из сумочки пачку «Явы» и зажигалку. — На все хватает силы воли, а вот курить бросить не могу, — сказала она.

— Мне очень хочется побольше узнать о вашей работе, — начала Вера Петровна.

— Для дела или вообще?

— И для того, и для другого. Я вчера обошла все наши библиотеки и нашла вот только это. — Следователь вынула из ящика стола книжечку.

Анна Ивановна взяла ее в руки, перелистала:

— Бломберг. «Змеи-гиганты и страшные ящеры». С научной точки зрения эта книжка не представляет интереса. Это сенсационно, не спорю. Может быть, даже кое в чем полезно, потому что любое правдивое свидетельство очевидца помогает развеять предвзятость и вздорность в отношении людей к рептилиям. Но в данном случае — я имею в виду дело, по которому мы встретились, — она не поможет ни на йоту.

Вера Петровна улыбнулась:

— Вот именно. Помочь разобраться в этой истории можете только вы.

— Постараюсь. — Кравченко закурила; Вера Петровна пододвинула ей пепельницу. — Благодарю.

— Понимаете, дело не совсем обычное. И хоть следователь должен знать все, я признаюсь: о змеях, об их яде ничего не знаю. Почти ничего. Конечно, можно истребовать литературу, но пока ее разыщут… Представляете, сколько уйдет времени? (Кравченко кивнула.) Так что я вынуждена отрывать вас от научной работы. Расскажите о ней.

Искренний тон следователя совершенно обезоружил Анну Ивановну. Она улыбнулась.

— Знаете, Вера Петровна, чтобы рассказать о нашем деле, не хватит и месяца каждодневных бесед. Что вас интересует? Зачем экспедиция? Зачем я мотаюсь по странам и изучаю змей? Зачем мы собираем змеиный яд? Зачем я спорю с академиками? Ой-е-ей! Это целая эпопея. Уж лучше задавайте вопросы. И, как говорится, по существу.

— Хорошо. Цель экспедиции?

— Вот это и есть главный вопрос, вбирающий все остальные. На основе змеиного яда готовится много лекарств от нервных, психических заболеваний, заболеваний крови… И с каждым годом потребность в нем растет неимоверно. Поэтому число змей уменьшается катастрофически. Не забывайте, помимо отлова рептилий для научных и медицинских целей, их уничтожают нещадно все — от взрослых до детей. Они гибнут от других животных…

— А специальные питомники? — поинтересовалась Вера Петровна.

— Серпентарии? Это не выход. В нашей экспедиции мы отлавливаем змей, берем у них яд и снова отпускаем, чтобы они не оторвались от родной среды. Это первая попытка научно обосновать и практически доказать разумность такого подхода к решению вопроса о добыче змеиного яда и сохранению количества змей в нашей стране.

— Неужели у нас не хватает змей?

— Этот вопрос мне задают все. Да, не хватает. А с кобрами, например, дело вообще обстоит катастрофически. И мы вынуждены закупать за границей сухой яд этих змей. А сейчас министерство намеревается приобрести кобр у Ирана. На валюту!

— Покупать змей на золото? — воскликнула Вера Петровна.

— Вот именно, — усмехнулась Кравченко.

— Не понимаю, — пожала плечами следователь. — Ну ладно. Скажите, а нельзя создавать искусственные препараты, заменяющие змеиный яд?

— Пока — нет. Змеиный яд — сложнейшее белковое соединение. А человечество еще не умеет синтезировать куда более простые белки. Ведь нет искусственного хлеба или сахара.

— Какова стоимость сухого змеиного яда?

— Это зависит от вида.

— Ну, например, яд гадюки?

— Около полутора тысяч рублей за один грамм сухого яда.

— Вот вы получаете яд. Куда и как вы его отправляете?

— Должны были послать в Таллин. Там делают лекарства из яда.

— Как это осуществляется конкретно?

— Сухой змеиный яд посылается по месту требования и только по присланной заявке. Кроме фармакологии, он нигде практического применения не имеет.

Седых задумалась. Потом сказала:

— Но ведь его еще можно использовать и для преступных целей? Убийство, например?

— Как вы сами понимаете, это слишком дорогой способ убийства, — горько усмехнулась Кравченко.

— Сколько получают змееловы за свою работу?

— За отловленную кобру — 30 рублей. За гюрзу — до 25, в зависимости от величины. За одну гадюку они получают три рубля. Отловить пять гадюк в день под силу средней опытности змеелову. А есть такие, что за сезон отлавливают три тысячи… Я не вижу смысла нашим змееловам красть яд: все равно что у самого себя… Потом, это значит украсть у тысяч людей здоровье! Мы же говорим каждый день о морали…

— Это верно. И все-таки кто-то сделал это. Люди бывают разные.

Анна Ивановна тяжело вздохнула:

— Это верно, люди разные бывают.

— Что вы можете сказать о членах экспедиции?

— Это прекрасные, честные ребята! — горячо воскликнула Кравченко. — Каждый из них мог поехать ловить змей в Среднюю Азию, где их ждал хороший заработок. Места обитания змей там известны. — Кравченко взяла сигарету и стала чиркать зажигалкой, но та не загоралась. Тогда она смяла сигарету и бросила в пепельницу. — И вот эти люди приехали сюда, в Сибирь, не зная наверняка, смогут ли хорошо заработать. Мы ведь оплачиваем им только дорогу. Здесь они содержат себя сами. И поехали они сюда, потому что поверили в мою идею, она стала нашей общей целью…

— Я вас понимаю, Анна Ивановна, — мягко остановила ее следователь. — Но вы обратились к нам потому, что у вас пропал яд. Труд всего коллектива. Верно?

— Да, — согласилась та.

— И это поставило под угрозу ваше имя?

— Не в имени дело, — махнула рукой Кравченко. — Идея…

— Во всяком случае, вам после этого будет трудно добиться расширения эксперимента?

— Считаете, что экспедицию прикроют?

— Что-то в этом роде, — кивнула Вера Петровна.

— А ведь это действительно так! — как бы осознав весь смысл происшедшего, воскликнула Кравченко. — Экспедицию разрешил директор на свой страх и риск. И вопреки, в общем-то, мнению большинства людей, от которых это зависело… — Анна Ивановна устало опустила голову на руки, обхватив лоб пальцами, и добавила, словно самой себе: — Ужасно то, что главным аргументом против этой моей затеи был вопрос учета и хранения яда…

— Как вы платите людям?

Кравченко выглядела так, словно на нее вдруг навалилась огромная тяжесть, которую трудно и невозможно выдержать. И стала отвечать безразлично и вяло:

— Лаборанты у нас получают оклад. Ну, еще надбавку за вредность, полевые и так далее. Змееловам мы платим за количество отловленных змей по принятым ценам плюс дорога в оба конца, как я уже говорила.

— Они хорошо заработают в экспедиции?

— Теперь-то с уверенностью можно сказать, что хорошо. На днях мы натолкнулись на ареал змей с большой плотностью обитания. Сорочий мост называется. Да, заработают они очень хорошо. Но не забудьте, они рискуют жизнью. Нельзя завидовать их деньгам…

— Я понимаю.

— А я не могу понять: кому пришло в голову воровать яд? Не могу, и все!

— Вы можете поручиться за каждого?

Анна Ивановна посмотрела в глаза следователю долгим грустным взглядом:

— Даже после всего того, о чем мы с вами здесь говорили, — да, могу.

— Вы подбирали состав экспедиции?

— Степан Азаров. Я ему верю так же, как себе. До сего времени он был бригадиром. Но после случившегося отказался, как мы ни уговаривали. Теперь бригадир Клинычев.

— Значит, у вас никаких подозрений нет?

— Нет.

— Я думаю, на сегодня хватит, — предложила Вера Петровна.

— Да, да. — Кравченко растерла лоб пальцами. — Мне все нужно осмыслить. Разобраться. Вспомнить. Вот-вот, вспомнить.

21

Когда Геннадий работал в утро, Вера Петровна возвращалась позже него.

В квартире ему одному не сиделось. И хотя они жили в четырехэтажном доме, жильцы сохранили крестьянскую привычку коротать время во дворе. Поэтому особой заботой всех жителей пользовались деревянные скамеечки, врытые в землю около подъездов и всегда свежевыкрашенные. Вечерами они никогда не пустовали.

Завидев жену, Геннадий, в своих неизменных галифе, оставшихся от военной службы, и в застиранной, но опрятной ковбойке, как обычно, поднялся навстречу, и они медленно, молча прошли к себе, на последний этаж. Теперь он уже не спустится вниз: они были вдвоем.

Вера Петровна тут же стала собирать на стол, разогревать обед. Так у них повелось — это делала только она, какой бы усталой ни приходила.

Сидя напротив мужа, спокойного, молчаливого, она думала о том, что поступила когда-то опрометчиво, выбрав профессию следователя. Геннадий не умел готовить. Не умел, а скорее не любил возиться с рубашками, майками, носками, платками, даже когда жил один. И теперь все делала Вера Петровна. Ей нравилось его пренебрежение к хозяйству. Она же любила хозяйничать, ухаживать за ним.

Выезжая в командировки, она часто ловила себя на мысли о нем, как он там один, в их тихой квартире. Ей казалось, что она обкрадывает его в эти часы и он ужасно растерян и обижен на нее.

С самого начала Вера Петровна заметила, что Геннадий в ее отсутствие дома не ест. Она спросила: почему?

— Федор заходил. Пошли в столовую. Пиво пили.

Потом она поняла, что муж без нее не воспринимает их дом. Это ее обрадовало. И еще она поняла, что он очень серьезно относится к семье.

И она была счастлива, и готова была забыть ради него все — и работу, и себя.

Из всех людей, с которыми Вера Петровна общалась, один понял это — прокурор Савин. Он никогда не заговаривал с ней о ее личной жизни. Но как-то просто, по-домашнему сказал ей:

— Веруша, учиться дальше надо. В аспирантуре. Заочно, конечно. Человек ты толковый, способный. Так что берись за науку.

Седых знала, что Савина давно уже звали в область, что пойди он по этой лестнице, добраться ему до Москвы. Но Савва, как его называли за глаза, расположился в Талышинске оседло и никуда не хотел уезжать.

Надо же случиться такой нелепости: мужик в расцвете сил, нет еще и пятидесяти, а сердце подвело.

Помня его советы, Вера Петровна начала готовиться в аспирантуру. Геннадий и словом не обмолвился с ней об этом. И вряд ли сказал бы когда-нибудь, если бы она сама не заговорила. Он так же ходил бы в столовку, молча ждал бы ее с работы, из библиотеки, стараясь не стеснять собою ее жизнь…

— Сегодня я говорила с удивительным человеком, — сказала Вера, переставая есть.

Геннадий молча кивнул. Он умел ее слушать. И она видела, как занимали его ее дела и мысли.

— Настоящий ученый. Женщина, а герпетолог.

— Это что?

— Специалист по змеям.

Он снова кивнул, давая понять, что знает, о ком идет речь. Тетя Даша успела оправдать свою поездку в экспедицию. Весь дом наполнился слухами об истории с пропажей сухого яда.

— Ох, Гена, замечательная она женщина. Ты не можешь себе представить! Живет в тайге, где нет ни водопровода, ни парикмахерской, а одета и причесана, словно в столице. А говорит как — заслушаешься! Умница… Надо мне поступать в аспирантуру, — неожиданно закончила свой рассказ Вера Петровна.

— А долго учатся в аспирантуре?

— В заочной четыре года. Конечно, нелегко будет.

— В заочной… — Он кивнул. — Смотри сама. Мать я тогда уговорю, наконец, от сестры оторваться и к нам переехать.

— Я справлюсь сама, честное слово.

— Не справишься. С мальцом, не забудь…

— Эх, только бы поступить! Надо еще так много книг перечитать.

Геннадий спрятал улыбку:

— За полгода прочтешь?

Вера рассмеялась:

— Одни прочтешь, другие появятся! Как грибы.

— Когда у тебя декретный отпуск?

В этом вопросе он был весь: тут и забота о ней, и его неумение сказать это по-другому, и твердый наказ беречь себя. Она это поняла.

— Через два месяца.

— У тебя еще очередной не использован.

Вера отрицательно покачала головой:

— Нельзя.

— Не хочешь. — Он сказал это спокойно, без обиды, без осуждения, потому что знал ее и понимал.

— Все будет хорошо, Гешенька. Все обойдется.

Он молча кивнул.

22

— Степан Иванович, у вас существует инструкция о порядке хранения ядов? — спросила Седых у бывшего бригадира змееловов на допросе.

— Существует.

— Пожалуйста, расскажите мне об этом подробней.

— Уже когда он сушится в эксикаторе… вы видели, знаете, о чем я говорю?

— Да, знаю.

— Так вот шкаф, в котором сушится яд, должен быть опечатан.

— Кем?

— Это делали мы с Анной Ивановной. Когда яд готов — ну, сухой, — его соскабливают, взвешивают и фасуют. То есть ссыпают во флакончики.

— Кто отвечал за эту операцию?

— Соскабливают яд почти все в свободное время. Это трудоемкая работа. Конечно, если бы у нас было достаточно лаборантов, занимались бы этим только они.

— Кто делал остальные операции?

— Я. Ну, и Анна Ивановна.

— У кого в подотчете готовый яд?

— У меня.

— Значит, взвешивать сухой яд и фасовать его имели право только вы?

— Да.

— И Кравченко?

— Формально нет, только я.

— Почему этим делом занималась и Кравченко?

— Потому что я ей доверяю так же, как себе. Она раза два или три подменяла меня. Если бы каждый раз ждали меня с ловли, знаете, сколько уходило бы времени?

— Таким образом, инструкция нарушалась?

— Нарушалась.

— Почему вы так доверяете Кравченко?

— А кому же доверять, если не ей…

— Кто-нибудь еще, кроме вас или Кравченко, взвешивал и расфасовывал яд?

— Нет.

— Вы думали о том, кто мог украсть яд?

— Нет, не думал. А кто к нам полезет? Змеи…

— Ну, знаете, есть люди, которых змеями не испугаешь.

— Вы имеете в виду кого-нибудь из наших?

— Сейчас я никого не имею в виду, но допускаю, что это мог быть кто-нибудь из ваших. А вы разве не допускаете?

— Я ручаюсь головой за каждого.

— Голова одна, а людей много. Не торопитесь. Яда-то нет. Кто-то должен за это понести кару.

— Если надо, я отвечу…

— А что вы сами думаете о случившемся?

— Вы хотите сказать, кого я могу подозревать?

— Допустим, так.

— Я никого не подозреваю. Абсолютно никого. Никто из ребят не может этого сделать…

— Бывают не только преступные цели. Существуют еще такие человеческие страсти, как зависть, ревность, личная обида…

— Нет, нет! Странно, например, Венька — и зависть. Горохов — и ревность… Нет, товарищ следователь, для наших ребят это не подходит.

— Что вы скажете о Гридневой?

— Ничего не могу о ней сказать.

— Ни хорошего, ни плохого?

— Ничего плохого. Но мне кажется, что она честная, хорошая девушка…

— Вы ее знали раньше?

— Нет.

— И за несколько дней знакомства составили категорическое мнение.

— Не в моих правилах подозревать людей.

— И не в моих тоже.

— Мне кажется, это ваша профессия.

— Я не подозреваю, а расследую. Разницу чувствуете?

— Чувствую. Короче, в Гридневой я уверен.

— Вечером, накануне отъезда, она была в лаборатории?

— Была. Ведь она лаборантка.

— Кто еще был в служебном вагончике накануне пропажи яда?

— Я не знаю, все могли быть. В этот вечер мы с Кравченко находились в Талышинске, говорили по междугородному телефону. Остались ночевать.

— Хорошо. Ознакомьтесь с протоколом и подпишите.

23

Через некоторое время после того, как ушел Азаров, в кабинет следователя кто-то несмело постучался.

— Войдите! — сказала Вера Петровна.

Осторожный стук повторился.

— Войдите, говорю!

Вася Пузырев приоткрыл дверь и посмотрел на Седых долгим грустным взглядом.

Вера Петровна рассердилась:

— Вы зайдите или закройте дверь.

Шофер сделал шаг в комнату, снял кепку и уставился в верхний угол комнаты.

— Вы говорить умеете?

Вася кивнул.

— Так я вас слушаю.

Шофер медленно, по одной половице, дошел до стола следователя и положил кепку на стол.

— Из-за меня все это, — выдохнул он и опустился на стул. — А бригадир тут ни при чем. Ужа подкинул я. Не со злобы… Девушка нервная оказалась. — Он развел руками и причмокнул: — Нервы не исправишь, они от природы.

— Вы кто? — резко спросила Вера Петровна.

— Пузырев Вася я, шофер экспедиции. — Василий покачнулся, и тут только следователь поняла, что он пьян.

— Вот что, Вася Пузырев, отправлю я тебя на пятнадцать суток за появление в государственном учреждении в нетрезвом виде…

— Разве я пьян? Так, самый чуток… А вы послушайте…

— Придете в себя, тогда поговорим.

— Я и сейчас могу все, как было. Ни грамма не утаю. Значит, я ей вокруг шеи вот такого махонького ужа, — шофер показал руками. — А она — хлоп! На пол как шмякнется…

Вера Петровна вышла из-за стола, сунула Пузыреву кепку:

— Я не шучу! И прошу в моем кабинете не появляться пьяным.

Вася надел кепку и, не сказав ни слова, удалился.

Следователь выглянула в приемную.

— Земфира Илларионовна, куда же вы смотрите?

— А что? — встрепенулась та.

— Вот сейчас парень был — он абсолютно пьян.

— Это который в кепочке?

— Да.

— Никогда бы не подумала, — удивилась секретарь. — Вежливый такой. Посмотрите. — Она показала на большой букет иван-да-марьи, поставленный в поллитровую банку. — Он преподнес. Ну и ну! Неужели того, подшафе?

Вера Петровна вздохнула и вернулась на свое место.

После обеда к следователю пришла Зина Эпова, вызванная повесткой. Девушка страшно волновалась и не знала, куда девать руки.

Вера Петровна помнила ее по почте.

— Вы, Зиночка, успокойтесь. Вот, говорят, какая смелая, змей ловите, а здесь разнервничались. Значит, говорите, что накануне отъезда, вечером, Гриднева работала в лаборатории?

— Да, работала, товарищ следователь.

— Чем конкретно она занималась, знаете?

— А чем ей заниматься? Ядом.

— Какую именно операцию выполняла Гриднева?

— Соскабливала.

— А взвешивала?

— Может быть. Это я так думаю, потому что после того, как соскоблишь яд, его надо взвесить и ссыпать во флакончик…

— А вы этим тоже занимались?

— Конечно, когда была лаборанткой. Степан Иванович, бывало, скажет: вот, мол, тебе, Зина, ключ, сделай то-то и то-то.

— И часто вы это делали?

— Раза три. Потом стала ходить на отлов. И вот теперь Гриднева приехала…

— Так-так. И что же случилось в тот вечер?

— Вася Пузырев, шофер наш, у вас уже был?

— Был, — вздохнула Седых.

— Он хотел подарить Гридневой маленького полоза Шренка. Ну, и повесил его ей на шею. Она подумала, что это ядовитая змея, и упала в обморок.

— Этот Вася Пузырев что, часто выпивает?

Зина растерялась, не зная, что ответить.

— Понимаете, он сегодня пришел ко мне совершенно пьяный.

— Бывает у него иногда, — пряча глаза, сказала Зина. — Хороший человек Вася, только чувствительный и поэтому выпивает. А сейчас переживает очень. Да еще машина сломалась…

— Что вы можете сказать о Гридневой?

Зина вытерла платочком вспотевшие ладони.

— У меня к ней своих претензий нету. Так, обыкновенная женщина. — Эпова опустила голову.

— И все же? Вы девушка, должны были приглядеться к ней лучше ребят.

— Какая-то ненастоящая она. Не своя. С виду простая, а иногда слова какие-то говорит… не как простая. Все расспрашивала, интересовалась. Все-то ей любопытно, прямо везде залезет…

— А что именно ее интересовало?

— Да все. Сколько яд стоит, как пельмени делают, как грибы сушат, да можно ли мех на шубу достать, можно ли икру купить…

— Вы не замечали, какие у них взаимоотношения с Азаровым?

— Азаров меня не интересует. Как начальник и человек — он хороший, — резко ответила Зина и отвернулась.

— А у вас какие отношения с Азаровым?

— Если что говорят, так это выдумки! — запальчиво сказала Зина.

Вера Петровна скрыла улыбку.

— Ну хорошо. Может быть, все-таки их отношения были несколько иными, чем, например, с другими членами экспедиции?

— Что она липла к нему — это точно, — выпалила девушка и, спохватившись, добавила: — Это вам каждый скажет. Не я одна замечала.

— Хорошо. Вы еще что-нибудь о Гридневой не помните?

— Не знаю, удобно говорить или нет…

— Смотрите сами.

— Как-то она переодевалась, я заметила: белье у нее заграничное. Нет, не такое, как у нас продают. У нас в универмаге тоже есть чехословацкое, гэдээровское… А у нее совсем особое. На трусах сзади обезьяна нарисована и не по-русски написано…

— Обезьяна, говорите? — улыбнулась Вера Петровна. — Это бывает. Человек в Москве живет. Там в магазинах много заграничных товаров.

— Я бы такие трусы не надела. Срамиться только, — решительно сказала Зина. — В бане бы все засмеяли.

— Зина, а что, Азаров при больших деньгах?

— Степан Иванович? Что вы! Деньги у него не держатся. Как только получит, сразу спускает все. Отсылает старикам и… — Зина замялась, — жене тоже. Поедем в город, а он норовит заплатить за всех. Вот Клинычев лежал в больнице, Степан Иванович не знал, что и купить ему, за раз рублей двадцать пять истратил… А недавно даже у Анван одалживался, чтобы родителям послать.

— А как сейчас у вас в экспедиции? Работаете?

— Работаем, — вздохнула Зина. — Как же иначе? Только переживают все очень. Анну Ивановну жалко. И Степана Ивановича тоже.

— Хорошо, Зина. Мы еще, если будет надо, встретимся. Только сами понимаете, здесь мы о разном говорили…

— Понимаю, товарищ следователь. Я никому ничего не скажу. Да и незачем…

— Тогда на сегодня все.

…Вскоре у Веры Петровны состоялся очередной разговор с Холодайкиным. Ознакомившись с материалами дела, врио прокурора остался недоволен темпами расследования.

— Заносит вас, Вера Петровна. Много разговоров. Допрос надо вести конкретнее. Поверьте мне, я тридцать лет на страже закона…

— Мне кажется, главное — установить контакт с допрашиваемым. Человек раскрывается тогда, когда он чувствует, что с ним говорят искренне, затрагивают близкую ему тему…

— И говорит то, что надо ему, а не вам как следователю, — перебил Алексей Владимирович. — Поглядите, например, — он хлопнул ладонью по раскрытой папке, — Кравченко. Сведений много. И совсем нет того, что нас с вами может заинтересовать.

— Из разговора с Кравченко я узнала больше, чем прочла бы в десяти книжках, — нахмурилась Вера Петровна.

— Я не хочу вмешиваться в ход следствия, но вы учтите, что в дальнейшем… — назидательно сказал Холодайкин. — И обратите внимание на отношения Азарова с Гридневой. Не покрывает ли он ее?

— Но тогда он покрывает и Зину Эпову. Он не сказал, что она тоже занималась взвешиванием и фасовкой яда.

— А вы внимательно прочтите показания Эповой. Сейф был часто открыт. Ключ он доверял другим. Стало быть, изъять яд мог каждый. Что это — халатность? Или симуляция халатности? Разберитесь во всем этом. Пусть Кравченко руководитель экспедиции. Но ведь яд в подотчете у бригадира. По закону он даже ей не имел права передавать ключ от сейфа. Для чего существует инструкция, правила?

— Он доверял Кравченко. И по-моему, она достойна такого доверия.

— Я не говорю об этом, — досадливо поморщился Холодайкин. — Сам факт важен, обстановка в экспедиции. Этакая коммуна…

— Насколько мне кажется, доброжелательная обстановка.

— Ладно, — вздохнул врио прокурора. — Вы лучше скажите, послали флакончик на экспертизу?

— Да. На дактилоскопическую и химическую.

— Что предпринято в отношении выяснения местопребывания Гридневой?

— Этим я сейчас занимаюсь.

— Занимайтесь, занимайтесь. Загадочная особа, — сказал Холодайкин. — И постарайтесь уложиться в срок. Я не против книг, Вера Петровна, но жизнь иногда такое подстраивает, что не лезет ни в какие рамки. И что вы пасуете перед незнакомыми вещами?.. Ну, змееловы. Люди остаются людьми. Будьте более строгой и жесткой.

После этого разговора расстроенная Вера Петровна излила душу Земфире Илларионовне, чтобы как-то успокоиться.

— Слышала, как он тебя распекал, — утешала ее секретарша.

— Честное слово, с Савиным легче было. Он никогда так не говорил…

— Почему было? Савва еще прокурор, — сказала Земфира Илларионовна. — А во-вторых, я тоже сперва опасалась Алексея Владимировича. Потом привыкла. Сухарь он. Требовательный. У каждого свой стиль.

— Прокурор тоже требовательный. Может быть, даже больше. Но он доверял мне, не опекал так мелочно…

— Это верно… Навестила я вчера его жену. Говорит, что поправляется наш Савва.

— Я рада. Его здесь действительно не хватает. Земфира Илларионовна, ко мне никого нет?

— Нет, Верочка, — ответила секретарь.

— Пойду на почту. По делам.

— Больше, больше двигайся. Полы мой, стирай, работай.

— Знаю, — улыбнулась Седых.

— Вот-вот, рожать будет легче. Перед тем как в роддом идти, я сама весь дом перемыла, прибрала….

Вере Петровне трудно было представить, как эта хрупкая, маленькая и сухонькая женщина когда-то ходила беременной, рожала.

— Страшно было? — спросила она.

— Конечно. Врут бабы, что не страшно. Конечно, если четвертого, пятого, тогда наверно. Первого — не весело идти. А как показали мне мою Анку — слезами от радости залилась… И все забыла. Так, наверное, и все.

Вера Петровна счастливо улыбалась чему-то своему.

24

Чижак вел себя в кабинете следователя совершенно спокойно.

— Я отношусь к жизни философски, — сказал он, поглаживая бороду. — Все, если так можно выразиться, крутится вокруг главного — любви. Верно я говорю?

— Любовь очень много значит в жизни человека, — подтвердила Вера Петровна, с любопытством поглядывая на его экстравагантную внешность. — Но неужели вы своей профессией тоже обязаны любви к кому-нибудь?

— Нет. Если девушка нравится мне и спрашивает, чем я занимаюсь, я говорю — герпетолог. Загадочно. Привлекает. Если не нравится, говорю, что змеелов. Всё! Больше данная особа ко мне не подойдет. Психология женщины, как я успел заметить, довольно примитивная штука… Я, разумеется, не имею в виду присутствующих.

— Интересно, — засмеялась Седых. — И у вас достаточно оснований для таких обобщений?

— Вполне. Женщин я делю на восемнадцать категорий. Классификация строго научная, с учетом большого опыта. И знаете, разговаривая с мужчинами, в общем-то каждый раз убеждаюсь, что мои наблюдения и выводы абсолютно правильны. Но при разнице у всех восемнадцати категорий наблюдается ряд общих черт…

— Например, какие категории?

Чижак взял в кулак бороду.

— Категория первая. У которых тяга к семье, верности. Типичный представитель — наша Зиночка Эпова. Знаете?

— Да, конечно.

— Типичный комплекс семейственности. Хочет замуж. Нет, я ничего плохого в этом не вижу, но думаю, что замужество — это следствие, а не самоцель…

— Ясно. А Оля Гриднева? — как бы невзначай спросила Вера Петровна.

— Та похитрее будет. Четвертая категория. Ей подавай что-нибудь из ряда вон. И обязательно во всех отношениях на голову выше всех остальных…

— Деньги любит?

Чижак на секунду задумался.

— Да не просто деньги, это каждой дуре… простите, девчонке нравится, а с гарантией…

— То есть как?

— Очень просто: ведь сотню можно рублями, а можно одной бумажкой. Значит, не переведутся. Мне думается, Гриднева из тех, кто крупную купюру выискивает. А чего бы ей тогда мотаться то к геологам, то к нам? Мы все-таки поденежней будем.

— Может быть, вы, Чижак, несправедливы к ней?

— Я? Несправедлив? А с чего мне быть к ней несправедливым?

— Между людьми разное бывает, — улыбнулась Седых.

— Нет, я к ней не питал ничего. Этот тип девушек для меня ясен. А если ясен, значит — не интересен.

— А она была к вам неравнодушна?

Веня развел руками:

— Это уж спросите у нее.

— Хорошо, знаток женского сердца и души. А как по-вашему, могла бы Гриднева похитить яд?

Веня ошалело посмотрел на Веру Петровну.

— Вы можете не отвечать, если не хотите, — сказала следователь, глядя на растерявшегося Чижака.

— Нет, почему же, — пробормотал тот. — Значит, могла ли она того, ну… увести флакон?.. А черт ее знает! — Веня наморщил лоб. Видимо, в его голове происходила невероятная для него работа. Он посмотрел на Веру Петровну, потом в окно, затем снова на следователя. Встряхнувшись, Чижак вдруг расплылся в улыбке: — Нет, не могла!

— Почему?

— Женщина, — развел руками Вениамин. — Этим все сказано.

Седых рассмеялась:

— Что именно?

— Поймите: барахло там, тряпье, ну мех еще — куда ни шло. Но яд? Нет. — Чижак решительно рубанул ладонью.

25

После поездки в областную прокуратуру Холодайкин стал проявлять к делу о пропаже сухого яда все больше и больше внимания.

Он тщательно ознакомился с материалами следствия и решил дать кое-какие указания Вере Петровне.

— Вы должны проверить всех, — сказал врио прокурора. — Хорошо, Кравченко опускаем. Ей одной это во вред. Давайте рассуждать: Эпова Зинаида могла быть тем самым человеком, который похитил яд?

— Нет.

— Почему же? То, что она строила определенные виды на бригадира Азарова, ясно.

— Обыкновенная романтическая влюбленность.

— Вы плохо знаете талышинцев. Между прочим, это всегда были зажиточные, крепкие люди. И при царе, и при Советской власти. Места здесь богатые. Нравы суровые. Ее бабку выдали замуж в пятнадцать лет, мать — в шестнадцать. А Эповой уже девятнадцать. Так вот допустим, что Зинаида Эпова задумала женить на себе Азарова. Парень он грамотный, постоянный хороший заработок, внешность отличительная. А здесь появляется Гриднева и отбивает кавалера. Разве не повод для ревности? А где ревность — там всякое может быть. Так что Эпову со счета сбрасывать нельзя.

— То есть вы хотите сказать, что Эпова предрасположена к совершению преступления? Но это неверно вообще!

— Погодите вы со своими теориями! Я вас нацеливаю… Теперь возьмем шофера.

— Пузырева?

— Да. Выпивает. А на выпивку нужны деньги. И немалые. Пьяницы все свое добро пускают по ветру. Зыркают по сторонам — где что плохо лежит. А здесь под рукой яд. Бери спокойно — и дело с концом. Маленький флакончик, а более четырех тысяч рублей. На водку хватит во-о! — Холодайкин провел рукой по горлу. — Эту версию тоже следует отработать.

— Я уже о нем думала. Но вы представьте себе личность шофера: простой, деревенский парень, освоивший профессию водителя в армии. Честно относится не только к своему прямому делу — вождению машины, но и к другим обязанностям. Хорошие руки у парня. Он может и проводку в избе провести, и кран сменить, и смастерить что-нибудь полезное из ненужных деталей. А это верный и никогда не исчезающий приработок. Не очень большой, но всегда достаточный для того, чтобы выпить. И этот смекалистый крестьянский парень отлично понимает, что хоть яду цена четыре тысячи, но никуда он его не денет. Примусную иголку продать можно, чайник, паяльник, наконец, аккумулятор и покрышки — товар быстро и незаметно реализуемый, но яд… Таким образом, личность Пузырева довольно ясна.

— Для меня тоже, — усмехнулся Холодайкин. — Алкоголик. Они ради водки пойдут на любое хищение. Это же потенциальные преступники.

— Главный критерий в оценке личности — это факт совершения или несовершения преступления, — заметила Седых. — Нет факта преступления — нет преступника. Так считают виднейшие советские криминалисты. Фактов против Пузырева нет.

— Пока нет. Вот я вам расскажу случай из своей практики. Появился у нас здесь в Талышинске после войны конокрад — Тит-Косой. Машин тогда почти совсем не было, все на лошадях ездили. И вот две лошади пропали у хозяев. Задержали Тита-Косого, дали два года. Дело было запутанное. Короче, легко отделался. Возвращается он снова. Год всего отсидел. В лагере скостили за хороший труд. Я вызвал его к себе и провел беседу. Парень клянется-божится, что завязал. Ну, завязал так завязал. Но проверять надо. В базарный день иду на рынок. Смотрю, Тит-Косой возле коней отирается. Там длинная коновязь была. Вы старый рынок не застали, не можете знать… Я ему повестку на завтра к себе. Всегда ношу с собой пачку. На следующее утро парень ко мне явился. Я ему опять профилактику. И так раз шесть-семь. И что вы думаете? Не крал лошадей Тит. Во всяком случае, в нашем районе. Потом исчез куда-то… Вот, собственно, так, Вера Петровна.

— Я не могу одобрить ваши действия. А представьте себе, что у него и в мыслях не было снова воровать? Какую травму вы каждый раз ему наносили!

— Тит-Косой не думал красть? — Холодайкин рассмеялся: — Да вы бы видели, как он глядел на коней! Прямо как завороженный.

— И вы считаете, что так надо предупреждать преступность?

— Факт есть факт.

— Не каждый факт — закономерность.

— Не знаю, не знаю… В нашем районе его имя больше в делах прокуратуры не фигурировало.

— Предупреждение преступлений — это целая наука, это комплекс каждодневных мероприятий, деликатная и гуманная работа. Здесь обухом нельзя. Вызывать, оскорблять человека…

— Вот что, товарищ Седых, я не студент, чтобы вы меня учили азбуке. — Холодайкин разозлился. — На всякие ненужные диспуты у меня нет времени. А пока я должен заявить вам официально, что вы медленно и малорезультативно, да-да, малорезультативно ведете следствие.

— Я веду его по всем правилам, установленным Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР. Еще раз подчеркиваю, что дело сложное из-за его необычности. И потом, мы имеем дело с экспедицией, которая занята очень важной научной работой. Это я тоже, между прочим, не забываю. И потрошить людей по вашему методу не собираюсь.

— Не справляетесь — так и скажите.

— Я взялась за дело и доведу его до конца.

У Холодайкина заходили на скулах желваки.

Вера Петровна молча вышла.

26

Геннадий сразу заметал, что настроение у жены плохое, как только она переступила порог.

— Устала?

Вера кивнула. Геннадий молча взял у нее сумку с продуктами и отнес на кухню.

Вера тоже почувствовала, что он чем-то недоволен. И вмиг улетел куда-то разговор с Холодайкиным и все те дела, которыми она занималась на работе.

Зайдя на кухню, Вера поняла, в чем дело: на столе лежал нераспечатанный конверт. Письмо из Москвы.

Секретов у них друг от друга не было. Может быть, чужие только. Геннадий не любил говорить вообще, а в частности — о жизни своих друзей. В этом отношении он был идеальным товарищем: ни одно признание, ни один разговор, случавшийся за кружкой пива и поэтому иногда чересчур откровенный, никогда не становился достоянием третьего.

Что касалось Веры — о ней он всегда все знал. И о любом своем шаге так или иначе извещал жену.

И тут — письмо. Обратный адрес с мужской фамилией.

— Гешенька, наконец-то! Антон Романович ответил!

Геннадий вопросительно посмотрел на нее.

Она надорвала конверт и поспешно развернула листок, исписанный мелким аккуратным почерком.

— «Уважаемая Вера! Не буду писать о том, что письмо Ваше меня порадовало. Как Вашего педагога и просто как человека. Это не шаблонная фраза, которую я отписываю всем своим бывшим ученикам, хотя пишут мне многие. Ваше решение поступить в нашу заочную аспирантуру одобряю. Предлагаемая Вами тема реферата, по-моему, выбрана более чем удачно…» — Вера передохнула, счастливо взглянув на мужа.

Геннадий курил, прищурив в улыбке глаза. Волнение и радость жены передались ему…

— «Вы обратились к проблеме, которая носится в воздухе, — читала она дальше. — Говорят, спорят и пишут об этом очень много. Не бойтесь вихря страстей, бушующего вокруг нее. Материал, который у Вас в руках, дает Вам все основания ее разрабатывать. Советую не тянуть с рефератом. Я посылаю Вам приблизительный список литературы. Просмотрите эти книги. Больше внимания противникам, их надо знать. Иностранным языком начинайте заниматься сразу. Приемные экзамены осенью. Но помните, что время бежит, увы, быстрее, чем мы думаем, и уж во всяком случае быстрей, чем это высчитали астрономы. Писать мне не стесняйтесь. У Вас, наверное, есть семья. Передавайте мои поклоны близким. Желаю Вам успеха. Профессор Успенский».

Вера закончила читать и поспешно сунула листок в конверт, почувствовав вдруг неловкость перед Геннадием за свою радость и за те слова, которые были сказаны о ней в письме.

И муж выручил ее. Выручил своей бесхитростностью, своим умением точно понять настроение жены, своей способностью принимать все так, как есть.

— Хорошее письмо, — сказал он, — радостное.

У Веры отлегло.

— Какой это человек, Гешенька! В двадцать восемь лет стал доктором наук. Писала ему, а сама боялась: вдруг не ответит или напишет, что я дура, и больше ничего. Он это может. Знаешь, как однажды Успенский выступил на защите кандидатской диссертации? Вышел на кафедру и сказал всего одну фразу: «В связи с тем, что диссертация не представляет никакой научной ценности, я считаю, что отведенное для ее защиты время целесообразнее провести с максимальной для всех пользой: рядом в кинотеатре идет великолепный фильм с Фернанделем и Тото». Старикан страшно любит кино.

— Ну, а этот, кто защищал?

— Конечно, провалился. Все продолжалось, как надо: выступали, голосовали.

Геннадий улыбнулся:

— Смелый человек. Так и должно, наверное, быть.

— Вот и я не сказала тебе, что написала ему, — как бы оправдываясь, произнесла Вера; Геннадий помолчал. — Экзамены, значит, скоро. А как же я поеду? С ребенком? Придется еще годик подождать. Лучше подготовлюсь…

— Мать возьмешь с собой.

— Куда, Гешенька, в аспирантское общежитие?

— У Георгия остановитесь. Полковник как-никак. Квартира у него просторная. Потеснятся с супругой на месяц-другой.

— Так же нельзя, Гена, люди они немолодые. А тут нагрянут две женщины, да еще с грудным младенцем.

— Георгий не откажет. Брат все-таки. А потом, на лето они на дачу уезжают.

— Нет, Гешенька, погодить придется.

— В наши годы, Вера, годить уже нельзя. Нынче не соберешься, а там другое, третье. Причину всегда найти можно. Человек такое письмо прислал. Доверяет…

— И это верно. Заварила я кашу, как теперь расхлебывать, ума не приложу.

— Не дело говоришь. — Геннадий затушил папиросу. — Обедать будем?

Вера захлопотала над плитой.

27

Когда Христофор Горохов вошел в кабинет, Вера Петровна почувствовала, что его сковывает напряжение, которое он не в силах преодолеть.

Горохов был небрит, неряшливо причесан, и это еще больше выдавало его внутреннюю скованность.

— Вас все называют Колумбом. Причем упорно.

Фармацевт пожал плечами:

— Это так, шутя. Вообще-то прямая ассоциация из-за моего имени.

— Понятно. Я уж вас буду называть настоящим именем. Знаю, что вы заняты очень, но мне нужно кое-что у вас узнать, Христофор.

— Мне ничего не известно, — произнес мрачно Горохов. — Совершенно никаких сведений, которые открыли бы что-нибудь новое для вас, я не имею.

— Сколько людей, столько взглядов и мнений на одно и то же событие.

— У меня нет мнения, потому что вся эта история мне самому не ясна. Да и нет времени копаться. У меня экзамены осенью…

— Знаю.

— Вот видите.

— Я знаю, что вы очень хорошо работаете в экспедиции. Но вы ведь, помимо этого, еще сдаете лекарственные травы для фармацевтической промышленности?

— В этом есть что-нибудь нечестное? — угрюмо посмотрел фармацевт на следователя.

— Наоборот. Вы зря думаете, что я сейчас начну вас на чем-то ловить.

— Я не думаю. Но травы я больше не собираю.

— Почему?

— Новый бригадир запретил, Клинычев, — усмехнулся Горохов. — Главное, говорит, больше змей ловить.

— У вас большая семья?

Горохов кивнул.

— Мать, сестры, братья на руках?

— Я живу с женой и со своими детьми. Только.

— И стоит вам, совсем еще молодому человеку, так нагружать себя работой?

— Значит, стоит, — буркнул Горохов.

— Сколько у вас детей?

— Пятеро.

— Сколько, сколько?!

— Пятеро.

Вера Петровна молча уставилась на него. Она не знала, как себя вести: улыбаться — как бы не к месту, сочувствовать — тоже неудобно.

— Не может быть! — протянула она удивленно.

— Может, как видите.

— Так сколько же вам лет?

— Двадцать пять.

— А детям?

— Двоим по два с половиной, а трое еще грудные, им по шесть месяцев.

— Понятно. Двойняшки и тройняшки. (Горохов кивнул.) Как же ваша жена управляется с ними?

— Горздрав няню выделил.

— Да, конечно, случай, можно сказать, выдающийся. Наверное, квартиру?..

— Да, и квартиру дали четырехкомнатную.

— Ясно, ясно. Пятеро душ — не шутка. А с другой стороны, что-то есть в этом значительное…

— Сто двадцать пеленок в день. А если запоносят, то все двести.

— Жена ваша работает?

— Разумеется, нет.

— Да, как я об этом не подумала. Вам тяжело?

— Как вам сказать… — произнес Христофор и впервые улыбнулся. — Действительно, есть в этом что-то значительное, как вы сказали.

— А почему вы выбрали фармацевтический факультет? С детства увлекались?

— Нет. Просто так получилось. Раз уж пошел по этой дорожке. Ведь сначала медучилище закончил. Работал фельдшером.

— Скажите, Христофор, когда в тот вечер Гриднева упала в обморок, вы, кажется, были рядом, в операционной?

— Да.

— Вы, как человек, имевший дело с больными, ничего подозрительного не заметили?

Горохов стал отвечать на вопросы осторожно.

— Нет, не заметил.

— Это был настоящий обморок?

— Да, настоящий. Пульс ослабел. Отлив крови от конечностей, потливость, слабость…

— Значит, все было естественно?

— Все было естественно.

— Кто прибежал на крик Гридневой в лабораторию?

— В самой лаборатории уже находился Пузырев, потом прибежала Зина, а потом Чижак и Клинычев. Они прибежали одновременно.

— Значит, в комнате побывали все члены экспедиции, которые в тот момент находились в лагере?

— Да.

— Когда вы прибежали из операционной на крик Гридневой, сейф был открыт?

— Не помню.

— Потом, когда вы прибирались, сейф был открыт или закрыт?

— Не помню. Я на это не обратил внимания.

— А если бы он был открыт, вы бы обратили внимание?

— Наверное, обратил бы.

— Значит, он был закрыт?

— Не помню.

— Хорошо. Вы, змееловы, в экспедиции на хозрасчете: сколько добудете змей, столько и получите. Верно?

— Верно.

— Когда вы получали деньги в последний раз за отловленных змей?

— Мы, собственно, еще за них не получали денег. Это будет сделано по окончании экспедиции.

— А на что вы сейчас живете?

— Когда ехали, взяли с собой деньги из дома на весь сезон. Здесь скинулись на еду, мыло — в общем, хозяйственные нужды. Живем общим котлом.

— А личные расходы?

— Анна Ивановна выхлопотала для нас аванс, небольшой, правда. Скоро должен прийти. Переводом.

— Значит, ни у кого из ребят денег нет?

— Не знаю. У меня — нет.

— У Клинычева?

— Не знаю.

— У Чижака?

— Не знаю.

— У Пузырева?

— Не знаю.

— У Азарова?

— Нет.

— Вам это точно известно?

— Да.

— Откуда?

— Недавно я попросил у него взаймы пятьдесят рублей. Домой надо было послать. Он сказал, что ему тоже надо посылать старикам. Он одолжил у Кравченко сто рублей. Пятьдесят дал мне, а остальные, наверное, послал своим родителям.

— И часто он одалживал деньги у Кравченко?

— Не знаю.

Вера Петровна поняла, что Горохов снова ушел в себя. И решила, что дальше говорить с ним бесполезно.

…Уже перед самым концом рабочего дня к Седых в кабинет ввалился майор Скорин — начальник Талышинского РОВДа. Именно ввалился — такой он был рослый, крепкий, с гривой каштановых волос.

Стул под ним, крепко припечатанный к полу, жалобно скрипнул.

— Ну и мебель у тебя, Верунчик! Для шкилетов.

— Тебя и дубовая не выдержит! — засмеялась Вера Петровна.

От Скорина пахло кожей, табаком и бензином. Начальник РОВДа частенько водил машину сам, отчего потом куры долго приходили в себя.

— По какому делу?

— Я вот что. Ведем сейчас следствие по рыбнадзору. Опять нехорошо получается с этими змееловами.

— Еще что?

— Клинычев у них есть?

— Да, бригадиром вместо Азарова.

— Нехорошо, — цокнул Скорин. — Не везет им с бригадирами. Понимаешь, перекупал этот Клинычев икру у браконьеров. Десятки килограммов переправил со своим дружком в Сухуми. Это тебе для заметки, на всякий случай.

— Спасибо, Федя, за информацию.

— Не за что. Дело-то у нас с тобой одно, Верунчик. Помогать друг другу должны. — Скорин поднялся. — Ну, мне пора. Хочешь, домой подкину? Рабочий день кончился.

— Я еще посижу. Писанины много.

— Везде ее навалом. Если что нужно, машину или еще что — звони.

— Непременно.

— Вот-вот. Не стесняйся, товарищ юрист второго класса… Зашли бы как-нибудь с Геннадием чайком побаловаться.

— Спасибо на добром слове.

— Ну, если чай не уважаете, можем выставить чего-нибудь и покрепче. А то забрались на свою голубятню и носа не кажете. На крестины позовешь?

— Сама некрещеная.

— Басурманка, значит? Ну, тогда на октябрины.

— Это в обязательном порядке.

28

Клинычев явился на час раньше, чем это было указано в повестке. Он выложил перед Земфирой Илларионовной большую плитку шоколада.

— Что вы, молодой человек, я его не ем, — замахала руками та.

— Детишки, наверное, есть. Подарок с Кавказа. У нас не принято с пустыми руками.

Шоколад остался лежать на столе.

Леня устроился на стуле. Земфира Илларионовна застучала на машинке.

— Простите, товарищ следователь может принять меня раньше?

— У нее люди. Выйдут, я скажу.

— Спасибо. Понимаете, столько дел в городе, решил пораньше закончить — и в экспедицию. Шесть человек на моих плечах, о каждом позаботиться надо.

— Как только товарищ Седых освободится, я доложу.

— Пожалуйста, товарищ секретарь; не о себе болею, за коллектив. У нас ведь тоже, как у всех, план.

Через некоторое время из кабинета Веры Петровны вышла женщина с ребенком на руках, чем-то очень довольная.

— Давайте вашу повестку, — сказала Земфира Илларионовна Клинычеву.

Тот поспешно протянул бумажку. Секретарь зашла к следователю и через минуту вышла.

— Зайдите.

Одернув пиджак и поправив воротник, Клинычев направился в кабинет.

— Садитесь, Клинычев. Вы к нам поспешили, как на свидание с любимой девушкой — раньше на полчаса, — сказала Седых, указав на стул.

— Многое в городе надо сделать. На моих руках вся экспедиция.

— Понимаю. Приходится много работать?

— Еще как! Продукты привезти, горючее обеспечить, на почту зайти, тому то, тому это… Голова кругом идет.

— Успеваете?

— Не жалуются люди, — улыбнулся во весь рот Клинычев.

— Вы русский?

— Конечно!

— А почему с кавказским акцентом говорите?

— На Кавказе все говорят с кавказским акцентом. А потом, когда я родился, был очень маленький, не знаю, кто у нас сосед был! — засмеялся Клинычев.

— Значит, трудно бригадирствовать?

— Зато всё для людей. Правда, не ценят…

— А Азаров был хороший бригадир?

Клинычев замялся.

— Да как вам сказать? Нормальный. Вроде бы неплохой… Но вот распустил всех. В экспедиции рука нужна твердая. Васька-шофер пил при нем, змей собирали мало. Ерундой всякой занимались, траву какую-то собирали… Не все, конечно.

— А в настоящее время?

— Я запретил посторонние дела. А змей столько ловим, что не успеваем яд брать.

— Значит, люди стали много зарабатывать?

— Отлично стали зарабатывать! Когда расчет получим, у каждого во будет бумажек!

— А сейчас как вы обходитесь?

— Ничего, перебьемся. Главное, деньги заработаны… А кому они здесь нужны? Тайга кругом, ничего не купишь.

— Почему же? Мех у нас можно раздобыть…

— Зачем мне мех? У нас в Сухуми и зимой тепло, цветы!

— Ну, икру…

Клинычев осекся.

— Скажите, что вы думаете об этой истории?

— О какой? — испуганно спросил Леня.

— О пропаже сухого яда.

Клинычев вытер лоб носовым платком:

— Что думаю? Ничего не думаю. — Он театрально приложил руку к груди. — Говорил я Азарову: у тебя такое ответственное дело, а ты ведешь себя как мальчишка. Хуже мальчишки. Спутался с этой девицей, хотя на людях как будто все официально. А кто она такая? Я спрашиваю: кто ее знает? Откуда-то приехала, ни с того ни с сего уехала… Нет, это не просто так!

— Скажите, когда вас укусила змея и Азаров высосал из ранки кровь с ядом, он мог получить отравление?

— Маловероятно.

— И все-таки, он рисковал или нет?

— Рисковал, конечно. А если бы со мной что-нибудь случилось? Ему как бригадиру пришлось бы несладко… Даже противозмеиной сыворотки не было!

— Ясно. Вы его считаете своим близким другом?

— Какой близкий друг? Нет, вы сами подумайте, какая может быть у нас близкая дружба, когда мы занимаемся делом, деньги зарабатываем?

Вера Петровна сурово посмотрела на Клинычева:

— А разве одно другому мешает?

— Где деньги — там дружбы быть не может. Дружба — вещь бескорыстная. На отдыхе, в ресторане — тогда можно быть друзьями. А на работе — товарищи. Панибратство до хорошего не доводит.

— Так, — вздохнула Седых. — На сегодня хватит. Я вас еще вызову, если понадобитесь.

— Давайте лучше сегодня все спрашивайте, — заволновался Клинычев. — Понимаете, мне как бригадиру отлучаться с базы…

— В ходе расследования вы можете еще понадобиться.

— Хорошо, товарищ следователь. Если нужно для выяснения правды, я готов…

…Петр Григорьевич Эпов отвечал на вопросы обстоятельно.

— Были у нас змееловы всем коллективом единожды. Ну, а по отдельности тоже забегали. Дело понятное — знакомых здесь нет, а иной раз требуется переночевать или еще чего. Конечно, рады приветить, накормить. Вдалеке от дома ребята, можно сказать, как в армии. Всегда перво-наперво — за стол, а там уж дело справляем.

— Ну и какие дела были у них к вам?

— Василий Пузырев, шофер ихний, ночевал как-то. Наутро машину чуток подремонтировал. Подсобил я ему. А долговязый у них есть, по-чудному зовут его все…

— Колумб?

— Во-во. Тот по охотницкому делу наведывался. Ружье у него шестнадцатого калибру, жаканы у меня попросил. Михайло Потапыч в лесу встретится, его дробью не возьмешь, верно ведь?

— А Степан Азаров у вас часто бывал?

Эпов вздохнул:

— Один раз. Когда всем коллективом были.

— По какому-нибудь делу обращался к вам?

Петр Григорьевич, подумав, сообщил:

— Так, разговорились, я хотел у него кое-какой ненужный инвентарь приобрести, а он говорит: может, мне яд змеиный нужен…

Вера Петровна насторожилась.

— Как он это предлагал?

— Говорит, инвентарь — имущество института ихнего, а яд — пожалуйста.

Следователь внимательно посмотрела на Эпова.

— Вы можете припомнить подробно ваш разговор?

— А почему бы и нет. Я спрашиваю: не продадут ли мне вагончик, когда уезжать будут. Цена-то ему, наверное, поменьше, чем провоз его по железной дороге. Я бы соответствующее ходатайство представил от профкома, что употреблю его для пасеки. Удобно ведь. И государству выгодно, и мне. Шутка ли дело — тащить его в такую даль. Я знаю, сколько стоит платформа до Владивостока. Да главное, разбазарят его по дороге…

— А как вам Азаров предложил яд? — перебила Вера Петровна.

— Говорит, вагончик — собственность института, а насчет яда может посодействовать. Я думаю, зачем мне яд? Слыхивал, конечно, что им разную хворь лечить можно, радикулит и прочее, но сам не страдаю, и в доме никто не жалуется. Если немочь какая — банька, она лучше любых санаториев.

— Постойте, Петр Григорьевич, Азаров вам серьезно предлагал яд?

Эпов почесал затылок:

— И я вот думаю…

— Так серьезно или нет?

— А кто его знает?

Вера Петровна задумалась.

— Хорошо. Какие взаимоотношения были у вашей дочери со Степаном Азаровым?

Эпов нахмурился:

— А это спросите у них. Я своей дочери озоровать не даю…

— Значит, чисто служебные?

— Только служебные, — подтвердил Эпов. — Не то разговор простой.

— Спасибо, Петр Григорьевич. Пожалуйста, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь.

29

После памятного разговора у Веры Петровны установились с Холодайкиным сухие, официальные отношения. В этот раз он сам зашел к ней в кабинет.

— Получили результаты экспертизы?

— Получила. Садитесь, Алексей Владимирович. Во флакончике были остатки сухого змеиного яда. (Врио прокурора удовлетворенно закивал головой.) На флаконе отпечатки пальцев Азарова.

— Как он это объясняет?

— Результаты экспертизы прибыли только сегодня. Я нарочным послала Азарову повестку.

— Какие вы выдвигаете версии?

— Есть несколько. Яд мог взять Азаров. Один. Вторая версия — вместе с Гридневой. Третья — это могла сделать Гриднева одна. Четвертая — Азаров это сделал с кем-нибудь другим. — Седых задумалась. — А может, это вообще сделал кто-нибудь другой.

— Туманно, туманно. Пожалуй, мы можем инкриминировать пропажу яда Азарову, — сказал Холодайкин.

— Почему именно ему? Из показаний следует, что Азаров хороший, честный бригадир.

— Клинычев утверждает, что Азаров со всех сторон вел себя халатно, попустительствовал пьянству…

— Это надо проверить. У Клинычева самого рыльце в пушку…

— Погодите, — оборвал следователя Холодайкин. — Скорин еще не передал нам дело. Не располагая материалами, мы не имеем права делать выводы относительно Клинычева. Я считаю, что у нас есть все основания предъявить обвинение Азарову.

— А я считаю, что это еще рано делать. Мы имеем лишь косвенные и весьма отдаленные от сути дела улики.

— Их вполне достаточно. Первое — факт пропажи яда. Второе — наличие отпечатков пальцев на флакончике из-под яда… Третье — показания Эпова. Азаров предлагал продать ему яд.

— Может, это была шутка?

— Хороша шутка! Это уже факт. И пока Азаров будет расхаживать на свободе, у него есть возможность замести следы. Короче, пишите постановление. Санкцию на арест я дам.

— Алексей Владимирович, — мягко сказала Седых, — давайте еще немножко подождем, разберемся…

— Вяло, вяло вы дело ведете, Вера Петровна, — поморщился Холодайкин. — Вот увидите, как посадим его в КПЗ, сразу все завертится.

— И все-таки я настаиваю повременить с этим, — негромко, но твердо сказала следователь.

— Смотрите, — поднялся врио прокурора. — Я, как старший товарищ, дал вам совет. Во всяком случае, отберите у него подписку о невыезде.

В этот же день Седых взяла у бывшего бригадира змееловов подписку о невыезде. А на следующий день, когда они снова сидели с Холодайкиным над делом о пропаже яда, дверь распахнулась, и на пороге появился младший лейтенант Семен Трудных. Он приложил руку к козырьку и повернулся сначала к Седых, но потом, решив, что следует все-таки доложиться старшему по должности, обратился к Холодайкину:

— Разрешите доложить, товарищ временно исполняющий обязанности прокурора?

Алексей Владимирович слегка поморщился от напоминания, что он «врио», и сказал:

— Зачем такие формальности? Докладывай…

— Сегодня, товарищ врио районного прокурора, я рано утром прибыл по личным делам в аэропорт. Народу — не пройдешь. Два дня нелетная погода была…

— Если можно, короче, — нетерпеливо бросил Холодайкин.

— Это можно. Смотрю, гражданин Азаров ходит…

Холодайкин посмотрел на Седых, присел на стул и стал слушать внимательно.

— Я веду за ним наблюдение, — продолжал Трудных более уверенно, заметив, с каким интересом внимает ему врио прокурора, — памятуя, что у гражданина Азарова подписка о невыезде за пределы района. Объявляют посадку. Я продолжаю наблюдать. Азаров направляется с другими пассажирами на посадку к самолету. Значит, хотел улететь. Я тогда подхожу к нему и говорю: так-то и так, мол, не имеете права нарушать. Пришлось гражданину Азарову билетик сдать. Вместе со старшим сержантом Воробьевым мы доставили гражданина Азарова сюда, зная, что он проходит по делу…

Холодайкин одобрительно кивнул Семену Трудных:

— Вы действовали находчиво и сообразительно, товарищ младший лейтенант. Я сообщу об этом начальнику РОВДа.

— Стоять на страже — наша служба, — отчеканил Трудных.

Врио прокурора, усмехнувшись, посмотрел на Седых.

— Ну, что вы скажете? (Седых пожала плечами.) Теперь вы тоже будете возражать против ареста Азарова?

— Все-таки я бы повременила, — задумчиво ответила следователь.

— Не пойму, что вы за человек! — раздраженно сказал Холодайкин и приказал младшему лейтенанту: — Введите Азарова.

Степан Азаров вошел в кабинет с маленьким, какие бывают у спортсменов, чемоданчиком и плащом через плечо. Он угрюмо посмотрел на следователя.

— Куда вы собирались, гражданин Азаров? — обратился к нему Холодайкин.

— В Москву.

— И надолго?

— На два дня. У меня законный отгул, — так же угрюмо отвечал бывший бригадир.

— Как же вы решили уехать, когда у вас подписка о невыезде? — продолжал врио прокурора; Степан промолчал. — Может быть, вы нам скажете, к кому направлялись в гости?

— К Гридневой.

Холодайкин бросил быстрый взгляд на следователя. Лицо Веры Петровны ничего не выражало.

— И адрес у вас имеется?

— Нет, только телефон… — Степан засунул руку во внутренний карман пиджака, но потом медленно ее вынул, глядя прямо в глаза Холодайкину, наблюдавшему за ним с откровенной подозрительностью.

— Что, нет у вас никакого телефона, очередные сказки? — саркастически усмехнулся врио прокурора. — Не хотите давать сами, не надо. Мы ведь все равно узнаем…

Азаров достал записную книжку и швырнул ее на стол. Из нее вылетела фотография и, описав дугу, мягко упала у ног Холодайкина. Алексей Владимирович поднял с пола снимок. На нем были запечатлены у бревенчатой стены Степан и Гриднева. Оля улыбалась. Степан чуть насмешливо смотрел в объектив.

— Дайте фотографию, — глухо сказал Азаров.

— Это кто? Гриднева? — строго спросил врио прокурора.

Младший лейтенант осторожно подошел к Холодайкину и, заглянув ему через плечо на фотографию, подтвердил:

— Точно она, Гриднева.

И вдруг Азаров стал остервенело доставать из карманов все, что там находилось, и бросать на стол, приговаривая:

— Нате, смотрите, ройтесь…

Один из карманов брюк так и остался у него вывернутым.

— Азаров! — закричала Вера Петровна. — Вы что — мальчишка? Возьмите себя в руки.

Бывший бригадир посмотрел на нее зло:

— Знаю я вас! В душу лезете человеку, чтобы дело пришить…

— Как вы разговариваете с представителем закона! — вскричал Холодайкин; Азаров замолчал. — Отвечайте, какое дело было у вас к Гридневой? (Степан не реагировал на его слова.) Вас спрашивают или нет?

— Это не входит в вашу компетенцию, — мрачно бросил Азаров.

— Это мы еще посмотрим… Товарищ младший лейтенант, свяжитесь по этому номеру с Москвой. — Холодайкин показал Семену Трудных записную книжку Азарова. — Из моего кабинета. Выясните, чей это телефон и, в общем, все, что надо.

— Слушаюсь!

— Скажите, пусть срочно соединят! — продолжал врио прокурора. — По молнии. Если что, сошлитесь на меня.

Семен Трудных бросился выполнять поручение.

— Азаров, — спокойно сказала Вера Петровна, — соберите свои вещи и приведите в порядок одежду.

Степан нехотя собрал разбросанные по столу вещи, поправил вывернутый карман и присел на стул, враждебно поглядывая на работников прокуратуры.

— Возьмите. — Холодайкин протянул ему записную книжку и фотографию. — Значит, будем упорствовать?

— В чем?

— В части Гридневой. Зачем вы ехали к ней?

— Я сказал, это не ваше дело.

— Где вы с ней фотографировались? — допытывался врио прокурора.

— Где надо, там и фотографировались.

— Азаров! — повысила голос следователь. — Не усложняйте свое положение. Вы же взрослый человек…

— Это вы всё усложняете, — огрызнулся Степан.

— Нет, разговаривать с ним невозможно, — развел руками Холодайкин.

Из кабинета врио прокурора раздался громкий голос младшего лейтенанта. И хотя он кричал что есть мочи, отдельных слов разобрать было нельзя. Все невольно затихли, прислушиваясь. И когда Семен Трудных замолчал, в прокуратуре наступила удивительная тишина.

Младший лейтенант вошел в комнату растерянный, вытирая носовым платком красное от волнения лицо:

— Неудобно получилось, очень нехорошо…

— Что такое? — строго спросил Холодайкин.

— Это квартира Людмилы Каминской. Народной артистки.

— Самой Людмилы Каминской? — вырвалось у врио прокурора.

Семен Трудных кивнул:

— Очень нехорошо получилось. Ругалась. Говорит, жаловаться будет министру связи. У нее сегодня ответственное выступление в Кремлевском Дворце съездов, а мы поднимаем среди ночи…

Холодайкин взглянул на часы:

— Верно. В Москве сейчас половина шестого утра. — Он повернулся к Азарову: — Как же вы это объясните? (Степан недоуменно посмотрел на врио прокурора.) А насчет Гридневой вы спрашивали, товарищ младший лейтенант?

— А как же! Она такую и знать не знает. Впервые слышит. Очень бранилась. Народная артистка…

— Ясно. Что ж, гражданин Азаров, это ваша очередная ложь. Ну, ничего, разберемся. Во всем. Младший лейтенант, проводите гражданина Азарова в комнату помощника прокурора, это прямо у входа.

— Слушаюсь.

Семен Трудных пропустил вперед бывшего бригадира и аккуратно закрыл за собой дверь. Когда их шаги затихли в конце коридора, Холодайкин сказал:

— Теперь, я думаю, вам все понятно?

— Не могу этого сказать, — ответила Вера Петровна.

— Но в том, что Азарова надо арестовать, надеюсь, сомнений нет?

— Есть. И большие.

— Отказываетесь?

Вера Петровна, несколько поколебавшись, тихо произнесла:

— Я против.

Холодайкин удобней подсел к столу, взял чистый бланк и размашисто написал постановление об аресте. Поставив подпись, молча протянул его следователю.

— Ну что же, я вынуждена подчиниться, — сказала Седых, пряча бумагу в папку.

Когда после выполнения всех формальностей Азарова увели в КПЗ, Вера Петровна устало откинулась на стуле. Ее охватила апатия и безразличие ко всему. На душе было скверно.

Ей показалось, что Холодайкин в чем-то прав, потому что следствие пока что мало продвинулось вперед, а улики действительно не в пользу Азарова. Его поведение… Самое обидное заключалось в том, что ее тщательно продуманный план рухнул. Она чувствовала, что истина откроется в результате каких-то тонких догадок и наблюдений, и открыться сможет только в том случае, если все будет оставаться на своих местах.

Теперь же, после ареста Азарова, непонятной и странной историей с номером телефона, показаний Клинычева и Эпова дело перестало быть для нее осязаемым и внятным. Произошли события, к которым следователь внутренне не была готова.

Надо было стереть начисто в своей душе первое впечатление от встречи с этими людьми, отношение к каждому из них, сложившееся уже в ходе следствия. Вера Петровна упрекнула себя в том, что поддалась обаянию смелой профессии ребят и непонятной для нее страсти к этой работе. Да и Степан Азаров? Казался честным. А тут — ложь. Но, с другой стороны, было глубоко несправедливо отбрасывать все это необычное и действительно незаурядное, что привлекало в змееловах.

Чтобы не оставаться в кабинете наедине со своим смятением, Вера Петровна еще раз пошла на почту, где быстро выяснила, что Азаров и Горохов в один и тот же день отправили по пятьдесят рублей в указанные на следствии адреса.

Гриднева никуда ничего не посылала — ни писем, ни телеграмм, ни денег. В настоящее время фигура Гридневой представлялась следователю одной из главных, если не самой главной, во всей этой истории. Номер телефона, оставленный Азарову, принадлежал Каминской. Откуда знала его Гриднева и почему дала бригадиру, ей было непонятно.

Это походило на известные трюки мошенников. Один даже оставлял липовые визитные карточки (был у нее такой случай в практике).

С почты Седых пошла в РОВД, в котором помещалась КПЗ. Вызывать Азарова к себе ей не хотелось. Привезли бы его в машине, и вся эта унизительная процедура не самым лучшим образом повлияла бы на его состояние.

Скорин предложил следователю свой кабинет, а сам уехал по делам.

За те несколько часов, которые Степан Азаров пропел в камере, он как-то осунулся, под глазами залегли синеватые тени. Хотя внешне бывший бригадир старался казаться спокойным.

— Почему вы хотели улететь в Москву, зная, что не имеете права этого делать? — Вера Петровна разговаривала с Азаровым ровным голосом, не стараясь усовестить его или же, наоборот, подбодрить.

— Я думал, это пустая формальность — подписка о невыезде. Я не собирался бежать. Все мои вещи остались на базе. Да куда я сбегу: адрес моей семьи вам известен, родителей — тоже.

— Это разговор несерьезный.

— Я говорю правду.

— Азаров, ваши показания расходятся с правдой. Вы утверждали, что взвешивание и фасовку сухого яда производили только вы и Кравченко. На самом же деле эту операцию делали и другие люди. (Степан опустил голову.) Почему вы меня обманули?

— Не хотел впутывать Зину и Олю.

— По какой причине?

— Они честные девушки; зачем, чтобы еще их таскали. Фасовали они, не фасовали — какое это имеет значение?

— Имеет. К сейфу было допущено больше посторонних…

— А, — махнул рукой Азаров, — вор слишком часто имел возможность взять яд.

— Ладно. Сухой гадючий яд хранился в одном флакончике?

— Да, только в одном.

— В этом? — Вера Петровна достала бумажку и вынула из нее флакончик, найденный под сейфом.

— Где вы его нашли? — удивился Азаров.

— Отвечайте на мой вопрос.

— Сначала в этом. Посмотрите, там около донышка трещинка. Заметив ее, я пересыпал яд в другой флакончик, целый.

— Вы говорили об этом кому-нибудь?

— А зачем? Яд был записан на меня. Потом, запись в журнале всегда можно сверить с весом яда.

— Еще один вопрос: почему Гриднева дала вам телефон Каминской?

— Не знаю. Здесь что-то не то.

— Говорила она когда-нибудь о Каминской? Может быть, Гриднева знает ее?

— Нет. Такого разговора не было. Даже намека.

— Степан, в тот день, когда вы всей бригадой были в гостях у Эповых, какой разговор состоялся у вас с Петром Григорьевичем?

— Точно не помню…

— Припомните.

Азаров потер лоб.

— Да, он спросил, не смогли бы мы продать ему вагончик.

— И что вы ему ответили?

Степан посмотрел на следователя и покачал головой:

— Я понимаю, почему вас интересует этот разговор. Я ему ляпнул: «А яд вам не нужен?» В шутку, конечно. Подумайте сами, могу ли я распоряжаться имуществом института, тем более вагончиками?

— Хорошо.

Вера Петровна услышала за дверями раскатистый голос Скорина. Она нажала кнопку звонка, и Азарова увели.

Майор вошел в кабинет сердитый и угрюмый.

— Что бушуешь, Федя?

— Алексей Владимирович ходатайствует о поощрении Трудных…

— Ну и что в этом такого, он ведь проявил бдительность.

— Постой, не перебивай старших по возрасту и, между прочим, по званию. А я объявил младшему лейтенанту выговор. — Скорин протянул следователю бумагу: — Полюбуйся, дожили — на моих сотрудников заявления пишут!

Вера Петровна прочла заявление и нахмурилась:

— Действительно, скверно.

— «Скверно»! Жаль, ты женщина, а то бы я похлеще сказал! Представляешь, там женщины с детьми уже третьи сутки вылететь не могут, а он по билету Азарова посылает свою родственницу! — Майор положил на плечо Веры Петровны руку. — Ты там объясни Холодайкину. Я сгоряча не стал ему ничего говорить… Надулся небось на меня…

— Ладно уж, объясню, — улыбнулась Седых. — Но ты все-таки побереги нервы. Они не восстанавливаются… Как идет дело по Рыбнадзору?

— Троих накрыли. А вот с перекупщиками, кажется, маху дали. Упустили. Поздно нас инспектора предупредили.

— Против Клинычева улики есть?

— Зацепка слабая. Может быть, в Сухуми товарищи помогут. Мы дали знать…

В приемной Веру Петровну уже дожидались Кравченко и Зина Эпова. Лицо Кравченко выражало крайнее негодование. Она поднялась навстречу следователю и взволнованно начала:

— Товарищ следователь, обращаясь к вам…

— Пройдемте в кабинет, — предложила Седых, пропуская вперед себя Анну Ивановну и Зину. Она наклонилась к Земфире Илларионовне и шепнула на ухо: — Сделайте что-нибудь, пусть Холодайкин зайдет ко мне.

Секретарь кивнула.

— Так вот, товарищ Седых, обращаясь к вам с просьбой разобраться в этой истории с пропажей яда, — опять заговорила Кравченко, когда они расположились в кабинете следователя, — мы надеялись на помощь со стороны органов прокуратуры. На самом деле, объективно, ваши действия поставили на грань срыва важную научную работу.

— Анна Ивановна, тут прокуратура, — возразила Вена Петровна, бросая нетерпеливый взгляд на дверь. — И мы занимаемся историей пропажи сухого яда на сумму более четырех тысяч рублей.

Твердый, спокойный голос следователя подействовал на Кравченко. Она продолжала уже тише:

— Поймите, Вера Петровна, для результатов деятельности нашей экспедиции не эти четыре тысячи имеют значение, а яд. Его надо найти. Эта история взбудоражила руководство нашего института. С минуты на минуту я жду, что к нам нагрянет ревизия, и экспедицию закроют. Помогите нам!

Седых перевела взгляд на Зину Эпову, пристроившуюся в углу комнаты на краешке стула. Девушка испуганно поглядывала то на следователя, то на Анну Ивановну.

— Мы стоим на страже законов общества, и пропажа яда — это уголовное дело, которое мы должны расследовать и найти виновного.

— Да, вы правы, — хрустнула пальцами доцент. — Но неужели так необходим арест Азарова?

— Азаров хотел нарушить подписку о невыезде, — сказала Вера Петровна.

Дверь наконец отворилась, и в кабинете появился Холодайкин.

— Пардон, но это я разрешила ему поехать на два дня в Москву. У Азарова был законный отгул. Вы извините меня, но что в этом такого? — удивилась Анна Ивановна, не замечая врио прокурора.

— Вы разрешили, а мы — нет! — вмешался Холодайкин; Кравченко повернулась к нему. — Право разрешать выезд кому-либо из подозреваемых определяем мы. И за свои действия отвечаем только перед вышестоящими инстанциями. Неопровержимые улики дали нам основание предъявить обвинение Азарову.

— Какие улики? — воскликнула Анна Ивановна.

— А это уж дело следствия.

— Степан… Нет, не может этого быть. Не может! — сказала Кравченко.

— У вас есть еще вопросы к нам? — с холодной вежливостью обратился врио прокурора к Анне Ивановне.

— Свидания с ним разрешены? — упавшим голосом спросила Кравченко.

— Нет. Передачи носить можно, — сообщил Холодайкин. — С правилами вы можете ознакомиться в милиции.

Совершенно подавленная, Анна Ивановна вышла вместе с Зиной из кабинета. Вера Петровна молчала.

— Когда вы думаете вызывать Азарова на допрос? — поинтересовался Холодайкин.

— Я уже говорила с ним. В милиции. Вот протокол.

Холодайкин пробежал глазами бумагу.

— Неубедительно. Что же вы думаете предпринять дальше?

— Надо искать Гридневу.

— Согласен.

— Дадим знать московским товарищам. Помогут, — предложила Седых.

— Нет. Дело ведем мы и искать Гридневу будем своими силами.

— Тогда мне необходимо ехать в Москву.

— Вы нужны здесь. — Холодайкин потер руки. — Хорошо, что у меня семьи нет: все свое время я могу отдавать делам прокуратуры. Но оставаться одному тоже нельзя. Вдруг вызовут в область? — Он многозначительно посмотрел на следователя: — Понимаете? (Вера Петровна рассеянно смотрела в окно.) Я думаю, с этим делом справится кто-нибудь из оперативных работников РОВДа. Ну, хотя бы этот младший лейтенант Трудных. Дисциплинированный, хорошо выполняющий свою службу. И глаз у него верный. Гридневу он знает в лицо. Может опознать. Как вы считаете?

— Позвоните Скорину, — сказала Вера Петровна.

— Да, понимаю, — серьезно подтвердил Холодайкин. — Я позвоню от себя.

Через пять минут он вызвал следователя к себе.

— Трудных завтра вылетает в Москву. Подготовьте его соответственно…

По сердитому лицу врио прокурора Вера Петровна поняла, что разговор со Скориным был не из приятных.

30

В Москве Семен Трудных был всего один раз, да и то с вокзала на вокзал. Это было пять лет назад, когда они с женой ехали в отпуск к ее брату в Краснодар.

Самолет прилетел на Домодедовский аэродром в середине дня. Небо все было в тучах. Дул холодный ветер. Младший лейтенант намеревался быстро устроиться в гостиницу, например в «Москву» или в «Россию», и в тот же вечер приступить к поискам Гридневой.

Автобус удивительно долго ехал по загородному шоссе, потом медленно пробирался через узкие московские улицы, то и дело перекрываемые потоками машин. Младший лейтенант беспокойно поглядывал на часы: уже почти два часа на московской земле, а они всё едут и едут под низким серым небом, мимо серых разноэтажных зданий.

Когда экспресс переезжал Большой Каменный мост, выглянуло солнце, ослепительно заигравшее на золоченых куполах кремлевских храмов. Это было настолько завораживающее зрелище, что все пассажиры притихли, созерцая красоту белокаменных церквей, видневшихся среди густой зелени Кремля.

Семен Трудных сошел на площади Революции и направился в гостиницу.

У стойки администратора было подкупающе пусто. Младший лейтенант солидно откланялся швейцару, не обратившему на него никакого внимания, и подошел к дежурному. Не спеша поставил свой чемоданчик на стойку, положил на него свой плащ и протянул удостоверение.

Дежурная, пожилая женщина с седыми прядями в красивых волнистых волосах, глянула на книжечку и недоуменно посмотрела на Трудных.

— Мне номер нужен, — вежливо пояснил младший лейтенант.

— Вы по броне?

— Нет, по важному…

Администратор положила удостоверение на полированный барьер и молча указала на табличку «Мест нет».

Трудных пробормотал что-то просительное, но невозмутимая дежурная даже не обращала на него внимания.

Тут буквально из-под руки младшего лейтенанта вынырнула неимоверных размеров кепка — как посадочная площадка для вертолета.

— Здравствуйте, я опять в Москве, — устало сказал администратору маленький волосатый кавказский человек под кепкой.

— Здравствуйте, здравствуйте! — обрадованно заерзала на стуле дежурная. — Минуточку… Товарищ, у вас больше ко мне вопросов нет? — обратилась она к Трудных.

— Вы не скажете, а в гостинице «Россия», случайно, есть номера? — спросил младший лейтенант.

— Налево, вниз по переходу, мимо ГУМа, через Красную площадь, — как автомат, произнесла дежурная.

Семен Трудных топтался на месте, все еще надеясь остановиться здесь, в «Москве».

Кавказский человек обернувшись к нему, грустно произнес:

— Товарищ, тебе же сказали — возьми такси и езжай в «Россию».

И тут Семен узнал этого человека: на талышинском базаре он появлялся один или два раза в год. С цитрусовыми. И за что-то имел привод в милицию. Трудных радостно протянул ему руку:

— Здравствуйте! Помните Талышинск?

Человек в кепке быстро прижал свою руку с большим перстнем к груди и, сдвинув мохнатые брови, ответил:

— Не помню.

— Как же, в милиции?..

— Дорогой! — обиделся волосатый человек. — Если у тебя нет денег на такси, я тебе дам!

Младший лейтенант пошел прочь растерянный. Он все же успел расслышать извиняющийся голос дежурной:

— Могу предложить только полулюкс… Люкс освободится завтра утром…

В «России» было куда многолюднее. В квадратных низких креслах, обитых красной кожей, сидели тщательно ухоженные немолодые женщины, щеголеватые пожилые мужчины, ярко одетые подростки. Около администраторов гудела разноязыкая толпа. Честно выстояв минут сорок в очереди, Семен Трудных услышал: «Мест нет».

Расстроенный младший лейтенант вышел на улицу. Вдоль стеклянного вестибюля гостиницы выстроился ряд иностранных машин, заляпанных бирками, эмблемами и надписями. Швейцар недоверчиво разглядывал неправдоподобно красный лимузин, распластавшийся своим хищным изящным телом по самой земле, выдвинув далеко вперед хромированную пасть о шести фарах.

— Товарищ, — тронул его за расшитый галунами рукав Семен Трудных, — не скажете, в какой гостинице можно найти номер?

Швейцар, с трудом оторвавшись от сверкающего лаком и стеклами чудовища, осмотрел младшего лейтенанта так, словно тот свалился с Луны.

— Мне остановиться в гостинице надо… — робко пояснил Трудных.

— Поезжай на ВДНХ. Автобус двадцать четыре, — сказал швейцар и снова погрузился в созерцание заграничных автомобилей.

…В первом часу ночи уже отчаявшийся получить хотя бы койку Семен Трудных был с большими трудностями определен в четырехместный номер в гостинице «Турист».

Когда дежурная ввела его в полутемную комнату, их встретил дружный разнотонный храп, запах дыни, жареной баранины и коньяка.

Раздевшись в темноте, младший лейтенант повалился в прохладу свежих простыней и мгновенно заснул…

Семен Трудных проснулся в десять часов по-московски. Номер был пустой. Прохладный воздух, шевеля кремовую шелковую занавеску, струями вливался в комнату. Ругнув себя за небдительный сон, младший лейтенант побрился над умывальником в углу номера, почистил щеткой свой серый коверкотовый костюм, придирчиво оглядел себя в зеркале и степенно вышел в коридор.

Проглотив в буфете три порции сосисок, два стакана жидкой кисловатой сметаны и бутылку лимонада, приведшего его в восторг, Семен Трудных направился в город, предварительно выяснив в Мосгорсправке адрес Каминской. Чем ближе автобус приближался к центру столицы, тем неуютнее чувствовал себя младший лейтенант, памятуя свой разговор с народной артисткой по телефону из Талышинска.

Отыскав дом на улице Немировича-Данченко, с трудом разобравшись в подъездах, номерах квартир и этажах, Семен Трудных с бьющимся сердцем нажал кнопку у обитой коричневым дерматином двери. Сейчас ему лицом к лицу предстоит встретиться с Каминской, артисткой, которую он видел в десятках фильмов, на портретах в кинотеатрах, по телевизору.

Дверь долго не открывали. Младший лейтенант уже было подумал, что дома никого нет: ни шороха не раздавалось за дверью.

Семен Трудных в нерешительности переминался с ноги на ногу. И вдруг замок щелкнул, и на пороге появилась Каминская, до удивительного знакомая, будто он с ней виделся много-много раз.

— Это вы звонили? — спросила артистка.

— Да. Здравствуйте… по делу… понимаете… — Младший лейтенант вконец растерялся. — Я опять, извините, интересуюсь насчет гражданки Гридневой…

— Поразительно! Это вы звонили третьего дня среди ночи и спрашивали Гридневу?

— Я.

— Вам же было сказано, что Гридневу я не знаю, здесь такая не живет. Вы не поверили, явились собственной персоной! Поразительное поведение! (Младший лейтенант окончательно стушевался.) Теперь вы удовлетворены? (Семен Трудных тупо кивнул.) В следующий раз проверяйте у ваших невест паспорт. Там точно указан адрес…

Каминская хлопнула дверью.

Младший лейтенант присел на ступеньку, ругая себя на чем свет стоит, что не смог по-человечески поговорить с артисткой. И тут только вспомнил, что не предъявил фотографию. Выждав немного, он снова нажал звонок, решив: будь что будет.

На сей раз дверь отворилась быстро.

Увидев опять Семена Трудных, Каминская, сцепив руки на груди, трагически произнесла:

— Молодой человек, я ничем не могу помочь в поисках дорогой вашему сердцу особы.

Пробормотав что-то нечленораздельное, младший лейтенант протянул фотографию Гридневой и Азарова. Каминская машинально взяла снимок и растерянно посмотрела на младшего лейтенанта.

— Это же Оля! — Она повертела фото.

Семен осмелел:

— Если разрешите, мне надо кое-что у вас выяснить. Извините, конечно.

Каминская, продолжая разглядывать снимок, пропустила его в дверь и указала на вешалку:

— Раздевайтесь.

Прихожая поразила младшего лейтенанта. Темный навощенный паркет тускло отражал свет старинного канделябра, светившегося пятью лампочками над высоким в резном дубовом окладе зеркалом. Ручки дверей были выполнены в виде маленьких львиных голов, отлитых из красноватой бронзы.

— Пойдемте в гостиную, — плавным изящным жестом пригласила актриса.

Семен, повесив плащ, последовал за ней и невольно сжался, оказавшись в торжественной, заставленной дорогой тяжелой мебелью комнате, освещенной люстрой с хрустальными подвесками.

Они присели на широкий диван, устланный ковром, и Каминская, немного растягивая слова, сказала:

— Вы мне страшно напоминаете Гришу Салье. Он играл злодеев — и как играл! (Семен Трудных поежился.) Ничего удивительного, в жизни он был отпетый негодяй!

— Да? Может быть… — пробормотал младший лейтенант.

— Это точно! Гриша Салье — его настоящая фамилия Тришкин — был форменный подлец… Нет, поразительное сходство. — Каминская отодвинулась, разглядывая Семена Трудных. — Как ваша фамилия?

— Трудных. Тришкиных в нашем роду не было, — поспешно ответил младший лейтенант.

— Говорят, гений и злодейство несовместимы! О! Я знаю, что совместимы! Гриша был тем и другим одновременно. Вы в Перми в тридцать пятом году бывали?

— Я тридцать шестого года рождения.

— Жаль! Не видеть Гришу Салье в роли Яго! Кстати, что это за мужчина? — строго спросила Каминская, указывая на фотографию, которую она все еще держала в руках.

— Один гражданин. — Младший лейтенант попытался повести разговор в нужном направлении. — Вы бы не могли рассказать о Гридневой? Дело в том…

— Боже мой! — всплеснула руками актриса. — Мы, кажется, выяснили: я не знаю никакую Гридневу.

— Вот она, — показал Семен Трудных на фотографию.

— Кто?

— Гриднева.

— Послушайте, вы в своем уме?

— Совершенно в полном уме, — обиделся младший лейтенант.

— Это моя дочь, молодой человек. И если это не она, то я сошла с ума.

Семен Трудных уставился на Каминскую.

— Хорошо, допустим, это ваша дочь, — начал он глухо.

Актриса, заломив руки, произнесла поставленным голосом:

— Вы говорите — допустим! Вот эти руки вынянчили ее, слабую малютку, хрупкую, подверженную всем болезням. О! Сколько вытерпела эта женщина, которая сейчас перед вами, сколько бессонных ночей у детской кроватки она провела, не смыкая глаз! А вы говорите — допустим!

Младший лейтенант почувствовал, что инициатива ускользает из его рук, и решил наступать.

— Если вы так любите свое дитя, то как же вы допустили? — строго посмотрел он на актрису.

— Что допустила?

— Уж и не знаете?

— Ничего не знаю.

— Неужели вы ничего не замечали?

— Нет. Я знаю, что у Оли все благополучно. Она весела, здорова, полна сил, молодости…

Семен Трудных покачал головой:

— Значит, скрытная у вас дочь. От родной мамаши секреты имеет. Брак-то у Гридневой того, не очень веселый…

Каминская схватилась за голову:

— Позвольте, позвольте, какой брак?

— А зачем она в Талышинск сбежала? — Младший лейтенант окинул взглядом комнату. — В таких хоромах только и хлебать счастье большой ложкой. Допек, видать, ее муженек здорово… Сильно пьет, говорят?

— Кто?

— Зятек ваш.

— Чего пьет?

— Не лимонад, конечно.

Актриса, заикаясь, переспросила:

— Кто пьет?

— Гриднев.

— Ну и пусть Гриднев пьет, — облегченно вздохнула Каминская. — Вас это волнует?

— Нет, собственно… — замялся младший лейтенант.

— Ну, а меня — тем более.

— Как это?

— Вот так.

Семен Трудных тяжело вздохнул:

— М-да… Значит, вы утверждаете, что вам все равно?

— Абсолютно!

— А то, что он при этом бьет гражданку Гридневу?

— Молодой человек, я прожила долгую жизнь на сцене и в жизни: если женщина позволяет себя бить, она того заслуживает.

— И вы так спокойно об этом говорите?

— Конечно.

— У вас есть муж?

— Разумеется.

— Взял бы он и накостылял ему хорошенько, если не хотите в милицию обращаться.

— Кому накостылял?

— Гридневу.

— С какой стати?

Младший лейтенант ошалело посмотрел на актрису.

— За дочь.

— Какую дочь?

— Вы же показали, что Гриднева — ваша дочь!

— Поразительно! О мужчины, мужчины! Это вы можете сомневаться, вам принадлежит ребенок или нет. А мы знаем наверняка. У меня нет дочери по фамилии Гриднева. У меня одна Оля.

Семен Трудных вытер со лба пот.

— Товарищ Каминская, как же так получается?

— Поймите, я устала от вашей печальной истории. Я ничем не могу помочь этой несчастной женщине. Как мать, как жена, я могу понять горе этого человека, но я не депутат, не общественный деятель. Я только актриса. А мой муж имеет слишком большой чин, чтобы драться с каким-то невоспитанным гражданином. — Каминская жестом остановила пытавшегося что-то сказать Трудных. — Давайте с этим покончим. Одно я у вас хочу спросить: что это за молодой человек, снятый рядом с Оленькой? У него правильные черты лица. И, я бы сказала, приятные.

— Хорошо, я отвечу. Но потом вы мне ответите на несколько вопросов.

— Только, ради бога, оставим в покое какую-то Гридневу.

— Это Азаров. Он сейчас, как бы это выразиться, под следствием.

— Никогда бы не подумала! — удивилась Каминская. — Открытое, честное лицо…

— Людмила Арсеньевна, — осторожно начал Трудных, — я все-таки вас прошу, в интересах законности и советского порядка расскажите о вашей дочери. Понимаете, по делу Оля проходит как Гриднева… Она ведь на мужниной фамилии.

— Не знаю я никакую Гридневу! — взорвалась Каминская.

Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы в дверях не появился высокий седой мужчина в морской форме, с погонами вице-адмирала!

— Никита! — бросилась к нему Каминская. — Это ужасно!

Вице-адмирал недоуменно посмотрел на милиционера. Тот отрапортовал, как начальству:

— Младший лейтенант милиции Семен Трудных.

— Никита Павлович Рославцев… — протянул он руку гостю. — Успокойся, Люда. А вы, младший лейтенант, давайте побеседуем у меня.

У вице-адмирала был приятный баритон. Слова он немного растягивал, как и Каминская.

Кабинет Рославцева отличался простотой. Одна стена — сплошной стеллаж, набитый книгами, небольшой письменный стол, два кресла у журнального столика-торшера и длинный аквариум на железной подставке, освещенный откуда-то сбоку мягким и ровным светом.

Они расположились в креслах.

Пришедший в себя младший лейтенант рассказал Рославцеву, по какому делу приехал в Москву, историю с пропажей сухого яда. В той мере, насколько это было разрешено следователем.

Никита Павлович выслушал его внимательно, вопросов не задавал. Когда Семен Трудных закончил, вице-адмирал встал, прошелся по комнате.

— Да, все это не очень весело. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли… Вы курите?.. — Младший лейтенант кивнул; Рославцев поставил на журнальный столик пепельницу — кусок необработанного горного хрусталя с выщербиной посередине. — Дочь моя журналистка. И это вам многое объяснит. Работает она в «Комсомольской правде»… На жену не сердитесь. Она действительно подчас не знает, чем занята Ольга. Мы с дочерью просто-напросто оберегаем ее от лишних волнений. — Никита Павлович устроился в кресле. — А от меня у Оли секретов нет. То, что она отправилась в Сибирь в экспедицию к змееловам, я знал. Мы, можно сказать, эту операцию разрабатывали вместе. — Рославцев улыбнулся. — Я был как бы начальником штаба. Ольга — увлекающийся человек. И если отдается делу, то полностью. У нее свой способ добывания материала для своих статей, очерков, книг. Она считает, и я ее в этом поддерживаю, что узнать что-либо о человеке и его деле можно только тогда, когда сам побываешь в его шкуре. Например, Оля писала серию очерков о жизни монахинь…

— Да где же теперь их найдешь? — удивился Трудных.

— Есть, младший лейтенант. Много еще чего музейного сохранилось в нашей жизни… Для этого Ольга становится послушницей в монастыре. Самой натуральной, И вот результат. — Вице-адмирал подошел к стеллажу и достал маленькую книжечку в мягком переплете; Семен Трудных с любопытством перелистал ее. — Ну могла ли она по-другому войти в этот мир, показать его так выпукло и ярко? Какому журналисту открыли бы святые девы свои тайны и чувства? Разумеется, никому. Так же получилось и в этот раз. Мы сочинили ей биографию, придумали, как она должна вести себя… Теперь вам становится ясно?

— Да уж куда ясней, — подтвердил младший лейтенант. — Значит, Гриднева это так, с потолка?

— Вот именно. Псевдоним как бы. Ольга по паспорту Рославцева, этой фамилией она подписывает свои работы в газете и журналах.

— А муж, значит…

— Никакого мужа у нее нет, — ответил вице-адмирал. — И не было. Насчет увлечений — не знаю. Эта область для меня — запрет. Ее личное дело.

— А как же насчет телеграммы? Ну, после которой она уехала?

— Очень просто. Ольга давно хлопотала в редакции, чтобы ее послали в Италию. Видите ли, во время войны я был связан с итальянским Сопротивлением. Там осталось у меня много друзей. И много дорогих сердцу могил. Вот Оленька и решила поехать по следам нашего отряда. Только было неясно, когда ей оформят документы. У нас была договоренность: как только все будет готово — командировка, виза, — я ей шлю телеграмму известного содержания…

— Эту телеграмму привез на базу я, — вздохнул младший лейтенант.

— Премного благодарен. Вот видите, вы тоже приняли невольное участие в нашей игре.

— Игра игрой, а дело-то уголовное…

Рославцев помолчал.

— Неужели есть подозрение, что Оля в этом замешана?

— Не знаю, товарищ вице-адмирал, какие у следствия есть подозрения, но смотрите, какая штука получается: приезжает ваша дочь к людям, они к ней с открытой душой. Сочувствуют, ведут себя соответствующим образом, а оказывается, все это… как бы получше выразиться, липа, и больше ничего.

Рославцев нахмурился:

— Да, конечно, в этом есть элемент обмана. Я Оле тоже говорил.

— Вот именно. А в данном случае получилось совсем нехорошо: следствие думало об одном человеке, а это — другой. Вы же должны понимать, как иной раз ерунда, пустяк переворачивает все дело.

— Я все хорошо понимаю. Но, увы, события произошли, Оля далеко, и я не в силах вернуть ее раньше, чем кончится командировка.

— А когда она должна вернуться?

— Недели через три, а может быть, через два месяца. Сами понимаете — поиск героев… — Вице-адмирал вдруг спохватился: — Вот соломенная голова, может, вы чаю хотите? Мои пьют кофе, но я предпочитаю чай, по русскому обычаю.

— Спасибо, товарищ вице-адмирал, только что завтракал.

— А может, надумаете?

— Нет, спасибо.

— Ну что ж, неволить не могу. Единственно, что я еще хочу добавить, товарищ младший лейтенант, Оля обеспечена больше чем достаточно. Зарабатывает она хорошо, живет, как видите, на всем готовом… Это следует учесть. А вообще-то я глубоко убежден, что к истории с пропажей яда моя дочь не имеет никакого отношения.

— Последняя просьба, товарищ вице-адмирал. Мы нашу, так сказать, беседу оформим в виде протокола, и вы, если не возражаете, поставите свою подпись.

— Разумеется.

— Так полагается, — извиняющимся тоном сказал младший лейтенант.

— Понимаю, понимаю, — кивнул Рославцев.

Когда протокол был написан, Никита Павлович поставил под ним свою подпись.

Еще раз извинившись, Семен Трудных удалился, в душе радуясь, что наконец с этим делом покончено, потому что чувствовал неловкость, разговаривая с военным человеком в таком большом чине.

Он вышел от Каминской и незаметно очутился в Столешниковом переулке, запруженном суетящейся толпой, вливающейся и выливающейся из магазинов, манящих красочными витринами. Толпа подхватила его и стала носить с собой, как волна утлую лодчонку без руля и без ветрил. Он долго и бесполезно обозревал меха, ювелирные изделия, дамские сумочки, кружева, редкие и дорогие вина, авторучки, книги по физике и кибернетике. Потом его прибило в Петровский пассаж и, покружив, вынесло в ЦУМ. Там он едва не купил своей Катерине пляжный ансамбль (ему сначала показалось, что это фартук), после чего выбрался на улицу. И все же людской прибой занес, его опять в магазин и столкнул нос к носу с очаровательной продавщицей, под обаянием которой Семен Трудных купил жене умопомрачительную комбинацию. До самого приезда домой его мучили опасения, что он купил за такую цену ненужную, как ему казалось, тряпку. Но именно эта безделица впоследствии привела Катерину в такой восторг, что младший лейтенант стал уважать себя намного больше.

Где Семен Трудных окончательно потерял голову, так это в «Детском мире». В этом занятнейшем и соблазнительнейшем из лабиринтов он провел не меньше трех часов, опускаясь и поднимаясь по эскалатору, теряя и снова находя отделы, набитые всякой детской всячиной. Здесь, в магазине, была сатанинская оргия родителей, набрасывающихся на башмачки, рубашечки, курточки, слюнявчики, пальтишки, носочки, игрушки с жадностью, достойной первобытных людей.

Когда уже закатные лучи солнца позолотили памятник Дзержинскому, Семен Трудных, обросший свертками, коробками, пакетами, с детской педальной машиной под мышкой протиснулся в автобус и добрых сорок минут качался среди молчаливых уставших москвичей.

В номере никого не было. Семен сложил покупки в чемодан и пошел искать столовую. В ресторан он заглянуть не решился, помня строгий наказ жены: деньги попусту не тратить. Столовую было найти нелегко. И возвратился младший лейтенант, когда уже окончательно стемнело.

Родной номер встретил его знакомым запахом баранины, дынь, коньяка и тем же храпом.

Семен Трудных влился в этот хор.

С утра младший лейтенант поехал на аэровокзал и купил билет на вечерний рейс. Затем он отправился в редакцию «Комсомольской правды».

Заведующий отделом, в котором работала Ольга Рославцева, — молодой симпатичный паренек в очках, — все никак не мог дослушать Трудных до конца: беспрестанно звонили телефоны. А их на столе у зава было три.

— Я вас слушаю, — сказал он, когда наконец выдалась пауза между звонками.

— Таким образом, чтобы документально подтвердить, что вышеназванная Ольга Рославцева действительно выполняла в Талышинском районе специальное задание редакции и выезжала туда под фамилией Гриднева, прошу выдать соответствующую справку, чтобы приобщить ее к делу, — выпалил Семен Трудных, поглядывая на телефонные аппараты, боясь, как бы снова его собеседника не оторвали.

Завотделом постучал толстым красным карандашом по столу:

— Так-так, справку, значит? А зачем, собственно, вам справка?

— Я же объяснил. — Младший лейтенант протянул удостоверение; зав машинально взял его и, не раскрывая, вернул.

— Да-да, вы предъявляли… Значит, справку?

— Справку.

— Пойдемте! — Завотделом решительно поднялся. — К замглавного. Справку может выдать только он.

На пороге их остановил телефонный звонок, задержав на добрые полчаса.

Потом они бежали по длинным коридорам мимо одинаковых дверей, разъезжали на лифте, врывались в кабинеты, заглядывали в буфет, в прокуренные комнаты.

Завотделом все время посматривал на часы.

— Вы можете зайти завтра? — спросил он у Трудных, после того как секретарь замглавного сказала, что того, вероятно, сегодня уже не будет.

— У меня вечером самолет.

— Вот дела… Хорошо, пойдемте ко мне. По телефону найти кого-нибудь куда проще.

В кабинете зава их ждал… замглавного.

— Я тебя битый час дожидаюсь! — набросился он на завотделом. — Этот материал в номер на вторую полосу.

— Что снимаем?

— Очерк Сикорского.

— Второй раз снимаем, — недовольно пробурчал зав, набрасываясь на рукопись. О младшем лейтенанте он совершенно забыл; Семен Трудных, примостившись в уголке в кожаном зеленом кресле, деликатно кашлянул в кулак. Завотделом спохватился: — Да, вот товарищ тут к тебе, из Талышинска. Ну, куда Рославцева ездила. Ему нужен какой-то документ.

Зам главного редактора поднялся и пригласил младшего лейтенанта:

— Пойдемте в мой кабинет.

Там он внимательно выслушал Семена Трудных.

— Да, Ольга Рославцева действительно выезжала в ваш район по заданию редакции. Я это подтверждаю.

— Мне надо соответствующую справочку, — попросил младший лейтенант.

— Так вы сам представитель закона. Вот и доложите своему начальству. Вам же верят.

— Но ведь она была у нас как Гриднева, вот вы документиком и подтвердите, что Гриднева и Рославцева — одна и та же личность.

— У журналистов и писателей это бывает. Псевдоним называется.

— Ладно, не хотите справочку, так я быстренько протокол составлю, а вы подпишите. Вот и все.

Зам главного улыбнулся:

— Ну и буквоеды! — Он набросал текст справки. — Сойдет?

— В общем-то да, но надо бы указать, что справка выдана в талышинскую районную прокуратуру, — сказал Семен Трудных.

— Ничего. Пусть будет «по месту требования». Оно лучше. Сколько рук бумага пройдет — машинистка, отдел кадров… Люди, знаете, могут разное подумать.

Младший лейтенант скрепя сердце согласился.

…Перед самой посадкой в экспресс, направляющийся с Центрального аэропорта в Домодедово, Семен Трудных накупил газет.

На третьей полосе «Комсомолки» бросился в глаза заголовок: «Герои не забыты». Под очерком стояла подпись: «О. Рославцева, наш спец. кор. Рим, по телефону».

31

Вера Петровна почувствовала что-то неладное в тот день, когда арестовали Азарова. Вечером, придя домой, она пораньше легла в кровать, но уснуть не могла. Непривычно кололо сердце, тело казалось вялым, ноги опухли, стали как ватные. Чтобы не выдать своего состояния, она старалась лежать тихо, делала вид, что спит.

Утром Геннадий заметил у нее темные круги под глазами, обратил внимание на ее частое тяжелое дыхание.

— Вера, сходи в больницу.

— А что?

— На тебе лица нет.

— Ты хотел, чтобы я выглядела пятнадцатилетней девочкой? — отшутилась Вера. — Так не бывает. Большой он уже. — Она провела рукой по животу. — Чем дальше, тем тяжелее. Так у всех.

Геннадий пожал плечами:

— Не знаю, какая-то ты сегодня заморенная.

— Погоди, Гешенька, расцвету еще.

Он больше ничего не сказал. И, уже выходя, в дверях, еще раз попросил:

— Все-таки загляни к врачу.

— Хорошо, зайду, дорого́й.

На работе Вера сразу обо всем забыла. Дело с лесопилкой суд вернул на дополнительное расследование. Пришлось ехать пятнадцать километров на лесосклад, где Вера Петровна провозилась полдня. После обеда к ней пришла Анна Ивановна Кравченко.

— Неужели нельзя Азарова освободить из-под ареста, передать на поруки? — умоляющим голосом просила она у следователя. — Ведь коллектив просит. Я лично.

— Нет, в данной ситуации это невозможно. Азаров отлично знал, что у него подписка о невыезде. Если бы он не пытался улететь в Москву, то, вероятно, до окончания следствия ему не изменили бы меру пресечения. Невыдержанный он.

— Кто? Степан? — удивилась Анна Ивановна.

— Да, Степан.

— Странно, я всегда знала его другим. Он не позволял себе резкого слова, грубости, какой-нибудь неконтролируемой вспышки…

Вера Петровна покачала головой:

— Увы, наверно, все-таки плохо знали.

— Нет, я его очень хорошо знаю, — нахмурилась Кравченко. — Как родного сына…

— Давно вы его знаете?

— Лет двадцать пять.

— Действительно давно.

— Простите, можно у вас курить? — спросила Анна Ивановна, доставая сигареты.

— Да, пожалуйста. Я форточку открою, — поднялась было Седых.

— Нет, не надо. — Кравченко посмотрела на болезненное лицо следователя и спрятала сигареты в сумочку.

Вера Петровна повертела в руках карандаш.

— Степан ведет себя неуравновешенно, непоследовательно…

— Но это не криминал!

— На него, как на лицо материально ответственное, вина ложится в первую очередь. Вам известно, что яд хранился более чем небрежно. А уж вы, как руководитель экспедиции, могли бы обратить на это внимание Азарова.

Анна Ивановна печально покачала головой.

— Что грозит Степану, ну, если дело дойдет до суда? — спросила она глухо.

— Это смотря как подойти, — уклончиво ответила Седых.

— В любом случае, — тихо и твердо произнесла Кравченко, — весь коллектив и я будем бороться за Степана Азарова.

…В последние два дня состояние Веры Петровны не улучшилось. Но она старалась убедить себя, что все в порядке. До положенного по закону отпуска оставался почти месяц. Она хотела обязательно дождаться возвращения Семена Трудных и узнать подробности о Гридневой. И вообще самой закончить следствие. Визит к врачу, вероятнее всего, окончился бы тем, что ее положили бы в больницу. Врачи, они осторожные…

Геннадий ходил недовольный, но вслух своего недовольства не выражал.

Земфира Илларионовна заметила ей:

— Вера Петровна, не нравишься ты мне.

— Не я первая, не я последняя, — отмахнулась Седых.

— С этим не шутят. У врача давно была?

— С месяц.

— Обижайся не обижайся, а я позвоню Геннадию Васильевичу.

Вера Петровна рассмеялась. Ей показалось странным, что эта тихая, незаметная женщина заговорила с ней таким тоном.

— Я говорю серьезно, — обиделась секретарь.

— Ладно, схожу, — обняла ее за плечи Вера Петровна.

— Сегодня же?

— Сегодня. В обед.

Но и в обед она не смогла пойти к врачу. Прямо с самолета в прокуратуру явился Семен Трудных. Уважая начальство, он прошел к Холодайкину. Врио прокурора тут же вызвал Седых.

— Круг, можно сказать, замкнулся. — Холодайкин протянул Вере Петровне документы, привезенные младшим лейтенантом. — Я вкратце ознакомился.

Семен Трудных выглядел именинником. Следователь внимательно прочла протокол и справку из редакции.

— Вы можете добавить что-нибудь из ваших личных наблюдений, товарищ младший лейтенант? — обратился к нему Холодайкин. — Только коротко.

Семен Трудных стал подробно рассказывать, как хорошо встретила его народная артистка Каминская, с каким уважением разговаривали вице-адмирал, зам главного редактора газеты…

Вера Петровна слушала его рассеянно, думая о своем. Она вспомнила очерки Рославцевой в «Комсомольской правде», «Неделе», «Смене». Они всегда затрагивали необычные темы, рассказывали об оригинальных людях. И ей показалось странным: судьба свела ее с этой самой Рославцевой, чья жизнь представлялась Вере Петровне почти непостижимой, даже не верилось, что все это может узнать и описать один человек.

Седых попыталась представить себе Рославцеву, ее манеру говорить, ходить, одеваться…

В голове мешалось два человека — журналистка и образ Гридневой, созданный ею в экспедиции. И тут в памяти Веры Петровны возникло лицо Людмилы Каминской — чистой, восторженной русской девушки, приехавшей на далекий Север в первые годы Советской власти учить детей. По фильму ее предательски, из-за угла, убили кулаки. Седых вспомнила, как она девчонкой разрыдалась в зрительном зале, наивно полагая, что на экране — настоящая жизнь. Потом она видела Каминскую во многих картинах. Но та, первая ее героиня, запала Вере Петровне глубоко в душу. И при воспоминании о ней всегда щемило сердце.

Да, видимо, дочь все-таки здорово уступает матери в артистическом даровании. Зина Эпова учуяла что-то ненастоящее, и Чижак заметил. Ничего удивительного — Людмила Каминская неповторима. В кого же влюбился Азаров? Он, видимо, сумел тоже разглядеть незаурядную натуру сквозь игру. А увлеклась ли Ольга им? Степан может нравиться. У него есть способности. Песни сочиняет, говорят, неплохо исполняет их под гитару…

Мог ли флирт Рославцевой-Гридневой с Азаровым быть задуман с самого начала? И вообще, какое все-таки место занимает Рославцева в истории с ядом?

Вера Петровна, сама не зная почему, ощущала все-таки здесь какую-то связь. Но какую именно — вот в чем дело.

«А нет ли тут личной неприязни к Рославцевой?» — поймала себя на мысли Вера Петровна. Действительно, Рославцева — баловень судьбы. Может быть, это настраивает ее, следователя, против журналистки? Самой Вере Петровне работа и семья достались нелегко.

Седых, привыкшая всегда критически относиться к себе, к своим поступкам, отбросила эту мысль. Да, было трудно. Но уже ушли в прошлое бессонные ночи над учебниками после тяжелого трудового дня, слезы, которые никто никогда не видел, горькое одиночество. Теперь она каждую минуту ощущала радость заботы о другом человеке, как праздника ждала появления на свет ребенка. Да и работа шла у нее пока что хорошо. Правда, последнее уголовное дело выматывает у нее все силы. Так, впрочем, бывало почти всегда: сначала кажется, что ничего не выйдет, а потом, смотришь, сдвигается с мертвой точки, раскручивается, и все становится на свои места.

Но что-то заставляло Веру Петровну все время возвращаться мыслью к Рославцевой, еще и еще раз проверять — не причастна ли журналистка к пропаже яда?

— Вера Петровна, у вас будут какие-нибудь вопросы к товарищу Трудных? — спросил Холодайкин.

— Нет, не будет, — ответила она, с трудом отрываясь от своих размышлений.

— Молодец! По-боевому справились с заданием, — похвалил младшего лейтенанта Холодайкин. — Оперативно. Мы будем хлопотать о поощрении перед руководством РОВДа. А теперь отдыхайте. Шутейное ли дело — почти весь день в воздухе… Как Москва? — спросил он напоследок.

— Столица! — восхищенно ответил Семен Трудных.

Когда младший лейтенант ушел, Холодайкин прошелся по кабинету, потирая руки:

— Хороший работник. Настоящий оперативник. Ему бы получиться немного, так не задумываясь взял бы его в помощники прокурора. — Алексей Владимирович сел в кресло и деловито продолжал: — Теперь ясно, что Азаров действовал один.

— Совсем не ясно, — возразила Седых.

— Рославцева отпадает полностью.

— Почему?

— Наивный вопрос. Знаменитая журналистка! Дочь самой Каминской и боевого заслуженного военачальника!

— А разве мы с вами не знаем случаев, когда дети высокопоставленных родителей попадали на скамью подсудимых?

— Но ведь вице-адмирал в своих показаниях говорит, что дочь его не имеет отношения к пропаже яда!

Вера Петровна усмехнулась:

— Родители всегда уверены в честности своих детей. Они убеждены в том, что знают абсолютно все о своих детях. Так ли это на самом деле, не мне вам говорить. Наверное, не раз представлялся случай убедиться. Я считаю, что, пока не будет допрошена Рославцева-Гриднева, идти дальше нельзя.

— Как вы себе это представляете? — нахмурился Холодайкин. — Вернется она из заграничной командировки не скоро. А мы, значит, будем сидеть сложа руки. Надо будет обращаться в область за разрешением продлить срок окончания следствия. А там разрешат или нет, еще неизвестно. Пустое это занятие, я вам говорю. Рославцева тут ни при чем.

— Я буду настаивать на том, чтобы получить показания Рославцевой.

— Каким образом их получить, я вас спрашиваю? — Холодайкин начал раздражаться.

— Не знаю. Надо посоветоваться в следственном отделе областной прокуратуры. Если вы не возражаете, я завтра же поеду.

— Не возражаю. Хотя не советую зря тратить время. Лучше давайте подумаем, какую версию нам взять за основу в связи с изменением ситуации.

— Да, ситуация усложнилась. Понимаете, какая штука: за границей сухой яд, вероятно, сбыть проще, чем у нас, — частная инициатива. За него можно получить иностранную валюту. И не малую сумму…

— Ерунду вы говорите. Рославцева здесь ни при чем.

— Хорошо, давайте посмотрим на факты. Яд исчез после ее отъезда. Зачем ей надо было так вести себя с Азаровым?

— Ну?

— Если бы это действительно была любовь, она бы рассказала о себе правду.

— Фантазии все это, — сурово сказал Холодайкин. — Я бы вам посоветовал серьезней заняться Азаровым. Надо покрепче прижать его. Ведет он себя вызывающе, а в оправдание ничего сказать не может.

— У нас тоже улик вообще-то достаточно убедительных нет.

— Есть. А вот у него в оправдание ничего нет.

— А как же презумпция невиновности?

— Это, так сказать, формальная сторона закона.

— Нет, Алексей Владимирович, не формальная, а самая его сущность, — запальчиво возразила следователь. — Пока суд не вынес своего решения, никто не имеет права считать человека виновным.

— В душе-то мы точно знаем, преступник он или нет, — усмехнулся Холодайкин. — Хорош же следователь, который передает дело в суд, не зная, виновен его подследственный или нет. Скажите по совести, вы же каждый раз отлично знаете, с кем имеете дело.

— Если бы это было так, суд стал бы не нужен. Не забывайте, есть и оправдательные приговоры. Мы только ищем и расследуем факты, а окончательно решает суд.

— Не доказывайте мне прописных истин, — раздраженно сказал Холодайкин. — И вообще у меня на пустые споры нет времени. Сами знаете, вся прокуратура на моих плечах. — Он посмотрел на часы. — Вот из-за вас и обед пропустили. Мне врачи диету назначили. Все расписано, как по графику…

Они вместе вышли из кабинета.

Добравшись до своего стула, Вера Петровна вдруг почувствовала, что силы покидают ее. Она успела нажать кнопку звонка и сказать вбежавшей Земфире Илларионовне:

— Что-то мне не по себе…

Через полчаса карета «скорой помощи» увезла ее в родильное отделение районной больницы.

32

Узнав, что Веру Петровну Седых положили в больницу и выйдет она на работу в лучшем случае через полгода, Холодайкин принял все следственные дела к своему производству. Вскоре он поехал в областную прокуратуру и вернулся оттуда в приподнятом настроении.

— У нас ожидаются перемены, — заявил он по приезде Земфире Илларионовне. — Савин переведен на временную инвалидность. (Секретарь ничего не ответила на это.) Так что, к сожалению, мы с ним больше работать не будем… Как здоровье Веры Петровны?

— Вроде бы неплохо.

— Рад за нее. Так и передайте: пусть о делах не беспокоится. Прошу вас, вызовите Клинычева по делу Азарова. На завтра, к одиннадцати.

Земфира Илларионовна молча записала распоряжение в перекидной календарь.

…Утром в кабинет Холодайкина заглянул посетитель.

— Можно, товарищ прокурор?

— Вы откуда? — сурово посмотрел на него врио прокурора.

— Из экспедиции.

— Клинычев?

— Нет, Пузырев. — Вася смущенно теребил в руках кепку.

— Я вас не вызывал.

— Хочу вам рассказать все, как было…

Холодайкин строго оглядел Пузырева, раздумывая, пустить или нет.

— Хорошо, садитесь. Вы шофером работаете в экспедиции?

— Да. За аппаратурой еще слежу. Механик вроде. Из-за меня все получилось, гражданин следователь. — Василий опустил голову.

— Выкладывайте, Пузырев. Самое главное.

Хлопнула от ветра форточка, и Алексей Владимирович поднялся из-за стола, чтобы закрыть ее.

Вася вынул из кармана своего любимого полоза, с которым никогда не расставался и который до обморока напугал Рославцеву (из-за чего Азаров до ареста так и не разговаривал с ним), и, подавляя грустный вздох, нежно опустил на бумаги прокурора.

Холодайкин сел на место, положив руки на стол. Полоз развернул свои кольца и стрельнул язычком.

Алексей Владимирович с несвойственным для его возраста проворством вскочил со стула, закричав на всю прокуратуру:

— Убери эту дрянь!

Вася тоже вскочил и поспешно схватил змейку. На крик в кабинет заглянула встревоженная Земфира Илларионовна.

— Ты что это, специально на меня змей напускаешь?! — взвизгнул Холодайкин.

— Так вы же сами просили. — Пузырев все еще держал извивающегося полоза в руках.

Земфира Илларионовна исчезла.

— Что просил? — бушевал Холодайкин.

— Выкладывайте, говорите самое главное. — Вася показал на змею. — А она и есть самое главное.

— Спрячь сейчас же! — приказал врио прокурора. Ему стало немного неловко своего испуга. Он сел, с опаской поглядывая на карман Пузырева, в котором исчез полоз. — Что стоишь? Садись.

Вася опустился на край стула.

— Простите, товарищ прокурор. Но он не ядовитый.

— А я откуда знаю! — проворчал Алексей Владимирович, успокаиваясь. — А теперь рассказывай. Только смотри, без этих фокусов…

— Да нет, что вы! Ей-богу не буду, — сказал Пузырев и честно, с подробностями рассказал историю с полозом и обмороком Оли.

Холодайкин, окончательно придя в себя, сначала слушал внимательно, но в конце концов остановил его:

— Это нам все известно… Сколько зарабатываешь в экспедиции?

— Ну, оклад шофера второго класса и еще как бы полставки за змей.

— Как это — полставки?

— Ну, я меньше ребят ловлю…

— И сколько у тебя набегает в месяц?

— Только за змей сотни две с половиной, три.

— Жгут они тебе карман, что ли?

— Как это понимать, гражданин прокурор?

— Говорят, закладываешь за воротник…

Вася грустно согласился:

— Случается. А вот последняя неприятность, с Гридневой, получилась в трезвом виде. Так что…

— Да как же тебя все-таки держат на работе? Наверное, с последнего места того, попросили?

— Нет, сам ушел. Иной раз не сдержишься, возьмешь грамм сто. Ну, а ГАИ тут как тут. Вот я и подался к змееловам.

— Значит, в лес сбежал? (Вася пожал плечами.) Нехорошо, Пузырев, нехорошо. Ну, а как Азаров к этому относился?

— Плохо, гражданин прокурор. Все грозился шею намылить. — Вася вздохнул. — Напортил я ему крепко… Так что с меня надо спрашивать…

— Что спрашивать?

— Ну, я ведь рассказал, как было…

— Ты лучше мне скажи: Азаров поручал тебе «левые» ездки лично от себя? Может быть, кого встретить, что-нибудь подвезти… За икрой, может быть…

Василий, не задумываясь, ответил:

— Нет, такого не было.

— А ты получше подумай.

— Нет, ничего такого он меня не просил.

— А его самого просил куда-нибудь отвезти по личным делам?

— Не было у него личных дел. Это точно.

— Ты вспомни.

— Что вспоминать? Не было такого, и все тут, — упрямо сказал Василий.

— Ну что ж, Пузырев, твои показания мы запишем. — Холодайкин стал писать протокол. — А дальше ты как думаешь?

— Что?

— Будем продолжать пить или нет?

— Постараюсь…

— Все беды человека от водки, — назидательно говорил врио прокурора, не отрываясь от бумаги. — Нет чтобы силы свои на дело тратить… Семья у тебя большая?

— Не обзавелся еще.

— Трудно тебе будет обзавестись. Какая пойдет за пьяницу, а?

— Полюбит — пойдет, — уверенно сказал Вася. — Глядишь, через это совсем брошу…

— Сейчас бросать надо. Потом — поздно. На, ознакомься, подпиши. Если что вспомнишь насчет того, что я тебя спрашивал, приходи…

Закончив с Пузыревым, Холодайкин вышел в приемную. Земфира Илларионовна еще с большим усердием занялась бумагами. Врио прокурора прошелся по зданию, заглянул во все комнаты, осматривая их взглядом радивого хозяина.

— Да, подновить все не мешало бы, — остановился он у стола секретаря. — Говорил в области, обещали выделить деньги на ремонт. — Алексей Владимирович ощупал оконные рамы, колупнул потрескавшуюся краску на подоконнике. — Удивляюсь я прежнему руководству: за восемь лет ни разу не делали капитального ремонта. Несолидно мы выглядим. Что думает о нас посетитель, усаживаясь на этот стул? — Холодайкин сел на стул и покачался на нем, тот отчаянно заскрипел. — А посетитель решит, что у государства нет денег для учреждений, стоящих на страже социалистической законности. Или подумает, что человек, сидящий в том кресле, — Холодайкин показал на кабинет прокурора, — не печется о своем рабочем месте… Так я говорю, Земфира Илларионовна?

— Посетители мечтают, как бы поскорее уйти отсюда, а на чем сидеть, им все равно. — Секретарь усмехнулась: — Лишь бы не за решеткой.

— Неправильно вы мыслите. Закон — он должен начинаться со стула. — Холодайкин многозначительно хмыкнул: — Ничего, скоро все наладится. Сперва ремонтик, потом за мебель возьмусь. А там, глядишь, подумаем насчет другого помещения…

— А чем здесь плохо? — заметила секретарь.

— Несолидно. — Врио прокурора постучал по тонкой стенке, отгораживающей приемную от соседней комнаты. — Районная прокуратура как-никак!

33

Клинычев держался в кабинете врио прокурора как-то неуверенно.

— Значит, вас уже вызывали в милицию по делу браконьеров? — задал вопрос Холодайкин.

Леонид замялся:

— Там говорили со мной… Не понимаю, зачем. С Бутыриным я случайно знаком. Вместе лежали в больнице.

Алексей Владимирович постучал пальцем по столу:

— Мы боремся за сохранение природных богатств, а находятся элементы, которые в корыстных целях разбазаривают народное достояние… И находятся такие несознательные люди, которые перекупают у браконьеров-вредителей ценные пищевые продукты. Я бы даже сказал дефицитные. А не было бы таких людей, Бутырин и ему подобные не знали бы, куда девать наворованное у государства добро. Вот и получается: кто больше виноват — Бутырин или те, кто у него покупает? Как вы считаете?

— Правильно вы говорите, товарищ прокурор.

— А вот вы поступаете неправильно, — покачал головой Холодайкин.

— Я хорошо зарабатываю и так, — уклончиво ответил Клинычев. — Правда, рискуя жизнью.

— Ну, это вы для своего кармана рискуете.

— Семью надо содержать…

— И большая семья?

— Конечно! Мать больная, два брата, сестра…

— Братья младше вас?

Леонид смутился:

— Почти одногодки. — И добавил: — Детей у них много, помогаю. У нас так принято. На Кавказе живем. — Клинычев хлопнул себя по колену. — И зачем я сюда приехал? Жена говорит, дома сиди. В конце концов, змей и у нас сколько хочешь. От больной матери уехал. Молодой я еще, дурак! — Леонид постучал себя по голове.

— Обзавелся семьей — уже не молодой, считай… Где же вы деньги взяли на эту махинацию?

— Какую махинацию?

— Бутырин утверждает, что вы ему как будто дали за икру триста рублей. Врет, значит?

— Откуда у меня могут быть такие деньги? Ни у кого в экспедиции сейчас таких денег нет. Вот рассчитаются с нами, тогда другое дело.

— Никто из ваших ребят, кроме вас, в этом деле не участвовал?

— О чем вы говорите, товарищ прокурор? — искренне удивился Клинычев.

— Вы отлично знаете. — Холодайкин поиграл карандашом. — Дело из милиции рано или поздно попадет к нам.

Клинычев обиженно сказал:

— Я с вами, товарищ прокурор, откровенно… Вот до вас следователь был, женщина. Говоришь с ней, а она непонятно о чем спрашивает. С вами легче. Все как есть выкладываю… А вы про Бутырина. Он что хочешь может наговорить на человека. Пускай скажет, где он деньги у меня видел? Думает, посторонний человек, зарабатывает хорошо, так на него все можно свалить…

— Что ж, Клинычев, ваше дело отпираться. Этим сейчас занимаются органы внутренних дел, перед ними и держите ответ… Я хотел узнать, не замешан ли кто еще из ваших. Если у человека деньги и он скрывает, тут что-то не то.

Клинычев слегка побледнел. Зазвонил телефон. Холодайкин поднял трубку.

— Холодайкин слушает… Вера Петровна, это вы, подождите одну минуточку. — Он обратился к Леониду: — Пройдите в приемную. Я вас позову. (Клинычев с готовностью вышел.) Понимаете, Вера Петровна, хотел навестить вас, да занят очень, сами знаете… — Алексей Владимирович откашлялся.

— Ничего, не надо беспокоиться, — ответила Вера Петровна. — Алексей Владимирович, как там насчет Рославцевой? Я слышала, вы в облпрокуратуру ездили?

— Это не телефонный разговор…

— Я прорвалась в кабинет главврача. Здесь никого нет. А вы один?

— Да, один. — Холодайкин недовольно заметил следователю: — Вам беспокоиться нельзя, отдыхайте, лечитесь… Все идет как надо.

— Мне будет спокойней, если вы скажете, как решили с Рославцевой, — упрямо повторила Седых. — Я ведь не отстану.

— Решили. Сделаем запрос через Министерство иностранных дел.

— Это возможно?

— Так подсказали товарищи из области.

— Хорошо. Что еще новенького?

Холодайкин не успел ответить, как послышались короткие гудки. Он недоуменно положил, трубку. Некоторое время подождал. Раздался звонок. На этот раз звонили из райкома, вызвали на совещание. Алексей Владимирович, отложив все дела, отправился туда.

…Через несколько дней Холодайкин поехал к Скорину. В прокуратуру поступила жалоба на неверные действия зам начальника РОВДа.

По дороге он думал о том, что надо форсировать дело о пропаже яда. Но на допросах Азаров или повторял уже сказанное ранее или вовсе замыкался в себе и отказывался отвечать.

Скорин встретил Алексея Владимировича спокойно потому, что о жалобе знал. Он был уверен, что это кляуза. Факты действительно не подтвердились.

Уже в конце своего визита Холодайкин спросил у Скорина:

— Как дело по Рыбнадзору?

— Вас Клинычев интересует? — напрямик спросил майор.

— И Клинычев тоже.

— В Сухуми его дружка накрыли. Думаю, прижмем хвост и этому.

— Когда закончите?

— Постараемся поскорее.

— Ну, а что Клинычев?

Скорин усмехнулся:

— Юлит, выкручивается. Чует голубчик, что попался.

— Вы не тяните. В области указали, что мы частенько сроки затягиваем, — начальствующим тоном сказал Холодайкин.

— Когда это мы затягивали? — спросил начальник РОВДа.

— С лесопилкой, например.

— Вы сами знаете, что это не от нас зависело.

— Ладно, не будем вдаваться в частности. Мне самому хочется, чтобы наш район упоминали на совещаниях только в числе лучших.

— Я тоже себе не враг. Значит, одни кукуете? — переменил тему разговора майор.

— Приходится.

— Нового скоро назначат?

— Я в планы начальства не лезу, — поджал губы Холодайкин.

— Так просто спросил, — примирительно сказал Скорин, поняв, что попал в самое больное место. — Одному, видать, тяжело?

— Мы привыкли всю жизнь лямку тянуть, — вздохнул врио прокурора и добавил: — В общем, постарайтесь оперативно, по-боевому.

Начальник РОВДа засмеялся:

— Оперативнее не бывает.

34

Эти два пожилых человека, были чем-то похожи друг на друга. Видимо, долгие годы совместной жизни, пережитое горе сроднили их и оставили одну и ту же печать на облике каждого.

— Что вы мне можете рассказать? — обратился Холодайкин сразу к обоим.

Отцу Азарова на вид было лет шестьдесят пять. Матери — около этого. У Азарова-старшего черты лица более тонкие, мать — попроще. Такие лица в России встречаешь на каждом шагу. Редкая пара, пережившая войну, подхваченная ее ураганом с родных мест, разлученная и вновь соединенная, готовая на любом месте начать неприхотливую, полную труда жизнь. И все-таки счастливая. От них веяло спокойствием, которое приходит после долгих лет невзгод и страданий, испытавших на прочность человеческую верность и привязанность. Одеты они были под стать друг другу: просто, добротно. Так одеваются с расчетом на долгие годы.

— Не может Степан пойти на такое, — как бы уговаривая врио прокурора, произнес старик. — Не поверю.

— Не может, — откликнулась мать.

Всем своим видом они показывали, что произошло просто-напросто недоразумение, которое легко исправить, если встать на их точку зрения.

Эта уверенность стариков в невиновности Степана заставила врио прокурора почувствовать себя не в своей тарелке. Он говорил с родителями Азарова сухо и официально.

— Вас вызвали сюда сослуживцы сына?

— Давно уже собирались навестить его, — сказал отец. — В Ташкент все не с руки как бы, а тут решились. Степа вроде в отпуске. Хотели побыть с ним до окончания… Наше какое дело — пенсионное.

— Так вы знали?

— Откудова? — удивились старики.

— Прямо как обухом по голове… — сказала мать. — Вы уж разберитесь. Степа у нас такой заботливый, такой примерный. — Старушка не выдержала, поднесла к глазам беленький платочек в голубой горошек.

— Сдержись, Маня. — Азаров-старший тронул жену за локоть.

— У вас есть какие-нибудь факты, относящиеся к делу? — Холодайкин облокотился обеими руками на стол. Его смущало присутствие этих людей, потому что он чувствовал, что волей-неволей вступает в их жизнь как разрушитель. Он хотел еще сказать им, что все родители считают своих детей невинными ангелами, а на самом деле не знают о них ничего. И вспомнил, что эти самые слова говорила ему Седых в их споре с Рославцевой.

— Какие факты… — вздохнул старик. — Вот это к делу не пришьешь. — Он приложил руку к левой стороне груди.

35

Клинычев пришел в прокуратуру в самом конце рабочего дня. Услышав голоса в кабинете врио прокурора, он примостился на краешке стула в приемной, изредка бросая виноватый взгляд на Земфиру Илларионовну.

— У вас повестка? — спросила секретарь.

— Нет. Очень хочу поговорить с товарищем прокурором, — поспешно ответил Клинычев. — Очень нужно.

— Поздновато вы пришли. Рабочий день заканчивается.

— Подожду, может быть, примет?

Земфира Илларионовна пожала плечами.

Клинычев нервно поглядывал на стрелку стенных часов, неумолимо приближающуюся к цифре, обозначающей конец работы.

Иногда разговор за дверью прерывался, и тогда Клинычев с надеждой замирал на стуле.

Громко и неожиданно прозвенел звонок.

Земфира Илларионовна прошла в кабинет к Холодайкину и, вернувшись, бросила:

— Товарищ Холодайкин вас примет, но придется подождать.

— Очень большое спасибо. — Клинычев приложил обе руки к груди.

Ему пришлось ждать около часа, пока Холодайкин освободится. Потом врио прокурора еще долго продолжал писать, не обращая никакого внимания на присутствие Клинычева. Тот нервничал, непрестанно вытирая носовым платком вспотевший лоб и ладони.

Наконец Холодайкин обратил на него внимание:

— Клинычев, Клинычев, — укоризненно покачал головой врио прокурора, — обманули вы меня… (Леонид опустил голову.) Ведь Бутырину вы деньги давали. За икру. Отпираться будете?

— Нет, не буду.

— Оно лучше, — Алексей Владимирович поудобней устроился в кресле и приготовился слушать.

— Понимаете, сестра замуж выходит. У нас без подарка нельзя. Вот я и решил послать к свадьбе…

— К свадьбе, говорите?

— Ну да!

— Это два с половиной-то пуда икры на свадьбу?

— Совсем немного. Вы были когда-нибудь на свадьбе у нас на Кавказе?

— Не приходилось.

— Не меньше двухсот человек бывает. А то и больше.

— Возможно, — недоверчиво посмотрел на него Алексей Владимирович. — Любят, стало быть, у вас икру в Сухуми?

— Еще как!

— Ну, а деньги где взяли?

Клинычев растерянно уставился на Холодайкина, а потом тихо сказал:

— Азаров дал.

— Откуда они у него?

— Сам не знаю.

— Так-так. — Врио прокурора невольно придвинулся к столу: — И знал, для чего они тебе?

— Знал.

— А сам он не хотел купить икры?

— Нет. Говорит, и так заработает не меньше. — Клинычев вдруг осекся, поняв, что выдал себя, но Холодайкин промолчал, что-то усиленно соображая. — Вы отметьте где-нибудь. Я вам все, как было, открыл. Откуда я знал, что Бутырин браконьер? Думал, сам дома делает икру… А так бы я никогда…

— Погодите, — остановил его Алексей Владимирович, — так у вас же ни у кого нет наличных денег?

— Действительно, нету. А у Азарова есть. Выдал мне новенькими двадцатипятирублевками. Гражданин прокурор, вы примете во внимание, что я вам все рассказал?

— Добровольное признание учитывается, — уклончиво ответил врио прокурора, протянул Клинычеву листок бумаги, ручку и добавил: — Запишите подробно, когда, сколько, зачем и при каких обстоятельствах дал вам деньги Азаров. Кто-нибудь был при этом?

— Нет, не было. И еще…

— Что еще?

— Как-то к нам в экспедицию приходил человек…

— Какой человек? — заинтересовался Холодайкин.

— Ну, молодой. Моего возраста. Гридневу спрашивал.

— И все? — равнодушно произнес врио прокурора.

— Нет. Просил Азарова показать яд, змей…

— А что Азаров? Показал?

— Не знаю.

— Кто был в это время на базе?

— Мы со Степаном, то есть с гражданином Азаровым.

— Так Азаров показывал ему яд? Говорил с ним наедине?

— Не знаю. Я пошел в лес. Змей ловить.

— Ладно, запишите все в протокол. И подробней. Особенно про деньги.

Клинычев покорно стал писать, грызя кончик ручки…

— Ну что, кончили? Давайте. — Холодайкин бережно принял показания и внимательно прочел.

— Свои порядки устанавливают, — недовольно сказал Клинычев.

— Кто это?

— В экспедиции решили деньги со всех взять и вызвать адвоката из Москвы.

Алексей Владимирович усмехнулся:

— Пусть вызывают. Законом разрешается.

— А почему я должен отдавать свои деньги, заработанные с риском для жизни? Откуда я знаю, виноват Азаров или нет?

— Из Москвы, говорите? — Холодайкин хмыкнул. — Смотри-ка!

— И я говорил: если он виноват, то и двадцать адвокатов не помогут. Венька Чижак доказывал, что поможет. Его самого-то какой-то известный адвокат в Москве защищал.

— А что, у Чижака есть судимость? — насторожился врио прокурора.

— Суд был. А что и как, не знаю.

Холодайкин кивнул.

— Ладно, проверим. Ну вот что, Клинычев, засиделись мы. (Тот суетливо поднялся.) Вы ступайте, а у меня еще дел по горло.

— До свидания, — вежливо попрощался Клинычев и, пятясь, вышел из кабинета.

Холодайкин некоторое время выждал, потом тоже покинул прокуратуру и направился в КПЗ.

Азаров подтвердил, что давал взаймы Клинычеву деньги. Но откуда они у него появились, объяснить отказался наотрез.

Человека, который спрашивал Гридневу, не знает. А лабораторию и террариум ему не показывал: не было времени, надо было спешить на отлов змей.

На следующий день снова раздался звонок из больницы. Звонила следователь Седых, интересовалась делом Азарова.

Холодайкин опять просил ее не беспокоиться. И в заключение сказал:

— Следствие-то, в общем-то, закончено. Передаю на днях в суд.

— А Рославцева? — вырвалось у Веры Петровны.

— Что Рославцева?

— Вы получили ее показания?

— Это вряд ли повлияет на исход дела.

— Нет, я все-таки думаю…

— Простите, Вера Петровна, у меня люди…

— Жаль. — Седых повесила трубку, не попрощавшись.