Змеиное гнездо

Когда солнце замрет I

Они остановились в Ларге – маленьком городке, построенном на берегах великой реки Дороха. Эта полноводная княжегорская река начиналась недалеко от Поясной гряды и углублялась на север, впадая в Сизое море. Она петляла по Поясной гряде и не замерзала даже зимой – буйный поток, срывающийся со склонов. Но затем она стекала на равнину меж горных хребтов и бежала к морю, обтекая Варов Вал и десятки других крепостей и деревень; здесь Дороха схватывалась льдом.

– Чтоб ее, эту зиму. – Латы дул на замерзающие пальцы. – Было бы лето, мы бы сплавились прямо к ставке моего князя. А сейчас – на конях и сквозь снег.

Совьон знала, что Латы и его сподвижники собирали войска, повсюду рассказывая о своем государе. Латы обходил гаринские крепости, перемещаясь с юга на север, и в редком месте не находилось воинов, пожелавших примкнуть к нему. Варов Вал был последней остановкой Латы в Гаринском княжестве – следовало возвращаться.

– Хорошая зима, – возразила Совьон, пересекая двор при гостевом доме. Сегодня выдался на удивление теплый день, и Совьон даже не покрывала головы: снежинки таяли в волосах.

Латы считал иначе, поэтому натянул рукавицы.

– Не думай, что если я родился в Гурат-граде, то не привык к зиме. Четыре года назад я отправился в изгнание следом за Хортимом Горбовичем, и долгое время мы были наемниками на Хаарлифе. Ты знаешь про Хаарлиф?

– Конечно.

Горсть льдистых островов на крайнем севере, в проливе между Княжьими горами и землями айхов-высокогорников. Совьон нахмурилась:

– Твой князь сделал своих людей наемниками?

– А что ему оставалось? – Латы пожал плечами. Он двинулся по улочкам в сторону рынка. – Князю тогда было пятнадцать, без роду и без золота, с бешеными нами под началом. Вскоре к нам присоединился опальный гуратский воевода, который… кое-чем прогневил князя Кивра, отца моего государя. Воевода привел своих людей и корабль. А у него не самые сдержанные люди, хочу тебе сказать.

Совьон удивляло, как Латы разделял своих соратников. Были его друзья – Соколья дюжина, подчинявшаяся только Хортиму Горбовичу, и были ратники опального воеводы – иногда казалось, что это два разных лагеря.

Латы потер раскрасневшиеся щеки и продолжил:

– Воинов нужно кормить, и воинам нужно воевать. Если бы Хортим Горбович разрешил нам грабить окрестные княжества, его знали бы как предводителя шайки воров. Вот мы и подались на Хаарлиф.

– Разумно, – проговорила Совьон. – Сколько тебе лет, Латы?

– Двадцать два. Зачем ты спрашиваешь?

Будто не слыша его, Совьон улыбнулась и прищурилась: снег, лежащий на улочках Ларги, сиял в свете солнца.

– Кто предложил вам направиться на Хаарлиф? Неужели твой князь – или княжич, кем бы он тогда ни звался? Он так хорошо знал, куда вести оголодавших воинов, – маленький птенец Горбовичей, выброшенный из уютного гнезда?

– Не смейся над моим князем. – Латы вмиг посерьезнел. – Я не понимаю, к чему ты клонишь.

О, еще бы он понимал. За последнее время Совьон услышала от Латы много историй о мудрости князя Хортима и о запальчивом упрямстве его воеводы. Но Совьон не спешила этому верить. Она не сомневалась – четыре года назад дружина была сворой юнцов, а опальный воевода, пусть даже гневливый и кровожадный, не позволил пропасть горстке вчерашних подростков – много ли они знали о жизни за пределами Пустоши?

Совьон уклонилась от ответа, заметив:

– Ты не слишком жалуешь княжеского наставника.

– Фасольда-то? – улыбнулся Латы. – За что мне его жаловать?

«Возможно, за приведенный корабль и за несколько десятков опытных братьев по оружию. За то, что сам Фасольд или кто-то из его людей, знавших север куда лучше вас, юных гуратцев, придумал вам занятие до того, как вы бы умерли с голоду».

– Поверь, ты тоже его невзлюбишь, когда увидишь. И он тебя невзлюбит, потому что ты женщина и носишь оружие.

– Ничего не поделаешь, – ответила Совьон. – Если он умелый воевода и дрянной человек, я признаю и то, и другое.

Рыночная площадь городка была вытянутой и – как ей и полагалось – оживленной, с криками зазывал и шумными спорами о цене. От прилавков ремесленников Латы прошел дальше, к пекарне – нужно было купить достаточно съестного, чтобы отряду хватило до ставки князя Хортима. Латы попросил Совьон помочь ему рассчитать, сколько потребуется продовольствия, которое люди Латы сгрузят на тележки и вывезут за пределы города.

Его отряд разбил лагерь за воротами Ларги. Восемьдесят с лишним человек – Латы говорил, что по пути на север их станет больше. Мол, многие пустятся в путь сами, когда до них долетит слух о Хортиме Горбовиче – и о том, кто руководит войском вместе с ним.

– Поэтому я пошел по крепостям, а не явился ко двору гаринского князя, – как-то объяснил Латы. – Простые люди охотнее верят в невероятное, а не раздумывают по полгода, собирая советы в чертогах. Гаринский князь – человек сварливый и неприязненный, с ним тяжело вести разговор. Но посадники его крепостей решили, что если на севере и вправду собирается грозная сила, то с ней лучше дружить. Воины уходят за мной, а сколько еще присоединится, когда слухи размножатся сильнее прежнего?

Совьон думала, что человек, которому есть что терять, никогда бы не пошел за одной только сказкой о возвращении белого дракона. Видать, люди, идущие за Латы без приказа своих государей, – тот еще кипящий котел. «Удержит ли сотни отчаянных твой князь или тот, кто выдает себя за Хьялму из Халлегата?» Совьон никто не спрашивал, и она ничего не говорила. Хотя ее многое тревожило.

Война – это не только бойцы, но и золото. На что живут эти люди? Отправиться на юг, чтобы рассказать о войске Горбовича; снарядить в путь восемьдесят с лишним человек – на все нужны деньги. В ту же ночь, проведенную в лагере у ворот Ларги, Совьон не выдержала и спросила об этом.

Латы удивился.

– Я не ходил договариваться к гаринскому князю, потому что всегда знал, что он не воспримет меня всерьез – только прокормит обещаниями, а то и всыплет плетей. Но есть и другие князья, и они не могут отказать Хортиму Горбовичу и Хь… – Он поймал взгляд Совьон. – Тому, кто назвался нам Вигге. Хорошо, не верь мне, если хочешь. Сама все увидишь.

– Увижу, – сдержанно кивнула Совьон. – Значит, войску Хортима Горбовича помогают северные князья?

Любопытно, надолго ли у них хватит терпения.

Латы говорил о Хортиме Горбовиче и его ратях с гордостью, но Совьон догадывалась, как там, на севере, должно было все бурлить. Хортим Горбович не желал, чтобы его считали предводителем ватаги грабителей, хотя едва ли его иначе воспринимали на землях, вынужденных кормить сотни воинов.

Что ж, война есть война. Благородные порывы ютятся рядом с голодом и насилием. Если, конечно, тот, кто стоял за спиной юного князя и назывался Хьялмой, был хоть сколько-нибудь благороден.

Чем дальше отряд шел на север, тем больше Совьон не нравился этот человек.

Время неслось неумолимо. Хортиму Горбовичу до сих пор не верилось, что с той поры, как они начали собирать войска, прошло всего несколько лун.

Ему думалось, что созывать рати зимой было не лучшей затеей. Холода в Княжьих горах долгие и суровые, попробуй прокормить сотни вояк. Зимой государи крепче держались за своих подданных и не решались отправляться в походы раньше весны. Хортим, выросший в теплой Пустоши, всегда боялся морозов, способных выкосить половину войска еще до боя, но Хьялма полагал, что нельзя тратить время попусту – нужно искать соратников.

– Наперво, – объяснял он неторопливо, бесцветно, – твоя сестра. Стоит поторопиться, если ты хочешь застать ее живой.

Как тут не согласиться?

– К тому же в стынь люди сильнее ощущают бремя своих тягот. А дань Сармату – тягота, от которой мы можем их избавить.

Правда, потом Хьялма добавил, что княжегорские зимы стали теплее тех, что он запомнил. Хотя их лагерь стоял на севере – на лесистой равнине, которую взрезала река Дороха, неподалеку отсюда впадающая в Сизое море.

– И наконец. – Хьялма выделил это голосом, чтобы Хортим понял: самое важное. – Теперь мне придется подолгу бывать в человеческой оболочке. Куда дольше, чем случалось за последние годы, а мне неведомо, сколько еще протянет это тело. Ты же видишь, оно больное.

Поэтому молва полетела, понеслась снежным комом: вернулся халлегатский князь.

Хьялма, чье имя обкатывал шепот древних легенд. Старший брат Сармата-змея и Ярхо-предателя, слывший мертвым вот уже тысячу лет. Он носил драконью кожу, когда хотел, и оставлял ее, когда того требовало дело. Пустую драконью тушу перетащили в середину собирающегося лагеря – немым доказательством, внушительным напоминанием: Хьялма из Халлегата жив, как бы сказочно это не звучало.

Неудивительно, что княжегорские государи, к чьему двору приезжали Хьялма с Хортимом, опешили и не решились отказать в помощи, даже сославшись на зиму. Теперь у Хьялмы были друзья – или, по крайней мере, те, кто вел себя по-дружески, – на северо-востоке.

– Придет время, и их удивление растает, – кисло говорил Хортим. – Их благоговение сменится раздражением и усталостью. Им надоест содержать войско.

– Разумеется, – отвечал Хьялма. Тогда он стоял в шатре, упершись руками в узкий стол. Он изучал карты княжегорских земель: они рассыпались желто-чернильными листами пергамента, выдубленного из бараньей кожи. Многое изменилось за время отсутствия Хьялмы, и рисунок Княжьих гор – не исключение.

– И что ты будешь делать? – Хортим опустился на бочонок, заменявший ему стул, и зябко передернул плечами. В их лагере было гораздо теплее, чем в льдистом море, но это не мешало Хортиму болеть – с резью в горле, слезящимися глазами и ломотой в костях, будто молодому князю было не девятнадцать, а все сто лет.

– Что я буду делать? – переспросил Хьялма, не отрываясь от карт. – Пойду на юг. Двинемся, как только будем готовы.

Воины рубили окрестные леса и строили передвижные катапульты: одни посылали тяжелые ядра, добытые из княжегорских пещер-каменоломен, другие – гарпуны и окованные бревна. Это предложил Хьялма, уверенный, что войско без дела сопьется да перегрызется, разграбив соседние деревни. К тому же ему уже доводилось воевать с Ярхо. Тогда за Ярхо не шла бессмертная орда, против которой оказались бы бессильны обычные мечи и стрелы, но Хьялма пытался одолеть самого окаменевшего брата. Он не брезговал любыми сплавами, которые были готовы подарить ему северо-восточные князья, особенно жалуя чугун.

Так и прошли эти несколько лун – в суматохе, сборе войска, постоянных болезнях и разговорах с Хьялмой. Привыкнуть к тому, что отшельник, назвавшийся им Вигге, оказался князем из легенд, было непросто, но Хортим не позволил восхищению взять верх над здравым расчетом. У Хьялмы можно было многому научиться – как вести себя при государях и простых воинах, как говорить и как молчать.

К февралю Хьялма потрудился на славу. Он не только разобрался в современном укладе Княжьих гор, но и устроил жизнь лагеря. Знающие люди объясняли другим, как собирать метательные орудия. Пригодных к бою ежедневно обучали Фасольд и его сподвижники. Не обходилось без потасовок или разбоя, однако Хортим верил: Хьялма действовал по уму. Во всяком случае, лагерь самого Хортима развалился бы, не пережив зиму.

Подготовка в войне шла полным ходом.

Хортим расположился на скамье. Он грел руки о чашу, в которой плескалось вино: горячее, с нехитрыми специями, водившимися у местных знахарей. Хортима знобило, хотя он и кутался в теплые меха; горло разрывало от боли, и даже питье не помогало.

Он закашлялся.

– Что-то ты совсем раскис, княже, – присвистнул Арха. – Может, принести чего? Или лекаря позвать?

Знатные у них были лекари, конечно. Так, травники, ютящиеся в кособокой землянке неподалеку от лагеря – они готовили отвары из засушенных ягод и штопали раны, если кому-то из новобранцев взбредало в голову подраться. И вправляли кости, если на кого-то в ходе работ падали бревна.

– Нет, – прохрипел Хортим. – Сиди.

Иногда ему казалось, что он заслужил любовь Сокольей дюжины только благодаря Архе и его звериной преданности. Арха был лихим человеком из тех, что за словом в карман не лезли: сказал весело, а будто стрела взметнулась – колко и страшно.

Когда Хортим забывал о своей рассудительности и красноречии, то совершенно не понимал, почему Соколья дюжина – удалая, ярая, смелая Соколья дюжина – признавала его своим господином. Его учили, что князь должен быть могучим и сильным. Таким, чтобы и грозу, и бурю мог переносить на ногах, а в походах ночевал на голых камнях и не чувствовал неудобства. Если же князю не повезло со здоровьем, пускай бы он выглядел, как Хьялма: грозный и внушительный, несмотря на пожирающую нутро болезнь. Хортим же чувствовал себя жалким – закутанный в меха, красноносый и сипящий. Его глаза слезились, на лбу выступала испарина.

– Ты, княже, это, – повел подбородком Карамай. – Только прикажи. Мы поможем!

Княжий шатер был просторным. Вечерами здесь часто собирались люди Хортима, и сейчас у скамьи сидели трое.

Первый, у самых Хортимовых ног, – Арха. Хищный, весь будто бы бесцветно-серый с малиновым: прозрачные струны волос, веточки красных сосудов, расползающихся от светлых глаз, а на руках – ожоги, оставленные Сарматом-змеем. Напротив Архи сидел Карамай – не чета ему, он выглядел донельзя добродушно. Это был один из самых юных дружинников, крупный русоволосый парень с веснушками и улыбкой от уха до уха.

Но еще сильнее Карамай отличался от Латы. В том чувствовалось вельможная кровь Гурат-града – Латы был темноволосый и зеленоглазый, с обликом ладной статуи из родовых склепов. Брат Хортима был таким же.

Ладонь под мехами сжалась в кулак и тут же безвольно ослабла. Сейчас, во время затяжной болезни, Хортим как никогда понимал: жаль, что все так вышло. Кифа стал бы лучшим князем и смог бы повести людей в бой. Он бы не вынуждал соратников опекать его, как захворавшее дитя.

– Ха! – ухмыльнулся Латы, ловко подхватывая кости. – Я выиграл.

С неделю назад он воротился из путешествия по окрестным княжествам: привел людей, выполнил поручение Хортима – и очень этим гордился.

– Покамест – да. – Арха наклонил голову вбок. Его верхняя губа поползла вверх, обнажив ряд крепких зубов. – А что потом… Знаешь ли, никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь…

– О нет. – Латы закатил глаза. – Опять за свое.

– Может, сегодня удача на твоей стороне, а завтра – махнет крылом на прощание. Ищи-свищи, а не отыщешь, по каким тропам ходит, в каких реках плавает…

– Полно тебе дурачиться, – улыбнулся Карамай. – А то – мало ли? Мы с Латы возьмем и поверим в байки.

– В какие же?

– Такие. – Карамай пожал плечами. – О том, что с тобой приключалось до встречи с князем.

Арха сделал вид, что удивился.

– А что со мной приключалось?

– Ну, тебе-то лучше знать. – Карамай взял у Латы кости, подкинул. Поймал их широкой ладонью. – Нам ты ничего не рассказывал, хотя стоило бы. За столько-то лет.

– Зачем же утруждаться? – Арха откинулся назад, к скамье Хортима. – Люди добрые все и так рассказали, а ты запомнил.

– Брешут поди, – хмыкнул Карамай. – Говорят, когда ты был подростком, тебя чуть не казнили. Хотели сжечь как колдуна где-то на окраине Гурат-града, но Хортим Горбович спас тебя и взял в княжий терем.

Арха обернулся.

– Слышал такое, княже?

Хортим отпил вина.

– Где-то доводилось.

– Славно, – протянул Карамай. – Так это правда?

Арха пожал плечами.

– Это правда, княже?

Хортим покатал напиток в чаше и, приподнявшись на локтях, вздохнул:

– Пожалуй, что правда.

– Видишь? – Арха кивнул в сторону Хортима. – Государь сказал, что так оно и было, а государь лгать не будет.

Колыхнулся полог. Шатер был вместителен, но не так высок, как хотелось бы, и Фасольду пришлось согнуться, прежде чем войти. Воевода казался добродушнее обычного: веселый, раскрасневшийся с мороза, похожий на медведя в заснеженном полушубке.

– Эх, какая будет ночь, – поделился он, кивая Хортиму вместо поклона. – Настоящая зимняя, вьюжная! А небо – как из стекла сплавили. Чистое. Черное. Звезд полно.

Рядом с ним Хьялма казался бледной горестной тенью. Ему тоже пришлось заходить сгибаясь; он сел на приставленный к столу пустой бочонок, ни с кем не здороваясь. И он явно не разделял восхищения Фасольда вьюгой.

В присутствии Хьялмы Хортим уже не мог позволить себе разваливаться на скамье. Он приподнялся, спустил наземь обутые ноги, но Хьялма заметил и коротко обронил:

– Лежи.

Хьялма и так редко улыбался, а сейчас выглядел еще угрюмее.

– Что стряслось, князь? – спросил Хортим тихо. Кроме него и Фасольда немногие решались начать с Хьялмой разговор. Заговорить с ним – словно ступить на дорожку из тонкого льда. Никогда не узнаешь, треснет ли она под твоей стопой.

Хьялма помедлил. Взбил волосы тонкопалой ладонью, и с седых прядей посыпались мокрые снежные хлопья.

– Сегодня в лагерь пришел человек. Услышал о нас и решил присоединиться. Сам добирался из своей деревушки – в отдалении от дорог, потому что опасался разбойников на большаках.

Он стиснул ладонь, давя слипшийся снежный комочек. По жилистому запястью побежала вода.

– В нескольких сутках отсюда он заметил странных людей. Чудом успел затаиться в кустах и тем спас свою голову.

Хортим почувствовал, как в груди нарастает дурное предчувствие.

– Сказал, что они выглядели не как обычные путники, но и не как изваяния. Воины, облаченные в серый камень. Двое. – Хьялма прикрыл глаза. – Наверняка они у Ярхо вроде разведчиков. Ратники и соглядатаи, забравшиеся слишком далеко на север.

Фасольд нахмурился. Похоже, Хьялма еще не делился с ним этой новостью.

– Значит, – спросил он, – твоему братцу любопытно, как у нас дела?

Хьялма не ответил.

– Но… – мягко начал Латы, и Хьялма тут же переметнул на него острый взгляд. – Но их ведь всего двое. Это не так страшно.

– Всего двое? – переспросил Хьялма, кривясь.

Он неосознанно двинул плечом, словно пожилой вояка, у которого на непогоду разболелась старая рана.

От неприятного известия сделалось зябко. Не заставила себя ждать и обещанная Фасольдом вьюга – снаружи завыло, закрутило и замело так, что шатер покачнулся.

Хортим еще не заставал таких буранов на этой равнине. И он, уже смирившийся с мыслью, что судьба поскупилась ему на удачу, мог бы догадаться: нынешний вечер принесет кое-что помимо страшных слухов.

Арха вскинулся, точно сторожевой пес, и мотнул головой.

– Там кто-то слоняется

И вправду: заскреблись, зашелестели.

– Может, ветер? – предположил Хортим, хотя уже понимал, что ошибается. Воображение нарисовало каменных посланников, пришедших резать лагерь, хотя откуда бы им здесь так быстро взяться?

– Пустите, люди добрые, – проблеяли жалобно. – Пустите…

В мгновение Латы с Архой оказались у входа. Отдернули полог, огляделись и вволокли в шатер согбенную фигуру: лохматая шаль на скрюченных плечах, разбухшие пальцы, сжимавшие клюку…

– Глазам не верю, – сощурился Латы, кутаясь в шубу от ледяного дуновения. – Ты-то тут откуда, матушка?

Действительно – старуха. Не резвый убийца, завернутый в тряпье. А седовласая, морщинистая, сгорбленная женщина, которую вьюга загнала в княжий шатер.

– В самом деле, – протянул Арха. – Откуда?

Хортим приподнялся и насупился, сведя к переносице вострые черные брови. Лагерь – не двор корчмы, чтобы по нему слонялись неизвестные, а дозорные не поднимали тревоги.

– Как же тебя сюда занесло? – продолжал Арха, и в его спокойно-приветливом тоне сквозила сталь.

– Сама не знаю, – неожиданно живо отозвалась старуха – моложе, озорнее. – Но вы же не нелюди, чтобы бабку в метель выпроваживать.

Суеверный Карамай стиснул под рубахой оберег.

Латы выругался – что-то про ведьм, которые уже засели у него в печенках.

– Кем бы ты ни была, – пригрозил Фасольд, выступая, – уходи. Не то я сверну тебе шею.

– Увы, – покачала головой незнакомка, вставая на ноги. Ее редкие седые пряди залоснились, погустели, сплетаясь в косы. – Это, голубчик, вряд ли.

Она скинула с себя обветшалое тряпье, оставшись в бледно-красном платье на белую рубаху. Пояс унизывали бусины, шею и волосы легкой дымкой окутывал платок. Ее сутулые плечи расправились. Расплывчатая фигура приосанилась: вместо глубокой старухи перед ними стояла пожилая женщина, сохранившая печать прежней стройности и красоты, с тяжелыми седыми косами, в браслетах и оберегах. Посох оплетала нить с подвешенными на ней листьями остролиста – посередине пламенели ягоды.

Латы бессознательно отшатнулся, но Арха остался стоять на месте. Он ощерился и шагнул вперед.

– Если что задумала, – прошелестел, – я тебе глотку перегрызу, ведьма.

В ответ на такую неучтивость незнакомка лишь покачала головой.

– Дурно ты встречаешь гостей! – Она переступила через сброшенные лохмотья. – Постыдился бы.

Она вежливо поклонилась, лукаво посверкивая глазами – светло-зелеными, как свежая листва.

– Меня зовут Моркка Виелмо. Я вёльха южных топей и лесов, что лежат меж Костяным хребтом и Матерь-горой.

– Далековато, – процедил Латы.

– О нет, – улыбнулась Моркка Виелмо. – Любой путь недолог, если идти его моими ногами.

– Довольно, – оборвал Хьялма. Он выглядел одновременно странно-собранным и скучающим. – Чего тебе, вёльха?

Она ответила не сразу. Долго изучала его лицо – каждую черту, каждую бороздку кожи. Отмечала ледяную голубизну его глаз и синеву проступающих на шее вен.

– Меня привело любопытство, – сказала вёльха степенно, не гася улыбки. – И до моих краев дошла слава о тебе, Хьялма из Халлегата.

– Весьма признателен. – Его тонкие губы изогнулись в кислой гримасе.

– Редко что привлекает мое внимание, – продолжала Моркка Виелмо. – Но сейчас я захотела проверить: правда ли то, о чем шепчутся все, от трав до птиц в поднебесье? Правда ли, что за головой Сармата-змея идет его брат, носящий драконью чешую?

Она смотрела на Хьялму не мигая.

– Теперь я вижу, что это так.

Повисло молчание.

Затем Моркка обвела взглядом остальных: чуть задержалась на Хортиме, чуть – на Латы.

– А раз уж сегодня такая ночь, – проговорила она, беспрепятственно ступая вглубь шатра, – надо скоротать время до тех пор, пока вьюга не утихнет.

«Вот почему нынче метель, – запоздало подумал Хортим. – Из-за ее чар».

Может, кто-то и захотел бы прогнать вёльху, но не было сил шевельнуться. Время потекло тяжело и лениво, и слова Моркки взбалтывали его, как ложка – густой кисель.

Словно не чувствуя холода, она медленно опустилась на колени и неспешно потянулась за сброшенной ветошью.

– Конечно, я не вёльха-прядильщица, но и я могу предсказать грядущее и не солгать. – Она извлекла из тряпья то, чего там не должно было быть: восковую свечу, бусины, угольки, камешки с вырезанными знаками, остроугольные самоцветы…

– Я бы не отказалась пророчить тебе, Хьялма из Халлегата, но мне нечего рассказать. Разве что старые сказки – про Кагардаша и Сарамата, про Тхигме и Молунцзе. Про то, как тысячу лет назад они боролись дни и ночи напролет. Однажды, когда солнце замрет, они сразятся снова, и мир расколется.

Хьялма даже не изменился в лице.

– Не нужно мне твоих сказок, ведьма.

Ее стянутая морщинами рука рассыпала бусины, самоцветы и кусочки прозрачной смолы.

– А что насчет тебя, молодой князь? – Она посмотрела на Хортима глубинно и хитро. – Тебе я могу пророчить.

– Ну уж нет, – резко ответил тот, хмурый и нахохлившийся, как сокол с родового герба. – Я не желаю знать ничего лишнего.

– Княже… – прошептал Карамай. – Если вёльха предлагает погадать, нельзя отказываться. Беда будет.

Моркка Виелмо подожгла свечу длинным мягким выдохом.

– Я верю, что тебя ждет великое будущее, молодой князь, – сказала она. – Смотри – это мой дар тебе. Задай один вопрос, всего один, и я на него отвечу.

Капли воска сорвались вниз.