Знак Калта

на своей работе. Бланшо продолжал наблюдать, пока Верлун останавливал кровотечение у

лишившегося чувств солдата.

– Будет жить? – поинтересовался Крадж.

Изможденный Верлун пожал плечами.

– Достаточно долго, чтобы это оказалось оправдано? Не знаю. Возможно, – медик был

седовласым ветераном, а теперь и его лицо приобрело сероватый оттенок. Его плечи

поникли, словно несли на себе бремя всех беженцев.

– Гражданин Крадж, – произнес он, – вы пробыли здесь восемь часов. Ступайте

отдохнуть. Мне может помочь адепт Бланшо.

– А вы? – проворчал Крадж.

Верлун выпрямился и тряхнул головой, отгоняя усталость. Казалось, это помогло, как

будто объявление себя отдохнувшим и впрямь давало такой эффект.

– Я еще поработаю, благодарю.

Крадж кивнул им обоим и заковылял к выходу из комнаты. Бланшо не жалел о его уходе.

Этот человек вызывал у него беспокойство. Крадж выглядел старым. Бланшо не знал, был

ли он действительно дряхлым или же его состарил труд в мануфакторуме. Лицо было

потрескавшимся и иссушенным, словно разваливающаяся на куски старая шкура. Когда-

то Крадж лишился левого глаза. Глазницу закрывала проржавевшая металлическая

пластина. Вниз по щеке из-под нее тянулась рубцовая ткань. У него были длинные редкие

и тонкие волосы, такие же серые, как залитый маслом рокрит. Уродливая перекошенная

щель рта отвисала справа. Ноги имели разную длину. Руки тоже, но обе были длинными.

От одного присутствия Краджа Бланшо начинал нервничать. И все же он не думал, что это

ассистент нашептывал, словно змея, пока клинок вгрызался вглубь.

– Кто следующий? – спросил Верлун, вернув Бланшо к насущным делам.

– Эээ… – прокашлялся тот. – Там мужчина с ранением в грудь. Думаю, он еще жив, но

крови много.

– Нет, – произнес Верлун. – Бесполезно.

– Его поддерживает жена, с ними сидит старая женщина, и… и она мертва, а я думал…

– Печально, – прервал его Верлун. – Но я не могу тратить время на того, кто наверняка

умрет у меня на столе. Для него скоро все кончится, и это станет милостью. Найдите мне

того, кого я смогу спасти.

– Хорошо, – отозвался Бланшо, но не двинулся с места. Его разум снова следовал за

криками и шепотом. Криками и шепотом, которых больше никто не слышал.

– В чем дело? – спросил Верлун.

Бланшо набрал воздуха.

– Я слышу то, чего нет, – произнес он, – и, кажется, вижу.

– Так, да? – в голосе Верлуна было больше раздражения, чем тревоги. – Движение на

краю зрения, неразборчивые звуки?

– Отчасти да, но…

– А когда вы в последний раз спали дольше пары часов?

Бланшо потребовалась секунда, чтобы сформулировать ответ. Последний раз он спал в

своей кровати в ночь перед нападением.

– Не знаю, – сказал он.

– Меня бы больше обеспокоило, если бы у вас не было галлюцинаций. Поспите, когда

сможете, но сперва принесите пользу вместо того, чтобы отвлекать, ага?

Бланшо постарался изо всех сил. Следующий час он оттирал пролившуюся кровь и

занимался простой сортировкой, затаскивая внутрь тех раненых, которым, как ему

казалось, старания Верлуна могли помочь. Затем Бланшо бродил по жилым пещерам, пока

не нашел свободное место на полу. Он заснул /материальная тьма, сила и взмах, волна

плоти, колышущейся от мощи/ и проснулся в поту. Содрогаясь.

Был соблазн вернуться к Верлуну и спросить того, преследуют ли обычно галлюцинации

людей во сне. Однако Бланшо мог представить себе ход разговора.

Вы видели то же самое? Ну, не совсем. Что вы видели? Сложно описать. А шепот? Что

говорилось? Не знаю. Не могу разобрать.

Диагноз? Хватит тратить мое время.

Бланшо принял правильное решение. Он не стал встречаться с Верлуном. Пару часов

помогал распределять пайки, а затем вернулся на раскоп. Крадж тоже там работал.

Он кивнул Бланшо, и тот ответил тем же, хотя с трудом заставил себя сделать это. Бланшо

говорил себе, что его беспокоит не только уродство Краджа. С этим человеком что-то

было не так на более глубоком уровне.

К его испугу, Крадж оказался в одной туннельной бригаде с ним и на следующий день и

еще через день. Шла середина третьей смены, а оползень оставался таким же

неподвижным – и столь же бесконечным – когда Бланшо понял, что Крадж как-то связан с

нашептываниями.

Он обозвал себя глупцом за то, что так долго не понимал, что происходит. Каждый раз, когда он слышал шепот, Крадж находился где-то неподалеку. Он никогда не видел, чтобы

рабочий издавал искаженные, свистящие звуки.

Крики смолкли, однако нашептывания теперь постоянно сопровождали его – всегда

недалеко, но никогда совсем рядом. Постоянно сразу за углом, за дверью, в следующей

пещере. Так же, как и Крадж в эти моменты – на расстоянии, но всегда неподалеку.

Трусость, с которой человек занимался своим делом, заслуживала презрения. Бланшо не

знал, говорил ли Крадж с кем-то еще или же предавался злонамеренной молитве – сложно

было сказать, звучал ли один голос или несколько. Отголоски и слоги /добыча, повсюду

добыча/ переплетались, накладывались друг на друга, повторялись, объединялись в хор, а

затем вновь превращались в одинокий, едва слышный, причудливый звук. Однако Бланшо

постоянно слышал все больше и все отчетливее. Шепот не просто скреб в ушах и душе, словно ледяной узловатый палец. Слоги становились все более различимыми. Они

сливались /мясо для зубов, кровь для когтей, кости для истины/ в слова и фразы. К страху, который Бланшо испытал, впервые услышав звуки, теперь добавился ужас от их смысла.

Были и другие слова. По крайней мере ему казалось, что это слова. Он их не понимал. Они

не могли исходить из его разума, выходя даже за грань чуждого. От одного их звучания в

середину лба как будто вонзался шип. Бланшо не понимал их значения и был благодарен

за это. Он был уверен, что постигнуть смысл этих слов означало бы впасть в безумие.

Утешало одно. Теперь он знал, что шепот ему не мерещился. Он никоим образом не смог

бы вообразить /вкусить поклонение их маленькому королю-богу, оно растет и ширится, кормит нас, да, да, пусть будет богом, сокруши здравый смысл, ввергни их во тьму/

подобного кощунства.

Ситуация была ясна. Крадж заключил союз с силами, враждебными Богу-Императору. Он

стремился принести в аркологию смерть и разрушение, как те силы сделали с Калтом.

Его необходимо было остановить.

У майора Девэйна не было штаба как такового. Но поскольку он был старшим офицером в

аркологии, и на него ложилась ответственность за всех ее обитателей, то ему необходимо

было место, где люди могли рассчитывать его повстречать. Он выбрал помещение для

сбора землекопных бригад по соседству с тем, куда складывали обломки из туннеля, ведущего к выходу. Так он находился рядом с самым важным делом в аркологии. Если бы

оно потерпело неудачу, все остальное утратило бы смысл.

Под присмотром Девэйна находились десятки километров туннелей и пещер, однако

Бланшо знал, что если подождать достаточно время, майор появится. И Джассик стал

ждать.

Спустя примерно два часа майор пришел. Он был одного возраста с Верлуном, но терпел

свой возраст и усталость более бодро. Его осанка и маршрут были настолько прямыми, как будто Девэйна вытесал плотник. Казалось, что форма, столь же изодранная и грязная, как одежда всех остальных, до сих пор отглажена и годится для парада. У большинства

мужчин в убежище была многодневная щетина, однако майор был гладко выбрит.

От изнеможения его взгляд стал твердым, словно кремень. Когда Бланшо приблизился, на

лице Девэйна появилось холодное выражение. Адепт понял, что тот видит перед собой

лишь человека, который стоит и ничего не делает. В аркологии праздность не являлась

роскошью. Она была изменой.

Решимость Бланшо дрогнула. Он чуть было не промолчал. Однако затем в помещение со

стороны раскопа вошла Нарья Меллисен, и присутствие еще одной верующей придало

ему необходимых сил.

Он рассказал Девэйну все. Бланшо пытался изъясняться спокойно, но он так ясно ощущал

нетерпение собеседника, что слова лились потоком.

Они звучали нелепо.

Девэйн соизволил глянуть на Меллисен в поисках подтверждения.

– Вы тоже слышали этот шепот?

– Нет, сэр.

– И вы много раз трудились в одной смене с обоими этими людьми?

– Да, сэр.

Майор снова повернулся к Бланшо.

– Не думаю, что кто-то еще слышал…

– Они и не могли, – попытался объяснить Бланшо и почувствовал, что только усугубляет

дело. – Кроме одного раза в медицинском центре, в это время поблизости никого не

оказывалось.

– Ясно, – скривил губы Девэйн. Он уже собирался избавиться от помехи. – Стесняюсь

спросить, но что это, по-вашему, было?

– Я… – Бланшо запнулся. – Думаю, Лассар Крадж знает, что я его подозреваю, и дразнит

меня.

Девэйн закатил глаза.

– Адепт Бланшо, – произнес он, и каждый тщательно подчеркнутый звук прозвучал, словно удар хлыста. – Я бы не удивился, если бы узнал, что среди нас предатели.

Учитывая обстоятельства, вынудившие нас оказаться здесь, меня вообще мало что может

удивить. Но вы описываете настолько бесполезный и незамысловатый заговор, что мне

искренне жаль, что это не так. Если бы нам противостоял столь некомпетентный враг, война бы уже закончилась. Но дело обстоит иначе, и если вы отнимете у меня еще минуту

времени, я отправлю вас под арест.

Он собирался что-то добавить, но затем наклонил голову, прислушиваясь к вставленной в

ухо бусинке вокса. От искаженных, скребущих звуков у Бланшо по коже поползли

мурашки. Это слишком напоминало шепот.

Девэйн прикоснулся к бусинке.

– Приду прямо туда, – сказал он и ткнул пальцем в Бланшо. – С вами все, – майор

развернулся к Меллисен. – Лейтентант, мы нужны в медицинском центре.

– Сэр.

Она сочувственно посмотрела на Бланшо и направилась за майором.

Плечи Бланшо опали под гнетом отчаяния и волнения. А затем /большое убийство, достойная жертва, сейчас, сейчас, сейчас, он делает это сейчас/ по комнате разнесся

шепот, громкий, словно /хххххиииииххххх/ безжалостный смех.

– Стойте! – взмолился Бланшо, обращаясь и к голосу, и к офицерам, однако Девэйн

скрылся в туннеле, ведущем в главную пещеру. Меллисен задержалась, и Бланшо

бросился к ней.

– Вот-вот произойдет что-то ужасное!

– Где?

Бланшо не знал.

– Я снова это слышал, – сказал он. – Только что. Не знаю каким образом. До этого я

ошибался. Теперь понимаю. Я не мог слышать человеческую речь. Однако голоса

реальны, лейтенант. Клянусь на книге, которая дорога нам обоим. Вы говорили, что я

выжил ради какой-то цели. Должно быть, это она. Меня благословили даром слышать

этих тварей, чтобы мы смогли им противодействовать.

Слова вырывались спонтанно, но Бланшо знал, что они правдивы. Он говорил с

убежденностью веры и поспешностью пророчества.

Во взгляде Меллисен была неуверенность, но Бланшо был убежден, что ей хочется

поверить.

– Как противодействовать? – спросила она. – Вам неизвестно, где случится нападение.

Лейтенант была права. Бланшо захотелось заплакать. У него помутилось в глазах

/вспышка, повсюду конечности, клыкастая улыбка, объем страдания/, и в этом мареве

открылась истина.

– Взрыв, – произнес он.

У Меллисен отлила кровь от лица.

– Раскоп, – проговорила она.

Ну, конечно же. Заложенная там бомба, которая приведет к повторному обвалу, станет

смертным приговором всем обитателям аркологии. Меллисен бросилась к завалу, а

Бланшо направился за Девэйном. «Так и должно быть, – подумалось ему. – Мы прекратим

это»?.

И все же сомнение подтачивало пыл. В ответе было нечто неправильное. Его дала

Меллисен, а не он сам, и разгадка оказалась обрамлена логикой, а не откровением.

Девэйн успел уйти далеко. Бланшо догнал его в главной пещере.

– Майор, – начал он.

Офицер наградил его убийственным взглядом и не замедлил шага. Впереди, у входа в

медицинский центр, ждал Верлун. Девэйн двигался по залу так, словно на полу не было

спящих, плачущих, стонущих, раненых и умирающих. Бланшо спотыкался, стараясь не

отставать.

– Прочь с глаз моих, – приказал Девэйн.

– Вы не понимаете, – Бланшо предпринял еще одну попытку и замер посреди пещеры. Он

задохнулся, когда /вдох, нетерпеливое шипение, пожирающая мир змея готова напасть/

ощутил, что нечто наслаждается мгновением. Он увидел, как Верлун внезапно присел, плотно сжавшись в дверях. Медик смеялся, и это был самый отвратительный звук из

числа издаваемых людьми, какой когда-либо доводилось слышать Бланшо.

Последовала дюжина взрывов. Они произошли почти одновременно. Два подрывных

заряда и несколько осколочных гранат, спрятанных под обломками полок и брошенными

ящиками по периметру пещеры, направили ударную волну и шрапнель вовнутрь. Еще

одна граната сработала у ног Девэйна. Майор исчез в кровавой дымке.

Бланшо швырнуло наземь. Громадная пещера внезапно стала замкнутым пространством, заполненным громом, огнем, секущими кусками металла и ветром, который бил, словно

кулак. По ту сторону глаз полыхнул свет, и наступила тьма, сопровождаемая грохотом

тонн падающего камня – ревущим рокотом, в котором тонули вопли жертв.

Казалось, последовал миг небытия. Должно быть, прошло больше времени, поскольку, когда Бланшо открыл глаза, звуков продолжающегося обвала уже не было слышно. Он

услышал приглушенные голоса, одни из которых кричали, а другие вопили. Ничего не

было видно. Он лежал на спине, прижатый к скале мягким грузом. Было тепло и сыро. В

открытый рот капало что-то жидкое.

Кровь. Его погребло под телами убитых.

Бланшо запаниковал, вцепившись в куски растерзанного мяса. У Джассика не получалось

оттолкнуть их. Их удерживал больший, незыблемый вес. Произошел обвал, понял

Бланшо. Он оказался в могиле из камня и плоти. Джассик попытался закричать, но

подавился, набрав полный рот окровавленного песка. Бланшо заскулил и напрягся.

Прилив вызванного клаустрофобией ужаса испарял здравый смысл. Пальцы скрючились, словно когти, погружаясь в податливую холодную плоть. Они путались в обрывках

одежды, рвали мускулы. Бланшо казалось, будто он пытается плыть по болоту из мяса и

крови. Хныканье переросло в скрежещущий хрип.

И тут мертвый груз плоти сдвинулся. Бланшо по чуть-чуть оттаскивал его от лица. Он

услышал, как колеблются камни. Щебень сверху шевельнулся, но не раздавил его.

Наконец-то он смог нормально дышать и кричать.

Руки натыкались на грязь и камень. Он копал и толкал, и щебень подался ровно

настолько, чтобы сменить позу. Возможно, это была иллюзия прогресса, но Бланшо

ухватился за нее, и проблеск надежды отчасти вернул ему рассудок. Джассик стал

бороться с рухнувшей скалой, и та снова сместилась. Он вновь смог двигаться и начал

ползти.

Он не знал, в правильном ли направлении движется. В абсолютной тьме были слышны

лишь его собственные вопли и приглушенный скрежет слеживающегося щебня.

Бланшо сражался со своей гробницей, чувствуя, как руки обдираются и кровоточат. Когда

он ощущал, что где-то подается, он двигался туда, постоянно говоря себе, что выбирается.

– Еще чуть-чуть, – шептал он. – Еще чуть-чуть. Еще чуть-чуть.

Литания была необходима. Только она не допускала в сознание видение бесконечного

копания в выходном туннеле. Не давала погрузиться в воющее отчаяние, пока он

пробирался через все новые раздавленные трупы.

Впрочем, отчаяние все равно преследовало его. Оно было сильнее и тянулось к нему.

И вот, когда Бланшо уже начал падать в его объятия, случилось чудо. Он услышал чужие

голоса. Крики, приглушенные, но реальные. Услышал, как чьи-то руки оттаскивают

камни. Он начал звать. Вопить с настоящей надеждой.

И ему ответили.

Прежде чем спасательная команда вытащила его наружу, прошло еще несколько часов.

Бланшо выбрался в полумрак, которому обрадовался, как дневному свету. Заново

родившийся, измазанный кровью множества людей, он оглядел разрушенное помещение.

Болтающиеся осветительные полосы и несколько угасающих огней озаряли

продолжавшую висеть в воздухе пыль призрачным свечением. Пещера не обвалилась, хотя несколько крупных фрагментов потолка отломились, обрушив с опор плиты рокрита

и природного известняка. По центру располагался холм из неровных камней в половину

высоты нового свода. Бланшо, покачиваясь, стоял у подножия.

– Сколько выживших? – спросил он у Меллисен.

– Только вы, – ответила та.

Голос лейтенанта звучал как-то странно. Даже в колеблющемся пещерном освещении

было видно, что ее глаза сияют. Сначала Бланшо не понял, в чем дело. А затем осознал, что точно так же пылают устремленные на него взгляды всех членов спасательной

группы.

Это было благоговение.

Его поразила истина об очередном чуде. Он стоял всего в паре шагов от гранаты, которая

разорвала Девэйна. Его погребло под тоннами камня, помяло и изрезало, но в целом он

остался невредим.

Бланшо вздрогнул, ощущая откровение. Сколько раз с начала войны он избегал

неминуемой смерти? Неужто можно было сделать вид, что за его выживанием не стояло

никакой цели? Нет, нельзя. Он был избран для некой особой миссии волей Бога-

Императора. Меллисен и остальные понимали это. Теперь осознал и он.

Но что же это за цель?

Ответ пришел через несколько минут. Бланшо стирал кровь тряпкой, которую ему дала

Меллисен. Толпа становилась все больше по мере того, как по аркологии разносилась

весть о человеке, чья жизнь чудесна. Благословлена.

– Вы знали, что это произойдет, – обратилась к нему Меллисен.

– Что?

– Нападение. Вы знали, что среди нас изменник. Вы слышали шепот предательства, – она

говорила тихо, но слова разносились далеко над благоговейно молчащей толпой.

– Да, – ответил Бланшо. – Слышал.

Перед ним вырисовывалась его роль в судьбе Империума. Увиденное заставило его

содрогнуться от волнения и прилива адреналина.

Бланшо понял истину об ужасающих видениях. Понял, почему ему пришлось страдать, слушая шепот порчи. Его наделили этим даром, чтобы узнать врага.

Меллисен продолжала смотреть на него. Как и остальные. Он осознал, что все они ждут

его. Ждут указаний.

– Итак, все окончено? – спросила Меллисен.

Нет. Не все. Позади Меллисен, в проеме, ведущем к раскопу, стоял Крадж. В полумраке

виднелся только силуэт, но Бланшо узнал перекошенную фигуру.

– Это он! – завопил Джассик, протягивая руку, как будто мог схватить Краджа. – Он в

этом замешан!

И тут к его губам подступило незваное слово, доселе чуждое, но идеальное и совершенно

точное.

– Еретик! – выкрикнул Бланшо.

Большего не потребовалось. Люди начали проталкиваться за Краджем, хлынув в туннель, словно река, которая пробила дамбу и ворвалась в давно закрытый канал.

Крадж побежал, и Меллисен с Бланшо оказались подхвачены потоком.

Бланшо постоянно терял беглеца из виду. Тот двигался быстрее. Туннель резко повернул

вправо. Бланшо обогнул угол и угодил прямо в толкающуюся, сбитую с толку толпу.

Крадж исчез.

– Он забрался туда, – произнес кто-то, указывая вверх. У проема в стене под самым

потолком болталась вентиляционная решетка. Ширины отверстия хватило бы человеку, чтобы пролезть, если бы тот оказался достаточно отчаянным. Похоже, что никто не был

достаточно отчаянным, чтобы лезть за Краджем, если тому удалось уйти. Вентиляционная

система аркологии была даже более разнородной, чем сама основная сеть пещер. Помимо

пробуренных шахт, от пещеры к пещере тянулись переплетающиеся разломы. Их

оказалось невозможно изолировать друг от друга. В итоге получилась достаточно

неэффективная сеть, а также смертоносная крысиная нора.

– Кто за ним пойдет? – спросил кто-то.

– Никто, – отозвалась Меллисен. – Если он там ползает, то это лишь вопрос времени, когда Крадж ошибется и застрянет. Если он хочет умереть от голода в тесноте, пусть

будет так.

Бланшо кивнул, подумав, что Меллисен права. Крадж не сбежал. Он выбрал более

медленную казнь.

– Итак? – спросила Меллисен. – Все кончено?

Теперь от Краджа не доносилось никакого шепота. Цена оказалась высока, однако заговор

предателей был раздавлен.

– Да, – сказал Бланшо. Он был заперт под землей, покрыт кровью и не знал, увидит ли

вновь дневной свет, но еще никогда так не гордился собой.

И все же…

У взрыва оказались последствия. Выяснилось, что Верлун заложил бомбы не в одной

пещере. Все они сработали одновременно. Один из крупных жилых комплексов

полностью обрушился, убив всех, кто находился внутри. Кроме того, медик установил

зажигательные заряды, уничтожившие склад неприкосновенного запаса аркологии. Еды

больше не было. Если туннель выхода не расчистят в ближайшие несколько дней, то не

расчистят уже никогда.

Дни погрузились во мрак, и Бланшо чувствовал, как миг триумфа ускользает прочь, а его

значение обращается в прах. Вновь наползали сомнения. Вера Меллисен в его

божественное предназначение была непоколебима и через лейтенанта распространилась

среди отчаянно ищущих надежду людей, словно пожар по траве. Меллисен настояла, чтобы Бланшо находился в бывшем убежище Девэйна, когда не трудился на раскопе. Он

был важен для выживших, и теперь необходимо было иметь возможность где-то

встретиться с ним, как раньше с Девэйном и самой Меллисен. Для Бланшо наступил

момент славы.

Это его пугало. Он бы принял свой долг, если бы на самом деле знал, в чем тот состоит.

Возможно, все кончилось. Бланшо предупредил, но понял слишком поздно.

Так он думал, когда наконец-то скрючился в углу комнаты возле какого-то сломанного

землеройного инвентаря. Звук работы на завале был лишь далеким шумом, и через

считанные секунды Бланшо уснул. Его сны были наполнены тревогой, но это были

ожидаемые кошмары о разорванных телах и волнах крови.

Задыхаясь, он проснулся, и /сила тьмы, тянущейся от стен, камень не преграда губителю

реальности, черный прилив катится насквозь, пожирает, челюсти расходятся и открывают

звезды внутри, пасть вселенной приближается ко всем/ все его иллюзии погибли, разлетевшись на окровавленные осколки под ударом видений и образов, которые теперь

не давали смотреть на реальный мир, разворачиваясь кошмарным парадом. Бланшо

застонал от ужаса, но не услышал собственного голоса, поскольку /праведный служитель

пути, он славно потрудился, да, да, даааа, мы принимаем жертву, но нужно сделать

больше, работа только начинается/ шепот вернулся.

Громче. Насмешливее. Теперь слова были совершенно отчетливы, пусть того же нельзя

было сказать об их смысле.

Некоторые не могли принадлежать людям. Никому на этом уровне реальности. Их пело

нечто, имеющее не один рот. Буквы состояли из костей и стекла, а слоги из порчи и

смерти. Услышав их, Бланшо попытался закричать, но вместо этого подавился

заполнившей рот кровью.

Так его и нашла Меллисен. Он не мог встать без ее помощи. Лейтенант медленно водила

его туда-сюда, пока он вновь не почувствовал ноги и не смог дышать, и за это время на

раскопе сменились бригады. Бланшо стер кровь с подбородка, зная, что на него начинают

поглядывать. Прежде чем задать вопрос, Меллисен дождалась, пока он отчасти

успокоится.

– Есть и еще, да?

– Да, – приходилось бороться с желанием оглянуться через плечо и вглядеться в тени. –

Должно быть, их еще много. Я слышу их так отчетливо. Вижу…

Бланшо до сих пор не знал /черная, словно питон, драконья пустота/, что же видит. В

образах должен был присутствовать символизм. Бланшо давил все мысли относительно

других вариантов. Значит, символы. Метафоры грядущей катастрофы. Пророчества и

предостережения о том, что произойдет, если он не применит свой дар. Бог-Император

дал ему чутье и наделил этим долгом. Нельзя было избавиться от бремени.

– Вы знаете, кто они? – тихо спросила лейтенант.

– Нет, – в убежище было слишком много лиц, которые сливались в единый образ грязи, изнеможения, несчастья и отчаяния.

Меллисен выругалась.

– Чего же вы от меня тогда хотите? Если Верлун был предателем, им может оказаться кто

угодно. Как нам их остановить?

– Я узнаю, – произнес Бланшо и в тот же миг пришел ответ. – Они не в силах скрыть от

меня свою природу. Не сейчас, – вкус крови во рту подтверждал растущую мощь дара. – Я

увижу и услышу, кто они на самом деле.

– Хорошо, – спустя минуту сказала Меллисен. – Хорошо. Тогда пойдемте. Проведем

обход.

Они начали с выходного туннеля. Места, где тлела последняя надежда, и места их

наибольшей уязвимости. Когда они приблизились к рабочим бригадам, /чернота

поглощает скалу, туннель обрывается в голодную пустоту, накатывающуюся пустоту, пустоту, которая не пустота, а ужасная сущность, создание, чья суть разрушение/ Бланшо

споткнулся.

Он снова не видел мира перед собой. Вместо этого там была реальность, терзаемая

тварью, которую он не мог назвать, не мог описать и перед которой испытывал

абсолютный страх. Видения длились недолго, но казалось, что их продолжительность и

насыщенность увеличиваются.

Меллисен подхватила его под локоть, поддержав.

– В чем дело? – спросила она, и у нее в руках вдруг оказался лазпистолет. – Кто это?

Вместе с видением /он не видит нас, он смотрит и слушает, но не видит нас, не видит/

появился шепот. Он не пропал. Он был громким и издевательским /мелкая вера,

безнадежная вера, где твой бог, мальчик, бог-мальчик, бог-игрушка/, доносясь со всех

сторон, но никогда – с той, куда смотрел Бланшо. Слова отдавались в голове, будто гвозди

и барабаны. Бланшо цеплялся за ускользающую концентрацию. Его окружали шипящие

отголоски, которые накладывались друг на друга, становились громче и погружались

вглубь черепа.

Он был уверен, что если не сумеет их заглушить, то его голова расколется.

Бланшо уставился на людей перед собой. Работа полностью прекратилась. Все глядели в

ответ. По ту сторону кровавой пелены в глазах лица утрачивали резкость, превращаясь в

собрание абстрактных выражений. Бланшо больше не мог различать людей, но мог читать

их эмоции, словно указующие надписи.

Он увидел веру. Увидел надежду. Увидел страх, который разрастался по мере того, как

Бланшо всматривался в каждое отдельное лицо. Увидел и скепсис.

«Нет, – подумалось ему. – Это другое. Называй, как есть – неверие».

В это время отчаяния отрицать божественность Императора означало отвернуться от него.

А значит, не было разницы между неверием и предательством. Когда Бланшо это понял, все произошло просто. Он начал указывать. Делая так, он видел, как лица, которые

окружали выбранных им людей, наполнялись решимостью. Их вера в его сущность и цель

– цель, которая должна была стать общей – обрела твердость алмаза, и они вытолкнули

обвиненных из своих рядов. Меллисен не дала тем возможности нанести удар. Она

выстрелила каждому в голову. Через несколько мгновений на земле оказалось четыре

тела, и нашептывания стихли. Однако не исчезли. Они скреблись на задворках сознания

Бланшо, и этот нарыв не дал бы ему покоя до завершения очищения.

– Еще? – спросила Меллисен.

– Да.

Лейтенант обернулась к землекопной бригаде.

– Вы уверены насчет остальных?

– Уверен.

Дарованная милость будоражила. Казалось, он стал непосредственным проводником воли

Императора. Спасая жизни, он ощутил удовольствие, которое дало смелость признать, что

восторг доставляло и обрывать их простым жестом. Таковы были реалии власти. Их

надлежало принять. Бланшо должен был принять власть, которая являлась необходимым

средством исполнить долг.

Меллисен выбрала троих членов бригады, которые выглядели наиболее сильными.

– Пойдете с нами, – сказала она, и пояснила для Бланшо: – Вести дойдут до предателей, и

те будут сопротивляться.

– Конечно, – согласился Бланшо.

Они покинули раскоп и направились обратно в основную часть аркологии. Бланшо шел

впереди, следуя по звуковому следу нашептываний. Когда он входил в пещеру, где были

еще еретики, скребущие насмешки в ушах и в сознании становились громче. Тогда

Бланшо вершил суд, а лазпистолет Меллисен довершал начатое. Они очищали помещение

за помещением. Известие об этом походе опережало их. Сопротивления не было.

Меллисен не пришлось мобилизовать вершителей правосудия. Добровольцев было более

чем достаточно. Все чаще они приходили в пещеры, где виновных уже нашли и, порой, забили насмерть.

Большая часть аркологии была разрушена, однако все равно оставалось слишком много

туннелей и пещер, слишком много людей и слишком мало времени. Теперь шепот не

прекращался.

У Бланшо усиливалось предчувствие надвигающейся гибели. Паника подтачивала радость

от исполнения долга. Дело шло слишком медленно. Предателей было слишком много. Он

не понимал, как они смогли так быстро проникнуть в убежище. Впрочем, враг показал

свои способности, опустошив Калт.

Бланшо вершил, вершил и вершил суд, но нашептывания все не смолкали.

Спустя двенадцать долгих часов он перестал понимать, какие пещеры уже очищены, а

какие еще нет. Шепот становился слишком настойчивым, а видения /ближе и ближе, когтистая хватка ночи, отшвыривает прочь преграды и молитвы, ужасная сила

неотвратимости, ночной охотник рвет тела, души и миры/ участились. Меллисен

приходилось почти постоянно его поддерживать. Ноги толком не слушались. Каждому

шагу так мешали /разрез, текущая кровь, громадный нечеловеческий разум, кольца змеи, душитель света и надежды/ пронзительные образы/добыча схвачена на бескрайней

равнине, вечный край костей и дикой смерти, безумие, обретшее плоть и мощь, пожирает

жизнь, давит мясистый череп/ что нарушалась координация, как будто тело не могло

вспомнить, что делало мгновение назад. Былое ликование покидало его. Бланшо пытался

сдержать волну и начинал тонуть в ней.

В сопровождении толпы численностью почти в сто человек он и Меллисен двигались по

разрушенной пещере. Бланшо гадал, не проходили ли они здесь уже. Он не знал этого

наверняка.

Однако вокруг шли люди, и теперь заговорщики изо всех сил будут стараться держаться

перед облавой. Изможденный Бланшо посмотрел на холм из обломков.

– Я не могу идти дальше, – сказал он Меллисен.

– Надо отдохнуть, – согласилась та.

– Нет, – покачал он головой. – Нет времени. Нам нужно отыскать всех. Я буду ждать

здесь, – Бланшо указал на холм.

– Теперь нас достаточно, – он вздрогнул, когда /голод/ голову пронзила волна злобы. Удар

состоял из образов и криков, потребностей и слов. Это было пророчество /человечество

труп, он болтается, он разорван, ребра обнажены и переломаны крушащими зубами смеха, труп никогда не оставляют в покое, он вечно пляшет у космического занавеса, мертвый, но в агонии, боли всегда мало, резни всегда мало, чтобы утолить жажду ухмыляющейся

ярости/ и приказ. Натиск. «Нет», – подумал Бланшо, сопротивляясь изо всех сил, но он

слабо понимал, что отвергает. Напор усиливался, и нашептывания стали неотличимы от

образов. При звуке слов на темном наречии единственное, что он мог сделать – сдержать

крик.

Он вытер кровь /капля, поток, шквал, наводнение заливает галактику, потоп грядет для

всех/, текущую из носа, набрал воздуха и снова заговорил с Меллисен.

– Разделитесь на группы, – произнес он. – Накройте большую территорию.

– Да, – отозвалась Меллисен. – Мы приведем всех к вам, – она была обеспокоена. – С вами

все будет в порядке?

Бланшо кивнул.

– Нужно сесть, – пробормотал он и пополз по щебню. Острые рокритовые грани

раздирали плоть на руках и ногах. Он добрался до вершины горы и рухнул, судорожно

хватая воздух. Шепот /слушай слушай слушай слушшшшШШ/ вонзал когти в уши,

наполняя голову /зачем надеяться, зачем тянуться к скорбной и безжизненной лжи, когда

есть ложь более великая, величественная, великолепный абсолют отрицания, столь

грандиозная ложь, что она попирает реальность с ее подобающей истиной/ ядом. Это был

бесконечный круговорот ненависти и хаоса. Обещания, проповеди, искушение кровью

/отвернись от самоотрицающего бога, сокруши его, разбей на куски, вкуси силу

ликующего предательства/ наползали друг на друга. Предложения дробились / отдай мне

свой разум свою волю свою личность свою душу дай мне пировать дай пустое

мученичество никогда прыжки на рассвете всегда рев черных как ночь клинков/ и

поглощали друг друга. Фразы полностью теряли смысл /паучья хватка рвущейся плоти в

лопающемся глазу, рассссссеки невинного зубом смерти/, оставалась лишь угроза. Однако

были /глаз тьмы челюсть тьмы коготь тьмы злоба тьмы зов тьмы мысль тьмы песнь тьмы

бог тьмы бог тьмы бог тьмы БОГ ТЬМЫ/ и рефрены.

Это был /скоро скоро скоро, о, кровавая круговерть/ хохот неизбежности. Улыбка

/сломатьхребетубить/ клинка, распиливающего кость. Почему после всех славных

дневных трудов нашептывания не стихали? Быть может, это подавало голос отчаявшееся

зло, огрызающееся перед смертью. Так и должно было быть. Это доказывало его

растущую силу.

Как и то, что произошло далее.

Меллисен и ее разрастающаяся армия разошлись по аркологии. Они окружили жителей.

Перед взором Бланшо началось бесконечное шествие. Это была другая сила. Власть. Он

сидел, прислонившись к скальной плите, которая выступала на вершине груды щебня, словно распростерся на сломанном троне.

Бланшо не получал удовольствия от этой силы. Преодолевая нарастающую боль, он

отчасти утешал себя тем, что не был тираном, а лишь делал то, что правильно и

необходимо. Даже это почти ускользало от него. Перед ним проходили виновные, и

нашептывания перерастали в истерическое бормотание. Бланшо ужасало, сколько людей

замешано в заговоре.

Однако его чувства не имели значения. Важен был лишь долг отмечать предателей.

Бланшо приложил все свои силы и способность связно мыслить к выполнению задачи.

Голоса и видения нанесли ответный удар, ослепив его /стены реальности рушатся, лавина

смысла и света, разбитых на давящие куски, уничтожает все, что от них зависело, а

следом движется и шипит тьма, пляска смертоносных снов/ болью и чудовищными

образами. Бланшо почти ничего не видел, кроме движущихся очертаний и слышал лишь

смутный протестующий гул и крики, когда указывал, указывал и указывал. Руку

парализовало от боли и ярости, от казней помещение заполнялось липким смрадом крови

и разорванных тел.

Он находился посреди водоворота ненависти, и на миг с жутковатой иронией осознал, что

служба – хотя казалось, это было целую вечность назад – диспетчера подготовила его к

этому испытанию. Научила его справляться с огромными массивами информации и

мгновенно принимать решения. Теперь же вместо того, чтобы указывать путь кораблям в

пустоте, он направлял души, отдавая виновных на мрачную милость невинных.

Надломленные войной люди, запертые в аркологии, дали волю страстям и страхам, обратив их на предателей в своих рядах. Они вершили возмездие кулаками, камнями и

клинками, и с каждым указанием пальца Бланшо их лихорадочная вера в него росла.

Не будь он проводником божественной воли, Джассик отпрянул бы в ужасе от

творившихся вокруг зверств. Возможно незримый враг, терзавший его глаза и уши, был

благословением, не позволявшим увидеть худшее из того, что творилось по его приказу.

Однако сколько бы преступников не обнаруживалось, сколько бы их не убивали, шепот

/все еще шепот, но шепот-вой, шепот-визг, шепот-рев и скользящее приближение какого-

то громадного зверя/ усиливался.

Наконец, когда из глаз, ушей и рта потекла кровь, Бланшо закричал:

– Хватит!

Из милосердия или же, быть может, от изнеможения он на мгновение провалился в

забытье. Когда он открыл глаза, в пещере не было никого, кроме Меллисен. Она сидела у

подножия груды обломков, глядя на него. Шепот умолк. Бланшо снова видел реальный

мир. Вздох облегчения сорвался на всхлипывание.

Меллисен встала.

– С вами все в порядке?

Ему пришлось сглотнуть несколько раз, прежде чем пересохшее ободранное горло

позволило заговорить.

– Думаю, да, – он оглядел кровь и разбросанные куски тел, покрывавшие щебень.

Многие из мертвецов погибли от бомб Верлуна, но было нетрудно заметить, что их

количество неисчислимо возросло.

– Сколько? – спросил Бланшо.

Меллисен покачала головой.

– Слишком много. Я перестала считать. Не хочу знать.

– Где остальные?

– На раскопе.

– Все?

– Да. Верных людей осталось мало. Быть может, несколько дюжин, – ее голос ослаб до

шепота, как будто стыдясь масштабов катастрофы. Лейтенант посмотрела на свои

окровавленные руки, а затем снова на него.

– Ну? – спросила она. – Теперь все кончено? Мы взяли всех?

Благословенная тишина. Его сердце наполнилось надеждой.

– Думаю, – начал было он, а затем /рассечь бормочущий лик человечества/ молчание

прервалось. Перешептывания обрушились на него, словно хищники, пикирующие на

добычу. Они выжидали, пока он сочтет их исчезнувшими, чтобы вонзить свои когти

поглубже. Бесстыдство /жизнь есть тщетное существование рядом с величием Хаоса, ослепите своего божка, повергните его, он играет вашим бытием ради собственных целей, вы ничто, он ничто, все ничто/ ударило его своими огромными крыльями, и оглушенная

душа увлекла тело вниз.

Как это возможно? Как могут змеиные голоса быть столь громкими? Тут не было никого, кроме него и Меллисен. Не было ни…

Он замер. Озарение было столь мощным, что пересилило оскорбления, которые

растекались в его сознании, как масло по воде.

– Ты, – судорожно выдохнул он, двинувшись к ней вниз по склону.

– Что? – переспросила Меллисен. Ее слова прозвучали столь невинно и обескуражено, что

прибавили острую, как поворот ножа, насмешку к чудовищности совершенного ею

предательства.

– Это была ты, – в ужасе выговорил Бланшо. Неужто он все время шел у нее на поводу?

Неужто был столь близорук, что по недомыслию принес сотни жертв ее темным богам?

Нет. Конечно, нет. Вина приговоренных им людей была неоспорима. Он должен был в это

верить.

Возможно, она избавлялась от соперников. Да. Придерживаясь этой логики, он бы смог

уснуть, выпади на его долю когда-нибудь такая роскошь. Бланшо с ненавистью уставился

на Меллисен.

– Предательница, – прошипел он. – Еретичка, – а затем подумал о том, как она, несомненно, терзала его разум и о тех силах, которыми она должна была обладать, и

зарычал. – Ведьма!

– Адепт Бланшо! – предостерегла Меллисен. – Стойте!

Он прыгнул, покрывая оставшееся расстояние. У нее была боевая выучка. У него нет. В

этот момент она смогла бы быстро с ним справиться, но было видно, что лейтенант

сдерживается. Вместо того чтобы подстрелить его на лету, она только закричала, призывая остановиться.

Он рухнул вместе с ней. Они покатились по болоту смерти. Бланшо протянул руки к горлу

Меллисен, но та оттолкнула его ногой, отшатнулась назад и встала, вытащив лазпистолет.

На сей раз, когда он бросился вперед, она выстрелила. Этим все и должно было кончиться

– опытный солдат убивает диспетчера, который не дрался ни единого дня в жизни.

Но этого не произошло. Выстрел Меллисен попал в цель. Бланшо увидел вспышку

пистолета, направленного ему прямо в грудь. Казалось, из восприятия выпала доля

секунды /спасти это тело/, словно он на миг задремал. Это был крошечный вариант той

неопределенности, которая окружала его спасение при гибели звездного форта Веридий

Максим. Единственное, что было известно Бланшо – в него не попали. Он все еще летел к

Меллисен, а на лице лейтенанта застыло ошеломленное выражение.

А затем Бланшо выбил у нее из руки пистолет и схватил за шею.

Меллисен хлопнула его по ушам. Изо рта хлынула кровь, и Бланшо понял, что должен

был бы упасть. Он не упал. Он был силен. Он являлся дланью правосудия, и отвести его в

сторону было невозможно.

Его отвлекло движение на разбитом потолке. Он посмотрел вверх. Из-за обломков на него

глядело лицо. Потребовалось мгновение, чтобы осознать, что это Крадж. У Бланшо

отвисла челюсть от изумления, а хватка ослабла, дав Меллисен возможность ударить его

локтями по предплечьям, разорвав захват. Она откатилась в сторону, и Крадж упал из

трещины в потолке пещеры, побежав по обломкам скорее как животное, нежели как

человек.

Бланшо повернулся навстречу нападающему Краджу, но Меллисен сделала ему подсечку.

Он упал назад, и лейтенант прижала его к земле. Крадж поднял кусок камня и обрушил

ему на голову.

Нет. Душа Бланшо отчаянно закричала из-за неисполненного долга. Повинуясь инстинкту, Бланшо целиком отдался источнику силы, которая завела его столь далеко. Булыжник

Краджа двигался по дуге целую вечность, и этой уймы времени хватило, чтобы внутри

Бланшо что-то зашевелилось. Оно извивалось, словно угорь, но сидело в теле плотно, как

рука /лапа коготь железо/ в перчатке.

А потом раздался /аххххх, здравствуй и прощай/ насмешливый шепот.

И Бланшо закричал.

Он кричал не вслух. У него больше не было такой привилегии. Тело более ему не

принадлежало. Кричал его разум. Он визжал, оказавшись в тюрьме, зная, что из нее нет

спасения. Выл, сокрушенный не булыжником Краджа, а жестким камнем истины. Теперь

Бланшо видел правду о шепоте.

Всегда с тобой. Всегда в биении твоего пульса.

Слова были сказаны на человеческом языке, однако были позаимствованы. Голос состоял

из гниющих снов.

Тварь внутри тела Бланшо выбросила вперед руку и раздробила камень Краджа в пыль.

Широко растопыренными пальцами она обхватила лицо Краджа. И сдавила.

У Краджа был плотно сжат рот, его зубы дробились друг о друга, и он издавал все

нарастающий вопль чистейшей муки, пока рука не раздавила переднюю часть черепа в

кровавую кашу и костяные обломки.

Меллисен отпрыгнула назад, но ей не хватило скорости. Такого не смог бы ни один

человек. Удар ноги переломил ей хребет и отшвырнул прочь. Она осталась лежать среди

мусора, словно выброшенная тряпичная кукла.

А затем Бланшо остался по-настоящему один. Он мог видеть глазами, ранее

принадлежавшими ему, но теперь на краю зрения корчилась тьма, колыхающаяся чернота

ночной порчи. Его тело оглядело бойню и улыбнулось.

Работать вместе. Убивать вместе. Как раньше.

К отчаянию Бланшо добавился намек на вопрос.

Вспомни, пляшущая плоть, вспомни, как помог этому страннику. Вспомни слова,

которыми мы обменивались.

Они не говорили. Тварь лгала. Он мог быть уверен в этом последнем обрывке своей

гордости.

Слова в пустоте, слова от имени к имени, пляшущая плоть хорошо слушает в бесполезной

надежде. На Веридии Максим.

На Бланшо обрушилась громада. Его подхватило чудовищной волной, воспоминания

поднимались на поверхность, и картина обретала очертания. Волна несла его к горе.

Словам твари невозможно было сопротивляться – когда она зашептала, он отчетливо все

понял, а затем увидел, что правда может быть не менее ужасной, чем ложь.

Вокруг мысленных созвучий скользнул смешок. Тварь повторила слова, которые уже

произносила раньше. Слова, ставшие началом ее нападения на Бланшо и заразившие его.

– Веридий Максим, мы устранили сбой вокса. Пожалуйста, ответьте.

Бланшо ответил. Он заговорил с тем, что считал экипажем, и тем самым позволил твари

завершить кошмарное путешествие.

Нет. Не с экипажем, а с этим странником. С тьмой, которую они поглотили, и которая

поглотила их. Мы говорили. Я переместился. Мне все равно, как это делать – на кораблях

или по путям, созданным речью. Мы говорили. Ты впустил меня. На Калт. В себя. Мы

зашли далеко. Мы славно странствовали.

Тварь подняла лазпистолет Меллисен. Теперь закончить начатое. Скоро придут гости.

Новые слова. Новое странствие.

Она направилась к раскопу.

Бланшо сопротивлялся. Он боролся за свое тело, а когда его постигла неудача, стал

бороться за то, чтобы умереть. Странник не дал ему сделать ни того, ни другого. Он

заставил Бланшо наблюдать за последней бойней, а затем три дня неотрывно глядеть на

тела, пока через завал не пробилась спасательная группа из другой аркологии.

Появилось отделение солдат в серой запыленной форме. Их сопровождал один офицер-

легионер из Ультрадесанта.

Люди уставились на единственного выжившего. Тот уже выбросил лазпистолет и сидел, сгорбившись в тщательно изображенной позе отчаяния. Гигантский воин едва глянул на

тварь-Бланшо, осматривая тела и двигаясь дальше в поисках угрозы.

Взгляд твари следовал за космодесантником.

Поговори со мной.

Перед ней присел сержант пехоты.

– Есть еще выжившие? – спросил он.

Тварь не ответила человеку, однако ее рот открылся.

– «Кампанила»…

Легионер замер от омерзительного хриплого звука. Устрашающий боевой шлем

повернулся.

«Не говори с ним! – взвыло сознание Бланшо. – Убей его! Прошу! Прошу, убей его! Убей

сейчас!»

Кашель. Язык облизнул губы, и они скривились в улыбке.

– Я впустил «Кампанилу».

Легионер одним шагом оказался возле странника. Он поднял существо за шею. У Бланшо

вспыхнула надежда, что массивная перчатка сожмется, выдавив из кошмарной твари не-

жизнь. Но вместо этого космический десантник яростно заговорил через решетку

аугмиттера.

– Что ты сказал?

К Бланшо приближалась окончательная тьма, его затягивало в бесконечную бездну зубов

и отчаяния. И воплей. Воплей, которые возвращались с полной и подлинной силой.

Вечных воплей экипажа «Кампанилы».

Его тело продолжало ухмыляться.

– Приятно наконец поговорить с вами, мой повелитель, – обратилось оно к воину Легиона.

Так приятно.

***

Гибель надежды. Вот чего пытался добиться XVII Легион, и они были близки - очень

близки. Граждане Калта были невинными очевидцами войны, которую не могли даже

надеяться понять, и все же пострадали сильнее всех.

Однако надежда не умерла. Те из нас, кто выжил, перегруппировались и продолжили

сражаться в тенистых пещерах под разоренной поверхностью. Каждому из нас было

известно, что пока мы держимся, XVII Легиону не достичь основной цели - не сломить

жителей Калта. До этого далеко.

Надежда тянулась к жизни в пещерах, словно к маяку, а маяк всегда светит ярче всего в

самые темные бездны ночи. Это представляется уместной аналогией, если учесть, чему

еще было суждено произойти.

***

емнее тьмы

Роб Сандерс

Я встряхиваю болтерный заряд в сжатой бронированной перчатке. Он гремит, словно

игральная кость. Как и игральная кость, он ждет результата. Результата, который

неизвестен в замкнутом пространстве перчатки, реализации, которую он может найти

лишь в патроннике висящего на поясе пустого и враждебного пистолета. Я чувствую

неотвратимость снаряда, он кажется горячим, как будто может прожечь керамитовую

ладонь. Отягощенный грядущей погибелью, которую он несет, снаряд – терпеливое

воплощение формы и функциональности. Он жаждет совершенства. Как и сами

Ультрадесантники, он сотворен ради единственной цели – забрать жизнь.

Кто я такой, чтобы противиться неизбежному? Кто я такой?

Мое имя, насколько оно вообще имеет значение – Гилас Пелион. Братья зовут меня

«Пелион Младший», поскольку это имя носили и другие, совершившие гораздо больше, чтобы заслужить место в истории Легиона. Я достиг многого, однако каждый день стою

плечом к плечу с чемпионами и героями, ведь сыны Жиллимана благословлены многими

доблестями и победоносными традициями. Мой пистолет обрек на смерть множество

ксеномерзостей, клинок моего меча – судный день для всех, кто отвергает милосердное

предложение Императора об объединении. За свой малый вклад в дело воссоздания

Империума я заслужил звание гонорария ордена.

Магистр моего ордена погиб, защищая благородный Калт. Тех, кто остался от 82-й роты, возглавляет сержант Аркадас, а я иду впереди с клинком в руках, прорубая дорогу сквозь

новых врагов. Брат Молосс несет изодранный ротный штандарт. В тесноте скальных

лабиринтов аркологий Калта не хватает места для грозного знамени, однако это мало что

значит для Молосса. Штандарт – его часть, и похоже, что самая славная часть. Как и

многие из тех, кто несет такое бремя, сержант скорее расстанется с рукой, держащей

знамя, чем с самим знаменем.

Атаковав в лоб, мы заняли аркологию, известную как Танторем. Нашим убежищем от

солнечной бури стала аркология Магнези – прохладный мрак скального анклава стал

подземной утробой, откуда упорные жители Калта могли начать все сначала. Ослепшие от

солнца, покрытые рубцами, опаленные и отмеченные, они отказались дать умереть

благословенной памяти о родном мире.

Калт выжил. Этот крошечный уголок Ультрамара устоял.

Со временем пещеры с колоннами стали центрами тяжелой промышленности и пищевого

производства. Извилистые катакомбы превратились в магистрали, вдоль которых

тянулись импровизированные жилые блоки и гроты.

Арки стали блокпостами, а сводчатые пещеры дали приют почтительным толпам,

собравшимся поблагодарить Легионес Астартес – сынов Жиллимана, оставшихся

Ультрадесантников. Неважно, что нас тоже бросили на пораженном недугом Калте.

Казалось, что одно только наше присутствие дает выжившим надежду и цель. Им

передалась наша решимость сражаться за то, что осталось от планеты.

Как нам и предназначено от рождения, мы продолжали сражаться. Битва за Калт ушла

вглубь, превратившись в подземную войну. Враг оставался тем же самым: наши кузены из

Несущих Слово, которые несли с собой непрошеную ненависть и позор крушения

братских уз. Они стали темными светочами, к которым стекалось множество обладавших

слабым разумом, и объединились с демонами. Возможно, это новое товарищество должно

было заменить старое? Ставки не изменились, и уже не могли стать еще выше. Мы

сражались за тела и души нашей маленькой империи. Мы были щитом, о который

расшибались враги, отчаянно жаждавшие крови невинных.

Защищая эту кровь, мы перенесли бой в глубины – в аркологии и лежащую за ними тьму.

Мы высекли в спасительной скале нашего убежища наблюдательные посты, тактические

опорные пункты и Аркрополь – форт Ультрадесанта, господствующий в куполе примарис

системы Магнези.

Инстинкт завоевания – неодолимая генетическая черта – вел нас сквозь камни, дым и

развалины. Как всегда, мой меч был впереди, поскольку боеприпасы к оружию дальнего

боя теперь стали редкими и драгоценными. Он привел меня и моих братьев в аркологии

Туркион и Эдант. Битвы были кровавыми, а туннели тесными, и меч с боевым щитом

чередовались как день и ночь. Мы пробивали себе путь к грязной победе по перекрытым

врагами ответвлениям и системам, словно синий поток.

В Туркионе нас встретила Дуса Дактиль, Веровладычица Эдиктэ Гуул. Ее психопаты-

культисты поклонялись своим хозяевам – Несущим Слово. Для смертных это была

сомнительная, но необходимая честь, которая обеспечивала место мучеников в каком-то

ими же придуманном посмертном аду.

Эдант оказался кошмаром, гнездом иномировых тварей, которые были призваны

выполнять волю наших былых сородичей. Нехватку самоубийственного фанатизма

культистов они более чем компенсировали убийственной свирепостью. Существа всех

форм и размеров, чудовища с клыками, огнем, рогами и чешуей. Создания, сотворенные

каприза ради. Некоторые были смертоносными воплощениями инфернального

совершенства, другие же – бесформенными порождениями больного разума.

Воплощенное безумие, навязанное моим глазам. Я погружал меч в гнусных тварей, словно

в ножны, он вонзался в кошмарные тела и выскальзывал наружу. Их было нелегко убить, и они истощали наши драгоценные силы, прежде чем с визгом возвращались в небытие.

Прорубаясь сквозь толпы и чудовищ, мы наконец вновь встретились с нашими темными

братьями. Их керамитовая броня выглядела пародией, по красному цвету Легиона

змеились манящие символы запретного знания. Из доспехов торчали шипы, стержни и

острия, которые образовывали во мраке зубчатые очертания. Хуже всего была острая

ненависть в глазах, лица превратились в ухмыляющиеся маски безумия, воплощающего

кровавые фантазии в реальность.

Мы прикончили всех, кроме одного. Один и тот же скрылся от нас в обеих системах.

Носитель слова. Мастер обмана. Воплощение лжи по имени Унгол Шакс.

Я сходился с Унголом Шаксом на поле боя в Комеше, но его глотка избежала острия

моего меча. Я заставил бы ублюдка умолкнуть, если бы перед моим оружием не

вздымалось и не опадало пенящееся море крови и безумия. Культисты. Я буквально

выплевываю это слово.

Один за другим адепты ножа капеллана заслоняли его непрерывной безумной вереницей.

Каждого встречало благословенное избавление моим клинком или же сокрушительный

грохот пистолета. Каждая смерть на несколько секунд отдаляла меня от убийства врага.

Когда ядовитая звезда Веридиан стерла с поверхности умирающего мира саму память о

Калте, Унгол Шакс и его зловонные приспешники последовали за нами в глубины.

Беснующиеся толпы заполонили аркологии Туркион и Эдант. Они в равной мере

множились и приносили жертвы, вызывая из теней чудовищ. У нас ушел почти год, чтобы

зачистить системы и вновь погрузить мрак в тишину.

Тетрарх предостерегал от дальнейшего продвижения. Он сражался бок о бок с

легендарным Вентаном на поверхности и был одним из лучших клинков среди нас, однако

к тому же обладал талантом аритматы и проведения расчетов. Он оценивал людей с

одного взгляда и понимал, чего человек стоит с клинком, болтером или ружьем, проведя в

его обществе считанные мгновения. Если не считать самого примарха, он был лучшим

тактиком в нескольких секторах – возможно, даже во всем Ультрамаре – и, несмотря на

ограниченность ресурсов под поверхностью Калта, создал нерушимый анклав порядка, здравого смысла и борьбы за выживание среди хаоса войны и нужды.

Кроме того, ему было не чуждо и сострадание. Под полуобвалившимися сводами

аркологии Магнези принимали тех, кто бежал из павших аркологий, кто прошел

испытание пещерами, где бродили демоны, и кто держался маленькими группами, пока

мог. Не только бойцов и тех, из кого можно было воспитать бойцов, но и грязный ручеек

невинных. К нашим уменьшающимся запасам допускали всех – молодых, старых, слабых

и раненых.

Впрочем, мы не могли бы удержать более обширную территорию. Так утверждали

стратегические расчеты тетрарха. Лучше крепко удерживать три системы аркологий, не

пуская туда врагов, чем не суметь удержать пять или больше и дать Несущим Слово с их

рабами веры хлынуть внутрь и вновь заполнить систему смертью и разрушением. Скал и

бдительности хватало, чтобы охранять очищенную нами территорию от культистов и

братьев-предателей, однако с демоническими тварями дело обстояло иначе. Возникла

необходимость часто патрулировать наши собственные аркологии. Крики проснувшихся

возвещали о съеденных конечностях и беготне крошечных чудовищ в тенях. Вспышки

насилия и массовых убийств среди выживших списывались на нашептывания темных

сущностей. В переполненных аркологиях начали распространяться странные инфекции, причиной которых в конечном итоге оказались запасы воды, загрязненные нечистотами

демонов.

Предполагалось, что источником этих гнусностей является Танторем, соседняя

аркологическая система, захваченная Несущими Слово и их мерзкими союзниками. В

ходе первоначального укрепления аркологии Магнези тетрарх распорядился обрушить

соединительные туннели магнитной дороги, изолировав жилое ответвление из пещер и

гротов. То, что ранее представлялось тактически неблагоразумным решением, стало

стратегической необходимостью. Танторем надлежало очистить во имя безопасности

Магнези. Точно так же нельзя было терпеть Абидокса Изверга и его империю

зеленокожих у границ Ультрамара, когда империя была молода.

Был отдан приказ. Я возглавил вторжение в аркологию Танторем. Меня сопровождали

сержант Аркадас и брат Молосс, а штандарт 82-й роты реял высоко над шлемами

тридцати боевых братьев, составлявших экспедиционный отряд.

Наши клинки рассекали толпы культистов. Наши потрепанные доспехи приняли на себя

всю их ненависть. Позади нас бойцы объединенного гарнизона Магнези – бывшие

солдаты Имперской Армии и члены различных разгромленных контингентов

оборонительных сил – экономя энергию, озаряли мрак потоками лазерных лучей из своих

ружей.

И вновь я ощутил присутствие Унгола Шакса. В прогнившей обороне аркологии было

нечто знакомое, как будто отголосок кошмара Эданта и Туркиона. Многие в

объединенной армии погибли, потери были и среди Ультрадесантников. За победу

пришлось заплатить – как и всегда – но в конечном итоге аркология Танторем оказалась в

наших руках. Теперь пещерный комплекс покрыт ковром из убитых культистов,

ритуально призванных исчадий и мертвецов в ярко-красных доспехах – Несущих Слово, навлекших на себя праведный гнев Легиона Жиллимана.

В самой дальней части системы Танторема, на краю поддерживаемых колоннами пещер

этой адской дыры я понимаю, что Унгол Шакс вновь ускользнул от меня. Вместо него

нахожу немногих оставшихся, стоящих на пути к абсолютной победе.

Я встряхиваю болтерный заряд в сжатой бронированной перчатке. Он гремит, словно

игральная кость. Как и игральная кость, он ждет результата. Результата, который

неизвестен в замкнутом пространстве перчатки.

Я поднимаю глаза. На мелководье подземного озера стоит боевой брат, облаченный в

красное. Его доспех забрызган кровью невинных, хотя этого и не скажешь наверняка.

Кровь впиталась в краску так же, как некая непредсказуемая тьма напитала его душу. Он

сжимает в руке болтер, и тот вхолостую лязгает с каждым подергиванием керамитового

пальца предателя. Пустой звук поражения.

Легионер стоит на мелководье с бесстрашным и упрямым выражением на землистом лице.

Виден его стыд – не за содеянное, а скорее за то, чего не удалось совершить. В

бормотании потрескавшихся губ горькая досада. Он окружен. Пятеро верующих, чье

оружие также опустошено, прикасаются к закованному в броню Несущему Слово,

хватаются за него, словно это почитаемая статуя или защитный тотем. Они шепчут, кровожадно подбадривая своего владыку и выражая свою предательскую веру. Они все

еще полагают, что полубоги и чудовища спасут их.

Среди них предводитель культистов Сейд Фегл, Когносций Красного Муниона. Я уже

встречал его раньше во мраке глубин. Он прибыл на Калт во главе десяти тысяч глупцов, купившихся на ложь и дешевые трюки существ извне.

Несущий Слово оборачивается и смотрит в глубины озера. Он наблюдает, как темная вода

плещется о скальные стены, а затем поворачивается к остальным Ультрадесантникам, которые стоят вдоль берега.

Ему не спастись. Он знает это, и болтер падает в воду. Культисты тут же реагируют на

это, как на нежданное горе. Они шипят и корчатся вокруг бесстрастной фигуры в

доспехах. Плачут. Боятся.

– Тебе слово, кузен, – окликаю я его через водное пространство.

Несущий Слово вскидывает голову. Аколиты тянут его за керамитовые конечности, но

безрезультатно. Он еще раз долго глядит на озеро. Моя свободная рука непроизвольно

ложится на рукоять меча. Я хочу быть наготове, если враг попытается сбежать.

Впрочем, он этого не делает. Стряхнув своих последователей, словно вторую кожу, Несущий Слово шагает ко мне по мелководью. Я слышу поскрипывание доспехов

братьев. Брат Форнакс – ранее входивший в библиариум и потому неоценимый своим

знанием о нематериальных союзниках Несущих Слово – подходит ко мне. Молосс держит

руку на эфесе цепного меча. Почти опустошенный болтер сержанта Аркадаса

поднимается вровень с оптикой шлема.

– Пелион…

– Я займусь этим, сержант, – произношу я.

В глазах врага коварство и ярость, но наконец мы встречаемся взглядами. Однако Аркадас

не собирается уступать.

– Достаточно, – говорит он Несущему Слово.

Легионер замедляется, но продолжает приближаться. Его лицо искажено едва

сдерживаемой злобой.

– Это ты зашел слишком далеко, Ультрадесантник.

Аркадас делает шаг вперед, направляя дуло болтера в лицо Несущему Слово. Я мягко

толкаю оружие вниз двумя пальцами перчатки.

– Похоже, нашему брату есть, что сказать, – заявляю я, вновь встречая отвратительный

взгляд Несущего Слово. – Давайте его послушаем.

– Я могу сказать тебе только одно, сын Ультрамара, – шипит в ответ отрекшийся

космодесантник.

Он был быстр. Очень быстр. Между нами внезапно возник нож – какой-то крис или

жертвенный клинок, которые теперь были у многих из них. Возможно, оружие было

пристегнуто магнитом к поясу сзади, или же его передал один из прикоснувшихся к

Несущему Слово последователей. Как бы то ни было, он оказался там – запятнанный

кровью и отточенный на тысячах душ, которые забрал на службе некому дьявольскому

соглашению.

Не сомневаюсь, что нож забрал бы и мою душу – он был быстр, однако я оказался еще

быстрее.

Мой меч покинул ножны, как только лицо Несущего Слово превратилось в кровожадную

маску. Легкий клинок бьет вниз, отсекая руку легионера возле запястья. Ошеломленный

отступник инстинктивно протягивает к фонтанирующему обрубку другую руку. Еще до

того как перчатка с ножом успевает лязгнуть о каменный пол, короткий клинок

стремительно описывает петлю и точно так же сносит вторую. Проходит несколько

мгновений. Мой клинок неподвижен – однако наготове – и поет от беспощадно

исполненного выпада. Несущий Слово отшатывается назад на мелководье, уставившись

на покрытые броней культи. Кровь хлещет в подземное озеро.

Его аколиты не нуждаются в приказе. Они бросаются на меня.

Сейд Фегл, Когносций Красного Муниона, внезапно отлетает назад и исчезает в кровавом

взрыве одинокого болтерного заряда, выпущенного из оружия сержанта Аркадаса.

– Прекратить! – приказываю я. Подобные человеческие отбросы не достойны наших

драгоценных боеприпасов. – Только клинки.

Культисты нападают на меня и умирают. Их грязные тела разрываются от выпадов и

взмахов, которые столь же плавны и экономны, сколь и жестоки. Несущий Слово с

плеском опускается на колени и глядит на меня. Вокруг него падают тела и их фрагменты.

– Слишком далеко… – произношу я. – Что ж, кузен, мы продолжаем идти, несмотря на

безумную попытку вашего заблудшего Легиона уничтожить нас. Это больше, чем я могу

тебе сказать. А теперь ты выслушаешь меня. Где твой господин Унгол Шакс?

Легионер насмешливо ухмыляется.

– Ты и впрямь думаешь, Ультрадесантник, что моими последними словами в этой

вселенной станут ответы на твои вопросы?

– Так и будет, если ты хочешь достойной смерти. Смерти, которая подобает космическому

десантнику, а не трупу из прогнившего мяса, который сбился с пути ради ложного

просвещения.

– Мальчишка, иди приникни к отцовской груди, – шипит Несущий Слово. – В великих

делах галактики ты всего лишь дитя, а твой прародитель вскармливает катастрофу.

– Где Унгол Шакс, Несущий Слово? – повторяю я, силясь удержать себя в руках.

– Те, кто страшится великих истин нашего времени, недолго задержатся во вселенной, –

не сдается отступник.

– Дольше, чем ты, кузен, – произношу я и киваю Молоссу, который отстегивает свой

цепной меч и активирует оружие, издающее гортанный рев.

– Отставить, – гремит позади нас властный голос.

Я оборачиваюсь. Во мраке шагает тетрарх собственной персоной. Таврон Никодем –князь

Сараманта, тетрарх Ультрамара, чемпион самого Робаута Жиллимана, а ныне скромный

повелитель аркологии Магнези.

Впрочем, это обстоятельство не мешает Никодему держаться еще более царственно. Его

броня безупречно отполирована. Оружие блестит, демонстрируя ухоженность и

смертоносную эффективность. Алый плюмаж шлема, зажатого подмышкой

бронированной руки, повторяет цвет птеруг и мантии. Плащ струится за тетрархом в

сыром мраке пещер, словно кровавая река, и откидывается вбок, приоткрывая

инкрустированный драгоценными камнями Крукс Ауреас – эмблему чемпиона.

Несведущий глазу может усмотреть в подобном церемониале излишек тщеславия. Во

время войны у слуг и сенешалей должны быть более важные дела, чем лакировка

филиграни наплечников тетрарха. Но, как и во всем остальном, Никодем поставил

стратегию выше самомнения.

Как и саму аркологию, души людей требовалось укреплять. Жителям Калта,

подвергнувшимся истреблению и вернувшимся к неприглядному процессу борьбы за

жизнь под землей, необходим был символ гордости и упорства. Перед лицом катастрофы

нет более подходящих символов главенства и величия Ультрамара, чем сами Легионес

Астартес. Никодему нужно было, чтобы люди ощущали достоинство и значимость, чтобы

чувствовали их в себе, пусть даже обладая столь малым. Войну еще необходимо вести, и

тетрарх не может допустить, чтобы пустота в сердцах людей заполнилась поражением, иначе эта война будет проиграна еще до начала.

Никодем наделен глазами примарха, и я чувствую на себе знакомый укоризненный взгляд

Жиллимана.

– Семнадцатый Легион нам больше не кузены, – произносит тетрарх, приближаясь в

сопровождении двух почетных стражей. Он отдает шлем и протягивает руки в блестящих

перчатках. Один Ультрадесантник кладет в руку мастерски сработанный болт-пистолет, а

другой – магазин с драгоценными боеприпасами. – Они вестники собственного забвения.

Нам неинтересны их слова. Единственное, что оправдывает наше внимание – их гибель, и

мы станем ее орудием.

Таврон Никодем подходит к коленопреклоненному Несущему Слово. Отступник

намеревается заговорить, но тетрарх всаживает ему болт в череп, прежде чем слова

успевают сорваться с потрескавшихся губ. По пещере расходится эхо выстрела.

– Я понятно говорю? – спрашивает он.

– Да, тетрарх, – хором отзываются Ультрадесантники.

Никодем кивает.

– Сержант Аркадас.

– Да, мой повелитель.

– Работа 82-й роты здесь завершена, – произносит тетрарх. – Пусть твои люди соберут

оставшиеся припасы: заряды, фляги и силовые батареи. Если понадобится, собирайте по

одному болту. Все, что мы сможем обратить против этих ублюдков в доспехах, когда они

вернутся. Остальное бросьте гнить.

– Да, сэр.

Аркадас, Молосс и Ультрадесантники расходятся.

– Тетрарх, – подаю я голос.

– Говори, – уверенно и строго отвечает Никодем. Изорванное знамя Молосса реет в

воздухе, пока сержант обыскивает бронированный труп Несущего Слово, наблюдая, как

между вышестоящими накаляется обстановка.

– Разве удержание этой аркологии не послужит интересам Легиона? – спрашиваю я. –

Если мы ее покинем, не вернется ли враг со временем, не станет ли он вновь угрожать

нашей безопасности?

– Я прощаю тебе твой дух покорителя, брат, – произносит Никодем, – поскольку он

пылает столь же ярко, как и у всех в Ультрамаре. Время возводить империю еще придет, поверь мне, однако мы не будем строить империй здесь. Это отбор. Выживание. Для нас

важны не только интересы Легиона. Первостепенное значение имеют люди. Мы рождены

для службы человечеству, а не просто чтобы потакать своим воинским желаниям.

– Унгол Шакс был здесь, – парирую я. – Пока мы с ним не покончим, он будет

представлять угрозу для людей и их выживания.

– Итак, ты будешь зачищать аркологию за аркологией в поисках одного-единственного

врага, попутно созидая подземную империю во мраке, – произносит тетрарх. – А как быть

с прочими больными умами, которые в это время воспользуются нашей уязвимостью?

Сейчас нас не так много, чтобы удержать столь обширную территорию.

– Мы – Ультрадесантники… – начинаю было я.

Никодем прищуривается.

– Можешь мне об этом не рассказывать, Пелион. Мы – Ультрадесантники, и в состоянии

сделать подобное, но спроси себя, нужно ли нам это. Тебе следует задаться этим

вопросом. К примеру, я не знаю, чего ты ожидал добиться, вступая в беседу с врагом.

Его интонация смущает меня.

– Я получал от пленного информацию, тетрарх.

– Нет, Гилас. У этого человека не было никакой информации. Ты бессмысленно играл с

ним, словно ожидал, что, угрожая насилием и обещая милосердие палача, можно

породить в сердцах таких людей страх. Они отвернулись от мудрости Императора и

обрекли себя на проклятие. Они уже переживают свой главный кошмар. Твой

единственный долг – положить конец этой мерзости и сделать это быстро. Ты полагал, будто получаешь от него информацию, пока он все глубже втягивал тебя в свою ложь и

невежество. Теперь все слова, что несет Семнадцатый Легион – это отрава.

– Тетрарх…

– Довольно, – приказывает Никодем. – Мы не станем играть в их игры в тенях. Именно

этого от нас ждут Несущие Слово, и они будут нас там ждать. Ты останешься на посту, гонорарий Пелион, и не окажешься втянут в подобные темные…

Внезапный всплеск на дальнем краю подземного озера привлекает внимание всех

присутствующих в зале Ультрадесантников. Кто-то или что-то всплывает на поверхность.

Сержант Аркадас и почетная стража тетрарха молниеносно вскидывают болтеры, а

Молосс снова запускает цепной меч. Таврон Никодем вглядывается в темные воды, продолжая сжимать в руке пистолет. Тем не менее первым на мелководье, выставив перед

собой короткий меч, ступаю я.

На поверхность вырывается шипастая бронированная фигура. Она давится и булькает в

ледяной, насыщенной песком воде, выбираясь из глубин на неровное скалистое дно озера.

Цвет доспеха выдает в ней врага. Несущего Слово.

Я приближаюсь к распростертому телу, и сияние прожекторов моего доспеха падает на

покрытую шрамами выбритую голову. Легионер приподнимает подбородок, изрыгая из

мультилегких остатки воды, и на свету оказываются заостренные колхидские черты лица.

Я замираю на мелководье, увидев его глаза. Их нет.

Плоть вокруг пустых глазниц окровавлена и грубо залатана. Либо ему вырвал глаза кто-то

другой, либо он вырезал их сам. Бессмысленное варварство и осквернение плоти

Императора вызывают у меня омерзение.

Несущий Слово чувствует над собой движение и тянется к моему бронированному сапогу.

– Друг? – кашляет он.

Я захожу врагу за спину. Клинок скользит под подбородок изменника, прижимаясь к

манящему горлу.

– Враг, – поправляю я.

Несущему Слово удается улыбнуться.

Я смотрю на Таврона Никодема.

– Жду указаний, мой повелитель, – произношу я. Тетрарх выглядит недовольным.

– Сержант, – говорит он. – Куда ведет это озеро?

– У меня не сложилось впечатления, что озера куда-то ведут, тетрарх, – отвечает Аркадас.

– Тетрарх… – с видимым удовольствием повторяет Несущий Слово, пока мой меч не

вдавливается в плоть выходца с Колхиды сильнее.

– Те, кто вот-вот умрет, не обращаются к князьям, – произношу я. – Придержи язык, не то

я заставлю себя его вырезать.

– Боюсь, ты просто закончишь начатое, – говорит Никодем, глядя на изуродованное лицо

Несущего Слово. – Что это за знаки у него на голове?

Я смотрю на шрамы-насечки на выбритом черепе легионера. Похоже на решетку или

крепостные ворота.

– Орден Возвышенных Врат, – сообщаю я. – Как и Шакс.

Страдальческая улыбка Несущего Слово становится шире. Я перевожу взгляд на

Никодема.

– Для меня будет честью покончить с этой мерзостью, – произношу я, повторяя недавнее

его изречение. – Впрочем, мне представляется разумным допросить этого пленного.

– Пелион… – предостерегает тетрарх. Я испытываю терпение героя.

– Озеро явно куда-то ведет, мой повелитель, – говорю я. – Этого заблудшего брата не

породили бы одни лишь темные глубины.

– Я бы за это не поручился, – бормочет Никодем.

Я поворачиваюсь к тетрарху, исполняя формальный салют.

– Унгол Шакс остается угрозой, мой повелитель. Его люди орудуют в этой области.

Возможно, здесь и он сам. Несомненно, с точки зрения тактики опасно допускать

подобное? Пленник может располагать информацией по этому поводу. Я прошу провести

допрос, лорд Никодем.

Патрицианские черты вздрагивают от раздражения.

– Сержант Аркадас, – окликает тетрарх.

– Мой повелитель.

– Пусть твои люди закончат зачистку Танторема.

– Да, тетрарх.

– В то же время, – говорит Никодем, – очистите помещение и подготовьте его для допроса

пленного.

– Сделаю немедленно, мой повелитель.

– Пелион, – произносит тетрарх, отворачиваясь, чтобы удалиться. – Заткнуть пленнику

рот, связать и привести ко мне.

– Сэр?

– Я лично проведу допрос, – говорит Никодем. – Гонорарий Пелион, будь уверен, если я

заподозрю какой-либо подвох, то прикажу прикончить пленного, будет у него

информация или нет.

Я не знаю, что именно ответить, и только смотрю, как алый плащ струится во мрак следом

за тетрархом.

– Благодарю, мой повелитель, – кричу я вслед.

Прикрепленный файл azulgor.JPG ( 79.22 килобайт ) Кол-во скачиваний: 189

Пелион и его братья схватили незваного гостя

В недавнем прошлом помещение явно использовалось для жертвоприношений. Бурые

пятна крови сливаются с прочей грязью на стенах, полу и потолке.

То, что сержант Аркадас принял за какой-то каменный стол, на самом деле оказывается

покрытым рунами алтарем, имеющим нечестивое ритуальное значение.

Слепой Несущий Слово не знает, что сидит перед подобной мерзостью. Я резко толкаю

его на пустой ящик из-под боеприпасов. Легионер держится нетвердо, и причина не

только в том, что он ничего не видит. Я вызвал одну из инженерных бригад, с помощью

которых мы строили и восстанавливали заграждения в многочисленных магистральных

туннелях и подземных галереях аркологий. Руки Несущего Слово крест-накрест прижаты

к нагруднику, а ладони перчаток приварены к бокам доспеха при помощи плазменных

резаков. Так ублюдок и сидит – узник собственной брони.

Болтерный заряд гремит, катаясь внутри моей перчатки.

Таврон Никодем стоит перед пленником. Он выглядит в равной мере великолепно и

зловеще. Брат Десенор стоит на страже у дверей, направив на заключенного широкое дуло

болтера. Тетрарх кивает. Я срезаю кляп во рту Несущего Слово острием меча.

Узник разминает челюсть.

– Имя и звание, – требовательно спрашивает Никодем.

Несущий Слово поджимает темные губы.

– Не будем играть в игры, легионер, – настаивает тетрарх. – Тебе известно, что я не стану

бесчестить плоть – твою, не мою – пытками и страданием. Давай поговорим как Легионес

Астартес, воители обширной и разделенной галактики. Как враги, если тебе угодно, но

враги, которые и ненавидят, и уважают друг друга.

– Ты красноречив, тетрарх, – с улыбкой замечает легионер. – В иной жизни ты мог бы

стать Носителем Слова. Уверен, что выбрал верную сторону?

– Нам от тебя нужны не похвала с одобрением, – говорю я из-за спины предателя.

– Имя и звание, – снова требует тетрарх.

– Меня зовут Азул Гор, – произносит Несущий Слово. – Орден Возвышенных Врат. А ты?

– Таврон Никодем с Сараманта.

– О, как же пали могучие, – комментирует Азул Гор.

– Могучие направляются туда, где в них нуждаются, – парирует Никодем.– Сегодня я

нужен на Калте. Завтра это может быть любое другое место в Ультрамаре. Послезавтра –

где угодно в Империуме Людей. Я буду необходим везде, где мои враги смеют осквернять

землю своим присутствием.

– Мне кажется забавным, что на самом деле это Магистр Войны послал тебя на эту

обреченную планету.

– Значит Гор послал меня туда, где я был нужен более всего, – произносит тетрарх. –

Возможно, для него еще не потеряна надежда.

– Если отбросить вопросы галактической политики, – вмешиваюсь я, – надеюсь, ты не

станешь возражать, если я спрошу, где ты прятался со своими сородичами-злодеями. Мы

нанесли вам визит. Вас не было дома.

– Я был в глубокой тьме, – рассеянно отвечает Азул Гор.

– Разве все мы не можем сказать то же самое? – бормочу я.

– Мы не можем, Ультрадесантник, – шипит он. – Представь, что ты слеп и бродишь по

темной как ночь пещере, погребенной глубоко под поверхностью мертвого мира. Мира, купающегося в сиянии звезды, отвернувшейся от света. Можешь вообразить тьму глубже?

Помещение погружается в безмолвие.

– Что случилось с твоими глазами? – спрашивает Никодем.

– Я их вырвал, – отвечает Азул Гор. Его откровенность обжигает. – Вырвал, чтобы не

пришлось глядеть на ваши чопорные лица и слепящий блеск нетронутых доспехов.

– Ты не ожидал обнаружить нас в Тантореме, – заявляю я.

– Ты отправился в затопленную систему пещер без оружия и шлема, – добавляет тетрарх.

Я киваю.

– И без глаз. Несущий Слово, я утверждаю – ты не ожидал встретить нас в Тантореме.

Думаю, ты искал своего хозяина, Унгола Шакса.

Слепой предатель начинает хохотать. Ужасный смех пропитан злобой и горечью.

– Унгол Шакс мертв.

– Ложь, – бросаю я, обходя вокруг алтаря. – Другое тебе неведомо. Это твоя суть. Я бы

перерезал тебе глотку, если бы из раны полилась славная и честная кровь Легиона, а не

обман.

– Жаль, что не можешь, Ультадесантник, – ревет в ответ Азул Гор.

Я делаю выпад. Клинок рвется вперед, останавливаясь под острым подбородком

Несущего Слово.

Никодем вскидывает руки.

– Пелион!

– Где Унгол Шакс? – шиплю я.

– Умер, – повторяет Азул Гор, – как скоро умру и я. Как и ты, брат Пелион.

– От твоей руки, полагаю? – поддразниваю я Несущего Слово.

– Нет, – отвечает предатель. – От моего слова. Ты шумно дерзишь, но порой действия

оказываются громче. Ты держишь клинок у горла слепого пленника, а в углу слышен лязг

взводимого болтера, который нацелен на меня. От тебя разит страхом. Страх. Это он

делает вас слабыми. Мне не нужны клинки и болтеры. У меня есть слова, и я в силах

прикончить вас одним-единственным из них.

– И что же это за слово? – в ярости спрашиваю я, вдавливая острие меча в плоть на его

горле.

– Пенетрал…

По маленькому залу разносится эхо выстрелов.

Все кончено. Азул Гор мертв. Три болтерных заряда. Два в грудь, один в череп. Оружие

брата Десенора дымится в наступившей тишине.

Я оборачиваюсь к часовому, но Никодем вскидывает перчатку.

– Я приказал это сделать, – признается тетрарх, – как я тебе и говорил. Я виноват. Это

была ошибка.

– Он говорил, – протестую я.

– Говорил, – соглашается Никодем. – Он уводил тебя во тьму. Ты видел, как низко пали

Несущие Слово. Видел их прегрешения. Это слово, скорее всего, было каким-то

заклинанием, а его смерть от твоих рук стала бы тайной сделкой с неким иномировым

созданием.

Я неотрывно гляжу на тетрарха.

– Мы постараемся оценивать наших заблудших сородичей по достоинству, – продолжает

он. – Вся эта сцена – отсутствие оружия, глаза, выход из укрытия – вероятно, была

уловкой, чтобы оказаться рядом с офицером Ультрадесанта. С целью, которая достойна

жертвы. Это моя вина. Я принимаю ответственность на себя.

Тетрарх направляется к выходу из зала. Он смотрит на Десенора и кивает в направлении

скрученного трупа Несущего Слово.

– Прошу, брат, разберись с этим, – произносит он, а затем поворачивается ко мне. – Я

возвращаюсь к Аркрополю. Пусть сержант Аркадас закончит зачистку, а потом уходите из

этого проклятого места. Помогите саперам Армии уничтожить точку входа.

– Вы не рассматриваете вариант захвата аркологии? – спрашиваю я, но в моих словах нет

энтузиазма.

Тетрарх оставляет их без внимания.

– Убедись, что ничто не сможет пройти там, где мы вошли, – произносит Никодем. – Ты

за это отвечаешь.

Точка входа – просто дыра с неровными краями в стене пещеры.

Мы реквизировали со склада туннельной бригады сейсмические подрывные заряды.– Это

не армейские боеприпасы, и они даже близко несравнимы по мощности и точности с

тактической взрывчаткой Легионес Астартес. Впрочем, в достаточных количествах – и

под контролем специалиста – и сейсмические заряды справятся с задачей.

Сержант Аркадас выводит из аркологии Танторем последних своих людей.

Сопровождаемые солдатами Армии, космодесантники сержанта быстро обыскали систему

пещер на предмет боеприпасов и энергобатарей Легиона. Все остальное – пайки, оружие и

броня – было уничтожено согласно последовавшим распоряжениям тетрарха из опасения, что оно могло подвергнуться какому-либо заражению. Клинки сломали. Пучки волокон

выдрали. У болтеров взорвали казенники или испортили их примитивными заглушками.

Силы Имперской Армии, которые несут запасы собранных боеприпасов и батарей, бредут

мимо под взглядом мутного глаза сержанта Брота Гродина. Гродин – отставник, один из

бывших служителей Императора, назначенный командовать одним из новообразованных

подразделений Веридийского Цикатрикса. Это была идея тетрарха: все цикатриции –

остатки старых полков обороны, разгромленных и раздробленных в ходе наземной войны.

У их камуфляжных хитонов мириад местных расцветок, каждая относится к своему

подразделению обороны или церемониальной гвардии. Все солдаты носят

противоосколочную конорскую броню – нагрудники, фартуки и щитки. У шлемов с

визорами есть защита носа и скул, любимая многими ополченцами Калта. Каждый

вооружен потрепанным щитом, коротким клинком и висящим на ремне лазерным ружьем-

фузеей.

На открытых предплечьях и бедрах ужасающие радиационные ожоги и рубцы от

солнечного излучения. Это ныне печально известная Отметка Калта, доказательство

желания сражаться на опаленной солнцем поверхности обреченной родины. Именно эту

общую черту Никодем решил увековечить в их названии несмотря на то, что только отряд

Гродина собран из бывших солдат 14-го Восферского, 55-го Нерегулярного полков, а

также 1-го полка Гражданского Резерва Тарксиса. На Гродине нет шлема, хмурое

выражение обожженной половины лица подгоняет цикатрициев. Сержант постукивает по

рукам проходящих солдат офицерским скипетром.

– Все тут м`лорд, – хрипло докладывает Гродин.

– Благодарю, сержант, – говорю я. – Не будете ли вы так добры сопроводить моих

братьев-легионеров вместе с припасами обратно к Аркрополю?

Гродин кивает и уходит за своими мрачными солдатами, оставляя меня с братьями

Десенором и Форнаксом сторожить пролом.

Также остается и Ионе Додона.

Она пятится назад, разматывая детонационный кабель. Мы втроем следуем за ней к

выходу горного пласта, за которым установлен простой нажимной детонатор.

Оборудование соответствует только горнопроходческим стандартам, однако пригодно к

использованию, как и сейсмические заряды, при помощи которых Додона обрушит точку

входа.

– Мы готовы? – спрашиваю я.

– Надо подключить еще два заряда, – отвечает она, ощупывая разъем кабеля. – Минуту.

Додона оказалась незаменимой. Люди Гродина обладают мужеством и мрачной

решимостью, но они все сверху. Еще до столкновения сапер второго класса Додона

входила в ауксилию Первопроходцев Калта. Экспертные познания саперов, более

известных как «глубинники», о системах пещер, структурной целостности и взрывчатке

стали мощным оружием на войне, когда та вышла за пределы обычной кампании.

Стратегическое обрушение пещер и туннелей, кишевших силами культистов и выродками

из Несущих Слово, спасло множество жизней и драгоценных боеприпасов.

Общий боевой счет Додоны может оказаться выше, чем у иных боевых братьев на линии

фронта. Того, чего они добиваются клинком и болтером, саперы достигают при помощи

миллионов тонн камня. В некотором смысле сам Калт бьется с захватчиками.

Пока мы ждем, Десенор и Форнакс смотрят в пролом, отслеживая вражескую активность.

У нас не было возможности провести полный осмотр и установить все точки входа и

выхода аркологии Танторем. Силы врагов могут хлынуть через нашу же точку прорыва и

захлестнуть занятую нами территорию. Болтеры моих братьев должны дать Додоне время

завершить работу и похоронить всех, кто может рискнуть. Пока что все тихо и

неподвижно.

Бросая взгляды на снаряжение и схемы Додоны, я замечаю исцарапанный инфопланшет.

На нем отображаются подробные карты аркологий, которые уже завершены или – до

начала войны – находились в стадии строительства. Ведя керамитовым кончиком пальца

по планшету, я двигаюсь по обрамленным колоннами туннелям магнитных вагонеток из

Магнези-Юг, через точку входа и по разветвляющимся системам пещер Танторема. Палец

повторяет мучительный маршрут нашего наступления. Я думаю о братьях, которые

погибли под моим командованием, утонув в море обезумевших культистов. Чувствую, как

подошвы скользят по крови верных цикатрициев, и заново переживаю столкновение

нашего строя с толпами фанатиков Несущих Слово, как будто корабли бьются о скалы на

мелководье. Затем я дохожу до подземного озера, где мы схватили Азула Гора. К моему

собственному удивлению, палец движется дальше, упираясь в одинокую метку на

планшете: «Пенетралия».

– Что это? – спрашиваю я у Додоны, которая явно не в восторге от того, что приходится

отрываться от детонационных проводов и смотреть на планшет. В отличие от

цикатрициев, ее шлем с лампами плотно подогнан, а противоосколочные пластины вшиты

в темный комбинезон, который лучше всего подходит для лазанья по пересеченным

пещерам и тесным туннелям. Сапер освещает фонарями экран планшета.

– Это Пенетралия, – говорит она. – Скопление туннелей, образовавшихся в скале

естественным путем. Там настоящий лабиринт, но эта область была намечена для

раскопок, чтобы создать вход в другую аркологию.

– Но она затоплена, – бормочу я, поскольку лично видел озеро. Додона кивает.

– Грунтовые воды залили часть Пенетралии и колею магнитных вагонеток, которая шла к

раскопу, – говорит она. – Первопроходцев эвакуировали, а работу прекратили до тех пор, пока не удастся задействовать насосные бригады, но к тому времени уже началась война.

– Почему мне не предоставили эту информацию?

– Это не аркология, – не сдается Додона. – Там тупик, который сейчас затоплен. Раскопки

едва успели начаться.

– Возможно ли, что на том конце туннелей пещеры остались сухими? – напираю я на

Первопроходца, тыча керамитовым пальцем в экран. – Отрезанными, может быть?

Додона мгновение размышляет над этим.

– Да, это возможно, но почему вы вообще думаете на этот счет? Это глубже, чем мы

когда-либо спускались ранее.

– Мы вытащили из вод этого озера Несущего Слово, – сообщает брат Форнакс. – Он

пришел не из Танторема.

Я возвращаю саперу планшет и оборачиваюсь к братьям.

– Отложить подрыв, – распоряжаюсь я. – Сообщите в Магнези.

– Но тетрарх… – начинает было Додона.

– Я сейчас отправлюсь к тетрарху, – говорю я. – Подрывайте точку входа только в случае

вражеского вторжения.

Подхватив шлем, я киваю Десенору и Форнаксу.

– Будьте бдительны, братья, – произношу я. – Я пришлю подкрепление. Враги могли

залечь и ждать, оставаясь скрытыми от наших глаз. Возможно, наша работа здесь не

закончена.

В озеро уходит линия магнитного транспорта – теперь я это ясно вижу. Ранее я, сам того

не зная, зачистил от нескольких стрелков Красного Муниона грузовой вагон. Пока от

моей брони отскакивали копья зарядов фузей, а меч рубил тела культистов внутри

машины, я не осознавал, что это элемент магнитной дороги.

Цикатриции сержанта Гродина избавляются от трупов, вытаскивая мертвецов и сбрасывая

их в огонь. Заново активированный двигатель транспортера гудит и потрескивает, стремясь придти в движение. Сам сержант промывает внутреннее пространство ведрами

воды из озера, а Ионе Додона орудует плазменным резаком, как можно тщательней

герметизируя машину.

Я верю в нее. Она уже сотворила чудо с электрополярным двигателем. Додона всю жизнь

работала в аркологиях с такими машинами, так что я предоставляю ей механизмы и

управление рудничной вагонеткой.

Мы бы не стали возиться с магнитной дорогой, если бы не солдаты Армии. Я и мои братья

могли бы преодолеть затопленные туннели так же, как Азул Гор, благодаря герметичным

доспехам и авточувствам. Впрочем, у Веридийского Цикатрикса нет подобного

снаряжения, и я вынужден полагаться на прогнившие рельсы. Несомненно, от этого наше

путешествие ускорится, хотя на подготовку вагонетки и ушло некоторое время.

Чтобы усилить численный состав, я использую цикатрициев. Когда я принес тетрарху

доказательство наличия незавершенной сети за Танторемом, он был недоволен.

Недоволен, что ее существование изначально упустили из виду и что там может оказаться

тайный форпост Несущих Слово. Я напомнил ему о слове, которое не успел полностью

произнести Азул Гор, и показал незаконченное ответвление в Пенетралии.

И все же он сердито отклонил мой запрос на два полных отделения прорыва из

легионеров для зачистки туннелей Пенетралии. Я не понял, на кого он злился – на меня, или на себя. Впрочем, он хотя бы удовлетворил мой последующий запрос на

разведгруппу. Если у нас на пороге притаился анклав Несущих Слово, нельзя было

отрицать тактическую необходимость подтвердить их наличие, численность и степень

угрозы. По крайней мере, так я сформулировал свою просьбу. Никодем в большей степени

рассматривал это как незаконченную работу и недостигнутую цель.

Я взял на себя ответственность и молчаливо выслушал выговор.

Мне придали двух боевых братьев. Я просил Молосса и сержанта Аркадаса, но получил

братьев Десенора и Форнакса, а также группу солдат Армии и Первопроходцев на мое

усмотрение. Я безропотно согласился.

Сержант Гродин и его люди только-только добрались до Аркрополя с трофеями из

Танторема, когда я приказал сержанту и отделению его цикатрициев пополнить запасы и

снова направляться вместе со мной к точке входа. Можно справедливо утверждать, что

теперь недоволен был не только Таврон Никодем.

Додона разрешает садиться в поезд. Цикатриции стоят, сжимая длинные стволы своих

лазерных ружей. Додона работает массивными рычагами вагонетки, а Десенор, Форнакс и

я возвышаемся над ними в грузовом отсеке, держа наготове клинки и боевые щиты. У нас

с Форнаксом пистолеты, а на плече брата Десенора висит его почти пустой болтер.

Трофеев из Танторема было мало, и их уже распределили между защитниками Магнези, так что у нас было совсем мало болтов. Я по обыкновению встряхиваю в перчатке свой

единственный оставшийся заряд. Подношу на небольшое расстояние к поясу с магнитным

фиксатором, а затем отпускаю. Заряд летит от пальцев к поясу и со щелчком занимает

привычное место.

Вагонетка издает хриплый гул и везет нас от станции вниз по берегу. Подземная вода

расступается, бурля по бокам, пока поезд продвигается дальше, а затем исчезает в

чернильно-черных глубинах озера.

По мере того, как вагон расталкивает массу воды, гул перерастает в визг. Лампы кабины

высвечивают по ту сторону быстро движущихся окон залитые туннели Пенетралии –

грубые, скалистые и незавершенные. Додона нагружает электрополярный двигатель.

Проведенная Первопроходцем плазменная сварка надежна, но не может полностью

сдержать воду. Закрытые люки на потолке не оправдывают ожиданий, из них почти

постоянно льет, кроме того, вода сочится в пробоины от лазерных зарядов, незамеченные

Додоной. Дверные уплотнения пузырятся и пенятся жидким мраком. Вода быстро

образует в грузовом отделении лужу, а затем, к вящей тревоге цикатрициев, ползет вверх

по их ботинкам.

Когда она доходит до фартуков и нагрудников, сержант Гродин приказывает поднять

фузеи над прибывающим уровнем воды. Некоторые из его людей начинают паниковать.

– Сколько еще? – кричит сержант в кабину, стараясь, чтобы голос звучал не слишком

встревожено.

– Недалеко, сержант, – отзывается Ионе Додона. – Я так думаю, – тихо добавляет она.

Грузовая вагонетка с грохотом движется в воде. Освещение кабины внезапно вспыхивает

и гаснет. Теперь единственным источником света остаются прожекторы наших доспехов.

Кто-то издает тревожный крик, когда закрытый люк подается, и вода с новой силой льется

внутрь.

Кругом потоп и мрак. Вода поднимается выше моего пояса, и цикатриции начинают с

плеском барахтаться, держась за стену отсека и пытаясь удерживать головы над

поверхностью. Мы, как можем, помогаем им забираться по стене к грузовым

контейнерам, но вскоре солдатам остается только удерживать головы в шлемах между

потолком и пенящейся водой. Они кашляют и тонут во мраке.

– Ионе?.. – тороплю я, готовясь раскрыть мультилегкое.

Я опасаюсь, что мы можем потерять цикатрициев, однако у Первопроходца есть

собственные проблемы. Она постоянно погружается под воду, чтобы работать рычагами

управления магнитного транспортера и смотреть через передний экран.

Она появляется на поверхности.

– Ни черта не видно, – отплевывается она.

– Ионе! – кричу я в ответ. Она вновь скользит под воду.

Спустя мгновение нас всех швыряет вперед от внезапной остановки. Магнитные замки на

подошвах удерживают меня и братьев на месте, но Гродин и многие из его отделения

разжимают руки во вздымающейся воде. Та бьет их о потолок, а затем вновь тащит вниз.

Вагонетка остановилась. Двигатель булькает и искрит.

Неожиданно раздается рвущий уши треск, и левый блок окон вылетает. Неотвратимый

поток воды вытаскивает наружу людей и плавающее снаряжение. Отсек быстро

освобождается, но я открываю выходной люк, озаряя призрачным светом прожекторов

доспеха тьму снаружи.

Сухую тьму.

Обернувшись, я вижу, что Ионе Додона обмякла в кабине, словно утонувшая трюмная

крыса. Ее рука все еще лежит на тормозе, а грудь вздымается и опадает глубокими, неровными вздохами. Через передний экран мне видны бамперы другой машины –

машины, с которой чуть не столкнулась наша вагонетка.

Я выхожу из грузового транспорта вместе с Форнаксом и Десенором и приказываю

братьям удерживать периметр, пока цикатриции кое-как перегруппировываются. Наша

вагонетка так и стоит на мелководье. Ей не продвинуться вверх по склону из-за более

длинного отключенного состава, который тянется до самого тупика. На мгновение я

замираю.

Я смотрю на воду, прожекторы доспеха озаряют поверхность темного озера. В зеркальной

зыби отражается великолепие кобальтово-синей брони. Я гадаю, не отражались ли здесь

недавно мои заклятые враги. Загнал ли я наконец в угол Унгола Шакса и его братьев из

Несущих Слово?

Я иду вдоль первого состава, держа наготове меч со щитом, и становится ясно, что поезд

частично затоплен, из чего следует, что его использовали сравнительно недавно. Точно

после того, как подземные воды залили Пенетралию.

– Есть что-нибудь? – рычу я в вокс.

– Ничего… Да, ничего, – отзываются братья.

Цикатриции включают подствольные фонари своих фузей, и сержант Гродин, кашляя, приказывает провести проверку оружия. Пуская в глубины озера жгучие лучи, мы

выясняем, что больше половины вооружения отделения временно вышло из строя из-за

попадания воды. В абсолютной тьме Пенетралии, где нет дуговых ламп и отражательных

шахт, это далеко не идеально.

– Додона, – окликаю я. Промокший Первопроходец выходит из вагонетки, освещая

нашлемными фонарями инфопланшет, который она изучает.

– Из этого станционного помещения есть три выхода, – сообщает она мне. – Все они

вскоре переходят в природные ответвления системы пещер, повсюду встречаются залы и

гроты.

– И ждут Несущие Слово, – бормочу я. Возвращаются Гродин и его отделение, и я

оборачиваюсь к ним.

– Сержант, тут три входа, каждый из нас берет по одному. Брат Десенор, следуй за

Гродином, я беру Додону. Сержант, распределите своих людей между мной и братьями

Форнаксом и Десенором. Мы разделимся, чтобы охватить большую территорию. Я хочу, чтобы каждый изгиб, поворот, пустоту и нору проверили на наличие врага. Мы ищем

Унгола Шакса и его темное братство. Поддерживать связь и сообщать по воксу о каждом

контакте. Если столкнетесь с численным перевесом или попадете в засаду, закрепитесь и

группами отходите к помещению станции. Там мы перегруппируемся. Ясно?

Ответом становятся кивки шлемов и мрачное «Да, мой повелитель» от Гродина и

цикатрициев.

– Поддерживать связь, – распоряжаюсь я и веду Ионе Додону с тремя солдатами вглубь

Пенетралии.

Додона не ошиблась: Пенетралия представляет собой лабиринт. Туннели закручиваются в

спирали, перед прожекторами возникают зубчатые откосы, а потолок постоянно

опускается до верхушек шлемов. Проходы извиваются и раздваиваются, повсюду дыры

гротов и нор. Непросматриваемые повороты выводят к вызывающим головокружение

сводам, а небольшие пещеры внезапно образуют тупики. Тьма почти ощутима физически, вязкий мрак пожирает свет наших ламп.

Прожекторы моего доспеха указывают путь, свет нащупывает себе дорогу среди углов и

острых камней. Впереди пляшет луч со шлема Додоны, которая ведет меня по

разветвляющейся сети туннелей. Позади трое цикатрициев – все из числа бывших

резервистов Тарксиса – осматривают дыры и пустоты при помощи подствольных

фонарей. Мой щит скребет об углы, а клинок остается сзади, готовый рвануться вперед и

снести голову Несущего Слово с бронированных плеч или же рассечь тело неудачливого

культиста.

– Десенор, что у тебя? – спрашиваю я по воксу.

– Это место мертво, – передает тот в ответ. – Если Унгол Шакс и был здесь, то думаю, что

мы его упустили.

– Форнакс?

– Несущие Слово были здесь, – уверенно сообщает боевой брат. – Мы добрались до

большого зала в центре туннелей. Тут статуи и рисунки.

Я киваю собственным мыслям. Если судить по аркологии Танторем, наши сородичи-

предатели и их последователи-культисты занимаются бессмысленным идолопоклонством, создавая храмы со статуями и молясь у каменных стоп своих иномировых покровителей.

Я отмечаю позицию Форнакса на оптическом слое.

– Удерживайте позицию, – говорю я. – Мы идем к вам. Брат Десенор, встречаемся в этом

зале.

– Принято, – отзывается Десенор. – Но я потерял в этих проклятых туннелях одного из

моих людей. Сержант Гродин его ищет. Скоро будем там.

Пробравшись сквозь плотный мрак и клубок пересекающихся коридоров, мы выходим на

открытое пространство большого помещения. Я вижу в смоляной тьме впереди лучи

прожекторов, которые рассекают мглу, словно клинки. Форнакс и его люди ждут возле

центра пещеры, но свет их фонарей моргает и прерывается.

Подойдя ближе, я понимаю причину этого.

Форнакс был прав. Здесь статуи, но нет ничего похожего на то, что мне доводилось видеть

в темных часовнях и молельных ямах аркологий, занятых культистами. Эти изваяния

различаются по размеру, но имеют человеческие очертания. Все они созданы из

материала, похожего на обсидиан – угловатого и кристаллического. Он поглощает свет

наших фонарей, словно черная дыра. В полуночно-черной стеклянистой поверхности не

видны даже наши отражения. Просто не хватает света. Вещество пожирает все.

– Вулканическое стекло? – нахмурившись, произносит Первопроходец Додона. – Точно не

на Калте. Не в таких количествах…

Я вижу, как в свете ламп темная субстанция начинает испаряться и клубиться. Она

растворяется и уплывает прочь, словно разреженный черный пар. Действительно странно.

– Это не обсидиан, – говорю я. – Ничего не трогайте. Никому ни к чему не прикасаться.

Кажется, будто статуи созданы из затвердевшего мрака.

Изваяния повсюду, они мешают лучам прожекторов Форнакса. Ультрадесантник и солдат

14-го Восферского что-то рассматривают в центре скального зала. Вокруг них собрано

множество статуй – толпа кристаллических фигур, каждая из которых обращена лицом к

центру. Это определенно тревожит.

– Что у нас? – нетерпеливо спрашиваю я боевого брата.

Форнакс стоит на коленях. При моем приближении он поднимается.

– Какой-то нечестивый храм, – подтверждает он, – похоже, использовался для церемоний

и единения с чудовищами из эмпиреев.

Он указывает на пол у меня под ногами. Грубая поверхность выровнена и отполирована, на скале вырезан узор. Ужасные глифы и символы, от которых у меня болят глаза.

– Гонорарий, культистов-добровольцев привели сюда на жертвоприношение и церемонию

для заключения союза с каким-то злом или чудовищем.

Я слышу слова Форнакса, но редко понимаю, что библиарий имеет в виду. Я воин-практик

до мозга костей. Меня редко интересует «материальность или имматериальность»

природы вселенной. Я верю в одно: в свой Легион. Ультрадесантники раз за разом

доказывали, что в силах убить все, с чем сталкиваются. Все прочие измышления – чистая

теория.

– Так это были добровольцы? – спрашивает Ионе Додона.

Форнакс делает шаг в сторону, демонстрируя ужасную груду опаленных тел в центре

узора. Поверх почерневших грудных клеток распростерт адепт Красного Муниона –

женщина, тонкие пальцы которой до сих пор сжимают рукоять вонзенного в сердце

жертвенного кинжала. Губы Додоны кривятся от омерзения.

Мрачная картина и интерес моего брата к ней быстро меня утомляют.

– Тут что-нибудь указывает на Унгола Шакса или его местонахождение? – спрашиваю я.

– Унгол Шакс здесь, – сообщает Форнакс. – Думаю, это он позади тебя.

Мое лицо скрыто шлемом, и Форнакс не видит, как оно хмурится от жутковатого

известия. Я разворачиваюсь и обнаруживаю у себя за спиной еще одну статую, такую же

угловатую и кристаллическую. Рост и мощь идола под стать моим, руки воздеты в жесте

триумфа или удовлетворения. В одной из них скипетр. Нет, крозиус с навершием в виде

решетки или ворот. Возвышенные Врата.

В свете прожекторов моего доспеха мерзость начинает тлеть, сочась на слабом сквозняке

невесомой тьмой.

Я оглядываюсь на остальные изваяния. Картина проясняется.

Несмотря на угловатость и беспросветность фигур, у многих есть общие черты: шлемы, ранцы и широкие очертания боевой брони Легиона. Похоже, что идолы меньшего размера

между ними – полуночно-черные воплощения культистов, застигнутых в миг ликования и

безумия. Я обнаруживаю, что мой шлем непроизвольно покачивается из стороны в

сторону. Во имя Пятисот Миров, что же тут произошло?

Из задней части храма раздаются крики. Сначала я решил, что это приветствие – Десенор

и его бойцы вернулись. Затем я понимаю, что это кричат мои люди, и чувствую, как

собравшихся окутывает недостойный страх.

– Мы не можем найти Олександра, – сообщает Ионе Додона.

Имена для меня ничего не значат. Впрочем, значат числа, а наша численность

уменьшается. Я смотрю на Форнакса и оставшегося с ним цикатриция.

– Где остальные твои люди? – спрашиваю я.

– Проверяют туннели, тянущиеся от дальнего края зала, – сообщает бывший библиарий.

На его лице озабоченность. – Солдат?

Цикатриций прижимает два пальца к боковой части шлема. У него нет связи с

отсутствующими солдатами. Он качает головой.

– Всем единицам, доложить, – передаю я по воксу.

Члены отделения, находящиеся в зале-храме, быстро откликаются на мой запрос. Вместо

остальных – навязчивые помехи.

– Десенор, доложить, – повторяю я.

Ничего. Я подхожу к краю строя статуй.

– Враги играют во тьме, – шиплю я сквозь сжатые зубы. Перчатки поскрипывают,

стискивая рукоять меча и боевой щит. – Построиться, Форнакс, ты впереди.

Ультрадесантник задерживает на мне взгляд. Это в стиле Форнакса. Помимо жутковатого

прежнего призвания, у него есть неприятное обыкновение ставить под сомнение приказы, не имея на то реальных причин. Он позволяет тишине задавать вопросы. В неглубокой

почве делаемых им пауз и перерывов укореняются зерна сомнения. А затем, словно трава

между мраморных плит, опасения быстро прорастают у остальных.

Но еще до того как мне приходится повторить, Форнакс убирает пистолет в кобуру и

берет наизготовку меч со щитом. Он снова надевает шлем и шагает прочь от леса статуй.

Оптические карты направляют его к одному из многочисленных каменистых выходов из

зала, которые ведут к координатам последней вокс-передачи брата Десенора. Я посылаю

Додону и пехотинцев следом.

– Имя? – спрашиваю я последнего оставшегося цикатриция Форнакса.

– Эванз, мой господин, – отзывается тот. – Восферский 14-й.

Я слышу в его голосе страх. Самообладание солдата продержится лишь какое-то время, словно крепость на трясущемся фундаменте. Мне доводилось видеть, как простые воины

Империума не выдерживали ужасающих обстоятельств разведывательной войны и

крестовых походов. Встречаясь с неведомыми врагами галактики – технологическими

мерзостями, сумасшедшими изоляционистами или ужасами ксеносов – я знал солдат, которые теряли контроль над телом и разумом.

– Эванз из Восферского 14-го, – повторяю я. Мой голос надвигается на него, словно

мощная, непоколебимая стена. Я пытаюсь передать солдату толику собственного

мужества и бесстрашия. – Я хочу, чтобы ты прикрывал нам тыл. Если увидишь, как сзади

что-то подкрадывается, я хочу знать об этом. Ясно, солдат?

Цикатриций демонстративно взводит свою фузею и плотно прижимает оружие к плечу, прикрытому противоосколочной броней.

– Клянусь честью, лорд Пелион.

Мы преодолеваем темные переплетения Пенетралии, и я чувствую, как неровные проходы

сжимаются вокруг. Мысленно я представляю миллионы тонн камня над моим шлемом.

Сами туннели лабиринта внезапно кажутся угрожающими, они извиваются,

поворачивают, поднимаются и опускаются. Похоже, что несколько раз мы делаем круг, и

коридоры представляются мне клубком корчащихся змей. За каждым углом тупики и

пустоты, которые вынуждают постоянно проводить вылазки в тесные проходы и тенистые

боковые туннели.

Несколько раз мои сердца начинали биться быстрее при известии о предположительном

контакте с врагом. Я жажду противника. Возможно, мы обнаружили труп-призрак Унгола

Шакса… а может, и нет. Если его Несущие Слово еще бродят по коридорам Пенетралии, они мои. Я поклялся, что мой клинок прикончит их. Дело не завершено. Задача не

выполнена.

Однако раз за разом враги оказываются тенями и силуэтами, созданными нашим

собственным светом – сама скала играет с нами. Цикатриции просят прощения, но сложно

не заметить, как глубина лишает их самообладания. Рубцовая ткань на их лицах туго

натянута от напряжения, губы не улыбаются, глаза смотрят сквозь щели шлемов в

ожидании чего-то ужасного.

– Лорд Пелион! – взрывается криком Эванз. Это предупреждение было готово сорваться с

опаленных солнцем губ солдата с момента входа в систему туннелей.

Я оборачиваюсь, ожидая очередной ложной тревоги, но, как и цикатриций, замечаю

движущуюся тень. Камни не двигаются.

Прежде чем я успеваю остановить Эванза, тот выпускает из своей фузеи несколько

лазерных зарядов. Выстрелы озаряют проход колеблющимся свечением, и на

шероховатых стенах появляются новые мимолетные тени.

Нечто отступает.

Ободренный точностью прицеливания солдат, разом забывший про страх, одержимый

подпитываемой напряжением яростью, с ревом несется в направлении выстрелов.

– Стоять! – кричу я, но Эванз уже скрывается во мраке. – Держать позиции! – рявкаю я

оставшимся членам группы, а затем направляюсь следом за ним.

Вскоре я его догоняю, уверенно шагая бронированными ногами по неровному проходу. Я

обнаруживаю цикатриция на несимметричном перекрестке, которого не помню. На Эванзе

нет шлема. Он молод, но его плоть покрыта рубцами от солнца и морщинами от возраста

и переживаний. Солдат безвольно держит ружье сбоку от себя, грудь под нагрудником из

пластоволокна вздымается и опадает. Он смотрит пустыми глазами, но во всех коридорах

лишь жутковатый мрак.

Эванз застывает, когда я отодвигаю его в сторону. Я изучаю каменистые изгибы туннелей, переключая оптические спектры. Ничего.

– Возвращайся к группе, – приказываю я. Эванз стоит на месте, парализованный пустой

тьмой. – Сейчас же! – рычу я.

Подавленный солдат разворачивается и плетется к товарищам из Цикатрикса. Я

напоследок обвожу перекресток долгим взглядом.

– Я здесь, – провозглашаю я в темноту, и голос разносится дальше, чем я ожидал. – Когда