Знак Калта

устанете от своей трусости и игр в тенях, я здесь.

Вернувшись к группе, я заменяю в арьергарде Эванза на одного из резервистов Тарксиса и

приказываю брату Форнаксу двигаться дальше.

Вскоре мы обнаруживаем сержанта Гродина. Цикатриций похож на кристаллический

скальный выступ – он прислонился спиной к стене коридора, шлем обращен в одну

сторону туннеля, а фузея нацелена в другую. Мне мало известно о работе художников и

летописцев, но сержант кажется мне скульптурным образцом паники и замешательства.

Кроме того, мы находим солдата, которого он искал. Боец 55-го Восферского прячется в

маленьком гроте. Пехотинец прижимает шлем к нагруднику и испуганно выглядывает в

туннель из-за угла скалы. На покрытом шрамами лице до сих пор выражение ужаса при

виде кошмара, который, должно быть, там увидел. Он застыл в виде затвердевшей тени, которая дымится и испаряется в свете наших фонарей.

– Пелион, – зовет Форнакс.

Бывший библиарий обнаружил брата Десенора. Тот мог бы сойти за статую с любого из

приведенных к согласию миров или же монумент, изображающий благородные и

героические деяния XIII Легиона, какие встречаются по всем Пятистам Мирам. Десенор

заслужил подобное уже одним своим смертоносным служением на полях Комеша. Болтер

прижат к наплечнику, оптика шлема находится вровень со средним прицелом оружия, и

кажется, что Ультрадесантник все еще готов открыть огонь. Я осматриваю его перчатку.

Палец полностью согнут. Спуск нажат. Десенор окаменел в тот миг, когда оружие могло

его спасти.

Я чувствую, как с губ срывается неуклюжее и незамысловатое проклятие. Голос

становится напряженным.

– Форнакс, библиариуму ведь явно есть что сказать о таких противоестественных вещах?

– Брат, официально библиариум теперь мало что может сказать по какому бы то ни было

поводу, – бесстрастно отзывает Форнакс.

– А неофициально?

Форнакс колеблется.

– Бывшие Вестники явно развили свой интерес к колдовству, – говорит он. – Они

вызывают с имматериального уровня иномировые силы, которые усиливают их и без того

значительные способности.

– Дары вроде твоего, – замечаю я.

– Нет, брат, – осторожно продолжает Форнакс. – Магия и суеверные девиации. Помощь в

виде оскверненных артефактов и сделок с иным миром.

– Могли ли подобные извращения повлечь за собой эти темные деяния?

– Да, брат.

– И какое оружие мы можем противопоставить такой аномалии? – интересуюсь я.

– Как и всегда, мои клинок и болтер в твоем распоряжении.

Я смотрю на него, и он отвечает тем же. Ионе Додона глядит на меня с некоторым

беспокойством.

– Я пойду впереди, – говорю я ему, проталкиваясь мимо. В тесноте туннеля наши

наплечники скребут друг о друга, и я уверен, что брат чувствует мое раздражение. Для

этого не нужно принадлежать к ведьмовскому роду.

Выставив перед собой меч и щит, я двигаюсь от одного скального угла к другому, осматриваясь при помощи прожектора и оптики. Свет уходит в туннели и каменистые

закрученные проходы, а я ощущаю, как мои мысли отравляет сомнение. Желание

вступить в бой с врагом слышно по давящим гальку экономным шагам, плавной

аккуратности отработанных перемещений и выбора позиции. По поскрипыванию

перчатки, сжимающей оружие. Мышцы и гидравлика доспеха готовы нанести удар.

Я желаю смерти врагу. Эта потребность требует идеального исполнения. Никаких

ошибок. Моя безмолвная досада не даст противнику преимущества.

И в то же время я не могу позволять себе ложь. Находка оказалась тревожащей. Если

боевой брат с таким мастерством не смог ничего противопоставить ужасающим силам

наших врагов из Несущих Слово, то мой клинок мало на что сгодится. Я быстро пустил

первую кровь на щеке Девкалия с Прандиума в поединке чести. Обжигающий взмах моего

меча снес шлем и голову Драэгала, Багряного Кардинала. Кошмарные твари со

щупальцами с Двенадцать-Сорок Семь утащили бы меня в свою общую пасть, если бы не

рубящие и режущие удары моего клинка.

Однако мне кажется, что если эти чудовищные ублюдки в глубокой тьме Пенетралии

забрали Десенора за миг, пока болтерный заряд еще не успел покинуть ствол, то скорости

моего клинка может оказаться недостаточно.

Хуже всего перекрестки и развилки. В темном средоточии сходящихся коридоров я

чувствую на себе взгляд нашего противника. Везде таятся туманные намеки на врага и

скрытую погибель.

Я пробираюсь дальше. Нет особого смысла сообщать остальным, что мы уже безнадежно

заблудились. Это неважно. Враг найдет нас. В этом я уверен.

Я слышу наполовину – нет, на четверть – придушенный крик, и что-то с лязгом падает на

каменистый пол. Я разворачиваюсь и вижу, что Эванз неотрывно уставился в один из

коридоров, который я только что миновал. Солдат тычет пальцем в неописуемом ужасе. С

лица Эванза исчезает страх, на смену которому приходит омерзительная смесь ужаса и

отвращения, а затем цикатриций моментально превращается из живого существа в

кристаллическую тень. Сперва трясущийся палец, затем рука, броня и искаженное

страхом лицо. Солдата охватывает какое-то колдовское окаменение.

Тень забирает Эванза, словно плотоядная тьма, и он обращается в кристаллизированный

сумрак.

По коридору разносятся вопли паники и ужаса. Оставшиеся цикатриции пятятся к

непоколебимой бронированной стене в лице брата Форнакса. Бывший библиарий

наблюдает с холодным интересом.

Я не могу позволить нашим мучителям скрыться. Рванувшись вперед, я отшвыриваю вбок

стеклянистую тьму, которая раньше была Эванзом. Подствольный фонарь упавшей фузеи

продолжает светить в туннель… но там ничего нет.

Я уверенно продвигаюсь вперед. Чтобы остановить меня, нужно что-то большее, чем

«ничего».

Я быстро вышагиваю по туннелю, плотно прижимая к телу меч и щит. Прожекторы

доспеха устремлены вперед, освещая повороты и обманки проходов Пенетралии. Что бы

ни убило Эванза, оно должно отходить так же быстро, поскольку на свету оказывается

только тупик, хотя скоро выясняется, что это крутой поворот.

Со скрежетом протискиваясь в доспехе через узкую щель, я обнаруживаю, что смотрю в

лицо Олександра. Первый пропавший из моего отряда теперь тоже в тени и безмолвно

растворяется под лучами прожекторов. Его статуя впитывает свет, словно губка: шлем, кристаллический ствол лазерного ружья, зажатого в одной руке, вторая рука поднята, прикрывает глаза от нежданного кошмара, который солдат увидел во мраке входа в

туннель.

Входа в туннель, где стою я.

Олександр стоит во главе толпы изваяний, и я понимаю, что снова нахожусь в нечестивом

пещерном храме. Извивающиеся туннели Пенетралии каким-то образом вышли обратно.

– Форнакс! – окликаю я. – Враги ведут игру, которую я не в силах выиграть. Они

заблудились и хотят, чтобы мы последовали за ними.

Форнакс входит в пещеру через сужение с теми же затруднениями, что и я, но Ионе

Додона и цикатриции легко проскальзывают внутрь, не желая оставаться в одиночестве в

коридоре.

– Несущие Слово избегают нас, – говорю я, озвучивая общие мысли.

– Несущие Слово мертвы, – отвечает Форнакс. Его прямолинейное высказывание не

приносит успокоения, которое должно бы вызывать подобное умозаключение.

– Тогда кто это? – требовательно спрашиваю я. – Эти слабаки-культисты?

Форнакс обводит рукой в перчатке омерзительную панораму статуй.

– Они призвали во тьму глубин нечто, – упорно повторяет бывший библиарий. – Нечто, чем не смогли управлять. Нечто, уничтожившее их.

Не могу до конца поверить в это. Потерять столько людей так быстро. Никаких криков.

Никаких воплей. Никаких следов врага. Десенор погиб, не выпустив ни единого болта…

– Какая-то… тварь, – отзываюсь я.

– Что это? – шепчет Ионе Додона.

– Что-то, убивающее одним своим видом, – отвечает Форнакс. – Противоестественное.

Оно прячется в тени и ждет, когда мы станем выискивать его светом. Похоже, одна только

его иномировая внешность так ужасна, что способна убить.

Тени наклоняются вперед, когда подствольный фонарь одного из цикатрициев внезапно

исчезает.

Мы все разворачиваемся, вскидывая оружие, но после незримого зверя осталась лишь

фигура, вырезанная во мраке.

Додона издает вопль.

– Назад! – реву я. – Оно рядом с нами!

Втолкнув сапера себе за спину, я высоко поднимаю щит. Додона снова вопит. Не могу ее

осуждать. Она всего лишь человек.

– Владыка Император, – кричит один из солдат. – Это…

И цикатрициев больше нет, они окаменели, превратившись в кристаллизированную тьму.

Любопытство погубило их.

Не подумав, я едва не оборачиваюсь, прежде чем одергиваю себя. Молниеносно хватаю

Форнакса и Додону.

– Закройте глаза, оба!

Страх чужд моим сердцам. Я – Легионес Астартес, Ультрадесантник, однако в страхе

перед темнотой есть нечто первобытное. Даже я в силах понять ужас перед неведомым. Я

не отрываю взгляда от гравировок на ногах.

– Как нам его убить? – визжит Додона, крепко вцепившись в мою руку, держащую щит.

– Никак, – отвечает Форнакс. Мой брат будет это отрицать, но я чувствую, как он

озирается своим легким колдовским взором, который во мраке касается моей души.

Моя тревога за них перерастает в тревогу за всех наших людей, влачащих существование

в аркологии Магнези под знаменем 82-й роты. Что будет, если подобная мерзость найдет

способ попасть внутрь?

Я не могу этого допустить. Необходимо предупредить Таврона Никодема.

– Брат Форнакс, – неожиданно для себя говорю я, – забирай Додону и возвращайся в

терминальное помещение. Не задерживайся. Отправляйтесь назад в Магнези и сообщите

тетрарху о том, с чем мы здесь столкнулись. Несущие Слово обрекли на смерть себя и нас.

Он будет знать, что делать.

Я чувствую, как брат собирается возразить, но времени нет.

– Скорее, – тороплю я его.

Форнакс подхватывает Ионе Додону перчаткой под руку. Сапер крепко держится за мой

наруч, но от испытываемого ужаса позволяет увести себя прочь.

– А вы? – кричит она.

– Отведи брата Форнакса обратно в Магнези, – приказываю я, резко вскидываю меч и

рассекаю кристаллическое тело стоящей рядом статуи Несущего Слово. Та раскалывается, и пещеру-храм заполняет какофония. Эхо визга и треска падающего обсидиана разносится

по туннелям и расщелинам Пенетралии.

– Я выманю это на себя, – говорю я, – и дам вам шанс спастись.

Додона начинает было что-то говорить, но мой клинок разбивает еще двух Несущих

Слово.

– Идите!

Туннель поглощает их, словно громадная змея. Я стою в одиночестве в сфере скудного

света. Окружающая меня чернота всеобъемлюща. Я чувствую ее намерение погасить само

мое существование. Кто узнает о Пелионе? Пелионе Младшем, что, словно герои былых

времен, сражался с древним злом во чреве обреченного мира, освобождая империю

Ультрамара от тирании существ, которые не должны существовать?

Я разбиваю культиста боевым щитом. Меч рассекает другого надвое. Тот распадается

ливнем осколков чистой тьмы, звук раскалывания кажется слишком резким для

помещения.

Невероятно, но сквозь шум разрушения я слышу грохот в дальнем конце зала. Я

разворачиваюсь, выставив перед собой боевой щит и приготовив клинок для удара.

Какой-то невидимый зверь движется во мраке прямо на меня.

Я его выманил. Отвлекающий маневр сработал. И теперь я заплачу за свой успех.

Подготавливаю себя к кошмару, который вот-вот увижу. Какая-то ужасная тварь,

невообразимо отвратительная на вид. Некая омерзительная сущность, которая живет лишь

для того, чтобы прервать мое существование. Я ощущаю ее холодное извращенное

одиночество, проклятую силу, которая обрекает на вечное одиночество и приканчивает

даже тех, кому хватило глупости призвать ее на свет. Тварь неистово приближается с

первобытной яростью. Цунами кристаллических осколков грозит захлестнуть меня.

В этот миг я осознаю, что думаю об Азуле Горе. Перед моими опущенными глазами на

мгновение проносится его лицо, полное горечи и ненависти. Я размышляю об его

утверждении, будто он в состоянии прикончить меня одним-единственным словом.

Действительно, это слово – «Пенетралия» – привело меня к гибели.

И тут меня посещает понимание.

Азул Гор пережил внимание зверя извне. После призыва чудовище обратило всех

собравшихся очевидцев в овеществленную тьму. Возможно, Азула Гора не пригласили на

ритуал. Быть может, у него были иные, более важные дела, или же он просто

почувствовал приближение смерти.

Как бы то ни было, спасение из Пенетралии стоило ему глаз.

Извергнутый мраком зверь уже рядом со мной, он разносит статуи жертв на своем пути.

Очевидно, что он намеревается прикончить меня.

Я подношу меч к шее. Остается только одно, и я провожу клинком по горлу. Отточенное

молекулярное лезвие скользит по канавке между шлемом и замками доспеха. Рассекает

силовые кабели и нейропроводку. Визор гаснет. Оптика шлема темнеет, передача данных

от авточувств прервана.

Я ввергаю себя в искусственную слепоту. Неполноценность, которая может спасти мне

жизнь. С шипением воцаряется пронизанная помехами чернота.

Удар зверя сбивает меня с ног, и я падаю спиной вперед, расколов скульптурную группу.

Атака твари напоминает какое-то тягловое животное, вроде охваченного паникой быка-

грокса. По атаке сложно оценить размеры чудовища, но оно бьет, словно могучее

четвероногое или постоянно сгорбленное существо, которое бросается вперед на двух

более сильных лапах.

Никаких рогов. Никаких когтей. Никаких челюстей с кривыми зубами.

Возможно, нет вообще никаких челюстей. Просто иномировая громада, полная ярости и

древней мерзости.

Мир в бурном мраке переворачивается. Я снова поднимаюсь на ноги, держа в руках меч и

боевой щит. Выключаю прожекторы доспеха, погружая все помещение в глубокую

черноту. Сомневаюсь, что это обеспокоит демоническую тварь. Я призываю на помощь

десятилетия тренировок и сверхчеловеческие чувства. Это непросто – будучи

космодесантником, я полагаюсь на генетически и технически усиленное зрение, чтобы

убивать и избегать гибели.

Вместо этого я подстраиваюсь под движения зверя. Подача данных и питание шлема

прерваны, и я не в состоянии усилить свой слух. Впрочем, мои уши чутки даже в глухой

оболочке шлема. Пещера теперь устлана ковром стеклянистых осколков тьмы, и я слышу

хруст шагов чудовища.

Я погружаюсь в мир звуков. Отслеживаю скрип каждого осколка, шуршание

раздавленной черноты под ногами, превращение кристаллических фрагментов в клубы

темной пыли.

Существо кружит вокруг меня. Оно в замешательстве. Я не поддался его проклятой силе.

Возможно, я первый, кому это удалось. Мне приятно его волнение. Я концентрируюсь.

Собираюсь.

Хруст. Еще больше кусков дробится на осколки. Сейчас оно позади меня. Позади меня…

По спине пробегает холодок, но я подавляю его решимостью. Подобным опасениям не

место в разуме Легионес Астартес.

Тварь приближается. Я чувствую за спиной ее кошмарное тело. Представляю ее очертания

и атакую.

Я разворачиваюсь, давя сапогами теневой песок. Бью монстра щитом, затем наношу удар

обратным движением, и мой короткий клинок устремляется вперед. Меч рассекает

демоническую плоть, нанося глубокий порез.

Ничего не слышно. Никаких криков. Даже хныканья от боли.

Возможно, у существа даже нет рта или иного органа для подобного? Вместо этого в

своем сознании я ощущаю его боль.

Разворачиваюсь на пятке, клинок вновь вгрызается сбоку. Слышен хруст,

сопровождающий болезненный рывок. Ублюдочной твари это явно не нравится.

Оно ходит кругами, но держит дистанцию. Я поворачиваюсь следом, подняв меч и щит.

– Давай! – реву я зверю. – Давай, адское отродье! Прими свою смерть!

Невероятно, но оно стало меня опасаться. Не думаю, что способен уничтожить его одним

лишь своим скромным коротким мечом, однако оно явно не хочет еще раз попробовать

клинок на вкус.

А затем чудовище делает в точности то, чего я не хочу.

Хрустящие шаги удаляются – тварь уходит. Она устала забавляться со слепой игрушкой, которая постоянно причиняет боль, в то время как по туннелям Пенетралии убегает

другая добыча. Добыча, которую ужасающая внешность чудовища может испугать до

смерти.

Я широко размахиваю мечом и щитом, разнося все новые статуи на куски и надеясь

приманить монстра обратно. Безуспешно.

Убрав клинок в ножны, выставляю перед собой руку в перчатке и нащупываю

каменистую опору стены зала-храма. Нужно отыскать обратный путь к станции. Я не могу

рисковать и снимать шлем. Это может оказаться уловкой, и тварь только и ждет подобной

возможности.

Понятия не имею, на что она способна. Она не соответствует ни одной теории из тех, что

я в состоянии вспомнить.

И вот я в одиночестве, спотыкаясь, бреду обратно по Пенетралии – Пелион Младший, затерянный в лабиринте, заблудившийся во мраке снаружи боевого доспеха и

заключенный во тьме внутри него. Более глубокой тьме, если таковая бывает.

Отталкиваясь от одной стены туннеля и скребя о другую выставленным щитом, я пытаюсь

восстановить маршрут в закрученном лабиринте пещер и коридоров. Кажется, на это

уходит целая вечность. Я знаю, что зверь может следить за моими неловкими

передвижениями на каждом шагу, и также понимаю, что чудовище уже могло добраться

до Форнакса с Додоной. Добраться прежде, чем они успели запустить двигатель

магнитной вагонетки и спастись под водой.

Я бы предостерег их, но вокс-связь перерезана. Я тороплюсь, однако спешка мешает моим

намерениям. Оступаюсь. Падаю. Встаю. Нащупываю дорогу дальше.

Я осознаю, что добрался до помещения станции, когда слышу воду – плеск озера о

каменистый берег. В слепоте звук стал моим главным проводником. Я останавливаюсь и

слушаю.

Слышно движение. Что-то шагает по мокрым камням линии берега. Кроме того, я слышу

дыхание. Неглубокое, испуганное дыхание. Космодесантники не издают таких звуков.

– Додона! – зову я. Без решетки вокса я вынужден кричать сквозь керамитовую оболочку, и после столь долгого времени, проведенного в приглушенной темноте, уши болят от

звука голоса.

– Пелион? – задыхаясь, с облегчением отзывается она.

Это вопрос. Она меня не видит. Должно быть, в зале темно. Я отвечаю утвердительно.

Случайное или преднамеренное отсутствие света спасло ее.

Она шевелится, хотя и слабо. Раздается бульканье и плеск воды. Сапер стоит на коленях

на мелководье, пытаясь спрятаться прямо на виду.

Я слышу, как шаги зверя убыстряются. Он знает, где она. Хочет, чтобы она его увидела.

– Пелион, – шепчет во мраке Додона. Ее голос дрожит. Должно быть, она замерзла в воде.

Замерзла и не в себе от человеческого, смертного страха. – Оно здесь…

– Знаю, – откликаюсь я. – Брат Форнакс?

– Его больше нет.

Тварь ступает в воду, направляясь к Додоне по мелководью на своих нечеловеческих

лапах.

– Ионе, – произношу я, нетвердо шагая вдоль стены станции. Я тоже пробираюсь к

подземному озеру. – Ионе, я хочу, чтобы ты сохраняла абсолютную неподвижность.

Понимаешь?

– Мне так страшно, – отзывается она с непроизвольной искренностью.

– Знаю, – пытаюсь ее ободрить я, а затем лгу. – Мне тоже.

И вот во мраке пещеры и темноте шлема я прихожу к заключению. Недостаточно просто

спастись. Направиться за подкреплением. Сбежать и сообщить остальным, что им тоже

нужно бежать. Я – Ультрадесантник. Прославленный чемпион. Мой долг прикончить

зверя независимо от того, иномировое это чудовище или нет.

Как бы то ни было, оно находится между мной и единственным выходом. Тварь должна

умереть.

Будучи космодесантниками, мы обучены и натренированы извлекать максимальное

преимущество из окружающей обстановки. Я размышляю о магнитной вагонетке и

повреждениях, которые она может нанести монстру. О миллионах тонн камня,

нависающих над нами, и о том, как обрушить их на чудовище, чтобы выдавить из него не-

жизнь.

Мои планы губит темнота. Демон не окажет мне услугу, стоя перед вагонеткой, а если

где-то в зале станции и есть подрывные заряды, я не смогу их найти. Я выбрасываю

безнадежные стратегии из головы.

Я думаю о тьме. Думаю о свете.

Свет…

– Ионе, мне нужно, чтобы ты сделала для меня одну вещь, – кричу я.

– Да?

– По моей команде закрой глаза и ныряй на дно.

– Я не умею плавать! – протестует она. На смену одному страху пришел другой.

– Тебе не надо плыть. Просто оставайся внизу, сколько возможно. Сможешь это сделать?

– Я не умею плавать, – повторяет она. – Оставаться под водой – не проблема.

Я слушаю чудовище – тварь из омерзительной тьмы, которую Унгол Шакс

неосмотрительно выпустил в этот мир. Оно хищно шагает по мелководью, приближаясь к

испуганному Первопроходцу. Я убираю меч в ножны. Прислоняю щит к стене.

Я готов.

– Давай! – кричу я. Слышно, как Додона ныряет вниз. Она погружается неаккуратно и

неуверенно. Раздается плеск, а затем тишина. Она под водой.

Зверь тоже издает плеск. Он выискивает добычу, вглядываясь в темные воды.

Я вновь включаю прожекторы доспеха.

Движение резко прекращается.

Все замирает. Мучительно долгий миг я выжидаю, прислушиваясь к слабому плеску воды.

Собираюсь снять шлем, но осторожность сдерживает мою руку.

Я жду. Жду подтверждения того, что мне уже и так известно. Легионес Астартес не

благословлены выдающимся воображением. Тактической смекалкой – да, возможно.

Креативностью при создании стратегической обороны. Мимолетным вдохновением,

которое направляет нашу руку в неразберихе боя. Мы оставляем фантазию и изящество

творческого воплощения хрупким рукам смертных. Я помню, как восхищался картинами

Присцины Ксантои, летописца и художника Двенадцатой экспедиции. Я не делился этими

переживаниями с самой Ксантои или же с вышестоящими, однако, созерцая ее картины, образы и интерпретации, я опасался затеряться в них.

Ее прекрасные изображения наших первых достижений, кровавые и яркие, обладали

невероятной жизнью и внутренним содержанием. Она рассказывала нашу историю в

своих портретах и панорамах. Когда годы начали брать над ней верх, и ее отозвали на

Терру, я ощутил, что экспедиция утратила толику своего памятного величия. Наши

достижения никогда не казались столь благородными, как тогда, когда на них смотрели

невероятные глаза Присцины Ксантои. И уж точно не выглядели так впоследствии.

Когда я наконец открываю глаза в полумраке зала станции, то гадаю, как бы летописец

изобразила чудовище, которое стоит передо мной на мелководье. Наделила ли бы она его

глазами, ртом, или хотя бы лицом? Возможно, ее кисточки из шерсти гиринксов смогли

бы охватить абсолютную, неземную кошмарность существа. Его чужеродную суть и то, как сама реальность отторгает имматериальное тело. Возможно, она смогла бы должным, опаляющим разум образом оценить хтоническую гротескность и уродство.

Я не в силах вообразить такой кошмар. К сожалению, мне нет нужды воображать.

Ионе Додона вырывается из воды, вдыхая холодный воздух разрывающимися легкими.

Она тратит свой первый вдох на самый испуганный, сотрясающий душу вопль, который

мне доводилось слышать за мою долгую жизнь, заполненную войнами.

Крик – это хорошо. Крик означает, что она по крайней мере еще жива.

Прожекторы моего доспеха озаряют зал станции блеклым светом, которого оказалось

достаточно, чтобы демоническое чудовище увидело в непотревоженной поверхности

озера собственное отражение.

Кроме того, этого света достаточно, чтобы я увидел, как Ионе Додона, оступаясь, пятится

по воде прочь от статуи зверя, созданной из тени.

Она все еще кричит.

Я приближаюсь к неописуемо ужасной кристаллической твари – это невообразимый

кошмар. Я борюсь с непроизвольным желанием отвести взгляд и заставляю себя смотреть

на зверя. От этого зрелища у меня жжет в глазах. Я шатаюсь. Чувствую, как мой разум

содрогается. Я проваливаюсь в стеклянные слои безумия. Обратившись к своей выучке, к

сдерживаемой нуллификации предельных эмоций и к твердой основе

психоиндоктринации, я продираюсь обратно к настоящему.

Я – Гилас Пелион. Пелион Младший. Гонорарий XIII Легиона, 82-я рота.

Все мое существо захлестывает ненависть к врагу. У него нет права существовать в этой

вселенной.

Ионе Додона до сих пор кричит. Первопроходца больше нет. Даже облик окаменевшего

демона оказался непосильным для ее хрупкого, слишком человеческого рассудка. Я

размышляю о битве за Калт, о войне под поверхностью и более великой войне, которая

еще предстоит. Стало быть, вот как выглядит наш грядущий враг. Истинные подданные и

слуги Императора будут все чаще встречать зло в таком облике, которое было призвано

извне нашими братьями, пребывающими во мраке.

Обычные люди не готовы к такому зрелищу. Безумие поразит их, как поразило Ионе

Додону.

Та кричит и кричит, ее разум сломлен. Быть может, будет благом избавить ее от этой

муки?

Я отцепляю последний оставшийся заряд, пристегнутый к поясу магнитным замком.

Трясу болт в бронированной перчатке. Он гремит, словно игральная кость. Как и

игральная кость, он ждет результата. Результата, который неизвестен в замкнутом

пространстве перчатки, реализации, которую он может найти лишь в патроннике

висящего на поясе пустого и враждебного пистолета. Я вынимаю пистолет и загоняю болт

внутрь.

Оружие поднимается, оказавшись на одном уровне с кристаллической мерзостью и

кричащим Первопроходцем. Дуло перемещается между ними. Керамитовый кончик

пальца нащупывает спуск, и мы оба – Пелион Младший и оружие – ищем свою

реализацию.

Подземная Война

Аарон Дембски-Боуден

Предполагается, что мы не ведаем страха.

Это не просто слова. Не ведать страха – основа биоалхимической тайны, которая

странствует по незримым нитям наших генов. Мы рождены, чтобы сражаться и умирать, никогда не познав страха. Мы понимаем его. Терпим. Подчиняем себе.

Однако мы никогда не страдаем от него, и потому не знаем его подлинного вкуса. Страх –

не более чем биологическая реакция, физиологический курьез, поражающий низших

существ интеллектуальным расстройством различной степени тяжести.

Это всего лишь первый шаг. Сначала необходимо не ведать страха. Затем следует

отважная убежденность: посвящение жизни абсолютной чистоте цели. Возвыситься в

ряды Легионес Астартес означает, что необходимо отбросить все остальное. Твоя семья

мертва. Твоя молодость несущественна. По меркам галактики ты никогда не рождался. Ты

избавляешься от остаточных притязаний на человечность.

Один воин – ничто. Легион – все.

Ты должен жить по этому принципу. Должен быть воплощением этих слов и

гарантировать, что каждый вдох посвящен их претворению в жизнь.

Став космическим десантником, ты больше не человек. Ты – легионер, тот, кто преодолел

пределы людских забот и вышел в генетическую чистоту трансчеловечности. Ты облачен

в цвета своего Легиона, носишь символ своего Легиона и служишь повелителю своего

Легиона. Ты держишь оружие, выкованное в пламени литейных твоего Легиона. Твоя

жизнь, дыхание и пот – культура твоего Легиона, принесенная с родного мира Легиона и

проявляющаяся в традициях и ритуалах Легиона.

Над легионером – отделение – стая, коготь, звено, ячейка. Над отделением – только

Легион. В этом сила. В этом долг.

Долг должен притупить все прочие чувства. Легионы – это оружие, не более того: воины, созданные для войны, в точности как орало, переплавленное на меч. Мечи не ведают

страха и не имеют чувств. Они не тоскуют по дням, когда чертили землю на мирных

полях, и не ломаются еще до первого удара. Так же дело обстоит с Легионами и бывшими

людьми, из которых состоят их ряды.

Однако человеческий разум – не чистый лист. Даже если взять сознание ребенка – до того, как реалии жизни научат его принимать решения, идти на компромиссы и знать свои

пределы – холст разума уже окрашен множеством знаний. Мы – не бездумные орудия, а

разрыв с человечеством не означает, что мы полностью бесчеловечны. Человечность –

наша основа, та черта, на которой ведется строительство. В этом и заключена идеальная

мощь облика и функциональности легионера. Несмотря на все свое невежество,

Император сделал так много правильного. Мы – оружие, в котором человечество

нуждалось, чтобы притязать на звезды. Не люди и не не-люди, а нечто за пределами и того

и другого. Транс-люди, или даже пост-люди, как говорят некоторые писатели. Быть

может, ближе к истине будет «бывшие люди».

Как бы то ни было, как и у всего, к чему прикасаются люди, процесс не лишен изъянов.

Некоторые разумы выдерживают вознесение от мальчика до легионера, и есть то, что

врезано слишком глубоко, чтобы соскоблить его при создании души идеального солдата.

Порой внутри воина остается слишком много от человека. Такие несчастны и дефектны, это мякина, опадающая с пшеницы. Несовершенные шестеренки в идеальной военной

машине.

Большинство не протягивает достаточно долго, чтобы вообще облачиться в керамит, не

говоря уж о том, чтобы маршировать под знаменами Империума. Легионы – жестокие

фабрики плоти, и их испытания выбраковывают слабых из числа сильных. Чтобы быть

Легионес Астартес, ты должен не ведать страха и вести жизнь, исполненную абсолютного

долга во имя высшего идеала.

Возможно, в будущем процесс как-то улучшится или изменится, исчезнет глубинная

человечность, которая составляет нашу основу. Если такое произойдет, я не стану

завидовать тем приниженным поколениям, что последуют за нами.

На данный момент не существует надежного способа убить человеческий дух в сердце

каждого воина. Подобное пожелает только глупец.

Однако я не уверен, что со мной согласятся повелители всех Легионов.

– рукописный трактат неизвестного автора

Исчерпав боеприпасы и запас везения, Кауртал понял, что наконец добрался до

безопасного места, когда увидел огонь.

Свет скромного костерка из обломков выхватывал силуэты живых и мертвых, которые

отбрасывали тени на стены пещеры. Люди были сгорбленными и костлявыми,

исхудавшими из-за плохого питания, согнутыми ранами и усталостью. Прежде чем они

успели добраться до туннелей, большинство подверглись губительному воздействию

радиационных ожогов и носили Отметку Калта, начертанную страданием на

разрушающейся плоти. Их тени были безучастными марионетками, которые заторможено

и неуклюже плясали на каменных стенах.

В облике самого Кауртала – громадного воина в шлеме, увенчанном двумя рогами –

присутствовало суровое и мрачное величие, которого лично он больше не чувствовал. На

теневом воплощении не было видно повреждений доспеха и усталости, которая

пронизывала тело до самых костей.

Соединительные разъемы вдоль позвоночника представляли собой пораженные болью

скважины, вопиющие о необходимости ухода за ними. Такие же гнезда на плечах и груди, где доспех подключался к генетически усовершенствованному телу, были дырками в

плоти, которые болезненно растягивались при каждом движении.

Кауртал точно знал, сколько времени провел здесь. Знал, хотя жил в мире, где не было дня

и ночи, поскольку рунический дисплей глазных линз отслеживал каждый час, каждую

минуту и каждую секунду, проведенные им в этом мраке.

Он утратил собственный болтер шесть лет двести сорок дней тому назад. С тех пор он

носил тринадцать других болтеров, забирая оружие у павших и неизбежно теряя его вновь

в моменты наиболее жестоких схваток.

Несколько секунд он наблюдал за игрой теней, скользящих по древнему камню. На стене

пещеры, насмехаясь над ним, мерцало его собственное изображение. Крылатое. Рогатое.

То, что видели его враги. То, что они видели почти семь лет.

– Повелитель, – взывала к нему группа покрытых струпьями, окровавленных ничтожеств.

– Повелитель. Великий повелитель, прошу. Благословите, повелитель.

Невероятно. Отчаяние заставляло их верить, будто ему есть дело до их жизней.

Кауртал игнорировал всех, направляясь к громоздкой фигуре в дальней части пещеры.

Перед ним разбегалось все больше отбросов и выживших, и их тени плясали на стенах с

дьявольской быстротой.

Фигура поприветствовала его из темноты, проявив огромное уважение тем, что

обратилась первой. Ее глазные линзы были такими же синими, как небо в сезон засухи

над Городом Серых Цветов, дома на Колхиде. Она неподвижно стояла, издавая гул

работающей брони. На шлеме были клыки, громадные плечи указывали на чудовищную, нечеловеческую силу. Для Кауртала это был просто воин в доспехе катафрактия. Для

людей, которые ему прислуживали, это был убийца, сотворенный по образу сгорбленного

и давно позабытого божка-примата. Его голос доносился из вокса рычанием, похожим на

удар грома на горизонте.

– Джерудай Кауртал, – произнес он. – Ты еще жив.

Кауртал кивнул, и сочленения его собственного доспеха издали гудение.

– Похоже на то.

Терминатор поднял тяжеловесную руку. Возможно, это было приветствие.

– И вот наши пути вновь пересекаются, – сказал он, – на две тысячи четыреста сороковой

день.

В том, что Туул помнил точный день, тоже не было ничего удивительного. Они все

считали дни. Теперь Несущие Слово приветствовали друг друга подобным образом.

– Ты последний из Извивающейся Руны?

Кауртал не был уверен на этот счет. Он уже несколько недель не видел никого из своего

ордена. Если быть точным, пятьдесят один день, а те, кого он обнаружил, были телами, которым предстояло гнить в пещере, во всех прочих отношениях заброшенной.

– Думаю, что это возможно, – согласился он. – Нам нужно поговорить.

Перед тем как ответить, терминатор молчал несколько секунд.

– Ну, так говори.

– Не здесь, – Кауртал указал на рабов.

Двое Несущих Слово двинулись вглубь пещеры, а затем по ведущему из нее туннелю.

– Туул, – обратился он к терминатору. – Как ты их терпишь? Как ночь за ночью выносишь

шепот и плач? Их молитвы раздирают мне уши.

Терминатор вышагивал в глубокой тьме, от его тяжеловесной поступи расходился

раскатистый гул. Единственным светом был тот, который появился вместе с воинами: холодное как лед, бело-синее сияние глазных линз. Они шли все дальше в безмолвие, нарушая безмятежность звуком шагов сапог по камню и скрежетом сочленений доспехов.

– Разве мы не заслуживаем их почтения? – спросил Туул. Его голос напоминал ученую

лавину. – И разве боги не заслуживают поклонения?

Продолжая идти, Кауртал провел рукой в перчатке по неровной скальной стене.

– Боги нас покинули, – сказал он. – Как и Лоргар.

Из клыкастого шлема Туула донесся треск вокса, похожий на проскальзывание шестерни.

– Богохульство, брат? От одного из возвышенных Гал Ворбак?

Во мраке сухо прозвучал смешок Кауртала.

– После бегства Кор Фаэрона прошло более половины десятилетия. Семь лет туннелей, озаряемых ритуальными огнями и дульными вспышками вражеских болтеров. Семь лет

вдыхания соленой вони человеческого пота и пряного мускуса сочащихся язв,

разрастающихся из радиационных ожогов. Лоргар не вернется за нами, Туул. Он никогда

и не собирался возвращаться.

– Солнце до сих пор изливает отраву в пустоту.

– Возможно, поверхность Калта губительна для жизни, однако угасание умирающего

светила едва ли представляет угрозу для спасательного флота, защищенного от радиации.

Туул развернулся к нему.

– «Спасательный» – трусливое слово, Джерудай.

– Называй, как хочешь. Да и нужен ли флот нашему владетельному отцу? Он внимает

песне варпа. Сплетает и рвет его так же легко, как шелк. Почему бы не рассечь реальность

и не придти нам на помощь?

Последовала пауза, пока Туул обдумывал это.

– Ты пил из запястья Благословенного Сына и вкусил божественной крови. Как

случилось, что именно ты из всего Легиона приходишь ко мне с подобным кощунством?

Что за безумие побуждает тебя явиться в эту священную тьму и изрекать подобную ересь?

– Говорите истину, – без улыбки процитировал Кауртал, – даже если голос дрожит.

Терминатор двинулся дальше. Кауртал какое-то время молчал, однако он не был самым

терпеливым среди тех, кто когда-либо носил красные цвета XVII Легиона.

– Ты замечал, что после этих двух лет даже пустые туннели пахнут кровью?

Туул издал согласное ворчание, но ничего не сказал.

– Твои слуги были разбиты, – утвердительно заявил Кауртал.

– Вчера, – отозвался Туул.

– Тринадцатый сильно вас потрепал.

– Сильнее, чем ты думаешь, – сказал Туул. – Кровь, которую ты чуешь, – моя.

Его боевой доспех находился в таком же плачевном состоянии, как и броня Кауртала – как

у каждого из Несущих Слово, которые застряли в мертвом мире пещер-городов. Запах

вытекающей жизненной силы мог исходить из любой обугленной пробоины в толстой

броне. Терминатор постучал бронированным кулаком по нагруднику, нарушив тишину

дробью стального барабана.

– Одно из моих сердец перестало биться. Второе работает с трудом даже сейчас.

Возможно, у меня есть еще несколько дней, но совсем мало. Одним богам ведомо, что

разорвано у меня внутри.

Наступило очередное продолжительное молчание, а затем вновь заговорил Кауртал.

– Я перемещался по подземному миру. Сражался, когда это было необходимо, но чаще

просто наблюдал и выжидал. Изучал.

Туул оглядел его бездушными глазными линзами, ожидая разъяснения. Кауртал вздохнул

и дал его.

– Я считал мертвых. Уделял внимание тем, кто теперь лежит бездыханными.

– Пали тысячи Ультрадесантников, – произнес терминатор. В его голосе было столько

искренности, что слова становились неоспоримым заявлением. – Возможно, десятки

тысяч.

– Я имею в виду не их подсчет, Туул.

Еще одна пауза. Кауртал буквально слышал перешептывание и пощелкивание

недовольных размышлений Туула.

– Я иду на поверхность, – наконец сказал Кауртал.

Клыкастый шлем Туула повернулся к Каурталу.

– Выйти на поверхность – значит умереть.

– Для тебя – возможно. Я – Гал Ворбак. Моя кровь – яд. Мое прикосновение разъедает

плоть. Я больше года не ел ничего, кроме пепла, – он показал свою перчатку. На красном

керамите выступали зубцы и гребни выбеленных костяных наростов, которые также были

видны по всей поверхности доспеха. За месяцы во тьме кости становились тверже и

пробивались сквозь керамит. Неожиданно, но это сопровождалось лишь тупой

пульсацией, не отличавшейся от боли в мышцах после ежедневной тренировки.

Терминатор бесстрастно взглянул на него.

– Думаешь, что демон внутри делает тебя невосприимчивым к излучению больного

солнца?

Сложный вопрос. Демон внутри безмолвствовал и был недосягаем на протяжении

нескольких месяцев. Кауртал уже наполовину убедил себя, что последняя схватка с

библиарием Ультрадесанта каким-то образом истощила его – возможно, правильнее было

бы сказать: «подвергла экзорцизму», – отделив божественное от плоти. Шавки

Императора снова начинали понимать ценность запрещенного библиариума.

– Думаю, довольно скоро увидим.

Крылья Кауртала снова вздрогнули. Плотно прижатые к спине, они являли собой

бесполезный плащ из сложенных кожистых перепонок, пронизанных толстыми венами.

Он не летал уже несколько месяцев. Немногие из пещер были достаточно просторными

для таких вольностей.

– Но почему на поверхность, брат? Что тебя там ждет?

– Мертвые, – ответил Кауртал. – Я намереваюсь выжить. Спастись с Калта, пусть даже

окажусь единственным Несущим Слово, кому это удастся. И я запомню тех, кто погиб

здесь. Заставлю Легион помнить.

– Они и так помнят. Мы не можем уйти, не выиграв войну.

– Ты обманываешь себя.

Кауртал поднял руку, к керамиту предплечья которой был прикручен и прибит помятый

железный медальон в виде звезды.

– Где Резная Звезда? – воин повернул руку, демонстрируя ритуальную гравировку

волнистой змеи. – Где Аспиды Священных Песков? – он потянулся к закрепленному на

нагруднике изорванному пергаменту, на котором едва виднелся отпечаток красной

ладони. – Где Освежеванная Рука? Я скажу тебе, Туул. Резная Звезда мертва. Аспиды

Священных Песков мертвы. Освежеванная Рука – трупы на дне ямы. Они погибли в засаде

Ультрадесанта, и их черепа косятся вверх, безмолвно смеясь над собственной участью.

Сколько нас осталось? Мы ведем голодающих слабаков на войну, у которой есть лишь

один финал – Тринадцатый нас уничтожит, а наш собственный Легион об этом не

вспомнит.

Говоря, Кауртал повернул наплечник, показав изуродованный символ Извивающейся

Руны.

– Сколько орденов тут погибло, Туул? Прошло семь лет. Где твои братья? – он указал на

ощерившуюся демоническую морду на наплечнике терминатора. – Где остальные люди

Хол Велофа?

Двое Несущих Слово застыли в многозначительном молчании, не говоря больше ни слова.

Для Кауртала темная пещера воплощала собой все прочие пещеры, каждую ночь в

лишенной света, пахнущей кровью черноте.

Наконец Туул заговорил.

– Джерудай, ты действительно намереваешься бросить Легион?

– Это они нас бросили, – ответил Кауртал. – Лоргар не придет. Легион оставил нас

умирать. Я иду на поверхность.

– Ты обрекаешь себя на отступничество, – терминатор прорычал команду на колхидском, и из гнезд на тыльной стороне громадных перчаток выдвинулись клинки. – И тебе

известно, что я должен убить тебя за одни лишь эти слова, – признался Туул.

Кауртал кивнул.

– Известно, что ты должен попытаться.

Грязные тайны всегда имели свойство быть погребенными глубже всего. После того как

Кауртал покинул пещеру Туула запятнанным кровью и еще более помятым, чем до

визита, ему потребовался почти месяц, чтобы добраться до поверхности. Путешествие

выдалось нелегким. Подземная Война продолжала бушевать, как бушевала почти семь

лет: жестокими стычками и рывками, на несколько ночей заполняя пещеры мясорубкой

всепоглощающего насилия, а затем затухая, чтобы дать несколько часов передышки.

Кауртал сражался на Исстване V, когда небо чернело от дыма погребальных костров трех

разбитых Легионов. Пока ему не пришлось зарыться под поверхность Калта, он искренне

полагал, что Исстван был вершиной возможного на войне.

Бросив своих братьев внизу, отступник зашагал на запад. Постоянно на запад, навстречу

заходящей дуге отравленного солнца. Раздутая синяя опухоль пятнала собой небо, напоминая раковое образование своим видом и воздействием своего излучения.

Он потел внутри доспеха там, где броня еще не стала кожей. Что же касается тех мест, где

плоть срослась с керамитом, он либо не нуждался в потоотделении, либо просто еще не

сталкивался с условиями, достаточно негативными для телесной реакции. Порой он

кашлял кровью, изрыгая ее из звериной зубастой пасти, в которую превратилась ротовая

решетка. Это была не радиация. Всего лишь адаптация тела.

Пока он шел на запад, призраки Калта продолжали сражаться. Они не обращали на него

внимания, поскольку являлись лишь воспоминанием, а он был из железа, крови и костей.

Несущий Слово слышал их крики и вопли, видел мертвых воинов как вспышки и

мерцание на границе зрения. Он слушал, как они ведут войну, уже проигранную обеими

сторонами, повторяя собственные роли в день гибели мира.

Когда он не шел, то летел. До Калта его крылья были прекрасны – белые и чистые

лебединые крылья. Подземная Война высосала из них здоровье и вынудила сбросить

перья, словно осенние листья, ускоряя Преображение по мере того, как демон внутри

усиливал влияние на генокод. Лебединые крылья превратились в нечто костистое и

покрытое клинками – полосы кожистой плоти с узором молний из толстых вен на гладких

перепонках. Несомненно, более сильные. Более полезные. Сильные, но странные. Они

пахли животных мускусом и потели кровью. Раскрывать их по ощущениям было все

равно что расставлять руки.

Несмотря на вес доспеха, трех взмахов хватало, чтобы оторваться от земли. Он не мог

летать долго, поскольку усилие вытягивало всю силу из мускулов, однако, оказавшись на

достаточной высоте, был в состоянии планировать час и дольше.

Во время путешествия Кауртал не спал. Эволюция вывела его за эти пределы, даже за

более щадящие пределы, полученные при перерождении в виде Легионес Астартес. Ему

больше не нужно было есть, хотя его постоянно терзала жажда. Язык опух от

обезвоживания. Глоток своей слюны приносил благословенное, но ложное облегчение.

Порой он глотал собственную кровь.

Он странствовал по бесконечным равнинам, с хрустом давя сапогами почерневшую

растительную шелуху. Океан несжатых злаков, которые высохли и истлели от жара

драконьего дыхания облученного солнца.

На девятый день пути он прошел сквозь грязевую бурю. Солнечная радиация терзала

Калт, играла с ним, насмехаясь над метеорологическими картами. Отступник увидел, как

горизонт потемнел от приближающегося вихря – приливной волны из земляной пыли и

измученной почвы. Кауртал приготовился к шторму, катившемуся с западных гор, хотя

все приготовления состояли в том, чтобы плотнее прижать крылья к спине. Инстинкт

заставил потянуться и проверить проводящую металлическую полосу магнитного

фиксатора, которая прикрепляла болтер к бедру… и воин нащупал лишь разреженный

воздух. Кауртал давно потерял свое последнее оружие.

Когда вой ветра достиг пика, а на керамитовую броню обрушился непрерывный обстрел

камешками, отступник продолжал тащиться во мраке, ослепленный прахом

оскверненного мира. Несущему Слово было нетрудно представить, что планета ненавидит

его – как будто дух мира чувствует последнего нечестивца на поверхности и хрипло

испускает последние загрязненные вздохи, чтобы досадить ему. Кауртал знал войну и

знал, как умирают воины. Сколько скользнуло в смерть с последним проклятием на

губах? Калт явно не был исключением.

На одиннадцатый день Кауртал добрался до первого могильника. За этим он и вышел на

поверхность. Вот почему он находился здесь. Кто-то должен был запомнить.

Могильник не имел ничего общего с чинным порядком деревенских кладбищ с их рядами

каменных плит и еще меньше напоминал истертые песком хенджи-менгиры колхидских

захоронений. Перепаханную землю толстым слоем покрывали последствия побоища. В

нездоровом сиянии гнили корпуса танков, потемневшие от ржавчины и скалящие больные

зубы изъеденных коррозией бульдозерных ковшей. Тела мумифицировались в расколотых

доспехах, растрескавшихся навстречу иссушающим лучам Веридии.

Кауртал шел среди убитых, выискивая символы, вырезанные, выжженные и высеченные

на наплечниках. С каждого трупа в красной броне свирепо глядел окрашенный серым

череп. На его устах был закрытый железный замок, не позволяющий сказать ни слова.

Безмолвные. Здесь погибли Безмолвные, уничтоженные контрнаступлением

Ультрадесанта. Стало быть, эти погибшие не принадлежали к его ордену. Безмолвные

были воителями-мудрецами под стать всем остальным и сковывали свои языки гордыми, очень гордыми обетами молчания. Кауртал уважал их, но имел с ними мало общего.

Среди Несущих Слово лежали сотни ободранных скелетов, облаченных в лохмотья

одежды и грязные тряпки. Несомненно, верные последователи Безмолвных. После почти

семи лет на порченом солнце от них осталось немногим больше, чем голые остовы, но

Кауртал знал, что если бы он наткнулся на этот могильник в часы после боя, то за

отвисшими челюстями оказались бы лишенные языков рты – демонстрация того, как

Безмолвные ритуально калечили своих связанных клятвой рабов.

Кауртал забрал у непогребенных мертвецов две вещи. Первой стал болтер, покрытый

вырезанными метками убийств и пятнами коррозии, но оказавшийся рабочим, когда при

тестовом выстреле вогнал заряд в броню застывшего неподалеку «Носорога». Кауртал не

чувствовал вины за нарушение тишины на месте побоища. Он не смог бы проявить к

мертвым больше неуважения, чем они уже вынесли, иссушаемые до костей загрязненным

светилом.

Вторым, что он забрал, был талисман с шеи воина. Простое ожерелье из дешевой бронзы с

именем воина, обозначением отделения и символом ордена, написанными колхидской

клинописью. Редкий знак – подобное чаще встречалось среди низших солдат Имперской

Армии, идентификационные жетоны которых были необходимы для подсчета потерь. Как

будто кто-то стал бы считать жалкие человеческие трупы на войне, которую ведут

Легионы.

Кауртал обмотал безделушку вокруг запястья и направился на запад, оставив первое

кладбище позади.

Спустя три дня он достиг Дейнхолда.

Город лежал в пыли – в небе виднелись обрушенные башни и мертвые шпили, улицы

были изодраны следами танковых гусениц. В павших районах города встречались

глубокие рубцы-разломы, оставшиеся после орбитальной бомбардировки, когда огонь

лэнсов прошелся по жилым центрам и расправился с городом еще до того, как тот

осознал, что его атакуют.

Кауртал сражался здесь сразу после высадки. Он пробивался по пылающему городу, бросаясь на стены щитов Ультрадесанта или отстреливаясь из-за баррикад, наваленных из

упавших камней и изуродованных тел. В перестрелках на бегу отсутствовала

порождающая клаустрофобию теснота, столь вездесущая и чрезмерная в подземном мире.

В тот день болтеры стреляли без эха от окружающих скал.

Как же славно было сражаться свободно. Он даже летал, расправив крылья и паря над

охваченными битвой улицами, по возможности обстреливая беспомощных воинов внизу.

Однако то было тогда, а это было сейчас.

Кауртал рискнул зайти в город, продвигаясь по безмолвным улицам и обходя разбитые

танки с обрушенными зданиями. Шпили продолжали выситься с сокрушенным величием, их взорванные стены были открыты свету губительного неба. Тела превратились в

лишенные кожи и мышц кости, многие лежали на рокритовой дороге, протягивая руки к

неработающим лазганам и пулевым винтовкам.

Еще больше погибло безоружными, в одиночестве или сбившись в кучу. Часть останков

была разбросана по улицам и площадям, другие сидели по углам или прятались в

укрытиях.

Возможно, инстинкт заставил их бежать и суетиться в последние мгновения. Быть может, они умерли, когда с небес пошел огненный дождь или когда союзники Магистра Войны

приструнили Калт болтером и клинком.

Спустя считанные минуты после того, как воин вошел в город, он обнаружил первых

Несущих Слово.

Кауртал с глухим стуком приземлился, расколов рокрит подошвами при ударе, и прижал

крылья к спине. Проспект представлял собой сцену из какого-то пророческого наброска

мифического ада из времен до Объединения. Превратившиеся в скелеты внутри доспехов

Ультрадесантники и Несущие Слово были пронзены копьями и строили баррикады из

собственных тел.

Он шел среди мертвецов, деликатно проводя пальцами по расколотому керамиту. От

одного Ультрадесантника остались только прах и фрагменты брони под гусеницами

«Разящего клинка». Из-под мертвого танка тянулась одинокая рука, единственное

свидетельство того, что там погиб воин. Одному из Несущих Слово трижды пронзили

грудь, пригвоздив к каменной стене жилого шпиля. Четыре сотни мертвых воинов и кости

военных рабов у их ног.

Над всем пейзажем висел низкий гул, от которого у Кауртала заныли зубы. Некоторые из

доспехов мертвых космодесантников продолжали работать даже спустя столько времени, гудя в лад спинным силовым установкам.

Один из трупов привлек к себе взгляд Кауртала. Воин приблизился с уверенной

осторожностью, словно медиум, готовящийся вступить в контакт с неупокоенными.

Броню убитого Несущего Слово украшали золотые руны – божественные знаки на

кроваво-красном фоне, символы Начертанных. Кауртал хорошо знал этот орден.

– Здравствуй, Джирваш, – обратился он к пронзенному капитану.

Джирваш не ответил. Вообще не пошевелился.

Кауртал потянулся к шлему брата и расстегнул замки на вороте мертвого воина. Шлем

подался со змеиным шипением выходящего сжатого воздуха, и перед глазами Кауртала

оказался обтянутый высохшей кожей череп, некогда бывший лицом Джирваша. Запах

разложения, наконец-то получивший свободу, был настолько сильной газообразной

гнилью, что у Кауртала защипало глаза. Будучи ребенком, он видел на улицах Города

Серых Цветов, как яйца кровавых мух лопаются в брюхе мертвой собаки. Запах был точно

таким же. Кауртал эволюционировал за пределы отвращения, но не избавился от укусов

горьких воспоминаний.

– Ты скверно умер, Джирваш, – интонация не допускала вопроса. – Но разве так не со

всеми…

Череп таращился в ответ, в его пустых глазницах не было ни узнавания, ни согласия.

Просто отверстия, демонстрирующие отсутствие жизни и личности.

Кауртал уронил шлем на дорогу и потянулся за изукрашенным кинжалом, висевшим в

ножнах на бедре мертвого воина. Ржавый клинок тоже покрывали божественные руны.

Еще одно напоминание. Еще один орден, который надлежит помнить.

Он отвернулся, распростер крылья и напряг мышцы, чтобы рвануться в небо.

– Кауртал, – произнес труп позади него.

За год до Калта, в один из дней после Исствана V, Кауртала вызвали на «Фиделитас

Лекс». Он ожидал, что придется докладывать о потерях Извивающейся Руны на смертных

полях, или же, возможно, инструктажа по набору новобранцев, чтобы смягчить жестокие

потери, понесенные в сражении с Гвардией Ворона.

Разумеется, он ошибался. На самом деле его звали на смерть.

Об Аргеле Тале, Алом Владыке, уже шептались по всему флоту. Он и его люди – так

называемые Благословенные Сыны – явили истину своих божественных тел. Они были

отмечены прикосновением богов и ныне являлись уже не людьми или легионерами, а

священным союзом плоти и духа. Если выражаться совсем примитивно – одержимыми.

Если смотреть иначе, то вознесенными.

Алый Владыка ожидал в погребальных залах на борту «Лекса», наблюдая, как сервиторы

возводят бронзовые и мраморные статуи убитых в недавнем побоище.

Аргел Тал был облачен в красный керамит, еще не принятый остальным Легионом.

Вскоре этому предстояло измениться, поскольку все легионеры надели броню алого цвета

артериальной крови перед предательством на Калте. Лицо воина было смугло-

коричневатым, как и у всех Несущих Слово, рожденных в пустыне, а в глазах читалась

сдерживаемая эмоция – нечто среднее между неразделенной болью и невыпущенной

злобой. Он говорил мягко и спокойно, но казалось, что и то, и другое требует от него

усилия.

– Сержант, – поприветствовал Аргел Тал. Теперь он говорил двумя голосами: мягким

собственным и басовитым гулом существа внутри него.

Кауртал не знал, какое звание Аргел Тал носит после Преображения, и так и сказал. На

губах другого воина появилась скупая, натянутая улыбка.

– Гал Ворбак, – ответил Аргел Тал. – Пока что.

Вскоре Алому Владыке предстояло создать Вакра Джал – Орден Освященного Железа –

но тогда Кауртал об этом понятия не имел. А если бы и знал, это все равно не вызвало бы

у него подозрений. Не так скоро после исстванской победы.

Аргел Тал больше ничего не сказал. Он смотрел, как сервиторы устанавливают статую

стройной молодой женщины в струящемся платье.

– Так, стало быть, это правда, – отважился Кауртал. – Благословенная Леди пала.

– Пасть могут воины, – Аргел Тал обернулся к Каурталу, и его слова подчеркнуло

движение удлиняющихся зубов. – Ее убили.

– Дурное предзнаменование, – тихо заметил Кауртал.

– Не стану спорить, – отозвался воин. Они на несколько секунд погрузились в

товарищеское молчание, наблюдая за работой сервиторов.

– Зачем меня вызвали? – спросил Кауртал. – Я навлек неудовольствие лорда Аврелиана?

– Вовсе нет. Он хочет предложить тебе дар.

В голосе Гал Ворбак было нечто такое, от чего у Кауртала по коже поползли мурашки.

– Дар, – повторил он со сдержанной безучастностью.

– У тебя есть выбор, – Алый Владыка либо не чувствовал тревоги брата, либо предпочел

проигнорировать ее. – Лоргар велел мне увеличить численность Гал Ворбак. Ему нужно

больше Благословенных Сынов как для штурмовых сил на Калте, так и для флотов, которым поручено рассеяться по Ультрамару.

У Кауртала перехватило дыхание.

– Вы можете это сделать? Переплести плоть и дух по собственной воле?

– Примарх попросил, и я повинуюсь.

Судить задним числом – коварное благо. Слишком часто то, что могло случиться, в

равной мере заманчиво и бесполезно. В тот миг в сознании Кауртала пронеслась сотня

вопросов: о крови и боли, о телесном кошмаре разделения собственной плоти с

чужеродной сущностью.

И Аргел Тал ответил бы честно, поскольку не был лжецом. Он рассказал бы об

изменениях, о выворачивании костей, о кипении крови и о безумии, когда два голоса

делят место внутри одного разума.

Однако Кауртал ни о чем не спросил. Стремительно бьющееся сердце не допускало

ничего, кроме неистового прилива соблазна.

– А в чем мой выбор?

Аргел Тал кивнул, уже зная, чем все закончится.

– Ты можешь полностью воздерживаться от приема пищи и вырезать на своей плоти

священные знаки, – сказал он Каурталу, – очищая свое смертное тело для грядущего

союза. И если затем услышишь зов Нерожденных из-за пелены, можешь придти ко мне.

Если переживешь ритуал, я дам тебе вкусить моей крови для начала слияния и поведу в

новую жизнь как одного из Гал Ворбак. Нерожденные никогда не откажутся от столь

верного носителя.

Голод. Очищение. Транс, видения и шрамы.

Он не боялся испытаний, поскольку не ведал страха. И все же уродование собственной

плоти вызвало у него колебание. А если он не справится с подношением? Если не сможет

в полной мере восстановиться? Вдруг потребуется обширная бионика, просто чтобы

стоять и сражаться рядом с братьями в будущем?

– Вы упоминали о выборе, – вновь напомнил Кауртал.

– Так и есть. Как я только что объяснил, ты можешь пройти необходимое очищение. Или

же можешь отважиться на более примитивное и резкое подношение и молиться, чтобы

Нерожденные сочли тебя достойным союза. Так этот дар приняли первые из нас, хотя

тогда мы не понимали, что предлагаем.

– Что если я выберу быстрый путь? – спросил Кауртал.

– Это более опасно. Успех вероятнее, однако неудача влечет за собой смерть.

– Но если я его выберу?

Аргел Тал подыскал верные слова.

– У каждого из нас это было по-своему. Некоторые видели лишь черноту, другие видели

наше прошлое, а некоторые, как Ксафен… – Аргел Тал указал на изваяние, которое

водружали на постамент. – Ксафен видел будущее. Видел то, что может произойти, если

будущее будет следовать по одному из многих тысяч возможных путей.

Каурталу не потребовалось времени на подготовку ответа.

– Я пройду тем же путем, что и вы, мой повелитель.

Его нетерпение не вызвало у Аргела Тала улыбку. Опять же, если оглянуться назад, это

ничего не значило.

– В таком случае, когда мы окажемся в варпе, я выведу тебя в специально незащищенную

часть корабля, из-под сумрачной опеки поля Геллера. Ты предложишь то же, что и я, и

сделаешь то же самое.

– Что я должен предложить? Что должен сделать?

Аргел Тал извлек золотой меч, явно сделанный на Терре для Легионес Кустодес. В руках

Несущего Слово клинок не должен был полыхнуть и ожить, однако именно это и

произошло. По похищенной стали побежала рябь змеек-молний.

– Ты должен предложить свою жизнь, Джерудай, – Аргел Тал приставил острие клинка к

горлу брата. – Ты должен умереть.

Кауртал вздрогнул, услышав голос трупа, однако Джирваш стоял неподвижно и

безжизненно, сгорбившийся у стены и пригвожденный копьями, которыми был пронзен.

Солонцеватый ветер гремел о броню мертвеца стремительно летящей мелкой галькой.

– Джирваш, – произнес Кауртал. Он не боялся. В голосе не было беспокойства. Нет, никакого. Совсем никакого. Обитающий в крови демон не в силах это изменить.

Конечно.

Он с угрожающим участием поскреб ребристыми костяными выростами по боку черепа.

– Джирваш, – повторил Несущий Слово.

Ничего. Просто очередной призрак Калта. Бескожая голова Джирваша наклонилась и

упала, ударившись о рокритовую дорогу.

Если это являлось знамением, Кауртал совершенно не представлял, что оно должно было

означать. С Несущими Слово на этом проклятом мире едва ли могло случиться что-то

более худшее. Никогда еще всеподавляющая молниеносная победа не соседствовала так

тесно с затянувшимся мучительным поражением.

Неподалеку раздалось более громкое гудение силовой брони. На краю зрения заплясала

тень. Кауртал снова обернулся, чувствуя, как пальцы удлиняются и становятся тверже, а

кожа слезает с кривых когтей. Человеческая реакция на тревогу проявлялась в ускоренном

сердцебиении и выделении пота от страха, но тело отреагировало, создавая оружие из

плоти и переводя его в божественно-убийственную форму. Кости скрипели и

вытягивались. Плоть рвалась и преображалась. Это было не мучительно, однако не

лишено болезненности.

Он уставился на заброшенный проспект. Чувства обострились и стали чуткими, словно у

зверя. Тела лежали так же, как и раньше, а здания стояли безмолвно, будто вбитые в грязь

надгробия километровой высоты.

Кауртал, – раздался голос внутри. От неожиданности губы растянулись, обнажив зубы, и

воин впервые за несколько месяцев почувствовал, как демон шевелится внутри. Это было

медленное ощущение, как будто нечто раздутое двигалось в иле на дне озера. Кровь стала

гуще, а костяные выросты, торчащие из брони, отозвались симпатической болью. Он

ощущал, как сущность внутри шарит своими чувствами, вытягивая усики сознания и

лениво сплетая их обратно.

Мы больше не в пещерах? Это была не совсем речь. Мысли демона формировались в

черепе Кауртала лишь немногим медленнее его собственного внутреннего монолога.

«Разговор» с существом внутри был прост и трудноуловим – плавная передача образов и

понятий по первому же желанию.

Ты спал больше трех месяцев, – отправил Кауртал ответный импульс. – Это поверхность.

Раны вынудили меня умолкнуть в оцепенении.

Была ли в мыслях демона грань оправдания? Кауртал был вполне уверен в этом.

Синий ткач варпа мертв?

Воин вспомнил битву. Бывает боль, которая вползает в разум и остается там так же

прочно, как щепка под ногтем. Ощущение того, как колдовская молния рвет саму душу, было именно таким.

Боль стала… откровением. Он смутно помнил, как смеялся и усваивал урок, пусть даже

сознание грозило утонуть в милосердном сером тумане. Пусть даже кровь закипела в

венах, а вторая душа рухнула в недосягаемую тьму.

Библиарий мертв, – передал в ответ Кауртал. – Уже три месяца в могиле, сражен моей

рукой. Я бросил Подземную Войну.

Я голоден.

На поверхности нет крови.

Демон потянулся внутри тела Кауртала, заполняя кости до самых кончиков пальцев рук и

ног. От мышечных спазмов пальцы затрепетали, а левое веко начало подергиваться.

Но я голоден, – снова произнес демон. Кауртал лязгнул зубами, когда разумная боль

просочилась по челюстной кости.

– Я голоден, – снова повторил демон, на сей раз устами Несущего Слово.

Кауртал подавил дрожь, а затем усмирил и самого симбионта. Это потребовало

сосредоточения, но концентрация не позволила демону предъявлять какие-либо

притязания на материальное тело.

Каурталу всегда лучше всего помогали математические уравнения. Некоторые из Гал

Ворбак молились или же просто отдавались обитающим внутри кожи демонам, позволяя

Нерожденным забирать их по собственной воле, однако Кауртал всегда подавлял

священного паразита, повторяя длинные, запутанные вычисления. Их перечисление и

решение занимало разум, освобождая мысли от страстей существа.

Наши крылья болят, Джерудай.

Они атрофировались. Мы слишком долго пробыли во мраке.

Я голоден.

Хватит. У нас есть долг.

Демон скользнул по венам. Кауртал почувствовал, как тот туго обвивается вокруг

позвоночника и облизывает нити нервов по ту сторону глазных яблок.

Что за долг?

Кауртал отвернулся от безголового трупа павшего брата и двинулся прочь по городским

руинам.

Долг заставить Легион помнить о нас. Я собираю реликвии всех орденов, которые по…

Неудовольствие демона отозвалось импульсом боли в скрученных жгутах внутренностей

Кауртала.

Легионы, гордость, память и братство. Человеческие заботы. Человеческие обязанности.

Давай охотиться, питаться и…

Нет.

Он прервал демона с такой же мягкостью и силой, как Нерожденный перед этим перебил

его. Рот Кауртала представлял собой изуродованную мешанину керамита и костяных

зубов. Он сплюнул кровь на дорогу.

Нет. Для меня это важно.

Руку сбоку рассекли щели. Четыре новых глаза, желтые, как у рептилии, открылись и

глянули на мертвый город. Они повернулись в глазницах из керамита и мышц, а затем

закрылись и затянулись. Кауртал почувствовал, что еще несколько открывается на

лопатках, а еще один – на колене. Они тоже повернулись, уставились, а затем срослись с

тягучим и влажным перешептыванием.

В грудной клетке что-то пошевелилось. Еще что-то двигалось в кишках. Он ощутил

отвращение демона.

Ты насквозь изъеден раковыми опухолями. Эти черные плоды висят внутри тебя, отравляя

тело болезнью. Без меня ты бы умер, Джерудай. Это паломничество на поверхность

прикончит тебя.

Солнце до сих пор ядовито, – передал он в ответ.

Я это вижу лучше тебя, хозяин.

Демон что-то сделал внутри груди. Последовало шершавое ощущение густого сока, текущего по внутренностям.

Я могу раздавить эти черные плоды, вырвать их из колыбели плоти и костей и растворить

в крови. Будет больно.

Всегда больно.

Помолчи. Дай мне спасти нас от глупости человеческой гордыни.

Кауртал успел сделать три шага, прежде чем в глазах поплыло, и он упал на колени.

Данные Легионом органы чувств компенсировали любое головокружение с момента

имплантации в смутно сохранившемся в памяти детстве, и дезориентация оказалась

незнакомой и неприятной. Воин рухнул на четвереньки, одурманенный, словно пьяница, а

что-то змееподобное скользнуло за глазами и начало вгрызаться в плоть разума.

Твой мозг налит гнилью. Чудо, что ты не ослеп.

Кауртал почувствовал, как клыки сжимаются, нарушая безмолвие улицы фарфоровым

визгом. Один из когтей сломался о рокрит, но из кровоточащего пальца высунулся

недоразвитый новый. Слева, в полуметре от когтистой руки, мертвый Несущий Слово

уставился на Кауртала глазными линзами цвета свежего инея.

– Брат, – поприветствовал он труп, ощущая нездоровое желание рассмеяться. Доспех был

слишком поврежден болтерами, чтобы остались хоть какие-то намеки на принадлежность

к ордену. Значение имели только вырезанные на керамите божественные руны. По

крайней мере Кауртал запомнит их и донесет Легиону. В качестве доказательства у него

был нож Джирваша.

Мертвый воин посмотрел на него бледными, словно лед, линзами глаз.

– Кауртал, – произнес он. Голос был самим солонцеватым ветром, он складывался из

перешептываний и стука пыли о броню. – Ты бросил нас.

Он предпочел быстрый путь, подозревая, что такой выбор наверняка бы сделал всякий

Несущий Слово, кому предложили бы столь редкий дар. Каким же лишенным веры

трусом надо было быть, чтобы сомневаться перед лицом возможности слиться с

Божественным? Он хотел получить такое же благословение, как и Гал Ворбак, а не

проводить месяцы в терпеливой молитве.

– Давайте, – заявил он Аргелу Талу и даже запрокинул голову, подставляя горло.

Однако Алый Владыка убрал клинок в ножны и вновь перевел взгляд на поднимаемые

статуи.

– Завтра, – произнес воин своим странным двойным голосом. – возвращайся на свой

корабль, Джерудай. Подумай над моим предложением, и если захочешь завтра умереть, то

я лично убью тебя.

Кауртал исполнил приказ. Оказавшись на борту «Траурной песни», флагмана ордена

Извивающейся Руны, он избегал своего отделения и отказался советоваться с кем-либо из

братьев. К нему приходил капеллан, который спрашивал разрешения войти в покои для

медитации, однако Кауртал отослал воина-жреца, попросив оставить его в одиночестве.

На следующую ночь он совершил телепортацию обратно на «Фиделитас Лекс». Пока оба

корабля пребывали на милости волн варпа, подобное перемещение было опасно, однако

использование незащищенного десантно-штурмового корабля стало бы бесполезным

самоубийством.

Когда визжащая и змеящаяся дымка телепортации рассеялась, Аргел Тал уже ждал.

Закутанные в рясы рабы пели и молились, а по краям помещения трудились сервиторы, которые бормотали и регулировали рукоятки архаичных машин с часовым механизмом.

На сей раз Аргел Тал был в шлеме. Кауртал отреагировал на присутствие своего

повелителя салютом, приложив кулак к сердцу, хотя и казалось, что они переросли столь

обычные формы обращения.

– Вы знали, что я приду, – произнес он.

В ответ Аргел Тал только обнажил меч и зашагал прочь.

Кауртал последовал за ним.

Он вскочил на ноги, широко раскинув крылья и сжимая в руке массивный трофейный

болтер. Фигурное дуло целилось в мертвое тело, запрещая трупу двигаться, говорить или

подавать любые признаки жизни, которой тот не должен был обладать.

Нерхулум, – безмолвно обратился он внутрь себя.

Я же велел молчать. Думаешь, легко заново сплетать смертную материю? Твоя плоть

ослаблена солнцем, и ее воссоздание вызывает у тебя внутреннее кровотечение. Дай мне

поработать, чтобы спасти нас, Джерудай.

Несущий Слово стоял посреди улицы, тяжело дыша. Оба его сердца сильно бились.

Ты этого не слышал? – практически выкрикнул он.

Я слышу текучий шепот твоих напрягающихся органов, пораженных раком. Слышу твою

награду за то, что ты бросил Легион.

Тут есть что-то живое. Он продолжал целиться из болтера вниз.

Тут нет ничего живого. Опухоли, которыми изъеден твой череп, давят на мозг и играют с

сознанием. Не более того.

Это звучало правильно. Верно.

И все же казалось ложью.

После пробуждения демона он стал сильнее. Чувства обострились, они дотягивались

дальше. Ни на улице, ни в пустых окнах разбитых жилых шпилей ничего не двигалось.

Кауртал чуял угольный смрад коррозии гниющих танков и запах корицы, исходящий от

посмертного мускуса давно разложившихся тел. Запах убитого города.

Мертвые мертвы. Они не говорили. Не обвиняли в том, что ты бросил братьев и нарушил

свой долг.

Кауртал выстрелил, и шлем разлетелся взрывом осколков и кусков кости.

Мелко, – раздался голос демона. Пусть это слово и не прозвучало, но для разума

Несущего Слово оно точнее всего воплощало утомленное порицание демона.

Какое-то мгновение он стоял на дороге, глядя на привязанные к доспеху безделушки и

реликвии. Напоминания о павших орденах, оставшиеся после горькой победы и теперь

чахнущие, забытые XVII Легионом.

Кто-то должен был это сделать. Кто-то должен был заставить помнить о павших. Восемь

лет назад он стоял на одном из кладбищ флагмана вместе с самим Аргелом Талом и видел, как мертвых воинов увековечивают в мраморе и бронзе. Убитых на Исстване, чью жертву

помнили и чтили. Где справедливость по отношению к убитым на Калте?

Он предстанет перед Лоргаром и бросит к ногам примарха реликвии погибших орденов.

Все прочее не имело значения.

Вскоре после того как Кауртал оставил Джирваша позади, он наткнулся на остов мертвого

титана. Говорили, что жрецы Механикума создавали свои боевые человекоподобные

машины по образу Бога-Машины – такие же тотемы, как теистические аватары из времен

до Старой Ночи – однако «Разбойник» выглядел куда менее величественно в своем

жутковатом покое. Мертвая машина лежала в пыли, распростершись на перепаханной

земле и полностью утратив связь с родом своих хозяев.

Нетрудно было разглядеть смертельную рану. Лобовая панель «Разбойника», словно

рытвинами угрей, была покрыта воронками и трещинами от прошедших насквозь ракет.

Скорее всего, командный экипаж не мучился перед смертью. Вспышка пламени,

выжженная кабина – и они умерли еще до того, как титан ударился о землю.

Кауртал приземлился на плечо машины, глубоко всадив в изъеденную коррозией броню

когти на сапогах. Оттуда открывался хороший обзор на уничтоженную площадь.

Ржавчина глубоко вгрызлась в броню титана, и стало сложно определить его изначальную

принадлежность. Земля вокруг павшей громадины была устлана мертвыми воинами из

обоих Легионов, но на проспекте к востоку обвалился жилой шпиль, который покрыл

землю полуметровым слоем пыли с обломками и присыпал мертвых пеплом.

Беспорядочно расположенные насыпи отмечали места последнего упокоения

бесчисленных воинов. Это было ближайшим подобием кладбища из всего, что когда-либо

ожидало мертвецов на поверхности Калта.

Нерхулум хранил молчание, предположительно вырезая отравленную плоть из тела

Несущего Слово.

Кауртал спрыгнул вниз и зашагал среди грязи и обломков. Его красный доспех до пояса

стал серым от пыли, поднимаемой при ходьбе. Первым телом, которое он вытащил из

пыльного могильника, оказался Ультрадесантник в кобальтово-синем облачении, и

Кауртал уронил труп обратно в сухую грязь. Закружились пыльные вихри, протестующие

против непочтительного обращения с павшим.

Второй тоже был Ультрадесантником. Как и третий.

Воин нашел Несущего Слово, однако рука трупа с треском отделилась от плеча при

попытке поднять останки. Смахнув пыль, Кауртал обнажил тусклый, посеревший красный

керамит, который искал, а также эмблему на нагруднике – казавшееся бледным на темном

фоне лицо, которому придали форму печальной маскарадной личины. Орден Железного

Занавеса.

Кауртал потянулся к краям маски, готовясь оторвать костяной символ от брони. Несущий

Слово с глухим стуком уперся в труп сапогом и потянул.

– Кауртал, – сдавленно произнесло наполовину погребенное тело, словно человек, давящийся пеплом.

Воин выпустил нагрудник, но мертвый Несущий Слово продолжил подниматься. Пыль с

шипением сползала с керамита старого доспеха. Кауртал попятился, его когти

удлинились, а между деформированных зубов повисли нити едкой слюны. Отступая, он

натолкнулся на что-то холодное, пыльное и столь же мертвое.

– Кауртал, – проскрипело существо позади него. – Ты бросил Легион.

Вначале был свет – такой сильный и яркий, что жег, словно кислота. Это был свет в своем

наивысшем проявлении, апофеоз понятия свечения, слишком яркий для смертного

понимания.

В растворяющем жжении непостижимого сияния у него осталась лишь одна мысль – это

смерть.

Наконец свет дал просочиться иному ощущению. Кауртал услышал грохот волн и крики.

Крики мужчин, женщин и чудовищ, тонущих и пылающих в океане того же белого

пламени, которое грозило поглотить его самого.

Трескучий удар вернул его обратно в комнату. На стенах с неравными промежутками

располагались защитные руны и их более частые противоположности – символами

призыва – многие из которых накладывались на своих собратьев. Некоторые были отлиты

из меди, другие представляли собой лишь глифы, вырезанные ножом на темном железе

опорных колонн. Кауртал потянулся к клинку, пронзившему грудь. Пальцы сомкнулись на

металле, но он не смог вытащить оружие.

Кауртал зашатался, его взгляд вновь начал блуждать по комнате. Она была наполнена

бормочущими людьми-жрецами и скованными астропатами, которые подергивались в

заполненных жидкостью саркофагах, вынужденные проводить жизнь в бесконечной

дреме, чтобы другие могли пожинать плоды их вечных снов.

Человеческая душа была свечой в бескрайнем океане варпа. Душа псайкера – пожаром, равно опасным и манящим для Нерожденных. Его можно было обуздать. Нет, не то слово, правда? Не обуздать, даже не направить.

Нет, его можно было сделать оружием.

Каурталу никогда не рассказывали об этом. Никто о подобном не говорил, и он

чувствовал, что его понимание несовершенно – и все же, как только воин открыл глаза и

увидел лязгающие, скрежещущие капсулы с их плененным содержимым, то в тот же миг

узнал все.

Узнал, потому что…

…потому что в его голове находилось Нечто Иное, чьи мысли сливались с его

собственными. Из ниоткуда, все так же неожиданно, словно удар ледяного копья, пришло

знание о вкусе души, бьющейся между зубов, и о том, что ужас лишь добавляет аромату

пряности.

Нерхулум, – произнесло Нечто Иное в его сознании. – Ты – слабый носитель, но мы

поглядим, чем кончится эта игра.

При попытке заговорить изо рта Кауртала хлынул поток крови. Аргел Тал аккуратным

рывком выдернул у него из груди меч, позволив силовому полю клинка кустодия с

шипением испарить кровь, запятнавшую металл.

«Это моя кровь», – подумал Кауртал, глядя, как она выгорает в дым. Воин рухнул на

колени, снова оказавшись на палубе «Фиделитас Лекс», но каким-то образом продолжая

находиться в окружении грохота волн и визга душ.

Он почувствовал, как кожа свободно сползает со звуком рвущейся шкуры. Кости

затрещали, раскололись и начали проталкиваться все выше, выше и выше по его телу.

Его вопль слился с прочими криками, и сержант Джерудай Кауртал из ордена

Извивающейся Руны умер на палубе флагмана своего примарха.

Мертвые окружали его, нетвердо шагая ногами с подгибающимися коленями и кашляя

пылью из респираторных решеток шлемов. У большинства не было никакого оружия, хотя некоторые еще держали ржавые клинки, руководствуясь стойким инстинктом

мышечной памяти.

Теперь это невозможно было отрицать. Нельзя было утверждать, будто это галлюцинация

из-за внутричерепного давления или дезориентация вследствие облучения. Из грязи

продолжали подниматься все новые мертвецы – ни одного Ультрадесантника, только

воины в красном. Его собственные братья.

– Кауртал, – хрипели они. Сухие голоса трещали в воксе. – Ты бросил Легион.

Даже мертвецы обвиняли его. Он ответил им встречным упреком, проклиная, исходя

пеной и плюясь. Едкая слюна брызгала из клыкастой пасти.

– Легион бросил нас! Я заставлю их помнить о павших!

Первый труп носил капитанский гребень. Там, где некогда сияли чистые синие линзы

глаз, теперь яростно таращились дыры.

– Смерть избавит тебя от заблуждения, – выдохнул призрак.

– И от жалости к самому себе, – прохрипел другой.

– Ты бежишь от долга, – капитан ткнул в него трясущейся, гремящей рукой. – Бежишь от

того, чего просил Легион.

– И называешь это отвагой, – подковылял еще один труп, голова которого была

неестественно наклонена на сломанной шее. – Бежишь, но называешь это отвагой.

– Ты прячешься, но зовешь это доблестью.

– Ты предаешь, но зовешь это справедливостью.

Кауртал заревел на приближающихся восставших мертвецов. С его зубов и черной змеи, ранее бывшей языком, снова полетела слюна. Теперь, когда Нерхулум пробудился, Преображение должно было произойти легче, безупречно переводя тело в божественную

форму. И все же он чувствовал, как вялость демона мешает мускулам, а жжение молочной

кислоты сопротивляется каждому усилию.

Перестань со мной бороться, – передал он внутрь в приступе паники. Крылья тщетно

бились, кости двигались и скользили под кожей.

Ты – слабый носитель.

Голос Нерхулума был таким же резким и неприятным, как боль в напряженных мышцах.

А теперь мы увидим, чем закончится игра.

Первый из мертвых Несущих Слово неуклюже рванулся к его горлу, ломая изъеденные

коррозией пальцы о бронированный ворот. В ответ Кауртал убил тварь, повергнув ее

наземь костяной лапой и раздавив шлем сапогом.

Они вышагивали по грязи. Некоторые спотыкались, другие пытались перейти с нетвердой

походки на нечто, напоминающее бег. Болтер Кауртала гремел и дергался, вгоняя

разрывные заряды в ближайших противников. Несущие Слово взрывались и распадались

на части. Они падали в пыль и называли его предателем, даже когда оседали

иссушенными останками. Это ничего не меняло. Руки поднимались над землей, оставляя

за собой пыльный след и вцепляясь в сапоги и поножи. Из-под скребущих пальцев летели

искры. Мертвецы надвигались задыхающейся, судорожно хватающей воздух волной.

Кауртал развернулся, пробежал три шага, чтобы пробить плечом дорогу через

заслоняющие проход останки, и рванулся в небо, вновь взревев. На сей раз это было

опасно похоже на крик о помощи.

Кауртал рухнул обратно в грязь, жестко врезавшись в обломки, покрывающие землю.

Шлем ударился о рокрит, окрасив его красным, а холодное острие металлической

арматуры пробило ворот, заставив Кауртала давиться ржавым металлом и хватать воздух, которого не было.

Пронзившее гортань железо лишало его возможности позорно закричать. Единственным

звуком, который он издавал, было булькающее мычание. Кауртал дергал головой назад, силясь стянуть себя с острия.

Спустя секунду крылья полыхнули огнем, когда до нервной системы дошла причина его

падения с неба. Один из мертвых воинов начисто снес со спины одно из крыльев. Кауртал

слышал, как работающий силовой меч жужжит, словно насекомое.

Он не знал страха. Не знал страха. Не знал страха.

– Подожди, – прорычал он горлом, в котором пузырилась кровь. Скрежет железа по кости

при вытягивании себя на свободу казался еще хуже, чем шлепок удара при падении. –

Подожди.

Такой слабый носитель, – снова произнес демон. – Обреченный на предательство. Твоя

решимость дрогнула бы. Я должен быть сильным за нас обоих?

Нерхул…

И в этот миг его каким-то образом поглотили внутри собственного сознания. Это казалось

своего рода сжатием, замыканием.

Ты предаешь братьев, а теперь собираешься просить меня о помощи? Ты скорее личинка, чем человек, Джерудай Кауртал из Семнадцатого. Не воин, а червь. Я не желаю быть

связан внутри столь слабого тела.

Кауртал закричал безо рта и завопил без голоса. Он еще пытался издать крик, когда

ходячие мертвецы сжали ржавые пальцы на броне и утянули его в черноту.

Джерудай Кауртал так и не поднялся.

Аргел Тал находился рядом с телом почти час. Он прохаживался по изукрашенному

помещению, убрав оружие в ножны и сложив руки поверх нагрудника. От его шагов по

решетке пола расходилась дрожь. Сервиторы обладали слишком ограниченным разумом, чтобы обращать на него внимание, а поющие рабы чересчур погрузились в странствия по

горячечным видениям, так что только несколько закутанных в рясы рабочих дернулись

прочь, когда Алый Владыка бросил взгляд в их сторону. Лицо Несущего Слово не

выражало ни злости, ни раздражения, однако после Исствана он замечал, что мало кто из

людей в состоянии смотреть ему прямо в глаза. Они чувствовали скрытого в теле демона, который таился по ту сторону взгляда, и вторая душа питалась их страхом.

С Каурталом могло случиться то же самое. Должно было случиться.

Однако сержант Джерудай Кауртал продолжал лежать мертвым на палубе. Аргел Тал не

без сожаления слегка толкнул тело сапогом.

– Он мертв, – раздался от дверей комнаты мягкий голос. Слишком мягкий, чтобы его

можно было спутать с человеческим, однако слишком звучный, чтобы его можно было

назвать слабым. Аргел Тал обернулся к незваному гостю и почтительно склонил голову, как только увидел красную керамитовую броню филигранной работы. – Мертв по-

настоящему, иначе говоря.

– Мой повелитель, я не могу этого сделать.

Лоргар Аврелиан, примарх Несущих Слово, отечески положил руку сыну на плечо. В

последний раз, когда Аргел Тал видел его умное и сдержанное лицо, татуированное

золотой тушью, было покрыто брызгами крови сотен мертвых Гвардейцев Ворона. Теперь

же оно было согрето терпеливой улыбкой.

– Ты ступал путями Рая и Ада, сын мой. Ты в силах сделать все, что угодно. Что тебя

беспокоит?

Аргел Тал кивнул на тело убитого Кауртала.

– Они продолжают умирать, отец.

– Так этот не первый?

Неожиданно для себя Аргел Тал слабо и горестно улыбнулся.

– Нет. Тринадцатый.

– Понятно, – Лоргар присел на корточки, его черный плащ раскинулся по полу. Примарх с

мягкой заботливостью закрыл Каурталу глаза. – Сколько выжило?

– Трое, – признался Аргел Тал.

– Демоны отвергают их как носителей, – предположил Лоргар, вновь поднимаясь на ноги

и возвышаясь над своим сыном.

Аргел Тал снова кивнул.

– Одна лишь телесность недостаточно заманчива, чтобы они воплотились. Чтобы

вступить в симбиоз, им нужны сильные носители. Умирая, Кауртал бредил, он говорил о

Калте и произносил бессмысленные пророчества, пока кровь текла у него между зубов.

От этих слов Лоргар вскинул безупречную бровь, а в уголках его золотистых глаз

появился блеск.

– Он видел один из многих путей будущего?

Аргел Тал мог лишь пожать плечами.

– Думаю, да. Похоже, что таким образом демоны испытывают носителей: дают бросить

взгляд на еще несбывшееся будущее и смотрят на реакцию воинов.

Несколько мгновений Лоргар молчал, постукивая бронированными кончиками пальцев по

книге в кожаном переплете, пристегнутой цепью к бедру. Растянутые, высушенные лица

таращились на Аргела Тала в слепом, безвольном ужасе.

– Возможно, смерть стала для сержанта Кауртала благословением. Похоже, что в будущем

он мог принять некие глупые решения.

Аргел Тал набрал воздуха, чтобы ответить, и запнулся.

– Отец, – произнес он. – Я не могу этого сделать.

– Ты уже это делаешь. Дай мне трех Гал Ворбак в обмен на тринадцать мертвых, сын мой, и я буду благодарить тебя, пока сами звезды не окончат свое существование ледяными

ядрами в пустоте. Мы требуем большего, чем когда-либо заставляли вынести любого

легионера. Не станем плакать о слабаках, потерпевших неудачу и оставшихся на обочине.

Аргел Тал умолк, глядя на труп. Он был уверен в Кауртале.

Кауртал, у которого не было мирских и воинских амбиций, он гордился только своей

доблестью. Кауртал, который расправился с бессчетными десятками Гвардейцев Ворона

на поле боя. Кауртал, который молился, стоя на коленях и бичуя свою плоть за то, что

убил недостаточно много, и пел среди мертвецов в часы после Исствана. Под железом его

веры, под керамитом Легиона физически ощущалась человечность. Не в отношении

человеческой души или способности к милосердию – Кауртал оставил подобные слабости

далеко позади. Просто в его сердце присутствовала частица человеческой природы, и

Аргел Тал надеялся, что Нерожденных привлечет симбиоз с таким духом. Жестокий

воитель, никогда не знавший поражения, обладающий уязвимой душой. Какая пища

лучше для детей богов?

– Хотел бы я знать, что он видел, – задумчиво произнес Лоргар.

– Один из выживших видел Калт – войну в туннелях под поверхностью. Другой видел

ночь, когда Император подверг нас наказанию. Еще один утверждает, что вообще ничего

не видел, и я позволил ему эту безобидную ложь, приняв во внимание, что я заставил его

вытерпеть.

Лоргар усмехнулся.

– Думаю, все они узрят то, что видит каждый пророк – обман и метафоры, надежды и

обещания, пронизанные призраками истины. Такова природа всех пророчеств.

Аргел Тал не смог возразить. Он махнул группе работников в рясах.

– Пусть подъемные сервиторы уберут это тело, или утащите его сами, если хватит сил, –

оба его голоса звучали в диссонирующей гармонии, почти сливаясь, но никогда не

становясь единым целым. – Отнесите его в апотекарион, чтобы вынуть геносемя, а

остальное сожгите.

Те приблизились, не поднимая глаз – кланяясь, шаркая и бормоча поток почтительных

нашептываний в сторону Лоргара.

– Не ищи среди наших лучших воинов, – произнес Лоргар, когда рабы удалились, волоча

труп между собой. – Вот что ты делаешь не так.

Сбитый с толку словами, Аргел Тал поднял взгляд на отца.

– Я не понимаю.

– Сын мой, мне нужно две тысячи таких воинов с душами демонов. Две тысячи до того, как мы достигнем Калта через год.

Две тысячи. Две тысячи.

Аргел Тал приоткрыл рот.

– Лорд Аврелиан, я не могу…

– Можешь, – взгляд Лоргара был тверд словно кремень. – Я не хочу бросать на Калт

наших лучших воинов. Нам понадобятся самые сильные и лучшие ордены, чтобы

проложить себе дорогу по остальной части Ультрамара. Не используй для этой игры нашу

лучшую кровь, Аргел Тал. Используй тех, кто ненавидит Ультрадесант до

неуравновешенности, до потери здравого смысла и рассудка. Пусть демоны приходят, привлеченные ненавистью в сердцах разгневанных. Эмоции влекут их так же сильно, как

преданность. Помни об этом.

– Почти половина Легиона до сих пор молится об уничтожении Тринадцатого, мой

повелитель.

– Именно, – кивнул Лоргар. – Воспользуйся этим чувством. Используй их. Мы сможем

усовершенствовать процесс позже, до того, как растратим души наших лучших воителей.

В сознании Аргела Тала забрезжило понимание.

– Вам не нужны воины, которые не ведают страха. Вам нужны воины, которые не ведают

прощения.

– Превосходно сказано, – наконец улыбнулся Лоргар, – и верно до последнего слова.

Примарх повернулся, чтобы уйти, но задержался. По черному плащу пробежала рябь.

– Та сущность, которая сочла Кауртала неподходящим носителем. Как ее звали?

– Нерхулум, сир. Почему вы спрашиваете?

Лоргар отмахнулся от озабоченности сына.

– Потому что я слышу в песне варпа смех этого существа, а по этой комнате еще гуляют

отголоски его могущества. Это интригует меня, Аргел Тал. Разделай одного из раненых в

апотекарионе и помести его в оболочку дредноута. Я хочу посмотреть, не получится ли

прельстить Нерхулума более могучей наживкой.

К чести Аргела Тала, ему потребовалось несколько секунд, прежде чем он сделал еще

один шаг по пути к собственному проклятию.

– Будет исполнено, мой повелитель.

– Если я тебе понадоблюсь, – примарх отвернулся прочь, – то буду на «Завоевателе»

вместе с моим братом.

***

СООБЩЕНИЕ #3314157.883, ПОДЛИННОСТЬ ПОДТВЕРЖДЕНА:

АЛКЕЙ, Ф. (Капитан, XIII Легион)

ПОЛУЧЕНО УЗКОНАПРАВЛЕННЫМ ИНФОПАКЕТОМ НА

СТАНЦИИ ПЕРЕДАЧИ ТЕРЦИУС ВЕРИДИАН МАНДЕВИЛЛЬ,

7854007.М31 ЧЕРЕЗ СПУТНИК СОТАН.

Прибыли с опережением графика.

Авангардные подразделения разведки сейчас начинают высадку.

Орбитальные авгуры подтверждают присутствие сил зеленокожих, хотя их численность

значительно ниже, чем упоминалось в предыдущих тактических прогнозах.

Запрашиваю подтверждение критериев задачи в кампании против Гхаслакха, не получил

отклика на прошлые передачи.

Ожидаю ответа.

Атам

Джон Френч

«Пуля, которая сразила короля и погубила поколение – какой она была, будучи металлом

в земле, или среди множества себе подобных, когда звенела в ящике и блестела, как

многие другие? Была ли она тогда гибелью миллионов? Чувствовали ли те, кто касался ее, кровь на своих руках? Знали ли, чем она станет?»

из закрытого доклада Верховным Лордам Терры, автор неизвестен.

Если бы ты был живым, я простил бы тебе грядущее. Кажется, что твой финал очевиден, но это не так. Если бы я верил, что будущее нельзя изменить, то считал бы, что все уже

сгинуло во тьме и жестоком смехе.

Как я могу простить то, что может и не произойти? Так что вместо прощения я дам тебе

правду. Расскажу, как ты появился и как со временем переходил из рук в руки. У тебя нет

глаз, так что я буду смотреть вместо тебя и рассказывать тебе о тебе самом. О тех, кто

держал тебя, и чем это для них закончилось.

Я расскажу тебе о том, чего ты не можешь знать…

Первое

Тебе всего несколько минут. Ты возник из рыхлого известняка почерневшим куском, которому придали форму сотней ударов камня о камень. Солнце ярко светило на тебя, пока твои очертания проступали, словно поднимающееся из темной воды лицо. Ты – всего

лишь черный осколок кремня, края которого сходятся к острию, как у ивового листа. Ты

остер, и свет дробится, попав на лезвие.

На тебя падает тень, твой создатель поднимает глаза и видит, что на верху известнякового

склона, выделяясь на фоне неба, стоит незнакомец. У твоего создателя есть имя, однако

время забудет его. Он значим лишь одним – он создал тебя.

С плеч незнакомца ниспадает плащ из черного и серого меха. Если не считать плаща, человек обнажен. Его кожа гладкая, как будто волосы соскоблили с тела, или же они

вообще никогда не вырастали. Тело покрыто татуировками из сажи – по рукам

спускаются ряды прямых линий, а на груди и лице закручиваются шипастые спирали. Он

проделал долгий путь под горячим взглядом солнца и холодным оком луны. Он не ел, не

пил и постоянно искал.

Его зовут Гог, и ему ведомо то, что можно увидеть только в зеркале неподвижной воды

или в пляске теней на стене пещеры. Он видел гораздо больше зим, чем ему было

отпущено, и не страшится ночи.

Серые глаза твоего создателя встречаются со взглядом налитых кровью синих глаз Гога.

Дует сухой ветер, и мгновение растягивается. Свет солнца мигает на других кремневых

осколках, разбросанных в светлой пыли.

Глаза Гога перемещаются с твоего создателя на тебя. Его взгляд лихорадочно горяч. Твой

создатель делает шаг назад, и из-под его ноги в пересохшее устье под ним осыпаются

камни.

Он выдерживает взгляд Гога.

Гог прыгает вниз по склону. Твой создатель готов и отскакивает назад. Гог приземляется

на четвереньки, будто зверь. Ты бьешь, но встречаешь только воздух, поскольку Гог, словно ящерица, ползет вниз. Твой создатель делает еще один шаг назад, но

подворачивает ногу на разбитом куске кремня и оступается. Гог прыгает с земли, вытянув

руки, словно лапы.

Ты рассекаешь руку Гога. Вырываешься из кожи и мышцы, и с твоего лезвия капает

кровь.

Кровь.

Твое лезвие впервые пробует соленый, железистый вкус жизни. Твой создатель никогда

не задумывал тебя как примитивное оружие. Он сделал тебя, поскольку боится красноты в

своей слюне и хрипов в груди. Он создал тебя, чтобы возвращать жизни животных

обратно земле. Чтобы они могли умирать вместо него, а боги позволили бы ему жить

дальше. Ты был сделан для ритуала, для жертвоприношения. Ты должен был стать

большим, нежели просто ножом.

Твой создатель падает, и Гог приземляется поверх него. Они катятся вниз по склону, взметая белую пыль и обломки камня. Гог сжимает горло твоего создателя и урчит, словно дикий кот. По его руке течет кровь – красная жидкость на белой пыли. Твой

создатель лежит на боку, ты находишься в его кулаке, прижатом к земле. Гог давит, широко раскрыв глаза и облизывая растрескавшиеся губы. Твой создатель пытается

ударить свободной рукой, но у него сломано запястье, а пальцы искорежены, словно

раздавленный хворост.

Когда они слабо шлепают по лицу Гога, тот хохочет, и на мгновение его вес смещается.

Твой создатель изворачивается, ты оказываешься на свободе. Твое острие несется к

ребрам Гога.

Ты останавливаешься.

Гог смотрит на тебя. Он обеими руками держит твоего создателя за запястье. Давление на

горло прекратилось, и твой создатель судорожно глотает воздух, но бьется в панике. Гог

шепчет что-то, похожее по звуку на гудение крыльев насекомых, а затем нажимает вниз.

Ты входишь под челюсть своего создателя и погружаешься в череп. На тебя льется густая

теплая кровь. Твой создатель мгновение дергается, а затем застывает.

Теперь твоя острота – убийственное лезвие.

Гог встает. Он весь в размазанных пятнах и брызгах. Из горла и рта твоего создателя

сочится кровь. Она сворачивается и образует бусинки в меловой пыли. Гог поднимает

тебя к своим глазам. К его дыханию примешивается аромат благовонного дыма. Для Гога

кровавый узор на твоей поверхности обладает смыслом. Ветер нашептывает ему в уши, сообщая, что доволен даром. Гог отворачивается от крови, которая впитывается в белую

почву. Над твоим павшим создателем уже роятся мухи, а его плоть с неестественной

быстротой обращается на солнце в черную слизь.

Гог уходит. Ты с ним, зажатый в красной руке.

Второе

Твой возраст измеряется прошедшими сезонами и пролитой тобой кровью. Ты убил

многих и еще больше искалечил. Ты забыл руку создателя и знаешь лишь прикосновение

татуированного человека, Гога. Он носит тебя при себе, никогда не оставляя вне

досягаемости, однако еще никогда не доставал ради того, чтобы просто резать. Ты значим

для него.

Он становится старше, но не стареет. Меняются люди, возвышаются и рушатся города, а

татуированный человек остается. Другие дают своим богам множество различных имен, но он выучил их все и знает, что они ложны. Истина нашептывает ему в тенях,

отбрасываемых пламенем, и ему нет нужды наделять эту истину именем. Гог служит

королям, предает святых и крадет тайны, нося личины, которые тоже ложны. Он

странствует по горам, океанам и длинному склону времени. За ним охотятся, но никогда

не настигают.

Ты перемещаешься вместе с ним, никогда не теряясь даже при полетах и поражениях. На

твоем лезвии появляются засечки, рукоять становится черной и отполированной от крови

и непрерывного использования.

Наконец ты добираешься до разрушенной башни на земле, накрытой ливнем.

Гог просыпается от грома и плеска копыт по грязи. Его глаза еще открываются, а он уже

оказывается на ногах. Сквозь крышу башни льется дождь. Время забрало со спины Гога

рваный плащ, заменив его покрытой рубцами кожей и черной кольчугой. Он держит в

руке меч. Ты ждешь на поясе, в ножнах из дубленой шкуры.

Его взгляд мечется от одной дыры в каменных стенах башни к другой. Броня тяжелая, мокрая и холодит кожу. Он прерывисто дышит. Гогу страшно. Ему никогда не встречался

враг, который бы смог ему навредить. Для этого он слишком многое знает, однако он

больше не слышит голос ветра. Вокруг стен башни ревет буря, но у нее нет голоса – ее

звук безмолвен для его души. Гог зовет, но ветер и тени хранят молчание.

Он бессилен.

Молния озаряет трещины в стене башни белым светом. Даже сквозь стук дождя Гог

слышит позвякивание металла. В башне всего одна дверь, и ее дерево прогнило. В зазорах

между планками мерцают горящие факелы. Гог кричит, призывая ночь и бурю на помощь, но ему не отвечают.

Гнилая дверь распахивается внутрь. Башню заливает пляшущий свет факелов. Гог с

криком бросается на первого вошедшего в дверь. Это рыцарь.

Мускулистое тело человека защищено полированным металлом и серебристой кольчугой, а лицо скрыто глухим шлемом. От первого удара Гога рыцарь отшатывается, второй же, скользя, входит в смотровую щель шлема. Человек падает, лязгая сталью. Кровь

смешивается с дождем на серебристом нагруднике.

Гог вопит от торжества и страха. В дверь входит второй рыцарь, который взмахивает

шипастой булавой. Гог отклоняется назад и рычит. Следом, вооруженный копьем с

широким острием, появляется третий рыцарь, который встает рядом с товарищем. Гог

вынимает тебя, обхватив левой рукой.

Рыцарь делает выпад копьем. Гог уворачивается в последнюю секунду, острие копья

задевает кольчугу на животе. Гог наносит мечом рубящий удар вниз, и правая нога рыцаря

подламывается, а голова запрокидывается, обнажая шею. Ты вонзаешься в зазор между

броней, кожей и кольчугой. Вырываешься наружу, разбрызгивая кровь, которая во мраке

кажется почти черной.

Над головой грохочет гром. Уцелевший рыцарь кричит, бросая вызов, и крутит булавой.

За дверью ждет еще больше закованных в металл фигур, их смоляные факелы угасают под

натиском бури.

Гог знает, что хозяева бросили его, и он умрет здесь. Он смеется. Рыцарь с булавой

заносит оружие для удара.

– Стой.

Голос негромок, однако перекрывает визг ветра и грохот ливня. Рыцарь с булавой

замирает, и Гог видит свой шанс. Он делает выпад в лицо рыцаря, но его удар встречает и

отводит в сторону клинок меча.

В башню вошла еще одна фигура. Она от горла до пят покрыта золотой броней. За спиной

колышется ало-оранжевый плащ. На новоприбывшем нет шлема, но темные волосы над

худощавым лицом опоясаны венцом из серебряных листьев и золотых перьев.

Обнаженный меч в его руке – из тронутого огнем серебра.

Гог смотрит в глаза коронованного, и какой-то миг те зеленые, как море. Ему знакомы эти

глаза, хотя Гог никогда их раньше не видел. Где-то неподалеку бьет молния, и в

мгновенной вспышке глаза золотой фигуры заполняет текучая чернота.

Только теперь Гог снова слышит голос ветра. Тот слаб, словно далекий крик. Ветер

яростно вопит, требуя крови. Гог содрогается. Он чувствует, как внутри черепа нарастает

давление. Он крепче сжимает тебя отведенной рукой и шепчет звук, от которого у него

трескаются зубы. Кровь на твоем клинке начинает шипеть и испаряться. Тень Гога ползет

по полу. Ливень начинает бить, словно град. Коронованная фигура совершенно

неподвижна, ее неумолимое лицо как будто вырезано из мрамора.

Гог рубит сплеча, но фигура встречает удар одновременно с ударом грома, и клинок Гога

разлетается. В воздухе вертятся острые стальные обломки. Гог тут же разворачивается. Ты

мчишься к коронованной фигуре, и твое лезвие царапает золото. Острие находит стык

между двумя пластинами и пробивается вглубь. Гог издает торжествующий рев.

В этот миг твой кончик наталкивается на безупречную серебряную кольчугу.

Коронованная фигура произносит одно-единственное слово, которое гремит вместе с эхом

грома.

Гог падает на колени с треском ломающихся костей. Его руки шарят по скользким от

дождя плитам, и ты едва не выпадаешь из пальцев. Фигура смотрит на него сверху вниз, капли дождя падают на кубки, перья и розы, выгравированные на золотом доспехе. Она

поворачивает свой меч, направив его в шею Гога.

Ты чувствуешь, как пальцы Гога крепче сжимаются на твоей рукояти. Он все еще слышит

далекие крики ветра – голоса требуют крови, подношения, окончательной платы за его

противоестественно долгую жизнь. Гог знает, что у него остался лишь один удар, и он

должен поднести смерть голосам по ту сторону теней.

Занесенный над Гогом меч вздрагивает. Ты приходишь в движение первым, пронзая горло

Гога и погружаясь в мозг. Гог смотрит на коронованную фигуру холодными мертвыми

глазами, а затем заваливается вбок.

Фигура опускает незапятнанный кровью клинок, а по мертвой плоти распространяется

разложение – отложенный конец растянутой жизни берет свое. Череп Гога вокруг тебя

начинает распадаться. Мышцы, кровь и мозг превращаются в грязное желе.

Коронованный наблюдает, как тело растворяется. Выражение его лица не поддается

прочтению. Он знает, что его победу чего-то лишили, но не знает, чего именно.

Спустя долгий миг он разворачивается и выходит из разрушенной башни. Его ожидают

стоящие кругом рыцари, которые держат факелы, колышущиеся от ветра. Один из

рыцарей склоняет голову.

– Сеньор, нам придется дождаться окончания бури, прежде чем разжигать огонь, –

говорит рыцарь. Коронованная фигура качает головой и идет дальше.

С облаков над головой нисходит столп молнии, который бьет в разрушенную кладку.

Грохот грома смешивается с визгом взрывающегося дерева и трескающегося камня.

Рыцари прикрывают лица, но остаточный образ молнии останется у них перед глазами

еще много часов.

Ты чувствуешь прикосновение молнии, однако она не сокрушает тебя. Ты безмятежно

лежишь в развалинах башни, пока тебя погребают под собой расколотые камни и

тлеющие угли, а в небе бушует буря.

Третье

Ты спишь под землей. Дремлешь в постели из пепла. В земле над тобой растут только

отравленные растения, а люди сторонятся груды битого камня, которая некогда была

башней. Кость на твоей рукояти гниет, корни обвиваются вокруг клинка, словно

скрюченные пальцы. Реки разливаются и высыхают. Вырастают деревянные и каменные

города, заканчивающие свое существование в огне. Войны перемалывают землю в грязь, и

кровь просачивается вниз, тревожа твой прерывистый сон. Небо темнеет от дыма топок и

заводов, железо и крутящееся колесо меняют мир. Люди открывают новые истины,

забывая старые пути.

Королевства с империями растут и заключают договоры. Моря и океаны пересыхают, превращаясь в пыльные котловины. Небо покорено, и оказалось, что на его тверди нет

богов.

Опускается ночь. Из темноты вновь выползают страхи прошлого. Люди сбиваются вместе

возле остывающих углей цивилизации. Желанный рассвет становится шуткой, над

которой смеется ветер, дующий среди костей на мертвых континентах.

А затем, когда это уже кажется несбыточным, появляется свет.

Свет падает на тебя, когда пальцы соскребают грязь. Это не солнечный свет, а резкое

белое свечение точечных фонарей. Обнажив твое твердое тело, грязные пальцы

останавливаются. Все следы крови давно разложились и исчезли с твоей поверхности, кольчуга и сломанный меч проржавели и почти сгинули, а тело Гога растворилось в земле.

Остался только ты – осколок холодной черноты в грязи.

Ничем не прикрытый теплый указательный палец проводит по твоему клинку, ощупывая

волны и узоры. Палец замирает. Он принадлежит человеку по имени Жаккил Хакоан. Тот

молод и считает себя умным.

Пещера холодна как лед, тепло вытягивают механические башни, которые обогревают

верхние уровни улья, однако Жаккил все равно потеет. Его круглое лицо и руки обнажены

и растрескались, но это не имеет для него значения – ему нужны руки, чтобы чувствовать

землю, а в шлеме он будет все равно что слепым. Его изолирующий костюм взят снизу

общей кучи, и система температурного контроля неисправна. Да, в нем тепло, однако

слишком тепло. Жаккилу кажется, будто он в тропических джунглях, а не в четырех

километрах ниже поверхности улья.

Ему никогда не доводилось видеть джунгли, по крайней мере настоящие. Разумеется, он

видел пикты. Просматривал информацию и читал все свидетельства об огромных

джунглях прошлого. Джунгли есть на других мирах, лежащих за пределами сферы

Солнца. Жаккил надеется, что однажды увидит их. Именно это желание удерживало его

на работе в низовом составе трех экспедиций Консерватории. Раскопки подземных пещер

Альбии – просто последний шаг в его амбициозном пути. Жаккилу Хакоану хочется

побывать в разных местах, увидеть их прошлое и овладеть какими-нибудь их тайнами.

Его волнует не высшая цель Консерватории, а только то, куда она может его привести.

Он облизывает большой палец и стирает землю с части твоего клинка. Его взгляд

фокусируется на твоем пятнистом черно-сером теле. Пронизывающие тебя светлые слои

напоминают облака в ночном небе. Жаккил смотрит на свой палец, на размазанную по

коже грязь, а затем снова на тебя. Не смотря на обволакивающий жар костюма, он дрожит.

Жаккилу кажется, что он стал един с прошлым, потянулся через Долгую Ночь, чтобы

прикоснуться к душе кого-то, кто умер до того, как люди достигли звезд. Он облизывает

тонкие губы и вытаскивает тебя из грязи.

Твое лезвие пускает из его ладони бусинку крови. Он издает удивленное шипение.

– Что-то нашел, Хакоан? – по пещере разносится голос.

Жаккил тихо ругается под нос и убирает тебя в подсумок на бедре. Он бросает взгляд

направо – в десяти метрах от него в траншее работает Магритт. Похоже, что она

поглощена небольшим участком земли перед собой. Он оборачивается налево и видит две

фигуры, стоящие на краю рва. На них тускло-серые изолирующие костюмы с глянцево-

черными обогревательными трубками и забралами из прозрачного хрусталя. Это

начальники, надзирающие за раскопками. У обоих на лице ненавистное Жаккилу

выражение серьезной проницательности. Позади них бродит группа подчиненных, словно

птицы, которые ждут, когда фермер выронит кукурузное зернышко.

– Ну? – произносит тот, кто называет себя Навидом Мурзой.

– Ничего, – отвечает Жаккил. – Показалось что-то в слое гари, но это был просто камень,

– он поднимает неровный серый обломок, который только что вынул из стены траншеи.

Он ждет, на сей раз радуясь, что потеет из-за костюма.

Мурза переводит глаза на камень. Жаккилу не нравится этот умный взгляд.