ЗНАК ВОПРОСА 2002 № 04

К читателям

Читатели, как известно, любят спрашивать писателей, кто послужил прообразом того или иного персонажа. В ответ писатели терпеливо объясняют, что нельзя отождествлять художественный образ и прототип, что писатель имеет право на творческий вымысел, хотя, конечно, реальные события неизбежно находят отражение, и т. д., и т. п.

Подобные вопросы не возникают, если автор описывает историческое лицо — например, Юлия Цезаря или Петра Великого (тут, правда, возникает другой вопрос: насколько описание соответствует исторической реальности).

Но есть промежуточная категория персонажей — исторических или полуисторических, которые своей всемирной славой обязаны именно художественной литературе. Таковы, например, леди Годива и Вильгельм Телль, принц Гамлет и король Лир; таков и человек, известный нам под фамилией д'Артаньян.

Он оставил в истории след вполне заметный, но все же не настолько яркий, чтобы встать вровень с Ришелье или Людовиком XIII. Дюма-отец узнал о д’Артаньяне из мемуаров, которые были изданы в 1700 г. — по словам Дюма, в Амстердаме у Пьера Ружа, а по словам современного французского издателя, в Кельне. Дюма использовал мемуары для создания серии романов о XVII веке; благодаря этим романам и их многочисленным экранизациям, появившимся после изобретения кинематографа, ныне в христианском мире трудно найти человека, который не слышал бы о д'Артаньяне.

Используя в качестве канвы повествования реальные события, Дюма руководствовался не столько исторической истиной, сколько стремлениям угодить вкусам своих читателей. Настоящий д’Артаньян родился около 1625 года, а в Париже появился в 1640 году, в самом конце правления Людовика XIII и кардинала Ришелье. Дюма произвел операцию на мягких тканях истории: он извлек покойного мушкетера из его эпохи и переместил в 1625–1628 гг., сделав его участником осады Ла-Рошели и запутанных отношений Анны Австрийской с герцогом Бекингемом. Операция прошла безболезненно: в XIX веке мало кто ощущал разницу между 1620-ми и 1640-ми годами. Ведь и Льва Толстого ветераны Отечественной войны упрекали за то, что персонажи его романа совсем не похожи на тех людей, которые в 1812 году воевали с Наполеоном, но кто из читателей «Войны и мира» помнит об этом сейчас?

В нашем сознании д’Артаньян и его друзья настолько срослись с эпохой Ришелье, что порой трудно понять, видим ли мы роман сквозь призму истории или историю сквозь призму романа. Однако с фактами не поспоришь; пока же подрастающий д'Артаньян играет с соседскими мальчишками, помогает отцу в виноградниках и гоняется за деревенскими красотками, у нас есть время всмотреться в тогдашнюю Францию.

ЭПОХА ЛЮДОВИКА XIII

Людовик XIII

В первой половине XVII века Франция с ее 15-миллионным населением была самой населенной страной Европы. Впрочем, страной в нашем современном понимании ее трудно назвать; недаром, по выражению Фернана Броделя, «имя Франции — разнообразие». Королевство Франция состояло из множества отдельных владений, каждое из которых жило собственной жизнью и даже говорило зачастую на собственном языке (впрочем, даже в середине XX столетия парижанин плохо понимал язык южнофранцузского крестьянина). Недаром д’Артаньян в своих мемуарах называет «своей Страной» не Францию, а Гасконь. Более того, ряд владений, прежде всего на западе, находился под властью одновременно и французского короля, и германского императора (или какого-нибудь германского князя).

События, описанные в «Трех мушкетерах», выглядят цепью случайных интриг, если не учитывать два обстоятельства.

Во-первых, вся Европа в XVI–XVII вв. являлась ареной противостояния католиков и протестантов — противостояния, напоминавшего иногда войну на уничтожение. Варфоломеевская ночь была не единственным, хотя и наиболее впечатляющим эпизодом этой войны, и один из советников английской королевы Елизаветы I всерьез задавался вопросом: «Теперь, когда общим замыслом является уничтожение всех наций, которые придерживаются другой религии, что станет с нами, когда исповедающие с нами одну религию будут полностью уничтожены во Фландрии и Франции?».

Во-вторых, короны двух великих европейских государств — римско-германской Империи и Испании с ее заокеанскими колониями — оказались тогда в руках австрийского католического дома Габсбургов, который в 1618–1648 гг. вел со своими противниками так называемую Тридцатилетнюю войну.

Франция была страной по преимуществу католической, протестантов в ней было лишь 6–7 %. В периоды гонений они собирались на молебны по ночам, и их прозвали гугенотами — по имени сказочного короля Гуго, который во главе «дикой охоты» носится по ночным лесам и полям. Религиозные чувства толкали католиков-французов на союз с Испанией и Империей, но для королевства Франции оба этих государства были естественными врагами. Генриху IV, вождю гугенотов, принявшему католицизм, удавалось поддерживать сложный баланс интересов. Нантский эдикт обеспечил гугенотам свободу богослужения и сохранил за ними ряд укрепленных пунктов в качестве гарантии безопасности. Франция наслаждалась миром, но этот мир держался, лишь пока Генрих IV был жив.

У любвеобильного Генриха IV были дети от разных женщин, но законным наследником — дофином — являлся сын от Марии Медичи Людовик. Это был, видимо, малоприятный ребенок. «Я слышал, — пишет современник д’Артаньяна Жедеон Таллеман де Рео, исправно собиравший и записывавший сплетни предшествующей эпохи, — будто Король дважды собственноручно высек дофина: один раз, когда тот возымел отвращение к некоему придворному, да такое, что в угоду ему пришлось выстрелить в этого дворянина из незаряженного пистолета для вида, словно его убивают; в другой раз за то, что дофин размозжил голову воробью». Мария Медичи была недовольна суровостью, с какой король обращался с законным наследником. Когда Генрих велел высечь Людовика, она воскликнула: «С вашими ублюдками вы бы так не поступили!». Он ей ответил: «Что до моих ублюдков, мой сын всегда сможет их высечь, если они станут валять дурака; а вот его-то уж никто не выпорет».

В 1609 г. Шарлотта де Монморанси, жена принца Конде, спасаясь от домогательств короля, бежала в Брюссель (сам Конде, будучи принцем крови, не мог покинуть Францию без королевского дозволения). Это дало Генриху IV повод для военных действий против сидевшего в Брюсселе испанского ставленника эрцгерцога Альбрехта. Но 14 мая 1610 г., накануне выступления в поход, Генрих IV по пути из Лувра в Арсенал был смертельно ранен человеком по имени Равальяк, нанесшим ему два удара кинжалом. «Кое-кто подозревал, что Королева-мать причастна к смерти Короля: потому-то, мол, никто не видел показаний Равальяка…

Рассказывали только, будто Равальяк так объяснял свое поведение: он де, понимая, что Король затевает большую войну и государство от этого пострадает, решил оказать великую услугу отечеству, избавив его от государя, который не желает сохранить в стране мир и к тому же не является добрым католиком.

У этого Равальяка борода была рыжая, а волосы чуть-чуть золотистые. Сбоку у него вечно болталась шпага; нрава он был унылого, но как собеседник приятен».

Девятилетний Людовик XIII был провозглашен королем, а королева-мать Мария Медичи — регентшей. Политика Франции стала принимать все более католический характер, что очень тревожило гугенотов. Но католический лагерь тоже был расколот, возле трона разгорелась борьба за власть. Два ближайших родственника юного короля — его троюродный брат Анри II Конде и сводный брат Сезар де Вандом вместе с другими герцогами попытались оттеснить королеву-мать от трона. Мария Медичи в борьбе с врагами могла опереться лишь на ближайших советников — придворную даму и ее мужа. В окружение королевы вошел и молодой уроженец Пуату Арман-Жан дю Плесси де Ришелье, епископ Дюсона. В 1614 г. в ходе заседаний Генеральных штатов 29-летний Ришелье привлек всеобщее внимание своими яркими выступлениями; впрочем, какие-то связи имелись у него и ранее, поскольку его отец в свое время занимал должность главного прево королевского дома, контролируя порядок в окрестностях королевских замков.

В октябре 1615 г. 14-летнего Людовика обвенчали в Бордо с его ровесницей, Анной Маурисией Австрийской, дочерью испанского короля Филиппа III и Маргариты Австрийской.

Ришелье, попав ко двору, быстро нашел дорожку к сердцу королевы-матери, расточая неумеренные похвалы ее государственному уму. В декабре 1615 г. он был назначен духовником юной королевы Анны Австрийской, в ноябре 1616 г. получил пост государственного секретаря и занял место в Королевском совете. 2 октября 1616 г. на заседании Парижского парламента 15-летний Людовик XIII был провозглашен совершеннолетним, но Мария Медичи осталась регентшей. Назначены три новых министра; среди них был и Ришелье, послушно проводивший линию на союз с Габсбургами.

Таллеман де Рео писал позже о Людовике XIII: «Покойный Король был неглуп; но… ум его имел склонность к злословию; говорил он с трудом (т. е. заикался. — Л.Л.), и поскольку в придачу он отличался робостью, то и держался, как правило, нерешительно. Он был хорошо сложен, довольно сносно танцевал в балетах, но почти всегда изображал смешных персонажей. Он прочно сидел в седле, мог при случае легко снести усталость и умел выстроить армию в боевой порядок…

Ришелье

Кардинал Ришелье, который опасался, как бы Короля не прозвали Людовиком Заикой, пришел в восторг, когда подвернулся случай назвать его Людовиком Справедливым. Произошло это, когда жена Фужерского губернатора с плачем и причитанием бросилась к ногам Короля: это его ничуть не тронуло, при всем том, что она была очень красивой». Ее муж в 1616 г. убил барона де Неве; после того, как Людовик Справедливый отказал ему в помиловании, он был в 1617 г. казнен.

Фаворит короля Шарль д’Альбер в 1617 г. женился на 17-летней Мари де Роган-Монбазон. Но 15 декабря 1621 г. умер в возрасте 43 лет. Овдовевшая Мари спустя год вышла замуж за герцога де Шеврез, который был старше ее на 22 года. В течение последующих десятилетий герцогиня де Шеврез принимала активное участие в придворных интригах. Как помнят читатели романа «Двадцать лет спустя», фантазия Дюма свела ее с Атосом и сделала матерью виконта де Бражелона. Жан Франсуа Поль де Гон-ди, известный позже как кардинал де Рец, пишет о ней: «Мне никогда не случалось встречать никого, в ком, как в ней, живость ума заменяла бы глубину суждения. Эта живость нередко даровала ей просветления мысли, такие блистательные, что они казались вспышками молнии, и такие мудрые, что от них не отреклись бы величайшие люди всех времен. Однако способность эта проявлялась лишь от случая к случаю. Родись она в эпоху безбурную, ей и в голову не пришло бы подумать о деле… Она предавалась борьбе, как предавалась всему, что нравилась тем, кого она любила. Любила она без всякого разбору, лишь потому, что ей надо было кого-нибудь любить… Никогда еще никто не был столь равнодушен к опасности и никогда еще женщина не пренебрегала столь решительно соображениями щекотливости и долга: для нее они состояли лишь в том, чтобы нравиться своему любовнику».

Ришелье стремился помирить Марию Медичи с ее сыном-королем. На пару с королевским духовником он рассказывал Людовику XIII, как плохо обращаются с его матерью и какой это грех, и «тому уже начало казаться, будто дьявол уже ухватил его за шиворот; ибо не было человека, который бы столь мало любил Бога и столь сильно боялся дьявола, как покойный Король» (Таллеман де Рео). Летом 1622 г. королева-мать вместе с Ришелье возвратились в Париж. 22 декабря того же года Ришелье был возведен в сан кардинала. Он часто виделся с королем и, апеллируя к памяти Генриха IV, убеждал его в великом предназначении. 24 апреля 1624 г. Людовик XIII призвал Ришелье в Государственный совет, а 13 августа поставил его во главе управления королевством.

«Много злословили по поводу отношений кардинала де Ришелье, который был красивым мужчиною, с Королевой-матерью. В пору этой любовной интриги ей вздумалось, хоть она и была уже в годах, вернуться к игре на лютне; когда-то она немного играла на ней. И вот все начинают играть на лютне. Ришелье тоже стал обучаться, и не было более забавного зрелища, чем вид Кардинала, берущего уроки игры на лютне.

Во время этой связи с Ришелье Королева-мать прониклась такой ревностью к королеве Анне, что в открытую порвала с Кардиналом и выгнала капитана своей Гвардии. Королева-мать жаждала власти, и все воспитание, которое она дала Королю, было рассчитано на то, чтобы сделать его неспособным править самостоятельно (она ни разу не поцеловала сына за все время регентства); она боялась, как бы молодая Королева не имела на него духовного влияния, и, дабы помешать Государыне добиться привязанности своего мужа, приставила к ней г-жу де Шеврез и г-жу де Лавалетт, двух самых сумасбродных женщин, какие только были при дворе» (Таллеман де Рео). Впрочем, Мари де Шеврез сумела подружиться с Анной и стать ее поверенной в сердечных делах.

Став первым министром, Ришелье, по слухам, предложил Анне Австрийской «позволить ему занять подле нее место Короля; ею де, пока она бездетна, всегда будут пренебрегать и, поскольку Король слаб здоровьем и долго не проживет, ее отправят назад в Испанию; тогда как, ежели у нее будет сын от Кардинала, а Король, что совершенно очевидно, вскорости помрет, опа станет править вместе с ним, Кардиналом; ведь, будучи отцом ее сына, он всегда будет действовать в ее интересах; а что до Королевы-матери, он ее удалит, как только обретет благосклонность Королевы, о которой просит». Несмотря на отказ Анны от этого предложения, Ришелье некоторое время продолжал выказывать ей благосклонность, но затем понял тщетность своих усилий и принялся всячески ее унижать.

По словам Таллемана де Рео, Кардинал де Ришелье и покойная Королева-мать сильно затуманили мозги покойному Королю. Они использовали подставных лиц, которые приносили письма, направленные против самых знатных придворных. Королева-мать писала Королю: «Ваша жена любезничает с г-ном Монморанси, с Бекингемом, с таким-то и таким-то. Духовники, будучи подкуплены, говорили ему все то. что им приказывали».

В это время между королевскими дворами Франции и Англии велись переговоры о предстоящем браке принца Уэльского Карла с принцессой Генриеттой-Марией, младшей сестрой Людовика XIII. Фаворит английского короля Джордж Вильерс, герцог Бекингем, 1592 г. р., при посредстве герцогини де Шеврез завязал переписку с королевой Анной, которую ему рекомендовали как красавицу. «Таким образом, когда Бекингем прибыл для переговоров о замужестве будущей Королевы Англии, царствующая Королева Франции была готова принять его весьма благосклонно. Немало было галантных встреч; но более всего наделало шума их свидание в Амьене, куда направился Двор, чтобы быть поближе к морю; Бекингем очутился там наедине с Королевой в саду, где, правда, еще находилась некая г-жа дю Верне, камеристка Королевы, но она была в сговоре и отошла на почтительное расстояние. Но все оказалось тщетно. Королева стала звать камеристку и звала до тех пор, пока та, поначалу прикинувшаяся глухою, не была вынуждена поспешить ей на помощь» (Таллеман де Рео). Бекингему пришлось ретироваться, но с полпути он вернулся, и Анна с удивлением обнаружила его молча склонившимся над ее постелью. Выразив таким образом свою любовь и одновременно глубокое сожаление о случившемся, герцог вернулся в Англию, чтобы вскоре во главе английской эскадры появиться у острова Иль-де-Рэ. Он обещал уйти от французских берегов, если Ришелье примет его для переговоров в качестве посла, но получил отказ.

В романе Дюма д’Артаньян, покинув родной край, появляется в Менге в первый понедельник апреля 1625 года. 11 мая 1625 г. в соборе Парижской Богоматери состоялось бракосочетание Генриетты-Марии с Карлом Стюартом, который как раз тогда стал королем Англии Карлом I. Людовик XIII в это время воюет с гугенотами. Под натиском королевских войск гугеноты отступили на острова Олерон и Иль-де-Рэ. В феврале 1626 года был подписан мирный договор, восстановивший старую муниципальную конституцию гугенотской Ла-Рошели.

Королевский Государственный совет раздирали противоречия. Партия «Сторонников», или «Святош», которую возглавляли Мария Медичи и ее приближенные, выступала за союз с Римом, Мадридом и Веной. «Добрые французы», прежние сподвижники Генриха IV, считали необходимым противостоять Габсбургам. В 1626 г. группа знати во главе с 27-летним фаворитом короля, графом де Шале, составила заговор с целью устранить Ришелье, а возможно, и заменить Людовика XIII его братом Гастоном Орлеанским. Заговор был раскрыт, одни его участники казнены, другие брошены в Бастилию. Герцогиню де Шеврез сослали в ее имение, но она бежала в Лотарингию.

Ришелье, назначенный верховным интендантом финансов и торговли, попытался ограничить торговые контакты гугенотской Ла-Рошели с Англией. В ответ герцог Бекингем оккупировал Иль-де-Рэ. Переговоры королевского правительства с Ла-Рошелью потерпели неудачу; ларошельцы открыли огонь по королевской армии. Бе-кингема войска короля сумели вытеснить с острова, а Ла-Рошель подверглась осаде. Англичанам не удалось прорвать блокаду, и в октябре 1628 г. город, в котором из 28 тысяч жителей осталось всего 6, капитулировал. 29 октября одетый в сутану Ришелье верхом въехал в Ла-Рошель во главе королевской армии. В своих мемуарах он пишет: «Город был заполнен трупами; они лежали на площадях, на улицах, в общественных местах и в домах. Оставшиеся в живых были до такой степени ослаблены, что не в состоянии были хоронить умерших, остававшихся на том самом месте, где их настигла смерть. Покойники были настолько иссушены голодом, что их трупы даже не разлагались, а ссыхались, и только по этой причине в городе не вспыхнула эпидемия». Ла-Рошель потеряла все привилегии, укрепления были срыты, католический культ восстановлен, но и реформатский не запрещался. Все защитники были амнистированы; лишь бургомистр и одна из герцогинь подверглись высылке.

В ноябре 1629 г. Ришелье официально получил пост первого министра, хотя фактически был им уже пять лет.

УСПЕХИ РИШЕЛЬЕ И ПОЯВЛЕНИЕ Д’АРТАНЬЯНА

В 1629 г. комендант французской крепости Казале на севере Италии подписал договор с испанцами, по которому осада с крепости была снята. В это время на политической арене Франции появляется итальянец Джулио Мазарини, которому было тогда 27 лет.

«Некоторые полагали, — пишет Таллеман де Рео, — будто Кардинал намеревался управлять Королевою через Мазарини… Я слышал отЛионна, что когда кардинал де Ришелье впервые представил Мазарини Королеве (это произошло после Казальского договора), он сказал ей: «Государыня, вы его полюбите: он чем-то похож на Бекингема». Не знаю, помогло ли это, но полагают, что Королева издавна была расположена к Мазарини, а кардинал де Ришелье то ли заметил эту склонность, то ли упомянутое сходство позволяло ему на нее надеяться… И говорят, будто он указал на Мазарини покойному Королю, а как-то в другой раз сказал: «Я знаю только одного человека, который может быть моим преемником, даром что он иностранец».

В 1627–1632 гг. Франция пережила ряд голодных бунтов. В феврале 1630 г. в Дижоне городской плебс, виноградари и виноделы громили дома чиновников и сожгли портрет Людовика XII1 с криками «Да здравствует Австрийский дом и император!». Воспользовавшись этим, Мария Медичи в сентябре 1630 г. уволила со службы всех родственников Ришелье. «Во время поездки в Лион, где Король сильно занемог, Королева-мать стала умолять его, чтобы он прогнал Кардинала. Король обещал ей сделать это, как только будет заключен мир с Императором, но мол, до тех пор Кардинал ему нужен. Поправившись, Король уезжает в Руан. Королева-мать остается в Лионе из-за того, что у нее разболелась нога. Из Руана Король пишет ей, чтобы она поправлялась, что он вскоре удовлетворит ее желание: мир с Императором заключен, и он посылает уже утвержденный договор» (Таллеман де Рео).

13 октября 1630 г. действительно был заключен мир с Империей. «Королева-мать была столь обрадована этим известием, что на радостях велела тут же сжечь несколько вязанок хвороста наподобие фейерверка». (Таллеман де Рео). Это неожиданное празднество насторожило кардинала. Он попытался добром договориться с Марией, сочетая мольбы с угрозами, но не добился успеха. «В Лионе все, решительно все, готовы были вступить в заговор против Кардинала» (Таллеман де Рео).

Однако влияние Ришелье на короля возобладало. Уже 26 октября Людовик XIII заявил, что не признает договора с Империей. Демонстративно подав в отставку, Ришелье добился от короля согласия на удаление Марии Медичи и исключение ее сторонников из Королевского совета. 11 ноября 1630 г., в день Св. Мартина, король и кардинал осуществили переворот. Пока «Сторонники» праздновали свержение Ришелье и назначение канцлера Мишеля де Марийяка первым министром, Марийяк был арестован и помещен в летней резиденции Ришелье в Рюэле (он умер в Шатоденской тюрьме спустя два года), Марию Медичи сослали в Компьен. С легкой руки сторонника Ришелье этот день получил название «Дня одураченных». Ришелье были пожалованы титул герцога и звание пэра Франции.

23 марта 1631 г. в Компьене Королева-мать была арестована. В июне того же года она бежала и до конца дней — 12 лет — жила в эмиграции; сменив несколько мест жительства, она умерла в Кельне в 1642 году. Ришелье сосредоточил в своих руках огромную власть, всюду расставляя своих людей.

Ришелье стремился уберечь Францию от прямого участия в войне с Габсбургами, предпочитая финансировать их противников. Но антигабсбургская коалиция развалилась, и война стала неизбежной. Заключив союзы с Нидерландами, Савойей, Пармой и Швецией, Франция 19 мая 1635 г. объявила войну Испании, а затем и Империи. Война велась одновременно на нескольких фронтах: во Фландрии, Пикардии. Артуа и Шампани, в Эльзасе и Рейнской области, во Франш-Конте, в Северной Италии, в Пиренеях, в прибрежных водах в Средиземном море и Атлантике. Резко возросли подати, в чем французы, естественно, винили первого министра.

Установив слежку за Анной Австрийской, «…Кардинал обнаружил, что Лапорт, один из офицеров Королевы, ездит за письмами, поступающими из Испании, и что герцог Лотарингский, переодетый, имел с нею беседу в монастыре Валь-де-Грас. Между ним и Королевой заметили и некоторый намек на нежные отношения. Кардинал велел арестовать Лапорта, и Хранитель печати канцлер Сегье учинил Королеве допрос в Валь-де-Грас…

«В полном отчаянии королева решила бежать в Брюссель. Князь де Марийяк, двадцатилетний юноша — должен был увезти ее на крупе своего коня; г-жа де Шеврез, уже сосланная в Тур, должна была бежать в Испанию, ежели ей передадут Часослов в красном переплете, и остаться на месте, ежели переплет будет зеленым» (Таллеман де Рео).

Охрану особы Людовика XIII нес тогда элитный корпус, именуемый Домом Короля. Он имел в своем составе конные роты мушкетеров Короля, телохранителей, стражников и рейтаров, а также пехотные роты — мушкетеров, телохранителей, гвардейцев французских и гвардейцев швейцарских. Важную роль в Доме Короля играл тезка Ришелье, Арман-Жан де Пер, граф де Тревиль — гасконец, выслужившийся из нижних чинов; он имел звание капитан-лейтенанта, а в 1636 г. получил патент на чин бригадного генерала. «Тревиль командовал конными мушкетерами, которых Король создал, чтобы они сопровождали его всюду — и на охоту и невесть еще куда — и сам подбирал их» (Таллеман де Рео).

20 ноября 1636 г. Луи де Бурбон, граф Суассонский, отказавшийся жениться на племяннице Ришелье г-же д’Эгийон, организовал в Амьене покушение на кардинала; покушение провалилось, Суассон бежал в Седан к герцогу Буйонскому и оттуда заверил короля в верности.

В 1637 г. Ришелье, воспользовавшись смертью императора Фердинанда II, возобновил военные действия против Габсбургов. Преодолев Пиренеи, французы овладели Фуэнтеррабией; впервые за столетия ареной их военных действия стал Пиренейский полуостров. Захватив 18 декабря 1638 г. город Брейзах на Верхнем Рейне, Франция получила контроль над Эльзасом. В тот же день скончался отец Жозеф, наставник Ришелье; кардинал горько рыдал над его телом.

5 сентября 1638 г. Анна Австрийская родила долгожданного мальчика-дофина, названного Людовиком — будущего Людовика XIV.

Анна Австрийская

В январе 1640 г. 37-летний Джулио Мазарини, давно выполнявший различные поручения Ришелье, по его приглашению прибыл во Францию. Летом 1640 г. французы после осады отбили у испанцев Аррас — столицу Артуа. В этих событиях уже принял участие совсем еще юный д’Артаньян.

Для современного читателя сюрпризом выглядит заголовок упоминавшейся книги его воспоминаний: «Мемуары Месье Шарля де Баатца, Сеньора Д’Артаньяна». Итак, нашего героя звали Шарль де Баатц. Видимо, считая это имя недостаточно громким, он претендует на более звучное и известное, называя себя сеньором д’Артаньяном (как в романе Дюма Портос именует себя «дю Валлон де Брасье де Пьерфон»), Насколько обоснованы эти претензии? Сам Шарль не указывает степень своего родства с гасконскими д’Артаньянами, ограничиваясь общими рассуждениями о провидении, которое «позволило нам родиться, как ему было угодно, и чем же нам тут хвалиться», и о том, что «имя д’Артаньян было уже известно, когда я появился на свет, а я послужил тому, чтобы возвысить его звучание». Для нас же Шарль де Баатц навсегда останется д’Артаньяном.

«Воспитанный довольно бедно, — пишет он, несколько злоупотребляя заглавными буквами, — потому что мой Отец и моя Мать не были богаты, я не думал ни о чем ином, как уйти на поиски судьбы, как только достиг пятнадцатилетнего возраста». Поэтому не будет слишком смелым предположить, что именно в этом возрасте, то есть на шестнадцатом году жизни, д'Артаньян покидает родной дом, получив от родителей лошадку стоимостью в 22 ливра плюс 10 экю на дорожные расходы (экю равнялся 3 ливрам). Но во Франции XIX века 15-летний юноша был еще ребенком, и Дюма прибавил своему герою три года.

Д’Артаньян

В Париж юный д’Артаньян ехал в поисках славы и богатства. «Все Недоросли Беарна, провинции, откуда я вышел, были в том же настроении, как потому, что эти люди очень воинственны, так и потому, что скудость их Страны не обещает им никаких особых наслаждений. Еще и третья причина подгоняла меня, ничуть не наименьшая — она и до меня призвала нескольких моих соседей и друзей как можно раньше покинуть уголок их очага. Бедный дворянин из нашего ближайшего соседства ушел в Париж несколько лет назад с маленьким сундучком за спиной. И он добился столь великого положения при дворе, что если бы он был столь же гибок характером, как и храбр, он мог бы пожелать всего. Король отдал ему Роту Мушкетеров, единственную в те времена. Его Величество даже говорил, чтобы лучше засвидетельствовать уважение, какое он к нему питал, что если ему придется выдержать какую-либо личную схватку, он не пожелает никакого иного секунданта, кроме него.

Дворянин этот звался Труавиль, вульгарно названный Тревиль; у него было два сына, довольно ладно скроенных, но далеких от того, чтобы пойти по его стопам».

По пути в столицу в маленьком городке Сен-Дие (а не в Менге), чрезмерная щепетильность в вопросах чести заставила юношу ввязаться в потасовку, так красочно описанную в «Трех мушкетерах». Вот только человек, по вине которого д'Артаньян был избит палками и брошен в тюрьму, не имел решительно никакого отношения к кардиналу Ришелье: это был просто местный дворянин по фамилии Росне, который привез в Сен-Дие лес на продажу. Росне сначала не желал ссоры. «За меня был добрый рост, — вспоминал д’Артаньян, — но всегда кажешься ребенком, когда тебе не более лет, чем мне было тогда». Благодаря усилиям д’Артаньяна дело кончилось дракой, и он оказался в тюрьме. Выручил его другой дворянин, Монтигре, враг Росне, с которым тот вел длительную тяжбу; Монтигре заплатил за д’Артаньяна судебные издержки, дал ему на дорогу денег и чистую одежду. Надо ли говорить, что д’Артаньян согласился принять эти услуги исключительно в долг, выдав Монтигре долговую расписку и обещав расплатиться, как только представится к тому возможность. «Теперь я задолжал ему около двух сотен франков, даже не доехав еще до Парижа. По правде говоря, это было почти все, что я мог надеяться получить в наследство».

Начало пребывания д'Артаньяна в Париже пересказано Дюма довольно точно. Отличия в деталях, но эти детали весьма существенны, поскольку позволяют понять, чем жизнь отличается от романа.

Знакомство д'Артаньяна с тремя мушкетерами в самом деле состоялось почти сразу по приезде его в Париж при обстоятельствах, весьма сходных с описанными в романе. Более того — мушкетеров действительно звали Атос, Портос и Арамис, только были они не друзьями, а родными братьями. «Тот из мушкетеров, к которому я подошел, звался Портос и оказался соседом моего отца, жившим от него в двух или трех лье. У него были два брата в Роте; одного из них звали Атос, а другого Арамис». Из мемуаров д’Артаньяна совершенно невозможно представить, чем они отличались друг от друга. Дюма же, заботясь о занимательности повествования, превратил братьев-беарнцев неизвестного происхождения в друзей, попутно снабдив каждого из них родовым титулом и яркой индивидуальностью. Так Атос стал графом де Ла Фер, благородным пьяницей с романтическим прошлым; Портоса Дюма сделал дю Валлоном, смешным хвастливым толстяком, а его красотку-любовницу, снабжавшую его деньгами, заменил на престарелую даму из судейского сословия; Арамиса же он наделил фамилией д’Эрбле и обликом женолюбивого ханжи, красавчика с наманикюренными ногтями.

Д'Артаньян в самом деле сразу поссорился с Портосом, однако эта ссора никак не связана с перевязью. Сейчас же д'Артаньяна просто вывела из себя вполне невинная фраза Портоса, выразившего надежду, что его гость походит на других людей из дома д’Артаньянов, «или же ему следует незамедлительно вернуться в нашу Страну», т. е. в Гасконь. В итоге вместе с Портосом, Атосом и Арамисом д’Артаньян участвует в дуэли с гвардейцами кардинала Ришелье, переросшей в большое побоище. «Люди довольно охотно сбегаются на подмогу, когда слышат это имя — схватки Мушкетеров с гвардейцами Кардинала, — кто был ненавидим народом, как ненавидят почти всех Министров, хотя никто не знает толком, почему их ненавидят…». Здесь мы, конечно, слышим голос не 15-летнего мальчика, а умудренного жизнью солдата, пишущего на склоне лет мемуары.

Противниками мушкетеров и д’Артаньяна в этой дуэли были Жюссак и трое братьев-гвардейцев.

Если де Тревиль набирал в свою роту в основном земляков-беарнцев, то Ришелье собирал со всей Франции забияк, «кто там становился опасным из-за своих личных потасовок». Участие в двух схватках и победа над известными бойцами сразу приносит д’Артаньяну популярность, ибо действительно «существовала такая ревность между Ротой мушкетеров и ротой Гвардейцев Кардинала де Ришелье, что схватывались они врукопашную ежедневно». Д’Артаньян попадает даже на прием к королю и получает от него в подарок 80 пистолей, т. е. 800 ливров — сумму, позволившую расплатиться с Монтигре и зажить привольно. По мнению д’Артаньяна, Людовик XIII «был чрезвычайно естествен; и если абсолютно необходимо для ремесла правления, как заявлял известный политик, умение скрывать, то никогда не существовало менее пригодного Принца, чем он.

Его Величество обладал таким изъяном: стоило его один раз предубедить, и ничто уже не было более трудным, чем его в этом разубедить».

Но в общем д’Артаньян, которому шел шестнадцатый год, не имел никакого отношения к политике и мало интересовал Ришелье. Образ демонического Рошфора целиком принадлежит фантазии Дюма, а что касается Миледи, то с ней мы встретимся в свое время.

Как сказано выше, д’Артаньян в качестве королевского гвардейца принял участие в осаде и штурме Арраса, а вернувшись в Париж, поселился на улице Старой Голубятни в предместье Сен-Жермен. Между тем Росне, узнав об успехах своего неприятеля в Париже, подослал к нему наемных убийц. С помощью друзей-мушкетеров д’Артаньяну удалось их схватить и передать в руки правосудия. Против самого Росне д’Артаньян начал судебный процесс; Росне предпочел в нем не участвовать и бежал в Англию; его заочно приговорили к смерти и, за отсутствием самого обвиняемого, повесили его соломенное чучело. Занимаясь этими делами, д’Артаньян близко сошелся с молодой замужней женщиной, у которой Росне снимал комнаты. Юный гасконец повел дело так ловко, что вскоре заменил ей и жильца, и находившегося в отъезде мужа.

Вернувшись, муж увидел себя в положении весьма неудобном. Воспользовавшись тем, что д’Артаньян отправился в очередной военный поход, он сменил одновременно и дом, и ремесло. Он купил трактир на улице Монмартр, но д’Артаньян не был бы гасконцем, если бы это помешало ему найти утерянную возлюбленную, которая не только оказывала ему всяческие милости, но и снабжала деньгами. Дело в том, что судебная победа над чучелом обошлась д’Артаньяну в 2 тысячи ливров. Прекрасная трактирщица не только отдала юному любовнику все деньги, оставленные на прожитье вновь уехавшим мужем, но от имени мужа набрала долгов, и в результате тому по возвращении пришлось продавать имущество. Совестливый Д’Артаньян попытался частично компенсировать вред, который нанес мужу любовницы, и принудить кредитора подождать, но тот от угроз лишь еще больше распалился: «Он мне посоветовал, однако, быстрее выйти из его дома, потому что, если он пошлет за Комиссаром, он мне покажет, что мы живем при таком правлении, когда не позволено являться грозить человеку, одолжившему свои собственные деньги с самыми добрыми намерениями».

Пока д’Артаньян улаживал дела с Рос-не, любовницей и ее мужем, кардинал Ришелье породнился с королевским домом, выдав свою племянницу Клер-Клеманс де Мсйе-Брезе за герцога Энгиенского. Приданое невесты составило 600 тысяч ливров. В это время поднял мятеж герцог Буйонский, которого называют «человеком испытанной храбрости и глубокого ума. Но, быть может, люди, полагавшие его способным на все те великие дела, каких он не совершил, несколько преувеличивали его дарования». Причиной мятежа послужило желание Буйона завладеть Седаном, который «он унаследовал от своего отца, а тот сам получил его от Генриха IV. Будучи уверен, что рано или поздно Ришелье отберет у него Седан, Буйон вступил в сношения с Испанией. В начале 1641 г. он отбыл в Седан под предлогом болезни жены и отдал приказ к концу марта доукомплектовать свои войска, готовясь якобы выступить против имперских войск для защиты Люксембурга. «Он сделал гораздо больше, он надул Кардинала свадьбой Виконта де Тюренна, его брата, и одной из его родственниц, и Виконт разыгрывал влюбленного, поскольку он еще больше, чем его брат, горел желанием вернуться в Седан» (Д’Артаньян).

С испанцами вел переговоры и Луи де Бурбон, граф Суассонский, давний недруг Ришелье. Суассон отбыл из Парижа якобы для того, чтобы навестить свой дом в Бланди, но вместо этого перешел Марну и появился в Седане. «Этот марш встревожил Двор, испугавшийся, как бы пример Графа де Суассона не вызвал неповиновение большинства Знати, имевшей не больше причин, чем он, любить Кардинала де Ришелье. Двор особенно опасался Герцога д’Орлеан, чьи склонности были крайне изменчивы и кто в одиночку натворил больше зла Государству различными бунтами, возбужденными им, чем все враги, вместе взятые, не смогли бы сделать за несколько лет» (Д’Артаньян).

Гастон Орлеанский был женат на сестре герцога Карла II Лотарингского. Людовик ХIII был противником этого брака и даже заставил парижский парламент объявить его недействительным. Теперь Гастон действительно примкнул к заговорщикам.

Заговорщикам с большим трудом удалось добиться, чтобы Суассон, постоянно колебавшийся, не пошел на попятный. Получив сообщение о победе Суассона над королевскими войсками, в Париже заговорщики должны были поднять восстание. То ли 27 марта, то ли 6 июля 1641 г. Суассон действительно разбил королевскую армию у Ла Марфе близ Седана, но при этом сам нашел свою смерть, «причем никто не мог сказать по правде, каким образом она его настигла. Итак, и сегодня задаются вопросом, убил ли он сам себя, как было угодно утверждать некоторым, или же он был убит человеком, подкупленным его врагами… Говорят, что он хотел поднять забрало своей каски дулом пистолета, он еще сжимал его в руке, пистолет выстрелил сам по себе и уложил его на месте. Однако я встречал людей, говоривших мне, что пистолеты были еще заряжены, когда его нашли мертвым» (Д’Артаньян).

Герцог де Буйон попытался захватить Данвильер, но затем просил короля о помиловании и был прощен. Те заговорщики, что должны были поднять восстание в Париже, сохранили свое участие в тайне, зато к делу о заговоре кардинал пристегнул некоторых своих противников, совершенно к нему непричастных. Для суда над ними Ришелье направил своих комиссаров; таким образом, королевская власть покусилась на судебные прерогативы парламентов. «Это был новый обычай, против которого Парламенты протестовали несколько раз… Этот Министр был первым, кто его ввел», — пишет д’Артаньян.

Карл II Лотарингский после поражения Буйона и Суассона подписал договор с Людовиком XIII, отрекшись от всех соглашений, подписанных когда-либо с врагами Франции. Однако он быстро забыл о принятых обязательствах, и в сентябре того же 1641 года Людовику ХШ пришлось направить в Лотарингию войска.

ПРЕКРАСНАЯ ОСЕНЬ 1642 ГОДА: ЗАГОВОР СЕН-МАРА И ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ С ТРАКТИРЩИЦЕЙ

В 1642 г. каталонцы, восставшие против испанского короля, попросили помощи у Франции, и в Каталонию вошли французские войска. Весной 1642 г. Людовик XIII, вспоминает д’Артаньян, «отправил часть своего Полка Гвардейцев в Русийон, который пытались приобщить к завоеваниям предыдущей Кампании. Эта маленькая провинция была нам абсолютно необходима для сохранения Каталонии, куда, пока она оставалась у испанцев, ничего нельзя было доставить, кроме как по морю…

Тогда подле Короля находился некий молодой человек, кому едва перевалило за двадцать один год, но кто, тем не менее, пользовался громадным влиянием. В возрасте семнадцати лет он был сделан Капитаном Гвардии, потом Главным Камердинером Его Величества, и, наконец, Обер-Шталмейстером Франции, и никогда ничья судьба не была равна его удаче. Король не мог ни на один момент остаться без него; как только он терял его из виду, он тотчас за ним посылал. Он даже укладывал его спать вместе с собой, как могла бы делать любовница, не остерегаясь, что столь большая фамильярность и, главное, с особой такого возраста, не только была противна королевскому величию, но еще и могла заставить его в этом раскаяться…

Этот человек носил имя Сен-Мар, от названия земель его отца в соседстве с побережьем Луары. Кардинал сам пристроил его ко Двору, как инструмент, которым он делал бы все, что пожелает, поскольку он был другом его отца и немало способствовал его возвышению».

В придворных кругах маркиза Сен-Мара именовали просто Главным. Пользуясь своим положением, он вел себя весьма раскованно, жалуясь всем напропалую, что внимание короля его тяготит. «Пожелав быть Герцогом и Пэром и жениться на принцессе Мари, дочери Герцога де Неве-ра, ставшей впоследствии Королевой Польши, он едва только заметил, что Кардинал украдкой этому противодействует, а подчас даже и открыто, как немедленно забыл все благодеяния… Король, вовсе не любивший Кардинала, был обрадован их размолвкой и получал удовольствие ото всего, что мог наговорить против него его фаворит» (Д’Артаньян). Король признался Сен-Мару, что не прочь избавиться от кардинала, и Сен-Мар предложил королю его отстранить. «Его Величество ему ответил, что все его предложения почти неисполнимы, поскольку этот Министр был мэтром всех мест его Королевства и всех армий, как на море, так и на суше; его родственники и друзья командовали ими, и он мог заставить их взбунтоваться против него, когда только тому заблагорассудится» (Д'Артаньян).

Тогда Сен-Мар начал готовить убийство Ришелье, надеясь задним числом получить у короля не только прощенье, но и благодарность. Де Тревиля, капитана конных мушкетеров, он также пытался привлечь к заговору, однако тот сказал, что даст согласие, только если получит приказ лично от короля. Но когда король убедился, что Сен-Мар всерьез готовит убийство Ришелье, «он пришел в ужас от его предложения и ответил, чтобы тот не смел и думать так, тем более ему об этом говорить. Сен-Мар это скрыл от Тревиля и сказал ему, будто его Величество ответил, что такие вещи должны бы понимать с полуслова, не вынуждая Короля отдавать подобные команды. Тревиля это не убедило, и он отказался от дальнейшего участия в заговоре. После этого Сен-Мар решил сам убить Ришелье; он заказал кинжал и стал искать удобного момента. Кардинал был предупрежден и старался держаться подальше от юного маркиза.

Итак, пока королевский двор двигался в сторону испанской границы, интрига развивалась. «Двор завершил короткими переходами этот вояж, и Кардинал, видя, как Король позволяет себе поддаваться злобным советам своего фаворита, заболел от горя. Так он был вынужден остановиться в Нарбоне, где, уверившись в том, будто умирает, изменил свое завещание» (Д’Артаньян). В завещании Ришелье признался, что имеет 15 миллионов ливров, которые копил с целью в трудный момент передать в казну; Сен-Мар убеждал короля, что кардинал просто воровал казенные деньги.

Из-за многочисленных нарывов Ришелье какое-то время не мог двигаться и даже писать. Почувствовав некоторое облегчение, он явился в лагерь под городом Перпиньяном в Пиренеях, где уже находился король. «Прибытие Кардинала изменило настроение Короля по этому поводу. Так как этот Принц, далеко не постоянный в своих чувствах… имел ту дурную черту, что последний, разговаривавший с ним, оказывался правым, его доверие внезапно ожило вновь к Его Преосвященству» (Д’Артаньян).

Сен-Мар продолжат запугивать короля могуществом Ришелье. Тот вновь притворился заболевшим и с согласия короля удалился в Тараскон; тем временем по его просьбе маршал де Граммон, находившийся во Фландрии, имитировал отступление под натиском испанцев. «Как только Король был извещен об этом событии, он утратил всякое желание смеяться вместе с Сен-Маром. Он пожалел об удалении Кардинала, чьи советы были ему абсолютно необходимы в обстоятельствах, вроде этих» (Д’Артаньян).

Анна Австрийская собиралась в случае успеха Сен-Мара заменить Людовика Гастоном Орлеанским. Они заключили тайное соглашение с Испанией, текст которого попал в руки Ришелье. «Король не знал, на что решиться, и в сопровождении Господина Главного отправился по направлению к озеру Эмгворт, когда его догнали и заявили, что раскрыт заговор. Позднее Королю показали соглашение с Испанией; в сущности, это была лишь пестревшая ошибками копия. Король вернулся обратно» (Талле ман де Рео).

9 сентября 1642 г. французские войска заняли Перпиньян. Д’Артаньян пишет в мемуарах: «Я увидел тогда первый раз под Перпиньяном Кардинала Мазарини, для кого Король добивался пурпурной мантии два года назад, но кто получил кардинальскую шапочку только в момент этой осады. Его состояние было столь колоссально, что богатства многих государей никогда даже не приближались к нему, также никогда не существовало человека, кто бы так кичился, как он, тем постом, куда он вскоре был помешен… Король ввел его в свой Совет после нескольких услуг, оказанных им в Италии; а так как он обладал гибким разумом, Кардинал де Ришелье, кого он весьма заботливо обхаживал, вскоре начал употреблять его в делах большой важности. Король поручил ему овладеть городом Седан, и он вернулся ко Двору, где почти сразу после его приезда последовала смерть первого Министра…

Кардинал, прибыв под Перпиньян, едва только посвятил Короля в то, что он открыл, как его Величество приказал арестовать Сен-Мара. Был отправлен приказ арестовать Месье де Буйона… Его отправили в Лион вместе с Месье де Сен-Маром; их процесс был начат и завершен» (Д’Артаньян).

Текст договора с испанцами показали Буйону, находившемуся в тюрьме; он решил, что Гастон Орлеанский во всем признался, и сам все рассказал. Признался и Сен-Мар, надеявшийся, что король его пощадит.

12 сентября 1642 г. в Лионе Сен-Мар был обезглавлен. Сен-Мар умер «с поразительным мужеством, не стал говорить пустых речей, и только поклонился тем, кого увидел в окнах и узнал; он все делал поспешно и, когда палач хотел отрезать ему волосы, отнял у него ножницы и передал их брату-иезуиту… Голову ему отрубили с первого удара» (Таллеман де Рео).

«Что касается Месье де Буйона, то, конечно, толковали о том, что надо бы с ним поступить точно так же, но поскольку у него было, чем выкупить свою жизнь, он расквитался за все, отдав свои владения в Седане» (Д'Артаньян). Гастона Орлеанского принудили дать письменное обязательство никогда и ни при каких обстоятельствах не претендовать на французский престол.

Казнь Сен-Мара упрочила положение Ришелье, однако «Кардинал ненадолго пережил этот триумф; геморрой по-прежнему продолжал причинять ему тысячу мучений, и вскоре он не смог больше ни сидеть, ни даже оставаться в одном положении» (Д’Артаньян). Из Руссийона его частью на носилках, частью по воде перевезли в Париж.

17-летний д'Артаньян той далекой осенью 1642 года был занят проблемами, для него не менее важными, чем заговор Сен-Мара для короля и кардинала. Муж его любовницы покинул Париж как раз тогда, когда туда привезли больного кардинала. «Стояло еще начало октября месяца, — вспоминал д’Артаньян тридцать лет спустя, — но погода была такой теплой в том году, что весь урожай винограда уже собрали. Повсюду осень была столь хороша, как могло бы быть само лето; и таким образом, я и сейчас еще припоминаю, будто это было вчера, как в день, когда хозяин кабаре притворился, что уезжает, настолько яростно припекало, что едва ли было жарче в Сен-Жане». Д'Артаньян наслаждался жизнью в объятьях прекрасной трактирщицы, когда неожиданно вернувшийся муж начал ломиться в двери их комнаты. «Я был мудр, — пишет д’Артаньян, — с первым же нанесенным им ударом я распахнул окно кабинета и выбросился на двор, где и свалился человек на двадцать подмастерьев торговца, сидевших один подле другого. Они воспользовались прекрасным лунным светом, чтобы наворовать себе мяса, и вовсе и не думали обо мне. Так как я был совсем голый под рубахой, я позволяю поразмышлять, насколько они были поражены, увидев меня в подобном одеянии». Но поскольку подмастерья быстро узнали в свалившемся на них ровеснике щедрого завсегдатая трактира, они без промедленья снабдили его штанами и обувью.

Чтобы упредить ревнивого мужа, д’Артаньян сам явился к комиссару городской стражи и заявил, что его ограбили. Воров в Париже было действительно множество. «Поговаривали, что Королевский Судья по уголовным делам безнаказанно покровительствовал ворам за определенное вознаграждение, и я не знаю, была ли это правда или нет, но отлично знаю, что начиная с момента, когда закрывались лавки, небезопасно было высовывать нос на улицу. В эту эпоху не существовало еще ни Лейтенанта Полиции, ни ночных караулов, а те, кто должны были заботиться о соблюдении публичной безопасности, обвинялись так же, как и Королевский Судья по уголовным делам, в том, что получали свою часть от совершаемых краж, отговариваясь, словно бы они совершенно не знали, кто их совершал».

С помощью такого вот правосудия д’Артаньян сумел не только избежать наказания, но и посадить в тюрьму обманутого мужа, обвинив его в нападении с целью ограбления. Да еще подмастерья вчинили несчастному трактирщику иск, требуя от него возмещения убытков за повреждения, причиненные падением д’Артаньяна из окна его заведения. Так ревнивый муж оказался в тюрьме без видимой надежды выбраться, ибо «он знал, что в Париже совершается множество несправедливостей, и приговаривают не меньше невиновных, чем спасают преступников» (Д'Артаньян). Выйти на волю несчастному удалось лишь с помощью того же д’Артаньяна (точнее, благодаря влиянию де Тревиля).

Сам д’Артаньян получил за эту историю от Тревиля суровый нагоняй. Капитан мушкетеров сказал юному земляку, что «не отрицает, что добрые милости какой-либо Дамы придают блеск достоинству молодого человека; но надо, чтобы Дама была иного ранга, чем та, с какой я виделся; интрижка с благородной женщиной считалась бы галантностью, в то время как та, что я завел с этой женщиной, зачтется мне, как дебош и подлость». Д’Артаньян вовсе не имел желания из-за соображений такого рода бросать красивую и ласковую любовницу, и Тревилю пришлось очень сильно на него надавить, чтобы заставить дать слово никогда больше не видеться с этой женщиной. В итоге д’Артаньян написал возлюбленной письмо; в нем он корил себя за то, что вынуждал ее губить ее репутацию, и выражал пожелания, «чтобы она никогда не разделяла своих милостей с кем-то другим, кроме ее мужа». К письму д’Артагньян приложил «половину своих денег»; насколько велика была эта сумма, он не сообщает.

Получить такое благопристойное письмо от семнадцатилетнего любовника было для трактирщицы жестоким ударом. Она просила, умоляла, настаивала, но все было напрасно. Муж, с которым она помирилась, умер спустя несколько месяцев после выхода из тюрьмы. Молодая вдова вновь попыталась наладить отношения с д’Артаньяном, но наш герой, дав слово командиру, был тверд и неколебим. Тогда трактирщица, отнюдь не отличавшаяся кротостью мадам Бонасье, решила отомстить. За ней давно уже ухаживал некий капитан швейцарских гвардейцев, которого д’Артаньян в свое время отвадил с помощью своих друзей. Теперь она выказала швейцарцу расположение и обещала выйти за него замуж, если он избавит ее от человека, в связи с которым ее несправедливо обвиняли. Капитан согласился устранить препятствие, но сам рисковать не стал, а послал на ответственное задание двоих людей из своей роты. Те подстерегли д’Артаньяна в темном переулке и инсценировали пьяную ссору, перешедшую в сражение на шпагах. К счастью для д’Артаньяна, на помощь ему подоспели горожане, которые длинными палками прогнали нападавших. Несмотря на то, что попытка оказалась неудачной, капитан потребовал от дамы вознаграждения, обещая, что его солдаты вскоре закончат дело. «Так как она видела его столь настойчивым, то подумала, что он заслужил быть вознагражденным, — вспоминал д’Артаньян — она вышла за него замуж в соответствии с его желанием; но когда он получил ее в качестве собственной жены, он рассудил, что было бы весьма некстати обременять себя убийством ради любви к ней… Вот как закончились мои первые любовные приключения в Париже — я был счастлив тем, что удержался здесь, а все произошедшее со мной сделало меня более мудрым».

Возможно, именно в это время Ришелье удалось избавиться от Тревиля. По словам Таллемана де Рео, шпионы донесли кардиналу, что якобы однажды Людовик XIII, указывая на Тревиля, сказал: «Вот человек, который избавит меня от Кардинала, как только я этого захочу». «Кардинал подкупил его кухарку; говорят, будто ей платили четыреста ливров пенсии. Кардинал ни за что не хотел оставлять подле Короля человека, которому Король так доверяет; господин де Шавиньи был избран Кардиналом, чтобы уговорить Короля прогнать Тревиля. Король весьма смиренно сказал ему: «Но, г-н де Шавиньи, поймите же, что это может пагубно отразиться на моей репутации: Тревиль хорошо мне служил, он носит на теле рубцы — следы этой службы, он мне предан». — «Но, Государь, — ответил г-н де Шавиньи, — поймите также и вы, что Кардинал тоже хорошо вам служил, что он предан, что он необходим вашему государству, что не подобает класть на одни весы Тревиля и его». — «Как, г-н де Шавиньи, — воскликнул Кардинал, которому тот докладывал о своей беседе. — и это все. чего вы добились от Короля? И вы ему не сказали, что это необходимо? У вас закружилась голова, господин де Шавиньи, голова у вас закружилась». Шавиньи тут же поклялся Кардиналу, будто он сказал Королю: «Государь, это необходимо сделать». Кардиналу было отлично известно, с кем он имеет дело. Король опасался бремени ответственности и. кроме того, боялся, как бы Кардинал, занимавший почти все посты, не сыграл с ним скверную шутку. Словом, Тревиля пришлось прогнать».

СМЕРТЬ РИШЕЛЬЕ И ЛЮДОВИКА XIII РЕГЕНТСТВО АННЫ АВСТРИЙСКОЙ

28 ноября 1642 г. у Ришелье наступило резкое ухудшение; врачи признали гнойный плеврит. Он неоднократно терял сознание. но пытался работать; его дважды навещал король. Скончался кардинал 4 декабря 1642 г., «через два месяца и двадцать два дня после того, как послал на смерть Сен-Мара» (Д’Артаньян).

Характеризуя Ришелье, писали: «Он творил добро по склонности, а может быть, по велению здравого смысла во всех случаях, когда выгода не толкала его ко злу, творя которое он его ясно сознавал. О благе государственном он помышлял лишь в пределах отпущенного ему земного срока, по никогда ни один министр не прилагал больших стараний, чтобы внушить окружающим, будто он печется о будущем». Сам Ришелье говорил, что сочинение стихов доставляет ему больше удовольствия, чем занятия государственными делами.

Любовные связи Ришелье не соответствовали его положению, «потому что одним предметом любви его была Марион Делорм, едва ли не продажная девка, предпочитавшая ему Де Барро, а другим г-жа де Фрюж, которую ныне называют старухой и не пускают далее задних комнат. Первая приходила к нему по ночам, он сам также по ночам навещал вторую, которая уже в ту пору за ненадобностью брошена была Беки и гемом».

«Месье Кардинал де Ришелье, — пишет в своих мемуарах д’Артаньян, — был наверняка одним из самых великих людей, когда-либо существовавших не только во Франции, но и во всей Европе. Однако, какими бы прекрасными качествами он не обладал, у него имелись и кое-какие дурные; например, он слишком любил мстить и чересчур господствовать над знатью, с могуществом столь же абсолютным, как если бы он был самим Королем. Вот так, под предлогом возвышения королевской власти на самую высокую ступень, он настолько возвысил свою собственную, пользуясь его именем, что опостылел всем на свете…

Власть, так сказать, абсолютная, какую Кардинал де Ришелье приобрел при дворе, во всякое время порождала большое число завистников, особенно среди высшей Знати, потому что, возвышаясь над ними, он умело втягивал Короля и Государство в свои дрязги. Этот Принц, кто был так добр, как мало прозорлив, с удовольствием видел, как под предлогом установления Верховного могущества в его Королевстве мало-помалу губили всех способных воспротивиться ему их влиянием и их благоразумием».

Д’Артаньян признает, что политика Ришелье способствовала росту французского могущества. «Если уж говорить всю правду, то давно уже дела Франции не находились в таком добром состоянии, в каком они были тогда. Ее армии со стороны Германии действовали великолепно вплоть до самого Рейна; они взяли Бризак и захватили весь Эльзас, в Италии — Пиньероль, и во Фландрии — Аррас».

В том же 1642 году, когда умер Ришелье, в Кельне в возрасте 69 лет скончалась мать Людовика XIII Мария Медичи, а в заокеанской колонии Новая Франция (современная Канада) был заложен город Монреаль.

Людовик XIII воспринял смерть главного министра со смешанным чувством облегчения и тревоги. Он решил никем не замещать умершего кардинала, и многие были этим очень удивлены. «Но он подумал, что посредством учрежденного им Совета справится со всеми вещами; главное, если Государственные Секретари пожелают исполнять их долг. Среди них было двое достаточно способных, а именно Месье де Нуайе и Месье де Шавиньи, но что касается двух других, то они немногого стоили, и не следовало особенно рассчитывать на них» (Д’Артаньян).

Итак, Людовик XIII попытался делать то, чего практически никогда не делал раньше — править самостоятельно. «Богу было угодно, — говорилось в королевской декларации, — призвать к себе кардинала де Ришелье. Я принял решение сохранить и поддерживать все установления, принятые в течение его министерства, продолжать все проекты, выработанные при его участии как во внешних, так и во внутренних делах, не внося в них никаких изменений. Я сохранил в моем Совете тех же людей, которые там уже служили, и призвал к себе на службу кардинала Мазарини, в способностях и верности которого я имел возможность убедиться». Впрочем, проявление собственной воли король ограничил тем, что выпустил из тюрем нескольких вельмож и сам занимался корреспонденцией. «После смерти кардинала де Ришелье Король очень радовался, получая сам письма и депеши. Он говорил, что у него никогда не будет фаворитов среди гвардейцев. К г-ну Нуайе он проявлял как будто большую привязанность, чем к кому-либо другому; когда королю нужно было что-либо делать, а г-на де Нуайе при этом не было, он заявлял: «Нет, нет, подождем голубчика» (Таллеман де Рео).

Шавиньи, которого Анна Австрийская не выносила как приспешника Ришелье, столкнулся с конкуренцией со стороны Мазарини, которому Анна, по выражению д’Артаньяна, «широко распахнула душу». «Этот человек был хитер и ловок, втерся туда огромной услужливостью и бесконечно повторяемыми заверениями в своей полной преданности ее службе, вопреки и против всех, не исключая даже самого Короля…

Кардинал рисковал немногим, безоглядно обещая ей столько вещей разом. Он видел, что Король умирает, и нет ни малейшей надежды вылечить его от медленной лихорадки, подтачивавшей его долгие годы. Его тело не было больше ничем иным, как настоящим скелетом, и хотя ему шел еще лишь сорок второй год, он был доведен до такого беспомощного состояния, что истинный Король, каким он и был, желал бы смерти во всякий день, если бы это не было запрещено ему, как христианину».

Мазарини

Поскольку смерти короля ожидали в ближайшее время, борьба развернулась вокруг регентства. Анна Австрийская хотела остаться единственной регентшей при малолетнем сыне, а Гастон Орлеанский и некоторые другие стремились к созданию регентского совета. Итак, Анна искала поддержки у своего брата, испанского короля Филиппа III. Мазарини ухаживал за Анной и даже стал волочиться за ее любимой камеристкой, чтобы та влияла на королеву в нужном направлении, а Шавиньи сошелся с Гастоном Орлеанским, с которым прежде не ладил.

В декларации, составленной перед смертью Людовиком XIII (точнее, Шавиньи), король поручал регентство Анне, но при ней создавался Совет, куда должны были войти канцлер Пьер Сегье, кардинал Мазарини, Шавиньи и Бутийе. Такой совет очень сильно ограничил бы власть будущей вдовы. Король повелел зарегистрировать декларацию в Парижском парламенте, чему королева всячески препятствовала.

14 мая 1643 г. Людовик XIII скончался. Подводя итоги правления Ришелье и Людовика XIII, в XX веке историк Кремер написал: «…Они оставили после себя сильную Францию. Цена была высока: экстремальное финансовое давление на население, чрезвычайно жесткое укрепление королевского авторитета».

Анна Австрийская вступила в борьбу за власть. «Королева обладала умом такого рода, какой был необходим для того, чтобы не казаться глупой людям, ее не знавшим. Желчности в ней было больше, нежели высокомерия, высокомерия больше, нежели величия, наружных приемов более, нежели искренних чувств… пристрастия более, нежели страсти, жестокости более, нежели гордости, злопамятства более, нежели памятливости к добру, притязаний на благочестие более, нежели благочестия, упрямства более, нежели твердости, а более всего поименованного — бездарности…

Королева была любима благодаря своим злоключениям куда больше, нежели за свои достоинства. Ее постоянно преследовали на глазах у всех, а страдания у особы ее сана заменяют великие добродетели. Всем хотелось верить, будто она наделена терпением, личину которого очень часто надевает безразличие. Словом, от нее ждали чудес, говаривали, что она их уже творит, ибо даже самые отъявленные ханжи позабыли ее былое кокетство…

Герцог Орлеанский хотел было заявить права не регентство, и состоявший у него на службе человек посеял тревогу в Сен-Жермене, явившись туда час спустя после смерти Короля с двумястами дворян, приведенных им из его владений». Однако с помощью Дома Короля людей герцога вытеснили, а его самого принудили удовлетвориться званием Правителя королевства — впрочем, вполне призрачным.

«Королева, найдя средство вынудить герцога д'Орлеана отказаться от власти, данной ему Королем в его декларации, предстала вместе с ним перед Парламентом. Эта Компания, главные члены которой были подкуплены Епископом Бове (капеллан Анны), пожаловала ей Регентство с абсолютным могуществом, вопреки последним намерениям Его Величества» (Д'Артаньян).

Регентский совет, назначенный Людовиком XIII, так и не стал реальностью. «Поскольку лица эти, будучи клевретами кардинала де Ришелье, пользовались общей ненавистью, они тотчас по смерти короля были осмеяны всеми лакеями во всех закоулках Сен-Жерменского дворца».

Начальный период регентства Анны Австрийской называют порой, «когда Королева никого не жаловала, а попросту никому ни в чем не отказывала… Все изгнанники были возвращены, все узники выпущены на свободу, все преступники оправданы, те, кто были отрешены от своих должностей, получили их обратно, всех осыпали милостями, отказа не было ни в чем.

Своему стороннику Бофору Анна обещала доверить воспитание своих сыновей — Людовика и Филиппа, но ему этого было мало. «Герцог де Бофор, всегда бывший сторонником Королевы и даже ее воздыхателем, забрал себе в голову, что будет править королевством, на что был способен менее, нежели его лакей. Епископ Бовезский, самый глупый из всех известных вам глупцов, сделался первым министром и в первый же день потребовал от голландцев, чтобы они, если желают сохранить союз с Францией, приняли католическую веру. Королева устыдилась своего шутовского правительства…

Месье (Гастон Орлеанский) мнил себя на особом положении; герцог Буйонский воображал, что ему со дня на день возвратят Седан… Парламент, избавленный от кардинала де Ришелье, воображал, будто с приходом министра, каждый день заверявшего палаты, что Королева намерена следовать их советам, настал золотой век».

Буйон так и не получил Седан, имевший статус принципата (княжества), однако, ссылаясь на прежнее владение им, добился княжеского достоинства.

Французы захватили Дюнкерк и два испанских укрепления в Тоскане. В Нидерландах испанская армия перешла к обороне. Взятие французами Рокруа 19 мая 1643 г. оказало особенное психологическое воздействие: был развенчан миф о непобедимости испанской пехоты. Героем битвы при Рокруа стал юный Луи де Бурбон.

Королева Анна в поисках надежного человека остановила выбор на Мазарини. Став первым министром, он сразу заставил удалиться от дел Шавиньи, которому был обязан карьерой, но по отношению к знати вел себя тише воды и ниже травы, так что многие были вполне удовлетворены его назначением. «На ступенях трона, откуда суровый и грозный Ришелье не столько правил смертными, сколько их сокрушал, появился преемник его, кроткий, благодушный, который ничего не желал, был в отчаянии, что его кардинальский сан не позволяет ему унизиться перед всеми так, как он того хотел бы, и появлялся на улице с двумя скромными лакеями на запятках своей кареты».

Гонди дает полностью отрицательную характеристику Мазарини: «Он пренебрегал верой. Он обещал все, ибо не имел намерения исполнять обещанное. Он не был ни кроток, ни жесток, ибо нс помнил ни благодеяний, ни оскорблений. Он часто предвидел зло, потому что часто испытывал страх, но не умел вовремя его исправить, потому что трусость брала в нем верх над осмотрительностью. Он был наделен умом, вкрадчивостью, веселостью, умением себя вести, но из-за всех этих достоинств выглядывала низкая его душонка, заметная настолько, что самые эти достоинства в минуты неудач выглядели смешными, а в пору наибольшего успеха продолжали казаться шарлатанством. Он остался мошенником и в должности министра, чего не случалось прежде ни с кем, и от этого мошенничества власть, хотя он начал править удачно и самовластно, оказалась ему не к лицу; к нему стали проникаться презрением, а это болезнь самая опасная для государства, ибо в этом случае зараза особенно легко и быстро перекидывается с головы на все тело».

Скромность, проявленная первоначально Мазарини, была истолкована многими как слабость, а удовлетворить всех было невозможно, несмотря на невиданную щедрость правительства. «Наконец, слабость Министра вскоре придала дерзости знатным особам, и в самое короткое время нашлось довольно значительное число их, потребовавших сделать себя принцами» (Д’Артаньян). «Герцог де Бофор, которого разум был много ниже посредственного, видя, что Королева подарила своей доверенностью кардинала Мазарини, впал в самый необузданный гнев. Он отверг щедрые знаки милости, предложенные ему Королевой, и в тщеславии своем выказывал свету все приметы оскорбленного любовника». Партия Бофора, сложившаяся осенью 1643 г. и известная как «Importants» («Высокомерные» или «Кичливые»), состояла «из четырех или пяти меланхоликов» — слово, которым в ту эпоху вежливо именовали людей не вполне нормальных. «Герцогу де Бофору не дано было великих замыслов, он не шел дальше намерений. Он наслушался разговоров «Кичливых» и отчасти усвоил их речь… У самого же герцога ум был скуден, тяжел и к тому же затуманен самодовольством… Он говорил и мыслил, как простонародье, кумиром которого он некоторое время был…».

Поссорившись с герцогом Орлеанским, Бофор стакнулся с герцогиней Шеврез, которой королева разрешила вернуться во Францию, но с которой вовсе не спешила сближаться. Бофор привлек к заговору своего родственника генерал-полковника швейцарской гвардии; к ним примкнул и экс-канцлер, мечтавший о посте первого министра. «Эта лига, названная Кабалой Вельмож, имела успех, весьма отличный от того, на какой надеялись заговорщики. Полагают, что их намерением было отделаться от Кардинала во что бы то ни стало, скорее убить его, чем потерпеть неудачу; но этот Министр, как-то прослышав об их заговоре, приказал арестовать герцога де Бофора, он был посажен в Венсенн» (Д'Артаньян). Арестовал заговорщика в Лувре Гито, капитан личной гвардии Королевы. «Все были поражены, когда герцога де Бофора заключили в тюрьму при дворе, где из темниц только что выпустили всех без изъятия…». Герцогиня де Шеврез вновь была выслана из Франции и отбыла в Испанию.

«Первый год Регентства прошел в этой манере; едва наступил 1644 год, как Его Преосвященство смог устроить так, чтобы остаться единственным Мэтром в делах Кабинета» (в частности, отправил герцога д'Орлеана командовать во Фландрию). (Д’Артаньян).

Д’АРТАНЬЯН И МИЛЕДИ

В своих мемуарах д’Артаньян уделяет значительное место женщине, которую он именует Миледи. Однако познакомился он с ней не на пути в Париж, как в романе Дюма, а спустя несколько лет, и вот при каких обстоятельствах.

Английский король Карл I Стюарт воевал в это время со своим парламентом. В июле 1643 г. его войска взяли Бристоль, в августе Карл осадил Глостер, но парламентским войскам удалось разблокировать город. Д’Артаньян находился тогда в Англии, сопровождая французское посольство графа д’Аркура при короле Карле. Вместе с другими французскими офицерами он упросил принца Руперта позволить участвовать в сражении. «Битва началась и была сперва достаточно упорной, но вскоре войска Парламента не устояли; мы одержали столь славную победу, что если бы Король пожелал приказать своим войскам маршировать на Лондон, то, по всей видимости, этот город сдался бы на любых условиях, какие ему угодно было бы ему навязать» (Д’Артаньян).

Однако Карлу помешали так поступить обстоятельства, неизвестные юному французу. В конце лета 1643 г. парламент поручил графу Манчестеру и Оливеру Кромвелю сформировать в восточных графствах новую армию из пуритан — ремесленников и йоменов; она стала наиболее боеспособной силой парламента, получив название «железнобоких». В июле 1644 г. близ Мар-стон-Мура кавалерийские полки Кромвеля наголову разбили отборную королевскую конницу, а затем, развернувшись, окружили находившуюся в центре пехоту. Впервые за всю войну парламентская армия имела такой успех в решающем сражении.

Бекингем

Д’Артаньян по возвращении во Францию был принят супругой Карла Стюарта Генриеттой Марией, которая спросила его, что он думает об Англии. «Я ответил ей без колебаний, хотя там было с ней двое или трое Англичан и даже четверо или пятеро Англичанок, чья красота заслуживала большей любезности, что я нашел Англию самой красивой страной в мире, но населенной столь дрянными людьми, что я всегда бы предпочел любое другое место жительства этому, когда бы даже пожелали дать мне это место среди медведей».

Надо сказать, что и в других местах д’Артаньян отзывается об англичанах без особой симпатии: «Англичане всегда свято верили, будто бы им не было равных; и настолько же из амбиции, насколько и из тщеславия они полагали — или они вскоре подчинят все нации своей собственной, или же им суждена участь Фаэтона, кто погиб, как нам повествует легенда, от излишнего самомнения».

После приема у королевы Генриетты д'Артаньян получил любовное письмо от одной из упомянутых «Англичанок», которую он в дальнейшем именует Миледи, и вызов на дуэль от ее брата. Но эта дуэль не вошла в роман.

Что касается любовной записки от Миледи, то далее следует сюжет, хорошо нам знакомый по роману «Три мушкетера»: безнадежное ухаживание за Миледи, интрига с ее служанкой, проникновение с помощью служанки в постель Миледи под видом Иновека, в которого та была безнадежно влюблена, и последующий скандальный разрыв, стоивший д’Артаньяну двух месяцев в тюрьме аббатства Сен-Жермен.

Дюма, присвоив Миледи имя Анны де Бейль, превратил ее в демоническую женщину с клеймом на плече — любовницу Атоса, агента кардинала Ришелье и организатора убийства Бекингема. На самом деле эта англичанка никогда не была воровкой, не знала Атоса и не имела никакого отношения к политике вообще и к уже покойному кардиналу Ришелье, в частности. Она всего лишь хотела отомстить д'Артаньяну за победу на дуэли, заставив его влюбиться без всякой надежды на взаимность.

После ночного свидания с Миледи д’Артаньяну представился случай вызволить ее брата, которого в Париже с помощью шлюхи заманили в притон, чтобы ограбить и убить. Разъяренная Миледи, лишившись возможности унаследовать сто тысяч ливров ежегодной ренты, в очередной раз обругала неудачливого любовника и подослала к нему наемных убийц, от которых он избавился с помощью приятелей-мушкетеров.

«ДРУГИЕ ВЛЮБЛЕННОСТИ И РАЗОЧАРОВАНИЯ»

Именно так назвал д’Артаньян одну из глав своих воспоминаний, посвященную истории его следующей любовной связи.

На жалованье, которое получал гвардеец или мушкетер, жить было трудно, поэтому д’Артаньян зарабатывал деньги карточной игрой; играл он осторожно и обычно оказывался в выигрыше. «Я любил славное застолье, — пишет он, — и тем самым противоречил большинству моей нации (т. е. гасконцев), имевшему немалую склонность к экономии. Я обычно говорил, если уж получил достаток, так умей им пользоваться, чем хранить свои деньги на дне кубышки, как делало множество людей, так по мне лучше не иметь их вовсе».

Чтобы избавиться от постоянной нехватки денег, у бедного молодого человека без протекции при дворе был единственный путь — выгодная женитьба. И д’Артаньян усиленно искал выгодную партию, ибо «в этом веке, в каком мы живем, деньги весьма полезны, и не существует более могучего утешения, чем это».

После разрыва с трактирщицей он познакомился с молодой вдовой, чей не слишком любимый муж после восемнадцати месяцев семейной жизни погиб в битве при Рокруа. Дама, не будучи счастлива в первом браке, не спешила вступать во второй, хотя претендентов на ее руку было достаточно: она была очень богата и хороша собой. Чрезвычайно падкая на лесть, она жила в окружении толпы родственников и почитателей, которые наперебой восхваляли ее красоту, ум и прочие добродетели. благодаря чему получали возможность запускать руки в ее сундуки. «Было бы опасно связываться с такой женщиной, — пишет д’Артаньян, — и здесь наверняка нашелся бы камень преткновения для ревнивого мужчины. Но так как я не чувствовал за собой никакой склонности к столь роковой страсти для покоя людей, я продолжал мои усилия в надежде присовокупить ее богатства к моей пишете…

Я приглянулся ей с самого начала. Я откровенно признался ей, — если она пожелает меня послушать, она всячески обеспечит мою судьбу…

Она нашла искренность в моих речах. Я отличался от тех из моей Страны, кто, поверить им, никогда не были бедны, и я охотно соглашался, что не следовало бы возлагать больших надежд на доходы, приходившие мне из Беарна. Итак, мои дела подле нее шли все лучше и лучше; я уже начал строить планы на будущую жизнь, когда мы поженимся, как вдруг увидел, как воздвигаете. жестокая война против меня. Она исходила не от моих соперников, хотя их было у меня значительное число, и даже особ знатнейшего происхождения и достаточно больших достоинств, чтобы вполне резонно нагнать на меня страху. Самым опасным из этих соперников был граф де… кто, как и я, хотел на ней жениться, и кто, кроме того, что был прекрасно сложен, обладал таким высоким рангом при Дворе, что я рядом с ним просто тускнел. Но либо мне улыбалась фортуна, или же Дама прослышала о нем некоторую вещь, выставлявшую его в невыгодном свете, а именно, хотя он и имел видимую большую ценность для Дам, но его способности вовсе ей не отвечали, вот так оказалось, что маленький Гасконец восторжествовал над самыми знаменитыми куртизанами того времени».

Итак, с соперниками наш герой справился, но опасность ожидала его с другой стороны. Родственники и прихлебатели, кормившиеся возле его Дамы, резонно полагали, что, выйдя замуж. Дама эта закроет для них свои закрома. Ей стали говорить, что д’Артаньян ветреник и останется таким на всю жизнь, и она натерпится от него не меньше, чем от первого мужа; что он женился на первой любовнице; что Англичанка запрезирала его, потому что познакомилась с ним поближе и увидела, что в нем как любовнике мало толку. «Из всех этих обвинений, одинаково ложных, лишь первое произвело на нее какое-то впечатление».

Самым опасным врагом д’Артаньяна стала некая Демуазель, которая жила при Даме в качестве компаньонки и которой Дама безгранично доверяла. Д’Артаньян попытался прикормить эту Демуазель. «Если бы мой кошелек был туго набит, чтобы не иссякнуть так рано, — пишет он, — я бы еще долго принадлежал к ее друзьям, поскольку у нее был добрый аппетит». Но деньги кончились, и Демуазель перекупили его противники. Она прикинулась влюбленной в д’Артаньяна, а тот имел глупость пойти ей навстречу — «то ли из любезности, то ли из страха, как бы не нажить в ней врага». Тогда Демуазель принялась каяться перед своей госпожой в том, что ранее напрасно его поддерживала. Она рассказала, как д’Артаньян якобы ухаживал за ней, уверяя, что лишь ей принадлежит его сердце, а она якобы притворно принимала эти уверения, чтобы потом его разоблачить. И вот Дама, спрятавшись за драпировкой, имела возможность слышать разговор своего возлюбленного с Демуазель, не оставивший никакого сомнения в его отношении к ней. Выйдя из укрытия, Дама осыпала его тысячью упреков, на которые он не смог вымолвить ни слова. Из этой истории д’Артаньян сделал вполне разумный вывод о том, что «не следует гоняться за двумя зайцами сразу».

Во время войны во Фландрии д’Артаньян участвовал в осаде Барбура. Однажды, преследуя врагов, он вместе с пятью товарищами слишком приблизился к крепости; их обстреляли, и все, кроме д’Артаньяна, были убиты. Один из убитых очень интересовал дез Эссара, командира роты, который предложил кому-нибудь пойти и обыскать карманы покойного. Некий солдат вызвался выполнить это поручение. Приблизившись под выстрелами к трупу, он, чтобы не мешкать зря, стащил с него штаны и вернулся в траншею. Посмотрев то, что передал ему солдат, дез Эссар выглядел очень расстроенным. Д’Артаньян подумал сначала, что командир нашел письмо своей любовницы, но один из офицеров объяснил, что речь идет об очень близкой родственнице дез Эссара, «чье поведение для него почти так же важно, как если бы она была его женой».

Когда д'Артаньян вернулся в Париж, эта самая родственница дез Эссара пригласила его к себе и расспросила об обстоятельствах смерти того солдата. Д’Артаньян рассказал о письме, переданном дез Эсса-ру, но дама сказала, что, кроме письма, у убитого, который был ее возлюбленным, должен был быть ее портрет. По ее просьбе д'Артаньян поговорил с солдатом, обыскивавшем труп, и тот признался, что действительно в кармане убитого был портрет, и он до сих пор у него, но украшенную бриллиантами коробочку, в которой портрет хранился, он уже продал, а полученные деньги проел. Портрет же он легко уступил д’Артаньяну, и тот принес его своей новой знакомой. Но каково же было ее негодование, когда она увидела, что портрет не ее, а другой дамы, ее соперницы! Возмущенная, она высказала не слишком новую мысль, что все мужчины обманщики, а женщины — сумасшедшие, когда им верят. Д’Артаньян в ответ стал ее уверять — тоже не слишком оригинально, — что не все мужчины таковы и что есть совсем даже другие, которые хранят верность предмету любви — например, он сам; к тому же он выразил уверенность, что дама на портрете и вполовину не так прекрасна, как та, что находится перед ним.

Дама попросила его вновь встретиться с тем солдатом и спросить, не было ли на убитом другого портрета. Оказалось, что другой портрет действительно был, но в такой бедной коробочке, что тот и не подумал, что этот портрет может кого-то интересовать. Это и был портрет новой знакомой д’Артаньяна. Возвращая портрет владелице, д’Артаньян умолял оставить его ему, но дама была непреклонна, несмотря на уверения в любви. «Я действительно сделался столь влюбленным в нее, — вспоминал д’Артаньян, — что мне стало невозможным это скрывать. Я делал, однако, все от меня зависящее, и особенно по поводу дез Эссара, чья ревность была мне слишком хорошо известна, чтобы я мог в этом ему довериться.

Мое поведение необычайно понравилось этой Даме и гораздо больше послужило в мою пользу, чем все страстные слова, какие я только смог ей наговорить. Она позволила мне довольно часто видеть ее, и так как я делался все более влюбленным день ото дня, она сочла своим долгом воздать мне по справедливости из страха, как бы от чрезмерно строгого обращения со мной я не стал бы нескромен, уверив себя в собственном несчастье. Она потребовала от меня секрета, равного верности, сказав мне, что по соблюдению его она рассудит и о ней, поскольку, кто не был скромен, никогда не может быть верным».

Дама эта была замужем. Муж, за которого ее выдали родители против ее воли, не отличался ни красотой, ни статностью, и «его состояние заменяло ему достоинства. Так как крайне редко браки такого рода бывают удачными, особенно когда Дама немного склонна к галантности», д'Артаньян подозревал, что до него милостями этой Дамы пользовались отнюдь не только те двое, о которых он знал достоверно; к тому же он мечтал о выгодной женитьбе. Но пока, во всяком случае, он наслаждался любовью и был вполне удовлетворен своим положением.

Соперница нашей Дамы, чей портрет был найден у убитого солдата, была замужем за известным участником партии Сторонников, человеком чрезвычайно богатым. Между ней и знакомой д’Артаньяна издавна, еще со времен совместного пребывания в монастыре, существовало своеобразное соревнование в отношении любовников. Теперь жена Сторонника пожелала отбить у нашей Дамы и нового любовника, как она отбивала прежних. Она написала д’Артаньяну письмо, в котором вполне откровенно предлагала ему свои прелести и вдобавок туго набитый денежный сундук своего супруга и назначила свидание в Церкви Благодарения, куда обещала прийти с маленькой черно-белой собачкой на руках.

Получив письмо, д’Артаньян сначала решил, что его любовница сама его написала, чтобы испытать его чувства. Он показал ей письмо, и та была очень обрадована таким проявлением верности. Не посоветовавшись с д’Артаньяном, она сама отправилась в карете на свидание вместо него и, встретив в церкви соперницу, дала понять, что ею пренебрегли. «Не то, чтобы она ей что-нибудь сказала; они не разговаривали, а если бы они это и сделали, с теми чувствами, какие они испытывали одна к другой, я убежден, беседа была бы пикантна; но она неотрывно разглядывала соперницу глазами, полными презрения, и ее глаза сказали той столько же, сколько мог это сделать язык… В довершение она оказалась у кропильницы вместе с моей новой любовницей, и эта сказала ей насмешливым тоном, дабы лучше доказать той, что она была в курсе всего — если та привела с собой свою собачонку, чтобы подыскать ей маленького муженька, то она только напрасно потрудилась; муженек, кого она ей предназначила, не нашел ее достаточно красивой даже для того, чтобы просто принять во внимание. Бедная женщина даже растерялась от таких слов, хотя обычно ее язык был довольно хорошо подвешен».

Д’Артаньян сильно укорял возлюбленную за неосмотрительный поступок, по его Дама «не была светской особой самого большого рассудка», и потому все предостережения не шли ей впрок. В итоге жена Сторонника обошла ее с тыла: чтобы поближе подобраться к сопернице, она влюбила в себя ее мужа. «Так как он не был привычен ни к подобному расточительству, ни к тому, чтобы выслушивали его любезности. все должно было показаться ему подозрительным. Но поскольку, какие бы не имелись резоны жаловаться на природу, редко кто оценивает себя по справедливости, он сделался настолько слепым по своему собственному поводу, что поверил, будто вполне заслуживает удачи, предлагавшейся ему».

К этому времени д’Артаньян уже попал в роту мушкетеров, а вскоре вместе со своим земляком Бемо по рекомендации де Тревиля поступил на службу к Мазарини. Оба мушкетера сочли свою судьбу обеспеченной, но радовались они напрасно: «далекий от предоставления нам всяческих благ, каких мы от него ждали, он употреблял нас, как гонцов, а в вознаграждение за труды распоряжался выдать нам то пятьсот экю, то сотню пистолей, а то и того меньше. Я хочу этим сказать, что если у нас и имелись чулки, то не было башмаков, особенно у Бемо; он не находил, как я, доходов в игре, и не вернул мне еще денег, которые я ему одолжил.

Однако вскоре я сделался так же беден, как и он; судьба внезапно отвернулась от меня, и я начал терять все, что имел».

Когда жена Сторонника убедилась, что достаточно привязала к себе мужа соперницы, она познакомила его с перехваченными письмами, которыми его жена обменивалась с д’Артаньяном. Он был разъярен и решил отомстить. К д’Артаньяну, который находился в армии под Амьеном, был направлен очередной наемный убийца. Но пока убийца выбирал момент, чтобы выполнить заказ, он сам попал под пулю и, смертельно раненный, признался во всем. Дюма, как мы помним, использовал этот эпизод, но заказчиком несостоявшегося убийства сделал кардинала Ришелье.

Титульный лист мемуаров д’Артаньяна

Д’Артаньян в письме сообщил любовнице о происшедшем. «Она была весьма поражена, познакомившись с содержанием письма, и, прекрасно поняв, что если ее муж пошел на такую крайность в отношении меня, ее он тоже не пощадит; она решилась его опередить. Она подкупила аптекаря, и тот за пятьдесят пистолей дал ей дозу яда. Она ловко скормила его мужу, но так как яд должен был оказать свое действие лишь мало-помалу, у него еще оставалось время поразмыслить о своей мести».

Месть эта состояла в следующем. Обманутый муж написал письмо тестю в Нормандию, где рассказал о своем несчастье; в подтверждение своих слов он переслал тестю письма его дочери к д’Артаньяну. Ей же самой он сказал, что ее отец лежит при смерти, и, чтобы не допустить захвата всего наследства сестрой, она должна немедленно отправиться в Нормандию. Дама, чей любовник находился далеко, без сожаления рассталась с отравленным мужем и выехала на родину. Однако по приезде она была неприятно поражена, застав отца в полном здравии и страшно разгневанным тем, что узнал он из письма ее мужа. В ответ на обвинения дама смело отвечала в том смысле, что, во-первых, чего же и мог ожидать от нее отец, выдав замуж за нелюбимого против ее воли, а во-вторых. муж сам виноват в случившемся, поскольку «полное отсутствие в нем деликатности устрашило бы самую добродетельную женщину». Отец несколько смягчился, но не настолько, чтобы отказаться от намерения поместить дочь в монастырь. Впрочем, в монастыре дама повела себя так умно, что аббатиса вполне уверилась в ее невиновности и написала об этом ее отцу.

Тем временем отравленный муж в полной мере почувствовал действие яда, хотя и не знал о причинах недомогания. Когда он был уже при смерти, исповедник попросил его простить жену, чтобы не умереть во зле и не погубить свою душу; супруг ответил, что дарует жене прощение — при условии, если действительно умрет. Он и в самом деле умер; жена его вышла из монастыря и вернулась в Париж, обретя полную свободу вместе с имуществом и деньгами покойного супруга.

«Когда она вот так возвратилась в Париж, — вспоминал д’Артаньян, — я счел, что ничто не мешает мне больше заходить к ней, и явился туда, как обычно. Я был так же прекрасно принят там, как и в других случаях, но когда пожелал попросить ее о тех же милостях, что прежде, она мне откровенно сказала, что времена теперь не те; если она и была безумной, то больше не хочет ею быть, но если ее милости мне были дороги, она вернет мне их, как только я пожелаю, лишь бы я захотел заслужить их, женившись на ней.

Многие на моем месте поймали бы ее на слове. Молодая, красивая и богатая, какой она уже была, она должна была стать еще богаче после смерти ее отца. Этого было более чем достаточно, чтобы соблазнить Гасконца, у кого не было ничего, кроме плаща да шпаги; но, найдя, что в мире вполне довольно рогоносцев, без неуместного увеличения их числа, я застыл столь холодный и озадаченный при этом предложении, что ей невозможно было ошибиться в ответе…

Она была мной очень недовольна и принялась искать другого покупателя, раз уж я не пожелал им стать. Таковых всегда можно найти в Париже, где не испугаешь рогами большинство людей, лишь бы они были позолочены».

Вообще о нравах парижан д’Артаньян был невысокого мнения. «Они сбегаются на все казни, совершающиеся в их городе; хотя не проходит и недели, чтобы не состоялась хоть одна, существуют среди них такие, что сочли бы себя совсем пропащими, если бы пропустили хотя бы одну. Они бегут туда, как на свадьбу, и, понаблюдав за этим усердием, за их нетерпением, можно сказать, что они составляют самый варварский народ в мире, поскольку это некий род жестокости — глазеть на страдания себе подобного».

Итак, наш мушкетер вновь остался у разбитого корыта — неприкаянным холостяком с беспокойной должностью, не приносящей дохода, и с неудачами в карточной игре. Здесь мы его и покинем. Впереди его ждут события Фронды (конец 1640-х — начало 1650-х гг.), которым Дюма посвятил следующий роман — «Двадцать лет спустя». Д’Артаньян получит чин лейтенанта королевских мушкетеров, будет ездить в Англию, встречаться с Кромвелем, арестовывать министра Фуке и участвовать во многих других делах, пока не погибнет в 1673 году при осаде занятого испанцами Маастрихта, так и не успев дописать свои мемуары.