Знак Ворона

Никита Захаржевский

Замок Мак-Рэшли, Хайлэндз, Шотландия

1997

Когда к нему вернулось сознание и Никита слегка приоткрыл глаза, он обнаружил, что находится в незнакомой ему комнате и лежит на кровати…

Никита тут же снова зажмурил глаза. Наверное, лучше, если он еще немного побудет спящим… Пусть те, кто уложил его в эту кровать, думают, что он еще не пришел в себя, и тем самым дадут Никите время обдумать свое положение.

“И где я? Идея? Идея нахожуся?” — припомнил Никита фразу из старинного, времен Аркадия Райкина, анекдота. Ну, раз уж чувство юмора ему не изменяет, значит, еще не все потеряно, — решил он про себя.

А и правда! Где это он? Последнее, что помнилось, это пьяная компания в клубе “Рэт-Бэт-Блу” что в Белгрэвиа…

Самый пристойный гей-клуб во всем Лондоне, между прочим! По крайней мере, так его отрекомендовали в рисепшн отеля “Маджестик”, что на Кромвель-роуд…

Довольно известная группа играла превосходный ритм-энд-блюз в стиле того Алексиса Корнера, что происходил из самого начала пятидесятых годов. И даже губная гармошка в руках и губах нынешнего вызывающе юного мулата с дюжиной тонких косичек, что был кем-то вроде пэйс-мэйкера, звучала совсем как в руках и губах старика Цирил Дэвиса…

Синий дым стелился пластами. Как перистые облака в горах Гималаев.

Гибкий педик вил свое порочное тело вокруг стриптизерского шеста…

Никита пил свое пиво и болтал с какими-то американцами в черных кожаных фуражках… Как раз им про их фуражки и говорил, де, кабы были они последовательны в своем антиобщественном замахе, то надо было бы идти до конца и прилепить на околыши мертвую голову, а по-над ней — раскинувшего прямые остренькие крылышки орла с венком в когтях…

Американцы вроде как не сразу врубились.

То ли английский у Никиты был недостаточно бегл и лексики у него недоставало, чтобы адекватно выразить тонкую мысль во всей палитре нюансов… то ли американцы были тупыми и пьяными.

Однако, сидеть за столом в шапках, как говорила их домработница Паша, значило для русского человека только одно — в шапках за столом сидят только басурмане.

А теперь вот еще и американские педики, что, по всей видимости, одно и то же!

— Пидорасы вы, вот вы кто, — по-русски говорил Никита американцам.

А те скалились и гоготали, ничего не понимая.

А потом на выходе из клуба кто-то дал ему по голове.

Чем-то тяжелым.

И он еще не сразу потерял сознание.

Он помнил, как его засовывали в багажник.

Кулем.

Тяжелым кулем.

И как бывает в детских кошмарных снах — хочешь закричать, а язык тебя не слушается, и хочешь побежать, а ноги и не бегут!..

Кто-то вошел.

Кто-то так тихо вошел, почти неслышно, но Никита почувствовал.

— Уже не спим? Уже проснулись и притворяемся, мистер Захаржевский! — чисто по-русски сказал чей-то голос.

Молодой голос.

Никита поморщился, изображая естественную реакцию недовольства напрасно потревоженного человека.

— Не спим! — торжествуя, заключил голос.

— Вы кто? — спросил Никита, размыкая глаза.

Над ним склонился один из давешних педиков. Только теперь на нем была не кожаная куртка с заклепками и молниями, а белый больничный халат, надетый поверх добротного костюма и белой крахмальной сорочки, подвязанной модным галстуком.

— А где второй пидорас? — спросил вдруг Никита.

— А второй, как вы изволили выразиться, “пидорас”, уважаемый мистер Захаржевский, его имя, кстати, Дервиш… мистер Дервиш… мистер Джон Дервиш… Оно вам ничего не говорит? — Первый внимательно посмотрел на Никиту. — Его зовут Джон Дервиш, и он сейчас занят кое-какими важными делами.

— А вас как зовут? — спросил Никита.

— Пардон, забыл представиться, меня зовут Роберт.

— Роберт, это первое или второе имя? — спросил Никита.

— Меня зовут просто Роберт, — настоятельно повторил педик.

Никита отвел скошенные на визитера глаза и уставился в потолок.

— Кто вы и зачем меня сюда привезли? — спросил он устало.

— Всему свое время, мистер Захаржевский, всему свой час, а пока — поднимайтесь, вас ждет горячая ванна, бритвенный прибор, легкий континентальный завтрак и процедурная медсестра…

— А медсестра зачем? — поинтересовался Никита.

— Вы больны, уважаемый мистер Захаржевский, у вас серьезные проблемы со здоровьем, и вам необходимы процедуры, которые назначил вам врач.

— Я не болен, и мне ничего не назначали, — возразил Никита.

— Не надо спорить, тем более, что вы не просто не правы, но ваша неправота усиливается отсутствием у вас какого-либо права возражать, здесь никого не интересует ваше мнение, что вы о себе думаете — больны вы или здоровы, здесь решаем мы — здоровы вы или больны…

— Я в сумасшедшем доме? — поинтересовался Никита.

— Хуже, — ответил первый. — Вы в доме Мак-Рэшли, вы у себя дома, мистер Захаржевский…

В детских сексуальных фантазиях Никиты образ “медсестры” отнюдь не фигурировал в ореоле таинственно волнующих и манящих женских воплощений, как у большинства его сверстников, а потому и не ассоциировался с понятием секса. К медицинским сестрам Никита был, мягко говоря, индифферентен.

Но даже если б Никита и носил на себе не смытый к сорока годам грех подростковых вожделений к школьной фельдшерице, то при виде местного медперсонала любым трепетным воспоминаниям тут же пришел бы конец.

В сестрице были все сто девяносто сантиметров роста, и на белоснежном крахмале форменного халата, в том месте, где у женщин бывает грудь, у нее был приколот бадж, удостоверявший, что она — “нерс” и что кличут ее Ингой.

— А вы случайно не служили под началом штандартенфюрера Менгеле? — поинтересовался Никита, уставившись на массивную в пол-лица челюсть и руки, крупные, как у фламандского дровосека.

— Нет, не служила, — ответила Инга, сдирая пластиковую обертку с разового шприца.

— Что будете колоть? — поинтересовался Никита.

— Что доктор прописал, шесть кубиков галоперидола, — деловито отвечала медсестрица, надламывая острую стеклянную горловинку большой ампулы и наполняя шприц.

— Куда? — спросил Никита.

— Ложитесь на живот и приспустите брюки, — ответила Инга…

— Если немного усилится слюноотделение, — сказала она, прибирая за собой обертки и стекляшки, оставшиеся после процедуры, — не пугайтесь, это скоро пройдет… И вообще, все скоро пройдет…

— All things will pass away, — повторил про себя Никита и вдруг почувствовал себя необычайно беззаботным.

— Как мироощущение? — спросил его вошедший в комнату Роберт-Роберт.

Инга все еще топталась в комнате, прибирая в чемоданчик последние следы галоперидоловой терапии.

— Жду повышенного слюноотделения, — ответил Никита, поджидая, покуда выйдет медсестра. — Откуда вы набираете медперсонал? Война с Гитлером уж пятьдесят три года как кончилась, а у вас откуда-то еще берутся такие экземпляры… В каком она звании? Унтершарфюрер?

Роберт-Роберт ухмыльнулся, похлопал Никиту по плечу и сказал, присаживаясь на краешек кровати: — Скоро вам станет совсем хорошо и никакие проблемы не будут вас мучить, а пока… а пока давайте поговорим о вашем блестящем будущем, и, покуда не пришел мистер Дервиш… Джон Дервиш — не забыли? пока он не подошел, я вам кое-что постараюсь объяснить.

Никите, и правда, стало очень покойно на душе. И никуда не хотелось ехать. Никуда не хотелось идти.

— Это очень хорошо, что вы стали интересоваться своей родословной, господин Захаржевский, — начал свой спич мистер Роберт-Роберт.

Никита чувствовал себя чертовски уютно и комфортно. И даже слюни во рту, которые все время приходилось сглатывать, не беспокоили. Ему хотелось свернуться калачиком и лежать… лежать, покуда Роберт-Роберт рассказывает ему свои сказки…

— Но нас, мистер Захаржевский, но нас заинтересовали не ваши, безусловно, замечательные предки, а ваши ныне живущие и здравствующие родственники, — говорил Роберт-Роберт. И слова его доносились как-то глухо-глухо, как если бы у Никиты заложило в ушах.

— Нас с мистером Дервишем, а вот, кстати, и он, нас с мистером Дервишем, интересует ваша сестра… Родная сестра Татьяна Всеволодовна Захаржевская….

— Там она где-то… там она где-то… летает… — вспомнил Никита слова матери. — “Найди ее там, Никита, плохая она дочь, грех ей будет”, — звучало у него в ушах поверх “бу-бу-бу”, что мерно бухтел мистер Роберт-Роберт.

Дервиш подошел к изголовью, достал из кармана халата маленький блестящий фонарик и, оттянув Никите веко, посветил ему прямо в зрачок…

— У нас две недели для того, чтобы подготовить его, — сказал Дервиш.

— Две недели будет достаточно, — ответил Роберт-Роберт.

А Никите уже было совсем все равно.

Он представлял себе, как, размахивая руками, он летает вместе с Танькой по двору их дома на Петроградской стороне.

А мать грозила им пальцем из окна.

А они с Танькой поднимались все выше и выше… В питерское серое небо.

— Как же мы проморгали возможность такого варианта? — спросил Чивер своего первого помощника. — И почему вообще мы так поздно спохватились с проверкой генезиса этой Морвен?

Дервиш и Чивер сидели в маленькой ситтинг-рум оперативной явочной квартиры ФБР, принадлежавшей Девятому отделу.

Здесь можно было говорить не опасаясь.

Дервиш обычно таскал сюда девок.

И Чивер знал эту слабость своего помощника. Но кто не без греха? Кто осмелится первым бросить камень?

— Как же мы проморгали?

— Нет, шеф, мы не проморгали, — возразил Дервиш, — просто этой линией занимался бесследно пропавший ныне Дубойс, а он вовремя не доложил о раскопанной им золотой жиле!

— Да уж! — проворчал Чивер. — Знай эти ребята — Петти с Макмилланом, — что леди Морвен — это русская проститутка Таня Дарлинг, да еще и с хвостом русских родственников, так не стали бы они городить весь свой огород с Цоресом и регентством-патронажем…

— Точно, нет человека и нет проблемы, — кивнул Дервиш, — леди Таню Морвен — Дарлинг — кхр!.. — Дервиш выразительно провел ребром ладони по горлу, — и этот ее братец станет полноправным наследником всего достояния и состояния вместе с административным ресурсом управления….

— Не торопись, Дервиш, ой, не торопись, здесь нужно все тонко-тонко сыграть, — со вздохом выговорил Чивер. — Петти с Макмилланом совсем не дураки, и у них тоже найдутся свои контрходы.

— Но перспектива, но перспектива, шеф! — улыбаясь говорил Дервиш. — Мы можем с вами на полных и равных правах с Макмилланом и Петти войти в игру, и все через этого Никиту!

— Да, они хотели регентствовать, а регентствовать будем мы…

— Это гениально, шеф, история двадцатого века еще не знала таких скачков, чтобы из обычных, простых госслужащих прыгнуть в первую десятку самых влиятельных людей в мире, вы и я…

— Но смотри у меня, чтоб без фокусов, — пригрозил Чивер.

— Это вы лишнее, босс, мы же с вами не первый год в системе и знаем цену такому слову, как доверие!

— Правильно, когда идешь к другу, держи руку с кольтом в кармане… — сказал Чивер, широко улыбаясь, — а теперь… а теперь Дервиш, покуда братец сидит в замке Мак-Рэшли и за ним присматривает Роберт, вам необходимо заняться подготовкой авиакатастрофы, в которой погибнет наша леди…

— Эта катастрофа случится при любой погоде, шеф, — сказал Дервиш, поднимаясь…

— Партнер, партнер, а не шеф, — поправил Дервиша Чивер.

— О-кей, партнер, — кивнул Дервиш и направился к выходу.

Татьяна Ларина-Розен

Лос-Анджелес. Калифорния

1997

Деньги к деньгам.

Так в семье Приблудовых говорили, кажется?

Татьяна уже потеряла им счет, как они вдруг хлынули к ней потоком неуемной стихии, когда где-то там, в небесном финансовом управлении, вдруг забыли закрыть тот кран, что с бирочкой “Таня Ларина”.

Теперь все самые дорогие торговые марки парфюма, дамских аксессуаров, белья и верхней одежды выстроились в длинную очередь и просто униженно умоляли ее — суперновую звезду Голливуда — сняться в рекламном клипе для “Коко Шанель” или на разворот в журнал “Космополитэн”, что бы продвинуть новую, “дамскую” модель “рено”…

На Таню был повышенный спрос, и умненький Факноумо, который отныне занимался не только ее пиаром, но и выполнял обязанности рекламного менеджера, объяснил, что молоденьких топ-моделей для рекламы в Голливуде хоть отбавляй, но торговля женскими товарами не может ориентироваться только на девчонок… Поэтому модели “за сорок” в деле дамского рынка “консьюмер-гудз” — особенно в высокой цене. Вот Татьяна и оказалась теперь такой сладкой для всех торговых марок, что продают часы и драгоценности, автомобили и бытовую технику, косметику и белье для богатых дам…

Первыми в атаку ринулись косметические монстры. Звонки из “Ledurall”, “Loremal” и “Langnom” последовали один за другим. Предложения были заманчивы: в одном случае обещали двести тысяч “зеленых” за рекламу шампуня. В другом — полторы сотни за то, что она перед камерой намажет лицо суперэффективным кремом от морщин. Плюс доплата борзыми щенками — то есть возможность получить бесплатно неограниченное количество этой самой супермазилки. Третья фирма предлагала прорекламировать целую серию косметических средств для тех, кому за тридцать. И, соответственно, сняться сразу в трех видеороликах. Для начала. А там поглядим. За каждый платили по сотне, что в сумме означало три.

— Фто шкажешь? — прошепелявил Факноумо, изложив Татьяне основные пункты предлагаемых контрактов.

— На первый взгляд самая заманчивая версия — это шампунь. И платят больше, и акцент на возрасте не делают, — как и всякой женщине, Татьяне претила перспектива во всеуслышанье рассказывать о возрастных изменениях своей кожи.

— Фря ты так думаешь. Фампунь, мевту прочим, от фыпатения фолос.

— Что же ты сразу-то не сказал! Изображать из себя лысеющую старуху — ну уж нет, ни за какие коврижки! — Татьяна даже разозлилась на своего недотепу-менеджера.

— Ну давай, выкладывай, какие еще подробности ты от меня утаил? Только не говори, что серия косметических средств предназначена для борьбы с целлюлитом и мне предлагают собрать под свой флаг всех пожилых и не в меру упитанных дам, считающих, что чудо-крем поможет им избавиться от съеденного накануне тортика.

— Нет, ш кремами фсе ф похятке. Только пватят маво. И фообще мне кашется, — Факноумо сделал задумчивую мину и выдержал паузу. Эта его привычка придавать вес своим словам путем предварительного минутного молчания и блуждания вокруг да около действовала на Татьяну, как красная тряпка на быка.

— Ну говори, не томи душу! Что за манера затыкаться на полуслове!

Однако Факноумо еще немного помолчал. И лишь тогда, когда Татьяна уже готова была окончательно взорваться, закончил, наконец, начатую фразу:

— Нам вучше схазу не согвашаться. Я увехен, фто это товко начаво. И будут гохазто бовее фыгодные фахианты. А есви этим ты нуфна, они пофысят стафки, как мивенькие.

— А вдруг нет?

— Фдхуг не быфает. Помяни мое свово!

И ведь прав оказался. Если бы не ее менеджер-пресс-атташе, Таня наверняка бы приняла одно из предложений. И прогадала бы, потому что компании, предлагающие на рынке схожий товар, не станут делать ставку на одну и ту же модель. Но пока перфектная женщина никому из них не дала согласия, они могли вести за нее борьбу, победит в которой тот, кто сделает самое заманчивое предложение. Предложение, от которого нельзя будет отказаться.

Всем трем конторам Факноумо сообщил, что у Татьяны Розен в данный момент есть еще несколько аналогичных предложений, и она делает выбор. Ставки тут же повысились вдвое. К тому же последовали новые звонки. О сотрудничестве с Таней мечтали производители косметики “Vir Hosh”, “Tina Cici”, “Papu”.

И наконец, компания “Best cosmetik” вознамерилась выпустить новую коллекцию, включающую в себя все, что нужно зрелой женщине для того, чтобы выглядеть привлекательно и эффектно — от кремов и масок до туши и помады. Новая продукция будет очень высокого качества и не из дешевых. Элитный товар для элитной публики. “Перфект”. Именно так фирма-разработчик и производитель хочет его назвать. Татьяне предложили стать лицом фирмы. Годовой контракт, включающей в себя съемку в нескольких видеороликах и фоторекламе для плакатов, буклетов и престижных журналов. И еще одно условие — пока длится контракт Таня Розен не должна рекламировать никакую другую косметическую продукцию. За все про все — 3 миллиона баксов. То есть каждый месяц она будет получать “зарплату” — 250 тысяч наличными.

— Вот это класс! Целое состояние! — воскликнула Татьяна.

— Мафо! — отозвался прагматичный Факноумо и за несколько дней выторговал еще треть от указанной суммы.

И снова Татьяна оказалась на съемочной площадке. Правда, как оказалось, сниматься в рекламе — довольно скучное и муторное занятие. Двадцать дублей подряд приходилось вертеть в руках один и тот же опостылевший флакончик с косметическим молочком, повторяя при этом заученную фразу: “Я уже оценила непревзойденный эффект косметики «Перфект». Очередь за вами”. На следующий день то же самое, только в других интерьерах и с новым тюбиком — рекламируем жидкие тени. Каждый вечер Таня возвращалась домой уставшей и опустошенной, а завершение недели, отведенной для съемок, отмечала как настоящий праздник.

Потом последовали другие ролики. Она глотала из стакана кефир, вещая миру о пользе здорового образа жизни и йогуртов, обогащенных какими-то дружественными человеческому организму бактериями. Само изделие, напичканное пресловутыми инфузориями, оказалось таким отвратительным на вкус, что пить его Таня отказалась даже за очень большие деньги. Пришлось администратору бежать в ближайший супермаркет за аналогичным по цвету продуктом, но с приемлемым вкусом и запахом.

А на следующий день “здоровое” питание уступило место гаванским сигарам, и Татьяна в роли эдакой светской львицы манерно выпускала изо рта колечки дыма. Потом был холодильник, вокруг которого Таня-домохозяйка крутилась вместе со всей своей дружной семьей — лопоухий мальчик, конопатая кроха-дочка и их папашка с чуть наметившимся брюшком. И всем не терпелось заглянуть, что же там такое спрятано? Глядя, как ее пузатый “муж” в сто пятый раз отворяет дверцу треклятого рефрижератора, Таня вдруг вспомнила излюбленный прием, используемый в фильмах ужасов: герой открывает холодильник, а там, на полочке, окровавленная голова его возлюбленной. И настолько отчетливо представилась ей эта картина, что она невольно зажмурилась и совсем забыла, что в этот момент ей следует обнять детей за плечи и с плотоядной улыбкой глядеть на муляжный тортик-мороженое, который отец семейства извлекает из недр белоснежного гиганта.

— Таня, ты что там застыла? — раздался за спиной голос режиссера.

С Бобби она работала уже во второй раз. Он был талантливым и востребованным режиссером-рекламщиком.

Начав самостоятельно снимать года три назад, Бобби тут же вызвал зависть и даже ненависть старших коллег, которым неоднократно перебегал дорогу. Его первые работы были малобюджетны и гениальны, насколько это возможно в таком ремесле, как реклама. И к этому молоденькому — по виду так больше двадцати пяти не дашь — пареньку тут же выстроилась очередь солидных заказчиков. Их не отпугивала даже копна волос на затылке этого рекламного Чиполлино, которую он перекрашивал каждый месяц то в зеленый, то в фиолетовый, то в огненно-рыжий цвет. Большинство клиентов Бобби отстегивало большие бабки и выдвигало жесткие требования, оставляя режиссеру минимум свободы творчества. Многие приходили с готовым сценарием, написанным собственноручно, в чем они признавались, кокетливо опустив очи долу.

Бобби, в душе признавая, что это полная дребедень, поначалу предпринимал робкие попытки переубедить бездарных писак. Но те, как правило, вставали на дыбы и начинали проявлять норов. А раз все равно придется снимать так, как хочется им, зачем лезть на рожон? И Бобби стал соглашаться даже с самыми нелепыми идеями: кто платит, тот и заказывает музыку, а его дело — мастерски все исполнить. Результат был безупречен по съемкам и монтажу и, как правило, скучен и пошл по внутреннему содержанию.

Поэтому Бобби до сих пор позволял себе слабость время от времени браться за малобюджетные ролики, при условии, что клиент не станет вмешиваться в процесс и позволит ему выпустить на волю свою необузданную фантазию. Будем делать “дешево и сердито”, — говорил Бобби в таких случаях, и глаза его тут же загорались каким-то хищным блеском.

Но на этот раз снимался клип другой категории: дорого и тоскливо. И Бобби выглядел вялым и сонным, невольно заражая этим настроением окружающих. Даже свой вопрос он задал сквозь зевок, скорее для проформы.

— Ты что там застыла?

— Извини, Бобби, задумалась.

— А? А то я испугался, что тебе нехорошо…

— Да нет, все в ажуре! — улыбнулась Татьяна.

— Давай, соберись, придется еще дубль делать. Все готовы?

Мать-домохозяйка отошла на исходную позицию — у кухонной плиты.

— Дубль двадцать три. Начали! — прозвучал голос режиссера.

Дети вбегают на кухню. “Мама, мы хотим мороженого! Можно мы сходим в магазин?”. Следом вваливается пузатый супруг: “Зачем так далеко ходить? Ведь у нас есть волшебный чудо-холодильник “Гуд-колд”! А ну-ка, скажем дружно «крэкс-пэкс-фэкс…»”.

“Холодильник из Страны дураков, — подумала Таня, — вкладывайте в него свои золотые, господа Буратинки с деревянными мозгами!”. Был уже второй час ночи, а съемки все не могли закончиться. И причиной были дети. Если считать, что дети — это цветы жизни, то в данном случае на их огороде оказались кактусы. Особенно досаждал пацан. У мелкого хулигана все время чесались руки дернуть свою “сестренку” за косичку, задрать ей юбочку или дать щелбан. После чего соплюха заходилась диким ревом, и угомонить ее удавалось только с помощью леденца на палочке. “Хорошо, что я не их настоящая мать”, — решила Татьяна, когда в три часа ночи последний дубль был, наконец, успешно отснят. А ее милые, славные мальчуганы сейчас посапывают в кроватках. И, может быть, младший улыбается во сне, он часто так делает — счастливчик, которому всегда снятся только хорошие сны.

Со временем Татьяна привыкла к рекламным съемкам. Перестала испытывать отвращение к бездарным, на ее взгляд, слоганам типа “С пылесосом «Карветт» я сказала пыли нет!” или “В ресторанчике «Тошнилло» проведем мы время мило”. Иногда работа даже приносила удовольствие. Особенно нравилось ей рекламировать драгоценности, вечерние платья и меховые изделия. Надевать изысканные наряды и украшения и чувствовать себя преображенной, выступая то в роли сказочной Снежной королевы, то знойной восточной правительницы, то роковой Клеопатры, то величественной русской царицы.

Кстати, на Таню имели виды даже в далекой России — в фирме, шьющей дорогие шубы для жен новых русских и носящей ее имя — “Таня”. “Приезжайте, мы вам все устроим на высшем уровне: и шикарный прием, и номера люкс в лучшей гостинице, и самый удобный график работы, и норковую шубку презентуем в довесок к милионному гонорару!”. Заманчиво, конечно, съездить на Родину, вернуться в родные края голливудской звездой. Но Факноумо высказал мнение, что с русскими дела вести опасно.

— Они ше непветскасуемы! Фдвуг натуют? А сами не патуют, так тефовт какой-нибуть у них свучится? Нет, ты, конефно, рефай сама, но я категовифески пвотив этой затеи.

И Таня согласилась, потому что понимала: как это ни прискорбно, но Факноумо прав. Да и недосуг ей сейчас за тридевять земель тащиться, некогда. Здесь бы со всем поспеть. Очередь жаждущих заполучить Танино лицо и тело для наглядной пропаганды своего товара не иссякала. Пришлось даже составить черный список “непригодной” для Татьяны продукции, куда вошли средства для похудения, прокладки с крылышками, без крылышек и прочие средства личной женской гигиены, жевательные резинки, презервативы, нижнее белье, анти-радикулитные пояса. Список ежедневно пополнялся.

Особенно раздражали Татьяну навязчивые предложения сняться в роликах, рекламирующих возрастные изменения и половые расстройства у мужчин. Она строго-настрого наказала Факноумо, чтобы не просто отсекал такие сценарии, но и раз и навсегда поставил в известность все рекламные фирмы и агентства, что Таня Розен снимается далеко не во всякой рекламе.

В конце-концов она вдруг с приятным удивлением обнаружила, что доходы от работы с рекламными агентствами за два месяца после выхода на экран “Красных рыцарей Андреевского флага”, составили почти миллион долларов.

Но еще большее удовольствие доставили ей примерки бальных нарядов, о которых велела позаботиться веснушчато-джинсовая пиарщица Колина — несокрушимая Алабама Джонс.

Надо было готовиться к “Параду планет” — к ежегодной церемонии вручения премий американской киноакадемии.

Татьяна изумлялась непроницаемому спокойствию Колина. Она — номинантка на лучшую женскую роль — волновалась, как та девушка, что собиралась в первый раз в своей жизни отдаться мальчику в конце школьной вечеринки… А Колину — ему хоть бы хны! И по его хитрой мордахе она чисто по-женски чувствовала…

Неужели результаты уже заранее известны?

И неужели все это только театр, рассчитанный на миллионы обывателей, что готовы были провести бессонную ночь у экранов своих телевизоров?

Ну и ну!

Но так или иначе, готовиться к шоу было очень приятно.

Алабама вместе с верным Факноумо придумали ей новый автомобильный имидж этакой дорогой “хонки-тонк вумэн” и раздобыли для нее розовый “кадиллак” пятьдесят шестого года, рулил которым один из ее бодигардов…

Вот тоже!

Не было печали, да купила бабка порося!

Пришла всемирная слава — без личной охраны теперь никуда и шагу нельзя ступить.

На розовом “кадиллаке”, в стильных шляпках и еще более стильных туфельках, Таня всю неделю перед церемонией каталась по городу из одного салона в другой.

Колье за сто пятьдесят тысяч долларов Барклай предлагал ей бесплатно — напрокат, только за упоминание, что колье это из его последней коллекции.

Платья — черные, с декольте для церемонии и белые для ночного бала, — тоже бесплатно, предлагали и Нина Риччи, и Версаче, и Кензо.

Все это было необходимо примерять.

Все это надо было смотреть.

А вообще — все это было частью Голливуда.

Его жизнью.

И все это было тем событийно-надуманным фоном, на котором она общалась с людьми.

Разными и всякими.

Честными и не очень.

А новых людей теперь в ее жизни — было хоть отбавляй!

Попадались и такие, что не прочь бы были поженихаться к соломенной вдовушке с миллионами.

Таня их за версту чуяла.

После Гришки, царствие ему небесное, Татьяна стала стреляным голливудским воробышком и теперь после горячего обжигающего молока на всякий случай дула даже на холодную воду.

— А пофему бы тебе не надеть кхасное? — подал идею Факноумо.

— Зачем? — удивилась Татьяна.

— Самый пехфектный цвет. Цвет победитевей.

— И все сразу вспомнят, что я родилась в Стране советов. Хотя, честь по чести, у меня создается впечатление, что там родился ты, — тем не менее Таня подошла к зеркалу и попыталась представить себя в вечернем платье вызывающего алого цвета. А может, оно и ничего, и даже ничего себе?

— Есви ты хотева снабдить свою биогхафию гхифом “совехшенно секхетно”, об этом надо было позаботиться гохаздо ханьше. А сейчас я увехен: статуэтка “Осках” на кумачовом фоне будет смотхеться потхясающе.

— А если мне его не дадут? Получается, что этой красной тряпкой я только раздразню быков, в роли которых выступит вся журналистская братия.

— Тебе его дадут.

— Ты-то откуда знаешь? — Таня внимательно посмотрела в глаза своему пресс-атташе: неужели ему кто-то сказал? Колин? Он в последнее время как-то странно пытается избегать откровенных разговоров, словно что-то скрывает. Неужели они с Факноумо в сговоре? Но на непроницаемом лице молодого человека она не прочла ответа на свои вопросы.

— Я пхедчувствую. Значит, так и будет. Так что — кхасное?

— Посоветуюсь с Алабамой, — хотя у Тани тоже бывали предчувствия, и в данном случае интуиция подсказывала: Алабама скажет то же, что и Факноумо.

Не один день потребовался на то, чтобы объехать модные бутики, представлявшие новейшие коллекции самых навороченных модельеров. Последние, если только не были заняты другими неотложными делами, старались самолично встретить важную гостью. Ведь по слухам, а в Голливуде слухи распространяются с космической скоростью, у нее были все шансы стать звездой номер один. И тогда акции того модельера, чье платье наденет кинодива, резко подскочат в цене. Поэтому ей не только предлагали все самое лучшее, но готовы были бесплатно дать напрокат или, раз она предпочитает купить, отдать со значительной скидкой. И подогнать по фигуре — тоже, разумеется, совершенно бесплатно. А если слухи обманут — что ж, риск — дело благородное.

— Мадам Розен, чем могу быть полезен? — учтиво раскланивался Пако Кабан.

— Я ищу платье для предстоящей церемонии.

— О, я в курсе, в курсе. Надеюсь на ваш успех, буду болеть за вас.

“Но только при условии, что вы явитесь туда в моем костюмчике”, — мысленно продолжила Таня высказывание знаменитого модельера.

— Спасибо, это очень любезно с вашей стороны.

— Мне кажется, у меня есть то, что вам нужно. Я специально приготовил: синее платье, отделанное алмазными стразами. Вам будет очень к лицу, взгляните, — Кабан жестом позвал свою помощницу, и она вынесла шикарный наряд, переливающийся волшебным светом драгоценных камней. Достаточно взглянуть на ткань — уже дух захватывает. И черт дернул этого Факноумо порекомендовать ей красное. Может, все-таки это? Но нет, решение принято, и отступать она не привыкла.

— Какая красотища! А у вас нет такого же красного?

— Красного?! — Кабан изумленно вытаращил глаза.

— Да, я решила пойти на церемонию в красном.

— Позвольте спросить, почему? — недоумевал модельер.

— Пако, вы суеверный человек?

— В какой-то степени…

— Тогда не задавайте лишних вопросов, лучше покажите мне, что у вас есть из красного.

И тут бутик приходил в движение. Продавцы одно за другим выносили платья: цвета алого мака, советского стяга, кроваво-красные и почти бордовые. Что-то разборчивая покупательница отвергала сразу, что-то примеряла, иногда брала какое-нибудь одно на заметку.

— Спасибо, что потратили на меня столько времени. Вон то красное вроде как ничего, но я хочу посмотреть еще кое-что. А потом, возможно, вернусь к вам.

— Поедете к Дольче Варану? — мина у Кабана была кислая, а в голосе слышались ревнивые нотки.

— Да, к нему тоже заеду, — Татьяна не считала нужным что-то скрывать.

— Новая коллекция у него не самая удачная. Это я вам говорю не потому, что боюсь конкуренции, это, так сказать, мнение профессионала, — модельер наклонился к самому ее уху, как будто то, что он говорил было страшной тайной, которую теперь знали только двое — он, Пако Кабан, и она, Татьяна.

“Утопающий хватается за соломинку. Не поможет, мистер Кабан, надо было красное платье брюликами обшивать. А ваше синее, если получше рассмотришь, не такое уж растакое: фасончик-то там неважнецкий”, — думала в этот момент Таня.

— Спасибо, что предупредили, но я все таки посмотрю. Мы, женщины, народ любопытный. Всего доброго.

И она садилась в розовый “кадиллак”, дверь которого открывал для нее предупредительный Факноумо. В этот раз он, а не Алабама, которую Колин накануне церемонии загрузил делами по самую маковку, сопровождал Татьяну Розен в этих бесконечных экскурсиях по модным салонам, во многом напоминающим музеи с выставленными на стеллажах царскими нарядами. Пако Кабан глядел ей вслед печальными глазами, и лицо у него было такое, будто он только что съел лимон, целиком и без сахара.

Примерно та же история повторялась в следующем бутике. Везде заранее готовились к ее приходу, и везде ей предлагали совсем не то, что она хотела. Дольче Варан планировал нарядить ее в зеленое, Ив Сен-Баран — в черное.

— Спасибо, когда соберусь на похороны какой-нибудь высокопоставленной особы, дай Бог им всем здоровья и долголетия, обязательно обращусь к вам. Всего хорошего.

Поль Хотье торжественно разложил перед ней пышный белый наряд.

— Спасибо, но роль невесты мною уже сыграна, а по новой выходить замуж я пока не собираюсь. Однако буду на всякий случай иметь вас в виду. Чего в жизни не бывает! Всего вам наилучшего.

Церемония приближалась, все самые модные салоны были объезжены, а платья не было. И ведь к костюму надо будет еще подбирать драгоценности, метаться по ювелирным салонам. У Татьяны начиналась истерика. А кто виноват? Факноумо виноват! Она сидела в гостиной и нервно прихлебывала джин с тоником. Факноумо пристроился на краешке кресла, всем своим видом давая понять: он предвидит головомойку и готов стоически ее перенести.

— Я не понимаю, на кой ляд ты мне вбил в голову эту идею о красном платье! Мне что, теперь голой на церемонию явиться? Вот уж точно произведу фурор! — Таня со стуком поставила бокал на столик.

— А это идея, — хитро ухмыльнулся Факноумо, — хотя…

— Что хотя?!

— Есть у меня на пхимете один моводой модевьех, Хико Фазан. У него пока маво кто одевается, но я думаю, будущее за ним.

— Ну так звони немедленно своему юному дарованию! — Таня в нетерпении всплеснула руками.

— Уже. Уже позвонив, и он нас ждет. У него пока нет своего магазина, так что пвимевку пвидется уствоить в мастевской. Это ничего?

— Ничего — это то, что мы имеем сейчас. А если у него есть то, что нужно, то я готова примерять, где угодно, хоть в подвале, хоть на чердаке! — Татьяна схватила сумочку и почти бегом направилась к выходу. Факноумо еле успел проскочить вперед, чтобы галантно распахнуть перед ней дверь.

— Мерси! — бросила она на ходу и стрелой слетела вниз по лестнице.

Рико Фазан оказался тридцатилетним гомосексуалистом, разговаривая, он манерно растягивал слова и делал плавные движения руками, подобно анекдотическому персонажу, коронной фразой которого является: “Фу, проти-и-ивный!”. Внешне Рико был похож на мексиканца. А может, он и был мексиканцем. Татьяна не стала углубляться в его биографию. Ее интересовало только одно — костюм к предстоящей церемонии.

— Факноумо говорит, у вас есть то, что может меня заинтересовать.

— Да, одну минуточку, мадам, — и мексиканец, виляя бедрами в обтягивающих кожаных брюках, удалился в соседнее помещение.

Принесенное им платье было темно-красным. Золотая вышивка, рубиновые стразы, элегантный покрой. Татьяна примерила — сидит так, как будто сшито точно на нее. Это было именно то, что нужно.

— А мне, пожалуй, нравится. Что скажешь, Факноумо?

— Шикавно! — пресс-аташе с восхищением глядел на Татьяну. — Все ваши сопевницы лопнут от зависти.

— Вам нигде не жме-ет, не да-а-авит? Пройдитесь, попробуйте сесть. Может, что-то надо подпра-авить? — Взволнованный модельер мухой вился вокруг своей клиентки, размахивая лапками на манер дирижера симфонического оркестра. “Я его первая по-настоящему знаменитая покупательница”, — догадалась Татьяна. Ей показалось, что на талии можно было бы сделать капельку поуже.

— Сию мину-утку. Если вы можете подож-да-ать, я мигом все испра-авлю. Может, выпьете пока кофе?

— С удовольствием! — видя волнение молодого человека, Татьяна начала испытывать к нему какое-то почти материнское чувство.

“Через несколько лет он будет вести себя по-другому. Факноумо опять попал в яблочко: у этого парня, несомненно, блестящее будущее. А я — тот самый счастливый шанс, который выпал на его долю. Если «Оскар» будет в моих руках, завтра у дверей этой мастерской выстроится очередь”, — размышляла Таня, отхлебывая кофе из маленькой фарфоровой чашечки. Потом она взглянула на своего пресс-атташе. У него был вид человека только что выигравшего крупную сумму на тотализаторе. И вдруг к ней в голову пришла неожиданная догадка.

— Скажи, Факноумо, а ты давно знаком с этим Рико?

— Да нет, не ошень.

— А все-таки? — не унималась Таня.

— Ну, паху-тхойку вет… Может, чуть бовьше, — Факноумо занервничал, значит, она на верном пути.

— Порядочно! Где же вы познакомились?

— Я учився вместе с его бхатом в колледже, быфав у них в гостях. Хико — хохо-ший пахень, вот мы и подхуживись… — тут Факноумо понял, что проболтался, выдал себя с потрохами, и его щеки залились румянцем.

— Признайся, ты все подстроил! — Татьяна попыталась придать своему голосу жесткость, но ей не очень-то это удалось. Что, конечно же, не ускользнуло от чуткого Факноумо. И к нему тут же вернулась вся его самоуверенность. Он лукаво посмотрел на Татьяну, и они расхохотались. Смеялись по-детски, до слез, до ко ликов в животе.

— Но зачем, зачем, я не понимаю, надо было заставлять меня колесить по всем этим бутикам?! Столько времени угроха ли зазря! Зачем вся эта комедия?! — недоумевала Таня.

— А ты фама пофуди, става бы ты пхиобхетать пватье у никому неизфестного Хико Фазана, не убедифшись пхедфахитевьно в том, что ни один знаменитый модевьех не может пхедвожить нифего стоящего?

— Это верно, тут не поспоришь, нифего стоящего они не предложили. Ни фига, — Таня кивнула головой и на несколько секунд задумалась.

— Но тогда получается, что все твои предчувствия — тоже сплошная липа. Просто твой приятель сшил красное платье, и ты, плут, промыл тете Тане мозги? — на сей раз возмущение Татьяны было искренним.

— Фто ты! Пхедфувствие быво. А кхасное оно не свучайно — Хико шив его специавно двя тебя, по твоим мехкам, — Факноумо энергично замотал головой, словно хотел этим жестом подтвердить свои слова.

— Ну ты плут! А мерки-то откуда? — изумилась Таня.

— Пхоще пхостого! Спхосив у костюмеха, котовый хаботав с тобой в фивьме. Это мой давний знакомый.

— Сколько же у тебя давних знакомых! Ну и ну! — других слов Татьяна не находила. Рико захотел подарить Татьяне платье.

— Вы моя счастливая звезда, мне гре-ех брать с вас де-еньги! — нараспев говорил модельер, восторженно глядя на свою гостью.

— Ну, насколько счастливая, мы скоро узнаем, — ответила Таня, имея в виду предстоящее вручение “Оскара”.

— Я буду за вас молиться.

— Тогда я просто обязана буду его получить! И все-таки в это платье вложено столько труда, столько кропотливой работы. Одна вышивка чего стоит. Ты сам вышивал?

— Сам. Почти два месяца ушло.

— Вот видишь! Ладно, я приму твой подарок. Но только при одном условии: если ты, Рико, примешь мой, — она протянула ему чек на 200 тысяч долларов, — это тебе на развитие производства. И в залог нашей будущей дружбы. Возьми, иначе твоя звезда обидится и перестанет тебе светить.

В машине Таня спросила Факноумо.

— А драгоценности ты тоже успел подобрать?

— Есть кое-фто на пхимете, зафтха можем посмотхеть, — хитро улыбнулся пресс-секретарь.

— Просто заговор какой-то! Что, очередной твой давний приятель, начинающий гений ювелирного дела?

— Нет, все на самом высоком общепризнанном уровне!

— Ну скажи, ну не мучь меня, я же вижу по твоему лицу, что ты знаешь, — затянутой в красную до локтя перчатку, Татьяна тронула Фитцсиммонса за рукав.

Колин усмехнулся краешками губ…

Он это умел делать так красиво, что, когда камера наезжала на его лицо самым крупным планом, сидящие в зале девушки переставали жевать свой поп-корн и, не отдавая себе отчета, мысленно изменяли своим парням и своим мужьям с обладателем этой неуловимой улыбки. Жаль, что нет на свете нового Леонардо, чтобы повесить в Лувре портрет этой улыбки рядышком с Джокондой.

Колин усмехнулся и не ответил.

Они ехали на церемонию.

Впереди, рядом с шофером, отделенный от салона толстым звуконепроницаемым стеклом, сидел старший бодигард Колина. Как и положено бодигарду — в черном похоронном костюме, белой сорочке, повязанной черным галстуком, и в черных светозащитных очках. Бодигард постоянно что-то говорил в свою “воки-токи”, помогая водителю выдерживать график движения. Лимузин с Колином и Татьяной должен был прибыть точно в семнадцать часов сорок четыре минуты. Ни секундой раньше, ни секундой позже, потому как парад прибытия звезд на церемонию выдерживался самым строгим образом.

Машины подъезжали к красной дорожке славы одна за одной, и на выход каждой новой пары звезд по регламенту отпускалось ровно шестьдесят секунд…

Конвейер славы работал как часы, не хуже чем на заводах “Дженерал моторс”, каждую минуту выдавая под вспышки фотографов-папарацци новую парочку — одну другой краше и славней.

Безусловно, в расписании прибытия была своя фишка. Она состояла в том, что более знаменитые прибывали позднее менее знаменитых. Поэтому порой на дорожке славы происходили настоящие скандальные потасовки, ради которых свора толпящихся здесь стервятников-журналистов была готова продать душу черту, лишь бы что-нибудь этакое непременно случилось!

Таня вспоминала, как в позапрошлом году здесь, на этой дорожке, обменялись толчками в могучие груди два кумира киноманов — Арчибальд Шварцендрэггер и Сильвио Ступпоне. А до этого, такими же тычками в грудки, типа “ты чего, а ты чего?!”, обменивались Клодт Дум Дам и Питер Сэйвал…

Но бывало, что и дамочки могли учинить скандал. Особенно выходящие в тираж.

Так, говорили, будто однажды сама Мерилин Монроу получила здесь пощечину от Эмми Смит — бывшей любовницы своего режиссера…

— Колин, я вся дрожу, ты хочешь моей смерти, я… да я просто, как пятилетняя девочка, могу описаться от страха и тебя, между прочим, опозорить, так что ты уж лучше скажи, кто? Лиза Стоунло или Натали Дюре?

Колин снова улыбнулся краешками губ.

— Таня, пока не поздно, давай остановимся возле универсама и попросим Винни сбегать купить для тебя самый большой памперс для взрослых девочек.

Татьяна обиженно отвернулась и надула губки.

Впрочем, бежать или посылать кого-либо за памперсом было уже поздно.

Они подъезжали.

Лимузин медленно вырулил в подъездной рукав и уж было пристроился в хвост такому же блестящему автомобилю, который только-только выгрузил роскошную парочку…

— Перед нами Бен Логгарт и Анетта Барклоу, а за нами — Энгельберт Лоуретти и Милана Смит, — сказал Колин, натягивая белые перчатки…

Он всегда, готовясь к бесчисленным рукопожатиям, надевал тонкие белые перчатки.

Об этом писали.

Винни первым выпрыгнул из машины и, раскрыв заднюю дверцу со стороны Татьяны, встал в сторожевую стойку, по-снайперски поворачивая голову справа налево и обратно.

Мэл Корогэн — популярный ведущий с канала Ти-Би-Эн-Эс, играющий сегодня роль встречающего звезд — подал Татьяне руку…

Миллион вспышек, сопровождаемый пулеметной очередью автоматических фотозатворов, чуть было не сбил с ног…

— Миссис Таня Розен и мистер Колин Фитцсиммонс, — объявил Мэл Корогэн…

Таня почувствовала, как сильная рука Колина уверенно взяла ее чуть повыше локтя…

И-и-и-и…

И-и-и, пошли!

И они одновременно ступили на красную дорожку.

Еще год назад Тане приснился сон: она идет по красной дорожке славы под руку с Колином Фитцсиммонсом. Этот звездный путь кажется ей бесконечным, и вокруг не переставая мигают вспышки фотоаппаратов. И публика истошно вопит, простирая руки в стремлении дотронуться до своего кумира. Если бы не прочные ограждения, толпа разорвала бы кинознаменитостей на кусочки и растащила бы эти кусочки в качестве сувениров на память.

Людям недостаточно просто знать, что они где-то побывали, присутствовали на каком-то знаменательном событии. Им недостаточно помнить о том, как они приобщились к великому, к славе. Каждому хочется иметь при себе вещественные доказательства, которые делают мир воспоминаний материальным, позволяют раз за разом прикасаться к нему не в мечтах, а в реальности, прикасаться рукой к предмету из прошлого. И точно гак же фанату хочется иметь дома что-нибудь, принадлежавшее раньше его кумиру: ручку, браслет. Кусочек одежды, оторванный в тот момент, когда толпе удалось прорвать прочный барьер и хищно наброситься на до смерти перепуганную суперстар.

Фанат будет часами глазеть на этот лоскуток, с гордостью покажет своим друзьям, тем, кому готов доверить самую сокровенную тайну. Эта тайна в том, что он верит: в этом клочке выцветшей от времени ткани, в этой старой ручке живет частичка того, кого он боготворит. И даже когда кумир умирает, эта частичка волшебным образом продолжает существовать. Она нетленна. Она способна пережить и кумира, и даже его фаната, после смерти которого лоскуток продадут на аукционе. Бюстгальтер Мадонны, начальная цена 100 тысяч долларов! Кто больше? Сто пятьдесят тысяч! Сто пятьдесят тысяч — раз, сто пятьдесят тысяч — два! Двести пятьдесят!! Двести пятьдесят — раз, двести пятьдесят — два… Двести пятьдесят тысяч — три!!! Продано! Удар молоточка. И вот лысеющий, страдающий ожирением и одышкой мужчина сжимает в потных от волнения пальцах сардельках нижнее белье женщины-мечты, обладать которой он не осмеливался даже в своих дерзких мечтах. Тем временем аукцион продолжается. Очередной лот — тот самый заветный лоскуток. Джон Смит, бережно хранивший реликвию на протяжении тридцати лет, скончался месяц назад. Теперь этот обрывок ткани станут мять другие руки. До тех пор, пока он не превратится в пыль или пока не канет в Лету память о том, с чьего тела он был когда-то сорван.

Во сне Таня шла по бесконечной кроваво-красной дорожке славы. Впереди, на некотором расстоянии — другая пара: известный актер, герой супербоевиков, со спутницей. Эта спутница — кто она? Кажется, Таня ее знает, но точно утверждать нельзя — ведь Татьяне видна только ее спина. Белая обнаженная спина в платье с вырезом по самую попу. Еще чуть-чуть и будет уже неприлично. В этом умении балансировать на грани и заключается истинный звездный шарм, без которого в Голливуде — никуда.

И вдруг впереди какая-то заминка. Что там такое? Боже! Какой скандал! Супербоец вступает в потасовку со своим вечным киноконкурентом, выскочившим неизвестно откуда, словно черт из табакерки. Похоже, они забыли, что находятся не на съемочной площадке. Но что делать Татьяне с Колином? На пути славы возникла пробка — остановиться, отойти подальше? Татьяна не успевает принять решения. Женщина, та, что сопровождала терминатора, оборачивается и толкает Таню в грудь. Теперь Татьяна видит: да, это она, ее давняя знакомая. А та с ненавистью на лице продолжает идти на нее. И Тане становится страшно. И в этот момент она просыпается…

Тогда этот сон показался ей странной смесью несбыточных мечтаний и смутных опасений. Тогда, летя в самолете из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, Таня и предположить не могла, что уже через короткое время станет мегастар. Даже помыслить о таком не осмеливалась. Может быть, поэтому этот яркий сон, имевший так мало общего с реальностью, вскоре забылся.

Но этой ночью, накануне церемонии, она увидела его снова. Тот самый сон. И теперь он никак не выходил у нее из головы. Она старалась отвлечься, думать о другом, и на время ей это удавалось. Однако стоило ей хоть на минуту остаться наедине со своими мыслями, перед глазами сразу появлялась бесконечная кумачовая лента под ногами, вспышки фотоаппаратов, руки возбужденных поклонников и искаженное злобой женское лицо. В последний раз это видение явилось к ней в автомобиле, когда в их разговоре с Колином возникла пауза. И это было уже на подъезде, на подъезде к красной дорожке славы…

Поначалу каждый шаг отдавался у нее в висках, сердце колотилось как ошалелое. “Я сейчас упаду, сейчас ноги откажут мне служить, и я упаду”, — стучало в мозгу. Но Татьяна не упала. Поддерживаемая под локоть Фитцсиммонсом она величественно проплывала мимо нацеленных на нее камер, приветливо улыбаясь истошно кричащим поклонникам. Когда глаза немного привыкли к ослепляющим фотовспышкам, она смогла разглядеть впереди идущую пару. Таню интересовала женщина. “Не она!” — и как будто гора свалилась с Таниных плеч. На женщине было фиолетовое платье с закрытой спиной. “Какая глупость, испугалась какого-то сна. Ведь Колин же сказал, что перед нами — Анетта Барклоу и Бен Логгарт, а на мероприятиях такого уровня в последний момент перестановок не делают”. И уже гораздо спокойнее, уверенным шагом Таня прошла остаток пути.

— Молодец, — похвалил ее Колин, — первое испытание ты выдержала с честью.

— А что, предстоит второе? — Тане снова показалось, что Колин не договаривает.

— Все может быть. Прояви немного терпения. Ждать осталось недолго.

Их места были в шестом ряду, рядом с центральным проходом.

— Удобно будет выходить на сцену, когда вызовут за “Оскаром”, — наклонившись, шепнул ей на ухо Колин.

— Ю киддин, — ты шутишь, — с улыбкой отмахнулась от него Татьяна.

Впрочем, снимать с лица улыбку здесь было нельзя.

Таков был закон Голливуда.

Актер или актриса, если они звезды, должны все время испускать лучи…

“Здесь собрались самые красивые улыбки планеты”, — подумала Татьяна, ловя себя на том, что щеки и губы ее уже затекают от напряжения.

— Леди и джентльмены, медам и месье!

На сцене слева и справа из-за кулис появились две парочки.

В первой Таня признала лауреатов “Оскара” за лучшие мужскою и женскую роли прошлого года — Милу Йолович и Генри Скайдэггера.

А вторые ведущие…

Ой, Татьяна их знала только по учебникам истории Голливуда — Питер Болдуин, да ему уже семьдесят, наверное, и Сара Штакеншнайдер, старая вечно молодящаяся карга, которая перебывала замужем за всеми “оскароносными” режиссерами и актерами со времен Пирл-Харбора и Великой американской депрессии.

— Леди и джентльмены, медам и месье! Мы открываем очередной вечер, посвященный церемонии присуждения премий Американской киноакадемии, этот главный ежегодный праздник Голливуда, штата Калифорния и всей Америки!

Зал разразился аплодисментами…

И Таня вдруг поймала себя на том, что с пионерской искренностью в безумном порыве хлопает в ладоши и тоже кричит что то вроде индейского “у-у-у-у!”…

“Психоз! Настоящий массовый психоз”, — подумала Таня, не забывая при этом об улыбке.

Их снимали со всех точек огромного зала.

Права на прямую трансляцию церемонии куплены ста шестьюдесятью самыми крупными телевизионными компаниями мира.

Во всех странах кроме Ирана, Ливии и Северной Кореи люди смотрят сейчас, как она — Таня Ларина-Розен — сидит по левую руку от легендарного кинорежиссера и актера Колина Фитцсиммонса…

И даже в бывшем СССР по каналу ОРТ и каналу НТВ Плюс люди сейчас смотрят на нее и, может, даже узнают: глядите, да это же наша Танюша из строительного управления, из нашей общаги стройтреста номер пять!

Слезы катились из Таниных глаз.

И это были слезы неподдельного счастья.

Она уже не спрашивала Колина, она или Лиза Стоунло получат “Оскара” в номинации за женскую роль… Пускай он не говорит, она-то сама точно теперь знает, что именно ей — Тане — дадут главный приз киноакадемии! Потому что Таня вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, такой маленькой, когда дети бесконечно верят в высшую справедливость, которая заключается в том, что обязательно придет мама и что ничего плохого — ни с мамой, ни с ней — маленькой девочкой — случиться не может!

Татьяна словно впала в какой-то транс.

На подиум вызывались номинанты… От убывающей крещендо нарастало к апофеозу…

Сперва за анимацию…

Потом за роли второго плана…

Потом за лучшую музыку…

Потом за лучшие спецэффекты… Ба-бах! За лучшие спецэффекты дали их фильму!

Выходил получать “Оскара” их оператор Майк.

Такой смешной в смокинге!

Говорил заикаясь.

Благодарил всю команду, благодарил Колина и… И отдельно поблагодарил русского друга — Леонида Рафаловича…

Таня пискнула и закричала “Браво!”…

Это успех!

Их фильм получил “Оскара”!

Это больше, чем удача!

Она скосила глаза на Колина… Тот хлопал, улыбаясь уголками губ.

— Дамы и господа, — картинно подбоченясь, наверняка зная цену своим голосу и улыбке, начал Питер Болдуин, — в номинации на лучшую женскую роль представляются….

Когда на экране показывали фрагмент из “Красных рыцарей Андреевского флага”, тот фрагмент, где ее героине, Наташе Кутузовой, сообщают, что ее муж — капитан второго ранга Кутузов погиб, спасая корабль и товарищей, Татьяна вдруг разрыдалась.

Она с совершеннейшей отчетливостью поняла, что это ее сейчас вызовут на подиум. Ее!

И когда Питер раскрывал конверт и разворачивал бумажку с именем, она уже все знала…

Татьяна не помнила, как выходила.

В ушах звенел голос Питера Болдуина:

— Леди и джентльмены, Татьяна Розен! Приветствуем нового лауреата!

— С Богом! — Колин тихонько пожал ей руку, как бы напоминая: я с тобой, вся наша съемочная группа с тобой, мы все безумно за тебя рады.

Таня потом не могла вспомнить, как она встала с кресла, как под гром рукоплесканий выходила на сцену. Казалось, ноги несли ее сами, не согласуясь с ее осознанной волей. Все происходящее казалось каким-то нереальным. Даже тот сон, который она видела этой ночью, был наполнен большим ощущением реальности, чем то, что происходило с ней в этот момент.

Фейерверк фотовспышек, рев аплодисментов. Она уже на сцене, в самом центре событий, в центре вселенной. А дома сейчас плачут у телевизора ее сыновья и сестренка Лизка. И где-то в далекой России друзья-приятели ее юности, забросив все свои дела, в изумлении таращатся на голубой экран телевизора. И где-то совсем далеко, в другом мире, расстояние до которого измеряется не километрами, а чем-то иным, куда более весомым, в этом другом мире Паша… Видит ли он ее сейчас? Интересно, в тюрьме есть телевизор? Хотя бы радио? Знает ли ее ослик-Пашка, что она в этот миг переживает? Как ей хотелось верить, что он в эту минуту с ней, мыслями и душой — с ней. Стоит рядом на этой сцене и еле переводит дух, прижатый лавиной нахлынувших чувств и эмоций.

Таня на секунду закрыла лицо ладонями. И только тут поняла, что плачет: щеки были мокрыми от слез. Хорошо, что предусмотрительный визажист накрасил ее суперводостойкой косметикой. Как нелепо смотрелась бы она с “Оскаром” в руках и пятнами размазанной туши под глазами! Но Джо Пэйнтер не зря считается лучшим гримером Голливуда. В таком деле, как вручение “Оскара”, он, что называется, собаку съел. Уже больше 20 лет именно Джо, только Джо и никому другому доверяют свое лицо главные претендентки на высшую награду.

Время вдруг замедлило ход. Каждая секунда казалась Тане почти вечностью. И она думала, что стоит вот так, спрятав лицо в ладонях, уже неприлично долго. И никак не могла решиться убрать руки и взглянуть на окружающий мир. Было страшно: вдруг чудесное видение растает, рассыплется в пух и прах. Вдруг она сейчас проснется и поймет, что ничего подобного с ней никогда не происходило и не может произойти. Эти бесконечно долгие, как чудилось Тане, терзания на самом деле длились всего несколько мгновений. Она отняла руки от лица. Да, это была реальность! Она, Таня Розен, Танька Ларина, стоит на сцене перед сотнями фото — и телекамер, и ей рукоплещут лучшие актеры мира. И ее вчерашние недосягаемые киногерои кричат Татьяне “браво”. И актрисы, которые еще недавно были для нее воплощением предельного счастья и успеха, который может только выпасть на долю талантливой женщины, в душе кусают локти от зависти. Зависти к ней, Таньке Лариной!

Ей посчастливилось получать статуэтку из рук легендарной Барбры Стрейзанд. Какое странное совпадение, что именно эту актрису, которую Таня всегда считала первой женщиной в киномире, выбрали для того, чтобы вручить ей “Оскар”. Или это не совпадение? Или все так и задумано, и ей прочат столь же славное будущее, такую же долгую и успешную карьеру?

— Прими мои искренние поздравления! Я с удовольствием посмотрела фильм “Красные ангелы Андреевского флага” и уверена: это не последний в твоей жизни “Оскар”, — как просто произнесла эти слова великолепная Барбра. Просто и искренне, как будто говорила со своей старой знакомой.

— Спасибо! Большое спасибо!!

Фигурка показалась Тане удивительно легкой, почти невесомой. Она взяла ее дрожащими от волнения руками и сжала так крепко, будто боялась, что сейчас та выскочит из ее ладоней и упадет. И тогда непременно разобьется. Ведь счастье всегда на поверку оказывается таким хрупким.

Теперь надо было по дойти, к микрофону и сказать… Что сказать? Что можно сказать, когда в горле застрял ком и в голове царит совершеннейший сумбур? Накануне, на всякий случай, Таня придумала для себя красивую благодарственную речь. Даже репетировала перед зеркалом. Представляла, как она выходит на сцену, поднимает над головой вожделенную статуэтку так, чтобы всем было видно: всем друзьям и поклонникам, всем недругам и недоброжелателям. А потом говорит много замечательных и важных слов. Ее речь звучит складно и торжественно. Таня попыталась вспомнить хоть что-нибудь из подготовленного текста. И не смогла. Ни одного слова.

Тем временем в зале наступила гробовая тишина, нарушить которую должна была именно она. И тогда Таня, мысленно перекрестившись, стала говорить первое, что приходило ей на ум.

Она держала статуэтку, прижимала ее к груди и не стеснялась своих слез.

Спасибо Колину!

Огромное спасибо моему партнеру и режиссеру, Колину Фитцсиммонсу. Без него, у нас бы ничего не получилось.

А еще спасибо, всем членам нашей большой команды…

А еще…

И Татьяна вдруг сказала то, что совсем не планировала говорить.

А еще, спасибо моему мужу Павлу, за то что он молился за меня….

И ей показалось, что она на секунду ослепла от сияния огней рампы, усиленных маленькими линзочками из ее слезок.

Назавтра газеты написали:

“Татьяна Розен, во время съемок фильма пережившая бурный роман с Гришей Опиумом, к выходу фильма в прокат вспомнила про мужа”.

И еще написали:

“Звезды выбирают живых!”

“Любовник убит, но остался живой муж.”

“Лучше живой муж, хоть и в тюрьме, чем мертвый любовник!”

Но Тане было на все это наплевать!

Среди сотен визиток, что насовали-надавали ей бесчисленные фанаты, Таня с трудом отыскала нужную.

Директор исправительного дома Форт Джэксон штат Техас.

Набрала номер…

Набранный вами абонент не существует, — женским голосом ответил оператор.

Позвонила своему верному Факноумо, чтобы тот связался с министерством юстиции.

— Таня, там какая-то засада, — упавшим голосом сказал ей Факноумо, — в Министерстве сказали, что в Техасе нет никакого исправительного заведения в Форт-Джэксон.

Павел Розен

Ред-Рок

1997

В Ред-Рок приехала какая-то комиссия. Судя по всему, комиссия, наделенная самыми-самыми высокими полномочиями.

Три дня на вертолетной площадке возле административного блока под охраной двух автоматчиков, чего доселе здесь никогда не видывали, стояли сразу аж шесть вертолетов самой разнообразной раскраски — от армейской, с ее скромными белыми звездочками по камуфляжным бортам, до гейл-блитсовской с крикливым логотипом “Свичкрафта”.

Три дня комиссия ходила-бродила по лабораторным корпусам, заседала в административном блоке, вызывала руководителей проектов на собеседование. Ходил на собеседование и Павел, так как совмещал в Ред-Роке немаловажные посты заведующего лабораторией и руководителя самостоятельного проекта. Спрашивали его комментариев по поводу истраченных на изыскания денег. И все пытались получить от Павла определенный ответ: возможен ли положительный результат и уверен ли сам руководитель проекта в положительном результате своей работы?

По всему, Павлу показалось, что комиссия эта представляет нового владельца.

— Уж не собираются ли нас продать? — с тревогой поделился он сомнениями с начальником лаборатории высоких энергий Диего Гарсией, таким же, как он, зэком на условной отсрочке…

— Только бы не вернули в тюрьму, Господи, только бы не назад в тюрьму! — в ответ прошептал Диего, по-католически справа налево крестясь двумя пальцами и целуя пальцы после осенения себя крестом…

Потом кто-то из особо осведомленных сказал, что корпорацию “Свичкрафт” по антимонопольному закону будут делить на три компании и что совладельцы “Свичкрафта” теперь оценивают все движимое и недвижимое имущество.

Это кое-что проясняло.

Но у Павла в груди стала расти тревога неопределенности.

Неужели и правда — опять в тюрьму? А вдруг закончилась вся эта лафа с лабораторией да с импактитами? Вот продадут исследовательский центр в Ред-Рок да и закроют его за ненадобностью…

Комиссия улетела. Лаборатории не закрыли. Но главного администратора на всякий случай поменяли.

И Павел ничуть не удивился, когда новая администрация Ред-Рок довела до сведения всех работников Центра сообщение о том, что в память о несчастном программисте Костаниди в поселке будет открыта часовня Греческой ортодоксальной церкви.

Освящать часовенку приехал маленький кругленький попик — отец Димитриус.

На молебен собрались все, кто так или иначе сталкивался по работе с несчастным Костаниди.

Пришла и Клэр. Они уже два месяца как не спали вместе. Да что там — не спали! Не разговаривали практически. Но после встречи с Татьяной в далласской тюрьме Павел перестал бояться их с Клэр взаимоотношений. Ему все стало ясно.

У него есть жена. У него есть жена и дети. И он сделает все, чтобы вернуться в семью.

Попик кадил кадилом, стлал поклоны, напевая по-гречески псалмы и вознося молитвы.

А когда принялся читать Евангелие, Клэр вдруг подошла к попику и, наклонив голову, повязанную черным газовым платком, подставила ее священнику, и тот продолжал чтение, оперев Священное Писание на голову Клэр.

— Ты разве православная? — спросил ее Павел, когда все стали расходиться.

— Нет, папа и мама были католики.

— А где ты подглядела это? — Павел запнулся, подыскивая слова.

— Как ведут себя православные?

— Ну да.

— Сама догадалась, — ответила Клэр с грустной улыбкой.

Они постояли немного.

— Может, зайдешь как-нибудь? — спросила Клэр.

— Чтобы быть честным, то не обещаю, что зайду, — ответил Павел.

Он хотел теперь быть честным. Честным перед Татьяной…

Из двух имевшихся в его жизни двигательных мотиваций сейчас пока доминировала одна. Работа. А точнее — научный азарт.

Второй жизненный маяк — семья — пока светил тускло. Павел пока не видел реальной перспективы, как он вырвется отсюда из Ред-Рок и как воссоединится с женой и детьми.

Разумеется, последняя встреча с Таней, тайный, шепотом, разговор, их удивительно сладкая близость и ее признание, которое она прилюдно сделала с подиума Американской киноакадемии, — все это возродило в нем угасшую надежду на семейное счастье. Но он пока находился в тюрьме, а сроки и условия его освобождения были очерчены зыбко.

Павел к тому же и не был уверен, что шарашка в Ред-Рок не будет заменена ему на обычную камеру в обычной тюрьме. Или того еще хуже…

Где гарантия, что, заметая следы этой очевидно незаконной аферы с научно исследовательским центром, где работают зэки… причем зэки по сфабрикованным делам… где гарантия, что, заметая следы, опасаясь огласки, организаторы этой чудовищной мистификации не расстреляют и не закопают здесь, в пустыне, всех-всех свидетелей?

И это была не паранойя, а нормальный страх за свою жизнь, основанный на адекватном анализе ситуации. Все-таки Павел всегда оставался ученым. Ученым с рациональной установкой мышления. И поэтому, ощущая в груди две двигательные жизненные мотивации, семью и науку, он выбрал теперь более близкую — науку. Свою научную работу.

И подсознательно Павел чувствовал, что, уйдя с головой в работу, он обязательно приблизится и ко второму маяку. К Тане и к мальчишкам. Сам он пока не знал как, но чувствовал, что приблизится. Вот ведь кто мог подумать, что, начав заниматься импактитами еще в коммунистическом Советском Союзе, он вдруг откроет себе дверь сюда — в фантастический научный центр посреди Аризонской пустыни? И почему не верить, что дорога выведет своего верного странника в иное — счастливое место, где он обретет радость и покой?

Где он вновь встретит свою Татьяну!

Павел затребовал новую установку для экспериментов, включавшую в себя вакуумную камеру, мощнейший пресс и разрядник высоких энергий на миллион электрон-вольт.

Главный энергетик Ред-Рока только присвистнул — придется новую высоковольтную линию из Техаса сюда вести, потому как местные электростанции такой нагрузки не потянут. Или свою мини-атомную электростанцию строить.

Павлу в удорожании проекта не отказали. И он азартно испытывал терпение противника, насколько его хватит?

С энергетикой поступили просто. Вместо того, чтобы строить новую ТЭЦ или тянуть через пустыню демаскирующую секретный центр высоковольтную ЛЭП, в Ред-Рок доставили энергетические установки для атомных подводных лодок.

Павел с головой ушел в эксперименты. Метеоритное железо, свезенное со всех концов света, он давил прессом до немыслимых в естественной тектонике величин, бил его разрядами в миллионы электрон-вольт, нагревая, плавил его и потом резко снова охлаждал.

Он повторял опыты в разных комбинациях смены условий. Давление — температура — разряд. Разряд — температура — давление и охлаждение. Температура — разряд…

Но результата пока не было.

— Намазывать можно, а жрать пока нельзя, — мрачно усмехался Павел, разглядывая отчеты о последних сериях эксперимента.

— А если еще нажать на администрацию и попросить устроить в шахте подземный ядерный взрыв? — спросил Павла его помощник Ален Крюгер.

— Штаты сейчас в состоянии моратория по ядерным испытаниям, — с сомнением ответил Павел, — хотя…

И он написал докладную. И все обосновал, мол, обычными прессами не достичь необходимых значений давления и температуры.

Начальство думало неделю. А потом ответило: готовьте серию образцов для испытаний.

В Конгрессе как раз собирались провести решение о временном выходе США из моратория. Боеголовки на складах требуют выборочных испытаний готовности. Так что интересы нации совпали с научными устремлениями господина Розена.

На испытания в штат Невада Павел, естественно, не поехал. Туда отправили образцы метеоритного железа. А через месяц привезли назад. И в специально оборудованной камере, снабженной дистанционным манипулятором, капсулы вскрыли…

И снова!

Намазывать можно, а кушать — нельзя.

Павел начал ощущать, что заходит в тупик. И прежде всего раздражало, что нет теории. Экспериментальная часть исследования, лишенная теории, — дорога наобум. Дорога слепого в темном лесу.

Павел усмехнулся, припомнив непристойный анекдот. Про то, как одноглазый повел слепцов в деревню на дискотеку… Забавный такой анекдот, хотя и глупый! Концовка там смешная: когда одноглазый единственным оком своим на сук напоролся, он вскрикнул: “Ну все! Пришли, ребята!” А слепцы обрадовались и закричали: “Здравствуйте, девочки!”

В общем, тоже… пришли!

Ничего не получается. Но если в природе существуют природные космические брызги с идеальными гипроскопическими свойствами, то их можно воссоздать? И если так рассуждать, можно воссоздать и человека, и интеллект, и живую клетку из неживой органики, и душу…

Сам факт существования чего-то в природе — еще не основание для того, чтобы утверждать, что человек МОЖЕТ.

И Павел приуныл. И затосковал по Алтаю.

А впрочем, это была мысль: если не получается с общей теорией импактитов и если начальство такое щедрое, что не остановилось даже перед Конгрессом и перед миллиардными затратами, то почему бы не раскрутить начальство на приятный вояж?

И Павел сел писать новую докладную, обосновывая необходимость экспедиции на Алтай.

А через пару недель его вызвали к главному администратору.

Леонид Рафалович

Москва

1997

К Барковскому у Рафаловича было одно дело необычайной важности. Леня не любил просить и быть потом обязанным. Но к воровскому императиву “не верь — не бойся — не проси” относился с ироничным скепсисом. “На все правила в нашей сложной жизни бывают исключения”, — повторял он слова своего первого командира лодки, который на вышколенный в Леониде пятью годами училища пиетет и благоговение перед инструкциями поучал молодого лейтенанта “быть проще”…

Но, тем не менее, просить Леня не любил. Особенно людей не своего круга. Однако на сей раз самостоятельно справиться со своими проблемами Рафалович не мог, поэтому и ехал теперь к Барковскому в качестве просителя. В том, что сам он — Леня Рафалович — с его связями и талантом, безусловно, является для умного и хитрого вице-премьера предметом особенного вожделения, Леонид ни минуты не сомневался. Пожалуй, Барковский выполнит его просьбу и тут же заставит втрое, а то и вчетверо отработать…

Но деваться было некуда! Как говорил их командир учебной роты в училище — капитан-лейтенант Захарченко? Сам погибай, а товарища — выручай!

Теперь вот его, Леонида, товарищи Гай-Грачевский и Забродин полгода как находились под следствием. Ребят надо было выручать. И более высокопоставленных знакомых, чем Вадим Барковский, у Леонида пока не было.

Это именно тот случай, когда надо было нарушить жизненные инструкции и перешагнуть через условность запрета: “ни о чем не просить людей не своего круга”. Придется потом ишачить на этого киндер-сюрприза. И неизвестно еще, под какой монастырь Барковский может Леньку подвести!

Но надо! Надо попросить за Гая и за Забродина. Иначе — край!

Леонид припомнил вопрос, заданный ему Гай-Грачевским здесь, в Москве, полтора года назад: “А нас не посадят, Ленька?” Вспомнил и ответ, данный Гаю за него братишкой Забродиным, де, не сцы, матрос друга не обидит!

А вот — обидел! Сам-то в Канаде отсиделся, когда с делом “Вторчерметутилизации” шухер начался, а ребят прокуратура загребла!

Но, по правде-то, отсиживался он в Канаде тоже не в ресторанах с девочками, а тоже… на нарах! По уголовному делу об убийстве Танькиного полюбовничка. Во девка как его подставила! Правда, не по умыслу, но все же подставила… И благо, нашли все же потом убийцу этого Гришки, по паспорту Абрама Моисеевича Грошмана.

Но это не важно. Важно, что выпустили Леню из канадской каталажки и даже извинились потом на двух языках — по-французски и по-английски, как положено! И эта девчонка-следователь Изабель Бертран… Хотите верьте — хотите нет, но потом, в общем, они с ней провели прекрасный прощальный уикенд, поехав в Ниагара-Фоллз. Изабель хорошей девчонкой оказалась. И это именно благодаря ее стараниям и даже радениям, превышающим служебную необходимость, следствие сравнительно быстро вышло на настоящего убийцу.

Гришку-Абрашку укокошили его кредиторы. Он всем был должен.

Какая, однако, скотина! И с Таньки, с простодушной дурочки, тоже тянул все… Мерзавец!

Вот уж верно ребе Симон говорил, тот, с которым Леня позапрошлый год в Иерусалиме познакомился, что еврейский народ дал миру все экстремумы человеческого характера и способностей. Самый гениальный ученый и музыкант — еврей. Самый святой человек — еврей. Но и самый мерзкий подлец — тоже еврей!

Так что совесть у Леонида перед ребятами чиста!

С Барковским их свел Колин Фитцсиммонс в Лос-Анджелесе, куда Вадим приезжал с частным визитом — пятнадцатилетнюю дочку свою от первого брака выгуливать, как выгуливают породистых собачек.

Они даже сыграли с Барковским в гольф на полях самого дорогого и престижного в Лос-Анджелесе клуба, куда их пригласил Колин. Потом где-то обедали, вроде как в суши-баре, потом ночью ездили в какой-то клуб.

Барковский тогда вел себя с ним без обычного для москвичей барско-высокомерного хамства. Дал Леониду номера прямых московских телефонов, а не формальных — секретарских, по которым хрена-с-два дозвонишься. Говорил по-дружески, де, если надо будет — не стесняйся. Вот и понадобилось. Леонид позвонил Вадиму на его персональный мобильный “для вип-друзей-любовниц” вчера днем, понимая, что с утра, с десяти до двенадцати, в правительстве совещания.

Дозвонился сразу. И Вадим не морщил на том конце условного провода лоб, мучительно вспоминая, что за Леня ему звонит. Сразу узнал и даже как бы обрадовался.

— Я за тобой машину с шофером пришлю, а иначе тебя охрана на твоей машине не пропустит, — говорил Вадим, назначая встречу у себя на даче в Рублево.

И вот Леонид с любопытством оглядывает окрестности знаменитого Одинцовского района, своего рода подмосковных Санта-Барбары и Сан-Диего, где на дачках, общей стоимостью своей превышающих стоимость всего жилого фонда Санкт-Петербурга, летом проживала столичная элита.

“Гелентваген” несся по Рублевско-Успенскому шоссе, и гаишники на постах, все в погонах не ниже майора, завидев номерной знак вице-премьера правительства, вытягивались в струнку.

Перед зелеными высоченными воротами шофер пару раз мигнул фарами дальнего света, и вот машина уже въехала на территорию дачки…

Ничего себе дачка, присвистнул много повидавший в своей жизни Леонид. Вышедший откуда-то сбоку начальник охраны попросил было у Леонида документы, но с высокого крыльца красивой веранды уже махал рукой сам хозяин.

— Это мой дорогой гость Леонид! Добро пожаловать в Рублево!

Леонида слегка озадачил предложенный Барковским тон общения. Они почти по-братски, как старинные друзья, обнялись… Впрочем, подумал Леонид, теперь все бандиты в Москве так здороваются.

Вышла на крыльцо и дочка Вадима от первого брака, с которой Леня тоже познакомился в Калифорнии.

Запросто так в свои пятнадцать лет подает руку и говорит: “Привет, Леонид, как поживаешь?”

Втроем они обошли часть территории, поговорили ни о чем, о погоде, о природе, вспомнили какой-то смешной случай из калифорнийского своего вояжа, Анна, дочка Барковского, рассказала заумный молодежно-тусовочный анекдот про наркомана…

Леонид не понял, но из вежливости хохотнул.

Потом сели ужинать. Стол был накрыт на веранде. На троих. Прислуживали два официанта.

На закуску подавали норвежскую семгу, икру и овощные салаты. На горячее были стерляжья уха и судак под сложным соусом с грибами. Вина не подавали. Тонкий аналитический Ленечкин ум подсказал ему, что это из воспитательных соображений. “Неужто в пятнадцать лет у нее уже проблемы?” — внутренне изумился Леонид, скашивая глаз на Аню Барковскую.

Потом был десерт — садовая земляника и кофе.

А потом Барковский предложил прогуляться по бережку Москва-реки — растрясти съеденное, чтобы жирок не завязался.

Шли по высокому берегу, почти вертикально, на все десять с гаком метров, обрывавшемуся вниз. Противоположный дальний берег выглядел издалека таким же крутым, весь из красного плотного песчаника, продырявленный черными отверстиями гнезд ласточек-береговушек.

На том крутом берегу виднелась красивая беленькая с зелеными куполами церквушка.

— А я и не думал, что Москва-река здесь такая широкая, — сказал Леонид.

— Это потому, что здесь река запружена, с начала тридцатых годов Рублевского водохранилища питьевая вода поступала в Москву, — пояснил Барковский, — здесь и купаться раньше не разрешалось.

— А теперь? А теперь можно купаться? — спросил Леонид.

— Можно, но далеко не всем, — ответил Барковский, — впрочем, Анна с подругами предпочитают бассейн, это как-то более по-европейски, что ли?

Леонид почувствовал, что пора переходить к сути,

— Знаешь, Вадим, а я к тебе вот по какому делу приехал, — начал он не без внутреннего трепета.

Рассказал почти все. Напирал про Колина Фитцсиммонса, про патриотичный фильм, получивший “Оскара”. Напирал на то, что с нашими идиотскими законами гибко вести бизнес невозможно. Говорил опять и про патриотизм, и про идеологическую пользу для Российского государства, что принесли два “Оскара” кинофильму про советских моряков. Поставил акцент и на том, что “Оскара” за спецэффекты дали благодаря экспорту крейсера “Адмирал Захаров”.

Вадим молча слушал. Кивал, как бы подтверждая, что все понимает и все внимательно отслеживает в своей голове.

Леонид еще раз напомнил, что и сам он бывший военный моряк и что пострадавшие Гай с Забродиным — моряки, которые старались ради того, чтобы фильм про российский флот вышел хорошим, развеял на Западе сложившиеся негативные стереотипы.

— Ладно, ладно, старина, оставь идеологические примочки нашим адвокатам, — Барковский снова дружески обнял Леонида за плечи, — мы люди деловые, задача понятна, надо твоих парней из Бутырки вытащить…

Вадим достал из заднего кармана джинсов маленький телефончик и, нажав один раз на невидимую кнопочку, произнес в трубку несколько слов.

— Я завтра займусь этим вопросом и думаю, послезавтра твои парни будут дома, — сказал он Леониду, убирая телефон обратно в задний карман.

Лене вдруг невообразимо сильно захотелось искупаться.

Не в бассейне с теплой стерильной водой без бактерий, а здесь, в Москва-реке.

— Я окунусь? — спросил он Вадима.

— Окунись, коли охота, — ответил Барковский, не без любопытства рассматривая Ленькино тело, покуда тот скидывал рубашку и брюки. По крутой тропинке Леня спустился к воде. Босые, непривычные к сырой земле ноги приятно кололо сосновыми иголочками. Прыгнул с разбегу. И погреб, погреб, как на соревнованиях на первенство факультета…

А черная вода обжигала. Бодрила. Пульс мгновенно с шестидесяти пяти до ста подпрыгнул. Хорошо! Ах, как хорошо!

Перевернулся на спину. Полежал в воде прямо на середине реки, ощущая ее слабое течение. Поглядел в небеса. Над куполами церквушки проплывали белые облака.

“А ведь Левитан тоже евреем был”, — почему-то подумалось Лене.

Наверное, потому… потому что было это Подмосковье ему гораздо милее, чем предместья Иерусалима…

На предложение Вадима заночевать на даче и утром вместе с ним на его машине вернуться в Москву — вежливо отказался.

Вадим крепко пожал Лене руку. И Анечка Барковская не преминула кокетливо сделать с веранды ручкой: “Си ю! Ба-а-ай!”

“Что попросит взамен? Какую услугу потребует?” — думал Леонид, глядя в окно несущегося по Рублевского-Успенскому шоссе “Гелентвагена” с правительственными номерами. А в том, что Барковский непременно потребует взаимной услуги, Леня ни капли не сомневался.

Завтра будет день. Завтра Гая с Забродиным выпустят, дело, судя по всему — вообще закроют… Надо будет подумать, как ребятам моральный ущерб компенсировать… Завтра. Все завтра.

Нюта

Цюрих — Базель — Женева

1997

И на старуху случается проруха. А она — Нюта — она разве старуха? Но и на молодуху, наверное, проруха тоже случается.

Причем чаще чем на старуху… — С горькой усмешкой подумалось Анюте.

When in disgrace with fortune and mens eyes

I all alone beweep my outcast state…

Нюта стала припоминать любимые шекспировские строчки:

When in disgrace with fortune and mens eyes

I all alone beweep my outcast state

And trouble deaf heaven with my bootless cries

And look upon myself and curce my fate

Wishing me like to one more rich hope,

Feachured like him, like him with friends possessed

Desiring this mens art and that mans scope

With what I most enjoy contented least,

Yet in this thoughts myself almost despising,

Haply I think on thee, and my state,

Like to the lark at break of day arising

From sullen earth, sing hymns at heavens gate,

For thy sweet love remembered such wealth brings

That then I scorn to change my state with kings.

<Всем, у кого в доме живут растения, полезно знать, как выглядят вредители и какие растения они предпочитают, уметь диагностировать зараженность растения и разбираться в способах борьбы с вредителями>.

Когда в раздорэ с Нэбам и Судьбой,

Я вэсь сафсэм одын…

Я на сэбя сафсэм прэзрэнно взгляну…

Глухие нэбэса сваэй мальбой

Трэвожна духом жрэбий свой я кляну!

Двадцать дэвятый санэт в пэрэводэ Аслана Русланова…

Боже, какая образованная девочка погибает! Где же справедливость? Нюта снова едва не расхныкалась.

“А какая Богу разница, — Нюта тут же сама себе принялась возражать, — а какая Богу разница, образованная девочка гибнет или игнорантная совсем? Ну, кабы не зубрила я в своей особо хорошей школе Шекспировых сонетов, то была бы менее для Бога ценной?”

И Нюта горько усмехнулась пришедшему вдруг открытию, что Судьба любит замешивать человеческие драмы на контрастах. Уж куда как сексуальнее, если черные дикари насилуют не просто какую-то белую женщину, но самый смак, если эта женщина еще будет и высокообразованной, тонко воспитанной и непременно с порфирогенетной родословной!

Ну, Нюта, конечно, не порфирогенетка, как Софья Палеолог, но все равно себя жалко… Связалась с какими-то мерзкими асланами-русланами! Они и по-французски умудряются здесь с кавказским акцентом говорить, как в старых русских фильмах про добрых, щедрых душой кавказских тамадов… Тамад? Тамадовичей?

Нюта усмехнулась.

Ну, коли внутренне юмор еще не изменяет ей, значит — не все еще потеряно.

Ее везли на стрелку с Асуровым. Теперь она должна будет подыграть Аслану, чтобы Асурова подставить по всем статьям. Подставить, как простой вульгарный “мешок”.

Асурова Нюте было ни капельки не жалко! На роль “мешка” он годился больше всего. Но ведь его убьют! Не эти… Его потом убьют люди Мамедова.

И как же она — Нюточка? Возьмет ли на себя грех мокрухи? И если не прямой грех, то косвенный — соучастный?

Она сидела на заднем сиденье “седьмой” бээмвухи и безучастно глядела, как глупые бельгийские пейзажи, что еще вчера она наблюдала из машины Жильберта, теперь катятся в обратную сторону.

“Вояж-вояж, дан л эспас — у жамэ ревьяндрэ” — неслось из колонок, понатыканных во всех дверцах и углах Асланового авто.

“Как раз про меня поют”, — подумала Нюта и снова усмехнулась. Путешествие туда, откуда нет возврата…

— Аслан, а ты знаешь, где речка Стикс протекает? — спросила Нюта, перекрикивая певичку со странным сценическим именем Дезаерлесс…

— Чего? Стикс? Какой Стикс? Посмотри в карту!

Аслан, не оборачиваясь, вынул из бокового кармашка водительской двери сложенную гармошкой схему дорог Бельгии и бросил ее Нюте.

— Эта речка не в Европе, Аслан, — сказала она устало.

— А где?

— Она в загробном мире, в аду! Ад, он точно не в Европе…

— Ад, он везде, — подумав, сказал вдруг Аслан, — ад и у нас в Чечне, а может быть, и где угодно, если взрывчатки побольше в одном месте собрать…

“Он не такой уж и дурак… И образованность здесь ни при чем”, — подумала Нюта про себя. От умного трудней соскочить.

От глупого Асурова соскочила, а от умного Аслана… Как бы не случилось так, что ей — как знаменитому Колобку — придется еще выполнить смертельные па на носу у этой чеченской лисицы?

Нет, не лисицы, а волка! Они же на зеленом знамени своем — волка нарисовали! А волк и лиса — одного отряда собачьих… Волк и лиса — одна сатана!

Нюта про себя хихикнула.

А кто тогда Асуров? Он и не волк и не лиса. И на медведя мало похож. Скорее на скунса. Или шакала. Но скунса и шакала не было в сказке. Сказка-то была русская.

Грядет теперь битва дракона с тигром… Нюта выдумывала названия своим неизбежно надвигающимся приключениям.

Кто дракон? Аслан? А Мамедов-папа — тигр? Тогда скунсу и хорьку здесь ловить нечего! Скунса и шакала тигр с драконом схарчат в одну секунду за милую душу и не почувствуют! И управу на дракона с тигром можно найти только у Ивана Царевича дураковатого, но бесконечно милого и надежного!

Но где ж царевича теперь взять? Тем более здесь, в глупой Бельгии, по дороге в еще более глупую Швейцарию!

С этими мыслями она и заснула. Свернувшись калачиком на заднем сиденье Аслановой БМВ.

Асуров был слегка ошарашен ее внезапным звонком. Он даже не сразу нашелся, что сказать.

— А я думал, что ты уже никогда не позвонишь, — наконец-то выдавил он из себя.

— Надо срочно встретиться, — сказала Нюта, инстинктивно прикрывая ладошкой трубку.

— У меня в гостинице…

— Нет, кафе “Жасмин” на площади Отель де Билль, напротив Городской ратуши, столик не внутри, а снаружи, на улице под зонтиком… через пятнадцать минут…

Она специально не давала Асурову времени осмотреться и принять какое-то решение. За четверть часа этот тугодум вряд ли что надумает. Она повесила трубку автомата и пошла через площадь к кафе.

Нахальные голуби так и лезли под ноги, совершенно потеряв всякий стыд, по-своему полагая, что хозяева на площади не эти двуногие прямоходящие, а они, сизо-серые двукрылые, прямоходящие двуногие только мешают двукрылым клевать обильно разбросанную повсюду белую булку…

Нюта села за крайний с голик. Задумалась…

— Que desirez-vous Mademoiselle? <Чего желает мадмуазель?>

Вывел ее из транса кудрявый мальчик-официант.

Наверняка — студент. Подрабатывает себе на дискотеку да на таблетки экстази.

— Un cafe sans sucre et un verre d’eau plate <Один кофе без сахара и стакан воды без газа> — машинально ответила Нюта.

Где-то рядом сидят люди Аслана. Страхуют ее. Страхуют не оттого, что Асуров ее убьет, а оттого, чтобы не сбежала.

Где тут они? Может, вон тот арабского вида парень с девушкой скандинавского типа? Или те два чернявеньких южанина-марсельца с бутылкой белого вина? Или они сидят на крыше “Отель де Билль” со снайперской винтовкой?

Все может быть. Все может быть. Площадь отлично просматривалась. Машины здесь не ездят — пешеходная туристская зона.

Откуда Асуров незаметно подкрадется? Этот идиот любит изображать из себя Джеймса Бонда. Дешевка!

А вот и он — моего сердца чемпион!

— Ты уже заказала?

— Воспитанием не блещете, мосье, ни здрасьте девушке, ни коммон сава! — недовольно ответила Нюта.

Асуров щелкнул пальцами и жестом дал понять появившемуся в дверях официанту, что желает пива. Пиво здесь подавали лишь одного сорта — “хэнникен”, да и то бутылочное, естественно.

— Ты куда пропала, я уж забеспокоился? — начал Асуров их трудный разговор.

— Я за тебя всю работу делала, идиот, — сразу резко повернула Нюта.

Асуров даже рот раскрыл от удивления, изумляясь такой наглости своей компаньонки.

— Рот-то закрой, а то ворона залетит, — сказала Нюта, совладав со стартовым мандражом, — наша птаха уже в клетке сидит, и в этом не твоя заслуга, теперь за птаху необходимо бабки с папы заполучить, и это уже твоя часть работы…

— Как? Когда? — изумленно выдохнул Асуров.

— А я не могу тебе полностью доверять, поэтому взяла на себя труд организовать все по-своему и тем подстраховалась, чтоб ты меня потом не того… — Она ребром ладони провела себя по длинной балетной шее.

— Он что, у тебя? — с придыханием переспросил Асуров.

— А тебе необходимо газетное подтверждение факта похищения, что ли?

— Но это совсем все меняет…

— Ни хера это не меняет, это меняет только нашу систему взаимоотношений, где я была у тебя за дурочку, а теперь мы будем равноправными партнерами — ты не знаешь, где сидит фазан, а я ничего знать не ведаю, как папаша Мамед будет слюнявить и стрючить бабуленьки…

— Ты? И это все ты одна?

— Для тебя, мразь, это не имеет никакого значения, ты просто получишь свою треть.

— Треть? — еще раз изумился Асуров.

— У меня есть компаньон, парень мой, и он тебя завалит если что, понял?

По лицу Асурова было видно, что он понял только то, что перед ним теперь сидит иная Анюта, не та, что была давеча — неделю назад, когда они приехали из Берлина.

— Ты серьезно?

Вместо ответа Анюта протянула Асурову сверток.

— Здесь видео. На видео сынок слезно просит папашу дать денег. Передашь это Мамедову и получишь с него бабки. Я тебе дам номер телефона, куда ты позвонишь, когда деньги будут уже у тебя. А потом я дам тебе инструкции, как поступить с моей, с нашей долей.

— Инструкции? — сглатывая слюну, переспросил Асуров.

— Именно, — ответила Анюта, — и не дергайся, дурак, ты сейчас под прицелом, шаг влево, шаг вправо — пуля в лоб или в затылок, а я потом спокойно улизну через задний выход кафе на соседнюю улицу…

Вид у Асурова был самый жалкий.

— Я исчезаю, а ты займись делом, дурень, время уже пошло, мы не можем держать фазана взаперти больше двух недель… Ты меня хорошо понял?

Поднимаясь, Анюта больно ущипнула Асурова за плечо. Повернулась и вышла через кафе на рю де Воль.

А Асуров еще минут пять сидел со своим глупым пивом, пяля в него свое глупое лицо.

То видео, что Нюта передала в кафе обескураженному Асурову, было сделано еще три месяца назад во время сильнейшей попойки с кислотой, кокаином и девочками-лесбиянками… в номерах при очень дорогом закрытом клубе, куда Аслан притащил своего дружка Юсуфа, чтобы порадовать изысканным развратом.

Как же! Две парочки девчонок-близняшек. Одна парочка натуральных блондинок в норвежском стиле, а другая — черненьких смугленьких латинос. Лед и пламень! Никто из нормальных с потенцией мужиков устоять перед таким соблазном — просто не в состоянии!

Тогда, обкурившись, как обкуривались в старые добрые школьные времена, когда юными пионэрами Юсуф и Аслан, один в степной полосе Татарии, другой в родном Надтеречном районе Чечено-Ингушской АССР, каждый порознь, но одновременно, — смачивая ладони слюною, собирали в жарком августе пыльцу, осыпающуюся с высоченных кустов дикой конопли, или “дички”… Так и два месяца назад, обкурившись и ухохотавшись, друзья принялись сниматься на видео…

Это Аслан предложил! А Юсуфу понравилась идея снять смешное кино про то, как они тут развлекаются.

Сперва снимали одних только девочек… Блондиночек. Потом брюнеточек. Потом Юсуфа приковали наручниками к кровати, и девчонки принялись вчетвером ласкать его, а Аслан снимал и снимал… Было смешно.

А потом… а потом решили еще поиграть. Аслан надел себе на голову черные колготки одной из девчонок, достал из барсетки свой “кольт”, с которым никогда не расставался и, приставив его к голове прикованного к кровати Юсуфа, скомандовал: ну-ка, дружище, передай привет своему папуле!

А одна из блондинок тем временем взяла камеру и снимала. Юсуф скорчил лицо в гримасе отчаяния и, придав своему голосу максимум драматической дрожи, запищал: “Папа, дай денег, сколько они просят, потому что это не люди, а звери…”

Этот кусок видеозаписи и был отмонтирован на данной Асурову видеокассете.

Но сам Асуров не знал обстоятельств, при которых она снималась.

Татьяна Захаржевская — Леди Морвен

Занаду — Лондон. Англия

Майами. Флорида

1997

Оттягивать заседание Капитула до бесконечности не представлялось более возможным. И если применить к ситуации ленинскую формулировку, то и низы не хотели отсрочки, и верхи уже не могли более волынить. Впрочем, какие тут могли быть “верхи” и “низы”? Просто Гейл Блитс и его группировка прогрессистов, напуганные решимостью нефтяной оппозиции протащить в Сенате закон о разделении “Свичкрафта” на основании уже имеющегося решения антимонопольной комиссии, напуганные прогрессисты отказались от поддержки госпожи Бетриббс — королевы иллюминатов. А старички-нефтяники, обеспокоенные шустростью нововведенной в Капитул молодежи, и без того уже полгода как требовали отчета и подведения итогов, надеясь на старые проверенные методы подковерных кадровых интриг, сводящихся к обычному вульгарному подкупу.

Все стороны мыслили прибрать Бетриббс-королеву к рукам. Нефтяники — выдать замуж и повязать новым договором, а прогрессисты — соблазнить легкими быстрыми деньгами, вовлечь в большие траты, запутать, подвести под подлог денег, и тем самым повязать на веки вечные.

Понимала ли это сама королева? А сама королева все понимала.

Потеряв главного своего учителя и наставника, своего погибшего в авиакатастрофе супруга, леди Морвен вдруг обрела другого друга и советника. Питера Дубойса. И она слушалась его советов, потому как верила ему. И с испугом ловила себя на том, что Питер Дубойс для нее более чем друг и советник.

А Питер все просчитал. И самое главное — просчитал и предугадал, что обе стороны будут заинтересованы убить ее. Причем одна сторона — убить до заседания Капитула, а другая — после.

Он рассказывал, а она слушала.

— История американских спецслужб, которую я, сама понимаешь, еще не так давно штудировал самым тщательным образом, учит, что нашим парням всегда удавалось решить самые серьезные проблемы и в Тегеране в сорок четвертом году, и в Нормандии в сорок пятом и так далее.

— Ты имеешь в виду покушения немцев на Большую тройку? — спросила Татьяна.

— Да, и этот эпизод, хотя он и не столь характерный, — кивнул Питер, — а вот в Нормандии снайперы из отряда Скорцени три месяца охотились за Айком…

— За маршалом Эйзенхауэром? — еще раз перебила Питера неблагодарная слушательница.

— Да, у вас в русских школах, вижу, хорошо давали историю Второй мировой.

— Прости, перебила тебя…

— Да. Так вот, как сработали спецслужбы?

Питер взял паузу, может, ожидая, что Татьяна сама ответит на вопрос.

Но Татьяна молчала.

— Наша контрразведка прежде всего запустила по тылам американской армии десять джипов с двойниками Айка.

Татьяна понимающе кивнула.

— У Черчилля тоже были двойники. А после покушения в июле появились двойники и у Гитлера. Я уж не говорю про то, сколько двойников было у Сталина!

— В общем, ты хочешь сказать, что вся система безопасности особо важных персон строилась на подставке врагам двойников каждой персоны? — спросила Татьяна.

— Не только строилась, но и теперь активно строится, ты посмотри, у Саддама Хусейна как минимум десяток двойников, у Муамара Каддафи, у Чаушеску, у Брежнева наконец…

— Но тогда скажи, почему ваши спецслужбы не уберегли Кеннеди?

— Кеннеди? — Питер вскинул брови. — А ты уверена, что Освальд стрелял в Кеннеди?

— Что!? — невольно вырвалось у Татьяны. — Ты хочешь сказать, что…

— У нас в ФБР ходит байка, что это был вариант быстрого и дешевого импичмента, причем договорного, Линдону Барри Джонсону передали власть с согласия Кеннеди, а он просто лег на дно — и вышел из игры.

— А как же Жаклин? — не унималась Татьяна.

— А что Жаклин? Жаклин — это неизбежные издержки и реальная возможность дать женщине свободу. В конце концов, Анастасий Онассис не самый плохой вариант, хотя мы с тобой уклонились от темы важного урока — от темы двойников…

— Нет, дорогой, совсем не уклонились мы от этой темы, — воскликнула Татьяна, — просто ты смотришь на тему узко профессионально, исходя из заданного, де, необходимо сохранить жизнь вип-персоны, так?

— Ну, так, а как же еще? — недоуменно переспросил Питер.

— А я смотрю на проблему шире, — с возбужденным блеском в глазах продолжала Татьяна, — противник убивает двойника и на какое-то время он уверен в том, что цели не существует…

— А цель в этот самый момент использует создавшуюся паузу, когда она невидима для противника, и спокойно наносит ответный удар, — опережая Татьяну, договорил за нее Питер.

— Умница, пять с плюсом! — похвалила его Татьяна.

— Ты будешь спокойно наблюдать за всей их возней, когда…

— Когда меня убьют…

— Якобы убьют…

— А так как их возня после моих похорон будет носить вполне открытый характер, все ночные твари повылезают на белый свет…

— И мы их спокойно возьмем тепленькими…

Об этом разговоре не узнал ни один из обитателей Занаду.

Наутро Татьяна привычно садилась в вертолет, чтобы долететь до Афинского аэропорта, где ее ждал персональный бизнес-джет. На этот раз она улетала не одна, но с Питером. Питер знал технику подготовки двойников и никто, кроме него, не справился бы с этой задачей.

На вертолетной площадке не обошлось без слез.

Нил-Ро чуть не проспал. Накануне вечером все засиделись допоздна в гостиной, спорили, болтали, смеялись… Все вспоминали чудака Делоха, который в уикенд не приехал на остров по причине болезни.

Нил-Ро едва и не проспал проводы своей Та-Та. Прибежал, задыхаясь…

— Ты обещала, что тоже будешь играть с нами в войну, а?

— Ну, в следующий раз, когда мы с Питером прилетим, обещаю, промесс!

— Я уже, между прочим, на первый коричневый пояс все кихоны и ката выучил, вот посмотри, Та-Та, посмотри! — и Нил-Ро прямо на бетоне вертолетной площадки исполнил несколько боевых движений.

— Ой, ну молодец, защитник у меня вырос, мне теперь любая беда нипочем, — воскликнула Татьяна, прижимая маленького бойца к своей груди…

Турбина со свистом начала набирать обороты. Лопасти несущего винта, раскрутившись, образовали прозрачный круг…

И слеза прокатилась по щеке Татьяны… Ведь прочитают в газетах, увидят по телевизору в новостях, что ее убьют — и будут страдать! А сказать им — нельзя! Нельзя по всем законам этой страшной жизни.

Вертолет поднялся над островом и, развернувшись прозрачной своей мордой на северо-восток, быстро полетел в сторону моря.

И долго еще уменьшившиеся до самых малюсеньких размеров фигурки родных ей людей — Нила и Нила-Ро — махали ей вслед…

А в Лондоне их ждал сюрприз.

— У меня есть срочное и важное дело, но я не стану говорить по телефону, — сказал Делох, когда Татьяна позвонила, желая проведать, как у профессора его гипертония, не снизилось ли за выходные давление? Не нужно ли прислать хорошего врача или лекарств?

— Дело срочное? — спросила Татьяна, внутренне напрягшись и ожидая, может, самого плохого, потому как время такое настало, когда хороших новостей ждать не приходилось.

— Дело не терпит отлагательств. Я сам приеду, все расскажу, — сказал профессор.

— Не может быть и речи, вам с вашим артериальным давлением так и до инсульта недалеко, так что лежите, пока не парализовало, я сама сейчас приеду…

Было пол-одиннадцатого. Шофер Морвенов Уоррен, как всегда по старой моде — в традиционном сером мундире, фуражке и высоких кавалерийских сапогах, в ожидании приказов своей госпожи сидел в комнате для прислуги и глядел повтор вчерашнего матча “Лидс” — “Астон вилла”.

— Уоррен, мы выезжаем, — сказала леди, спускаясь в вестибюль.

Лондон рано готовится ко сну. Пабы по закону Ее величества закрываются в одиннадцать. Ее величество заботится о средней британской семье, чтобы мужчина — глава семейства вечером был дома с женой и детьми.

Темно-синий роллс-ройс модели “сильвер спур” несся по почти пустынному мосту Ватерлоо через величественную Темзу. “Такая же по ширине, как и Нева, — почему-то подумала про себя Татьяна, глядя на маячивший вдалеке возле Тауэр-Бридж силуэт плавучего крейсера — музея Белфаст… — И еще этот Белфаст — вроде нашей питерской «Авроры»…”

Делох не лежал.

Расхаживал по квартире как здоровый и молодой.

— Я вас накажу, — сказала Татьяна, вручая больному дежурный пакет со свежими фруктами, — чего по квартире шляетесь? Паралича захотели?

Прошли в кабинет. Уселись в кресла напротив друг друга. Татьяне хотелось сигару, но она опасалась за артериальное давление профессора.

— Ну? — спросила она. — Что за паника на корабле?

— Братец ваш Никитушка объявился в Лондоне, вот что! — ответил Делох. — Приехал шотландские корни изыскивать…

— Ну и что? — спросила Татьяна. — Из-за этого стоило вам, больному, так переживать?

— Это не все, Танечка, — продолжал Делох, — это только полдела, а настоящая беда в том, что пропал ваш братец, исчез…

— Куда исчез? — недоуменно переспросила Татьяна.

— А мы с ним договорились на прошлые выходные вместе посидеть в библиотеке Британского музея, ему-то ведь надо! А он и пропал, в тот уикенд пропал и не звонит…

— Может, бабу или кого еще типа бабы нашел! — размышляя, пробормотала Таня.

— Да нет, — возразил Делох, — я в гостиницу “Маджестик” звонил, они в рисепшн сами обеспокоены — неделю как постояльца нет, номер уже три дня как не оплачен, вещи Никита не забрал из номера, точно что-то случилось!

— Случилось, — кивнула Татьяна.

— Я вот еще что в Никиточкином деле нашел, кстати, — совсем по-старчески причмокивая губами, добавил профессор, — там вдруг в шотландских родовых описях, между страницами, специально уже отобранными для Никитушки, обнаружил листок со стихами, не знаю чьи, но похожи на Бернса, и там строчки такие есть… Вот…

The bluebird was one

When catcher has gone…

And prayer’s been done

Then two ravens where flown…

И написано чернилами, бумага старая, желтая совсем, но что важно. — Посвящение поглядите! — И профессор протянул бумагу Татьяне.

Она глянула на листок и обомлела… Поверх колонки рифмованных строчек было написано: “Таnуа, my sweet…” И далее было:

Была одна птичка голубая, а вылетят потом две птички — к чему бы это?

Обратной дорогой в Морвен-хаус Татьяна попросилась к Уоррену на переднее сиденье, как ездили когда-то советские бонзы — не на задних сиденьях своих партийных “чаек”, а спереди, рядом с шофером.

Уоррен молча выразил легкое изумление, но пробормотал что-то типа “би май гест” и “май плежер”…

А леди было просто очень одиноко. Да и был уже второй час ночи — в Лондоне пусто! Только бродяги спят в своих спальных мешках возле входов в дорогие супермаркеты, да полицейские парочками в фуражках с околышами в таксистскую шашечку ходят-бродят взад-вперед по Стренду… Так что, кто ее увидит? Как леди Морвен демократично едет рядом с шофером на переднем сиденье!

— Это плохо, что твой брат пропал, — заключил Питер, выслушав рассказ Татьяны, — это очень плохо.

Они сидели в ее маленьком кабинете на женской половине Морвен-хауса, и она наконец-то могла позволить себе сигарный разврат!

— Это очень плохо, и, судя по всему, его похитили… Сто к одному, что его похитили, и они… Скорее всего они готовят его тебе в наследники, а это значит… А это значит, что покушение уже вот-вот… Часики уже тикают!

— А тебе самому не страшно рядом со мной сидеть, ведь я мишень? — спросила Татьяна, улыбаясь сквозь сигарный дым.

Питер хмыкнул и не ответил.

— Я знаю, ты парень конкретный, чуждый мистики и в спецотделе ИКС-файлов с Джулиан Андерсон не служил, — сказала Татьяна.

— Да уж, — согласился Питер.

— А что скажешь об этом? — и она протянула Питеру пожелтевший от времени листок со стихами.

Пауза была долгой. Таня скурила половину длиннющей “Гаваны — Бельведерс”, как Питер наконец прервал молчание.

— Судя по всему — не подделка, а что до птичек, что была одна, а стало две, так это как раз в тему — пора тебе раздваиваться.

— Самая пора, — согласилась Татьяна. Самая пора!

Конец августа в Париже — не самое лучшее время! Во-первых, стоит невыносимая жара, которую могут стойко переносить разве что японские туристы в силу своих природных качеств, из которых по августовской парижской жаре выносливость, терпение и неприхотливость — свойства самые востребованные.

Жара усиливается еще и дурацкой пылью. Ну какой идиот из парижского муниципалитета согласовал посыпать дорожки в садах Тюильри и Жардан де Люксембур — не битым кирпичом, а толченым белым известняком!? Отчего теперь вся обувь у гуляющих по паркам через минуту-другую покрывается белым налетом.

В такую жару коренной парижанин смывается из столицы. Кто куда, у кого насколько хватает денег. Те, кто побогаче, едут в Таиланд или на Багамы. Те, кто победнее, — в соседние Испанию и Португалию. Или даже в приобретающую популярность — бывшую коммунистическую Болгарию. В августе пустеют парижские квартиры. Почти все офисы и учреждения — закрыты. Остаются только те, чей бизнес основывается на японских туристах, — владельцы ресторанчиков, гостиниц, сувенирных магазинчиков…

Питер выбрал именно Париж, потому как у него здесь была своя сильная агентурная сеть, о которой никто в ФБР, кроме него, не знал.

Татьяне не впервой гримироваться! И по чужому паспорту въезжать в страну — тоже не впервой.

Сначала они поселились в “Наполеоне” на авеню Фридланд, поселились по двум совершенно надежным американским паспортам, которые Питер, словно фокусник из волшебного ящика, достал из какого-то только ему ведомого тайника.

Однако в “Наполеоне” Питеру что-то не понравилось. Что-то его насторожило.

— На нелегальном опытный разведчик становится очень суеверным и больше доверяет своей интуиции, — сказал Питер, принимая решение на переезд, — тут лучше перестраховаться.

— А у нас говорят, что лучше перебдеть, чем недобдеть, — по-русски ответила Татьяна.

В рисепшн, когда заказывали такси, Питер сказал, что они едут до вокзала Гар-де-Норд. У вокзала они взяли другое такси. Потом и его поменяли на третье.

— А вотр сервис, месье, же ву-депоз-у? — спросил лысоватый шофер.

— Отель “Лютеция”, — Питер назвал-таки их сегодняшний конечный адрес.

Свободных номеров в гостинице не было. И это в “мертвый парижский август”! Но у Питера была своя предварительная бронь…

— Вам очень повезло, господа, — понизив голос, сказал дежурный, подавая Питеру книгу для того, чтобы тот расписался за получение номера, — у нас в отеле сейчас гостит сама, — и тут дежурный понизил голос до самого тихого шепота, — гостит сама леди Ди, то есть принцесса Диана, так что если повезет, то вы сможете ее увидеть!

— Когда этот дуремар произнес: “а вы знаете, какая леди поселилась в нашем отеле?” — передразнивая рисепшиониста, сказала Татьяна Питеру, едва они вошли в номер, — у меня сердце екнуло, я думала, он сейчас так и скажет, леди Морвен у нас живет, вот!

— А я знал и поэтому специально выбрал “Лютецию”, — ответил Питер.

— Почему? — не удержалась и спросила Татьяна

— А потому, что все внимание шпиков, полицейских осведомителей и журналистов будет приковано к Доди и леди Ди, и мы сможем перемещаться туда-сюда совершенно незаметно.

— Какой ты умный! — воскликнула Татьяна и запечатлела на лбу Питера звонкий поцелуй.

Самый ответственный момент раздвоения — так называемый “спуск на воду рабочего двойника”… В этот момент — двойник становится официальным “тобой”… А ты — становишься “никем”…

И после официального проявления двойника на людях ты — беспаспортная тень, человек из ниоткуда, как в России про таких говорят — никто, и звать никак!

И Питеру было гораздо легче запускать Татьяниного двойника именно в Париже… Здесь у него все было… Как это опять-таки по-русски? Здесь у него все было “схвачено”…

Двойник леди Морвен появится на Северном вокзале, как если бы леди Морвен прибыла в Париж поездом “Евростар”… С этого момента двойник отведет угрозу покушения от реальной леди Морвен…

Но вот вопрос! А долго ли ждать покушения? А вдруг его и не случится? И что тогда?

Увы, Танечка… Увы!

Покушение обязательно состоится. И состоится очень скоро.

А что до этического вопроса — подставляешь ли ты живого человека под убийство?

И не соучаствуешь ли ты в этом грехе лишения человека жизни? То это дело — суть очень тонкое! Философское. Не ты же нажимаешь на курок. И не ты же нажимаешь на кнопку взрывателя!

Агент Питера, еще из тех, старых, зарезервированных в бытность его службы в “девятке”, подогнал машину к заднему подъезду гостиницы.

Папарацци, поджидающие леди Ди и Доди Аль Файеда толпились и здесь, но ни на Татьяну, ни на Питера, никакого внимания они не обратили.

Питер был прав на все сто. Все внимание шпиков и журналистов было сосредоточено на королевской особе, и никакого дела никому не было до двух скромных американцев — рыженькой дамочки и плотного мужчины среднего роста.

На улице шел необычный для августа дождь. “Шестисотый” мерседес в ночи, да под дождем выглядел словно немецкий танк “тигр”. Так же грозно и хищно.

Папарацци загалдели, зашелкали затворами “никонов”.

Вот ведь совпало! Именно в этот момент из этого же подъезда выходит и садится в такую же машину английская принцесса со своим арабским любовником…

— Питер? Ты что? Специально, что ли, так рассчитал?

Питер не ответил ей.

— Гони! Гони к набережной, а там от пляц де ля Конкорд на север! — крикнул он водителю, и сам не слишком вежливо пригнул книзу голову Татьяны.

И тут в окошко что-то тенькнуло и крошка от пробитого стекла брызнула Татьяне на платье.

“Мерседес” помчался с дикой скоростью. Никогда в своей жизни Татьяне не доводилось ездить по Парижу со скоростью превышающей сто пятьдесят километров в час.

— Мотоциклиста того видишь? — спросил Питер водителя.

Водитель, скосив глаз в зеркало заднего вида, молча кивнул.

— Он опять будет стрелять, ты его в тоннеле прижми и не подставляй правый борт, — сказал Питер, глядя назад и придавливая рукой Танину голову.

— Там их три мотоциклиста, — сказал водитель.

— И еще “мерседес” за нами увязался тоже, — добавил Питер.

— Кто кого гонит?

— Не пойму.

— А стрелял в нас?

— Ты помолчи, ты лучше гони и не дай стрелку приблизиться справа!

“Мерседес” мчался, как самолет по взлетной полосе перед тем, как оторваться в небо.

— В тоннеле, если он будет справа подходить, прижми его к стенке и размажь! Размажь его, заразу!

— Ты смотри, ты смотри, что они делают, зачем эти-то на “мерседесе” позади тоже лезут?

— У них своя погоня! Они с журналистами разобраться не могут никак — они тоже в отрыв хотят.

— А, черт!

Новая дырочка появилась в заднем стекле.

— Газу, и рулем, рулем влево!

— Ты смотри!

Выстрела Татьяна не слышала, но отчетливо услыхала характерный раздирающий душу и сердце звук бьющегося о бетонное препятствие автомобиля, ломающегося, катящегося с крыши на колеса и снова с крыши на колеса, разбрызгивающего битый хрусталь стекол и зеркал…

— Их “мерседес” сзади разбился! — запричитал водитель, скашивая глаз в зеркало.

— Ты на дорогу гляди! — прикрикнул на него Питер, вынимая из-за пазухи пистолет с глушителем.

Питер нажал на кнопку стеклоподъемника, и свежий ветер с ревом ворвался в салон.

Два выстрела прозвучали почти неслышно. Одна из стреляных гильз отлетела к Татьяне и застряла у нее в прическе.

— Готов! — сказал водитель.

— Я вижу, что готов, — ответил Питер, выбросив пистолет в окошко и снова поднимая стекло.

— Такой “громкой” операции у нас еще не было со времен выстрела Ли Харви Освальда в Далласе, — сказал потом Питер, поутру разглядывая в газете разбитый “мерседес” леди Ди.

В свое время леди Морвен была представлена принцессе Диане, и она испытывала к ее королевскому высочеству самые искренние чувства глубокой симпатии..

Но, тем не менее, читая в утренних газетах броские заголовки о вчерашней трагедии в тоннеле на набережной Сены, Татьяна вдруг горько усмехнулась, припомнив забавное место из обожаемых в студенческие годы Стругацких: “Бросили супостаты в рыбку золотую бомбу глубинную, а случился рядом корабль подводный — так и тоже затонул”…

Но, тем не менее, двойник уже был выпущен на волю. Дело было сделано. Вернее сказать — было сделано только полдела. И основное действие драмы было еще впереди.

Но лиха беда — начало!

Иван Ларин

С.-Петербург. Россия

1997

Да, несчастье пришло нежданно-негаданно. Ушла от него Алиска…

Как там у Высоцкого было в песне? “Весь год жила-была и вдруг взяла — собралась и ушла. И вот. Такие грустные дела у меня”…

Грустные дела… Как же — грустные! Ужасно несносные теперь у него были дела!

И самое главное Иван не мог работать. Он срывал все сроки. И сроки издательству, и сроки киностудии.

Лева Брюшной уже присылал ребят — бить Ване морду. Но это не подействовало. Пара хорошеньких пощечин да угрозы замолотить его насмерть бейсбольными битами, если к следующему сроку сценарий и рукопись не сдаст не оказали должного действия.

Ваня запил. Запил, как в старые добрые времена.

И если садился теперь к компьютеру, то только для того, чтобы писать стихи или страстно-изнаночно-откровенные эссе… О том, как ему плохо.

Когда Алиска уже “оттуда” и-мэйлом уведомила его о своем намерении остаться на Западе, Иван с корешком-собутыльником забился на то, что если и нашла она там себе кого, то непременно алжирского араба или негра из Французского Кот д’Ивуара… И точно! Именно такого она там и нашла, как потом выяснилось. За бразильца она вышла, проживающего в Лиссабоне.

Эх, видал их Ванька в достатке, когда после первого гонорара за “Золото бандитских цепей” две недели отдыхал на самой западной оконечности Европы в городке с автогоночным названьем — Эшторил. Все они, эти бразильяно-португальцы, казались ему маленького росточка, черненькие, вороватые, вроде наших “лиц кавказской национальности”, что трутся возле Мальцевского рынка…

И Алиска написала ему: “Знаешь, я поняла, что португальцы очень похожи на нас…”

“Не знаю, — подумал про себя Иван, — может, и похожи, когда гадят… Впрочем, ей виднее, она за этим Пуэбло Мария Жу-Жу уже полгода как унитаз драила… Он, кстати, бухгалтером оказался. У него в Лиссабоне аудиторская компания”. Эх! «Бух-гал-тер, милый мой, бухгалтер! Вот он какой — совсем простой…» И хобяк он у нее имеет положительный — программы для компьютера пишет… то-то у них, надо полагать веселье дома! Писать программы в виде домашнего увлечения — это что-то по типу того, как раньше положительные во всех отношениях мужья лобзиком выпиливали или по фанерке выжиганием занимались… Класс! Луис Альберто из сериала! И маму его Чоле, наверное, зовут”.

Гуляя по Авенидо де Либердад в ихнем Лиссабоне, про который еще приснопамятный генерал Чернота у Булгакова говорил: “Не был я в Лиссабоне, но полагаю — скучнейшая дыра!” — так вот, гуляя там, обратил Ваня внимание, что все португальцы невысоки, сто семьдесят — это у них самый рослый, и все поголовно в клетчатых пиджаках.

У Ваньки тоже завалялся в шкафу клетчатый пиджак — он его года три как не носил. И Ванька подумал: “Надо его послать Хосе Жу-Жу — пускай носит в свою бухгалтерию… Правда, пинжак ему будет велик”.

От великого до смешного один шаг. Только великий живет в Питере, а смешной — в Лиссабоне.

Но живет с его Алиской! Вот беда!

Алиска была его Лолитой.

Он помнил, как она рассказывала, что, когда ей было двенадцать, она занималась сексом со своим отчимом. Причем без особого принуждения с его стороны. Как бы сама его соблазнила, соперничая с “маман”. Именно “маман” — так они ее все называли: и младший сводный братец Алиски Петруша, и сеструха Варвара… Маман — это вообще была отдельная история. А что касается романа с отчимом Николаем Германовичем, то Ванька полагал, это был тот редкий случай, когда Алиска рассказала о себе чистую правду.

Вообще, Алиска от природы была неплохой актрисой. И вот с набоковским сюжетом, надетым на ее биографию, у нее тоже получилось неплохо. Про секс с “папой” она рассказывала достаточно много. Как приходила к нему ночами в кабинет, когда тот работал над своей кандидатской, и часами ласкала его лысого молодца, что в трусах…

То-то он кандидатской не написал!

Встав утром в полпервого пополудни, похмелившись заблаговременно запасенной бутылкой пива, Ванька шел в магазин, затаривался… Потом выпивал полбутылки водки и садился к компьютеру.

Писать стихи…

Он перечитывал из того, что было написано ранее. К примеру, на Алискино двадцатипятилетие…

Друг Харитонов был Ваньке кем-то заместо отца. При том, что природный Ванькин отец ничему реально нужному в жизни его не учил, роль старшего наставника была определена Харитонову самим Провидением.

Именно Харитонов еще на втором курсе универа сформулировал мысль о поколении фарцовщиков и потребителей благ. Об отъезжающих Харитонов сказал: большинство едет не приумножать их цивилизацию, но пользоваться ее плодами. Исключение составляют единицы — вроде жены Синявского… А шлюхи — даже в статусе жен, что их “б” сущности качественно не меняет — цинично уезжают только потреблять.

Алиска именно такая! А он-то ей писал…

Да… Ванька выпивал еще полбутылки, валился навзничь на диван и думал…

Есть грубая русская поговорка, очень популярная — все слои населения, независимо от географии и образования, решительно употребляют ее в прямой речи, настолько аксиоматично правильной полагают ее смысл: “Не е… где живешь, и не живи, где е…шь!”

Был у Ваньки в застойные брежневские времена корешок один — Коля. Тоже в университете учился, между прочим… Сам родом с Украины. Гарный хлопец. Высокий, поджарый. С характерным для хохлов острым кадыком на длинной шее и опять же — носом. Притащился он в Питер аж из Ульяновска, где работал на железной дороге диспетчером…

Жил он не в общежитии, а снимал комнату в коммуналке. На Обводном канале.

Соседями у него, кроме прочих, были… Ванька тут даже подивился своей памяти, соседями Коляна были некие Мясоедовы. Вова, лет тридцати, оправдывающий свое фамильное прозвище рыхлый гигант, и его миленькая тоненькая жена с роскошным бюстом и почти белыми волосами. Ей бы в Голливуде сниматься, а она на “железке” диспетчером работала. Кстати, на дороге рабочий график был всегда “двенадцать в день через сутки и двенадцать в ночь — через двое”. То есть — скользящее расписание, позволявшее супругам Мясоедовым каждую вторую ночь добросовестно оставлять друг дружку в одинокой постели.

Но сосед Коля был тут как тут! И получилось так, что красавица Галя Мясоедова принялась спать через сутки со сменным экипажем. Ночь с мужем Вовой, другую с соседом Колей. И наоборот.

Кончилось это хорошей русской дракой. Этакой российской бытовухой коммунальной кухни!

Но разум возобладал. Коля женился на толстой евреечке, диспетчерше Московского вокзала, та получила отдельную квартирку, и зажил Коля с нею припеваючи. А Мясоедовы тоже получили квартиру. Вова свою неверную женку простил… И тем государство преумножилось.

Но в коммуналках жили не только железнодорожные рабочие. Живала в коммуналках и интеллигенция.

Так вот, Алискина “маман” с первым своим мужем-инженером, по которому Алиска и носила свою фамилию, тоже жила не в отдельной квартире. Отнюдь. И был у маман с ее мужем сосед Николай Германович.

Алиска тогда уже все вполне соображала. Как на ее психику подействовало хождение мамочки в комнату к чужому дяде… И соответственно — чужого дяди в мамочкину, когда папочка был на работе?

Подействовало! И полностью потом выразилось в ее “однолюбстве”. Кстати, природная скрытность и любопытство Алиски развились именно оттуда. Ей приходилось скрытничать, потому что таиться приходилось и матери. Мать нервничала, а маленькая дочка боялась ее нервозности — боялась получить ремнем по попе за излишнее любопытство… Мама, сжигаемая желанием улечься с соседом Николаем Германовичем, должна была прежде всего нейтрализовать Алиску. “Если не ляжешь сейчас спать — я тебя накажу!” — кричала похотливая домохозяйка. “А зачем ложиться спать днем?” — не могла взять в толк черноглазенькая Алиска.

Много вопросиков возникало в ее кудрявой головке… Но ответов не было. И более того, мать давала понять, что спрашивать ни о чем нельзя — за каждый вопрос ей будет ремнем… Это было невыносимо. Жизнь превращалась в кошмар. Нервная мать… Вопросы, на которые нет ответов… Страх. Страх наказания за все… За неосторожный вопрос, за неосторожный взгляд… И Алиска нашла выход. Она стала врать. Она стала притворяться.

А как только чуть-чуть созрела, удовлетворила свое любопытство, залезши Николаю Германовичу в штаны.

Ведь в этом была главная тайна: из-за чего мама бросила папу?

Харитонов часто говорил о бабской мимикрии. Они, де, легче приспосабливаются — легче выезжают… Наверное, дело здесь в том, что у баб другая функциональная задача. Заставить себя спать с доминиканцем или португальцем ради тех благ, которыми при этом можно попользоваться, — это то же самое, что и съездить на хату к мальчикам “послушать музыку”… Только “на хату к мальчикам” — временная, дискретная акция, а “отъезд” на так называемое ПМЖ — акция действия непрерывного, перманентного… Долгоиграющая акция… Но суть — одна и та же. На хату — там угостят коньяком. Поесть шашлыка дадут, ну, придется за это взять в рот пару-другую членов… А если хавка и выпивка окажутся хорошими, так оно того и стоит!

А с отъездом на ПМЖ? То же самое. Только вот вечеринку можно прервать. И потом снова стать хорошей девочкой. Но это вопрос того — какая у кого мера ценностей. Если блага в виде ежедневной фирменной еды и коньяка стоят того, чтобы каждую ночь брать в рот черный… значит, такова внутренняя установка.

Алиска растрогала Ваньку описанием страданий родителей ее португальца, в доме которых они ныне проживали. Суть драмы была в том, что те надрывались, строили копили, покупали, а теперь состарились и болели.

Вот незадача! И по их западному обычаю — дети должны были за проживание в родительском доме родителям деньги платить, как квартиросъемщики платят. Вот, лажа!

Алискина маман всегда полагала, что недополучила в жизни по своей красоте и талантам.

Таланты ее причем носили какой-то мифический характер:

“Маман хорошо рисовала”… Но рисунков этих никто никогда не видал!

“Маман прекрасно во всем разбиралась и, работая чертежницей, порой заменяла иных инженеров”… Но, поговорив с этой дамою полчаса, Ваньке хотелось сунуть голову под струю холодной воды, чтобы не сойти с ума от непроходимой глупости.

“Маман — многодетная мать: она воспитала троих детей”… Это точно! Первая из них — неисправимая Алиска. Вторая — глупая и ленивая толстуха Варвара… И третье чадо — сынок Петруша, который с благословения маман в свои двадцать четыре превратился в профессионального косца — пряточника от армии… И на работу не шел — боялся, что военкомы достанут. И учиться не шел — тоже чего-то там боялся… Так все сидит на кухне — пиво пьет да курит… Маман любит рассказывать, какие мужчины за нею ухаживали. Особенно упоминается какой-то архитектор из Риги. Томно закатываются глаза, тонкой струйкой выпускается дым из ноздрей… Архитектор из Риги!.. Теперь, наверное, маман томно закатывает глаза, когда говорит знакомым, что ее старшая дочь живет в Португалии.

А он-то ей писал!

Ах! И Иван наливал себе еще один стакан…

В той самой Португалии, на пляже где-то между Капо Дель Рока и Кашкайшем, из взятого Ванькиным приятелем напрокат автомобиля соотечественники Алискиного Хосе Жу-Жу, по их национальному обычаю, украли Ванькины вещи.

Смешно вспоминать! Среди прочего был и сборник рассказов Довлатова. На русском-то языке! Зачем им? Ванька его творчеством никогда особенно не восторгался, но на днях услышал по радио “Свобода” передачу, где рассказывали о зарубежном этапе литературной деятельности почившего в бозе писателя, ну и читали при этом некоторые письма, где, в частности, Довлатов писал своему другу-издателю: “Посылаю новую вещь — вроде эссе. Тут все негодяи выведены под собственными именами…”

Ваньке тоже хотелось… Руки так и чесались, ну так и чесались…

Он нашел еще такую свою безделицу, что как-то написал для Алиски, чтоб позабавить ее. Написал про себя, каким он себя представлял…

Нашел и еще одно, что написал ей в первый месяц их знакомства:

Ванька так и не состыковался с нею во времени. Разница в возрасте — не просто разница в возрасте. Это пропасть между несовместимыми культурами.

Алиска — бесстыдница. Теперь время такое, и все они, дети перестройки, напрочь лишены того, что в недавнее время в женщинах еще так явственно проявлялось… С детства Ваньке врезалось из где-то прочитанного: “Если женщина не стесняется перед тобой своей наготы, значит она тебя не любит”… Интересно, в некоторых женщинах это прослеживал он явственно. Но теперь… Но нынче, не знаешь, что и думать. Говорит: “Люблю” и ходит по квартире в чем родила мать… туда-сюда ходит… и говорит “люблю”. Алиска не признавала на окнах занавесок. Ванька ей говорил: “Там же все мужики из соседнего дома к биноклям приникли”… А она только смеялась и с зажженным светом ходила по квартире туда-сюда.

Но ночью… Он оценил. Он по достоинству оценил это окно без штор. С его луною в полнеба. С темно-серыми облаками, несущимися вдаль, как наши грехи несутся в ад, унося последние частицы нашего живого бессмертия.

У нее в постели он помнил не сколько саму — мягкую, послушную и желанную Алиску — сколько ее окно.

На шестую или на седьмую неделю великого Ванькиного пьянства снова приехали ребята от Левы Брюшного. Били бейсбольными битами. Как и обещали.

Ванька попал в дежурную больницу. На отделение травматологии.

Но чувство юмора не изменило, хоть и больно было смеяться, каждое сотрясение организма электрическим током отзывалось в четырех сломанных ребрах.

Ванька не мог удержаться от смеха, когда вспоминал эпизод из гайдаевской “Бриллиантовой руки”, где Лелик говорил: “Не беспокойся, Козлодоев, я буду бить аккуратно, но сильно…”

Эх! До чего же аккуратно бьют ребята Левы Брюшного…

Вот кабы наши бандиты еще умели бы так же аккуратно писать стихи и изобретать компьютеры! Цены бы не было русскому народу!

Нюта — Асуров

Париж

1997

Константин Сергеевич Асуров не долго пялил свое глупое лицо в бокал глупого немецкого пива… Ему все же удалось выйти из оцепенения и взять-таки себя в руки. И более того, может, впервые за много лет ему удалось трезво и адекватно оценить происходящее, а вернее — оценить свое место в создавшейся ситуации.

Итак, козыри вдруг перешли из его рук в руки противника… Или, правильнее сказать, пока еще не противника, но партнера. И Нюточка в одночасье выросла из ведомого звена в ведущее, предлагая ему — Косте Асурову — сыграть на совершенно иных условиях.

Ну и что? И что он потерял и что он приобрел?

Во-первых, все еще не так страшно. Он, Костя Асуров, еще вполне может из дела выскочить, убежать и спрятаться. Но тогда он уже навсегда останется бедняком Костей Асуровым, парижским туалетным работником, чья незавидная участь — радоваться пятидесятифранковой подачке и сглатывать слюну зависти при виде более удачливых мосье и мусью, которые из дорогих баров и клубов тащат в свои роскошные апартаменты в пятнадцатом округе самых дорогих телок, везя их на флэт в дорогущих автомобилях…

А если вписаться в дело, как предлагает ему эта нахалка Нюточка, девочка-припевочка, которую, попадись ему в Советском Союзе конца семидесятых или начала восьмидесятых, он бы в бараний рог скрутил! “Итак, что мы имеем с гуся?” — сам себя спросил Костя Асуров, допивая свое пиво. С гуся мы имеем жир… То есть, нам надо получить с жирного гуся частицу его подкожных сбережений. И тут в этой части операции все в общем-то остается по-прежнему.

Меняется только исполнительская часть. Теперь вместо того, чтобы сидеть в кустах, замаскировавшись под люстру, как в анекдоте про Штирлица, ему, Косте Асурову, самому предстоит ехать на переговоры с боевиками Мамедова и подставлять под их вполне реальные стволы свою драгоценнейшую шкуру. Шкурку. Шкурочку… А те ведь и продырявить реально могут.

И как хорошо было придумано сперва. Нюточка бы поехала на стрелку с людьми Мамедова, сострючила бы бабки, а случись пиф-паф, то шкурку бы попортили не ему, Косте Асурову, а ей — молодой нахалке.

Неожиданно Костя Асуров улыбнулся собственным мыслям. Он вдруг вспомнил куплеты Премьер-министра из телевизионного водевиля “Обыкновенное чудо”, который впервые показали на Новый тысяча девятьсот семьдесят девятый… Куплеты были немудреные, но в блестящем исполнении Андрея Миронова приобретали глубокий смысл…

Смешно! И ему, Косте Асурову, жить хочется. Так что если надо будет, и в эту милую девушку пальнут пару раз, то ему, Асурову, не жаль будет.

Он, как и положено сотруднику органов, постарался выжать из себя человеколюбие вообще и сентиментальность в частности. Холодный ум, чистые руки, горячее сердце! Или лучше — холодное сердце, горячие, жадные до баб и денег руки и чистый, незамутненный разум! Так-то вернее.

И Асуров решил переподставить Нюточку. Перепродать. Раз она со своим неизвестным корешком решила подставить Асурова, то Асуров, не будь дурак, подставит Нюточку. Это еще надо поглядеть — у кого ума побольше да хитрости!

Асуров допил пиво и отправился в отель — “писать оперу”, про всех вообще и про Нюточку в частности, потому как “опер” велел все и вся подробно прописывать.

Константин Сергеевич был разумным и рациональным человеком. Поэтому он решил, что не следует ему ехать в Россию, и тем более в столицу Татарстана город Казань. Для того, чтобы известить бывшего коллегу по Комитету и нынешнего нефтяного магната господина Мамедова о кознях некоей нахальной девчонки, известить нынешнего вице-премьера правительства Татарстана о готовящемся против его сына заговоре — не нужно было ехать в Казань. Достаточно было написать письмо.

Как учили в таллинской школе КГБ, действовать надо по обстановке. И если теперь обстановка изменилась, и Нюточка перехватила инициативу, то меняются не только планы действий, но что самое главное — меняются и конечные цели всей операции. По обстановке!

А цели теперь у Асурова даже более красивые и гладкие, чем были две недели тому назад. Теперь, благодаря умно составленному доносу, он, Костя Асуров, в глазах своего бывшего коллеги, нынешнего мультимиллионера, будет выглядеть не гнусным шантажистом и похитителем людей, но — наоборот — благородным борцом с терроризмом и верным другом, желающим помочь бывшему коллеге — спасти родного сына…

А за такие добродетели Костя Асуров может рассчитывать и на щедрое вознаграждение! Нюточку укокошат мамедовские бульдоги… А Косте Асурову — премия! И почет, как борцу с терроризмом. Гляди — еще назад в “контору” пригласят с повышением в звании!

Константин Сергеевич написал “правильную телегу”, ей точно не дадут залежаться под сукном! Слава Богу, сам почти пятнадцать лет такие “телеги” от разного рода агентуры обрабатывал.

“Резиденту ФСБ при Посольстве Российской Федерации.

(Вниманию генерал-лейтенанта КГБ-ФСБ Мамедова, ныне исполняющего обязанности вице-премьера правительства Республики Татарстан).

Мною, Асуровым К.С., подполковником КГБ в отставке, раскрыт заговор международной банды террористов, имеющей целью из центра, расположенного в Женеве, организовать ряд террористических актов против высокопоставленных лиц в правительстве Российской Федерации и, в частности, против генерала Мамедова и его семьи. Как честный офицер, верный присяге и идеалам ЧЕКИСТА-ДЗЕРЖИНЦА, я считаю своим священным долгом доложить о раскрытом мною заговоре по команде.

В настоящий момент я проживаю в гостинице “Рив-Гош”. Номер моего мобильного телефона — 077-513-432-810.

Подполковник КГБ в запасе

Асуров К.С.”

Конверт с доносом Асуров отнес к посольству Российской Федерации и бросил в ящик для почты с пометкой — cito!

Аслан со своими боевиками заняли самые выгодные позиции в ключевых точках площади Шарль Мань. В маленький, но сильный бинокль Аслан хорошо видел посетителей открытого кафе-брассери, где Нюте назначили свидание со связником Мамедова.

— Девка пошла, — в оперативном наушнике услышал он голос своего наблюдателя.

— Вижу, пошла девчонка, — ответил он, не отрываясь от бинокля, — глядите, где связной.

— Связного пока не вижу, — отозвался наблюдатель.

Аслан пошарил биноклем справа налево и потом назад — слева направо.

За столиками открытой веранды обычного для европейского городка кафе восседала праздная публика. Американские старушки в возмутительно молодежных шортах и кроссовках, итальянские или испанские студенты, свора японцев с вечными видеокамерами…

— Не вижу связного, — сказал Аслан.

— Девка подошла к кафе, — отозвался снайпер-наблюдатель.

— Вижу, — подтвердил Аслан, наблюдая в бинокль, как Нюточка присела за крайний свободный столик.

Вдруг в кафе что-то произошло. Аслан подкрутил верньеры настройки и приник к окулярам.

— Там какая-то суета, Аслан, — сказал по рации наблюдатель.

Он и сам видел, что суета. Трое мужчин подошли к Нюте, что-то сказали ей, и на протянутые ею руки один из них быстро надел наручники. Другой мужчина что-то сказал в свою “воки-токи”. И тут же где-то рядом завыла сирена полицейской машины.

— Смываемся, — сказал Аслан в гарнитуру и, убрав бинокль в карман, спрыгнул с крыши в тихий дворик, где верхом на “кавасаки” уже ждал его верный нукер.

“Сгорела баба, — подумал Аслан, — и нас теперь сдаст…”

Надо эту девку того… Аслан сделал характерный жест ребром ладони, проведя им по горлу.

— Теймураз, ты этим займешься…

Нил Баренцев

Занаду — Женева

1997

Нюточку Нил увидал в программе последних новостей по каналу “Евроньюс”.

— Бог ты мой, — невольно вырвалось у него, когда на экране показали испуганную девушку в наручниках, под белы рученьки ведомую двумя швейцарскими полицейскими.

— Сегодня в самом центре Женевы, по подозрению в организации похищения с целью шантажа, была арестована молодая женщина, назвавшаяся Анной Бах. Однако, полиция предполагает, что это не настоящее имя преступницы, и в настоящий момент прокуратура кантона Женевы и органы дознания проводят оперативно-следственные мероприятия по выявлению остальных членов преступной группы, — скороговоркой по-французски говорил диктор.

— По некоторым данным, арест молодой террористки стал возможен благодаря сигналу, поступившему в полицию кантона Женевы из посольства России. И более того, по непроверенным данным, назвавшаяся Анной Бах участвовала в похищении сына известного русского бизнесмена и члена правительства Республики Татарстан — Мамедова, с целью получить крупный денежный выкуп. Сейчас подозреваемая находится в управлении полиции, где с ней ведется работа. Следствие возглавляет комиссар полиции Александр Крюгер, следите за нашими репортажами, в следующем блоке новостей — продолжение темы…

Нил еще раз присвистнул. Взял трубку телефона. Постоял пару минут с трубкой в руке. Собрался было набрать лондонский номер, но передумал.

“Самому надо решать такие вопросы, самому! На то ты и мужчина”.

Прежде всего позвонил в российское посольство в Афинах. Там Нилу подсказали, как позвонить в российское консульство в Женеву.

Телевизор с “Евроньюс” не выключался, и по нему как раз снова пошел блок женевской хроники. Нил сделал звук погромче.

— Наш корреспондент получил новые подробности того, как развиваются события в Женеве, связанные с утренним арестом некоей Анны Бах. Подозреваемая дала показания, и теперь по этому делу полицией кантона Женевы произведен еще один арест подозреваемого в связях с преступной группой. Это русский, его зовут Константин Асуров…

— Асуров? Что за черт? Почему Асуров? — непроизвольно вырвалось у Нила.

Он глядел на экран, а там двое крепкого вида полицейских под руки вели именно Костю Асурова — парижского туалетного работника, а диктор продолжал тараторить:

— По не проверенным еще данным, Асуров был офицером черного ордена КГБ и Анна Бах была его агентом. Кроме того, по показаниям, которые дала Анна Бах, полицией теперь разыскивается некий Аслан Бароев — чеченец, имеющий российское гражданство. Итак, дело о похищении и выкупе приобретает скандальную, но, впрочем, привычную окраску — снова КГБ, снова русские, снова Чечня и снова ворованные нефтяные деньги!

Нил уже не слушал болтовню диктора, он уже собирался в дорогу, отдавая указания, как тут без него жить и вести хозяйство.

Он позвонил в аэропорт Солоников, и теперь через полтора часа за ним должен был прилететь вертолет.

— Ты летишь выручать эту девушку? — спросил его маленький Нил-Ро, когда они вместе вышли на вертолетную площадку.

— Да, потому что настоящие рыцари обязаны приходить на выручку к тем, кто нуждается в помощи, — ответил Нил-старший.

— Она тебе нравится? — прямо глядя в глаза, спросил Нил-Ро.

— Да, — ответил Нил-старший.

— А Та-Та, разве ты ее не любишь? — так же прямо глядя в глаза, спросил Нил-Ро.

— Люблю, — ответил Нил-старший, — но выручать друзей надо не по принципу “лайкс-дислайкс”, а по принципу императивной безусловности, как по Канту, — и покровительственно потрепал Нила-Ро по плечу, эта покровительственность вырвалась у него совершенно непринужденно.

И Нил-Ро не воспринял эти напутствия как нечто слизанное с плохого голливудского боевика. Разве не истина, что товарищей надо выручать? Особенно, если этот товарищ еще и красивая девушка!

Так думал маленький Нил-Ро, бредя назад в свое бунгало, когда вертолет с Нилом старшим уже растворился в утренней лазури.

Из Солоников прямого рейса на Женеву сегодня не было.

Можно было лететь через Париж. Это был вполне подходящий вариант, и девушка в сине-белой форменке “Эйр-франс” тихим нежным голоском натуральной Мерилин Монро уговорила Нила окончательно, тем более, что из “Де-Голля” на Женеву его самолет улетал через сорок минут по прибытии самолета из Солоников.

— И я так и не увижу Тур д’Эффель и Шонс Элисе? — с деланым страданием воскликнул Нил, подавая девушке свою платиновую “визу”…

— По вашему виду не скажешь, что вы не бывали в Париже, — проворковала мадмуазель Эйр-Франс.

— Пу-пу-пи-ду, — в тон ее монровскому воркованию пропел Нил…

Но человек предполагает, а Бог располагает. Вместо “Де-Голля” их принял Орли.

Выйдя через гофрированную трубу в терминал, Нил направился к справочной. Первый рейс на Женеву из Орли был через полтора часа, и его билет “бизнес-класса” был действителен.

— Тысячу извинений, месье, авиакомпания приносит вам свои сожаления за доставленные неудобства.

Какой-то толстый америкос, с которым они вместе летели из Солоников, громогласно угрожал разорить “Эйр-франс” судебными исками на возмещение ущерба в сто тысяч долларов за срыв сделки, к которой он теперь вряд ли успеет. “И вообще, жалко, что мы во Вторую мировую мало бомбили этих европейцев”, — добавил америкос.

— Иском на сто тысяч вы вряд ли разорите компанию с полуторамиллиардным оборотом, — заметил Нил, — а что до бомбежек, то вы, наверное, перепутали французов с немцами, французы же входили в коалицию стран-победительниц…

— Так-то оно так формально, — пробурчал опоздавший к своим переговорам американец, — но вы, надо полагать, как и все европейцы, считаете, что мы, американцы, подобно Ронни Рейгану, путаем индейцев с индусами и думаем, что Калифорния по своим размерам больше Китая, я знаю историю и знаю, что Кейтель, когда подписывал акт о капитуляции, увидав среди союзных генералов и француза, ехидно спросил: “А что? Мы разве и вам войну проиграли?” А кроме того, мне хорошо известен и тот факт, что Берлин в апреле защищала дивизия СС “Карл Великий”, вся из чистокровных французов, и на подступах к столице почти целиком легла другая дивизия СС — “Валлония”, тоже вся из франкоязычных парней-добровольцев, так что я не отказываюсь от своих слов про недостаточность бомбового воспитания…

— Бомбовой порки? — переспросил Нил. — Все вам, американцам, неймется кого-либо воспитывать, этакий комплекс несостоявшегося архиродителя, а что до французов из СС, защищавших Берлин… Парадокс, но Берлин защищали латыши, французы, бельгийцы…

— Потому что Сталин, не считаясь ни с какими потерями, так рванул из Саксонии и Силезии в Бранденбургские края, дабы к большевистскому Первомаю взять столицу, что ни Венк со своей армией, ни Кессельринг с полуторамиллионами солдат — к Берлину просто не поспели, вот и собирали на защиту Рейхсканцелярии латышских стрелков да французских добровольцев…

У них был целый час до женевского рейса, и они, как два приятеля, болтали, сидя в баре, болтали, даже не удосужившись познакомиться.

— Причем русские их в плен не брали, всех расстреливали, — сказал американец.

— Не правда ваша, — возразил Нил, — французов из дивизии “Карл Великий” расстреляли свои же, деголлевские…

— Того Де-Голля, что нас с вами не принял, — хохотнул американец.

— Да, и причем там, возле Бранденбургских ворот, где была казнь, там разговор по-французски интересный вышел. Когда деголлевский генерал спросил одного обер-шарфюрера, почему на нем, на французе, немецкая форма, тот непринужденно ответил вопросом на вопрос, а почему на вас американская?

Внезапно Нил прервал их приятную беседу. По “Евроньюс” показывали сюжет из Женевы, и до ушей Нила донеслись комментарии: “…стили, потому что истек срок содержания под стражей, что же касается Анны Бах, ее личность еще требует установления, она пока будет содержаться в тюрьме полицейского управления. Господин Асуров отказался ответить на вопросы журналистов и сразу отбыл на такси в русское посольство. Адвокат господина Асурова — мосье Перголя сказал нашему корреспонденту, что пока господин Асуров дал подписку о невыезде и обязан являться по вызову следователя в качестве свидетеля по делу Анны Бах…”

Дили-дум — диленькнули музыкальные джинглы, после которых объявляли о прибытиях и конце регистрации.

Их рейс.

— Ну, двинули, союзничек! — сказал американец.

— Пошли, любитель американской порки, — ответил Нил.

Из аэропорта Нил сразу поехал именно в Рив-Гош. “Надо будет посмотреть на эту гостиницу, где у Асурова явка была”, — решил он.

Белый “мерседес” — такси старомодной модели “двухсотого” кузова — бодренько и без толчков вез его по холмам женевских предместий.

“На холмах Грузии моей” — вспомнилось вдруг Нилу… Да, Пушкин не бывал за границей! Зато вот ему, Нилу Баренцеву, повезло… Нил постарался все же не отвлекаться от главного — как вытащить Асурова из посольства? Ведь наверняка сидит там и не выходит. Или ему и не велят выходить? Но мысли о Пушкине все же отвлекали.

Зато какая Пушкину досталась доля! Стрелялся. И не раз. А Асурова он стал бы вызывать? Как там у Лермонтова? “Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, подвластный им народ…” Асуров, конечно, не голубой, но мундир. А гэбиста можно было вызвать? Из-за Анны Петровны Керн.

— Nous sommes arrives, Monsieur <Приехали, месье>, — вывел его из оцепенения шофер такси.

— Acceptez-vous les cartes bleus? <Вы принимаете “визу”?> — спросил Нил.

— Desole, on ne prend que les espnces <К сожалению, увы, не принимаю, беру только наличные>, — покачал головой швейцарец, показывая руками, мол, машина не новая и аппарата сканирования “визы” у него нет.

— Je n’ai pas de francs suisses <У меня нет швейцарских франков>, — спохватился вдруг Нил, соображая, что из наличности в карманах у него только доллары, французские франки и драхмы.

— Vous n’en avez pas? Et voila le distributeur juste en face! <Нет? Так вот банкомат на вас смотрит!>

Опытный шофер понимающе показал пальцем на банкомат от “Суисс Кредит”, что дисплейным рылом своим осклабился слева от дверей гостиницы.

“Ну и страна, — подумалось Нилу, когда он отпустил таксиста, — повсюду наружная реклама Свисс арми найфов!” И сам же, оценивая собственное остроумие, наградил самого себя лучезарной благодарной улыбкой: “Как я их!”.

Секретарша в посольстве ответила, что господин Баренцев может, не заказывая пропуска, войти на территорию посольства Российской Федерации по предъявлению паспорта гражданина Российской Федерации, если господин Баренцев таковым является.

Господин Баренцев таковым не являлся. Пришлось выдумывать дело к послу. Например, дело о возвращении утраченного гражданства. Нужно ведь подать заявление, проконсультироваться с юристом, специалистом по международному праву…

Его записали на завтра на одиннадцать.

Ну что ж! Было время сходить в спортивный магазин и подготовиться к завтрашнему визиту.

Таковой нашелся как раз на уличке с характерным названием рю де Шасс. Нил не удержался и спросил приказчика, отчего такое совпадение? Оказалось, что никакого совпадения нет. Магазинчик охотничьих ружей и ножей был на этом месте уже пятьсот лет. Отсюда, именно по магазинчику, и улочка получила свое охотничье название.

Нил приобрел пневматический газобаллонный пистолет Вальтера, под копию знаменитого “Р-38”.

— Отличное приобретение, месье, — одобрил приказчик, — на десять метров две пивные бутылки шариком насквозь — в первой две дырки, а вторую вдребезги, и лицензия не требуется, а на бандитов отличное психологическое действие.

— Именно на бандитов, — подтвердил Нил, пряча пистолет в карман.

Если в посольстве при входе есть рамка детектора металлоискателя, то он извинится и сдаст пневматический пугач охране. Никаких законов он не нарушит.

Рамки при входе в российское посольство не было. Придумывать для Асурова и тех шавок, что его стерегли, нечто слишком сложное, Нил считал не стоящим килокалорий, адекватно затраченных на умственное напряжение. Он решил, что просто вызовет Асурова в холл. Для беседы.

И Асуров, будучи в полной уверенности, что, пока он в посольстве, ему ничего не грозит, непременно выйдет к нему.

— Моя фамилия Баренцев, Нил Баренцев, бизнесмен из Греции, — по-русски представился Нил, показывая секретарю свой паспорт, — я в Женеве проездом и хотел бы встретиться здесь с моим старым приятелем, господином Асуровым, так что, будьте любезны, передайте ему от меня поклон и пожелания скорой встречи.

Ему предложили присесть.

Российские посольства повсюду огромны и расточительны в нерациональности своих пространств. Нил бывал в посольствах СССР в гэдээровском Берлине, в Париже, в Брюсселе… И повсюду в вестибюлях мрамор и габбро. И места достаточно для парада бронетанковой техники.

Тут не только Асурова спрятать можно. Можно сто Асуровых спрятать. Если он им нужен.

— Нил? — удивленно вскинув брови, Асуров робко протягивал руку для пожатия.

— Не стареют душой ветераны парижских туалетов! — ответил Нил, пряча руку за спиной и под шлицей фалды пиджака, за ремнем, нащупывая рукоять пистолета.

Присели за шахматный столик. Ну и затейники тут в посольстве интерьеры придумывали! А нет ли у них здесь площадки для игры в русские городки? Шахматы — они ведь индийские!

Но присели.

— У тебя до меня дело? — Асуров еще раз попробовал начать разговор.

— Есть дело, — ответил Нил, просунув руку под столом и упирая ствол в промежность своему визави.

Девятка. Девять миллиметров.

— Яйца враз оторвет, потом ни одна даже швейцарская клиника не пришьет, — начал беседу Нил с убедительного аргумента. — А меня потом мои адвокаты за мои-то деньги уже через два месяца гарантированно под залог выпустят, потому как аффект, да ревность, да то да се, да права человека, да кризис казуса беллис…. А ты навеки без яиц!

— Чего надо? — прохрипел Асуров.

— Выйдем, — совсем по школьному ответил Нил, — выйдем отсюда, и ты поедешь со мной, у нас с тобой теперь есть одно общее дельце…

Смелость города берет. “Смелость и нахальство”, — добавил бы от себя Нил к этой суворовской поговорке. И не только города берет, но и Асуровых из посольств выводит.

Они, как два неразлучных друга, обнявшись, дошли до поднанятого Нилом такси… Два друга… Тысячу лет не виделись. Вот теперь нежно обнимая друга за талию, один ведет другого к такси, чтобы отвезти его в… Ну, наверное, в ресторан или пивную, чтобы за кружкой пива вспомнить школьные годы или студенческие проделки…

А может… а может, он отвезет друга в лес и там убьет! Что, разве не сюжет?

Нил вывел Асурова из посольства, взяв его за “фук”, как берут дамку в простых шашках.

Они уехали в лес. В горы. Всю дорогу молчали.

А о чем говорить? Все сказано! Будешь кричать — убью на месте.

На семьдесят шестой версте, на границе двух кантонов, такси отпустили. Поднялись в горку. Хвойный лес. Ручей. Водопад. Прям картинка для швейцарского шоколада! Одно удовольствие в таком месте мерзавца подстрелить!

— Вот здесь-то я тебя и расстреляю, — сказал Нил, когда они вплотную подошли к отвесной каменной стене, метров на сорок взметнувшейся по вертикали.

Над ней на фоне синего неба зеленели совсем подмосковные елки. А где-то там внизу под уступом шелестел водопад.

Стенка подходящая. Так что, пожалте бриться, Константин Сергеевич!

Асуров вдруг заорал. Тупо и бессмысленно заорал. Широко раскрыв рот и на одной воющей ноте изрыгая гортанью первую гласную русского алфавита. И очень протяжно…

Нил едва успел отступить в сторону, чтобы не быть сметенным неожиданным порывом Асурова.

Протяжное “а-а-а” прервалось вместе со стуком упавшего тела.

Нил осторожно заглянул с уступа вниз, туда, куда мчался водопад. Метров двадцать будет! Шестой этаж сталинского дома! Мозги врассыпную!

Вот и закончен земной путь человека. Sic transit gloria mundi.

Однако через секунду Нил услышал слабый стон, доносящийся откуда-то снизу, но совсем рядом. Он вытянул шею, внимательнее заглядывая вниз.

Видимо, тот дежурный ангел, что сегодня пас заблудшую овцу — Костю Асурова — подбросил-таки ему под задницу мягкий пучок соломки. А вернее сказать, устроил так, что Константин Сергеевич не слишком шибко разогнался в своем смертельном прыжке и упал не на самое дно глубокого ущелья, как та птичка из знаменитого тоста, которую теперь всем всегда жалко, а на каменный выступ, двумя метрами ниже…

В общем, полет в бессмертие у Асурова не получился. Как не состоялась и вся его бестолковая жизнь!

— Ты даже самоубийством покончить нормально не можешь, дурило, — прикрикнул Нил на стонущего Асурова.

— Пушку убери, — попросил Асуров, садясь на камень и вытирая кровь с разбитого лица.

— Ладно, — ответил Нил. — Думаешь, я тебя сейчас расстрелял бы? — спросил он, протягивая Асурову руку. — Вылезай давай, нефиг притворяться!

— А ты меня не убьешь? — недоверчиво спросил Асуров, вылезая на площадку.

— Если примешь мои условия, то пока не убью, — ответил Нил, — но кабы я хотел сделать себе душевный подарок на день рожденья, то лучше твоего скальпа я бы ничего не смог придумать, однако пока ты мне нужен живым.

— Значит, ты меня не расстреляешь? — спросил Асуров, заискивающе снизу вверх заглядывая Нилу в глаза.

— Если мы договоримся, то не расстреляю, — ответил Нил, — все зависит от тебя, как ты докажешь свое желание жить.

— А чем я могу это доказать? — спросил Асуров.

— Поможешь мне вытащить девчонку, — жестко ответил Нил.

— Но как? — спросил Асуров.

— У меня есть некоторые соображения, — ответил Нил, — главное, ты должен до конца уразуметь ту истину, что бояться тебе сейчас надо не Мамедова, не друзей-гэбистов, не злых чеченов, а меня, меня — Нила Баренцева, ибо именно я твоя реальная смерть… Ты понял меня?

Нил спокойно и властно смотрел Асурову в глаза. Тот не выдержал взгляда.

— Ты понял, кто твой хозяин? Кто хозяин твоей вонючей жизни? — еще раз спросил Нил.

— Да, — ответил Асуров тихо, — понял я, говори, что надо делать, я сделаю…

Уже потом, в самолете компании “Ал-Италия”, что на взлете почти вертикальной свечкой пронизал лазурь неба над Женевским озером, уже сидючи в салоне “бизнес-класса” и потягивая обязательное, входящее в стоимость полета шампанское, Нил с Нюточкой, хихикая над некоторыми персонажами, припоминали подробности их швейцарских приключений…

Перво-наперво, вернувшись в Женеву, Нил позвонил на телевидение и в местное представительство информационного агентства Ю-Пи-Ай. Через час на пресс-конференции господин Асуров делал заявление. Воистину сенсационное, каких давненько не видывали и не слыхивали здесь, в этой самой безмятежной стране благополучной Европы.

Пресс-конференцию давали в прямом эфире по трем телеканалам, включая Евроньюс, и Александр Крюгер, комиссар полиции кантона Женева, прискакал, услыхав, что свидетель по громкому делу о терроризме делает заявления, содержащие дезавуирование всего ранее сказанного и опубликованного.

— Вопрос от радио “Франс-Интернасьонель”: Скажите, господин Асуров, вы, будучи бывшим офицером КГБ, вы завербовали Анну Бах для выполнения секретной акции по плану российских спецслужб?

— Агентство Ю-Пи-Ай: Господин Асуров, при вербовке Анны Бах вы прибегали к запугиванию и шантажу?

— Телевидение России, канал НТВ: Константин Сергеевич, ваши признания не вызваны давлением, оказанным на вас прокуратурой Швейцарии?

— Газета “Либерасьен”: Скажите, а как связана вся эта история с войной России, развязанной против независимой Чеченской республики?

— Эн-Би-Си: Господин Асуров, Анна Бах совершенно невиновна?

— Ти-Би-Эс: Господин Асуров, не собираетесь ли вы попросить политического убежища в Соединенных Штатах как жертва гонения ваших бывших коллег из КГБ?

Прибывшему к шапочному разбору комиссару Крюгеру тоже досталось.

— Комиссар, значит ли все сказанное, что Анна Бах будет немедленно выпущена на свободу?

— Господин Крюгер, будут ли выданы ордера на арест новых подозреваемых в связи с заявлением господина Асурова.

Все произошло как-то очень быстро. Асурова с пресс-конференции увезли в машине комиссара Крюгера. И Анна вышла из полицейского управления буквально через полтора часа.

— А почему ты взял билеты до Рима? — спросила Нюта, еще не веря в свое неожиданное освобождение.

— Я хочу взять в Римини яхту, — ответил Нил, — яхту с капитаном и экипажем, настоящую морскую яхту… И думаю, хорошее трехдневное морское путешествие поможет тебе успокоиться, правда ведь?

— Наверное, — ответила Нюта, отворачиваясь и глядя в иллюминатор на все удаляющиеся швейцарские горы.

Татьяна Захаржевская

Майами. Флорида

1997

Счастлива та женщина, что смолоду привыкла ценить в мужчинах не стать, не грубую физическую силу или еще того хуже — скоромимоходящую красоту лица, с которого не воду пить, но счастлива та, что с юности своей потянулась к мужчинам умным, способным чему-либо в жизни научить.

Татьяне везло на умных мужчин. И гэбэшный черт Вадим Ахметович, и исчадье ада — муженек лорд Морвен многому ее научили. Научили тому, как устроен этот мир, как устроены люди и как людьми в этом мире управлять.

И теперь рядом с нею были мужчины не просто умные, но мудрые. Нил, Питер, профессор Делох…

А умные мужчины рассказывали ей, что на всех этих съездах партии, на всех этих заседаниях Политбюро, на всех Капитулах и прочих высших форумах всевозможных форм человеческой власти во все времена — ничего обычно не решалось. Все всегда решалось заранее, загодя. До и перед. А на самих заседаниях обычно только фиксировалось и заформализовывалось подготовленное решение.

Так называемые исторические съезды и решающие заседания, были всего лишь театрализованными представлениями, имеющими цель драматически подчеркнуть то человеческое и божественное, что есть во всякой власти. Формальность ритуала, когда решение группы людей становится основополагающим законом жизни для миллионов, должна быть торжественной. В этой формальности должно быть много от церковной службы. Потому как закон человеческий и власть — от Бога! Или от черта…

Татьяне было наплевать на иллюминатский ритуал, она в него достаточно уже наигралась, но ей было небезынтересно узнать, как все же легли чашки весов и кто перетянул на себя одеяло мировой экономики, нефтяники или прогрессисты? Толстый противный Петти или Гейл Блитс с его теннисно-спортивным имиджем современного бизнесмена?

Но спроси ее, Татьяну, перед началом заседания Капитула — за кого она? За белых или за красных? И со всею душою призналась бы она, что ни за тех, ни за других, что одинаково они ей противны. Преобладало в ней даже не чисто женское любопытство, а скорее — врожденный авантюризм и склонность к неповторимо своеобразным приключениям с переодеваниями, что само по себе могло бы послужить поводом для пространных комментариев специалистов-психоаналитиков.

Но дело было сделано. Татьяна, переодетая немой прислугой, была здесь, в помещении Ледового дворца Майами, где проходило очередное, много раз откладывавшееся заседание верховного совета самых богатых людей планеты.

А интерес был еще и в том, что Татьяна имела редкий случай наблюдать себя со стороны. Ведь в королевском кресле Бетриббс-Тиранозавра сидела теперь ее двойница… Актриса, специально натасканная и выдрессированная для этой цели людьми Питера Дубойса.

Татьяна, в старинном наряде шоколадницы, списанном дизайнерами клуба иллюминатов со знаменитого полотна, вместе с десятком других немых шоколадниц подавала господам кофе и напитки. Так было заведено.

Так было заведено уже более ста лет, что прислуга для заседаний Капитула, набиралась всегда из одного и того же интерната для глухонемых. Девушкам хорошо платили. Они неслышно ходили между креслами, подавая кофе, воду и меняя пепельницы. И никого потом не следовало убирать по банальной детективной причине, де, “она слишком много знала”…

Таня знала про одно неприятное испытание, которому до заседания подвергали всех девиц. Кто-то из проверяющих, ответственных за внутреннюю безопасность, за спиной у девушек внезапно стрелял из пистолета. В раздевалке или в душевой. Проверяли — вздрогнет кто? Сморгнет?

И Татьяна специально готовилась по методам психологической защиты элиты спецназа ФБР. Она была способной девушкой… По крайней мере, Питер сказал, что в спецшколе морских котиков она получила бы за психологическую устойчивость высший балл. Ее трудно было “взять за фук”. Почти невозможно.

Когда она ловко подменила собой в туалете специнтерната одну из девушек, выбранных для обслуживания Капитула, ее проверяли как минимум четыре раза. И неожиданно окликали по имени, что числилось в ее интернатском Ай-Ди, и роняли рядом с ней поднос с посудой, и опять-таки, стреляли из пистолета почти над самым ухом… Она и глазом не повела!

Всего их было семь девушек. Все хорошенькие. И все глухонемые. За три недели до этого Татьяне пришлось в суперсжатые сроки освоить азбуку сурдоречи. Но опять-таки Таня была способной ученицей.

В автобусе девушки “переговаривались” между собой, хотя им это и запрещалось по инструкции. Переглядывались, показывали иногда жестом, нравится или не нравится тот или иной мужчина — по большей части из охраны. Все так по-женски! Таня, дабы не отличаться, тоже жестом показала пару раз, что с этим бы не стала, а вот с этим можно было бы и пообщаться на ощупь!

Капитул на сей раз заседал на льду большого хоккейного дворца в Майами. Естественно, совершенно пустого, и от этого — торжественно пугающего.

Поверх искусственного льда лежали панели из пластика, накрытые ковролином. Но тем не менее во дворце было очень прохладно. Говорили, что выбор пал на Ледовый дворец еще и потому, что у части нефтяных старичков от палм-бичевской жары не совсем хорошо работали их электростимулируемые, десятки раз шунтированные дряблые сердчишки.

В огромном зале на ледовой арене было и вправду прохладно. И Татьяна оценила качество средневекового трактирного бархатного платья с длинными юбками. Вспомнила и слова домработницы Клавы, де, в наши годы главное чтоб тепло было! С ее просторечным ударением на первом слоге слова “тепло”.

Заседание шло по протоколу. Начали с ритуала приветствий и подтверждения полномочий.

Татьяне достался левый ряд кресел, тех, что ближе к трону Бетриббс-королевы. Поэтому весь ритуал возведения на трон она стояла практически за спиной Джейкоба Цореса и хорошо видела, как тряслась его старческая голова, как выступали красные пятна на его веснушчатой шее, покрытой редкими длинными седыми волосиками.

“Таким же и его сынок будет, мой женишок, лет этак через тридцать пять, — подумала Татьяна, — хотя нет, не будет он таким, сынок лучше сохранится, потому как не станет папашка Джейкоб сынку-недоумку власть и все имущество отдавать в наследство. Старит обитателей райской Санта-Барбары не климат и не образ жизни, но власть и переживания, связанные с властью”.

Загремели литавры с фанфарами. Однако ей — глухонемой Татьяне — литавров с фанфарами слышать было не положено. Она, как и следовало, на звуки не реагировала. Даже не смаргивала, а то, кто его знает? Может, глядит на нее сейчас начальник режима охраны в сильную оптику откуда-нибудь с тридцать пятого ряда пустого зала…

Ее двойница, в горностаевой мантии, в сопровождении двух гарольдов и оруженосца, вошла в зал. Господа члены Капитула поднялись со своих мест и, выстроившись в две шеренги, образовав собою живой коридор, как в детской игре “ручеек”, приветствовали свою королеву, покуда та, проходя по этому живому коридору, на секунду задерживалась возле каждого, даря легким кивком головы.

— Прошу садиться, господа, — сказала королева, утвердившись на своем троне.

Гарольды замерли у подножия. Оруженосец, он же ритуальный палач, замерев, демонстрировал собравшимся сияющую хромированную сталь топора, что зловеще блистал из раскрытого сафьянового футляра.

— Господа, можно курить и угощаться…

Старшая шоколадница подала пальцами сигнал глухонемым официанткам, и те поплыли с подносами в руках.

Татьяна, сделав книксен, предложила кофе старику Джейкобу. Он принял чашку, даже не поглядев на прислугу. А зря!

Татьяна отошла к импровизированной кухне, где стояли холодильник и кофеварка, но ей все было преотлично слышно.

Докладывал Макмиллан. Он говорил, что за период временного правления госпожи Бетриббс, унаследовавшей трон от ее супруга лорда Морвена, Капитулу не удавалось собраться несмотря на то, что в клубе иллюминатов происходили серьезные и опасные процессы.

Макмиллан читал по бумажке, словно Леонид Брежнев в лучшие годы, то утыкаясь носом в текст, то вскидывая шустрые свои очки на собравшихся в тех местах, где предполагались горячие возгласы одобрения и здравицы в адрес родной партии… Сходство было очень сильным.

Макмиллан разводил обычную идеологическую бодягу о великой миссии клуба иллюминатов, о том, что деятельность госпожи Бетриббс едва не привела к тому, что внутренние разрушительные процессы, наметившиеся в клубе, едва не привели к тому, чтобы не стать необратимыми…

“И никакой конкретики, ты увидишь, там не будет никакой конкретики, — вспомнила Татьяна слова Питера, — они все заранее решили, чтобы не перестрелять друг дружку при очных спорах. У кого оказалось в одном месте больше денег, тот и победил, все по Клаузевицу. В экономике — как на войне — необходимо в один момент в одном месте добиться значительного перевеса, только не войск, а финансов…”

Макмиллан закончил. Слово предоставили Гейлу Блитсу.

Тот тоже говорил по бумажке и тоже “накатил волну” на госпожу Королеву, употребил формулировки, что стиль ее руководства не вписался в устоявшуюся схему промежуточного правления в клубе, с госпожой Бетриббс было трудно решать текущие вопросы и Капитул должен принять весь негативный опыт истекшего года правления госпожи Бетриббс и сделать выводы…

“Как на партсобрании, да и только!” — снова подивилась Татьяна.

Старшая скомандовала — надо подойти к шестому креслу, подать воды и сменить пепельницу.

Это было кресло Барковского. Новый кандидат в члены клуба от группы прогрессистов. Второй русский в клубе, если не считать ее — Татьяну.

Она подала стакан воды, сделала книксен и забрала грязную пепельницу.

Так и подмывало озорно сказать Барковскому, де тебе ссы в глаза, тебе все божья роса, помнишь такую поговорку? Но удержалась…

Третьим выступал сам Цорес. Он и должен был по сценарию, после крещендо недовольства, устроенного “товарищами” Макмилланом и Блитсом, стать сметающим апофеозом, за которым и огласят “оргвыводы”.

Цорес тоже говорил о недостатках в стиле руководства.

Говорил нудно, долго, с одышкой, делая большие паузы, чтобы схватить жабрами достаточно кислорода и не запнуться в своем старческом маразме.

— В общем, — подытожил Джейкоб Цорес, — Капитулу предлагается приступить к процедуре тайного голосования по вопросу доверия временно исполняющей обязанности госпоже Бетриббс.

В зале наступила полная тишина.

Теперь после оглашения предложения голосовать специальные секретари должны были внести урну для тайного голосования, куда члены Капитула могли бы бросить свои черные метки… Но ход заседания прервала королева. Вернее ее двойник…

— Господа, прежде чем вы приступите к голосованию, я должна ознакомить вас с одним важным документом…

Гарольд-секретари разнесли по креслам текст документа… Иллюминаты, срочно понацепляв очки и пенсне, уставились в бумаги…

— Но это невероятно! — первым воскликнул Петти.

— Это невозможно! — воскликнул Макмиллан.

— Это херня какая-то, — выругался Гейл Блитс.

Татьяна уже все знала. Она знала, что на листке бумаги сообщалось: власть в Капитуле не имеет никакой действительной силы, так как предшественник нынешней Бетриббс, лорд Морвен, унаследовал трон при живом короле. Была нарушена логическая связь, выражаемая формулой: король мертв — да здравствует король. Тот король, что был предшественником лорда Морвена, не был мертв, о чем и сообщал членам клуба в предложенном документе.

— Мы берем тайм-аут, — первым объявил Гейл Блитс, откланиваясь и удаляясь вместе с немногочисленными членами группы прогрессистов.

— Нам тоже необходимо все обдумать дома, — сказал Макмиллан, беря Петти под руку.

“Да, верно говорил Питер, они ничего не решают на очных форумах!” — подумала Татьяна.

Капитул развалился на глазах. И двойница Бетриббс-королевы, оставшись одна, долго еще сидела на троне. И ни гарольды, ни палач-оруженосец не смели без ее команды уйти и все бросить, дабы забыть об этом мрачном средневековье и, сев в свои “феррари”, оборудованные кондиционерами, поехать поразвлечься.

“Вот он какой, Капитул, со стороны”, — думала Татьяна, смывая грим. Предал-таки ее… Гейл Блитс! Не стал защищать! Сговорился против нее с нефтяниками.

Через час она уже будет в гостинице у своих. А еще через час улетит из Америки в Европу. В Афины, а там — на остров Занаду. Где летают какаду…

Но не знала Татьяна, что и Питер тоже предал ее. И скоро она скажет ему: “И ты, Брут!”