Знак Ворона

Иван Ларин

Санкт-Петербург

1997

Повестка в прокуратуру занялась мгновенно — и тут же превратилась в пепел, так и не сумев воспламенить ни одного клочка прошлой жизни! Сначала Иван безнадежно загубил китайскую зажигалку, потом извел полкоробка спичек, чувствительно обжег два пальца, а разноцветная куча обрывков так и лежала на серебряном блюде, издевательски сигналя ему — то атласным плечиком Алисы с прошлогодней фотографии, то цифрой “13” с вырванной странички паспорта, то золотистым корешком переплета с уцелевшими буквами, сложившимися в двусмысленную фразу “Золото на…”. Прошлое, со всеми своими взлетами и иллюзиями, упорно не желало уходить в небытие.

— Оно и черт с ним! — горько усмехнулся Иван. — Что толку предавать земному огню этот жалкий хлам? Лучше глянем, как там в ванной…

Мощная боковая струя почти до кромки заполнила пенной водой голубое джакузи, на мраморной приступочке у изголовья было выставлено все необходимое — коньяк, несколько таблеток реланиума. И острая, надежная бритва “Золинген”, которая, собственно, и завершит все.

Вот так. Недовершенное прошлым летом довершится нынешней осенью… Уход философа. Как Сенека, как Гай Петроний…

Иван вздохнул, скинул шелковый халат, сбросил шлепанцы, потрогал босой ногой воду. Пора…

Он на мгновение задержался перед узким, уходящим к потолку зеркалом, и зеркало показало рыхлого седеющего мужчину с потухшим взглядом и вялой порослью редких волосков по всему телу. Зрелище показалось ему настолько непристойным, что он почел за благо задрапироваться оказавшимся под рукой громадным банным полотенцем. Полотенце легло на плечо наподобие римской тоги.

— Сенека, ядрена вошь!.. Петроний Арбитр!.. — Иван выставил руку, словно Цицерон, обращающийся к Сенату, и с патетическими завываниями продекламировал: — Он любил и страдал… Всю жизнь беззаветно любил самого себя — и страдал оттого, что никто более не разделял его любви…

В зеркале отражались кромка белейшего потолка, утыканного галогенными точечками подсветки, стены в мельчайшей многоцветной плитке, шкафчики, вешалки, полочки в позолоте. Мещанская рапсодия в стиле “евростандарт”.

Иван Павлович наклонился, взял с приступочки темную чуть шершавую на ощупь бутыль, вытащил хрустальную пробочку в виде смеющейся кошачьей головы, втянул ноздрями аромат “Мартеля V.S.O.P”, гадливо сморщился. Левины братки вместе с печенкой отбили всякую охоту пить. Хотя за месяц, проведенный на больничной коечке, Иван регулярно надирался в сосиску, а просыпался в холодном поту, в ужасе, треморе и рвотном позыве. Его тошнило даже от запаха медицинского спирта, которым его протирали перед уколами и капельницами.

Но сегодня — особь статья, сегодня это нужно, сегодня уже практически сон…

Иван с остервенением запрокинул голову и от души хлебнул…

Очнулся он от того, что кто-то пощекотал его за нос. Ничего еще не соображая, он выкинул вперед руку, кончиками пальцев ухватил что-то мягкое, пушистое, но это пушистое моментально выскользнуло, а палец ожгла острая боль.

Иван застонал и открыл глаза. Он лежал на кухне на мягком линолеуме, усеянном бумажными обрывками, у самого виска перекатывалась пустая бутылка, причем — это он отчетливо помнил — совсем не та, которую он унес в ванную… Час назад? Два? Вчера? Позавчера?

Из ванной доносилось тихое пение труб. В гостиной позвякивал хрустальными трубочками невидимый отсюда китайский колокольчик. А под столом, забившись к самой батарее, шипел, выгибая спину, совершенно незнакомый черный кот.

Иван Павлович резко сел, опрокинув затылком табуретку, потер виски. Для этого мира картинка была слишком сюрреалистичной и символичной, для мира иного — слишком вещественна, слишком осязаема плотски. Снег, задуваемый в распахнутое окно, был холоден и мокр, свитер, непонятно как оказавшийся на теле, — колюч. А само тело — недвусмысленно и остро отравлено алкоголем.

Не в силах подняться на ноги Иван Павлович на карачках дополз до ванной и завис над голубым финским унитазом.

Ему свезло: после мощного стартового проблева привычных с ранней юности повторных позывов не наблюдалось. С облегчением, переходящим в блаженство, Иван растянулся на полу, виском ощущая прохладу кафеля.

— Мур-р!

На пороге ванной материализовался любопытствующий кот.

— Бред… — пробормотал Иван Павлович. — Откуда он взялся здесь, да еще такой жирный?.. А может быть… может быть, у меня все получилось, и это начинаются те сорокадневные воздушные мытарства, о которых писал этот… как его… Петр Левин. Посмертные…

Такая возможность принесла некоторое успокоение. По крайней мере, более или менее ясной становилась линия поведения.

Иван Павлович приподнялся на локте и пристально посмотрел на кота.

Тот муркнул еще разик и утерся лапой.

— Прекратите прикидываться, Бегемот или как вас там! — отрывисто проговорил Иван Павлович. — Говорите по-русски!

Кот уселся поудобнее, задрал заднюю лапу и принялся нализывать приватные места.

— Ну, так у нас разговора не получится. Прошу вас выйти вон!

Иван дотянулся до валявшегося рядом полотенца, того самого, в котором изображал Сенеку — это еще помнил! — скрутил жгутиком и попытался стегнуть кота. Зверь проворно отпрянул и сбежал.

“В спальню…” — грустно констатировал Иван, услышав характерный звон стекла, сбрасываемого на паркет. Уезжая, Алиска оставила на трюмо почти всю свою выдающуюся косметику, а Иван так и не выкинул ее, должно быть, в подсознательной надежде, что хозяйка когда-нибудь вернется за ней.

— Павиан! — в сердцах закричал он, вскочив, схватил швабру и ринулся в погоню.

Когда Иван вбежал в спальню, гадский кот благополучно валялся на широченной хозяйской кровати и коготками испытывал на прочность шелковое покрывало.

— Вот я тебя!..

Иван с силой обрушил швабру на кровать, но по коту промазал. Зато зацепил антикварный ночник, осыпав покрывало осколками расписных амурчиков. Кот взвился нетопырем, приземлился на туалетный столик, опрокинул любимую Алисину вазу с икебаной из сухих роз и виноградных листьев и между ног Ивана проюркнул в гостиную, где погром продолжился с новой силой.

Еще минут десять Иван гонялся за животным, в энергичном движении и бурных эмоциях пережигая похмелье, пока яснеющее сознание не пробила мысль, в сущности, элементарная: пространство квартиры, хоть и не маленькое, но замкнутое, не считая распахнутого окна на кухне, но ведь зловредный котяра, в отличие от некоторых, не самоубийца и сигать с восьмого этажа не станет… Так что деваться скотине при всем желании некуда. Следовательно, пространство нужно разомкнуть настоящим образом.

Так Иван и поступил — повозившись с замками, цепочками и шпингалетами, настежь распахнул тяжелые створки железной, замаскированной под мореный дуб, входной двери и принялся загонять кота в прихожую. Задуманное удалось наполовину — в прихожую кот отступил, но очень, зараза, ловко забился там под вешалку, куда швабра на длинной ручке никак не пролезала.

Иван остановился, подумал — и пошел за пылесосом.

Возвратился он, волоча красное шведское чудо на колесиках и грозно выставив перед собой гофрированный шланг с нацепленной щеткой.

— Сейчас ты у меня попляшешь!.. — сказал Иван, перевел взгляд в направлении противника и остолбенел.

У вешалки стоял высокий, элегантный незнакомец в черном длиннополом пальто с широкими лацканами, на голове — черное кепи а-ля Михаил Шемякин, на ногах — высокие черные ботинки на шнуровке. В руке, обтянутой черной перчаткой, незнакомец держал черный самсонитовый кейс, в другой — черную тросточку с серебряным набалдашником в виде оскаленной Увидев Ивана, незнакомец лучезарно улыбнулся и мягким баритоном осведомился:

— Господин Ларин Иван Павлович? Вас-то мне и надо…

Действие вновь перетекло в плоскость христианской аллегории.

— Хромает, превращается в черного кота, любимый цвет — черный… — пролепетал Иван и истово перекрестился.

Незнакомец, однако, не вспыхнул адским пламенем, не растворился в клубах серы, лишь кашлянул выразительно и по хозяйски поставил кейс прямо на пол.

— Я, должно быть, не вовремя, у вас приборка, прошу извинить, — в его интонациях ничего извиняющегося не было. — Дело, видите ли, не терпит отлагательства… Кстати, не ваш котик тут на лестницу выскочил?

Не дожидаясь приглашения, незнакомец пристроил на вешалку кепи и расстегнул пальто. Под пальто Иван увидел канареечного цвета пуловер, и сцена тут же утратила мистическое измерение.

— Не мой… С соседнего, наверное, балкона через форточку сюда… Вы извините… — Иван подобострастно улыбнулся. — Повестку вашу мне, конечно, вручили… Но явиться я не мог, не мог, поверьте, я болен, ах, как я болен…

Незнакомец пожал плечами.

— Помилуйте, Иван Павлович, никаких повесток мы вам не вручали… Разыскивали, правда, это было, справки наводили, но чтобы повестки…

— Разве вы не из прокуратуры?

— Избави Боже! Ни малейшего отношения ни к прокуратуре, ни к… инфернатуре. — Незнакомец усмехнулся, сверкнув белоснежными зубами в полумраке прихожей. — Так где нам удобнее побеседовать?

— Побеседовать?.. А, да, конечно… Прошу… — Иван выпустил из рук пылесос и кивком показал вглубь квартиры. — Только у меня беспорядок, вы понимаете…

— Понимаю, понимаю… С вашего позволения, я прикрою входную дверь. А то мало ли еще каких принесет… котиков.

В светлой гостиной Иван сумел наконец разглядеть лицо гостя, вполне, надо сказать, презентабельное — суховатое, четкой европейской лепки, с волнистой, убранной на прямой пробор шевелюрой средней длины. Такому лицу очень хотелось верить, только отчего, отчего же оно казалось Ивану таким знакомым?

— Скажите, а вы… вы случайно в Лениздате не работали? В начале восьмидесятых? — спросил он предательски дрожащим голосом.

Незнакомец непринужденно смахнул с кресла какую-то случайную тряпицу, уселся, прислонил палку к журнальному столику, на столик водрузил кейс и лишь затем ответил:

— Не имел чести… Прежде чем перейти к делу, позвольте, Иван Павлович, представиться. Филипп Корбо, гражданин Франции, хотя проживаю большей частью в Греции. Прибыл в Россию с неофициальной миссией в качестве одного из соучредителей БМФ…

— ВМФ? — в полнейшем обалдении переспросил Иван.

Корбо рассмеялся. Смех его был смехом доброго человека.

— Нет уж, Иван Павлович, увольте!.. У нашей организации задачи более узкие и, смею надеяться, более реалистичные. А название расшифровывается просто — “Битлз Миллениум Фонд”.

— “Битлз”?! И вы — ко мне? Из Греции?! — Иван страшно разволновался, даже покраснел. — Извините, но я ничего не понимаю! Я — и “Битлз”?.. Знаете, вам на Пушкинскую, десять, надо. Вот там битловеды, битлофилы, битломаны. Вася Колин, доктор искусствоведения Мастырка, Володя Граф…

— Иван Павлович, городские сумасшедшие меня не интересуют, — отрезал Корбо, откинулся в кресле, поднял руку жестом античного оратора, призывающего к вниманию, и со вкусом продекламировал:

Первую строфу Иван выслушал, остолбенев и хватая ртом воздух. Потом вскочил, заходил по комнате в страшном возбуждении, пытался закурить, но никак не мог высечь огня из отказавшей вдруг зажигалки.

— Это же давно… Это же так давно… Откуда вы это взяли?

— Да на вашем же, Иван Павлович, поэтическом сайте, из цикла под скромненьким таким заглавием “Осенний мастер”… Конечно, до миллениума еще далеко, но к событиям такого масштаба надо готовиться загодя… Худо-бедно, альтернатива Нобелевки… Наши специалисты уже начали глобальный сетевой поиск, потом авторитетнейшая комиссия просеет улов, всесторонне оценит…

— А-а… — Иван начал смутно что-то такое припоминать. Вроде бы Алиска в свое время подначивала его на открытие своего сайта, плела что-то такое о какой-то премии… — Это у вас по типу премии Гейла Блитса?

— Это она и есть, только с нынешнего года меняет название. Премия Всемирной Сети, ну, а в двухтысячном году будет Millenium Prize. Мы решили, что будет правильно, если она будет тематически связана с творчеством “Битлз”. Свое согласие войти в оргкомитет уже дали Ринго Старр и Йоко Оно, сейчас ведутся переговоры с сэром Полом Маккартни. Информация эта предварительная, неофициальная и пока что огласке не подлежит. Я могу надеяться на вашу сдержанность?

Иван молча кивнул.

— Вот и замечательно, — продолжил Корбо. — Между тем, ваш цикл про “Битлз” очень, как у вас нынче говорят, в тему. Только вот… На сайте вашем указано, что вы ВИЧ-инфицированный активист движения сексуальных меньшинств, прикованный к инвалидному креслу. Тут уж одно из двух, Иван Павлович: либо подкорректируйте данные, пока они не стали предметом изучения отборочной комиссии, либо приведите действительность в соответствие с опубликованными сведениями. Хотя на последнюю меру лично я не пошел бы и за двадцать миллионов…

— Двадцать миллионов? — Иван встрепенулся. — Какие еще двадцать миллионов?

— Американских долларов, разумеется. Именно такое вознаграждение получит победитель.

— Понимаю… — Иван мрачно, исподлобья посмотрел на гостя и вдруг стукнул кулаком по столу. Пепельница упала на ковер, а черный кейс просто подпрыгнул. — Слушайте вы, господин француз из Греции, вы бы для правдоподобия хоть бы акцентик какой-нибудь изобразили, что ли! Оу, дау, корошоу, русски гут! Вместе бы посмеялись в другое время, глядишь, отвалил бы вам рубликов пятьдесят за изобретательность, а сейчас мне, извините, не до ваших лохотронов…

— Я несколько удивлен вашей реакцией, Иван Павлович, — сказал Корбо. — Насколько я понимаю, вы приняли меня за кого-то другого? Не за мошенника ли?

— Ну что вы! — Иван саркастически усмехнулся. — Вы, разумеется, честнейший, кристальнейший человек, и я ни секунды не сомневаюсь, что настоящая цена красивой бумажки, которую вы сейчас жестом фокусника извлечете из вашего чемоданчика и предложите мне заполнить в качестве соискателя вашей “Битлз-Линолеум”, многократно превосходит те чисто символические пять-десять тонн баксов оргвзноса…

— Простите, — прервал его тираду Корбо. — Тонны баксов? Вы, вероятно, имеете в виду тысячи долларов? Только я не понял — пять, десять или все-таки пятьдесят?

— Нисколько! — Иван тряхнул перед носом Корбо недвусмысленным кукишем. — Нисколько вы с меня не возьмете! Потому как нету! Нетути! И тачка импортная отсутствует! И квартирку эту навороченную отписать не могу-с, ибо не моя-с! А юридически принадлежащая бывшей сожительнице моей, гражданке Михельсон Алисе Яновне, ныне сеньоре Хосе-Мария Жу-Жу! Может быть, угодно принять в уплату мой хладный труп? Я ведь, знаете ли, вчера себе вены резал, да не вышло, ну ничего, в другой раз не лопухнусь, только вы уж, будьте любезны, до завтра обождите, а утречком подъезжайте, забирайте, милости просим…

— Чем-то вы, Иван Павлович, очень расстроены, только я не пойму, чем именно, — задумчиво проговорил Корбо. — Плетете какую-то околесицу… Ей-богу, лучше в другой раз зашел бы, да дело уж больно срочное… Значит, говорите, пятьдесят тысяч?

Корбо набрал на замочке кейса пятизначный шифр, раскрыл и выложил перед ошеломленным Иваном пять пачек новеньких, хрустящих стодолларовых бумажек.

— Собственно, Иван Павлович, я и не собирался предлагать вам выдвигаться на участие в конкурсе. Во-первых, до отбора конкретных претендентов еще ох как далеко, а во-вторых, при всех симпатиях к вашему творчеству и вам лично, шансы ваши, мягко говоря, невелики. Мы, собственно, собирались предложить вам войти в экспертную комиссию от России. В сети, знаете ли, на удивление много материала на русском языке, а компетентных специалистов, считайте, вовсе нет… Если принципиальных возражений нет, мы могли бы обсудить условия, подписать предварительное соглашение, и тогда аванс в пять тысяч долларов — ваш.

— Пять тысяч? Но тут же в десять раз больше…

Филипп Корбо усмехнулся.

— А это уже вторая часть марлезонского балета… Дело в том, уважаемый Иван Павлович, что моя жена — совладелица крупной голливудской киностудии. “Мунлайт-Пикчерз”, слыхали?

— Ну… — Иван неопределенно мотнул головой.

— Их последний фильм, кстати, про русских моряков, в этом году получил два “Оскара” — за спецэффекты и за… — Корбо выдержал паузу и медленно, с напором выговорил: — …лучшую женскую роль.

Его немигающий взгляд уперся Ивану в переносицу. Иван вздрогнул, вновь ловя себя на мысли, что уже где-то видел этого человека, этот взгляд фантастически синих глаз.

— Да я как-то… последнее время… насчет кино не очень… — жалко пролепетал он.

— Ну, посмотрите еще… Так вот, на студии приступают к работе над новым фильмом, часть которого будет про Россию семидесятых годов. И супруга моя убеждена, что автором этой части сценария должны быть именно вы…

— Я?! Я? Но почему я?.. Конечно, опыт сценарной работы у меня есть, но… Постойте, что-то меня колотит… я сейчас…

Иван вскочил, заметался по комнате, распахнул барную секцию белоснежной “стенки”, но кроме пустой литрухи из-под мартини и его собственного загранпаспорта, неизвестно как оказавшегося здесь — и тем избежавшего аутодафе, что постигло прочие документальные свидетельства минувшей жизни, не обнаружил. Паспорт Иван в сердцах швырнул на пол, а дверцы бара с треском захлопнул.

— Черт! Сразу столько всего… Мне надо выпить…

— Ах да, чуть не забыл! — Корбо вновь щелкнул замочками кейса и извлек плоскую бутылку янтарно-желтого стекла. — Кальвадос из Нормандии. Весьма рекомендую… Надеюсь, стаканы у вас найдутся?

— Стаканы?.. Да, да, стаканы, конечно, стаканы…

Иван устремился на кухню, откуда тут же донесся шум воды из-под крана.

Корбо поднялся, подобрал лежащий на полу паспорт, заглянул, спрятал в карман. Потом вынул из кармана мобильный телефон, набрал номер…

— Вот.

Иван дрожащими руками поставил на стол два непарных стакана со следами поспешного прикосновения сырого полотенца. Корбо откупорил бутылку, разлил густую, сладко пахнущую жидкость. Иван сел, придвинул к себе стакан, наклонился, приклеившись губами к стеклянной кромке, резко выпрямился и на том же движении осушил до дна. Корбо успел свой стакан только приподнять и понюхать.

— Ух! — выдохнул Иван. — Знатно!.. Голливуд, говорите?

— Голливуд, говорю. — Корбо улыбнулся. — Коли согласны — все это ваше.

Он показал на соблазнительно новые пачки американских купюр.

Корбо рассмеялся.

— Помилуйте, Иван Павлович, аванс в этом портфельчике и не уместится, это так, мелочь, представительский гостинец в подтверждение серьезности…

Иван зажмурился, ущипнул себя за щеку и, усиленно моргая, уставился на Корбо.

— Нет, все-таки не сон… Простите, а ваша жена, она кто? Я ее знаю?

— Вам что-нибудь говорит имя Дарлин Морвен? Леди Морвен?

— Нет, но… Она-то меня откуда знает?

— Да уж знает. И вы ее знаете, правда, под другим именем. Впрочем, под другим именем вы также знаете, хоть и не столь близко, вашего покорного слугу…

— Вас?! — выкрикнул Иван. — Знаю! Гадом буду, знаю! Вот только откуда?

— Для улучшения памяти.

Филипп Корбо придвинул Ивану свой нетронутый стакан. Иван залпом выпил, отдышался, несколько секунд выпученными глазами буравил Корбо, потом хлопнул себя по лбу и застонал.

— Господи!.. Ну я и мудозвон! Редкостный мудила! Нил! Нил Баренцев! Корешок ты мой! Где ж ты пропадал-то столько лет?

Иван подбежал к Нилу, поднял его из кресла, притиснул к себе.

— Ну все, медведь сиволапый, кости переломаешь… — Нил высвободился из дружеских объятий, отступил, отряхиваясь, к окну. — Все, одевайся давай, поехали.

— Куд-куд-куда поехали? — совсем по-куриному закудахтал Иван.

— В аэропорт. Времени практически не осталось, наш рейс через три часа сорок минут, а нам еще надо заскочить визу тебе шлепнуть вот сюда. — Нил показал Ивану его же паспорт. — С консулом я договорился, пока ты балдометры протирал. — Нил убрал паспорт в кейс, туда же сложил доллары. — На временное хранение… Так, все, на сборы две минуты, время пошло.

— А вещи? Мне надо собрать вещи…

— Зачем, дурья башка? Задницу чем-нибудь прикрой, остальное — по ходу пьесы…

— Нил, а Нил? — спросил Иван. — А все-таки кто у тебя жена?

— Татьяна…

— Которая Татьяна?

— Да прямо по опере: “Скажи, которая Татьяна…” На месте увидишь, которая…

— А которую я увижу? — Иван улыбался хитро, чуть шизовато.

— Обеих и увидишь… — пробурчал Нил, напяливая на Ивана пальто…