Знание-сила, 2002 № 07 (901)

Знакомое «новое корыто»

Принято считать, что «человек ищет, где лучше» – будто желания его ненасытны, а их направление определенно. На самом деле, человек, судя по нашим исследованиям, чаше всего «ищет» (или пытается сохранить) ситуацию, которая представляется ему относительно удобной, привычной, спокойной, менее рискованной, соответствующей некоторому заранее заданному образцу. При этом у каждой стабильной социальной группы свой уровень притязаний на социальные и экономические блага, статус и ресурсы, соотносимый с уровнем допустимых «рисков».

Уже ряд лет наши опросы демонстрируют удивительно стабильное соотношение между реальным и желаемым («чтобы жить нормально») уровнями доходов. Так, в докризисном 1997 году «нормальный» доход превышал реальный в 3,2 раза, в 1998 году (до августа) – в 3,4 раза, а после кризиса – в 4,3 раза, в 1999 и в 2000 – в 3,9 раза.

Если бы в распоряжении опрошенных (1997 год) оказалась «крупная сумма денег», каждый третий просто потратил бы ее на текущие нужды, немного меньше – на покупку дома, квартиры, каждый пятый – на лечение, 14 процентов предпочли бы купить дорогие веши, 13 – автомобиль; по 9 процентов опрошенных отметили расходы на образование и на развлечения, отдых. При близкой постановке вопроса («если бы у Вас было достаточно денег…») список открывают телевизор, холодильник, стиральная машина (около половины опрошенных), а завершают компьютер и неистово пропагандируемые пластиковые окна.

Как видим, полет массового воображения даже в прожективной ситуации, без денежных ограничений, не слишком отрывается от «земных» реалий. Первым, что просит человек у счастливого случая, оказывается хорошо знакомое «новое корыто», которое сейчас называется автоматической стиральной машиной.

Впрочем, что мы все о материальном… Летом 2000 года мы выясняли, какой уровень образования человек считает для себя достаточным. Выяснилось. что знаменитое социологическое «правило Матфея» («имущему дастся»…- в том смысле, что запросы растут по мере их удовлетворения) тут не работает: удовлетворенность растет в прямой пропорции с полученным образованием ( люди с дипломом вуза и не хотели бы большего – например, получить еще одно образование, специальность или квалификацию), неудовлетворенность – в обратной пропорции. Есть тут некий предел желаемого, для большинства это среднее образование, школа. Кстати, в последние годы большинство в нашей стране училось 11 лет, и эта цифра не подвержена колебаниям.

Предел ощущается не только в запросах, но и в «предложении», в готовности работать с определенным напряжением. Большинство опрошенных неизменно утверждают, что работают не в полную силу, и лишь немногие в последние года стали работать интенсивнее. В 1994 году 39 процентов (против 11) утверждали, что сами могли бы работать «больше, лучше, чем сейчас»; в 1997 году это соотношение составило 67 процентов против 14.

Вряд ли стоит сводить объяснение этого к ссылкам на дурную национальную генетику и трудную историю (хотя в 1997 году более половины наших собеседников назвали «лень» главной отрицательной чертой россиян). Вот ключ к более реалистическому объяснению: только 3-4 процента опрошенных в нескольких исследованиях последних лет указали, что их заработки зависят от собственного труда, остальные ссыпались на государство, правительство, начальство, положение предприятия и т.д. Отсюда и стабильность установки на небольшой, но гарантированный заработок, который неизменно оказывался более предпочтительным, чем хорошо оплачиваемая, но напряженная работа или риск ведения собственного дела.

Так возникает заколдованный круг нереализованных возможностей- Вынужденные – скорее обстоятельствами, чем привычкой, – предпочитать скромные гарантии и невысокие доходы (таких 60 – 65 процентов) составляют массовую опору заколдованного круга и консервативной ностальгии. «Ограниченная» отдача (работа средней интенсивности) закрепляет ограниченность запросов. И отсюда – «достаточный» уровень фактической удовлетворенности людей своей работой, зарплатой, жизнью в целом. На словах, по данным опросов и согласно обыденным наблюдениям, доля людей, отмечающих, что их вполне или в основном «устраивает жизнь, которую они ведут», невелика – 3 процента в 1994, но уже 18 процентов – в 2000 году. На деле же она гораздо больше, так как доля тех, кто реально рискует, стремясь изменить жизнь, то есть что-то предпринимающих в этом направлении, весьма мала.

Какие цели ставят перед собой современные семьи: выжить, пусть на самом примитивном уровне? Жить не хуже или лучше большинства сограждан? Жить так, как живет средняя семья в Западной Европе, США? Лучше, чем средняя семья на Западе?

Несколько последних лет варианты распределяются весьма стабильно. Около половины хотят жить просто не хуже окружающих; каждый пятый (пенсионеры, люди с низким образованием, из мелких поселений) ориентированы на выживание. На западные образцы равняются, наоборот, самые молодые, образованные, жители крупных городов.

Удивительно другое: и предприниматели, и руководители, и служащие нередко сводят свои цели к выживанию, как и пенсионеры; видимо, они вкладывают в это понятие разные смыслы. И еше: предельными амбициями отличаются вовсе не предприниматели, как можно было бы ожидать (только 3 процента из них хотели бы «жить лучше западных семей»), а руководители (почти каждый десятый).

Потому, как люди оценивают свой социальный статус и материальное положение, можно выделить достаточно резко обособленные три группы: высшую (8 процентов), среднюю (60) и низшую (32 процента). Средний статус наиболее динамичен (наибольшие ожидания перемен, в основном к лучшему) и все последние годы остается доминирующим. Только не следует забывать: речь идет о субъективной оценке движения статусов, масштабах и устойчивости ориентации на «средний уровень». Это никоим образом не «средний класс» или «средний слой», это просто определенный тип самой массовой ориентации, сводящейся к стремлению быть «как все» или «не хуже других».

«Научные открытия и теории» (в % к числу опрошенных в каждой стране; март 1995 г.)

Стремление повысить свой общественный или потребительский статус обычно предполагает не просто отталкивание от «середины», но равнение на некоторый повышенный образец (интересов, благосостояния и так далее). Носители такого образца – либо отечественная элита, либо – особенно когда происходит модернизация – влиятельная западная «середина».

Наша элита не способна задать образцы, которые были бы востребованы обществом, прежде всего потому, что она (по крайней мере ее массовая часть – «социальная элита») действует в том же «заколдованном круге», что и общество в целом. А элита «высокая» (оторвавшаяся от среднего уровня по претензиям, возможностям и доступу к благам) уже по одному этому положению вызывает скорее массовое раздражение, чем желание следовать ее образу жизни. А когда такое раздражение еще и подпитывается. и прямо организуется властью, оно довольно легко переходит в агрессию против «новых русских», «олигархов», «расхитителей народного достояния». Агрессивный популизм всегда служил надежной опорой и питательной средой для авторитарных режимов. Развитие ситуации на российской политической сцене в последнее время это еще раз подтверждает.

Богатым завидует большинство (и само признает это в опросах). Казалось бы, это нормально. Но какая именно зависть? Ближе всего к богатству как предмету зависти по частоте упоминаний оказывается удача, а дальше – высокий статус. Можно полагать, что перед нами скорее «зрительская», чем деятельная («белая») зависть. И почему-то очень редко завидуют умным, сильным или свободным, независимым – должно быть, тоже потому, что это деятельные ценности. А зрительская зависть легко превращается в агрессивную, «черную».

Достаточно чуть изменить формулировку вопроса (например, добавить нечто, заведомо не вызывающее симпатии: «недавно разбогатевшие» и «во главе банков, фирм»…), и зависть попадает в ряд с резко негативными оценками: каждый второй скажет, что эти люди вызывают раздражение, гнев, возмущение.

«История различных стран и культур» (в % к числу опрошенных в каждой стране; март 1995 г.)

Между «простыми» и «продвинутыми», элитарными группами – высокий, почти непроходимый барьер. Более или менее современные формы богатства, благосостояния, свобод не выросли на родной почве, а как бы свалились на голову человеку, привыкшему к иной общественной иерархии. Даже став более или менее привычными, эти феномены остаются чужеродными и сомнительными.

В различных типах обществ у элит разные функции. Элита традиционного общества (старого русского, старого китайского) поддерживает статические образцы порядка и ценностей иерархии. В этой роли, да и по своему воспитанию и способу организации элита смыкается с правящей бюрократией или сословной системой власти. В условиях «догоняющей» модернизации какая-то часть элиты (а если модернизацией руководит государство, то вместе с бюрократией и даже под ее началом) внедряет и адаптирует новые, заимствованные извне образцы поведения и ценностей. В обществах, которые принято относить к развитым, социальная модернизация не становится особым типом деятельности, а элита обеспечивает многообразие и обновление этих образцов. Обособленность и миссионерская роль элиты (в частности, интеллектуальной) теряет смысл.

Одна из особенностей современной России в том, что элитарные группы постоянно пытаются совмещать функции модернизирующих и традиционных элит в условиях, когда подобное сочетание стало бесплодным. Иными словами, российская элита больше не может предложить обществу образцы, которым оно захотело бы следовать, в том числе и в потреблении.

С «чужими» образцами тоже не так все просто. За последние десять лет люди в нашей стране узнали о внешнем мире, многие – на собственном опыте, больше, чем за предыдущее столетие. И большинство относится к этим переменам весьма одобрительно.

В то же время исследования показывают, что настороженность, опасения, иногда и прямая враждебность к правительствам, деловым кругам, массовой культуре западных стран сохраняется и даже по некоторым позициям усиливается. Продолжают действовать стереотипы времен холодной войны по отношению к НАТО, например; к этому добавляется недовольство займами, кредитами, недоверие к иностранным бизнесменам, фирмам, банкам, благотворительным фондам. Так парадоксально сосуществуют тенденции сближения и отгораживания от остального мира. «Западный» образец виден простым глазом, но не пробуждает массового желания ему подражать.

«Необъяснимые явления, оккультизм, НЛО» (в%к числу опрошенных в каждой стране; март 1995 г.)