Глава 1. Любовная ворожба

Любовная магия, любовная ворожба издревле процветали на Руси. И до сих пор в нашей стороны любовные привороты остаются одним из наиболее популярных видов магических практик. Однако всегда с этой магией связывали нечто черное, нечистое, особенно в допетровские времена, когда чародеек и волшебниц опасались всюду. Тем более – в царском дворце. В 1638 году, при дворе, одна из мастериц, Дарья Сновидова «показала» на свою подругу, тоже мастерицу, Дарью Ломанову, будто бы последняя «пепел сыпала на след государыни-царицы». Немедленно началось следствие. По ходу следствия выявились «жонки-колдуньи» Настасьица, да Манька-Козмиха и другие, «которыя мужей к жон– кам привора живают».

Дарья на допросе призналась, что ходила к ворожейкам, что бы научиться приговору, вроде: «Как де соль в естве любят, так бы муж жену любил» или «Сколь де мыло борзо(быстро – А. А.) смоется, так бы и муж (скоро) полюбил…» и т. п.

Всех выявленных бабок пытали в том, что не имели ли они чего-либо против государя и его семейства oбвиняли в «порче» царицы Евдокии.

Пытка была произведена огнем, но, несмотря на такие ужасные мучения, нечего предосудительного не оказалось, кроме вздорного нашептывания.

На всякий случай, тем не менее, после пыток Ломанову с мужем сослали в Пелым (поселение в Сибири), Маньку-Козлиху в Соликамск, слепую Феклицу с мужем – в Вятку, а слепую Дуньку – в Сольвычегодск, всех же соприкосновенных с указанной мастерицей выгнали из дворца.

Чем же занимались упомянутые «вещие жонки»: Улька, Наська Черниговка, Дунька, Феклица, Машка-Козмиха? «Чаровницы» эти предлагали свои услуги посредством наговоров над какой-либо вещью. Так к московской чародейке Наське-Черниговке прибега ли женщины, страдавшие от побоев, которыми их награждали мужья.

Колдунья должна была «отымать сердца и ревность от мужъев» а когда жены жаловались на холодность мужей – приворожить их к разлюбленной жене и отнять «сердце и ум».

Наська наговаривали «волшебные слова» на «соль, мыло и белила». После – приказывала женщинам мылом умываться, а белилами – белиться. Соль же велено было класть в питье и яство мужьям. Забирала у женщин ворот рубашки и сжигала его, наговаривала на пепел и – так же приказывала сыпать в питье мужу.

Завораживая соль, чародейка приговаривала: «Как тое соль люди в естве любят, так бы муж жену любил…» Над мылом уже упомянутое: «сколь скоро мыло с лиса смоется, столько бы муж жену полюбил».

Когда сжигался ворот рубашки, колдунья говорила: «Какова была рубашка на теле, таков бы муж к жене был…» Сожженый ворот рубашки служил также и для умилостивления господ. Вот для этого-то и надобно было посыпать пеплом на след, когда господин или госпожа будут идти.

О произнесении заговоров

Заговоры принадлежат к древнейшим временам народного творчества. В них выражается желание вызвать или устранить какое-нибудь явление. В происхождении других заговоров видно иноземное влияние. Почти каждый заговор разлагается на 5 частей.

В первой части заговора перечисляются действия, совершаемые заговаривающим лицом.

Во второй части обозначаются желания, указывающие на цель заговора.

Третья часть представляет собой символический образ желаемого действия.

Четвертая часть заговора мифологическая. В нее вводятся одухотворенные силы природы или фантастические существа, влияющие на жизнь человека.

Пятая часть – заключительная, «замыкание» («замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь»). Замыкание можно рассматривать как самостоятельный заговор, произносимый для усиления первого. Замыкание является особенностью русского заговора. Восточные заговоры также очень много походят на русские. Более всего заговоры практиковались на территории Малороссии (нынешней Украины).

Также «замыкательными» словами служат и такие выражения: «Будьте мои слова крепки и легки до веку, нет моим словам переговора и недоговора, будь ты мой приговор крепче камня и железа». А начинаются большею частью заговоры словами: «Встану я, раб Божий, благословясь, умоюсь водою-росою, утруся платком тканым, поеду, перекрестясь, из избы к двери, из ворот в ворота на восток» и т. д.

Заговоры и заклятия совершают знахари и знахарки. В заговорах эти люди обращаются к силам природы и явлениям, к солнцу, к луне, к звездам, заре, ветрам, грому, огню, молнии, дождю, граду, снегу, буре и к другим проявлениям природы.

Заговор знахари обыкновенно начинают произносить громким голосом и с какими-либо жестами или с серьезным выражением лица и глаз. Если заговор произносится над больным, или над какой-либо болезнью, то его произносят шепотом, а потом дуют и плюют или машут рукой.

Заговоры имеют силу и значение только от людей, произносящих их, сильных духом и волей, иначе заговор не имеет никакой силы и влияния на заговаривающего.

По преданиям древних «ведунов» и «заговорщиков», из «заговора» ни одно слово не должно быть выкинуто, а также и прибавлено; каждое слово имеет свое значение, и если заговорщик его почему-либо пропустит или скажет лишнее слово, то заговор ле подействует. «Заговор» передается заговорщиком лицу моложе себя, и после третьего лица заговор теряет силу для старбго заговорщика, т. е. каждый заговорщик может передать «заговор», чтобы не потерять силу, только двоим.

У заговорщика должно быть крепкое здоровье, нравственная жизнь, воздержание от вина и от других излишеств. Многие «заговоры» произносятся утром, на заре, или перед восходом солнца и обязательно натощак, или перед заходом солнца, и чаще всего в легкие дни, в понедельник заговоров произносить никогда не следует, потому что они в этот день не имеют силы. А также заговор лучше всего произносить в первые дни по новолунии. Заговоры бывают «личные» и «заочные», т. е. можно заговаривать кого-либо лично или в его отсутствие; заговоры произносятся перед водой, хлебом, над прутьями, ветками, на пороге, на дороге, на перекрестке, в бане, в избе, в конюшне, на сеновале, в поле, на огороде, на мельнице, на вечере, на свадьбе, на вечеринках, на ветре, на дожде, на снегу, на льду, на песке, на болоте, в лесу, на дороге, на колосьях ржи, на ячмене, на арбузах, яблоках и других плодах.

Заговоры на девичью любовь (говорит мужчина)

Лягу я, раб Божий, помолясь,

Встану я, благословясь,

Умоюсь я росою, утрусь постельной пеленою,

Выйду я в чистое поле, во зеленое поморье.

Стану я на сырую землю,

Погляжу я на восточную стронушку,

Как красное солнышко возсияло,

Припекает мхи, болота, черныя грязи.

Так прибегала бы, присыхала бы раба Божия (такая-то).

Очи в очи, сердце сердце, мысли в мысли.

Спать бы она не засыпала,

Гулять бы не загуляла.

Аминь тому слову.

Примечание: Если бы заговоры произносились «сами по себе», то они могли бы посчитаться «нечистыми». Однако упоминание имен святых, и тем более слов, часто используемых в христианских молитвах придавало заговорам в глазах заговаривающего некую извинительную чистоту.

Одним из таких постоянно приговариваемых обязательных слов в «чистых» заговорах было слово богослужения «Аминь», из древнееврейских колдовских заклятий(по-гречески – «amen»)», означающее, буквально «Истинно, верно», а в современном нашем обществе равносильно подписи-резолюции начальника на бумаге, типа: «Утверждаю».

* * *

Исполнена есть земля дивности.

Как на море на Окиане, на острове на Буяне,

Есть бел-горюч камень Алатырь.

На том камне устроена огнепалимая баня,

А в той бане лежит разжигаемая доска,

На той доске – тридцать три тоски.

Мечутся тоски, кидаются тоски, и бросаются тоски

Из стены в стену, из угла в угол, от пола до потолка,

Оттуда через все пути и дороги и перепутья,

Воздухом и аером(«аер» – тот же воздух, напр.»аэрация» – Авт.).

Мечитесь, тоски, киньтесь, тоски, и бросьтесь, тоски,

В буйную ее голову, в тыл, в лик, в ясные очки,

В сахарные уста, в ретивое сердце, в ее ум и разум.

В волю и хотение, во все ее тело белое,

И во всю кровь горячую, и во все ее кости, и во все составы,

В 70 составов, полусоставов и подсоставов.

И во все ее жилы,

В 70 жил, полужил и поджилков,

Чтобы она тосковала, горевала, плакала бы и рыдала,

По всяк день, по всяк час, по всякое время,

Нигде б пробыть не могла, как рыба без воды.

Кидалась бы, бросалась бы из окошка в окошко,

Из дверей в двери, из ворот в ворота,

На все пути и дороги и перепутья,

С трепетом, тужением, с плачем и рыданием,

Зело спешно шла бы и бежала,

И пробыть без (такого-то) ни единой минуты не могла.

Думала бы о (таком-то) не задумала, спала б не заспала,

Ела бы не заела, пила б не запила, и не боялась бы ничего,

Чтоб он ей казался милее свету белого,

Милее солнца пресветлого, милее луны прекрасной,

Милее всех и даже милее сну своего, по всякое время,

На молоду, под поля, на перекрое, и на исходе месяца.

Сие слово есть утверждение и укрепление,

Им же утверждается, и укрепляется и замыкается.

Аще ли кто от человек, кроме меня,

Покусится отмыкать страх сей,

То буди яко червь в свище ореховом.

И ничем, ни аером, ни воздухом, ни бурею, ни водою

Дело сие не отмыкается.

Примечание: Заговоры-приказы подобного рода, произносимые с верою в достижимое желание, а значит со страстью, автоматически вселяли в заговаривающего уверенность в собственных силах. Он – менялся, он начинал бросать торжествующие «покровительственные» взоры на уже «взятую»(в его глазах) девицу. Он вел себя куда увереннее и наглее.

Подобные изменения не проходили незамеченными. Начинались толки, и родители девицы, да и она сама начинали иначе смотреть на этого человека – во всяком случае, куда большим интересом, чем раньше.

Окончательно «закрепляя» этот заговор колдун упомянул «аер», а затем – «воздух». Под «аером», понимался сам «воздух», слова «аэрофлот» и, уже устаревшее, «аэроплан» – это, производные именно «аера». Под «отмыканием» с помощью «аера» имелось в виду, видимо, отпаривание сургучной печати с ленты, запечатывающей

почтовое письмо или посылку. Заговор, тем самым, уподоблялся «печати».

* * *

На море, на Окияне есть бел-горюч камень,

Алатырь, никем не ведомый.

Под тем камнем сокрыта сила могуча, и силы нет конца.

Выпускаю я силу могучу на (такую-то) красную девицу.

Cажаю я силу могучу во все составы (суставы – АА),

Полусоставы, во все кости и полукости,

Во все жилы и полужилы.

В очи ее ясные, в ее щеки румяные,

В белу грудь, в ее ретиво сердце,

В утробу, в ее руки и ноги.

Будь ты, сила могуча, в (такой-то) красной девице неисходно!

А жги ты, сила могуча, ее кровь горючую,

Ее сердце кипучее на любовь,

К (такому-то) полюбовному молодцу.

А была бы красная девица (такая-то)

Во всем послушна полюбовному молодцу (такому-то)

По всю его жизнь.

Ничем бы красная девица не могла отговориться,

Ни заговором, ни приговором,

И не мог бы ни стар человек, ни млад Отговорить ее своим словом.

^ово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь Кто из моря всю воду выпьет,

Кто из поля всю траву выщипит,

И тому мой заговор не превозмочь,

Силу могучу не увлечь!

Примечание: Чем более красочен и продолжителен был любовный приворот, а данное заклинание – он и есть, тем действеннее он считался. Разумеется очень многое решалось и способом применения приворота.

Если, например, влюбленный знал, что его подслушивают или что за ним подсматривают, он мог нарочно и специально начитать столь страшный заговор, чтобы легковерная любопытствующая девица, ее родственница или подружка могла стать полностью убежденной в «неотвратимости» любви и последующих событий.

Фактически, в который раз, речь вновь и вновь шла о «народных» стихийно возникших методах внушения, самовнушения и гипноза.

* * *

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Стану, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, выйду в чистое поле, в широкое раздолье; навстречу мне средь чистого поля и широкого раздолья – семьдесят буйных ветров и семьдесят вихров, и семьдесят ветрович и семьдесят вихорович. Пошли они на Святую Русь зеленого лесу ломать и на земль из корня вон воротить, пещеры каменные разжигать. И тут я, раб Божий (имя), помолюсь им и поклонюсь: Ой вы, 70 буйных ветров и 70 вихров, и 70 ветрович и 70 вихорович, не ходите вы на Святую Русь зеленого лесу ломать, из корня вон воротить, пещеры каменные разжигать, пойдите разожгите у рабы Божьей (имя) белое тело, ретивое сердце, памятную думу, черную печень, горячую кровь, жилы и суставы и всю ее, чтобы она, раба Божья (имя), не могла бы ни жить, ни быть, ни пить, ни есть, ни слова говорить, ни речи творить без меня, раба Божья (имя). Как меня она, раба Божья (имя), увидит или голос мой услышит, то радовалось бы ее белое тело, ретивое сердце, памятная дума, черная печень, горячая кровь, кости и жилы, все суставы веселились.

И как ждет народ Божьего владычного праздника, светлого Христова Воскресенья и звону колокольного, так бы она раба Божья (имя) дожидалась: на который день меня не увидит или гласа моего не услышит, так бы она сохла, как скошенная трава в поле; как не может быть рыба без воды, так не могла бы быть она без меня, раба Божья (имя). Тем моим словам и речам ключевые слова. Аминь, аминь, аминь.

Примечание: Этот заговор говорится на пищу и питье.

Психология народных обрядов коренится в религиозном миросозерцании. Заклинающий человек властен над природой, она служит только ему; оттого он сам чувствует себя Богом. Это подтверждается массой фактов, собранных о людях-Богах. Состояние сознания заклинающего природу, по словам Е. В. Аничкова, еще не религия, но то смутное мировоззрение, в котором таились уже зачатки религии. Заклинание – это древнейшая форма религиозного сознания.

Приемы обрядов-заклинаний, а отсюда и всех народных обрядов, можно сблизить с магией, как позитивной наукой. Этим объясняется твердая вера в силу чар и осуществимость заклинаний. Заклинатель всю силу свою сосредоточивает на желании, становится как бы воплощением воли. Эта воля превращается в отдельную стихию, которая борется или вступает в дружественный договор с природой – другою стихией. Это – демоническое слияние двух самостоятельных велений; две хаотические силы встречаются и смешиваются в злом объятии. С этим связано обращение к духам ветра – «ветровичам и «вихоровичам».

Стану я, не благословясь, пойду, не перекрестясь, из избы не дверями, из двора не воротами, в чистое поле. В том поле есть океан-море, в том море есть Латырь-камень, на том камне стоит столб, от Земли до Неба огненный, под тем столбом лежит змея жгуча, опалюча. Я той змее поклонюсь и покорюсь: ой ты, змея! не жги, не пали меня, полети под восточную сторону, в высок терем, в покои, пухову перину, шелкову подушку, к девице (имя); разожги и распали у той девицы белое тело, ретивое сердце, черную печень, горячую кровь; чтоб она не могла ни жить, ни быть, часучасовать и минуты миновать; поутру вставала – обо мне бы вздыхала; ни с кем бы она думы не думала, мысль не мыслила, плоду не плодила, плодовых речей не говорила; ни с отцом, ни с матерью, ни с родом, ни с племенем, кроме меня, раба Божья (имя).

Все бы она, девица (имя), со мной думу думала, мысль мыслила, плод плодила, плодовые речи говорила – на старый и новый Месяц.

Будьте те мои слова недоговорены, переговорены, все сполна говорены. Ключ сим словам в зубы, замок в рот.

Примечание: Интереснее и красивее всего объяснение камня Алатыря, данное Веселовским. Этот Алатырь, Латырь или Алатр-камень белый, горючий, светлый, синий, серебряный – светится в центре массы заклинаний и обладает чудотворной силой. Лежит он на море-Окияне, на острове Буяне, который мифологи считали страною вечного лета. Под камнем лежат три доски, под досками – три тоски. «На Воздвиженье, – рассказывают крестьяне, – змеи собираются в кучу, в ямы, пещеры, яры на городищах, и там является белый, светлый камень, который змеи лижут и излизывают весь». Таковы темные сказания о таинственном камне. Рассказ о том месте, где он лежит, можно найти в новгородской былине: Василий Буслаев, бахвалясь в Ерусалиме, пихал ногой череп (голову Адама); череп этот лежит не доезжая камня Латыря и соборной церкви на Фаворе. Скача через бел-горюч камень Латырь – тот самый, на котором преобразился Иисус Христос, – новгородский революционер сломил себе голову – убился до смерти. Изучая западные легенды и показания русских путешественников, Веселовский сближает заповедный камень Алатырь с алтарем: народная фантазия, говорит он, нашла символический центр сказаний – алтарный камень, алтарь, на котором впервые была принесена бескровная жертва, установлено высшее таинство христианства (3).

* * *

Встану я, раб Божий (имя), благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами в чистое поле, погляжу и посмотрю под восточну сторону; под восточной стороной стоят три печи: печка медна, печка железна, печка кирпична.

Как они разожгись и распалились от Неба и до Земли, разжигаются Небо, Земля и вся Вселенная, так бы разжигало у рабы Божьей (имя) к рабу Божьему (имя) легкое, печень и кровь горячу, не можно ей ни жить, ни быть, ни пить, ни есть, ни спать, ни лежать, все на уме меня держать. Недоговорены, переговорены, прострелите мои слова пуще вострого ножа и рысьего когтя.

* * *

Примечание: для того чтобы вызвать силу, заставить природу действовать и двигаться, это действие и движение изображают символически. «Встану», «пойду», «умоюсь» – так часто начинаются заговоры, и, очевидно, так делалось когда-то; с такими словами заклинатель входит в настроение, вспоминает первоначальную обстановку, при которой соткался заговор; но, очевидно, ему нет нужды воспроизводить эти действия, довольно простого слова; притом же это слово и не всегда выполнимо: «Оболокусь я оболоком, обтычусь частыми звездами», – говорит заклинатель; и вот он – уже маг, плывущий в облаке, опоясанный Млечным Путем, наводящий чары и насылающий страхи (3).

* * *

Четыре зорницы, четыре сестрицы: первая – Мария, вторая – Марфа, третья – Марина, четвертая – Макрида, – подите сюда, снимайте тоску и великую печаль с гостей, с властей, с кручинных тюремных людей, солдатовновобранцев и с малых младенцев, которые титьку сосали и от матерей остались; наложите тоску и телесную сухоту, великую печаль на рабу Божью (имя), чтобы она не могла бы ни жить, ни ходить, ни лежать, ни спать, все по мне, рабе Божьем (имя), тосковать. Тем словам и речам ключевые слова. Аминь, аминь, аминь.

Примечание: Макрида – святая великомученица, именины которой приходились на 1 августа. С этим днем были связаны различные приметы, как то: «Вёдро на Макриду – осень сухая. Коли на Макриду мокро – страда ненастная. На Мокрицы если дождь – сев озимых хлебов будет хорош. Если в этот день будет дождь, не будет орехов. Оводы кусают последний день. Полетел пух с осины – иди за подосиновиками».

Соответсвенно и заговор был особенно действенным в ночь на 1 августа.

* * *

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Стану я, раб Божий (имя), благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротми, выйду в чистое поле. В чистом поле стоит изба, в избе из угла в угол лежит доска, на доске – тоска. Я той доске, раб Божий (имя), помолюся и поклонюся. Ой, тоска, не ходи ко мне, рабу Божью (имя), а пойди, тоска, навались на красную девицу, в ясные очи, в черные брови, в ретивое сердце. Разожги у нее, рабы Божьей (имя), ретивое сердце, кровь горячую по мне, рабе Божьем (имя), чтоб не могла бы ни жить, ни быть. Вся моя крепость. Аминь, аминь, аминь.

Примечание: в этом заговоре звучит популярный в народе мотив разожжения в объекте любви страстной любовной тоски и томления.

* * *

Встану я, раб Божий, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей в ворота, в чистое поле, стану на запад хребтом, на восток лицом, посмотрю на чистое небо. С ясного неба летит огненная стрела. Той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: «Куда полетела, огненная стрела?» – «В темные леса, в зыбучие болота, в сырые коренья!» – «Ой ты, огненная стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на Святой Руси красна девица (имя), влети ей в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день: при Солнце, на утренней заре, при младом Месяце, на ветрехолоде, на прибылых и на убылых днях, отныне и до века».

Примечание: под огненной стрелой имеется ввиду метеорит

* * *

Как младенец от матери прочь не отходит, держится, сохнет всякий час и всякое время, как косяк босяка держится, так бы держалась раба Божья (имя), крепко и плот но, не отходила, держалась и сохла крепко, как двери от об дверины не отходят, держатся крепко, как печная доска от печи прочь не отходит, горит и сохнет, так бы раба Божья (имя) от меня сохла, горела, прочь не отходила всякий час, во всякое время. Стану я, раб Божий (имя), благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, выйду на широкую улицу, пойду в чистое поле.

В чистом поле Красное Солнце греет и согревает сыроматерую землю; как от Красного Солнца обсыхает роса медвяная, так бы сохло и ретивое сердце у рабы Божьей (имя) по мне, рабе Божьем (имя). Как Красное Солнце согревает сыроматерую землю, щипется, колется и сохнет, как хмель вьется и тянется по сырой земле, так бы пусть вилось и тянулось ретивое сердце ко мне, рабу Божьему (имя), на всякий час, на всякое время. Пойду я, раб Божий, по зорю Марию, по зорю Маремьянию ко Господню престолу. На Господнем престоле мати Мария и Маремьяния, приду я к тебе, раб Божий (имя), низко поклонюся и помолюся: как на тебе нетленные ризы держатся, так бы держалась раба Божья (имя).

Пойду я, раб Божий (имя), подле синего моря: есть в море ковыл-щука, без воды не может ни жить, ни быть ни дня, ни ночи, ни малого часа. Поди та тоска в семьдесят жил и в семьдесят суставов, во становые две жилы и в едину, в попятную и спиновую жилу. Тем моим словам ключ и замок. Брошу замок в морскую пучину: тем моим словам ключа не бывать и того замка не отпирать. Аминь, аминь, аминь.

Эта присуха говорится над пищей и питьем.

Примечание: Маремьяния – св. Мариам, преподобная Мариамна, сестра ап. Филиппа проповедовала Евангелие в Ликаонии (Малая Азия). В русской народной поэзии она преобразилась в Маремьяну Праведную и почему-то в Маремьян у-Кикимору, день которой праздновался 1 марта… О погоде 1 марта говорили: вздел Ярило зиму на вилы. После Крещения цыган шубу продает, а морозов жди на Афанасия-пучеглаза, на Федора– тирана (тирона) и Маремьяну – кикимору. В средневековой Руси в этот день встречали Новый год, и традиция не работать 1 марта сохранялась до XIX века. Если с первых дней весна разгульна, незастенчива – обманет, верить нечего.

* * *

Встану я, раб Божий (имя), благословясь, пойду, перекрестясь, на все четыре стороны поклонясь, выйду из избы дверями, из двора – воротами, погляжу на чистое поле, посмотрю зорко на восточную сторону. На восточной стороне стоят три разные печи: печь медная, печь железная, печь глиняная. Все эти печи разжигались и раскалялись от земли до неба, так бы горячо разжигало у рабы Божьей (имя) ко мне, рабу Божьему (имя), сердце и кровь горячу; чтобы не могло ей было ни жить, ни быть, ни есть, ни пить, ни стоять, ни лежать, а все бы меня, раба Божьего, на уме держать. Что недоговорено и переговорено, прострелите мои словеса, пуще вострого меча и вострей звериного когтя!

Примечание: вновь повторяющийся мотив трех разного рода печей (похожий заговор см. выше). Печь всегда была символом налаженного быта, устроенного дома.

* * *

Встану рано, не благословясь, пойду быстро, не перекрестясь, помчусь в чистое поле, аки вихрь. В чистом поле стоит ракитов куст, а в том кусту сидит толстущая баба, сатанина угодница, людская греховодница. Поклонюсь я той толстущей бабе, отступлюсь от отца, от матери, от роду, от племени. Поди ты, толстущая баба, разожги горячей огня у красной девицы (имя) сердце по мне, рабе добре молодце (имя).

Примечание: ракита – род верьбы, ивы, сакральный кустарник, уверяют, что «и ракитов куст за правду стоит», то есть в реальности были случаи, когда он послужил уликой для поимки убицы. Так что приведен этот образ здесь не для красного слоавца, сколько для того, чтобы подчеркнуть серьезность намерений претендента на место в девичтем сердце.

* * *

На море на окияне, на острове на Буяне, лежит тоска, бьется тоска, убивается тоска, с берега в воду, из воды в полымя, из полымя выбегает сатанина и громко кричал: «Павушка Раманея, беги поскорее, дуй рабе (имя) в губы, в уши, в глаза, в белое тело, в алую кровь, в сердце ретивое, в печень и в легкое, чтобы она, раба (имя), тосковала и горевала всякую минуту, и днем и ночью, ела бы – не заела, пила – не запила, спала бы – не заспала, а все бы тосковала обо мне, добре молодце (имя); чтобы я был ей люб лучше всякого другого молодца, ближе родного отца, слаще родной матери, лучше роду племени. Замыкаю свой заговор 77-ю крепкими замками, 77-ю гремучими цепями, бросаю ключи в окиян-море, под бел-горюч камень – Алатырь.

Кто мудренее меня взыщется, кто перетаскает песок со всего моря, – тот отгонит тоску.

Примечание: Павлин (Pavo cristatus) издавна на Руси считался символом горделивости и надменности, а также символом спесивой красавицы. А вот «романея» – это крепкая и сладкая настойка на фряжском (венецианском) вине – то есть имеется ввиду дама горделивая, с красотой дурманящей и пьянящей.

Встану я на заре утреней, пойду я на зеленый луг, брошу по ветру слова мудрые, пусть та девица, (имя), что люблю ее жарче пламени, обожгут ее сердце доброе, пусть уста ее, уста сахарны, лишь к моим устам прикасаются, от других же уст удаляются, глаза жгучие пусть глядят на меня, дружка (имя) добра молодца, день и ночь они, улыбаючись. О, пронзите же красной девице (имя) сердце доброе мои реченьки, как стрела огня молненосного, растопите ее мысли-думушки, чтобы все они были заняты только б мной одним, добрым молодцем (имя). Я же буду ей верен до смерти, верен до смерти, до могилушки. Так же пусть и она (имя) будет мне верна. Я слова свои скреплю золотом, скреплю золотом, залью оловом, скую молотом, как кузнец-ловкач в кузне огненной, в кузне огненной, в сердце трепетном. Так неси же ветер словеса мои в ту сторонушку, где живет она, друг-зазнобушка (имя), и вернитесь вы, словеса мои, в сердце девицы (имя), что мила, люба, крепче солнышка, ярка месяца.

* * *

Подымусь, помчусь к быстрой реченьке, что бежит шумит лугом бархатным.

Речка быстрая, воды светлые, отнесите вы словеса мои красной девице (имя), что живет одна в той сторонушке и красна мила, аки солнышко!

Пусть не ест она, пусть не спит она, а лишь думает обо мне (имя) всегда, добре молодце.

Гложет пусть ее сердце чуткое змея лютая, тоска смертная, обо мне (имя) дружке, добре молодце.

Пусть глаза ее бирюзовые обо мне слезами умываются.

Пусть другие ей, как полынь-трава, будут не любы, я же буду ей люб, как солнышко в утро майское.

Пусть любовь ее будет так крепка ко мне, молодцу, что разрыв-трава не размыкает.

Пусть же, пусть она, красна девица (имя), без меня, дружка, от тоски не спит, не пьет браженьки, не ест хлебушка, погулянушки и на ум нейдут, а подруженьки ей советуют полюбить меня, добра молодца (имя), и ласкать меня, как ласкает мать дитя малое.

Ой, ты, реченька, речка быстрая, воды светлые и студеные, отнесите же красной девице (имя) мой завет и ключ от любви по мне, добре молодце (имя), и отдайте ей в руки белые ключ заветный мой, судьбой скованный в сердце-кузнице.

Отоприте вы, воды светлые, тем ключом моим сердце девушки, что люба-мила мне, как Павушка.

Примечание: Разрыв-трава – в русских поверьях чудесное средство, разрушающее всевозможные запоры и узы, а также позволяющее овладевать кладами. Предания о разрыв-траве перекликаются с легендами о цветке папоротника, распускающемся в ночь на Ивана Купалу. Разрыв-траву обыкновенную в народе зовут «недотрога», «роскоростник», «не тронь меня». Она распространена в дубово-буковых лесах, во всех влажных местах – возле ручьев, рек, цветет среди лета крупными желтыми цветами с красными крапинками. Это растение принадлежит к семейству бальзаминовых, большая часть видов которых произрастает в тропиках. Представители этого семейства одно– и многолетние с сочными стеблями. На территории Украины растет 2 вида разрыв-травы: мелкоцветная – заносный сорняк, родом из Монголии, и обыкновенная.

* * *

Стану я, раб Божий, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, выйду я в чистое лоле.

Сидит в чистом поле сама Пресвятая Богородица Мати Божья. Как она скрипит и болит по своему сыну, так бы по рабу Божьему (имя) раба Божья (имя) скрипела, и болела, и в огне горела, не могла бы она ни жить, ни быть, ни пить, ни есть. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Примечание: эту присуху наговаривают на воду или на пряник и дают выпить или съесть той, которую хотят приворожить.

* * *

На море на окияне, на острове на Буяне, лежит тоска, бьется тоска, убивается тоска, с берега в воду, из воды в полымя, из полымя выбегает сатанина и громко кричал: «Павушка Раманея, беги поскорее, дуй рабе (имя) в губы, в уши, в глаза, в белое тело, в алую кровь, в сердце ретивое, в печень и в легкое, чтобы она, раба (имя), тосковала и горевала всякую минуту, и днем и ночью, ела бы – не заела, пила – не запила, спала бы – не заспала, а все бы тосковала обо мне, добре молодце (имя); чтобы я был ей люб лучше всякого другого молодца, ближе родного отца, слаще родной матери, лучше роду племени. Замыкаю свой заговор 77-ю крепкими замками, 77-ю гремучими цепями, бросаю ключи в окиян-море, под бел-горюч камень – Алатырь.

Кто мудренее меня взыщется, кто перетаскает песок со всего моря, – тот отгонит тоску.

Как раб Божий (имя) любит рабу Божью (имя), так чтобы и раба Божья (имя) любила раба Божьего (имя), не могла бы без него ни жить, ни пить, ни есть; любила и почитала бы лучше отца и матери, белого Месяца и Красного Солнышка, веки на веки, отныне до веку. Аминь.

Примечание: этот заговор лучше всего наговоривать в полночь новолуния, глядя на молодой месяц через правое плечо.

* * *

Встану раненько, взойду на высок шелом, ускричу, взоплю своим громким голосом:

«Ой вы, сатана со дьяволам[и] – со малыми, со великими! Вылезьте с окиян-моря, возьмите огненную тоску мою, пойдите по белу свету, не зажигайте вы ни пенья, ни колодья, ни сырыя деревья, ни земли, травы – зажгите у рабы по мне душу!»

На море-окияне, на острове на Буяне стоит тут мыльня, в той мыльне лежит доска, на той доске лежит тоска!

Пришел я, раб божий (имярек): «Что ты, тоска, тоскуешь и горюешь?

Не тоскуй, тоска, не горюй, тоска! Пойди, тоска, уступи, тоска, рабе (имя рек), чтобы она тосковала и горевала по мне, по рабу (имя рек)! Как тот огонь горит в году и полугоду, днем и полудни, и часу, и получасу, и так бы та раба по мне, по рабу, горела: белое тело, ретивое сердце, черная печень, буйная голова с мозгом, ясными очами, черными бровями, сахарными устами!

Сколь тошно, сколь горько рыбе без воды, и так бы рабе (имя рек) тошно, горько по мне, по рабу, и дня и полудня, и часа и получаса, и году и полугоду, и неделе и полнеделе!

Встану я, раб (имя рек), на зоре на утренней, на восходе солнышка, на закате месяца и на покрытие звезд, и пойду я, раб, за белой брагой, за девичьей красотой из избы дверьми, из двора ворогами в чистое поле путем и дорогою, и приду я, раб, к Черному морю, и встану я, раб, на морской берег, и посмотрю я, раб, в морскую пучину, и увижу в той морской пучине лежаичий белый Латырь-камень; на том на белом Латыре-камне сидящую царицу Ирода-царя, по имени Содомию; у той царицы есть тридевять слуг, и тридевять прислужников, и тридевять верных раб, и двенадцать дочерей: Огнея, Гнетея, Знобея, Ломея, Пухлея, Скорохода, Трясуха, Дрожуха, Говоруха, Лепчея, Сухота и Невея; и поклонюся я тебе, раб: «О маги, царица Соломия, наведи своих тридевять слуг и тридевять прислужников, и тридевять верных рабов, и всех своих двенадцать дочерей с пилами, с терпугами, с могучими и сильными большими молотами и с вострыми великими булатными мечами и прикажи всем своим тридевять слугам, и тридевять прислужникам, и тридевять верным рабам, и всем своим двенадцати дочерям разбить и распилить сей белой Латырь-камень и вынуть из сего белого Латыря-камня палящий и гулящий огонь; и прикажи зажечь смолевые пучки, и прикажи идти со всеми огнями, со всеми пучками, рабе в ясные очи, в черные брови, в буйную голову, в белое тело, в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь и во все ее семьдесят жил, и во все ее семьдесят суставов – в ручное, в головное, в становое и в подколеночное; и прикажи всем своим тридевять слугам, и тридевять прислужникам, и тридевять верным рабам, и всем своим двенадцати дочерям разжигать и распяливать у рабы ясные очи, черные брови, буйную голову, белое тело, ретивое сердце, черную печень и горячую кровь, и все ее семьдесят жил, и все ее семьдесят суставов – ручные, головные, становые и подколеночные; и чтобы у нее, рабы (имя рек), тлело бы, горело все ее тело, ясные очи, черные брови, буйная голова, ретивое сердце, черная печень, и горячая кровь, и все ее семьдесят жил, и все ее семьдесят суставов – ручные, головные, становые и подколеночные, не могла бы она, раба, ни жить без меня, раба, и не быть, никаких тайных речей говорить ни с каким человеком; ни с отцом, ни с матерью, ни с сестрами, ни с братьями, ни с друзьями, ни с подругами; нигде бы ей, рабе, не засидеться и не стерпеть – ни в своем доме, ни в чужих людях; и всегда бы она, раба, плакала бы и рыдала, охала бы и стонала, сохла бы и тосковала, кручинилась бы и печалилась обо мне, рабе, во всякий день, во всякий час, во всякую минуту, в полне и в перекрое, на нове и молодо месяце, век по веку!»

Примечание: этот заговор надо говорить на кислое яблоко; когда говоришь первые 12 слов, ударяй ножом в яблоко; как точка, так тут и ударь ножом; а говорить в самую полночь:

* * *

Надо поймать и убить голубя, достать сало, на сале замесить тесто, испечь из него калачик либо кокурку или тому подобное и этим накормить любимую девушку, приговаривая: «Как живут между собою голубки, так же бы любила меня раба божия (имя рек)!»

* * *

Примечание: этот заговор наговаривается на пищу или питье, которые дают привораживаемому, или на след его:

Встану я, раб божий (имя рек), и пойду из дверей дверьми, из ворот воротами под восток, под восточную сторону, под светлый месяц, под луну господню, к тому синему морю, синему морю-окияну; у того синего моря лежит бел Алатр-камень; под тем под белым Алатром-камнем лежат три доски, а под теми досками три тоски тоскучие, три рыды рыдучие; подойду я близехонько, поклонюсь низехонько: «Вставайте вы, матушки три тоски тоскучие, три рыды рыдучие, и берите свое огненное пламя; разжигайте рабу (имя рек) девицу, разжигайте ее во дни, в ночи и в полуночи, при утренней заре и при вечерней! Садитесь вы, матушки три тоски, в ретивое ее сердце, в печень, в легкие, в мысли и в думы, в белое лицо и в ясные очи; дабы раб божий (имя рек) казался ей пуще света белого, пуще солнца красного, пуще луны господней; едой бы она не заедала, питьем бы она не запивала, гульбой бы не загуливала; при пире она или при беседе, в поле она или в доме – не сходил бы он с ее ума-разума!»

Будьте вы, мои слова, крепки и лепки, крепче камня и булата!

Замыкаю я вас тридевятью замками,

запираю я вас тридевятью ключами!

Нет моим словам переговора и недоговора,

и не изменить их ни хитрому, ни мудрому!

* * *

Стану я, раб божий (имя рек), благословясь,

пойду перекрестясь из избы дверьми, из двора воротами

в чистое поле; на желтом песку есть белая рыбица;

как белая рыбица тоскует и мечется,

и не может без воды жить, ни дневать, ни часу часовать,

на всяк день и на всяк час, и как у белой рыбицы прилегла чешуя от головы до хвоста,

так бы прилегли ко мне, рабу божию (имя рек), у нее, рабы божней (имя рек),

думы и мысли на всяк час, и на всяк день в полном месяце

и по все четные, во все двадцать четыре часа всегда,

ныне и присно и во веки веков! Аминь.

* * *

Встану я (имя рек) и пойду из дверей в двери, из дверей в вороты в чистое поле; навстречу мне огонь и полымя и буен ветер; встану и поклонюсь им низешенько и скажу так: «Гой еси, огонь и полымя!

Не палите зеленых лугов, а буен ветер, не раздувай полымя, а сослужите службу верную, великую: выньте из меня (имя рек) тоску тоскучую и сухоту плакучую; понесите ее через моря и реки, не утопите, а вложите ее в рабу божию (имя рек), в белую грудь, в ретивое сердце, и в легкие, и в печень, чтоб она обо мне, рабе божием (имя рек), тосковала и горевала денно, ночно и полуночно; в сладких ествах бы не заедала, в меду, пиве и вине не запивала!» Будьте вы, мои слова, крепки и лепки отныне и до веку!

Заключаю крепким замком и ключ в воду!

Примечание: этот заговор наговаривается на пищу и питье, которые дают привораживаемому лицу, или на его след.

* * *

Встану я (имя рек) и пойду из дверей в двери, из ворот в вороты в чистое поле, в широкое раздолье, к синему морю-окиану; у того у синего моря-окиана лежит Огненный змей; сряжается и снаряжается он зажигать горы и долы и быстрые реки, болотные воды со ржавчиною, орлицу с орлятами, скопу со скопятами, травы подкошенные, леса подсеченные!

Подойду я поближе, поклонюсь пониже:

«Гой еси ты, Огненный змей! Не зажигай ты горы и долы, ни быстрые реки, ни болотные воды со ржавчиною, ни орлицу с орлятами, ни скопу со скопятами; зажги ты красну девицу (имя рек) в семьдесят семь суставов, в семьдесят семь жил и в единую жилу становую, во всю ее хоть; чтоб ей милилось и хотелось, брало бы ее днем при солнце, ночью при месяце, чтобы она тосковала и горевала по (имя рек), сном бы она не засыпала, едою не заедала, гульбою не загуливала! Как белая щука-рыба не может быть без проточной воды и без пробежи, так бы красная девица (имя рек) не могла бы без (имя рек) ни жить, ни быть!»

Будьте мои слова крепки и лепки, крепче камня и булата, острого ножа и борзометкого копья!

А ключ моим словам и утверждение, и крепость крепкая, и сила сильная в небесной высоте, а замок в морской глубине!

Примечание: этот заговор наговаривается на еду или питье, которые дают привораживаемому, или на его след.

* * *

Встану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из дверей в двери, из дверей в ворота в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо: со ясна неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее:

«Куда полетела, огненна стрела?»

– «Во темные леса, в зыбучие болота, в сырое кореньё!»

– «О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю!

Есть на святой Руси красна девица (имя рек),

полетай ей в ретивое сердце, в черную печень,

в горячую кровь, в становую жилу,

в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови,

чтобы она тосковала, горевала весь день,

при солнце, на утренней заре, при младом месяце,

на ветре-холоде, на прибылых днях

и на убылых днях, отныне и до века!»

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь!

В печи огонь горит, палит и пышет

и тлит дрова; так бы тлело, горело сердце

у рабы божией (имя рек) по рабе божием (имя рек)

во весь день, по всяк час, всегда, ныне и присно

и во веки веков! Аминь.

* * *

Встану я, раб божий (имя рек), и пойду из избы в двери, из дверей в вороты в чистое поле под восток, под восточную сторону; навстречу мне семь братьев, семь ветров буйных! «Откуда вы, семь братьев, семь ветров буйных, идете? Куда пошли?» – «Пошли мы в чистое поле, в широкие раздолья сушить травы скошенные, леса порубленные, земли вспаханные». – «Подите вы, семь ветров буйных, соберите тоски тоскучие со вдов, сирот и маленьких ребят, со всего света белого, понесите к красной девице (имя рек) в ретивое сердце; просеките булатным топором ретивое ее сердце, посадите в него тоску тоскучую, сухоту сухотучую, в ее кровь горячую, в печень, в суставы, в семьдесят семь суставов и подсуставков, един сустав, в семьдесят семь жил, единую жилу становую; чтобы красная девица (имя рек) тосковала и горевала по (имя рек) во сне суточно, в двадцать четыре часа, едой бы не заедала, питьем она не запивала, в гульбе бы она не загуливала, и во сне бы она не засыпивала, в теплой паруше калиновым щелоком не смывала, шелковым веником не спаривала, пошла – слезно плакала!

И казался бы ей (имя рек) милее отца и матери, милее всего роду-племени, милее всего под луной господней, скатного жемчугу, платья цветного, золотой казны!»

Будьте вы, мои слова, крепки и лепки, крепче камня и булата! Ключ моим словам в небесной высоте, а замок в морской глубине, на рыбе на ките; и никому эту кит-рыбу не добыть, и замок не отпереть, кроме меня (имя рек)!

А кто эту кит-рыбу добудет и замок мой отопрет, да будет яко древо, палимое молниею!

Примечание: этот заговор наговаривается на хлеб, вино и проч., что дается привораживаемому, также на его следы:

* * *

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Встану я, раб божий (имя рек), благословясь, пойду перекрестясь из избы дверьми, из дверей воротами в чистое поле зав Л рами и взмолюся трем ветрам, трем братьям:

«Ветр Моисей, ветр Лука, ветры буйные, вихори!

Дуйте и винтите по всему свету белому и по всему люду крещеному; распалите и присушите медным припоем рабу (имя рек) ко мне, рабу божию!

Сведите ее со мною – душа с душою, тело с телом, плоть с плотню; и не уроните, по всему белому свету гуляючи, той присухи крепкой ни на воду, ни на лес, ни на землю, ни на скотину и ни на могилу!

В воду сроните – вода высохнет; на лес сроните – лес повенет; на землю сроните – земля сгорит; на скотину сроните – скотина посохнет; на могилу к покойнику сроните – костьё в могиле запрядает! Снесите и донесите, вложите и положите врабицу божию (имя рек), в красную девизу, в белое тело, в ретивое сердце, в хоть и в плоть!

Чтоб красная девица не могла без меня, раба божия (имя рек), ни жить, ни быть, ни дня дневать, ни часа часовать, о мне, о рабе божием (имя рек), тужила и тосковала».

В чистом поле сидит баба сводница, у тоё у бабы у сводницы стоит печь кирпична, в той печи кирпичной стоит кунжан литр; в том кунжане литре всякая веща кипит, перекипает, горит, перегорает, сохнет и посыхает!

И так бы о мне, рабе божьем (имя рек), рабица божья (шмя рек) сердцем кипела, кровью горела, телом сохла и не могла бы без меня, раба божия (имя рек), ни жить, ни быть, ни дня дневать, ни часа часовать; ни едой отъестись не могла бы от меня, ни питьем отпиться, ни дутьем отдуться, ни гулянкой загулять, ни в бане отпариться! Тем моим словам ключ и замок, аки крест на церкви!

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь, аминь, аминь!

Встану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из избы дверьми, из дверей воротами в чистое поле заворами; выйду я, раб божий, на три росстани, и помолюся я трем братьям-ветрам:

«Первый брат восток, второй брат север, третий брат лето! Внесите вы тоску и сухоту в рабицу божью (имя рек), чтоб она по мне, рабе божьем (имя рек), тоснула и сохла, не могла бы без меня ни дня дневать, ни часа часовать, отныне и до века и вовеки!»

Аминь.

Примечание: Говорится на пряник, который должен быть подарен любимой девушке:

* * *

Упокой, Господи, душу, в теле живущую у рабы твоя (имя рек)! Боли ее сердце, гори ее совесть, терпи ее ярая кровь, ярая плоть, легкое, печень, мозги!

Мозжитесь ее кости; томитесь ее мысли и день, и ночь, и в глухую полночь, и в ясный полдень, и в каждый час, и в каждую минуту обо мне, рабе божием (имя рек)!

Вложи ей, Господи, огненную искру в сердце, в легкие, в печень, в пот и в кровь, в кости, в жилы, в мозг, в мысли, в слух, в зрение, в обоняние и в осязание, в волосы, в руки, в ноги – тоску и сухоту и муку; жалость, печаль и заботу и попечение обо мне, рабе (имя рек)!

* * *

Господи, благослови!

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь! Лягу не благословясь, встану не перскрестясь; выйду из избы не дверями, со двора не воротами, не на путь, не на дорогу; пойду путем и дорогой, выйду в чистое поле, на край синего моря.

В чистом поле, на краю синего моря поставлены три огненных пещи: печь изращатая, печь железная и печь булатная; во тех трех печах горят-разгораются, тают-растопляются дрова дубовые, дрова смолевые.

Так бы горело-разгоралось и таяло-растоплялось ретиво сердце у раба божия (имя рек) по рабе божией (имя рек): чтобы не мог оный раб божий (имя рек) без рабы божией (имя рек) ни жить, ни быть, ни съись, ни испить, ни часу счасовать, ни веку свековать, ни малой минуты миновать! Показалась бы раба божия (имя рек) рабу божию (имя рек) краше красного солнышка, светлее светлого месяца!

И не мог бы раб божий (имя рек) ни в квасе запить, ни в хлебе заесть, ни в жаркой бане замыться без рабы божией (имя рек)!

Сохнул бы он и вянул день и ночь, и всякую пору, и всякий час, и всякую минуту, и во всяком месте!

Тем моим словам ключ и замок во веки веков! Аминь. Аминь. Аминь.

Отсушки

Осушки – это серия заклинаний, служащих для ослабления уже имеющейся симпатии между мужчиной и женщиной.

Встану я, раб божий (имя рек), не благословясь, пойду не перекрестясь из избы не дверьми, из сеней не воротами; выйду во чисто поле к синему морю, стану на самое подвальное бревно, погляжу, посмотрю в подсеверную сторону: стоит в подсеверной стороне ледяной остров; на ледяном острове ледяная камора; в ледяной каморе ледяные стены, ледяной пол, ледяной потолок, ледяные двери, ледяные окна, ледяные стекла, ледяная печка, ледяной стол, ледяная лавка, ледяная кровать, ледяная постеля, и сам сидит царь ледяной!

В той ледяной каморе, на той ледяной печке сидит кошка польска, сидит собачка заморска, сидят друг ко другу хребтами; коли та кошка польска и та собачка заморска повернутся друг к другу мордами, царапаются и кусаются до кровавых ран! Так же бы грызлись и кусались раб божий (имя рек) с рабой божией (имя рек.) до синих пятен, до кровавых ран!

Не мог бы раб божий (имя рек) на рабу божию (имя рек)ни зреть, ни глядеть, ни в какой час, ни в какую минуту! Не могла же бы и раба божия (имя рек) на раба божия (имя рек) ни зреть, ни глядеть ни в какой час, ни в какую минуту!

Ай же ты, царь ледяной, не студи, не морозь ни рек, ни озер, ни синих морей! Застуди, заморозь ретиво сердце у раба божия (имя рек) и у рабы божией (имя рек), не могли бы вместе ни есть, ни пить, ни друг на друга посмотреть, ни думами подумать, ни мыслями помыслить! Казался бы раб божий (имя рек) рабе божией (имя рек) злее зверя лесного, лютее гада полевого; так же бы и раба божия (имя рек) рабу божию (имя рек)!

Аминь. Аминь. Аминь.

Наговаривают на питье и пищу того, на кого должен подействовать наговор:

Встану я (имя рек) и пойду из избы в двери, из ворот в вороты на быструю реку (названыереки), и стану я (имя рек) по три краты мытися и полоскатися по три зари утренни и по три зари вечерни, и приговаривати:

«Гой еси, река быстрая (название реки), прихожу я к тебе по три зари утренни и по три зари вечерни с тоской тоскучей, с сухотой плакучей, мыти и полоскати лицо белое, чтобы спала с моего лица белого сухота плакучая, а из ретива сердца тоска тоскучая; и понеси ты, быстра реченька (название реки), своею быстрою струею, и затопи ты ее в своих валах глубоких, чтобы она никогда ко мне (имя рек) не приходила».

А все эти слова до слова заключаю замком крепким и ключ в воду!

Наговаривать на воду или съестное:

Стану я, раба божия (имя рек), не благословясь, и пойду не перекрестясь из избы не дверьми, из ворот не в ворота; выйду подпольным бревном и дымным окном в чистое поле; в чистом поле бежит река черна, по той реке черной ездит черт с чертовкой, а водяной с водяновкой; на одном на челне не сидят и в одно весло не гребут, одной думы не думают и совет не советуют, так бы раб божий (имя рек) с рабой божией (имя рек) на одной бы лавке не сидели, в одно окно бы не глядели, одной бы думы не думали, одного бы совета не советовали!

Собака бела, кошка сера – один змеиный дух! Ключ и замок моим словам!

* * *

На море на окияне, на острове на Буяне стоит столб; на том столбе стоит дубовая гробница; в ней лежит красная девица, тоска – чаровница; кровь у нее не разгорается, ноженьки не подымаются, глаза не раскрываются, уста не растворяются, сердце не сокрушается; так бы и у (имя рек) сердце бы не сокрушалося, кровь бы не разгоралася, сама бы не убивалася, в тоску не вдавалася!

Аминь.

*** Для раздора между новобрачными

Нашептывается трижды на вино и на щи, которые поданы новобрачным:

Встану я, раб дьявольский (имя рек), не благословясь, пойду не перекрестясь из дверей в двери, из ворот в ворота новобрачных, и выйду я во чисто поле, во дьявольско болото; во чистом поле стоят ельнички, а на ельнички сидит сорок сороков – сатанинская сила! А во дьявольском болоте Латырь бел камень, а на Латыре бел камени сидит сам Сатана!

И пойду я, раб, к Латырь бел камню,

и поклонюсь я, раб (имя рек), самому Сатане и попрошу его:

«Ой же ты, могуч Сатана, как ты умел свести

(имена мужа и жены), так умей и развести,

чтоб друг друга не любили, друг друга колотили

и порой ножом поразили! Ведь я твой раб,

я твой слуга, и по сей день, и по сей час,

и по мой приговор – во веки веков!»

* * *

Чтобы муж жену любил:

Как люди смотрятся в зеркало, так бы муж смотрел на жену да не насмотрелся; а мыло сколь борзо смоется, столь бы скоро муж полюбил; а рубашка, какова на теле бела, столь бы муж был светел!

Заговоры для привлечения мужчин

Стану я, раба (такая-то) благословясь,

Пойду, перекрестясь,

Из избы в двери, из двора в ворота,

Выйду в чистое поле, в подводосточную сторону.

В подводосточной стороне стоит изба,

Среди избы лежит доска, под доской – тоска.

Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается!

Белый свет красна солнышка дожидается, радуется и веселится!

Так меня, рабу (такую-то) дожидался, радовался и веселился,

Не мог бы без меня ни жить, ни быть, ни пить, ни есть.

Ни на утренней заре, ни на вечерней!

Как рыба без воды, как младенец без матери,

Без материна молока, без материна чрева не может жить,

Так бы раб (такой-то), без рабы (такой-то)

Не мог бы жить, ни быть, ни пить, ни есть.

Ни на утренней заре, ни на вечерней,

Ни в обыдень, ни в полдень,

Ни при частых звездах, ни при буйных ветрах,

Ни в день при солнце, ни в ночь при месяце.

Впивайся тоска, въедайся точка, в грудь, в сердце,

Во весь живот рабу (такому-то),

Разростись и разродись, по всем жилам, по всем костям

Ноетой и сухотой по рабе (такой-то).

Примечание: «Ноета», происходит, разумеется, от слова «ныть», а «сухота» – от слова «сохнуть». Подобные напасти, как предполагалось, должны были передаться бедной «околдованной» девице. Колдун, или колдунья при этом всячески старались так или иначе, воздействовать более действенными псособами, и, если удавалось, использовал самые примитивные яды. «Заказчика» заговора при эом всячески подбадривался и убеждали, что девица уже сохнет по нему «который день» и что осталось лишь совсем немного.

В случае вполне возможной неудачи обвинение строилось на том, что вмешался более сильный колдун, что с просьбой заговора обратились слишком поздно, или, что заказчик оказался не слишком-то щедр для того чтобы произвести «полноценные» магические действия. Как бы то ни было, колдун в накладе не оставался, тем более, что с целью «отчитки» от все той же «сухоты» и «ноеты» родители девицы могли обратиться опять-таки, к нему же!

* * *

Из свежего веника, сделанного из березовых веток, берут пруток, который кладут на порог той двери, в которую должен пройти любимый человек. Кладя пруток, нужно произнести такие слова:

«Как высох этот тоненький пруток, так пусть высохнет и милый друг (имя) по мне, рабе (имя)».

Пруток, когда человек, о котором заговаривают, прошел через порог, убирают в тайное место, потом топят баню, кладут этот прут на полок на верхнюю полку, поддают больше пару и, обращаясь в сторону, где лежит пруток, говорят:

«Парься, пруток, и будь мягок, как пушок, пусть и сердце (имя) будет ко мне, рабе (имя), так же мягко, как и ты».

После этого баню запирают, потом через некоторое время пруток берут, относят на воду и пускают по течению. Прут пускать по реке нужно на заре.

Этот же заговор, но только для присухи чьего-либо сердца, делается так: пруток кладут на порог, приговаривая, как сказано выше, затем после прохода, о ком заговаривают, прут кладут на жарко истопленную печь, приговаривая:

«Будь сух, пруток, как птичий ноготок, пусть так же сух будет и мой дружок (имя), а когда он ко мне подобреет, тогда пусть краснеет, как яблочко наливное, и полнеет, как месяц ясный после новолуния».

* * *

Выйду я в чистое поле; есть в чистом поле белый кречет; попрошу я белого кречета – слетал бы он за чистое поле, на синее море, за крутые горы, за темные леса, в зыбучие болота и попросил бы он тайную силу, чтобы дала она помощь сходить ему в высокий терем и застать там сонного (имя), сел бы белый кречет на высокую белую грудь, на ретивое сердце, на теплую печень, и вложил бы рабу Божьему (имя) из своих могучих уст, чтобы он (имя) не мог без меня, рабы (имя), ни пить, ни есть, ни гулять, ни пировать.

Пусть я буду у него всегда на уме, а имя мое на его языке.

* * *

Встану я, красна девица, с зорькой красной, в день светлый и ясный, умоюсь я росою, утрусь мягкой фатою, оденусь мягким покрывалом, белым опахалом, выйду из ворот, сделаю к лугу поворот, нарву одуванчиков, дуну на его пушок и пусть он летит туда, где живет мой милый дружок (имя), пусть пушок расскажет ему, как он дорог и мил сердце моему. Пусть после этих слов тайных, он полюбит меня явно, горячо и крепко, как люблю я его, рыцаря моего, дружка смелого, румяного, белого… Пусть его сердце растает перед моей любовью, как перед жаром лед, а речи его будут со мной сладки, как мед. Аминь.

* * *

Пойду я утром рано в зеленую рощу, поймаю ясна сокола, поручу ему слетать к неведомому духу, чтобы он заставил лететь этого духа до того места, где живет (имя), и пусть он нашепчет ему в ухо, и в сердце наговорит до тех пор, пока любовь в нем ко мне (имя) ярким пламенем заговорит. Пусть он (имя) наяву и во сне думает только обо мне (имя), бредит мною ночной порою, и гложет его без меня тоска, как змея гремучая, как болезнь смертная, пусть он не знает ни дня, ни ночи, и видит мои ясные очи, и примчится ко мне из места отдаленного легче ветра полуденного, быстрее молоньи огнистой, легче чайки серебристой. Пусть для него другие девицы будут страшны, как львицы, как огненные гиены, морские сирены, как совы полосатые, как ведьмы мохнатые! А я для него, красна девица (имя), пусть кажусь жар-птицей, морской царицей, зорькой красной, звездочкой ясной, весной благодатной, фиалкой ароматной, легкой пушинкой, белой снежинкой, ночкой майской, птичкой райской. Пусть он без меня ночь и день бродит, как тень, скучает, убивается, как ковыль по чисту полю шатается. Пусть ему без меня (имя) нет радости ни средь темной ночи, ни средь бела дня. А со мной ему пусть будет радостно, тепло, в душе отрада, на сердце – светло, в уме – веселье, а на языке – пенье. Аминь.

* * *

Заря-заряница, а я красная девица, пойду за кленовые ворота, в заповедные места, найду камень белее снега, крепче стали, тяжелее олова, возьму этот камень, брошу на дно морское с теми словами: «Пусть камень белый на дне моря лежит, а милого сердце ко мне (имя) пламенной любовью кипит». Встану я против месяца ясного и буду просить солнце красное: «Солнце, солнце, растопи сердце друга (имя), пусть оно будет мягче воска ярого, добрее матушки родимой, жальче батюшки родного. Пусть сердце милого дружка (имя) будет принадлежать весь век денно и ночно, летом и весной только мне одной (имя). А для других это сердце пусть будет холодно как лед, крепко как железо и черство как сталь.

Ключи от сердца (имя) пусть вечно хранятся только у меня одной (имя)».

* * *

Ветры буйные, птицы быстрые, летите скорее к месту тайному, к сердцу милого (имя), дайте знать ему, как страдаю я (имя) дни и ноченьки, по дружке своем милом (имя). Пусть я горькая, бесталанная буду счастлива с милым (имя) во все месяцы, в годы долгие, во дни майские, ночи зимние, в непогодушку и в дни красные. Я одна, одна люблю милого (имя), крепче батюшки, жарче матушки, лучше братьев всех и сестер родных. Птицы быстрые, ветры буйные, расскажите вы о том милому (имя), что страдаю я как от болести от любви моей к добру молодцу (имя). Пусть же будет он до могилы мой. Так и ведайте ему, молодцу (имя).

Из свежего веника берется пруток, который кладут у порога двери, в которую войдет тот, для кого назначена присуха. Как только перешагнули через прут, он убирается в такое место, где его никто не может видеть. Потом берут прут в жарко натопленную баню, бросают на полок и приговаривают: «Как сохнет этот прут, пускай сохнет по мне раб Божий (имя) – или: раба Божья (имя).

Заговорые «остудные» против любви между мужчиной и женщиной

Как мать быстра река Волга течет,

Как пески с песками споласкиваются,

Как кусты с кустами свиваются,

Так бы раб (такой-то) не водился с рабой (такой-то).

Ни в плоть, ни в любовь, ни в юность, ни в ярость.

Как в темной темнице и в клевнице, есть нежить

Простоволоса и долговолоса, и глаза выпучивши,

Так бы раба (такая-то) казалась рабу (такому-то)

Простоволосой и долговолосой, и глаза выпучивши.

Как у кошки с собакой, у собаки с россомахой,

Так бы у раба (такого-то) с рабой (такой-то)

Не было согласья ни днем, ни ночью,

Ни утром, ни в полдень, ни в пабедок!

Слово мое крепко!

Примечание: Заговор данного типа произносился, опять-таки, или самим влюбленным или по его просьбе, вполне «адресно», на чье-то имя.

Нередко старались сделать так, чтобы «предмет заговора», так или иначе но прослышал о готовящемся или состоявшемся «колдовстве». впал в панику или, хотя бы, в беспокойство.

Во всяком случае «остуду» организовывали не одними только словами, а, по мере возможнсти и чисто «химически» – подмешивая то или иное зелье в «еству»(еду), в целью или снизить половую потенцию «супротивника», или же вообще – сжить со света, отравив насмерть.

Заговор на остуду между мужем и женой

Стану я не благословясь,

Пойду, не перекрестясь,

Не дверьми, не воротами,

А дымным окном, да подвальным бревном.

Положу шапку под пяту, под пяту,

Не на сыру землю, не на сыру землю, да в черный чобот.

А в том чоботе побегу я в темный лес, на большо озерищо.

В том озерище плывет челнище,

А в том челнище сидит черт с чертищей.

Швырну я с-под пяты шапку в чертища.

Что ты чертище, сидишь в челнище, со своей чертищей?!

Сидишь ты, чертище, прочь лицом от своей чертищи.

Поди ты, чертище, к людям в пепелище!

Посели чертище, свою чертищу к (такому-то) в избище.

В той избище, не как ты, чертище,

Со своей чертищей, живут людища.

Мирно, любовно, друг друга любят, чужих ненавидят.

Ты, чертище, вели, чертище,

Что б она, чертища, распустила волосища.

Как жила она с тобой в челнище,

Так жил бы (такой-то) со своей женой в избище!

Чтоб он ее ненавидел.

Не походя, не поступя,

Разлилась бы его ненависть по всему сердцу,

А у ней по телу неугожество.

Не могла бы ему ни в чем угодить

И опротивела бы ему своей красотой,

Омерзела бы ему всем телом.

Как легко мне будет отступить от тебя,

Как легко достать шапку из озерища,

Тебе, чертищу, хранить шапку в озерище,

От рыбы, от рыбака, от злого колдуна.

Что бы не могли ее ни рыбы съесть, ни рыбак достать,

Ни зло колдун отколдовать, на мир и на лад.

И вместо рукописи кровной (подписи кровью – Авт)

Отдаю я тебе – слюну!

Примечание: Если священослужители старых времен буквально все заговоры относили к «нечистым» и неподобающим действиям, то сами знахари и доки делили заговоры на потенциально «чистые» и «нечистые».

Заговоры «чистые» в ясном и явном виде ипользовали «святую» и «чистую» силу – святых, архангелов, угодников, Богоматерь и т. п. Такие заклинания-молитвы начинались со слов «Пойду, благословясь», «Войду, перекрестясь» и томук подобным образом.

Заговоры же «не чистые» применялись в тех случаях, когда надежды со стороны официальных святых было маловато и полагали, что пора прибегнуть и к «нечистой» силе – к домовым, лесовика и т. п.

* * *

Как мать быстра Волга бежит, как пески со песками споласкиваются, как кусты с кустами свиваются, травы с травами срастаются, так бы и раба (имя) не виделась с рабом (имя), никогда не говорила, и пылким сердцем его, некрасивого, не любила. Пусть как в темнице или в клевище, не жить им как брат с сестрицей, а быть как тигр со львицей, лягушка со змеей, ящерица с тарантулом, так и ей (имя) казался бы он (имя) страшнее зверя лесного, шершавого домового, волосатого лесового, хуже дедушки водяного, а она бы ему казалась хуже бабы Яги, страшнее киевской ведьмы. Пусть между ними будут ссоры, раздоры и брани, а каждая встреча будет как кошки с собакой. И во все дни, так и днем и ночью, и в полдень, и вечером, и утром. Словом, отныне и до века. Аминь.

На охлаждение между мужем и женой

Встану я, не благословясь, пойду, не перекрестясь, ни дверьми, ни воротами, а подвальным окном, подвальной отдушиной, положу шапку под пятку, не на сыру землю, а в черный чобот, а в том чоботе побегу я в темный дремучий лес, на большое глубокое озерище, где устроено водяное гнездище, по тому озерищу плывет челнище, а в челнище сидит черт с чертищей. Швырну я шапку из-под пят в того чертища.

И спрошу его: что ты, чертище, сидишь в челнище, с противной чертищей?

Сидишь ты, чертище, задом к своей чертище, а она хлопает глазищем, что днем совища, беги ты, чертище, в людское жилище, посели ты, чертище, свою чертищу в такой-то избище, и дай ей в руки помелище, пусть она этим помелищем машет, между такой-то и таким-то (имена)раздор поселяет, вражду нагоняет, и обеим неприязнь навевает. Пусть в этом доме не будет ни ладу, ни складу, а вечная ругань и брань, и во все дни года, зимой и летом, весной и осенью, утром и вечером, во всей хате на печи и на полати, на полу и на потолке, на полке и в уголке идет возня, стукотня и грызня. А у хозяина с хозяйкой ссоры и споры, во все дни живота среди мясоеда и поста. Пусть они так живут, как кошка с собакой, как ведьма с чертом. Пусть мои слова будут кинжалом, змеиным жалом, так и жена такому-то (имя), а нет и того хуже, змеей подколодной.

Эти словеса ни колдуну не отколдовать, ни ветру не отогнать, как мою шапку из омута-озерища никому не достать. Говорю это не языком, а змеиным жалом, брызжу слюной жабы, заливаю слезой крокодила и кровью двенадцатиглавого дракона.

* * *

Встану я в ночь под Ивана Купала, возьму в руки два трепала, кочергу схвачу и на Лысую гору полечу.

Оттуда длинным помелом сгоню всех ведьм в такой-то дом (имя), пусть бабищи наполняют все его жилище и поселят между мужем и женой (имя) страшное злище, такое, какого нет и на адском днище. Пусть в этом доме муж и жена будут жить как с сатанихой сатана, ни любви, ни радости, а только одно зло, да гадости, брань вечная, ссора бесконечная и угроза бессердечная. Возьму я кочетыг, сковыряю шляпу, надену на левую ногу, на голову обряжу лапоть, вместо бороды – мочалу, вместо усов – метлу, и сяду я у них где-нибудь в углу и буду им каждый вечер казаться, и будут они меня пугаться, да из-за этого между собою ругаться, а я буду хохотать и улыбаться, а когда они лягут по разным местам спать, я примусь по избе от радости плясать. Иду, поднимаюсь, на Лысую гору собираюсь, готовься дом, где скоро будет все вверх дном, от мала до велика, в закромах вместо зерна будет пыль одна да повилика. Пусть мои речи будут как картечи, как гром в ночи, как огонь в печи: едки, метки и сбыточны.

Заговор на разлучение

Волк идет горой, домовой водой, они вместе не сойдутся, думы их разойдутся, добро они не творят, ласковых речей между собой не говорят, так бы и рабы (имена) между собой жили, вместо дружбы друг к другу зло питали, ссорились, друг друга хулили, попрекали, она бы на него как змея шипела, как лед бы к нему охладела, а он бы на нее шутом глядел, бегал бы от дел, занимался бы тем-сем, а больше ничем. Пусть эти слова камнем в их сердца упадут и желанный плод дадут. Эти слова взял я со дна омута, где водяные живут и злые сети ткут, раздором подшивают, оторачивают ненавистью человеческой. И пусть они будут такими, какими есть, ни хуже, ни лучше.


Насколько же сильны и действенны были русские любовные заклинания? Среди колдовских процессов 1750 года было дело о сержанте Тулубьеве, который обвинялся в совершении любовных чар.

Обстоятельства этого дела так изложены в промемории консистории города Тобольска: «Ширванского пехотного полка сержант Василий Тулубьев, квартируя в городе Тюмени у жены разночинца Екатерины Тверитиной, вступил в блудную связь с ее дочерью Ириною, а потом ее, Ирину, насильно обвенчал со своим дворовым человеком, Родионом Дунаевым, но жить с ним – не позволил.

Чтобы закрепить любовь и верность Ирины, он на третий день после венца брал ее с собой в баню и творил над нею разные чары: взяв два ломтя печенего хлеба, Тулубьев обтирал ими с себя и с своей любовницы пот, затем хлеб этот смешал с воском, печиною, солью и волосами, сделал два колобка и шептал над ними неведомо какие слова, смотря в волшебную книгу.

Он же, Тулубьев, срезывал с хоромьих углов стружки, собирал грязь с тележного колеса, клал те стружки и грязь в теплую банную воду и приготолвеным настоем поил Ирину. Поил ее и вином, смешанным порохом и росным ладаном. Наговаривал еще на воск и серу, и те снадобья заставлял ее носить, прилепив к шейному кресту, а сам постоянно носил при себе ее волосы, на которыми также нашептывал.

Подобными чарами Тулубьев так «приворожил» Ирину, что она без него жить не могла, и когда ему случалось уходить со двора – бегала за ним следом, тосковала, драла на себе платье и волосы.

Консистория определила: лишить Тулубьева сержантского звания и сослать его на покаяние в енисейский монастырь, а брак Ирины с Дунаевым расторгнуть. Как блудница, Ирина должна быподлежать монастырскому заключению, «но понеже она навращена к тому по злодеянию того Тулубьева, чародейством его и присушкою, а не по свободной воле, – для таких резонов от посылки в монастырь решили отказаться.

Таковы были старорусские заговоры, то есть то самое, что в сказках обычно называют «заклинаниями». Заклинали и заговаривали с разными целями, но успех зависел часто вовсе не от того, какой читался заговор, кто его читал. Хотя именно это считали главным.

Успех, как нетрудно видеть из многих показанных выше заговоров зависел в дальнейшем от того, как начинал себя вести тот кто читал заговор, если заговорщик читал его для себя (самовнушение, самогипноз) или для клиента.

Загрузка...