Золотая лихорадка

— Значит, в два, я буду!

— Коки, что случилось? — окликнул он брата, но Коки поднялся по лестнице до самого верха и скрылся в своей комнате.

Эта женщина наверняка сказала Коки что-то обидное… Подросток уверен был, что дело в этом, и опустил взгляд на скомканную банкноту.

Коки не мог передать брату слова женщины: «С тобой бы мы подружились, но всё дело в твоём брате — похоже, что с ним нелегко поладить, так что ты уж прости, но тётя уходит». Коки чувствовал, что ему остаётся лишь положиться на брата, но даже если, толкаемый братом под зад, он влезет очень высоко, всё равно когда-нибудь браг уберёт подставленные руки, и это может случиться совсем неожиданно. В коридоре раздался звук разбившегося предмета. Коки закутался в простыню и обеими руками заткнул уши. С его губ сорвался стон: «Мама…», но образ матери совершенно не связывался с её лицом, перед глазами стояли груди, живот, бёдра и зад Тихиро, он вспоминал, как прикасался к ним. Ему нужна была Тихиро.

На вокзал Иокогамы, где условились встретиться, подросток приехал немного раньше назначенных двух часов дня. Он убил время, разглядывая книжные обложки на стендах магазина «Юриндо» в подземном торговом комплексе, а потом встал перед витриной универмага «Такасимая». Тех троих ещё не было. Прошло пятнадцать минут. Он растёр плевок подошвой «Рибока», а когда поднял голову, все трое подбежали к нему со стороны автобусного терминала.

— Извини. Долго ждал? — Рэйдзи хлопнул его ладонью по голове.

— Вот. Больше всё равно не дам, что бы вы ни говорили. Я консультировался с адвокатом, он сказал, что, даже если раскроется, что я там присутствовал, это ещё не преступление.

Подросток достал из сумки коричневые конверты и передал троим.

— Ты что, в самом деле с адвокатом говорил? Но видишь ли, Юминага-кун, как бы это… Ведь если дойдёт до твоего папаши, будут проблемы, не так ли? — Рэйдзи вытер о футболку подростка свою потную ладонь и обнял его за плечи.

— Ничего не будет. Он и так всё знает.

— Может, ты думаешь, Юминага-кун, что мы тебя запугиваем? Ну что ты, зачем? Мы твои друзья, не переживай! Только чего это Юминага-кун даёт нам деньги? Интересный вопрос — но оставим его, а пойдём-ка лучше в солярий, позагораем. — Рэйдзи снял руку с плеча подростка.

Подростку хотелось, как можно скорее от них избавиться, но он поддался искушению придать коже загорелый оттенок. Встреча с отцом назначена на три часа — впритык, но успеть можно, да и делать больше нечего… Уговаривая себя таким образом, он двинулся вместе с ними.

— Лето, а холодно, и вчера, и позавчера тоже. — Киёси потрогал коричневый конверт у себя в кармане, желая убедиться, что он там есть.

— В июне-то было жарко. Странно, да? В самом деле, ненормальная погода, а это потому… — Такуя хотел рассказать о причинах погодных аномалий, он про это смотрел передачу по телевизору, но, пока собирался произнести сложные термины, удобный момент в разговоре был уже упущен.

— Через три дня вроде уже летние каникулы, — выжал из себя Киёси, его голос повис, точно капля пота на шее.

— Каникулы… Тебе-то что? — Рэйдзи болезненно передёрнул плечами.

Через десять минут они дошли до косметического салона «Солнечные пятна». Рэйдзи и остальные были уже покрыты слоем загара, поэтому выбрали себе максимальную дозу на галогеновых лампах, подросток остановился на кварцевой лампе «Ринго-600». Прошлой зимой они тоже вчетвером ходили в солярий, но он после двух раз бросил, поэтому сейчас уже никаких следов загара не осталось. Сжимая в руке полученный у приёмной стойки ключ от шкафа в раздевалке, он подумал, что уж на этот раз будет ходить, пока не почернеет.

Подросток обернул бёдра банным полотенцем и направился в процедурный кабинет. Зайдя в вертикально установленную кабину для загара, он сдёрнул полотенце, но тут же выскочил вон.

— Я ухожу! — крикнул он в сторону кабины, где был Рэйдзи.

Слов Рэйдзи не мог расслышать, потому что у него в кабине радио на полную громкость играло что-то вроде хип-хопа, но подросток всё равно вернулся в раздевалку, открыл шкафчик и быстро оделся. Он не смог оставаться в солярии, потому что стоило ему раздеться донага, как всё тело обдало стыдом. Жарить себе кожу для одной лишь цели — чтобы другие считали тебя здоровым и подтянутым! Это показалось ему нечем иным, как оскорблением своему телу, какое оно есть на самом деле. Ведь истинная сила в крови и клетках мозга, их и надо разогревать! Подросток отвёл взгляд от своих худых рук, которые попались ему на глаза, когда он совал их в рукава футболки. Натянув брюки, он вышел из раздевалки. У стены с торговыми автоматами толпились старшеклассницы, почерневшие от загара настолько, что нельзя было не заподозрить применение каких-то химических препаратов. Зачем изо всех сил брыкаться, пытаясь стать другим, если в результате всё равно возвращаешься к своему собственному безобразному «я»? Ведь это всё показное… Подросток быстрыми шагами направился к выходу.

— Это мой сын. — Хидэтомо указал подбородком в сторону подростка, и двое мужчин, сидевших на диване, поднялись и достали из нагрудных карманов бумажники с визитками.

— Что вы, что вы, хоть он и наследник, но надо лет десять подождать, прежде чем вручать ему свои визитки. Что с ними будет делать мальчишка, ученик второго класса средней школы Хосэй?

Подросток предполагал, что это были представители банка или фирмы, производящей игровые автоматы. Он стоял повесив голову и засунув руки в карманы.

— Это представители развлекательного комплекса «Снежный пик». К тому времени, когда ты достигнешь совершеннолетия, эти двое как раз станут там большими людьми, так что знакомлю вас с видами на будущее.

— Господин управляющий, что касается нашего дела, я очень надеюсь на вашу поддержку, а теперь позвольте нам откланяться, — сказал старший из посетителей, оба дружно совершили глубокий поклон и, пятясь, широкими шагами направились к двери, где, ещё раз с улыбкой поклонившись, скрылись из виду.

— Твой папа едет в Корею. Ты можешь приходить сюда, но только после уроков — понял, да? — Хидэтомо был на редкость весел.

— Опять в казино играть едете? Когда же? — фамильярным тоном спросила Сугимото, подстраиваясь под приподнятое настроение Хидэтомо.

— Дня через два или три.

— Когда вернётесь?

— Сегодня понедельник? Ну, к следующей среде вернусь.

— Правда? Ну, сплюнем, чтобы и в самом деле всего на недельку.

— И на две уехал бы, денег привёз бы столько, сколько игральные автоматы за месяц не приносят, да ведь без меня вы тут делаете что хотите.

— И кто же это у нас пропал как-то на десять дней и просадил миллион? На этот раз опять в «Парадайз-бич»?

— Ну да.

— Забронировали уже? Правда, наш управляющий, умеет развлекаться, его примут, даже если нагрянет внезапно.

— Хм, так уж… Я им позвоню накануне.

— Деньги готовить не обязательно?

— Глупости, разве можно играть на деньги фирмы?

— Ну-ну, будем молить бога, чтобы не последовал телефонный звонок… А список подарков я составлю, уж не забудьте, если окажетесь в выигрыше.

Подростку вспомнилось, что однажды он уже слышал в точности такой же разговор. Они что — не замечают? Или им нравится повторять одно и то же и они наслаждаются ритмом? Слушая эту беседу, похожую на неумелую комическую репризу артистов, изображающих мужа и жену, подросток почти уверился в том, что Сугимото была одной из отцовских любовниц.

— А ты чего стоишь и мечтаешь? Садись!

— Уволилась экономка, Симамура-сан, — сообщил подросток тоном подчинённого, докладывающего шефу.

— Ещё одну довёл. Ну что поделать… Надо опять звонить в бюро найма, поручаю это тебе, сам всё знаешь.

— Сестра в больнице. Говорят, что перелом.

— Да? Ну, она и сама уже всех достала, до костей и печёнок. Я тут тебе приготовил большой сюрприз к лету… — Он нажал кнопку и вызвал по внутренней линии единственного среди сотрудников «Вегаса» выпускника университета, Кавабату. Высокой зарплатой его сманили из сберегательного банка, с которым «Вегас» вёл дела, и теперь он был секретарём по внешним связям.

Хидэтомо помнил лишь обрывки того вечера, когда он избил дочь, но похожее на остатки похмелья чувство вины осознавалось им как долг по отношению к подростку, а не к Михо. Даже сейчас, когда он узнал, что сломал Михо ногу, в нём не пробудилось никаких чувств, компенсация предназначалась исключительно подростку. В словаре самого Хидэтомо отсутствовало слово «любовь», но он, пожалуй, не стал бы возражать, если бы кто-то указал ему на то, что он питает к подростку слабость.

Вошёл Кавабата, и, хотя он вежливо поклонился, подросток проигнорировал приветствие.

— По поводу экономки… нельзя ли нанять знакомую моей знакомой? Я думаю, она могла бы продержаться у нас продолжительное время.

— А сколько ей лет? — скептически поднял бровь Хидэтомо и сунул в рот сигарету.

Кавабата вытащил зажигалку и поднёс прикурить.

— Ей, кажется, двадцать.

— Это не годится. Такой молоденькой нельзя поручить должность экономки. Кавабата, ты как думаешь? Он ведь это нарочно подстроил, чтобы свою подружку сделать экономкой и у меня дома с ней целыми днями развлекаться. Когда тебе было четырнадцать, ты как обходился? Сам себе наяривал?

— Я был чахлый и поздно развился.

Подросток опустил глаза на начищенные чёрные ботинки Кавабаты и заметил на сером линолеуме барахтающегося кверху лапками майского жука. Все его шесть конечностей конвульсивно дёргались, но своими силами перевернуться он не мог.

Дверь без стука открылась, и в комнату вошла женщина в открытом платье персикового цвета.

— О, что-то поздно! Договаривались на полчетвёртого. Ну да ничего, прошу сюда, присаживайтесь. — Хидэтомо поднялся с места и сделал приглашающий жест рукой.

Подросток носком кроссовки попытался перевернуть жука, но ничего не выходило, потому что тот застыл, прикинувшись мёртвым. Наблюдательная Сугимото заметила это и тоже подошла:

— Да это жук канабун, он, наверное, залетел, когда я сегодня утром открывала окна, чтобы проветрить. Шеф, это к счастью, вам повезёт в казино, — преувеличенно громко затараторила она, поэтому подросток наступил на жука и раздавил.

Сугимото ахнула было, но лишь открыла наполовину рот и так, с открытым ртом, ретировалась к своему столу. Из-за её детского личика мешки под глазами, морщины и пигментные пятна ещё заметнее, да и крашеные каштановые волосы в стиле «волчья грива» у корней седые, так что выглядит она лет на пять старше своих сорока восьми.

Подросток скосил глаза и посмотрел в окно, скользнув по пути в вырез декольте гостьи, там он успел заметить череп, переводную татуировку.

— Можно я закурю? — Не забывая о том, что на неё смотрят, гостья откинулась на спинку дивана и поправила чёлку.

— Курите, курите, пожалуйста! — Хидэтомо оценивающим взглядом прошёлся по ногам, груди и лицу.

Женщина открыла сумку «Прада», достала оттуда нераспакованную пачку сигарет «Пианиссимо» и порвала целлофан длинными ногтями, покрытыми голубым лаком с серебристыми блёстками. Вложив сигарету в персиковый, как и платье, рот, она закурила.

— Это Кадзуки, ученик второго класса средней школы Хосэй.

— Будем знакомы, очень приятно. — Женщина положила ногу на ногу.

— Ну, отправляйся на свидание. Вот тебе на мелкие расходы. — Хидэтомо достал из кошелька восемь десятитысячных купюр и сунул подростку.

Подростку стало не по себе оттого, что отец ведёт себя так вульгарно, что на лице его написано столько самодовольства, что он уверен: предоставить сыну женщину есть выражение любви и широты взглядов. Женщина рассыпала кокетливые ужимки, приоткрывая губы и перебирая длинными ногтями кончики приставших к щекам волос. Подросток посмотрел на серебряный браслет у неё на щиколотке, на её икры, колени, бёдра, груди, ложбинку между ними, ключицы. У основания собранных в конский хвост волос был приколот искусственный алый гибискус, что выглядело довольно смешно, но, если бы на улице его окликнула такая женщина, подросток просто подскочил бы от счастья. А сейчас это всё закручено на деньгах, это сделка, и всё.

— Я сейчас занят, у меня дела. — Подросток опустил глаза на жука, передние лапки которого всё ещё шевелились, хотя из раздавленного тела выливалась какая-то жидкость.

— Ну что ж, тогда на свидание со мной? — Хидэтомо, не зная, что ему делать с деньгами в руке, обмахивал ими лицо. — Вот ведь паршивец! Корчит из себя! Ломается, нос воротит, будто у него и впрямь в штанах что-то есть! Нарочно просил шефа мыльных заведений, чтобы он познакомил с женщиной, которая пришлась бы по вкусу мальчишке. Он-то наверняка думает, что это моя женщина, вот и взбрыкнул… — Хидэтомо вдруг понял, что на него смотрят и Сугимото, и Кавабата, и женщина. Он колебался: то ли рассмеяться, то ли ударить сына.

Женщина потирала ладонями выставленные голые колени, взгляд её перебегал от отца к сыну и обратно.

— И какие же у тебя дела?

— Договорился встретиться с друзьями.

— Сказано же тебе, чтобы больше не виделся со своими дружками-насильниками. — Хидэтомо избрал этот путь — унизить сына и тем самым сохранить своё лицо.

— Вот, врачебное заключение. — Подросток положил на стол медицинские справки Михо. — Думаю, что они не станут сообщать в полицию.

Этим он заткнул отцу рот.

Хидэтомо чувствовал не столько гнев, сколько неловкость из-за глупого положения, в котором оказался. Никакого толку от детей, и почему все они вышли такие убогие? Ведь вы, детки, сами виноваты. А этот вообще ненормальный. Говорят, что переходный возраст, но ведь он же не просто ведёт себя как все в его годы, когда натыкаются на стену, за которой взрослая жизнь. Этого понесло в обход, и теперь он невесть куда забрёл: стоит на мосту над магистралью, смотрит сверху на взрослых и насмехается. Если он не понимает, что с ним имеют дело лишь по необходимости, то придётся когда-нибудь раз и навсегда поставить его на место. В голове Хидэтомо вдруг всплыло видение: он лежит на пляже в Чечуто и всё его тело купается в лучах летнего солнца. Он уселся на диване поудобнее, захотелось немедленно уснуть.

— В тот вечер я же тебе дал деньги. Там был миллион, не так ли? Из этих денег оплатишь больницу и расходы на жизнь в следующем месяце. Ах, ну да — ты просил эти деньги в долг и теперь тебе не хватит?

— Мне уже не надо. Я пошёл.

— Ну, как знаешь. Да, вот ещё, что с той клюшкой для гольфа?

— Дома она.

Подросток шагнул к двери и по дороге обернулся к Сугимото:

— Как собаки?

Сугимото, сдерживая дыхание, чуть слышно ответила:

— Усыпили.

Приближающаяся скоростная электричка Токио — Иокогама прогремела, словно хохот подростка, и удалилась.

Прежде чем достать из кармана ключи, подросток протянул руку и попробовал нажать на дверь. Так и есть — не заперта. По дому гулял прохладный сквознячок, предвещающий беду. Брата, который всегда слышал его шаги и поджидал, стоя в прихожей, на этот раз не было. Подросток чувствовал, что так оно и будет, но нельзя было не отвезти Тихиро в «Золотой терем», пока брат спит, иначе он поднял бы большой скандал. Наверное, он выскочил на улицу в поисках Тихиро. Когда он распахивал дверь в ванную или туалет, ему мерещилось мёртвое тело убитого грабителями брата. Удары сердца бежали по рукам до кончиков пальцев и стекали с них, подобно электрическим разрядам, отчего весь дом наполнялся грозовой атмосферой. Коки не было и за фортепиано, хотя оно стояло открытым. Подросток поднялся в комнату брата. Аудиосистема ещё не успела остыть, Коки мог быть где-нибудь дома. Подросток распахнул все двери на втором этаже. Столько раз ему было сказано, чтобы он не ходил один на улицу, но он всё же не послушался. Распираемый нарастающим гневом, подросток сбежал по лестнице вниз и выскочил из дома.

Рассекая тёплый прогретый воздух, он сбежал с холма и помчался по торговой улице Мотомати, но при виде гигантского кресла-качалки перед магазином мебели притормозил. Он вспомнил, что обещал купить его, и замялся в нерешительности, не зная, купить ли прямо сейчас. Однако, решив, что первым делом надо найти брата, он пошёл мимо магазина дальше. Пройдя всю улицу Мотомати до конца и оказавшись под эстакадой скоростного шоссе, подросток остановился, потрясённый тем, как трудно в этом городе отыскать человека. Он не сможет найти брата, который ходит где-то по улочкам, переплетающимся наподобие нитей в ячейках сети. Подросток запрокинул лицо к небу. В его сторону медленно плыло облако в виде военного линкора, и в тот самый момент, когда оно проходило над головой, подросток потерял решимость бежать куда-то наобум, ведь это было всё равно что шарить в тёмном облаке. Он направился к полицейской будке на улице Мотомати.

— Мой старший брат пропал. — В полном противоречии с отчаянием, которое испытывал подросток, голос прозвучал ровно, безо всякой интонации.

— Старший брат? А сколько ему лет? — Полицейский, насторожившись, вскочил, рука метнулась к пистолету на поясе. Неясна была, конечно, и ситуация с пропавшими старшим братом, но не только: больше хулиганов и преступных групп полицейский опасался несовершеннолетних, учеников средней и старшей школы. Всякий раз, когда, совершая обход, он видел скопление подростков, тело его сразу приходило в состояние готовности.

— Ему восемнадцать, но он болен, брат не может ходить по улице в одиночку. Разговаривает он нормально, но считать и ориентироваться в пространстве не умеет. Опасно то, что он совсем не боится чужих и может пойти за кем угодно. Если его поскорее не найти, он может попасть под машину, упасть в реку или в море… Одним словом, я очень вас прошу поскорее его отыскать. У брата синдром Вильямса, он инвалид.

— Вот как, значит, это то же, что потерявшийся ребёнок. Лучше всего, если кто-то его приведёт, а может, повезёт и патрульные его заметят во время обхода. Ну ладно, спрошу, не слышно ли о нём на других постах. — Полицейский позвонил в три ближайшие постовые будки, но туда никаких сведений не поступало.

— А разве полиция не ищет тех, кто пропал?

— Для этого у нас нет времени, людей не хватает.

— Даже если брата не будет дома несколько дней?

— В этом случае вам остаётся лишь подать заявление о пропаже человека в полицейское управление квартала Кага. Но это ещё не будет означать, что полиция начнёт поиски. Мы ничего не можем предпринять, разве только он окажется замешан в каком-то происшествии или что-то дадут опросы подозреваемых, а иначе приходится только ждать. Может быть, он уже дома?

— Я же вам говорил, он не может ориентироваться в пространстве!

— Не надо кричать. Вот здесь напишите имя и фамилию вашего отца, а также брата, потом адрес, телефон. Если что-то появится, мы вам позвоним.

Полиция, которая обязана охранять жизнь и спокойствие людей, бросает на произвол судьбы тех, кто действительно попал в беду, — да полиция умеет только копаться в пустяковых нарушениях!

— Верно, он, может быть, уже дома. — Подросток отложил ручку и встал. — Прошу прощения, что поднял столько шума. Если до вечера не найдётся, посоветуюсь с отцом, и мы отнесём заявление в управление квартала Kara. — Подросток выпалил всё это на одном дыхании, не давая собеседнику возможности вставить хоть слово, после чего коротко поклонился и вышел.

«Что там ориентация в пространстве, когда у людей утрачено другое, гораздо более важное чувство…» — думал подросток, стоя в оцепенении на дороге, поднимающейся по склону среди роскошных особняков. Яркие солнечные лучи в разгар лета вредны не только для глаз и кожи, они могут остановить сердце. Вероятно, эти опасения заставляли здешних обитателей не покидать свои дома, и на улице не было ни души. Наверное, в своих занавешенных шторами и охлаждённых кондиционерами комнатах они ждут, когда зайдёт солнце и можно будет ничего не делать, «потому что уже вечер». В этой округе живут не выносящие солнца люди, которые ждут чего-то, но и сами забыли, чего ждут. Подростку казалось, что именно здесь, а не в квартале Коганэ, укрываются неизвестные злодеи. В голове у подростка мелькнул образ брата, он увидел его со спины: ковыляющей походкой брат брёл по расходящимся лучами улицам. Он шёл на голоса насекомых и шум ветра, на запах Тихиро, всё шёл и шёл без конца. А через год он возвращался из своего долгого странствия. Эти фантазии принесли подростку удовлетворение, его покрытое каплями пота лицо скривилось в улыбке. Когда-нибудь он хотел бы вместе с братом оказаться в таком месте, где на триста шестьдесят градусов вокруг не будет ни одного здания и где не нужно будет ориентироваться в пространстве. Какой в этом смысл, если не знаешь, где ты находишься и куда хочешь идти? Ведь если даже ты можешь добраться до цели, но не представляешь, в чём твоя цель, то ты всё равно что бессилен. На самом-то деле потерявшимся ребёнком чувствовал себя он сам, и под действием странной мании, что кто-то его разыскивает, он стал вертеть головой, оглядываясь по сторонам на этой затихшей, сонной улице. Если в детстве ему случалось заблудиться в квартале Коганэтё, то не Канамото, так кто-то другой непременно приводил его в закусочную «Золотой терем» или в патинко «Дворец драгоценных шариков». Но разве теперь кто-нибудь ищет его, чтобы отвести в безопасное место? Подросток вздрогнул, представив себе, что и его имя может оказаться в компьютерных файлах полицейского управления, в заявлении о пропавшем без вести.

Во всяком случае, со всеми что-то не так, и люди лишь ждут, когда им сообщат название болезни. Можно классифицировать людей по-разному — по цвету кожи, вероисповеданию, но неизбежно приходит время, когда людей делят по медицинскому диагнозу.

Подросток вдруг рванулся бежать. Высоко поднимая колени и работая согнутыми локтями, он перепрыгнул через забор, влетел через прихожую в гостиную и, словно цирковой тигр, прыгнул в кольцо оконной рамы, сразу оказавшись у себя в комнате. Предаваясь этим фантазиям, он мчался изо всех сил.

Когда, распахнув входную дверь, подросток ворвался в прихожую, Михо от одного его вида вытаращила глаза. Он задыхался, рубашка и волосы были совершенно мокрыми, лоснящееся от пота лицо пылало, взор был обращён внутрь и выражал полную опустошённость.

— Что случилось?

— Коки не вернулся? — Согнувшись пополам, подросток пытался восстановить дыхание.

— А почему ты спрашиваешь?

— Значит, нет… — Разувшись и пройдя в коридор, подросток наконец заметил гипс на левой ноге сестры и костыли, тут только он впервые взглянул ей в лицо.

Оба глаза были обведены чёрными кругами синяков, ещё не перешедших в фиолетовую, голубую и жёлтую гамму.

— А разве они не положили тебя на неделю? Я как раз собирался завтра навестить…

— Да я с сиделкой повздорила! Они же с больными сюсюкают, как с младенцами: «Ой, глазки открылись… Сейчас лёд сменю…» — и всё такое. Раздражает, что они строят из себя мамаш. Вчера на вечернем обходе медсестра мне: «Помоем завтра волосы. Когда будете готовы — позовёте». Я утром встала, всё приготовила, вызываю звонком дежурную сестру — а там уже другая, и она говорит, что голову нельзя мыть ни в коем случае. Ну, это меня достало!

Сестра, которая всегда носила мини на двадцать сантиметров выше колена и даже ещё короче, впервые была в колыхавшейся длинной юбке в складку — это чтобы спрятать гипс, не иначе. Из-за того что передние зубы у неё были сломаны, она произносила слова глухо и неразборчиво, но всё равно, точно пьяная, говорила без умолку, однако подросток не увидел в этом ничего странного.

— Нехорошо с моей стороны просить тебя об этом, но всё-таки сходи, пожалуйста, завтра со страховкой в больницу, рассчитайся — ладно? И спроси там, когда мне прийти на осмотр. Уж извини, что прошу тебя…

Подросток, не говоря ни слова, взял телефонную трубку и нажал кнопки. Канамото откликнулся сразу.

— Сестра повздорила с медсестрой и вернулась домой. Хочу, чтобы ты завтра зашёл к нам за страховкой.

Канамото нахмурился от этого не допускающего возражений тона и горько усмехнулся над самим собой, так радовавшимся, что на днях подросток позвонил ему спустя три года и обратился за помощью, — уж он бегал высунув язык, чтобы устроить Михо в больницу. «Значит, завтра». Он уже собирался повесить трубку, но вспомнил про клюшку для гольфа.

— У меня та клюшка, которую ты дал, занесу её завтра, когда приду за страховкой.

— Мне она ни к чему, оставь себе.

— Я гольфом не интересуюсь. — По лицу Канамото пробежало такое выражение, словно он по ошибке разжевал пилюлю, которую следовало держать под языком. «Дети вырастают, и то, что они меняются, вполне естественно, но неужели до такой степени? Вот ты смотришь, как ребёнок пытается провести прямую линию. У него получается какая-то загогулина, ты с трудом удерживаешься, чтобы не сделать замечание, но ведь ребёнок-то уверен, что чертит прямую, он ничуть в этом не сомневается — и как же ему скажешь? Вот и тут так же. Ну что поделать, дети уж так устроены, что не умеют ходить по прямой», — уговаривал себя Канамото. — И всё-таки я её верну.

— Я же сказал: дарю!

— В самом деле? Ну, тогда оставь страховку хотя бы в офисе «Вегаса». Я за ней зайду.

Повесив трубку, подросток опустился на диван, вытащил край заправленной в брюки футболки, вытер с лица пот и простонал:

— Ну где же он?

— Да погулять пошёл, наверное, — беспечно отозвалась Михо.

— А если он не вернётся? Что мы будем делать? Я же сожгу этот дом, если он не вернётся!

— Ну, на такое ты не способен, — засмеялась Михо, но, заметив на лице брата бесстрастное выражение, отторгающее, словно опущенные ворота крепости, она вспомнила, как младшеклассниками они вдвоём играли в поджог.

Сначала они просто строили домики из бонбоньерок и коробочек из-под мыла, поджигали их и на игрушечной пожарной машине спешили тушить — такая вот, старая как мир, детская игра. Но скоро она надоела, им стало мало этого, и они начали выносить во двор для сжигания деревянные безделушки и складные стулья. Потом дело зашло ещё дальше, они несколько раз ходили даже в соседние кварталы, чтобы прокрасться в сад какого-нибудь пустующего на вид дома, бросить в собачью конуру горящую бумагу и убежать. Однажды, не в силах удержаться от желания посмотреть на устроенный пожар, они переждали минут пятнадцать на детской площадке и вернулись посмотреть: оказалось, что ни одна собачья конура не загорелась.

— Уже не горит, — разочарованно заявила Михо.

— Почему не горит? — сверкнул глазами на сестру подросток, которому тогда только-только исполнилось семь лет.

— Потому что пожара не получилось…

— В следующий раз я обязательно сделаю пожар!

На следующий день подросток вынес с кухни бумажный стаканчик с растительным маслом и вместе с Михо отправился высматривать подходящий дом уже в другом квартале. Взгляд подростка привлекла новенькая синебелая конура с привязаной маленькой собачкой породы сиба. «Здесь», — шепнул он Михо, перелез через живую изгородь и поманил сестру. Она указала пальцем себе под ноги, подразумевая, что останется на месте и будет сторожить. Подросток скрылся за изгородью, а Михо, делая вид, что заблудилась, топталась взад-вперёд на дороге, готовая в любой момент сорваться с места и бежать. Когда прошло несколько минут и она уже больше не могла сдерживать дрожь в коленках, она решила, что его, конечно же, поймали и надо бежать, но в этот самый миг из сада выскочил подросток. Оба побежали со всех ног, а когда завернули за угол, то метров через сто остановились.

— Был пожар?

Подросток радостно улыбнулся и кивнул.

— Врёшь!

— Правда. Пошли посмотрим. — Подросток спрятал пустой картонный стаканчик в тени под телеграфным столбом и как ни в чём не бывало повернул назад.

Когда показалась изгородь, Михо оглушил собачий лай и крики какого-то мальчишки, он плакал и звал на помощь. Они прошли мимо участка, искоса на него поглядывая, и взгляд Михо поймал картину того, как женщина-домохозяйка тщетно пыталась приблизиться к охваченной пламенем конуре, — в ужасе Михо побежала. Оглянувшись, она увидела невозмутимо шагающего сзади подростка.

После того случая они оба не заговаривали больше о поджогах, всё забылось, но, когда по соседству случился небольшой пожар и вокруг этого подняли много шума, Михо наполовину в шутку спросила:

— Кадзу-кун, уж не ты ли?

— Не я. Уверен был, что это сестричка Михо, разве нет?

При этом подросток достал из кармана отцовскую зажигалку «Данхил» и с улыбкой стал ею щёлкать, то зажигая, то гася пламя.

Даже сейчас, когда от него приходится ожидать чего угодно, он не станет поджигать дом, Михо была в этом уверена. Она потянулась почесать ногу под гипсом. В этот момент подросток выдернул из газетницы журнал «Гольф», который выписывал отец, разодрал его пополам, моментально поджёг вынутой из кармана стоиенной зажигалкой и бросил под ноги Михо. Михо разинула в удивлении рот, пронзительно взвизгнула и принялась гасить пламя, стуча горящим журналом об пол.

— Ты что делаешь? С ума сошёл?

Подросток слизнул с верхней губы повисшую каплю пота, повернулся к сестре спиной и вышел в коридор. Закрывшись в ванной, он открыл кран, и шум воды слышался ему как громкий гул неодобрения. Даже когда он выключил воду, этот гул не прекратился. Он снова открыл кран, разделся, влез в ванну и, обняв колени, закрыл глаза. Колыхаясь в коконе горячей воды, он захотел спать, словно младенец во время первого в жизни купания. Но ему уже не стать опять таким же мягким новорождённым существом, уже поздно, ему придётся закостенеть в этом теперешнем виде, и погружаться он может лишь внутрь себя самого. Сквозь сомкнутые веки подросток слышал, как прозвенел входной звонок и по коридору застучали чьи-то шаги.

— Вернулся! Человек, который его привёл, кажется, сосед.

Вместе со стуком в дверь он услышал голос Михо, поэтому открыл глаза, вышел из ванной и, обмотав бёдра банным полотенцем, направился в коридор.

В прихожей стоял незнакомый мужчина средних лет, он держал за руку Коки.

— Он, знаете ли, на станции Исикаватё стоял перед турникетом. Похоже, не умел купить билет. Я живу от вас через три дома, в лицо-то его знаю. Идти мне всё равно в эту же сторону, я и окликнул его, мол, пошли вместе домой, а он — посмотрите, вон как вцепился в мою руку, — так и пришли.

— Не знаю, как вас благодарить, спасибо огромное! — Михо опустила голову в поклоне.

— Хорошо, что снова дома, верно? — Мужчина высвободил свою правую руку и, хлопнув ею Коки по плечу, вышел.

Коки поднял затуманенные, невидящие глаза и, ни слова не говоря, стал медленно взбираться по лестнице.

«Ходил искать Тихиро» — эта мысль острой болью ударила подростка в грудь. Он вспомнил, что одна из уволенных экономок рассказывала как-то Хидэтомо про сына её знакомых, больного аутизмом. Когда он вступил в пору созревания, то стал трогать молодых женщин в автобусе и в электричке, преследовать их на улице, так что измучившейся с ним матери пришлось обратиться за советом к врачу. Врач посоветовал, чтобы он раз в неделю, в определённый день, занимался самоудовлетворением, и рекомендовал его этому научить. Экономка сказала: «В возрасте двадцати четырёх — двадцати пяти лет это обычно проходит само собой», на что Хидэтомо расхохотался: «Это вы к тому, что я его должен обучить?» Экономка вспыхнула и пошла на кухню мыть посуду, на том разговор и закончился. Однако тайком подслушавший этот диалог подросток решил, что надо посоветоваться с Канамото и отвести Коки в банный салон или ещё куда-то в этом роде.

— Если я уйду из дома и стану жить одна, сколько ты будешь давать мне каждый месяц?

— А сколько тебе надо?

— Ну, сто тысяч, я ведь буду подрабатывать.

Подросток каждый месяц получал от отца пятьсот тысяч иен на домашние расходы, но если возникала необходимость, то, приведя убедительные доводы, он мог попросить и больше. Если речь идёт о ста тысячах, то Уложиться можно, только вот пойдёт ли сестре на пользу, если он станет давать ей деньги? Этого он не знал.

— А «подрабатывать» — это что? Продаваться?

— Ты прямо как отец спрашиваешь…

— Если ты пообещаешь, что не будешь торговать собой, можно подумать. В месяц сто тысяч. А если больше нужно будет, то скажешь, я всегда постараюсь что-то сделать.

— Ты серьёзно? И что, денежный залог, чтобы снять квартиру, тоже оплатишь?

— Сколько?

— Наверное, тысяч пятьсот. Но с этим пока можно не спешить. А вообще, у меня денег нет совсем, так что сейчас ты уж дай мне двадцать тысяч, ладно? — Голос Михо вдруг стал совсем детским.

Надо не деньги давать сестре, а понять и принять то, что она считает в жизни важным, только ведь она, похоже, и сама не знает, что для неё важно. А раз так — придётся отыскать для неё то, чем она могла бы дорожить. Смутная тревога сестры была понятна подростку. Она не видит в себе самой ничего стоящего и потому цепляется за статус девчонки-старшеклассницы, бросаясь на всё, что сколько-нибудь популярно в этом кругу. Но три года в старших классах пролетят — и не заметишь, а там тебя ждёт второй десяток, и дальше будешь только стареть, больше ничего. Страшно даже не то, что постареешь, а то, что доживёшь до двадцати лет, так и не открыв в себе никаких достоинств. Именно от этого ужаса быть брошенными в омут взрослой жизни они сейчас веселятся напропалую. Но должно же быть хоть одно какое-нибудь приобретение, ради которого стоит без страха перевалить второй десяток? Размышляя об этом, подросток поднялся к себе и вытащил из-под матраса пять десятитысячных бумажек.

Взяв деньги, Михо навалилась на свой костыль и открыла застёжку сумки, чтобы их туда засунуть. Она уселась в прихожей на порог и, натянув на правую ногу сандалию без каблука, а на левую, с гипсом, — больничный тапок, поднялась. Она и сама, наверное, не осознавала, зачем надо уходить из дома на костыле, которым она и пользоваться ещё не привыкла. Но пусть даже врач сказал бы ей, что, если она не полежит какое-то время дома, ногу придётся ампутировать, всё равно она ушла бы. Она пойдёт в караоке, будет пить там сладковатый слабый коктейль с кальписом, курить и разговаривать. Мужчины вряд ли клюнут на неё сейчас, с её сломанными передними зубами, синяками на лице и ногой в гипсе, но это и неважно: чем терпеть унижения дома, лучше уж за его порогом самой ушибиться в большом мире. Опираясь на костыль, но с высоко поднятой головой. Михо вышла из дома.

Время сбилось. Может быть, оно, подобно сжатому воздуху, стало плотнее. Если не подчиняться диктату времени, то кажется, что единственным повелителем остаётся лишь собственное естество. Отныне он будет жить по собственной свободной воле, он сможет есть, когда проголодался, и чувствовать усталость, когда ему захочется отдыха. Переодевшись в пижаму, подросток босиком спустился в подполье. Он уселся на кожаный диван, на котором всегда сидел отец, и почувствовал себя совершенно счастливым. Его опьянило ощущение победы — он занял эту крепость, этот маленький отцовский замок. Задержавшись взглядом на витрине, где были выставлены мечи, подросток почуял, как собираются воедино все разбросанные по его организму частички силы. Он поднялся и вынул один клинок. Уменьшенное отражение его лица каплей скользнуло по лезвию, хотя он не сделал ни малейшего движения руками либо головой. Меч словно затянул его внутрь себя, они стали единым целым. В одно мгновение под кожу прошёл луч, осветивший всё внутри, до последнего уголка, и вспышка холодного белого пламени, не похожая ни на слова, ни на безмолвие, а лишь на священную музыку сфер, подняла подростка на недосягаемую высоту.

— Что это ты здесь делаешь?

Обернувшись, подросток увидел стоявшего перед распахнутой дверью отца. Подросток открыл рот, но непослушный язык не смог произнести ни слова.

— Ну и что всё это значит, ты решил мне подражать? Напрасно старался. Положи меч на место.

Голый клинок в руках подростка оставил Хидэтомо невозмутимым, он холодно и презрительно посмотрел на сына, как на одного из своих нерасторопных подчинённых. Проследив глазами, как подросток вложил меч в ножны и убрал в витрину, Хидэтомо достал из шкафа домашний халат и бросил его на кровать. Вытащив из ящика комода пижаму, он ухмыльнулся:

— Будем как сладкая парочка…

Месяца три назад подросток купил две одинаковые пижамы, брату и себе, а экономка Симамура перепутала и положила одну пижаму к отцу. Подростку не хотелось видеть отца в такой же пижаме, как у него самого. Он направился к двери, но отец, как будто нарочно рассчитав время, когда он уже потянул за ручку, произнёс:

— А как ты сюда вошёл?

— Открыто было, — тихо ответил подросток.

— Ты что, хочешь сказать, что я ушёл и не запер дверь? Может, ещё скажешь, что я оставил дверь распахнутой?

Подросток не думал, что отец его ударит, но всё же, что ему предпринять в этом случае? Он ещё не был уверен, что у него хватит сил сопротивляться, ведь, несмотря на одинаковый рост, разница в весе между ними была значительная. Подросток весил не больше пятидесяти килограммов.

— На меня ты не похож, ты весь в мать. Чем больше на тебя смотрю, тем больше замечаю: и глаза, и нос, и рот — точная копия матери.

Липкие слова, точно пиявки, заползали в уши подростка. Раз не будет бить, так уж поорал бы… Когда подросток взялся за дверную ручку, за спиной послышался щелчок пальцев.

— Дверь была закрыта!

Чего этот тип добивается? Подросток устремил взгляд отцу под ноги, на засохшее пятно рвоты.

— Ну, что скажешь? Я запирал дверь, это точно. Действительно, с похмелья я ушёл тогда, оставив дверь открытой, но вечером вернулся и подобрал ключ, который тут валялся. Я уверен, что запер после этого дверь.

Ясно, у него мозгов не хватает. Раз уж так уверен, чего спрашивать? Я виноват — ну давай, наказывай скорее. Он просто не знает, как надо наказывать. Ему кажется, что упрекать, насмехаться — это и значит наказывать, но он ошибается. Раньше все родители знали, как наказывают детей. Кулак, плётка, темнота, холод, голод — вот это наказание. А унижать плоскими бессмысленными словами — это издевательство, и больше ничего. Подросток собирался твёрдо стоять на том, что дверь была не заперта, но переменил тактику:

— Ну, раз так, значит, дверь была закрыта.

— Вот, в таком случае — как ты вошёл? — Хидэтомо растерянно озирался с видом охотника, упустившего верную добычу.

Когда, признав свою вину, ищут путей к примирению — это понятно, но подростку такое не по силам, потому что он не считает себя виноватым. А отец ведь и не ждёт искреннего раскаяния, ему достаточно, чтобы подросток прикинулся, а он этого ни за что не сможет. Дети вообще-то все врут с лёгкостью, он тоже. Но если приказывают соврать, он не станет. Как он сюда попал? Раз уж он вошёл в комнату, которая была заперта, значит, открыл замок при помощи отмычки или сделал дубликат ключа — одно из двух. Пусть бы отец поговорил с ним так: «Ты тайком сделал копию ключа — значит, хочешь приходить сюда, когда тебе нравится, так бы и сказал. Если бы ты папу об этом попросил, он сам сделал бы для тебя ключ». Тогда подросток охотно тут же попросил бы прощения. Извинись, и тебя простят — это обычные отношения между взрослыми, между равными. Только у равного, если он совершил проступок или ошибку, можно требовать извинений. Взрослый всегда требует от ребёнка раскаяния, заранее простив его. Требовать извинений, как будто ребёнок ещё не прощён, — значит просто прикидываться, навязывать ложь. Лишившиеся возможности наказывать своих детей взрослые ласково их увещевают, ненавидят или орут, но не более. А дети в попытке защитить свой хрупкий мир прислушиваются к малейшей нотке в голосе взрослых и отлично различают интонации.

— Приготовить что-нибудь выпить?

— Ты что, гомик? Здесь тебе не бар для голубых, сам скажу, когда захочу выпить.

Сегодня он сам на себя не похож, обязательно хочет загнать в угол. Может, заметил пропажу денег из сейфа? При одной мысли об этом у подростка загорелись подошвы, и он переступил с ноги на ногу. А может, отец следит не только за сестрой, но и за ним? Так и есть! Не намерен ли этот человек, всегда открыто демонстрировавший свою расчётливость, тщеславие, сластолюбие и вульгарность, показать себя с новой стороны, с которой подросток его ещё не знал? От таких опасений у подростка стало больно в груди.

— Про ключ поговорим позже, а сейчас принеси клюшку для гольфа, — тихо, почти шёпотом произнёс Хидэтомо.

Странно, но тому, что отец поймал его на лжи, подросток совершенно не придал значения, он никак не мог понять: зачем его загоняют в угол? Если соврать сейчас, то лучше по-крупному: клюшка была у него в комнате, а теперь её нет, наверное, украли, завтра надо сообщить в полицию. Или лучше просто: исчезла, в таком ответе есть скрытый смысл.

— Эта клюшка стоила полтора, а то и два миллиона. А сколько стоит меч, с которым ты недавно забавлялся, — как думаешь? Это же «Бидзэн Осафунэ Нагамицу», он стоит десять миллионов иен! Пошёл за клюшкой, быстро.

Посмотрев на отца, подросток попытался одними глазами сказать ему: а что, если я вошёл сюда, сделав дубликат ключа, а клюшки у меня сейчас нет? Подросток решил, что во что бы то ни стало будет молчать.

Молчание длилось долго. Не в силах сдерживать злость и раздражение, Хидэтомо несколько раз кривил лицо, словно его сводило судорогой, и наконец не выдержал и первым открыл рот:

— Я велел принеси сюда клюшку, живо! Все оправдания потом. Если бы ты сказал правду, я бы тебя простил, Кадзуки. Сегодня я хочу с тобой поговорить серьёзно.

в том числе и о школе. Что ты сам в конце концов думаешь? И в зависимости от того, что ты мне скажешь, я приму меры. Собираюсь попросить директора школы, чтобы тебя взяли в общежитие. Ясно? Там житьё не сахар, иногда бывает хуже, чем в исправительной колонии. Ну давай, иди быстро за клюшкой.

Угроза была неожиданной, подросток вышел из подпольного помещения пошатываясь, словно от сотрясения мозга, и поднялся к себе. Что всё это значит? Его собираются поселить в доме школьного инструктора по физкультуре? Вспомнилось, что после случая с изнасилованием отец заговаривал о том, чтобы нанять домашним учителем студента-каратиста из университета Кокусикан, в голове мелькнуло и лицо Исодзаки, тренера школьного клуба регби. Этот Исодзаки отлично знает, как держать людей в страхе при помощи грубой силы. Если бы отец не был правой рукой у главы совета директоров, подростка наверняка избивали бы до полусмерти, угрозы такие он слышал не раз. Если его отправят жить в доме у Исодзаки, то лучше уж умереть. Придётся не только каждый день ходить вместе с ним в школу, но и стать членом команды регби, а там его ждут адские муки и унижение. Даже в свободное время регбисты будут сопровождать его повсюду на манер телохранителей, и, если он хоть на йоту нарушит требования Исодзаки, его неизбежно покарают, да так, что в другой раз сделать то же самое уже не захочется. Остаётся только попросить Канамото, чтобы он принёс клюшку. Не думая о том, что будет после, подросток бросился к телефону и набрал номер Канамото, но в ответ доносились только гудки.

Даже если человек охвачен ужасом, он надеется спастись и, загнанный в клетку страха, выжидает момент для побега. Но подросток уже перешёл эту черту и поддался панике. В момент, когда он повесил трубку, блеснула вспышка света, сменившаяся полной темнотой, в которой произошла смена декораций. С каждым взмахом ресниц глаза подростка, словно лучи карманного фонарика, выхватывали то вазу, то электрический шнур, то настольную лампу, а когда он оказался в кухне, взгляд упал на сковородку, фруктовый нож, кухонный тесак. Вернувшись в гостиную, он ощутил себя в ауре неизъяснимого душевного подъёма и твёрдой решимости. Все колебания отпали без следа, поднимавшаяся изнутри сила, которую ничем уже нельзя было сдержать, бросила его вперёд, и он соскользнул в тишину. В тот момент, когда он схватил вазу, рухнули последние преграды. Правой рукой прижимая к себе вазу, он спустился по лестнице в подполье, открыл левой рукой дверь, плечом протиснулся и закрыл дверь изнутри. Щелчок замка был последним звуком, который он слышал, дальше стали не слышны даже удары собственного сердца. Отец как раз снимал брюки. Без колебаний приблизившись, подросток ударил его вазой, целясь в затылок. Ваза развалилась, а запутавшийся в штанинах отец рухнул, держась за голову. Поднявшись на колени, он распрямил верхнюю часть туловища и обернулся на подростка, но тот, ещё быстрее, чем отец успел испугаться, распахнул стеклянную дверцу, вынул меч и вытащил его из ножен.

Бежать? Остановить грозным взглядом? Но это же сын, наследник, и отец вздохнул поглубже, чтобы успокоиться, вернуть себе рассудительность и уговорить подростка, но перед ним стоял кто-то совсем чужой, кого он прежде никогда не видел. Ещё раз набрав побольше воздуха, чтобы окликнуть сына по имени, он увидел сверкнувшую дугу. Меч разрубил плечо. Хлынула кровь. Колени подломились. Тело накренилось набок. От боли и потрясения конечности парализовало, силы уходили из каждой клеточки тела. «Он убьёт меня!» Уцепившись за дверную ручку, он почувствовал, что плечо жжёт, словно огнём, и ткнулся лбом в дверь. Хидэтомо поднял глаза на сына и хотел крикнуть, но звук не вылетал из горла, оно было залито горячей кровью. Всё ещё пытаясь издать крик, Хидэтомо продолжал недоумевать, как это сын его зарезал. Поверить в это было невозможно, но то, что умирает, он уже понимал. Глаза были открыты, но поле видимости сужалось и заплывало туманом, потом стало совсем ничего не видно.

В попытке сбросить навалившуюся на тело смерть ноги дёрнулись, и тут же меч пронзил бедро. Сердце подпрыгнуло, как от мощного электрического разряда, и ноги вытянулись, словно за них тащили.

Ноги всё ещё мелко подрагивали. Грудь высоко вздымалась вместе с ударами сердца, и подросток, увидевший в этом угрозу сопротивления, полоснул по шее — хлестнувшая из артерии кровь усеяла брызгами стену. Целя в сердце, подросток ткнул куда-то в живот, потом ещё раз, в сердце, потом вытащил меч и снова воткнул — он уже задыхался и потому заглянул отцу в лицо. Уже мёртв или ещё живой? Он колебался: проверить ли пульс на запястье или, приложив ухо к левой стороне груди, послушать сердце? Вытекавшая из тела кровь расползалась по полу и медленно подходила к его подошвам. Подросток с ногами залез на диван и опустил глаза на отца, на его лицо. Черты его сливались с пятнами крови, пропитавшиеся кровью волосы были совершенно чёрными и затвердели. Несколько минут, может быть даже больше десяти, подросток не мог отвести глаз от этого зрелища. Он протянул руку и прикоснулся — тело было ещё тёплым. Сжав запястье, он потянул — сопротивления не чувствовалось. Отдёрнув руку, он спустил с дивана ноги, стараясь не наступать в лужу крови, и снова заглянул в лицо, прислушиваясь. Слышно было тихое журчание крови. Сердце всё ещё работало, но не для того, чтобы кровь расходилась по сосудам, а чтобы она вытекала из тела. Подросток колебался, ударить ли ещё раз в сердце, которое продолжает биться, и ему вдруг стало смешно. Его заставили умолкнуть белые волокна мяса, выглядывавшие из раны на предплечье, которую он не помнил, когда нанёс. Вдруг ему пришла в голову одна мысль, и, приложив к ране мизинец, он намочил его в крови и лизнул. Во рту распространился знакомый вкус, ему почудилось, что он отдохнул в тепле и покое и теперь в нём бурлит, ударяя в голову, новая кровь, а с нею и новые силы.

Рукой, которая ещё помнила, как сжимала меч, он отодвинул диван и ковёр, открыл люк и залез внутрь.

Вытащив коробку и дорожную сумку со слитками и пачками денег, он освободил тайник. Выбравшись из него, он взял труп под мышки и поволок, но поскользнулся в луже крови и чуть не шлёпнулся на зад. Это заставило его действовать иначе: на этот раз он ухватился за щиколотки и, подтащив тело к люку, бросил его в тайник. Кажется, из всех ран, какие были, хлынула кровь, у подростка впервые перехватило горло от её запаха, все волоски на коже встали дыбом, и вместе с позывом рвоты к горлу подступил комок не то ужаса, не то отвращения. Чтобы сдержать его, подросток обеими руками зажал рот.

Закрыв крышку люка, подросток снял с себя промокшую в крови пижаму, вытер о пижаму ноги и поднялся наверх, чтобы вернуться в подполье с пластмассовым ведром, полиэтиленовыми мешками для мусора, большими и маленькими полотенцами. Надо было избавиться от крови и всего, что ею запачкано. Он обвёл комнату взглядом, размышляя, с чего начать, и на глаза ему попался меч, валявшийся в луже крови у его ног. Подросток взялся за рукоять и, оглядевшись по сторонам, заметил ножны, подхватил их и вышел из комнаты. Он зашёл в ванную, полил меч и ножны шампунем, ополоснул, стёр с клинка влагу, убрал в ножны и вернулся в подполье.

Прополаскивая в ведре пропитанные кровью полотенца, он отжимал их и оттирал пятна с пола и стен. Бросая в мешок для мусора завёрнутые в полотенце осколки разбитой вазы, он подумал, что утром надо будет собрать кусочки поменьше пылесосом. Оглядевшись по сторонам, он нигде больше не заметил следов крови, но всё-таки ещё раз отжал полотенце и как следует протёр пол. Выпрямившись, он посмотрел на кровать, и тут в глаза бросились кровавые пятна. Он снял простыню и наволочку, потом сунул в мусорный мешок и подушку, поскольку кровь прошла через наволочку, следом в мусор отправилась маленькая подушечка и тапки. Неосознанно потирая ладони, он заметил, что отросший ноготь окрасился в алый цвет, под ним была кровь. Подросток опустил глаза на щели между плитками коврового покрытия и плотно сжал зубы: предстояла очень тщательная работа. Мобилизовав все свои знания о том, как уничтожить следы крови, чтобы их не проявила реакция на люминол,[7] он пришёл к выводу, что прямо сейчас не сумеет с этим справиться. Взбежав по лестнице, он бросился к себе в комнату, переоделся в джинсы и футболку и снова спустился вниз. Вытащив из газетницы в гостиной все газеты и журналы, он схватил их в охапку, спустился в подполье и стал рвать страницы, чтобы прикрыть ими испачканные в крови вещи, которые лежали в мусорном мешке. После это он надел на пакет с мусором ещё несколько таких же полиэтиленовых пакетов, плотно завязал отверстие и вытащил узел во двор.

Город спал. К ударам сердца, которые он не мог приглушить, как бы ни старался, примешивались звуки собачьего воя. Он перетаскал все мусорные мешки на специально отведённое место сбоку от автомобильной стоянки, и, когда уже шёл с последним узлом, под ногами что-то скрипнуло. Это был сверчок коороги. Он потянулся за ним, думая утром отдать брату, но сверчок ускользнул. «Дерьмо!» — Он нарочно наступил на траву в том месте, чтобы раздавить сверчка. Столик и шезлонги на террасе, да и сам дом — всё плавно покачивалось, как в самой замедленной съёмке, и казалось засыпанным сверкающими листиками, как бы омытыми дождём. Подросток потёр глаза. Надо ложиться, сегодня он, кажется, сможет заснуть. Он выспится как следует, как давно уже не удавалось, а всё продумать до мелочей можно и завтра, на сегодня с него довольно.

Подросток залез в ванну и вытянул ноги, он глубоко дышал, наслаждаясь погружением в горячую воду, которая постепенно поднималась всё выше. Сложив губы трубочкой, он попробовал насвистеть мелодию из мультфильма «Макрос», который в детстве ему очень нравился. Обычно на самых высоких нотах он фальшивил и не мог поймать мотив, а сегодня это ему удалось. Оказывается, не надо было так сильно напрягать губы. Он почувствовал, что его переполняет необъяснимая радость, и от этого в голове совершенно прояснилось, он готов был рассмеяться в полный голос в порыве безудержного веселья и беззаботности.

Поднявшись на второй этаж, подросток подошёл к комнате брата и открыл дверь. Брат лежал на спине с открытыми глазами. Он лежал так тихо, что подросток забеспокоился, дышит ли он. Подросток почувствовал, как из-за молчания брата его сердце сжимается и даёт перебои.

— Что с тобой? — гаркнул он. От этого его самого качнуло, и он не упал только потому, что держался за ручку двери.

— Проснулся, — долетел с кровати голос Коки и растаял в тишине.

— Когда? — У подростка с трудом повернулся язык спросить это.

Коки смотрел прямо в глаза подростку, и в этом взгляде была пугающая сила.

— Спокойной ночи, — буркнул подросток и закрыл дверь. Ему вдруг стало тревожно: а запер ли он дверь в подполье? Он снова спустился. Так и есть, дверь оказалась не заперта. Стоило ему войти, как ноги перестали слушаться и он сел на голый матрац без простыни и подушки. Часы в изголовье кровати показывали без пяти пять. Сон свалил его быстрее, чем он успел улечься.

Когда он посмотрел на часы, было семь. Он протянул руку к беспроводной телефонной трубке на прикроватном столике и набрал номер Кёко. В нос ударил пропитавший матрац запах отцовского пота и одеколона, который во сне не чувствовался. Кёко в этот день работала в кафе в утреннюю смену и никак не соглашалась прийти. Чтобы убедить её, потребовалось так много времени, что подросток уже стал нервничать. Обычно в таких случаях он начинал орать и бросал трубку, но теперь он упрашивал и сам злился на себя за это, но всё равно Кёко была ему нужна, и не только потому, что он нуждался в её помощи, его прямо-таки доводила навязчивая мысль о том, что он должен непременно увидеть Кёко. Вздохнув, она сказала, что через час, наверное, сможет уйти с работы, и положила трубку. Подросток встал на кровати и обвёл взглядом комнату проверяя, не заметно ли чего-нибудь необычного, потом он зажмурился и, моля о том, чтобы ничего на самом деле не случилось, медленно открыл глаза. Взгляд его впился в середину персидского ковра, где каждая линия узора извивалась, точно змея. Прогоняя из головы видение: ковёр вздыбился над полом под действием ужасной трупной вони, он придумал один способ сделать так, чтобы ничего не было заметно. Надо будет залить потайной люк в полу бетоном, а сверху настелить паркет. Но он тут же отказался от этой мысли, сообразив, что для этого пришлось бы впустить в помещение посторонних.

Подросток встал по-собачьи на четвереньки и, уткнувшись носом в ковёр, обнюхал его. Странный запах, который не был ни запахом крови, ни запахом рвоты, заставил его отпрянуть. Ощутив влагу на руках и коленях, он встал и посмотрел: там были пятна красного цвета. Приглядевшись получше, он увидел, что бежевое поле ковра было забрызгано кровью и красно-коричневый узор тоже пропитался ею. Достав из шкафа несколько простыней, он расстелил их на ковре и попробовал прижать посильнее. Прямо у него на глазах простыни становились красными от крови. Он сложил их вдвое и стал похлопывать сверху — две простыни пропитались красным. Подросток расстелил ещё одну простыню и стал ходить по ней, втаптывая в ворс, — простыня покрылась отпечатками его ног. Этот ковёр надо уничтожить! Он комом засунул простыни под кровать и, удостоверившись, что его ступни не оставляют на полу следов, пошёл в ванную.

Когда он попросил Кёко приходить каждый день в качестве экономки, она долго отказывалась, но поскольку он был настойчив, то ей ничего не оставалось, как согласиться. Коки, которому подросток велел подобрать красивую спокойную мелодию к приходу Кёко, исполнял «Игру воды» Равеля.

— А твой отец?

— Он здесь редко бывает, так что встречаться с ним ты не будешь. Он живёт в квартире, с любовницей. А сейчас он вообще в Корее, — уверенно проговорил подросток и улыбнулся.

Кёко ещё до этого разговора считала, что Хидэтомо не согласится взять её экономкой. Истинные обстоятельства самоубийства её отца остались невыясненными, но, судя по словам управляющего Хаяси, который намекал на причастность к этому Хидэтомо, можно предположить, что отец покончил с собой после строгого нагоняя от директора. Даже если этого не было, невозможно представить себе, что Хидэтомо возьмёт экономкой к себе в дом дочь повесившегося сотрудника. Но если всё было именно так, то не странно ли, что сама она встречается с сыном человека, который довёл её отца до самоубийства? Кёко хотелось бы когда-нибудь спросить у подростка, что он знает о причине смерти её отца.

— Есть только одна проблема: брат Коки иногда может приставать. Но, что бы он ни сделал, что бы ни сказал тебе, ты его не слушай, — быстро проговорил подросток.

— Глупости! — рассмеялась Кёко, запрокинув голову, но тут же вспомнила, что, когда она присела в прихожей, перед тем как туда зашёл подросток, Коки обнял её сзади и так крепко схватил за грудь, что она готова была закричать.

— Что он мне сделает, такой-то?

В тот же миг, как она произнесла «такой-то», она об этом пожалела. Поскольку она росла в приюте, ограждённом от влияний внешнего мира, подросток воображал её не знающим жизни чистым существом, но он заблуждался. Приютское воспитание состояло в том, что сердце постоянно обтёсывала шершавая, как напильник, реальность, и дальнейшая её жизнь тоже будет такой.

Дети, потерявшие родителей или брошенные ими, долгое время проводили вместе в стенах приюта и, конечно, мучили друг друга гораздо более жестоко, чем это бывает в обычных школах. Кёко тоже пришлось испытать самые разные издевательства: с неё стаскивали трусы и раздвигали ноги, прятали её тапки и физкультурную форму, хватали за волосы и прижимали лицом к стене. Когда она перешла в среднюю школу, то ежедневно и ежечасно ей приходилось придумывать, как убежать от мальчишек, и на это тратились все её нервы. Если они всё же ловили её, то приставали, лапали, а страшнее всего было, когда в рот совали пенис. Если она сопротивлялась, крепко сжимая зубы, то ей жестоко мяли груди и били, пока она не расцепит челюсти, так что в конце концов она перестала противиться и сразу открывала рот сама. Даже теперь, если на этих тайных воспоминаниях появлялась трещинка, то сразу текла кровь и становилось больно, хотелось выбросить себя куда-нибудь. Об этой жестокой ране, которая отказывалась исцеляться временем, ей когда-нибудь нужно будет рассказать ему, но не теперь. Кёко стала вслушиваться в ноктюрн Шопена, это была уже четвёртая вещь из сыгранных. А он слушает? На его лице, кроме усталости, ничего не отражалось, а из горла вырывался странный клёкот, похожий на голубиный. Кёко страдала страхом высоты, и когда она смотрела сверху вниз, то цепенела, по ногам бежали мурашки. Но когда она смотрела в лицо подростку, то ей порой, наоборот, хотелось броситься с высоты. Возможно, её и притягивало к нему это знобящее чувство совершаемого при жизни двойного самоубийства.[8]

— Насчёт брата Коки обещаешь?

Уловив в голосе подростка немного теплоты, Кёко кивнула.

Выйдя на станции Каннай и спустившись по лестнице, он почувствовал, что кроссовки сами несут его, отталкиваясь от тротуара, и он бегом бросился к переходу, где светофор уже мигал. Улица Исэдзаки, залитая летним солнцем, отпечаталась в глазах подростка как чёткая и дающая ощущение объёма картинка «хайвижен» на телеэкране высокого качества. У старика, который подметал асфальт перед часовым магазином, подросток спросил:

— Здесь можно поблизости купить домашний алтарь?

Старик закашлялся и хриплым голосом ответил:

— Там, через улицу, в Ногэ есть несколько магазинов.

Подросток скользил взглядом по выставленным в витринах алтарям и другим предметам для отправления буддийского культа, а в третий по счёту магазин зашёл; над ним висела вывеска с серебряными иероглифами «Рэйдзюдо» — «Чётки». Автоматическая дверь открылась, и одетый в белую сорочку с полосатым сине-белым галстуком продавец, который протирал и расставлял алтари, на мгновение поднял глаза на подростка, однако тут же снова углубился в работу. Подросток прошёл в торговый зал, разглядывая алтари, расставленные по порядку, от высоких, выше его роста, до не достигающих и полуметра. Хотя в сумочке у пояса лежало около шестисот тысяч иен, он знал, что очень высокий алтарь не поместится на втором этаже «Золотого терема», и хотел выбрать алтарь пусть маленький, но благородный, под стать бабушке Сигэ. В одном из алтарей ему почудилось мелькнувшее отражение лица бабушки Сигэ, и он посмотрел на ценник: двести семьдесят пять тысяч иен. Подросток подошёл к продавцу:

— Мне, пожалуйста, алтарь!

— Алтарь? Приди с кем-нибудь из домашних, с мамой или с отцом.

— Что вы имеете в виду?

— Надо посоветоваться с членами семьи, это не то что купить игровую приставку к компьютеру.

«Может, у него задание на лето — узнать про буддийские алтари?» — думал продавец, который никак не предполагал, что стоящий перед ним ребёнок пришёл сделать покупку.

— Так что, не продадите?

— Ну, ведь это же… — Поднявшийся на ноги продавец заглянул в лицо подростку и застыл под взглядом человека, который легко пустит в ход нож, если он у него где-то спрятан. — Нет, я не говорю, что нельзя продать. Вовсе нет, просто дело серьёзное… Ну, какой алтарь?

Подросток остановился перед алтарём, в котором ему почудилось лицо бабушки Сигэ.

— «Зимняя луна», красное сандаловое дерево. — После этого пояснения, в котором не было ничего смешного, продавцу захотелось рассмеяться, а посмеявшись, вернуться к работе.

— Я покупаю его.

Увидев, как подросток расстёгивает свою сумочку и вытаскивает пачку денег, продавец засуетился:

— Сейчас проверю, есть ли модель на складе… — и скрылся в глубине зала.

Разглядывая выставленные в витринах под стеклом предметы буддийского ритуала — гонги, подсвечники, курильницы, столики для подношений, подросток подумал, что к алтарю понадобится что-то ещё, но не смог придумать ничего, кроме молитвенного гонга, подставки для курительных свечей и таблички с именем усопшего. Будет ли дед Сада каждый день возжигать курительные свечи перед алтарём бабушки Сигэ и, сложив руки, молиться? И если умрёт дедушка, кто же тогда будет сидеть перед алтарём? Тихиро? А кто о ней будет заботиться? Да он же и позаботится — он сам позаботится обо всех! На губах у подростка заиграла счастливая улыбка.

Коробку с алтарём продавец принёс со склада вместе с хозяином магазина. Хозяин подошёл к подростку, который рассматривал в витрине буддийские ритуальные предметы так, словно перед ним были кассеты с компьютерными играми на прилавке игрушечного магазина.

— Это тоже понадобится, верно? — Хозяин не вполне поверил тому, что услышал в подсобном помещении от своего сотрудника, но расчёт его был таков: даже если денег у мальчишки нет, всегда можно отнести алтарь обратно на склад.

— Мне это и вот это!

Хозяин магазина сделала знак глазами продавцу, чтобы тот достал из-под стекла гонг, курильницу и столик для подношений, на которые подросток указал пальцем.

— А таблички с именем есть?

— У вас в семье кто-то скончался? — торжественно печальным тоном осведомился хозяин магазина.

— Бабушка.

— Понимаю. Ну, тогда вам, конечно, необходима табличка с посмертным именем. — Хозяин, сам того не замечая, потирал ладони.

Он подавил в себе желание сообщить продавцу, который выписывал у прилавка счёт, что мальчик-то, оказывается, покупает алтарь по поручению деда, который перестал выходить на улицу после смерти бабушки, а раньше они, видимо, жили с бабушкой и дедушкой втроём… Вместо этого хозяин магазина молитвенно сложил руки и произнёс:

— Очень важно, какой будет табличка с дорогим для вас именем, пожалуйста, выбирайте не спеша.

Подросток двинулся боком вдоль витрины, внимательно разглядывая каждую табличку, он был уверен, что на свою табличку бабушка Сигэ укажет ему при помощи телепатии.

— Вот здесь использованы крупинки чистого золота, а эта из эбенового дерева. Если алтарь у вас «Зимняя луна», то какая же лучше к нему подойдёт… — Теперь хозяин магазина был даже растроган тем, с каким тщанием почтительный внук выбирает табличку для имени усопшей.

— Вот эту. — Подросток остановился перед одной из табличек.

— «Двухъярусные врата». По величине будет как раз в самую пору. Очень хорошо…

— Может, ещё что-нибудь надо?

— У нас имеется много утвари, но прежде всего, наверное, нужен лик Будды… — Хозяин подвёл подростка к отделу, где были выставлены свитки с изображениями будд, и уже приготовился давать пояснения, но покупатель повернул прочь:

— Нет, не надо.

Хозяин подумал, что, может быть, отсутствие ценника ввело покупателя в заблуждение, может быть, он решил, что свитки слишком дороги, поэтому прибавил:

— Это зависит от секты, к которой вы принадлежите, и выбор очень велик, но вот эти свитки стоят всего три тысячи иен!

— Не надо.

Хозяин попытался было втолковать, что без лика Будды алтарь не алтарь, но подростку, похоже, это было совсем не интересно, и он направился к прилавку, поэтому хозяину ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Итак, вот эти четыре предмета. Больше ничего не желаете?

— А что ещё у вас есть? — Подросток вытащил из сумочки деньги, положил их на прилавок и окинул взглядом магазин.

«А деньги-то при нём!» — чуть не вырвалось у хозяина, но он приглушил своё ликование:

— Вот, пожалуйста, это так называемая чаша для жертвенной пищи, ведь каждое утро нужно будет в чём-то ставить на алтарь рис… — Лицо хозяина приняло значительный вид.

— Не надо.

— Цены от двухсот пятидесяти иен…

Прервавшее его очередное «не надо» было словно тычок пальцем в грудь. Хотелось крикнуть: «Да сколько же можно! Неужели этот мальчишка не желает слушать серьёзные речи только потому, что у него есть деньги?»

— У нас не рис, а лапша.

— Что-о?

— Лучше дайте вот это, ну, чтоб свечки ставить…

— Ах, подсвечник! — Хозяину хотелось спросить, как связан отказ от чаши для жертвенного риса с тем, что они держат лапшевню, но он просто выставил подсвечник на прилавок.

Подросток попросил, чтобы к купленному добавили свечи и курения и отослали всё в «Золотой терем», однако тут же сообразил, что не знает адреса. После минутного замешательства его осенило и он попросил телефонную книгу.

— Понятно, в Маэсатотё. Ну, раз это в «золотом квартале», то отсюда всего минут десять. Можем доставить завтра утром, вам удобно? — Хозяин переписал из телефонной книги адрес и номер телефона.

Подросток кивнул.

— А каково посмертное имя усопшей? — спросил хозяин.

Подросток помотал головой.

— Но ведь табличка без имени всё равно что неосвящённый лик Будды, души нет! Как бы вам объяснить… Алтарь, в котором нет таблички с начертанным на ней посмертным именем, будет похож на пустой дом.

— Ну, тогда дайте, пожалуйста, имя.

— Надо, чтобы посмертное имя дали в храме, а мы поручим мастеру лаковой росписи нанести это имя на табличку. Он напишет имя красной киноварью, а сверху украсит крупинками золота.

— Сколько это стоит?

— Видите ли, если вас интересует цена, то это зависит от иероглифов имени, цена колеблется от нескольких сот тысяч иен до миллионов, но в любом случае нужно обратиться к буддийскому священнослужителю, чтобы он нарёк имя усопшей…

Подросток на некоторое время задумался, а потом заявил:

— Тогда не надо, — и сгрёб выложенные на прилавок деньги.

Ошеломлённый хозяин магазина замер было с открытым ртом, но потом пристально посмотрел в лицо подростка:

— По-позвольте… Что значит «не надо»?

Подросток сунул деньги в свою сумочку и, застёгивая молнию, двинулся к дверям.

— Ну, давайте ещё подумаем, посоветуемся… — Хозяин забежал перед подростком и снова повёл его к прилавку. — В последнее время случается, что люди ещё при жизни сами выбирают себе посмертное имя, поэтому давайте сделаем так: я дам имя, и, если ваш дедушка его одобрит, будем считать, что это и есть посмертное имя усопшей, — что вы на это скажете?

— Прошу вас так и сделать.

— А к какой секте вы принадлежите?

— Не знаю.

— Ну, к примеру, секта Нитирэн или ещё какая-нибудь…

— Не знаю.

Хозяину магазина хотелось уже обругать его и выгнать вон, но алтарь надо было продать, и, погрузившись в размышления, он начертал несколько вариантов посмертного имени.

— Пожалуйста, используйте вот этот иероглиф, «обитель», и ещё это — «преданная женщина».

Если уж брать «обитель», то странно не использовать иероглифы «добродетельная сестра», но скажешь об этом мальчишке — у него опять может испортиться настроение, и тогда уж точно не видать ни сестры, ни обители… Ну, пусть, будь что будет… Приняв такое решение, хозяин магазина принёс из подсобного помещения карточки, на которых он на досуге писал для собственного удовольствия трёхстишия «хайку», и авторучкой с кистью на конце вывел: «Согэцуин Косэн Мёсин Синнё» — «Преданная женщина с чистым сердцем в счастливой загробной стране, в обители „Зимняя луна“».

Если не думать о том, что это посмертное имя, то иероглифы сами по себе вышли вполне удачно, хозяин магазина был собой доволен.

— Как вам? — спросил он у подростка, показывая иероглифы на карточке для стихов.

Подросток только кивнул, на лице его ничто не отразилось.

— Пожалуйста, напишите это теперь на табличке для посмертного имени.

— Пока что можно поместить в алтаре эту карточку, а мы тем временем, если позволите, изготовим для вас табличку со всей необходимой тщательностью. Как вы на это смотрите? — Голос хозяина дрожал от волнения: а что, если мальчишка откажется и потребует тут же написать имя на табличке золотым фломастером? Даже его терпению пришёл конец. — Через четыре или пять дней мы сможем вам её доставить, так ведь лучше, верно?

— Хорошо, пожалуйста, так и сделайте. — Подросток оплатил указанную в квитанции сумму — триста сорок две тысячи восемьсот иен.

Хозяин вздохнул с облегчением:

— А это от нас, скромный знак соболезнования по поводу кончины вашей почтенной бабушки… Пошлём вместе со всем остальным. — Он достал чашу для жертвенной пищи.

— Я же сказал, что это не надо! — Толкнув хозяина плечом, подросток вышел из магазина.

Бабушка Сигэ ела рис из плошки, в каких она подавала гостям суп к китайскому блюду тяхан.[9] Сложив руки перед дымящимся белым рисом, она несла его палочками в свой беззубый рот и, обирая пальцами каждую приставшую к губам рисинку, все до одной доедала. Разве можно было представить себе бабушку Сигэ с какой-нибудь другой плошкой для риса?

— Внучек! — шепнул кто-то рядом.

— Что? — отозвался подросток совсем детским, нежным голоском.

Остановившись, он ждал ответа, но лишь летний ветер гладил ему мочку уха.

Заглянув на кухню, он ощутил то, что, казалось, давно забыто, — витавшие там запахи пищи сулили радость нового дня. Только что поджаренная лососина, ароматный пар от электрической рисоварки, кусочки курятины, вынутые из кипящего масла и разложенные, чтобы стёк лишний жир, спагетти с кетчупом, паштет из мелко нарубленного яйца с майонезом — наверное, для сандвичей. Подростка переполняло счастье, но, несмотря на то что запахи будоражили его обоняние, ни выделения слюны, ни аппетита он не чувствовал. Куда же подевались Кёко и Ёко, которые всё это приготовили?

Днём раньше, когда Кёко перед уходом спросила его, что приготовить, ему вдруг пришла в голову мысль: «Устроим пикник!» Пощекотав пятки дремавшего на диване Коки, он разбудил брата и закричал:

— Завтра поедем на природу! Пикник!

Предложив на выбор лесопарк в Нэгиси, парк «Санкэйэн» и аттракционы «Морской рай» на острове Хаккэйдзима, он заглянул Коки в лицо:

— Куда хочешь?

Брат заявил, что хочет во все три места, и это остудило пыл подростка.

— Ну а если что-нибудь одно, тогда ты что выбираешь?

На это Коки ответил:

— Природный заповедник Канадзава. — Он скосил глаза. — Там сейчас цветут гибискусы, кувшинки и гортензии. А ещё там есть коала из Квинсленда, чёрный носорог и горный козёл. К тому же у них есть индийский слон. А индийского павлина нет…

Подростку вспомнилась фотография из их семейного альбома: перед оградой вольера со слонами, взявшись за руки, стоят брат, сестра и он сам, а родители обнимают их за плечи. Сестра опустила голову, брат отвернулся и смотрит куда-то вдаль, и только сам он уставился прямо в объектив. Кажется, они были тогда как раз в заповеднике Канадзава.

Кёко спросила, можно ли пригласить Ёко, а Коки настаивал, чтобы они непременно взяли с собой Тихиро. Кёко стала звонить Ёко, а подросток позвонил в «Золотой терем», и, когда выяснилось, что Тихиро и Ёко обе могут присоединиться, Коки чуть не взорвался от радости, подростку и Кёко пришлось бегать по дому, скрываясь от него, как от огненных брызг фейерверка. После того как Кёко ушла, подросток позвонил в транспортную компанию и заказал два такси, чтобы на следующий день в десять машины уже стояли у ворот.

— Ты чего в облаках витаешь? — послышался голос Ёко. — И куда это ты ходил?

— Мусор выкинул. Пищевые отходы в кухне жуть как воняли.

Кёко и Ёко, полив руки средством для мытья посуды, сполоснули их над раковиной и принялись лепить рисовые колобки онигири. Их смех вливался в подростка, как тёплое сладкое питьё, и он подумал, что теперь-то начнётся такая жизнь, какой у него никогда не было за все его четырнадцать лет. Это были запахи и звуки самой жизни, тепло человеческих тел согрело атмосферу в доме, вызвав в ней брожение. Весь дом начал оттаивать после смерти одного человека. Чтобы не оборвался этот смех, подросток хотел сказать Кёко и Ёко что-нибудь смешное, но ничего не придумал и пошёл умываться. По всему дому разносился похожий на звон медных тарелок смех Коки, который явился на кухню, словно на смену подростку. Да, всё правильно, всё идёт хорошо. Подросток посмотрел на своё лицо в зеркале — на лбу и на правой щеке он заметил маленькие красные прыщики. До сих пор он испытывал комплекс неполноценности из-за своего гладкого лица без прыщей, но теперь удовлетворённо хмыкнул: его гормоны работали нормально. Он вымыл лицо и выключил воду. Смех из кухни всё ещё доносился, отдаваясь в его сердце как колокол, возвещающий о начале праздника. Когда жизнь и смерть переплетаются так тесно, некоторые люди отдаются во власть унылых ритмов смерти, другие же откликаются на радостные ритмы, рождённые жизнью. В этом доме все, кроме одного типа, издавали чистый звук, и, чтобы сохранить гармонию, необходимо было устранить того, кто фальшивил. В зеркале ещё раз мелькнуло безмятежное лицо подростка, после чего он вернулся на кухню.

Обернувшись, чтобы открыть холодильник, Кёко заметила подростка и ахнула. Удивлённая этим Ёко тоже повернула голову:

— Ты что это здесь делаешь?

— Пакеты для мусора ищу. Можно внизу посмотреть? — Подросток дождался, пока Ёко сделала полшага вбок, и наклонился заглянуть под раковину. Глянув краем глаза на тонкие стройные лодыжки, он потянул дверцу и вытащил мешки.

— Но ты ведь не хочешь сказать, что мы сейчас займёмся уборкой?

— Сегодня день вывоза сжигаемого мусора.

— Помочь? — спросила Кёко.

— Не надо. Здесь немного.

Зажав под мышкой пакеты для мусора, подросток вышел из кухни, забрал наваленные на столике в гостиной утренние газеты, спустился в подполье, закрыл дверь и заперся изнутри.

Сколько же дней уже прошло? В голове подростка центр, отвечающий за чувство времени, был парализован, поэтому он смутно ощущал, что прошло три-четыре дня. С каждым днём и с каждым часом спрятанное под полом тело, вероятно, претерпевает изменения. Вытащив из-под кровати три пропитанные кровью простыни, он сложил их, обернул газетами и сунул в мешок, сверху надел ещё один мешок и плотно завязал. Обведя взором комнату, которая, казалось, в любой момент готова закричать, он уставился на ковёр, который доминировал в этой обстановке. Следовало придумать, как от него избавиться, но, избавившись, нужно было купить и постелить новый ковёр. Подросток посмотрел на середину ковра, под которой находился тайник, и, закрыв рот, носом втянул в себя воздух. Пока ещё он не ощутил трупного запаха, но, даже если тело не разлагается, плоть и внутренние органы уже тронуты гниением. Что он будет делать, если их запах заполнит всю комнату? Он подумывал, что можно зарыть тело в саду, но, чтобы вынести труп незаметно, не испачкав лестницу и пол, придётся расчленить его. Всё-таки через сколько же дней после смерти начинается разложение? Подросток приблизил лицо к ковру и обнюхал его. Пахло чем-то похожим на ржавчину. Он нажал пальцем, и к пальцу пристала капелька свернувшейся крови. Быстро вскочив с колен, он стряхнул с правого колена крупинки засохшей крови. Когда он целиком переключил все мысли на труп и ковёр, в сознании чётко отпечаталось: если он не придумает способа скрыть два эти предмета, он никогда не почувствует себя свободным. Но спешить не следовало, он должен был спокойно, последовательно и аккуратно разделаться с этим.

Из шести мешков с мусором, лежавших на специально отведённом месте рядом со стоянкой, он оставил только один — тот, в котором были осколки вазы. Остальные он в три приёма отнёс на помойку на углу, возле забора школы Сент-Джозефа. Мусорная машина ещё не приезжала, и, если кошки или вороны растащат мусор из мешков, это будет катастрофа. Подросток напрягал слух, стараясь уловить, не донесётся ли мелодия «Небо родины», которая всегда звучит из динамика мусоровозки. Пока что вблизи машины было не слышно, а стоя на месте, он рисковал навлечь подозрения. Подросток перешёл на другую сторону улицы и встал перед остановкой, делая вид, что ожидает автобуса, а сам не сводил глаз с мусора. Солнечные лучи словно его одного избрали своей целью — они жгли ему волосы, жарили плечи и руки, торчавшие из закатанных рукавов футболки. Изнемогая от волнения, он видел кучу мусорных мешков как какой-то мираж, они колыхались и выплывали на первый план на фоне бесцветного городского пейзажа середины лета. Солнце прожгло подростка до костей, ноги отказывались держать его. В голове пламенели мусорные мешки, и с мыслью о том, что, конечно же, следует ждать возле помойки, он двинулся с места. Ну почему они не едут? Его глаза, налитые кровью от гнева, так и бегали из стороны в сторону. Если даже они заберут мусор, а вдруг из мусорного мешка, затянутого в барабан транспортёрной ленты, выскочит красная от крови подушка? Мусорщики остановят ленту, и что тогда делать? Придя к заключению, что лучше схватить мусорные мешки и бежать с ними домой, подросток прикрыл глаза руками. Но если он и мешки-то не может уничтожить, то пропитанным кровью ковёр и тело в тайнике вечно будут там смердеть. Эта новая мысль заставила его отдёрнуть руки от мешков.

Через пять минут показалась мусорная машина. Соскочившие с неё два мусорщика небрежно подхватили мешки и кинули в машину. Не глядя, что перемалывает барабан транспортёра, они просто забросили мусор в чрево машины, и через несколько минут куча на помойке исчезла. Покончив со своим делом, машина двинулась к следующей помойке. Подросток повернулся на одной ноге, уронил на асфальт капельку пота с кончика носа, прыжком перемахнул через ограждение тротуара и перебежал улицу. Хотя всего несколько минут назад он чуть не умер от волнения, один прыжок через перила поднял ему настроение, он пнул кроссовкой асфальт и побежал по склону вниз. В любой игре планка первого препятствия поставлена так, чтобы её легко можно было преодолеть, но постепенно высота растёт, однако теперь у подростка появилась уверенность, что он добежит до цели. Ему показалось, что всё в его власти, что он всесилен; захваченный этим ощущением, он представил, что вместо рук у него два крыла, и, помахивая ими, наддал скорости и вприпрыжку помчался, резко затормозив возле самого дома. Оба такси уже ждали.

Когда он вошёл в гостиную, то увидел стоявшие на столе аккуратно увязанные корзинки с провизией и тарелки с едой, которая ещё осталась.

— Что-то ты долго мусор выносил, — сказала Кёко.

— Ты хоть поешь, позавтракай! — Ёко руками отправляла в рот кусочки омлета.

— Лучше поскорей переодевайся, пока мы носим всё это в такси. — Кёко и Коки, взяв в обе руки по корзинке, вышли в прихожую.

Ёко подцепила на ложку паштет из яиц и майонеза и поднесла ко рту подростка. Стоило ему взять в рот еду, как он тут же всё выплюнул.

— Что такое? — Ёко в испуге отпрянула.

— Тухлое! — Подросток не переставая отплёвывался, избавляясь от слюны с остатками пищи.

— Не может быть, я только что пробовала. — Ёко сунула палец в майонез и слизнула. — Вот видишь, вкусно! — Она надула губы.

— Тухлое. — Подросток ещё раз выплюнул слюну.

— Вот, попей. — Ёко налила из термоса в бумажный стаканчик чай и подала ему.

Глотнув, подросток тут же зажал рот рукой — между пальцев выливался чай.

— Кислый, он тоже испорченный. — Подросток швырнул стаканчик на пол.

— Врёшь! И я пила, и Кёко тоже… — Ёко налила чаю в крышку термоса и попробовала. — По-моему, обычный чай. Да он же из магазина, из бутылки!

— Пойду переоденусь. — Направляясь в ванную, подросток думал: неужели у него пропали вкусовые ощущения? Может быть, навязший во рту запах крови свёл с ума его вкусовые рецепторы? Это будет ясно, если на пробу попить воды. Подросток прополоскал рот под краном. Если у него что-то с нервами, то, возможно, он, сам того не замечая, ведёт себя странно и привлекает внимание. Он с опаской задержал воду во рту и проглотил — обычная тепловатая и невкусная вода из-под крана. Тогда что это такое было с майонезом и чаем? Вытирая полотенцем рот, он решил, что лучше сегодня ничего из приготовленного для пикника не есть.

Вернувшись на кухню, он постарался спрятать глаза от Ёко, которая с недоверчивым видом на него уставилась, и, не задерживаясь в гостиной, поднялся к себе.

Коки, на плече которого висела фляжка, засовывая R рот шкурку от жареного лосося, кричал:

— Пикник, пикник, пикник!

Широко раскинув руки, он заключил в объятия подростка, который наконец переоделся и спустился вниз. Тот согнулся, чтобы освободиться от прилипшей к груди левой щеки брата и от его круглого тугого живота, давящего в пах.

— Пойдём в машину! — Он легонько похлопал Коки по спине.

В замыкающую машину сели трое, а в первую — один лишь подросток.

— Заедем по дороге в «золотой квартал», — сказал подросток водителю и откинулся на спинку сиденья.

В машине, которая едет следом, Ёко наверняка сейчас рассказывает Кёко про утренний инцидент, надо будет потом оправдаться как-нибудь, мол, тошнило, обкурился… Подросток постарался выбросить из головы недоверчивый взгляд Ёко. Интересно, дед Сада сейчас возжигает курения перед алтарём в комнате на втором этаже? Может, он рассердился и вовсе отказался принять алтарь? Ведь ему, кажется, не понравилось, когда подросток дал «деньги на поминальные свечи». Но он же ничего плохого не сделал! Подросток закусил губу. Даже если он допустил оплошность, это так же, как с дорожными правилами: в одной стране левостороннее движение, в другой правостороннее, просто бывают разные правила. Но если вам говорят, что правила для всех одни, тогда нарушителю обязательно полагается наказание. Закон запрещает, чтобы несовершеннолетние употребляли алкоголь и курили, но подросток ни разу не видел, чтобы хоть одного человека за это наказали. Хотя все города полны продажных женщин, полиция ими занимается только тогда, когда ей это выгодно, а в остальное время для проституции полное раздолье. И раз уж те, кто пишет законы, не имеют решимости менять вконец обветшавшие установления, значит, каждому приходится жить по своим собственным правилам. Почему не ловят проституток? Да потому, что это не окупается. В современном обществе самые разные проблемы потеснил вопрос о цене, а ведь всё зло рождается там, где цены низки. Кто недотягивает до своей цены — расплачивается смертью. Аварии на транспорте, самоубийства, насилие, СПИД, вирус Эбола, война — вон сколько всего, и всё равно смертей не хватает, этому миру необходима смерть. Опершись локтем о рамку бокового стекла, он смотрел, как мимо пробегает городской пейзаж, пока они не свернули на улицу Исэдзаки. Подросток объяснил водителю, как проехать к «Золотому терему». Ему не хотелось, чтобы старик видел, как он разъезжает на такси, поэтому он оставил машину за углом, в пятидесяти метрах от лапшевни, а сидящих во второй машине попросил подождать.

Стоило ему откинуть занавеску над входом, как в глаза бросилась коробка с фирменной надписью магазина буддийской утвари «Рэйдзюдо». Значит, дед Сада упрямо отказывался от доставленного: я это не заказывал, увозите…

Ведь подросток так просил в магазине, чтобы они в любом случае отнесли алтарь на второй этаж, распаковали и поставили в надлежащем месте. Ясное дело, напугавшись рассерженного старика, курьеры из магазина сбежали. Надо было всё-таки позвонить ему и предупредить… Ища, куда бы выплеснуть свой гнев, слегка разбавленный печалью, подросток поднял глаза и посмотрел на второй этаж: как раз в это время оттуда спустился старик и зашёл умыться, раковина была возле лестницы. Подросток уже начал сожалеть о том, что послал алтарь, — ведь сам он уже столько лет не молился перед алтарём своего родного деда… Но потом он снова уверил себя, что просто поставить алтарь тоже имеет смысл.

Со второго этажа спустилась Тихиро. Надев фартук, она зашла за стойку, положила из электрической рисоварки в большую плошку для лапши горячий рис, разбила туда два сырых яйца, полила соевым соусом и принялась шумно всё это поглощать. Подросток ощутил, как он голоден, и ему захотелось вырвать у неё плошку, чтобы этим рисом набить свой пустой желудок. Проглотив слюну, он услышал какое-то бульканье — это старик полоскал рот.

— Извини… — проронил подросток в сторону умывальника, но старик лишь нагнулся, чтобы выплюнуть своё полоскание.

— Ну прости, тебе от этого вышла одна морока…

— Сколько он стоил? Отдам, когда приведёшь Тихиро.

— Да ладно, ведь это алтарь для бабушки Сигэ…

— Нет, не ладно. Так же, как нельзя без спросу брать у людей вещи, нехорошо и давать без спросу. Я потом позвоню в «Рэйдзюдо», сам у них всё узнаю. А сейчас тебе надо торопиться. — Старик утёр рот висевшим у него на шее полотенцем.

Тихиро выпускала сырое яйцо уже во вторую плошку риса. Подросток схватил её за руку и потащил на улицу.

Коала из Квинсленда, что в Океании, австралийский сумчатый дьявол, гигантский кенгуру… Подросток держался поодаль от остальных четверых, когда те медленно шествовали мимо клеток с животными. Зоопарк — это просто тюрьма. Животные не совершили никакого преступления, и их не за что наказывать, но люди запирают их в клетки и получают при этом удовольствие — они проявили свою власть. В буклете, который выдают посетителям заповедника Канадзава, написано, что расстояние между животными и посетителями достаточное и животные не испытывают стресса, они помещены в обстановку, соответствующую условиям проживания. Но решётки-то как были, так и есть! Ходить и глазеть на зверей, которых лишили свободы, — это ещё не значит увидеть их. Чтобы увидеть, надо поехать в Австралию, на южные острова Тихого океана… Птица, которую нельзя увидеть в небе, — это уже не птица. Государство, которое помещает за решётку безвинных животных, не имеет права судить о преступлениях людей и выносить им наказания — так думал подросток. И, хотя Кёко махала ему рукой: «Смотри же, иди скорей сюда», он не желал любоваться животными, которых превратили в экспонаты, он считал это занятие недостойным.

Когда Коки, чуткий к тончайшим оттенкам птичьего пения, оказался в отделе лесов Океании, то, прежде чем двинуться куда-либо, он замер, чтобы птицы запорхали между деревьями и обнаружили себя. Обнимая за плечи Тихиро, он показывал на ветки и называл птиц, про которых прочёл на стенде: серый скворец, большая японская синица, китайская куропатка. Коки попробовал подражать лопотанию куропатки и сказал Тихиро:

— Ты тоже попробуй!

Она со смехом вывернулась у него из-под руки:

— Я не умею.

— Ты сумеешь, послушай! — И Коки ещё раз показал куропаточий призыв:

— Чётто-кой, чётто-кой, чётто-кой.

С лица Тихиро, которая только что заходилась от смеха, слетела даже улыбка. Она запрокинула голову, прикрыла веки, выпятила губы наподобие клюва и залопотала:

— Кой-чётто, кой-чётто, кой-чётто.

Коки обрадовался и запрыгал, не переставая её обнимать, но Тихиро всё равно, уставившись в небо, продолжала свою песню. Её голос заблудился в этом искусственном лесу, мешаясь с журчанием протекающей через заповедник реки, звоном цикад и криками сов. Гармония была нарушена объявлением диктора по местному радио, призывающим посетителей не кормить животных, и компания отправилась дальше.

Коки и Тихиро больше всего обрадовались детской площадке, горке с роликами по всей наклонной плоскости. Поскольку там были эти красные, жёлтые и зелёные колёсики, можно было съезжать с гораздо большей скоростью, чем с обычной горки. Оба катались по многу раз. Хотя дети выстроились в очередь, эти двое, держась за руки, подходили сбоку. Первым съезжал Коки и ждал внизу, пока едущая следом Тихиро не ткнётся грудью ему в спину.

Подросток, Кёко и Ёко перебрались в тень под деревья.

— Неужели у этих двоих нет никаких печалей… — сказала Ёко, которая прислонилась спиной к стволу сакуры и закрыла глаза. Дурацкое времяпрепровождение… Когда Кёко её позвала, она согласилась составить компанию только потому, что ей нечем было заняться, но если подумать хорошенько, то ей, может, и впредь будет нечем заняться, до скончания века. Она снялась в нескольких второстепенных ролях в телесериалах — это ненамного лучше, чем сниматься в массовых сценах, ещё она была главной героиней двух порнофильмов, но больше никто не обращал на неё внимания. Агентство перестало даже извещать её о текущих кинопробах, решив, видно, что всё равно её никуда не возьмут. Придётся где-то подрабатывать или устроиться в телефонный клуб[10]… «И зачем только люди живут?» — Ёко невольно рассмеялась над тем, что задала себе столь великий вопрос.

— Что случилось? — обернулась к ней Кёко.

— Да так, ничего особенного.

Ёко снова прикрыла глаза и стала прислушиваться к радостным крикам детей на горке. Трудно даже представить себе, сколько времени и сил люди тратят, убегая от пустоты и строя разного рода замки, в которых можно было бы от неё укрыться. Семья, школа, работа — всё пустое…

Наверное, у человека нет другого выбора, как всю жизнь, до последнего вздоха, трепетать от ужаса перед бескрайним Ничто и перед отзывающимся в груди эхом пустоты, которое оно шлёт, точно проклятие. Ёко впервые осознала, что и камни, из которых сложены египетские пирамиды, тесала и водружала один на другой сила сопротивления небытию. Когда она открыла глаза, даже дети, которые до этого мгновения казались ей весёлыми, теперь выглядели мечущимися в отчаянной попытке избавиться от скуки. Тоже ведь — изо всех сил стараются… Она невольно пробормотала это вслух, и её переспросили:

— Что-что?

— Нет, ничего, — отозвалась Ёко и посмотрела на подростка: — Так шеф, ты говоришь, в Корее?

— Ну да. — Подросток поднялся и пошёл по направлению к горке.

— Хорошо, что шеф позволил, чтобы ты помогала по хозяйству, правда, Кёко?

— Ага. Но, может, он ещё не говорил отцу.

— Бред! Ведь он вернётся — и ты будешь уволена.

— Ну и пусть. Он говорит, что отец редко бывает дома, якобы живёт в квартире у какой-то своей любовницы.

От отца Ёко знала, что Хидэтомо никогда не остаётся на ночь у любовницы, опасаясь принуждения к женитьбе и того, что это увеличит сумму отступных при расставании. Ей припомнились слухи о том, что Хидэтомо, желая провести с женщиной всю ночь, всегда пользуется гостиницами. Если это правда, зачем подросток соврал Кёко? Ёко не спускала с него глаз, в то время как он, стоя возле горки, что-то говорил Коки. Неужели ему так необходимо присутствие Кёко в доме, что он пошёл на обман, который легко раскроется?

— Вы с ним уже?..

— Ещё нет. — Смущённо улыбнувшись, Кёко легонько шлёпнула подругу по плечу.

И зачем она вообще с ним связалась? Неужели чтобы «влезть в яшмовый паланкин», выйти замуж за богатство? Ёко украдкой посмотрела на профиль Кёко, с её рассеянной улыбкой благовоспитанной барышни из хорошей семьи, — как будто её вовсе не тяготил груз пережитого, а ведь помучиться ей пришлось так, что и представить трудно. Потом она перевела взгляд на подростка, который шагал по направлению к ним: залитый солнечными лучами с головы до ног, он всё равно производил впечатление человека, окутанного тенью. А может, эти двое тем и схожи, что на дне души они носят тёмное болото, куда не проникают солнечные лучи, и, чтобы это утаить, идут по жизни с безмятежным видом?

— Говорят, что им хочется ещё немного покататься. — Он опустился на то же место, где сидел до сих пор.

— Так когда шеф вернётся из Кореи? — Ёко поднялась на ноги и потянулась.

— Наверное, дня через два или три, так я думаю. Но точно не знаю. Интересно, если будет настоящий экономический спад, нечего будет есть и люди перестанут ходить в зоопарк, тогда здешних животных съедят?

— Фу, гадость, неужели ты смотрел на зверей и всё время об этом думал? — Ёко перевела взгляд с лица подростка, так резко поменявшего тему, на Кёко.

— Послушай, а как насчёт того разговора? Помнишь, ты говорила, что когда-нибудь непременно хотела бы спросить…

— Да ладно, не обязательно.

Порой Ёко приходили в голову подозрения, что Кёко сблизилась с подростком, чтобы отомстить за смерть покончившего с собой отца. Она даже предположила, что план Кёко состоял в том, чтобы свести подростка с ума от страсти, а потом бросить и обречь на самоубийство, но уж очень этот сюжет напоминал комиксы манга, она его забраковала. Подумав ещё, она решила, что похоже даже не столько на комиксы, сколько на плохо скроенную телевизионную драму в жанре саспенс…

— Хаяси ведь говорит, что Ясуда-сан, возможно, покончил с собой из-за шефа. Это не точно, но, по его словам, другого предположить не остаётся. Говорит, что все сотрудники так думают. Ты знал? — Ёко называла своего отца Хаяси только в разговоре с подростком, потому что он так к нему обращался и никогда не прибавлял вежливого «сан». Она посмотрела на подростка, опасаясь, не рассердился ли он, но тот внимательно смотрел на неё глазами, полными не столько интереса к разговору, сколько радости, и это показалось ей так неприятно, что она отвела взгляд.

— Я знал. Говорят, что этот тип обвинил отца Кёко в присвоении денег фирмы. Доказательств не было, но он наседал. А уже после самоубийства деньги нашлись.

— Неужели правда? — Всё это опять-таки отдавало дурным криминальным телесериалом, но при этом он ещё и обозвал собственного отца типом! А ведь в обычной ситуации должен был бы выказывать уважение управляющему фирмы…

— Этот тип сам говорил, так что всё верно. Ты хочешь отомстить? — Подросток заглянул в лицо Кёко.

— Так ведь неизвестно ещё, правда ли это… — Кёко выдавила из себя беспомощную улыбку.

— Правда! Я же от него самого это слышал.

— На свете есть люди, которые получают удовлетворение, объявляя себя злодеями. В приюте таких было полно. Им казалось, что, рисуясь плохими парнями, они станут сильнее.

— Ну, а я бы мстил!

Изумлённая Ёко чуть было не воскликнула, забывшись: «Ого!» Она уже собралась спросить: «Как же, интересно, ты бы это сделал?» — но тут Кёко обернулась и помахала рукой. Рука об руку явились Коки и Тихиро, едва переводившие дух от быстрого бега.

— Давайте будем есть! — Кёко поднялась на ноги.

Подросток посмотрел на стенд с планом парка, уточнил, в какой стороне находится просторная поляна, про которую было написано, что это площадка для пикников с красивыми видами на токийский залив и остров Хаккейдзима, и, махнув рукой: «Пошли!» — начал подниматься вверх по склону. С обеих сторон тропинки тянулись густые заросли кустов сирийской розы, и пять розовых лепестков на каждом цветке были широко распахнуты. Тихиро, потянувшая за руку и Коки, уткнулась лицом в гущу цветов, лаская лепестки губами. Пройдя через рощицу, они оказались на площадке для пикников, это был поросший травой склон холма.

— По-моему, здесь будет в самый раз. И тень есть, и море видно, — сказала, обернувшись, Ёко, которая шла впереди всех.

Подросток прибавил шаг. Появившиеся на западе дождевые облака медленно двигались по небу, и впервые за это утро солнце спряталось, однако вскоре облака уплыли на восток и солнце выглянуло снова.

Ёко и Кёко поставили в центр пластиковой подстилки обе корзины с провизией и стали раскладывать на бумажных салфетках коробочки с едой и завёрнутые в полиэтиленовую плёнку сандвичи, потом раздали всем бумажные стаканчики, тарелки и одноразовые палочки для еды. Как только на виду оказались завёрнутые в фольгу рисовые колобки онигири, Коки и Тихиро протянули к ним руки и принялись уплетать.

— Послушай-ка, а как там поживает Харуко? — спросила Ёко и вытерла потные ладони о задние карманы хлопчатобумажных брюк. Появились пятна, но вскоре они высохли.

Подросток лёг и, представляя себе лицо Кёко, попытался вообразить её младшую сестру Харуко, однако никакого зрительного образа не возникало. Если она имеет хотя бы обычные навыки счёта, то можно будет поручить ей работу, которую сейчас выполняет Сугимото, это обрадует Кёко.

— Она в Токио, живёт одна.

— А сколько ей сейчас?

— В этом году исполнилось шестнадцать, мы погодки. Она работает в круглосуточном универсаме.

— Сколько же лет мы не виделись? В последний раз, кажется, я её видела в Диснейленде. Значит, четыре года прошло. У неё всё хорошо?

— Я тоже её вижу не чаще, чем раз в несколько месяцев. Но мы разговариваем по телефону.

Интересно, согласится ли Харуко работать в «Вегасе»?.. Ёко можно бы тоже взять на работу, если она оставит мечту стать актрисой и если проявит свою преданность… Тогда у него сложится в «Вегасе» своя сеть прочных связей, а дом надо будет сломать. Может быть, он построит новый дом, в котором они будут жить все вместе: шестиугольной формы, двухэтажный, в центре атриум, там будет столовая и кухня, а по кругу комнаты для каждого, и над центральным просветом — стеклянный потолок… На этом пункте открылась крышка потайного люка в подпольной комнате, и все мечтания пошли прахом. Вот дерьмо, хоть бы он провалился глубоко в землю под тайником и бесследно исчез, потонув в магме! Но вместо этого горячая лава из недр земли полилась в голову подростка, и он подскочил с криком: «Жжёт!» Остальные четверо уставились на него. «Интересно, а что, если облить труп бензином и сжечь? Лучше всего было бы растворить его в каком-нибудь химическом веществе вроде серной кислоты…» — Подросток улыбнулся всем четверым.

— Коки, что ты попросил своего папу привезти в подарок из Кореи? — поинтересовалась Ёко.

Коки так и застыл на месте с вилкой, на которую были накручены спагетти, и с открытым ртом, алым от кетчупа.

— Попросишь его, как же! — раздражённо бросил подросток в ответ на вопрос Ёко.

Коки сначала быстро переводил взгляд с глаз подростка на его рот и обратно — вверх-вниз, вверх-вниз, а затем очень медленно покрутил вилку так, чтобы освободить её °т спагетти, намотал новую порцию и понёс в рот.

— Я отлучусь ненадолго, в туалет. — Неровные густые брови Ёко взлетели вверх, она поднялась на ноги и, отряхиваясь, похлопала себя по бокам.

— Я с тобой. — Кёко тоже встала с места.

Глядя вслед обеим, пока они спускались по склону под горку, подросток ощутил, что его окутывает облако беспричинного счастья. Он вытянул ноги на траве, вскинул к плечам руки, которые до того лежали на коленях, заложил их за голову и улёгся на спину. Облака проносились с неимоверной скоростью. Хотя не чувствовалось ни единого дуновения ветра, высоко в небе, видимо, кружили какие-то вихри. Когда клубы облаков заслоняли солнце, на поляну набегала тень.

— Дождь, что ли? — Тихиро указывала в небо куском жареной курятины, которая, остыв, стала твёрдой.

— Меня комары покусали, чешется. — Коки подёргивал носом, как кролик. Укусы были и на шее, и на руке, а на лодыжке целых три. Тихиро почесала ему ногу, приговаривая: «Чешется, чешется…» Коки сощурился от удовольствия. «Если будет дождь, ты опять сможешь переночевать у нас», — пробормотал он с каким-то бульканьем в горле.

Подростка охватило ощущение, что он остался совсем один и никому здесь не нужен, — перевернувшись на живот, он вцепился в траву и стал пучками её выдёргивать. Ковырнув землю указательным пальцем, он принялся со страстью рыть её всей пятернёй и выкопал ямку с кулак, но на этом не остановился. Если бы у него была лопатка, он мог бы выкопать нору, достаточную для того, чтобы целиком зарыться в землю.

— Ты что это делаешь? — Пронзительный окрик Ёко заставил его вздрогнуть и прийти в себя, подросток поднял голову.

Рядом с ним стояли напуганные Кёко и Ёко, Коки и Тихиро хохотали. Подросток поочерёдно посмотрел на каждого из четверых и тоже рассмеялся:

— Червяков ищу!

— Какие ещё червяки? — Голос Ёко дрожал.

Неужели копать яму — это так странно? Подросток не понимал, почему обе девочки смотрят на него так, словно они рассержены.

— Дождевые червяки или, там, муравьишки, блошки… А ещё — смотри, можно сделать маску. — Подросток окунулся лицом в ямку. Это было довольно противно, потому что земля пристала ко лбу, носу, векам, губам, но он терпел, ожидая, что все засмеются. Но никто не смеялся — почему бы это? Подросток поднял глаза — обе девочки отвернулись и не смотрели на него.

Подросток отвернул от них перемазанное землёй лицо и лёг на спину. В угасающих лучах одетого в алое кружево солнца он устремил взор во тьму, которая жила у него внутри.

Распорядившись, чтобы Кёко отвела Тихиро назад в «Золотой терем», подросток направился к станции Сакурагитё. Он купил билет до станции Окудзава и сел в скоростную электричку, направляющуюся в Сибуя. Ещё прошлым вечером он решил, что должен поговорить с матерью.

После того как их мать, Мики, ушла из дома, она год снимала квартиру в Эйфуку, а потом перебралась в район Сэтагая и уже пятый год жила в Окудзава. Когда Коки исполнилось семь лет, врач, считавшийся авторитетным специалистом по синдрому Вильямса, объявил, что болезнь неизлечима, и Мики использовала все связи и знакомства, чтобы показать Коки знаменитым иглоукалывателям и прочим знахарям. В конце концов она попала к гадателю, о котором ходил слух, что предсказания его часто сбываются, и этот гадатель возвестил ей: «Вы наказаны за великий грех, совершённый вашими предками, и всему причиной деньги. Мальчик излечится, если вести бедную и праведную жизнь». После того как она это Услышала, Мики прекратила питаться и одеваться так, как она привыкла раньше, и возненавидела богатство настолько, что это превратилось в болезненную манию. Она считала, что нужно покинуть осквернённый страстью к деньгам «золотой квартал», и умоляла Хидэтомо оставить бизнес с игровыми автоматами и зарабатывать на жизнь чем-нибудь другим или, по крайней мере, хотя бы перенести заведение патинко в другой район города. В отсутствие Хидэтомо она приглашала гадателя домой и чуть ли не молилась на него. Хидэтомо узнал об этом от экономки и, застав однажды провидца у себя дома, побил его и вытолкал вон.

По подземной платформе станции Дэнъэн Тёфу разнёсся голос диктора, предупреждающего об опасности приближения к краю платформы, затем из туннеля стал надвигаться гул поезда, который перевоплотился в ушах подростка в звуки ударов, которыми отец когда-то осыпал мать.

Тогда Хидэтомо вцепился в кофточку отшатнувшейся Мики, сгрёб её, притянул к себе и после множества пощёчин стал бить ногами в живот, таскать за волосы, ударяя головой о стену, и молотить кулаками. Потом Хидэтомо ушёл из дома, а Мики, у которой из ушей, носа и рта текла кровь, била себя по лицу и плакала, хотя у неё не было ни голоса, ни слёз. Мики всхлипывала, сидя на корточках в углу комнаты, а Коки, лёжа на спине, бил руками и ногами, как младенец, и вопил, издавая звуки, похожие на скрежет железа по стеклу. Подросток окаменел и не мог даже закрыть глаза.

Спустя год Мики ушла из дома, взяв с собой только одного Коки. Хидэтомо дознался о том, где они поселились, но вернуть не пытался и даже не подумал помогать. Однако, если бы он и предложил помощь, Мики, скорее всего, не приняла бы её. Через несколько дней пришёл срочный пакет с извещением о разводе, на котором стояла личная печать Мики, но Хидэтомо на глазах у подростка скривился и порвал бумагу, буркнув только: «Предала, ушла из дому — значит, больше не жена, пусть делает что хочет. Но развода женщине, которая родила тебя, моего наследника, не дам ни за что. Какой мужчина согласится на развод по требованию жены? Разве только какое-то ничтожество…»

Имея на руках Коки, мать не могла работать даже при неполном рабочем дне, и уже через месяц жить стало не на что. Она довела Коки до ворот отцовского дома, убедилась, что он вошёл, и убежала прочь. После этого она продолжала встречаться с Коки, приблизительно раз в месяц, однако в последнее время стала навещать его реже. Она осознала, что невозможно заботиться о Коки, не прибегая к помощи неправедно нажитых денег, и это заставило Мики проникнуться ещё большим отвращением к деньгам. Её вера в то, что Коки может исцелиться, если она подвергнет себя лишениям, ещё больше окрепла, и в конце концов она отринула все желания и потребности, даже с Коки почти перестала видеться. Ведь она верила, что сливается с ним душой, когда молится образу Будды, в чьих руках находится судьба сына, и этого ей было вполне достаточно.

Прошлой осенью, спустя полгода после предыдущей встречи, она позвонила, и подросток вместе с Коки ездил к ней на квартиру, так что адрес был ему известен. Он не знал, где именно она работает, но она говорила, что с девяти до пяти она на работе. Ужинала она всегда только дома, поэтому в половине шестого уже возвращалась. Если дома её не окажется, значит, она пошла в ближайший магазин за покупками, так что больше получаса ждать не придётся. Если мать предложит с ней поужинать, он откажется, сославшись на то, что должен ужинать с Коки дома.

Сойдя на платформу, подросток ещё более, чем обычно, ощутил плотность и влажность воздуха вечером в разгаре лета, может быть, это было из-за усиленной работы кондиционеров в электричке. Он с трудом мог дышать, словно шёл сквозь дымовую завесу. Хотелось помочиться, но он не смог бы вынести вони общественного туалета в скверике у станции, противно было и проситься в уборную в квартире матери, поэтому он шёл в надежде отыскать подходящее место, чтобы справить нужду. Однако стоило ему пересечь железнодорожные пути, как позыв стал нестерпимым, и, оказавшись на улочке, зажатой между железной дорогой и жилым кварталом, он тут же повернулся лицом к путям и стоя помочился. Хотя было совсем не холодно, по спине пробегала дрожь, и потребовалось несколько секунд, прежде чем моча пошла. Застегнув молнию, он поднял голову — в сумерках тень телеграфного столба гротескно вытянулась, а безликие многоквартирные дома и настроенные на продажу особнячки казались залитыми неестественным жёлтым светом.

Дом с наёмными квартирами под названием «Цветущие холмы» стоял фасадом к железной дороге, справа соседствовало двухэтажное здание, у которого и ограда, и стены, и окна были увиты плющом, а в одноэтажном корпусе слева размещалась стоматологическая клиника. Подросток остановился перед лестницей и крепко сжал железный поручень перил.

Дверь была открыта нараспашку, над входом висела камышовая штора, из комнаты доносился звон колокольчика. Хотя уже стемнело, электричество включено не было. Подросток сделал ещё один шаг и подал голос:

— Это я!

Поднявшая штору Мики отвернулась и взволнованно произнесла:

— Показалось, что Коки пришёл… — Она поднесла правую руку к шее и, растопырив пальцы, нажала себе на горло. Её чуть было осветившийся взгляд потух, и лицо приняло не то чтобы унылое выражение, а просто стало вновь безжизненным, каким оно и было, прежде чем раздался голос подростка:

— С братиком Коки всё в порядке.

Мики не сказала даже: «Проходи», просто шаркающей походкой проследовала в комнату. Подросток некоторое время потоптался на месте, но потом отогнул штору и закрыл за собой дверь.

— Жарко, когда дверь закрыта! — Мики подала ему единственную подушку для сиденья, и подросток молча на неё уселся.

Пока мать открывала и закрывала холодильник, подросток разглядывал комнату. В ней стоял запах фруктов, потому что перед позолоченной статуей Будды были разложены жертвенные плоды: перезрелая дыня, грейпфрут, виноград, арбуз. На приделанном к стене картонном транспаранте величиной от пола до потолка тушью написаны были иероглифы: «Храни нас, милостивый будда Шакьямуни, бесконечно перерождающийся в бесчисленном сонме обличий. Храни нас, милостивый будда лазурного света Якуси, обитающий в восточном краю полнолуния». Потолок сплошь покрывали опрокинутые лепестками вниз алые и белоснежные искусственные цветы лотоса, обрамлённые зелёными чашелистиками. Подросток поднялся на ноги и сумел рассмотреть, что на всех лотосах прикреплены были бирки с именем, адресом и днём рождения брата. Комната была той же величины в шесть татами, что и помещение на втором этаже «Золотого терема», где лежала парализованная бабушка Сигэ, однако здесь не было ни пылинки, и низкий столик и окно сияли чистотой. Когда они жили все вместе, домашней работой занималась экономка. Подросток представил себе мать, какой он её никогда не видел: с пылесосом за уборкой комнаты, с губкой в руках за мытьём посуды, с тряпкой для вытирания пыли… Когда умирает муж, жена может унаследовать половину имущества, поэтому, даже если оценивать приблизительно, мать должна получить более миллиарда иен. Но надо ещё проверить, обладает ли правом наследования жена, которая уже шесть лет живёт отдельно от мужа. Хотя трудно представить себе человека, который отказался бы от миллиардного состояния, мать вполне способна заявить, что не возьмёт ни гроша. Впрочем, пропавших без вести людей признают умершими только спустя семь лет, так что всё это дело будущего… Подросток прервал свои размышления. Прежде всего ему следовало подумать о том, что делать в экстренном случае, и заручиться поддержкой матери было необходимо. Прошлой ночью он просматривал книги по коммерческому праву, которые были в книжном шкафу у отца в комнате, но так и не понял, возможно ли в случае исчезновения действующего главы фирмы назначить на его место несовершеннолетнего наследника. В акционерных компаниях решающий голос имеют держатели наибольшего количества акций. Отец объяснял ему, что у них все акции принадлежат семье и записаны на имя всех её членов. Что бы ни говорили, «Вегас» является собственностью семьи Юминага. Но станет ли мать на его сторону в решающий момент? Узы, связывавшие его с матерью, казались ему тоньше паутинки.