Золотая паутина

Глава двадцать шестая

О хищении оружия в воинской части Русанов узнал на следующий день, утром. Просматривал записи в книге дежурств, наткнулся на торопливые строчки: «…похищено неизвестными лицами на складе в/ч №… три автомата «Калашникова» с боеприпасами и два пистолета, также с боеприпасами. Преступники проникли на склад через окно, взломав решетку, со стороны улицы Вторая Лесная…»

Русанов спросил дежурного по управлению, капитана Деревенских, когда именно было принято это сообщение. Тот глянул на записи, сказал, что принимала сообщение предыдущая смена, майор Кудрявцев, в семь двадцать утра.

Сняв для памяти копию записи, Русанов отправился к генералу — надо было посоветоваться. Судя по всему, Иван Александрович может поручить и это дело его отделу, сосредоточившему в своих руках нити борьбы с организованной преступностью в городе. И он не ошибся.

Генерал, выслушав его доклад, тяжко вздохнул:

— Вот напасть-то, а, Виктор Иванович! Одно дело не успели до ума довести — другое навалилось. Только-только нащупываем концы по взрыву в вагоне — хищение оружия… М-да-а…

Он помолчал, расстроенно глядя за окно, где по-прежнему шел дождь, побарабанил пальцами по крышке стола. Потом достал из ящика стола пачку сигарет, предложил Русанову:

— Закурим, Виктор Иванович.

— «Опал» где-то раздобыли, Иван Александрович.

— Да раздобыл, — неохотно отозвался генерал, занятый своими мыслями. — Виктор Иванович, — сказал он в следующую минуту, — а не кажется ли вам, что действует одна и та же преступная группа?

— Предположить, конечно, можно, — не стал спорить Русанов. — Но все-таки, Иван Александрович, какова логика ваших умозаключений? Как вы все эти дела связываете? Хищения золота на «Электроне», смерть электрика Криушина, поддельный его паспорт, возможное участие в паспортной афере Битюцкого, взрыв в поезде, хищение оружия…

— Не забудьте Воловода, Виктор Иванович!

— Да, еще Воловод, сбитый «пикапом» с автоцентра и до сих пор не пришедший в себя.

— Если честно, то во всех этих преступлениях, Виктор Иванович, взрыв в поезде как бы выпадает из цепочки, алогичен. А в остальном все выстраивается довольно четко: преступники, занимавшиеся хищениями золота, решили вооружиться. Могли кого-нибудь подкупить из военных, могли, разумеется, и самостоятельно забраться в склад. Криушин — бывший участник преступной группы, «завязал», уехал, загадочно погиб. Примем пока версию «несчастный случай», но к проверке Криушина, я думаю, нам со временем нужно будет вернуться. Не нравится мне во всей этой истории Битюцкий. Не нравится, и все! — генерал легонько пристукнул ладонью по столу. — Что-то много совпадений — и с Криушиным-Калошиным, и с Жигульской, и, накоиец, с Воловодом. Да-да, Виктор Иванович! Смотрите: Воловод по нашей просьбе начинает проверять «Электрон», не проходит и двух недель — его «случайно» сбивает машина. Откуда машина, кто был за рулем? Выясняем, что шофер имеет прямое отношение к запасным частям, был судим.

— Но наезд произошел из-за неисправности тормозов, Иван Александрович, это доказала техническая экспертиза.

— Исправные тормоза можно сделать неисправными, Виктор Иванович, как вы думаете? — лукаво прищурился генерал.

— В принципе — да.

— Вот именно! И вы автомобилист, и я. Понятие об устройстве тормозной системы автомобиля имеем, А как себя ведет этот парень, что сбил Воловода?

— Я беседовал с ним, Иван Александрович. По-моему, спокойно.

— Вот-вот, спокойно! Он сознательпо шел на это преступление, знал, что техническая экспертиза, о которой вы говорите, покажет то, что им и нужно.

— Вы думаете… Битюцкий? — напряженно спросил Русанов.

— Жаль, Воловода нельзя расспросить, — генерал не ответил на прямой вопрос Русанова. — Жаль! Расследование, уверен, пошло бы гораздо быстрее, Есть тут какая-то тайна, есть. Парню этому с автоцентра был резон идти на такое преступление. Защищал что-то свое. Хотя за ним могут стоять и другие фигуры. Кстати, у Битюцкого есть автомобиль?

— Есть. «Жигули». Я навел уже справки.

— Ну вот. Интерес в автоцентре прямой. Но все равно это пока версия, Виктор Иванович. Но ее придется очень тщательно разработать. Следственный отдел поможет вам, я скажу Павлову, Он заново допросит этого шофера с автоцентра…

— Часовщиков. Александр Часовщиков, — подсказал Русанов.

— И Часовщикова, и Жигульскую, и Мамедова, Битюцкого… Битюцкого пока трогать не будем, повременим. Подождем. Может, Воловод придет в себя, может быть, Часовщиков этот скажет нам что-нибудь новое. Люди не сразу начинают говорить, но начинают, если следствие вести правильно, — добавил генерал. — А хищением оружия вам, конечно, заниматься, Виктор Иванович. Я почти уверен теперь, что концы сойдутся на одних и тех же людях. Почерк один. Поезжайте в часть, поговорите там с командиром, доложите потом.

— Понял. Разрешите идти?

— Да-да. Жду вас вечером, — кивнул генерал и потянулся к зазвонившему телефону.

«Ну что ж, — думал Русанов, направляясь в кабинет. — Генерал только подтвердил мои мысли. Битюцкий, несомненно, имел или имеет отношение к «Электрону». Но сознается он только под давлением улик, свидетельских показаний. Ах, Альберт Семенович, лиса-патрикеевна! Как умно себя поставил, как естественно себя ведет! И юридически очень грамотно. Ведь если он и знал, что Криушин есть Криушин, то теперь все равно не сознается, а Жигульскую просто поставил под удар. Но ничего, разберемся… А взрыв в вагоне поезда действительно ни в логику этой преступной группы, ни в схему не вписывается. Вполне возможно, что это сделал кто-то со стороны, сам по себе».

Виктор Иванович невольно подумал о Зое, о том, что он видел в ту страшную ночь на станции Лысуха, и кулаки его сжались. Ему понадобилось несколько минут, чтобы справиться с собой, погасить гнев. Он выкурил подряд две сигареты и только потом позвонил в гараж, вызвал машину.

…Через полчаса он сидел в кабинете командира части полковника Ажаева. Тот сказал ему, что факт этот для них — серьезнейшее ЧП, весь личный состав полка взбудоражен. Кто бы мог подумать, что в их части и вдруг такое может произойти!

Ажаев говорил в таком духе еще некоторое время, и Русанов не выдержал. Извинившись, он сказал, что все это эмоции, хотя и уместные, а ему нужны факты! кто конкретно отвечает в полку за оружие, где и как оно хранится, что могло способствовать хищению автоматов и пистолетов?

— Понимаю, понимаю, — кивал Ажаев склоненной черноволосой головой и, вызвав дежурного по штабу, приказал ему найти подполковника Черемисина.

— Это мой заместитель по вооружению, — пояснил он Русанову.

Черемисин скоро явился — моложавый, подтянутый офицер, — вытянулся у порога кабинета, доложил о прибытии, кося при этом глаза на Русанова: кто такой и по какому случаю сидит у командира?

— Присаживайся, Николай Алексеевич, — пригласил Ажаев и представил Русанова! — Вот товарищ из управления КГБ.

— А, ясно! — сказал Черемисин и сел к столу, ждал вопросов. Лицо его — чисто выбритое, с правильными и строгими чертами — было хмуро, карие глаза встревожены.

— Виктор Иванович интересуется, как и где хранится у нас оружие, кто за него отвечает.

— За оружие несу ответственность прежде всего я, — сказал Черемисин и опустил голову. — И, разумеется, мои подчиненные. А храним, как это и положено, в складах.

— Сколько у вас складов?

— Несколько. Но вас интересует прежде всего тот, из которого похищены автоматы и пистолеты?

— Да, конечно, — подтвердил Русанов. — Кто конкретно отвечает за этот склад?

— Прапорщик Рябченко… Виктор Иванович, вы меня извините, но там, — Черемисин показал рукой за спину, — прибыли уже из военной прокуратуры, майор Таранчук. Может, вы присоединитесь к нам, а? Я должен там быть.

— А что, пожалуй, — согласился Русанов и вопросительно глянул на Ажаева.

Командир полка также одобрил эту идею!

— Там, на месте, все и посмотрите, Виктор Иванович. Я был на складе, видел… Если какие вопросы возникнут — прошу ко мне.

— Хорошо, договорились.

Русанов и Черемисин вышли из штаба, направились в дальний угол военного городка, к старым, приземистым постройкам. Встречные солдаты и офицеры отдавали честь, и Черемисин занято и торопливо отвечал им.

— Каким именно способом похищено оружие?— расспрашивал Русанов на ходу.

— Через окно влезли, с той стороны оклада, — подполковник показал рукой направление. — Выставили решетку, раму…

— Это что — так просто сделать?

— Ну, я бы не сказал… — замялся Черемисин.— Но при желании все можно своротить, Виктор Иванович. Хоть бетон, хоть броню.

— Теоретически да, преступники владеют и газорезаками, и чем угодно. Но все же, сломать решетку, думаю, не так-то просто. А что за человек этот прапорщик? Начальник склада?

— Рябченко? Да отличный мужик, Виктор Иванович. Он у меня, например, вне всяких подозрений. Я так и Таранчуку сказал. Тот тоже о нем расспрашивал.

— Ну а караул что рассказывает? Часовые?

— Никто ничего не видел и не слышал. Замки на месте, пломбы — тоже. А насчет Рябченко, Виктор Иванович, добавлю, что у него вся служебная карточка в поощрениях.

— Вы записывали?

— И я, по моему ходатайству и командир. Нет, прапорщик у нас на хорошем счету.

— Ладно. Посмотрим, что там…

Они подошли уже к складу, прошли в приоткрытую тяжелую дверь. В помещении, освещенном тусклой, пыльной лампочкой, у стола сидели несколько человек — офицеров и прапорщиков, разговаривали. При появлении заместителя командира встали, умолкли.

— Подполковник Русанов, из Комитета госбезопасности, — представил Черемисин Виктора Ивановича. — Это майор Таранчук, из прокуратуры, это командир роты Селезнев, его солдаты охраняли складские помещения, прапорщик Рябченко, старший прапорщик Голяков…

Виктор Иванович пожал каждому руку, внимательно посмотрел в глаза. Ему показалось, что прапорщик Рябченко несколько смутился. Но это могло и показаться.

— Если разрешите, товарищ подполковник, — обратился Русанов к Черемисину, — я начну свою работу с беседы с коллегой, о майором Таранчуком.

— Да-да, конечно!

Русанов и Таранчук отделились от группы, негромко беседовали. Майор водил Виктора Ивановича по хранилищам, показывал, излагал свою версию хищения.

— Убежден, что отсюда, изнутри, помогали, — сказал следователь военной прокуратуры. — Смотрите, Виктор Иванович, как мощно укреплены на окнах решетки. Попробуйте снаружи, на трехметровой высоте, быстро и бесшумно выломать их — ничего не получится. Окно, которое выставлено, не разбито, все стекла целы. На раме я не нашел следов какого-либо инструмента — фомки, лома, монтировки, наконец. Ее просто отжали.

— Логично, — согласился Русанов. — Значит, это мог быть один человек, который отлично знает порядки на складе, бывал здесь не раз и, выбрав момент, подготовил соучастникам окно.

— Вот именно!

— Остается нам с вами отобрать людей, которые бывали здесь, работали, помогали прапорщику… как фамилия начсклада?

— Рябченко.

— Вот, помогали Рябченко в работе на складе. Не думаю, что этих солдат так уж много.

— Да, согласен, — сказал Таранчук. — Но я не исключаю версии помощи со стороны караула. Такие случаи в моей практике были. Караул оказывался заодно с преступниками.

— Хорошо. Давайте допросим часового, стоявшего в ту ночь у склада, разводящего, начальника караула, офицера. И, разумеется, прапорщика Рябченко.

Они вернулись к столу, попросили командира роты пригласить взводного и его солдат, и скоро они по одному заходили в склад, давали показания.

Лейтенант Березкин — совсем еще мальчишка, тощий и длинный, с торчащей из воротника шинели худой шеей — на вопросы отвечал четко, по-военному: ни о каких подозрительных шумах часовые и разводящий ему не докладывали; он сам, лично, несколько раз за ночь обходил посты, посторонними делами не занимался, не спал. Хищение оружия в его дежурство — факт позорный, и он, лейтенант Березкин, постарается искупить вину.

— Но если вы не виноваты, лейтенант… — начал было Таранчук.

— Виноват, товарищ майор! В любом случае совесть меня будет мучить.

— Хорошо, идите. Разводящего сюда пошлите.

Сержант, печатая шаг, подошел к столу, кинул руку к шапке, представился по форме. Вид у этого парня был молодецкий, бравый.

— Расскажите, Дубовицкий, как наряд нес службу, были ли нарушения по службе со стороны солдат? Кто из вашего взвода работал в этом складе, помогал прапорщику Рябченко в чистке оружия, в перетаскивании ящиков? — спросил майор Таранчук.

Сержант, что называется, ел глазами начальство.

— Товарищ майор, нарушений по службе со стороны наряда не было. Из нашего взвода практически все были на складе.

— Какого числа?

— Не помню точно… В начале октября, да.

— Ладно, идите. Часового сюда.

— Есть!

Сержант вышел, а через минуту перед офицерами стоял рядовой Маликов — щуплый испуганный солдатик, то и дело шмыгающий простуженным носом.

Подполковник Черемисин коснулся руки Таранчука — мол, погодите, майор, я сам с ним потолкую.

Спросил ласково и доверительно:

— Сынок, расскажи-ка нам все по порядку: как службу нес, что видел и слышал. Только не выдумывай ничего, не надо. Следователи люди серьезные, с ними шутить не стоит. Если вдруг выяснится, что ты говорил неправду, то… сам понимаешь. И потом, оружие воруют для убийств, разбоев, не для хороших дел. Помочь надо. Ну?

Солдатик помялся, опустил глаза, заговорил тихо, несмело:

— Я стоял вот у этой двери… Дождь сильный шел, холодно. А потом мне показалось, что в складе что-то упало.

— Показалось или действительно упало? — тут же уточнил Таранчук.

— Упало, — подумав, сказал Маликов.— Я потом слушал-слушал, но больше ничего не падало.

— Сержанту доложил?

— Да.

— А он что?

— Он сказал, что у прапорщика всегда порядок и ничего упасть не может.

— Так, дальше! Лейтенанту доложили?

— Нет. Сержант сказал, что ему некогда, он книжку читает. И вообще, до смены сорок минут осталось. Замки, мол, на месте…

— Понятно. А почему сам не сказал лейтенанту?

Солдатик пожал плечами, промолчал.

— Хорошо, иди. Прапорщика сюда, Рябченко.

— Есть!

Маликов неловко, скованно повернулся, зашагал к дверям склада, сказал там облегченным, радостным почти голосом: «Рябченко!»

— С прапорщиком я сам поговорю, — предупредил Русанов.

— Так… нам уйти? — не понял Черемисин, приподнимаясь.

— Нет-нет, зачем?!

Прапорщик был напряжен. Напряжение жило в его деревянных жестах, в срывающемся голосе, в настороженных глазах. Он подошел к столу, так же как и другие, поднял руку к шапке, представился — пальцы его у виска подрагивали.

«Переживает, — отметил про себя Виктор Иванович. — Хотя, собственно, как не переживать? На его же складе ЧП случилось…»

— Скажите, Рябченко, — обратился он к прапорщику, — когда вы обнаружили пропажу оружия? В какой именно момент?

— Ну, в какой… — Анатолий покашлял в кулак. — Пришел на работу, то есть на службу, принял у караула склад, расписался в журнале…

— Замки и пломбы были на месте?

— Да. Ну вот. Потом вошел, смотрю, а окно и решетка выставлены. Я сразу к лейтенанту, доложил… Гм!

— Решетка выставлена изнутри, Рябченко, следствием это уже установлено. Значит, кто-то помогал преступникам.

— Не знаю, может, и помогал. У меня замки и пломбы были на месте.

— В складе в основном находитесь вы…

— Почему же! У меня тут и солдаты работают, и офицеры приходят.

— Но вы же не бросаете свой склад на посторонних лиц?!

— Нет конечно. Я за него отвечаю.

— Разумеется. Вернемся к началу. Значит, замки на месте, пломба не тронута?

— Да вроде не тронута.

— Что значит «вроде»?

— Ну, товарищ следователь, извините, забыл ваше звание… Пломба-то бывает на месте, печать вроде не потревожена, а нитки ведь можно вытащить очень осторожно — и не заметишь ничего. Да и печать вот эту,— Рябченко выхватил из кармана шинели связку ключей, на кольце которой болталась и его личная железная печать, — подделать разве нельзя? Чего тут подделывать? Раз плюнуть. Спецы среди солдат такие есть… Слесаря приходят в армию служить, фрезеровщики, граверы.

— Значит, вы утверждаете, что караул вскрывал эту дверь?

— Я ничего не утверждаю, товарищ подполковник. Я только на ваш вопрос ответил. А что было и как…— он дернул плечами, спрятал ключи.

«Подбрасывает нам свою версию хищения? — думал Русанов. — Или действительно только ответил на мой вопрос? Ладно. Поехали дальше».

Он задал прапорщику еще несколько вопросов, потом Рябченко забросали вопросами Черемисин и Таранчук, и почти на все вопросы он находил довольно-таки вразумительные ответы.

«Если решетка выломана изнутри, то либо этот прапорщик, либо солдаты караула причастны к хищению», — заключил Виктор Иванович и, поднявшись, снова осмотрел хранилище, мысленно проследил путь преступника (или преступников) от окна к ящикам. «Да, скорее всего, их было двое: окно расположено высоко, без посторонней помощи не залезть… Впрочем, можно ведь подставить что-нибудь… Потом, эти ящики: прапорщик утверждает, что защелки на них были открыты, пломбы сорваны. Странно!»

Он вернулся к столу, спросил об этом Рябченко, и тот чуть заметно побледнел и несколько затянул с ответом:

— Ну… Не открыты, я не так выразился. Пломбы сорвали вместе с защелками, я потом и подполковнику Черемисину их показывал.

— Да, видел, — подтвердил Черемисин, а Рябченко в этот момент похвалил себя за предусмотрительность.

Они закончили разговор, офицеры поднялись.

— Я вас провожу, — предложил Черемисин Русанову, и Виктор Иванович согласился. Ему уже пора было ехать. С Таранчуком они обменялись телефонами, майор решил еще разок поговорить с солдатами. Да и непосредственно следствием заниматься ему.

Прежней дорогой Русанов и замкомандира полка возвращались к штабу, к КПП,

— Что-то не понравился мне ваш Рябченко, — честно сказал Виктор Иванович. — Напряжен, над ответами подолгу думает.

— Да как тут думать не будешь? — улыбнулся Черемисин. — Слово не воробей, скажешь, а потом… Нет-нет, это честный и порядочный человек. Лично я ему верю.

— Тем не менее похитить оружие можно было только с помощью караула или того же Рябченко. Решетка была подготовлена,

— Увы! — вздохнул подполковник, обходя большую лужу на асфальтовой дорожке. — Будем разбираться. Березкина этого за чтение книг в карауле… очень строго накажем! Это за ним и раньше наблюдалось. И сержанта тоже…

— Скажите, Николай Алексеевич, а вы чего-нибудь интересного в поведении Рябченко не замечали?

— Чего именно?

— Ну, необычные знакомства, какие-нибудь высказывания…

— Да нет, прапорщик как прапорщик. Таких у меня десятка два. Дисциплинирован, отзывчив, в бутылку не лезет, особенно не пьет. На совещаниях у командира, по субботам, отмалчивается, я никогда, например, не слышал его голоса. А горлохватов сейчас и в армии хватает… А насчет знакомств… Да черт его знает, какие у него знакомства! Живем в большом городе, возможностей немало. Знаю, что разошелся он с женой, женился на другой… По службе нет к нему претензий.

— Понимаете, Николай Алексеевич, фигура начальника склада вооружения весьма интересна для преступников…

— А-а, понял. Но он ведь не будет о том распространяться, Виктор Иванович, даже если это и так… Стойте! — Черемисин и сам остановился. — Может, это и пригодится вам. Да, я однажды видел, что Рябченко садился недалеко от ворот КПП, за автобусной остановкой, в белый «мерседес».

— Вот как!

— Был такой случай, был. Я еще подумал: прапорщик на «мерседесе» разъезжает… Но потом спросил у него, он говорит: «Опаздывал, товарищ подполковник, отдал ему трешку…» Вот, пожалуй, и все. Нет, Виктор Иванович, это кто-то из караула сработал. Видели же, как сержант себя вел? Надо разбираться,

— Хорошо. Буду ждать от вас известий, Николай Алексеевич. Мы и сами, разумеется, предпримем кое-какие меры. Но истоки преступления — в части, я в этом убедился.

У зеленых массивных ворот КПП офицеры распрощались. Русанов поудобнее уселся в глубине салона «Волги», размышлял. Белый «мерседес», пожалуй, надо разыскать. Их в городе немного, проблемы этот поиск не представит. Вполне возможно, что его владелец ничего общего с Рябченко и не имеет…

В управлении Виктора Ивановича ждала неожиданная весть: в отдел милиции Промышленного района явился некий Щеглов Игорь, семнадцати лет, и заявил, что это он подложил в вагон взрывное устройство, в чем глубоко раскаивается…

Дежурный, капитан Калюжный, тотчас позвонил чекистам, а Щеглова посадил под замок тут же, при райотделе.

Через несколько минут Русанов снова был в машине.

Водитель быстро домчал его до отделения милиции, и вот перед Виктором Ивановичем, как зверек в клетке, предстал Щеглов — обыкновенный пацан, с осунувшимся, бледным лицом и черными кругами под глазами. Глаза эти исподлобья, покорно и тревожно смотрели на Русанова.

Как же этот юнец поднял руку на беззащитных и ни в чем не повинных людей? Зачем он убил трех женщин, ранил многих, в том числе и Зою? Что же это за выродок, сидящий сейчас на темной крашеной скамье? Что он хотел доказать другим? Чем с точки зрения нормального человека и здравого смысла объяснить его преступление?

Щеглов, видно, понял: этот серьезный рослый человек в гражданской одежде, что с такой ненавистью смотрит на него, не из милиции. Какая-то сила подняла его со скамьи, он подошел к решетке, отделяющей камеру от основного помещения, схватился за нее, смотрел прямо в глаза Русанову. «Да, это я сделал,— говорил его взгляд. — Я подложил взрывное устройство в купе, я убил женщин. Но я сам пришел к вам. Я больше не мог прятаться, не мог носить на своей совести такой груз…»

Голова Щеглова была коротко, и, судя по всему, совсем недавно, острижена под «нулевку».

— Кто это его постриг, Калюжный? — спросил Виктор Иванович, чтобы что-нибудь спросить, отвлечься от тяжких мыслей, от неодолимого желания схватить этого негодяя за грудки, встряхнуть так, чтобы он хотя бы на миг почувствовал, что значит боль и страдания умирающих, изувеченных его подлыми руками людей.

— Сам, — ответил Щеглов дрожащим голосом.— Все равно постригут. И расстреляют. Я знаю.

— Ну, с расстрелом ты не спеши, — хмуро проговорил капитан Калюжный. — Сначала суду все расскажешь. Но я бы лично таких мерзавцев, как ты, шлепал без раздумий!

— Выпустите его, — распорядился Русанов. — Мне нужно с ним поговорить.

Капитан Калюжный отомкнул решетку-дверь; Щеглов, втянув голову в плечи и, совсем уже по-тюремному, заложив руки за спину, пошел в дальний угол дежурной комнаты, где стояли стол и несколько обшарпанных стульев. Сел, сложив перед собою на крышке стола напрягшиеся кулаки. Сел напротив и Виктор Иванович.

— Ну, рассказывай, — сказал он сурово. — Если ты добровольно пришел в милицию, значит, не совсем еще скотиной стал. Что-то в тебе человеческое, наверное, осталось.

— Что рассказывать-то? — Щеглов дернул плечом. Синяя его, с меховым воротником куртка топорщилась на спине, и затравленный его взгляд кололся, смешались в нем страх и отчаяние, нарочитая бравада и непередаваемая словами тоска.

— Рассказывай по порядку: где брал порох, как посмел поднять руку на невинных людей? Ну!

— Порох я у бати взял… Он охотник, пороха у него много. А бомбу не я делал. И я не знал, что она… Ну, что мертвые будут. Генка мне сказал, что надо просто одну бабу попугать, отпуск ей испортить.

— Какой Генка? — насторожился Русанов.

— Дюбель. Ну, это так, по-уличному, кличка у него такая. А фамилия его Дюбелев.

«Дюбелев, Дюбелев… — тут же заработала память Виктора Ивановича. — Погоди-ка! Мне же Гладышев с Поповым докладывали о нем, он есть в одной из разработок, мои парни были у него, кажется, дома…»

— Он на Большой Красноармейской живет, да? — спросил он Щеглова.

— Да. Дом номер девятнадцать, на втором этаже. Квартира три.

— Так, правильно. — Русанов быстро встал. — Хорошо, Щеглов, иди пока на место. Потом еще побеседуем.

Виктор Иванович вышел из райотдела. Погода за то время, пока он был в помещении, окончательно испортилась: с неба валил мокрый снег, милицейский двор, стоявшие в нем машины, пригнанный откуда-то тракторишко с разбитыми стеклами — все вмиг преобразилось, окуталось чистым белым пуховиком, посвежело. Двигатель «Волги» работал, махали туда-сюда «дворники» на выпуклом лобовом стекле, капот машины был мокрым, парил.

— Поехали, Саша, поехали! — сказал Виктор Иванович вопросительно глянувшему на него шоферу.

«Волга» понеслась, разбрызгивая тающий на мостовой снег, замелькали за приспущенными стеклами окон грязные же бока автобусов и троллейбусов, большие колеса грузовиков, нахохлившиеся на остановках люди, трубчатая вязь перил тротуарных ограждений, свинцово-мрачные, тяжелые волны водохранилища — вода как-то особенно ощущалась среди заснеженных берегов, — горб широкого моста с четырехрядным движением, рядок телефонных будок, уже в высокой, правобережной части города, серые стены массивного здания управления железной дороги… Водитель мчал по осевой, отскочивший назад регулировщик с полосатым жезлом поднес было свисток к губам, но передумал. Сразу за управлением дороги, на перекрестке, водитель повернул влево, спустился вниз по брусчатке, машину затрясло, и скорость пришлось сбавить. Но этот участок дороги был небольшой, снова под колесами машины гладкий асфальт, снова шум ветра в неплотно закрытых форточках.

«Надо мне взять с собою Попова с Гладышевым,— думал Виктор Иванович, — Они были у Дюбелева, знают, что и как…»

Через несколько минут он был в управлении. Не дождавшись лифта, бросился по лестнице наверх. Коняхин, Кубасов и Гладышев были на месте, Русанов приказал им получить оружие и надеть бронежилеты! скоро группа захвата была готова к действиям.

Через полчаса Русанов стоял перед нужной квартирой.

Звонил в глухую, обитую коричневым дерматином, дверь, не слыша звонка и оттого теряясь — исправен ли он? И снова тонула под нетерпеливым его пальцем белая мягкая пуговка…

«А что, если этот самый Дюбель имеет отношение к хищению оружия?! То есть, попросту говоря, сидит сейчас здесь, в квартире, с автоматом в руках?! И не один…»

Наконец дверь открылась. На пороге стояла та самая женщина с хмурым лицом, которую Виктор Иванович встречал уже возле своего управления.

— Что вам надо? — спросила она, и лицо ее еще больше помрачнело.

— Геннадий Дюбелев здесь живет?

— А тебе он зачем? — вдруг злобно закричала женщина. — Чего ты сюда явился? Кто тебя сюда звал?!

— Мне нужно с ним поговорить, Я из комитета госбезопасности. Вот мое удостоверение. Вы его мать, да?

— Да, я его мать! А сына ты не получишь, понял? Вон отсюда!

— Геннадий подозревается в тяжком преступлении. Погибли люди…

— Жаль, что ты живой и здоровый! Вон! А сына ты не получишь. Я знала, что вы за ним придете, сказала ему: беги! Нет его дома, понял?

Женщина попыталась было захлопнуть дверь, но Виктор Иванович решительно отстранил ее, вошел в квартиру.

Генки действительно дома не было.

— Все я теперь знаю, все! — продолжала кричать женщина. — Сопляк этот, Игорек, подложил в поезд бомбу, он приходил ко мне на работу, сказал, что вроде бы Генка его научил. Брешет он! Сам все сделал и подложил. Пусть теперь сидит. А мой сын тут ни при чем.

— Вы сыну сказали, что к вам приходил Щеглов?

— А как же! Конечно сказала! Я…

— Ясно, вы его предупредили, и он сбежал. Это уголовно наказуемое деяние, имейте это в виду.

— Ты меня не пугай, начальник! Я и так вся пуганая. Считай, все пятьдесят лет живу и трясусь из-за таких, как ты. Пусть хоть сын мой на свободе поживет,

— Поживет, — вздохнул Русанов, — Какое-то время, пока мы его не найдем…

Тем временем Сергей Русанов с друзьями-«афганцами» вели свое следствие.

На нескольких мотоциклах парни примчались в Хвостовку, окружили дачу Гонтаря, полагая, что кого-нибудь из обидчиков Сергея они здесь застанут. Но увы, на воротах и на дверях дома висели большие, тяжелые замки.

Сбившись в кружок, парни посовещались — что делать? Следы того лысого мужика, о которым Сергей встречался дважды, а Костя Куликов и еще двое парней видели на площади, найти можно, скорее всего, здесь, на даче. Идти в военкомат, спрашивать о человеке, у которого «погиб под Кабулом сын», не зная ни фамилии этого человека, ни адреса, — занятие пустое. В военкомате их просто выпроводят за дверь, и будут правы. А вот здесь порасспрашивать соседей — кто, мол, хозяин и где его можно найти в городе — это другое дело. Но у кого спрашивать?

Сергей заметил, что за ними, неумело прячась, наблюдает с соседнего огорода мужичонка довольно неказистого вида. Он пошел к нему, призывно махая рукой, и мужичонка отозвался на его зов, пошел навстречу.

— Привет! — бодро сказал Сергей через провисшую проволоку огорода.

— Здравствуйте, робяты, здравствуйте! — всем сразу кланялся мужичонка. — Вы к Михал Борисычу, что ль? Дак его нету, не приезжали. Оне с Мариной, кабыть, к выходным явются.

«Ага, имя уже знаем. И как жену зовут — тоже знаем», — тут же отметил Сергей, подмигивая Косте.

— А вас как величать? — вежливо спросил он.

— Ды Николаем с утра кликали, — шмыгнул носом собеседник. — Робяты, у вас выпить нету, а?

— Выпить у нас нет, Николай, а спросить есть что. Дача эта… продается, не знаете? Нам бы о хозяином повидаться, потолковать. Костя вот, женился недавно, родители ему денег на дачу дают…

— Не, насчет продажи не слыхал, робяты, врать не буду. А повидать Михал Борисыча в городе… Да бог ево знает, где искать-то. Я у ево там не бывал, не приглашает.

— А фамилия его как?

— Фамилия? — Николай поскреб пятерней нечесаную голову. — Чудная какая-то фамилия, вроде как и нерусская. Он называл, да я запамятовал… Какой-то еще камень есть, из него бусы бабам делают…

— Янтарь, что ли?

— Во-во, похожая! Только не совсем «янтарь», а чудок измененная… Вроде как… ну вот собаки гончие бегают — как называется?

— Гон! — сказал Сергей и глянул на Костю: так, что ли?

— Во! Я и говорю, — обрадовался Николай. — Чудок от гончих собак фамилия, а чудок — от камней, что бусы мастерят.

— Вы нам какие-то ребусы задаете, — не выдержал Костя, — Может… Гонтарь?

— Точно! — Николай обрадованно замотал головой, — Гонтарь. Называл Михал Борисыч, да я… Вот дурья голова!

— Спасибо, Николай! Вы нам очень помогли. До свидания!

— Дай вам бог здоровья, робяты. Дай бог!…