Золото

ЭПИЛОГ

— Не двигаться, полиция!

Два типа, только что пьющих кока-колу за соседним столиком в патио гостиницы «Поас», неожиданно становятся передо мной.

— Дон Хуан Карлос?

— Да.

— Паспорт, пожалуйста.

Я машинально нагибаюсь, чтобы вытянуть паспорт, который, как обычно, находится у меня в сапоге. Тут же возникает паника: оба типа отпрыгивают в стороны и вытаскивают пушки. Отовсюду выбегают следующие и целят в меня из автоматов. Патио гостиницы «Поас», где я ожидал знакомого, внезапно заполняется людьми. Половина «посетителей» стоит и целится в меня. Другие мусора, в гражданском, вбегают через входные двери, а перед гостиницей раздается писк шин тормозящего воронка. Следует признать, что ловушка была неплохо насторожена, но меня, похоже, несколько переоценили.

Здесь их больше дюжины — трясущихся от страха и целящихся в меня — а я один и без оружия. Им-то об этом неизвестно, потому атмосфера ужасно напряженная; я стою, не шевелясь, прекрасно понимая, что любое движение может стать для них поводом нафаршировать меня свинцом: эти маленькие мусорки чертовски нервничают; тут следует заметить, что эти три года, проведенные мною в джунглях, где я дал выход своим безумствам и любви к насилию, не прошли бесследно, а моя все так же обритая голова тоже не вызывает доверия ко мне. Они боятся гораздо сильнее, чем я, потому-то я позволяю им, нацелив свои пушки мне в спину, без всякого сопротивления провести меня к машине. Этим ясным утром 18 февраля 1984 года имеет место мой восемнадцатый арест в Коста Рике: это акт III, сцена XVIII спектакля «Quebrada del Frances», и свою роль я знаю напамять.

Все происходит очень быстро, сопровождаемое изумленными взглядами парочки настоящих посетителей. Один только Хуан, официант, знающий о моих проблемах, понимает, что здесь произошло. На выходе посылаю ему быстрый взгляд, и он мне мигает. Это мой приятель, и он знает, как связаться с моими адвокатами. Хорошо, что так случилось, потому что знаю, что эти сволочи не разрешат мне воспользоваться телефоном.

В машине напряжение никак не ослабевает. Толстяк, который, как мне кажется, командует здесь, уселся за рулем, остальные трое садятся сзади, рядом со мной. Все они держат оружие в готовности. Один из них, самый младший, опирается о заднюю дверку и целится в меня из автомата, держа палец на курке. парень дико волнуется, потому что перепуган; будем надеяться, что этот баран сможет удержать себя в руках и при первом же движении не засадит мне пулю в брюхо.

Я выглядываю через окно и тут же командир, эта жирная свинья, орет:

— Не выглядывать, опусти голову!

Я буквально обалдеваю и не реагирую сразу, поэтому один из сидящих сзади подскакивает ко мне и зажимает шею стволом автомата, заставляя наклонить голову.

— Делай, что тебе говорят, иначе это плохо для тебя кончится! визжит он.

Вообще-то глупить, и правда, не время, тем более, что кретин, страх которого я чувствую слишком уж хорошо, все сильнее сжимает мне шею.

Ничем хорошим все это не пахнет, и чувствую, что мне грозит казнь без судебного разбирательства; мой восемнадцатый арест может оказаться последним. Хоть на первый взгляд страна эта и называет себя демократической, частенько здесь случаются необъяснимые убийства, и я не был бы первой жертвой подобного типа.

Я напряженно прислушиваюсь к отзвукам уличного движения — если мы выедем из города, мне хана! Только я не собираюсь дать себя поволочь на резню, не сопротивляясь; в одном из карманов моей защитного цвета куртки имеется короткая дубинка со свинцовым сердечником, котрую как-то не приметили во время первого обыска. Не думаю, чтобы мне разрешили уйти безнаказанно, но, по крайней мере, просто так я не дамся; если для меня это должно означать конец пути, сам я не уйду, если уж и проигрывать, то с честью.

Когда машина останавливается, я все так же не имею понятия, где мы находимся. Задние двери с шумом распахиваются, я быстренько осматриваюсь, метрах в тридцати от нас стражник в мундире закрывает ворота, через которые мы только что въехали, вижу высокую стену, здания, несколько автомобилей, какие-то мусора в гражданском ходят туда-сюда по двору. Я облегченно вздыхаю. Моя пора еще не пришла, слишком много тут свидетелей. В самом худшем случае, мне хорошенько дадут по морде.

Как только выхожу на землю, начинается комедия с обыском.

— Ну, Француз, снимай сапоги, — говорит командир.

Он стоит напротив, чтобы наслаждаться видом. Эта отвратительная гора смальца пропотела и воняет, настоящая обделанная свинья, только в самом паршивом издании.

Мусор, поднявший мои сапоги, трясет ими, заглядывает в средину, потом сует туда руку и продолжает искать в средине. Единственная вещь, которая там имеется — мой паспорт — выпадает наружу; жирный поднимает его и ложит себе в карман, даже в него не заглянув.

— Одевай сапоги, — командует он.

Затем он осматривает дубинку, обнаруженную другим полицейским и похлопывает ею себе по ладони.

Мне не нравится ни его рожа, ни его усмешечка, поэтому никак не могу не сдержаться, чтобы не сказать:

— Если хочешь, можешь засунуть ее себе в задницу!

Странно, но он не отвечает. Вполне возможно, что где-то в глубине души ему эта идея очень даже нравится. Его же подчиненные, повидимому, не слишком его любят, потому что все начинают хохотать. Жирный кабан недовольна:

— Ты особо не выступай, — советует мне он.

Мусора ведут меня в дом. Мы идем по длиннючему коридору, жирный кретин впереди; в камеру захожу без малейшего сопротивления.

На целых восемь часов меня бросают в этой гнилой дырище. Моим единственным товарищем становится лежащий без сознания, агонизирующий негр; все его тело и лицо покрыты синяками, он скован наручниками. Блин, ну и сволочи!

С тех пор, как я оставил прииск, то есть восемь месяцев назад, меня обвинили во всех возможных преступлениях. Тут следует признать, что какое-то воображение у этих типов имеется: контрабанда золота, фальшивые доллары, устрашение (вершина всего!), запугивание смертью и т. д. Короче, враг общества номер один. Благодаря этому, я имел счастье посетить все полицейские управления этой страны: Бюро по борьбе с наркотиками, Иммиграционное, O.I.J. (местное гестапо). И каждый раз одна и та же история, когда же первое волнение сходит, остается только лишь усталость и скука. Я терпеть не могу дважды делать одно и то же, и посему все это осточертевает мне хуже пареной репы.

Итак, все это мне надоело. Осточертели все мои трусливые противники, которые пытаются засрать мое приключение. Такая драка мне уже не нравится. Я не создан для юридических крючков. Здесь же пробую, в первый и последний раз. Уже восемь месяцев сражаюсь я с тенями. Семейка Каракас и Партидо дель Пуэбло Унидо в этой стране всемогущи. Они занимают в Коста Рике все ключевые посты, и в борьбе со мной они всегда в выигрышном положении.

Но мой золотой прииск это отравленный дар. Наверняка очень скоро они начнут драться за него меж собой. А кроме того, с этим прииском, как и со всем остальным, один теряет, другой находит. В таком вот состоянии духа меня застает толстый, тупой мусор, который с деланой улыбкой сообщает, что прибыли мои адвокаты. Я же свободен, он отдает мне паспорт. Напоследок посылаю ему пару метерных выражений, и на этом все заканчивается.

Сегодня 21 февраля 1984 года. Вот уже несколько часов я шагаю по этому длиннючему пляжу в Пута Буррика.

Утром Рене привез меня в Рио Кларо, туда, где заканчивается шоссе, после чего я преодолел два десятка километров под жарким солнцем.

На мне одеты плавки, револьвер 44 калибра болтается в кобуре, ботинки висят на шнурках, переброшенных через шею. В них спрятаны мои три килограмма золота, которые я забрал у Уэйна, джинсы, футболка, четыре динамитных заряда и паспорт. Это все, что у меня осталось. Послезавтра, после того, как перевалю через горы, я перейду панамскую границу в Пуэрто Армуэллес. На пограничном переходе мне показываться нельзя, поэтому Коста Рику я покину нелегально.

Битва была слишком уж неравной, и я ее проиграл. как только я покинул прииск, тут же собрал всех своих компаньонов. Дискуссия проходила бурно. Все выложили карты на стол, по крайней мере, хоть один раз без притворства. Один только Герман, пустое место, держал рот на замке. Нам было надо хоть как-то закончить наши разногласия; я сообщил им, что готов продать свою долю тому, кто предложит больше всего, после чего все решили закрыть прииск и ожидать покупателя. Другого выхода ву меня не было, раз Герман являлся хозяином земель, к тому же мне нужно было закончить все срочные дела. Мне даже удалось сделать так, что под залог отменили приказ о моем аресте, но в ожидании судебного процесса я не имел права покидать страну.

Мои экс-компаньоны сделали еще парочку попыток втянуть меня в какие-то исключительно выгодные, но незаконные махинации, только мне было прекрасно видно, какая роль мне предназначена: это была еще одна ловушка, и если бы она захлопнулась, меня без особых проблем могли посадить за решетку на всю оставшуюся жизнь. Но я сделал вид, что соглашаюсь на их предложения, и таким образом открыл истину, прячущуюся за вроде бы даже честными видимостями.

Тино привел меня к полковнику Хулио, торговцу оружием, с очень выразительными рекомендациями. Пару лет назад он надул сальвадорских революционеров, получив деньги за оружие, которое так никогда и не добралось до места предназначения. После этого ему пришлось год скрываться в Соединенных Штатах, теперь же он живет на вилле, превращенной в крепость. Он самый близкий приятель Тино, которого прозвали пуританином.

Именно там, в гостях у Хулио, Тино, который играет роль бизнесмена с чистыми руками, и выложил карты на стол. Он был по самые уши замешан в торговлю оружием и местную торговлю кокаином. После чего он достал из своего портфеля пару килограммов наркотика и предложил его мне на продажу. И подумать только, что утверждал этот долбаный Герман, что не может просить Тино вмешаться в разрешение моей проблемы, когда меня арестовали, потому что, якобы, тот придерживается суровых принципов относительно наркотиков. Весь товар, которым он торгует, был из запасов, конфискованных во время таможенных досмотров людьми из Быро по борьбе с Наркотиками, над которым начальствовал Альтамира. После этого до меня доходит, что вся страна находится под контролем мафии из Партидо дель Пуэбло Унидо, а в особенности же — под контролем семейки Каракас. Во всей Коста Рике нет ни одного серьезного поста, который не был бы занят их человечком, по уши замешанным в подозрительные делишки.

По мере того, как я стал узнавать эту истину, становилось понятно, что у меня нет ни малейшего шанса: один против всех в игре, где слишком уж много крапленых карт.

Уходя, я все же подложил им небольшую свинью. У Германа был трех-с-половиной-килограммовый самородок, который был согласен продать лишь за очень большие деньги; этот самородок в каком-то смысле был символом прииска, и мне бы не хотелось, чтобы и на нем эти гады погрели руки. Во время моего последнего визита в Малессе я забил баки бухгалтеру Пабло, которому поверили надзор за золотом, и хитростью мне удалось этот самородок выцыганить; впоследствии ему, видно, неплохо намылили шею.

Затем, впервые в жизни, я решил сражаться судебным порядком и нанял шесть адвокатов, чтобы те занялись документами Кебрада дель Франсез. Я рассказал им всю историю, занизив лишь содержание золота в породах, чтобы не пробуждать излишней жадности: в этой стране никому нельзя доверять. Они очень быстро установили, что в документах ничего не соответствовало действительности, с самого начала все они были поддельными. Мои сообщники часто подделывали мою подпись, которая появлялась на бумагах, которых я никогда и не видел. Будучи в действительности главным держателем акций, по документам вдруг я сделался обладателем чуть ли не тридцати процентов фальшивки были повсюду. Мои адвокаты собирались обвинить их в подделке книг, подделке подписи, злоупотреблении доверием и т. д., но я сразу же сказал, чтобы они успокоились. Имея в руках все нити, мои противники с легкостью выиграли бы дело, а я не хотел давать им удовлетворения. Мои наивные адвокаты верили в справедливость; я же знал, что дело проиграно.

В принципе, единственное, для чего они мне пригодились, это в том, что вытащили меня из кутузки: ведь когда все мошенничества моих врагов сделались мне известными, они стали хвататься за все, лишь бы от меня избавиться.

По наущению Германа один из мусоров отправился на Оса и вернулся с восьмидесятью жалобами на меня, как настоящими, так и фальшивыми. После чего было составлено обвинение: сопоставление моих актов насилия, естественных в условиях полуострова, но здесь вынутых из контекста, представляло меня как опасного преступника.

Если только это было возможно, я избегал появляться в столице, стараясь не рыпаться с юга, оставив все действия своим адвокатам. Я жил на ранчо у подножия Таламонка, куда можно было доехать только лишь верхом; не встречался я и ни с кем из своих бывших рабочих, все они принадлежали уже истории; стало известно лишь то, что меня предал Барбас, который и поставлял информацию Герману.

На юге я чувствовал себя более-менее безопасно, потому что здесь среди моих приятелей было несколько мусоров; большинство из местных полицейских комендантов благодаря мне наполнило свои карманы, и все были мне за это благодарны. Я даже подал новое прошение на концессию, потому что, проводя исследования направо и налево, а также слушая рассказы местных, открыл новый прииск, не такой богатый, зато более доступный. Мне даже удалось заинтересовать им акционеров, представителей компании, располагавшейся в Никарагуа; они даже выразили желание купить Кебрада дель Франсез, но, узнав о мошенничествах Германа с друзьями, отступили. На сей раз меня уже не интересовала добыча, она осточертела мне под завязку, но я хотел продать концессию сразу же по получению документов. Я даже сам решил заняться всеми бумагами, потому что простота этого процесса окончательно убедила меня в некомпетентности Германа.

К сожалению, мне чертовски мешали давление и полицейский надзор, с которыми я сталкивался при каждом столкновении с властями, и нужно было тратить массу времени, пытаясь от всего этого освободиться. Помимо того, запрет выезда из страны сделал невозможным мою поездку в Никарагуа, где можно было бы напрямую вести переговоры со своими будущими компаньонами. А время становилось все более ценным, тем более, что начался последний отсчет. Судебное заседание было назначено на 23 февраля, меня обвиняли, якобы, в торговле травкой. Теоретически, это была только формальность, так что все обвинения с меня должны были снять, но я подозревал своих экс-компаньонов в подготовке окончательного удара.

Мои адвокаты, излишне доверчивые, а может и перекупленные противником, уверяли меня, что никакого риска нет. Даже в случае, по их мнению совершенно неправдоподобном, если бы меня осудили, законы Коста Рики давали мне пятнадцать дней свободы для внесения апелляции. Но судья имел право отказать мне в этой привилегии в случае, тоже исключительном по мнению моих адвокатов, если бы обвиняемый был признан опасным для общественного порядка.

И вот тут я понял весь план, придуманный моими бывшими компаньонами: пригласив в последний момент фальшивых свидетелей, легко можно было бы показать, что я склонял своих работников к употреблению наркотиков, таким образом доказывая существование торговли; затем, оперируя восьмидесятью направленными против меня жалобами, гораздо легче было бы представить меня как опасного преступника. И этого бы хватило.

Так что дело было не просто в появлении на обычном судебном заседании. Оттуда меня перевезли бы прямо за решетку, откуда я бы вышел лет через пятнадцать-двадцать, это если бы вообще вышел, потому что в тюрьме очень легко было бы устроить драку и пришить меня совершенно безнаказанно; впрочем, даже и без этого, для человека, любящего свободу как я, тюрьма означала бы конец дороги.

Мои адвокаты отрицали возможность подобной махинации, но я знал, что процесс будет бесчестный, и вся грязь была бы вылита только на меня.

За три дня до процесса я решил нелегально покинуть страну и укрыться в Панаме.

Я иду уже два дня. Панама не может быть далеко. Вчера я оставил побережье и с той поры иду через горы. Когда я делаю последнюю самокрутку из костариканской травки, появляется какой-то мужик.

— Слышишь, приятель, мы где находимся, в Коста Рике или Панаме?

— В Панаме, — отвечает тот.

Ну вот, с Коста Рикой конец! Это настолько просто! Сомневаюсь, чтобы мужичок понял, из-за чего я смеюсь. Ожидаю, пока он не скроется с виду, после чего уничтожаю динамит и закапываю свой Магнум 44. Насилие сопровождала приключение, которое сейчас принадлежит уже прошлому. Прощайте, маленькие тикос, я полюбил вас, а особенно ваших женщин и девочек. В последний раз вспоминаю Джимми, моего приятеля, моего брата, которого оставляю за собой. Бедный парень! Столькому научился, столько пережил, столько мечтал, и все коту под хвост. Вспоминаю, одного за другим, всех членов моей веселой команды, типов, поначалу не слишком выдающихся, но из которых мне удалось вытащить все самое лучшее. Они сделались моими друзьями!

Ладно, а теперь пришла пора на удовольствия, которые доставят мне мои три с половиной кило золота, единственный и преходящий сувенир из Коста Рики.

Герман, свинья ты вонючая, я же свое слово сдержу!