Золото друидов

Стирбьёрн Могучий

Поздней весной корабли Агнара оставили родную гавань и направились вдоль западного побережья на юг ставшим уже привычным маршрутом. На ночь суда приставали к берегу, чтобы команды могли поесть горячего и отдохнуть. С восходом ладьи грузились и отправлялись в дальнейший путь.

На третий день плавания Торгейр начал беспокоиться. Он подолгу всматривался в берег и вопросительно, даже как-то заискивающе смотрел на конунга. Агнар упорно делал вид, будто не замечает замешательства Забияки. хирдманы тихонько посмеивались.

Когда ладьи повернули к надежно укрытому в скалах фьорду, Торгейр не выдержал.

Агнар сидел на корме и вел неспешную беседу со стоящим у правила Колем, когда к нему подбежал взбудораженный Забияка. Разговоры среди гребцов мгновенно смолкли.

— Конунг, только не говори, что мы собираемся заходить к Стирбьёрну. — Торгейр попытался изобразить требовательный тон. Получилось не очень.

— Конечно, собираемся. У нас там дела. Надо запастись провизией, узнать кое … — вежливо начал объяснять Агнар.

— Но почему я слышу об этом впервые?

— Потому, что я просил не упоминать об этом при тебе. — Последнее слово конунг выделил особо.

Торгейр обвел команду многообещающим взглядом. Гребцы скалили зубы в довольных ухмылках.

Когда Забияка повернулся к конунгу, лицо Торгейра было растерянным.

— Но ведь там Гисла… Парень обязательно увяжется за нами. — В голосе Забияки звучало неприкрытое отчаяние.

— Гисла — одно из наших дел. — Конунг говорил совершенно бесстрастно, но Хьяль видел, что в уголках его губ прячется улыбка. — Я обещал Стирбьёрну, что этим летом Гисла отправится с нами в поход, и не собираюсь нарушать данного слова.

— Но… это может быть опасно. — Попытался зайти с другой стороны Торгейр. — Все-таки этот поход… эта затея с Эрином, дело такое… ненадежное.

— Гисле давно пора становиться взрослым. Ему уже двенадцать зим. Мне было меньше, когда отец взял меня в первый поход. Но раз ты так беспокоишься о сыне Стирбьёрна, я прослежу, чтобы он был поближе к тебе.

Воины зашлись в приступе довольного смеха, но Торгейр в кои-то веки не обратил на них никакого внимания. Круто развернувшись, Забияка направился к форштевню и невидящим взглядом уставился на все явственнее прорисовывающийся сквозь туман берег, изрезанный острыми вершинами скал.

Чем ближе была усадьба, тем мрачней становился Забияка. Свободный от гребли, он неприкаянно бродил по кораблю, постоянно что-то неразборчиво бормоча под нос.

Проходивший мимо Хьяль расслышал только:

— Торгейр то. Торгейр се.

От всей души веселящиеся дружинники бились об заклад: как скоро Торгейр начнет биться головой о мачту.

Наконец решившись, Торгейр вновь направился на корму. Лицо его было предельно серьезно.

— Конунг, я прошу высадить меня на берег.

— Зачем? — невинно спросил Агнар, жестом подзывая молчаливого, но от того еще более внушительного Бьёрна.

— Потому что по берегу добираться до дома намного проще, чем вплавь, — процедил сквозь зубы уже понявший что проиграл Забияка.

Ближе к полудню показалась усадьба Стирбьёрна Асгримсона Могучего, которого в последнее время все чаще за глаза называли Немощным. Высокий частокол угрожающе нависает над крутым берегом. Со стороны суши усадьбу окружает глубокий ров. Все-таки западное побережье весьма опасное место, пожалуй, даже более опасное, чем отдаленный Халогаланд. Здесь не стоит экономить на толщине стен и высоте вала. У пирса дремлющими хищниками застыла пара длинных боевых ладей.

Корабли Агнара мягко ткнулись к причалу. На пристани уже скопилась изрядная толпа. Повсюду слышатся веселые приветствия, добродушная ругань, звонкий женский смех.

Первым на берег, как оно и подобает вождю, ступил Агнар. Следом за конунгом по сходням начали спускаться остальные.

Принимая девичьи поцелуи и пожимая тянущиеся к нему руки, Хьяль вполголоса спорил с Ульфом: стоит ли возвращаться на корабль за спальными мешками. Агнар не давал на этот счет никаких указаний, видимо, сам не до конца уверенный останутся ли они здесь на ночлег.

Внезапно Ульф прервал Хьяля на полуслове.

— О, смотри, гроза серкландцев.

Из ворот усадьбы выскочил, едва ли не бегом направляясь в их сторону, вихрастый светловолосый парнишка с открытым веснушчатым лицом. Стоящий рядом Торгейр побледнел еще больше.

Усмехнувшийся Хьяль шепнул Ульфу:

— Вот оказывается, как мало надо, чтобы запугать нашего Забияку. Всего-то двенадцатилетний пацан.

В десятке шагов от них подросток взял себя в руки, сделал серьезное лицо, уже медленным, размеренным шагом приблизился, по-взрослому степенно пожал ладони ухмыляющимся Хьялю и Ульфу, но в конце концов, не выдержав, бросился к Торгейру и со всей силы обнял его. Вид у Забияки стал совсем потерянный.

Гисла сын Стирбьёрна старого друга и соратника отца Агнара. Почти десять лет назад в спину Стирбьёрна вонзилась франкская стрела. Остро заточенный наконечник задел позвоночник. Стирбьёрн выжил чудом, но с тех пор передвигается с огромным трудом. С каждым годом недуг его все усиливается, а здоровье ухудшается. Бывают дни, когда увечный старик совершенно не может подняться с кровати. Вот это не мешает старому викингу оставаться одним из самых уважаемых людей побережья. Несмотря на ранение, Стирбьёрн держит домашних в ежовых рукавицах. Многочисленные друзья и соратники постоянно напоминают соседям, что легкую добычу лучше поискать где-нибудь еще. Деловая сметка позволила Стирбьёрну выгодно распорядиться нажитым в походах добром, и хозяйство его процветает.

Вот только долгое время было под большим вопросом, кто унаследует это богатство. С детьми Стирбьёрну не повезло. Как назло, у Могучего год из года рождались одни девчонки. Стрибьёрн частенько разорялся, что одно только приданное для такой толпы невест способно подорвать и более крепкое хозяйство, чем у него. Единственный сын — Гисла родился поздно и рос болезненным, молчаливым ребенком. До ранения Стирбьёрн едва ли пылинки со своей «последней надежды» не сдувал. Но, оказавшись прикованным к постели, внезапно кинулся в другую крайность.

Больше всего теперь Стирбьёрна беспокоило, что его единственный сын не получит воспитания, достойного будущего вождя, и в окружении многочисленных сестер вырастет «по-бабски мягким». Наемным бойцам и прибившейся к богатому хозяйству родне, Стирбьёрн не доверял, как-то в сердцах заявив, что воспитывать его наследника должен прославленный вождь, а не люди, вынужденные подчиняться калеке. В конце концов Стирбьёрн обратился к Агнару, во взрослении которого он сам некогда принял немалое участие. По северным обычаям ребенка на воспитание традиционно берет менее богатый и знатный конунг. Взять на воспитание чужого сына, значит признать верховенство и силу его отца. Поэтому все считали, что Агнар откажется. Но Молодой дракон в очередной раз наплевал на традиции. В последние несколько лет Гисла стал частым гостем в усадьбе конунга Согна. Этим летом подросток должен был пойти с ним в свой первый поход.

Люди Агнара относились к Гисле двояко. С одной стороны любили и жалели. С другой побаивались и старались избегать. Детская молчаливость и даже некоторая пришибленность, неудивительная в доме, где тебя окружает полтора десятка сюсюкающих сестер, любящий медведеподобный отец, готовые в любой момент услужить слуги и немногим отличающаяся от слуг обедневшая родня, в гостях у Агнара куда-то исчезала. Среди разговорчивых, смешливых и, чего уж правду скрывать, нагловатых хирдманов они сменилась едва ли не на прямо противоположные качества. Подросток оказался патологически жаден до новых знаний, чудовищно любопытен и в стремлении любой ценой получить ответ на интересующие вопросы жутко прилипчив. хирдманы в разговорах меж собой постоянно твердили, что, мол, все нормально… это временно… возраст такой… Однако при встрече с Гислой на узких деревенских улочках едва ли не жались к стенам домов.

При этом, если Хьяля, Ульфа и остальных Гисла просто донимал расспросами, то на Торгейра стеснительный подросток всей душой хотел походить. В гостях у Агнара мальчишка хвостом следовал за Торгейром, пытаясь копировать его манеры и привычку говорить. Получалось пока не очень. (И слава богам, обычно добавляли про себя хирдманы).

Забияку бесила прилипчивость юноши. Но, как ни странно, он ничего не мог с ней поделать. Сколько уж раз собирался потомок серкландки с духом, чтобы высказать Гисле все, что он думает о его навязчивом внимании и нем самом, но каждый раз, глядя в открытые, наивные глаза подростка, напрочь забывал заранее заготовленную речь. После чего клял себя последними словами и срывался на окружающих.

Вот и сейчас во взгляде стиснутого в горячих объятиях Торгейра последовательно меняются разные чувства: гнев, стеснение, удивление, отчаяние и, наконец, покорность судьбе.

— Пошли, покажешь, как вы тут без нас жили, — обреченно протянул Торгейр, хлопая подростка по спине и изображая на лице довольную улыбку.

Нестройной, галдящей толпой гости и хозяева направились к широко распахнутым воротам усадьбы.

Вечером после простого, сытного ужина (все-таки гостей здесь не ждали), конунг осторожно заглянул в небольшую отгороженную от остального дома комнатку, где проводил большую часть дня хозяин усадьбы — старый друг, можно сказать учитель, Агнара.

С каждым прошедшим после ранения годом Стирбьёрн все меньше и меньше ходил. Сегодня он лишь ненадолго вышел, чтобы поприветствовать гостей во время ужина, и Агнар видел, что каждое движение дается разменявшему шестой десяток викингу с огромным трудом.

Сейчас, когда Стирбьёрн лежит на просторном, застеленном шкурами ложе в паре шагов от него, Агнар еще больше поразился переменам, произошедшим с этим некогда великанского сложения человеком. Стирбьёрн стал, будто, меньше ростом. Когда-то перекатывавшиеся под кожей тугими комками мышцы потеряли былую эластичную упругость. Но хуже всего был исходивший от викинга кисло-сладкий стариковский запах — вернейший признак телесной немощи и слабости. Не изменились лишь глаза, в которых, как и раньше, блестел острый разум и не покорившийся болезни дух.

В характере Стирбьёрна было сразу приступать к делу. Соболезнования о гибели Сигвальда он выразил еще во время ужина, осушив в его честь массивный кубок франкского вина.

— Куда ты влез в этот раз Молодой дракон? — Голос Стирбьёрна гулкий и властный, еще одно свидетельство прежней силы и мощи. — Твои люди шепчутся о каких-то сокровищах. Каких бабьих сказок ты наслушался на этот раз? — Хозяин усадьбы ехидно улыбнулся.

— Уже проболтались. А я вроде бы наказал им держать язык за зубами, — вздохнул Агнар. — Торгейр небось.

— Просто, мне ты можешь доверять, и они это знают. А о Торгейре отдельный разговор. Я видел, как он обихаживал за столом дуреху Ингрид. Агнар, я уважаю тебя и твоих людей, но сделай так, чтобы эта помесь лисы и ворона не лезла к моим дочерям. Я хочу для них достойного будущего, а с этой облезлой овцы и клока шерсти-то не обстричь. И вообще мне не нужны в моем доме черноволосые и черноглазые внучата с дрянным характером.

— Обещаю поговорить с ним. — Агнар мрачно подумал, что еще три-четыре года назад Стирбьёрн не стал бы унижаться до подобной просьбы. Он просто выкинул бы действительно на глазах наглеющего Торгейра за порог. Конечно, сопровождая это многочисленными извинениями и заверениями в дружбе.

— Вот и ладно. Ну так что, куда ты все-таки собрался?

— В Эрин.

— Значит, ты здесь не только навестить больного старика.

— Тоже мне старик. Да еще больной. — Агнар демонстративно фыркнул и попытался улыбнуться. Получилось не очень. — Но, если честно, мне действительно необходим совет. Ты несколько лет ходил походами в Эрин, даже зимовал там. Слышал что-нибудь о святилище, затерянном среди болот в самом центре острова?

— Наслушался рассказов Кари. — Попытался ухмыльнуться, но вместо этого скривился от внезапно нахлынувшей боли Стирбьёрн. — Этот пройдоха был тут зимой и по большому секрету поведал мне увлекательную сагу в Скагги Соколе убийце вальхов и чудесных сокровищах. Сказал он и о том, что ты тоже приглашен на раздел добычи. Я было порадовался за вас, да тут одна маленькая трудность есть. Усадьбу Скагги пару недель назад кто-то дотла спалил.

— Твои люди куда как менее болтливы, чем мои. — Конунг ничем не выдал изумления.

— Еще бы, после того, что я пообещал с ними сделать, если откроют рты.

— Кто?

Старик пожал плечами.

— Понятия не имею. У Сокола врагов хватало, так что можешь смело подозревать половину побережья. Все-таки не зря про него говорили: больше храбрости, чем мозгов. Сам узнал об этом позавчера. С юга пришел корабль. В числе последних новостей было известие о том, что усадьба Сокола сожжена, а сам он мертв. Я решил, что тебе лучше узнать об этом от меня. Тем более, не был уверен, хочешь ли ты, чтобы об этом знали твои люди.

Некоторое время Агнар молчал. За последнее время на него свалилось слишком много смертей. Наконец он поднял глаза.

— Ты поступил правильно. Лучше они узнают об этом завтра от меня.

— Что будешь делать теперь?

Конунг пожал плечами.

— Продолжу путь. Ладьи снаряжены, мечи наточены, воины готовы сражаться и грезят о золоте вальхов. Конечно, без Сокола будет сложнее, но в целом, куда двигаться я представляю, так что до острова как-нибудь доберусь. А там у меня родня. Мы с Эйнаром последний раз живьем виделись лет пять назад, но весточки друг другу иногда шлем. Уверен, дядя даст проводника. Нет, будем искать сами. Заодно посмотрим новые края, глядишь, что интересное увидим.

— И прихватим. Мда. По мне, так слишком много в твоей речи «в целом», «уверен», «глядишь» и прочих неопределенностей получается. Ну да в этом ты весь. В общем, дело твое, отговаривать не буду. Тем более, по глазам вижу, уже все решил. Покажи-ка, что Сокол тебе прислал. — Старый викинг требовательно протянул ладонь. — Хм. Знатная побрякушка. Не зря Кари так много о ней говорил.

— Ты что-нибудь знаешь об этом святилище? А то действительно очень похоже на бабьи сказки. Какое-то святилище полное золота, и никто до него до сих пор не добрался. — Агнар наблюдал, как Стирбьёрн вертит в руках золотую подвеску.

— Ну, то, что не добрался, так это вполне объяснимо, — задумчиво произнес старый викинг. — Середина острова край не ближний. В Эрине много рек и озер, по которым удобно идти на ладьях, но хватает и открытых равнин, где ты как на ладони, а есть еще и болота. То еще местечко надо сказать, у нас таких нет. Даже трясины данов, по сравнению с этим царством Хель — торная дорога, по которой и слепой пройдет, не замочив штанин. Что касается святилища, хм, о чем-то подобном я однажды слыхал.

Агнар выжидающе смотрел на Стирбьёрн, и тот с видимой неохотой продолжил.

— Мне приходилось несколько раз слышать о каком-то святилище в центре острова, но его считали давно заброшенным. Едва ли не со времени принятия островом христианства. И ничего хорошего о тех местах не говорили. — Стирбьёрн старался казаться незаинтересованным, но Агнар заметил, как сузились глаза старика при виде статуэтки. — Я не возьмусь пересказывать тебе эти бредни.

— А все-таки?

Стирбьёрн скривился.

— Да что обычно говорят о брошенных капищах христиане. Злые духи, смертельные проклятия и прочий бред. Я же говорю — бабьи россказни. А подобную побрякушку я уже однажды видел. Когда я искал славы на Зеленом Острове, как называют Эрин вальхи, гуляла там одна ватага. Частью вальхи, частью полукровки, частью вообще северяне. Бродили по острову, грабили, продавали мечи и нашим и вашим, кто больше заплатит. Вожака у них еще звали так серьезно — Конмал Режу глотку. Говорящее имечко, правда. Так вот однажды они сходили в стрендхегг куда-то в центр острова. Вернулись с добычей, почти без потерь, загадочные очень. Через некоторое время этого самого Конмала нашли жутко изуродованным в собственной постели. В течение пары дней подобная участь постигла большую часть его людей. А может и всех. Просто те, что поумнее были, успели податься в бега, и я о их смерти просто не слышал.

— И при чем здесь побрякушка?

— Да так, ни при чем. Просто, он похожую привез из той поездки, вот и вспомнилось.

Некоторое время они молчали. Агнар обдумывал услышанное. Стирбьёрн, судя по устремленным вдаль глазам, вспоминал те дни, когда ранение еще не приковало его к постели и имя Стирбьёрна Могучего с нескрываемой опаской произносили во всех концах света.

— Можешь рассказать, что там творится? Кто правит, кто в силе? — Слова старого викинга не смогли свернуть конунга с уже выбранного пути.

Стирбьёрн криво усмехнулся.

— Агнар, в той стране три сотни королей. Каждый может перечислить славных предков на тысячу лет назад. Но ведут они себя хуже, чем не поделившие яркую тряпку бабы на рынке, ссорясь из-за малейшего пустяка. Да и был я там последний раз лет пятнадцать назад. С тех пор многое могло измениться. Так что лучше тебе обо всем на месте узнать. Тем более, у тебя там родня.

— Расскажи тогда хотя бы, каковы они в бою, какое оружие предпочитают, какие уловки используют? К чему мне готовить людей?

— Хм. Это можно, но учти, что сведения будут десятилетней давности.

Старик откинулся на подушки.

— Дерутся вальхи, очень часто, рассыпавшись. Нельзя сказать, чтобы они совсем не знают строя. Скорее, у них нет к нему привычки, да и особого желания. Их манера махать мечами, будто молотишь зерно, требует много места. К тому же биться в одиночку у них считается гораздо большей доблестью.

Когда сталкиваются со стеной щитов, бросаются на нее толпой и пытаются растрепать. Надо заметить получается редко, но, если уж получилось, тут надо осторожнее быть. Подвижные — твари. Вальхи вообще помешаны на поединках. Мне приходилось слышать, что раньше, когда две рати выходили друг против друга, никогда не обходилось без предварительного боя один на один. А еще случалось, что из одной рати выбегал особый воин, посвятивший себя богам. Его целью было добраться до врагов и сделать так, чтобы те убили его, желательно в неравном бою. Это должно было принести удачу его стороне. А враг в свою очередь старался побыстрее выпустить своего бойца, чтобы он по дороге убил поединщика противника, и сам насадился грудью на копья. Ну да это было еще в те времена, когда на острове верили в старых богов. Последние полсотни лет, наиболее мудрые их вожди упорно пытаются научиться свои дружинны держать строй. Но, говорят, получается до сих пор не очень.

Да и какой им строй. Для строя нормальное оружие нужно, а оружие у вальхов, прямо скажу, дерьмовое. Железо справное варить там почти не умеют. Кое-где вообще до сих пор используют бронзу. Мечи короткие и ломаются на раз. Копья легкие. Доспехи только уж у совсем богатых, и те зачастую куплены у нас. Может, потому вальхи и любят всякие метательные цацки, что они дешевле. Дротики, топорики, ножи там всякие. С этим они мастаки. Бой обычно начинается с того, что все это в тебя летит, так что, надеюсь, твои ребята стену щитов ставить не разучились. Слава богам, хоть луки у местных появились уже после того, как мы туда пришли, и не сказать, что они так уж хорошо с ними обращаются. Видимо, привычки нет. А вот пращ бойся. Вальхи управляются ими с завидной ловкостью. Хороший пращник способен с расстояния в несколько сотен шагов вдребезги разбить шаром из обожженной глины или извести голову прямо вместе с кованным шлемом.

Битвы вальхи предпочитают давать на болотах или холмистой местности, а лучше в лесу. Везде, где строй не может действовать в полную силу. Обычно полностью вкладываются в первоначальный яростный натиск, когда кидаются толпой, с диким воем забрасывая врагов копьями. Но, если выдержать, устоять, часто падают духом и отступают. Вот только преследовать вальхов не советую. Уж больно любят они засады, ямы там всякие с кольями и прочие ловушки. Вообще, нашим доспехам и силе вальхи противопоставляют ловкость и хитрость, так что старайся быть с ними поосторожнее. Слишком многие, недооценив этих голодранцев, потом горько каялись.

Эйнар облизнул пересохшие губы.

— Хм. Что же еще. Доходили слухи, у их вождей теперь новое увлечение. Кое-кто из знати завел конные отряды. Воины в кольчугах, вооруженные копьями, длинными секирами и мечами. Ты такое у франков, наверняка, видел, и знаешь, что приятного ма… Арх. — Старик зашелся в приступе жесткого кашля. Отдышавшись, Стирбьёрн протер губы чистой тряпицей, от Агнара не ускользнул брошенный на нее тревожный взгляд, и глухо спросил. — Что-то еще?

— Корабли.

— Корабли. — Не обращая внимания на все явственнее проступающий на лбу пот, хозяин усадьбы задорно рассмеялся. — Скорлупки из шкур и прутьев. Как у них только язык поворачивается называть это кораблями. Драккар может расшвырять флотилию этих «кораблей» и даже не замедлится. Я тебе больше скажу, до нашего появления эти дикари штанов даже не носили. Да и сейчас носят далеко не все. — Старик улыбнулся каким-то воспоминаниям, но тут же на его лице вновь появилось беспокойство. Насупившись, Стирбьёрн замолчал. Некоторое время было слышно только хриплое дыхание старого викинга.

— Что тебя гнетет? — наконец решился напрямую спросить Агнар. — Боишься отпускать с нами Гислу? Так только скажи, я найду повод ему отказать.

— Не в этом дело. — Поморщился Стирбьёрн. — Конечно, я беспокоюсь за сына. Особенно теперь, когда узнал, что ты задумал. Эрин — сумасшедший остров. Да еще это святилище. Мне было бы спокойнее, если бы твоей целью был какой-нибудь сытый прибрежный монастырь. Так говорят, таких уже почти не осталось. — Старик криво усмехнулся. — В общем, не скажу, что меня радует твое решение. Но я пообещал, что этим летом Гисла пойдет в первый поход, и он пойдет в этот поход. Мое слово крепко.

Некоторое время Стирбьёрн молчал. Когда он продолжил голос его звучал глухо.

— На самом деле, меня намного больше тревожит северные дела, в особенности наш Косматый друг. Как я и ожидал, на этой усмешке над тингом ни до чего путного вы не договорились.

Агнар молча кивнул.

— По-моему, тебя это не особо волнует, Молодой дракон. — Старик устремил на Агнара испытующий взгляд.

— Не скажу, что совсем не волнует, но мы далеко. Да и Торир Длиннолицый говорит, что опасности нет, а они все-таки с Косматым соседи.

— Халоголанд тоже далеко. Намного дальше, чем мы. — Непонятно к чему упомянул северные пустоши Стирбьёрн. — А спрашивать агдирца о сыне Хальвдана Черного по крайней мере глупо. Соседи. Ха. — Старик выразительно сплюнул в стоящий у кровати глиняный горшок. — Они не просто соседи, Агнар. Они родня. С каждым годом молодежи все больше плевать на род и кровные узы. — В голосе викинга прозвучала горечь. — Живете быстро — умираете молодыми. Вас не волнует, кто кому кем приходится. А зря. Глядишь бы, и подольше пожили. Харальд конунг на четверть агдирец. — Наконец удосужился пояснить Стирбьёрн. — Дед Харальда, Гудред Охотник, когда-то силой увел его бабку Асу, единственную дочь одного из конунгов Агдира, при этом вырезав всю ближнюю родню. Вскоре Аса родила Гудреду сына, Хальвдана, прозванного за цвет волос Черным, папу нашего косматого чуда. — Стирбьёрн криво усмехнулся. — Раньше так часто делали, а вот после той истории предпочитают сплавать за море. Их баб не пичкают с детства байками о валькириях, скачущих по небу на крылатых конях, не рассказывают легенды о мести Брюнхильд. Наоборот, жрецы распятого бога всячески подчеркивает добродетели женского послушания и беспрекословного подчинения мужу.

— Решил стать христианином?

— Так поздно уже, но должен признать, что у их веры есть свои преимущества. У нас с женским воспитанием, к сожаленью, не так. — Стирбьёрн горестно вздохнул. — Хальвдану было несколько лет, когда однажды вечером пьяного в усмерть Гудреда закололи копьем. Убийцу быстро поймали. Им оказался личный раб Асы. Когда кинулись к ней, та даже не стала ничего отпираться: да это она подослала раба. История тогда нашумела. Уведенная силой невеста мстит мужу — убийце родни, и это сходит ей с рук. Многие ругали ослофьордскую знать, что Асу не казнили, создав тем самым, как там говорят греки, опасный прецтендент. — Стирбьёрн не без труда осилил столь сложное слово. — После этого даже на время утихла охота на женщин. А то взяли в привычку — дружина вместо выкупа. Мама знакомься это Асгейр, моя новая жена… Почему плачет?.. А, это у нее от радости… Почему навзрыд?.. Так радость-то большая — такой мужчина, как я… Познакомился ли я с ее семьей?.. Конечно, познакомился… Когда познакомлю их с тобой?.. Знаешь, наверное, никогда… Почему?.. Потому что я убил их, мама!.. Да всех! Почему ты плачешь мама?.. От счастья, да!? Что значит, весь пошел в отца!!?.. А тут поневоле задумаешься, невыплаченный выкуп и затраты на пир за десяток фунтов пусть и красивого, но мяса, сомнительная экономия при возможности получить во сне ножом по горлу.

— Или им же еще по чему более важному. — Скупо улыбнулся Агнар. — Но вряд ли Хальвдан Черный, живя на востоке, особо знался с родней матери, тем более, что ее почти не осталось.

— Слушай дальше, торопыга. Несмотря на то, что Асу не казнили, жизни в Ослофьорде ей не было. Тем более, что у Гудреда был еще один сын от первой жены, к тому моменту умершей. Тезка твоего отца, кажись. Да, точно — Олав. В общем, вскоре Асе с малолетним Хальвданом пришлось вернуться в Агдир. Хальвдан вырос именно там, и агдирская знать немало сделала, чтобы он воссел на трон в Ослофьорде, когда Олав умер. Странная, кстати, смерть. Внезапно воспалилась старая рана. Очень старая рана. Лихорадка сожгла сводного брата нынешнего владыки Эстланда за несколько дней. Вот так-то. Многие агдирцы тогда получили власть и земли на востоке. Немало их осело при дворе Харальда. В общем, я ни в чем не хочу обвинять Длиннолицего, но он далеко не самый беспристрастный судья деяниям Косматого конунга.

— Каким деяниям? — мягко поинтересовался Агнар. — Пока он подчинил себе только земли, которые когда-то принадлежали его отцу и деду. Ну, может, еще кое-что.

— Еще кое-что. — Стирбьёрн аж фыркнул. — Да под его рукой едва ли не треть обжитой земли. Притом самая богатая ее треть. А теперь еще одна новость. На этот раз совсем свежая. Через несколько седмиц после этого вашего тинга Харальд Косматый взял в жены дочь Хакона ярла Трондхейма. Видать решил, что та из-за которой он не стрижется может побыть и младшей женой. Конунг, подмявший под себе восточный берег, и самый влиятельный вождь Тренданлега, с чьими людьми ты бился этим летом, теперь родственники. Думаешь, кто-то из наших доблестных хевдингов теперь нападет на Хакона Тренда. Тем более, что владения новоиспеченного тестя находятся по большей части вдали от моря, а его прибрежные усадьбы хорошо охраняются. Думаешь, кто-нибудь захочет рисковать, когда там полно добычи попроще. Нет, все будут грабить и жечь то, что попадется под руку. Этим летом Тренданлег заполыхает со всех концов. Будут гореть и те, кто ходил, этим летом в Финнмарк, и те, кто о нем до того дня даже и не слышал. По осени тренды кинутся мстить. Они ослабнут, мы ослабнем, а плодами этого воспользуется Харальд конунг. Захочет Тренданлег — половина их правящих родов после этого лета кинется к нему на шею сама, а уж с остальными он как-нибудь справится. Захочет нас. Так после этого тинга окончательно ясно, что мы за птицы. Ясно, что у нас в каждом фьордике, в устье каждой захудалой речушки, в каждой нищей горной долинке с населением в три десятка худосочных овец сидит свой правитель, ведущий род от богов и ни на йоту не желающий поступиться гонором и пусть махонькой, но властью. Какие долговременные союзы, какое подчинение? Разве …

— Так было и раньше.

— Вот именно, Агнар, так было раньше, когда у соседей все было также: фьордики, речушки, долинки. Но мир меняется. Меняется стремительно и бесповоротно. И, сдается мне, с такими соседями, как Харальд Косматый и Хакон Тренд, старый Вестланд с его десятью конунгами на один дневной переход доживает свои последние дни. Ну и как тебе новость?

— Что ж, это многое объясняет, — задумчиво произнес Агнар. — По крайней мере, теперь ясно, почему мой осведомленный обо всем на свете братец не кинулся мстить и отговаривал от мести меня. — Агнар не стал говорить, что эта новость также объясняет хорошо обученных воинов, прекрасные ладьи и граничащую с наглостью самоуверенность трендов, а еще присутствие среди них ближников Харальда.

Некоторое время они молчали.

— Еще не передумал? — осведомился у погруженного в мысли конунга Стирбьёрн.

— О чем?

— Плыть в Эрин.

— Наоборот, после разговора с тобой я точно поплыву в этот ваш Эрин.

Стирбьёрн вздохнул.

— Ну что ж, с одной стороны я не одобряю того, что один из самых отчаянных бойцов Вестланда собирается гоняться за мечтой в ту пору, когда Косматый в любой момент может двинуть полки на запад. С другой — рад, что Гисла плывет с вами. Потому как сдается мне, с тобой в Эрине он будет в большей безопасности, чем здесь с калекой отцом.

— Косматый собирается двигать полки уже не первый год, но все никак не сподобится. Да и ты еще…

— Агнар, я устал. Давай продолжим этот разговор завтра. — Старый викинг тяжело вздохнул и отвернулся к стене.

Конунг молча поднялся. Он уже почти затворил за собой двери, отделяющие покои Стирбьёрна от общего зала, когда тот окликнул его.

— Как ты думаешь, Агнар, может калека попасть в Вальхаллу? Буду ли я после смерти пировать с братьями в чертогах павших?

Агнар медленно обернулся. Лежащий на пропахших терпким потом шкурах осунувшийся старик пытливо глядел ему в глаза.

— В Вальхаллу попадет любой живший достойно…

— И погибший с оружием в руках. — Стирбьёрн криво улыбнулся. — Что ж, мне думается, Косматый с удовольствием предоставит мне такую возможность в самое ближайшее время. Хороших снов, Молодой дракон.

— Хороших снов, Стирбьёрн.

В гостях у Стирбьёрна они провели два дня. Утром третьего ладьи с отдохнувшими людьми, доверху груженные припасами, провожаемые пожеланиями богатой добычи и доброго пути, отчалили от пристани и, уже нигде не задерживаясь, двинулись вдоль берега дальше на юг.

Через несколько дней слева возник темный массив горы Галлхепигген, и корабли повернули в открытое море. Следующую седмицу пути моряков окружала бескрайняя синяя гладь. Изредка на горизонте мелькали черные точки островов. Большая часть их была заселена смешанным населением из вальхов и северян. Кое-где сидели жадные до чужого добра морские хевдинги. Несколько раз им навстречу попадались боевые флотилии, иногда даже превышавшие их по численности, но никого, с кем у Агнара была бы серьезная вражда, им не повстречалось. Связываться же с ладьями далеко не последнего конунга Вестланда просто так без серьезного повода местным князькам было не с руки.

На восьмой день пути впереди потянулось скалистое, раздираемое бесконечными междуусобицами побережье земли скоттов. Здесь Агнар уже успел пару раз побывать. хирдманы в свободное от гребли время с удовольствием предавались воспоминаниям о приключениях и добре, что им удалось тогда взять. Неугомонный Торгейр постоянно приставал к конунгу с предложением высадиться и «насладиться грабежом» или хотя бы отдохнуть у «добрых знакомых», которых они приобрели, участвуя в местных распрях, но получал неизменный отказ. В отличие от Забияки Агнар считал, что не стоит заводить новых врагов на берегах, возле которых тебе предстоит возвращаться с добычей. К тому же конунг слишком хорошо знал скоттов: высадиться означало неминуемо втянуться в местные распри и задержаться в этих сумрачных горах надолго.

Наконец скалы закончились и корабли, миновав еще одну островную цепь, вышли в море, омывающее зеленые берега острова Эрин.

Мирный уголок

У моря множество настроений и состояний. Оно суровое и грозное на севере, теплое и ласковое на юге. Море меняется даже в течение дня. Особенно на рассвете и закате, когда солнечный диск грациозно всплывает из глубин или, наоборот, с шипением погружается в волны. У берегов зеленого острова море было спокойным и безмятежным, цвета свежей весенней травы. Оно даже пахло подобно траве терпко и завлекающее.

На воде застыли, легко покачиваясь на мелких волнах три ладьи. Сейчас никакой работы гребцам не предвидится, корабли стоят на якоре уже полдня, и воины коротают время за разговорами. Группа из пяти человек удобно устроилась на носу судна, прямо под яростно скалящейся вдаль драконьей головой. Бьёрн раскинулся на досках, положив под голову сверток, с чем-то мягким. Ульф и Хьяль играют в тавлеи, двигая по расчерченной черным и белым доске вырезанные из моржового клыка причудливые фигурки ладей, воинов с мечами и копьями, грызущих щиты берсеркеров. За ними наблюдают Торгейр и любопытный Гисла. Вдали простирается зеленая полоска земли. Где-то там затерялась усадьба дяди Агнара Эйнара, откуда в ближайшее время ждут возвращения конунга, отправившегося предупредить хозяина о внезапно нагрянувших гостях.

— И какого мы вообще поперлись в этот Эрин? Не было места поближе? — Скучающий Торгейр задавал этот вопрос только за последний день уже пятый раз, благополучно забыв, как едва ли не громче всех выкрикивал название острова несколько месяцев назад.

Остальные бы с радостью проигнорировали Забияку, но темноволосому потомку серкландки было проще в очередной раз повторить уже озвученную истину, чем не обратить на него внимание. В последнем случае Торгейр утраивал усилия, и все равно добивался своего.

— Ты знаешь, зачем мы туда поперлись. Сокол обещал провести нас к святилищу, равного которому мы еще не грабили. Он обещал, что мы вернемся с богатством и славой. — Оторвался от игры Хьяль. Если честно, он был даже рад вопросам Торгейра. Они хоть как-то отвлекали от не самой радостной ситуации на доске. Ульф играл в тавлеи лишь самую малость хуже конунга.

Торгейр скривился, демонстрируя, что он думает об обещаниях Сокола.

— Дядя Ульф, а что это за страна Эрин? Кто-нибудь из вас бывал здесь? — Гисла всегда был полон вопрос. Зачастую самых неожиданных.

— Добычи до недавнего времени хватало и под боком. А сюда плыть далеко. Тем более, земли эти грабят уже несколько десятков лет, так что добыча на берегах скудная, а чтобы лезть вглубь острова, нужны проводники. — Принялся обстоятельно объяснять Ульф. — Страна эта дикая, а народ любит войну, но, говорят, воевать толком не умеет. Вальхи не уважают строй, отсюда все их беды, но, опять же по слухам, очень хороши в бою один на один, так что стычек с ними лучше избегать.

— В общем поход туда не стоил бы затрат, не будь там святилища полного золота. — Пафосно провозгласил Торгейр. — И мы тут же кинулись на их поиски, ибо других дел у нас нет. Что нам потерянная финская дань, что нам крепнущий под боком Косматый, когда у нас есть мечта. Святилище полное золота, которое никто не охраняет.

— Ну почему не охраняет. — Ульф стремительно развивал наступление. — Вот этого Кари как раз не говорил.

— Дядя Ульф, а кто может охранять такое святилище?

— Даже не знаю, Гисла. Наверное, это какие-нибудь таинственные жрецы. — Ульф едва заметно улыбнулся и подмигнул Торгейру. — Хьяль, сдавайся. Тебе все равно не выиграть.

— Это мы еще посмотрим. — На самом деле скальду было ясно, что он уже проиграл, но признаваться в этом очень не хотелось. — Мне приходилось слышать, старых вальхских годи, что жили на острове раньше, называли друидами. Они умели творить чудеса, повелевали стихиями и хранили остров от врагов.

Гисла слушал Хьяля, открыв рот.

— И это у них мы собираемся отобрать сокровища?

— Вряд ли. — Разочаровал впечатлительного подростка Хьяль. — Эта страна христианская несколько веков, так что, скорее всего, наш склонный к преувеличению друг просто наткнулся на какой-нибудь хорошо укрытый в болотах еще не грабленый монастырь.

— Не бойся, Гисла, — Торгейр покровительственно похлопал сына Стирбьёрна по плечу. — Даже, если мы встретим этих вальхских колдунов, у нас есть смертоносное оружие, которое никаким друидам не одолеть — бездарный предсказатель и безумный скальд. Пока Хьяль декламирует вальхам свои висы, и они стоят в прострации, гадая, как можно сочинить такое убожество, Горм подкрадывается сзади и по очереди душит их мешочком для рун, всё равно тот больше ни на что не годен. Мы забираем золото и плывем домой. Чего нам бояться с такими героями? Хьяль, Горм и наше зерцало удачи — Хререк Неспособный пережить ни одного боя без раны. Не понимаю, почему конунг еще не выгнал его из дружины взашей, парень просто притягивает неудачи на голову?

— Хм. Асмунд однажды спрашивал конунга об этом.

— И что?

— Агнар ответил, что, если уж не гонит из дружины тебя, то Хререка точно не тронет. Удача вещь капризная, — сказал он тогда, — и мне кажется, Хререк всех еще удивит. И кстати о Горме? Агнар спрашивал его о походе? Что нам сулят руны?

— Горм сильно сдал после той неудачи с датчанами. Тем более, что ему ей постоянно пеняют. — Хьяль выразительно посмотрел на Торгейра. — А насчет друидов, не очень-то они им и помогали, когда сюда сначала пришли сначала служители распятого бога, а потом мы. В любом случае нам не помешает посмотреть на новые места. Тем более, говорят Эрин очень красивое место.

— А девушки у них какие? Красивые? — пророкотал уже почти было задремавший Бьёрн.

— Нашел кого спрашивать. Ульфу намного милее любой красавицы его клинок, а Безумный после того, как прожил зиму с двумя финскими колдуньями, вообще не смотрит на смертных женщин.

— Они были настолько прекрасны, что Хьяль никак не может их забыть. — Улыбнулся Ульф, передвигая своего берсеркера вплотную к конунгу скальда.

— Я слышал об этом столько историй! — воскликнул Гисла. В глазах подростка горел неподдельный интерес. — Дядя Хьяль ты, правда, был у финнов?

— Правда, — скорбно вздохнул скальд.

— И они, правда, учили тебя колдовать?

— Правда.

— И ты умеешь колдовать?

— Кха-а. — Хьяль аж закашлялся. На его беду Гисла воспринял это как утвердительный ответ.

— И тебя учили колдовству финские колдуньи? И они, правда, были прекрасны, как звездное небо?

— Хм. А парень то поэт, — фыркнул Ульф.

— Это уже четвертый вопрос. А мы договорились, что ты не задаешь больше трех вопросов кряду. — Мягко напомнил подростку Хьяль.

— Нет, Гисла. Те финки были страшны, как полярная ночь. Их зубы давно выпали, тела покрывали струпья и язвы, а носы пожрала дурная болезнь. В награду за сожительство и постельные утехи они обещали научить Хьяля колдовству, но обманули, и тогда Хьяль сошел с ума и стал Безумным скальдом.

— Во-первых, Забияка, прекрасных финок было трое. — Слово «прекрасных» Хьяль выделил особо. — Во-вторых, Ульф, я почти забыл, ты же просил напомнить, что Торгейр опять называл твоего друга Бьёрна подчиняющимся женщинам. Как же он там сказал? Кажется, никак не может отцепиться от женской юбки.

— Нет, по-моему, что-то про то, что Бьёрн так хорошо дерется потому, что постоянно вынужден уворачиваться от женских скалок. — Хищно улыбнувшись, поддержал предложенную игру Ульф.

Задремавший гигант при этих словах открыл один глаз, но Торгейр, почуявший откуда ветер дует, расталкивая матерящихся хирдманов уже почти добрел до кормы.

По-медвежьи потянувшись, Бьёрн поднялся и вальяжно направился за полукровкой. Гисла в недоумении наблюдал за разворачивающейся сценой. Остальным она, видимо, была не в новинку.

— Ульф, — задумчиво произнес скальд, убирая с доски очередную павшую в неравном бою фигуру, — а Торгейр ведь хоть и дурень, а в чем-то прав. Косматый набирает силы, тренды рвут северное побережье на части, а мы плывем неизвестно куда.

— Ты сам сказал, что конунг не делает ничего просто так. — Пожал плечами светловолосый, развивая атаку. — Мы плывем за золотом, а оно пригодится как для войны, так и для бегства в случае ее неудачи.

— Думаешь, может дойти и до этого?

— Кто знает. Я выиграл, Хьяль.

С кормы донеслись сдавленные проклятия, которые прервал громкий всплеск воды.

— Эй, Бьёрн, Торгейр, кончайте развлекаться. Конунг возвращается. — Глазастый Коль разглядел приближающийся силуэт юркой шлюпки.

Вскоре лодка подошла вплотную к драккару. Конунг, оттолкнув тянущиеся руки, легко подтянулся, ловко перевалился через борт и вскочил на палубу. Вслед за ним с кряхтением и руганью, но при этом также отказавшись от помощи, взобрался Асмунд. хирдманы помоложе принялись привязывать утлое суденышко к громаде корабля.

Агнар внимательно оглядел смотрящих на него дружинников.

— Эйнар нам даже не особо удивился. Сказал, что после прошлогоднего явления Скагги, ожидал чего-то подобного. Попросил только подождать до полудня. Потом он готов принять нас. Так что одевайтесь понаряднее. Все помнят, как следует вести себя в гостях?

— Помним, Агнар… Конечно, помним… Мы не подведем, конунг… — уверения посыпались со всех сторон.

— Надеюсь. Только меня смущает, что Торгейр кричит громче остальных. Кстати, почему он мокрый?

— Да вот искупнуться решил. Жарко же, — стуча зубами, объяснил Забияка.

— Понятно, — даже не пытаясь скрыть сомнение, протянул конунг. — В общем, пока все готовятся, Асмунд беседует с Торгейром. Тема беседы, как себя вести в чужом доме, чтобы не быть изгнанным с позором и избежать кровной мести. Хотя, пожалуй, вам всем стоит послушать, собраться успеете.

«Мирный уголок» — усадьба Эйнара была расположена в широком удобном для кораблей заливе. Пологий берег переходил в густо заросший травой круглый холм, на вершине которого возвышалась громада усадьбы.

— И это они называют мирным уголком? — Возмутился Торгейр. — Да это же настоящая крепость.

— Я слышал, что когда Эйнар здесь только обустраивался, вальхи навещали его по нескольку раз за год, да и соседи-северяне не отставали, вот тогда и появилось название Мирный уголок, — объяснил Хьяль.

Действительно усадьба представляла собой внушительное зрелище. Холм явно был досыпан до почти идеальной формы людьми. Все постройки находились за насыпным земляным валом высотой в два человеческих роста. По вершине вала тянулся палисад из заостренных бревен. В трех точках палисада несуразными великанами торчали деревянные вышки с площадками для стрелков. Единственный проход в крепость был проделан прямо в земляном валу. Дорога к нему шла по окружности холма, так чтобы поднимающиеся люди шли незащищенным правым боком. Врезанные в склон ворота были сделаны из громадных неподвластных тарану дубовых балок.

На пирсе у берега мерно покачивались на волнах две длинных ладьи и одна торговая кнарра, которую отличал от боевитых товарок более короткий и широкий корпус.

У деревянных мостков стояла группа празднично одетых людей, среди которых выделялся богатством одежды и статью высокий, зрелый воин с соломенными волосами, что так напоминали волосы конунга.

Ладьи викингов приткнулись к берегу. Агнар первым спрыгнул с ладьи и, раскинув руки, направился навстречу дяде. С медвежьим рычанием родственники стиснули друг друга в объятьях.

— Ты с каждым годом все больше похож на отца. — У Эйнара был глубокий властный голос.

— Это большая честь походить на отца, а значит и его брата. Здравствуй, дядя.

— Как дорога?

— Хорошо.

— Вот и здорово. О кого я вижу. Асмунд. Бьёрн. Ульф. Хьяль. И даже Торгейр здесь. Надо же его еще не убили ревнивые мужья и хозяева обесчещенной домашней скотины.

— Я тоже рад тебя видеть, Эйнар.

— А это что за паренек? Кого это он мне так напоминает?

— Гисла, сын Стирбьёрна. — Обычно разговорчивый подросток жался к друзьям.

— Ха. Да неужели. Ну здравствуй, маленький медведь. — Эйнар сгреб мальчика в объятья. — Как он? — Вопрос явно относился не к Гисле. Взгляд Агнара сказал все лучше любых слов. Эйнар помрачнел. — Ладно, об этом потом. Сгружайтесь. Будем расселять твоих людей.

Остаток дня прошел в хлопотах. Было ясно, что гостям придется задержаться на несколько дней, поэтому хозяину пришлось заняться поиском места для ночлега свалившейся на его голову оравы. Часть воинов могла поместиться в домах, конечно, при условии, что жильцы согласятся потесниться, но все равно почти половину гостей пришлось размещать в сараях, амбарах и прочих хозяйственных постройках, серьезно рассматривался даже вариант превращения в спальное помещение бани. Благо с постелями проблем не было. Подготовленные к дальнему походу воины все как один имели при себе прочные и теплые спальные мешки, сшитые из толстой кожи.

Поиски и дележ свободных мест сопровождались руганью и спорами, которая приутихла лишь после того, как Асмунд торжественно пообещал, что следующий хирдман, поднявший крик из-за места ночевки, ночевать будет в нужнике.

В итоге первый полноценный прием пищи в этот день оказался одновременно вечерним пиром в честь гостей.

Хьяль с интересом рассматривал обстановку стоящего в центре обширной усадьбы главного дома. Перенос северного жизненного уклада на новую почву приводил иногда к весьма удивительным, если не курьезным последствиям в строительстве и оформлении жилищ. Однако, жилище Эйнара почти не отличалось от принятого на их родине.

Зал почти шестьдесят шагов в длину и пятнадцать в ширину. Крыша держится на мощных столбах, расписанных резьбой, которая при ближайшем рассмотрении тоже оказалась привычной, все те же извивающиеся причудливых петлях, вцепившиеся в друг друга звери, завитушки солнцеворотов и ряды человеческих лиц. Посредине залы обложенная камнями длинная яма очага. На огне, аппетитно шкворча, жарится мясо. По обеим сторонам вдоль помещения вытянулись длинные столы и сколоченные из досок скамьи. Только в середине рядов, между центральными наиболее мощными столбами, вместо скамей располагаются напротив друг друга два богато украшенных, покрытых дорогой тканью кресла. Одно для хозяина, другое для наиболее почетных гостей. На одно уселся Эйнар. Кресло напротив он предложил занять Агнару. Поначалу воины попытались сесть, как это было принято каждый подле своего конунга, но недостаток места, а также сумбур и спешка, в которых начинался пир, привели к тому, что почти сразу же все перемешались меж собой.

Хьялю досталось место в середине скамьи, расположенной рядом с Агнаром. Соседом справа оказался седой старик из числа домочадцев Эйнара. Слева вальяжно развалился Торгейр, которому на данный момент Хьяль предпочел бы еще одного старика. Когда Забияка напивался, его склочный характер расцветал во всей красе. Это было приемлемо дома, где на него в такие моменты старались попросту не обращать внимания. В гостях же по молчаливому уговору успокаивать Торгейра надлежало находящемуся ближе всего побратиму.

Слава богам, напивался в хлам Забияка не так уж и часто. Даже дома. В гостях же он в последнее время на пирах вообще вел себя чрезвычайно смирно. Причиной этому являлся, по общему мнению, серьезный разговор, имевший пару лет назад место между ним и конунгом. Произошел он после того, как в гостях у знатного херсира победивший в игре «кто кого перепьет» одного из местных чемпионов Торгейр принялся, распевая песни и распинывая посуду, прогуливаться по столам, попытался помочиться оттуда прямо в очаг, благо там уже ничего не готовилось, после чего начал делать непристойные предложения жене херсира, а когда тот попытался скинуть Торгейра со стола, сломал хозяину нос. Несмотря на многочисленные извинения, изрядную виру херсиру, и богатые подарки его жене, больше в гости их туда отчего-то не звали. Конунг тогда Забияку чуть не убил. Больше того, в течение всего следующего года их не звали в гости куда-либо вообще. Радовало одно, за Торгейром сидели Ульф и Бьёрн, так что в случае возможных затруднений Хьяль хотя бы был не один.

Основным блюдом на пиру была каша, солидная порция которой стояла в деревянной миске перед каждым из едоков. Остальные блюда люди должны были докладывать сами. Из-за большого количества гостей стол получился бедным на мясо. Основную часть блюд составляла жаренная и тушенная морская рыба, разложенная на широких деревянных подносах, расставленных по всему столу. Немного было на столах и овощей — на дворе стояло самое начало лета, не самая удачная пора для пиршеств. Как заметил хозяин гости, которые едут ради пира, приезжают осенью. Гости, которые ищут добычи и крови, весной. Зато в большом количестве присутствовали разнообразные сыры и сушенная рыба.

На каждом столе стояло по несколько откупоренных бочонков с пивом. Обычно хмельные напитки разносили уже во время пира, но, учитывая малое число прислуги и большое количество гостей, Эйнар решил, что проще сразу выставить все хмельное на стол и позволить людям самим наливать себе напитки. Дядю Агнара поначалу несколько смущало, что напьются они в этом случае, скорее всего, еще сильнее чем обычно, ну да ладно, махнул, он в конце концов рукой, один раз живем.

Вот все наконец-то расселись. Эйнар дождался, когда в зале установится тишина, торжественно начертал знак молота над блюдом и подавая сигнал остальным потянулся к еде ложкой.

Некоторое время было слышно только чавканье жующих челюстей и хруст костей на крепких зубах.

Хьяль попробовал кашу и признал ее сносной. По крайней мере, она была достаточно густой и варилась явно на молоке, а не воде как обычно. К каше ему удалось перехватить солидный кусок тушенной с овощами баранины, которая исчезала с блюд с необычайной быстротой. Торгейр, попытавшийся присвоить себе остатки мяса (почти полблюда), получив жесткий укорот от Ульфа, демонстративно перешел на рыбу, которую постоянно нахваливал перед чересчур жирной бараниной. На столь наивный обман никто не поддался.

Когда первый голод был утолен, Эйнар встал, держа в руках богато украшенный кубок, и произнес тост:

— Обычно мы первый кубок мы пьем за богатство и процветание, но сегодня я хочу выпить за моего гостя славного конунга Агнара. Также я хочу выпить за его воинов. Да будут с вами боги и удача во всех ваших начинаниях. — Эйнар, запрокинув голову, в несколько глотков опростал здоровенный сосуд и демонстративно перевернул его, показывая, что тот совершенно пуст.

Все с готовностью поддержали хозяина. Пиво оказалось весьма недурным, достаточно крепким, но одновременно легким. В него были добавлены какие-то незнакомые Хьялю травы, делавшие вкус более освежающим. В голове приятно зашумело.

Через некоторое время с ответным тостом встал Агнар. Он прославлял деяния хозяина усадьбы и благодарил его за щедрость и гостеприимство, а также пожелал ему удачи и заступничества богов.

— И побольше женщин, — от себя добавил Торгейр, причем так, что слышало его ползала. В том числе хозяин, который лишь рассмеялся и тут же произнес ответный тост, пожелав Торгейру наконец-то стать мужчиной и успокоиться. Зал зашелся в смехе.

Потом пили за богов Одина Тора и Фрейра. За урожай и рыбную ловлю. За воинскую удачу и богатую добычу.

На улице темнело. В голове нарастал убаюкивающий успокаивающий шум.

Когда захмелевший от бесконечных здравиц Забияка вышел по нужде, Ульф дернул скальда за рукав.

— Хьяль, следи за Торгейром. Смотри, чтобы он не пошел знакомиться с собаками.

Скальд усмехнулся. Еще днем Торгейр обнаружил здоровенный амбар, напоминающий скотный, но обложенный по кругу камнями и с необыкновенно толстыми стенами. Любопытный Забияка приник к одной из щелей между досками и тут же отпрянул обратно, чуть не свалившись на спину. С той стороны раздался глухой удар, а после него лай и рычание.

Восхищенный Торгейр описывал друзьям запертых в сарае собак, как настоящих чудовищ. Здоровые как быки, покрытые длинной лохматой шерстью, вот с т-а-а-а-акими зубами, звери пленили воображение вообще-то не склонного к особой любви к животным Забияки. Торгейр трещал о них без умолку весь день и теперь, выпив, действительно вполне мог пойти знакомится со столь заинтересовавшими его псами.

Слышавший их разговор до этого молча сидевший рядом сухощавый старик, чье лицо было щедро покрыто шрамами, заметил:

— Боюсь, это не те собаки, с которыми стоит пытаться стать мужчиной. Лучше вашему другу обходить этот сарай стороной. А то у нас однажды одному гостю тоже стало невмоготу, захотелось их погладить.

— И как? — вежливо поинтересовался Хьяль.

— Гладить стало нечем. — На этом старик, видимо, посчитал тему закрытой и присосался к кубку, но скальду стало по настоящему интересно.

— Что это за порода, что их держат в такой строгости? Этот сарай больше напоминает крепость.

Старик неохотно оторвался от пива.

— Вальхи охотятся с этими псами на волков, причем помогать собакам при этом не принято. Эйнар в свое время отдал за щенков столько золота, что можно было купить не одно стадо овец, и до сих пор считает, что они того стоят. Обычно мы их держим на воле, но, пока вы гостите у нас, будут сидеть в сарае. Псы прекрасно охраняют жилье и вообще-то ласковы к тем, кого знают, но с незнакомыми людьми у них разговор один. На землю и в глотку. И даже эта как вы выразились крепость не такая уж большая помеха для них. Они не раз из нее сбегали. После последнего подкопа Эйнар приказал обложить сарай камнем, но боюсь, и это не удержит этих чудовищ надолго.

— Мне кажется, или вы недолюбливаете их?

Старик ощерил щербатый рот в кривой ухмылке.

— Однажды я чуть не погиб от зубов их родни и с тех пор обхожу их стороной.

Заметив в глазах Хьяля искрений интерес, старик протянул пустой кубок, показывая, что рассказ будет долгим. Скальд щедро плеснул в сосуд пива из ближайшего бочонка. Предчувствуя развлечение, со всех сторон начали подтягиваться другие пирующие.

— Это было через пару лет после гибели Тургейса. У нас тут все обычно считают от года его гибели. Остров тогда полыхал, и хевдинг, которому я служил, решил попытать счастья и разграбить богатую усадьбу, прознав, что их мужчины сами ушли в подобный поход. С самого начала все у нас пошло не так: постоянно были какие-то задержки, то ладья на мель сядет, то похлебкой все разом отравимся и два дня бегаем до кустов. Когда мы все-таки добрались до усадьбы, оказалось, что она уже осаждена другим хевдингом. Им бы договориться и вместе штурмовать. Усадьба там была, конечно, не чета нашему Мирному уголку, но стены какие-никакие имелись. Так нет, оба были гордые, да и до этого где-то повстречаться успели. В общем, без долгих разговоров на глазах у донельзя довольных вальхов мы насмерть схлестнулись с отрядом таких же искателей легкой добычи. Победить-то победили, но и сами людей потеряли не мерено. И тут же на стены полезли, но вымотанные, после боя, понятно, взять их с ходу не смогли. Решили по новой лезть, утром. Вот только не сложилось, на рассвете вернулись хозяева, и было их гораздо больше чем нас. К тому же мы еще и набрались с вечера по поводу знатной победы на братьями северянами. В общем, большая часть умерла так и не проснувшись.

Бежать оттуда удалось троим: мне и двум моим товарищам, Харальду Смелому и Эйрику Лошадинный хвост. Остальные заняли причитающееся им место на кольях стены. Старый, добрый местный обычай, — объяснил старик, заметив удивленные взгляды.

— Выбирались по землям вальхов на своих двоих, слабо представляя дорогу. Из вещей только одежда, из оружия только мечи, а с мечами не больно-то поохотишься. Дичь почему-то не ждет, пока ты к ней подберешься, чтобы рубануть в полную силу. Силки ставить некогда, бежим все-таки, да и не мастаки мы в этом. В общем, скоро начали голодать, а уже через несколько дней с трудом ноги передвигали. Тут нам и попалась та усадьба. С виду райский уголок. И вокруг пасутся овцы. Все такие круглые, мягкие, пушистые. Видимо не видимо. Но, как на зло, под хорошей охраной. У них же тут овец с пастбищ угонять первейшее развлечение. А мы не жрали уже с неделю. Сидим в кустах, невкусные слюни глотаем, и кишка с кишкою говорит. И разговоры то у кишок все жалостливые, про вареную баранину, про жареную баранину, да про баранину, тушенную с овощами.

В общем, не выдержали. Порешили попробовать ночью одну-двух овец из овина выкрасть. Все проще, чем к пастухам лезть. Нам тогда казалось, вальхи этого даже не заметят. Что им с такими стадами пара каких-то овец. Собак мы тоже видели, издалека, но значения не придали. Псы вели себя с пастухами безобидно, ластились как котята, того и гляди замурлыкают. Ну, мы и подумали, чего этих телков бояться.

Старик криво ухмыльнулся.

— Ночь, как по заказу, пасмурная выдалась. Все небо в тучах. Не видно не зги. А нам только того и надо. Перебрались тихонечко через стену, и давай красться к загону для скота. И кажется нам, что все идет просто великолепно. Кругом полная темень, тишина. Только блеют бедные беззащитные овечки в загоне, и в голове картины одна аппетитнее другой. Мы проделали уже половину пути до овина, когда из-за туч выглянула луна, и мы увидели, что окружены почти десятком клыкастых чудовищ. Твари совершенно беззвучно сидели и рассматривали нас. Выглядели они вблизи совсем по иному и жаться к нашим ногам, а тем более мурлыкать, как-то не спешили. Скорее они рассматривали нас, как мы овец за несколько часов до этого. Разделывают глазами, слюна так и капает и в голове явно картины мелькают, одна аппетитней другой.

Мы за мечи. Псы на наши железяки плевали. Мы кинулись к стене. Не тут-то было. Обратно к загону — это пожалуйста. И вот мы пятимся, прижавшись спина к спине, а они спокойно так, вальяжно идут за нами. Можете обо мне говорить, что угодно, но я даже сейчас готов поклясться, что при этом они улыбались. И ни один ведь не гавкнет, не заскулит. У Харальда, который последние дни и так был на пределе, не выдержали нервы, он кинулся на самого наглого и здорового пса. Сверкнул меч, но этот монстр, оказавшийся быстрее молнии, в одно движение порвал Харальду горло. И тишина, ни рычания, ни лая. Помню, у меня клинок в руке так задрожал, что я его чуть не выронил. А они продолжают теснить нас, будто ничего и не произошло. Только ухмылки на мордах становятся все шире. Тут мы уперлись спиной в ворота сарая. У меня мелькнула мысль отворить створки и запереться вместе со скотом, но как только я стал оборачиваться, псы всей сворой кинулись на нас. Бросив меч на землю, я ухватился за край крыши и подтянулся. Чудом успел, только зубы под ступней клацнули. А вот Эйрику не повезло, псы опрокинули его на землю и в один миг разорвали на части.

А потом в совершенном безмолвии уселись внизу ждать меня.

Старик сделал из кубка долгий протяжный глоток и некоторое время молчал, переживая испытанный когда-то ужас.

— В общем, восход я встретил на крыше загона, который собирался обокрасть.

Я провел в плену у того вальха несколько месяцев. Меня нагружали разной работой, но в целом не перетруждали. Вальх держал меня за диковинку и любил показывать гостям с непременным рассказом, как его отчаянные псы загнали северного варвара на крышу сарая. Моей обязанностью было в лицах изображать пережитый ужас. Гости, цокая языками, хвалили псов. Мол, такие собаки делают честь их хозяину и всей местности. — Старик оскаблился.

— Потом на него напал сосед, еще недавно рассуждавший, как хороши хозяйские псы. Атака была внезапной, нападавшие успели ворваться в распахнутые ворота. Началась резня. Пользуясь сумятицей, я успел ускользнуть. На бегу обернувшись, я видел, как выпущенные из загона собаки сражались вместе с защитниками, и их зубы наносили врагу едва ли не больший урон, чем мечи и копья воинов.

— Вот так, — подытожил старик, — а ты спрашиваешь, почему это я их не люблю.

Окружившие старика хирдманы обоих вождей зашумели довольные историей. Некоторое время стоял веселый гомон, полный предложений натравить одного из псов на волка, а лучше медведя и посмотреть, что выйдет. Убе предложил открыть сарай и пустить туда Торгейра. Однако, подумав, заметил, что раз эти твари такие умные, то есть это вряд ли станут. Слишком уж велик шанс получить несварение желудка.

При этих словах один из хирдманов Эйнара, темноволосый мужчина лет тридцати усмехнулся и заметил, что твари действительно очень умные, а еще любят пошутить.

— У моего знакомого такой случай был. Они отрядом через большую деревню шли. Почти маленький городок. То ли наступали, то ли отступали. Жители, как водится, разбежались. Ребята, как водится, предались грабежу. Все мало-мальски ценное вальхи, как водится, забрали с собой, но выпивка для самых быстрых и носастых все равно нашлась. А знакомый как раз из таких. И вот идут они по улице, мой дружок позади. Спотыкается. Песни орет. Хорошо ему. И вдруг откуда-то из-за домов шавка мелкая, несуразная. Уши обвислые, лапы короткие, окрас пестрый. Давай ему под ноги бросаться, за штаны теребить. Лает, а у самой голос писклявый, противный. Он ее пинать — попасть не может. То ли она тварь верткая, то ли он пьяный. А знакомец мой и в трезвом-то виде здравым умом и железной выдержкой не отличался, а тут еще брага в голове бродит. Довела, в общем. Погнался он за ней. Шавка от него летит, хвостом вертит, скулит, вроде как в ужасе. Грязь во все стороны. Остальные ржут, чуть по земле не катаются. А псина та сначала из стороны в сторону попетляла, прям, как заяц, а потом меж домов рванула. А парень увлекся уже, охотничий инстинкт взыграл, и тормози — не остановится. И вылетают они знатчитца в тупичок между домами. Тут шавка разворачивается, и зубы скалит. Друг сначала чуть со смеху не покатился, нож с пояса потянул, а потом за спину-то ей глянул, а там десяток вот таких вот монстров сидит, ждет, когда манок добычу приведет. И морды, как ты там выразился, препаскуднейшие. Как он от них убег, сам потом объяснить не мог. Одно сказал, что знает теперь, как себя зайчишка чувствует, когда ему серый волчара в самое ухо дышит.

К своим принесся, те в мечи. Псы в десятке шагов встали и лыбятся аж до самых десен. Кто-то лук потянул. Так эти твари ждать, пока он тетиву натянет, не стали, спокойно так развернулись и меж хижин растаяли. Иди ищи кому охота.

— Раз убег, значит не особо то они его и поймать хотели, — процедил сквозь зубы старик. — Так больше покуражиться, северянина среди домов погонять.

— Деревню то за это, конечно, потом сожгли, — довольно констатировал Торгейр.

— Зачем ее жечь? — удивился рассказчик.

— Как зачем? — Забияка аж опешил от такого вопроса. — Чтобы проучить. Чтобы впредь неповадно было.

— Сразу видно вестландцы. Все, что не съедим, то понадкусаем. Что не надкусывается — обслюнявим. Что не слюнявится — сожжем. Никакой хозяйственности. А смысл им в этом? — Как маленькому ребенку принялся объяснять чернявый. — Они через ту деревню в следующий год еще раза четыре туда-сюда ходили. То наступали, то отступали. Меж домов, в которых хоть иногда что плохо укрытое найти можно, или от дождя спрятаться. Всяк ходить лучше, чем по пепелищу. И с собаками эпизод больше не повторялся. Потом как-то выяснилось, что они много кого так подловили. Благо место людное было, постоянно кто-то на кого-то наступал. Одного дружинника, дана, вообще, говорят, в луже прятаться заставили, свиньей притворяться.

Хирдманы зашлись в многоголосом хохоте.

— А ты сам-то откуда, хозяйственный ты наш? — Недобро прищурился Торгейр.

— Из Раумарики, что в Эстланде?

— Южанин что ли? То-то я смотрю такой темный.

— На себя посмотри. — Беззлобно ответил куда как более темному Торгрейру раум. хирдманы довольно заржали.

Смуглое лицо полукровки еще более потемнело. Рука как бы невзначай потянулась к лежащему на столе ножу.

— Гейр, — обманчиво мягко протянул подошедший к Забияке со спины конунг. — Ты как среди бойцов моего дяди оказался, раум?

— Эхо войны. Когда Хальвдан Черный земли под себя греб, семья моя с ним чего-то не поделила. Вот и пришлось однажды посреди ночи в ладьи прыгать и сюда плыть. Я тогда совсем молодым был, подросток еще. Ну да чувствую, скоро здесь таких беглецов много будет, если о его сыне правду бают. Я уж поначалу было подумал, вы здесь по той же причине. Благо на Зеленом острове со времен Тургейса объединителей, — это слово он почти выплюнул, — слава богам не бывало. Олав Белый, что сейчас в Дублине сидит, за порядком, конечно, смотрит, но с земель вроде не гонит никого, да и не берет на себя слишком много.

— Ты ошибся, мы не из таких, — сухо отрезал конунг.

Эстландец лишь молча пожал плечами.

— Хм. Тургейс? Кажется, я слышал это имя на севере? — задумчиво произнес Ульф.

— Было бы удивительно, если бы ты его не слышал. Это, пожалуй, самый известный конунг, что ступал на землю этого острова. Ни до не после него не было человека, которого бы так боялись и уважали что вальхи, что норвежцы, что даны.

— Хм. Но рассказы о нем больше напоминали бабьи сказки. По ним выходит, что он едва ли не в одиночку захватил весь остров.

Конечно, не в одиночку. И не совсем весь остров, но больше чем кто-либо до или после него. Но про это тебе лучше у Старого Гутхурма спросить, он это все живьем видел.

Взгляды вновь обратились на сидевшего рядом с Хьялем старика.

Тот молча протянул Хьялю кубок, показывая, что его необходимо наполнить.

— Лей доверху, парень, история будет долгой.

Изрядно отхлебнув, Старый Гутхурм начал рассказ. Речь его стала совсем другой нежели, когда он рассказывал, как ночевал на крыше загона для скота. Более размеренной и торжественной. Правда, заковыристых оборотов в ней не убавилось.

— Чтобы вы лучше поняли его деяния, я начну с самого начала. С тех пор как северяне пришли на эту землю.

Первыми на острове высадились викинги из западных фюльков. Им здесь понравилось. Много монастырей, богатые прибрежные деревни. Здесь тогда было раздолье. Местные слишком заняты друг другом, чтобы еще и берега охранять, да и не их шлюпкам с драккарами тягаться. Но то были обычные набеги, наскочили, попрыгали с ладей, похватали, что плохо лежит, и на корабль. Редко кто лез вглубь острова, хоть реки здесь будто созданы для подобных предприятий.

Селиться то здесь начали только через пару десятков лет. На севере тогда с землей совсем туго стало. Скалистые берега обросли усадьбами, больше похожими на крепости, за которыми пережидали опасность северные вожди. Норвежцы тогда здесь чувствовали себя здесь как бы гостями. Вокруг кипели местные свары и, казалось, никому нет особого дела до новых соседей. Хотя отходить далеко от этих крепостей и не стоило. Слишком уж часто пропадали и отдельные люди и целые отряды.

А еще почти через тридцать лет на остров прибыл Тургейс. Младший сын какого-то конунга из Хердаланда. Пара дырявых ладей, дружина в несколько десятков человек. Но вот что в нем такое было, что люди ему подчинялись. Тургейс решил подмять под себя всю страну. Он был уверен в способности захватить землю и удержать ее и смог убедить других. Вокруг Тургейса объединились наиболее одиозные из пытавшихся закрепиться на этой земле северных вождей. Те, которым надоело, что их люди не могут отходить от крепостей больше чем на дневной переход. И началась война.

Тургейс был талантливым полководцем, а еще Тургейс был сумасшедшим. Это вам любой из тех, кто его знал, подтвердит. Он считал себя то ли избранным жрецом, то ли потомком, то ли вообще воплощением Одина. По-моему сам до конца не определился. Вальхи, да и большинство северян, панически боялись его и, надо сказать, у них были все причины. Тургейс подчистую вырезал сопротивляющиеся города. Пленных вещал на деревьях по старому обычаю. Пощады не было никому. Монастыри Тургейс превращал в капища и приносил в них жертвы Одину, для чего использовал зачастую их же монахов. Себя он провозгласил верховным жрецом, а свою не менее сумасшедшую женушку верховной жрицей острова. За те несколько лет, что у него были, Тургейс сумел полностью подчинить себе весь север и отрезал его от остальных земель линией укреплений, протянувшейся на многие сотни миль.

За несколько лет Тургейс добился того, чего не могли достигнуть все его предшественники почти за полстолетия. Но чем больше он получал, тем сильнее разгорался огонь сжигавшего его безумия. Наконец оно стало казаться опасным даже его сторонникам, особенно из числа примкнувших к нему уже здесь, на острове. Во многом в этом виноват был он сам. Тургейс требовал беспрекословного подчинения, что было непривычно свободолюбивым северным вождям, и не прощал даже самых незначительных ошибок. А наказание у Тургейса было одно — смерть.

В общем, вскоре созрела целая паутина заговоров. Причем каждый из заговорщиков мнил, что после гибели Тургейса сможет занять его место во главе созданной им державы.

Так до конца и неясно, как он погиб. Каких только небылиц не рассказывают на этот счет. Но в любой из версий смерть Тургейса выглядит странно.

Старик поднял кубок, будто предлагая выпить за знаменитого безумца, и с серьезно-торжественным видом приложился к пиву. Хозяева и гости последовали его примеру.

— Как и следовало ожидать, после его смерти началось большое немирье. — Продолжил рассказывать Гутхурм. — Северные вожди, бывшие сподвижники Тургейса, так увлеклись борьбой за власть, что совершенно забыли о вальхах. А зря. Ни один из тех, кто называл себя наследником Тургейса, не вызывал и десятой части уважения, а главное страха, что вызывал объединитель. Сохранившие независимость местные короли в кои-то веки объединили силы, не замедлили восстать и присягнувшие Тургейсу на верность роды. Тогда на северян разом ополчился весь остров. Ни до, ни после такого не бывало. Нас, а мне тогда было чуть больше двадцати, гнали как зверей до самого побережья и почти скинули в море. Но как всегда, когда победа была уже у них в руках, вальхи начали делить уже по их мысли принадлежащую им добычу, власть и земли. Натиск ослаб, и мы, запершись в прибрежных крепостях, смогли собраться с силами. Вскоре среди местных происходило то же самое, что за несколько месяцев до этого среди северян. Междоусобицы. Убийства. Засады. Предательства. Грабеж и резня. У наших не слишком-то умных вожаков хватило ума хотя бы дождаться гибели Тургейса, вальхам не хватило ума даже доразобраться с нами. Наоборот, казалось, что наше бессилие лишь подогревало, подбрасывало топлива в костер их вражды. Видимо они так привыкли к наличию сильного врага, что не смогли жить в неожиданно свалившемся мире, и принялись истреблять друг друга. Мы же сидели в крепостях и ждали, а с севера беспрестанно шли ладьи с родней и друзьями. За прошедший год мы почти восстановили силы, в то время как вальхи вконец измотали друг друга. Среди наших вождей наученных горькими уроком царило редкое единодушие. По весне мы вышли из крепостей и двинулись по рекам, сея вокруг смерть и разрушение. Остров почти стал нашим, но тут морской прилив подобно высохшему дерьму прибил к этим берегам проклятых данов.

Глаза старика зажглись недобрым огнем.

— К тому времени пожива в других землях еще более оскудела, к тому же эти стервятники прослышали о здешних неурядицах. Приди они на год раньше, и нам бы пришел конец, но даны опоздали. И все же это был сильный удар. Они с ходу захватили Дублин и предъявили права на золото и землю. Мы объяснили им, куда они могут засунуть свои права. Следующим летом мы и богомерзкие даны сошлись у Карлингсфорда. Битва началась с восходом солнца и длилась до самого заката. К тому моменту, как тьма разъединила сражающиеся стороны, пало несколько тысяч воинов с обеих сторон. Мы потерпели поражение.

Борьба продолжалась. Удача была то на их стороне, то на нашей. Даны на первых порах заключили с местными вождьками мир, но не смогли удержаться от грабежа, и вскоре были одновременно вынуждены сражаться и против нас и против вальхов. Впрочем, то же самое приходилось делать и нам. Удивительно, но в тот период междоусобицы внутри воюющих сторон не только не прекратились, но и еще более усилились. Побережье, а к тому времени мы уже и думать забыли о внутренних районах страны, напоминало яркое лоскутное одеяло из перемежающихся владений разных сторон, которые нередко за какой-то месяц по несколько раз переходили из рук в руки. Через три года такой жизни все были смертельно вымотаны.

А потом с большим флотом на остров пришел Олав Белый и занял Дублин. Он сам норвежец, но в наших делах с данами занял нейтралитет. Его вмешательство прекратило распри. Побережье было поделено между нами и данами. Вальхам, которых никто особо и не спрашивал, пришлось согласиться с этим. С тех пор мы ежегодно преподносим дары конунгам Дублина за то, что их мощь сохраняет мир. Так с тех пор мы и живем… в мире… норвежцы и даны… так сказать бок о бок… как говориться в любви и согласии. — Старик произнес это настолько выразительно, что все поняли, с какой любовью он относится к дорогим соседям. А потом не без удовлетворения добавил. — Конечно, не обходится без крови и теперь, но она ни идет ни в какое сравнение с теми потоками что лились здесь тогда. Просто периодически добрые соседи жгут друг другу поселения и совершают набеги. Тут главное не зарываться. Конунгу Дублина нужен мир для его собственных дел, а на остальное ему плевать. Так и живем, — повторился Гутхурм и, задумавшись, уткнулся в почти пустой сосуд.

— А вальхи?

— А у вальхов свои правители и нет им числа, — оторвавшись от кубка, вздохнул старик. — Они не хотят жить в любви и согласии ни с нами, ни друг с другом. Заключить мир с язычниками для них равнозначно признаться в собственном бессилии и опозорить себя. Тем более, что права грабить вальхов, по крайней мере, тех, кто не присягнул престолу Дублина, никто у нас не отнимал. — Старик усмехнулся. — Вот так.

— Я однажды видел Тургейса, — задумчиво заметил Асмунд. — Я был совсем молодым, а Тургейс еще не отплыл на север. Мы тогда не поделили добычу — фризские кнарры. Мы напали на фризов в узком проливе одновременно с двух сторон — видимо, умные люди думают одинаково, и захватили славную добычу. Вот только потом, чуть не поубивали друг друга, пытаясь решить, чья она по праву.

— И..? — спросил конунг, прерывая затянувшееся молчание.

— Я тогда смотрел в глаза Тургейса с нескольких шагов, когда мы стояли на берегу строй против строя, и Гутхурм прав, что-то в нем было такое, что даже твой отец, Агнар, предпочел решить это дело миром. А Олав Морской змей редко кому уступал. Очень редко.

Установилась тягостная, задумчивая тишина.

— Гутхурм, а расскажи, как вы с отцом основывали Мирный уголок, — разрушая оковы молчания, выкрикнул светловолосый парнишка, сын одного из ближников Эйнара.

Старик усмехнулся и привычным движением двинул кубок вперед.

Веселье продолжалось до утра.

Следующий день начался для большинства дружинников с весьма неприятных ощущений — головной боли, тошноты и невыносимой сухости в разом пересохших ртах. Торгейр недолго искал слова, чтобы наилучшим образом описать это ощущение. Весьма символично, что почти все его высказывания содержали в себе слово «помочиться», но он никак не мог сделать выбор между снежными великанами или перепившей накануне ладейной командой трендов. Непривычные к легкому, но при этом весьма крепкому ирландскому пиву, северяне проспали большую часть дня и лишь к вечеру, ожесточенно натирая красные глаза, потянулись в пиршественный зал, где их ждала обильно приправленная специями рыбная похлебка. Пожалуй, лучшее средство от похмелья.

Пока тесно набившись за столы, хирдманы со стонами поглощали жидкий бульон. Агнар наедине с Эйнаром в его личных покоях обсуждали предстоящего мероприятия.

Дядя и племянник сидели напротив друг друга за небольшим, густо покрытым причудливой резьбой в виде переплетающихся листьев и витиеватых солнечных кругов столиком. В кубках матово блестело густое тягучее франкское вино. Однако ни Агнар ни Эйнар к нему ни притронулись. Первый говорил, второй внимательно слушал.

Когда Агнар закончил рассказ, Эйнар некоторое время молчал, рассеяно водя пальцем по резным узорам столешницы.

— То есть, ты собираешься отправиться в середину острова и искать там золото друидов?

Агнар кивнул.

— Что ж. Правильно сделал, что сначала обратился ко мне. Твоя затея связана с трудностями и большим риском.

Эйнар посмотрел на племянника долгим испытующим взглядом.

— Год назад Скагги действительно был у меня. Сокол приплыл грабить, но ему предложили поучаствовать в местной войне, и он решил, что там будет больше добычи. Тогда разгорелась большая грызня, вальхские рода объединились, чтобы скинуть с себя ярмо Малачи и решили заручиться поддержкой столь презираемых в обычное время пришельцев с севера. В сваре увязла почти половина острова. Желающим поучаствовать в войне на стороне восставших вальхи дали пройти по своей территории беспрепятственно. У вас такой возможности не будет. Придется прорываться с боем, по землям иного народа, который вы совершенно не знаете.

Но до владений вальхов еще нужно добраться. Для этого вам придется преодолеть прибрежную полосу, которая принадлежит северным вождям. Год назад Скагги прошел через территорию данов. Олав Белый, по сути, потребовал у их вождей пропустить его и еще нескольких искателей приключений беспрепятственно. Усиление Малачи слишком беспокоит Белого, чтобы он остался в стороне. Тебя даны просто так не пропустят. Прорываться с боем слишком рискованно и может привести к ссоре с владыкой Дублина, а я бы настоятельно советовал этого не делать.

— Может быть, предложить данам долю.

— И гадать на обратном пути, а не покажется ли она им слишком маленькой?

— Мы не можем добраться туда от тебя?

— Не на морских ладьях. Но об этом поговорим потом. Дело в том, что мне не нравится сама идея.

— Тоже будешь рассказывать мне, что клад не существует или не примерещился Скагги спьяну.

— Нет. Просто есть в этой истории несколько вещей, которые меня не радуют. Во-первых, меня смущают друиды. Эта страна верит в распятого бога уже несколько сотен лет. А ты рассказываешь о сохранившемся святилище да еще полном сокровищ. Но еще более меня смущает то, что в тех местах, куда вы собрались, это действительно возможно.

— Как тебя понимать?

— Что ты слышал о друидах и их вере Агнар?

— Я мало интересуюсь делами чужих богов. Мельком слышал, что когда остров еще не был христианским по его землям бродили великие колдуны, к мнению которых прислушивались даже тогдашние короли. Слышал, что они приносили в жертву людей.

— Агнар, когда ты лезешь в центр какой-то страны в поисках поживы, лучше узнать о ней как можно больше. Чтобы потом не кусать локти. — Укоризненно улыбнулся Эйнар. — Вы пойдете в земли Малачи, а о нем ходят разные слухи. В том числе рассказывают, что ему как раз помогают друиды, что все подчинившиеся ему вожди приносят клятву на собственной крови в особом месте, что он такой же сумасшедший, как Тургейс. В общем интересный правитель. Его уважают. Его ненавидят. Но еще более его боятся.

Агнар задумался.

— Та война, в которую так опрометчиво вляпался Скагги, была против Малачи.

— Да.

— Чем она окончилась?

— Малачи разбил врагов. После продолжительных пыток казнил пленных вождей: отрубил им головы, тела сжег. Их земли и женщин раздал своим воинам, а детей сделал рабами и продал нам, предварительно искалечив.

— Но ведь это уменьшило их цену.

— Зато доставило ему удовольствие.

— Не лучший способ завоевать любовь покоренных племен, — заметил Агнар.

— Король не из тех, кто ищет людской любви. Мне кажется, его вполне устраивает тот страх, что он вызывает. Зверства Малачи выражают саму суть этой земли. Знаешь, мы не понимаем этой страны. Благодаря кораблям мы закрепились на побережье. И будем сидеть здесь, пока вальхи не осознают, что с их скорлупками из ивовых прутьев и кожи бесполезно тягаться с драккарами. Мы с горем пополам, пользуясь реками, пролезли в прибрежные земли, а Тургейс даже почти умудрился отрезать и подмять под себя север острова. Но мы никогда не займем этой страны. Не заселим ее. Мы грабим монастыри и попираем ногами их святых. Мы угоняем их скот и женщин, и, если честно, я часто задумываюсь, что вальхам на самом деле дороже. А им по-сути плевать. Их вожди предпочитают резать соплеменников за обиды причиненные еще даже не дедам а прапрапрадедам. Мне иногда кажется, что местные нас не замечают. Точнее, мы настолько удачно влились в их обыденность с ее постоянной резней, что они не видят пока смысла возиться с нами. Можно сказать, что мы еще недостойны их уважения. Ведь счеты с ближайшим соседом намного древнее, чем с нами и поставить на полку его голову гораздо почетней, чем голову одного из нас.

— Тебя это расстраивает?

— Агнар, распри хороши, когда их можно контролировать. А здесь большинство уже не помнит, из-за чего они собственно когда-то сцепились. Это не война, это хаос. Допустим, ты северный вождь и пытаешься закрепиться на исконных землях вальхов, пользуясь их враждой. Ты будешь идти на союз с одними против вторых, а потом, замирившись, совместно со вторыми устраиваешь набег на третьих, и как бы ненароком подминаешь их земли. И вроде бы ты молодец и все у тебя получилось, и все тебя боятся и уважают. Но однажды, твое поселение заполыхает со всех сторон, и жечь его будут и первые, с которыми у тебя был союз, и вторые, с вождем которых ты еще недавно, замиряясь, пил, и третьи, у которых хоть есть причина враждовать с тобой. Это ладно. Но там будут и четвертые, с которыми у тебя всегда был мир, и пятые и шестые, о которых ты даже и не слышал. А все дело в том, что ты внезапно стал известен и славен, теперь ты свой, а значит, тебя пора убивать. Это земля безумцев, и Тургейс продержался так долго и смог так много, потому что сам был безумен, это тебе любой подтвердит.

Какой-нибудь обгорелый монах строчит на пепелище обители, что язычники подобно потопу затопили благословенную землю. А вождю, на земле которого стоял монастырь, плевать, у него есть дела поважнее. Он готовит набег на соседей. При этом, он истинный христианин. Но что такого в произошедшем. Подобное творится уже сотни лет. Правда, в этот раз вместе с деревней сожгли церковь и разграбили монастырь. Но мы приходим и уходим. А сосед остается, и, если не угнать его скот сейчас, он удачно перезимует и придет весной уже за твоим скотом. Агнар, они воют больше между собой, чем с нами.

А если подумать, чем мы лучше? Когда сюда пришли датчане, и разговора не было, чтобы переделить побережье с норвежцами. Все сразу схватились за мечи. А датчане, когда их почти скинули в море еще и приплели к происходящему вальхов, с которыми, кстати, сейчас воюют. Мне кажется, здесь так действует сама земля. Убивают уже в силу привычки. Слишком много здесь крови пролилось. Отсюда и трава такая зеленая.

Эйнар сделал глубокий судорожный глоток.

— Мы побеждаем не потому, что они слабые или трусливые. Представь, чтобы в Англии местные собрались и сходили в набег на наше поселение за скотом, бабами и вообще чем-нибудь поживиться. А здесь это происходит вокруг да около. Мы ходим к ним, они к нам. Мы побеждаем, потому что готовы объединиться хотя бы ради наживы. А им пока намного интереснее резать друг друга. Вот только однажды настанет миг, когда они решат, что мы наконец-то действительно достойны их внимания. Тогда они соберутся в большую толпу и сбросят нас в море. А потом передерутся между собой, споря, кто снес больше голов в тот день. Но для этого им надо сначала научиться ставить стену из щитов.

Вот так, Агнар. А ты собираешься залезть в самый центр этого осиного улья просто потому, что до тебя дошли слухи, что там мед слаще. Забудь ты про это золото, оставайся с нами. Говорят, Олав собирается в земли скоттов. Как только он отплывет, все бросятся переделять владения. По молчаливому соглашению по возвращении он не обращает на это внимания. Главное не трогать родню тех, кто ушел с ним в поход. Оставайся. Потеребим зажравшихся данов. С них давно пора согнать спесь.

Эйнар испытующе посмотрел в глаза конунга. Печально вздохнул.

— Опять ищешь несбыточного. И что же мне с тобой делать, племянник?

— Для начала нарисовать карту.

— Я не настолько хорошо знаю остров. Тем более что на карте можно указать расположение рек, но не кто на них на данный момент закрепился. Карты с границами королевств нет ни у кого, так часто они меняются.

— Ты можешь дать нам проводника?

— У меня нет людей, которые бы знали те места. Хотя…

Эйнар на некоторое время замолчал.

— Вообще-то один есть. Но сейчас его здесь нет, да и не уверен, что он согласиться.

— И кто же он?

— Мой сын.

— Для меня будет честью путешествовать с сыном столь славного отца. Тем более, я уверен, что если он унаследовал хотя бы часть…

— Погоди словоблудить, Агнар. С ним все не так-то просто, — Эйнар выглядел подавленным. Когда он заговорил снова, то почти оправдывался. — У меня несколько жен, но всех кроме одной я привез с севера. Моя единственная жена вальхка… Они очень любила предания о героях, особенно об одном из них… Она умерла родами. К тому моменту по дому уже бегало много Торфинов, Торгильсов и Торгримов, и я решил назвать ее сына в честь этого героя, да еще по дури на франкский манер, мне только потом объяснили, что имя у франков значит совсем иное, чем у вальхов. В общем, я совершил ошибку. Мои сыновья очень дружны, но парень с самого детства чувствовал свое отличие от остальных. Подобно матери он полюбил все эти легенды о грустных, преданных друзьями и женщинами героях. Чтобы лучше понимать их, он даже выучил вальхский. Стал одеваться как вальх. С возрастом он все чаще хандрил и даже начал сочинять стихи, причем не подобающие мужчине стихи о битвах и походах, а глупые вирши о палых листьях и любви. Красиво, конечно, но это не те вещи, о которой должен думать воин. Хотя дерется он очень даже неплохо, за этим уж я проследил. В четырнадцать он ушел из дома. Я сам покинул дом, когда мне было тринадцать, но вместо того чтобы отправиться за море и попытать счастья он поехал в центральные земли и отсутствовал несколько лет. До меня доходили самые смутные слухи. Он участвовал в нескольких больших междоусобицах, посещал руины дворцов древних королей и места святилищ друидов. Вернулся через три года совершенно другим человеком. Ни вальх не северянин. При этом не просто помесь — галл-гойдел, как их называют здесь, на острове, но что-то действительно, по-настоящему среднее, непохожее ни на тех, ни на других. Он и сейчас постоянно куда-то исчезает. В общем, я совершенно не представляю, что у парня в голове. Чего он хочет. Я бы вообще решил, что он не мой сын, если бы не был так уверен в его матери. Видишь, Агнар, что значит неправильно подобранное имя.

— Мда. Судя по всему, этот твой сынишка яркая и интересная личность, — несколько раздосадовано протянул конунг.

— Не то слово. — Виновато улыбнулся Эйнар. — Но доверять ему можно. Так возьмешь его?

— Если он согласится.

— Угу. Если согласится.

Повисла неловкая тишина.

— Не хочешь сходить с нами? Или хотя бы дать воинов? Равная доля в добыче.

— Извини, Агнар, у меня сейчас каждый меч на счету. — Миновав, хотя бы временно, неприятную для него тему, Эйнар с явственным облегчением вздохнул и оживился. — Ваши свары грозят в любой момент перекинуться сюда. Большинство вождей здесь родом с западного побережья. Агдир, Фирдир, Согн, Хердаланд. Но хватает и эстландцев. Кто-то из них бежал сюда от гнева конунгов Ослофьорда и имеет на них зуб, кто-то наоборот связан с ними кровными узами. При этом южане пришли сюда позже всех и соответственно имеют самые бедные земли. Здесь в ходу поговорка: медленнее эстландцев соображают только даны, а тренды не соображают вообще. Но вот амбиции у них далеко не столь маленькие. С тех пор как наступил пусть и относительный мир с данами, и общий враг исчез, напряжение между представителями разных родов и земель все более нарастает. Уже происходили столкновения. Пока Олав держит всех железной рукой, но он и сам сильно связан с севером, и, если там у вас заполыхает, Олав не сможет остаться в стороне. И при любом исходе, начнет ли конунг Дублина уничтожать противников своей семьи здесь, или же отправиться участвовать в большой резне на север, в любом случае среди норвежцев острова воцарится кровавый хаос, к которому с большим удовольствием и охотой присоединятся вальхи и даны.

Может быть, у нас есть несколько лет. А может, все это светопреставление начнется уже завтра, когда с севера прибудет ладья с вестями об очередном перешедшим под власть Харальда фюльке, и какой-нибудь фирдирец, вякнет, где не следует, что голову Косматого давно пора укоротить.

Глупо, но ваша вражда, едва ли не ярче проявляется здесь на Зеленом острове. Там вы сидите в своих фьордах, и вам плевать, что творится у соседей. Море оно большое, в случае чего примет и накормит всех. Мы здесь так не можем. То ли то, что здесь гораздо меньше места. Больше плодородной земли, но меньше самого места и бежать-то некуда, приходится резаться за то, что есть. То ли дело в самой этой земле. Мы сполна пожали зерна тяги к взаимоуничтожению, что щедро посеяны в её почве и лишь ищем повода чтобы сойтись грудь на грудь, схлестнуться на смерть с людьми, с которыми еще недавно укрывались под одним щитом и делили последние крохи хлеба, когда крашенные орды завывали под нашими стенами. Вот так, Агнар.

Эйнар грустно вздохнул.

— Когда появится этот твой вальхский герой?

— Дня через два, три. Самое большее седмицу.

— Не против, если мы погостим у тебя это время?

— Конечно, не против, племянник. Только, пожалуйста, присмотри за Торгейром. Мне не нужны…

— Знаю, тебе не нужны в усадьбе дети, похожие на него. Они никому не нужны.

— Вообще-то я имел в виду щенков. — Улыбнулся Эйнар. — У меня все-таки породистые собаки, а подобная примесь способна испортить породу на многие поколения.

Потянулись дни томительного ожидания. С сопутствующей тоской каждый боролся по-своему.

Торгейр по нескольку раз в день ходил любоваться на псов. Любимцы каждый раз самым отчаянным образом облаивали Забияку и безуспешно пытались выбить дверь в попытках добраться до навязчивого поклонника. Из-за этого Торгейр относился к собакам еще лучше и постоянно вздыхал, что на севере таких монстров, к сожалению, нет. Увлечение Забияки вызывало постоянные насмешки воинов. В большинстве своем шутки носили самый пошлый характер. Торгейр лениво отшучивался, Агнар строго настрого приказал хранить в гостях хотя бы видимость мира.

Наконец Эйнар не выдержал и торжественно пообещал подарить Забияке щенка из ожидаемого приплода. Присутствовавший при этом конунг, успевший оценить столь почитаемых Торгейром псов, во всеуслышание заявил, что не сильно уверен, нужны ли ему в усадьбе «эти порождения Фенриса». Среди хирдманов тотчас разнесся слух, что Торгейр все-таки добился своего: загрыз вожака стаи и заделал глянувшейся суке щенков. По некоторым версиям сначала он проделал эту унизительную операцию с самим вожаком, защищавшим суку, и лишь затем загрыз его. К всеобщему удивлению Забияка даже после этого не стал ни с кем драться. Был тот редкий момент в его жизни, когда Торгейр был просто по-человечески счастлив. Он уже решил, что назовет щенка Гармом, и блаженствовал, представляя, как будет натравливать подросшего пса на наиболее надоедливых шутников.

Ульф постоянно тренировался с оружием. Ему глянулся короткий меч, который так любят использовать вальхи и он, привыкая к балансу, часами крутил тяжелые клинки. Ульф не собирался менять на него верный франкский клинок в вытянутую руку длиной, но предпочитал знать, с чем ему придется иметь дело в бою.

Бьёрн тем временем возился с борцами Эйнара, имевшими дело с вальхами, узнавая у них особенности местной борьбы, называемой багой. Подобно сцепившимся из-за малины медведям гиганты с рычанием и воем под скарбезные шутки дружинных часами валялись в пыли, а потом довольные и потные шли пить брагу.

Хьяль большую часть дня спал. Постоянные путешествия приучили его использовать малейшую возможность для сна. Вечерами Скальд подолгу беседовал со старыми воинами. Особенно интересовала его история завоевания острова и легенды о столкновения северных и местных героев.

Гисла бродил по поместью и приставал ко всем с постоянными расспросами. В отличие от определившегося с темой Хьяля его интересовало абсолютно все, и скоро дружинники Эйнара стали за версту обходить чересчур любопытного подростка.

Остальные воины либо пили, либо спали, либо возились с оружием и женщинами.

Несмотря на все наказы Агнара кто-то из его людей проговорился, а может и сам Эйнар ляпнул что кому-то из сыновей, а тот жене. Как бы то ни было, к концу второго дня все домашние Эйнара знали, куда собрались воины Агнара и смотрели на гостей как на сумасшедших. У этой ситуации оказались и светлые стороны — гостям доставались лучшие куски со стола, а некоторые самые ушлые хирдманы, давя на извечную женскую жалость, сумели добиться определенных успехов на личном фронте. Однако, в осознании, что все вокруг считают, что их дело обреченно на неудачу хорошего мало и люди прятали нарастающий страх за напускным весельем.

Конунг каждый вечер надирался с Эйнаром, попутно советуясь с дядей, как с минимальными потерями довести людей до центра охваченного непрекращающимися войнами острова и вернуться с добычей обратно. С каждым днем идея с ирландским золотом казалась Агнару все менее удачной.

И все вместе они ждали неизвестно где запропастившегося отпрыска Эйнара, полу-вальха, полу-викинга, названного в честь героя древних ирландских легенд.

Сын Эйнара заявился ранним утром пятого дня, когда уже начало казаться, что дуреющие от безделья и ожидания люди сорвутся и начнут вытворять глупости.

Хьяль упражнялся с мечом во дворе. Скальд не был готов подобно Ульфу целыми сутками крутить мечом, но каждое утро начинал с обязательной разминки с клинком. Чтобы рука не забывала, ответил он однажды зубоскалящему по этому поводу Торгейру. Когда Хьяль сам понял, что сказал, было уже поздно. С тех пор Забияка, проходя мимо, никогда не оставлял упражнения без пары соответствующих замечаний. Слава богам, сейчас сына серкландки не было в пределах видимости. Вот только брошенные им семена попали в благодатную почву. Некоторые из его шуток переняли и творчески переосмыслили местные хирдманы. Вот и сейчас у открытых ворот, облокотившись о створку, стоял, лениво зубоскаля, Торольф, один из сыновей Эйнара. Внезапно Торольф перестал отпускать ехидные комментарии. Оказалось, его отвлекло что-то за воротами.

— Непутевый вернулся, — заметив любопытный взгляд Хьяля, широко зевнув, беззлобно пояснил он. — Эй, дурья башка, где тебя опять носило! Отец извелся весь!

Скальд с интересом взглянул на входящего в ворота юношу. Худощавый. Видно, что жилистый, но воплощением телесной мощи ну никак не назовешь. Глаза зеленые, рысьи. Не достающие до плеч волосы светло-рыжие. Такой цвет можно встретить что здесь, что на севере. Да и вообще не знал бы Хьяль, что малый полукровка, решил бы — обычный норманн. Вот только одежда странная. Две окрашенные в светло-зеленый цвет рубахи одеты одна на другую. При том, доходящая до колен нижняя выглядывает из-под верхней. Треугольный ворот и низ подола обоих рубах украшены широкими полосками яркой каймы. Талия туго перетянута украшенным стальными накладками поясом. Из под нижней рубахи чуть торчат узкие штаны едва достигающие колена. На плечи наброшен серый шерстяной плащ. На мускулистых ногах нет никакой обуви. Из украшений только узкая шейная гривна. Из оружия — короткий северный тесак на левом боку, да легкое ясеневое копье.

Юноша шагнул в ворота, отвесил звонкий щелбан скалящемуся братцу, и, полностью проигнорировав Хьяля, как ни в чем ни бывало двинулся в сторону длинного дома.

На его беду туда как раз направлялся Торгейр. Забияка вывернул из-за угла и аж застыл, увидев сие зрелище.

Хьяль мягко заскользил к ним. Во-первых, интересно — Забияка ни в жизни не пропустит это чудо просто так. Во-вторых, надо проследить, чтобы серкландец не перегнул палку. Слишком уж спокойно Торгейр вел себя эти дни. Того и гляди сорвется, да так, что разом наверстает упущенное.

— Ух ты же, — довольно протянул Забияка, заступая юноше дорогу, — а это кто тут у нас?

— Это я тебя могу спросить, кто это тут у нас? — сын Эйнара оглядел Торгейра как какое-то мелкое, но донельзя докучливое насекомое и повернулся к брату. — Торольф, отец что опять приютил какого-то юродивого?

— Отец? — удивленно переспросил Торгейр. — Так значит, ты столь ожидаемый всеми сын Эйнара. Явился наконец-то, — довольно протянул Забияка. — Тебя как звать-то? — Торгейр явно настроился на долгий, обстоятельный разговор.

— Тристан.

Навостривший уши Хьяль тихонько усмехнулся.

Забияка нахмурился.

— Тристан? Где-то я слышал подобное имя.

Скальд ухмылялся уже в открытую.

— Парень только не говори, что тебя назвали в честь того дурака, что из-за бабы предал своего конунга. Хьяль, ты нам эту историю не раз и не два рассказывал, напомни, пожалуйста, что значит по-франкски это имя?

— Грусть… тоска… печаль.

— Тристан мак Эйнар, — в устах Торгейра это прозвучало почти как ругательство. — Грустный викинг! Куда катится этот забытый богами мир?! — Вопреки ожиданиям Хьяля, Забияка резко развернулся и молча направился прочь.

Сын Эйнара удивленно поглядел ему в след и, недоуменно пожав плечами, скользнул в дом.

Через некоторое время оттуда выглянул Асмунд.

— Хьяль, зови старших.

Долгому ожиданию пришел конец.

Тристан вольготно раскинулся на скамейке за низким столиком. Агнар, склонившись, внимательно следит за пальцем, которым Тристан чертит извилистые линии среди живописно расставленной по столу посуды. Эйнар стоят за спиной сына, будто оберегая его от возможных нападок со стороны гостей.

— Я примерно представляю, как туда можно попасть. Идти нужно реками. Несколько дней все будет хорошо, затем начнутся проблемы. Сначала небольшие пороги. Потом большие пороги, там придется озаботиться перетаскиванием лодок и тем, чтобы не попасть на копья к местным вождям. Если все пройдет удачно — еще три дня на ладьях. Дальше водный путь кончается, река уходит в сторону. Придется идти посуху. Лодки можно будет оставить у одного моего знакомого. Сотне вооруженных северян он не откажет, а если еще пообещать долю в добыче, может быть, даже не продаст их до вашего возвращения.

— Что-то ты раскидался нашими долями, — ворчливо заметил Торгейр.

Тристан молча пожал плечами, демонстрируя насколько ему плевать и на Торгейра и на его долю, и спокойно продолжил.

— Там же можно будет немного отдохнуть и договориться насчет проводника.

— Здорово. То есть, получается, что дальше ты дороги не знаешь. Прямо как в сказке возьми не знамо что и иди незнамо куда незнамо зачем. — Торгейр уже отошел от первого потрясения, но явно заимел на нового знакомого большой и острый зуб.

Сын Эйнара оторвался от импровизированной карты.

— А вы и так, прямо как в сказке, идете незнамо куда, незнамо зачем. В другое время я бы подробно объяснил, куда вы можете засунуть ваши железные сапоги и черствые хлеба. Но мой горячо любимый отец попросил помочь в ваших сказочных поисках. Там договоритесь насчет проводника, — совершенно спокойным тоном продолжал Тристан. — Если усадьбу моего знакомого, не попусти боже, за прошедшие два года сожгли, захватите в плен кого-нибудь из местных. Для меня это крайняя точка путешествия. Если я правильно представляю дорогу, еще несколько дней блужданий в чаще и вы почти у цели. — Тристан поднялся из-за стола.

— А твой отец говорил нам, что ты везде был и все видел.

Тристан тяжело вздохнул. Кажется, до него начало доходить, что простой отповедью от Торгейра не отделаешься.

— По сравнению с вами, да, пожалуй, и с ним, на этом острове я везде был и все видел. И вообще это мой остров. Но Эрин велик и необъятен, целой жизни не хватит, чтобы оглядеть его весь и насладиться всеми красотами. И на моем Зеленом острове есть места, которые лучше не видеть, о которых даже лучше не слышать. В общем, туда, куда вы собрались, я не полезу, и вам не советую. Я провожу вас до одного знакомого, где передам в теплые, любящие руки проводника. Не собираюсь играть в сказочные поиски и терять разум от жажды сокровищ. — Сын Эйнара направился к двери. — Пойдемте, покажу лодки, на которых вам предстоит плыть.

— В смысле? — удивился до этого молчавший Асмунд.

— На ваших монстрах туда соваться бессмысленно. Они начнут упираться днищем в песок уже на второй-третий день, а через седмицу вы встанете намертво.

Старик раздосадовано крякнул.

— И что, ничего сделать нельзя? — Перспективу расстаться с любимыми детищами кормчий воспринимал примерно с такой же радостью, как ампутацию ноги.

— Почему же, можете всю оставшуюся дорогу нести свои ладьи на руках, если уж они вам так дороги.

Увидев загоревшиеся недобрым огнем глазам Старого медведя, Хьяль подумал: «У парня явный талант заводить врагов».

К его удивлению викинг сдержался, только проворчал что-то неразборчивое себе под нос.

Хирдманы прошли за сыном Эйнара к низкому закопченному сараю. Юноша повозился с замком. Дверь со скрипом растворилась, и в неверном свете, пробивающемся сквозь неровно пригнанные доски стен, воины увидели легкие, изящные суденышки. Судя по уключинам, рассчитанная на десяток-полтора гребцов каждая, лодки имели узкий киль, высокий нос и плавные обводы. Не крашенные доски планширя густо покрывала резьба. На корме было прикреплено похожее на морское рулевое весло.

— Это речные ладьи. На таких мы ходим в центр острова.

— Мелочь несерьезная, — пренебрежительно заметил один из дружинных.

— Когда придется тащить их на себе через пороги, ты не раз и не два всплакнешь, что они могли бы быть еще меньше и весить полегче, — резко срезал обидчика Тристан. — Ну что, налюбовались?

Закрывая ворота сарая, сын Эйнара деловито осведомился.

— Сколько вам потребуется на сборы?

— Дня хватит, но разве ты не хочешь отдохнуть и выспаться после дороги? — недоуменно спросил Агнар.

— Выспаться у меня будет целая ночь. А отдохну я и после смерти.

— Как знаешь. — Пожал плечами конунг. — Асмунд, собирай людей, завтра на рассвете выступаем.

Вниз по реке

Они отчаливали ранним, туманным утром. Еще не рассвело, и в хмуром небе, бросая на землю и воду блеклый свет, висит узкий полумесяц умирающей луны. Шесть речных ладей легко покачиваются на мелкой речной волне. В сонном мире царит безветрие, и поставленный на ведущую ладью штандарт с морским драконом безжизненно обвис. Отправляющиеся в путь викинги стараются выглядеть веселыми и беззаботными, однако Хьяль видит, что люди подавленны и напряженны. Недавняя сытая пресыщенная скука теперь кажется им едва ли не лучшей вещью в мире.

Провожающие, хирдманы и домашние Эйнара, подбадривают друзей пожеланиями удачи и богатства. Вот только пожелания эти звучат неуверенно и жалко. Скальда не оставляет стойкая уверенность, что наслышанные о цели похода, хозяева уже похоронили нежданных гостей и сейчас стараются напоследок наглядеться, чтобы потом рассказывать о безумцах сыновьям.

Под стать природе и настроению людей было и прощание Эйнара.

— Давай, племянник! Удачи тебе и твоим людям! Богатой добычи и малой крови! А лучше вообще обойтись без нее! До скорой встречи, воины! — И, наклонившись, тихонько, чтобы его слышал только конунг, добавил. — И еще, Агнар, молись всем богам, чтобы, когда ты будешь возвращаться, я все еще сидел на этой земле.

Конунг молча кивнул и крепко стиснул плечо дяди.

Лодки отчалили от берега и направляемые сильными уверенными гребками медленно двинулись вниз по реке. Вскоре они скрылись, совершенно затерялись в затянутой туманом серой дали.

Туман заполнил мир вокруг. Только темные полосы по обеим сторонам указывают путь и свидетельствуют, что они плывут по реке, а не рассекают морскую гладь. Не выспавшиеся, колобродившие до утра люди с трудом подавляют зевки. Почти не слышно разговоров. Песня, которую затянул было Коль, вышла такой жалостливой, что Торгейр сравнил ее с волчьим воем, а хирдманы недовольно запшикали. Обиженный Коль заткнулся, и дальше ладьи заскользили в полной тишине.

Однако вскоре туман спал. Из-за горизонта выглянуло намного более яркое, чем на их родине солнце. Воздух наполнился птичьим пением и стрекотом насекомых. У людей, наконец, появилась возможность оглядеться. По берегам возвышались кряжистые деревья с раскидистыми кронами, бесконечной вереницей тянулись заросли покрытых нежными зелеными листьями кустов, а узкие полосы золотистого песка так и манили погреть продрогшие в утренней мороси кости. В воде, резвясь и играя, беспрестанно мелькали серебристые стрелы вертких уклеек.

Воины оттаяли. Предприятие, в которое они так опрометчиво ввязались, уже не казалось столь безнадежным. Озабоченные лица провожающих начали выветриваться из памяти.

За этот день викингам несколько раз встречались местные. Обычно плывущие по реке на сделанных из ивовых прутьев и шкур, по мнению северян, чудовищно уродливых лодках. При виде ладей вальхи отгребали к берегу, но делали это с явной ленцой, и оттуда с интересом рассматривали идущие по реке корабли. Бросаться без оглядки и прятаться в чаще никто не спешил. Кое-где дремали на теплом песке седобородые рыбаки, а раз викингам даже довелось увидеть стайку плескающихся в воде босоногих детишек. После этого хирдманы начали рассуждать, как было бы здорово увидеть на берегу полоскающих белье женщин. Как оказалось женщины воинам нравились абсолютно разные. Нашлись даже любители смуглых и кареглазых серкландок. Ругань по этому поводу не смолкала до самого вечера.

Как всегда самым неугомонным в этом вопросе, как, впрочем, и во многих других, оказался Торгейр. Выслушав очередной красочный рассказ Забияки о красоте и предполагаемых возможностях ирландских красавиц в любви, Хьяль, наконец, не выдержал.

— Гейр. Ты слышал, как погиб Тургейс? — Скальд дождался, когда глаза хирдманов на его ладье загорятся любопытством, особенно глаза Гислы, и только тогда продолжил. — Однажды он получил от вальхской принцессы приглашение на приватное свидание с продолжением на берегу озера. Какого-то там очередного Лох. Понятно, что любой бы отнесся к такому заявлению с подозрением, но Тургейсу предлагалось прийти на встречу с дюжиной лучших дружинников. Мол де, она тут не одна такая озабоченная эта принцесса, у нее еще служанки есть. В назначенный час Тургейс, изнемогая от страсти, устремился к месту встречи, а с ним двенадцать его лучших людей. Правда, перед этим другие его люди обшарили берег вдоль и поперек. Тургейс был хоть и сумасшедший, но никак не дурак. Однако кругом было пусто, лишь на берегу устроилось ровно двенадцать дев в пышных нарядных платьях. К девам Тургейс приближаться запретил. Ну, так вот, Тургейс с ближниками, распустив охрану, чтобы не глазела, с широко раскрытыми объятиями, глотая слюну почти как вы сейчас, направляется к группе на берегу. — Хьяль для пущего драматизма выдержал продолжительную паузу. — Под платьями оказались лучшие борцы одного из местных королей, которому Тургейс успел весьма досадить. В общем, вся компания удалых любовников отправилась кормить рыб.

— Враки.

— Хм. Почему враки? У вальхов действительно хорошие борцы. Эта как их там бага. Мы все-таки больше с мечами и строем. — Вмешался в разговор Ульф. Знающий о баге не понаслышке Бьёрн одобряюще рыкнул.

— Я не про это. Ты, правда, веришь, что охрана отказалась бы от такого зрелища? Тургейс что, набирал телохранителей из скопцов?

— Хм. Если Тургейс был таким человеком, как о нем рассказывают, то любой, ослушавшийся приказа и оставшийся подсматривать, действительно стал бы скопцом, — Рассудительно заметил Ульф.

— Это конечно довод. Но при чем здесь красота местных женщин?

— Ты глуп, Гейр. Подумай, каковы женщины вальхов, если Тургейс обманулся и до последнего момента лез целоваться к какому-то волосатому мак как его там с бицепсами, что твое бедро.

— Ладно хоть дракона не приплели, — флегматично заметил сидящий рядом с Хьялем Тристан. — Кстати, полоскающие белье девушки не всегда к сбыче мечт и счастью. Это может оказаться богиня Морриган. Раньше ее часто видели перед большим немирьем, полоскающей окровавленные мужские рубахи в речной воде. До сих пор в большей части острова верят, что увидеть ранним утром полоскающую белье девушку к несчастью. Особенно, если от белья расходятся кровавые круги.

— Учту на будущее, — легкомысленно заметил Торгейр. — Но лучше ей мне не попадаться. Богиня не богиня, через пару недель походного воздержания, мне станет на это абсолютно плевать. Лишь бы титьки были.

Тристан неодобрительно посмотрел на Забияку, но ничего не сказал.

— Хм. Чтобы ненароком не пострадать от твоей неудержимой страсти, постараюсь за это время высмотреть на берегу коровье пастбище. Раз уж титьки, это все, что тебе нужно от женщины, — совершенно серьезно заявил Ульф.

Гребцы засмеялись.

— Дядя Хьяль, и все-таки, я не понимаю, — осторожно спросил под руководством Коля постигающий науку обращения с рулевым веслом Гисла. — Отец рассказывал, что местные всегда разбегаются при виде наших ладей. А здесь, они же даже в ус не дуют.

— А чего им бояться? Чуть что — убегут в лес, и ищи их, — вместо Хьяля ответил Тристан. В пути сын Эйнара резко изменился. Куда-то исчезла его непоседливость, а гонор сменился ленивой поэтичной созерцательностью. — Они в этих лесах всю жизнь провели, каждый куст знают. Так что проще найти черную кошку в амбаре безлунной ночью. Кроме того, эти земли находятся под защитой ваших соплеменников. Здешние вожди давно и крепко повязаны с северянами. Кто платит дань золотом. Кто воинами. Многие связаны с прибрежными конунгами кровным родством. Не скажу, чтобы это родство значило слишком уж много и что здесь вас особенно любят, но знакомые ладьи обычно пропускают беспрепятственно и иногда даже зазывают в гости.

— А незнакомые? — тут же полюбопытствовал сообразительный Торгейр.

— По обстоятельствам. Как я уже сказал, здесь отвыкли вас бояться. Ужасные разбойники, насильники и людоеды, если посмотреть вблизи, оказывается, не такие уж и ужасные. Люди как люди, только бородатые, немытые и с вонью изо рта. Особенно нагло ведут себя, кстати, те вожди, что успели вовремя подложить под ваших головорезов дочерей. Мол, в случае чего дядя Тор, как его там, придет и поможет, а не поможет, так отомстит.

— Им от этого что, легче станет?

— Конечно, — совершенно серьезно подтвердил Тристан. — Они с удовольствием понаблюдают из райских кущ, как дядя Тор вешает обидчиков на деревьях, и сердца их возрадуются. Здесь несколько размыто понимают идею о райском блаженстве, — пояснил удивленным северянам сын Эйнара. — Раньше, до прихода Христа, вообще землю, куда уходят умершие, представляли чем-то вроде вашей Вальхаллы, как один громадный пиршественный зал, где хозяйничает отец богов Дагда. Туда попадали вожди, славные воины, поэты и мудрецы, чтобы в компании красавиц есть мясо и пить вино, коротая время за музыкой, танцами и бесконечными рассказами о деяниях древности. Христианский рай большинство до сих пор представляет себе чем-то подобным. Правда, там хозяйничает Иисус, играют только на арфах, на избранной красавице придется обязательно жениться, и попасть туда может всякий выполняющий заветы Христа и жертвующий церкви, а не только герои, воины и жрецы.

— Да уж, выполняющий заветы и жертвующий церкви. Ну да там у вас и до этого проходной двор был. Подумать только — мудрецы и поэты. — Торгейр демонстративно фыркнул, краем глаза наблюдая за реакцией скальда.

За Хьяля ответил Ульф.

— Хм. Зря зубоскалишь, Торгейр. Так у тебя есть хоть какие-то шансы попасть в местный рай, ведь на вождя или умелого воина ты ну никак не тянешь. На мудреца или поэта и то больше похож.

— А куда до прихода Христа попадали остальные люди? Ну, не жрецы, воины и прочие. В общем, другие, — поинтересовался сосредоточено возящийся с непривычно коротким веслом Гисла.

— В прибежища душ, расположенные на островах, что лежат далеко в море. Там они существуют без особой радости, но и без тех мук, что так любят воспевать христиане. В каждом краю Эрина рассказывают о разных островах, но самые известные из них остров Торинис — Остров стеклянной башни к северу и остров темного бога мертвых Донна к югу от Эрина.

— Наши соплеменники, в том числе люди твоего отца, были, пожалуй, на всех островах вокруг этого вашего Эрина, и ни от кого я не слышал, чтобы им встречались чертоги, населенные мертвецами, — саркастически заметил Торгейр.

— Может быть, — спокойно согласился Тристан, — но вам все равно никто не поверит.

— Это почему же?

— Потому что большинство местных свято верит, что вы сами выходцы из царства мертвых. А на острове Донна я и сам бывал. Голые, бесприютные скалы. Место мрачное, но ты прав, чертогов умерших я там не видел.

— Иногда мне кажется, что люди стали перенимать веру в Христа как раз после подобных разочарований, — заметил Хьяль. — Христианские священники поступили очень мудро, поместив жилье своего бога на недостижимое небо, а Хелль далеко под землю. Так гораздо сложнее опровергнуть их слова и заронить семена сомнения в вере.

Некоторое время люди задумчиво молчали. Потом Торгейр вспомнил с чего начался весь этот разговор.

— Получается, хорошо, что твой отец дал нам свои лодки. — Зловеще ухмыльнулся Забияка. — А то бы пришлось напомнить местным, что мы на самом деле ужасные разбойники, насильники и людоеды.

— Вообще-то ваши лодки для них все на одно лицо. — Пожал плечами Тристан. — Отец обычно ходит у этих берегов под родовыми знаменами.

Торгейр вопросительно посмотрел на молчаливого, ушедшего в себя вождя.

— Эйнар давно уже рисует морского дракона по местному обычаю.

— Дракон в их исполнении больше на собаку похож, — пояснил удивленному Забияке Хьяль, — да и орнаментирован богато. В смысле весь увит всякими там веточками, листочками и прочей чепухой. Так понятней? В любом случае, дракона Эйнара при всем желании с нашим змеем не спутаешь.

— Таким образом, мы только что отплыли, а нам уже предстоит битва, — удовлетворенно констатировал Торгейр.

— Зачем сразу битва? — удивился Тристан. — Смысл им на вас нападать. Так пошутят малость. Но, если это и произойдет, то гораздо позже.

— Хм. И насколько позже? — совершенно серьезно спросил Ульф.

— Завтра-послезавтра. Хотя, скорее, все-таки завтра.

Тристан оказался прав. Первые неприятности начались на следующий день.

Вечерело и давно забывшие думать о предупреждениях «всяких там полукровок» воины с надеждой оглядывали берег в поисках полянки для ночлега, когда с холмистого берега, покрытого густым лесом, полетели стрелы. Можно сказать, стрелы посыпались с неба, так внезапно все произошло: ни тебе криков, ни угроз. Просто засевшая на лесистых холмах группа так и не показавшихся лучников обстреляла идущие по реке незнакомые лодки. Как позже шутил Торгейр, можно было даже особо не налегать на весла. Все равно никто не собирался их атаковать или тем более преследовать. Что вы. Так от скуки постреляли по плывущим по реке людям. Просто, чтобы развеяться.

Действительно стрелы пускали наугад, люди не жалели сил на веслах, и лодки мигом проскользнули опасное место. Среди людей Агнара, поголовно носящих броню, не было даже серьезно раненных. Так пара царапин. Да «везунчику» Хререку стрелой пришпилило ладонь к веслу. Однако ничего приятного в падающих с неба без всякого повода стрелах не было.

На закате их обстреляли еще раз.

Высаживались на берег викинги донельзя раздраженные и злые. Больше всех разорялся и сквернословил Торгейр. Вспыльчивый потомок серкландки еще вчера рассуждавший, как не помешала бы небольшая потасовка, был оскорблен подобным обращением до глубины души.

Гисла с интересом рассматривал узкий игольчатый наконечник, извлеченный из борта лодки.

— Странно, у них вроде бы по большей части нет доспехов, а наконечник скорее приспособлен прошивать броню?

Ульф одобрительно посмотрел на подростка.

— Не в этом дело. Они используют такие наконечники для охоты.

— Но ведь такой стрелой неудобно бить крупного зверя. Ей тяжело нанести серьезную рану.

— Хм. Это в лесу, когда ты можешь подкрасться к добыче вплотную, лучше использовать широкие наконечники. — Ульф потрепал мальчишку по волосам. — Здесь значительную часть страны занимают открытые пространства, вот и приходится бить издалека. Такие наконечники дают более дальний и точный выстрел. Кроме того, на них уходит меньше железа, что тоже немаловажно. С хорошим железом здесь сложно. От людей твоего отца слышал — многие местные племена, из тех, что победнее, вообще используют костяные и каменные стрелы. Так что нам оказали высокую честь.

— Попадутся они мне, я им эту честь в задницу воткну по самое оперение, — мрачно пообещал Торгейр, выдирая из ярко окрашенного щита глубоко ушедшую в древесину стрелу.

Несмотря на уверения Тристана, что волноваться не стоит, на ночь Агнар выставил удвоенное количество часовых. И все равно воины спали беспокойно, вздрагивая от каждого шороха. На памяти Хьяля их еще нигде не закидывали стрелами просто так. В других странах прекрасно знали, что делать мишенями мстительных северян себе дороже, и, если уж на что-то решались, то шли до конца. Подобные выходки были для людей Агнара в новинку и не внушали особой любви к Зеленому острову и его обитателям.

Однако ничего достойного упоминания этой ночью не произошло.

Утром, глядя на не выспавшихся, отчаянно зевающих и трущих глаза северян, Тристан заметил, что если они будут и дальше так волноваться по пустякам, лучше им уже сейчас повернуть лодки назад. Иначе после путешествия в центр острова домой они вернутся выжившими из ума, с трясущимися руками и седыми волосами.

— Скажи еще заиками, — попытался поддеть сына Эйнара Забияка.

— Не исключено, — совершенно серьезно подтвердил Тристан.

Отплывали они под ругань и проклятия Торгейра.

К вечеру Торгейр сквернословил и проклинал эту землю и ее обитателей не переставая.

Через несколько часов пути вчерашняя история повторилась. Потом еще раз. И еще. Асмунд даже высказал предположение, что стреляют одни и те же люди. Правда, так и не смог объяснить, как они с такой скоростью передвигаются по лесистым холмам.

Весь день Торгейр грыз конунга требованиями пристать к берегу и расквитаться. Ближе к вечеру, после пятых по счету стрельб, Агнар, не выдержав однообразных стенаний Забияки, приказал чалиться на пляже у ведущей в густые заросли тропы и в весьма грубой форме предложил Торгейру осуществить праведное возмездие лично, потому как людей конунг ему не даст.

— А если пойдут добровольно? — Тут же нашелся сообразительный Забияка.

— Пусть идут, но пока вы будете искать стрелков по кустам, мы приготовим еду, и опоздавшие могут сегодня на ужин не рассчитывать.

На том и порешили. Несмотря на явное недовольство Агнара, Торгейр сумел сманить щедрыми посулами почти три десятка искателей легкой добычи. Облачившись в доспехи и с ног до головы обвешавшись оружием, викинги с самым серьезным видом направились в заросли ольхи.

Когда последний воин исчез среди деревьев, Тристан меланхолично заметил, что вся эта затея не стоит и выеденного яйца.

— Представляю их разочарование, когда они найдут совершенно пустое селение, такое бедное, что нечего брать кроме битой посуды. Не стоит думать, что местные жители дураки, — пояснил сын Эйнара, заметив вытянувшееся лицо Хьяля. — Вы ходите по этим рекам уже несколько десятков лет, и богатых поселений непосредственно на берегах давно не осталось. Люди перебрались в леса и пристально следят за реками. В случае малейшего признака опасности, они собирают все более менее ценное и прячутся в чаще.

— Хм. Но разве их нельзя преследовать? — спросил слушавший разговор краем уха Ульф.

— Можно, если не жалко времени. Понимаете, путешествуя по этим рекам, ваши соотечественники обычно торопятся либо за чем-то, либо от кого-то. Им нет никакого резона ползать по зарослям, постоянно рискуя получить острую стрелу в мягкий зад или нарваться на замаскированную волчью яму. Тем более, брать здесь совершенно нечего, и северяне, что давно живут на острове, прекрасно об этом знают.

Конунг нахмурился.

— То есть, это очередной ваш старый добрый обычай?

— Можно сказать и так. Правда, распространен он далеко не везде. Жителям равнин негде прятаться, да они и побогаче будут. Потому ведут себя не в пример спокойнее. К тому же одно время эта традиция почти вышла из обихода.

Хьяль уже понял, что Тристан с его мягким голосом и богатым лексиконом на диво хороший рассказчик, и приготовился слушать.

— Рассказывают, что однажды племена на берегах небольшой и быстрой реки пошутили подобным образом над в ту пору еще не слишком известным на острове Тургейсом. — Начал сын Эйнара. — Он тогда тоже торопился. Надо было срочно убить вальхского вождя, возомнившего о себе слишком много и приславшего Тургейсу посла с оскорблениями. Вождь был мелким и незначительным, жил далеко и вполне мог в случае опасности удариться в бега, вместе со скарбом и домочадцами. Благо, что того, что другого у него было немного. Вот Тургейс и несся со всей возможной скоростью по реке, а с холмов гостеприимные местные жители метали в него стрелы. Тургейс успел — вождь просто не верил, что человек в здравом уме попрется в такую даль из-за пары бранных слов. К сожалению, ум Тургейса можно было назвать здравым только с о-о-очень большой натяжкой. Тургейс лично вправил обидчику кровавого орла, родню вырезал, а народ превратил в рабов. Говорят, сделав это, он был очень доволен, но злополучной реки не забыл и возвращаться пожелал, несмотря на то, что это было не совсем удобно, именно по ней.

В этот раз Тургейс никуда не торопился. Первым делом он захватил в плен местного жителя и разузнал, где укрыты прибрежные деревни. После чего стал неспешно подниматься по течению, высаживаясь неподалеку от каждого поселения. Пару раз Тургейсу удалось застать жителей врасплох. Он сжег их прямо в домах. В иных случаях местные успевали уйти в лес, но со скотиной и домашним скарбом не больно-то побегаешь. Этих он развешал на деревьях. Некоторые барды утверждают, что вместе со скотиной, но я думаю, это все же преувеличение. Опустевшие поселения Тургейс тоже сжег. Воинам он разрешил брать только самое ценное и главное легкое. Несмотря на все уговоры хирдманов, Тургейс не брал пленных в рабство, их убивали на месте. Тургейс был слишком занят, чтобы возиться с добычей. Впереди его ждало еще много деревень.

Тургейс поднимался по реке семь дня. Спускался почти целый месяц.

Больше на той реке никогда не стреляли в незнакомые ладьи. Ее и заселять то по новой начали совсем недавно. Осторожнее себя стали вести и в других местах. Но, как известно, чужой урок ненадолго впрок.

— И почему ты не предупредил меня? — конунг смерил Тристана пристальным взглядом.

— Здесь очень удобное место для ночевки.

— Допустим. Тогда, почему ты не рассказал об этом Забияке?

— Потому что для него важна не добыча. Подобно Тургейсу, для него интересен сам процесс. Ему бы до конца сойти с ума, был бы копия Тургейс. Их даже зовут почти одинаково. — Сын Эйнара на мгновенье задумался и добавил. — Ну и решительности побольше, взгляд посуровей, плечи пошире…

— Все. Я понял, — прервал конунг грозящее затянуться надолго сравнение двух безумцев. — Когда Забияка вернется, расскажешь ему обо всем сам.

К счастью, по возвращении Торгейру было не до рассказов. Был поздний вечер, уже почти стемнело. Добытчики были донельзя вымотаны и злы. Их история полностью подтвердила догадку Тристана. Пустые дома, полное отсутствие чего-либо ценного, злорадное улюканье и насмешки из кустов. У Торгейра пытавшегося организовать преследование, лично обезвредившего в лесу две ловушки (оба раза он спасся чудом) и вымотавшегося больше всех, хватило сил лишь посетовать, что клятые вальхи строят неправильные дома. (Эти глинобитные мазанки практически невозможно поджечь). После чего Забияка, даже не поужинав, уснул.

Утром его настроение было настолько паршивым, что конунг, приняв во внимание замечание о сходстве характеров Торгейра и Тургейса, решил не упоминать, что их новый друг предполагал что-то подобное. Агнар счел, что проводник в этой сумасшедшей стране им еще ой как пригодится.

Следующий день прошел без каких-либо происшествий. Торгейр, считавший это своей заслугой, ходил выпятив грудь колесом. Радость кончилась, когда Тристан, наблюдавший за распустившим перья Забиякой с легкой усмешкой, заметил, что метать стрелы в них прекратили, потому что они подошли к границе спокойных земель.

Не обращая внимания на саркастические взгляды северян, сын Эйнара продолжил.

— Дальше от потока отходит несколько рукавов, и всякого сброда хватает. Там местные не стреляют в идущие мимо ладьи и вообще стараются лишний раз на глаза не показываться.

— Хм. И какого такого сброда? — На мгновенье оторвался от вдумчивого созерцания окрестностей Ульф. По приказу Агнара один из викингов постоянно оглядывал берега, высматривая возможную опасность. Вот только Ульф, пожалуй, единственный, кто относился к этой обязанности более-менее серьезно.

— Викинги с других участков побережья. Здесь можно встретить даже ваших любимых датчан. Вальхи из тех, что любят поживиться за чужой счет. Да мало ли. Пока еще, конечно, не время. По-настоящему людно здесь станет ближе к середине лета. Но поберечься все же стоит.

— Куда уж больше беречься, — пробурчал Торгейр. — И так в кольчугах и едим и спим.

— Надо будет, и срать в кольчугах будете, — прорычал с идущей в нескольких шагах слева ладьи на беду услышавший замечание Забияки Асмунд.

— Ты на другом корабле, Старый медведь. У меня свой капитан, — радуясь возможности отомстить за былые унижения, оскаблился Забияка.

— Агнар, отдай этого балабола мне, я его живо научу уважать старших. А то распустился аки любимая дочь у доброго отца. Никакой дисциплины.

— Торгейр, будешь меня раздражать, пойдешь на ладью к Асмунуду, — спокойно заметил не забывший вчерашней истории конунг.

Забияка разом спал с лица и почти до самого вечера вел себя тише воды. Тем более, что замечание Тристана вскоре подтвердилось. Уже во второй половине дня им встретился отходящий влево от основного потока полноводный рукав вполне годный для узких и вертких речных ладей. Вода здесь, шипя, устремлялась в сторону, петляя меж заросших густой щеткой деревьев берегов.

В следующие дни подобные рукава стали обычным явлением. Леса стали ниже и иногда по нескольку часов по сторонам от ладей тянулись лишь плотные заросли колючего кустарника.

Одновременно совершенно исчезли, будто разом вымерли, люди. Нет, взгляд опытного следопыта то тут, то там выхватывал скрытые следы человеческого присутствия. Почти незаметная узкая тропка в непролазной поросли жимолости. Отпечатки человеческих ступней и полустертые следы лодок на влажном прибрежном песке. Однако ни самих лодок, ни рыбаков, ни тем более плескающихся детей или полоскающих белье женщин Хьялю здесь увидеть не довелось. Зато хватало, как выразился Тристан, всякого сброда.

На второй день после того, как они миновали первый рукав, погода резко испортилась. Небо густой пеленой заполнили темные, закрывшие солнечный диск тучи, вскоре пролившиеся тяжелым плотным дождем. Речная гладь будто вскипела, разом покрывшись тысячей небольших бурунчиков. Капли настойчиво забарабанили по головам, затянутым в кольчуги плечам и спинам. Вода противными склизкими ручейками стекала по длинным волосам за вороты рубах. Видимость резко снизилась до нескольких десятков шагов.

— Может, на берег и в шатры, а конунг? — просипел один из хирдманов.

— А может, на весла и грести, грести, грести. Совсем за зиму раскисли, — зло огрызнулся Агнар.

— Конунг прав, — тихонько, так чтобы услышал только Хьяль, заметил Тристан. — Этот дождь ненадолго. С шатрами больше провозимся.

— Конунг. Конунг, там что-то есть, — окликнул вождя с носа лодки наблюдавший за рекой Хререк.

— Что что-то?

— А турс его… Что за!?!

Из плотной пелены дождя выскользнули остроносые ладьи. Четыре длинных, почти на треть больше, чем лодки Агнара, плотно набитых людьми судна, до которых оставалось не более полусотни шагов.

— Сбавить ход!

Агнар коротко, но от души выругался, помянув в том числе нерадивого впередсмотрящего, и быстро двинулся на нос. Будто вторя ему, с таинственных судов донеслась приглушенная расстоянием брань. Видимо, там тоже прозевали радостную встречу. Судя по говору, людям Агнара «посчастливилось» пересечься с данами.

Хьяль, не выпуская из левой рукой весла, правой потянул из ножен меч и изогнулся, пытаясь перебросить вперед болтающийся за спиной щит. Рядом почти синхронно повторил его действия Тристан. За спиной возился с заветным свертком Торгейр, расчехлял чудовищную секиру Бьёрн. Впереди Ульф вполголоса инструктировал побледневшего Гислу. Лодка наполнилась сдавленными проклятиями и лязгом железа.

С носа донеслась краткая команда.

— Щиты!

Набранного хода должно хватить. Хьяль потянул на себя весло, понадежней укладывая его и закрепляя. Не хватало еще, чтобы при столкновении оно вырвалось из уключины. Скальду не раз приходилось слышать, как трещат ребра беспечных воинов, не посчитавших нужным потратить несколько мгновений на эту нехитрую процедуру. Услышать подобный мерзкий треск из собственной груди, ему совсем не хотелось.

Натянуть на голову шлем, поудобнее перехватить щит и занять свое место. Строй у них получился не очень. Речная лодка на полтора десятка человек, это вам не драккар, что больше трех десятков шагов в длину. Здесь не больно-то развернешься, да и опора под ногами далеко не столь устойчива. В итоге, прежде, чем удалось худо-бедно сбить щиты, они чуть не перевернули лодку. Если бы не молодость, проведенная в море, точно перевернули бы.

По хмурому лицу Агнара Хьяль понял, если они переживут сегодняшний день, то вместо вечернего отдыха предстоит до изнеможения оттачивать воинское мастерство, постигая особенности боя на этих утлых суденышках.

Крики и ругань сменились напряженной тишиной. Лодки медленно сближаются. Из-за бортов пытливо пялятся друг на друга, сжимая оружие скользкими от пота руками, затянутые в броню воины.

Даны выглядели по-настоящему грозно. Тесно пригнанные друг к другу щиты, защищающие, в том числе и гребцов. Только в нескольких местах прорехи для лучников. Над щитами торчат острые верхушки шлемов, из-под которых внимательно изучают противника сузившиеся пытливые глаза.

Передние лодки разделяло всего каких-нибудь два десятка шагов, когда изукрашенные щиты данов раздвинулись, и вперед выступил высокий широкоплечий воин. Внимание к себе сразу привлекла налысо обритая голова с единственным светлым пучком нетронутых волос. Хьяль готов был биться об заклад, что в ясную погоду она отражает солнце лучше полированного шлема. Длинные усы, свисающие светлыми метелками едва ли не до плеч. Торс закрывает диковинный доспех из связанных кожаными ремешками, вплотную подогнанных одна к другой стальных чешуек. Руки воин держал перед собой, показывая, что безоружен. Навостривший стрелу Торгейр потянул тетиву.

— Мир! Нам нечего делить! Мир! — прокричал вислоусый.

Агнар вопросительно взглянул на Тристана.

— Драка им сейчас нужна намного меньше, чем вам.

— Мир! — так чтобы было слышно на всех лодках, прокричал Агнар и вполголоса добавил. — Оружие держать под рукой.

Щиты начали медленно, настороженно опускаться. Гребцы занимают места, при этом держа обнаженные мечи на коленях. Руки напряжены. Ноздри раздуваются. Грудь вздымается не выплеснувшимся криком. Набухшие вены перекачивают наполненную боевой яростью кровь. По опыту Хьяль знал, сейчас главное, чтобы не нашлось какой-нибудь горячей головы, что выкрикнет оскорбление. Ему не раз приходилось видеть, как одного косого взгляда хватало, чтобы люди волками кинулись друг на друга, воя и пытаясь перегрызть зубами горло противника. Скальд был уверен, то же самое сейчас творится с данами. Щиты над их бортами исчезли, но оружие явно никто из рук не выпустил.

Ладьи мерно разрезая водную гладь сближаются.

Десять шагов. Пять. Три. Два. Один. Один. Два. Три. Пять.

Хьяль перевел дыхание. Головные ладьи наконец-то разминулись. От взгляда скальда при этом не укрылось, что, когда корабли проходили борт о борт, почти касаясь мерно загребающими воду веслами, все так же стоящий на носу передней ладьи вислоусый коротко, будто нехотя, кивнул Тристану.

Меч Хьяля вернулся в ножны, лишь когда ладьи датчан растаяли в плотной пелене льющего с неба дождя.

— Хм. Доспех, явно, откуда с востока из-за Гандвика, — задумчиво произнес Ульф. — Да и прическа больше подошла бы знатному гарду.

— Видать, не всем данам после возвышения рода Рерика в Гардах жить хорошо, — легкомысленно заметил Торгейр.

Хьяля больше интересовало другое.

— Тристан, этот вислоусый кивнул тебе. Вы знакомы?

— Встречались пару раз, — с видимой неохотой ответил сын Эйнара.

— Видимо, встреча была неприятная, раз его так скривило.

— Он и кивнул-то мне больше из уважения к отцу, нежели желая поприветствовать. Я же этот галл-гойдел. Полукровка. Ни ваш, ни их. — Тристан скривился почти так же, как датчанин незадолго до этого, и Хьяль поспешил перевести беседу в другое русло.

— Я заметил, что на одной из ладей кто-то копошился.

Действительно на второй и третьей лодках были видны укрытые грубой холстиной объемные тюки. Хьяль не обратил бы на них внимания, если бы один из тюк не начал шевелиться. Заметивший это дан от души пнул по беспокойной холстине. При этом послышался слабый стон.

— Добыча. Сюда ходят за рабами, Хьяль. После стольких десятилетий грабежей в этих краях уже не осталось ничего ценного. Последнее, что здесь еще можно взять, это люди. Знаешь, как называют эту страну, живущие здесь? — не дожидаясь ответа, Тристан произнес больше похожую на плевок фразу. — Знаешь, что это значит, скальд? А это значит бесплодные земли. Вот так-то.

Вскоре тянущиеся по берегу леса еще больше поредели. Потом вообще начались холмы. На округлых вершинах возвышаются изъеденные ветром, каменные изваяния вооруженных воинов и женщин с отвисшими грудями и вздутыми животами. На некоторых холмах темнеют груды массивных камней, в расположении которых явно угадывается людская рука. Самыми удивительными из них оказались стоящие торчком гигантские известняковые плиты, на которых этакими великанскими столешницами лежали плиты поменьше. Подобные столы могли достигать несколько человеческих ростов в высоту.

Поначалу воины с интересом рассматривали диковинки, но уже к вечеру зрелище приелось, и оживление вызывали только уж совсем чудные статуи и громадные мегалиты. А к исходу шестого дня местная скульптурная экзотика вообще сидела у всех в печенкам. Тем более, что и других развлечений хватало.

В один из дней северяне увидели на берегу всадников. Почти три десятка зрелых, кряжистых мужчин в доспехах из плотной вываренной кожи, обшитой стальными пластинами, ехали по песчаному пляжу на приземистых длинногривых лошадках. Шлем держащегося впереди широкоплечего вальха, по всему видать вожака, венчали ветвистые оленьи рога, за спиной висел богато украшенный короткий меч. Остальные держали кто в руках, кто поперек седел короткие копья с широкими наконечниками. По мохнатым бокам лошадей при каждом шаге били рукояти висящих в веревочных петлях палиц и топоров с широкими, похожими на серпы лезвиями.

Казалось, всадники не только не испугались, но и не особо удивились идущим по реке ладьям. Они продолжили спокойно ехать по берегу, не огладываясь на темнеющую поблизости громаду спасительной рощицу и не пытаясь подогнать лошадей.

Некоторое время ладьи и всадники двигались параллельно. Потом Агнар, которому надоело, что его люди глазеют на незнакомцев вместо того, чтобы грести, и, не дожидаясь, когда Торгейр попытается доораться до вожака, чтобы рассказать смешную шутку про рога на шлеме, приказал налечь на весла.

— Дядя Тристан, это местный вождь с дружиной? Показывает, кто здесь хозяин? — спросил Тристана любопытный Гисла.

— Вождь-то вождь. Вот только, вряд ли местный. Это — Тристан произнес хриплое слово на языке вальхов — стервятники — охотники на людей. Скорее всего, с юга. Они там это дело широко поставили. Постоянно ездят сюда за рабами, которых потом перепродают вашим соплеменникам. Тем по лесам ползать лень, а на берегу здесь уже давно никого не осталось. Видел их сети? — Хьялю вспомнилось странные свертки, лежащие на спинах коней. — А еще, наверняка, есть веревочные петли, пращи, кожаные ремни с камнями на концах. В общем, для них это привычное ремесло.

— Почему их вожак так спокойно к нам отнесся?

— Хочешь сказать, проигнорировал, Хьяль. Так что ему с вами делить? Хищнику с хищниками. Вот если бы он возвращался с добычей, вы бы даже его не увидели. А так, чего вас бежать? Вы здесь за тем же. Может, еще и сторгуетесь потом.

— Если эти земли так опасны, почему люди не бегут отсюда?

— Куда?

— Ну, не знаю. На север, ближе к побережью. Или наоборот, к середине острова.

— Думаешь, там их примут с распростертыми объятьями. Там их ждет тоже самое: кандалы и ошейник. Никто не собирается давать беглецам землю, а тем более вводить в род. По сути, все они прокляты. Прокляты с самого рождения, просто потому, что их предки когда-то поселились на землях, которые через несколько сотен лет оказались зажатыми между северными язычниками и стервятниками, жестокими хищниками, плюющими на кровное родство.

На второй день после встречи с охотниками за живым товаром река сделала резкий поворот, и перед глазами скандинавов предстало обширное озеро с холмистыми, покрытыми редким лесом берегами. Вода озера матово поблескивало в лучах достигшего зенита светила. В центре водоема зеленел сочной изумрудной травой округлый остров почти сотню шагов в поперечнике. Посреди острова возвышались закопченные каменные руины. Судя по всему, здесь некогда стояло строгих форм квадратное здание с узкими проемами окон и высокой крышей, которая сейчас провалилась внутрь, ощетинившись черными сколами балок.

— Церковь святого Патрика, — пояснил Тристан. — Едва ли не самая почитаемая святыня в стране… Была когда-то. Святой Патрик воздвиг на этом острове один из первых христианских алтарей Эрина, а уже потом вокруг алтаря было возведено здание. Сотни лет сюда ходили в паломничество вожди и простые смертные, женщины и мужчины. Прикосновение к церковному алтарю излечивало от болезней, даровало удачу и успех во всех начинаниях. Святыня процветала, на берегу даже хотели построить монастырь, но тут появились вы. Всегда удивлялся, вы что добычу носом чуете. Года не прошло с момента высадки первых корабельных команд на Зеленом острове, как храм был разграблен, золотые покровы сорваны, драгоценные камни выдраны из книжных окладов и рамок древних икон. Пытавшиеся защитить святыню монахи погибли. После чего ваши предки, которым причиненных разрушений показалось мало, подожгли церковь и ушли дальше по реке сеять запустение и раззор. Алтарь они забрали с собой, тоже, видимо, слышали о его чудесных свойствах.

— Не очень хозяйственный поступок, — заметил Торгейр. — Раз такая большая святыня, зачем было ее жечь? Сюда можно было бы раз в несколько лет по новой наведываться. — Тристан неодобрительно посмотрел на Забияку, но тот, сделав вид, что не заметил, продолжал. — На край использовали бы как ночлежку. Эх, никакой бережливости.

— Конунг, может, сойдем на берег — посмотрим.

— Давай, поглядим, Агнар. Местечко то знаменитое.

Хором загомонили хирдманы.

— Что там смотреть?

Воины запожимали плечами, но просительные выражения с лиц не исчезли.

— Так и скажите, грести надоело, да кости охота размять, лентяи. Ладно, правь к берегу.

Хирдманы, довольно ворча, налегли на весла, и скоро острые носы ладей ткнулись в прибрежный песок.

Люди повскакивали со скамей и галдящей толпой отправились на осмотр диковины.

Вблизи церковь производила еще более гнетущее впечатление. По-сути, все что осталось от некогда величественного здания — обугленная коробка каменных стен, да куча обгорелых досок деревянной кровли. Никаких ценностей в этой юдоли скорби обнаружить явно не светило, но группа воинов помоложе все же деловито осмотрела руины, в явной надежде хоть чем-нибудь поживиться.

Наблюдая за их бесплодными усилиями, Тристан лишь неодобрительно цокал языком.

За развалинами обнаружилось небольшое кладбище. Из земли сиротливо торчали два десятка небольших покосившихся деревянных крестов.

— Мученики, погибшие за веру, — коротко пояснил Тристан. — Быть похороненным на этом кладбище — большая честь. Одно время ходили слухи, что здесь погребен сам святой Патрик, но это, скорее всего, ложь. Мне кажется, святой похоронен в Армаге, где была его резиденция.

— Дядя Тристан, а кто такой этот Патрик? И что он сделал, что его так чтут в этой земле? — любопытство Гислы как всегда не знало предела.

— Он принес на остров веру в Христа.

— Достойный был человек? Ну для местного уроженца, конечно? — тут же поправился Гисла, заметив ехидный взгляд Торгейра.

Тристан еле заметно усмехнулся.

— Патрик не был местным, он родился в Южном Уэльсе в семье знатного христианина. Когда Патрик был подростком, он попал в плен к отряду разбойников-скоттов, разграбивших владения его отца. Бандиты увезли юношу в Эрин, где продали в рабство. Шесть лет Патрик пробыл рабом, выполняя самую грязную работу, а в награду получая лишь побои. Именно тогда он всерьез задумался о боге. Только истовая вера помогла ему выжить в этом аду. Лишь спустя шесть долгих лет Патрику удалось бежать. С огромным трудом он добрался до побережья и уговорил одного купца, владеющего кораблем, увезти его с острова. Будущий святой отплыл на восход, в земли то ли франков, то ли еще кого. Здесь сказители говорят разное. Там он учился христианской вере, потом много странствовал, набираясь опыта.

Лишь через много лет Патрик вернулся в Эрин и начал проповедовать среди людей христианскую веру. Святой исходил остров вдоль и поперек, везде рассказывая о преимуществе новой религии и силе христианского бога. По дороге он творил чудеса, исцеляя больных. Его дар убеждения был так велик, что главы многих родов — убежденные идолопоклонники внимали ему. Говорят, Патрик изгнал с острова змей и научил племена письменности. Рассказывают, что он изгнал демона из золотого идола Кром Круаха, стоящего на Маг Слехт — равнине поклонения. Испокон веку идолу приносили в жертву людей. Когда Патрик пришел на равнину и воздел над статуей крест, идол со стоном опрокинулся и нечистый с воем покинул свое обиталище. Это еще более склонило чашу весов в пользу Патрика. При поддержке ряда вождей он основал епископскую резиденцию в Армаге, ту самую которую потом Тургейс в насмешку превратил в капище. За Патриком потянулись другие проповедники. Было много чудес и столкновений с вождями и друидами, но, в конце концов, остров признал Христа единственным богом.

С тех пор Патрик является самым почитаемым святым, хранителем острова. Могущество его признают даже даны. Когда они только пришли на этот берег и сцепились с вашими соотечественниками за добычу, местные владыки прислали к ним послов, надеясь, что даны помогут им прогнать норвежцев с их исконных земель. Даны пошли на этот союз, но их вожди посчитали, что кроме обычных жертв Одину и Тору необходимо умилостивить здешних богов. Даны расспросили вальхов-послов, кого более всего чтут на острове. Однако, узнав что распятого бога, даны засомневались, стоит ли к нему обращаться. Слишком уж часто они грабили и разоряли церкви и монастыри Христа и ничего им за это не было. Тогда они спросили: кого в Эрине чтут следом за Христом. Послы ответили: конечно же, святого Патрика, покровителя острова. Даны пообещали подарить Патрику в случае победы полный сундук серебра и выполнили обещание. Говорят, после этого епископ Армага признал, что даже такие варвары, как даны, не лишены определенного благочестия.

— Даны и благочестие, — фыркнул Торгейр. — Слабы они тогда были, вот и пытались втереться в доверие к местным. Все знают, как набожен здешний люд.

— А через год один из вождей, что дарил серебро, захватил монастырь, где как раз гостил этот епископ, и полностью разграбил святыню. Правда, епископа богобоязненные даны не убили, а лишь лишь поглумились и перепродали за громадный выкуп.

— Вот это больше похоже на правду.

— Как бы то ни было, святой Патрик посрамил служителей старых богов и принес в эти земли христианскую веру. Он требовал от проигравших в спорах в мудрости и чудесах друидов покинуть остров. Большинство друидов подчинилась и ушла в иные земли. Но часть друидов отказалась признать соглашение и продолжила служить старым богам.

— Так это же хорошая новость, — просиял Торгейр. — Значит, Скагги не обезумел от воздержания и пьянства, и на этом клятом острове действительно есть друиды. А если есть друиды, то есть и обещанное золото.

— Хорошая? — хмыкнул сын Эйнара. — Как знать. Это были жрецы темных богов. Богов войны, смерти, болезней.

— Мне все равно, лишь бы золото было.

Хирдманы поддержали Забияку одобрительными возгласами.

К удивлению Тристана его слова вместо страха вызвали среди дружинных немалый душевный подъем. Однако хорошему настроению от столь радостной новости не суждено было длиться долго, ибо вскоре они наткнулись на повешенных.

Впереди в широкое полотно реки острым клином врезался зеленый выступ берега, на котором величественно возвышался кряжистый дуб. Кто-то из викингов даже присвистнул при виде этого гиганта в несколько обхватов толщиной и едва ли не в два десятка человеческих ростов высотой. Дуб превосходил окружающие его деревья так же, как славный родом и статью конунг превосходит обычных смертных. Ладьи скользили вперед, и воины зачарованно наблюдали, как древо вырастает, заполняя небо раскидистой, шелестящей свежей листвой кроной. Северяне умолкли пораженные суровой красотой лесного вождя. Над рекой повисла восхищенная тишина.

Вдруг Коль сдавленно выругался, тыкая пальцем в сторону дерева. хирдманы потрясенно заворчали, разглядывая незаметное издалека древесное убранство.

С узловатых ветвей чудовищным ожерельем свисают люди: мужчины и женщины, старики и дети вперемешку. Почти два десятка изрядно поеденных падальщиками тел, облаченные в остатки серой мешковатой одежды, покачиваются на ветру, распространяя вокруг чудовищное зловоние.

Хьяль видел такое уже не раз на севере, у франков, в землях саксов и в сумрачных горах Скотланда. Пожалуй, только в стране греков людей не развешивали на деревьях. Живущие там палачи, выделенные в особую касту, были намного изобретательнее. Не раз видели повешенных и другие хирдманы. Вот только было в этом что-то неправильное, что-то кощунственное. Истлевшие тела в зеленой листве над синей гладью реки безмятежным золотым полднем. Словно, глянувшаяся вам в толпе прекрасная девушка поворачивается другим боком, и вы видите пятна проказы, густо покрывающие ее лицо. Словно, проглянувший сквозь улыбку юницы-весны старческий оскал неминуемой смерти.

Очарование момента было безнадежно разрушено. Воины с проклятиями налегли на весла, стремясь скорее оставить позади это внезапно превратившееся в мрачное предзнаменование место.

Вечером у походного костра Хьяль спросил Тристана, кто мог это сделать.

— Может, ваши друзья датчане. — Пожал плечами тот. — Принесли жертву богу войны за удачный набег. Может, кто из местных. В знак устрашения. Показывая, кто тут хозяин. Такие вещи здесь перенимают охотно. На острове это называют деревом боли, потому что пленных зачастую прибивают к стволу и пытают прежде чем умертвить, или вешают вниз головой, дожидаясь пока прилившая к мозгу кровь не убьет их. Так сказать усовершенствовали вашу идею.

— Не проще ли было сделать из них рабов?

Сын Эйнара пожал плечами.

— Их могли повешать уже мертвыми. Убили в горячке набега, а тела развешали, чтобы остальным неповадно было хвататься за оружие. Хотя… Хьяль, не знаю, как там у вас на севере, но здесь у нас на Зеленом острове, когда сводят старые счеты древние рода, пленных обычно не берут.

— Не понимаю эту страну. — Чуть помолчав, заметил Хьяль. — На юге я видел, как народы принимают христианство, чтобы достичь единства. Один бог — одна вера — один народ. Тут у вас все по-другому. Вы, насколько я знаю, едва ли не первыми среди племен заката приняли веру в распятого бога, но единства среди ваших вождей меньше, чем где бы то ни было.

— Я скажу тебе больше, мой северный друг. Не дай бог, однажды в этой стране не поделят что-нибудь в вопросах этой самой веры. Тогда-то здесь и начнется настоящий ад.

— А что здесь сейчас? — Хьяль вспомнил уверенных всадников, едущих по песчаному берегу, датские ладьи, везущие укрытый грубой дерюгой человеческий скот, раскачивающиеся на ветру исклеванные тела.

— Чистилище, Хьяль. Пока здесь только чистилище. Надеюсь, столь многознающему человеку не надо объяснять, что это такое.

Скальд лишь коротко кивнул.

— Я так и думал.

В следующие дня древа боли встречались им еще трижды. Пару раз мимо проплывали северные лодки, полные настороженных, готовых к бою воинов. На берегу мелькали кавалькады всадников — искателей легкой добычи из числа вальхов.

Когда северяне, наконец, подошли к обещанным Тристаном порогам, Хьяль понял, что за все это время не видел ни одного местного не закованного в цепи. По крайней мере, живого местного. Зато Хьялю довелось вдосталь насмотреться на пришлых двуногих хищников.

Пороги предстали перед ними ранним утром. Вода, шипя и стеная, перехлестывает через торчащие со дна реки острыми сколами камни. По обеим сторонам возвышаются округлые холмы. На том, что слева, чернеют какие-то постройки.

— Не хотите принести жертвы богам, прежде чем взвалить лодки на плечи и продолжить путь? — поинтересовался Тристан у пристально рассматривающего возвышенность конунга.

— Богам вальхов?

— Вообще-то я имел в виду ваших, северных богов. Это их святилище. Его возвели здесь по приказу Тургейса.

— Это принесет нам удачу?

Тристан пожал плечами.

— Я не жрец, чтобы обещать подобное.

Конунг недовольно хмыкнул, но приказал править к берегу.

Острые носы ткнулись в берег. Люди высыпали из ладей и стройной колонной во главе с конунгом потянулись по узкой петляющей тропе вверх по холму.

Холм был явно насыпан вручную, но вряд ли при Тургейсе. От густо заросших молодой травой склонов исходит ощущение подлинной древности. На вершине скалится зубьями высокий в полтора человеческих роста частокол, очерчивающий круг полсотни шагов в поперечнике. Ворота из массивного дубового бруса, украшенные причудливой резьбой. За ними вытоптанная площадка. Хьяль привык, что в северных святилищах поклоняются множеству божеств, но в центре круга возвышается всего одна статуя. Высокий старик, вырезанный настолько искусно, что виден каждый завиток на окладистой бороде. Под островерхим шлемом на месте правого глаза нож резчика оставил глубокую выемку, которую позже замазали темной смолой. Зрачок левого глаза резко выделен. Кажется, что старик сверлит пришедших пристальным изучающим взглядом. Торс статуи перечеркивает сетка резьбы, воспроизводящая чешуйчатую ратную рубашку. Сбоку статуи неведомый мастер изобразил прислоненное копье с широким иззубренным наконечником. Перед статуей лежит плоский камень, щедро покрытый бурыми пятнами.

Хьяль присмотрелся к противоположному холму. На его вершине виднелось нагромождение стоячих камней. Камни были расположены слишком правильно, чтобы оказаться просто игрой природных сил. Под одним из булыжников что-то тускло блеснуло.

Заметив его взгляд, Тристан пояснил.

— Там стоит кромлех, где приносят жертвы вальхи. Кромлехи северяне обычно не трогают. По вашей вере, с богами, у служителей которых нечего взять, надо по возможности дружить. Капище же не трогают вальхи. Какое другое, скорее всего, разорили бы в отместку за ваши бесчинства, но по легенде капище воздвиг сам Тургейс. А с ним здесь связываться никому не хочется.

— Даже после смерти?

— Особенно после смерти.

— Несколько десятков лет прошло, а уже «по легенде», — передразнил полукровку Торгейр.

— Некоторым людям суждено стать легендой уже при жизни. Некоторых никто не вспомнит уже на следующий день после гибели. Каждому свое, — философски заметил Тристан.

— Скажи еще — судьба.

— Может и судьба. Хотя, Тургейс в судьбу-то, мне кажется, как раз и не верил. А если и верил, то вряд ли спирал на нее свои промахи и неудачи. Конунг, здесь можно вознести жертвы и отдохнуть. Дальше мир изменится и далеко не в лучшую сторону.

— Нас будут закидывать стрелами не два, а три раза на дню, да еще и по ночам? Или даны станут попадаться не меньше раза в сутки? — с притворным ужасом вопросил Торгейр.

— Даны там редкость, — задумчиво произнес Тристан. — Как и ваши соотечественники. Да и вальхи из других земель. Туда плывут только те, кто готов рискнуть. Там не привыкли прятаться при виде ладей, и при удаче можно взять богатую добычу. Вот только цена за нее будет соответствующая.

Забияка только набрал в легкие воздуха, чтобы высказаться, как его окликнул конунг.

— Торгейр, принеси мясо и хлеб. И еще, на ладье Асмунда есть баклага…

— С медом?!

— С медом, Торгейр, с медом… Узнаю, что прикладывался, самого в жертву принесу. — Судя по голосу, конунг не шутил.

Торгейр фыркнул, всем видом показывая, что не очень-то и хотелось.

Воины плотной волнующейся толпой теснились у ворот. За линию частокола зашел только Агнар. В торжественном молчании дружины вставший на колени конунг положил на камень разломленную на пополам краюху и толстый шмат копченного мяса, щедро плеснул на них пенный мед из пузатой баклаги.

Люди молча молились, испрашивая у богов милости и удачи в предстоящем мероприятии, которое уже давно не казалось им столь простым и легко выполнимым.

Наконец конунг встал и степенным шагом направился вниз. За ним потянулись притихшие хирдманы.

Перед тем как, подняв на плечи ладьи, люди тяжело двинулись вдоль обмелевшего русла, Агнар отвел скальда в сторону.

— Хьяль, сходи с Тристаном. Он говорит, что на тот берег здесь можно пройти, не замочив ног.

— Брешет, — взглянув на течение, уверенно определил скальд. — Да и что там делать, на том берегу?

— То же самое что и на этом.

— Хочешь, чтобы мы принесли жертву богам вальхов? — догадался Хьяль.

— Думаешь, это глупо?

— Совсем нет.

— Вот и хорошо.

Тристан ждал его за частоколом. За спиной сына Эйнара висел объемистый мешок.

— Ну что, готов?

— Угу.

Перейти реку действительно оказалось несложно. В самом глубоком месте вода едва доставала Хьялю до колен. Правда, холодная до ломоты, да и течение сильное. Так что ступил на твердую почву Хьяль с нескрываемой радостью.

На вершине этого холма не было ни частокола, ни статуй. Лишь закрытый со всех сторон куб из белесых поросших мхом каменных плит. Каждая почти в человеческий рост плиты испещрены многими десятками рисунков. Одни изображения процарапаны чем-то острым, другие нанесены некогда яркими, но сейчас поблекшими от времени, полу стершимися красками, третьи вообще представляют собой мазки въевшейся в камень сажи. Круги и свастики. Символы небесных светил. Ломанные линии рек и морей.

Корабли с распущенными парусами и растопыренными веслами. Ряды людей с топорами, щитами и восставшими фаллосами. Звери. Птицы. Даже изгнанные святым Патриком с острова змеи. Рисунки так густо покрывают камни, что на них почти нет свободного от царапин, красок и сажи пространства. Перед кубом лежит каменная плита, на которую Тристан бережно и осторожно возложил подарки северян — хлеб и сало. Хьяль молча наблюдал за ним. Слабый ветерок игриво шелестел густо покрывающей вершину холма травой.

— Не боишься навлечь на себя гнев наших богов? — осторожно спросил скальд, когда они возвращались.

— Я не присягал вашим богам, — ответил Тристан, и Хьяль вспомнил, что сын Эйнара стоял в стороне, пока остальные молились у святилища.

— Тогда христианскому богу. Слышал, он еще более ревнив, чем Один или Тор.

— У меня сложные отношения с Распятым, и я молюсь не ему, — уклончиво ответил Тристан.

Тристан вновь заговорил, лишь когда они спустились к самому подножию холма.

— Это святилище было построено еще до прихода на остров племен Дану.

— Племен Дану? — В гостях у Эйнара Хьяль слышал легенды об этих полубогах, что столетия назад высадились на остров с украшенных птичьими головами кораблей.

— Думаешь, северяне первые завоеватели острова. Ха. Еще до того как сюда пришел народ, который вы называете вальхами, здесь жило другое племя. Коренастое, темноволосое и темнокожее. Оно называло себя Фир Болг. Фир Болг поклонялось другим богам. Темным богам, которых вальхи, считающие себя народом богини Дану, называли фоморами. Многие из фоморов были чудовищными великанами, некоторые, наоборот, на диво хороши собой. Вот только злобы и коварства хватало и у тех и у других. Когда два народа сцепились за остров, боги сражались вместе с ними. Две битвы на равнине Маг Туиред — битва племен и битва богов, в которой солнечный Луг из Дану убил отравляющего взглядом Балора. Старые хозяева острова потерпели поражение и были вынуждены уступить страну предкам вальхов. Фоморы ушли частью на острова, что затеряны в океане, частью в подземный мир. Племя Фир Болг попряталось среди лесов, болот и гор, продолжая неравную борьбу с новыми владыками острова. То, что ты видел на холме, явно, построено не вальхами. Хотя, может быть, даже и не Фир Болг. До Фир Болг здесь жили другие народы — о них известно очень мало. Достоверно, пожалуй, лишь, что они были. Фир Болг убивали и преследовали их так же, как потом вальхи преследовали и убивали Фир Болг. Так же, как сейчас вальхов преследуете и убиваете вы, выходцы с севера. Так что, вы не первые захватчики на этой земле.

— Знаешь, — сухо заметил Хьяль. — После всего, что я здесь увидел, мне кажется, мы не слишком-то большой вред для этой страны. С учетом, сколько столетий здесь кто-то кого-то преследует и убивает, она может и не замечать нашего присутствия.

— Может быть. Может быть. Вот только по мне так лучше бы вас здесь не было.

Хьяль удивился подобным словам из уст потомка одного из завоевателей, но промолчал.

Они догнали кряхтящих от натуги, тащащих тяжеленные ладьи на плечах людей уже почти у самого конца отмелей, когда до глубокой воды осталось несколько десятков шагов. Отдыхивающийся, матерящийся через слово Торгейр не преминул высказаться по поводу «всяких лентяев», но вопросы, как ни странно, задавать не стал. Ничего не спрашивал и отправивший их на другой берег конунг.

За линией порогов окружающий мир опять изменился. Широкая река лениво катила воды среди низких покатых холмов, на вершинах которых черной полосой темнеют густые, непролазные леса.

Когда они плыли среди бесплодных земель, все вокруг казалось вымершим. Это было какое-то понимание, глубинное ощущение того, что люди, да и сама жизнь замерли, опасаясь лишний раз вздохнуть из-за боязни насилия и смерти.

Здесь никто не пускал в них стрелы, но и страха в окружающем мире не чувствовалось. Эта земля была уверена в себе. На многих холмах и врезающихся в реку, заросших травой зеленых мысах стояли даже в солнечный день излучающие холод каменные дольмены и покосившиеся от времени, но при этом несущие какую-то незримую, едва ощутимую атмосферу человеческого присутствия башни. От кромлехов на вершинах веяло древностью и силой. Лес шумел тысячью звериных и птичьих голосов. Здесь Хьяля постоянно преследовало ощущение, что за ними следят. Следят неотрывно, ни на мгновенье не выпуская из поля зрения, дожидаясь, когда они расслабятся и совершат ошибку. Видимо, что-то подобное чувствовали и остальные хирдманы. Люди нервничали, были напряжены, постоянно срывались и вступали в перепалки по пустяками. Не раз и не два скальд замечал, как еще недавно беспечные воины скользят глазами по берегу, выискивая в темной непроглядной стене леса признаки скрытой опасности.

Но берега безмолвствовали. Только пару раз им удавалось увидеть лодки, исчезающие в узкой протоке или густо заросшей камышами заводи. Оба раза Тристан настоятельно советовал сделать вид, что они не обратили на людей внимания, и тем более не преследовать их.

А еще, то здесь, то там на берегу встречались колья с пялящимися на реку пустотой глазниц человеческими черепами, иногда еще сохраняющими остатки длинных светлых волос.

Ночами кто-то крутился вокруг лагеря. Первое время это было лишь ощущение, но после того, как решившему проверить, почему это посреди ночи в кустах ни с того ни с сего хрустнул сучок, Хререку ножом располосовали бедро, хирдманы убедились — охватившие их дурные предчувствия не просто плод разыгравшегося воображения.

Стоя в предрассветном тумане над орущим и проклинающим все на свете юнцом, конунг хмуро слушал пояснения Тристана.

— Здесь вас рассматривают скорее как добычу, нежели внезапно привалившее развлечение. И уж тем более не видят в вас безжалостных убийц и охотников на людей, которых стоит бояться. Они здесь сами охотники на людей и попутно безжалостные убийцы. Так что, на твоем месте конунг, я бы с одной стороны усилил караулы, с другой — запретил людям ползать по кустам с внезапными проверками. В следующий раз такого любопытного попросту убьют.

— Что-то не понимаю. Они что могут еще и напасть на нас? — Лицо Агнара было непроницаемо.

— Я думаю, да. Пока они просто прицениваются, смотрят, что можно с вас взять, и стоит ли рисковать ради этого. Но рано или поздно кто-нибудь из местных вождей не выдержит. И дело даже не в том, что, по их меркам, вы чудовищно богаты. Просто они ненавидят вас. В этих краях уже вы добыча.

— Понятно. Когда этому твоему вождю станет совсем невтерпеж. Ты уж будь добр, нас предупреди, — сквозь зубы процедил конунг. — Эй, кто-нибудь перемотайте этого недотепу.

Люди садились на лодки в гнетущем молчании. Рассвело, и вокруг вновь потянулись нескончаемые холмы, леса, башни и колья с черепами. По ночам все так же кто-то кружил вокруг лагеря, вот только дураков проверять кусты больше как-то не находилось.

На третий день перед самым рассветом Тристан тихонько растолкал спящего конунга.

— Агнар, ты просил предупредить, когда местные соберутся проверить на прочность вашу броню. Так вот это произойдет сегодня.

Вода пенными брызгами летит с в бешенном темпе разрезающих синюю гладь весел. Река петляет подобно змее, виляя то вправо, то влево. Сидящий у кормового весла Коль сосредоточен и напряжен. Непросто удерживать лодку на такой скорости и при таком курсе.

— Еще быстрее, — шепчет конунгу Тристан.

— Поднажали!

Воины налегают на весла. Вцепившийся в правило Коль начинает сквозь зубы отчаянно материться.

— Быстрее! Давайте! Осталось чуть-чуть!

Люди изо всех сил ворочают тяжелыми лопастями. По спинам гребцов градом катится пот. Дыхание вырывается резкими всхлипами.

— Давайте! Уже почти! Еще чуть-чуть! Вот!

Очередной неотличимый от десятка других поворот, и вдруг течение резко перестает петлять. Ладьи северян вырываются на стремнину. Воины жадными глазами смотрят вдаль.

Поперек реки плотными рядами выстроились лодки. Легкие, сделанные из тонких дощечек, а зачастую вообще обтянутых шкурами ивовых прутьев, лодки под завязку набиты орущими людьми. Такого многообразия доспехов и оружия Хьялю видеть еще не приходилось. Шкуры. Куски кольчуг. Стальные, деревянные и костяные пластины. Все это перемешано в произвольном порядке, нашито и накинуто друг на друга в попытке обеспечить лучшую защиту. На головах плотные войлочные шапки, старые, ржавые, зачастую пробитые железные северные и бронзовые ирландские шлемы с обколовшимися некогда вычурными украшениями, примотанные к волосатым макушкам звериные черепа. С шлемов в беспорядке свисают шкуры, куски кольчуг, самодельные личины из стальных и бронзовых пластин с пробитыми отверстиями для глаз и рта.

Столь же разнообразно оружие. Широкие северные секиры. Ирландские серпы секачи. Длинные, удобные при абордаже копья с хищно изогнутыми крючьями. Несколько мечей, в том числе явно завозных франкских. На диво многообразное дубье. И даже несколько шипастых гирек на обрывках цепи.

Над самым большим, застывшем в центре импровизированного строя, суденышке возвышается древко с куском разноцветной ткани, густо увешанным стальными побрякушками и пучками человеческих волос. Под стягом дерет глотку массивный, длинноволосый вальх в бронзовом шлеме, украшенном большущей расправившей крылья так, что они почти закрывают могучие, покрытые шрамами плечи, хищной птицей.

На то, чтобы оценить все это великолепие у Хьяля, было несколько мгновений, после чего разошедшиеся по реке частым гребнем ладьи вонзились в ирландский строй.

— Оружие к бою! — со всей мочи орет конунг.

— Бей-руби! — хором подхватывают дружинные.

Над рекой разносится треск, а затем, с мгновенной задержкой, протяжный крик множества людей, слившийся в одно целое, в один невероятный, пронзительный, режущий уши вой.

Набравшие немалую скорость, пусть и не сравнимые с морскими драккарами по весу и размерам, но все равно массивные, ладьи на полном ходу врезались в цепочку вальхских скорлупок, самая большая из которых не достигала и двух третей их длины. хирдманы долго потом вспоминали ошарашенные, полные неприкрытого, по детски-наивного удивления лица вальхов, когда их лодки начали разваливаться на куски, а казавшиеся легкой добычей северяне принялись делать то, что умели едва ли не лучше всего — убивать. Ладьи отшвыривают попавшиеся на пути препятствия, горстями кидая людей в кипящую под ударами множества весел воду, Острые носы с грохотом вспарывают борта, раскалывая хрупкую скорлупу из досок и шкур. С из-за щитов свободные от гребли дружинники не переставая вонзают копья в копошащуюся в воде людскую массу, по которой и так, ломая кости и пробивая головы, долбят и долбят тяжелые весла.

Конунг приказал Колю править прямо на цветастый стяг. Воины на судне вражеского вождя оказались посообразительнее собратьев. Вокруг лодки забурлила вода. Гребцы налегли на весла, выводя суденышко из-под удара. Лица покраснели от натуги, мышцы напряглись, едва не разрывая кожу. Вальхам почти удалось. Лодки скользнули боками. Вот только на этом удача вальхов закончилась.

Северяне успели поднять весла вверх, тогда как ирландские весла рвануло назад вместе с хрупкими кистями и врезало в ломкие ребра. Конунг викингов и вождь вальхов одновременно шагнули к бортам, занося тяжелые мечи. Агнар успел первым. Описав свистящий полукруг, франкский клинок рассек и бронзовую птицу, и шлем, и голову под ним.

С борта, поражая мечущихся по суденышку ирландцев, разом ударили копья. Весла устремились вниз, отталкиваясь от досок и скорчившихся на досках людей. Хлипкое суденышко, не выдержав силы удара, качнулось, щедро зачерпывая бортом воду, и с громким плеском перевернулось, погребая под собой неудачливых воителей. Ладья, почти не потеряв хода, скользнула вперед, врезаясь носом в новую цель.

Над рекой долго не смолкал дикий нечеловеческий крик. Темная вода ниже по течению стала алой от пролившейся в нее крови.

Вечером у костра Тристан объяснял довольным легкой победой викингам.

— Они обычно ждут добычу в таких местах. Когда ладьи осторожно выходят из лабиринта в спокойную воду, на них кидаются со всех сторон, как собаки на медведя, и треплют до смерти.

— Ха, собаки. Самое большее щенки. Куда им до волков Одина, — хвастливо заявил Хререк.

— Тяв-тяв! — поддержал его кто-то из молодых. хирдманы зашлись в хохоте.

— Что теперь? — Конунг не разделял всеобщего веселья. Он прекрасно понимал, что без Тристана они бы угодили в расставленную ловушку и заплатили за право плыть по реке собственной кровью. Если бы вообще, не остались здесь навсегда в виде насаженных на колья, обглоданных ветром черепов.

— Теперь они на время успокоятся. Вы сегодня показали, что добыча не из простых. Так что можете перевести дух.

— Дядя Тристан, а откуда ты узнал, что они задумали? — спросил у сына Эйнара Гисла. Парень говорил с легким заиканием. Он еще не совсем отошел от увиденного днем и Агнар в очередной раз порадовался, что отправил подростка на замыкающую ладью.

— Разве отец не упоминал, что одно время я жил в этих местах? Мы так часто делали, и у нас обычно получалось, — удивился Тристан.

Смех и шутки смолкли, как обрезанные.

С того дня ощущение неотрывной слежки и витающей в воздухе опасности пропало. Видимо, слухи о них далеко обгоняли лодки, и жители сего «гостеприимного» края решили, что добыча не стоит затраченных на охоту усилий. хирдманы успокоились и расслабились.

Как показало время, совершенно зря.

Два берега

Сознание с трудом вынырнуло из затягивающей пучины сна, но переполненный мочевой пузырь был необычайно требователен. Гисла через силу разлепил будто набитые колким песком глаза, судорожно, чуть не вывихнув челюсть, зевнул, натянул на ступни жесткие ботинки и с явной неохотой поднялся. Кругом храпели на все лады умаявшиеся за день хирдманы. В утреннюю предрассветную пору сон обычно самый крепкий. Правда, только если ты по дурацкой привычке не выпиваешь перед сном много воды.

Это было в последний раз, пообещал себе подросток, прекрасно сознавая, что вряд ли это обещание выполнит. Вода была его слабостью. Он пил постоянно и с большим удовольствием. Постоянно поглощение влаги было для него жизненной необходимостью. В детстве маленький Гисла даже ставил у ложа большую деревянную кружку с водой. Благо домашние не осмеливались орать на не по разу за ночь шляющегося до уборной и обратно единственного сына вождя. Теперь, пожалуй, отвыкать от столь пагубной привычки было уже поздно. Но как же она мешает в походе.

Здесь на берегу еще ничего. Здесь даже удобнее оправлять свои надобности, чем в забитом людьми северном доме. Ложишься с краю и все. А вот в открытом море Гисла самым подлинным образом страдал. Вокруг было столько воды, но пить ее было нельзя, тогда как на день полагалась столь малая мера, что даже выпитая в один присест она не утолила бы мучившей его жажды. Подросток, как ему казалось, мужественно терпел. Видать, недостаточно мужественно. хирдманы по жадно провожающим фляжки глазам быстро прочухали, в чем его слабость, и вволю развлеклись, попеременно рассказывая то о горных ручьях в стране скоттов, чья вода необыкновенно вкусна и полезна, то о пышущих жаром пустынях Серкланда, где солнце способно иссушить человека до головешки в один-два дня, а язык может намертво прикипеть к гортани, если им постоянно не шевелить. Правда, не забывая при этом, следить, чтобы мера воды, достававшаяся Гисле, была больше их собственной в полтора-два раза. И все равно дни пути показалась сыну Стирбьёрна адом, после мук которого он еще больше полюбил благословенную жидкость.

Прошло уже немало времени, но юноша все никак не мог отойти от переживаний и словно запасался водой впрок, уничтожая ее в совершенно неимоверных количествах. Как следствие, Гисла хотя бы пару раз за ночь бегал до кустов и редко когда нормально высыпался. Конунг, глядя на это, хмурился, но, как отучить подростка от въевшейся в плоть и кровь привычки, не ведал. Может, и правда отправить с кем-нибудь из знакомых, надежных хевдингов в Серкланд. Там парень либо изменит отношение к воде, либо по возвращении домой лопнет, упившись ею до смерти.

Слава богам, Гисла не ведал о сомнениях конунга, иначе вряд ли испытал бы такое удовольствие, добравшись до кустов. Уфф. Подросток аж провел ладонью по вспотевшему, несмотря на утреннюю прохладу, лбу. Нет, сегодня он точно будет сдержаннее. По крайней мере, хотя бы вечером.

Гисла оглядел мир прояснившимися глазами. Над песчаной косой берега хмуро сереет предрассветное небо. До восхода оставается всего ничего. Того и гляди алый диск выплывет из-за громады возвышающегося в паре сотен шагов леса, и бродящие вокруг лагеря стражи примутся будить заспанных, матерящихся через слово дружинных.

Так что не так много он и потерял, попытался успокоить себя подросток, в очередной раз чуть не вывихнув челюсть. Ложиться обратно не имеет смысла, будешь потом ходить хмарной весь день, и даже весло тебя не исправит, несмотря на все уверения Асмунда.

Подросток задумался, чем бы пока заняться. Вопросительно посмотрел в сторону простирающегося невдалеке леса. После случая с Хререком старшие хирдманы запретили Гисле ходить в чащу одному, что сразу же сделало эту идею необычайно притягательной. Сын Эйнара воровато оглянулся на спящий лагерь, лениво прохаживающихся, чтоб не задремать, охранников и неспешно направился к стене деревьев. За несколько десятков шагов до границы леса он остановился. Даже здесь громада чащи давила на сознание, вызывая безотчетное желание резко развернуться и, не оглядываясь, идти к ладьям, но одновременно манила, притягивала, звала к себе обещанием тайны. Гисла еще раз оглянулся. Позади раздались первые звуки пробуждающегося лагеря — заспанные окрики дружинных, плеск воды, чья-то ругань. Жаль, надо будет завтра встать пораньше и сходить порыскать по здешним лесам. Только сделать это тихо, или на худой конец договориться со стражей. А сейчас придется идти назад. Вот только что-то мешает в обуви.

Гисла попробовал не обращать на досадную помеху внимания и доковылять до лагеря, не возясь со сложной шнуровкой ботинок. Но проклятый камешек нестерпимо давил на ступню.

Подросток как раз наклонился, чтобы разобраться с проблемой, когда из туманного леса выплеснулась яростно орущая толпа, под крайне занятным знаменем — черным кабаном на красном поле. Вооруженные в основном топорами и копьями полуголые мужики набросились на разбредшихся норвежцев, многие из которых даже не успели надеть снятые на время сна доспехи. По всему берегу завязались беспорядочные схватки. Зазвенели мечи. Затрещали щиты. То тут, то там раздавалась дикая ругань, выкрики ярости и боли.

Гисла ошалело смотрел, как на него, высоко занеся топор, бежит здоровый ирландец с размалеванной синей краской лицом. Подростка спасли лишь навыки, которые суровые учителя из дружины отца вбивали в него с раннего детства. Не успев ничего сообразить, а тем более вытащить меч, Гисла свернулся в полуприсяде, пропуская мимо летящий наискосок топор, и бросился противнику в ноги. Оба рухнули на землю. Гисла, пихнув вальха пяткой, успел вскочить первым. Поднимаясь, он вырвал из ножен вальха короткий меч и, не глядя, рубанул клинком по распростертому телу. Ему повезло — удар снял с синелицего часть скальпа вместе с куском черепа.

Гисла не успел даже понять, что победил, а тем более что-то почувствовать по этому поводу — на него уже несся новый противник. Гисла удачно подставил под лезвие топора клинок, но чудовищная сила вражеского удара швырнула подростка на землю. В глазах на мгновенье потемнело. На его счастье налетчик побежал дальше, не озаботившись добить поверженного противника.

Этим занялся молодой вальх, ровесник Гислы, горящими на солнце медью волосами. Оглушенный подросток, лежа на земле, заворожено и безучастно, будто все это его не касается, смотрел, как рыжеволосый деловито собирается наколоть его на копье. Лицо ирландца, такое собранное и серьезное, внезапно приняло какое-то по-детски удивленное выражение, и он рухнул на Гислу, прижимая его к земле. От навалившейся тяжести сознание подростка на мгновенье померкло.

В себя Гисла пришел оттого, что его схватили за шиворот и с силой вздернули на ноги. Коль сейчас не был похож на немного стеснительного добряка и балагура. На лице северянина застыла перекошенная жесткая ухмылка. Зрачки, казалось, полностью заполнили глаза. Младший Асмундсон толкнул подростка, заставляя бежать в сторону берега, а когда кормчему показалось, что Гисла бежит слишком медленно, поддал ему тумака.

Впереди бесновалась озверевшая толпа. Ирландцы подобно своре загнавших медведя псов наскакивали на неровный строй викингов. Коль, почти волоком таща Гислу, молнией пронесся сквозь ряды нападавших, походя рубанул спину заслонявшего дорогу вальха и пихнул подростка в расступившиеся ряды северян. Земля пронеслась под Гислой, и со всех сторон его сжали бока хирдманов. Внезапно подростка накрыла волна звуков: лязг железа, треск дерева, ор, мат и вопли разъяренных людей. Только тогда он понял, что все это время ничего не слышал кроме биения крови в висках.

По всему берегу шла рубка. Отошедшие от первого внезапного натиска хирдманы попытались сомкнуть ряды и дать ирландцам достойный отпор. Дети зеленого острова прилагали все усилия, чтобы не допустить этого. Норманны дрались чем попало. Их главной задачей было не позволить скинуть себя в реку, а самой большой проблемой отсутствие копий и щитов.

Натиск вальхов нарастал как снежный ком. Строй викингов заколебался и попятился. Ирландцы взвыли и поднажали, едва не опрокинув обороняющихся в реку. Положение спас Бьёрн. Темноволосый гигант выскочил вперед и, бешено вращая секирой, очистил пространство перед рядами, напрочь снеся слишком наглому нападающему левую руку вместе с плечом.

Выигранные мгновения удалось использовать с толком. От лодок подтянулись спавшие в них бойцы, таща груды оружия. В первые ряды по рукам начали передавать щиты. Строй окреп и ощетинился копьями.

Когда очередная волна нападавших откатилась, оставив на траве несколько бездыханных тел, вальхи в замешательстве остановились. Вперед выступил здоровый, едва ли не больше Бьёрна, рыжеволосый детина со шрамом через все лицо. Он дико, гортанно заорал и поднял богато украшенный, явно трофейный меч. Ирландцы по-волчьи взвыли и вновь двинулись вперед. Ответом им был еще более яростный рев и треск мечей о щиты.

Рыжеволосый разбежался и прыгнул, намереваясь телом пробить строй и опрокинуть щиты. Он был очень ловок и сумел проскользнуть меж копьями, но рухнувшая из задних рядов секира на длинной рукоятке швырнула прыгуна на траву. Меченый откатился назад и, зажимая руками разрез на бедре, с явным трудом поднялся.

Это стало последней каплей. Вальхи бросились к лесу. Последним ковылял раненный гигант. Несколько еще не отошедших от горячки боя викингов, несмотря на окрик Агнара, наперегонки кинулись за великаном. Они почти настигли ирландца, когда из чащи хлестнули стрелы. Двое норвежцев упали замертво, один согнулся, схватившись за торчащую из живота стрелу.

Меченый развернулся и деловито направился к раненному. Вальх снес северянину голову одним точным, хорошо поставленным ударом, поднял ее за волосы и сквозь стиснутые зубы прошипел что-то в сторону стоящих на берегу норманнов.

— Сам ты тупая, жирная свинья! — проорали в ответ из рядов. Торгейр заозирался, желая узнать, кто это тут знает язык вальхов, да еще посмел оспаривать его право глумиться над убегающим врагом.

Ирландец презрительно сплюнул и степенно удалился в лес.

— Какого им было надо? У нас же нечего взять, и по нам это видно. — Торгейр с тоской осматривала располосованный рукав некогда нарядной рубахи.

Викинги приходили в себя. Кто-то занимался раненными. Кто-то в спешке собирал лагерь. Оставаться и завтракать на залитом кровью берегу, ожидая нового нападения, не шибко хотелось. Несколько воинов, назначенных Агнаром, складывали в одну из лодок трупы погибших собратьев. Мертвых вальхов не трогали. Взять у трупов было нечего, оружие и ценные вещи их соратники забрали уходя, а хоронить павших врагов никто не собирается. Пусть еще спасибо скажут, что над телами не поглумились.

Забияка тряхнул кистью, на траву алыми бусинами брызнула кровь.

— Проклятье, — сквозь зубы прошипел Торгейр и присовокупил к этому еще несколько более красочных выражений.

— Поверь мне — у них масса причин. Вы идете по их реке без спроса — одного этого уже хватит. Вы чужаки — чем не повод. Тем более, вы не просто чужаки — вы богомерзкие лохланцы. Но на самом деле, мне кажется, их интересовало ваше оружие. — В произошедшей стычке Тристан совершенно не пострадал, хотя за спинами остальных проводник не отсиживался — Хьяль видел его сражающимся в первом ряду.

— Но они же дерутся полуголыми. У них вроде обычай такой.

— Может обычай. А может жизнь плохая. В любом случае, уверен, им глянулись ваши мечи, а броню можно выменять на столько коров, что потом несколько лет зимовать безбедно. Вы для них проплывающие по реке сундуки с богатством или пасущееся на солнечной лужайке ничейное стадо овец. Думайте, как хотите.

— Хм. Где-то это я уже слышал, — задумчиво произнес Ульф.

— Пока шла драка на берегу они собирали трофеи с ваших убитых. Все лежат без доспехов и оружия. А многие практически голые.

— То есть, им нужны наши кольчуги? Что же ты молчал раньше. С радостью буду ходить без этой железной чешуи — раз в ней опасней, чем без нее. — Торгейр отчаянно пытался свести края разрезанной рубашки.

— Уже поздно.

— Почему поздно? — Опешивший Торгейр даже оторвался от своего явно безнадежного занятия.

— Они уже знают, что у тебя есть кольчуга, и она им понравилась. — Лицо Тристана было непроницаемо, и Хьяль решил, что проводник не шутит.

Торгейр, видимо, осознав то же самое, зашелся в очередном приступе ругательств, поминая, в том числе, вальхов-полукровок, которые еще при рождении отморозили чувство юмора и здравого смысла, и вообще сожительствуют с домашним скотом. Хьяль так и не понял, с чем было связано последнее замечание.

Ульфа больше интересовало другое.

— На что они рассчитывали? Их было почти столько же, сколько и нас? Да, драться они горазды, но у нас доспехи, да и оружие лучше.

— Они хотели взять вас врасплох. Как ты верно заметил — драться они горазды. Притом именно грудь на грудь. Они более подвижны, их манера боя более гибкая, а вы северяне слишком зависите от строя и щитов. Они хотели вынудить вас сражаться по их правилам. Не дать поставить строй, растрепать по берегу и втянуть в поединки, в которых вам пришлось бы солоно.

— Хм. Им это почти удалось. Если бы мы не смогли откинуть их и сомкнуть ряды, потери были бы гораздо больше. Большинство дралось тем, что попалось под руку. Ты прав и в том, что они действительно очень опасны в рубке один на один. Но все равно, в любом случае, мы бы отбили их натиск.

— Во-первых, они вас недооценили. Так же как и вы их, потому что есть и во-вторых. В случае неудачи они надеялись заманить вас в лес. А там мало того, что строй не может действовать в полную силу, так еще наверняка заготовлено множество неприятных сюрпризов. У них была на это целая ночь.

— Поэтому конунг и не дал преследовать их? — Ульф был задумчив.

Тристан кивнул.

— На край они надеялись испортить лодки, а уже потом устроить охоту по всем правилам.

Распросы прервал растерянный Коль:

— Там Гислу воротит. Того и гляди желудок выблюет.

Гисла шумно блевал на тело убитого им ирландца.

Это был его первый настоящий бой. Подросток был подавлен и испуган. Он, как призрак, бродил по растревоженному улью лагеря, глядя вдаль незрячими глазами, то и дело натыкаясь на убирающих кровавые следы скоротечной схватки скандинавов.

Сердобольный Бьёрн решил помочь потерянному пареньку. По мнению простодушного гиганта, не было ничего лучше для поднятия боевого духа пережившего свой первый бой подростка, как поздравить его с первым убийством.

Бьёрн подвел шатающего Гислу к трупу злополучного вальха. Благо, Коль объяснил, где тот валяется. Прорычав нечто воодущевленно-ободряющее, Бьёрн отечески похлопал на глазах бледнеющего подростка по плечу.

Вместо вдохновения и гордости вид посиневшего мертвеца с разбрызганными по траве мозгами вызвал у Гислы рвоту. Сначала он сравнительно легко выблевал утренний завтрак, но позывы не утихали. Мальчишку рвало уже через боль, какой-то зеленой слизью. Согнувшись пополам, он блевал над телом оскальпированного вальха, и никак не мог остановиться. Бьёрн стоял рядом и в тупом оцепенении смотрел на происходящее.

Торгейр подбежал первым. Забияка схватил подростка за плечи и прижал к себе.

— Успокойся, парень. Успокойся, говорю, он уже мертв. Успокойся, а то вальхи решат, что ты глумишься над их убитыми. Ну, успокойся же…

Когда плечи Гислы перестали вздрагивать и он, наконец, затих, Торгейр, передав подростка на попечение Хьяля, змеей зашипел на Бьёрна.

— Ты, глупый медведь, думай, что делаешь. Это его первый убитый.

— Знаю. Я это самое. Хотел его этим подбодрить.

Торгейр, на котором самом лица не было, лишь махнул рукой.

Ладьи шли по реке.

Несмотря на спешку, сборы, особенно возня с раненными, заняли немало времени. Когда они наконец отчалили, был уже полдень. Убитые, почти десяток тел, лежали на дне одной из лодок. Вечером предстояли похороны.

Воины молчали. Никто не тянул помогающую гребле песню. Не было слышно даже обычных для сборища молодых мужчин шуточек. Торгейр, что греб рядом с Хьялем, тоже был необыкновенно серьезен.

— Хьяль, что ты чувствовал, когда впервые убил человека? — Вопрос был настолько неожиданным, что скальд на время опешил.

— Мне было не до чувств, а тем более их оценки. Я был очень занят. Пытался не дать убить себя его близкому другу.

— А потом, когда появилось время?

— Я не хочу об этом говорить, Торгейр.

— Значит, тоже трясло. Я часто думаю, почему так пугает именно первое убийство? Отец погиб, когда мне было пять. Вообще, многие из родни и друзей погибли. Некоторые у меня на глазах. Некоторые еще до того, как я убил впервые. Я видел смерть от меча не раз. Но, когда зарубил во время сбора дани на севере одного из напавших на нас хердаландцев, вел себя так же, как Гисла сегодня, а меня ведь еще не подтаскивали полюбоваться свежим трупом. Мне кажется, все дело в том, что смерть даже близких людей, даже на наших глазах, она все же остается чужой и далекой. Мы не верим в нее, не подпускаем к себе. И лишь когда убиваешь в первый раз, сам, своими руками, то с полной ясностью осознаешь, что ты тоже умрешь. Что рано или поздно тебя тоже точно также убьют.

— Мы все равно все умрем.

— Умереть можно по-разному, Хьяль. Очень по-разному.

Весь остаток пути Торгейр молчал.

В тот день они прошли совсем немного. Людям нужно было прийти в себя после боя, да еще предстоящая церемония прощания.

Конунг приказал остановиться на отдых и ночлег на зеленом лугу между двумя обрывистыми холмами. Более высокий из холмов Агнар решил сделать местом захоронения погибших воинов. Необходимого для погребального костра топлива на берегу было не много — пришлось отряжать воинов в чернеющий поблизости лес.

Перед началом погребения как назло зарядил мелкий дождь, что не улучшило и без того хмурого настроения. С большим трудом добытые дрова сложили в форме сруба, который заполнили хворостом. Сверху настелили из толстых веток импровизированный помост, на который положили тела погибших. Лишних доспехов и оружия не было, а нападавшие полностью обобрали трупы, содрав, с кого успели, даже одежду, поэтому собирать умерших в самую дальнюю дорогу пришлось едва ли не всем отрядом. Каждый давал что мог. Кто нож. Кто фибулу. Кто яркую бусину. Кто шерстяной плащ.

Когда погибшие братья были соответствующим образом подготовлены, воины встали вокруг тесным кругом. Прощальные слова от лица дружины по древнему обычаю произносил вождь. Сначала конунг вспомнил, что погибшие были хорошими воинами, не бежали боя и не раз спасали друзей от смерти. Люди выражали одобрение криками, и постоянно лезли к конунгу с подсказками, чем был хорош тот или иной погибший. Под конец Агнар пожелал павшим друзьям на том свете, пока они дожидаются остальных, много выпивки, мяса и баб, а главное — не давать там спуску воинам других вождей. Последнее напутствие потонуло в одобрительных криках. После этого конунг молча подпалил хворост. Некоторое время был слышен лишь треск пылающего дерева.

Все так же молча, пепел собрали в глиняный кувшин, в котором до этого держали пиво, и уложили сосуд в заблаговременно врытую в землю лодку. Воины горстями и шлемами бросали землю на последнее пристанище мертвых друзей. Вскоре на холме вырос еще один холмик размером поменьше. На вершине рукотворной возвышенности был водружен деревянный столб, на котором Горм вырезал руны:

После церемонии прощания люди выглядели подавленными. Кратковременный душевный подъем сменился апатией.

— Нам даже нечего было положить на их погребальный костер. — Задумчивая печаль Торгейра сменилась откровенной злобой. — Думается, у них в ногах великолепно смотрелась бы голова того рыжеволосого со шрамом.

— Сомневаюсь, у него на диво противная рожа. Хуже, чем у дана. Тем более, что после сегодняшнего мы их явно больше не увидим. — На душе у Хьяля тоже было не сладко. Что-то с этим походом не ладилось. Притом едва ли не с самого начала.

Рядом, словно из ниоткуда, возник Тристан.

— Обязательно увидите. Их предводитель сегодня все сделал правильно, но совершил ошибку, показавшись так рано. Мог бы и подождать. Тем более, что ждать оставалось совсем немного.

— Подождать чего?

— Что ты имеешь в виду?

Тристан лишь загадочно улыбнулся и направился к стоящему в стороне от остальных воинов конунгу.

Забияка рванулся было за ним, но Хьяль положил руку ему на плечо.

— Кажется, я знаю. Он хотел сказать, что они повторят попытку на волоке.

Видя смурное настроение воинов, Агнар решил, что лучшее средство от хандры это работа и начал раздавать приказания. Остаток вечера прошел в хлопотах. Люди устанавливали палатки. Разводили из остатков топлива костры. Готовили пищу. Затрещали дрова. Забурлили водой котлы с ароматной похлебкой. Хьяль только сейчас понял, как они стосковались по горячей еде. Пользуясь передышкой, хирдманы занялись давно откладываемыми хозяйственными мелочами. Кто чинил порванную в схватке одежду, кто раз за разом водил точильным бруском по мечу, спрямляя едва заметную выщербину.

Похлебка была готова, когда уже начало темнеть. Люди расселись вокруг пышущих жаром костров.

По приказу Агнара Бьёрн притащил бочонок меда, который они везли от самого Эйнара.

Воины расселись вокруг костров. По рукам пошли полные пенным напитком кубки.

Разговоры постоянно возвращались к погибшим сегодня товарищам. Торгейр вспомнил, как однажды подбил перебравшего браги Хравна Простака, который по его словам недалеко ушел умом от Бьёрна, оседлать племенного бугая. К чести Хравна, надо сказать, что оседлать быка у него получилось. Правда, следующую седмицу он не мог ходить без посторонней помощи.

— И таких остолопов сегодня принимают в чертоге павших. Надеюсь, он хоть там сможет ничего не вычудить. Хотя бы один вечер, — закончил Забияка под дружный смех дружинных.

— Вполне возможно, ведь там не будет тебя, чтобы давать ему дурные советы, — с легкой улыбкой заметил Ульф.

— Свинье и дождь не нужен, чтобы грязь найти. Жаль, что Хравна не было с асами, когда искали, кто засунет кисть Фенрису в пасть. С его слабостью к дурацким спорам Тюр бы до сих пор ходил с обоими руками.

Дружинные рассмеялись.

— Дядя Хьяль, — обратился к скальду Гисла, — понятно на севере, но мне всегда было интересно, а как валькирии находят погибших в других землях. Вот сегодня бой был здесь, в стране вальхов, и что валькирии принесутся за море искать павших, привлеченные запахом крови? Или они следили за нами с самого начала пути?

— Делать им больше нечего, как за нами следить, — фыркнул Торгейр.

— А как тогда наши воины попадут в Вальхаллу?

— Мне кажется, валькирии как-нибудь договорятся с местными богами.

— Ты имеешь в виду христианского бога?

— У этой земли свои боги, — вступил в разговор молчавший до этого Тристан. — Племена богини Дану, что с приходом Христа ушли в подземные холмы-дворцы сиды, что возвышаются на берегах синих рек и посреди зеленых равнин. Среброрукий Нуада, солнечный Луг, неистовая, но от того еще более прекрасная Морриган, весельчак Дагда. Они часто выходят из своих полных чудес подземных дворцов и бродят по земле, которую когда-то потеряли, оплакивая судьбу. Их можно встретить на полях и в рощах, на берегах рек и озер, на морском побережье. Они похожи на людей, но, если ты увидишь их, сразу поймешь, кто перед тобой. Много бродит по этим землям и других более древних существ. Боги народов, что жили здесь задолго до вальхов. Растерявшие былую силу и мощь, но все равно превосходящие людей мудростью и знаниями тысячелетий. Их можно встретить в лесах, которые когда-то являлись их домом, и болотах, где им легче всего прятаться от людей, и особенно христианских священников, которые их ненавидят. А еще есть десятки существ, обитающих в стволах старых деревьев, омутах озер, кипящей воде родников, стоячих камнях и зарослях вереска. С каждым годом их становится все меньше. Слуги Христа называют их бесами, охотятся на них и изгоняют из обиталищ, рубят деревья, засыпают родники, дробят камни, что для этих существ сродни смерти. И все равно, количество их еще велико. Ведь Христос далеко, и божественная суть Троицы понятна даже далеко не всякому монаху. Тогда как священный камень близко, и в туманное полнолуние можно увидеть танцующие вокруг него огоньки — души предков и древних существ, что когда-то правили островом. Даже для большинства христиан ближе местные святые, покровители семей родов и местностей, нежели сам образ триединого бога. Эрин еще не расстался до конца со старой верой. Пока не расстался. Вопрос надолго ли это?

— Знаешь, Тристан, иногда ты говоришь ну прямо, как монах, — заметил кто-то из хирдманов.

— Отец очень не любит об этом упоминать, но одно время я хотел посвятить себя вере. Даже жил в монастыре. Может, жил бы и дальше.

— И что помешало? — как всегда не удержался от подколки Торгейр.

Тристан тяжело вздохнул.

— Однажды я заночевал с отрядом паломников на берегу большого озера, рядом с которым возвышались древние пользующиеся славой волшебного места холмы. Мне не спалось, и я направился на берег. Меня словно что-то тянуло туда. В ту ночь была полная луна, ее призрачный свет серебрил воду. Я брел по песку и вдруг услышал тихую чарующую музыку. Она была прекрасна. Ни до того ни после я не слышал такой красивой музыки. Я замер, будто околдованный. Я не мог шевельнуться. Сначала мелодия звучала тихо и вкрадчиво, но с каждой минутой все более и более нарастала, пока не заполнила мир вокруг. А потом я увидел скачущую по берегу кавалькаду. Мужчины и женщины, юные и прекрасные, с серебряными волосами, ярко зелеными глазам, тонкими чертами лица и безупречной, белоснежной, словно светящейся изнутри кожей. Одежда их была сшита из ярких легких тканей и усыпана драгоценностями. Из оружия — только изогнутые луки да тонкие мечи. Любая их лошадь стоила явно больше чем весь двор моего отца. Они проехали мимо, а я стоял и не мог пошевелить ни единым пальцем. Я освободился от чар лишь, когда всадники растаяли вдали, но так и не смог сомкнуть глаз до самого утра.

Я было подумал, что мне привиделось, но музыку в ту ночь слышали и другие паломники. Хорошо, мне хватило мозгов не распространяться о увиденном. Утром ведший нас священник произнес проповедь, призывая проклятие на головы богомерзких сидхов, населяющих недра холмов, и божился, что добьется, чтобы на берегу озера построили церковь, которая не позволит этим порождениям ночи открыто бродить по христианским землям.

А я с тех пор постоянно вижу один и тот же сон. Серебрящаяся в лунном свете вода, всадники на прекрасных конях и мелодия, которую я, как ни бьюсь, не могу утром вспомнить. С тех пор я забыл о Троице и Христе, и не верю, что древние владыки острова были бесами и служили Дьяволу.

Воины заворожено молчали, представляя себе лунную чашу водоема и светловолосых стройных красавиц на ухоженных грациозных скакунах. Настроению подался даже Торгейр. К сожалению, среди них оказался еще один даже более любопытный и непоседливый человек.

— Дядя Тристан, извини. Но … вот сейчас умирающие вальхи уходят в христианский рай. А куда попадали древние герои, не принявшие христианства? — Гисла просительно смотрел на ушедшего глубоко в себя сына Эйнара. Видимо, тема посмертия серьезно увлекла мечтательного подростка.

— Они уходили в Тир-На-Ог — Страну вечной молодости. — Голос галл-гойдела так и остался мечтательным. — Край радости и счастья. Его существование признавал даже сам святой Патрик. Рассказывают, что он призывал оттуда духов древних героев, в том числе самого Кухулина, воинов Ульстера, легендарных фианов которые по его приказу отстаивали перед королями преимущества новой веры — по крайней мере так записано в священных книгах христиан. Но мне куда больше нравится рассказ о том, как Патрик повстречался с Ойсином.

Ойсин был героем седой древности, воином и бардом. Он был так хорош собой, что его полюбила волшебница Ниам и живьем забрала с собой в чудесную страну. Триста лет Ойсин провел в стране вечной молодости с возлюбленной. Но затем он затосковал по родине и отпросился увидеть места, где вырос. Ниам отпустила героя, подарив ему волшебного скакуна, но взяв клятву: ни в коем случае не слазить с коня, ни при каких обстоятельствах не ступать ногой на землю Зеленого острова. После того, как Ойсин пообещал, налетел чудесный ветер и забрал барда в Эрин. Поэт был рад оказаться в местах, где вырос, но вскоре Ойсин понял, что, пока он гостил в стране блаженства, остров изменился до неузнаваемости. Отгремело множество битв, вся его родня давно мертва, даже вера и та стала другая, а люди измельчали и стали будто карлики по сравнению с теми великанами, что населяли остров в его времена. Однажды Ойсин увидел, как триста человек пытаются разом сдвинуть мраморную плиту, и решил помочь. Он один поднял плиту, даже не сходя с коня, но при этом богато украшенная упряжь скакуна лопнула, и герой, соскользнув с седла, задел одной ногой землю. Волшебный конь тотчас исчез, а сам Ойсин превратился в дряхлого старика, которому путь в страну вечной юности всяко заказан.

Так вот, уже будучи стариком, Ойсин встречался с Патриком. Христиане рассказывают, что тот спас Ойсина от голода, поделившись последней едой. Святой и бард, подружились и часто вечерами вели долгие беседы. В том числе, Патрик убеждал героя спастись, обратившись к правильной вере, рассказывал ему об ужасах ада, в который Ойсин попадет, если не отречется от старых богов. На все уговоры великий бард отвечал, что не может поверить, что царство небесное было бы закрыто для легендарных героев и бардов древности, если бы они пожелали туда войти, и что сам Иисус гордился бы дружбой с ними. А если они в аду, то какой прок Ойсину в бессмертии рая, если в нем не будет его друзей, не будет ни охоты, ни любви женщин, ни старинных преданий, ни веселых песен. Уж лучше он тогда умрет, как жил. Вот как ответил великий бард великому святому.

— Подобное рассказывают про конунга фризов Радбода, — заметил Хьяль. — Когда в его страну пришли люди креста и стали склонять к своей вере, живописуя блаженства рая, они не многого добились. Радбод был воинственным королем и мог рассчитывать на место в чертогах павших. Тогда они стали расписывать конунгу, что его ждет в случае отказа, а, надо заметить, христианский ад намного худшее место, чем наша Хель. В итоге проповедники уговорили конунга принять крестильный обряд. И вот Радбод стоит над котлом с освященной водой, по ихнему купелью, и уже собирается ступить в нее, что будет означать, что он принимает веру в Христа. Вокруг священники в богатой одежде. Ждет своей очереди креститься знать, которой все это, может, и не по нутру, но, которая понимает, что лучше конунгу не перечить. Ждут простые дружинные, которым это вообще все равно, потому как они считают, что от купания их жизнь ничуть не изменится, и что оно никак не помешает приносить жертвы старым богам. В общем, все ждут этого судьбоносного шага. И вот Радбод, уже ступив одной ногой в купель, вдруг замирает и спрашивает проводившего обряд монаха, где сейчас находятся его умершие предки. Монах, стремясь еще больше запугать конунга, отвечает, что раз они некрещеные, то все сейчас находятся в аду. Это было ошибкой. Радбод поспешно вынул ногу из купели и во всеуслышание заявил: «Где находятся эти храбрые, там хочу быть и я». После чего выставил христианских проповедников из страны к вящему удовольствию знати и дружинных, которым те беспрестанными поучениями мешали наслаждаться войной, мясом и женщинами.

— Хм. Ступил в котел, и ты христианин. Так просто?

— Действительно просто. — Вмешался в разговор Асмунд. — На тинге один знакомый баял, что к ним однажды приперлись христианские проповедники и, кто разрешал побрызгать на себя водой, тому они дарили чистую одежду, в которой проходил обряд. Многие деревенские, посчитав, что хорошее полотно стоит того, чтобы чуть-чуть вымокнуть, купались по нескольку раз. Но потом монахи, заметив, что купают одних и тех же людей, почему-то стали возмущаться и отказались давать селянам одежду. Разозленные люди отобрали у жрецов все привезенное добро, но самих трогать не стали, позволив беспрепятственно уехать домой, в надежде, что однажды жрецы вернутся и привезут с собой еще что-нибудь полезное для хозяйства.

— Получается, вся та деревня с тех пор христиане, а Безумный? — Хитро прищурился Торгейр.

— Даже не знаю, но в любом случае это не делает их богаче и счастливее. Это стать христианином просто, а потом столько всякой маеты — паломничества, молитвы, непонятные обряды. Хуже всего посты, когда ты по нескольку седмиц не должен есть мясо.

— Как так! Без мяса по нескольку седмиц! — удивленно затрещали люди.

Посовещавшись, воины решили, что их вера намного лучше. Своеобразный итог высказанному подвел Коль.

— Много богов это, в первую очередь, удобно. Я молюсь Одину перед битвой. Ньерду перед плаванием. Улю на охоте.

— Тору на рыбалке, — прервал его Забияка. — А Фрейру перед близостью с женщиной, потому что иначе ничего не получается. — хирдманы дружно заржали.

— А кому молишься ты, Торгейр? — спросил обиженный Коль.

Вместо Забияки ответил Хьяль:

— Гейр молиться Локи. Разве вы еще не поняли, кто на самом деле в душе наш Гейр?

— Ты прав, Безумный, Локи был хорошим богом. Умным, хитрым. Сколько раз он выручал асов из разных бед.

— В которые сам же их втравливал. Смотри, как бы тебя не подвергли его участи. — Обычно отходчивый и добродушный Коль в этот раз явно не собирался спускать насмешку. Хьяль еще раз подумал, что этот бой слишком дорого дался им. Из ищущих добычи, они сами едва не стали ей, а это весьма болезненно для людей, привыкших быть грозой всего света.

— Кишка тонка, — беспечно откликнулся Торгейр.

В разговор вступил обычно молчаливый Ульф.

— Хм. Ты действительно хочешь во всем походить на Локи, о мой сладкоречивый друг?

Торгейр напрягся, чувствуя ловушку. Но он не носил бы своего прозвища, если бы умел остановливаться на полпути.

— Да, я хочу походить на него.

— Хм. Хьяль, помнишь, ты рассказывал мне историю о том, как Асгард был окружен каменной стеной?

Хьяль усмехнулся:

— Лучше скажи, как Один получил коня.

Певучим голосом скальд начал рассказ:

— После поражения в войне с ванами асы часто подумывали выстроить вокруг города богов высокую каменную стену, которая позволила бы им лучше держать оборону в случае новой войны. Но как-то все не доходили руки.

Однажды солнечным утром, в начале лета в ворота Вальхаллы постучал великан обличьем больше похожий на человека. Он предложил асам в течении трех лет выстроить вокруг Асгарда крепостную стену, равной которой не будет ни в человеческих землях, ни во владениях ванов, ни в стране йотунов. Взамен он просил ни много, ни мало, а богиню любви Фрейю в жены, луну и солнце в качестве приданного.

Асы, сочтя такую цену непомерной, уже хотели было прогнать великана взашей, но тут на совет явился опоздавший Локи. Выслушав суть предложения, отец лжи заявил, что отказываться от подобного подарка судьбы ни в коем случае нельзя. Нужно лишь изменить условия сделки. Пусть великан построит стену за год, и, если не успеет к началу следующего лета, то останется без обещанной платы. Однако, великан выставил встречное условие. В таком случае ему будет помогать его конь, Свадильфари. Локи уговорил асов согласиться. В тот же вечер великан начал работу.

Ночами при помощи Свадильфари, который оказался необыкновенно рослым и сильным жеребцом, великан подвозил к стройке громадные каменные блоки, которые днем ставил один на другой и скреплял между собой раствором. Стена росла с каждым днем. Она действительно получалась огромной, и не было ей равной ни в человеческих землях, ни в землях богов, ни в стране йотунов. Строитель совсем не спал и, казалось, ни отдыхал ни минуты. К концу намеченного срока стало ясно: все идет к тому, что он закончит работу вовремя.

Необходимость отдавать великану красавицу Фрею, а также оба светила мало радовала богов. Но способный справиться с великаном Тор еще зимой уехал по делам на восток. Да и нарушить слово означало опозорить себя. Во всем произошедшем асы обвинили Локи. Мол, раз это он уговорил их принять предложение каменщика, то ему и соображать, как сорвать сделку, не нарушив условия уговора.

Хитрый ас задумался на некоторое время, а затем, просияв, заявил, что знает решение этой задачки.

Следующей ночью, когда великан в очередной раз отправился за камнями, из леса выскочила прекрасная белая кобылица и с призывным ржанием начала увиваться вокруг Свадильфари. Хозяин коня пытался отогнать ее, но кобыла ловко уворачивалась от бросаемых в нее камней и знай себе крутила хвостом. В общем, жеребец не выдержал и, порвав упряжь, бросился за искусительницей в чащу. Всю ночь до рассвета великан искал коня, но тот как сквозь землю провалился. Недостроенными к тому моменту оставались только ворота, но и сроку до конца строительства оставалось три дня. Без чудесного коня великану было ни за что не закончить работу в положенное время. Получается, он целый год работал на асов бесплатно.

Подозревая, кто всему виной, разъяренный великан заявился поутру в Асгард, начал грозить богам местью родни и так разъярился, что бросился на богов с кулаками. Но тут раздался раскат грома. То была колесница Тора. Как известно, Громовник никогда с великанами особо не церемонился. Без долгих разговоров Тор раздробил каменщику голову молотом.

Асы хотели было поблагодарить Локи за выдумку с кобылой, но нигде не смогли его найти. Подумав, что не до конца уверенный в успехе плана хитрец решил на всякий случай скрыться, асы постарались забыть об обманщике.

Через несколько седмиц в ворота крепости вбежала беременная кобылица. Из последних сил она добралась до двора усадьбы богов, где, в муках стеная от чудовищной боли, родила жеребенка. После чего на глазах у изумленных асов обернулась изрядно осунувшимся и погрустневшим Локи. Как выяснилось, тот сам превращался в кобылу, но не успел вовремя избавиться от одуревшего от страсти жеребца, а потом ему было не до снятия заклятий из-за беременности. Отсмеявшись, боги решили, что это достойное наказание за опрометчивые советы.

Жеребенка Один взял себе. Видимо из-за двойственной природы родителя, у того оказалось восемь ног. Когда жеребенок подрос, это обернулось чудесным свойством. Превратившийся в прекрасного коня он мог одинаково легко скакать по воде и воздуху. За это Один прозвал скакуна Слейпниром — Быстро скользящим.

Вот и вся история. — Хьяль замолк и потянулся за кубком.

— Зачем ты попросил Безумного рассказать эту байку? — подозрительно спросил Торгейр.

Прежде чем ответить, Ульф некоторое время задумчиво ворошил багряные угли угасающего костра. Когда он заговорил, голос его был совершенно серьезен.

— Хм. Ты же хочешь походить на Локи во всем, Торгейр. Тогда роди нам восьминогого жеребца. Я видел в стойле Эйнара та-а-акого конягу. Он великолепно подойдет на роль отца. В этой безумной стране нам очень пригодится восьминогий жеребец, скачущий по воде и по воздуху. Чего тебе стоит, Торгейр.

Смеялись от души. Смеялись до упаду. Хьяль думал, что живот разорвется от распирающего его смеха. Торгейр поначалу схватился за меч. А потом оглянулся вокруг, на мало не катающихся по земле хирдманов, на впервые за день улыбнувшегося Гислу, и, запрокинув голову, засмеялся вместе со всеми.

Они разбрелись спать далеко за полночь.

Лежа в уютном спальном мешке, Хьяль еще долго глядел в полное незнакомых созвездий небо, слушая доносящиеся из далекого леса голоса ночных тварей, вдыхая пряный запах душистых трав. В душе скальда царил непривычный покой.

Второе утро подряд начиналось для Хьяля с вальхской ругани. Он проснулся от резкого удара в грудь и дикого ора. Почти над самым ухом раздавались сдавленные проклятия на ирландском языке, перемежаемые яростным северным матом.

— Что за сумасшедшая страна! Им что — опять неймется!? — взвыл Хьяль, с трудом продирая глаза и лихорадочно нащупывая рукоять предусмотрительно положенного рядом меча. Скальду почти удалось подняться, когда что-то визжащее прокатилось по нему, вновь опрокидывая на землю. — Совсем с ума посходили!

Хьяль наконец-то выпутался из спального мешка и с обнаженным клинком вскочил на ноги, готовый дать отпор толпам врагов. Однако раскрашенных громил подобных вчерашним поблизости не было. Причиной столь раннего подъема оказался Гисла, прижавший к земле вырывающегося мальчишку, явно вальха, на вид лет десяти-двенадцати. Мальчишка-вальх и был источником визгливого воя, перебудившего лагерь.

Заспанные викинги, поголовно с оружием в руках, плотной толпой обступили драчунов. Ульф с трудом отцепил Гислу от поверженного противника и рывком поднял ирландца за шиворот, отчего чуть не треснул хлипкий ворот рубахи и не порвался тонкий ремешок удерживющий деревянный крест. Хьяль не ошибся: парню действительно было около десяти лет, он был чудовищно тощим и чумазым.

— Гисла, что за дела? Где ты это взял?

Мальчишка-вальх дико заорал и попытался лягнуть Ульфа ногой в живот. Викинг с силой дернул рукой. Ирландец клацнул зубами и на мгновенье замолк, но почти тут же завелся снова. Под глазом у него наливался густой чернотой здоровенный синяк.

Гисла поднялся, потирая расцарапанное лицо:

— В камышах. С утра поднялся по нужде и наткнулся на этого. Он пялился на лодки во все глаза, я наполовину спал. Вот и столкнулись лбами.

— Куда вообще смотрят часовые. Второе утро насмарку из-за этих вальхов. — Торгейр был в своей стихии. — Ульф, что ты собираешься с этим делать? Хотя надо бы спрашивать об этом Гислу. Все-таки его добыча.

— Допросить, — зло процедил Ульф. Мальчишка, не оставлявший упорных попыток лягнуть северянина, несмотря на то, что за каждой такой попыткой следовал новый рывок, как раз дотянулся до запястья Ульфа, но, получив очередную затрещину, вынужден был разжать зубы. — И чтобы обязательно с пытками.

— Ты знаешь их птичью речь, Ульф? — Голос Торгейра был полон неприкрытого сарказма.

— Зачем Ульфу знать их язык, когда у нас есть свой вальх. — Хьяль поспешил вмешаться в назревающий скандал.

— Ты это о нашем провожатом? Так он не настоящий вальх, а так — полукровка.

— Торгейр, ты же сам постоянно твердишь, что во мне нет ни капли северной крови, тем самым, кстати, непонятно кого оскорбляя больше — отца или мать. — Тристан бесшумно возник из-за спины раздосадованного Торгейра.

— Проклятье. Хорошо, теперь у нас есть два вальха. Ульф, заткни хотя бы своего. — От постоянного встряхивания и постепенно доходящего понимания, во что вляпался, мальчишка заводился все больше. Перемежаемая клацаньем зубов, речь стала совершенно бессвязной.

— Что он верещит? — спросил Тристана Ульф.

— Вам лучше этого не знать.

— Почему это? — как всегда непрошено встрял в разговор Забияка.

— Либо вы убьете его, либо покончите с собой от чувства поруганной гордости. — Предотвращая дальнейшие расспросы, Тристан пояснил. — Сейчас он как раз рассуждает, как это у таких скопцов и любителей овец, какими были ваши отцы, могли вообще родиться дети.

Торгейр с препаскуднейшей ухмылкой потянул из-за пояса нож. — Сначала нос, потом уши.

Стоящие тесным кружком викинги одобрительно заворчали.

— Нет, это моя добыча.

Забияка с удивлением посмотрел на Гислу, но быстро сориентировался:

— Ты прав, за него тогда нормальной цены не дадут. Хорошо, тогда я просто его оскоплю.

— Я сказал нет. — Гисла посмотрел на кумира с такой злостью, что Торгейр опешил.

— Спроси его, зачем он шпионил за нами? — Агнар как всегда сохранял спокойствие. Хьяль в очередной раз подумал, как же все-таки этому балагану повезло с конунгом.

Тристан выдал певучую фразу. Ответом ему была длинная тирада, произнесенная чрезвычайно напыщенным тоном.

— Он не шпионил, он обходил свои владения, в которые вы подло вторглись…

— Так он еще и умалишенный, — довольно констатировал Торгейр. — Ты прав Гисла, если ему еще и уши отрезать, его никто не купит даже овец стеречь.

— Говорит, что он Патрик Могучий сын Брайана Кровавого великого вождя…

— Он не может быть сыном вождя. Слишком щуплый, да и одет во рванье.

— … великого вождя, — с каждым словом пленник все более раздувался от гордости, — победителя сотен, убийцу грязных, гхм, то есть вас, грозу и хозяина этой реки. Так, титулы опускаем… Еще он говорит, что вы обречены. За то, что ступили на их землю и плохо обошлись с ним, — на протяжении следующей длинной и чрезвычайно эмоционально насыщенной фразы мальчишка делал страшные лица и размахивал руками, — по-моему, он еще не определился со способом казни.

— То есть, та патлатая свинья, что напала на нас вчера, его отец? — Глаза Торгейра, который при необходимости легко вычленял из разговора самое главное, многообещающе загорелись.

Тристан перевел вопрос.

— Говорит, что его отец не нападал на вас вчера. Он не настолько глуп, чтобы грабить идущих вниз по реке. У вас же совсем пустые ладьи. Что касается патлатой свиньи, то она жива только потому, что хорошо прячется от его отца. Парень возмущен, что свинья вновь посмела заниматься грабежом на их реке. Продолжать?

Агнар кивнул, давая Тристану добро на дальнейшие расспросы.

Сын Эйнара некоторое время беседовал с мальчишкой. Когда пленный отказывался отвечать, Ульф хорошенько встряхивал его, и на маленького вальха тут же снисходил дар красноречия. Хотя, как заметил Хьяль, для того того, чтобы разговорить его особых усилий прилагать не приходилось. Похоже им «свезло» изловить местного Торгейра. Пока, правда, еще не вошедшего в полную силу, но уже умеющего скалить зубы и не понимающего, когда лучше держать за ними длинный язык.

Наконец Тристан повернулся к вождю викингов.

— Похоже его папаша и наш вчерашний знакомый старые враги. Кажется, я даже слышал об этой парочке. Никак не могут поделить реку. Причем, уже не один десяток лет. Несмотря на заверения мальчишки, что Раудри, так зовут вашу свинью, жив только божьим попущением, судя по всему, силы сторон примерно равны. А это значит, что ни один, ни другой не могут решиться на большое сражение. Вот и гадят друг другу помаленьку и исподтишка.

— Примерно равны — это сколько?

— Мне кажется, не меньше сотни бойцов у каждого. Вчера на нас напали только те, что оказались под рукой. К следующему разу боров подготовится серьезно и соберет все силы.

Конунг хмыкнул.

— Тогда надо постараться использовать добытого Гислой зверька к своей выгоде. — Агнар глубоко задумался. — Спроси, как его героический отец отнесется к тому, что мы поможем ему расправиться с боровом, да еще и в знак доброй воли и серьезных намерений вернем ему сына?

— Он говорит, что отец прекрасно справится и без вас. Он очень могучий и …

— Знаю, убивает вальхов десятками, а нас вообще сотнями. Скажи парню, что тогда он нам не нужен и на закате мы его чудовищным образом казним.

Мальчишка заметно побледнел, но наглости в тоне не убавил.

— Он говорит, за вычетом угроз и ругательств, что не боится ни смерти, ни пыток. Единственное о чем он жалеет, что умирает от рук таких ничтожных созданий, как вы. Но отец обязательно отомстит за его смерть и оденет ваши, без сомнения вшивые, головы на колья на стене их могучей крепости. — Подросток пропищал еще одну фразу. — Там таких голов много и все вшивые.

Торгейр согнулся в приступе беззвучного смеха. Конунг хмуро посмотрел на него.

— Ясно. С парнем говорить бесполезно. Попытать его хоть и хочется, да не стоило бы, если мы действительно хотим иметь дело с его отцом. Опять же вызнать, где селение необходимо.

Торгейр как по волшебству прекратил смеяться. На свет вновь появился столь любимый им нож. Викинги одобрительно зашумели.

— Мне кажется, есть способ проще.

Тристан произнес несколько фраз. Парень принял еще более напыщенный вид, но к общему удивлению ответил.

— Здесь неподалеку тропа. Она ведет к селению.

— Как ты узнал? — Интересно стало даже решившему, что все это его не касается, не выспавшемуся и оттого злому на весь свет Хьялю.

— Сказал, что конунг хочет вызвать его героического отца на поединок.

Торгейр закашлялся. хирдманы потрясенно молчали. Хьяль выругался, круто развернулся и пошел досыпать.

Выспаться Хьялю так и не дали.

Мальчишка оказался далеко не таким дураком, как могло показаться. Тропа на указанном месте действительно была, но Ульфу хватило одного взгляда, чтобы понять, что по этой траве никто уже давно не ходит. Да и вообще ведет она, скорее всего, в никуда.

В результате мальчишка вновь оказался в подвешенном состоянии, но, несмотря на все встряхивания и оплеухи, говорить отказался наотрез. Единственное, что они от него услышали так это еще несколько жутких историй о том, что его отец делает с пленными северянами.

Хьяль некоторое время ворочался, слушая затейливые переливы ирландской и северной брани, и, наконец, не выдержав, выбрался из уютного нагретого спального мешка. Однако решение проблемы было найдено без него. Не ожидавший наткнуться на северян так близко от дома ирландец хорошо наследил. По уверениям Торгейра пройти по его следам смог бы даже пьяный Бьёрн.

Лагерь кипел обычной утренней деятельностью. Люди разогревали на кострах остатки вчерашней трапезы, фыркая обтирались холодной водой, возились с оружием и доспехами.

Хьяль нашел конунга у одного из костров. Агнар о чем-то ожесточенно спорил с Асмундом.

— Сомневаюсь, что его станут искать до заката. Сдается мне, этому чуду не впервой пропадать на долгий срок. Скорее всего, поиски начнутся поздним вечером, а может быть даже завтра с утра. Кроме того, воинам нужно отдохнуть, а место слишком удобное, чтобы оставлять его из-за каких-то бабьих страхов.

— Хорошо, мы остаемся, но люди должны быть готовы уйти в любой момент. А вечером я собираюсь поговорить с его отцом.

— Агнар, я не думаю, что это хорошая мысль.

— Хорошая, плохая. Ты слышал, что Тристан рассказывал о перекатах. У тебя есть другая идея? — И прежде, чем набравший в грудь воздуха Асмунд начал говорить. — А лучшая?

Старик поджал губы, но сдержался. Он знал, что с решившим что-то для себя конунгом спорить бесполезно. Проворчав: «Весь в отца, такой же упертый, аки бодливый бык», Асмунд отправился готовить воинов к срочному отплытию на случай, если к ним вдруг на огонек заявится любящая родня пленника.

— Хьяль, — окликнул скальда конунг, — раз уж все равно шатаешься без дела, проследи, чтобы Торгейр не трогал мальца. С Забияки станется начать пытать его, и тогда вряд ли удастся договориться с местными миром. И вообще, чтобы Торгейр ни делал, отправь его к Асмунду, тот найдет для Гейра безопасное для остальных занятие. А потом позови Тристана. Посмотрим, какой из него получится северянин. — И Агнар загадочно улыбнулся.

Опасения конунга насчет Торгейра полностью подтвердились. Забияка оттащил паренька на край лагеря, развел неподалеку от связанного пленника костер и сейчас кипятил воду в медном котле, повешенном на железные прутья. За происходящим с большим интересом наблюдал Тристан.

Хьяль твердо решил не принимать участия в охватившей всех истерии. Однако напрямую ослушаться конунга было нельзя.

— Гейр, что это ты делаешь?

— Собираюсь приготовить ягненка. — Торгейр с глубокомысленным видом ощупал пленника, словно пытаясь определить: насколько тот откормлен и какие части будут самыми вкусными. В ответ мальчишка, извернувшись, укусил его, и, получив весомую затрещину, выдал гневную тираду.

— Парень сказал, чтобы ты прекратил его лапать. Он все равно тебя не хочет. — Тристан был убийственно серьезен. — Еще объяснил: куда и насколько глубоко ты можешь засунуть себе вон тот железный прут, если уж совсем невтерпеж.

— Я этот прут ему самому сейчас засуну. Еще глубже, чем советует. — Торгейр занес руку для новой оплеухи.

— Торгейр, тебя хочет видеть Асмунд.

— Проклятье. Чего старикану опять понадобилось? Ладно, мы с тобой еще поговорим, потомок овец.

Когда Забияка отошел достаточно далеко, Тристан заметил.

— Знаешь, мне кажется — парень понравился Торгейру.

— В смысле?

— Я хочу сказать, они похожи.

— Ага. Этот такой же наглый. В смысле, непоседливый и никогда не сдается. — Хьяль оглядел импровизированную кухню. Для пущего эффекта Торгейр не поленился притащить с корабля заляпанную кровью доску, на которой викинги обычно разделывали мясо. — Вот после таких, как Забияка, среди местных и ходят слухи, что мы едим пленных детей, да и вообще склонны к людоедству.

— И делаете с ними еще кое-что противоестественное. — Тристан улыбнулся. Улыбка эта была столь неожиданной и мимолетной, что Скальд подумал, а не показалось ли ему. — Потому к вам никто в плен и не сдается. Тем более, что славу людоедов вы заработали давно, и без шутников подобных Торгейру. Сразу после битву у Лох-Карлингфорда датчане готовили пищу, разводя костры прямо на трупах твоих поверженных соотечественников. От жара тела лопались. На землю выбегал нутряной жир. А даны сидели на истерзанных трупах и нахваливали провонявшую печеной человечиной похлебку. Вожди вальхов, узрев это, долго не могли прийти в себя от ужаса. Тогда они впервые задумались, каких союзников заполучили. Вот так.

— Занимательная история. Обязательно сложу о ней сагу по возвращении на север. Пока же, конунг хотел тебя видеть.

— Значит, он все-таки решился?

— Решился на что? Что за манера сегодня у всех говорить загадками?

Тристан улыбнулся столь же загадочно, как и конунг до этого.

— Вечером узнаешь. Уверен, ты не захочешь пропустить такое представление.

Весь день в лагере царило нездоровое возбуждение. Узнать его причину Хьялю никак не удавалось. Асмунд постоянно цеплялся с Агнаром, иногда срываясь на крик. К ним Хьяль с вопросами подходить как-то не решался. Торгейр ходил обиженный на весь свет и объяснять что-либо отказывался из принципа. Ульф куда-то пропал, а Тристан, видя беспокойство скальда, лишь улыбался.

Загадка разрешилась вечером. Уже на закате, когда быстро темнеющее небо заволокло тяжелой пеленой туч, конунг подозвал Хьяля и заявил, что, будучи скальдом и знатоком обычаев разных стран, тот в составе посольства из Ульфа и Тристана отправляется на переговоры с отцом пленника в его деревню. Задача договориться о помощи в борьбе с рыжей свиньей, а конкретно о возможности подловить его на бродах. Идти туда всем — верный путь к резне, потому и идут всего трое. Агнар сам с удовольствием пошел бы с ними, но — выразительный взгляд в сторону Асмунда — его убедили, что в этом случае торговаться могут начать уже с ними самими. Вряд ли этот Брайан не распознает другого вождя. При этих словах Тристан утвердительно кивнул, а Асмунд довольно оскалился.

— Ульф знает, что говорить. Так пойдешь? — Спросил Агнар с таким видом, что скальд почел за лучшее кивнуть. — Вот и славно. Жду вас к рассвету. Не появитесь, будем брать деревню штурмом.

Скальд изобразил на лице готовность и рвение, в глубине души понимая, что, если что-то пойдет не так, то к утру ему, скорее всего, будет на все глубоко наплевать.

Агнар хмуро хлопнул каждого по плечу, и под разразившимся столь вовремя проливным дождем троица послов направилась в сторону потенциально «дружественной деревни».

Чувствуя, как за шиворот липкими ручьями стекает ледяная вода, молясь, чтобы просмоленные факелы не погасли, скальд радовался одному: если даже у него и есть вши, их все равно сейчас вымоет напрочь. Он не хотел, чтобы о нем говорили впоследствии, мол, у того клятого лохланнца тоже была вшивая голова.

Фергал мак Нейл не переставая и на диво изворотливо клял ледяной ветер, что, сам будучи серьезной проблемой, вдобавок швырял в лицо не менее ледяной дождь. Вообще ночка выдалась та еще. Вместо постели с теплой женой ему приходится торчать на сторожевой вышке под проливным дождем и, проклиная все на свете всматриваться в затянутую пеленой дождя даль. А все из-за нелепых слухов о лодках, что видели где-то на реке, да в очередной раз запропастившегося куда-то глупого мальчишки, сына вождя.

Все знают, что лохланнцы не забираются так далеко. О Раудри не слышно уже больше двух месяцев. С тех самых пор, как они подстерегли полтора десятка людей Раудри во время охоты и развешали врагов на деревьях. А Патрик, этот мелкий проныра, так того вообще давно пора воспитать раз и навсегда. А то каждая проделка хуже предыдущей.

Подобно большинству жителей деревни Фергал часто страдал от выходок сына вождя. Этот малолетний пострел постоянно что-нибудь вытворял. То устраивал ловлю на бечеву с крючком соседских куриц, то привязывал раскормленным деревенским кошакам к хвостам самодельные звонкие погремушки и гонял их по дворам. Но особенно любил сын Брайана прокатиться с ветерком по главной улице на истошно визжащей свинье. В общем, стихийное бедствие, а не ребенок. Вот и сегодня не удосужился вернуться в деревню до захода. В другое время и дьявол бы с ним, но теперь из-за этих лодок и так караулы усилены, а тут еще единственный наследник вождя пропал. И теперь он, Фергал, на этой клятой вышке до самого рассвета торчи. С другой стороны, неохотно признал страж, Брайан никогда не защищает сына от чужой порки, если конечно за дело. Более того, Фергал хорошо помнил, что в детстве вождь сам был охоч до разного рода проказ и часто, пойманный, бывал нещадно бит людьми от них пострадавшими. Отец вождя Старый Патрик в этом случае тоже и не думал вставать на защиту отпрыска. Так что, можно сказать, у них это добрая семейная традиция.

Брайан почти не всматривался в горизонт, но не заметить несколько ярко горящих факелов было невозможно. Кого это духи ночи несут в такую тьму. Раз-два-три. Кажется четверо. Может кто-то из соседей, нашли сына вождя. Но ближайший сосед у них Раудри, так что в любом случае ждать ничего хорошего не стоит. Внезапно сверкнувшая молния высветила странных незнакомцев. Фергал удивленно протер глаза. Какого дьявола. Несмотря на то, что незнакомцы кутались в плащи, в свете разрезавшей небо вспышки Брайан успел рассмотреть чужую одежду и оружие. Лохланнцы? Значит, слухи не врут. Но что им здесь надо? Да еще вчетвером? Фергал, оскальзываясь на мокрых перекладинах лестницы, стал быстро спускаться вниз.

— Что за проклятая погода! Тор будто с ума сошел! Ладно бы дождь или ветер по отдельности! Вместе-то зачем!? — Забияка был как всегда недоволен. Он сбежал от Асмунда и нагнал их на полпути, неспособный пропустить столь интересное зрелище, как торги за голову сына местного вождя.

— Гейр, Тор здесь не имеет той силы, что на севере. У этой земли свои боги. И, кроме того, тебя никто с нами не звал, так что не ной. — Хьяль с тоской подумал, что с появлением Забияки их и так небольшие шансы пережить визит в «дружественную» деревню начали стремительно убывать. Конунг Бьёрна не отправил, потому что тот слишком медленно соображает для переговоров, так тут к ним привязался Торгейр, соображающий слишком быстро.

— Хм. Действительно Агнар не обрадуется, когда узнает, что ты увязался с нами, — заметил Ульф.

— Мне кажется, что конунг будет не против, если я присмотрю за вами. С вами же должен быть хоть кто-то кто способный за себя постоять.

Тристан приглушенно фыркнул.

— А ты там это… не смейся. Лучше думай, как начать походить на викинга. По нежной девичьей коже сразу видно, что вырос ты здесь, а не среди фьордов. — Торгейр был несправедлив. Одетый в просторные штаны и рубаху с заплетенными в сложные косы волосами Тристан напоминал, если уж не коренного вестландца, то какого-нибудь свева или дана точно. К тому же выросший среди северян говорил на их языке он без малейшего акцента.

Громада селения все явственнее вырисовывалась из ночной тьмы. Высокая крутая насыпь, частокол из толстых стволов с грубо заостренными верхушками. Две высокие, приспособленные для лучников башни, охраняли темный провал в насыпи, в котором притаились массивные ворота. Еще четыре вышки молчаливым предупреждением застыли по углам квадрата стен.

— Серьезная постройка. Благодарю тебя, Одноглазый, что нам не придется это штурмовать. Проклятие, да у них тут черепа на стенах. А парень-то не врал. — Опередивший всех Торгейр остановился у ворот из цельного дубового бруса и уже собрался было постучать, когда створки распахнулись. Да так резко, что Забияка едва успел отскочить.

Из ворот выплеснулась и застыла перед северянами хорошо вооруженная, но при этом скудно одетая и явно не выспавшаяся толпа.

Несколько мгновений царило напряженное молчание. Вальхи настороженно изучали пришельцев. Видимо, опасаясь ловушки, несколько воинов выскользнули из крепости в темноту и рассыпались, исследуя местность вокруг. На стене и башнях появились изготовившиеся к стрельбе лучники. Тишина становилась тягостной. Ирландцы пожирали глазами незваных гостей. Взгляды эти не предвещали ночным пришельцам ничего хорошего. Еще больше Хьяля не порадовал вид скалящихся лохматых псов, которых пока крепко держали за загривки, но могли спустить на незваных гостей при любом неверном движении.

— Мы пришли с миром, — на северном сказал пришедший в себя первым Ульф, держа на виду безоружные руки. Обращался он к здоровенному темноволосому вальху, которого кроме размеров отличала от остальных богатая одежда и норвежский меч с украшенной узорами рукоятью и золотыми накладками на ножнах.

Через короткое время вышедшие на разведку воины вернулись. Вожак разведчиков — неправдоподобно тощий, похожий на обтянутый кожей скелет ирландец с волосами цвета спелого льна, успевший нацепить лишь килт и рубаху, что еще более оттеняло его почти болезненную худобу, отрицательно помотал головой и хрипло выдохнул несколько слов, обращаясь к гиганту.

Ульф, удостоверившись, что его догадка верна, продолжил разговор.

— Мы пришли одни. Мы пришли с миром. Мы принесли вести о твоем сыне. Мы хотим обсудить возможность совместных действий против ваших врагов.

Во взгляде гиганта мелькнуло удивление.

— Я имею в виду Раудри. Мы пришли одни.

Видимо, не доверяя пришельцам, гигант испытующе посмотрел на вожака разведчиков. Тощий кивнул, подтверждая правоту их слов. Гигант, на мгновенье задумавшись, резким кивком указал северянам на ворота.

Во дворе крепости ирландцы плотным кольцом окружили четверку викингов. Тишина сменилась яростным рычанием. Откуда-то появились факелы. Гигант отошел в сторону, где о чем-то яростно спорил с главой разведчиков. Тем временем обстановка все более накалялась. Вокруг северян металась беснующаяся толпа. Звучали оскорбления и ругань, переходящие в утробный почти звериный вой. Побелевшие руки судорожно сжимали оружие.

Хьяль понял, что еще несколько мгновений и кто-нибудь из вальхов не выдержит. Одного удара кулаком, да что там, толчка или плевка, единственного действия, направленного против северян, хватит, чтобы десятилетиями лелеемая ненависть вырвалась на волю. И тогда их всех попросту разорвут на части. Да уж. Донельзя глупая смерть. Интересно, а разорванные обезумевшей толпой герои попадают в Вальхаллу?

Наконец темноволосый гигант соизволил вновь обратить внимание на непрошенных гостей. Плечом раздвинув завывающую толпу, он на ломаном северном обратился к Ульфу.

— Патрик у вас?

— Да. Он наш гость.

— Я знаком с северным гостеприимством, — глухо проворчал ирландец. — Что у вас за дело до Раудри?

— Он напал на нас вчера на реке. Мы знаем, что он собирается напасть снова. Знаем, где он собирается напасть, и хотели бы объединиться с вами против общего врага.

Темноволосый, обернувшись к толпе, бросил отрывистую фразу. Воины заорали, потрясая оружием. Сказанное им явно не понравилось, но вожаку было плевать.

— Мы поговорим в доме собраний. После чего решим, стоит ли иметь с вами дело. Вас проводят. — Тычок в сторону тощего. — Я тем временем успокою людей, а то с таким настроением вы рискуете не дожить до переговоров.

Не дожидаясь согласия, гигант кивнул командиру разведчиков, и тот целеустремленно направился в центр деревни.

Викинги шли за проводником по опустевшим улицам. Мужчины с оружием в руках галдели на площади, гул спора доносился даже досюда. Женщины и дети сидели по домам, настороженно глядя на пришельцев сквозь узкие щели в ставнях.

С самого начала провожатый задал такой темп, что уставшие с дороги северяне даже несколько подотстали.

— Эй, тощий, подожди. — По своему обыкновению принялся ругаться Торгейр. — Да стой ты, кому говорят.

Ирландец обернулся и произнес резкую фразу, видимо означавшую, что им следует поторапливаться.

— Значит, языка не знаешь. Да и откуда такому дохляку знать благородную северную речь, — продолжал изгаляться Торгейр. Светловолосый не обратил на него внимания. Забияка, выдал еще несколько заковыристых выражений. Убедившись, что проводник не знаком с северной речью, Торгейр перешел к делам насущным.

— Ну, что думаете? Около сотни воинов тут точно есть. Причем один этот их Брайан стоит нескольких. Мальчишка был прав. Он почти столь же велик, как Бьёрн. Так что можно и потягаться с этим Раудри.

— Встретили нас не ласково, но, кажется, здоровяк держит воинов в узде и, по крайней мере, если не договоримся, то хотя бы уйдем живыми. — Хьяль внимательно смотрел под ноги. На улицах встречались лужи, через которые были переброшены подгнившие доски. Кое-где чернели темные кучи непонятного происхождения, но вполне явственного запаха. Следствие постоянного пребывания в поселке разного рода скота. Как крупного и мелкого рогатого, так, судя по виду некоторых куч, и вполне человеческого. Вляпаться в какие-нибудь помои в этой проклятой темноте ему совсем не улыбалось.

— Хм. Вполне возможно. Хотя, может быть, перед этим нам отрежут что-нибудь на память. — Ульф был настроен более пессимистично.

— Но тогда наши друзья отрежут что-нибудь мальчишке на память.

— Тебе будет уже все равно. И вообще поменьше болтай. — Ульф подозрительно покосился на проводника, но тот не обращал на гостей внимания.

Тристан глубокомысленно молчал.

Дом собраний, расположенный в самом центре городка, представлял собой внушительное здание, сложенное из целых стволов деревьев. Над массивными дверьми был прибит скалящийся в черноту ночи огромный медвежий череп.

Тощий, как уже успел окрестить проводника Торгейр, плотно закрыл двери, отсекая гостей от доносившегося даже до сюда гама собравшейся у ворот толпы. Прекрасно знакомый с обстановкой дома провожатый, оставив викингов у дверей, исчез в темноте. Из другого конца комнаты послышались удары кремня. Пламя очага высветило просторное помещение, заставленное массивными столами и низкими скамейками. Стены увешаны шкурами, яркими тканями, среди которых выделяются несколько незнакомых викингам знамен, и оружием, в том числе явно северным. Хьяль обратил внимание, что все оружие чрезвычайно прочно, можно сказать намертво, закреплено на стенах. Пахнет старым деревом и прелой шерстью. Напротив входа на стене висит массивное распятие, на которое тощий вальх истово перекрестился.

Провожатый кивнул гостям на небольшой угловой стол, когда те расселись, с тем же невозмутимым видом подтащил к ним единственный в зале стул и вольготно расселся, повернув его спинкой вперед.

— А теперь давайте поподробнее, что у вас за дело ко мне, — широко оскаблившись, на чистом северном спросил он.

Вскоре начали подтягиваться остальные вальхи. Большинство успели заглянуть домой, привести в порядок одежду, умыться и расчесать волосы. В целом ирландцы поостыли и уже не столь горели жаждой убийства. Однако, по кидаемым в их сторону взглядам Хьяль понял, что жажда крови может вернуться в любой момент. Поэтому то, что все воины, предварительно перекрестившись на распятие, складывали оружие на скамью у входа, не могло не радовать. Тем более, что многие несли с собой небольшие бочонки и кувшины, в содержании которых Хьяль нисколько не сомневался.

Широко улыбаясь, к ним протолкнулся темноволосый гигант, которого они так опрометчиво приняли за вождя.

— Ну что, поговорили с конунгом? — Хьяль обратил внимание, что северный собеседника стал значительно лучше с момента их последней встречи.

— И это конунг? Но малец описывал его совсем не так. Парень говорил, что тот убивает людей десятками. — Торгейр был обижен, как ребенок. К ощущению обмана примешивались последствия жестокой словесной трепки, заданной не в меру болтливому Забияке Ульфом.

— Ага, и ест их трупы на завтрак.

— Что он однажды убил человека ударом кулака.

— Это было.

— Что однажды он убил трех доспешных северян, имея в руках только меч. Даже без щита.

— И это было.

На лице Торгейра сомнение отразилось так явно, что вальх звонко расхохотался.

— Внешность бывает обманчива, мой глупый северный друг. Сейчас от этого человека зависит: будете ли вы жить или умрете. И если умрете, то как. — Ирландец нехорошо усмехнулся.

Однако начавшего зубоскалить Забияку было трудно сбить с толку.

— А я думал, что у вас решение выносит общее собрание. Власть народа и все такое.

Гигант вновь улыбнулся.

— Ну, можно и так сказать.

А ведь ему нравится наглость Торгейра, внезапно понял Хьяль.

— А сам-то ты кто, если он здесь конунг? — продолжал показывать себя Торгейр.

— Я Конхобар, его правая рука. Не расстраивайтесь. Вы не первые, кто попадается на эту уловку. Но все делается к лучшему. Из ваших разговоров Брайан понял, что вы говорите правду, и на совете примет вашу сторону, а это многого стоит.

— Насколько многого?

— Вас, по крайней мере, не убьют.

— И на том спасибо. — Издевательский тон Торгейра ясно указывал, насколько он благодарен.

— Может быть, рабство. Или пытки. К примеру, кастрация. — Ирландец расхохотался, глядя на вытянувшиеся лица северян. — Ладно, не расстраивайтесь. На ваше счастье у вождя с чувством юмора хуже, чем у меня. — И здоровяк растворился в толпе, оставив викингов недоумевать к добру это или к худу.

Когда зал наполнился под завязку, Брайан вышел в центр расчищенного от столов пространства и выступил перед собравшимися с речью. Поначалу его слушали в полной тишине, но вскоре стали раздаваться отдельные негодующие выкрики, которые по мере продолжения речи слились в возмущенный гул. Затем разгорелся жаркий спор, переходящий на личности.

Викинги, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, сидели в углу. Еще до начала гвалта хмурый молодой ирландец почти кинул на их стол массивные кружки. Там оказалось пенное местное пиво. Хьялю напиток показался весьма недурственным, но Торгейр как всегда был недоволен.

— Овечья моча. Почему нам не прислуживают женщины?

— Гейр, ты предлагаешь, чтобы для нас устроили смотрины потенциальной добычи.

— Показали волкам самых тучных овец, — фыркнул Ульф. — Кроме того женщин на мужские собрания не пускают. С этим у них тут строго, не то, что на севере.

— А вот это правильно. Вальх, что говорят твои родственники?

Обычно спокойный Тристан зло посмотрел на Торгейра, но ситуацию объяснил. Сын Эйнара старался говорить по возможности вполголоса, несмотря на то, что его вряд ли смог услышать кто-нибудь посторонний. В зале царил настоящий гам. Никто из собравшихся даже не пытался спокойно и обстоятельно объяснить свою точку зрения. Участники спора предпочитали орать, сквернословить, тыкать друг в друга пальцами и, дабы придать больший вес своим словам, молотить по столам пудовыми кулаками.

— Они требуют нашей смерти. Большинство даже не желает вас выслушать, тем более что-либо обсуждать. Спор ведется главным образом по поводу того, как мы будем умирать. Вон тот здоровый, — Тристан указал на плечистого ирландца, лишь самую малость уступавшего размерами Бьёрну, — доказывает, что сыновей Брайан еще нарожает, в смысле наплодит, а пленные викинги большая редкость и достойное развлечение. Тем более, что от его чада селению только убытки. Тощий готов поступиться наследником, если сыновей ему нарожает говорящий лично. Кстати, это заявление добавило нам сторонников. Вообще он смышленый мужик этот Брайан.

Действительно, тощий вожак вальхов был единственным, кто сохранял спокойствие в океане хаоса. Брайан давал людям возможность высказаться, но не позволял им увлечься перечислением старых обид, разрешая говорить только коротко и по делу. Многие были недовольны, но пока желающих нарушать мир, за который он поручился, не находилось. Хотя Хьялю было ясно, что явление это временное, и рано или кто-нибудь все же не выдержит.

Наконец один из воинов, как раз тот, что доказывал, что от сына Брайана все равно никакого проку, раззадорил себя в достаточной мере. Вытащив из-за голенища сапога припрятанный нож, он решительно двинулся к викингам.

Тощий шагнул к нему и без всякого предупреждения коротко всадил кулак в кадык человека, который превосходил его, по крайней мере, наголову. Великан схватился руками за смятую шею, открывая корпус, получил еще один тычок, на этот раз в солнечное сплетение, и, заходясь в кашле, согнулся пополам. Брайан, схватив противника за волосы, звучно приложил его головой о край стола и выкрутил из безвольных пальцев нож. Тяжелое лезвие с глухим стуком вонзилось в пол.

Зал замолк. В звенящей тишине было прекрасно слышно, как ожесточенно матерится поперхнувшийся пивом Торгейр.

Через мгновение все продолжилось в том же духе. С одним отличием: по словам Тристана, голоса в их пользу звучали гораздо чаще.

Когда чаша весов наконец замерла в равновесии, Тощий вновь взял слово.

— Он объясняет им выгоды нашего предложения.

— А я думал, просит сохранить голову сына.

— О сыне ни слова. Я был прав, у них с боровом действительно давняя вражда. У одного правый берег, у другого левый. А вот реку и то, что плывет по ней, они поделить не в состоянии. Из-за этого происходят постоянные столкновения. Многие были убиты, но сил окончательно покончить с противником не хватает ни у того, ни у другого. Мне кажется, Брайан почти убедил своих, что мы подарок небес.

— Проблема в том, что небеса-то как раз против, — внезапно перебил Тристана Торгейр.

В зал влетел растрепанный священник, сразу начавший что-то истошно кричать, тыча острым пальцем в викингов и тряся позолоченным крестом на толстенной цепи. В данном случае перевод не требовался, однако Тристан все же решил объяснить основные претензии монаха.

— Вы язычники, безбожники, насильники и колдуны. Проклятие и угроза всему христианскому люду. Ну и … дальше вы сами знаете. — Священник от волнения заикался и брызгал слюной. — Что касается его лично, то он, прежде чем переселиться под защиту Брайана, два раза был у вас в плену. Оба раза подвергался страшным истязаниям, но так и не сознался, где находятся церковные реликвии.

— Странно, а руки-ноги, вроде, на месте. Так что, либо в плену он не был, либо сознался и очень быстро. — С неприкрытым сомнением глядя на священника, Торгейр демонстративно сплюнул. Хьяль только горестно закатил глаза.

Угасшее было обсуждение вспыхнуло с новой силой. В сторону северян, о которых вроде бы почти забыли, вновь начали бросать неприязненные многообещающие взгляды.

Тощий, дав высказаться нескольким наиболее горячим крикунам (надо заметить, что за ножи больше никто не хватался) схватил священника за грудки, усадил на стол и начал тому что-то спокойно объяснять.

— Вальх, о чем он ему там талдычит?

— Рассказывает, что боров опять занялся грабежами на их реке.

Казалось, священник задохнется от негодования. Лицо его покраснело, а голос стал напоминать лай собаки.

— Монах говорит, что это недопустимо.

— И только? — Хьялю показалось, что речь монаха была куда более обстоятельной.

— Ну, в общих чертах.

Вновь заговорил Брайан.

— Объясняет суть вашего предложения.

К чести священника соображал тот быстро.

— Монах говорит, что действительно давно пора положить конец безнаказанному грабежу мирных путников на их реке… Что мы действительно не такие уж плохие…. Вспоминает о сундучке святого Патрика… Кажется, даже готов благословить нас на этот подвиг.

Ирландцы одобрительно закивали. Священник подхватил со стола кружку с элем, в один присест опростал ее до дна и веским тоном добавил еще пару предложений.

— Но после победы над боровом нас надо обязательно убить, а головы одеть на частокол.

— За что священники нас так не любят? — Скорбно вздохнул Торгейр. — Чем мы им так досадили?

— Хотя бы тем, что постоянно грабите церкви. А зачастую еще и приурочиваете набеги к религиозным празднествам, чтобы было больше добычи. А это, кстати, здорово уменьшает приток верующих в церкви и храмы в такие дни.

— Знаешь, есть такие вопросы, что не требуют ответа. Не слышал о таких?

Согласие священника перевело обсуждение в окончательную стадию. Нет, споры продолжались, но, по словам Тристана, касались в основном вопроса, на каком участке стены их головы будут смотреться лучше всего. Наконец Брайан не выдержал.

— Тощий говорит, что об этом можно будет подумать потом, а сейчас пора уже, наконец, дать ответ.

Ирландцы как по сигналу умолкли и уставились на вождя, явно ожидая его решения.

— И смысл был столько шуму поднимать, — разочарованно протянул Торгейр.

Брайан лично проводил чуть не убитых менее часа назад «дорогих гостей» до ворот. Когда викинги отошли на два десятка шагов во тьму, из-за их спин донеслось несколько отрывистых фраз на ирландском.

Остаток пути Тристан был необыкновенно задумчив. Уже у самого лагеря Ульф наконец-то нашел повод оттащить проводника в сторону от остальных.

— Что такого оскорбительного он сказал, что на тебе до сих пор лица нет?

— Что он не был бы главой племени и не носил бы своего прозвища, если бы не мог отличить переодетого вальха от викинга. Еще он сказал, что мы только идем в набег и ему не нужны наши дранные кольчуги и затупившиеся мечи. Тем более, он уверен, что они будут слишком дорого стоить.

— Так чего ты печалишься? Все вроде закончилось хорошо.

— Напоследок он добавил, что ему не нравиться, когда его называют тощим, а тем более задохликом. На самом деле он не такой, и он верит, что у нас еще будет возможность обсудить это, когда мы будет идти обратно с добычей.

К середине второго дня после визита в деревню Брайана ладьи северян подошли к порогам — скоплению острых камней среди ревущих потоков воды. Река здесь текла почти напрямую между уходящими вдаль грядами высоких холмов. Левый берег был явно непригоден для волока: заросший кустарником, ухаб на ухабе. Зато правый представлял собой по сути одну большую торную тропу. Кустарник, переходящий в лес, начинался лишь в паре сотен шагов вверх по склону. Видно, что ладьи здесь таскали часто. Идеальное место для столь нелюбимых викингами процедур, которые Торгейр, как он считал остроумно, называл игрой в покаташки.

Для начала северяне срубили несколько деревьев, росших на склоне, очистили их от веток и сучьев и распилили на примерно равные круглые чурбаки. На получившиеся импровизированные катки осторожно поставили ладьи. На каждое судно накинули и закрепили прочную бечеву. Часть воинов, ухватившись за канат, впряглась в импровизированную упряжь, часть кинулась подносить под нос освобождающиеся катки.

— Э-э-э-х! Э-э-э-х!

По началу дело шло ни шатко, ни валко. Люди запинались. Катки выскальзывали. Одна из ладей чуть не повалилась набок. Тащить лодки в полном вооружении по жаре было весьма неудобно, но, как известно, лучше пропитаться потом насквозь, чем получить стрелу в незащищенную спину.

Также замедляла продвижение необходимость держать часть воинов готовыми к отражению возможного натиска. Агнар счел, что поначалу для этого хватит трети отряда, но сразу же назначил людей, которые должны будут присоединиться к оборонительной рати при более серьезном развитии событий, чем несколько засевших в кустах лучников. В случае массированной атаки всем воинам предстояло взять в руки копья, лежащие в ладьях, и строить стену щитов, по возможности защищая лодки, которые, скорее всего, станут основной целью удара. Без ладей викинги будут легкой добычей, которую можно спокойно выслеживать, преследовать и уничтожать.

Агнар не сомневался, что Раудри предпримет какую-нибудь пакость. Весь вопрос, когда это произойдет и будет ли враг пытаться внезапно напасть из засады. Однако Раудри и не думал таиться. Северян начали обстреливать, как только они прошли первые два десятка шагов.

Из растущих выше по склону кустов появилась пара дюжин скудно одетых лучников, которые принялись издалека метать в суетящихся у лодок людей каленные стрелы. Отряженные конунгом воины старались щитами прикрывать занятых тяглом хирдманов. Ирландцы били издалека, луки их были слабыми. Стрелы падали уже на излете и по большей части вонзались в подставленные щиты. Однако и так не быстрый ход лодок еще более замедлился.

Агнар отдал отрывистый приказ, и несколько воинов, взявшись за луки, начали ответную стрельбу, пытаясь рассеять засевших на холмах стрелков. Однако юркие вальхи ловко уворачивались от потерявших скорость стрел.

— Они изматывают нас, — выругался Асмунд, выдергивая из щита глубоко засевший в досках костяной наконечник. — Это даже не воины, а так отребье, которое Раудри послал задержать нас.

— Хм. Надо признать, у них это неплохо получается, — меланхолично заметил Ульф.

Перебрасывание стрелами продолжалось, пока из строя не вышел Торгейр.

Забияка спокойно и буднично расчехлил чудовищный лук, воткнул в землю перед собой несколько тонких ярко оперенных стрел. Потом, видимо, решив, что этого будет недостаточно, поудобнее устроил на правом боку наполненный до отказа тул. Крепко упершись ногами в землю, Торгейр наложил стрелу на тетиву, на мгновение замер и единым усилием всего тела, одновременно натягивая бечеву из жил и вскидывая лук, послал в небо первую стрелу. Было явственно слышно, как тетива зло хлестнула по стальному наручу. Вторая вестница смерти последовала за товаркой почти безо всякого промедления. За ней третья. Торгейр замедлил темп, лишь когда кончились торчащие из земли стрелы и пришлось тянуться к тулу.

Стрелы Торгейра не лениво тянулись по пологой траектории. Они со свистом резали воздух, на столь малом расстоянии почти не теряя чудовищной убойной силы. Казалось, что пернатые вестницы смерти упали на сгрудившихся на холме вальхов, гвоздя незащищенные доспехами тела, одновременно.

Среди стрелков началась паника. Не ожидая нового смертоносного ливня, они поспешили укрыться в кустах. На склоне осталось лежать несколько тел.

Возвращаясь в строй, Торгейр ворчал, что растерял былую сноровку. Почти половина стрел ушла мимо, и, вернувшись домой, он обязательно будет тратить на упражнения с луком больше времени.

Ирландцы продолжали обстреливать лодки. Но из кустов стрелять было далеко и неудобно, высовываться же на ровное место они теперь как-то не решались. Стрелы почти перестали приносить какой-либо вред, и дело пошло веселее.

Река продолжала тянуться вдаль, с ревом разбиваясь о торчащие из воды камни. Сверху из кустов продолжали лететь стрелы. Викинги продолжали, обливаясь потом, тащить тяжелые ладьи.

Наконец, когда впереди явственно стал виден светлый проем выхода из ложбины, Раудри решил, что враг измотан достаточно. С высокого покатого холма раздался многоголосый рев, и из-за деревьев выступило войско Раудри. Впереди бегут скудно одетые и вооруженные лишь луками, легкими топорами да ножами застерльщики. Они то и дело останавливаются, чтобы выпустить в сторону северян одну-две стрелы. Некоторые раскручивают над головами пращи.

За ними тянется шеренга копейщиков. В подражание северянам ирландцы пытаются идти в ногу, тесным строем, но без постоянной тренировки строй получился неровным, а местами, где смыкаются краями отряды из разных деревень, вообще рваным. Кольчуг почти не видно. На воинах кожаные панцири или пропитанные укрепляющими растворами стеганки с густо нашитыми металлическими и костяными бляхами. Кое-кто вообще облачен в свободно развевающиеся шкуры. На головах полукруглые шлемы из толстой кожи с кожаными же нащечниками. Мохнатые, толстые шапки мехом наружу. Деревянные щиты выкрашены в яркие цвета. Из оружия преобладают длинные копья с широкими листовидными наконечниками, разнообразные топоры, короткие тесаки, похожие на вестландские, и массивные боевые серпы, одно из любимейших орудий вальхов.

По центру идет группа воинов, разительно отличающаяся от остальных. Даже издалека они кажутся выше и массивнее. В руках прочные дубовые щиты. На головах стальные шлемы. На поясах у многих висят длинные мечи в богато украшенных ножнах. Ощетинившись копьями, они тяжело и мерно печатают шаг. Сверху развевается красное знамя с черным как деготь кабаном.

— А вот и свинья. К разделке спешит, — довольно заметил, поудобнее перехватывая щит, Торгейр.

Хьяль не разделял его энтузиазма. Навскидку с холма на них прет человек сто-сто двадцать. Даже сработай задумка конунга, им все равно придется сегодня солоно.

Викинги встали, тесно прижавшись друг к другу. Передний ряд присел на одно колено, уперев щиты в землю. Второй — поставил щиты сверху внахлест, так что их нижние края перекрыли верхний край щитов первого ряда. Кое-где за копейщиками встали воины с топорами на длинных ручках, способные поддержать воинов передних рядов. Строй ощетинился алчущей крови сталью.

В полутора сотнях шагов от северян ирландцы остановились чтобы сравнять ряды. Стрелки тут же начали засыпать викингов стрелами. По большей части стрелы вонзались в доски щитов, но некоторые находили дорожку в чешуе хирда, поражая людей в незащищенные доспехами руки и ноги.

Еще больший вред причиняли пращники. Увесистые камни с такой силой били по деревянным дискам, что слышно было, как под ними трещат кости. Несколько камней, удачно проскользнув по краю щитов, ушли внутрь строя, откуда тут же раздалась бешенная ругань. Пятеро воинов получили сильнейшие ушибы. У одного оказались сломаны ребра. Больше всех не повезло, как всегда, Хререку. Сильнейший удар пришелся ему прямо в лицо. Камень смял наглазники шлема, вдавив их глубоко в кожу. Брызнула кровь. Юноша со стоном вывалился из строя, слепо спотыкаясь, почти на ощупь добрался до одной из лодок и тяжело перевалился внутрь.

Обстрел продолжался. Укрываясь за щитом, из которого с тихим чпоканьем один за другим вырастали листовидные наконечники прошивающих доски насквозь стрел, Агнар в который раз клял себя, что никак не может натренировать воинов бить из луков из-за щитов. Дело даже не в том, что большинство северян считают такой способ боя бесчестным. Стрельба требует ежедневной монотонной тренировки, которую его лоботрясы, проводящие почти все свободное время в занятиях с оружием и учебных поединках, видите ли считают необыкновенно скучной.

Кошмаром любого северного конунга был отряд лучников держащийся в отдалении, с неиссякаемым запасом стрел. К счастью большинству армий, с которыми им приходилось иметь дело, не хватало ни стрел, ни, что еще более важно, терпения. Вот и ирландцы наконец-то решили, что привели строй в достаточный порядок. Подбадривая себя дикими криками, они бросились в наступление.

— Сомкнуть щиты! — По опыту Агнар знал, самым страшным является именно первый натиск.

Он не понял, зачем Раудри останавливал своих людей. Несущийся с холма строй почти тут же вернулся к первозданному хаосу. Пестро одетые фланги вырвались далеко вперед и смешались с застрельщиками. Тяжеловооруженные воины, потея под весом доспехов и оружия, наоборот подоотстали. Нет, подумал Агнар, все-таки правильные воинские построения не для горячих жителей этой земли.

По сигналу Агнара воины метнули дротики. Несколько десятков коротких копий с узкими граненными наконечниками взмыли в воздух и стальным градом посыпались на ирландский строй вонзаясь в щиты и тела. Накрытая стальной россыпью человеческая масса еще более смешалась, но катиться вниз от этого не прекратила.

— Держись крепче, песьи дети! — дурным голосом взвыл Асмунд.

Со страшным треском две линии столкнулись.

Первыми нарвались на разом ударившие копья легко вооруженные воины-вальхи. Люди Раудри как безумные навалились на щиты, пытаясь опрокинуть тонкий строй северян. Вестландцы выдержали натиск. Оставляя на зеленой траве цветные пятна мертвецов, легкая пехота вальхов, прыснула в стороны, давая дорогу подошедшим копейщикам.

Этот удар гораздо опасней. Две стены щитов столкнулись с оглушающим грохотом. Два строя уперлись один в другой, пихаясь копьями. Из-за спин и тех и других летят дротики и секиры на коротких рукоятках. С лодок по мечущимся вальхам гвоздят, вгоняя стрелу за стрелой в незащищенные доспехами тела, лучники. Ирландцы умирают десятками, но продолжают лезть, грозя попросту завалить постепенно поддающийся назад строй северян телами. Вальхи повисают на копьях. Бросаются через щиты. Что есть мочи молотят по деревянным дискам тяжелыми топорами. Воины Агнара, рыча и огрызаясь ударами, шаг за шагом отступают к ладьям.

Фергал, сжимая в руках верный топор с широким лезвием и потертой рукояткой, с холма смотрел на открывающуюся перед ним картину. Стальная стена — строй северян колеблется под нахлынувшим морем цветастых плащей. Колеблется, но пока еще стоит. Самая жестокая рубка идет по центру, где черный кабан намертво сцепился с золотым драконом. Знамена реют на ветру одно против другого. Стальная стена то вклинивается в разноцветье клановых цветов, то поддается назад. Но вот воины под красным знаменем поднажали, навалились всей массой. Теряя людей десятками, они прижали северян вплотную к ладьям. Еще чуть-чуть и лохланнцы не выдержат.

Вместе с ним ожидают развязки кровавой драмы почти семь десятков вооруженных до зубов молчаливых бойцов.

В десятке шагов впереди, на самой границе леса, что их укрывает, Конхобар в который уж раз за день заводит один и тот же разговор.

— Вождь, они вернули Патрика, позволь им умереть. Нам будет намного легче добить свинью, когда они вконец ее обескровят.

Брайан молча созерцает творящуюся у подножия холма резню. Губы сжаты в жесткую, узкую линию. Руки сложены на груди.

— Брайан, он будет искать тебя на поле боя! Раудри отдаст все, чтобы убить тебя! Я не уверен, что ты победишь! Позволь северянам…

Вождь поднял руку, заставляя советника замолчать.

Невидящими глазами он смотрит вдаль.

Пауза затягивается. Воины мнутся. Конхобар умоляюще смотрит на вождя.

— Я дал слово, — наконец говорит Брайан, повязывая непослушные волосы узорчатым ремешком. — Мое слово значит больше, чем моя жизнь и тем более какая-то там победа, мое слово значит даже больше чем хорошая месть, — добавил он, вздымая меч сигналом к атаке.

Брайан взмахнул рукой.

Фергал высоко воздел топор. В совершенном молчании, без боевых криков и песен они покатились с горы и ударили в спину заклятым врагам.

Когда началась вакханалия насилия, Агнар остановил воинов. Конунг понимал, что в этом круговороте, неспособные отличить одних от других, они скоро намертво завязнут в бою, причем, возможно, со своими же союзниками. Северяне замерли, ощетинившись копьями, отрезая людям Раудри путь к спасительно реке. Но тем, столкнувшимся с извечными врагами, не было до лохланнцев никакого дела.

Плащи с цветами кланов смешались в кровавом водовороте. В таком бою нет ни строя, ни порядка. Люди мечутся по полю, калеча и убивая друг друга. Сталкиваются грудь в грудь, колют в беззащитные спины, режут сухожилия и отрубают конечности. Давняя ненависть наконец-то нашла достойный выход. Вальхские витязи наконец-то могут забыть о недостойных хитростях строя. Вот это их, это им по нраву: — глаза в глаза, грудь на грудь, меч на меч. Раскрытые рты. Оскаленные зубы. Важно не выжить, важно убить как можно больше врагов. Несколько сотен лет христианства сползают позолотой, превращаются в пепел в пламени злобы и ненависти.

Воины Раудри жестоко потрепаны в бою с северянами, и все равно силы примерно равны. В таких делах исход боя зачастую решает случай. Или смерть одного из вождей.

Брайан идет по полю. В каждой его руке по короткому, в локоть, клинку. Их выковал еще дед Брайана. Выковал за несколько лет до того, как его убил прадед Раудри. Лучше оружия для мести просто нельзя придумать. Движения Тощего конунга необыкновенно точны. Кажется, он просто идет среди совершенно не касающейся его битвы, а люди сами подставляются под без промаха разящие клинки.

Скрут корпуса — тяжелая секира проносится мимо. Короткий меч вонзается в незащищенный бок и тут же резко выходит обратно. Одновременно второй клинок рассекает запястье тянущейся с ножом руки. Брайан скользит вперед, припадает к земле в низком приседе и, кружась, чиркает по подколенным сухожилиям. Еще один враг валится, неспособный устоять на внезапно отказавших ногах. Здоровяк в кольчуге, умело прикрываясь щитом, пытается достать Брайана копьем. Худощавый вальх мягко отводит наконечник в сторону. Плавное сближение. Толчок. Меч рыбкой ныряет за край щита. Здоровяк оседает. Еще раз крутануться, рубануть поперек спины зазевавшегося юношу в красно-черном плаще. Совсем мальчишка, даже жаль. Брайан как ни в чем ни бывало продолжает путь к давно лелеемой мести.

Раудри машет тяжелой секирой легко, словно пушинкой. Он с ног до головы забрызган кровью. Путь его устилают расчлененные тела. Никто не осмеливается приближаться к обезумевшему вождю, и он с рычанием рыщет по полю в поисках новых жертв.

Увидев идущего навстречу заклятого врага, Раудри в один удар разделался с очередным противником, напрочь снеся ему левую половину груди. Небрежно вычерчивая плавные узоры громадной секирой, Раудри ждет. Брайан уже в каком-то десятке шаге. Высоко занеся серп, к нему несется один из телохранителей Раудри. Брайан рывком рвет дистанцию, сжимающая серп рука попадает в захват скрещенных ножницами клинков. Тощий сводит рукоятки и отсеченная кисть, фонтанируя кровью, падает на землю. Больше между ними никого нет. Никаких препятствий между несколькими десятилетиями ненависти и жажды мести.

Они застыли друг напротив друга. Раудри с занесенной для удара секирой. Грудь мерно вздымается. Зубы сжаты. Зрачки расширены. И Брайан, держащий клинки перед собой параллельно земле. На губах Тощего конунга играет легкая улыбка.

Брайан длинным кувырком бросился вперед под ноги противнику. На волосок разминувшись с рухнувшей ястребом секирой, он рванулся, выбрасывая вперед и вверх хищные жала клинков. Раудри, полностью вложившийся в чудовищной силы удар, отшатнуться уже не успел. Один из мечей вонзился гиганту под грудину, второй — в низ живота. Мощь, вложенная Раудри в удар, лишь еще сильнее насадила его на острия клинков. На мгновенье он замер. Подобно подрубленному дубу рыжекудрый гигант начал стремительно крениться. Брайан успел выкатиться из под падающей сверху многопудовой туши в последний момент.

Над полем боя разнесся горестный вой. Бойцы Раудри понимают, что без вожака у них нет никаких шансов. Однако понимали они и бессмысленность надежд на милость победителей. Люди Раудри сражались до конца. Гонимые инстинктом и жаждой жизни, сбиваясь в отряды, они, ожесточенно отбиваясь, раз за разом пытались прорваться к лесу.

Воины Брайена окружали их, отрезая от вожделенной чащи, забрасывали дротиками, кидались под ноги, ломая импровизированный строй. Подобно волкам бросались они со всех сторон, уничтожая врагов без пощады.

Последними погибли телохранители Раудри. После смерти предводителя они встали спина к спине, и, чеканя шаг, пошли на стоящего над трупом врага Брайана. Ближники успели прикрыть его в последний момент. Окруженные со всех сторон дружинники Раудри долгое время сдерживали атаки, мастерски отбивая нацеленные в них удары, и умело разя в ответ. Наконец Конхобару удалось, немыслимо извернувшись в воздухе, с разбегу перемахнуть через тесно сбитые щиты. Рухнув в середину человеческого кольца, гигант начал рубить во все стороны столь полезным в такой тесноте тесаком. В образовавшиеся прорехи волной хлынули воины Брайана.

Когда пал последний боец Раудри и шум битвы смолк, воины Тощего как по команде повернулись в сторону викингов.

Две группы людей, сжимая оружие, в молчании застыли напротив друг друга. Викинги сплотили щиты, готовые защищать лодки. Руки судорожно стискивают древка копий, на тетивах натянутых луков подрагивают стрелы. Агнар держит поднятой руку, готовый в любой момент подать сигнал к атаке.

Люди Тощего, вооруженные в основном, топорами в разномастных доспехах стоят нестройной толпой. Однако северяне уже видели сегодня, что если дать этой толпе сломать строй, то умение вальхов драться один на один неминуемо соберет среди них богатый урожай.

Брайан вышел вперед, держа в на сгибе локтя голову Раудри. Некоторое время он молча рассматривал строй викингов. Усмехнувшись, Тощий конунг сделал приглашающий жест рукой в сторону лодок и отдал хриплым голосом команду людям.

— Пусть идут, — перевел Тристан. По рядам викингов прокатился тихий вздох. Хьяль не ожидал, что эти слова вызовут среди них такое облегчение. Тощий конунг, как окрестил его Торгейр, оказался по-настоящему опасным противником.

Ирландцы засуетились вокруг лежащих на поляне мертвых тел, Среди них не было заметно беспорядка и ссор из-за добычи, присущих большинству племенных армий. Снятые с поверженных врагов украшения, доспехи и оружие, складывали в аккуратные кучи. Позже Тристан объяснил, что в отличие от других местных вождей у Брайана принято делить добытое добро уже после битвы, и горе тому, кто попытается что-нибудь укрыть. Это весьма способствует порядку на поле боя. Хьяль охотно согласился — в странствиях он не раз видел, как уже выигранные битвы превращались в сокрушительные поражения из-за увлечения грабежом. Своих павших вальхи складывали в отдалении. Священник, еще пару дней назад доказывавший Брайана, что головы викингов надо надеть на частокол, в простой одежде почти не отличающийся от других воинов совершал над телами христианские погребальные обряды. Хьялю некстати вспомнилось, что он вроде бы видел, как священник во время боя ножом добивал одного из людей Раудри. Хотя, возможно, ему показалось.

Удостоверившись, что до них никому нет дела, викинги, выставив небольшое охранение, вновь впряглись в бечевы лодок. Вскоре место побоища осталось позади.

Провожать «дорогих гостей» отправился только Брайан. Тощий конунг шел в некотором отдалении, с интересом глядя, как северян тянут тяжеленные ладьи. Иногда он отпускал ироничные замечания, над которыми сам же смеялся.

Торгейр пару раз демонстративно порывался пустить в вожака вальхов стрелу, но, не дождавшись никакой ответной реакции плюнул. Решил, раз уж ирландец его игнорирует, отвечать ему тем же.

Тощий шел рядом до самого конца отмелей. Когда лодки уже удалились на значительное расстояние, он поднял руку и прокричал вслед несколько слов.

— Что он сказал? — спросил Тристана Хьяль.

— Возвращайтесь скорее. Возвращайтесь с добычей. Я буду ждать.

Дворец снов

Прошло два дня после боя у порогов, когда ранним утром по указке Тристана ладьи повернули в малоприметный узкий рукав. Река здесь вилась и петляла подобно змее. Лодки постоянно садились на мель, стучали бортами о торчащие из воды камни. Весла цеплялись за ветки склонившихся к самой воде деревьев. Мало расположенные к такой добродетели, как терпение, скандинавы успели проклясть все на свете, прежде чем Тристан ткнул пальцем в удобную, будто специально созданную для отдыха полянку под сенью раскидистых ольх.

Раздраженные воины принялись выгружаться и устраивать лагерь. Поляна наполнилась ревом крепкой мужской ругани и звоном топоров. Сын Эйнара предельно ясно дал понять, что они здесь надолго.

Тристан тихонько отозвал в сторону Асмунда.

— Мы с конунгом исчезнем. Надо навестить моих друзей. Договориться насчет проводника и лодок. Навестить, не значит ломать ворота поселения тараном и жечь дома. — Одернул Тристан уже начавшего скликать людей старого викинга. — Мы пойдем вдвоем. Хотя, пожалуй, возьмем с собой Хьяля. Ему будет любопытно. До следующего вечера можете не волноваться. Доберемся на место ближе к ночи. Пока угощение, пока разговоры. Видимо, там и заночуем.

— А если вы не появитесь к завтрашнему вечеру? — обеспокоенно спросил Старый медведь.

— Тогда поднимай людей, и берите поселение штурмом. Дорогу найдете по зарубкам, я оставлю, но думаю, до этого не дойдет.

Асмунд сумрачно кивнул.

Еще сильнее обеспокоило известие о предстоящем предприятии Забияку.

— Конунг, возьми с собой хотя бы меня или десяток воинов. Безумный далеко не лучшая защита.

— Торгейр, да я лучше с собой бешенного пса возьму, чем тебя, — раздраженно одернул Забияку Агнар. — Все меньше шансов в дерьмо вляпаться.

— Ну, возьми хотя бы Бьёрна. Все лучше, чем свихнувшийся рифмоплет. — Эти слова Торгейр говорил конунгу уже в спину.

Наблюдающий за перепалкой Тристан невозмутимо заметил.

— Я думал, на севере уважают поэтов.

— На севере уважают правильный поэтов, грустный викинг.

— О, грустный викинг. Уже лучше, чем потомок овец.

— Только из чувства признательности к твоему отцу за того чудесного щенка, что он мне подарит. — Не остался в долгу Торгейр. — На севере уважают правильных поэтов, а Хьяль безумный скальд.

— И почему это он неправильный? Ходит в походы вместе с вами, дерется с вами в одном строю, и хорошо дерется, как я понял. Слышал даже, он тебе пару раз жизнь спасал. Или ты про его стихи? Так он при мне не сочинил ни одной любовной вирши, а, я уверен, смог бы запросто.

— Не в этом дело.

— А в чем же?

В разгорающийся спор внимательно вслушивался Гисла.

— Потому что он сочиняет неправильные стихи.

— То есть, они тебе просто не нравятся? — спросил Тристан.

— Слушай, вальх…

Грозящий разгореться спор прервал конунг.

— Тристан, пора.

— Уже иду.

С усмешкой кивнув Торгейру, «грустный викинг» растворился в чаще.

Рядом с Забиякой остался лишь Гисла. Подросток серьезно смотрел на своего кумира.

— А почему на самом деле, дядя Торгейр?

— Потому что я знаю его с детства. Он тогда и говорил-то с трудом, запинался через слово, не то чтобы сочинять. Почти двадцать лет назад он перезимовал у финнов. Так уж получилось. — В словах Торгейра звучала горечь. — Вернулся Хьяль оттуда великим поэтом. Вот только это совсем другой человек. Будто колдовской подменыш. И он и не он. Словно в обмен на искусство он оставил там часть себя, свою душу.

— То есть, финские колдуньи это правда?

— Конечно, правда. Стал бы я тебе врать, малыш. — Грустно улыбнулся Торгейр.

— А их кто-нибудь еще видел?

— Нет, Хьяль прячет их от всех. Боится, что захотят кого-нибудь другого. Меня, например.

— Но, ты же говорил, что они страшные. Что у них нет носов, и струпья по всему телу. Дядя Торгейр, ведь ты мне не врал?

Торгейр на секунду замялся, но быстро нашелся.

— Конечно, не врал. Я бы отказал им, тем самым посрамив возгордившегося скальда. Нет ничего приятней, чем увести женщину у друга, даже если тебе она на самом деле и не нужна.

Гисла с глубокомысленным видом кивнул, сделав вид, что понял о чем идет речь и совершенно согласен.

Агнар, Тристан и Хьяль шли среди переплетающихся стволами кучно растущих деревьев. Тропа под ногами причудливо петляла, почти так же как река до этого. То исчезала среди ореховых зарослей, то возникала вновь, чтобы тут же нырнуть в плотный подлесок или густые кусты. Пару раз пришлось переходить вброд мелкие, больше похожие на ручьи речушки и единожды выбираться из глубокого оврага, чьи глинистые склоны так и норовили обвалиться под ногами.

Природа жила своей жизнью. Шелестели под дуновениями тихого ветерка ветки. Жужжали пчелы. Распространяли пьянящий аромат цветущие повсюду цветы. В ветвях заливались щебетом юркие говорливые птицы. Думать о предстоящих переговорах и сопряженной с ними опасности совершенно не хотелось.

Ближе к полудню они вышли на уютную маленькую поляну, окруженную полосой густого шиповника. Тристан бросил траву на мешок с едой и повернулся к викингам.

— Ну что ж. Устраивайтесь поудобнее. Можете позавтракать. Я вернусь явно не скоро. — На мгновенье задумавшись, сын Эйнар добавил. — До заката лучше меня вообще не ждите. Асмунда я предупредил, чтобы не терял. Так что за людей можете не беспокоиться.

Глядя на вытянувшиеся лица викингов, Тристан позволил себе скупую ухмылку.

— А вы думали, мы сейчас все вместе дружно потащимся в деревню. Стража тепло и ласково улыбнется двум северянам, бросится отворять ворота, а добрые жители, провожая после сытного ужина, попросят заходить еще.

— Но, что мы можем сделать вдвоем? — озадаченно поинтересовался Хьяль.

Тристан усмехнулся.

— По всему миру ходят легенды, как один-два норманна, притворяясь торговцами, наемниками или вообще мертвецами, проникают в хорошо укрепленный город, ночью режут охрану и открывают ворота. Да и Логери, так зовут моего друга, подготовить не помешает. Кто знает, в каком он сейчас настроении. Возьмет и прикажет вас казнить. У него особых причин любить вас нет. Как, впрочем, и у любого жителя этого острова. Так что сидите и ждите.

Насвистывая фривольный мотивчик, сын Эйнара направился к кустам. Перед тем как раствориться в чаще, Тристан обернулся и коротко добавил.

— Да… это… ходить за мной не надо.

Хьяль выругался. Будь он проклят, если они без этого полукровки смогут найти путь не то что в усадьбу, которая неизвестно где находится, но даже и обратный путь. За всю дорогу это трепло так и не удосужилось сделать ни одной зарубки. Видимо, сказал он про метки, только чтобы успокоить Асмунда.

Конунг не без некоторого садистского удовольствия посмотрел на беснующегося Хьяля и, не говоря ни слова, повалился в нагретую солнцем траву.

Тристан вернулся, когда уже начало темнеть. Он бесшумно возник из кустов и молча бросил под ноги северянам два широких плаща с капюшонами. От сына Эйнара ощутимо несло хмельным, сам он легонько пошатывался и был явно навеселе. Однако голос его звучал на удивление ровно.

— Пошли. Старый хрыч не жаждал общаться, но есть средство, которое на него действует безотказно. Хоть и с трудом, но я уговорил его встретиться с вами.

— И что это за средство? — мрачно поинтересовался Агнар. Затянувшееся ожидание начало выводить из себя даже сдержанного в эмоциях конунга.

— В меру выдержанная брага и хорошо подогретое любопытство.

Этим укреплениям далеко до крепости Брайана, а тем более Мирного уголка. Нет ни башен, ни вышек для стрелков. Осыпающийся вал явно насыпан несколько десятков, если не сотен лет назад. Бревна низенького частокола покосились и торчат вразнобой, напоминая кривые зубы часто и неудачно дерущегося пьянчуги. Хлипкие ворота грозят обвалиться при первом же ударе тарана.

За воротами северян встретила пятерка воинов, тут же окружившая не званных гостей плотным кольцом. Вальхи вооружены копьями и короткими ирландскими мечами. Хьяль обратил внимание, что кольчуги на них покрыты ржавчиной, недосчитывают многих звеньев и явно нуждаются в починке.

Верховодит почетным эскортом молодой статный ирландец лет девятнадцати-двадцати. Каштановые волосы и карие глаза, узкая линия губ. Правильные черты лица свидетельствуют о благородном происхождении, но роскошная одежда явно знавала лучшие времена: яркие краски выцвели, кое-где темнеют жирные пятна. Грани золотой броши, скрепляющей шерстяной плащ, тусклые и поцарапанные. На потертом кожаном шнурке висит простой деревянный крестик.

Юнец пытливо оглядел укрытые под капюшонами лица, неодобрительно поджал губы, но ничего говорить не стал, коротко кивнув, чтобы они шли следом.

Обутые в тяжелые ботинки ноги месили смесь навоза и грязи, толстый слой которой покрывал узкие улицы, наполняя воздух соответственными запахами. Хлипкие, закопченные лачуги тесно жались друг к другу, пытаясь уместиться под ненадежной защитой крепостной стены. Изнутри доносилось мычание коров, блеяние овец и коз, приглушенные человеческие голоса. Изредка встречающиеся припозднившиеся прохожие споро уступали дорогу вооруженным воинам, старательно не замечая странных гостей.

Северян целенаправленно вели к центру поселения, где за еще одним, пожалуй, даже менее внушительным, чем внешний, частоколом, располагалась усадьба местного правителя — круглое, куполообразное здание почти пятидесяти шагов диаметром, чем-то напоминающее большой улей.

— Смотри внимательно, скальд. Настоящая диковина. Так уже лет двести не строят, — вполголоса заметил Тристан.

Каштановый бросил на сына Эйнара полный неприкрытой злобы взгляд, но промолчал.

Глубоко вдавленные в стену дома ворота украшены облупившимися изображениями скалящихся лиц. За ними узкий коридор, ведущий в освещенный факелами обширный заставленный столами зал, по окружности которого темнеют низкие дверные проемы.

Агнар вел себя подчеркнуто вежливо, демонстративно глядя только вперед и, кажется, не обращая внимания на происходящее. Тристан с видимым трудом боролся с зевотой. Хьяль же, стараясь не привлекать лишнего внимания, озирался по сторонам. Ему действительно было любопытно.

Вычурное убранство зала показалось Хьялю похожим на встретившего их вальха. Вроде бы и затейливая резьба и даже позолота кое-где. Но резьба почернела от времени и местами сколота, а позолота шелушится и отваливается едва не кусками. От всей обстановки исходит почти зримая атмосфера запустения и упадка.

Хьялю вспомнились брошенные по дороге слова Тристана.

«Когда-то один из знатнейших и богатейших родов острова, сейчас они целы только потому, что очень удачно расположены — подальше от всех, и никому особо не нужны».

Воины провели гостей в одну из отделенных дверьми комнат и все так же молча исчезли. Остался только юный командир, плотно притворивший за собой дверь.

Хьяль бросил быстрый взгляд вокруг.

Со стен на пришельцев смотрят пыльные, ветхие, но все еще отливающие в огне факелов яркими красками гобелены. Загоняющие добычу охотники, певцы с изогнутыми лирами, танцующие девы в развевающихся одеждах. Напротив входа висит старое деревянное распятие. Под ним на небольшом постаменте возвышается массивное кресло. В кресле восседает мужчина преклонных лет. Видимо, это и есть Логери — хозяин этого дворца снов. Ему явно уже перевалило за пятьдесят. Гордая осанка, чеканный профиль, пронзительный взгляд из-под седых кустистых бровей. Настоящий вождь. Вот только красные пятна на щеках и темные круги под глазам указывают на явное пристрастие к хмельному. Весомым доказательством пагубной страсти служит изрядно потертый массивный металлический кубок в некогда могучей, но сейчас дрожащей, едва ли не трясущейся руке.

Под стать внешности хриплое приветствие.

— Конал, налей гостям. — Старик кивнул на стоящий у кресла столик с пузатым кувшином и тройкой кубков. Говорил на языке северян он с сильным акцентом, но более-менее разборчиво.

Молодой ирландец даже бровью не повел.

— Конал, это невежливо, когда у гостей пустые кубки, а тем более, когда кубков совсем нет.

Юноша оставался безучастным.

— Конал! — Старик попытался придать своему голосу повелительности, но закашлялся.

— Аргх. Да уж, какой из меня правитель. — Логери приложился к кубку. — Даже собственный сын отказывается мне подчиняться.

Не обратив на эти слова никакого внимания, молодой вальх все так же молча прошел вперед и встал рядом с креслом.

Некоторое время в зале стояла гнетущая тишина.

— Я Агнар конунг сын Олава Морского змея из Согна, что в Лохланне, — пытаясь скрасить возникшую неловкость, начал заготовленную заранее речь вождь северян. Мы хотели бы купить у вас провизию, попросить некоторое время сохранить наши лодки и дать нам проводника. Конечно, за соответствующую плату.

— Продать еду и сохранить лодки до вашего возвращения можно. Можно найти и проводника, если конечно договоримся о цене. Куда вам нужно попасть?

— К Черной реке.

— А поточнее. Черная река большая.

— К крепости у моста.

Старик то ли закашлялся, то ли засмеялся. Хьяль не взялся бы сказать наверняка, чем на самом деле были эти глухие, кхеркающие звуки. Кашлял-смеялся вальх долго и самозабвенно, пока, наконец, с видимым трудом не взял себя в руки.

— То есть вы хотите найти Черную крепость. Если вы собрались продать Малачи свои мечи, то вам надо не в крепость, а на Священную равнину, где расположен его двор. Но ваше предложение, вряд ли заинтересует короля. У Малачи мечей хватает и без вас, северян. Или вы же хотите почтить наших старых богов? Какой-то пророческий сон о необходимости жертвоприношения именно на том месте? Гм. Тоже вряд ли. Никогда не замечал за вашими вождями особо рвения в делах веры, не считая, пожалуй, Тургейса. Да и его любовь к религии имела какую-то извращенную окраску.

— Это уже наше дело, — жестко прервал словесные излияния Агнар.

Старик не обиделся. Некоторое время он внимательно изучал лицо стоящего перед ним вождя лохланнцев.

— Вот только не говорите, что вам не дают покоя легендарные сокровища.

Старик зашелся в новом приступе глухого лающего смеха, но пристально вглядевшись в лицо Агнара умолк.

— А ведь я прав, — досадливо протянул он. — Еще одни сумасшедшие. Чего еще искать северянам в землях короля. Там ведь так просто церкви не пограбишь, да и подданных он в рабство угонять не даст. Самому их на деревьях перевешать — это, пожалуйста, а северянам такое спустить гордость не позволит. Потому к нему за добычей и рабами давно уже никто не суется. А вот сокровища это да. За золото вам жизней не жалко, а если его много, так даже своих.

— Я похож на дурака или сумасшедшего, чтобы искать легендарное золото из волшебной сказки? — вкрадчиво спросил Агнар.

— На дурака? Нет. Упаси бог. На сумасшедшего? По мне, так все вы северяне такие. Начиная с этого вашего Тургейса. Старик фыркнул. Только, Агнар мак Олав, можно подумать, на дурака похож я. Крепость сторожит мост через Черную реку, а за ней болота, где вам, в последнее время, словно медом намазано. Год назад один ходил, выбрался с трудом. До этого года за три даны счастья пытали, так где-то там и остались. До них люди правителей Дублина. А вот об этом ты и не знал? — С каким-то удовлетворением протянул старик, заприметив что-то на внешне бесстрастном лице конунга. — Одного понять не могу. Почему для вас, как святилище, так сразу золотые украшения и слитки? Это же не христианский храм.

Впервые за все их путешествие Хьяль задумался: а ведь действительно, почему они решили, что там будут сокровища? Только по одному рассказу Кари, да сонму маловнятных слухов.

— Нет, туда я вам проводника не дам. — Словно подтверждая эти слова, старик отрицательно помотал головой.

— Почему? — просто спросил Агнар.

— Почему? — Казалось, старик даже удивился вопросу. — Позволь, мой новый северный друг, я расскажу тебе о месте, куда вы так опрометчиво собираетесь. — Слово «друг» прозвучало в устах старика как насмешка.

— Как я уже говорил, да ты и сам знаешь, крепость сторожит мост через Черную реку, за которой простираются бессчетные лиги Черных болот. Когда-то у переправы располагался богатый город, недалеко от которого располагалось святилище древних богов. Толпы паломников стекались туда со всей страны. Чтобы почтить святыни, приплывали даже из других земель. Но после того, как на остров пришел святой Патрик и идолы были повержены, город пришел в упадок. На месте широких улиц, мастерских и храмов, осталось лишь грязное, небольшое поселение — жалкое свидетельство былой славы. Оно захирело бы окончательно, если бы этот изувер Малачи, — старик выразительно сплюнул, — не взял в тех краях власть в свои руки. Едва ли не первое, что он сделал, это под чистую снес деревеньку и возвел на ее месте хорошо укрепленный форт. Крепость, расположенная на самой окраине его земель, охраняющая непонятно что непонятно от кого, год из года получает все необходимое и все больше ширится. Сам Малачи туда постоянно наведывается. Хоть и не часто, но регулярно, обычно с кем-нибудь из подвластных ему вождей. При этом, с только что принявшими его власть, пошедшими под его руку — обязательно. Они уходят в болота и отсутствуют по нескольку дней. Это дало богатую пищу разного рода домыслам о тайном посвящении, кровавых клятвах и прочем. Не знаю, что из этого правда, но вожди, что там были, молчат, будто их рты зашиты суровыми нитками.

По окрестностям давно ползут слухи, что болота прокляты и спящее в них зло возрождается, что там скрылись пережившие гонения христиан демоны и продолжают приносить в жертву людей, что там дремлют герои древности, ожидая своего часа, чтобы проснуться и вернуть остров его истинным владельцам. Ты все еще хочешь туда идти? — внезапно спросил старик.

Агнар лишь молча кивнул. Глупо пытаться напугать кровавыми жертвами человека, чей народ продолжает их приносить до сих пор.

— А еще говоришь, что вы не безумцы, — сквозь зубы процедил старик. Кажется, теперь он окончательно определился с отношением к нежданным гостям.

Пользуясь паузой, Хьяль задал давно мучивший его вопрос.

— А церковь?

— Что церковь?

— Как могли церковники допустить существование подобного места, даже слухов о нем в центре поклоняющейся Христу земель.

Старик усмехнулся.

— Времена Патрика и его сподвижников, что ниспровергали идолов и были готовы идти на смерть за убеждения, давно прошли. Истинная вера, благодаря им победила, но слуги ее уже не те, что раньше. С Малачи у них спорить кишка тонкая. И я их хорошо понимаю. Я сам христианин, но в болота не сунусь даже, если мне пообещают за это искупление всех грехов и гарантированное спасение души. Потому, как слишком большие шансы, что там эту самую душу и оставить. Тем более, что Малачи хоть и не проявляет усердия в христианской вере, но не притесняет христиан, не жжет храмы и не заставляет людей отрекаться от истинной веры. Будь он чуть слабее, соседи давно использовали бы слухи об этих непотребствах как повод для вторжения и дележа земель, но Малачи сам на кого хошь нападет и земли переделит.

— Ты сказал, что недавно взял власть в этих краях. Но разве Малачи не старый род? — внезапно спросил Тристан. Хьяль удивленно посмотрел на него. А ему уже было начало казаться, что сын Эйнара знает о родном острове все.

— Старый род? — Голос Логери был полон негодования. — Он объявился лет двадцать-двадцать пять назад, не больше. Щас уж не разберешь. Тогда здесь все полыхало. Короли менялась раз в полгода, если не чаще. Есть дружина — готов править. Пока не придет дружина побольше. Больно уж место хорошее: центр обитаемых земель, плодородные почвы, удобные для торговли реки, от древних остались укрепления и даже мощенные дороги — невиданная роскошь в нашей забывшей, что такое процветание и культура, стране. Вот и резали друг друга, в попытке зацепиться, превращая в руины то немногое, что пощадило безжалостное время. А потом пришел Малачи, тогда еще совсем ребенок, а с ним Ангус, его пес, проклятый северянин. Малачи руками Ангуса настучал всем претендентам по головам, занял пустующий трон, да так и сидит на нем до сих пор, чирьи на заднице натирает. Люди говорят, что Малачи — наследник древних королей Тары, что его приход был предсказан. Но, мне кажется, эти слухи распространяет сам Король Зеленого острова, как он любит себя называть. Как-то странно вышло, но сейчас немногие знают правду о тех временах. Слишком много легенд о тех событиях ходит, уже и не отличить правду от вымысла. А прошло то несколько десятков лет.

— И все-таки вернемся к Черной реке и мосту, — прервал ударившегося в воспоминания вождя Агнар. — Даже если мы и идем туда, что в этом такого? Пока прозвучали лишь несколько туманных намеков на какое-то скрытое зло, больше похожих на бабьи сказки для непослушных детей. Меня такими в детстве няньки пугали. Даже, если ты в них и веришь, что вряд ли, то не пытайся убедить в этом сплетении лжи меня.

Старик усмехнулся.

— Ты прав, я слишком стар, чтобы верить в бродящее ночами по болотам зло, хотя и слишком разумен, чтобы спорить, что его там нет, а уж тем более заключать пари: проживу ли я на этих клятых болотах хоть одну ночь. Но в одном я уверен точно, если Малачи проведает, что я причастен к вашему появлению в его землях, то уж не знаю: есть оно или нет — зло из легенд — и придет ли оно, чтобы покарать меня, но воины Малачи придут за моей головой в любом случае и придут очень скоро.

Ограбив монастырь, ты порушишь отношения с богом и духовенством, Ну может, дашь лишний повод к нападению соседям. Если же ты сунешься в земли Малачи, а особенно в столь лелеемые им болота, то твоя песенка спета. Даже если ты сумеешь унести оттуда ноги, что вряд ли, то вскоре все равно умрешь. Два-три дня и тебя найдут либо с перерезанным горлом в собственной кровати, либо задушенным твоими же кишками в центре укрепленного лагеря. Бежать бессмысленно — тебя настигнут где угодно, и конец будет один — мучительная смерть. При этом умрешь не только ты, но и все кто был там с тобой, и их семьи, и те, кто был хоть как-то с тобой и этой историей связан. Воины знают об этом. Это непреложная истина, поэтому собравшегося проведать заповедные рощи вождя убьют собственные люди. То же будет и с болтунами, что распускают не в меру длинные языки о том, что происходит там, на болотах. В общем, чего только не брешут о тех болотах, но могу сказать точно одно, любого вошедшего туда ждет смерть. Возродил ли Малачи в этом аду древнюю веру, или ему просто нравится охотиться там на уток, не знаю, но это место король бережет как зеницу ока. А я не хочу ссориться с одним из сильнейших вождей острова, тем более живущим по соседству.

И еще один маленький штрих к волшебной истории. О том, что они видели на болотах, молчали даже безумцы, восставшие против власти владыки Священной равнины год назад. Ни один из них ни разу не упомянул о визите туда. А ведь могли как-то использовать его в своих целях, рассказать об убийствах детей, мужеложстве, надругательстве над трупами. Выдумать что-нибудь на крайний случай. Нет, все они молчали, будто, их уста были залиты расплавленным свинцом. Молчали, даже когда стало ясно, что им нечего терять, молчали на виселице и плахе. И это их молчание пугает меня гораздо больше, чем все рассказы об болотных кровопийцах и ходячих мертвецах. В общем, я не дам вам проводника.

— Десятая часть добычи. — Хьяль чуть было не присвистнул. Предложение более чем щедрое, особенно если учесть, что неподалеку ждет сигнала к атаке сотня вооруженных северян.

В выцветших глазах старого вождя мелькнуло сомнение, но тут же исчезло, погасло, словно задутый огонек свечи.

— И все равно, нет. Дело не только в том, что я боюсь Малачи. Хотя, уж кого-кого, а его-то бы стоило побояться. Этот остров не знал таких чудовищ со времен Тургейса. Просто я не могу представить, что вы проведете посуху армию в сто человек, да еще сделаете это тайно, так чтобы никто не узнал.

— Для этого нам и нужен проводник.

— Ни один проводник, как бы он не был хорош, не способен вам помочь. Земли, которыми вы пойдете, густо заселены. При этом, заселены не абы кем, а вождями, присягнувшими Малачи. Вам придется сражаться по нескольку раз на день. Крепость, если кто из вас и увидит, то в кандалах и колодках, чтобы умереть на следующий день от топора палача или на древе боли, в зависимости какое будет у Малачи настроение в тот момент. Тайной дороги туда нет.

— Вообще-то дорога есть, — впервые за все время их встречи заговорил молодой ирландец.

Старик ощутимо вздрогнул. Взгляд, устремленный на сына, был полон смеси злости и удивления.

— Земли тех вождей, что год назад выступили против короля и не успели вовремя покаяться. Они больше напоминают пепелище, чем обжитый людьми край. Я могу провести вас там. Конечно, не обещаю, что путь будет безопасным, но так у вас есть хоть какие-то шансы.

— Конал …! — начал было старик, но юноша прервал его.

— Я проведу их, отец. Когда сюда доберется Малачи, золото нам не помешает.

Логери глубоко вздохнул, собираясь продолжить спор, но, взглянув в зеленые глаза сына, только шумно вздохнул.

— Вижу, ты уже все решил. Ну что ж, делай, как знаешь. Считай, что я отпускаю тебя. Хотя меня не оставляет чувство, что я еще прокляну день, когда пустил этого галл-гойдела на порог. — Брошенный в сторону Тристана взгляд был способен раскалывать камни. — О провизии поговорим утром. А сейчас оставьте меня в покое… Все.

Гости молча вышли.

Когда юный вальх закрывал за ними двери, Хьяль успел мельком взглянуть на Логери. Старик ссутулился, почти лежал в кресле. Плечи его поникли, взор был полон безысходной, дикой, животной тоски.

Они вышли на следующее утро. Ночевали во дворце. Никто не скрывал от них, что они нежеланные гости, но ни постелью, ни завтраком их не обделили. Вот только Логери не вышел даже, чтобы попрощаться с сыном. Все дела пришлось решать с его советником, юрким, прижимистым, чем-то похожим на крысу вальхом. Хьяль, глядя на торги, лишь тихо радовался, что с ними нет Асмунда. Вряд ли бы скупой старик смог удержаться и не проломить торгашу голову. Однако, после того как споры закончились, вместе с ними из просевших, покосившихся ворот вышло почти два десятка кряжистых мужиков, несущих мешки с едой и другими выторгованными с таким трудом нужными в походе вещами.

Ближе к полудню вожак носильщиков-вальхов, оглядев лодки, на ломанном северном сказал, что можно не беспокоиться. Неразговорчивые ирландцы молча подняли ладьи на плечи и, пыхтя, потащили в чащу. Агнар не стал проверять, куда именно. Даже, если с Логери что-то случится, пока их не будет, вся деревня не сбежит в любом случае, и за лодки будет с кого спросить. Дорогу по поселения он худо-бедно запомнил.

Как только лодки были надежно спрятаны, викинги выступили. Почти сотня человек в походном строю, о мускулистые спины мерно бьются мешки с нехитрой снедью и самыми необходимым. Несмотря на свои угрозы и обещания Тристан отправился с ними. Хьяль не особо удивился. В сыне Эйнара крови отца было явно намного больше, чем утверждал невзлюбивший полукровку Торгейр.

Проводник вел северян узкими, петляющими, полузаросшими тропам. Вокруг тянулись изрезанные частыми речушками и глубокими оврагами бесконечно темные густые леса. На тропинки перед впереди иногда выскакивало разнообразное мелкое зверье, но никаких доказательств людского присутствия, кроме наличия этих самых троп, викингам не встречалось. Нелюдимым был и ведущий их вальх. Конал говорил односложно и только по делу, спал в стороне от лагеря. Казалось, будь его воля, он бы даже питался отдельно. Хьяль раз за разом терялся в догадках, что подвигло сына Логери помочь не званным гостям? Или заставило?

К концу второго день пути, когда Хьялю уже начало казаться, что земля эта необитаема, очередная тропинка вывела их на пепелище.

Немаленькое поселение, явно не меньше двух десятков домов, сгорело не менее полгода назад. Обожженные пеньки частокола гнилыми зубами торчат из щедро укутанной пеплом и сажей земли. Завалившиеся прокопченные остовы хижин успели порасти зеленью. Хьяль порадовался, что на старых пепелищах нет потерявших хозяев животных. Больше всего в развалинах скальда всегда угнетал вид одичавших кошек и потерянно бродящих среди руин собак.

— Что здесь произошло? — спросил проводника Хьяль. Конал только досадливо дернул плечом, продолжая идти. Казалось, проводнику нет никакого дела до затерянного в лесу пепелища.

Вместо него ответил идущий следом Тристан.

— Год назад, когда здесь бушевал мятеж, Малачи сделал восставшим вождям щедрое предложение. Как только началась заваруха, он с ходу захватил до этого считавшийся неприступным город одного из наиболее уважаемых лидеров восставших и собственноручно казнил его на главной площади. Над еще не остывшим телом Малачи произнес торжественную клятву, пообещав сохранить владения и жизнь всем, в течение седмицы покорившимся ему. Земли же тех, кто не вернутся под его руку в течение этого срока, сказал он, придется заселять заново. Вожди, что помогут ему в объединении острова, могут рассчитывать на достойную награду. Город Малачи в тот же день сжег, население вырезал.

Это внесло раскол в ряды повстанцев. Одни испугались угроз. Другие были связаны с умершим вождем союзными договорами и после его смерти посчитали себя освободившимся от обязательств. Третьи внезапно осознали, что Малачи не из тех, с кем стоит воевать. А тут еще такое щедрое предложение. В общем, как это часто бывает, узы клятв и обещаний оказались хлипче страха, алчности и застарелой вражды. Через две недели бывшие союзники резали друг друга. К концу лета Малачи покорил владения восставших. К середине осени были подавлены последние очаги сопротивления. До начала зимы шла охота на выживших. Здесь тогда жгли все, что могло гореть. Вот так-то.

— А я уж было начал думать, что эта страна изначально необитаема, а тропу протоптали медведи. А оказывается, здесь просто всех вырезали. Все-таки Эрин очень гостеприимный остров, — встрял в разговор неугомонный Торгейр.

Тристан ничего не ответил, только еще больше нахмурился.

Однако, как оказалось, земли эти рано было объявлять вымершими.

Они нашли это место по запаху. Когда посреди изумрудной зелени леса вдруг начинает нести мертвечиной, это наводит на определенного рода мысли.

Агнар коротко кивнул Ульфу. Светловолосый викинг бесшумно растаял в зарослях. Он вернулся через несколько минут.

— Что там?

— Сам посмотри.

Ульф вывел воинов к небольшой, круглой, некогда, наверняка, очень уютной зеленой полянке, на которой так здорово лежать летним днем, глядя в безоблачное синее небо. Вот только сейчас валяться на траве и любоваться здесь небом стал бы только законченный сумасшедший.

От увиденного чуть не стошнило даже поглядевшего на разные лики мира скальда. Из земли кабаньей щетиной торчат крепкие жерди. К жердям привязаны за причудливо выгнутые руки истерзанные, обнаженные люди. На телах многочисленные ожоги, порезы и раны. Одна из жердей подвешена прямо над обширным кострищем. Судя по искореженным, сведенным судорогами останкам того, что некогда было людьми, проделывали все это с пленными, когда те еще были живы.

— Головорезы Малачи? — шепотом спросил Тристана Хьяль.

Грустный викинг помотал головой.

— Нет. Скорее, кто-то из вовремя покаявшихся. Эти земли объявлены проклятыми и подлежащими разграблению. Право убивать и грабить здесь имеет кто угодно. Но своим людям Малачи запретил брать пленных. Они приходят сюда только, чтобы жечь и карать. — Тристан кивнул в сторону жердей. — Здесь же старики, раненные, калеки, слишком маленькие, не имеющие шансов пережить тяготы перехода в оковах дети. Ни молодых здоровых мужчин, ни красивых девушек. Так что, скорее всего, кто-то из добрых соседей и вчерашних союзников.

— Значит, резня продолжается? — констатировал Агнар, стоя над растянутым на земле тем, что некогда было ребенком.

— Видимо да. Вот уж не думал, что кто-нибудь переживет зиму. — Конал был совершенно спокоен. Казалось, его совершенно не затронуло увиденное. — Придется свернуть ближе к краю этих земель. Хорошо еще, что мы не слишком углубились в леса.

— Сколько мы потеряем?

Проводник безразлично пожал плечами.

— Дня два-три.

Агнар на мгновенье задумался.

— А если продолжать идти, как шли, напрямик? Насколько велик риск?

— Не слишком большой. Если здесь продолжается то, что началось прошлой осенью, то всем все равно не до вас. Ну да решайте сами.

— Значит, идем как шли.

— Хорошо. — Юноша выразительно зевнул. — Только хочу предупредить, там будет неласково.

— А мы и сами неласковые, — зло перебил его Асмунд. Увиденное на поляне задело даже старого медведя.

— Как знаете. — Равнодушно ответил вальх.

Люди покидали поляну, постоянно оглядываясь. Хмурые лица. Пустые глаза. В произошедшем не было ни логики, ни какого-либо здравого смысла даже с точки зрения профессиональных грабителей и убийц, коими являлись викинги Согна.

Чем дальше они углублялись в эту страну, тем чаще им встречались подобные полянки. Кое-где среди чащ возвышались древа боли. Прибитые к стволам деревянными костылями, удушенные, страшно изуродованные люди невидящими глазами смотрели на проходящих у подножия их плах северян. Несколько раз викинги натыкались на следы зимовок переживших прошлогоднюю бойню: жалкие лачуги-времянки, потоптанные хилые посевы, на которых мятежники не знамо как надеялись протянуть до следующей зимы, и обширные кладбища. По всему видать от голода и зимних холодов люди мерли, как мухи. Всё либо брошено, либо выжжено и разорено.

Тайные тропы, которыми вел проводник, пересекали следы военных отрядов и оборванных толп беженцев, усеянные свежими могилами. До поры викингам удавалось избегать столкновений что с охотниками, что с дичью. Однако всем было ясно, что продолжаться вечно так не может. Когда это, наконец, произошло, северянам несказанно повезло, что разведчики успели заметить идущий среди холмов отряд вооруженных ирландцев раньше, чем те заметили их.

Северяне лежат в густых кустах орешника на вершине возвышающегося над узкой тропой холма. Внизу, гулко чеканя шаг, тянется колонна воинов. Почти семь десятков человек. Все как один в кольчугах, шлемах и темных, почти черных плащах. Сверху реет знамя с зеленым холмом, увенчанным раскидистым дубом. Впереди на чалой масти коне, подбоченясь, гарцует предводитель, чей круглый щит украшен точно таким же изображением.

Колонна почти прошла выемку, когда из леска покрывавшего противоположный холм, подобно лавине, вниз хлынул людской поток. Воздух зазвенел от дикого крика.

Темные развернулись, ощетинившись копьями. Всадник заорал, заметался перед строем, суматошно организуя оборону.

Нападавших было едва ли больше трех десятков. Из одежды какие-то лохмотья. За плечами развеваются спутанные волосы. Под стать одежде и явно чиненное не раз, даже на вид дрянное оружие. У некоторых вообще плотницкие топоры и деревянные вилы.

Воздух наполнился грохотом сталкивающихся щитов, лязгом железа, треском дерева и костей. Вопль почти сотни глоток слился в одну невообразимую какофонию.

Оборванные, вооруженные чем попало, изможденные люди волками кидались на отбивающийся, отпихивающийся остриями строй. Кувырком перекидывались через щиты, рубили топорами наконечники копий, волчками ныряли под древки, стремясь дотянуться до незащищенных кольчугами ног. Впереди метался, уворачиваясь, отталкивая щитом жадно тянущиеся к нему железо, еще недавно гордый и самодовольный всадник, окруженный плотной человеческой толпой.

На мгновенье Хьялю показалось, что, несмотря на то, что их в разы меньше, атакующие победят, такова была сила их ненависти и напора. Но вот из строя веером хлестнули стрелы, гвоздя не защищенные ни доспехами, ни щитами тела. Натиск на мгновенье ослаб, и железный еж колонны пополз, сминая чудовищной массой на глазах редеющие ряды нападавших. Мятежники сопротивлялись до последнего. Умирающие люди бросались на копьях, насаживая себя на острия, пытаясь напоследок забрать с собой кого-нибудь из противников. Но силы были слишком не равны.

Вскоре все было кончено. Ни один из мятежников не бросился в сторону спасительного леса. Ни один не сдался в плен.

Темные плащи споро обдирали трофеи и дорезали раненых врагов. В стороне лекарь пользовал пострадавших в бою. В том числе всадника, которого в сумятице схватки успели полоснуть ножом по бедру. У обочины рыли общую могилу для своих павших. Погибших мятежников свалили в кучу, обложили хворостом, плеснули масла и подожгли — позорные похороны для христиан.

— Надо было кидаться с двух сторон, — с видом знатока заявил Забияка, когда северяне, воровато озираясь, пересекали ставшую ареной кровопролитного боя ложбину.

— Тихо ты. Если бы они догадались напасть с двух сторон, то наткнулись бы на нас, — одернул Торгейра Ульф.

— Даже если бы они догадались напасть с двух сторон, они бы все равно не победили. У них с самого начала не было никаких шансов, и они это знали. — Тихо, чтобы слышал лишь Хьяль, заметил Тристан. — Они искали не победы, а мести. Они хоронили осенью соратников и друзей, зимой детей, по весне жен. И с каждым похороненным умирала частичка их самих. Можно сказать, что сегодня люди Малачи дрались с мертвецами.

Несмотря на то, что он говорил почти шепотом, Конал обернулся. Брошенный в их сторону мимолетный взгляд был настолько краток, что скальд потом долго гадал: ему показалось, или он действительно впервые с начала пути увидел во взгляде их проводника что-то похожее на человеческое чувство.

Позже вечером Хьяль, спросил Тристана.

— Конал, почему он пошел с нами?

— Конал сложный человек, — задумчиво ответил сын Эйнара. — Его раздирает на части уважение к тому, кем был его отец, и презрение к тому, кем отец стал. Вот и мечется. Он мог согласиться пойти с вами просто, чтобы досадить родителю.

— Надеюсь. Хорошо если так, — тихо заметил Хьяль. Смутная тревога, терзавшая его душу последнюю седмицу, в этой разоренной войной земле стала почти невыносимой.

С утра по сторонам снова потянулись бесконечные заросли, жалкие, вытоптанные под чистую делянки, поляны с трупами, древа боли, свежевыкопанные могилы и просто лежащие на траве зарубленные и умершие от голода люди — мужчины, женщины, дети.

Когда проклятые земли закончились и они вышли к струящей воды на юг полноводной реке, хирдманы радовались как дети. Скальд сам испытал несказанное облегчение. Проведенные здесь пять дней показались Хьялю вечностью. Позже он задумается и поймет, что они пересекли страну скорби столь легко, лишь благодаря неимоверной удаче.

— Послезавтра у большой излучины возьмете резко на север, а там два дня и вы у крепости, — сказал Конал перед тем, как раствориться в чаще, и слышавшим эти слова воинам показалось, что их злоключения закончились.

Но уже следующим вечером викинги встретили на пути ожившего мертвеца.

Драугр

На земли Зеленого острова опускаются густые предзакатные сумерки.

Хьяль дикой кошкой крадется по густому подлеску. Рядом тяжело сопит Торгейр. Чуть впереди смутной тенью скользит Ульф. В двух десятках шагов справа через переплетение ветвей отсвечивает серебром речная гладь.

Внезапно, почти преодолевший очередную полосу кустов Ульф резко остановился, взметнув вверх раскрытую ладонь — замерли и не дышим.

Хьяль плотно прижался к дереву, сливаясь со стволом. Торгейр беззвучно исчез, нырнув в густые заросли орешника.

Ладонь несколько раз качнулась. Осторожно, стараясь не задевать хрустких веток, Хьяль стал подбираться к окаменевшему Ульфу.

— Что случилось?

Ульф лишь мотнул головой, предлагая придвинуться ближе и посмотреть самому.

Сквозь прореху в листве открывался столько интересный вид, что скальд рефлекторно затаил дыхание.

В паре сотен шагов на гостеприимной зеленой полянке, окруженной редким кустарником, суетятся, устанавливая полотняные шатры и разводя костры, вооруженные люди. Много вооруженных людей. У берега покачиваются две северные ладьи. Доносятся обрывки северной речи с резким гортанным говорком.

Рядом на траву тихонько улегся Торгейр.

— Вот тебе и дикая пустошь. Да здесь прям торговый путь какой-то. Из вальхов в вальхи, — обескуражено прошипел Забияка.

— Жалко, что паруса спущены. Символов не разглядеть. — Ульф напряженно вглядывался в оснастку ладей.

— А подняты бы были? Толку-то. С нами же нет старого козла, что узнает породу трендов с трех перестрелов по запаху.

— Забияка, почему ты так не любишь Асмунда?

— Почему не люблю? Когда на меня орет Агнар, я знаю, что на меня орет конунг знатного рода, которому я приносил клятву на мече и чей хлеб ем. Асмунд же орет на том основании, что старше, а это не довод, и потому что, по его словам, он первую сотню врагов положил, когда я еще пешком под стол ходил. И меня же после этого треплом называет.

Ульф, шикнул, обрубая тихую перепалку на корню. Некоторое время они, молча, всматривались в мельтешащих в предзакатной темноте, готовящихся к ночлегу людей.

— Судя по одежде и говору, эстландцы. Понять бы еще, чего их сюда понесло. Я думал, к этому Малачи при его-то славе лишний раз никто не суется. Он же даже дурнее, чем наш скальд и Горм Рунный мешок вместе взятые.

— Хм. Хорошее замечание, особенно для тебя Торгейр.

— Видимо не все в это верят. Или же, подобно нам, считают, что в этих краях есть вещи, ради которых стоит рискнуть. И что же это такое они здесь ищут? — Хьяль не обратил на подначку внимания, не до того сейчас было.

— Чем мучаться вопросами, может, возьмем языка, и он нам… — Неугомонный Торгейр внезапно умолк. — Яйца Фрейра. Это же…

С одной из ладей почти волоком стащили изможденного человека с туго стянутыми за спиной руками. Связанного бросили на колени возле костра, вокруг которого плотным кружком стояла галдящая толпа. На мгновенье людская стена раздалась в стороны и высоко взметнувшееся от новой порции дров пламя алым сполохом высветило чеканный профиль Рольва правой руки Скагги Сокола и вольготно рассевшегося на поваленном дереве напротив кряжистого, массивного, почти толстого человека с черными прямыми волосами.

— А трупы то оживают, — потрясенно протянул Торгейр.

Обратно Хьяль и Торгейр возвращались вдвоем. Ульф остался следить за вражеским лагерем. Как только они отошли достаточно далеко, чтобы не бояться быть услышанными, Торгейр начал от души поносить финские луки, финские стрелы, финнов, что их делают, а еще собачью живучесть отдельных личностей.

Конунг выслушал разведчиков совершенно спокойно. Стороннему наблюдателю вообще могло показаться, что чужие ладьи, полные вооруженных северян, в центре Зеленого острова, неподалеку от святилища, которое они столь упорно ищут, дело обычное и вполне ожидаемое. Даже с довеском в виде пары человек, что по общему разумению давно безвозвратно и безнадежно мертвы.

— Асмунд, остаешься за старшего. Бьёрн, — дремлющий, прислонившись к дереву, гигант сладко зевнул и потянулся, — пойдешь с нами. Хьяль, нужны веревки и какая-нибудь тряпка. Торгейр, прихвати на всякий своего монстра. — Забияка с довольной улыбкой накинул на плечо объемистый сверток. — Есть вальхские стрелы? — Торгейр, на мгновенье задумавшись, кивнул. — Их тоже. Хотя бы парочку.

— Что задумал? — вполголоса спросил Старый медведь. — Никак языка брать?

— На месте разберемся. — Сдержанно пожал плечами конунг.

Пять человек лежат в густых зарослях неподалеку от полной посапывающих северян полянки.

Слушая пояснения Ульфа, Агнар сосредоточенно рассматривал окрестности.

Напасть на спящий вражеский лагерь казалось идеей заманчивой, но мало осуществимой. Для этого надо было подтянуть к укромной поляне едва ли не всех бойцов. Вырезают сотню спящих воинов вдвоем, втроем и даже впятером только герои сказок. Слишком велик шанс, что под ногой хрустнет ветка, захрипит неправильно перерезанным горлом часовой или не вовремя встанет до ветру кто-нибудь из казалось бы безмятежно спящих. Прятать же по кустам несколько десятков человек — верный путь оказаться замеченными и уже самим стать объектом охоты.

— Почти все улеглись. Двое стражей. По уму поставили. Один бродит по кругу, оглядывая кусты. — Агнар молча кивнул. Слишком уж часто бывает, что сидящие у костра часовые прозевывают, когда в близлежащих кустах скапливается достаточно воинов, чтобы внезапно атаковать безмятежный лагерь. — Второй сидит, прислонившись к дереву, в центре лагеря, неподалеку от огня и поглядывает по сторонам, а заодно страхует первого. Изредка меняются. — Конечно, способ не самый лучший, но, если особых неприятностей не ждешь, вполне действенный. Хм. Были еще секреты в кустах. Мы на них чудом не наскочили.

— И?

— Больше нет.

— Понятно. Ладьи? — деловито осведомился конунг.

— Там все спят. К ним со стороны реки не подберешься — течение сильное, да и в любом случае страж, что бродит по кругу, постоянно оглядывает реку.

— Что-то я смотрю, они тут особо никого не боятся. По-всему видать, путь полегче нашего вышел, — проворчал как всегда недовольный Торгейр, изготавливая к стрельбе чудовищный лук.

— С сегодняшней ночи начнут, — многообещающе произнес конунг. — Рольв?

— Хм. На одной из ладей. Связанный по рукам и ногам. Добраться, хм, можно, но риск велик.

— Ладно, потом поглядим. Меня больше волнует сейчас наш черноволосый друг.

— Этот весь вечер лил в себя пиво и лишь недавно завалился спать.

— Много пива? — с видимым интересом спросил конунг.

— Очень много, — с готовностью подтвердил Ульф.

— Уже хорошо. Где он спит?

Ульф указал в самый центр лагеря.

Некоторое время подумав, Агнар ткнул пальцем в расположенные сбоку от полянки густые кусты. Ульф молча кивнул. В принципе растительности вокруг хватало, но именно к этим кустам черноволосому было бы проще всего пройти среди густо устилающих землю завернутых в спальные мешки тел.

Конунг ужом скользнул в сторону мерцающего впереди красного пятна костра. За ним столь же беззвучно последовали остальные.

Передвигаясь короткими перебежками, пользуясь каждой складкой местности, любым торчащим из земли стволом, они подобрались к темному пятну кустов. Агнар жестами объяснил каждому, что от него требуется, убедившись, что все всё правильно поняли.

Теперь оставалось лишь молиться, чтобы выпитое черноволосым вожаком пиво начало поскорее проситься наружу и чтобы он не выбрал для своих дел какие-нибудь другие кусты. А еще, чтобы с ним одновременно не проснулся и не увязался кто-нибудь еще, чтобы второй часовой, за которым сейчас пристально наблюдает Ульф, не оказался в этот момент слишком далеко, чтобы ночью сюда не нагрянули местные, чтобы… В общем поводов для молитв хватало.

Зарывшись в листву, воины лежали на прохладной, влажной земле, стараясь лишний раз не дышать. Замолк, проникнувшись серьезностью момента, даже неугомонный Торгейр.

Природа вокруг жила обычной ночной жизнью. Кто-то кого-то преследовал, настигал и с шумом пожирал. Воздух нет-нет да прорезал пронзительный крик ночных птиц. Играя в отблесках скупой луны, плескалась на серебристой глади реки верткая рыба. Где-то вдали нагло выли уверенные в своем праве нарушать и без того хрупкий покой ночных обитателей волки.

Впереди на все лады храпели, стонали, метались, крутились и пускали во сне ветры гребцы с чужих ладей. Кое-кто просыпался и шел по нужде. Как и предполагал Агнар кусты, около которых они укрылись, действительно пользовались особым спросом.

Ожидание не самая радостная из эмоций. Особенно когда ждешь не встречи с девушкой или старым другом, а момента нападения на вражеского вождя в нескольких шагах от его воинов. Если же еще добавить постоянно мочащихся в нескольких шагах от тебя людей…

Хьялю казалось, что прошла вечность, прежде чем спальный мешок черноволосого зашевелился, являя подлунному миру массивного владельца. Когда, тихонько поругиваясь и на ходу развязывая завязки штанов, жертва направилась прямо к ним, Хьяль не сдержал облегченного вздоха. Скальд быстро оглянулся — все на месте и готовы. Нет только Ульфа. Светловолосый викинг незаметно исчез. Ну да, у него своя цель.

Коротко кивнув бродящему вокруг лагеря часовому, черноволосый подошел к кустам и только собрался приступить к своему занятию, когда из листвы перед ним бесшумно возник человек с измазанным сажей жутким в лучах бледной луны лицом.

Зрачки черноволосого расширились. Агнар коротко ткнул кулаком в выступающий кадык, напрочь гася зарождающийся в груди крик. Позади чужака возник Бьёрн. Несильно приложив черноволосого в висок, гигант тихонько уложил обмякающее тело на траву.

Ночную тишину нарушало лишь тяжелое дыхание возбужденных людей, поэтому раздавшийся одновременно с этим негромкий стук, показался скальду громом. Часовой у костра дернулся и застыл, прислонившись к дереву, на которое опирался. Из шеи, пришпилив тело к стволу, торчала длинная густо оперенная ирландская стрела.

Хьяль скользнул к ним и начал запихивать в раскрытый рот вожака тряпку кляпа. Из-за поврежденного горло черноволосый мог только хрипеть, но рисковать, когда рядом давит храпака почти сотня воинов, явно не стоило. Тем более, что, несмотря на отбитую голову, враг упорно пытался сопротивляться и даже умудрился прокусить скальду ладонь. Наконец Хьялю удалось засунуть в глотку кляп, и при помощи Бьёрна он занялся руками и ногами пленника, спеленывая их крепкой толстой бечевой.

Наконец справившись с узлами, Хьяль с тревогой оглядел вражеский лагерь.

Уф. Скальд сглотнул скопившуюся слюну. Кажется, все в порядке. Натрудившиеся за день воины спят, созерцая свои наверняка не самые безмятежные сны. Кто-то шевелится, кто-то мечется во сне, но никто не вскакивает на ноги с криком: «Тревога!».

Агнар тронул Хьяля за плечо и кивнул в сторону леса. Бьёрн, тащивший обмотанный веревками, способный только слабо трепыхаться кулек на спине, уже почти исчез среди деревьев. Сзади тенью скользит, постоянно оборачиваясь, Торгейр, не выпускающий из рук лука с настороженной тетивой. Скальд, стараясь двигаться быстро, но по возможности тихо, кинулся за ними. Последним уходил вождь.

Им нужно теперь оторваться. Уйти хотя бы на несколько сотен шагов. После этого, даже располагая опытным следопытом, северяне до утра не полезут в чащу, где из-за каждого ствола в любой момент может вылететь стрела.

Уже по дороге присоединился вытирающий нож Ульф. В ответ на вопросительный взгляд скальда Приемыш лишь кивнул и выразительно провел пальцем по горлу. Судьба второго часового оказалась окончательно решена.

Они остановились неподалеку от своего лагеря. Бьёрн не церемонясь скинул сверток на землю. Раздалось протяжное мычание.

— Ульф, сходи за Асмундом. Бьёрн, Торгейр, подготовьте его.

Бьёрн привалил пленного к широкому стволу дерева и, для верности еще раз коротко саданув черноволосого в висок, начал споро перематывать веревки. Тем временем Торгейр чуть в стороне разводил маленький неприметный костер. Заметив удивленный взгляд скальда, Забияка улыбнулся.

— Ты же знаешь мои привычки.

Хьяль промолчал.

Тем временем Торгейр вытащил из-за пояса кривой нож и принялся накаливать лезвие.

— Знаешь, Безумный, однажды меня угораздило угодить в плен к грекам. Да ты, наверное, помнишь. Тоже там был. Агнар тогда почему-то решил, что на востоке оно хорошо. Так вот, всегда хотел игрушки, как у тамошнего палача. У него одних ножей было штук десять. А еще клещи сверла, пилы. Это какие же горизонты боли можно открыть, имея на руках, такое великолепие. — Торгейр аж зажмурился. — И, что главное, человек орет, извивается, брызжет слюной и говорит, говорит, говорит. Все как на духу выкладывает. А повреждений-то серьезных никаких. Вот что значит хороший инструмент. А тут приходится пользоваться всяким. — Торгейр плюнул на лезвие, отчего оно яростно зашипело. — Потому и умирают часто в процессе от кровопотери и прочего. Я и нож-то нагреваю во многом, чтобы этого не произошло, ну и еще, конечно, потому что так интереснее.

Торгейр кинул косой взгляд на связанного, проверяя произведенный речью эффект. Черноволосый совершенно спокойно и даже с некоторым любопытством следил за его манипуляциями.

Оскорбленный до глубины души Торгейр начал срезать с пленного одежду, обнажая мускулистый торс. Делал он это без особой нежности и то здесь, то там на бронзовой коже эстландца появлялись кровоточащие багровые полосы.

— Э, Хьяль, глянь, а я ведь тогда не промахнулся. Торгейр указал на треугольный шрам на загорелом плече.

Скальд лишь молча пожал плечами.

Из кустов, рыча подобно медведю, выломился Асмунд.

— И, правда, драугр, — вглядевшись в лицо пленного, проворчал старый викинг. — А я до последнего надеялся, что вам привиделось.

Агнар сел на корточки, так что его лицо и лицо эстландца оказались прямо напротив друг друга.

— Торгейр, готов? Тогда, пожалуй, начнем. Как тебя зовут?

Хьяль ожидал гордого молчания, но пленный спокойно ответил.

— Тормунд.

— Просто Тормунд?

— Люди иногда называют меня Толстым, хотя я считаю, что я скорее кряжистый.

— Ты человек Харальда конунга, Тормунд Толстый?

— Я свой собственный человек, Агнар сын Олава.

Конунг повернулся к хмурому Асмунду.

— Асмунд, ты слышал когда-нибудь о конунге по имени Тормунд, у него еще могло быть прозвище, как там бишь его, Кряжистый, хотя, скорее, все-таки Толстый, точно Толстый?

— Тормунд конунг? Да еще и Толстый? Дай подумаю. Тормунд Стервятник из Согна… Тормунд Бычий рог из Раумсдаля… Тормунд из Вика … так он опять же носит прозвище Шрам… Нет, Агнар, я не знаю конунга с таким именем. А что знатный конунг?

— Видимо да. Как-никак две ладьи, под завязку набитые воинами. На доспехи и оружие тоже не жалуется.

— Может быть, могущественный хевдинг. Хотя две ладьи с двойными командами, это для хевдинга уже, конечно, перебор. Такую толпу грабежом не прокормишь. Не конунг. Не хевдинг. Прям человек-загадка.

— Вот и я так думаю. Поможешь отгадать? — Агнар выразительно посмотрел на играющегося с ножом Торгейра.

— А я и не говорил, что эти ладьи мои.

— Даже так. И чьи же это ладьи?

— Харальда Хальвдансона, конунга Эстланда.

— Которого люди зовут Косматым, — задумчиво протянул Агнар. — Вы с ним, видимо, большие друзья, раз он подарил тебе ладьи вместе с командами?

— Почему подарил? Одолжил на время. Харальд конунг вообще человек очень щедрый.

— Я вижу. То есть, я прав, ты человек Харальда конунга?

— Агнар, я уже говорил тебе, что я свой собственный. — Тормунд легонько улыбнулся. Забияка дернулся к нему, но Агнар выставил в его сторону руку.

— Что ж, ладно, оставим этот вопрос на потом. У тебя в плену Рольв, человек Скагги Сокола. Что с самим Соколом?

— Пирует в Вальхалле. Он это право честно заслужил.

— Торгейр!

Забияка прижал багряное лезвие к покрытому жесткой щетиной запястью Тормунда.

Запахло паленым волосом и горелым мясом. У Тормунда надулись щеки, по скулам заходили желваки, лицо побледнело, но ни одного звука он так и не проронил.

— Торгейр!

Забияка с видимой неохотой оторвал начавшее вплавляться в плоть лезвие.

— Уф. — Тормунд резко выдохнул. Некоторое время он молчал, судорожно втягивая воздух. Однако, когда эстландец заговорил, на лице его вновь играла самоуверенная улыбка. — Что же ты за человек Агнар? Тебе говоришь правду, а ты каленным ножом. Так ведь и шрамы могут остаться. Надо было тебе соврать?

— Если бы соврал, шрамы остались бы на лице, или еще где-нибудь, где кожа понежнее.

— Но, если ты и так знаешь ответ, зачем тогда спрашивать?

— Торгейр!

Забияка прижал лезвие чуть выше и держал чуть дольше. Хьяль явственно услышал скрежет зубов.

— Чтобы ты дал мне повод причинить тебе боль. Сокол был мне как брат. И вопросы здесь задаю я. Мы встретились с тобой прошлым летом в море недалеко от сожженной усадьбы. Ты раззорил ее?

— Нет.

— Торгейр!

Новая волна тошнотворного запаха. Торгейр занялся второй рукой. К концу процедуры эстландец хрипло дышал, по коже катились крупные капли пота.

— Не ври мне.

— А и не вру. Атаковали и грабили другие. Мои ладьи ждали вас в море. Все-таки не очень удобно гоняться за кем-то на полных добычи кораблях. Но это не значит, что я не поступил бы также. Да вот не пришлось. Ничего личного, Агнар, просто хорошо попросили.

— Как интересно. Это сколько же ладей участвовало во всем этом? Видимо, ты все-таки очень могущественный человек Тормунд или опять кто-то дал попользоваться вместе с командами? Может быть тот же Харальд?

Тормунд Толстый через силу улыбнулся.

— Шутишь, Агнар. Что Харальду делать в Финнмарке? И вообще, ты что тренда отличить от эстландца не можешь?

— Торгейр, продолжай!

Пока Забияка, радостно улыбаясь, тянул по предплечью шутника цепочку багровых следов, Агнар рассуждал вслух.

— Получается, наш гость хочет уверить нас, что он простой наемник. Асмунд, ты что думаешь?

Старый викинг пожал плечами.

— А Локи его разберет?

— Почему сразу наемник? — отдыхиваясь, обиженно просипел Тормунд. — Все по дружбе. А то, что друзья за услуги дарят друг другу разные подарки, так это оно обычное дело между друзьями. Еще Всеотец сказал…

— Торгейр!

— Аргх.

— Хорошо, ты наемник. Кто отдал приказ сжечь усадьбу и покончить с нами?

— Тебе это действительно так интересно? Не лучше ли задуматься, что я делаю здесь?

— Это я и так знаю. Торгейр!

— А-а-а!

— Так кто отдал приказ?

— Хакон Тренд конунг Трондхейма.

— Вот это уже больше похоже на истину. — Конунг был явно не рад полученному ответу. — Откуда у него возникла такая идея? Кто еще участвовал в той истории?

— Я же простой наемник. Откуда простому наемнику знать мысли господина. А участвовало… Да едва ли не весь север участвовал. Вы там, в Трендалеге, всем донельзя надоели.

— Хорошо. Пока отвлечемся от севера, трендов и Финнмарка. Вернемся на Зеленый остров. Я догадываюсь, зачем ты здесь. Даже предполагаю, откуда ты обо всем узнал. Меня больше интересует другое, каков интерес у Косматого в этом деле? Прости, но я слишком циничен, чтобы верить, что он дал тебе попользоваться ладьями просто так.

— Половина добычи.

— Угу. Это больше похоже на правду. Вот только, почему ты не попросил людей у Хакона, по приказу которого охотился на наши ладьи этим летом?

— А ты бы дал ладьи человеку, потерявшему три корабля. Думаешь, та история обрадовала Хакона. Ха! После того как ты тогда дал мне по носу, после такой неудачи, владыка Трондхейма не доверил бы мне даже ночной горшок.

— А Харальд?

— А Харальду я когда-то служил, и таких неудач у меня тогда не было. Ну да ты об этом знаешь. — Эстландец выразительно посмотрел в сторону Хьяля. — У меня хорошая память на лица. Да и вообще у меня память хорошая. Я редко кому что забываю.

— Это я уже понял. — Завуалированная угроза не произвела на конунга никакого впечатления. — На тинге был твой человек? Тот с пепельными волосами?

Эстландец кивнул.

— Да. Кстати, его прозвали Фенрисом, и не зря, он убил очень много людей и даже кое-кого из твоих знакомых. У него очень хорошо это получается… убивать. Так что ты очень удачлив Агнар конунг. Вот только, как ты уже понял, с той истории я все равно кое-что поимел.

— Мог бы поиметь. — Поправил толстяка конунг. — Но ты прав я очень удачлив.

— Смотри не сглазь. — Через боль улыбнулся Тормунд. — Твоя удача больше, чем мне бы хотелось, но уж никак не больше удачи Харальда конунга, а у него в этом деле доля.

— И что, он сейчас спустится с неба на крылатом змее? — фыркнул Асмунд.

Эстландец вопрос проигнорировал.

— Так что ты рано торжествуешь победу Агнар и, если мы останемся с тобой ненадолго одни, я тебе объясню, что имею в виду.

— Опять оскорбляешь?

— Нет, Агнар, в этот раз я совершенно серьезен.

— Хорошо, — задумчиво произнес конунг. — Бьёрн, подожди за деревьями, остальные…

— Агнар! — удивленно воскликнул Асмунд.

— … остальные идут в лагерь. — Конунг не желал слышать никаких возражений. — Связанный он мне ничего сделать не сможет. Будете нужны — позову.

— Что же не отправишь и эту гору мяса. — Когда за деревьями стихло раздраженное ворчание Асмунда, поинтересовался Тормунд, кивнув в сторону Бьёрна.

— На кол сажать в одиночку неудобно.

— Хорошая шутка, а теперь поговорим серьезно. Без этого живодера с ножом. Кстати, мне кажется, или это он сделал мне помету в Финнмарке?

— Нет, не кажется.

— Что ж. — Тормунд пошевелил массивными губами, будто пережевывая что-то неприятное. — Надеюсь, у меня будет шанс показать вам обоим, что я тоже умею накаливать ножи и что при большом желании, для того чтобы открыть новые непознанные горизонты боли, вовсе не нужны многочисленные сложные приспособления. Тут гораздо важнее желание.

— Ты вроде бы хотел говорить серьезно, — прервал толстяка конунг.

— Угу. Любишь игру конунгов, Агнар? Любишь состязаться в тавлеи?

— Люблю. Правда, если на другой стороне доски достойный противник.

Эстландец не обратил на подначку внимания.

— А я не очень. По мне, так это как переливать из пустого в порожнее. Лучше потратить время на меч, топор, или копье на худой конец, чем с умным видом двигать резные фигурки по расчерченной доске. Смысла в этом не вижу. Ну да, мне оно простительно. Я же не конунг, а тавлеи все-таки искусство благородных. Но наблюдать, как играют другие, приходилось не раз. Харальд тоже любит тавлеи, и, кстати, тоже любит, чтобы противники были достойные. Так вот, в игре иногда случается ситуация, когда ни одна из сторон не может победить. По-моему, как раз наш случай.

Агнар удивленно посмотрел на пленника, потом по сторонам.

— Странно. Ты сидишь передо мной, спеленатый как муха в паутине. Весь в ожогах и с четким пониманием, что в моей воле вновь позвать живодера с ножом, с которым вы вновь будете постигать, как это оно — новые горизонты боли. И при этом говоришь о ничьей. Видимо, Торгейр все же переборщил с этими вашими горизонтами, и ты сошел с ума. Жаль, что я переоценил тебя, Тормунд Толстый.

Эстландец безмятежно улыбнулся.

— Ты знаешь, о чем я, Агнар. Потому и прогнал людей. Просто, как неопытная девчонка, стесняешься сделать первый шаг. Но раз ты так хочешь, то я потружусь — объясню очевидное.

У меня здесь на острове почти сотня человек. Я не знаю, сколько людей у тебя, но сдается мне, что меньше. Ночью мои в лес не сунутся, не дураки. Но утром всяко сядут вам на хвост и будут преследовать, пока не загонят. Они не отстанут, даже если ты оденешь мою голову на кол и выставишь на всеобщее обозрение. И даже, если ты каким-то чудом сможешь оставить их в дураках, во что верится с трудом, следопыты у меня есть и не хуже твоих, пойдете-то вы в одно место. Так что встречи всяко избежать не удастся. Вот вы сцепились. Представим, что тебе удалось победить. Просто представим. Сразу скажу, это не тренды, из которых делали воинов за одну зиму. Мои головорезы воюют уже не по одному десятку лет. Ну да ладно, все-таки ты победил. Без потерь, конечно, не обошлось. — Тормунд притворно вздохнул. — И вот у тебя осталась пара десятков измотанных воинов. А впереди хорошо укрепленная крепость, таинственные болота, о которых наш проводник не может сказать ничего внятного, и, при поистине сумасшедшей удаче, перспектива обратной дороги через эти гостеприимные и дружелюбные земли с полными ладьями золота.

— Какое ужасное будущее ты рисуешь.

— И ведь вправду ужасное. — Казалось, Тормунд сам устрашился описанных трудностей. — Но дело в том, что те же самые проблемы возникают и у моих людей. За вами надо гоняться, рискуя попасть в засаду. С вами надо сражаться, а должен признать, это вы умеете. А потом крепость, болота, триумфальное возвращение домой. Не говоря уж про то, что мне как-то глядеть на мир с остро заточенного кола не слишком улыбается.

— Да уж, тоже радости мало.

— Ты совершено прав, конунг, — притворно вздохнул эстландец. — Вот такая вот у нас выходит ничья.

Агнар нахмурился.

— И что ты предлагаешь? Объединить усилия? Так мои люди привыкли сражаться, полагаясь на соседа справа, а не думая, куда ему удобнее воткнуть нож. У тебя смотрю, тоже крепко спаянная команда. Мы будем только мешать друг другу. У нас нет времени учить хирдманов сражаться вместе.

— И незачем. Нужно лишь объяснить им все прелести дружеского сотрудничества и следить, чтобы они не вцепились друг другу в глотки раньше срока. Мы спланируем действия так, чтобы каждый занимался частью общего дела. После сегодняшней ночи я даже знаю, где могли бы быть особенно полезны твои головорезы. Мы будем делать по шагу или по ходу, если тебе так приятнее. Сначала один, потом другой. С каждым ходом продвигаясь вперед, к общей цели. А там добычу поровну и каждый идет своей дорогой. Ну или… В общем по обстоятельствам. Но в любом случае, сначала добыча поровну. Добыча — это святое. Так как? По рукам?

Некоторое время Агнар молчал, сверля ухмыляющегося эстландца недобрым взглядом. Все также молча конунг потянул с пояса нож.

Разрезая веревки, хмурый Агнар спросил Тормунда.

— Думаешь, я забуду, что ты убил одного из моих друзей и участвовал в гибели моей родни?

— А я и не прошу тебя забывать. — Тормунд разминал затекшие кисти, стараясь не задевать красные полосы ожогов. Только давай сводить счеты потом, хотя бы после болот. А лучше вообще за пределами острова. Все идет к тому, что на родной земле случаев нам с тобой представится предостаточно. И когда ты попадешь мне в руки. Умм. — Тормунд аж зажмурился, предвкушая предстоящее удовольствие.

Агнар лишь скупо усмехнулся.

— Как говорит Асмунд, обещал зайчишка лису обрюхатить, так в брюхо и угодил.

Тормунд, высоко запрокинув голову, засмеялся. Шутка явно понравилась толстому хевдингу.

— У меня есть одно условие, — прервал веселье эстландца Агнар.

— Какое?

— Хочу поговорить с Рольвом.

— С одноглазым? Да пожалуйста.

— Поговорить без свидетелей.

Вождь эстландцев резко помрачнел.

— А вот это уже не знаю. Давай, я сам расскажу тебе все, что он знает.

— Тогда никакой сделки не будет. Бьёрн! — Черноволосый гигант тенью шмыгнул за спину Тормунда, перекрывая путь к лесу и зловеще оскалился. — Зови Торгейра!

— Что же. — Криво оскаблился Тормунд. — Надо поговорить, значит надо.

— Можешь, это мне тоже запомнить, — коротко бросил Агнар. — А пока жди здесь. Бьёрн, следи за ним.

— Обязательно, запомню конунг. На что, на что, а на память я никогда не жаловался, — процедил Тормунд в спину растворившемуся в зарослях Агнару.

Конунг вернулся очень быстро. Почти бегом, постоянно оглядываясь в поисках хвоста. Как он и ожидал, идея вызвала у ближников молчаливое удивление, переросшее в беспокойство. В таких случаях выход был один делать непроницаемое лицо, и говорить, что он уже все решил. И то, если бы задержался еще на чуть-чуть, то точно пришлось тащить бы за собой и Асмунда и Ульфа и Хьяля, да и вообще всю дружину.

— Не боишься идти со мной один? — ехидно спросил эстландец, когда они углубились в заросли.

— Нет. Считай, в необходимости сотрудничества ты меня убедил.

— А вдруг я передумаю. — Голос Тормунда был исполнен неприкрытого злорадства.

Конунг не посчитал нужным отвечать на столь явную подначку.

К лагерю эстландцев они подошли, когда уже начало светать. Лица эстландцев вытянулись, рты открылись, а челюсти отпали, когда их пропавший вождь вывалился на полную вооруженных людей поляну с каким-то светловолосым вестландцем и, щедро раздавая тумаки и ругань, приказал привести к нему «одноглазого».

Вскоре Рольв сидел на толстом пне напротив Агнара. Конунг коротко оглядел старого друга. Да, плен недешево дался Рольву. Тело, где его не покрывает многодневная корка грязи, густо исчерчено шрамами и ожогами. В глубине единственного уцелевшего зрачка поселилась дикая тоска и бесконечная усталость. Даже на этот пень пленного посадили двое головорезов Тормунда. Сам бы Рольв до него не дошел.

Конунг ободряющего улыбнулся и просто сказал:

— Рассказывай.