Золото. Назад в СССР 3

Глава 26

Он выскочил из своего укрытия за пару секунд до того, как я оказался снаружи и в два огромных прыжка сократил расстояние между мной и ним.

Не прекращая движения, третьим прыжком он взметнулся ввысь, нацелив свои зубы мне в глотку.

Я выстрелил пока он летел на меня, вытянутый как струна, с приоткрытой пастью, с оскалившимимся смертоносными клыками.

Возможно, в его одном зрячем глазу пронеслась вся его жизнь до того, как выпущенная мной пуля не разорвала ему вену на шее.

Из раны во все стороны хлынула кровь, окропив мое лицо горячими крупными каплями, которые моментально почувствовались на морозном воздухе уходящего дня.

Волчала не долетел до меня сантиметров десять — пятнадцать. Его челюсти вместо того чтобы сомкнуться еще больше раскрылись от боли, когда уже сраженный пулей, он попытался резким движением отвернуть назад свою голову.

Он рухнул к моим ногам, вытянул вперед лапы, едва не коснувшись ими моих ботинков, а потом на три или четыре секунды мелко затрясся в последней предсмертной агонии.

Потом тут же затих и вовсе перестал шевелиться. Волк не издал ни звука. Ни вздоха, ни визга, как это сделали бы собаки, ни рычания.

Из под его тела, точнее шеи и груди на белоснежный покров порога-террасы зимовья растекалась лужа густой, почти бордовой крови. Над волком все еще поднимался пар. Его тело не успело застыть и окаменеть.

Крови было так много, что в какой-то момент она перестала впитываться и образовала причудливый рисунок в форме цветка. По два больших лепестка, сантиметров пятнадцать в диаметре по каждую сторону от головы волка.

На мгновение мне показалось, что на ее гладкой глянцевой поверхности, как в зеркале, я увидел отражение своего небритого лица. А еще увидел отражение нависшего надо мной серого неба, затянутого тучами.

Это было красиво, одноглазый вожак умер достойно, как и подобает доминирующему самцу в стае — в смертельной схватке с врагом.

Я еще раз попытался увидеть себя в отражении, но теперь картинка исчезла, возможно потому что кровь начала сворачиваться. А может ее и не было и все это мне привиделось.

В его броске было что-то личное. Волки конечно звери и иногда режут стадо без меры. Но нападать больному и обессиленный дважды на человека это нонсенс.

Выкван рассказывал, что местные стараются не трогать их. Геологи не сильно зависят от связки «человек-олень-волк», поэтому редко прислушиваются к местным и стреляют при любой опасности в зверя.

Старики-оленеводы, подобную практику не поддерживали, по крайней мере многие из них. И вот почему.

Там, где олени, там и волки. Это прописная истина для чукотских оленеводов. Возле каждого стада живёт волчья семья, которая считает это стадо своим.

Природная связь между участниками очень хрупкая. Если оленеводы плохие, то волки рано или поздно убивают много оленей, больше чем могут съесть.

Но если оленевод правильно следит за стадом, караулит., волки не безобразничают и подрезают в основном больных оленей.

А в случае когда человек вышел «на тропу войны» и начал истреблять волков, то волчья месть не заставит себя долго ждать.

Уничтожить сразу всю волчью стаю удается крайне редко, а оставшиеся волки при малейшей оказии будут резать домашних оленей.

Если в окрестностях выпаса оленьего стада вся волчья семья истреблена, ей на смену, через какое-то время, приходят новые волки.

И первое, что они устраивают — это волчий террор. Они врезаются в ряды и убивают и калечат всех, кто попадается на пути.

Через какое-то время обустроившись на новой территории, волки воспримут это стадо, как свой «огород».

Но до этого момента стадо теряет большое количество. Старик Выкван объяснял, что «свои» волки тоже охраняют оленье стадо. Только от других волков.

Поэтому охотиться на своих волков означает накликать беду.

Я обтер руками лицо, на котором капли крови теперь были холодными. Низкая температура успела остудить кровь, брызнувшую на меня. От нее запахло какой-то печалью. На ум пришло четверостишье

— Болезни этой не поможет, и кровь врага, ни речь друзей! Напрасно здесь, в краю далеком, ты губишь прелесть юных дней.

Я посмотрел на свои окрашенные багрянцем ладони. Надо было что-то делать с мертвым телом хищника, и немного подумав, я решил оттащить его подальше от сруба.

Это оказалось не совсем простым делом, потому что несмотря на то, что был серьезно истощен, он весил килограмм пятьдесят.

Поначалу я даже не смог даже сдвинуть тушу с места.

Выходило, что в своей лучшей форме он мог весить килограмм восемьдесят.

Мне повезло в зимовье оказались лыжи и веревки. Соорудив, что то типа упряжи с лямками, которые можно одеть на плечи, я сначала скинул волка с порога на снег. Затем привязал свободный конец к волчьим лапам и потащил.

Оттащил я его метров на триста пятьдесят. Отвязал и бросил там. Рано или поздно к туше придут падальщики, пусть они сделают свое дело подальше от моего зимовья.

Уже порядочно стемнело и я зажег свечи, свет от которых был виден издалека.

Я возвращался налегке с ружьем и рассматривал окружающий пейзаж, для того чтобы прикинуть и понять, где и на кого я смогу охотиться.

Господи, кто сказал бы мне, когда я был еще совсем зеленым студентом, что я буду так уверенно об этом размышлять.

В своих мечтах о будущем, мы никогда не представляем себя одних. Психика человека не любит мысли о длительном одиночестве и выживании на грани.

Теперь нужно было разобраться со своими запасами. И подумать, что делать дальше. Зимовать я тут не собирался. Мне нужно было спасать людей из нашей геологической партии, которые оказались заложниками у Брахмана и Бондаренко.

В записке оставленной в балке оленеводам, я подробно изложил ситуацию с захватом лагеря, рассказал, что пошел за Латкина и предоставил оленеводам самим выбирать дальнейшие действия. Они могли сначала прийти за нами с Латкиным, а потом мы бы вместе отправились освобождать экспедицию Семягина.

Или наоборот, они могли бы пойти в лагерь, а уж потом отправляться за нами в зимовье.

Но теперь обстоятельства в корне изменились — Латкина больше нет. У меня есть ружье, лыжи и теплая одежда.

Я еще не успел осмотреть зимовье, но судя по тому, что там оставили патроны, я наверняка найду там запасы еды. Если запасов окажется достаточно, то я сумею сам вернуться к балку.

Если погода будет мне благоприятствовать, то я доберусь обратно за трое суток.

Вернувшись в сруб, я первым делом нашел дрова и разжег печь. Конечно, это была не совсем русская она скорее походила на голландку, только без изразцов. Вместо них были обычные красные кирпичи.

Это была высокая перевернутая г-образная колонна с выступающей ступенью, служащей своеобразной конфоркой, отходящей вправо.

Оно было достаточно большим для того, что нагреть на нем два ведра воды, но спать на этом пространстве было невозможно.

Эх.

Но, конечно, в этих условиях наша русская печь был бы не эффективна. Она занимала бы много места, для растопки нужно было бы больше дров. Правда потом долго тепло держит.

Как-то раз в студенчестве меня позвали на дачу к однокурснику в конце осени. Ну как дачу, отец по случаю прикупил старый деревянный дом с русской печкой. Приехали, а растапливать ни хозяин, никто из присутствующих не умеет. на улице дождь как из ведра. А в доме кроме прочего и света еще не было. Не электрифицировали

Дом с лета стоял не топленный, отсырел. Сначала хозяин с керосиновой лампой в руках, с энтузиазмом рассказывал, как он сейчас зажжет. После двухчасовых попыток все осознали, что впереди ночь и последняя электричка ушла и спать придется в сыром помещеннии.

Я предлагал хозяину свою помощь, но он высокомерно отказался, о чем естественно потом пожалел. Когда все уже попробовали и опустили руки, я предложил снова свои услуги.

— Ну, давай, может у тебя что-нибудь получится… — прокомментировал хозяин дома.

Тогда я сходил к соседу, попросил в долг вязанку сухих дров на растопку и примерно за час раскочегарил капризную инполиншу. Одна из ошибок заключалась в том, что студенты пробовали разжигать огонь отсыревшими дровами.

Еще за три часа протопил весь дом и уже до утра мы сидели довольные в теплом, сухом доме, пели каэспэшные песни по две шестиструнные гитары, пили Советское шампанское — самый студенческий напиток из всех.

Мне даже было позволено взобраться наверх на лежанку вместе с продрогшими девчокнками, с которыми по очень по дружески, без всяких задних мыслей, мы обнимались, греясь под одним одеялом.

То, что в зимовье была построена голландка никак меня он огорчило. Наоборот, и на этом спасибо огромное хозяину сруба и тому кто следил за этим местом. Видимо, кто-то сюда привозил стройматериалы на вездеходе.

Вообще чувствовалось, что зимовье было сделано с любовью. Вполне возможно, что оно принадлежало егерю или охотхозяйству, изредка создававшие базы в этих краях.

Если бы я не знал, что нахожусь на Севере, по подумал бы, что нахожусь в охотничьей сторожке, где-то в Подмосковье, куда часто наведывается какое-нибудь высокое начальство.

В шкафчиках оказалось много разных продуктов. Крупы, мука, макароны, подсолнечное масло мед и даже сахар.

Отдельно в двух мешках больше похожих на наволочки лежали сухари просыпанные солью, которые оказались изумительными на вкус.

На полках присутствовали книги, из которых я отметил собрание сочинений Лескова и медицинский справочник.

Единственное чего я не нашел, так это спичек. Это немного озадачило меня, но я подумал, что сумею пользоваться экономно своими, если не буду давать огню затухать.

Возможно хозяин оставил или спрятал спички где-нибудь еще. Я решил поискать их позже.

Снаружи были штабелированные дрова, внутри лежали какие старые газеты для растопки и все это добро вместе взятое напоминало сказку.

В запасах я нашел патроны, рыболовные снасти с крючками, большой запас свечей. Слово все, что было необходимо для того, чтобы прожить в зимовье длительное время.

Не зря Латкин сюда лыжи навострил. Может быть ему кто-то подсказал, а может он почувствовал это своим зековским нутром, ведь говорят, что тюрьма невероятно развивает интуицию.

Почему он не пришел сюда сам раньше? У него просто-напросто не было достаточного запаса еду, карт и компаса, до моего появления.

Я не стал готовить себе слишком сытный ужин, а довольствовался простой гречневой кашей на постном масле.

Причин две: во-первых, я не хотел объедать хозяина мне было неудобно, а во-вторых, мне нужно было переводить организм в экономичный режим и приучить его к скудному питанию.

Ведь несмотря на все мои планы, я не знал, сколько еще мне придется находиться здесь в зимовье.

Пора было ложится спать. В эту ночь, я впервые за последние несколько суток находился в человеческом жилище, рядом с теплом, с запасами еды, в безопасности.

Чувство тревоги нагнетаемое ситуацией, побегом Латкина, преследующим меня волком, погодой отступило на второй план.

Я победил и с честью прошел все испытания.

Конечно, еще рано расслабляться, но это раунд за мной. Я улыбнулся постарался вспомнить дом, мою девушку Алену, огромные залежи золота и тут же уснул со счастливым выражением лица.

Ночью мне снились кошмары, одноглазый волк вернулся к зимовью, все пытался дотянуться клыками до моей шеи, обдавая мое лицо своим мертвым ледяным дыханием.

Когда я проснулся, то на улице и в самой хижине было снова темно. Сначала я не понял и подумал, что проспал всего лишь пару часов.

Но ощутив холод в помещении я понял, что печь-голландка стоит остывшей давно, уже несколько часов.

Потрогав свой нос, я посмотрел на свои наручные часы и по дате понял, что проспал почти целые сутки. А точнее двадцать два с половиной часа.

Неудивительно, что после такого длинного перехода мне понадобилось так много времени для восстановления.

Вылезать из под теплого одеяла совсем не хотелось, но нужно было разжечь огонь в печи. Я вспомнил, что не нашел вчера спичек и пользовался своим «нз» — неприкосновенным запасом.

Прежде чем воспользоваться остатками своих, я все же внимательно осмотрел все закоулки, где могли бы заваляться хозяйские спички.

Но видимо, либо они лежали на каком-то доступном месте и я их не видел в упор, так часто бывает с вещами, либо хозяин позаботился обо всем кроме этого.

У меня оставалось всего восемь спичек, а это означало, что если я решу идти обратно, то буду сильно рисковать.

Я решил попробовать сделать так, как планировал вчера, растянуть спички по-максимуму и поддерживать огонь столько сколько смогу.

Поэтому для начала я зажег свечу, а уж потом при помощи ее пламени начал раскочегаривать печку-голландку.

Когда я разжигал огонь, то почувствовал легкое недомогание. Что за ерунда? Может простыл, когда перебирался через ручей туда и обратно за дровами на островок со стлаником?

Или может быть было переохлаждение пока спал? Да нет вроде бы, я не замерз под одеялом.

В срубе имелась аптечка, позже нужно посмотреть, что там в ней есть.

На этот раз я растопил печь так же быстро, как и вчера. Дрова в голландке весело потрескивали, охваченные оранжевыми языками пламени, то и дело вспыхивали маленькими искорками.

Немного пахло дымом и это придавало зимовью дополнительный уют. Огонь в жерле печи плясал, бросая отблески и тени на пол.

Я встал хотел взять свечу, но пошатнулся едва удержав ее в руках. Мое тело обмякло.

Это неприятное открытие поразило меня и немного напугало. Я заставил себя успокоиться и собраться.

Встав очень осторожно, я все же сумел двигаться опираясь руками на крупные предметы и мебель.

Потом я поставил на печь воду, чтобы вскипятить себе чай.

Пока вода закипала я думал о том, что могло служить причиной моей слабости.

Одна из версий это зараженная кровь и слюна волка, попавшая мне вчера на лицо.

Все же волк достал меня, я вспомнил, что бешенство может передаваться через слюну зараженного животного.

Теперь я припоминал странности в его поведении. Его качающуюся походку, манеру то приближаться, то удаляться. Кланяться все время, то поднимая, то опуская голову.

Сначала я думал, что это от боли, вызванной моим ударом ножом в бочину во время нашей первой схватки, так у балка. Что он так «хромает» из-за поврежденных внутренних органов.

Теперь же, мне так не казалось. Это было поведение не просто раненого, а не здорового зверя.

Сука, приехали! Если это бешенство, то у меня мало шансов. Я добрался до медицинского справочника и попробовал найти статью.

Но кроме краткого описания я ничего не нашел. Я стал чувствовать сухость во рту. Потом появилось чувство стеснения в груди. И теперь мне вовсе не хотелось есть.

Целых два часа я таскал и таскал дрова в помещение, до тех пор пока не заставил все свободное пространство, оставив узкие проходы.

Затем решил лечь обратно в кровать, предварительно растопив печь, так чтобы не дать ей погаснуть.

В прошлом бешенство в простом народе называли водобоязнью. Это когда при попытке выпить воды или даже при виде и мысли о воде человека охватывают судороги.

То же самое с едой.

В течении нескольких дней из-за невозможности пить и есть начинается обезвоживание, снижение массы тела.

Потом наступает паралич. Бешенство обманчиво, после периода паралича больному становится лучше. Паралич исчезает.

Человек перестает испытывать страх, начинает потихоньку двигаться, есть и пить. Но это всего лишь признак скорой смерти.

Шансов у меня так скажем было немного. Я еще раз проштудировал медицинский справочник и перелопатил всю аптечку и не нашел никаких лекарств, которые могли бы помочь.

Значит буду обслуживать себя и дожидаться помощи. Сколько смогу.

Главное не дать очагу погаснуть.

На следующее утро я почувствовал себя хуже. Но сумел поддержать огонь в печи.

Я знал, что меня может ожидать период обезвоживания и паралича, поэтому я нацарапал записку с рисунком, описывающим, то что со мной произошло.

Я разместил свой топчан, служивший кроватью так, чтобы я мог видеть в окно мой маршрут, по которому я сюда пришел.

Это нужно было для того, чтобы увидеть идущих в зимовье оленеводов.

Изо дня в день мне становилось хуже, я лежа на боку смотрел в окно на безмолвную белую пустыню, искал глазами оленьи упряжки с людьми и никого там не замечал. Я просто медленно терял силы.

В какое-то утро мне совсем худо. Я уже никого не ждал и не взглянув в окно, просто перевернулся в полузабытье на спину.

Я не слышал, как отворилась дверь и в зимовье вошли люди, а просто увидел расплывчатый женский силуэт, склонившийся надо мной.

Это была внучка Выквана, Тынатвал. Которую старик позволил мне называть Таней.

Онаа что-то говорила, спрашивала, но смысл ее слов был не постижим для меня. Звуки ее голоса просто не доходили до моего слуха.

Она посмотрела мне в глаза, погладила нежной ладонью мое лицо, оглянулась, и увидев мою записку на столе, схватила листок.

Пока она читала я устало закрыл глаза, теперь можно расслабиться не следить за костром. Я знал, что мне может не хватить сил открыть их. Но это не важно. Сруб больше пах одиночеством.

Сквозь навалившуюся на меня дремоту я услышал что-то про больной красный волос на голове, про неизвестную мне птицу гоилак, которая единственная может спасти меня от вселившегося духа волка.