Золото прииска «Медвежий»

8

Годы, действительно, летят быстро. Минуло тридцать восемь лет с того времени, как вместе с ефрейтором Сочкой мы плыли вниз по северной реке Норе. Все осталось в прошлом: «Медвежий», золотая россыпь, едва не ставшая причиной моей смерти, друзья и враги, окружавшие меня в Якутлаге строгого режима ЛБ-08/62…

Из пересыльной тюрьмы меня отправили на Урал. Мне повезло, что в пересылке и на этапах я не встретил Алдана, Захара или еще кого-нибудь из их компании. Нигде и ни с кем я не заговаривал о «Медвежьем», как бы вычеркнув его из своего прошлого. Спасибо полковнику Нехаеву — заслал он меня далеко от Якутии.

Из лагеря под Свердловском я освободился на два года раньше срока, как ставший на путь исправления, и сразу же поехал в родную свою Коржевку. По непролазной апрельской грязи, пересаживаясь с попутки на попутку, а где и пешком, я осилил последние сорок километров от станции Инза. Когда с высокой меловой горы увидел наконец бревенчатые дома родной деревни, у меня подкосились ноги, и я, не выдержав, заплакал.

Встретили меня хорошо. Зарезали валуха, наварили самогонки, и мать собрала родню. Два дня отсыпался, а на третий пошел в правление колхоза, где мне сразу же дали старый трактор, который я за месяц перебрал, отремонтировал, а потом выехал на нем в поле.

Все вроде бы складывалось хорошо. По утрам мама поила меня молоком с домашними пышками, и младший брат Петька сбегал с уроков, чтобы помогать мне на тракторе… Но прижиться в родной деревне я не смог.

Среди односельчан считался я парнем вроде как порченым. Людей смущали татуировки на моих руках, жуткие лагерные истории, которые поначалу рассказывал я сдури кому надо и не надо. Ровесники мои служили в армии, ребята помоложе держались своей компанией, а мужики смотрели на меня настороженно и выжидающе: не ровен час, чего-нибудь отмочит! Ничего «отмачивать» я не собирался и добросовестно работал на собранном из старых железок тракторе. Но получалось так, что постоянно чувствовал спиной людские взгляды: вот идет бывший зек, вор!

За полгода участковый дважды возил меня в районное отделение проверять на причастность к кражам из сельских магазинов. Если трактористы в бригаде запивали больше нормы, то и здесь одним из главных организаторов считался я, хотя пил меньше других.

Детская моя любовь, Таня Марфина, простодушно сообщила, что маманя гулять со мной не велит, так как я могу ее испортить.

— Как я тебя испорчу? — обидевшись, буркнул я.

— Откуда я знаю, — пожала плечами Таня. — И отец тоже не велит. Так что ты ко мне больше не приходи.

У меня хватило ума правильно понять настороженную реакцию деревни на мое возвращение. Я терпел, надеясь, что время поставит все на свои места и жизнь наладится.

За полгода тяжелой работы в поле я получил несколько мешков необмолоченной ржи и два куля гороха. Еще обещали к ноябрьским праздникам по двести рублей деньгами, на которые я собирался купить новый костюм и зимнее пальто.

Утопающая в осенней грязи деревня засыпала в восемь вечера, и я не знал, куда себя деть. Старый мамин дом казался тесным и темным. Кроме матери, меня и младшего брата Петьки, с нами жили старики — родители покойного отца и старшая сестра Вера с мужем и ребенком.

Мы с тринадцатилетним Петькой занимали широкую деревянную кровать в маленькой боковой комнате. За перегородкой спала сестра Вера с мужем.

— Слав, а Слав, расскажи про тюрьму, — пихал меня в бок братишка.

— Да чего про нее рассказывать…

— Там и настоящие бандиты сидят?

— Сидят, — неохотно отзывался я и, чтобы сменить тему, начинал рассказывать про северное сияние, бесконечные горные хребты, покрытые огромными замшелыми елями, и речки, кипящие весной от идущей на нерест рыбы.

— А земля в Якутии даже летом не оттаивает. Копнешь раз, второй, третий и — лед… Вечная мерзлота называется. Там даже мамонтов целиком находили. Но это севернее, я там не был.

— И медведей настоящих видел?

— Видел. Однажды весной вдоль протоки иду, а косолапый рыбу караулит. Стоит на течении и ждет, когда горбуша мимо проплывет. Он тогда лапой хвать! Хребет перекусит и на берег ее швыряет. Потом жрет, только кости хрустят.

— Ха-ха-ха, — заливался Петька. — Вот бы глянуть.

— Опасные звери, лучше не приближаться. У нас одного зека насмерть загрызли.

— А я без тебя скучал, — прижимался ко мне Петька. — Ты больше не уезжай, хорошо, Слав?

— Ладно.

— Весной семилетку закончу и пойду к тебе помощником. Возьмешь?

— Конечно возьму.

— Насчет Таньки Марфиной не переживай, — утешал меня братишка. — Неряха она и изо рта у нее пахнет.

— Ну ты даешь! Все знаешь! Чего зря болтать?

— Пахнет. Я слышал, как Шурка Бренчугов рассказывал. Он с ней целовался. У них, у всех Марфиных, зубы плохие.

— Все, хватит, — осаживал я Петьку. — Это не твоего ума дело. Давай спать.

— Давай.

Петька натягивал на голову толстое ватное одеяло и мгновенно засыпал, уткнувшись щекой мне в плечо, а за фанерной перегородкой ворочались и хихикали молодожены.

— Славка еще не спит, — шептала Вера. — Подожди…

Но муж долго ждать не хотел. Сон ко мне, конечно, не шел. Дождавшись, пока они закончат любовные игры, я потихоньку толкал ноги в обрезанные валенки и, набросив телогрейку, выходил на крыльцо покурить. Чернильная сырая темнота висела над селом. Было тихо, лишь в хлеву вздыхала и переступала с ноги на ногу корова.

Иногда ко мне присоединялся мой дед Федор Иванович, и мы вместе смолили махорочные самокрутки.

— Завтра, никак, дождик опять собирается, — делился своими мыслями дед.

— И послезавтра, — добавлял я.

— Такое время… предзимок.

Я любил простодушного, доброго ко всем деда Федора, любил маму, братишку Петьку и всю свою семью. Но деревенская жизнь тяготила меня все больше и больше. Мне был двадцать один год, я исколесил полстраны и меня снова куда-то тянуло…

Я решил уехать. Председатель колхоза меня не держал, и я сразу получил свой паспорт с отметкой о судимости. Самым тягостным было прощание с матерью и Петькой. Я сказал им об отъезде в последний момент, когда был тайком собран вещмешок с немудреным моим барахлом.

— Куда уезжаешь, сынок? — спросила мать.

— В Куйбышев, — соврал я, — на авиационный завод. Там и заработки, и общежитие.

На самом деле я ехал куда глаза глядят. Я просто назвал первый пришедший на ум город, но мать мне поверила.

— Ты сразу напиши.

— Конечно. — Петька заплакал, и я погладил его по белобрысой макушке. — Не разводи сырость, скоро увидимся!

Но скоро не получилось. Странствия мои длились одиннадцать лет. Четыре сезона я отплавал матросом на сейнере под Архангельском. Потом шоферил там же, на Севере, а затем перебрался в новый город Тольятти, где начиналось строительство автомобильного завода.

По слухам, после запуска конвейера каждому строителю обещали почти задаром новенький «Фиат». В Тольятти я долго не задержался, так как строительство затягивалось. Посмотрев как-то с высоты главного корпуса на копошившийся внизу людской муравейник, я понял, что «Фиатов» не хватит даже на ударников коммунистического труда, и написал заявление на расчет.

Подавшись ближе к югу, устроился водителем в нефтеразведочное управление и за четыре года «обмотал» все Заволжье, Калмыкию и Западный Казахстан. Потом судьба привела меня в Югорск, небольшой городок на Хопре. Мне понравилась чистая, пока еще никем не загаженная река, яблоневые сады, окружавшие каждый дом, и я остался в Югорске.

Через полгода я женился на медсестре районной больницы Вале Будариной. Наверстывая упущенное время, мы быстро, одного за другим, родили трех сыновей (Володьку, Петра и Мишку), и я из бродяги превратился в главу большого семейства.

Вскоре ко мне переехала мать с Петькой. Я получил от горсовета небольшой дом-коттедж с газовым отоплением и зажил как все нормальные люди. Работал шофером на междугороднем автобусе, развел сад-огород, дети росли, младший брат Петька тоже женился…

Вроде бы все шло своим чередом. Но «Медвежий» вдруг напомнил о себе спустя тридцать восемь лет. И не просто напомнил. «Медвежий», чудом отпустивший меня живым в пятьдесят восьмом, снова оказался рядом и схватил крепче, чем тогда, много лет назад.

9

В салоне «Волги» их было трое. Двое накачанных молодых ребят в спортивных костюмах и мужчина лет тридцати пяти с рыжеватыми короткими усиками.

Меня затолкали в «Волгу» прямо на Ростовском автовокзале, куда мы с напарником Федей Себряковым прибыли, завершив очередной рейс. Мы высадили пассажиров, отогнали «Икарус» на площадку ночной стоянки, и Федя пошел в диспетчерскую.

— Вячеслав Николаевич Мальков? — спросил меня рыжеусый, показывая милицейское удостоверение.

— Да, я.

— Садитесь в нашу машину. Есть разговор. Недолгий, на полчаса…

— Откуда вы? — спросил я, потому что чуял своей шкурой, что это не милиция.

Мелькнуло в голове, что нашим автобусом заинтересовались рэкетиры. Но данью облагают обычно коммерческие рейсы, а что возьмешь с нас, «колхозников»?

— Садитесь, — настойчиво повторил рыжеусый.

Физически я был не слабее любого из них. Тюрьма и

долгая кочевая жизнь научили меня драться. Я не боялся этих троих, но молча подчинился: один из качков держал прикрытую курткой электрошоковую дубинку с оголенным двойным жалом разрядника, а у второго из-за пояса торчали бамбуковые нунчаки, пользоваться которыми он наверняка умел.

Разговор происходил на окраине старого парка, где нам никто не мешал. Метрах в пятидесяти от «Волги» стояла вишневая «девятка» с затененными стеклами. Наверняка это была одна компания, и, судя по количеству сопровождающих, для кого-то я представлял немалый интерес.

— Вам привет от братанов с «Медвежьего», Вячеслав Николаевич, — «обрадовал» меня рыжеусый. — Кстати, называйте меня Марат. Отчество не обязательно. Я ведь моложе вас.

У человека по имени Марат было продолговатое розовое лицо, чем-то напоминающее лицо польского актера Даниэля Ольбрхского, очень популярного в годы моей молодости: рыжие, аккуратно уложенные волосы, твердый подбородок с ямкой и светло-голубые внимательные глаза. Он производил впечатление волевого и неглупого человека, занимающего в своей организации какое-то руководящее положение.

Я не стал уточнять, от кого именно пришел привет с давно исчезнувшего прииска, а Марат удивился, что я не рад весточке от старых братанов. Слово «братан» было произнесено с откровенной усмешкой. Марат был из породы крутых, которые не слишком-то преклоняются перед заслуженными уголовниками.

— А чего их вспоминать? Целая жизнь прошла, — отозвался я. — Да и не встречал за эти годы ни одного человека с «Мевежьего».

— Ну, теперь считайте, что встретили. Захара помните?

— Помню.

— И он вас не забыл.

Зачем я им понадобился? Все, что связано с лагерем ЛБ-08/62, уже в далеком прошлом. Не за Дегу же они мне решили мстить?

— Сейчас ребята выйдут из машины, они рядом погуляют. А к нам присоединится ваш старый друг.

От «девятки» в нашу сторону вразвалку ковылял толстый старик в очках и просторной рубашке навыпуск. Годы неузнаваемо изменили бывшего уркана Николая Захарука, по кличке Захар. Где-нибудь на улице я бы прошел мимо и не узнал его.

Мы сидели на заднем сиденье «Волги». Марат с интересом наблюдал за встречей «старых друзей». Захар протянул мне руку и я, помедлив, пожал ее.

Я бы с большим удовольствием узнал, что Захар уже десять раз сдох и давно жарится в аду. Если ад есть, то другого места Захар не заслужил. Один Бог знает, сколько смертей на его совести. Он все-таки держался в тени, но убийства старика Лунева, Мишки Тимченко, Слайтиса, Сороки были ведь делом и его рук. Он не пожалел даже своего верного шестерку Петрика, заставив повеситься в одиночной камере лагерного изолятора. И Петрик безропотно подчинился…

Когда-то Захар устроил настоящую охоту на меня, восемнадцатилетнего мальчишку, стараясь изо всех сил добить, но я чудом выжил.

— Ну как поживаешь, Малек?

— Ты меня искал? — ответил я вопросом на вопрос.

— Искал. Догадываешься зачем?

— Нет.

— Да вот вспомнил «Медвежий», речку Илим. И так захотелось с тобой встретиться!

Вот оно что! Значит, снова всплыло золото «Медвежьего». Кому-то не дает покоя россыпь на Илиме. Неужели ее до сих пор не нашли? Эти мысли мгновенно промелькнули в голове. Я не видел других причин, почему на сцене появился старый уголовник, бывший помощник пахана лагеря Захар. Сквозь толстые очки на меня смотрели мутные стариковские глаза, в которых кто-то, незнакомый с его прошлым, мог увидеть умиротворенность человека, прожившего долгую жизнь, вырастившего детей и спокойно доживающего свой век.

Я не знал, чем занимался Захар эти тридцать восемь лет, но был уверен, что он своих привычек не бросил и остался такой же сволочью. Сколько же ему сейчас? Где-то под семьдесят?

— Шестьдесят семь, — словно читая мои мысли, отозвался Захар. — Живу, скриплю помаленьку. И тебя рад в здравии видеть.

— Ты как поп заговорил. Грехи замаливаешь?

— А у кого их нет? Ну да хватит о вечном. Давай о земных делах поговорим. Речку Илим вспомним…

— Генку Лунева, Слайтиса, Мишку Тимченко, — в тон ему продолжил я.

— А чего покойников вспоминать? Мы с тобой живы, и слава Богу.

Марат закурил «Кэмэл» и предложил нам с Захаром. Мы оба отказались. Я не захотел курить их сигареты, а Захар, наверное, берег остатки здоровья.

Бригадир боевиков спокойно посматривал на нас, не мешая разговору «старых друзей». По габаритам Марат, конечно, уступал обоим своим бойцам, но сложен был крепко. Светло-зеленая фирменная рубашка «сафари» обтягивала покатые, широко развернутые плечи. На запястье отблескивали широким циферблатом дорогие швейцарские часы. На безымянном пальце я разглядел рифленое обручальное кольцо.

— Что от меня-то понадобилось? — спросил я, глядя в светло-голубые глаза Марата.

Мне ответил Захар:

— Надо бы на «Медвежий» слетать, посмотреть, как водичка в Илиме течет. Хорошие люди просят… И ты в накладе не останешься.

— Если вы насчет золота, которое в пятьдесят восьмом нашли, то можете про него забыть. Там после нас наверняка десять раз побывали и все выгребли.

— Кто? — удивился Захар.

— Про россыпь на Илиме вся ваша шобла знала.

— Алдан да Дега знали. Алдана той же осенью на пересылке зарезали. Дегу ты еще в августе застрелил. Так что больше никому про Илим ничего не известно. Места глухие, прииск считается выработанным. Вряд ли кто там после нас побывал.

— Ну и веди сам своих друзей туда. Зачем я вам нужен?

— Я уже старый, — снимая очки вздохнул Захар. — Память хреновая стала, да и глаза вот…

Я обратил внимание, что в его очки вставлены очень толстые линзы. Диоптрий десять, не меньше.

— Старый стал, — повторил Захар. — Сахарный диабет… глаза никудышные… Но глотку тебе перехватить вполне в состоянии. Чего выделываешься, Малек?!

Он мгновенно преобразился. Тень прежнего Захара, лагерного авторитета, первого помощника знаменитого Алдана, трясла передо мной никелированным выкидным ножом. Я сжал его пальцы, и нож упал ему на колени.

— Заткнись, — посоветовал я. — Ты кого пугать собрался?

Когда-то на «Медвежьем» он с легкостью мог отнять жизнь у любого. Захар убивал чужими руками из-за угла, и его боялись не меньше, чем палача Дегу. Но те времена давно прошли, а Захар все еще считал себя прежним Захаром. Я поднял нож с его колен и бросил под переднее сиденье.

— Все, успокоились? — насмешливо поинтересовался Марат.

— Успокоились, — ответил я.

— Тогда послушайте меня, Вячеслав Николаевич. Мы просим вас сопроводить группу золотоискателей до речки Илим. Вы покажете место, побудете с ними дней пять-десять, и мы вас отвезем обратно в Югорск. Все это не задаром. Вы получите сразу пять миллионов командировочных и, кроме того, пять процентов от стоимости добытого за эти дни золота. Это, конечно, немного, но и особых усилий от вас не требуется.

— За незаконную добычу золота светит хороший срок, — отозвался я, понимая, что это моих новых знакомых не остановит.

— У нас будут все необходимые документы на разработку месторождения. За юридическую сторону не волнуйтесь.

— Послушайте, Марат, мне уже за пятьдесят. Считай, жизнь прожил. Так вот, я тебе прямо скажу: никуда я с вами не поеду!

— Боитесь?

— Не вижу смысла башку в капкан совать. Ехать в тайгу с блатными, искать золото… Ты сам подумай, кто на такую дурь согласится? У меня трое детей, а я кинусь очертя голову неизвестно куда, не зная, вернусь или нет.

— Вячеслав Николаевич, ты извини, что Захар такую прыть проявил, — почти задушевно перешел на «ты» Марат. — Видно, нервы у него не те стали. Будет нормальная бригада золотоискателей, а ты поможешь добраться до места и — сразу назад.

— Нет, ребята! Летите с Захаром. Он «Медвежий» не хуже меня знает.

— Для полной гарантии нам нужна твоя помощь, Вячеслав Николаевич.

Я открыл дверцу и собрался вылезти из машины.

— Не торопись, — жестом остановил меня Марат. — Без моего разрешения ты никуда не уйдешь.

Угроза выглядела вполне реальной. Трое ребят, следивших за нами сквозь тонированные стекла «девятки», разорвут меня на части, дай им только знак.

— Тебе придется согласиться, — без выражения в голосе произнес Марат. — И дело не во мне. Надо мной тоже есть люди, и они уже все решили.

— Что за люди?

— Какая разница…

— Разница есть. Я хочу знать, кто меня пытается зажать. Кучка мелкой шпаны, которая услышала звон о какой-то мифической россыпи? Или…

— Или… — перебил меня Марат. — Вот именно, что «или». Так что не упирайся и принимай наши условия. Личную безопасность и возвращение домой мы тебе гарантируем.

Захар больше не вмешивался, хотя его так и подмывало показать, что он заодно с этими крутыми ребятами.

— Когда и в каком составе планируется поездка? — спросил я.

— Примерно через неделю за тобой приедет машина и привезет сюда, в Ростов. За эти дни оформи отпуск и будь наготове. До Якутска полетим самолетом, а там до «Медвежьего» будем добираться сами. Вертолет будет наготове. Так что расходы уже пошли, и немалые. Не вздумай исчезнуть, достанем из-под земли. И главное: про семью не забывай. У тебя трое сыновей, их никуда не спрячешь!

На этом закончился наш разговор с человеком по имени Марат. Впрочем, это могла быть кличка, а вся встреча напоминала дурной сон. Толстая рожа Захара, стриженые качки с квадратными затылками, угрозы и предстоящая поездка в Якутию…

— Что с тобой? — спросил напарник Федя Себряков, когда мы сели с ним ужинать в маленьком номере гостиницы при автовокзале.

— Ничего, — соврал я.

Федя, коротконогий, с тяжелым загривком борца, выщелкнул двумя пальцами пробку из бутылки «Столичной» и, проследив, как металлический колпачок шлепнулся о стену, разлил водку в два стакана.

— Будем здоровы!

— Будем!

Поросшая светлым волосом мощная рука Феди высоко запрокинула стакан. Приняв одним глотком стограммовую порцию водки, напарник потянулся к толсто нарезанной вареной колбасе. Мы жили с Федей на одной улице, знали друг друга лет пятнадцать и однажды вдвоем раскидали шайку блатных парней, пытавшихся ограбить автобус, угрожая пассажирам обрезом и ножами. Но сегодня ситуация складывалась другая. Марат и его люди были слишком опасны…

На столике возле открытого окна была разложена наша нехитрая снедь. Внизу, на дальнем краю площадки, молотил на малом газу «Икарус», уходящий ночным рейсом в Москву. Федя с хрустом разгрыз малосольный огурец и придвинул мне наполовину опустошенную банку с килькой.

— Чего не ешь?

— Ем…

Я механически выгребал кильку, а Федя, плеснув себе граммов семьдесят, весь остаток вылил в мой стакан. Таков был порядок, давно заведенный нами: кто с утра садился за руль — больше не пил.

— За Петьку переживаешь? — спросил Федя.

Шла война с Чечней. Несмотря на относительное затишье, установившееся в последние недели, в Чечне продолжали стрелять и каждый день в Ростов приходили гробы. Петька, мой средний сын, два месяца служил в Таганроге. Молодых солдат до окончания учебки обещали не трогать, но в эти обещания я верил мало. Начнется заваруха — станут бросать всех подряд.

— Не переживай сильно, — Федя смачно сплюнул. — Там вроде все к концу идет. Переговоры… Надоело уж, поди, всем стрелять.

— Ладно, — я поднял стакан. — Пусть сдохнет эта война…

Я думал о своем восемнадцатилетнем сыне, и у меня дергало, сдавливая дыхание, сердце.

Утром, готовя машину в обратный рейс, я уже было собрался рассказать о вчерашней встрече Федору, но раздумал. Если понадобится помощь — расскажу. А пока я надеялся, что все обойдется. Попрошу начальство перевести меня на месяц-другой на внутрирайонные линии, чтобы не мелькать в Ростове, а там, глядишь, все уляжется. Не станут же они охотиться за мной по всей области! К тому же в запасе у них имеется Захар…

Я больше переживал за своего Петьку, отгоняя прочь мысли о Марате и его компании. Но все же тяжелые мысли не оставляли меня. Я чувствовал, что история эта так просто не закончится…

Через день меня вызвал главный механик автоколонны Николай Каргин и сказал, чтобы я писал заявление на отпуск. Начинался август, один из самых доходных месяцев для автобазы. За лето мы делали половину годового плана: потоком ехали в наши южные края туристы, рыбаки, студенты и прочий отдыхающий народ. Отпуска для нас, автобусников, летом были исключены, разве только по болезни.

Я удивленно смотрел на механика, к которому шел с просьбой о переводе на внутрирайонные линии. Ни в какой отпуск я не собирался.

— Иди, иди, — настойчиво повторил Каргин, выслушав мои возражения. — В бухгалтерии уже расчет готовят. Там тебе еще восемь отгулов причитается, так что до середины сентября свободен.

— Да не хочу я в отпуск!

— Есть уже приказ директора.

— А причина?

— Откуда я знаю. Сходи к директору, спроси…

Разговор с директором был еще более коротким.

— А чем ты недоволен, Вячеслав Николаевич? Зарплату за июнь и июль получишь, отпускные… Загребешь кучу денег, и лети куда хочешь.

— Да не просил я никакого отпуска!

— Зато за тебя просили. Из областного транспортного управления… На орбиту выходишь! Родственник, что ли, у тебя там завелся?

Я неопределенно махнул рукой, а директор, видимо, понял так, что я соблюдаю конспирацию и не хочу выдавать высокопоставленных покровителей.

— Мы к тебе, по-моему, неплохо относимся, Вячеслав Николаевич, — приятно улыбаясь, заверил меня директор. — Могли бы и на инженерскую должность выдвинуть, да образование у тебя не того…

В автобазе директора не любили. Особенно это чувство окрепло, когда выплыла тщательно оберегаемая тайна о размерах его оклада в одиннадцать миллионов. За длинный язык слетела со своего места бухгалтерша, но было уже поздно. Народ возмущался, директора и его приближенных костерили вовсю и жалели, что нельзя напустить на него райком партии: некого директору сейчас бояться!

Нам, шоферне-междугородникам, за всю нашу собачью работу без выходных, за все сверхурочные и командировочные, начисляли раз в десять меньше, чем директору, да и эту зарплату получали мы как подачку, частями и с опозданием. Кое-как помогала держаться на плаву «шелуха», то бишь наши левые доходы от безбилетных пассажиров. Но доходами этими приходилось делиться с контролерами, да еще и отстегивать через подставных лиц все тому же директору и его заместителям. Утаивать «шелуху» было опасно. Система известная: не заплатишь — дадут не автобус, а такое старье, что только и будешь ремонтом заниматься. Либо придерутся к любой мелочи и вообще снимут с линии.

В общем, получил я в бухгалтерии причитающиеся мне деньги, отпускные и даже небольшую премию за первый квартал (такого в истории автобазы не было уже давно!) и отправился обмывать отпуск с Федей Себряковым и другими ребятами-шоферами.

Я уже понял: меня взяли за глотку крепко. Если так юлит наш прохиндей-директор, то Марат и его компания, действительно, парни крутые, с большими связями и разговоры о полете на «Медвежий» не пустой звук.

Как водится, я выставил пару литров водки, потом послали гонца за добавкой. Мы крепко выпили в тот вечер, и меня не покидало ощущение, что я навсегда прощаюсь с ребятами и автобазой, где проработал семнадцать лет.

На следующее утро мне позвонил Марат и сказал, чтобы я никуда не отлучался: через пару дней за мной приедут и желательно, чтобы я был наготове.

— Только без фокусов, — после паузы добавил он. — Я тут недавно встречал твоего старшего сына, Володьку, который в институте учится. Хороший парень…

— Ну и при чем мой сын?! — крикнул я в трубку, хотя сразу понял, что имеет в виду Марат.

— Он в общаге живет, на Краснополянской. Третий этаж, двадцать восьмая квартира… Отпуск оформил?

— Да.

— Тогда отдыхай, Вячеслав Николаевич, и жди нашего человека. Средний-то сын служит?

— Служит.

— Не дай Бог, загремит в Грозный. А там такая заваруха наклевывается, что чертям тошно станет. Ты все понял? Пока!

Предупреждения прозвучали откровенно, яснее некуда. Если что-то сделаю не так, заложниками станут сыновья.

Последний раз я был у Петьки месяц назад. Половина его полка уже побывали в Чечне. Я видел список погибших солдат, выбитый на мраморной доске у штаба, и поспешил увести прочь жену, чтобы список не увидела она. Жена сходила с ума и твердила, что украдет Петьку из части: пусть воюют сынки тузов, если им нужна эта война! Телевизор по вечерам мы не включали. Смотреть, как гибнут восемнадцати летние мальчишки, было выше наших сил.

Я достал из холодильника бутылку водки и налил себе полстакана. Выпил здесь же, на веранде, и спустился во двор.

Крупная серая лайка Бим лениво поднялся с травы, где лежал в тени яблони, и подошел ко мне. В нашей семье любили собак. Во дворе, кроме Бима, жили еще две: немецкая овчарка Чак и самый ушлый из всех псов рыжий эрдельтерьер Степан, которого три года назад купили тайком от меня сыновья.

Мы жили на окраине городка. Центр Югорска разбросался на холме, километрах в трех ниже по Хопру. Лет пятнадцать назад вдоль мелкой степной речушки Мачехи местная ПМК взялась строить улицу небольших одноэтажных коттеджей. В тот год у меня родился третий сын, и один коттедж горсовет выделил мне, как главе многодетной семьи.

Место нам всем нравилось. Прямо за речкой начиналась степь. В низинах бело-зелеными островками издалека выделялись березовые перелески — колки, как называют их у нас. На рыжих песчаных буграх темнели шапки краснотала, кое-где торчали одинокие сосны. На холмах у Хопра начинался лес, и с крыльца дома виднелась голубая полоска реки. Все до боли стало мне здесь близким и родным. Я прожил в этих краях уже четверть века, и здесь родились три моих сына.

Чем закончится авантюра, в которую меня втаскивает мафия? Дай Бог, если золотоносный участок на Илиме окажется небольшим и суета вокруг него быстро затихнет. А вдруг тогда, в пятьдесят восьмом году, мы наткнулись на огромную россыпь, уходящую на километры в лес и к скалам? И когда счет пойдет на миллиарды, не пришлепнут ли меня, как муху, некстати залетевшую не туда, куда надо?

Я присел на крыльцо. Валентина была на работе, младший сын Мишка в школе. Меня окружали только три наших собаки. С ними я мог молчать, а жена обязательно бы завела разговор, куда и зачем собираюсь ехать. У Пети в воинской части не были уже больше месяца, и надо бы собраться, поговорить с командирами, отвезти служивым рыбы, меду…

К сыну ехать, конечно, надо. Но вначале придется слетать на «Медвежий». Утренний звонок Марата поставил точку на моих колебаниях. Я не сомневался, что угроза насчет сыновей — не пустой звук. Полечу, а там будь что будет! Но вначале я собирался получить хоть какую-то информацию об этом Марате, рыжеволосом красавце, похожем на Даниэля Ольбрхского…

10

Саня Холодов, мой кум, оказался на месте. Должность его именовалась достаточно солидно — начальник отделения уголовного розыска. Он занимал крошечную комнатку в правом крыле одноэтажного здания районной милиции. В двух других комнатах по соседству размещались четверо его подчиненных — весь штат сыщиков Югорского отдела милиции.

Холодов был самым старым оперативником в отделе. Дружили мы еще с тех пор, когда зеленый опер Саня только что закончил школу милиции и носил на погонах по две маленьких звездочки. Вместе с ним мы охотились на уток и зайцев, и он же стал крестным моего старшего сына Володьки, крестить которого ездили тайно в соседний район, чтобы не узнал замполит отдела.

Я уважал Холодова за честность, рассудительность и всегдашнюю готовность помочь. Он был из старого поколения милиционеров, за два десятка лет работы в уголовном розыске успел нажить язву желудка, мотоцикл «Урал» да половину старого кирпичного дома на соседней улице.

В кабинете, над головой Сани, висел портрет Дзержинского. В углу стояла двустволка с бумажкой, торчавшей из ствола. Ружье приготовили на отправку в город для производства экспертизы. За шкафом громоздились коробки с вещдоками, изъятыми у жуликов.

Все было как обычно. И как обычно поговорить нам не давали. Без конца трещал телефон, приходили оперативники, следователи. Эксперт сообщил, что труп неизвестного, выловленный в Хопре на прошлой неделе, идентифицирован, и Александр Иванович может посмотреть фотографии. Это бродяга, который околачивался последние месяцы на мелькомбинате, и утонул он, судя по всему, будучи в глубоком подпитии.

Холодов кисло поглядел на фотографии разбухшего обезображенного тела и, собрав их в стопку, вернул эксперту:

— Молодец…

— Александр Иванович, — заглянул в дверь кто-то из молодых оперов. — Приводить Шуляка? Вы на десять назначали.

Я знал, что раз пять судимый Шуляк подозревается в кражах скота. В районе уже несколько месяцев действовала вооруженная шайка. Приезжали по ночам на фермы, овцеводческие точки, били из обрезов и охотничьих ружей коров, свиней и овец, а туши увозили на перепродажу. Одного из чабанов, пытавшегося защитить свое добро, избили до полусмерти, другому всадили заряд дроби в живот.

Милицию костерили за беспомощность, фермеры и чабаны тайком вооружались, и вот наконец, после долгих усилий Холодов вышел на след шайки.

— Ладно, подожди, — отмахнулся Холодов. — Дай пять минут с кумом переговорить, потом возьмемся за Шуляка.

Дождавшись, когда за оперативником закроется дверь, предложил мне:

— Может, вечером зайдешь? Видишь сам, какая тут у нас чехарда.

— Нет, лучше сейчас. В хреновую историю я влип. Надо бы посоветоваться.

— Ясно. Ну пойдем тогда во двор. Там спокойнее.

Мы уселись на скамейке возле кирпичных боксов, где хранилась милицейская техника, и я рассказал Холодову о найденной в пятьдесят восьмом году россыпи золота и событиях последних дней. Он слушал меня внимательно, иногда коротко уточняя детали.

— Никакого заявления я никуда подавать не собираюсь, — предупреждая вопрос Холодова, сказал я. — Не вижу смысла. А от тебя хотел бы узнать, что за птица этот Марат. Кого он представляет?

— Не знаю, — покачал головой Саня. — Сейчас столько развелось этой братвы, что знакомиться не успеваем. Тем более Ростов от нас неблизко. Давай я прогоню данные через компьютер и созвонюсь с управлением уголовного розыска. Думаю, ребята что-нибудь подскажут.

— Только про меня нигде не упоминай.

— Ясно.

Вечером мы снова встретились с Холодовым. В райотделе, кроме дежурных, никого не было, и нам никто не мешал. Кум, вздыхая, достал из сейфа бутылку водки и помидор.

— Есть еще тушенка. Открывать?

— Открывай.

Саня ловко вскрыл банку самодельным ножом и разлил водку в чайные чашки.

— За удачу!

— За нее…

Минуты две мы молча жевали, передавая друг другу банку. Потом выпили еще. Закурив, Холодов заговорил отрывисто, без предисловий.

— Марат — это кличка. Настоящая фамилия Марощук Вадим Викторович. Из выпускников физкультурного института. Занимался гимнастикой, восточными единоборствами… а оттуда — прямиком в рэкет. Вначале был рядовым бойцом, потом стал бригадиром. Ну, Марат — это полбеды. А вот кто его хозяин, знаешь?

— Марат мне не докладывал.

— Ну так вот. Хозяин у него — некий Монгол. Тоже кличка. Слыхал про такого?

— Слыхал немного. Мафиози областного масштаба.

— Можно назвать и так. Начинал, как водится, с мордобоя, рэкета, командовал наперсточниками, торговал наркотой. В общем, специалист широкого профиля — брался за все. Раза три Монгола арестовывали, но до суда дело не доходило, либо получал условный приговор. В последние годы чисто уголовный промысел забросил. Присосался к торговле иномарками, контролирует торговлю мясом на рынке, владеет несколькими магазинами…

— Значит, мной заинтересовался сам Монгол?

— Не тобой, а когда-то найденной россыпью. Принесла нелегкая твоего друга Захара!

— Я бы этого «друга» собственными руками в дерьме утопил. Он из тюрем не вылезал, и я думал, что там и подохнет. Ан нет, появился, как черт на веревочке!

Холодов разлил остатки водки и разрезал ножом последнюю дольку помидора. Жара спала и было слышно, как во дворе милиционеры стучали костяшками домино.

— Сейчас пока спокойно, — сказал Холодов. — А через час-другой пьяных с дискотеки потащат. Как вечер, так полдесятка обязательно наберется! Ну, это, в общем, ерунда… Кражи скота нас замучили. Наглеют сволочи! Чабан, которого позавчера ранили, сегодня умер в больнице. Я с хирургом разговаривал — печень и кишки как решето, полста дробин вытащили, и все напрасно.

— Шуляк раскололся?

— А куда он денется! — мрачно усмехнулся Холодов. — Еще двоих из своей шоблы сдал. Сегодня обыски делали, два обреза нашли и ТТ с полной обоймой. Ножи из рессорной стали, как бритвы — хоть скотину, хоть человека режь.

— Значит, не зря зарплату получаешь…

— А что толку? — безнадежно махнул рукой Саня. -

Они ведь в город мясо водили. Считай, к тому же Монголу. А если есть заказ, будут и исполнители. Через месяц-два другая банда объявится. Рынок сбыта есть и контроль там свой. Ладно, давай допьем: чтобы они все сдохли!

Мы выпили. Железный Феликс с поблекшей репродукции на стене смотрел на нас осуждающе и неподкупно.

— Портреты менять не собираетесь? — спросил я.

— А кого вместо Феликса вешать? Пусть уж висит.

— Пусть, — согласился я. — Слушай, Саня, ты сам Монгола видел? Что он из себя представляет?

— Видел. Маленький, глаза заплывшие. Плечи до локтей и ручищи, как два окорока. Рассказывают, однажды на этапе сразу двоих уголовников задушил. Еще по молодости… Сейчас он, конечно, другой. Костюм, галстук. Бизнесмен! Только рожа свиная…

— Как считаешь, крепко он меня прессовать будет, если я откажусь?

— Думал я уже над этим, Слава. Весь день думал. Ты мне скажи, богатую россыпь вы тогда нашли?

Я развел руками:

— Неизвестно. Может, еще пяток килограмм намоют, и конец делу. А может, такое месторождение, что целый прииск открывать надо.

— Ну, если не хочешь ехать, забирай Володьку из Ростова к себе. Сам из дома месячишко-другой не высовывайся. Здесь, в Югорске, он нам ничего не сделает. Если кого пошлет, я с его людьми разберусь. А там, глядишь, все уляжется…

— Вот и я надеялся, что все уляжется. Только не получается. Разве я всех сумею спрятать? Володька на пятый курс перешел, институт заканчивает. Семья, ребенок у него. Как их с места сдергивать? Да и каждую дорогу в Югорск не перекроешь. Достанут они меня.

— На убийство Монгол не пойдет, — сказал Холодов. — Он теперь другим стал. Но нервы помотает.

— Сегодня я откажусь, а завтра Володьку искалечат. И до Петьки запросто доберутся. А Мишку тоже в школу не пускать?

Холодов, сопя, заталкивал пустую бутылку под груду бумаг в шкафу. Было видно, что он злится. Злится на собственное бессилие.

Саня — крутой мужик. Испугать его трудно. Я не сомневался, что он отобьет охоту кому угодно соваться в Югорск. И тем не менее защитить меня вряд ли сможет. А что даст мое официальное заявление? Да и на кого мне жаловаться? Никакого насилия в отношении меня не было, а угрозы — это всего лишь слова, которые никуда не пришьешь.

Так что вопрос с поездкой на «Медвежий» был решен, и больше на эту тему я разговаривать не хотел.

11

В пятьдесят восьмом году меня везли из следственного изолятора города Сызрани до прииска «Медвежий» целый месяц. Сейчас на это ушло меньше четырех суток. Мы прилетели в Якутск обычным авиарейсом. В течение двух дней Марат закупил необходимое снаряжение и показал мне несколько бумаг на официальных бланках, заверенных печатями, согласно которым мы входили в состав солидного акционерного общества и имели право вести добычу золота.

Вертолет — грузопассажирский МИ-8 доставил нас до верховьев Норы, где я без особого труда отыскал бывший лагерь ЛБ-08/62. Ровными рядами стояли знакомые бараки, немного поодаль виднелся военный городок.

Бревенчатые склады, двухэтажная контора прииска, причал тоже сохранились. Только ни над одним строением не поднимался дым, все вокруг было безлюдно и тянулась вверх лесная поросль. А чего делать человеку в этом глухом, мрачном месте? Мы вспугнули лишь несколько оленей, которые шарахнулись от реки в еловую чащу.

Гораздо сложнее оказалось отыскать Илим. За прошедшие годы Нора в нескольких местах изменила русло. Появились новые острова и протоки, а километра на полтора выше «Медвежьего» река пробила невысокую гряду и залила широкую каменистую ложбину. Ущелья и мелкие речки-притоки Норы были сверху похожи как близнецы, и мы проскочили лишних километров двадцать.

Захар, прилипнув к иллюминатору, щурился, снимал и снова надевал очки, но все внизу сливалось для него в сплошное пятно, и он молчал. Всем своим видом он показывал, что искать Илим — не его дело. Главное, он навел на след золотой россыпи, а дорогу пусть показывает вон тот лох. То есть я. Но у меня тоже пока ничего не получалось, и Захар поджимал толстые бледные губы.

— Давай вон туда, к той скале, — показывал я пилоту направление.

Но ущелье оказывалось совсем не то, которое было нам нужно, и вертолет снова взмывал вверх. Марат вел себя спокойно, зато стал заметно нервничать Захар. Трое других членов нашей бригады искателей приключений сидели в глубине салона и молча пили пиво.

Наконец, после четвертого или пятого снижения, я разглядел знакомые красноватые утесы, стену темных елей, прибрежную отмель и узкую речку, серой лентой петляющую по дну ущелья.

…Вертолет исчез за кромкой леса, и мы принялись разбирать вещи.

Прежде чем рассказывать о дальнейших событиях, я хотел бы описать компанию, в которой находился уже четыре дня.

Марат был старшим. Захар набивался к нему во внештатные заместители, но тот, отлучаясь, оставлял вместо себя Женьку Кандыбина, по кличке Ганс. Кандыбин и правда напоминал немца из фильмов о войне: блондинистый конопатый здоровяк с мордой эсэсовца и толстой, вросшей в плечи шеей. Со мной он почти никогда не заговаривал, проходя словно мимо пустого места. Это был мордоворот со стажем. С Маратом работал не один год, и бригадир доверял ему полностью. Когда Ганс переодевался, я увидел на его торсе ярко-синюю татуировку — церковь с тремя куполами. Ровно столько судимостей было у двадцатишестилетнего Женьки Кандыбина. Как я понял, он никогда и нигде не работал, еще малолеткой связался с уголовниками и был по натуре жесток и скрытен.

Второй качок — Игорь Дорошенко, по кличке Студент, был мне уже немного знаком. Он сопровождал Марата в нашу первую встречу в Ростове и приезжал за мной в Югорск. Дорошенко по натуре был попроще, любил посмеяться и еще не успел стать стопроцентным бандитом, как Ганс. Года три назад Игорь закончил институт физкультуры, помотался по стране и, не найдя ничего подходящего, вернулся в Ростов. Околачивался на рынке, занимаясь мелкой спекуляцией, и был подобран там Маратом. Игорь проходил нечто вроде стажировки, а в такую ответственную поездку был взят лишь по той причине, что несколько месяцев на Урале работал в старательской артели и имел хоть какое-то понятие о технологии промывки золота.

Шестым членом нашей компании был Андрей Ваганов, единственный профессионал-золотоискатель среди нас. Марат с помощью местной братвы отыскал и нанял его в Якутске. Высокого роста, с жилистыми крепкими руками, он держался несколько особняком, пока еще никого из нас не зная. Было Ваганову лет сорок пять и за первые дни я услышал от него не больше десятка фраз. Он присматривался к новым для него людям, и, как я заметил, они не слишком ему нравились.

Такова была компания, в которой мне предстояло искать золото на речке Илим, затерянной в горах Якутии.

Марат подошел к берегу и долго всматривался в воду. Зачерпнул горсть мокрого песка и растер в ладони. Возможно, он сразу хотел увидеть крупинки золота.

— Дикое место, — помолчав, проговорил он и стряхнул песок.

Узкая, стиснутая хребтами долина Илима была погружена в сумрак. До заката оставалось часа три, не меньше, но солнце уже давно зашло за вершину хребта и все здесь выглядело мрачно: замшелые столетние ели, стволы упавших и догнивающих деревьев, темно-зеленая, струящаяся между валунами вода.

Надо отдать должное Марату — группу он экипировал хорошо. Мы быстро установили две канадские палатки с надувным дном и пологом внутри. Запас продуктов был упакован в большие картонные ящики, для которых мы соорудили помост из бревен и накрыли брезентом. Возле палаток между елями натянули камуфляжный водонепроницаемый тент и установили в центре разборный алюминиевый стол.

Туристы, да и только! Любители природы или охотники-промысловики… Оружия привезли на целую промысловую бригаду. Вместе с барахлом из вертолета выгрузили два самозарядных карабина СКС, двустволку двенадцатого калибра, а у Марата я разглядел под курткой тяжелый, отсвечивающий белым никелем пистолет.

Марат распоряжался быстро и толково. Меня он перекрестил в Стаса.

— Для оперативности! А то пока по имени да отчеству, забудешь, о чем речь начинал. Не обидишься, Вячеслав Николаевич?.. Игорь, занимай вместе с Захаром и Стасом вон ту палатку. Мы с Женькой и Вагановым займем вторую.

Ну что же, логично! Андрей и я в компании Марата чужие, и оставлять нас вместе нежелательно.

Для хлеба и скоропортящихся продуктов я посоветовал вырыть яму.

— Бери в помощь Игорька и валяй! — одобрил Марат.

Дорошенко, раздетый до пояса, играя мышцами, взялся за лопату. В отличие от Кандыбина у него на теле не было ни одной татуировки. Молодой крепкий парень, смеясь, откидывал тяжелые пласты земли. У него было хорошее настроение, и он с удовольствием разминал застоявшиеся за три дня дороги и вынужденного безделья мышцы. И тем не менее это был уже член бригады, прошедший испытание кровью, привыкший к большим дармовым деньгам и опьяняющему чувству превосходства над людьми. Просто сейчас в нем проснулся прежний студент, мамин сын, пока еще далекий от рэкета, мафии, насилия…

— Отдохни, — потянулся я за лопатой, но Дорошенко отрицательно замотал головой.

— Я сам! Знаешь, сколько земли в институте на шабашках перекидал? У родителей деньги не любил просить. Каждое лето на стройке вкалывал. На модные штаны и кроссовки зарабатывал.

— Сейчас больше выходит?

— Нормально! Побольше, чем у физкультурника в школе… раз в пять.

— И все деньги получаешь, наверное, вовремя, без задержек, — подковырнул я его, но Игорь насмешки не почувствовал.

— А как же! Организация серьезная, дисциплина на уровне. Кому положено — день в день платят. С братвой шутки хреновые.

Лопата звякнула о лед. Игорь, наклонившись, разглядывал бурую поверхность мерзлоты.

— Здесь что, и летом лед не тает?

— Вечная мерзлота. Покойника положишь, через сто лет, как живой!

Упоминание о покойниках Игорю не понравилось. По всему было видно, что здесь, в угрюмом ущелье Илима, он чувствовал себя не слишком уютно.

Вечером у костра Марат распределял обязанности:

— Захар готовит еду и дежурит по лагерю. Игорь работает в паре со Стасом. Ваганов — с Евгением. Подъем в шесть ноль-ноль, полчаса на все процедуры — и бегом на работу. Обед в двенадцать — и снова до темноты вкалываем. Считайте себя ударной бригадой коммунистического труда! Помнишь, Стас, такие бригады?

— А как же.

— Ну вот. Бездельников не будет, слишком дорогое удовольствие — наше здесь пребывание. Вертолет, палатки, жратва, то-се… Разве что Захару, как заслуженному вору, днем поспать разрешим. И то, если он нормальный суп варить научится. А про это дело забудьте, — Марат кивнул на разбросанные водочные бутылки и банки из-под пива. — Норма наркомовская: сто грамм перед ужином — и все.

— Сто пятьдесят. Сто грамм я и не почувствую, — поправил бригадира Женька Кандыбин и со скрежетом раздавил веснушчатой пятерней банку из-под пива.

— Ну ладно. Пусть сто пятьдесят, — засмеялся Марат.

Я часто вспоминал тот первый вечер на Илиме. Долгие северные сумерки, журчание быстрой горной речки и наползающий с хребтов туман. Дрова шипели и стреляли в сыром воздухе. Я смотрел на огонь, и чувство нереальности происходящего не оставляло меня. Те же столетние ели, зубчатые вершины хребтов и люди вокруг костра. Тогда, в апреле пятьдесят восьмого года, нас было пятеро. Трое погибли, а нас с Захаром снова столкнула судьба. Я вспомнил прошлое, и предчувствие, что эта россыпь снова не принесет никому добра, не оставляла меня.

— Медведи здесь водятся? — спросил Кандыбин.

— Набредают иногда, — вороша горящие ветки, ответил я.

— И сюда могут прийти?

— Вряд ли. Нерест давно кончился, чего им возле речки делать? В тайге еды достаточно.

— Жаль, а то медвежатинки бы попробовали.

Он взял лежавший рядом с ним на подстилке карабин и вскинул его, целясь в освещенные пламенем верхушки елей…

— Женька у нас парень лихой, — засмеялся Игорь. — Но лучше без медведей обойдемся. Спустят они с тебя штаны.

— Я за сто шагов горлышко у бутылки отбиваю!

— Брешешь.

— Давай попробуем. Ты помнишь, как я весной Супруна завалил? Даже не вякнул!

— Зато ты много вякаешь! — недовольно буркнул Марат. — Все, хватит на сегодня. Пошли спать.

Я не знал, кто такой был Супрун, но понял, что слова Кандыбина — не пустая болтовня. Качок с белесыми глазами и затылком, уходящим в плечи, действительно кого-то убил, и, наверное, это было не единственное убийство на его счету.

Я снова оказался в компании уголовников, не менее крутых, чем когда-то были Дега или Шмон…

12

Утром, вопреки своему обещанию разбудить всех в шесть часов, Марат поднял лишь меня и Ваганова.

— Пошли прогуляемся, — сказал он, — ребята пусть поспят.

Было, как и вчера, сумеречно, солнце еще не успело перевалить через восточный хребет. Слоистый густой туман плыл над водой. На песке, камнях, нейлоновых крышах палаток крупными каплями выступала влага. Забытая на столе газета насквозь промокла. В заводи с шумом плеснул хвостом крупный хариус. Вдалеке, выше по течению речки, трещала вспугнутая кем-то сойка.

— Марат, возьми ружье, — предложил Ваганов. — Может, что подстрелишь на обед.

— Не надо лишнего шума, — отрицательно покачал головой бригадир. — Пусть лучше Захар рыбу ловить учится.

Мы прошли километра два вверх по течению и определили участки, где в первую очередь начнем промывку. Русло Илима почти не изменилось, я узнавал места, которые отложились в моей памяти тридцать восемь лет назад. Больше стало поваленных деревьев. В некоторых местах нам приходилось карабкаться через завалы.

Солнце, поднявшееся над горами, быстро рассеивало туман. Искрились бьющие между камней речные струи, а поднимающуюся мелкую водяную взвесь окаймляли небольшие яркие радуги. Там, где было глубже, гладкая поверхность речки, как в зеркале, отражала голубое безоблачное небо и зеленую стену деревьев.

За все время пути мы не встретили никаких признаков пребывания людей. Возможно, после нас здесь никто не появлялся. Ни одного звука, кроме журчания воды, не нарушало тишины августовского утра.

— Мрачное место, — оглядываясь по сторонам, проговорил Марат. — Вроде и солнце светит и водичка прозрачная, а как в другом мире.

— Золото, оно такие места и любит, — отозвался Андрей Ваганов. — Укромные, и чтобы люди поменьше шлялись. Сюда же ни на чем, кроме как на вертолете, не доберешься.

После завтрака, нагрузившись лопатами и промывочными лотками, мы отправились на указанные Вагановым места. Мне и Игорю Дорошенко достался участок метрах в ста ниже лагеря. Ваганов с Маратом и Кандыбиным перебрались на другой берег.

Комаров было меньше, чем вечером, но раздеться они не дали. Несмотря на жару, пришлось работать в куртках, густо намазав шеи и лица диметилфталатом.

Загрузив лоток песком, мы принялись за промывку. Игорь работал с азартом, жадно заглядывая на дно лотка, не замечая, что вода порой перехлестывает через края высоких болотных сапог.

— Есть, да?

— Немного есть…

Я осторожно собрал несколько крохотных желтых чешуек и острый, похожий на обломок иголки, кусочек золота. Игорь пощелкал языком:

— Уже веселее! Два года назад мы на Сосьве золото мыли, так за первую неделю вообще ни грамма не нашли. -

— А потом?

Игорь насмешливо посмотрел на меня и раздавил комара, присосавшегося к щеке.

— Потом кое-что намыли…

Три следующих лотка оказались пустыми, потом золото стало попадаться снова, хотя и в меньших количествах, чем в первый раз. К нам подошел Андрей, внимательно осмотрел нашу добычу, которую мы складывали в жестяную банку из-под чая, и сам взялся за лоток. Делал он все куда сноровистее и быстрее, чем мы с Игорем.

— Наклоняйте в эту сторону, чтобы вода шла вот так.

Он показал, как правильно держать лоток. Собрал на ладонь три добытые чешуйки золота и, бросив их в банку, скомандовал:

— Переходите шагов на двадцать выше.

К вечеру у меня одеревенела поясница. Игорь, тоже уставший, едва ворочал лопатой. Мы сменили уже третий участок, и лишь одна промывка оказалась по-настоящему удачной. Вместе с чешуйками нам попался маленький самородок, величиной с абрикосовую косточку. Весил он больше, чем вся дневная добыча.

Вечером у костра Марат с Вагановым взвесили на складных весах добычу. Сто девять граммов золота. Из них семьдесят четыре намыли мы с Игорем.

— Новичкам везет, — разглядывая самородок, сказал Андрей. — Передовики! А вообще слабовато. Ты, Захар, хвалился, что за полтора дня почти килограмм намыли.

— Намыли, — подтвердил Захар. — Поэтому в такой тайне все и держали. Думали, как освободимся, соберемся: Алдан, Дега, я — и поковыряемся на Илиме.

— Ну и что помешало? — ссыпая добычу в кожаный мешочек, спросил Кандыбин.

— Судьба-индейка, — засмеялся Захар. — Хотел стать миллионером, да не вышло. Сначала Малек Дегу застрелил, через полгода Алдана на пересылке зарезали. Мощный был вор! На всю Якутию известный, а не уберегся. Остался я один. Освободился в шестьдесят втором, запил-загулял, пошли, как водится, новые дела, снова загремел на семь лет. Вот так она, жизнь, и катилась. Только в этом году и сумел собраться.

— Хрен бы ты сюда собрался, если бы хозяин денег не отстегнул, — проговорил Марат. В голосе его звучало раздражение. — Знаешь, в какую копеечку нам эта прогулка вылезла?

— Знаю…

— Может, врешь про тот килограмм? Намыли десяток чешуек, и глаза от жадности на лоб полезли.

— Клянусь, не вру. Зачем бы нам тогда понадобилось Лунька и еще троих зеков мочить? Алдан начисто все хвосты отрубал. Чтобы ни одного свидетеля!

— Может, после вас кто-то здесь побывал?

— Сюда невозможно добраться.

— А ты как думаешь, Андрей? — Марат повернулся к Ваганову.

— Непохоже, что кто-то здесь ковырялся. Следов никаких не видно. Да и можно неделю вокруг да около крутиться, и лишь потом фарт попрет. Для первого дня мы неплохо намыли. Другие речки победнее были.

— Один вертолетный рейс да билеты сюда оправдать, пять раз по столько намыть надо, — буркнул Марат. — Не говоря уже о других расходах. А бумажки эти с печатями, думаешь, задаром достались?

Он смотрел на Захара. Старик ежился и разводил руками:

— Ей-богу, все нормально будет… Есть здесь золото.

— Золото есть, — подтвердил Ваганов. — Будем искать.

Как я понял, когда-то авторитетный вор Захар сидел на мели. Никому не нужный старик, страдающий диабетом и гипертонией… Выйдя каким-то образом на Монгола и сумев его заинтересовать, Захар надеялся в случае удачи поправить свое финансовое положение. Но я был уверен, что вряд ли одряхлевший вор получит много, даже в случае удачи. А если россыпь окажется совсем мелкой, то Марат, разозлившись, может вообще бросить старика на Илиме. Выбирайся как хочешь! Такие намеки за эти дни я слышал не раз. Почтения к бывшему вору никто из компании Марата не высказывал.

— Смотри, Захар… старайся! — Кандыбин, зевая, ласково шлепнул старика по плечу своей огромной пятерней. — А то обидимся. Хреново тогда тебе придется!

От Захара сейчас уже ничего не зависело. Все равно золото искать не ему. Но то, что Захар нервничает, было хорошо заметно…

Мы молча разошлись по палаткам. Сквозь туман неярким пятном светила луна. Костер уже прогорел. Захар, сгорбившись, сидел возле тлеющих углей. Жалости к нему я не испытывал.

Как я и подозревал, ни через пять, ни через семь дней вертолет не прилетел. Никто меня возвращать домой не собирался.

— Работай, Стас, — поморщился в ответ на мое предположение Марат. — Отпуск идет, кормежка бесплатная. Плюс пять процентов с добычи, твои законные…

— Ну и сколько мне здесь торчать с вами?

— Не можем мы каждый день вертушку взад-вперед гонять, — изобразил нечто вроде сочувствия бригадир. — Дорого слишком. Недели через полторы будет вертолет, и тогда отправим тебя домой. С полными карманами денег!

Он усмехнулся и подмигнул мне.

Дни на Илиме были похожи один на другой. Мы просыпались в шесть часов утра, завтракали макаронами с тушенкой или консервированной колбасой и шли мыть золото. Обед, короткий отдых и — снова работа до темноты.

Ваганов нащупывал жилу, делая многочисленные пробы по системе, понятной лишь ему одному. Иногда мы теряли россыпь, работая целые дни вхолостую.

К исходу второй недели мы добыли пять с половиной килограммов золота. Это была огромная удача. Россыпи с высоким содержанием драгоценного металла попадались редко. В другой ситуации я испытывал бы куда больший азарт — шли огромные деньги. Даже если золото сдадут тысяч по тридцать за грамм, мы уже заработали почти сто семьдесят миллионов рублей или тридцать четыре тысячи долларов. Обещанные мне пять процентов тянули миллионов на девять «деревянными» — без малого моя годовая зарплата.

Но деньги интересовали меня мало. В те дни в Грозном снова начались бои.

По транзистору я жадно ловил новости из Чечни. Каждый день там гибли десятки наших солдат и меня, не оставляя, мучала мысль, что в числе тех, кого бросили разблокировать кольцо вокруг Грозного, находится мой сын. Петька, светловолосый, щуплый. Какой из него солдат? Он же еще ребенок! Господи, неужели никто не остановит эту бойню?

Марат и вся остальная компания слушали новости равнодушно. Война их не касалась ни с какой стороны.

Наконец прилетел вертолет. Но дальнейшие события развивались совсем не так, как я ожидал.

К нам прилетел сам Монгол. Я впервые видел знаменитого авторитета, невольно сравнивая его с Алданом, хозяином «Медвежьего» пятидесятых годов.

Монгол выглядел внушительно. Низкорослый, с огромными вислыми плечами и ушедшей в плечи остроконечной головой, он осмотрел нас по очереди узкими раскосыми глазами…

Передо мной стоял человек, подмявший под себя в "нашей области десятки крупных и мелких фирм, обладавший огромной реальной властью, не меньшей, чем какой-либо провинциальный губернатор. И вот теперь он дотянулся даже сюда, до золота «Медвежьего», за тысячи километров от своих владений.

Я не ожидал, что Монгол прилетит лично. Считал, что скорее всего он пошлет к нам своих помощников. Но, видимо, россыпь на Илиме очень уж заинтересовала Монгола.

Одетый в потертую джинсовую куртку и такие же брюки, он несколько раз присел, разминая мощное, уже заметно расплывшееся тело после долгого полета. Затем поздоровался со всеми за руку.

За спиной Монгола маячил высокий подтянутый мужчина лет тридцати — телохранитель. По выправке угадывался бывший военный. Его сосредоточенное лицо с тонкими чертами представляло контраст с расплющенной широкой физиономией Монгола.

— Ну, как жизнь? — поинтересовался Монгол, и Марат ответил за всех, что жизнь идет нормально.

— Надоело только, — подал голос Кандыбин. — Ни женщин, ни пива.

На правах заслуженного бойца он мог позволить себе некоторую фамильярность. Монгол никак не отреагировал и пошел вместе с Маратом к вертолету, где они о чем-то долго разговаривали.

Вертолетчик ковырялся в моторе, тихо плескалась вода, и утреннее солнце ярко освещало прибрежный песок. Покой и умиротворение! Добрый хозяин приехал позаботиться о своих работниках и раздать им подарки за ударный труд.

Но умиротворения не чувствовалось. В воздухе висело почти ощутимое напряжение. Женька и Игорь курили, перебрасываясь редкими фразами. Захар в засаленной рубахе сидел у костра, я видел его грязные босые пятки и унылое морщинистое лицо, обросшее седой щетиной. Ваганов нервозно грыз травинку. Я тоже чувствовал себя не слишком уютно. Лететь назад вместе с Монголом мне не улыбалось.

Тем временем Марат принес кожаную сумку с намытым золотом и опустил ее на траву у ног Монгола. Присев на корточки, тот зачерпнул пригоршней золотой песок, долго рассматривал его, потом достал из замшевого кисета один из золотых самородков. Марат, наклонившись к хозяину, что-то вполголоса ему объяснял.

Монгол кивнул и сделал знак телохранителю. Тот подхватил сумку и полез с ней в вертолет. Ваганов коротко выругался и отбросил перекусанную надвое травинку:

— Суки! Так я и знал.

Монгол снова подошел к палаткам и негромко заговорил:

— Значит, так, мужики… Командировка ваша продлевается еще дней на двадцать-двадцать пять. Таковы обстоятельства. Еду и теплую одежду мы вам привезли. Водки тоже, чтобы не скучали. Резиновую бабу брать не стали, так что потерпите до возвращения. Деньги идут, каждый свою долю знает. Все, начинайте выгрузку.

— Всем оставаться, да? — в повисшей тишине спросил Женька Кандыбин.

В его голосе слышались просящие нотки. Самый здоровый и крепкий как бугай, Женька ненавидел физическую работу, воспринимая ее как самое страшное наказание. Возня с лотками, перелопачивание песка и гальки вызывали у него растущее с каждым днем раздражение. Он был уверен, что сегодня эта пытка для него кончится, прилетят работать какие-то другие люди, а он вернется в город заниматься привычными ему делами: разъезжать в машине, выколачивать деньги, сопровождать шефа в деловых поездках, ужинать в ресторанах, где шумно, весело и всегда под рукой женщины.

— Всем, — коротко отозвался Монгол, и я понял: бесполезно напоминать, что насчет меня договор был всего на несколько дней.

Монгол ведет свою игру и не хочет тащить сюда еще каких-то других людей, посвящать их в тайну Илима. Под руками послушная рабочая скотина, и хозяин вполне в силах заставить нас пахать хоть до морозов.

— Послушай, Монгол, — поднялся с песка Ваганов, — у меня к тебе пара слов… по секрету.

Они отошли в сторону и о чем-то заговорили. Мы тем временем принялись выгружать из вертолета тюки и коробки. Когда разгрузка заканчивалась, Монгол подозвал меня к себе:

— Хорошо, что ты не дергаешься и все понимаешь. С сыном все нормально, служит в той же части. Я давал задание узнать.

— Спасибо.

Монгол повернулся, чтобы уйти.

— Я могу черкнуть несколько слов жене, чтобы не волновалась? Ничего лишнего писать не буду.

— Давай. Только поторопись.

У Монгола была манера быстро и отрывисто говорить и так же быстро принимать решения. Спорить с ним не имело смысла.

Визит Монгола и все переговоры длились не больше сорока минут. Вертолет с грохотом пошел на взлет и вскоре исчез за горным хребтом.

В тот вечер мы все крепко напились. Игорь быстро осовел и заснул прямо у стола рядом с Захаром. Кандыбин бил о камни пустые бутылки. Потом стал стрелять из карабина по пивным банкам. Марат отобрал у него оружие и отправил его спать в палатку.

Мы с Андреем Вагановым остались у костра вдвоем. Светлые северные ночи уже заметно сгустились, и был хорошо виден перевернутый ковш Большой Медведицы.

— Сколько они тебе пообещали? — спросил Андрей, перекатываясь ближе к огню.

— Пять процентов.

— От чего?

— От цены за проданное золото.

— Ну и как ты узнаешь эту цену? Марат скажет, что цены упали, песок низкой пробы и больше чем двадцать тысяч за грамм никто не дает. Вот и вся твоя прибыль.

— Дай Бог, хоть бы это отдали. А еще лучше — живыми домой попасть. Я ведь на неделю всего договаривался. Показать место, сделать несколько проб — и назад. А торчу уже две недели, и еще на месяц запрягли, ни о чем не спрашивая.

— Да я здесь хоть три месяца торчать буду, — яростным шепотом отозвался Ваганов, — лишь бы золотишко шло. Только чую, они и меня нагрели. Я ведь на десять процентов сговаривался. И не от вырученных денег, а от количества намытого золота. Десять процентов добытого песка и самородков. За эти две недели моя законная доля — пятьсот пятьдесят граммов. Отдай и не греши! Что с ними дальше делать и за сколько продавать, я лучше их знаю. Двадцать лет по старательским артелям шатаюсь. А мне, старому бродяге, фигу под нос! Как паршивому лоху! Монгол говорит: в конце сезона расчет будет. А я на его морду поглядел и сразу понял: обуют они меня! Копейки какие-нибудь бросят, и гуляй, Вася!

— А раньше, когда договаривался, не понял? — прикуривая от головни сигарету, спросил я.

— В том-то и дело, что не понял. Меня один местный делец с Маратом свел. Мол, человек срочно сколачивает артель, ищет опытного старателя. А я как раз на мели сидел. У нас своя артель распалась, участок на Тунгуске пустой оказался. Марат мне аванс в зубы — полтора лимона, пей-гуляй сутки, а утром будь на месте, отвезем в аэропорт. Ну и отвезли!

— Кто такой Монгол, слышал?

— Не слышал, но догадываюсь. Если бы я его морду тогда увидел, ни за что бы не согласился.

Мы долго проговорили с Андреем Вагановым в тот вечер. Нам никто не мешал, все спали. Даже если бы Марат проснулся, вряд ли бы он вмешался. Какая от нас опасность? Два лоха выпустят пар, успокоятся и утром — снова пахать. Куда они денутся!

Опытный и хитрый бригадир Марат приобрел между тем опасного врага. Бродяга и золотоискатель Андрей Ваганов был далеко не лохом и умел постоять за себя.

13

За эти недели на Илиме я успел присмотреться к своим спутникам и имел о каждом довольно полное представление.

В первые дни у меня вызывал невольную симпатию Игорь Дорошенко по кличке Студент. Мы работали с ним в паре и лучшего напарника я бы, пожалуй, не нашел. Он без устали ворочал песок, давая мне возможность передохнуть, и его азарт при виде добытых золотых чешуек не иссякал.

Игорь напоминал мне старшего сына Володьку, который, приезжая домой на каникулы, с таким же азартом лопатил землю в огороде. Я невольно забывал, что Игорь один из боевиков Монгола и, откажись я поехать с Маратом на Илим, наше знакомство с Дорошенко было бы совсем другим.

Мы много разговаривали с ним о жизни, и вскоре я убедился, что Игорь уже далеко не прежний студент… Дорошенко успешно проходил стажировку в бригаде Марата. Обычно его напарником в Ростове был Кандыбин. Здесь, на Илиме, в свободное время они тоже держались вместе. С Игоря как шелуха слетало то, чем он жил до двадцати двух лет — семья, школа, институт. Он рос в благополучной семье, но, как я понял, последние месяцы жил отдельно от родителей.

— Да ну их! — с досадой отмахивался Игорь. — Надоели своими нравоучениями. Все вокруг изменилось, а они живут в прошлом. Отец все уговаривал в техникум преподавателем пойти. Там у него друг директором работает. Команда футбольная, мол, у них сильная, мальчишек тренировать будешь. Я же членом сборной команды института был… Спрашиваю, какая зарплата? Оказывается, со всеми накрутками тысяч семьсот, да и ту по полгода не выдают. Ты, говорю, батя, издеваешься надо мной? Я в своей бригаде за неделю столько имею!

Юношеское упоение Игоря Дорошенко силой превращалось в жестокость и презрение к лохам, копошившимся у ног братвы. Он презирал своих вчерашних учителей за то, что они живут на гроши, одноклассников, не сумевших добиться в жизни успеха. Удачливые коммерсанты и новые русские вызывали в нем чувство брезгливости и насмешки.

— Ворюги! — заявлял Игорь. — Нарядились, как попугаи, в малиновые пиджаки и аж лопаются от важности в своих «Мерседесах». А мы их все равно доим как коров!

Игорь уже стал бандитом. И по образу жизни, и по своей психологии. И тем не менее он бы, наверное, очень удивился, услышав такое в свой адрес. Он считал себя одним из «братвы», не слишком вникая в тонкости этого понятия. Игорь любил рассказывать, как боятся, уважают их и безропотно подчиняются все, с кем они имеют дело.

Особенно тягостное впечатление произвел на меня рассказ Дорошенко об одной из его любовных историй.

— В девятиэтажке, где у моих предков квартира, телка одна живет, Катей зовут. Красивая девка, ничего не скажешь! Ноги длинные, грудь, задница — в общем, есть на что посмотреть. На «Мисс-Город», может, и не потянет, но в первую десятку войдет. Предки ее, видать, обеспеченные, «жигуль», то-се… Ну, мы с ней здоровались, даже на дискотеке пару раз станцевали. Я пытался поближе знакомство завести, но Катька только улыбается: мол, у тебя другие девушки есть. Ну, конечно, мне до нее было далеко, я тогда бедным студентом был, да и после института мало чего имел. А ее то папа на «Жигулях» возит, то какой-то фраер на «Ауди» приезжает. По виду — из дельцов. В модном прикиде, с дипломатом кожаным.

Прошло, значит, время, с полгода или больше, я уже с братвой вовсю кружился, ну и рассказал как-то Гансу про Катьку. Тот ржет как лошадь и предлагает: «Хочешь, мы ее хахаля в момент отвадим, а на Катьку так нажмем, что она сама под тебя ляжет?» Я плечами пожал, всерьез как-то не задумался. А Ганс — мужик крутой: если что пообещал, обязательно сделает. Через пару дней вычислил он жениха и подрулил к нему, когда тот возле Катькиного подъезда в своей «Ауди» сидел. Ганс молча открывает дверцу, берет фраера за волосы и башку зажимает форточкой его же «Ауди». "Линяй, — говорит, — отсюда, а если возле Катьки хоть раз увижу, яйца оторву!" И как схватит того за ширинку, жених аж подпрыгнул. Сипит, морда красная, а вырваться не может — шея стеклом зажата. Дергается, скулит как щенок! Вечером это было, людей во дворе полно, а никто не вмешивается, видят, кто мы такие. В общем, отпустили мы жениха, тот — по газам, и больше мы его не видели.

Взялись за Катькиного папашу. Вначале у «Жигулей» его шины прокололи. Один раз, второй… Он в милицию жаловаться. Пришел участковый, поспрашивал жильцов, глазами похлопал — никто ничего не видел. Когда мы в третий раз колеса пробили, дед вообще домой на машине не стал приезжать. Потом ночные звонки с угрозами пошли, с намеками, что Катькин отец крупные деньги братве должен. А потом Катьке со стороны намекнули: мол, есть один человек, который может помочь, и зовут его Игорь.

Дорошенко засмеялся и отставил в сторону лопату:

— Катька ко мне: «Помоги, Игорек!» Ну я, конечно, поломался для начала, потом говорю, что вопрос это серьезный и надо его со всех сторон обсудить. Давай, мол, завтра встретимся у меня часа в три, никого не будет, поговорим спокойно. Она, сучка, все поняла, губы закусила, на меня зверьком смотрит. А куда ей деваться? Не маленькая, соображает… Ну, пришла она, как договорились. Я ее без лишних слов раздеваю и на диван. Расплачивайся за безопасность своей семьи! Пару месяцев я ею пользовался, подарки даже приносил. Я ведь не какой-нибудь жлоб! Ну а потом, когда она надоела, говорю: «Все, можешь больше ко мне не приходить, никто вашу семью не тронет. И не выделывайся слишком. Будь попроще, и люди к тебе потянутся». В тот момент она меня разорвать была готова, только руки коротки! Жаловаться-то некому…

— Дерьмом от твоей истории пахнет! — сплюнул я в ответ на откровенность Игоря.

Дорошенко растерялся, не ожидая такой реакции. Ведь я, бывший зек, уж, конечно, должен был понять и оценить его крутизну.

— А что мне с ней церемониться! Глядеть, как она выделывается да со спекулянтами на иномарках разъезжает? — наконец нашел что ответить Дорошенко, но я черпал песок, не глядя на него.

Остаток дня мы с Игорем не разговаривали. Наши дружеские отношения дали трещину.

Про Марата много сказать не могу. Он со мной почти не разговаривал, общаясь в основном с Кандыбиным и Вагановым. Вместе с ними и постоянно работал. Человек он был очень скрытный и осторожный. Наш небольшой стан был хорошо замаскирован среди елей. Мы получили команду не маячить на открытом месте, если появится какой-нибудь вертолет. Даже охотиться Марат запретил — нечего лишний шум поднимать!

Женька Кандыбин, по кличке Ганс, не вызывал у меня никаких других чувств, кроме отвращения. Это был чистой воды уголовник, никого, кроме своих хозяев, не боявшийся. Кандыбин хорошо усвоил, что ему надо лишь подчиняться и выполнять приказы. Даже если он влетит в уголовное дело — его выкупят. И так уже случалось не раз.

Игорь рассказал мне, что этой зимой Ганс влип особенно крепко. Вместе с помощниками он поймал двух парней и продержал их трое суток в холодной железной будке, требуя выкуп с родителей-бизнесменов. При этом обоих ребят безжалостно избивали, оба отморозили пальцы, а одному из парней Ганс лично отрезал ухо.

Заложников освобождал спецназ. Шум поднялся на всю область, газеты писали о разгуле преступности и бессилии властей, которые слишком заняты строительством личных особняков и опекой совместных предприятий. Глава администрации заявил, что это не так, с коррупцией идет непримиримая борьба, а расследование по делу студентов он возьмет под личный контроль. Но все обернулось пшиком. Монгол нанял опытных адвокатов, обработали семьи потерпевших, и месяца через три, когда утих шум, из следственного изолятора освободили Ганса, которому, как главарю группы, светил полновесный червонец строгого режима. Суровую статью о вымогательстве заменили на суде на ни к чему не обязывающее «самоуправство», и вся группа отделалась условными приговорами. Посадили на два года лишь одного из помощников Ганса, обвиненного в том, что неосторожно отрезал у потерпевшего ухо.

Самая смелая из городских газет — «Вечерний курьер» едко посмеялась над результатами нашумевшего процесса, но через пару дней кто-то поджег помещение редакции, и пресса тоже затихла.

Твердо уверовавший во всемогущество Монгола, Кандыбин плевал на весь остальной мир. Готовый во всем подчиняться своему хозяину, он с трудом переносил свое затянувшееся пребывание в тайге и с каждым днем становился все более раздражительным.

А на Большой земле, за тысячи верст от «Медвежьего», происходили обнадеживающие события. Назначенный секретарем Совета Безопасности генерал Лебедь с присущей ему решительностью окунулся в чеченские дела. Радио кисло комментировало его постоянные поездки в Чечню, но переговоры уже дали результат. Стрельба прекратилась… Войска возвращались домой, и я чувствовал, что напряжение, не отпускавшее меня последние месяцы, начинает ослабевать. Любые неприятности — это ерунда по сравнению с тем, когда на такую войну не сегодня-завтра заберут твоего сына!

У меня изменилось настроение, и я даже начал общаться с Захаром, с которым почти никто не разговаривал. Все же нас связывало прошлое…

В знак особого расположения старик тайком подкладывал мне куски получше (конечно только после Марата!). Вспоминал он и «Медвежий», рассказывая мне о дальнейшей судьбе людей, которых я знал. Большинство зеков «Медвежьего» попали в лагерь, начальником которого опять поставили полковника Нехаева. Мой бывший бригадир Олейник прожил недолго. Он работал трактористом и в ноябре пятьдесят девятого провалился вместе с трактором под лед и утонул.

— А семья его? — спросил я.

— Жена с кем-то из охранников сошлась, а что там дальше было — не знаю. Дядьку Нехая как-то встретил. Уже в шестидесятых годах. Совсем не изменился. На улице мороз под тридцать, а он по улице вышагивает — полушубок нараспашку, морда красная. Узнал меня, заулыбался, за руку поздоровался. Поговорили с ним про жизнь. Он уже на пенсии был, начальником охраны на заводе работал. Такой же здоровый и так же водку пьет. Вернее, пил. Сейчас-то он, наверное, умер. Справедливый дядька был…

— Справедливый! И руку тебе, паскуде, пожал, потому что не до конца разгадал сволочную твою натуру. Ты же под рубаху-парня канал, блатного бригадира изображал, которым любую дырку заткнуть можно и которого работяги как отца родного любят. Не знал Нехаев, кто за многими убийствами стоял, а то бы он тебе пожал руку!

— Врача Горинского помнишь? — хихикнул Захар.

— Помню, — ответил я, вспоминая лагерного врача, которого так не любила жена начальника оперчасти Катько.

— Оприходовали его… опустили значит.

Я не спрашивал о Горинском, но Захар поторопился рассказать.

— Его с последней партией вывозили. Он думал: если врач, так его с офицерами в каютах повезут. А его в трюм сунули, вместе со всеми, как обычного зека. Дорога длинная, скучно…

Захар хихикнул, ожидая моей реакции. Горинского в лагере не любили. За холуйство, продажность и презрение к простым работягам. Я тоже не любил его. Но злорадство старика над чужим унижением неприятно меня задело: тебе самому осталось жить всего ничего, а ты хихикаешь, слюни пускаешь, вспоминая, как человека мордовали!

— Горинский ведь вам помогал. Выдавал липовые освобождения от работы. А вы его, значит, отблагодарили?

— Ему за это платили, — с вызовом ответил Захар. — Продуктами, махоркой. Он лучше любого вора в лагере жил.

— Ты мне вот еще что скажи. То, что вы Слайтиса убили, я могу понять. Парень он был с гонором, мог своим прибалтам про Илим рассказать. Но за что остальных убивали? Ведь ты же прекрасно знал: ни Лунек, ни Мишка, ни я никому про золото не расскажем. Время прошло, и вы в этом убедились, а все равно убили и Мишку, и Лунька, и за мной охотились.

— Я убивать никого не хотел. Знал, что вы молчать будете. Но Алдан приказал… с ним не поспоришь.

— Ты хоть сейчас, Захар, не ври. Алдан зря никого не убивал, да и не был он жадным. Твоя это инициатива да Деги. Вам человека пришить легче, чем плюнуть, было.

— Думай как хочешь, — буркнул Захар…

Однажды я спросил про Тимофея Волкова. Помнил, как он спас меня от смерти в бане, а позже, вместе с Олейником, просил полковника Нехаева перевести меня в другой лагерь. Эти люди спасли мне тогда жизнь.

Захар терпеть не мог Волкова за независимость и смелость. Таких людей, которые не боялись Захара и его шоблы, насчитывались в лагере единицы.

— Тимофей долго сидел. Лет шесть или семь. Потом, кажись, освободился, — пожал плечами Захар.

— А Сашка Белый? Его приемный сын.

— Этот длинный, что ли? С золотушной мордой? Он раньше освободился, вольным при лагере работал. «Папаню» ждал…

Сашка Белый тоже вызывал у Захара раздражение. Захара всегда раздажало проявление нормальных человеческих чувств.

— А Шмон умер, — со скорбной гримасой сообщил он как-то мне. — От туберкулеза, году в шестьдесят пятом или шестьдесят шестом. Хороший мужик был. Надежный… Мы с ним вместе много дел провернули.

Я вспомнил красную рожу Шмона и пожалел, что «хороший мужик» не сдох лет на семь раньше.

14

После визита Монгола настрой всей бригады изменился. Внешне дни проходили по установленному Маратом распорядку: мы рано вставали, завтракали, шли на речку, вечером ужинали и, посидев у костра, расходились по своим палаткам. Но замкнулся, избегая общих разговоров, Андрей Ваганов. Более озабоченным и настороженным стал Марат, хотя старался казаться мягче и не привязывался по мелочам. Разрешал выпить лишнюю стопку, пытался рассказывать анекдоты, но атмосфера продолжала сгущаться, словно перед бурей.

Почему-то упала добыча золота. Марат приказывал менять места, заставлял скрупулезно копаться на каком-нибудь пятачке, но результаты не улучшались. Советовался с Вагановым. Тот вяло пожимал плечами:

— Идет золото… хоть и поменьше. Значит, фарт такой…

Марат начинал злиться и, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, терпеливо допытывался, все ли мы правильно делаем.

— Делаю, как умею, — коротко отвечал Ваганов, и я замечал, как вздувались желваки на его небритых впалых щеках.

Ваганов стал чаще подходить ко мне, особенно если рядом никого не было.

— Ну блин, вляпались мы с тобой, — закуривал он очередную «приму» из мятой пачки.

— Вляпались, — соглашался я.

Андрей уже знал мою историю и сочувствовал мне.

— Марат вчера вечером подходит, — рассказывал Ваганов, — и начинает лапшу на уши вешать. Ты, мол, не переживай: свою долю, как договорились, полностью получишь. А это тебе аванс. И протягивает пачку денег. Здесь, мол, двести долларов и миллион деревянными. Я его спрашиваю: «Это вместо полкило золота, которые вы мне должны, что ли? Так полкило минимум на пятнадцать миллионов тянет, а ты мне какие-то гроши предлагаешь». Не взял я его деньги. Если вы, говорю, мужики настоящие, то рассчитаетесь со мной как положено. Может, зря не взял? С паршивой овцы хоть шерсти клок.

И все же за десяток дней мы намыли три килограмма золота. А потом пошел дождь. Два дня мы не вылезали — из палаток, ели консервы с черствым хлебом и ворочались под влажными набухшими одеялами. Спасибо Ваганову, единственному опытному таежнику среди нас: он умудрялся под непрерывным обложным дождем разводить костер и кипятить чай.

Дорошенко переползал в палатку к Марату и Женьке. Андрей от них уходил, и мы подолгу сидели с ним вдвоем, разговаривая о жизни. Иногда Марат наливал своим бойцам водки, подносил и нам. Я не раз наблюдал, как он пытался подойти к нашей палатке незамеченным, послушать, о чем мы говорим. Ничего интересного для себя он ни разу не услышал: никаких тайных планов мы не строили, о добыче золота я также не заговаривал, хотя некоторые вопросы у меня на языке вертелись.

В один из дней, хватив тайком стакан спирта, Кандыбин отправился на охоту. Ему повезло. Километрах в I полутора от нашего стана он наткнулся на глухарей, сидевших на березе. Первым же выстрелом Женька сбил большого глухаря, а оставшиеся в магазине СКС девять патронов выпустил вслед взлетевшей стае, но больше ни в кого не попал.

— Мясца свежего пожрете, — Женька бросил возле палатки отливающую сизыми перьями тяжелую птицу. — Эй, Марат, мне сто грамм причитается!

Бригадир, взбешенный стрельбой, сорвал с плеча Кандыбина карабин.

— Если ты еще хоть раз притронешься без разрешения к оружию, я тебе в башке дырку в один момент проверчу.

— А чего я такого сделал?

— Стрельбу поднял! Ты мозгами своими куриными соображаешь, что нас могут услышать. Нам что, лишние свидетели здесь нужны? — Марат повнимательнее вгляделся в лицо Кандыбина: — Да ты еще и нажрался!

— А тебе спирта жалко стало? Гноят целый месяц в лесу, пахать как последнего лоха заставляют, а он мне еще угрожает: пулю в лоб пустит!

Кандыбин дрожал от злости и возбуждения. Сбросив штормовку, одетую на голое тело, он, набычившись, стоял перед Маратом. Мускулистые веснушчатые руки легко крошили обломок толстой ветки. На груди колыхалась ярко-синяя татуировка с изображением церкви с тремя куполами. Ганс выставлял напоказ знаки своей воровской иерархии: три ходки в лагеря — за грабежи, рэкет, кражи. Марат не сидел ни разу, не нюхал параши, не знает, что такое зона, а лепит-де из себя крутого бугра.

— Ты чего, Марат, выделываешься? Давно сам в бойцах ходил? А теперь дали тебе власти с гулькин хрен, так ты убить готов?!

— Власти у меня достаточно, чтобы тебе пасть заткнуть. И шагать будешь туда, куда я скажу!

Игорь подошел к приятелю, положил руку на плечо.

— Женя, пошли отдохнем…

И увел его в палатку.

Дождь наконец прекратился, но через день поскользнулся на камне и сильно разбил колено Марат. Работать он не мог и остался на стане вместе с Захаром.

Ваганов мыл песок теперь вдвоем с Кандыбиным. Презиравший любой физический труд, Женька Кандыбин под контролем бригадира еще как-то тянул лямку. Сейчас он отлынивал вовсю, бросал лопату и, оставив Ваганова одного, уходил перекурить к Игорю. Следуя его примеру, мы с Андреем тоже бросали лопаты и садились курить.

Ради чего упираться? На щедрость Монгола ни я, ни Андрей не рассчитывали. Азарт первых дней иссяк и у Игоря. Мы все устали от тяжелого утомительного труда, однообразной пищи, состоявшей в основном из консервов, и ночевок в холодных палатках.

Разве что Захар оживлялся, когда взвешивали по вечерам добычу.

— Тебе сколько пообещали? — насмешливо спрашивал у него Ваганов.

— Сколько есть — все мои, — важно отвечал старик.

— Ну-ну. Мешок для денег приготовил?

— Приготовил, — щерил тот беззубый рот. — Монгол мужик хороший, не обманет.

А сам испытующе глядел на Ваганова. Похоже, он начинал сомневаться в честности Монгола и ждал, что еще скажет Андрей. Но Ваганов замолкал на полуслове, и Захар беспокойно переставлял с места на место посуду. Свои обязанности повара он исполнял старательно, вставая намного раньше нас, чтобы приготовить завтрак. Умудрялся даже печь блины и приохотился к рыбной ловле, угощая нас иногда ухой из хариусов.

Между тем подошел к концу август. В ясные звездные ночи уже хорошо подмораживало, и мы забирались в спальные мешки, натянув на себя всю одежду, которая у нас имелась. Утром тряслись от холода и долго отогревались у костра. От ледяной илимской воды у всех были красные, словно обваренные руки, кожа трескалась и кровоточила. Андрея мучал радикулит, и он с трудом поднимался по утрам.

Мы считали оставшиеся до прибытия вертолета дни, хотя Монгол и не назвал точной даты. Но развязка наступила гораздо быстрее.

На третий день после того, как Марат разбил колено, подрались Ваганов и Кандыбин. К этому дело шло давно.

Ганс, поделивший мир на две части — братву и лохов, считал, что с лохами можно вести себя как угодно и существуют они лишь для того, чтобы хорошо и сыто жила братва. По мнению Ганса, Ваганов и был одним их лохов, о чем не уставал повторять. Обманутый и обозленный на всю компанию золотоискатель вначале огрызался в ответ, а когда Кандыбин будто случайно пихнул его в воду, Ваганов, не раздумывая, кинулся на него.

Конечно, поединок был неравный. Если громадного, обросшего мясистыми мышцами Кандыбина можно было сравнить с кабаном, то худой, жилистый Андрей Ваганов напоминал разъяренного бродячего кота. Однако он ударил Кандыбина головой в живот, потом еще раз. Ганс, не удержав равновесия, грохнулся в воду, подняв тучу брызг. Мгновенно вскочил и бросился было на Ваганова, но к ним уже торопливо ковылял Марат, размахивая над головой пистолетом:

— А ну в стороны!

Ганс налитыми кровью глазами уставился на Андрея. За последние годы никто не осмеливался давать ему сдачи, да еще сбивать с ног! Он был готов растоптать, задушить лоха… если бы не зверское выражение лица бригадира. Марат понял, что его помощник сейчас искалечит единственного в бригаде настоящего золотоискателя и добыча будет окончательно завалена.

Первый раз за все время Марат достал из кобуры пистолет. Это был тяжелый "кольт” с длинным никелированным стволом, и я не сомневался, что он пустит его в ход, если кто-то рискнет не подчиниться.

Кандыбин, матерясь и вздувая мощные бицепсы на руках, отошел в сторону. Ваганов извлек из кармана мокрую пачку «Примы» и швырнул ее в воду. Я прикурил ему сигарету. От возбуждения Ваганова трясло.

— Что случилось? — спросил уже спокойней Марат.

— Да так, искупались немного, — отозвался Кандыбин. Он пытался улыбаться, но улыбка выходила жутковатая. Унижение было велико: получить плюху не от какого-нибудь опытного бойца враждебного клана, а от простого лоха! Но, кипя от злобы, Кандыбин понимал, что лучше превратить все в шутку. А дальше, мол, посмотрим…

— И я вот тоже поскользнулся, — похлопал себя по колену Марат. — До сих пор нога не сгибается. Ну ладно, одевайте сухую одежду и за работу. Водку за купание получите вечером… после того, как добычу взвесим.

Я почувствовал: Ваганов хочет что-то сказать. Может, отказаться от работы в паре с Кандыбиным. Но, предупреждая его, снова заговорил Марат:

— Я понимаю, нервы у всех на пределе. Но никаких склок не потерплю. Здесь работать-то осталось с неделю… от силы полторы.

— А через две снег выпадет, — добавил я.

— Так что в последние дни надо поднажать. Андрей, в помощь получишь Захара. Ничего не случится, пусть покидает старик песок. Ужин я как-нибудь сам приготовлю.

В тот вечер мы взвесили добычу. Двести шесть граммов золотого песка. А всего за семнадцать дней — три килограмма. Вдвое меньше, чем за первые две недели.

— Надо напрячься, — доставая за ужином вторую бутылку водки, снова твердил Марат.

Мы молча выпили и разошлись по палаткам. Было очень холодно, даже возле костра. Сырой туман наползал из ущелья, и просохшие за день одеяла снова набухали влагой. Я накрыл голову спальным мешком и постепенно согрелся. Рядом ворочался и вздыхал Захар. Игорь уже спал крепким сном. Он меньше кого-либо задумывался о завтрашнем дне. Наша таежная жизнь ему тоже порядком надоела, но он терпеливо выполнял свою работу и ждал, когда прилетит Монгол и заберет нас отсюда.

Марат, Кандыбин и Дорошенко часто собирались втроем и вели какие-то свои разговоры, замолкая при появлении кого-либо из остальных. Я не слишком обращал на них внимания, зато настороженно наблюдал за ними Андрей Ваганов. И у него были на то свои причины.

15

События следующего дня врезались мне в память до мелочей. Я даже запомнил, что по радио, после короткой информации о поездке генерала Лебедя в Чечню, передавали песенку в исполнении популярной певицы. «Голубые глазки, неземные ласки», — весело неслось из транзистора, и я механически подумал, что, наверное, это не очень умно — веселиться на всю страну, когда война еще не кончилась.

Мы, как обычно, работали в паре с Игорем. Метрах в ста пятидесяти от нас, выше по течению, возились с промывочным лотком Ваганов, Кандыбин и приданный им в помощь Захар. Опираясь на самодельную клюку, Марат подошел сначала к ним, потом, присев на камень, минут пять понаблюдал за нами.

— Идет дело?

— Идет понемногу, — отозвался Игорь, так как вопрос в первую очередь был адресован ему.

Старшим в нашей группе, несмотря на возраст, считался Игорь. Он был «своим», а я его лишь подневольным работником.

— Получше, чем вчера, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — сказал Игорь.

— У Ваганова слабовато, — сказал Марат. — И вчера похуже было…

— А чего с бродяги возьмешь? Он сейчас на нас на всех злой как собака. Считает, что обделили, да еще вчера с Женькой сцепились. Спасибо, что ты вмешался, а то бы Ганс его урыл.

Марат ничего не ответил и долго рассматривал золотые чешуйки, которые мы намыли с утра.

— Ну ладно, — сказал он, возвращая Игорю замшевый кисет. — Работайте. Обед через час.

Марат неторопливо заковылял в сторону палаток. Но никакого обеда в тот день у нас не было.

Сначала я услышал пронзительный крик. Кричал Захар. За изгибом реки не было видно, что там происходит. Мы выскочили на берег.

— Дед тонет, что ли? — пробормотал Дорошенко, но я подумал, что опять сцепились Ваганов и Кандыбин. Так оно и вышло. Но дело получалось куда серьезнее, чем вчера. Кандыбин сидел и, привалившись спиной к камню, зажимал ладонью левое плечо. Штормовка набухла кровью. Андрей, весь мокрый, в разорванной рубашке, стоял в нескольких шагах поодаль. Волосы слиплись от крови, из разбитого носа тянулись две красные струйки.

От палаток в сопровождении Захара в нашу сторону ковылял Марат. Наклонившись над Кандыбиным, ощупал плечо. Тот дернулся от боли и застонал.

— Что у вас, б… опять случилось?

— Да вот он, — Захар показал пальцем на Ваганова, — Женьку лопатой уделал.

— Ты знаешь, что ключицу Гансу сломал? — вытирая платком с пальцев кровь, тихо спросил Марат.

— Догадываюсь, — хмуро ответил Андрей. — Только ваш Ганс перед этим меня башкой о камень ударил, а когда увидел, что не добил, попытался еще раз повторить. Не успел…

Ваганова качало словно пьяного. Он опустился на песок. Я видел, как кровь из раны на голове стекает по щекам, по шее, исчезая за воротником рубашки.

— Захар, сбегай за бинтом, йод тоже захвати, — приказал Марат и вдруг рявкнул на меня, когда я с носовым платком в руке подошел к Ваганову, чтобы вытереть кровь. — Назад! А ты встань!

Марат передернул затвор «кольта» и направил ствол на Андрея:

— Ты что же, паскуда, делаешь? Ты хоть соображаешь, на кого дергаешься?

Ваганов продолжал сидеть. Подскочил Дорошенко и с силой пнул его в бок:

— Тебе сказали встать! Не понял?

— Игорь, отойди, — понижая голос почти до шепота, проговорил Марат. — Он сейчас встанет и ляжет. И объяснит нам, почему лапшу на уши вешает… фарт у него не идет, золото неизвестно куда девается. Ты кого дурить вздумал, урод?

Два выстрела ударили отрывисто и быстро, один за другим. Ваганов, вскрикнув, схватился за ногу выше колена. Вторая пуля ушла в песок.

— Вставай… вставай!

Еще два выстрела. Пули прошли в сантиметре от ног Ваганова. Андрей с трудом поднялся.

— Ну что с тобой дальше делать? Золото ты мыть не хочешь… На хозяев своих прыгаешь. Что с ним делать, Ганс?

— Может, ты сначала разберешься, бригадир? — Ваганов стоял неестественно прямо, опустив руки, и я видел, что это требует от него огромных усилий. — Или все решено заранее? Бродягу Ваганова пришить, как ненужного свидетеля, благо сезон заканчивается. Чья очередь следующего? Стаса? Захара?

Снова выстрел. Ваганов невольно дернулся. Марат играл с Андреем, как кошка с мышью. Пуля прошла между ног, вырвав клок штанины. Марат приподнял ствол пистолета, и Ваганов невольно сделал шаг назад, понимая, что игра идет к жестокому концу и легкой смерти не будет. Наверное, Марату нравилось отрывать куски мяса выстрелами из пистолета.

Убийство, готовое вот-вот произойти на моих глазах, что-то переломило во мне, выводя из шока. Я словно со стороны видел себя, глазеющего на то, как убивают такого же работягу, как я. А потом наступит моя очередь. Молчание ягнят… Кажется, так назывался известный фильм о маньяке? Вот и нас убивают будто овец!

Я оглянулся вокруг. На мелководье валялась лопата, которой Андрей ударил Кандыбина. Но дотянуться до нее Марат мне не даст. Я прыгнул на него всей массой своего девяностокилограммового тела. Конечно, я подзабыл приемы борьбы, которые освоил в своей бродяжьей юности, но многолетняя шоферская работа сделала мои руки крепкими как крюки. Я схватил Марата за правую кисть и сдавил локтем горло.

Выстрел ударил оглушающе звонко, над самым ухом. Пуля зарылась в песок. Запрокидывая голову, я душил его, зная, что в запасе у меня считанные секунды. Сейчас на помощь Марату кинется Дорошенко, и все будет кончено.

Игорь принял боевую стойку, сделал шаг, готовясь к удару, но выворачивая руку с пистолетом в его сторону, я сдавил палец Марата. Пуля прошла рядом с Дорошенко. Игорь шарахнулся в сторону. Ваганов ударил его кулаком в лицо и тут же полетел на песок, сбитый мощным толчком ноги в живот. Драться эти ребята умели. И он бы достал, свернул бы мне челюсть, мой бывший напарник, студент, если бы из последних сил я не сдавил пальцы Марата еще раз.

Девятимиллиметровая пуля ударила Дорошенко в живот. Я услышал шлепок о живую напряженную плоть. Игорь, вскрикнув, согнулся. Подскочивший Андрей выкручивал, рвал «кольт» из руки Марата.

Кандыбин, с перекошенным от злости и боли лицом, с маху рубанул меня ладонью по шее. Ощущение было, как от удара доской. В глазах заплясали огненные круги. Отпустив Марата, я свалился на песок. Тело одеревенело. Подгребая руками, я пытался встать на четвереньки.

Даже с перебитой ключицей Кандыбин, наверное, справился бы с Вагановым. Но золотоискатель все же сумел выдернуть из руки Марата пистолет и выстрелил ему в лицо. Марата отбросило назад. Он шагнул, пытаясь удержаться на ногах, и упал рядом со мной.

Ударили еще три выстрела подряд. Кандыбин, дернувшись, застыл. На спине набухали, сливаясь в одно, три темно-красных пятна. Ганс, боец-тяжеловес, убийца и один из самых жестоких рэкетиров в банде Монгола, стоял, раскачиваясь, словно раздумывая, что делать дальше. Три пули остановили его, но мощное тело упрямо сопротивлялось, а мозг, если он у него был, еще не до конца воспринимал происходящее. Привыкший побеждать и убивать других, Ганс не понимал, что сейчас умрет:

— Сука… брось…

Закончить фразу он не успел. Ваганов выстрелил четвертый раз. Сгибаясь пополам, Кандыбин сунулся лицом в песок.

В неподвижном воздухе стоял тошнотворный запах крови. Все это напоминало бойню. Огромная вздрагивающая туша Ганса. Марат с окровавленной головой. Игорь Дорошенко, свернувшийся клубком и зажимающий ладонями живот… И всюду кровь, быстро впитывающаяся в песок.

В пятьдесят восьмом за тайну Илима заплатили жизнью три человека. Драма повторялась снова. Марат и Кандыбин были убиты наповал, а спустя час умер от раны в живот Игорь Дорошенко.

Захар, напуганный стрельбой, убежал в лес.

Андрею досталось крепко. Обессиленный, он лежал на траве возле палатки, и я выстригал ему слипшиеся от крови волосы. Кожа на затылке от удара лопнула, но черепная кость выдержала.

— Крепкая у тебя башка, — заметил я.

— Кишка у этих уродов тонка меня угробить, — пробормотал Ваганов.

Я зашил рану обычной суровой ниткой и, густо залив йодом, перебинтовал.

Подскуливая от боли, Андрей попросил:

— Дай водки хлебнуть…

Я открыл бутылку «Столичной» и налил по полстакана ему и себе. Потом взялся за его ногу. Пуля прошла навылет под кожей, сантиметрах в десяти выше левого колена. Из двух небольших дырочек кровь уже не текла. Я осмотрел рану и налил Ваганову еще полстакана водки. Потом с силой сдавил края раны. Ваганов, извиваясь как угорь, отчаянно матерился.

— Давай, давай! — поддержал я его. — Только ногой не дергай.

— Мать твою! — заорал Андрей, когда, выдавив из отверстий загустевшую кровь, я кончиком ножа вытащил нитку от брюк, вбитую в тело пулей. — Коновал!

Я промыл спиртом кожу вокруг раны и, наложив вату, пропитанную йодом, стал бинтовать ногу.

— Ты где так научился? — спросил Ваганов, прикуривая очередную сигарету.

— Что, думаешь, я меньше тебя всего повидал? Ты еще под стол ходил, когда я тут срок отбывал.

— Людей ты только убивать не научился. А меня вот жизнь заставила…, впрочем, какие это люди? Козлы позорные… Ты руку еще у меня посмотри.

Я снял с Ваганова штормовку, рубашку и обработал йодом глубокую ссадину на руке. Локоть опух, и кожа на нем тоже была содрана.

— Тебя, что, по камням за ноги таскали?

— Так и было, — усмехнулся Ваганов. — После вчерашнего Ганс очень уж хотел со мной рассчитаться. Прямо на глазах у Захара. Чтобы тот тоже видел. Выждал момент и заехал кулаком в челюсть. Хорошо, что я все время был настороже. Увернулся… Он меня ногой! Я свалился и — башкой о камень. Если бы сознание потерял — конец! Но вывернулся, я же легкий, а тут лопата под руку подвернулась. Я Ганса этой лопатой и уделал! Хотел по кумполу, да мал-мала промахнулся. Угодил в плечо. Хорошо, что ты вмешался. Спасибо…

— Пожалуйста, — буркнул я.

Приходя в себя, я начал осознавать, в какой переплет попали мы оба с Вагановым.

— Они уже давно решили меня убрать, — сжимая и разжимая пальцы на правой руке, сказал Андрей. — Я для них лишний свидетель. Месторождение здесь не слишком большое, но богатое — я это уже в первую неделю понял. Большую бригаду с техникой сюда посылать смысла нет. Человек шесть-семь за пару сезонов россыпь полностью бы выбрали. Видать по всему, Монгол решил втихаря Илим отработать. А я ведь мог разболтать или без спроса сюда влезть. Да и расплачиваться со мной им не очень хотелось. И самое главное: меня даже искать никто не будет — ни семьи, ни детей… Марат за нами следил, а я вокруг них крутился. Зрение и слух у меня хорошие. Слышу, как-то Кандыбин Марата спрашивает: «Что с бродягой (то бишь со мной) делать будем?» Марат плечами пожимает и усмехается: «Неужели золотом с лохом делиться?» В общем, понял: устроят они мне здесь несчастный случай и в Якутск я уже не вернусь. Когда с Гансом вчера сцепились, он решил ускорить события. Ну вот и ускорил…

— Ты встать сможешь?

— Попробую.

— Надо бы трупы в лес оттащить, а к вечеру я их закопаю.

Ваганов с трудом поднялся, его пошатывало. Он сделал шаг, второй и опустился на траву:

— Башка кружится…

— Лежи, я сам. Смотри не засни. У Марата в палатке оружие, и как бы Захар не пожаловал. Он хоть и слепой, но подползти сумеет.

— А пушка на что? — Ваганов достал из-за пояса «кольт».

— Ладно. Если что, стреляй в воздух. Я минут через десять вернусь.

Перетащить трупы с отмели в лес оказалось непросто. Через каждые десять метров присаживался отдохнуть. В горячке я не заметил, что у меня повреждено левое запястье. Видимо, подвернул его, когда упал после удара Ганса. Теперь кисть опухла, и я с трудом шевелил пальцами.

Когда я вернулся к палаткам, Ваганов сидел в той же позе, держа на коленях пистолет.

— Захар не появлялся? — спросил я.

— Нет.

— Далеко он не ушел. Где-то рядом прячется.

— Ну и черт с ним!

— Ты как себя чувствуешь?

— Спасибо, хреново.

— Может, съешь чего-нибудь? Давай я тушенку открою.

— Не хочу, — покачал головой Андрей. — Глаза закрою — и опять вижу трупы… Если к вечеру в себя приду, закопаем?

— Закопаем…

Я вытащил из палатки Марата все оружие. Оба карабина СКС и двустволку. В двух сумках лежали боеприпасы — штук триста патронов к карабинам и пачки с патронами к двустволке. Почти все заряды были картечные или пулевые. Вооружены бойцы Монгола были основательно и отнюдь не для охоты на уток.

Кожаный кейс Марата с наборным цифровым замком был закрыт, и я отковырнул крышку охотничьим ножом.

Там лежал замшевый мешочек с золотом, которое мы добыли после визита Монгола, деньги в целлофановом пакете и стопка разных документов.

Я вслух пересчитал деньги:

— Семьсот двадцать долларов и шесть миллионов с мелочью — наших…

— Хватит до дому добраться, а потом бежать куда глаза глядят, — сказал Андрей. — Мне-то еще ничего, а у тебя семья.

Кроме документов на оружие и разных бумажек, я обнаружил разрешение, выданное фирме «Хоуп-Север» на производство разведки и добычи ценных ископаемых в долине реки Нора. Предусмотрительные ребята — ничего не скажешь!

Под бумагами лежала запасная обойма к «кольту», картонная коробка пузатых 9-миллиметровых патронов с покрытыми красной эмалью капсюлями и пара наручников.

— Я посплю, — зевая, сказал Андрей. — А ночью подежурю. Я хорошо вижу в темноте… как кошка.

— Ты и правда на кота похож, — засмеялся я. — Только ободранного.

Напряжение страшного дня давало о себе знать. Смех звучал почти истерично.

— Может, выпьем? — предложил Ваганов. — Меня до сих пор трясет.

Мы выпили еще по полстакана, а когда Андрей проснулся, лег спать я. Сон словно оглушил меня. И все же я мгновенно вскочил, услышав выстрел.

Ночь, подсвеченная убывающей лунной горбушкой, висела над распадком. Отражение луны серебрилось в речных струях… Ваганов разжигал погасший костер. Вспыхнула береста и сразу же занялись мелкие сухие ветки.

— Захар? — спросил я, хотя и так догадался, в кого стрелял Ваганов.

— Он самый!

— Попал?

— Еще бы! В такую тушу не промахнешься. Вон там валяется, шагов сто отсюда, — Андрей показал направление. — Если хочешь, сходим посмотреть.

— Чего на него смотреть…

— Тебе его жалко?

— Нет.

— Тогда все в порядке!

— Слишком много смертей для одного дня.

— Не мы с тобой это начинали. Нас бы они тоже не пощадили.

Мы сидели возле костра и ели консервы с заплесневевшим хлебом. Сваренную покойным Маратом уху из хариусов я выплеснул в кусты: это была еда мертвых. Мы допили семисотграммовую бутылку «Столичной», и Ваганов принес фляжку со спиртом. Он заметно опьянел, и мне это не нравилось: завтра мы должны с этого места исчезнуть и уйти как можно дальше.

Монгол прилетал на Илим дней восемнадцать назад, так что вертолет можно ожидать дня через три-четыре, а может, и раньше. Впрочем, скорее всего, Монгол не станет слишком спешить. Лишние дни — это несколько тысяч долларов. А оставлять нас здесь еще на один срок уже не получится — на носу якутская зима.

Я снял с костра закипевший чайник и засыпал в него горсть заварки. Где-то неподалеку вдруг отчетливо завыл волк.

— Мертвецов чует, — со смешком проговорил Ваганов.

— Там, где золото, всегда смерть рядом!

Я много раз слышал эту фразу. Наверное, так оно и было. Золотая россыпь Илима безжалостно увеличивала счет погибших. И вряд ли старик Захар будет в этом ряду последним.

— Я по старательским артелям с семнадцати лет мотаюсь, — прикуривая сигарету, рассказывал Ваганов. — Много чего насмотрелся. Видал, как люди за граммы песка друг другу глотки грызли. И сам убивать научился. Рассказать? Я про это никому не рассказывал… Лет двенадцать назад искали мы артельно золото на Туре. Неудачный был сезон: дожди, холод и самое поганое — нет фарта. К июлю артель распалась, остались мы с Колькой Брянцевым. Некуда нам ехать. Харчи кое-какие имелись, решили еще с месячишко песок поковырять… И вот что, значит, вышло. Отлучился я по каким-то делам, прихожу к стану, а там двое гостей. Не знаю, кто они были. То ли из колонии сбежали, то ли просто уголовники, но явно, что сидели не по одному разу. Татуированные, разговор сплошь блатной и морды такие, что добра не жди. Один уже нашу двустволку в руках держит, у другого — берданка. Колька связанный лежит, лицо в крови. Ну, скрутили они и меня и давай выспрашивать про наши капиталы. Любой разговорится, когда ему горящую головню в лицо сунут. Только дым от волос да шкура как на свинье трещит. Деваться некуда — выдали мы им все свои капиталы: грамм семьдесят золотого песка да сорок рублей денег. Вначале они поверили, что больше ничего у нас нет, только водку все искали. Потом накурились анаши — она у них с собой была — и совсем охренели. Одежку более-менее справную с нас содрали, консервы в свои мешки покидали и давай снова допытываться, где мы золото прячем. И пинали, и головней жгли. Потом Кольку изнасиловали… Под утро, когда они заснули, выпутался я кое-как из веревок и сначала одного, а потом другого лопатой по башке. Там их и закопали. А Колька со мной с той поры ездить перестал. От стыда, значит, и от злости…

16

У нас оставался единственный выход — дойти до заброшенного прииска, сколотить плот и спуститься по Норе до поселка Нелькан, откуда можно добраться до Большой земли. Нам предстоял долгий опасный путь по своенравной реке, и, если в ближайшие дни появится вертолет, он легко обнаружит плот на фоне узкой голубой ленты Норы. Но пешком через тайгу мы пройти не сможем.

Мы закопали тела убитых и сожгли все вещи, которые не смогли взять с собой. Полтора десятка километров до «Медвежьего» одолели лишь к вечеру следующего дня. Ваганов едва шел, рана на ноге воспалилась, и я тащил на себе почти весь груз. А его набралось изрядно: два карабина, спальные мешки, топор, пила, запас консервов.

Сложив вещи в бревенчатой конторке и забив единственное окно досками, мы принялись за строительство плота. Нам повезло, что на территории прииска оказалось множество сухих сосновых бревен и досок. Необходимо было только пилить их по размеру и сколачивать. Одна ножовка вскоре сломалась, и приходилось с большой осторожностью пользоваться второй. Хорошо хоть не поленились захватить с собой обе.

Куда сложнее оказалось связать плот. Мелкие гвозди, которые мы принесли со стана, для этой цели не годились. Принялись разыскивать скобы и гвозди крупного размера. Большинство железяк за прошедшие четыре десятка лет проржавели и никуда не годились. За два дня мы кое-как наковыряли десятка три скоб и полсотни гвоздей, которыми скрепили-таки между собой бревна и доски.

Готовый плот стоял в заводи, оставалось вытесать весла, руль. Был вечер, и освещенные заходящим солнцем старые лагерные бараки в полутора километрах от прииска остро напоминали мне прошлое. Мы очень спешили, вертолет мог появиться в любой день, но я собирался хоть на час сходить в бывший лагерь, побывать на кладбище, если оно еще сохранилось. Однако у Ваганова сильно воспалилась нога. Размотав бинт, я долго рассматривал багровую опухоль, ползущую вверх.

— Резать надо…

— Режь, — кусая губы, согласился Андрей. — Гангрены еще нет?

— Нет. Сейчас выдавим всю дрянь и будет нормально.

Я нагрел воды и накалил на костре охотничий нож.

Андрей, морщась, косил в мою сторону.

— Водки бы, — напомнил Ваганов. — А то сдохну ненароком.

Я налил ему полный стакан, который он проглотил как воду. Подождав несколько минут, пока подействует алкоголь, я полоснул по ране ножом. Ваганов вскрикнул и, заскрипев зубами, замолчал.

— Терпи! Надо еще резать.

Прежде чем Андрей среагировал на мои слова, я сделал второй надрез. Ваганов рванул пальцами пучок травы. По небритому лицу крупными каплями стекал пот. Его била дрожь, лоб и щеки были горячими.

Потом я перетащил Ваганова в дом и кое-как разжег забитую мусором железную печь. Уже стемнело. Холодная таежная река билась на перекатах о камни, и я подумал, что шансов добраться до Нелькана не много. Особенно если нас начнут разыскивать с вертолета…

Я вышел на берег и набрал в котелок воды для чая. Бревенчатый двухэтажный склад темнел огромной квадратной глыбой на фоне звездного неба. Из воды торчал ржавый остов брошенной много лет назад драги. Сторожевая вышка торчала недалеко от причала, на котором горой громоздились пустые бочки из-под солярки.

Мертвый прииск и мертвый лагерь…

Поднявшись с рассветом, я закрепил на металлических штырях весла и принялся дотесывать руль. Вскоре ко мне присоединился Ваганов. Его пошатывало от слабости, но чувствовал он себя лучше, чем вчера.

— Ногу посмотрим? — предложил я.

— Потом, — отмахнулся Ваганов. — Давай топор, у меня не хуже получится.

— Слушай, я дойду до лагеря и назад. Час туда и обратно…

— Давай.

Когда я вернулся, Ваганов уже установил руль и перетаскивал на берег вещи.

— Ну что, навестил… своих?

— Навестил. Лежат как лежали…

— Тогда поплыли?

— Поплыли.

Андрей уселся за кормовое весло, а я с силой оттолкнулся шестом от берега. Пошли! Нас, покачивая, медленно втягивало в речную струю, потом скорость резко увеличилась. Плот закрутило, и мы едва избежали удара о торчавший из воды камень.

Мимо проносились бревенчатые строения заброшенного прииска, всякий железный хлам, оставленный здесь в пятьдесят восьмом году, обломки причала. За поворотом мелькнули и скрылись бараки «Медвежьего». Плот несло вдоль стремнины…

Мы плыли до самой темноты, выгребая в сторону от подводных камней и галечных отмелей, где на мелководье кипели полутораметровые буруны и тучи брызг висели над водой. Нас тащило сузившимся речным потоком между отвесными скалами, зевнуть возле которых означало врезаться в камень. К вечеру, уже в сумерках, чуть так и не случилось. Плот ударило о скалу, развернуло, вода хлынула через дощатый настил. Я с трудом снова поставил плот носом по течению.

В темноте, причалив к отмели, мы забили в песок два больших кола и привязали к ним плот. Спальные мешки и одежда намокли. Мы развели костер и долго сушили вещи. Заснули, смертельно усталые, здесь же, у костра, так и не поставив палатку. Не хватило сил.

Утром Ваганов долго рассматривал прожженный на спине свитер.

— Ерунда, — успокоил я его, — носить можно. Все равно под фуфайкой не видно.

— Конечно ерунда! — засмеялся Андрей. — Глянь на свои носки.

Я повертел обугленные, съежившиеся от жара костра носки и забросил их в траву. Благо имелась запасная пара.

Я открыл банку тушенки и поставил ее на угли. Ваганов придвинул котелок с чаем и пробил рукояткой ножа ледяную корку.

— Вот это да! Градусов пять мороз, не меньше.

— Не горюй, завтра будет холоднее! — «утешил» я его.

В тот день плот дважды с маху садился на мель. От сильного удара лопнула одна из досок, за борт полетел мой рюкзак, и я едва успел его поймать, окунувшись по пояс в воду.

Мы торопились. До Нелькана оставалось не меньше недели пути. Если бы ночи были посветлее, плыли бы и ночью. Проклятый вертолет мог догнать нас в любой день, и сколько дней осталось в запасе, знал один лишь Бог.

Вечером заморосил дождь. Причалив к берегу, мы натянули палатку.

— Зато мороза не будет, — удовлетворенно заметил Ваганов.

Он варил суп из консервов, натянув на голову остроконечный брезентовый капюшон. От костра валил пар.

— Супец наваристый, — хвалил себя Андрей, — макароны и сосисок банка. Может, водки выпьем?

— Всего одна бутылка осталась, — напомнил я.

— А спирт?

— Спирт на прииске допили. После того, как я тебе ногу резал.

— Хе… а я и не помню. Думал, сдохну. Хороший бы из тебя коновал получился… Ну что, прикончим бутылку, чтобы душу не мозолила. Хоть поспим нормально, а то вон дождь какой!

Мелкий дождь барабанил по нейлоновой крыше, нагоняя дремоту.

— Водку всю выпили, а ведь завтра я твою рану смотреть собирался, — запоздало вспомнил я. — Чем промывать будем?

— Она уже почти затянулась. Йод есть… Это ерунда. А вот успеем до Нелькана доплыть или нет?

— Дней пяток дождливых — и доплыли бы. Вертолет в такую погоду не полетит.

— Добраться бы только до Нелькана, — сказал Андрей.

— У меня там двое дружков живут. Помогут! Смоемся первым же вертолетным рейсом или с почтовым самолетом. Там маленькие самолеты тоже садятся. Ищи нас потом по белому свету!

Он замолчал, понимая, что ляпнул не то. У Ваганова действительно сто дорог. А я от семьи куда денусь? Разве что пересидеть где месяц-другой…

Трупы боевиков скорее всего не найдут. Но то, что с бригадой случилось какое-то происшествие, Монгол поймет сразу. Куда исчезли сразу шестеро? Логично будет предположить, что на нас напали и перебили всех из-за золота и денег. Но Монгол, конечно, проработает все варианты и искать будет, пока не найдет концы.

На четвертый день мы не сумели вывести плот из струи, которая тащила нас на скалу. Ударом выбило сразу несколько металлических скоб, плот стал расползаться словно горсть спичек. Треснуло зажатое камнем левое весло, меня выбросило за борт, следом свалился рюкзак. Карабин и топор, булькнув, исчезли между разъехавшимися бревнами.

Ваганов, стоя на коленях, держал оставшиеся вещи. Я плыл рядом с плотом, пытаясь соединить упрямо расползающиеся бревна. За борт свалился котелок и, накренившись, исчез под водой. Спальный мешок, похожий на перевернутую вверх брюхом рыбу, медленно опускался на дно.

Мы кое-как выгребли к берегу и потянули кормой к песку разбитый плот. Лязгая зубами, сбросили с себя мокрую одежду, развели костер. Холодный ветер заставлял нас теснее прижиматься к огню.

— Надо было водку на сегодня оставить, — накрываясь фуфайкой, изрек Андрей.

— Она бы все равно утонула…

— И то верно, — с легким сердцем согласился Ваганов.

— Давай ногу посмотрю, пока без штанов стоишь.

Опухоль спала, рана была покрыта подсыхающей коркой.

— Как на собаке заросло, — похвалился Андрей. — И резали меня и били, а все живой. Тьфу, чтоб не сглазить!

Высушив одежду, мы снова сбили плот, орудуя уцелевшим топором. Мы потеряли карабин, палатку, часть одежды, а из обуви у меня остался один сапог.

Из запасов еды сохранились лишь две банки рыбных консервов и немного соли, которую еще в начале плавания мы предусмотрительно разделили на несколько частей. Из боеприпасов имелось тридцать семь патронов к карабину и штук сорок к "кольту".

— Чего-нибудь подстрелим, — насухо протирая пистолет, заверил меня Ваганов. — Главное: соль есть и нога заживает.

Он засмеялся и подмигнул мне. А у меня беспокойно ворохнулось в груди. Ветер давно разогнал облака, и в голубом сентябрьском небе ярко светило солнце. Вертолет! Вот что тревожило меня больше всего. Я не сомневался, что у нас хватит сил добраться до Нелькана с пустым брюхом, босиком, если… Если нас не догонит вертолет Монгола.

17

Вертолет появился на третий день после аварии с нашим плотом. Было тихое солнечное утро, и мы разговаривали о еде. Наш вчерашний ужин состоял из испеченной на углях белки, которую я подстрелил на месте ночевки. Другой дичи не попадалось, и в путь мы отправились без завтрака.

Ваганов рассуждал, что надо внимательно глядеть в оба. К реке выходят на водопой олени, и подстрелить их очень просто. Главное — не зевать. Вчера мы прозевали сразу двух оленей. Пока чухались, доставали карабин, олени скрылись в лесу.

— Лучше всего мясо запекать в глине, большим куском. Правда, это долго. Пока углей нажжешь, чтобы жар сильный был, пока пропечешь… Но зато вытащишь, нарежешь кусками, а с них жир так и капает. Пробовал?

— Пробовал когда-то на охоте. Мы так кабанятину делали. Только куски в фольге запекали.

— Кабанятина, это не то…, впрочем, я бы и от грибов не отказался. Смешать с молодой картошкой и на подсолнечном масле хорошенько зажарить. Да по стопке, или лучше… по две.

Ваганов закрутил головой и, прикрыв глаза, пустил слюну. И в этот момент я услыхал гул вертолетного двигателя.

Несколько секунд мы напряженно вслушивались, потом дружно погнали плот к пологому левому берегу. От напряжения затрещало весло. Ваганов, приседая и выпрямляясь, отталкивался шестом. Через несколько минут плот уткнулся в галечную отмель, и мы, подхватив рюкзаки, бросились в лес.

Бело-голубой МИ-8 со знакомым бортовым номером «163» летел на высоте трехсот метров. Бежать дальше не имело смысла — нас бы обязательно увидели. Мы стояли, прижавшись спинами к толстой разлапистой ели, и, тяжело дыша, следили за МИ-8.

Вертолет завис над плотом, затем двинулся вниз по течению реки. Примерно через километр, МИ-8 развернулся и пошел снова в нашу сторону, пронесясь на расстоянии двухсот метров от нас. Вихрь мелких песчинок и хвои поднялся с земли. Наши преследователи, несомненно, понимали, что мы скрываемся где-то неподалеку.

Вертолет описывал круг за кругом, захватывая все большее пространство леса на левом берегу, где стоял плот.

Из иллюминатора МИ-8 вылетела желтая сигнальная ракета, за ней — вторая, третья, и сразу же короткими частыми очередями ударил автомат. Ракеты летели вниз одна за другой. Загорелась сухая трава на поляне, дым, растекаясь, пополз к реке. Вертолет снова пронесся над нашими головами. Красная ракета, рассыпавшись гроздью, упала между елями, шагах в сорока от нас. Влажная хвойная подушка дымилась, языки огня, шипя, вырывались наружу.

В этом месте лес был смешанный. Мы с Андреем прятались в глубине островка старых елей. Но островок был совсем небольшой, редкий по краям, где поодиночке росли молодые елки вместе с березами и ольхой. Если бы мы побежали, нас бы с вертолета сразу засекли, и поэтому оставалось лишь ждать, пока у наших преследователей кончится горючее или терпение. Впрочем, надежды на это было мало.

Выпустив еще с полсотни ракет, МИ-8 опустился метрах в пятистах от нас на каменную проплешину, откуда хорошо просматривалась и река, и прибрежный лес. Мы не видели, сколько человек вышли из вертолета — мешали деревья и дым, поднимающийся над горевшей поляной.

Тлевший участок хвои на краю нашего елового островка вдруг занялся неярким костерком. Горела торчавшая из-под хвои большая ветка. Пламя, шипя, ползло от нее по хвойному ковру к поваленной сухой ели.

Ваганов с «кольтом» в руке напряженно вглядывался в сторону вертолета.

— Уходим вверх по реке, — показал я туда, где снова смыкался еловый лес.

Ваганов молча кивнул, соглашаясь со мной. Горевшая поляна надежно прикрывала нас стеной густого дыма. Пригнувшись, мы побежали к лесу.

Нас опередили. Автоматные очереди и торопливые хлопки самозарядного карабина ввинчивали над нашими головами быстрый свист пролетающих пуль. Пули рванули хвойный пригорок в нескольких шагах перед нами, и мы невольно присели, пока еще не видя, кто и откуда стреляет.

От толстой искривленной березы ударил прицельный выстрел. Пуля прошла рядом с головой. Я разглядел человека в камуфляжной куртке, до него было метров сто пятьдесят. Я выстрелил в ответ. Промахнулся. Рядом дважды выстрелил из «кольта» Ваганов. Снова застучал автомат…

Значит, нас перехватывают уже двое! Еще несколько минут — и подоспеют остальные. Тогда нам конец. Я дважды нажал на спуск, целясь в человека, прячущегося за березой. Тот поспешно присел. В автоматчика несколько раз подряд выстрелил Ваганов. Нам ответили длинной очередью.

Теперь я видел и автоматчика. Он лежал в траве и, повернувшись на бок, перезаряжал АКМ. Пригнувшись, мы опять побежали к лесу. До опушки оставалось не больше двух десятков шагов, когда снова застучал автомат. Ваганов, бежавший рядом со мной, вскрикнул и упал как подкошенный. Я опустился рядом с ним, с ужасом осознавая, что достали они его крепко, но еще не понимая, куда попала пуля.

— Нога…

Подломленная в колене нога была неестественно вывернута. Штанина быстро набухала кровью. Я дотронулся до ноги, хотя уже понял, что кость перебита. Приходя в себя от шока, Андрей дернулся, лицо мгновенно покрылось испариной:

— Не трогай, больно!

Он сдавил пальцами ногу выше колена, хотел приподняться, но лишь крутнулся на месте. В его глазах, помутневших от боли, удивление сменилось ужасом обреченного. Андрей не был трусом, но то, что сейчас нас добьют и жизни нам осталось считанные минуты, он осознал сразу и отчетливо.

Привстав на колено, я поймал в прорезь прицела автоматчика. Виднелась лишь его коротко стриженная голова и верхняя часть груди. Мы выстрелили одновременно. Длинная беспорядочная очередь взбила фонтанчиком землю вокруг меня и Андрея. Автоматчик, запрокидываясь на спину, продолжал нажимать на спуск. Трассеры гасли высоко в небе. Потом автомат смолк.

Андрей Ваганов, друг-бродяга, пытался подняться, загребая ладонями сухую песчаную землю. Вторая пуля пробила ему низ живота и вышла возле позвоночника.

Выходное отверстие было размером с пятак, стреляли, видимо, пулями со сточенной головкой… Через несколько секунд Андрей потерял сознание.

Выпустив остаток обоймы в стрелявшего из-за березы, я перезарядил карабин. Автоматчик был убит или тяжело ранен. Теперь надо было как можно быстрее разделаться со вторым, пока он не достал меня из своего карабина, и уходить в лес, унося с собой тело Ваганова. Преследователи еще не уверены, кого именно они догоняют: бригада Марата бесследно пропала, и что с ней случилось, неизвестно. Для моей семьи будет лучше, если не найдут ни меня, ни Андрея.

Я стащил телогрейку и поднял ее над головой. Уловка самая примитивная, но она сработала. Пуля рванула плотную ткань, выбив клок ваты, еще одна ударила чуть ниже, едва не угодив мне в руку. Я оставил свернутую в комок телогрейку и, откатившись в сторону, поймал на мушку человека в камуфляже, привставшего на колено. Он увлеченно садил по моей телогрейке и прозевал направленный на него ствол. Выстрел отбросил боевика назад. Он выронил карабин, потом тяжело осел в траву.

Я одел излохмаченную пулями телогрейку, сунул пистолет Ваганова в карман и взвалил тело на плечи. Андрей еще дышал, тяжело и прерывисто, кровь из его ран стекала по моей шее и рукам.

Пройдя метров триста (на большее у меня не хватило сил), я опустил тело Андрея на мягкую хвойную подушку. Он был мертв — глаза закатились и помутнели, кожа лица стала желтой. Из прорванной штанины торчал острый осколок кости…

Вдали застрекотал вертолет. Сделав круг, он снова пошел на посадку, возможно, для того, чтобы забрать трупы своих… Я упрямо тащил тело Ваганова, делая передышку через каждую сотню шагов. Обессиленный, мокрый от пота, присел на кочку. У меня оставались две последние сигареты. Я прикурил одну из них и вытряхнул и карманов оставшиеся патроны к карабину. Их было десятка два. Я дозарядил СКС и сменил магазин «кольта». Покойник Марат любил многозарядное оружие. Массивный двойной магазин пистолета вмещал шестнадцать патронов.

Снова заработал вертолетный двигатель. Я достал из рюкзака рубашку и замотал нижнюю часть лица. Впрочем, меня трудно было узнать и без маскировки, обросшего бородой, в копоти, со слипшимися от крови волосами.

Я вышел из-за деревьев и встал, держа у ноги карабин. Сейчас мне оставалось играть ва-банк. Если люди в вертушке не оставят меня в покое хоть на пару дней, то разобьют плот (если уже не разбили), а завтра высадятся целой компанией. С опытным следопытом, с собачкой найдут меня за считанные часы.

Гул вертолета приближался. Бело-голубая машина появилась над деревьями. Сколько до нее метров? Четыреста, не меньше. Теперь триста… Я стоял, продолжая держать карабин у ноги. Стрелять придется навскидку, если они не откроют пальбу раньше. Двести пятьдесят… Пока они меня не видят. Все, пора!

Я много лет охотился на уток, охотничий опыт, возможно, сыграл свою роль и теперь. Быстро прицелясь, я выпустил все десять пуль с интервалом в полсекунды. Последние выстрелы отстучали, когда вертолет был от меня на расстоянии четырехсот метров, и вряд ли попали в цель. Но первые две или три пули угодили в вертолет, я это почувствовал инстинктивно, как чувствовал на охоте попадание в дичь. Тяжелые пули калибра 7,62 мм с легкостью пробивают обшивку и способны причинить вертолету серьезные повреждения. Нет, я не сбил этот чертов МИ-8 и даже не заставил его пойти на посадку. Но мои пули угодили в какое-то уязвимое место машины.

Вертолет развернулся в мою сторону. Автомат продолжал сыпать торопливыми очередями. Я отбежал к деревьям и двумя очередями выпустил обойму «кольта». Вертолет взмыл вверх и завис на высоте пятисот метров. Как я понял, на его борту имелся всего лишь один стрелок. Минуты три он почти безостановочно бил в мою сторону. Скрючившись, я сидел за толстой елью и набивал последние оставшиеся патроны в карабин и магазин «кольта».

Пули щелкали о стволы деревьев, взбивали фонтанчики земли. Крупная ветка, перебитая у основания, воткнулась в хвою метрах в пяти от меня. Автоматчик перенес огонь в глубину ельника, но вскоре стрельбу прекратил. Машина развернулась и полетела к тому месту, где лежали двое убитых боевиков.

Я упрямо тащил тело Ваганова к воде. Оставив его в прибрежном кустарнике, отправился к плоту. Плот стоял на прежнем месте. Я устроился под огромной развесистой елью. У меня оставались восемь патронов в карабине и пять в обойме «кольта». Я приготовился защищать плот до конца — потеря его означала для меня смерть.

Но сидевшие в вертолете, видимо, решили больше со мной не связываться. И МИ-8 ушел на юг в сторону Якутска. Значит, у меня снова появлялись шансы прожить еще день или два?

Я похоронил Андрея в реке, привязав к спине рюкзак, набитый камнями. Пусть простит его душа, но для меня было очень важно, чтобы он исчез бесследно и тело его не нашли. Если исчезновение группы, посланной на Илим, останется тайной — это, возможно, спасет мою семью от мести Монгола.

К вечеру заметно похолодало. Я поджарил на костре два найденных на берегу гриба и, с трудом проглотив жесткие комочки, погрузился на плот.

Теперь, когда я остался один и без груза, плот можно было уменьшить — это облегчило бы управление. Но никаких инструментов, кроме охотничьего ножа, у меня не оставалось, и я не стал терять время. Течение подхватило плот, и меня опять понесло мимо скалистых круч, песчаных и галечных отмелей, нависающих над водой деревьев.

Стемнело, но я продолжал плыть, каким-то чудом избегая подводных камней и водоворотов, кипящих у скал, где Нора сужалась до ширины тридцати-сорока метров. Я не чувствовал холода, постоянно работая шестом и веслами. Но к середине ночи все сильнее давала знать усталость. Я сворачивался клубком на досках и замирал, засыпая на несколько минут. Холод будил меня, и я снова начинал двигаться.

Такое состояние на грани полуобморочного сна не могло длиться долго. Сначала неуправляемый плот налетел на мель, потом с такой силой ударился о скалу, что я едва не свалился в воду. Мне пришлось устраиваться на ночлег.

Я жался к костру, и в густом, как изморось, тумане, стреляли и брызгали огнем смолистые еловые ветки. Мне чудился грохот вертолетного двигателя. На мокрой от крови земле извивался и стонал смертельно раненный Ваганов, и я снова и снова стрелял по несущемуся прямо на меня бело-голубому МИ-8.

На рассвете камни у воды, покрытые тонким слоем льда, блестели, как стеклянные. У меня не было даже котелка, чтобы согреть воды. С трудом спихивая с отмели свой порядком измочаленный плот, я подсчитал, что ел в последние дни: вчера — два полузасохших печеных гриба, позавчера — белка на двоих с покойным Андреем и пять или шесть таких же мелких, побитых морозами грибов. Желудок мучительно ныл.

Я перетряхнул рюкзак. Замшевый мешочек с золотым песком, грязное, испятнанное кровью полотенце… По старой, еще лагерной привычке зачерпнул несколько пригоршней воды и медленно, чтобы не застудить горло, выпил. Обманутый желудок на время затих. Еще день-два, и, если меня не подстрелят с вертолета, я начну терять силы от голода. А на охоту у меня нет времени.

Уже выгребая на стрежень, почувствовал прикосновение ко лбу чего-то влажного и холодного. Подняв голову, увидел редкие мелкие снежинки, кружащиеся в воздухе. Высоко в небе плыло одиноко серо-фиолетовое облако. Снежинки, блестя на солнце, быстро таяли, и северный ветер гнал облако дальше. Это был пока еще не снег. Просто зима наступала мне на пятки.

К полудню я дважды стрелял в оленей, выходивших к реке, и оба раза промазал. Потом мне повезло: в прозрачной обмелевшей заводи я подстрелил большую, как полено, щуку и, зажарив на костре, половину ее съел.

Ветер с севера гнал поперек течения сильную волну, плот раскачивало и швыряло со стороны на сторону. Телогрейка и брюки намокли от постоянных брызг, но я упрямо отталкивался шестом или снова брался за весла.

За одним из поворотов увидел ржавый корпус небольшого колесного парохода с высоко торчащей трубой. Это был «Витязь», налетевший на камни и затонувший на Норе в половодье пятьдесят седьмого года, незадолго до моего прибытия на «Медвежий». На каменистом берегу стоял тяжелый трехпалый якорь. На нем была прикреплена металлическая табличка с фамилиями погибших матросов. Тогда же утонули десятка полтора зеков, но фамилии их никто, конечно, писать на табличке не стал.

Я проплывал мимо «Витязя» дважды: осенью пятьдесят седьмого года, разглядывая обломки через зарешеченный трюмный иллюминатор, и спустя год, стоя на палубе «Анадыря» вместе с ефрейтором Сочкой. Как это было давно!

Ржавый остов «Витязя» остался позади. Я проводил глазами осевшую корму, черные дырки выбитых иллюминаторов. Встреча с погибшим, догнивающим посредине пустынной реки пароходом не прибавила оптимизма. До Нелькана оставалось не менее четырех дней пути, и даже если я одолею эти последние полторы сотни километров, то в поселке меня наверняка ждут люди Монгола. Они знают, что я обязательно там появлюсь, другого пути нет.

Впрочем, я забываю про вертушку. Завтра, в крайнем случае, послезавтра вертолет появится снова и вряд ли мне удастся уйти…

Но мои мрачные предчувствия не сбылись. Я встретил людей, и у меня снова появился шанс вырваться из западни.

18

Стойбище состояло из четырех чумов. Я сидел в самом большом из них, напротив морщинистого, с редкой бородкой якута. Я уже знал, что это глава рода Уланхой, а остальные полтора десятка обитателей стойбища — его жены, дети, племянники и прочая родня.

Я с жадностью съел большую тарелку мясного супа и пил вместе с Уланхоем крепкий, заваренный с травами чай. В центре чума горел небольшой костер, дым вытягивало через отверстие в остроконечной крыше. Женщина, примерно такого же возраста, как Уланхой, и парень в меховой безрукавке курили трубки. Я попросил закурить, и женщина протянула мне свою трубку.

— Может, сигареты есть?

— Сигарет нет, — покачал головой Уланхой. — Кури трубку. Табак хороший, сухой.

Я взял протянутую женщиной обожженную деревянную трубку и жадно затянулся раз — другой. Сразу закружилась голова, и я откинулся на оленьи шкуры.

— Лежи… лежи, — заулыбался Уланхой. — Долго ты по реке плыл. Вон какой худой стал. Карабин твой глянуть можно?

— Гляди.

Обращаться с оружием якут умел. Отведя назад затвор, вытряхнул оставшиеся в магазинной коробке патроны и долго целился вверх. Передвигая прицельную рамку, с уважением заметил:

— Далеко оленей бить можно!

— Далеко, — согласился я.

Уланхой передал карабин парню, и тот тоже долго рассматривал его, примеривая к плечу.

— Продавать не хочешь? — поинтересовался Уланхой.

— Мне надо попасть в Меренгу, — сказал я. — Помоги — и карабин будет твой. Еще добавлю денег на водку, табак.

— Меренга далеко, — подумав, ответил Уланхой. — Тринадцать или пятнадцать дней пути… И столько же дней назад. Мы собираемся кочевать отсюда через неделю. Если я отправлю с тобой сына, нам придется сидеть здесь целый месяц. Давай мы лучше проводим тебя до Нелькана. Через три дня будешь там.

Уланхой говорил не спеша, отхлебывая чай. Но чутье мне подсказывало, что поторговаться можно. Якут задумчиво погладил ложе карабина и вздохнул:

— Нельзя нам месяц ждать.

— Если у вас заканчиваются припасы, я дам тебе прямо сейчас миллион. И ты купишь все необходимое в Нелькане.

— Путь на Меренгу тяжелый. Тайга, горы… через две реки переправляться надо. Скоро снег ляжет.

— Помоги, Уланхой!

Я просительно смотрел в глаза старику. Он не спрашивал меня, почему я не хочу в Нелькан, до которого осталось всего ничего. Видимо, догадывался, что есть на то причины.

Я отсчитал десять стотысячных ассигнаций и придвинул их к Уланхою вместе с карабином.

— Долгий путь до Меренги, — повторил якут. — Девять оленей надо. Четыре ездовых, четыре понесут вьюки, одного съедите в пути, если не попадется дичь. С тобой пойдет Вырка, младший сын. У него быстрые ноги… Когда ты хочешь отправляться?

— Завтра на рассвете.

Якут невозмутимо пыхнул короткой трубкой и заговорил на своем языке вначале с женой, потом с худощавым парнем в безрукавке — это и был его младший сын Вырка.

— У тебя плохая одежда, — снова обратился ко мне Уланхой. — Мы дадим тебе унты и малицу, а за это ты купишь в Меренге сто патронов к карабину. Вырка скажет, где их продают без всяких бумажек. Купишь еще десять бутылок спирту, десять пачек хорошего чая и конфет для женщин.

— Послушай, Уланхой. Если обо мне будут спрашивать какие-нибудь люди, никому не рассказывай, куда я пошел. Хорошо?

— Хорошо, — кивнул в ответ Уланхой.

— И предупреди своих. А спирту я куплю двадцать бутылок. Мне это число больше нравится.

Оценив мой юмор, глава семейства беззвучно засмеялся, показывая желтые прокуренные зубы. Сделка Уланхоя вполне устраивала, а карабин уже лежал на его коленях.

Как и предсказывал старый якут, путь до поселка Меренга занял пятнадцать дней. Дни были похожи один на другой. Мы поднимались с Выркой в темноте, пили чай, доедали остатки вчерашнего ужина и, навьючив оленей, продолжали путь.

Вырка оказался веселым безотказным парнем, хорошо знающим тайгу. Вечерами мы болтали с ним об охоте, о жизни, и он никогда не задавал вопросов, кто я такой и откуда пришел.

Иногда из своей старенькой двуствольной «белки», Вырка стрелял куропаток, попадавшихся на пути. Но одного оленя пришлось все же зарезать. Запасенного в дорогу вяленого мяса и добытых куропаток не хватило для нас и двух лаек, сопровождавших своего хозяина.

Мы добрались до Меренги, когда уже выпал снег. Вырке нравился мой пистолет. Я по глазам видел, что ему очень хочется заиметь его.

— Не нужен он тебе, Вырка, — сказал я. — От этой штуки только неприятности, а то и тюрьма.

Якут понимающе кивнул, с сожалением наблюдая, как, разобрав «кольт» на части, я бросил их в воду. Напоследок россыпью швырнул оставшиеся патроны.

— Не переживай, я тебе дам денег на новую двустволку.

— Не надо, — мотал головой Вырка. — О двустволке разговора не было.

В Меренге я первым делом купил себе новую одежду, вернув малицу и унты Вырке. Вместе с ним мы купили и погрузили на оленей все, что заказывал Уланхой. Я сунул парню в рукавицу стодолларовую бумажку.

— Это тебе на ружье. Выберешь сам.

Вырка проводил меня до аэровокзала — небольшого бревенчатого дома с башенкой наверху. В углу летного поля торчала неизменная мачта с флюгером. На прощанье мы обнялись.

— Может, выпьем на дорожку? — предложил я.

— Нет, — замотал головой Вырка. — Напьюсь — груз потеряю. Вот из поселка уйду — в тайге выпью. Олени куда надо повезут…

Мое дальнейшее путешествие протекало без приключений. За двойную плату меня посадили без очереди на рейсовый МИ-8 и через несколько часов я был в Якутске…

Но если на МИ-8 меня взяли без всякой проверки и досмотра, то вывезти золото из Якутска было серьезной проблемой. Единственный транспорт в здешних краях — авиация. Пронести золото на борт самолета я бы не смог.

Приборы реагировали на любой кусочек металла, а мои три килограмма золотого песка подняли бы трезвон на весь аэропорт. Если меня поймают с золотом — несколько лет колонии мне обеспечено. Оправдаться я не сумею.

Но и оставлять золото здесь, в Якутске, я не мог. Я знал, что после приезда в Югорск мне придется срочно уезжать оттуда вместе с семьей, бросив дом и хозяйство. Монгол меня не оставит в покое.

Я долго присматривался в аэропорту к пилотам и штурманам, потом подошел к одному из них. Высокий сутулый штурман лет сорока пяти выслушал меня молча.

— Здесь два пакета. В каждом полтора килограмма золотого песка. Помогите мне вывезти их на материк — один пакет будет ваш.

У штурмана было усталое, изрезанное морщинами лицо. Жизненный опыт подсказывал мне, что этот человек не прохиндей и если согласится помочь, то не обманет. Но рискнет ли штурман взяться за дело, которое может обернуться для него тюрьмой?

— Кто вы? — спросил он.

— Шофер-автобусник.

— А как оказались здесь?

— Приезжал подработать на прииски.

— Покажите паспорт.

Я протянул потрепанный, с обгорелым уголком паспорт, который удостоверял мою личность и семейное положение.

— Трое детей? — спросил штурман, сверяя фотографию с моим лицом.

— Да, трое.

— А вдруг это провокация?

Я показал ему свои руки с навечно въевшимся машинным маслом:

— Я всю жизнь крутил баранку. И никого не продавал…

Штурман усмехнулся. Судя по возрасту, на летной работе ему оставалось пробыть недолго. А потом — должность где-нибудь в наземной конторе, урезанная раза в четыре зарплата и проблемы с жильем для детей. Он наверняка нуждался в деньгах и сейчас колебался: довериться мне, рискнуть или послать куда подальше?

— А почему не продал здесь, в Якутске? Деньги везти безопаснее.

— Не рискнул. Знакомых нет, а искать клиентов слишком рискованно. Можно без башки остаться. Да и заплатили бы мне сущие гроши. Я уже справлялся о ценах…

Штурман кивнул, соглашаясь со мной, и сунул в карманы форменного реглана два небольших, но увесистых пакета с золотым песком.

— Покупай билет до Самары, рейс «шестнадцать — ноль три». Деньги на билет есть?

— Есть.

— Тогда до встречи в Самаре.

Штурман не обманул. В Самаре я получил один из своих мешочков с золотом, поездом доехал до Ростова, а оттуда попутными машинами до Югорска. Поздно вечером, обойдя городок стороной, я тайком вернулся в свой дом.

Меня ждали. Я сидел за столом, не веря, что снова дома. Жалея жену и младшего сына, промолчал в тот вечер о том, что в ближайшие дни нам придется бежать куда глаза глядят, оставив на произвол судьбы дом и хозяйство.

За время моего отсутствия к нам дважды приезжали какие-то незнакомые люди, спрашивали про меня. Последний раз дней двенадцать назад.

— Трое парней на иномарке. Мордастые, в кожаных куртках. Держались вежливо, а я чувствовала: добра от них тебе не будет, — смахивая слезы, рассказывала Валентина. — Они уехали, а я сразу — к Сане Холодову. Спасибо, он распорядился, чтобы участковый у нас подежурил. Да и сам он дня три с помощником ночевал. Оба с автоматами… На прошлой неделе к Пете ездила: он по-прежнему в учебке, на сержанта учится. Никуда его посылать пока не собираются, а в Чечне, хоть и мир заключили, стреляют до сих пор.

— Вы никому не говорите, что я приехал, — предупредил я Валентину и младшего сына. — Завтра переберусь в летнюю кухню, поживу пока там.

— Слава, что происходит? Кто были эти люди?

— Валя, успокойся, — я погладил руку жены. — Все объясню позже… Потерпи. Скоро все образуется.

Это были пустые слова. Но что еще мог сказать я жене?

Ночью у меня поднялась температура, а утром, несмотря на мои протесты, жена вызвала врача. Таежные скитания обернулись воспалением легких и тяжелым нервным расстройством. Вместе с Саней Холодовым мы убедили врача не отправлять меня в больницу. Свою порцию уколов и таблеток я получал дома.

Ночами мне снова снились «Медвежий», глухой распадок на Илиме, выстрелы и трупы на песчаной отмели. Давно умерший Дега с красными выпученными глазами шел на меня, вытягивая из сапога заточенный арматурный прут, и «Медвежий» пятьдесят восьмого года наслаивался в воспаленном мозгу на события месячной давности.

Я ничего не рассказывал Сане Холодову, зная, что по долгу службы ему, как начальнику уголовного розыска, придется докладывать начальству о том, что произошло на Илиме.

На четвертый день я сказал жене, чтобы она начинала готовиться к отъезду. Саня поможет с грузовой машиной и проводит до границы области. Возьмем только самое необходимое. А дом и все остальное позже продаст брат.

— Куда мы поедем? — заплакала Валентина, понимая, что над семьей нависла какая-то серьезная опасность. — А дом? Скотина, птица… В погребе одной картошки почти тонна заготовлена. Мишка школу заканчивает. И его срывать?

Я молчал, и мы начали готовиться к отъезду, собираясь исчезнуть тихо и незаметно для окружающих. Но в один из дней ко мне, как обычно, пришел Саня Холодов.

— Не торопись, — сказал он и протянул мне газету.

В короткой заметке под рубрикой «Криминальная хроника» было напечатано, что утром четырнадцатого октября неизвестными была взорвана автомашина марки «Форд», в которой находился крупный предприниматель Ляшенко Николай Викторович, известный под кличкой Монгол.

Ляшенко, заместитель его фирмы и шофер скончались на месте. Телохранитель умер позже в больнице от ожогов и тяжелых ранений. Осколками были также ранены несколько прохожих.

— От «Форда» одни колеса остались, — уточнил Саня. -

Был Монгол — и нет Монгола…

Он смотрел на меня с сочувствием и грустью, старый мой друг Саня Холодов. Хороший, честный мент, не раз битый и резаный за долгие годы своей собачьей службы. Он пока не знал, что произошло там, в тайге, но догадывался об опасности, нависшей надо мной и моей семьей. Холодов хотел верить, что со смертью Монгола все мои беды закончатся. Хотел и.… не верил. Как и я. Но проходили дни, а никто из чужих возле моего дома не появлялся.

Я вышел на работу. Мне сменили маршрут, и теперь я ездил по району на стареньком «пазике», развозя по хуторам сельчан из наших полуразвалившихся колхозов. Месяца три возил с собой, спрятав за сиденьем, охотничью двустволку, заряженную волчьей картечью. Потом стал оставлять ружье дома.

Однажды, уже в конце зимы, я спросил Валентину, куда она спрятала золото.

— Закопала в саду, — с вызовом ответила Валентина. — Если начнут снова войну, по крайней мере откуплю Володю и Петьку…

Я промолчал, и больше разговор о спрятанном золоте никто из нас не заводил.

Так и течет время. Жизнь катится своим чередом. Но сны «Медвежьего» не оставляют меня до сих пор.