Золотой берег

Глава 18

Супруги Беллароза так и не появились в нашем доме на следующий день, как это предполагала Анна. Скажу больше, у нас, насколько я понимал, вообще не было в планах встречаться с ними в ближайшее время. Сюзанна занимается расписанием наших приемов и визитов и ведет толстый журнал в кожаном переплете по примеру своей матери. У Стенхопов, насколько мне известно, в свое время даже был специальный секретарь для подобных дел — сейчас такая профессия окончательно изжила себя. Я в этих вопросах разбираюсь плохо, поэтому целиком полагаюсь на жену. У меня даже нет права вето, как вы могли уже понять. Так что о времени их визита я ждал указаний свыше.

Сюзанна начала свои этюды в вестибюле «Альгамбры», и это, учитывая также ее лошадей, находящихся в этом поместье, заставляло ее посещать наших соседей едва ли не каждый день. Сюзанна, кстати, сделала выбор в пользу масляных красок, а это означало, что картина будет готова не раньше чем через шесть недель.

Между Сюзанной Стенхоп-Саттер и миссис Анной Беллароза, судя по всему, сложились отношения трогательной дружбы, возможно, даже истинной дружбы, если верить словам Сюзанны. Этот союз, я был в этом уверен, всячески поощрялся Фрэнком Белларозой, который стремился не только к тому, чтобы его жена обзавелась подругами, но и хотел, чтобы она отстала от него с дурацкими разговорами про переезд из милого ее сердцу Бруклина в необжитый и опасный край.

Сюзанна почти никогда не упоминала о встречах с Фрэнком, а я не задавал ей вопросов. Я представлял его поведение следующим образом — он второпях заглядывал к Сюзанне, сидящей за своим мольбертом, обменивался с женщинами парой фраз и удалялся к себе на целый день. Или, что более вероятно, садился в свой лимузин и направлялся в Нью-Йорк, с тем чтобы усердно заняться своей противозаконной деятельностью.

По моему разумению, управлять огромной преступной империей — это тяжкий труд, особенно с учетом того, что император не может сказать все по телефону или передать по телексу или факсу. Нужны личные встречи, переговоры, пожимания рук, нужно видеть лицо собеседника, его жесты. Без этого невозможно управлять подпольной организацией, будь она криминальной или просто политической. Я вспомнил, что мафия и возникла как подпольная организация сопротивления во время оккупации Сицилии. Наверное, так оно и было, тем более что эта особенность во многом объясняет живучесть этой организации на территории Америки. Но, возможно, их методы становятся несколько старомодными в конце второго тысячелетия. Возможно.

Однажды вечером Сюзанна сказала мне:

— Я наблюдала одну очень странную сцену у наших соседей.

— Какую?

— Я видела, как мужчина целовал руку Фрэнку.

— Почему тебе показалось это странным? Мои младшие партнеры по фирме целуют мне руку каждое утро.

— Давай без шуточек, пожалуйста. Я тебе скажу еще одну вещь. Каждого, кто входит в дом, заводят в раздевалку и обыскивают. Я слышала звук металлоискателя, знаешь, когда его включают.

— Тебя тоже обыскивают?

— Конечно, нет, — ответила она. — У него что, паранойя?

— У него — нет. Но слишком многие хотят видеть его мертвым. Разве ты не понимаешь?

— Мне кажется, понимаю. Но это так странно… Я имею в виду то, что это происходит по соседству.

— С тобой еще не беседовал мистер Манкузо?

— Нет. Он что, собирался?

— Возможно.

Но, кроме этого короткого разговора, других упоминаний о Фрэнке практически не было.

Что касается Анны, здесь у Сюзанны было больше новостей. Она поведала мне, что Анна не катается верхом, не играет в теннис, не любит выходить в море на яхте и вообще не увлекается никаким спортом. Это меня не удивило. Сюзанна хотела однажды усадить ее на Янки, но Анна не решилась даже подойти к животному. Однако выяснилось, что Анна проявляет интерес к живописи. По словам Сюзанны, она любит присутствовать при ее работе и задает массу вопросов. Сюзанна посоветовала ей купить себе мольберт и краски и предложила давать ей уроки рисования, но Анна не выразила большого энтузиазма: ее пугает все новое. Несмотря на то что Сюзанна была явно очарована обаянием Анны, мне все же показалось, что она в отчаянии от ее робости. Поэтому я решил просветить ее.

— Смысл существования Анны только в приготовлении еды, уборке дома, супружеском сексе и заботе о детях. Не тревожь ее ничем другим.

— Но, судя по всему, ее муж не против, чтобы она осваивала какие-нибудь новые для себя занятия.

«Твой муж тоже хотел бы этого, Сюзанна. Он бы не возражал, если бы ты научилась готовить и следить за порядком в доме», — подумал я про себя. Я бы, конечно, в любом случае предпочел Сюзанну, а не Анну в качестве спутницы жизни, но, если бы удалось совместить лучшие качества обеих женщин, получилась бы идеальная жена. Но тогда я не смог бы жаловаться на жизнь, а это скучно.

Сюзанна также сообщила мне, что Анна задает ей массу вопросов о том, «как здесь вести себя». По-моему, вопросы эти задавал ей Фрэнк, а не Анна.

Что касается освящения «Альгамбры», то Сюзанна сообщила мне в один из дней, что Анна привезла из Бруклина двух священников. «Они выглядели очень мрачными, — поведала Сюзанна. — Они окропили весь дом святой водой, а Анна крестилась каждую минуту. Я притворилась, что ничего не замечаю, но это было так странно. Анна сказала, что они просто освящали дом, но мне показалось, что за этим стоит что-то другое».

— Они очень суеверные люди, — сказал я. — Ты случайно не пугала их историями про призраков?

— Нет, конечно, нет. Я, наоборот, пыталась ее убедить, что в «Альгамбре» нет призраков.

— Ну, я думаю, после того как дом обрызгали водой, она будет чувствовать себя лучше.

— Надеюсь. Знаешь, у меня даже мурашки по телу пошли, когда я увидела этих, в сутанах.

Однако были в этой новой для меня ситуации и приятные моменты. Например, итальянская кухня. Нет, Сюзанна не научилась готовить, она умеет готовить так же, как я умею летать. Просто теперь она почти каждый вечер приносила с собой порцию ужина из дома Белларозы. Это были пластмассовые контейнеры с равиоли, зити, парминьяном из баклажан, а также жареные цуккини и другие блюда с труднопроизносимыми названиями. Вы не поверите, впервые за двадцать лет я стал с нетерпением ждать того часа, когда вернусь домой и поужинаю.

Сюзанна также притащила новую рассаду помидоров и цуккини, чтобы высадить ее на своем огороде, на котором уже рос редис, базилик, зеленый перец и баклажаны. Она не говорила мне об этих приобретениях, я сам увидел их, когда однажды прогуливался по поместью. Каждое растение имело бирку с названием, поэтому мы были в курсе того, что выращиваем. Вероятно, Сюзанна позаимствовала у кого-то справочники по огородничеству, так как теперь ее плантация выглядела образцово, и к лету можно было рассчитывать на обильный урожай. Стенхоп Холл превращался — по крайней мере в том, что касается овощей, — в натуральное хозяйство, и все четверо его обитателей могли теперь жить спокойно, не опасаясь заболеть цингой или куриной слепотой.

С этой точки зрения перемены в моей жизни, последовавшие после установления культурных контактов с соседним натуральным хозяйством, были весьма благотворными. Столкновение культур пока не материализовалось ни в чем конкретном, но для этого еще имелось время.

Не было сомнений, что между мной и Фрэнком Белларозой установились личные взаимоотношения, но я пока не определил точно их природу, а если и сделал это, то еще не поставил в известность никого, включая и самого себя. Но какова бы ни была их сущность, пока эти взаимоотношения были приостановлены, так как до самого конца месяца я не услышал от моего соседа ни слова.

Что касается деловых отношений, то весь наш разговор в библиотеке казался мне не чем иным, как бредом. Должно быть, Фрэнк сожалел теперь, что был откровенен со мной, и именно это и объясняло его длительное молчание. По моему разумению, он, конечно, не мог вообразить, что ему удалось нанять меня в качестве своего адвоката.

В последнюю среду мая Сюзанна отправилась на очередное собрание общества любителей бельведеров. Оно проходило в старом поместье «Фокс Пойнт», находившемся в самом конце Грейс-лейн. Она упомянула об этом уже после собрания, и, когда я спросил, не пригласила ли она с собой Анну, Сюзанна ответила отрицательно и не стала вдаваться в объяснения.

Я понимал, что наши отношения с супругами Беллароза в конце концов превратятся для нас в серьезную проблему, и пытался объяснить это Сюзанне. Однако моя жена не из тех людей, кто обдумывает все наперед. Наверное, у всех есть друзья, соседи или родственники, с которыми лучше не афишировать свое знакомство. В большинстве случаев мы руководствуемся субъективными суждениями, и, к примеру, наш самый тупой кузен может быть очень неплохой приправой к дружескому коктейлю. Но в случае с Белларозой речь не шла о моем личном восприятии, это была общая точка зрения — с ним вместе нельзя показываться в приличном обществе. Да, мы могли бы пойти с ним в клуб «Крик», могли бы даже сесть за стол, и нас бы обслужили. Но только один раз.

Поэтому, если бы у Саттеров и четы Беллароза возникла мысль пообедать где-нибудь в ресторане, то лучше это было бы сделать в другом районе (но и это таило в себе опасность. Я сам в этом убедился, когда обедал на Южном побережье с одной моей клиенткой. Она была молода, красива и обожала прижиматься ко мне даже во время обсуждения самых важных вопросов. Как раз в такой момент в ресторан вошли наши соседи Депоу. Но это уже другая история).

Мы могли бы поехать в ресторан на Манхэттен, в этом городе легко затеряться, но даже там я иногда наталкиваюсь на своих знакомых в совершенно неожиданных местах.

Кроме того, обеды в ресторанах главарей мафии у меня почему-то обязательно ассоциируются с их убийствами, когда потоки крови заливают ни в чем не повинных посетителей и все такое. Наверное, у меня паранойя, но такое случается довольно часто, а значит, может случиться и в нашем случае, поэтому я, если вдруг все-таки поеду обедать с доном Белларозой, надену свой старый костюм.

Я верю Белларозе, когда он говорит, что мафия поддерживает высокие профессиональные стандарты в том, что касается убийств, и невинные посетители ресторана страдают от этого зрелища не больше, чем от изжоги. К тому же ужин или то, что от него осталось в результате перестрелки, превращается в бесплатное удовольствие как для зрителей, так и для участников: его оплачивает заведение. Поэтому убийства, безусловно, должны совершаться в самих ресторанах, а не у входа в них (как это случилось не так давно в одном из лучших заведений Нью-Йорка). В этом случае хозяин не в праве выставить вам счет. Ну а если говорить серьезно, то, конечно, дело это опасное — недавно двое ни в чем не повинных джентльменов были застрелены на глазах у их жен, так как убийцы перепутали их со своими жертвами. Это случилось в одном из ресторанчиков Маленькой Италии.

Итак, обедать или не обедать, вот в чем вопрос? С учетом предполагаемого намерения прокурора Альфонса Феррагамо развязать разборки между гангстерами, я бы, откровенно говоря, предпочел обед на дому, привезенный из китайского ресторана. Но что, если моя безумная жена предложит им поужинать в городе? Если принять во внимание все факторы, я не знаю, что хуже — ужин в клубе «Крик» и последующий за этим общественный остракизм или ужин на Манхэттене в одном из тех заветных мест, которые так расписывал Фрэнк. Там великолепно кормят, хозяин — настоящий сицилиец, и все сидят на банкетках, прислонившись спинами к стене.

Конечно, есть и другие варианты — я совсем не считаю, что эти две сильные личности, Фрэнк и Сюзанна, способны затащить меня туда, куда я не хочу. Если разговор зайдет об ужине, я буду настаивать на том, чтобы Фрэнк и Анна пришли к нам, выпили, закусили и после кофе убирались бы к себе.

За несколько дней до Дня поминовения Доминик и его бригада уложили последние камни в здании конюшни. Это была воистину мастерская работа по разрушению и возведению вновь старой постройки. Было даже как-то странно наблюдать, как приметная часть паркового пейзажа исчезла в одном месте и возникла в другом. Доминик и его помощники, похоже, и в самом деле были способны передвинуть Сикстинскую капеллу на целый квартал, если бы их благословил на это Папа Римский. А уж если бы они получили благословение от своего дона, они запросто могли бы передвинуть мой дом, установив его во внутреннем дворике «Альгамбры». Не опасно ли будет уезжать в отпуск?

Наконец настал тот торжественный день, когда Занзибар и Янки возвратились домой. Я предлагал оживить церемонию флагами и цветочными гирляндами, но Сюзанна предпочла более строгий и скромный ритуал, на который был приглашен лишь Доминик. Я предположил, что он пришел за деньгами, но, когда я попросил у него счет, он только махнул рукой в сторону «Альгамбры». Я выдал ему премию в размере пяти тысяч наличными, и он был весьма доволен и даже выказывал нетерпение поскорее уйти, словно торопился поделиться со своими работниками.

Я через посредничество Сюзанны послал Фрэнку записку, но прошла еще неделя, а счет за выполненную работу так и не пришел. Теперь я был многим обязан этому человеку: он угостил меня ужином, сэкономил мне кучу денег да еще и кормил бесплатно едва ли не каждый день.

Сюзанна как-то сказала, что итальянская кухня ее очень возбуждает, — я тоже заметил, что наша интимная жизнь, и без того неплохая, теперь стала еще интереснее. Возможно, миссис Белларозе удалось подобрать нужное сочетание приправ и специй. Однажды вечером, за одним из ужинов, доставленных из «Альгамбры», я сказал Сюзанне:

— Боже, ты знаешь, у тебя даже грудь похорошела. Обязательно возьми рецепт этих равиоли.

— Ну-ну, Джон, лучше посмотри на себя, — ответила она, — ты сам подрос на дюйм там, где надо, я не имею в виду объем талии.

Тронут. Но, откровенно говоря, я считал, что наши возросшие сексуальные аппетиты разыгрались не по причине хорошего питания, а просто потому, что стояла прекрасная весенняя погода, а в эту пору у меня, например, всегда начинается движение соков, если употребить сравнение с растительным миром. Когда вы в зрелом возрасте, то надо радоваться даже тому, что у вас просто все получается, я так считаю. Сюзанна и я были довольны друг другом, когда занимались любовью в спальне и на кухне. В других местах у нас получалось хуже, так как Сюзанна казалась все время погруженной в какие-то свои мысли. Поэтому однажды я спросил ее:

— Тебя что-то беспокоит?

— Да.

— Что?

— Так, некоторые вещи.

— Вещи? Например, недавние волнения в Курдистане?

— Вещи, которые происходят вокруг. Просто вещи.

— Послушай, в июне к нам приезжают наши дети, в июле я буду работать только по полдня, а в августе мы отправимся в Ист-Хэмптон.

Она пожала плечами.

Вспоминая бессмертные слова Фрэнка Белларозы по поводу вечного недовольства женщин, я сказал:

— Слушай, а может, тебя тянет вернуться обратно в Бруклин?

Я надеялся, что с переводом лошадей на старое место визиты Сюзанны к соседям станут более редкими, однако вскоре мне пришлось убедиться в своих заблуждениях на этот счет. Меня, конечно, не бывало дома в дневное время, но, когда я звонил, Сюзанны постоянно не оказывалось на месте, а на мои послания на автоответчик никто не отвечал.

К тому же и Джордж, верный слуга, время от времени отлавливал меня по возвращении домой и говорил примерно так: «Миссис Саттер весь день не было дома, а то бы я ее спросил…» — и задавал какой-нибудь пустяковый вопрос. Джордж не мастер тонких намеков, хотя и полагает себя таковым. Он явно не одобрял наши отношения с четой Беллароза. Джордж благороднее короля, святее епископа и больший сноб, чем Астор и Вандербильт, вместе взятые. Очень многие старые слуги ведут себя так, возможно, пытаясь заставить своих молодых хозяев почаще вспоминать жизненные принципы своих предков, которые в их глазах были образцами благопристойности, обладали изысканными манерами и так далее. Слуги вообще отличаются очень избирательной памятью. В общем, Джордж был нами недоволен, и я понимал, что в какой-то момент, за кружкой крепкого пива, он изольет душу своим коллегам из других поместий, и слухи пойдут все выше и выше. Если до меня дойдет нечто подобное, я выскажу Джорджу все, что я думаю о причинах благосклонности его старого хозяина к его семье. Хотя нет, пожалуй, не буду. Я люблю Джорджа. А он любит меня и Сюзанну. Но все-таки он — ужасный болтун.

Что касается Этель, то я не мог четко определить ее отношение к самому Белларозе и нашим с ним контактам. Она не высказывала своих суждений по этому поводу. Я подозреваю, это происходило по причине того, что ей трудно было найти место для Белларозы в ее теории классовой борьбы. Доктрина социализма, как мне кажется, достаточно туманно освещает вопросы преступности. Тем более что Этель опирается в основном на классиков социального радикализма девятнадцатого века, которые считали, что капиталистическое угнетение порождает преступность и преступников. Поэтому, вероятно, Этель не могла определить, кто такой Фрэнк Беллароза — жертва свободного предпринимательства или ее классовый враг. В чем я и Этель, возможно, сошлись бы, так это в определении, данном Марком Твеном: «В Америке нет прирожденных преступников, если не считать конгрессменов».

Итак, однажды я был в городе и мне понадобилось обязательно связаться с Сюзанной, чтобы предложить ей поужинать в ресторане в компании двух моих клиентов — мистера и миссис Петерсон, которые были старыми друзьями ее родителей и случайно зашли в этот день ко мне на работу. Я позвонил домой и оставил два сообщения на автоответчике, затем, не получив ответа, перезвонил в сторожевой домик и попал на Этель. Она доложила мне, что миссис Саттер с самого утра верхом на Занзибар отправилась в «Альгамбру» и с тех пор не возвращалась. Насколько ей известно. Что бы вы стали делать, если бы жена сторожа сообщила, что ваша супруга находится в соседнем поместье? Возможно, вы послали бы за ней слугу, что и предложила мне Этель, то есть она была готова послать к соседям Джорджа. Она также посоветовала перезвонить прямо в «Альгамбру». Я сказал, что не стоит беспокоиться, ничего важного нет. Хотя как тогда понимать мой звонок в сторожевой домик? Я еще раз попытался связаться с Сюзанной и оставил еще одно сообщение на автоответчике, указав время и название ресторана, в котором мы собирались ужинать.

Дело в том, что у меня до сих пор не было телефона Белларозы. Сюзанна призналась, что у нее тоже его нет. Будучи в «Альгамбре», я заметил, и Сюзанна это подтвердила, что ни один из аппаратов не имел таблички с номером. Это были, конечно, меры безопасности: таким образом вы избавлены от излишнего любопытства посторонних, собирающих телефоны знаменитостей.

Поздно вечером того же дня, возвратившись домой после ужина с Петерсонами (Сюзанна так и не объявилась), я сказал своей жене:

— Я весь день пытался найти тебя.

— Да, я прослушала твои сообщения, кроме того, Этель тоже говорила мне о твоем звонке.

Я никогда не спрашиваю: «Где ты была?», потому что за этим следует вопрос: «А где ты был?», а вслед за ним: «С кем ты была и что вы делали?» Расспрашивать вашу супругу о том, где она провела день или вечер, — это признак дурного тона. Вероятно, из-за таких вопросов Салли Энн и заработала свой первый синяк под глазом. Вместо этого я произнес:

— Было бы неплохо иметь возможность связываться с тобой, когда ты в «Альгамбре». Что для тебя удобнее — чтобы я посылал к тебе Джорджа или чтобы ты дала мне телефон Белларозы?

Она пожала плечами.

— Мне их телефон вроде ни к чему. Так что можешь присылать Джорджа.

Мне показалось, что Сюзанна не поняла моего намека.

— Джордж тоже не всегда бывает на месте, — пояснил я. — Возможно, ты все-таки узнаешь телефон Белларозы, Сюзанна. Я уверен, что в какой-то момент и у тебя возникнет какой-нибудь повод позвонить им.

— Не думаю. Я прихожу к ним и ухожу от них тогда, когда мне надо. Если же мне необходимо оставить для них какое-нибудь сообщение, я делаю это через Энтони, Винни или Ли.

— Кто, позволь мне спросить, эти самые Энтони, Винни и Ли?

— Энтони ты видел, это охранник. Винни его сменщик. Они живут в сторожевом домике. Ли — это подружка Энтони. Она тоже живет вместе с ними. Там три спальни.

— Так. Значит, Ли — это женщина. А с кем же проводит время бедный Винни?

— У Винни есть своя подружка — Делия, она приходит к нему время от времени.

Мысль о том, что на Грейс-лейн повадились люди из Бруклина, не вызывала у меня восторга. Ну хорошо, я уже примирился с мыслью о главарях мафии и их соратниках в черных лимузинах, но уголовники и их марухи — это уж слишком.

— Мне не нравится этот бордель по соседству, — заметил я.

— О, Джон, неужели? А что прикажешь делать Энтони и Винни? Они же проводят целые дни в одиночестве. Двенадцать часов дежурства, двенадцать часов отдыха. Семь дней в неделю. Им нужна разрядка. Кроме того, Ли занимается домашними делами.

— Любопытно. — Но что было еще более любопытно, так это то, что леди Стенхоп, оказывается, считала этих мафиози симпатичными людьми. Но я, ограниченный, высокомерный Джон Саттер, не был столь снисходителен. Я предложил: — Пожалуй, нам стоит познакомить Энтони, Винни и Ли с Аллардами. Пусть обмениваются опытом.

Получив в ответ молчание, я вернулся к главной теме.

— Пойми, Сюзанна, темной грозовой ночью проще позвонить в «Альгамбру», чем идти в сторожевой домик и отвлекать людей.

— Послушай, Джон, если тебе нужен телефон, ты сам можешь спросить его номер. Только и всего. Как дела у Петерсонов?

— Они очень жалели, что не сумели увидеться с тобой. — Стало быть, вопрос о телефонном номере предстояло решать мне. Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил об упрямстве Сюзанны. Это все ее рыжие волосы. Не иначе.

Что касается номера телефона Белларозы, то я в нем не очень нуждался, разве только в тех случаях, когда мне нужно было связаться с Сюзанной, которая, как видно, стала частью королевской свиты в «Альгамбре». Тот факт, что Беллароза не давал о себе знать ни в письменном, ни в устном виде, подтверждал мою мысль о том, что наши отношения не были отношениями между клиентом и его адвокатом. И я решил, что, когда он мне позвонит, я прямо скажу ему, что не собираюсь иметь с ним никаких дел. К несчастью, судьба, некогда благосклонная ко мне, теперь, как видно, по какой-то причине предала меня и даже больше того — толкнула меня в смертельные объятия дона Белларозы.

В ту пору у меня было много дел на работе, особенно в моем офисе на Манхэттене. Моя адвокатская практика имеет отношение и к финансовым вопросам, и к закону. Если точнее, то мои клиенты заинтересованы в том, чтобы уберечь как можно больше своих денег от посягательств правительства. Азартное состязание между налогоплательщиками и Федеральной налоговой службой началось еще в 1913 году, когда была принята поправка о подоходном налоге. В последние годы благодаря таким людям, как я, налогоплательщикам удалось выиграть несколько раундов в этом состязании.

Результатом этой продолжительной борьбы было создание мощной и разветвленной налоговой системы, в которой я и моя фирма играем весьма важную роль. Мои клиенты — это в основном люди (или наследники тех людей), которых особенно сильно задел кризис 1929 года. Те, кто оправился от него, столкнулись с проблемами выплаты подоходного налога, который к пятидесятым годам доходил до девяноста процентов. Многие из этих людей, очень неглупые во всех отношениях, были, однако, не готовы к налоговым поборам, осуществляемым Вашингтоном. Некоторые, обуреваемые глупым комплексом вины и альтруизма, видели в этих поборах дань чести и справедливости. К ним, в частности, принадлежал отец Сюзанны, который был готов отдать половину своих денег американскому народу. Но когда речь заходила больше чем о половине их богатств, многие из этих миллионеров начинали чувствовать себя неуютно. К тому же стало очевидно, что те несколько долларов налогов, которые действительно доходили до американского народа, как правило, попадали не к тем людям и использовались ими не по назначению.

Поэтому, говоря проще, те из моих клиентов, кто умел делать деньги в наше непростое время, не знали, как их сохранить. Они уже были научены горьким опытом и не собирались повторять свои ошибки. Все мы в процессе социального дарвинизма превратились в существ, которые на расстоянии чувствуют опасность новых налогов, угрожающую с Капитолийского холма.

Эти люди, мои клиенты, нанимают меня, чтобы быть уверенными в законности тех способов ухода от налогов, которые придумывают они сами или их советники. Они не хотят из-за этого попадать в тюрьму. Моя деятельность в данной ситуации совершенно законна, в противном случае я не стал бы даже влезать в это дело. Мы работаем под лозунгом: «Уклоняться от уплаты налогов — незаконно, уходить от их уплаты — законно». И я бы добавил, последнее — это наш гражданский и моральный долг.

Поэтому, когда, к примеру, новый налоговый закон отнял возможность прятать деньги в трастовых компаниях для детей-наследников (трасты Клиффорда), некий сообразительный юрист (мне бы очень хотелось, чтобы им был я) изобрел так называемый псевдотраст Клиффорда, который обеспечивал то же самое, то есть перевод денег в форме, свободной от налогообложения, в пользу детей-наследников. Этот способ настолько сложен и хитер, что вся Федеральная налоговая служба ломает голову над тем, как найти к нему ключ. Это игра, возможно, даже война. Я хорошо играю в эту игру, я умею все делать чисто и законно. У меня есть для этого способности — пока я переигрываю своих соперников из Федеральной налоговой службы, и, если бы там появились такие же светлые головы, как моя, мне было бы даже интереснее.

Хотя я действую в точном соответствии с законом, мне время от времени приходится защищать своих клиентов в суде, чтобы решить спорный вопрос. Но ни один из моих клиентов не сел в тюрьму за уклонение от уплаты налогов и не сядет, если только не соврет мне или не скроет от меня чего-нибудь. Я стараюсь внушить своим клиентам честное отношение к делу. Если вы жульничаете в покере, в жизни или в налогах, вы роняете свою честь, а в конечном счете выходит так, что вы обманываете самого себя и лишаетесь одного из изысканнейших удовольствий в жизни — победы над противником в честном и открытом бою. Вот чему учили меня в университете.

Само собой разумеется, что противная сторона не всегда играет честно, но в этой стране у вас всегда есть возможность крикнуть «фол» и отправиться в суд для разоблачения нарушителя правил. Возможно, что в другой стране, где отсутствует честная и независимая судебная система, я бы не стал играть по правилам. Я ведь веду речь о выживании, а не о самоубийстве. Но здесь, в Америке, система еще работает, и я в нее верю. Во всяком случае, верил до одиннадцати часов утра того дня. К полудню я перешел в новую фазу моей жизни и превратился в существо, которому угрожает опасность и которому во что бы то ни стало надо развить в себе новые навыки выживания, с тем чтобы не попасть в тюрьму. Но об этом чуть позже.

Итак, я сидел в своем офисе на Уолл-стрит в это приятное майское утро и работал. Мое летнее расписание строится следующим образом — три дня я работаю, а на четыре устраиваю себе выходные, которые провожу в своем летнем домике в Ист-Хэмптоне. Это в июле. А август у меня свободен полностью. В июле я обычно заканчиваю работу пораньше, чтобы отправиться с Сюзанной в яхт-клуб и провести остаток дня под парусом. Мы плаваем до темноты, а иногда, если есть настроение, и до зари, которая в море просто восхитительна.

У нас с Сюзанной припасены шесть неплохих сексуальных сценариев для постановки их на яхте. Иногда я изображаю моряка, потерпевшего кораблекрушение, и Сюзанна втаскивает меня на борт. Она почти голая и весьма энергично пытается вернуть меня к жизни. В другом варианте я представляю пирата, который берет яхту на абордаж и врывается к несчастной пассажирке, когда она находится в душе или готовится ко сну. Затем следует драма в двух актах, где Сюзанна сначала прячется и отлынивает от работы, а затем я подвергаю ее изощренному наказанию в лучших морских традициях. Лично я больше всего люблю тот сценарий, когда я выступаю в роли простого матроса, а Сюзанна разыгрывает владелицу судна. Сюзанна командует мной, заставляет меня проделывать вещи, унижающие мое достоинство, и в какой-то момент я восстаю. Все это я говорю к тому, что мне не терпится поскорее заняться любовью в открытом море и я тороплю майские и июньские дни, чтобы пробиться сквозь них к долгожданному Дню независимости.

Я понимаю, многим покажется, что я слишком роскошно живу, устраивая себе отдых со Дня независимости до Дня труда, но я его заработал. Кроме того, в отпуске я корплю над своими собственными налогами, я специально откладываю это дело на летние месяцы.

Упоминаю об этом потому, что в тот день, когда я сидел в своем офисе и думал о своем отдыхе и своих налогах, по селектору позвонила моя секретарша Луиза. Я поднял трубку.

— Да?

— Вас спрашивает мистер Новак из Федеральной налоговой службы.

— Скажите ему, пусть позвонит в сентябре.

— Он говорит, что звонит по неотложному делу.

Я почувствовал нарастающее раздражение.

— Хорошо, тогда узнайте у него, по поводу какого клиента он звонит, найдите нужное досье, а он пусть подождет у телефона. — Я собирался уже повесить трубку, когда Луиза сказала:

— Я уже спрашивала его об этом, мистер Саттер, но он ничего не ответил. Он настаивает на разговоре с вами лично.

— О… — Кажется, я понял, о чем пойдет речь. Но с какой стати Федеральная налоговая служба пристает ко мне с расспросами про Фрэнка Белларозу? Потом я подумал, что это звонит мистер Манкузо из ФБР, прикрывшись чужой фамилией. Но и это было не слишком похоже на правду. Фрэнк Беллароза внес в мою жизнь новые моменты, поэтому подобный звонок окрашивался в его цвета, которые, надо сказать, были совсем не радужными.

— Соедините меня с ним, — сказал я Луизе.

— Хорошо, сэр. — Я услышал щелчок, затем в трубке раздался сладкий голосок, который мне сразу не понравился.

— Мистер Джон Саттер?

— Да.

— С вами говорит Стивен Новак, сотрудник Федеральной налоговой службы.

— Да?

— Мне необходимо зайти к вам и обсудить некоторые вопросы.

— Какие вопросы?

— Серьезные вопросы, мистер Саттер.

— Касающиеся кого и чего?

— Мне бы не хотелось говорить об этом по телефону.

— Почему? — Я решил пошутить. — Разве ваши телефоны прослушиваются Комитетом восставших налогоплательщиков? — Я ожидал, что в ответ услышу понимающее цоканье языком, но в трубке было тихо. Плохой признак. Я также был готов к обращению «сэр», но и его не последовало. Я пододвинул поближе свой календарь. — Как насчет следующей среды, скажем, в…

— Я буду у вас через полчаса, мистер Саттер. Пожалуйста, никуда не уходите и уделите мне час вашего времени. Благодарю вас.

Трубку повесили. «Какая наглость…» Я позвонил Луизе и попросил перенести все встречи со следующего часа.

— Когда появится мистер Новак, задержите его у себя минут на пятнадцать.

— Хорошо, сэр.

Я встал, подошел к окну и посмотрел на Уолл-стрит. Деньги. Власть. Престиж. Могущество капитала и его неприступность для посягательств извне. Однако мистеру Новаку за пятнадцать секунд удалось сделать то, для чего некоторым не хватило бы пятнадцати дней или недель: он преодолел все укрепления и барьеры и будет сидеть у меня в офисе в тот же день, когда позвонил. Невероятно.

Конечно, по его надменному тону я понял, что речь пойдет о каком-то деле с уголовной окраской. (Если это будет простое гражданское дело, я выброшу его из окна.) Итак, вставал вопрос, по поводу какого преступника решил потревожить меня мистер Новак? По поводу Белларозы? По поводу одного из моих клиентов? Но Новак не был бы так высокомерен, если бы хотел склонить меня к сотрудничеству. Следовательно, сотрудничество со мной ему было не нужно. Следовательно…

В одиннадцать пятнадцать мистер Стивен Новак появился у меня в кабинете. Он был из породы тех людей, чей голос по телефону полностью соответствует внешности.

После формального и сухого рукопожатия мистер Новак предъявил мне свидетельство своих полномочий, из которого следовало, что его обладатель является специальным агентом, а не просто сотрудником, как он представился по телефону. Если вам еще не доводилось встречаться с подобными людьми, поясню, что они работают в составе отдела уголовных расследований Федеральной налоговой службы.

— Вы неверно представились по телефону, — заметил ему я.

— Как это?

Я объяснил ему «как это» и добавил:

— Вы разговариваете с адвокатом, мистер Новак, потрудитесь соблюдать корректность. — Конечно, он разозлился и теперь будет ждать удобного случая, чтобы нанести ответный удар. Но я предчувствовал, что он и без того собирался это сделать. — Садитесь, — скомандовал я.

Он сел. Я остался стоять и смотрел на него сверху вниз. Это я разыгрывал из себя важную персону. Мистеру Новаку на вид было лет сорок, а в Федеральной налоговой службе люди в таком возрасте уже делают себе карьеру и становятся профессионалами. Иногда бывает, что они присылают ко мне мальчиков, юнцов, у которых еще чернила на дипломе не высохли. Таких я разжевываю и выплевываю еще до того, как они откроют свои кейсы. Но Стивен Новак держался хладнокровно и, похоже, знал себе цену, как всякий полицейский, считающий, что у него за спиной вся мощь закона. Его, судя по всему, не смущала обстановка моего респектабельного офиса, атмосфера потомственной и почтенной юриспруденции. Это не предвещало ничего хорошего.

— Так чем могу вам служить, мистер Новак?

Он скрестил свои ноги и вынул из кармана маленький блокнот. Затем, не говоря ни слова, начал листать его.

У меня появилось желание выкинуть его из окна, но это ни к чему бы не привело: они бы прислали другого.

Я стал рассматривать Новака. На нем был ужасный серый парусиновый костюм, в такие костюмы одевают выпущенных из тюрьмы заключенных. На ногах — туфли на резиновой подошве с верхом из искусственной кожи, которая блестит, даже если ее ничем не начищать. Его рубашка, его галстук, его носки, часы, даже его прическа были до крайней степени вульгарны, и я почувствовал себя оскорбленным, что он явился ко мне в таком непотребном виде. Я, кстати, на дух не переношу людей, которые не хотят раскошелиться на приличный костюм.

Но самое противное в нем было то, что этот человек явился сюда, чтобы разрушить мою жизнь. Мог бы по этому поводу и приодеться.

— Мистер Новак, — сказал я, — может быть, я смогу найти то, что вы ищете сейчас в своем блокноте?

Он поднял на меня глаза.

— Мистер Саттер, в 1971 году вы купили дом в Ист-Хэмптоне за пятьдесят пять тысяч долларов. Верно?

Возможно, вам этот вопрос покажется совершенно безобидным, но я, признаться, совсем не жаждал его услышать. Я ответил:

— Да, я купил дом в Ист-Хэмптоне в начале семидесятых приблизительно за эту цену.

— Так. И вы продали его в 1979 году за триста шестьдесят пять тысяч долларов. Верно?

— Похоже на правду. — Никогда еще мне не удавалось так выгодно вкладывать деньги.

— Таким образом, чистая прибыль на вложенный капитал составила триста десять тысяч долларов. Верно?

— Нет. Имел место доход в триста десять тысяч долларов. Между доходом и чистой прибылью есть разница, мистер Новак. Уверен, вас учили этому в университете, если, не дай Бог, забыли сделать это в Федеральной налоговой службе. — Полегче, Саттер.

Он смотрел на меня в упор.

— Так какова была ваша чистая прибыль?

— Вы вычитаете накладные и прочие расходы и получаете то, что в мире частного предпринимательства называется чистой прибылью.

— Так какова же она, мистер Саттер?

— На данный момент я не имею об этом понятия.

— Точно так же, как и мы, мистер Саттер, в силу того, что вы не декларировали ни доллара из этих ваших доходов.

«Тронут, мистер Новак». Я перешел в атаку.

— А почему я должен был декларировать это как доход? Я купил другой дом в Ист-Хэмптоне приблизительно за четыреста тысяч долларов. Таким образом, доход был сведен к нулю. Может быть, вы укажете мне статью налогового кодекса, которая предусматривает санкции за нулевой доход?

— Мистер Саттер, в вашем распоряжении было восемнадцать месяцев, чтобы использовать свое право на погашение дохода через покупку нового дома. Вы же произвели покупку через двадцать три месяца после продажи. Вы купили свой дом на Берри-лейн в 1981 году. Таким образом, налоговое событие имело место, и вы обязаны были, подсчитав ваши доходы, заплатить налог на вложенный капитал. — Он сделал паузу и добавил: — Вы не декларировали солидную сумму дохода.

Агент был, конечно, прав, иначе он не сидел бы здесь, а был бы выброшен мной в коридор. Но не подумайте, что я мошенник, моему поступку имелось объяснение.

— Дело в том, что первоначально у меня было намерение строить новый дом. Закон, как вы, должно быть, слышали, в этом случае предусматривает период в двадцать четыре месяца для вложения капитала.

— Но дом, купленный вами на Берри-лейн и до сих пор принадлежащий вам, не построен вами, — возразил мистер Новак. — Вы его купили в готовом виде, я проверял.

— Да, это так. Но у меня имелся договор на покупку участка земли под строительство дома, который был расторгнут продавцом участка в одностороннем порядке. Я начал процесс против продавца, но мы заключили мировую. В суде имеются материалы, подтверждающие мои слова. Таким образом, как вы сами видите, мистер Новак, мое намерение строить дом имело место, и не моя вина, что строительство не состоялось. Тем временем отпущенный законом срок уже подходил к концу, я понимал, что не успею найти землю и начать строительство, хотя лично я считаю этот срок просто издевательским и нарушающим права граждан. Итак, лишенный возможности построить дом, я купил его на Берри-лейн. Это очень хороший дом, если будете в тех краях, заезжайте. — Я мило улыбнулся. — Уклоняться от уплаты налогов — незаконно, но уходить от их уплаты — это вписывается в рамки законов. Я ушел от уплаты налогов. Благодарю вас за то, что вы потратили на меня драгоценное государственное время, мистер Новак. Мне приятно наблюдать, на что используются средства налогоплательщиков. — Я подошел к двери и, открыв ее, добавил: — Я пошлю вам всю документацию, имеющую отношение к этому делу, вам не будет необходимости копаться в документах в Ист-Хэмптоне. Пожалуйста, оставьте свою карточку секретарю.

Но мистер Новак не спешил уходить. Он остался сидеть на стуле и продолжал гнуть свою линию.

— Мистер Саттер, вы не выполнили требования по покупке дома в срок до восемнадцати месяцев. Таким образом, имело место налоговое событие. Вы ничего не можете сказать или сделать, чтобы изменить это налоговое событие. Вы нарушили закон.

Теперь вы понимаете, как мыслят эти люди. Мистер Новак был уверен, что я не только совершил преступление против налогового законодательства, но и перечеркнул навеки свою жизнь, не известив правительство о наступлении налогового события. Вероятно, ангелы в небе уже оплакивают мою несчастную судьбу. Признайтесь, всем своим видом говорил мне мистер Новак, покайтесь, и мы освободим вас от этого греха, прежде чем вы будете сожжены в очистительном огне. Нет уж, благодарю. Я закрыл дверь, чтобы не расстраивать Луизу, и двинулся к мистеру Новаку, который привстал или, вернее, приподнял свою задницу над стулом.

— Мистер Новак, — начал я спокойным тоном. — В такой великой стране, как наша, человек невиновен, пока его вину не доказал суд. — Тут я увеличил громкость. — Это главный принцип нашего правосудия, основа наших гражданских свобод. Вместо этого Федеральная налоговая служба требует от американских граждан, чтобы они сами искали доказательства своей невиновности. Это неверно, мистер Новак, неверно. — Я включил полную громкость. — Если у вас есть доказательства моей вины, я требую, чтобы вы их предъявили мне. Сейчас!

Он хранил свое хладнокровие, отказываясь быть втянутым в перебранку. Он был профессионалом.

— Мистер Саттер, — произнес он, — нравится вам это или нет, но в области нарушений налогового законодательства бремя доказательства невиновности лежит на вас.

— Хорошо, — холодно сказал я, — тогда слушайте внимательно. У меня было намерение, этот факт я могу доказать в налоговом суде, построить дом. Кстати, недавно принятый закон предусматривает двадцатичетырехмесячный срок для постройки или покупки дома в целях погашения налога на вложенный капитал. Как вы видите, мистер Новак, ничто не вечно, не говоря уже о налоговом законодательстве, которое меняется чуть ли не ежедневно. Итак, вы знакомы с моей точкой зрения по данному вопросу, мистер Новак. Мне больше нечего сообщить вам, но, если вы хотите как-то использовать остаток часа, который я обещал уделить вам, вы можете посидеть здесь и почитать Налоговый кодекс США. Я тем временем буду работать.

Мистер Новак понял мой намек и встал.

— Мистер Саттер, по вашему собственному признанию и в результате моих расследований, вам надлежит уплатить налог на вложенный капитал плюс проценты и пени. — Он вынул из кармана пиджака листок бумаги, просмотрел его и добавил: — По моим подсчетам, если вы не сможете предъявить счета по накладным расходам, ваша прибыль на вложенный капитал на год продажи дома составила триста десять тысяч долларов. Принимая во внимание структуру налогов на тот период, а также проценты и пени — штрафы за невнесение доходов в декларацию, штрафы за уклонение от уплаты налогов, — вы должны Соединенным Штатам сумму в триста четырнадцать тысяч пятьсот тринадцать долларов.

Клянусь, лучше бы я в тот момент сидел. Я сделал глубокий вдох. Этой минуты мистер Новак ждал долго, возможно, несколько месяцев, и я не собирался давать ему возможность вкушать радость победы. Я покачал головой.

— И все-таки мой доход равен нулю.

Он протянул мне бумагу, но я не стал ее брать, поэтому он положил ее на мой стол и произнес:

— Ваше намерение на законном основании уйти от уплаты налогов совершенно неосновательно.

— Ошибаетесь, — сказал я, — согласно гражданскому налоговому праву мое намерение очень даже основательно. Вы какой университет заканчивали? — Мистер Новак ответил мне улыбкой, от которой мне стало не по себе. — И не ждите, что я соглашусь на компромиссный вариант. Моя позиция останется неизменной — все налоги я уже уплатил и никому ничего не должен. А если вы попытаетесь наложить арест на мое имущество, я начну против вас судебный процесс. — К сожалению, эта угроза была настолько невыполнимой, что мистер Новак лишь ехидно усмехнулся. Федеральная налоговая служба обладает всеми возможными полномочиями на арест вашего имущества, и вернуть его обратно можно только через суд, да и то не всегда. Я добавил: — Я также буду жаловаться своему знакомому конгрессмену.

На мистера Новака моя тирада не произвела ни малейшего впечатления.

— Обычно, мистер Саттер, — промолвил он, — мы рассматриваем такие случаи как ошибку клиента при расчетах, если он согласен с нашими выводами. Но так как вы достаточно хорошо подкованный человек, а кроме того, специализируетесь на налоговых консультациях, то Федеральная налоговая служба вынуждена рассматривать ваш случай как умышленное уклонение от налогов. Как мошенничество. Должен поставить вас в известность, что кроме мер гражданского порядка против вас возможно применение мер уголовного преследования.

Я ведь это предчувствовал. Независимо от того, кто вы, сколько дипломов висит у вас на стене, при словах «меры уголовного преследования» сердце у вас начинает стучать как бешеное. Я сам знаю двух человек, обладавших влиянием и деньгами, куда большими, чем у меня. Им довелось провести часть жизни в местах, как говорится, не столь отдаленных. Когда они вернулись назад, это были совсем другие люди. Я посмотрел в глаза мистеру Новаку.

— Взрослым людям не пристало носить парусиновые костюмчики.

В первый раз во время нашей встречи мистер Новак проявил нечто похожее на эмоции: он покраснел, но, я боюсь, вовсе не из-за своей убогой одежонки. Кажется, я вывел его из себя. Однако он довольно быстро взял себя в руки и сказал:

— Пожалуйста, приготовьтесь к полной аудиторской проверке всех ваших налоговых отчислений, начиная с 1979 года по настоящее время. Не забудьте про тот год, когда вы не продекларировали ваш доход. Вся документация должна быть представлена аудитору, который свяжется с вами сегодня во второй половине дня. Если вы добровольно не представите документы, нам придется прибегнуть к их изъятию.

Мои бумаги по налогам были в Локаст-Вэлли, так что мне придется ехать туда после обеда. Теперь я понял, что чувствует человек, загнанный в угол. Я прошел к двери и открыл ее.

— И запомните, мистер Новак, в свободном мире никто не носит туфли из искусственной кожи. Вас в них могут принять за шпиона.

— Я член общества охраны природы, — провякал он. — Я не ношу кожаную обувь из принципа.

— Тогда ради всего святого, любезнейший, не позорьтесь и носите парусиновые туфли для тенниса, что ли. Или резиновые галоши. Но только не искусственную кожу. До свидания.

Он удалился, не произнеся ни слова. Когда я собирался закрыть за ним дверь, мне в голову пришла подходящая мысль и я заорал ему вслед:

— Козел! — У Луизы едва не выпала вставная челюсть. Я захлопнул дверь.

Несмотря на свой спокойный, патрицианский нрав, я был несколько встревожен перспективой расстаться с тремя сотнями тысяч долларов и провести какое-то время в федеральной тюрьме. Я налил себе из графина воды, подошел к окну и, открыв его, начал вдыхать те остатки воздуха, которые еще сохранились здесь на высоте моего этажа.

Итак, свершилось: кошмар, преследующий всех состоятельных людей с достатком выше среднего, стал явью — я дал маху, и мне придется платить шестизначную сумму.

Теперь послушайте и попытайтесь проникнуться жалостью ко мне. Я работаю как проклятый, я вырастил двух детей, я служу на благо общества и нации. Я плачу налоги… ну, может быть, не все, но большую их часть… наконец, я отслужил в армии во время войны, в то время как другие уклонились от исполнения гражданского долга. Это же несправедливо!

Теперь слушайте дальше и проникайтесь негодованием. Общество стонет от засилья наркодельцов и мафиозных донов, которые живут как короли. Уголовники чувствуют себя хозяевами улицы, убийцы разгуливают на свободе, миллиарды тратятся на социальную помощь бездельникам, а денег на строительство тюрем нет. Конгрессмены и сенаторы вытворяют такое, за что меня, простого смертного, давно бы упрятали за решетку. Гигантские корпорации недоплачивают в казну такие суммы, что правительству было бы достаточно потребовать с них лишь малую часть, чтобы заткнуть все бюджетные дыры. И они еще смеют называть меня преступником?! Да они спятили!

Я понемногу пришел в себя и начал наблюдать за тем, что творилось внизу. Моему взору предстал Уолл-стрит — финансовое сердце нации; власть и деньги, направляемые по его кровеносной системе, заставляли мир кружиться вокруг своей оси. Но при всем при этом казалось, что Уолл-стрит не принадлежит Америке, а его обитатели — не что иное, как паразиты. Вот и мистер Новак вступил на эту территорию с явным предубеждением, и я бы, по всей видимости, не стал эти предубеждения развеивать. Возможно, мне не стоило прохаживаться по поводу его туфель из искусственной кожи. Но как еще прикажете мне защищаться? Я же научился кое-чему в Йельском университете. Я улыбнулся. И почувствовал себя немного лучше.

Теперь послушайте мои весьма разумные доводы по поводу данной ситуации. Уголовный умысел доказать будет весьма сложно, хотя и возможно. Присяжные, набранные из числа моих друзей по клубу «Крик», наверняка признают меня невиновным. Но федеральное жюри присяжных в Нью-Йорке может оказаться не столь снисходительным. Однако, даже если мне удастся избежать уголовного наказания, мне грозит уплата… я взглянул на листок, лежащий на моем столе… 314513 долларов, что значительно больше, чем так называемая прибыль от продажи дома. Это немалые деньги даже для преуспевающего адвоката с Уолл-стрит. Тем более для адвоката честного.

Сюзанне также, по идее, грозит уплата половины этой суммы. Хотя мы заполняем отдельные декларации из-за сложных доходов от траста, а также из-за требований брачного контракта, все же половина дома в Ист-Хэмптоне находится в ее собственности. Но, конечно же, даже в наш век женского равноправия Новак потащит в тюрьму меня, а вовсе не Сюзанну. Типичная картина.

В любом случае, рассуждая здраво, мне следует позвонить в адвокатскую контору Стенхопов и поставить их в известность о возникшей проблеме. Они, должно быть, обратятся в Федеральную налоговую службу и предложат им ограбить меня, а их клиентку благородного происхождения оставить в покое. А вы думали, что женитьба на девушке из супербогатой семьи — это сплошное удовольствие и благополучие? Попробуйте сами, узнаете. Мне также понадобится помощь одного из моих партнеров. В деле, касающемся своих собственных денег, трудно быть объективным. Нужно также нанять адвоката по уголовным делам.

Последняя мысль вызвала у меня следующую ассоциацию — Уголовщина = Беллароза.

Я подумал о своем дружке Фрэнке. Помнится, мистер Беллароза за годы своей многотрудной жизни однажды попал за решетку и именно по делу об уклонении от уплаты налогов. Но совершенно очевидно, что он продолжает действовать в том же духе, так как не декларирует доходы от наркотиков, притонов, азартных игр, рэкета и прочей своей деятельности.

Вот так я и стоял, обозревая Уолл-стрит, испытывая жалость к самому себе, проклиная несправедливость окружающего мира и сжимая кулаки при мысли о том, что тысячи преступников разгуливают как ни в чем не бывало на свободе, а правительство в это время преследует честных граждан.

Именно тогда, как я предполагаю, со мной и начала происходить эта странная вещь — я стал терять веру в систему, взрастившую меня. Я — прирожденный сторонник этой системы, приверженец законности и порядка, патриот и республиканец — вдруг почувствовал, что становлюсь чужим в своей стране. Я думаю, что для честного человека и законопослушного гражданина — это нормальная реакция в том случае, если его причисляют к людям, подобным Аль-Капоне и Фрэнку Белларозе. Я также полагаю, что это чувство зрело во мне уже на протяжении достаточно длительного времени.

Я припомнил слова Фрэнка Белларозы: «Ты кто, бойскаут, что ли? Утренний подъем флага, салют, бойскауты!»

Да, я был таким. Но теперь я осознал, что вся моя предыдущая жизнь честного человека и гражданина может быть сведена всего лишь в положительную характеристику, которая ляжет на стол судьи.

Моя логика — нет, мой инстинкт выживания — толкали меня к тому, что если я хочу остаться свободным гражданином, то мне следует перестать быть честным гражданином. Итак, мне предстоит сделать выбор — добровольно сдаться на милость победителей или крикнуть: «Эй, вы, свиньи, попробуйте поймать меня!» Я выбрал второе. «Эй, вы, свиньи, попробуйте поймать меня!»

Я знал, что есть один человек, который наверняка сможет мне помочь. Жаль только, у меня не было номера его телефона, а то я сразу же позвонил бы ему.

Глава 19

— Кесарю — кесарево, — процитировал Фрэнк Беллароза. — Но, — добавил он, — не более пятнадцати процентов от чистой прибыли.

Я даю своим клиентам примерно такие же советы, но рекомендую им платить семнадцать процентов от суммы общего дохода и, кроме того, выставляю им счет за оказываемые услуги. Видимо, нечто подобное имеет в виду и Фрэнк Беллароза.

Был вечер пятницы, и я сидел на своем обычном месте в клубе «Крик». Народу в клубе собралось много, и все вокруг выглядело примерно так же, как я описывал ранее, с той лишь разницей, что теперь напротив меня сидел Епископ.

Даже не оглядываясь по сторонам, я чувствовал, как выпученные глаза окружающих в растерянности перебегают с меня на моего приятеля Фрэнка. Лестер Ремсен расположился за соседним столиком, с ним были Рендал Поттер и Аллен Депоу, который, если вы помните, оказал властям неоценимую услугу, предоставив свой чердак для наблюдательного пункта. Оттуда следили за «Альгамброй».

Преподобный мистер Хеннингс также присутствовал, он сидел вместе с тремя посетителями за угловым столиком у окна. На нем была спортивная куртка, наброшенная на костюм для гольфа. В руке он держал бокал красного вина. Я заметил, что служители епископальной церкви и католичества на публике употребляют в основном красное вино. Вероятно, поступая так, они не хотят порочить свой образ: у алтаря ведь тоже подносят красное вино, а отнюдь не холодное пиво.

За другим ближайшим столиком, очевидно предназначенным для потомков голландских родов, устроились Джим Рузвельт, Мартин Вандермеер и Сирил Вандербильт. Последний, видимо, забрел сюда из клуба «Пайпинг рок» в поисках разнообразия.

Народу становилось все больше, и, говоря словами поэта, приверженца философии дзэн-буддизма, все здешние были здесь. Плюс еще кое-кто. У меня возникла странная мысль, что люди узнали про Саттера, приведшего с собой Белларозу, и прибежали поглазеть на это зрелище. Впрочем, нет. Это был обычный вечер пятницы.

Фрэнк щелкнул пальцами, призывая старого Чарли, официанта, который, обслужив миллион клиентов, теперь позволил себе удовольствие расположиться в зале для коктейлей на правах члена клуба и пить, курить и разговаривать. Чарли, естественно, не обратил никакого внимания на щелканье Фрэнка. Тогда Фрэнк щелкнул пальцами еще раз и крикнул:

— Эй.

Я подмигнул ему и сказал:

— Я сейчас принесу выпивку. — Я встал и направился к стойке бара.

Бармен Густав приготовил мой мартини еще до того, как я дошел до стойки.

— Сделай еще виски с имбирным элем, — попросил я Густава. По его ухмылке сразу стало ясно, что он думает об этом напитке.

Ко мне подошел Лестер. Его, вероятно, послали соседи по столику: их разбирало любопытство.

— Привет, Джон.

— Привет, Лестер.

— Кто это с тобой?

— Это Антонио Пюльези, всемирно известный тенор.

— Он похож на Фрэнка Белларозу, Джон.

— Удивительное сходство.

— Джон… это не дело.

Виски с элем было готово, я записал его на мой счет.

— Что это значит, Джон? — не унимался Лестер.

— Он мой сосед, — уточнил я. — Просто захотел прийти сюда со мной. — Что было, кстати, сущей правдой. Мне бы самому такая мысль в голову не пришла. Я понял, что вопросы Лестера выводят меня из себя.

Лестер продолжал меня допрашивать.

— Ты что, собираешься еще и обедать здесь?

— Да, мы собираемся. К нам присоединятся Сюзанна и миссис Беллароза.

— Послушай… Джон, как член руководства клуба и как твой друг…

— И мой кузен.

— Да… и это тоже… я считаю своим долгом сказать тебе, что сегодня вечером многие были очень раздосадованы и обескуражены…

— Что-то я не вижу здесь ни одного раздосадованного лица.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я понимаю твое положение и ничего не имею против, когда приглашают посторонних выпить что-нибудь, тем более это бывает не так часто. — Он добавил sotto voce[18]: — Это относится и к меньшинствам. Можно устроить здесь иногда ленч с друзьями. Но только не ужин, Джон, и, пожалуйста, без женщин.

— Лестер, — не вытерпел я, — несколько месяцев назад ты пытался вовлечь меня в мошенничество и склонял к присвоению чужого имущества. Не мог бы ты теперь оставить меня в покое и убраться к черту? — Я забрал бокалы со стойки и вернулся за свой столик.

Когда я поднес ко рту свой мартини, я отметил, что у меня слегка подрагивает рука.

Фрэнк взболтал содержимое своего стакана.

— Ты забыл принести шерри.

— Я не официант, черт побери.

Как вы понимаете, Фрэнк Беллароза не привык, чтобы с ним так разговаривали. Но так как случай был особый, он не нашелся что ответить и продолжал помешивать свой коктейль.

Настроение у меня тогда было препаршивое, сами знаете, по какой причине. По-моему, конфликт с налоговой службой в чем-то схож с семейной ссорой. Я спросил мистера Белларозу:

— Так что на моем месте сделал бы ты? Откупился бы от этого типа? Пустил бы ему пулю в лоб?

Глаза Белларозы округлились, словно он был шокирован моими предложениями. Мне это показалось забавным.

— Никогда, слышишь, никогда не следует обижать федеральных агентов, — назидательно изрек он.

— Если бы ты встретил мистера Новака, ты сделал бы исключение.

Он улыбнулся, но промолчал.

— Так что, его надо подкупить? — не отставал я.

— Нет. Ты — честный человек. Не делай того, что тебе не свойственно. Это ничего не даст. — Он замолчал, потом добавил: — У этого парня в пиджаке наверняка был спрятан микрофон, а он, в свою очередь, предполагал, что ты тоже без него не обошелся.

Я кивнул. По правде говоря, мне было бы легче расквасить морду мистеру Новаку, чем предложить ему взятку.

Я окинул взглядом моего визави. Мистер Беллароза был одет в свой обычный костюм, состоящий из пиджака и водолазки. Должно, быть, он когда-то давно увидел этот фасон на рекламном плакате с роскошным особняком в качестве фона. С тех пор он менял только расцветки. На этот раз пиджак был зеленым, а водолазка канареечного цвета. Само по себе это сочетание не очень бросалось в глаза, так как сезон твидовых пиджаков закончился и местные завсегдатаи облачились в идиотские одежды веселеньких цветов, они напоминали мне тропических птиц. Слава Богу, Беллароза не додумался надеть серый, сверкающий акульей кожей костюмчик. Я все же сделал ему замечание.

— На твоем месте я оставил бы «Ролекс» дома, Фрэнк.

— Да?

— Да. Некоторым простительно носить такие часы. Тебе — нет. Купи себе часы спортивного фасона. А из обуви — лучше мокасины или «доксайды». Знаешь, как они выглядят?

— Конечно.

Вряд ли он знал, мне кажется. Я прикончил свой мартини и подозвал Чарли, обойдясь без щелканья пальцами. Заказал еще порцию.

— И шерри для этого джентльмена.

— Джентльмен предпочитает зеленый или красный шерри, сэр? — Чарли обратился с вопросом ко мне, словно я привел с собой на поводке бульдога и заказывал ему миску молока.

— Красного! — пролаял Беллароза.

Чарли исчез в одно мгновение.

В зале появились женщины, они пришли к своим мужьям или присели за столиками в ожидании супругов. Я приметил Бэрил Карлейль — она была, как всегда, со своим мужем, черт-знает-как-его-зовут. Она сидела ко мне в профиль, и я разглядывал ее, пожевывая пластмассовую трубочку для коктейлей. Хорошая баба. Бэрил повернулась ко мне, и мы обменялись взглядами, в которых можно было прочесть: «Ну что, не продолжить ли нам наши игры?»

Беллароза тоже покосился на Бэрил, затем на меня.

— О, да здесь попадаются стоящие экземпляры. Мне кажется, эта уже готова с тобой на все.

Я был рад, что он подтвердил мои предположения, однако на всякий случай сообщил ему:

— О сексе тут не говорят.

Он улыбнулся.

— Не говорят? А о чем же говорят? О деньгах?

— Мы говорим о бизнесе, но никогда о деньгах.

— Как же это?

— Это не так легко, верно. Послушай, Фрэнк, мне нужен адвокат — специалист по налогам. Не тот, который был у тебя, когда ты загремел за решетку, а тот, благодаря которому ты сейчас на свободе.

Напитки были доставлены, Беллароза помешал вишенкой в своем бокале, затем положил ее в рот.

— Мне нужен твой налоговый адвокат, — поторопил я его с ответом.

Он медленно жевал свою вишню.

— Адвокат тебе не нужен. Адвокаты необходимы, когда дело доходит до суда. А тебе нужно разобраться с этим делом еще до суда.

— Согласен. Но как?

— Прежде чем ответить на вопрос «как», надо ответить на вопрос «почему».

— На вопрос «почему» я ответ уже знаю. Я не собираюсь расставаться с тремя сотнями тысяч долларов и идти в тюрьму на несколько лет. Вот тебе «почему».

— Но ты не понимаешь «почему». Почему ты не хочешь всего этого?

— Потому что я не собирался никого обманывать.

— Вот этого не надо, парень.

Я пожал плечами и принялся за свой мартини. Я осмотрелся кругом, чтобы оценить сложившуюся обстановку. Кто-то сразу отводил взгляд, а некоторые, и в их числе Мартин Вандермеер и отец Хеннингс, посмотрели мне прямо в глаза недобрым взглядом. В противоположность им Бэрил подарила мне улыбку, она словно давала мне понять, что мы с ней можем начать все сначала. У меня было такое чувство, что возбуждение Бэрил объяснялось в первую очередь тем, что рядом со мной сидел мистер Беллароза. Бэрил из тех женщин, которые, даже находясь в браке, не прочь побаловаться со шпаной. По-моему, я был для нее сейчас воплощением ее идеалов — что-то вроде гангстера с дипломом.

Я снова взглянул на Белларозу. Видимо, мы зашли в тупик, мне предстояло отыскать ответ на вопрос «почему». Я попытался припомнить некоторые положения философии Фрэнка, изложенные им в «Альгамбре». Наконец я сказал:

— Новак сам имеет против меня зуб, вот почему. Я переспал однажды с его женой и оставил ее в горах в Кэтскилле одну во время снежной бури.

Беллароза улыбнулся.

— Вот теперь ты ближе к истине. — Он взял из вазочки горсть отвратительного сухого печенья и отправил его в рот. Я собирался как-то пожаловаться администрации клуба на это безобразие с печеньем, но с этого вечера мне, видимо, придется воздерживаться от любых жалоб.

Беллароза проглотил печенье и заговорил:

— О'кей, давай теперь я расскажу тебе, как я все это представляю. В этой стране все болтают о демократии, а, по-моему, тут идет бесконечная классовая борьба. Не веришь? Поверь, приятель, это так. Вся здешняя история — это история борьбы трех классов: высшего, среднего и низшего. Мне об этом рассказали еще тогда, когда я учился в Ла Саль. Ты понимаешь, что имел в виду мой учитель истории, когда говорил про эти вещи?

— Думаю, что понимаю, Фрэнк. Я, слава Богу, тоже учился, правда, в Йельском университете. Ну, хорошо. А как же быть с классом преступников?

— Все то же самое. Ты разве не знаешь, что есть разные классы преступников? Ты думаешь, я и «баклажан» — торговец крэком[19] — одно и то же?

Я грешным делом так и думал, но, когда он предложил взглянуть на проблему с исторической и экономической точек зрения, я понял, что ошибался. Возможно, с Фрэнком Белларозой у меня на данный момент было больше общего, чем с преподобным Хеннингсом, например, которому явно не нравились ни мои деньги, ни я сам. Я сказал:

— Жена моего сторожа, Этель, тоже сторонница теории классовой борьбы. Надо вас как-нибудь познакомить. Вот смеху-то будет.

— Да, но ты меня, видимо, не до конца понял. Это совсем не то, что в Европе с их безумными политическими партиями и болтовней. И я еще раз повторяю: у нас существует классовая борьба.

— Так вот почему Новак прицепился ко мне. Он что, коммунист?

— Что-то вроде этого. Но он, правда, вряд ли сам об этом подозревает.

— Как я не догадался? А он меня все пытался убедить, что он борец за охрану природы.

— Да. Кроме того, идет и другая война — между мерзавцами из правительства и нормальными людьми, которые не желают знаться с этим правительством. Эта война длится так же давно, как и классовая борьба. В чем тут суть? В том, что правительство изо всех сил пытается изобразить, что оно заботится о бедняках и об идиотах. И те на самом деле верят, что оно о них заботится. Capisce? И что же остается нам, людям вроде тебя и меня? Нам надо, с одной стороны, прикрывать свои яйца, чтобы их не отрезала всякая шпана, а с другой — не спускать глаз со своего кошелька, в который норовит залезть правительство. Верно?

Он был, безусловно, прав. Но когда я объясняю это своим клиентам, я употребляю другую лексику. Возможно, именно по этой причине меня всегда понимают.

Беллароза продолжал:

— Федеральная налоговая служба ополчилась против тебя вовсе не потому, что ты нарушил закон, и все такое. Если бы дело обстояло так, я бы тебе не позавидовал, но все гораздо проще. Они прицепились к тебе, потому что ты им не нравишься.

— Но, Фрэнк, — возразил я, — за тем, что они делают, чаще всего не стоит никакой философии. Это в основном случайность или бюрократическая глупость. Я знаю, я с ними сталкиваюсь каждый день. Не думаю, что ФНС или Новак ополчились лично против меня.

— Важно, с чего все начинается. А начинается с того, что они охотятся за определенными людьми. Это не случайность и не глупость, приятель. Это запланировано. А если это так, то это называется война. Поэтому, когда тип вроде Новака шьет против тебя дело, это всегда оборачивается именно личным конфликтом. Так ты его не на шутку разозлил, говоришь?

Я улыбнулся.

— Ну, совсем чуть-чуть.

— Да-а. Это твоя первая ошибка.

— Я знаю.

— Послушай, советник. Новак — это мелкая сошка, он зарабатывает тридцать, может быть, сорок тысяч в год. Ты зарабатываешь, скорее всего, в десять раз больше. Это похоже на ситуацию со мной и с Феррагамо. Тот же случай. Потому что и тот и другой находятся на государственной службе, а таких людей не следует оскорблять.

— Но он меня достал.

— Понятно. Они это делать умеют. Но послушай, Новак пошел работать в ФНС не для того, чтобы сохранять твои сбережения. Он пошел туда из-за своих принципов, и эти принципы надо понимать.

— Я понимаю.

Беллароза перегнулся ко мне через стол.

— У этого Новака есть власть, сечешь? Он способен вздрючить и тебя, и меня, да-да. И он горы свернет ради этого, ведь он не обладает этой властью больше нигде — ни в банке, ни в офисе, даже у себя дома, возможно, он — ничтожество. Какой у тебя может быть дома авторитет, если ты приносишь в год тридцать тысяч? — Беллароза посмотрел мне прямо в глаза. — Попробуй влезть в его шкуру хотя бы на один день.

— Ну уж нет, я туфли из синтетики не ношу.

— Да? Вот видишь. А поживи-ка, как он, в его гнусной квартире или паршивом домишке. Задумайся, покупать или не покупать костюм, в котором тебя и похоронят. Посчитай-ка, во что семье обойдутся продукты, учеба детей и так далее. И при всем этом он ведь еще боится, что на него косо посмотрит шеф, что правительство урежет ему зарплату. А потом позвони мистеру Джону Саттеру в его роскошный офис. Ну-ка расскажи, как ты будешь относиться к этому пижону-юристу?

О Господи, мне стало даже почти жалко Стивена Новака.

— Все это я понимаю, но я хотел бы знать…

— Так вот, тебе надо, во-первых, понять, с кем ты имеешь дело, и уразуметь, что эти люди набрасываются только на людей с положением. На людей вроде меня и, да-да, не удивляйся, на людей вроде тебя. На людей, чьи проблемы с уплатой налогов могут стать сенсацией. Знаешь почему?

— Да, Фрэнк, знаю, налоги — это мой хлеб. Федеральная налоговая служба любит устраивать сенсации по той причине, что с их помощью она может напугать миллионы простых налогоплательщиков. И люди уже покорно несут им свои денежки.

— Да им плевать на уплату налогов для правительства! Ты так до сих пор ничего не понял. Им важно только одно — запугать человека. Это делается, чтобы показать, на чьей стороне власть. А еще большую роль играет зависть. Парень вроде Новака не в состоянии стать таким же богатым, как ты или я, но у него есть мозги и он понимает, что, прикрываясь интересами государства, он может разорить и тебя, и меня. Поэтому он — опасный человек.

Я кивнул. Беллароза в самом деле прекрасно озвучивал мысли Макиавелли в современном изложении.

— Возьми того же Феррагамо, — продолжал Беллароза. — Он прикидывается, что защищает справедливость, равенство, демократию, заботится об интересах бедных и о жертвах преступников и так далее. Вранье. Дело совсем в другом, приятель. Дело все в той же чертовой власти. Дело в зависти, в зависти к конкретным людям. А сверху все это приправлено чепухой, но чепухой, приятной для слуха. Послушай, я могу отвезти тебя в Бруклин, где в одном квартале за день происходит столько преступлений, сколько не случается и за целый год в вашем гнусном шикарном округе. Ты встретишь там Феррагамо? Ты встретишь там Новака, требующего, чтобы торговцы наркотиками заполнили налоговую декларацию? И вот что я тебе скажу, советник. Дело не в том, что ты прожил жизнь, как я, или так, как ты ее прожил. Если они решили засадить тебя за решетку за мошенничество, они все равно посадят тебя на пять или на десять лет, кем бы ты ни был: преступником или адвокатом. А скостят тебе срок только после того, как тебя посадят, не раньше. Capisce? И скажу тебе еще кое-что, что тебе наверняка не понравится. Когда ты смотришь на присяжных, они тоже смотрят на тебя и прикидывают, на сколько лет тебя упрятать. Когда я смотрю на присяжных, половина из них думают, что я уже подкупил другую половину, и прикидывают, останутся ли они в живых, если проголосуют за обвинительный приговор. Вот что значит власть, приятель! У меня она есть, а у тебя ее нет. Со мной никто не захочет связываться. И вот еще одно соображение для тебя: если ты думаешь, что правительство взъелось на тебя из-за того, что ты не заплатил налоги, если ты считаешь, что дело только в этом, значит, ты ничего не понял из нашего разговора. Так что поразмысли над этим хорошенько.

Я уже думал об этой проблеме и как настоящий патриот отверг в очередной раз мысль о продажности властей.

— Все это твои фантазии, Фрэнк, — произнес я.

— А я тебе скажу, что у меня просто не хватает фантазии, чтобы представить все так, как есть на самом деле. — Он откинулся на спинку стула и доел печенье, которое еще оставалось в вазочке. — Теперь ты понимаешь «почему». Значит, ты созрел для разговора с мистером Мельцером. Он объяснит тебе «как».

Несколько мгновений я не мог произнести ни слова, потом понял, что следует спросить:

— А кто такой, этот мистер Мельцер?

— Он в свое время работал на них. Был большой шишкой в ФНС. Сейчас занимается частными консультациями. Понимаешь? Разбогател на продаже секретов противника. Он лично знает всех этих мерзавцев. Улавливаешь? Жаль, я поздно его встретил. Но, возможно, тебе он сможет помочь.

Я задумался. Да, предатели, продающие ружья индейцам, в самом деле существуют. Но я бы никогда не стал рекомендовать их своим клиентам. Насколько я знал, они занимаются темными делами, поддерживая личные контакты с сотрудниками ФНС, возможно даже давая взятки и шантажируя своих бывших коллег. Их клиенты никогда не знают, как обделываются делишки. Нет, Джон Саттер, мистер Принципиальность, никогда бы не стал рекомендовать предателей из ФНС своим клиентам. Даже если бы это было законно. Он чтит адвокатскую этику.

Должно быть, на лице у меня были нарисованы неуверенность, скептицизм и, возможно, даже разочарование, так как Беллароза сказал:

— Мистер Мельцер гарантирует тебе с самого начала, что против тебя не будет возбуждено никаких дел. Никаких уголовных преследований, никакой тюрьмы.

— Каким образом он может это гарантировать?

— Это его бизнес, друг мой. Если желаешь действовать самостоятельно, ради Бога. Если же хочешь воспользоваться помощью Мельцера с его гарантиями, что ты никогда не увидишь, как выглядит изнутри федеральная тюрьма, тогда дай мне знать. Но решай быстро, пока мерзавцы не раскрутили это дело. А то и Мельцер не поможет.

Я взглянул на Белларозу. Действительно, он давал личные гарантии того, что я не попаду за решетку. Мне, конечно, придется уплатить примерно триста тысяч долларов, но зато я не буду подписывать чеки, сидя в тюремной камере. Что чувствовал я в тот момент? Облегчение? Благодарность? Признательность моему новому другу? Бьюсь об заклад, что нет.

— О'кей, пусть будет Мельцер, — кивнул я.

— Вот и хорошо. Он сам с тобой свяжется. — Беллароза вновь стал оглядываться вокруг. — Приятное место.

— Да.

— Сюда принимают католиков? Итальянцев?

— Да.

— Мои сыновья смогут приходить сюда, если я стану членом клуба?

— Да.

— Как здесь готовят?

— Не так, как твоя Анна.

Он засмеялся, потом посмотрел на меня изучающим взглядом.

— Так ты поможешь мне вступить? О'кей?

— Ну… тебе понадобятся три рекомендации. Понимаешь?

— Да. Я же состою в нескольких клубах. Найди тех, кто будет меня рекомендовать. Я здесь никого не знаю.

Начинается.

— Я же говорил тебе, Фрэнк, если я даже найду рекомендующих, тебя не пропустит комитет клуба.

— Да? Почему? — Слово «почему», кажется, нынче вечером будет главным вопросом. — Ну-ну, расскажи.

— О'кей, потому что этот клуб — один из самых закрытых и престижных клубов Америки и его члены не захотят… ну, в общем, как бы ты сам охарактеризовал себя, Фрэнк? Если откровенно.

Он промолчал, поэтому я пришел ему на помощь.

— Главарь мафии? Глава преступного клана? Какую профессию ты укажешь в анкете? Какого рода доходы ты декларировал в прошлом году? Что напишем — гангстер?

Он снова промолчал, и я продолжил:

— Понимаешь, эту организацию нельзя ни запугать, ни подкупить, ни пролезть в нее с помощью знакомых политиков. У меня больше шансов стать доном мафии, чем у тебя — членом этого клуба.

Беллароза задумался, и было заметно, что он не особенно рад услышанному, но я все же решил выложить все «хорошие» новости.

— Тебя не желают видеть здесь даже в качестве гостя. Если я еще раз приведу тебя сюда, мне придется в дальнейшем играть в гольф на общественном корте, а стрельбой по тарелочкам заниматься в подвале Итальянского винтовочного клуба.

Он допил свой бокал и теперь хрустел остатками льда так, что у меня мороз пошел по спине.

— О'кей, — сказал он наконец. — Тогда тебе придется оказать мне другую услугу.

Я в этом не сомневался.

— Если это будет законно и в моих силах, я, конечно же, окажу тебе услугу.

— Хорошо. Мне пришла в голову одна мысль. Ты будешь моим адвокатом в суде по делу об убийстве. Вот и будем квиты.

Шах и мат. Я сделал глубокий вдох и кивнул.

— Отлично. Но за услуги я не плачу, учти, — добавил он.

— Я за них счета не выставляю.

Беллароза улыбнулся.

— Но твои расходы я покрою.

Я пожал плечами. На какое-то мгновение мне представилась жуткая картина — дон Беллароза протягивает мне руку. Потом в газете клуба появляется фотография с надписью под ней: ГЛАВАРЬ МАФИИ И ЗНАМЕНИТЫЙ АДВОКАТ ЗАКЛЮЧАЮТ СДЕЛКУ В КЛУБЕ «КРИК». Но Беллароза, слава Богу, не собирался обмениваться рукопожатиями, и я счел за лучшее переменить тему разговора.

— Я, кстати, остался должен тебе за конюшню.

— Да. Во сколько Доминик оценил свою работу?

Я назвал ему сумму, которую писал мне на листке бумаги Доминик, но при этом добавил:

— По-моему, он вышел за пределы этой сметы.

— Эти парни в первые годы работы здесь просят не много. Затем они выучивают английский и начинают понимать что к чему. Вот тогда они дерут с клиентов семь шкур. — Он ухмыльнулся. — Это называется «американская мечта».

Тут он, по-моему, немного ошибался.

— Эти парни даже зарплату себе попросили ниже минимальной, — сообщил я.

Он пожал плечами.

— Ну и что из этого? Откуда они узнают, что им положено больше? Пусть и расплачиваются за свое незнание. Верно?

— Да, но я подозреваю, что ты сам приплатил им за эту работу. Мне кажется, ты хочешь сделать так, чтобы я остался тебе должен.

Он ничего на это не ответил, но потом спросил:

— Ты ценой и работой доволен?

— Да.

— Все, на этом кончаем.

— Кому я плачу?

— Ты платишь мне. Зайди как-нибудь, выпьем кофе. Наличные, чек, мне все равно.

— Хорошо.

Беллароза поудобней устроился на стуле, закинул ногу на ногу и некоторое время молча смотрел на меня. Затем сказал:

— Теперь, когда ты знаешь, что не отправишься за решетку, ты выглядишь значительно лучше.

Я выглядел бы еще лучше, если бы знал, что за решетку отправляется Фрэнк Беллароза. Черт бы его побрал.

— Слушай, — вдруг воскликнул он, — твоя жена в самом деле здорово рисует!! Правда, она не позволяет мне смотреть на свою картину. Гонит меня, но я все равно подглядываю, когда она уходит. Она у тебя настоящий художник.

— Рад, что тебе нравится.

— Да. Надо присмотреть хорошее место, куда повесить эту картину. Анне она тоже очень нравится. Теперь она понимает, о чем говорила Сюзанна. Помнишь? О руинах. Анна и Сюзанна, кажется, нашли общий язык.

— Рад слышать. Готовка твоей жены пришлась нам очень кстати. — Теперь, когда мы закончили серьезный разговор о делах, я снова вернулся к моей строгой и аристократической манере разговора. Я видел, что на Фрэнка это произвело впечатление. А то он, возможно, подумал, что мы с ним стали закадычными друзьями, которые не прочь поболтать о взятках, убийствах и возбужденной Бэрил Карлейль. Нет, пусть знает, что, несмотря на наши дружеские отношения, я могу держаться гордо и высокомерно, как горный орел. Думается, он уже это осознал. Вот кого он покупает — орла. А не каких-нибудь дешевых свиней.

Я вдруг осознал, что шум в зале поутих. Взглянув в сторону двери, я увидел, что к нам направляется Сюзанна, а рядом с ней идет Анна Беллароза.

Анна была одета в очередной свой костюм пижамного типа, на этот раз изумрудно-зеленый, но такой же свободный, как и предыдущий. На ногах — белые туфли, усыпанные искусственными бриллиантами. На ней было навешано столько золота, что этого количества хватило бы, чтобы изменить цену на этот металл на бирже.

Анна ловила на себе взгляды окружающих, и чем ближе она приближалась к нашему столику, тем яснее становилось, что она оказалась в центре внимания всей публики. Ее лицо приняло глуповато-смешливое выражение, и мне стало за нее даже неловко. Бедная Анна. Интересно, понимает ли она, почему все вокруг уставились на нее? Да потому что она была очень странно одета, потому что у нее были груди, от размера которых становилось дурно, и потому, что каждый из присутствующих сразу же понял, что она — жена главаря мафии.

Сюзанна, естественно, держалась как королева, ее совершенно не смущала ее компаньонша, которую она сопровождала так, словно та была особой королевской крови.

Фрэнк и я встали при их приближении, и мы все обменялись приветствиями и поцелуями. Как я и предполагал, все посетители не пожалели потратить четырех долларов на коктейль, лишь бы не пропустить зрелище. Никто не собирался уходить.

Надо вам сказать, что, несмотря на мои объяснения с Фрэнком, ни мне, ни Сюзанне не угрожала участь отверженных. Нет, Джону Уитмену Саттеру и Сюзанне Стенхоп-Саттер может быть позволено многое. Люди полагают, что чем древнее род, тем более эксцентричными могут быть его представители. Если в шестидесятые и семидесятые Рокфеллеры и Рузвельты позволяли себе обедать за одним столом с черными и с босяками, то почему бы Саттерам не поужинать с преступником? Возможно, именно это теперь станет модным? А что? Взять и поужинать с преступником в клубе «Крик». Высокий класс.

Конечно, самыми нетерпимыми к появлению здесь четы Беллароза окажутся нувориши, которые сами пролезли сюда совсем недавно, и Фрэнк Беллароза напоминает им слишком многое из их убогого прошлого.

Сюзанна выглядела просто потрясающе в своем простом белом шелковом платье, едва достающем до колен и подчеркивающем ее загар. Мы все сели, и к нам сразу же подошел Чарли, хотя его никто не подзывал. Леди Стенхоп не нуждается в том, чтобы подзывать официантов. Они чувствуют это и возникают рядом сразу при ее появлении. Уже одного этого достаточно, чтобы оставаться ее мужем.

Были заказаны напитки, и завязался светский разговор.

— Ты сегодня великолепно выглядишь, — сказал я Анне.

Она улыбнулась, глаза блеснули. Она явно была ко мне неравнодушна. Не знаю, по какой причине, мой взгляд опустился на ее бюст, и там я снова обнаружил золотой крестик, затерявшийся между двух огромных живых холмов. Не был ли это тайный знак с ее стороны?

Сюзанна обратилась с вопросом ко мне и к Фрэнку:

— Ну что, деловые разговоры закончены?

— Да, Фрэнк мне очень помог, — ответил я.

— Прекрасно, — отозвалась Сюзанна. Обращаясь к Фрэнку, она сказала: — Мои адвокаты посоветовали мне пойти на сепаратную сделку с налоговым ведомством. С тем чтобы оставить Джона одного разбираться с этим делом. Представляете? В кого мы превращаемся?

Беллароза, услышав, что у Сюзанны есть свои собственные адвокаты, мог бы задать точно такой же вопрос. Но, надо отдать ему должное, он сразу понял подтекст этого вопроса.

— Ведомства приходят и уходят, — заявил он. — Законы тоже не вечны. А вот хранить преданность своей семье, своему роду, своей жене или мужу надо всегда. — Он взглянул на меня. — А если ваша жена подарила вам детей и ведет себя достойно, то надо быть преданным и ей. Capisce?

Фрэнк, конечно, не был знаком со Стенхопами. Я что-то пробурчал ему в ответ.

Беллароза продолжал:

— Если вы предаете семью, будете вечно гореть в аду. Если же семья предает вас, то никакое наказание за это не будет чрезмерным.

Все это звучало так, как будто кто-то у кого-то украл деньги. Я бы не возражал, если бы Фрэнк читал мне свои заповеди с глазу на глаз, но в присутствии Сюзанны мне вовсе не хотелось представать в виде олуха, ловящего каждое слово из его убогих сентенций. Поэтому я решил вмешаться.

— А что ты имеешь в виду под предательством? К нему относится, например, супружеская измена?

Забыв о том, что здесь о сексе не говорят, Беллароза ответил:

— Мужчина может изменить своей жене, не предавая ее. Такова мужская натура. А вот жена не может изменить, не предав при этом своего мужа.

Я, конечно, предполагал, что он скажет нечто подобное, мне просто хотелось, чтобы это услышала Сюзанна, — сам не знаю, откуда у меня появилось такое желание. Такого рода сентенция могла бы перерасти в оживленный спор между двумя современными обычными супружескими парами, однако у нас был особый случай. Беллароза если и имел слабость, то только одну — он был несколько старомоден, словно вышел из пятидесятых годов, к тому же мышление его ограничивалось рамками его культуры, происхождения и профессии.

Он, конечно, осознавал, что вокруг него существует совсем иной мир, и хорошо понимал человеческую натуру, именно поэтому он и высказал эту сентенцию и именно поэтому эта тирада была в какой-то степени верной. Но он совершенно не понимал, что в Америке таких вещей не говорят. Нельзя уничижительно говорить о неграх и латиноамериканцах, а уж о женщинах и подавно. Нельзя также пренебрежительно отзываться о меньшинствах, бедняках, иммигрантах и других социальных группах, которые сейчас пользуются особым расположением властей. Фрэнк Беллароза не был деликатным человеком. Да он в этом и не нуждался, и это была одна из причин, по которой я ему немного завидовал.

Я покосился на Сюзанну, которую высказывание Фрэнка ничуть не оскорбило, а наоборот, позабавило своей первобытностью.

Анна, естественно, держала при себе свои мысли по этому поводу.

— Но мужчина должен быть осторожен, — продолжал Фрэнк, — когда он изменяет с другой женщиной. Многие великие люди загубили свои жизни, так как эти женщины заставляли их предавать семью, забывать друзей, что было на руку их врагам.

Я чувствовал, что Беллароза не скоро остановится, и попытался сменить тему разговора.

— Фрэнк сказал, что ему понравилась твоя картина, — поведал я Сюзанне.

Сюзанна улыбнулась, затем строго взглянула на Белларозу.

— Если будешь продолжать подглядывать, разрисую тебе лицо.

Боже мой, неужели она уже фамильярничает с главарем мафии?

Вот так мы и беседовали, давая тем самым нашим соседям обильную пищу для пересудов на выходные дни.

В восемь часов мы перешли в комнату для ужинов и обменялись приветствиями с несколькими знакомыми, а также представили им супругов Беллароза, не упомянув, впрочем, ни один из титулов Фрэнка. Никто из этих людей не смерил Белларозу презрительным взглядом, а ведь лет двадцать-тридцать назад без этого не обошлось бы. Большинство современных американцев охвачено эпидемией вежливости, словно на них сбросили кучу бомб с веселящим газом. Теперь эти некогда чопорные люди готовы обмениваться рукопожатиями с обвиняемыми в убийстве, разговаривать на улице с грабителями, которые их же и грабят, и, возможно, скоро начнут открывать двери ворам, чтобы не показаться неучтивыми. Так что, как я и предполагал, мы не стали свидетелями безобразных сцен, связанных с появлением супругов Беллароза.

Мы сели за наш столик, заказали напитки, обсудили меню и выслушали, какие фирменные блюда нам сегодня могут предложить. Нами занимался Кристофер, метрдотель, в котором Фрэнк сразу же опознал «голубого».

Затем мы заказали ужин официанту Ричарду, пожилому типу, который был знаменит тем, что запоминал заказы, не записывая ни слова. К сожалению, его былая слава осталась в прошлом, и теперь вам приходится либо довольствоваться тем, что он соизволит принести, либо смущать старика, отсылая его назад с его блюдами. Я обычно предпочитаю съедать то, что он приносит.

Я попросил принести особый сорт «бордо», который, как я знал, прекрасно подходит к тем блюдам, которые мы заказали. Я назвал этот сорт, даже не заглядывая в карту вин. Это мой старый ресторанный трюк, он обычно поражает людей до глубины души. Фрэнк и Анна, казалось, не обратили на это никакого внимания.

Сюзанна со смехом объяснила чете Беллароза, что они могут и не получить того, что заказывали, а то и вообще ничего не получить. Им это не показалось забавным, в отличие от местных аристократов, которые уже привыкли к своеобразию наших клубных заведений.

Сюзанна закончила рассказ словами:

— Если нам повезет, Ричард принесет нам не то вино с совсем другой едой, и, возможно, это сочетание окажется не таким уж плохим.

Супруги Беллароза, казалось, были раздосадованы. Они не верили, что такое возможно.

— А почему его не уволят? — поинтересовался Фрэнк.

Я объяснил, что члены клуба не позволят увольнять старого официанта.

Фрэнк вроде бы понял, ведь он сам был хозяином, padrone, доном, которому надо быть преданным. Я спросил его:

— Разве ты уволил бы человека, состарившегося у тебя на службе?

— Думаю, что нет, — ответил он с улыбкой. — Но я не знаю никого в моем бизнесе, кто дожил бы до седых волос. — Беллароза рассмеялся, и даже я не мог не улыбнуться. Сюзанна тоже захихикала, а Анна сделала вид, что ничего не слышала или не поняла. Думаю, если бы было можно, она бы перекрестилась. Фрэнк продолжал шутить: — Иногда приходится убирать ненужных людей с их постов, а иногда приходится просто убирать людей.

Трое из нас засмеялись. Анна изучала рисунок обоев на стенах.

Появились закуски, причем только две порции из них соответствовали тому, что мы заказывали.

Итак, мы приступили к ужину. Я расслабился, справедливо полагая, что никто из нас не будет застрелен за столом. Сюзанна также чувствовала себя раскованно, она не опасалась, как я уже говорил, общественного осуждения — больше того, она просто наслаждалась этим вечером. По правде говоря, с супругами Беллароза было интереснее ужинать, чем с Вандермеерами, например, они были еще забавнее сейчас, когда между нами установились дружеские отношения. У Фрэнка имелся неистощимый запас шуток, причем самых разных, оскорбительных для черных и цветных, для женщин и даже для итальянцев. Но он их рассказывал, нисколько не смущаясь и в такой неподражаемой манере, что они звучали совершенно безобидно, и мы хохотали до упаду.

Окружающим было явно завидно. Подали основные блюда, из них с нашими пожеланиями совпало только одно. Но мы не обратили на это внимания. Сюзанна начала называть меня consigliere, «советником» по-итальянски. Фрэнку это показалось забавным. Я, хотя уже и был пьян, так не считал.

Ричард несколько раз порывался убрать у Фрэнка зеленый салат, к которому тот не притронулся. Фрэнк попросил не уносить его, а когда Ричард в очередной раз потянулся за ним, схватил его за запястье.

— Послушай, приятель, — вспылил Фрэнк. — Я же просил оставить этот чертов салат в покое.

Это происшествие заставило всех замереть на несколько секунд. Ричард начал отступать назад, едва ли не кланяясь и потирая запястье. Я рад, что этот небольшой инцидент имел место, так как он показал мне, что такое Фрэнк Беллароза и прав ли Альфонс Феррагамо в своих оценках. Как и большинство людей, находящихся в оппозиции к обществу, мистер Беллароза был чрезвычайно вспыльчив и мог превращаться из добродушного собеседника в агрессивного нахала в долю секунды. Я убедился, что даже Сюзанна, которая находила его милым и интересным, теперь начала повнимательнее приглядываться к нему.

Фрэнк понял, что ему не следовало распускать руки в такой компании.

— Итальянцы всегда едят салат после основных блюд, — объяснил он. — Это способствует пищеварению. Вероятно, этот тип не знал этого.

«Теперь, кажется, будет знать, Фрэнк».

Фрэнк принялся за свой салат.

Минут пятнадцать спустя все забыли или сделали вид, что забыли о неприглядном поведении Фрэнка. Фрэнк даже попытался загладить свою вину перед Ричардом, рассказав несколько довольно неудачных анекдотов об итальянских официантах и заверив Ричарда, что тот спокойно может убирать все со стола. Ричард все же не был вполне уверен в своей безопасности и уронил тарелку.

Мы заказали кофе и десерт, а Фрэнк добавил к заказу четыре бокала марсалы, объяснив Ричарду, что итальянцы часто пьют марсалу перед или вместе с десертом, а иногда и с сыром. Ричард, которому все это было до лампочки, прикинулся восхищенным.

Ужин закончился мирно, без кровопролития и прочих инцидентов, если не считать того, что Фрэнк все порывался заплатить за него даже после того, как я ему объяснил, что деньги в клубе не в ходу. Наконец, огорченный тем, что ему не удалось в очередной раз оставить меня в должниках, он сунул несколько купюр в боковой карман пиджака Ричарда.

Настоящих пьяниц трудно оттащить от стола, поэтому, поужинав, мы отправились в комнату, где подавали ликеры. Официантка, зевая, начала объяснять нам, что время позднее, однако в этот момент она увидела Фрэнка Белларозу, который, как я заметил, уже положил на нее глаз во время ужина. Она улыбнулась и спросила:

— Что желаете?

Фрэнк взял на себя труд заказать напитки для всех.

— Самбукка, и не забудьте положить по три зернышка кофе в каждый бокал на счастье. Понятно?

— Да, сэр. — Она побежала исполнять заказ.

Фрэнк предложил мне сигару, я взял ее. Мы закурили. Бокалы прибыли в сопровождении вазочки с зернами, так что мы сами могли сотворить собственное счастье.

— Надо мне отвести вас в одно место на Мотт-стрит, — промолвил Фрэнк. — Это в Маленькой Италии, знаете? Называется «У Джулио». Там я покажу вам, что такое настоящая итальянская кухня.

— А пуленепробиваемые жилеты обязательно надевать? — спросил я.

Никогда не знаешь, покажется ли твоя шутка смешной, если имеешь дело с такими людьми, как Беллароза. Сюзанна захихикала. Анна сдвинула брови. Но Фрэнк расхохотался.

— Нет. Их дают прямо там, на месте, вместе с салфетками.

Мы допили наши бокалы, и я встал, нетвердо держась на ногах.

— Кажется, клуб уже закрывают.

— Тогда поедем ко мне. — Фрэнк тоже встал.

Сюзанна мгновенно согласилась, а я отказался. Обычно в подобных случаях мы реагируем одинаково, и нам достаточно взгляда, чтобы принять решение. Но этим вечером мы явно не понимали друг друга.

— У меня завтра тяжелый день, — объяснил я Сюзанне. — А ты поезжай, если хочешь.

— Пожалуй, я поеду домой.

Фрэнк, казалось, не был ни огорчен, ни обрадован, а Анна как-то странно взглянула на меня, словно она и я чувствовали симпатию друг к другу, а эти двое только мешали нам.

Сюзанна и Анна прибыли в клуб на «кадиллаке» Фрэнка с его шофером-телохранителем за рулем. Мы с Сюзанной с готовностью приняли приглашение Фрэнка подвезти нас до дома, так как оба еле волочили ноги.

Мы вышли в ночь, полную ароматов. Шофер Фрэнка подъехал в ту же секунду, как будто мы были грабителями, только что обчистившими магазин.

Мы все расположились на заднем сиденье, чего, конечно, не стали бы делать люди, плохо знающие друг друга. Не понятно, каким образом получилось так, что мы сели в следующем порядке: Сюзанна, Фрэнк, Анна и я. Машина тронулась, а мы все продолжали шутить и смеяться. Из-за необъятных размеров бедер Анны сидеть в машине было довольно тесно, так что вполне понятно, что Сюзанна оказалась почти на коленях у Белларозы… Анна, со своей стороны, была крайне смущена и едва ли не паниковала по той причине, что ее правое бедро и грудь были в непосредственной близости от моего левого бедра и руки соответственно. То, что происходило слева, ее не особенно интересовало. Удивительно.

Так мы смеялись и шутили, и все выглядело достаточно глупо. Солидные люди, перебравшие лишку, забавлялись, а поутру им будет неловко даже вспоминать о том, что было вечером накануне.

Шофер, которого Фрэнк называл Ленни, все время поглядывал на нас в зеркальце, а один раз даже оглянулся и с любопытством посмотрел на меня. Ленни ухмылялся, и я был бы не прочь врезать ему по его идиотской морде или попросить Фрэнка пристрелить нахала.

Выяснилось, что Ленни отлично знает дорогу, он с уверенностью повел машину мимо ворот Стенхоп Холла к нашему дому. Интересно. Ленни помог Сюзанне сойти с колен своего шефа. Я обошелся без помощи, если не считать за таковую неловкое движение Анны, которая своими бедрами едва не сбросила меня на землю.

Сюзанна и я помахали на прощание в затемненные стекла «кадиллака», вошли в дом и поднялись в спальню. Мы разделись и упали в постель. Мы с Сюзанной круглый год спим голыми, это означает для нас, что медовый месяц еще не закончился и мы еще не состарились. Правда, испанка из прачечной жалуется: «В белье из Стенхоп Холла нет ни ночных рубашек, ни пижам, но, Боже, какие простыни!»

Сюзанна повернулась ко мне и ощупала меня, найдя мое мужское достоинство в самом жалком состоянии.

— Боюсь, я сегодня слишком много выпил, — пояснил я.

Сюзанна такие отговорки всерьез не принимает, они звучат для нее как вызов. А если она за что-нибудь возьмется, то разбудит и мертвого.

— Представь себе, — скомандовала она, — что я — Анна Беллароза, что вы с Фрэнком на одну ночь обменялись женами.

— О'кей. — Между Сюзанной и Анной, согласитесь, есть немало внешних различий, так что надо было пустить в ход все мое воображение. Сюзанна выключила ночник, чтобы мне было легче фантазировать.

— А я сейчас с Фрэнком, — сообщила мне она, — на заднем сиденье его машины. Мы стаскиваем с себя одежды, а шофер возит нас по окрестностям поселка.

Мне эта картина не очень понравилась, но что-то во мне осталось к ней неравнодушным. Это «что-то» напряглось в руке Сюзанны, и она захихикала.

— Вот видишь, — воскликнула она, — все получается. — Она добавила: — Ну а теперь ты будешь трахать Анну Белларозу. Она до этого не спала ни с одним мужчиной, за исключением собственного мужа, она смущается, она боится, но очень возбуждена. И ты понимаешь, что ей понравится, как ты ее трахаешь, а тебе интересно, когда и как ты вернешь ее мужу, и когда он вернет тебе меня, и что мы тогда скажем друг другу.

Господи, какое же развитое воображение у моей жены! Она знает, как меня завести. Это меня немного смущает. Теперь, когда она об этом сказала, я вспомнил, что по дороге, в машине, мне тоже приходила в голову мимолетная мысль об обмене женами.

Значит, я лежал теперь на спине, а Сюзанна сжимала в своей руке мой пенис, который восстал как межконтинентальная ракета из своей шахты. Я услышал ее слова:

— О Боже, Джон, он у тебя больше, чем у Фрэнка.

— Что?

Она продолжала говорить с бруклинским акцентом:

— Я не могу, чтобы это вошло в меня. Пожалуйста, не засовывай в меня это. Мой муж убьет меня, если узнает. Он убьет и тебя.

— Он сейчас трахает Сюзанну, — заметил я. — Твой муж трахает сейчас мою жену.

— Я изменяю моему мужу, Боже, прости меня, — стонала она.

— Мы просто занимаемся любовью, — успокоил ее я, затем перевернулся и забросил ее ноги себе на плечи.

— Что ты делаешь? — кричала она. — Что ты собираешься делать?

Я вошел в нее, и она издала возглас изумления. Пока я любил ее, она стонала, всхлипывала, затем успокоилась и начала получать удовольствие. Она глубоко дышала, и между вдохами я уловил несколько слов на итальянском, которые я не понял, но которые звучали очень хрипло и сексуально.

Ну что, скажете, что мы психи? Нет, мы знаем, где надо остановиться, вот что важно. Но у меня было чувство, что в этот раз мы вышли за пределы дозволенного. Фантазии — это хорошо, но впускать в свою спальню таких людей, как супруги Беллароза, — это по-настоящему опасно. Что с нами происходит?

После этого мы лежали, необычно далекие друг от друга, и Сюзанна сказала:

— Я думаю, нам стоит уехать отсюда на весь твой отпуск.

— Вместе?

Она помолчала, потом ответила:

— Конечно. Нам надо уехать отсюда, Джон. Теперь. Пока не поздно.

Мне не хотелось спрашивать ее, что она имела в виду под «пока не поздно».

— Сейчас я не могу уехать. Слишком много дел.

Она долго ничего не говорила, затем произнесла:

— Помни, что я тебя об этом просила.

И надо отдать ей должное, даже с учетом того, что случилось, я никогда не забуду об этой ее просьбе.

Глава 20

Июль. Самые амбициозные планы мужчины, который хочет, засучив рукава, поработать летом, частенько рушатся, а то лето и вовсе обещало быть самым гнусным с тех пор, как я попал в армию.

Как и говорил Фрэнк Беллароза, мистер Мельцер сам позвонил мне. Мы встретились по настоятельной просьбе мистера Мельцера у меня дома. Он прибыл точно в назначенное время, в шесть часов в среду. Я пригласил его в свой кабинет.

Мистер Мельцер оказался седовласым джентльменом. Он говорил очень тихо, что удивило меня еще во время нашего разговора по телефону. Оказалось, что голос его вполне соответствует его внешности. Он был одет в темно-серый костюм, довольно шикарный и со вкусом подобранный. Ботинки на его ногах были из самой настоящей натуральной кожи и стоили по меньшей мере тысячу долларов. О, мистер Мельцер, вы, кажется, неплохо устроились в жизни. Я бы хотел, чтобы мистер Новак посмотрел на своего бывшего коллегу.

Мы устроились у меня в кабинете, однако я не предложил мистеру Мельцеру ничего, кроме стула.

Из-за того что он был предателем, я ожидал, что у него будет бегающий взгляд, но он, напротив, держался совершенно спокойно и временами даже важно, давая понять, что тема нашего разговора была серьезной и в силу этого речь шла о больших деньгах.

Мистер Мельцер не вызвал у меня антипатии, как это было в случае с мистером Новаком, но он мне показался довольно скользким типом, и, как я предполагаю, приобрел он эту «скользкость» уже после того, как покинул Федеральную налоговую службу, ведь, как правило, ее сотрудники не допускают, чтобы их «смазывали» взятками. Так что ботинки из настоящей кожи ящерицы были на ногах мистера Мельцера не напрасно.

Минут через пятнадцать после начала разговора он сообщил мне:

— Моя обычная ставка по таким делам — двадцать тысяч долларов.

Это было вполне приемлемо. Я попросил бы больше, если бы занимался таким делом. Но затем он добавил:

— Кроме того, мне полагается половина из того, что вам удастся сберечь от налогообложения.

— Половина! Адвокатам по закону положено брать с клиента не больше трети от того, что им удается истребовать по гражданским делам.

— Но я не адвокат, мистер Саттер. Поэтому мои доходы не регламентируются никакими законами. Кроме того, как вы понимаете, мне приходится нести весьма солидные расходы.

— Но у вас нет даже офиса.

— У меня есть другие статьи расходов. Вам, скорее всего, неинтересно знать, какие именно.

— Нет, неинтересно. — Я посмотрел ему в глаза. — Вы гарантируете, что против меня не будет применено мер уголовного преследования?

— Никаких уголовных мер, мистер Саттер.

— Хорошо. Считайте, что я вас нанял.

— Кстати, судя по тому, что вы мне сказали, вы действительно должны отдать правительству большую часть этих денег. Возможно, даже все. Но я могу сделать так, чтобы эта сумма значительно уменьшилась. У меня ведь есть для этого стимул. Понимаете?

Действительно, нет прилежнее бывшего государственного служащего, который открыл для себя смысл слова «стимул».

Он продолжал:

— Я также постараюсь установить реальные сроки платежа, но предупреждаю, как только они согласятся на меньшую сумму, они захотят получить ее как можно быстрее.

— Ладно. Но я не хотел бы больше ни видеть, ни слышать Новака.

— Я поговорю об этом со Стивом.

«Со Стивом?!»

— Когда и в каком виде вы хотели бы получить свой гонорар? — спросил я.

— Выпишите мне чек, и если можно, сейчас.

— Сейчас как раз нельзя. Я вышлю вам чек на следующей неделе. Но хотел бы, чтобы вы принялись за работу сегодня же. — Когда мои клиенты заявляют такое, я удивленно поднимаю брови, как всякий адвокат.

Но мистер Мельцер только рукой махнул.

— Вы друг мистера Белларозы, так что можете платить, когда хотите. С этим проблем нет.

Последнюю фразу можно было понять по крайней мере двояко. Я встал, Мельцер также поднялся. Он подошел к окну.

— Вам легче будет выйти через дверь, — заметил я.

Он негромко засмеялся.

— Я любовался здешними местами, пока ехал к вам. — Мельцер поглядел в окно. — Впечатляющий вид.

— Был когда-то.

— Да, был. Невероятно, в какой роскоши жили состоятельные люди до введения подоходного налога, правда, мистер Саттер?

— Да.

— Когда я был на государственной службе, мне всегда было больно видеть, как с таким трудом заработанный капитал уплывает от владельцев в виде налогов.

— Мне тоже от этого больно, мистер Мельцер. На самом деле. Я рад, что вы это тоже осознали. — Я помолчал и добавил: — Но мы все должны платить налоги, и я вовсе не возражаю против налогов в разумных пределах.

Он отошел от окна, улыбнулся мне, но ничего не сказал.

Я направился к двери.

— Вы уверены, что вам не понадобятся мои налоговые декларации?

— Да, думаю, что не пригодятся. Я действую несколько иными методами, мистер Саттер. Меня больше интересуют те документы, которые имеются у них на вас…

— Понимаю. А как мне позвонить вам в случае необходимости?

— Я сам позвоню вам через недельку. — Мистер Мельцер также направился к двери, но замешкался и произнес: — Вы, должно быть, очень переживаете по поводу этой истории и, наверное, размышляете о людях, которые не платят налоги в разумных пределах, как вы только что выразились.

— Ну что ж, пусть живут с этим смертным грехом, мистер Мельцер. Я же лично просто хочу уладить мои дела с дядюшкой Сэмом. Я — патриот. И бывший бойскаут.

Мистер Мельцер снова улыбнулся. Вероятно, он вообразил, что я ничего не знаю об играх с налогами. Поэтому он решил меня просветить.

— Люди, которые полностью избегают всех налогов, живут действительно богато. Но уверяю вас, они рано или поздно все равно попадут за решетку. И это справедливо.

Очень похоже на то, что проповедовал мистер Манкузо. Вероятно, такая уверенность в торжестве справедливости свойственна всем правительственным чиновникам. Должно быть, они знают что-то такое, чего не знаю я.

— А я буду счастлив сидеть на процессе по их делу в составе жюри присяжных, — высказался я.

Он сделал еще шаг по направлению к двери, затем снова повернулся ко мне.

— Возможно, я воспользуюсь когда-нибудь вашими услугами. Мои дела идут неплохо, как вы понимаете, но юридического образования у меня нет.

— Вот поэтому они у вас и идут неплохо, а не идут очень хорошо.

Он захихикал.

— Вас хорошо знают в манхэттенском отделении Федеральной налоговой службы. Вам это известно?

Я подозревал об этом, но не был уверен.

— Они что, играют в дартс с моим портретом на мишени? — съязвил я.

— Когда я работал там, у нас была целая галерея в комнате для отдыха. — Он улыбнулся, но мне было не до смеха. — Там были, конечно, не фотографии, а фамилии и номера плательщиков страховых взносов. Но не людей, уклоняющихся от уплаты налогов, а адвокатов, которые сумели нас переиграть. Как видите, мои бывшие коллеги этого не прощают. Я тоже слышал о вас, хотя и не знал вас лично. — Он сделал паузу, затем сказал: — Так что, как это ни парадоксально, но вам приходится теперь обращаться ко мне за защитой. Вас это удивляет?

За иронией судьбы часто стоит разыгранная комбинация, и, похоже, он намекал именно на это. Я внимательно посмотрел на него.

— Вы думаете, в данном случае это что-то вроде вендетты с их стороны?

Он выдержал многозначительную паузу, затем ответил:

— Кто может сказать наверняка? Бюрократы иногда совершенно непредсказуемы. Однако суть в том, что даже если они хотели насолить вам, то нужен был предлог. Он и подвернулся.

Что-то он как-то неожиданно подвернулся. Ну что же, если самая достойная смерть для охотника на львов — это гибель в пасти льва, то самая достойная смерть для специалиста по налогам — это смерть в тяжелых объятиях налоговой службы.

Мистер Мельцер вернулся к исходному пункту этого разговора.

— Так я хотел бы позвонить вам и посоветоваться по некоторым делам.

Посылать его подальше сейчас было явно несвоевременно, поэтому я сказал:

— Я принимаю в свои обычные рабочие часы.

— Хорошо. А как вы посмотрите на то, чтобы поработать со мной на постоянной основе? Например, мы могли бы создать с вами фирму.

Боже мой. Мне делают больше предложений, чем проститутке с Двенадцатой авеню. Я сухо ответил:

— Вряд ли человек, которому грозит наказание за уклонение от уплаты налогов, будет вам хорошим партнером, мистер Мельцер.

— Ну, вы слишком скромны.

— А вы слишком любезны.

— Мистер Саттер, я в состоянии удвоить ваши доходы всего за один год.

— Я тоже мог бы это сделать, если бы захотел, мистер Мельцер. Всего вам доброго.

Он понял мой прозрачный намек и удалился, покачивая головой.

Мне захотелось принять душ, но вместо этого я решил выпить. Я ослабил узел на галстуке и расположился в своем кресле, вытирая платком пот со лба.

В этих старых домах совершенно нечем дышать, даже кондиционер вряд ли помог бы. К тому же эти аппараты безобразно выглядят, а в нашем кругу привыкли больше обращать внимание на внешний вид, а не на комфорт. Вот почему даже в жару мы не снимаем пиджаки и галстуки. Иногда мне кажется, что мы — сумасшедшие. А иногда я даже уверен, что так оно и есть.

Я потягивал из бокала джин с тоником, мой обычный летний напиток. Я употребляю для него только настоящий, горький, как хинин, «Швепс», чтобы отгонять малярию, и настоящий «Будлс», чтобы отгонять от себя действительность.

«В два раза увеличу ваши доходы». Боже, мы ведь были нацией, которая производила товары, строила железные дороги и пароходы. Теперь мы занимаемся оказанием нелепых услуг, заключаем «бумажные» сделки и проматываем капитал, накопленный двумя столетиями честного труда.

Если Мельцер способен увеличить мой годовой доход до 600 тысяч, то, значит, его собственный доход составляет не меньше миллиона. А что он делает, чтобы заработать этот миллион? Он улаживает проблемы с налогами, которые возникают у людей в результате деятельности его бывших коллег. А сам этот мужлан, должно быть, закончил второразрядный университет и еле-еле получил диплом по бухгалтерскому учету. Я налил себе второй стакан.

Коммунизм умер, а американский капитализм заходится в мучительном кашле. Кому же достанется в наследство Земля? Только не «нищим духом», как это проповедует преподобный Хеннингс. Только не таким, как Мельцер, ибо паразиты не выживут, если мертв организм. И не Лестерам Ремсенам, которые, хотя и торгуют акциями шахт и заводов, не в состоянии отличить уголь от коровьего дерьма. И, конечно, землю унаследую не я и не мои дети, так как мы — представители вымирающего рода.

Выживут люди, подобные Стенхопам, которые уже давно оторвались от всяких корней и приспособились к самостоятельному плаванию. Выживут подобные Белларозе, если научатся ладить с новыми породами хищников. Только эволюция, но ни в коем случае не революция. Вот на чем стоит Америка. Но это должна быть ускоренная эволюция.

Я взял свой джин и тоник и вышел на заднее крыльцо. Сюзанна, которая приучилась этим летом пить кампари с содовой (вероятно, потому что этот напиток подавали в «Альгамбре»), присоединилась ко мне.

— Ну как, все в порядке? — поинтересовалась она.

— Да. Но мне придется занять у тебя двадцать тысяч.

— Я завтра выпишу чек.

— Спасибо. Отдам долг, как только продам часть своих акций. Какой процент возьмешь?

— Я беру один процент в неделю, начисляемый ежедневно. У тебя есть девяносто дней на уплату всей суммы долга, иначе ноги обломаю.

Я удивленно уставился на нее.

— Где ты этому научилась? У соседей?

— Нет-нет, я читаю книжку про мафию.

— Зачем?

— Зачем? Ты читаешь книжки о породах местных деревьев, я читаю книжки о местных хищниках. — Она брезгливо скривилась. — Эти ребята не очень-то приятные типы.

— Не спорю.

— Но процент дохода они извлекают гораздо больший, если сравнить его с тем, который мне предлагает моя идиотская трастовая компания.

— Так отдай Белларозе свои деньги, пусть он вложит их в свои махинации.

Она задумалась, затем проговорила:

— Мне почему-то кажется, что Фрэнк не такой, как все. Он пытается действовать законно на сто процентов.

— Он что, сам тебе об этом сказал?

— Конечно же, нет. Это Анна сказала. Но тоже не прямо. Она даже и мысли не может допустить, что он является главой крупнейшего преступного клана Нью-Йорка. Вероятно, как и я, она ни разу не читала об этом в газетах.

— И тем не менее Фрэнк Беллароза преступник номер один в Нью-Йорке и, возможно, даже во всей Америке. Он не смог бы сделать законным свой бизнес, даже если бы захотел. Но он никогда не захочет этого.

Она пожала плечами.

— Ты видел эту статью в сегодняшнем номере «Таймс»?

— Да. Ты что, начала читать газеты?

— Мне посоветовали прочитать эту статью.

— Понимаю. — Статья была посвящена сообщению, сделанному Альфонсом Феррагамо, федеральным прокурором Южного района Нью-Йорка. Мистер Феррагамо сообщал, что «он в данный момент представляет доказательства Федеральному жюри присяжных, касающиеся причастности мистера Фрэнка Белларозы, известного представителя уголовного мира, к убийству Хуана Карранцы, гражданина Колумбии и торговца наркотиками. Дело рассматривается на федеральном уровне, так как подозреваемый в убийстве и его жертва вовлечены в преступную деятельность международного масштаба. Поэтому правительство США требует рассмотрения этого убийства с учетом отягчающих обстоятельств».

Мне всегда нравился неподражаемый стиль «Нью-Йорк таймс», где к каждой фамилии добавляется «мистер» и в изобилии можно найти определения «известный», «якобы имевший место» и так далее. Все так прилично и красиво. Слышали бы они, как выражался Беллароза у себя в кабинете: «чертов Феррагамо», «чертов Карранца», «дерьмовое правительство», «баклажаны» и все в таком роде. Надо будет почитать еще завтрашние номера «Нью-Йорк пост» и «Дэйли ньюс», чтобы оценить истинный масштаб события.

Сюзанна переключилась на семейную тему:

— Каролин и Эдвард приезжают домой завтра или послезавтра. Но, к сожалению, они пробудут у нас всего лишь несколько недель.

— Ясно. — Никто из моих детей в этом году не спешил с возвращением домой. Каролин поехала к родителям своей подруги в Кейп-Код, а Эдвард задержался в колледже по какой-то неясной причине, скорее всего связанной с его амурными делами. — И куда же они уезжают от нас через несколько недель? — спросил я.

— Каролин собирается по студенческому обмену поехать на Кубу. Это какая-то миротворческая акция, а кроме того, она хочет попрактиковаться в испанском языке. Эдвард вместе со своими сокурсниками едет на Кокоа-Бич, у них уже заранее снят домик. Вряд ли они будут укреплять там мир между народами.

— Как сказать. Ведь мир между народами начинается с достижения согласия с самим собой, а значит, и с решением сексуальных проблем.

— Какая глубокая мысль, Джон!

Я думаю, эта ирония была горькой. Должен вам сказать, что поездки детей полностью оплачиваются Сюзанной. Деньги Стенхопов вообще сыграли нехорошую роль в воспитании Каролин и Эдварда. Я не скажу, что наши дети избалованны; они умеют напряженно учиться и достигают хороших результатов. Но за ними с младенчества присматривала нянька, нанятая на деньги Стенхопов, затем они провели школьные годы в интернатах, в которых от детей многого не требуют. В результате к настоящему моменту я почти не знаю своих детей. Я не знаю, о чем они думают, что они чувствуют, не знаю, что они за люди. То же самое касается Сюзанны. Думаю, мы упустили что-то важное в жизни, и наши дети также были лишены этого.

Итак, июль, по всей вероятности, пошел насмарку.

Однажды утром в мой офис в Локаст-Вэлли позвонил Лестер Ремсен. Он звонил по общественным делам. Точнее, он пытался вернуть меня в лоно приличного общества.

— Джон, — произнес он. — У нас в клубе было вчера собрание. Мы обсуждали твой поступок.

— Кто присутствовал на этом собрании?

— Ну… это не важно.

— Для меня важно, так как речь шла все-таки обо мне.

— Важнее была тема нашего разговора. Мы говорили…

— Если это так существенно, Лестер, то я с удовольствием ознакомлюсь с протоколом вашего собрания на следующем аналогичном мероприятии. Я не потерплю, чтобы обо мне говорили за моей спиной какие-то анонимы-самозванцы, которые сами созвали какое-то собрание. У нас правовое общество, а я, как-никак, служитель права — адвокат. Capisce?

— Что?

— Понимаешь?

— Да, но…

— Кстати, мне только что звонила миссис Лаудербах и сказала, что ты предложил ей продать половину ее акций «Америкэн экспресс» и купить акции «Юнайтед боксит». Зачем ты это сделал?

— Зачем? Я тебе сейчас объясню. — Он начал излагать мне ситуацию на фондовом рынке.

— Что такое бокситы? — прервал его я.

— Это… ну, знаешь… это необходимо… я бы сказал, что они относятся к минералам…

— Это сырье для производства алюминия. Рабочие добывают его с большим трудом из-под земли для того, чтобы народ мог пить пиво из алюминиевых банок.

— Какая разница? Я же говорю тебе, сейчас эти акции идут по десять с половиной — самый низкий уровень за два года, а стало известно о том, что эту компанию хочет купить «Америкэн бисквит». Это очень перспективная фирма. Они делают потрясающее спортивное снаряжение.

— Кто делает бисквиты? «Ю-Эс-стил»?

— «Ю-Эс-Икс». Так сейчас называется «Ю-Эс-стил». Они сейчас делают… ну, в общем, сталь.

— Оставь в покое акции миссис Лаудербах, Лестер, иначе я сам тебя от них избавлю.

Он что-то пробормотал, но, перед тем как повесить трубку, сказал:

— Послушай, Джон, давай еще раз вернемся к тому, с чего я начал. Я бы хотел поговорить с тобой откровенно. Это останется между нами.

— Говори.

— Прежде всего, Джон, я считаю, что ты должен передо мной извиниться.

— За что?

— За то, что ты мне сказал в клубе.

— А я думаю, что тебе самому стоит извиниться передо мной за то, что ты пытался втянуть меня в мошенничество.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. А я прошу тебя извиниться за то, что ты послал меня к черту.

— Извини.

— Ладно… О'кей… тогда перейдем к другому вопросу. Этот случай с Белларозой. Должен сказать тебе, Джон, что лет двадцать назад тебя после такого поступка попросили бы навсегда покинуть клуб. Сейчас времена более либеральные, но мы все же обеспокоены попытками новых и незнакомых людей проникнуть в наш клуб. Мы бы не хотели, чтобы у нас появилась репутация такого места, куда могут приходить подобные люди. Пусть даже в качестве гостей. И уж ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эта мафиозная личность превратилась в постоянного посетителя.

— Лестер, я не хочу причинять ни тебе, ни другим членам клуба неудобств. Я сам не меньший сноб, чем вы. Но тем не менее если Джон Саттер захочет поужинать в клубе хоть с самим дьяволом, то это никого не касается, если при этом не нарушаются правила поведения в клубе.

— Джон, черт побери, но я же говорю о здравом смысле, о правилах приличий, о сохранении достоинства, наконец…

— Если кто-то из членов клуба предлагает внести в наш устав статью о недопущении в клуб подозрительных личностей или даже самого дьявола, то я, возможно, проголосую за такую поправку. К счастью, времена джентльменских договоренностей и секретных протоколов прошли, друг мой. Не осталось джентльменов, а секретные протоколы — незаконны. Если мы хотим выжить, нам надо лучше адаптироваться или становиться сильнее и действовать. Нельзя больше просто стоять и жаловаться на то, что трудно танцевать на палубе тонущего корабля. Понимаешь?

— Нет.

— Тогда я скажу другими словами. Так вот, я предсказываю, что к концу этого века Фрэнк Беллароза станет членом нашего клуба или же этого клуба вообще не будет существовать. На его месте разобьют парк или выстроят супермаркет. Туда уже сможет войти всякий, а мы будем жаловаться на недостаток места для парковки и на шумливых детишек.

— Возможно, ты прав, — неожиданно согласился Лестер. — Но до тех пор, Джон, мы очень попросили бы тебя не приводить в клуб мистера Белларозу даже в качестве гостя.

— Я подумаю об этом на досуге.

— Пожалуйста, подумай, — сказал Лестер. — Мои наилучшие пожелания Сюзанне.

— Передавай привет Джуди. И еще, Лестер…

— Да?

— Пошел ты к черту.

Я решил на время воздержаться от посещения клуба «Крик», во-первых, из-за моего разговора с Лестером, но больше из-за того, что предпочитаю проводить июль в яхт-клубе «Сиуанака Коринф».

Итак, в пятницу вечером, через день после возвращения домой Эдварда и через два дня после того, как вернулась Каролин, Сюзанна, я и оба наших отпрыска отправились на ранний ужин в яхт-клуб, вслед за которым должна была последовать трехдневная поездка на яхте.

Мы сели в мой «бронко», нагруженный выше крыши пивом, едой и рыболовными снастями. Все было как в добрые старые времена, с той только разницей, что Каролин теперь сидела за рулем, а Эдвард не вертелся как юла на сиденье. Он спокойно смотрел по сторонам, как юноша себе на уме, — возможно, на уме у него была девушка, которую он оставил в колледже. А Каролин стала настоящей женщиной, и кто-то, но не я, научил ее водить машину. Куда летят годы?

Наконец мы прибыли на территорию яхт-клуба. Этот клуб, основанный Уильямом К. Вандербильтом, расположен на Центральном острове, который в наше время практически превратился в полуостров с заливами Ойстер-Бей, Колд-Спринг-Харбор и Лонг-Айленд Саунд. Это царство старых денег. Здесь совсем не помешало бы установить на дорогах знаки, запрещающие проезд.

По дороге из гравия мы приблизились к зданию клуба, трехэтажному особняку с черепичной крышей и боковой верандой. Он был выстроен в 1880 году и представлял собой нечто вроде гибрида, сочетавшего в себе архитектуру домов с крышей из деревянной черепицы с архитектурой в стиле классицизма, правда, колонны и прочие детали были не из мрамора, а из выкрашенного в белый цвет дерева. Вероятно, форма этих колонн и дала клубу второе название — «Коринф». А сиуанака — это название индейского племени, которое когда-то жило в этих местах. Так что полное название клуба тоже представляло собой гибрид двух цивилизаций — общим у них было то, что обе уже давно исчезли.

Одним словом, это был очень приятный домик, без всяких претензий, но сохранивший все свои достоинства и удачное сочетание чисто американского стиля с некоей фривольностью.

Каролин припарковала машину, мы вышли и направились к клубу.

Столовая клуба выходит окнами на Ойстер-Бей, мы выбрали столик у большого окна. Отсюда была видна наша яхта. Тридцать шесть футов в длину, класса «Морган». Название у нее — «Пауманок», так называли индейцы нынешний Лонг-Айленд.

Я заказал бутылку местного вина — «Банфи шардоннэ», его производят в бывшем поместье Вандербильтов, которое сейчас представляет собой настоящую ферму. Возможно, и нам удастся спасти Стенхоп Холл, превратив его в плантации олив или инжира. Вот только где взять столько денег на дополнительное освещение? Итак, я налил нам вина, и мы чокнулись за нашу встречу.

Я считаю, что детям надо разрешать пробовать вино как можно раньше. Это дает им возможность видеть в спиртном самую обычную вещь, а не тайну и не табу.

Еще бы, ведь его вам предлагает мать или отец. Это сработало в моем случае, в случае с Сюзанной — мы никогда не злоупотребляли алкоголем в юности. Я не говорю при этом о зрелом возрасте.

Мы поговорили о школе, о поездке Каролин в Кейп-Код и о нежелании Эдварда покидать колледж, которое и в самом деле было связано с девушкой, студенткой последнего курса близлежащего колледжа в Дартмуте. Мне кажется, что многие решения в жизни Эдварда будут обусловлены его страстями. Это нормально. Я сам такой и считаю себя вполне нормальным.

Потом разговор зашел о местных новостях и о планах на лето. Эдвард на третьем бокале разговорился. Каролин же ничем не проймешь, из нее не вытянешь ни слова, пока она сама не захочет заговорить. Каролин также необычайно проницательна, в этом она похожа на свою мать. Она спросила меня:

— У тебя все нормально?

Я решил, что не буду прикидываться и скажу правду.

— У нас возникли кое-какие проблемы. Вы слышали о наших новых соседях?

Эдвард встрепенулся.

— Да! Фрэнк Епископ Беллароза. Он что, угрожает вам? Да я с ним в два счета разберусь. — Он засмеялся.

— Наоборот, он и его жена — очень милые и приятные люди, — сказала Сюзанна.

Я не был в этом уверен, но добавил:

— Мы ему, вероятно, понравились, но не знаем, как реагировать на это. То же самое касается и других людей, соседей, знакомых. Так что вам могут при встрече всякого наговорить, не удивляйтесь.

Эдвард на это ничего не ответил, он вообще такой — если что взбрело ему в голову, то он добьется своего. Он с энтузиазмом воскликнул:

— А как он выглядит? Я могу с ним встретиться? Я хочу потом хвастаться, что знаком с ним. О'кей?

Эдвард ведет себя всегда очень непосредственно, несмотря на годы учебы в частной школе и на то, что большинство его родных корчат из себя аристократов.

Он похож на сорванца со своей копной рыжеватых волос, которые торчат в разные стороны. Рубашка у него все время вылезает из штанов, на галстуке и пиджаке постоянно какие-то пятна, а мокасины выглядят так, словно их долго жевала корова. Конечно, многое из этого делается нарочно, этот вид бездомного оборванца был всегда моден в колледже Святого Павла. И вообще, Эдвард — неуправляемый, но добрый мальчишка с дьявольским характером. — Если хочешь повидаться с нашим соседом — просто стучи к нему в дверь, — посоветовал ему я.

— А что, если его головорезы схватят меня?

Каролин закатила глаза. Она всегда считала своего братика неспособным на решительные поступки, трусишкой, хотя никогда и не говорила об этом. Они, несмотря на это, хорошо ладили между собой, но, возможно, благодаря тому, что виделись очень редко.

— Но ты же сразу уложишь их на лопатки, Шкипер, — поддразнил я Эдварда.

Он улыбнулся, услышав свое детское прозвище.

Каролин сказала, обращаясь ко мне и к своей матери:

— Я бы не потерпела, чтобы другие указывали мне, с кем мне дружить, а с кем — нет.

— Мы и не идем ни у кого на поводу, — заверила ее Сюзанна. — Но некоторые наши друзья огорчены. Это произошло, собственно, из-за одного случая в клубе «Крик». — Сюзанна вкратце рассказала о случившемся. В заключение она добавила: — Вашему отцу позвонили один раз по поводу того вечера, а мне — целых два раза.

Каролин обдумывала сказанное. Она превратилась теперь, как я уже говорил, в молодую женщину, уверенную в себе и в своем будущем. Ей наверняка будет сопутствовать успех в юридической карьере. Я даже сейчас могу представить ее в очках в строгой оправе и с папкой в руках. Леди-адвокат — так мы их называем в нашем кругу зубров адвокатуры.

— У вас есть конституционное право вступать в отношения с любым лицом, — безапелляционно заявила она.

— Мы это знаем, Каролин, — улыбнулся я. Студенты часто воображают, что открывают в колледже не известные никому вещи. Я тоже несколько лет думал, что получаю в Йеле уникальную информацию. — Наши друзья также имеют это право, и некоторые из них используют его, прекращая всяческие с нами отношения.

— Да, — согласилась Каролин, — наряду с правом свободной ассоциации в обществе есть также право на отказ от ассоциации.

— И в связи с этим мой клуб имеет право исключить меня из своих рядов.

На этом пункте Каролин споткнулась, так как по натуре она привержена либерализму.

— Почему вы не уедете отсюда? — спросила она. — В этих краях нет ничего, кроме анахронизмов и дискриминации.

— Поэтому нам здесь и нравится, — сказал я и получил в ответ нахмуренные брови. Каролин напоминает мне ее мать в том, что касается всяческой общественной деятельности, она является членом сразу нескольких организаций в своем студенческом городке. Я считаю эти организации весьма подозрительными, но не высказываюсь на этот счет, так как не спорю о политике с теми, кому еще нет сорока. — Куда же, по-твоему, мы должны уехать? — полюбопытствовал я.

— Поезжайте в Галвестон, поселитесь на пляже рядом с тетей Эмили.

— Неплохая мысль. — Каролин тоже обожает Эмили, так как та не побоялась пойти против законов супружеской морали и превратилась сейчас в вольную обитательницу пляжей. Каролин, впрочем, на подобное не решилась бы. Ее поколение не такое дикое и необузданное, каким было наше. Они лучше одеты и не покинут родной дом, не взяв с собой кредитную карточку. Но надо отдать ей должное, Каролин — очень искренняя девушка. — А возможно, нам стоит поехать с тобой на Кубу и посмотреть, как там обстоят дела с борьбой за мир.

— А почему мы ничего не заказываем? — спросила Сюзанна, которой всегда кажется, что я насмехаюсь над ее дочерью.

Каролин сказала, обращаясь ко мне:

— Не думаю, что Куба — это подходящее место для вас. Но, побывав там, начинаешь многое понимать.

В разговор вмешался Эдвард:

— Кому нужна твоя Куба, Кари? Поехали с нами на Кокоа-Бич, познакомлю тебя со своими приятелями. — Он захихикал.

— Не очень-то мне будет интересно с твоими грубиянами-друзьями, — ледяным тоном ответила она.

— Да? А почему же ты не отходила от Джеффри, когда он приезжал к нам на Рождество?

— С чего ты взял?

— С того и взял.

Я посмотрел на Сюзанну, и мы улыбнулись друг другу. Я сказал ей:

— А почему же ты никак не можешь вызвать мастера и починить свою машину?

— А почему же ты не приучишься убирать за собой носки?

Каролин и Эдвард поняли намек, заулыбались и замолчали.

Мы поговорили о Джордже и Этель Аллард, о Янки и Занзибар, о переносе конюшни на новое место и о других изменениях, произошедших с Рождества. Мы заказали ужин и еще бутылку вина, хотя я понимал, что мне не стоит пить больше двух стаканов перед выходом в море.

За едой Каролин снова заговорила о Белларозе.

— Он знает, чем ты занимаешься, пап? Он не спрашивал у тебя совета по налогам?

— Все наоборот, — ответил я. — Это я у него консультировался по поводу налогов. Это длинная история. Он, кстати, хочет видеть меня своим адвокатом, если ему будет предъявлено обвинение в убийстве.

Эдвард снова воспринял это как шутку.

— Убийство? Ну и ну! Не шутишь? Он что, убил кого-то? Ты собираешься его вытащить?

— Я не думаю, что он совершил убийство, в котором его обвиняют.

— А почему он хочет, чтобы его защищал именно ты? — спросила Каролин. — Ты же не занимаешься уголовными делами.

— Вероятно, мне он доверяет. Он, наверное, думает, что я смогу представить его в выгодном свете. Вряд ли он стал бы просить меня о защите, если бы был виновен. Он рассуждает, видимо, так: я верю в его невиновность, следовательно, жюри присяжных поверит мне.

Каролин кивнула.

— По твоим словам выходит, что он — славный малый.

— Да, такой же, как я.

Она улыбнулась мне.

— Мы все уверены в этом, пап.

Эдвард тоже улыбнулся.

— Берись за это дело. Задай им жару. Будешь сразу знаменитым. Ты уже решился?

— Пока не знаю.

— Я никогда не вмешивалась в дела вашего отца, — неожиданно заговорила Сюзанна, — но, если он возьмется за это дело, я его буду поддерживать.

Сюзанна редко публично заявляет о поддержке своего мужа, так что это заявление заинтриговало меня.

Так мы сидели и ужинали, всем было хорошо, мы расслабились — все было почти так же, как в старые добрые времена, но мне казалось, что это происходит с нами уже в последний раз.

Наши отношения с Каролин и Эдвардом были основаны на тех чувствах, которые возникли в пору их детства. Теперь они повзрослели, у нас у всех появились свои проблемы. Я помню, что отдалился от своего отца примерно в этом возрасте. С тех пор мы страшно далеки друг от друга. Но я все же помню, как он держал меня за руку в тот вечер.

Видимо, этот разрыв биологически предопределен. Возможно, когда-нибудь и мы с Сюзанной будем общаться со своими детьми, как со взрослыми. Мне всегда казалось, что даже животные узнают своих родителей, тех, которые вскормили их, и непременно подают какой-то сигнал об узнавании. Может быть, он расшифровывается так: «Спасибо».

Эдвард, жуя яблочный пирог, проговорил:

— Я хотел бы поехать с вами в Ист-Хэмптон в августе. На пару недель, пока не начнутся занятия.

Я покосился на Сюзанну.

— Возможно, нам придется продать наш дом в Ист-Хэмптоне, — сообщил я, — и не исключено, что это надо будет сделать еще до августа.

Эдвард уставился на меня так, словно ослышался.

— Продаете? Продаете летний дом? Но почему?

— Проблемы с налогами, — объяснил я.

— Эх… а я-то строил такие планы…

— Ну что же, тебе придется изменить свои планы, Шкипер.

— Эх, жалко.

Эдвард, судя по всему, не очень расстраивался, это обычная реакция детей на проблемы с деньгами у родителей. Каролин, я заметил, испытующе смотрела на нас с Сюзанной, пытаясь понять, в чем тут дело. Несмотря на весь свой интерес к обездоленным, ее едва ли трогали денежные проблемы. Возможно, она подумала, что ее родители собираются разводиться.

Мы закончили ужин, после чего Каролин и я отправились на пирс, где был пришвартован «Пауманок». Сюзанна с Эдвардом пошли к машине, чтобы подогнать ее поближе к пирсу.

Когда мы шли к причалу, я обнял Каролин за плечи, а она обняла меня.

— Пап, мы что-то совсем перестали разговаривать, — посетовала она.

— Вы здесь не часто появляетесь.

— Мы могли бы говорить по телефону.

— Могли бы. Давай так и будем делать.

Мы замолчали. Каролин внимательно посмотрела на меня.

— Здесь, кажется, произошло немало событий?

— Да, но волноваться из-за этого совсем не стоит.

— У вас с мамой все нормально? — спросила она. Я понял, что она имела в виду, и ответил довольно резко:

— Отношения между мужем и женой не касаются никого, кроме них самих, запомни это, Кари. Детям тоже не надо вмешиваться. Когда ты выйдешь замуж, ты сама увидишь, что я прав.

— Не уверена, что это так. Мне ведь важно, чтобы у вас все было хорошо. Я люблю вас обоих.

Каролин, в который течет кровь Стенхопов и Саттеров, наверняка не просто было произнести такую фразу.

— А мы любим тебя и Шкипера. Но наше счастье и благополучие совсем не напрямую связаны с браком, — пояснил я.

— Значит, у вас есть проблемы?

— Да, но они не касаются наших отношений. Мы уже говорили на эту тему. Все, на этом разговор окончен.

Мы дошли до пирса и остановились, глядя друг другу в глаза. Каролин сказала:

— Мама просто сама не своя. Уж я-то вижу.

Я ничего не ответил.

— И ты тоже сам не свой, — добавила она.

— Ну, сегодня я вполне принадлежу самому себе, как ты видишь.

Подъехал «бронко», мы выгрузили наши пожитки на причал. Сюзанна отправилась ставить машину на стоянку. Каролин начала передавать вещи Эдварду — я стоял на яхте и принимал их из рук сына. Мы занимались этим молча, потому что это был мой экипаж и мы уже давно научились понимать друг друга без слов.

Вернулась Сюзанна. Она прыгнула на борт и стала раскладывать вещи по местам: на палубе и в каюте. Затем и дети присоединились к нам и помогли мне подготовиться к отплытию.

До заката оставался еще примерно час. Мы оттолкнулись от причала, я завел мотор и отогнал яхту подальше от берега. Здесь мы поставили паруса. Эдвард ставил грот, Каролин — стаксель, а Сюзанна — спинакер.

Дул легкий южный ветерок, и, когда мы вышли на траверз Плам-Пойнт, он понес нас на север, в открытое море.

Яхты класса «Морган» — идеальный вариант для плавания вдоль побережья Лонг-Айленда, походов под парусами в сторону Нантакета, Мартаз Вайньярд, Блок-Айленда и дальше, до Принстона. Недостатком «Моргана» для плаваний в бухточках и заливах является его сравнительно большой киль, зато в открытом море на нем можно чувствовать себя в полной безопасности. Дело в том, что прообраз этой яхты был создан Дж. П. Морганом для своих детей, и он заложил в его конструкцию большой запас устойчивости. Это настоящая клубная яхта, она прекрасно смотрится и достаточно престижна, не имея при этом излишеств.

На ней можно было бы даже совершить переход через Атлантику, но это не совсем безопасно. Теперь, когда дети подросли, семейный «Морган» — это, вероятно, не совсем то, что мне нужно. Вот что мне действительно подошло бы, так это быстроходный «Союзник», яхта длиной в пятьдесят пять футов, на которой можно отправляться в любую точку земного шара. Конечно, для этого понадобится и команда, минимум — двое, а еще лучше — трое или четверо человек.

Я представил себя у руля «Союзника», направляющим яхту на восток, в сторону Европы. На горизонте садится солнце, нос яхты разрезает волны. Я вижу мою команду за работой: Салли Грейс драит палубу, Бэрил Карлейль варит мне кофе, а моя очаровательная Терри массирует мне спину. На камбузе Салли Энн из харчевни «Звездная пыль» готовит завтрак, а на бушприте яхты красуется чучело головы Занзибар.

Я взял курс на запад, мимо Бейвилля, где при желании можно было бы разглядеть огни затрапезной «Ржавой якорной трубы». Яхта шла навстречу заходящему солнцу, огибая Матинекок-Пойнт. Далее мне нужно было свернуть на юг, чтобы попасть в Хэмпстед-Харбор.

Я шел вдоль побережья, мимо Кастл Гулд и Фалэз, затем повернул к центру залива, приказав команде убрать паруса. Эдвард и Каролин бросили якорь, и яхта начала медленно кружиться вокруг своей оси, подгоняемая ветром и начинающимся приливом.

Вдалеке, на восточном берегу, виднелась деревушка Си-Клифф, ее огни были едва различимы отсюда. В нескольких сотнях ярдов от Си-Клифф находится Гарви-Пойнт. Совсем недавно на этом пляже мы с Сюзанной занимались любовью.

Солнце опустилось за холмы Сэндс-Пойнта, на небе начали загораться звезды. Я смотрел, как они вспыхивают, завоевывая все пространство неба с востока на запад.

Никто из нас ничего не говорил, мы просто открыли несколько банок пива и выпили, наблюдая величайшее из зрелищ на земле — закат солнца на море: окрашенные в розовый цвет облака, черная полоса со звездной россыпью и поднимающаяся луна; и чайки, летящие над темными волнами.

За этим закатом надо наблюдать очень внимательно, иначе вы упустите важные детали. Поэтому мы сидели тихо, как мыши, до тех пор пока не поняли, что настала ночь.

Сюзанна сказала:

— Кари, давай приготовим чай. — Они встали и ушли с палубы.

Я взобрался на крышу рубки и прислонился к мачте. Эдвард последовал за мной. Мы оба смотрели на темные воды.

— Тебя тянет обратно в колледж? — спросил я.

— Нет.

— А ведь потом ты будешь вспоминать это время, как лучшее в своей жизни.

— Это мне все говорят.

— Так все и правы.

Он пожал плечами. Его явно интересовал другой вопрос.

— Что за проблемы у вас с налогами?

— Я задолжал кое-что казне.

— Да?.. И ты должен будешь продать дом?

— Вероятно, да.

— А подождать нельзя?

Я улыбнулся.

— Чего подождать? Что ты поживешь там в августе?

— Нет… подождать, пока мне исполнится двадцать один год. Тогда я смог бы дать тебе денег, которые лежат в моем трасте.

Я ничего не ответил, так как в горле у меня стоял комок.

— Мне же все эти деньги ни к чему, — добавил он.

Я прокашлялся.

— Вообще-то, дед и бабушка Стенхопы давали эти деньги для тебя. — «Их хватит удар, если они узнают, что ты поделился ими со мной», — мысленно добавил я.

— Это все равно будут мои деньги. Я хотел бы предложить их тебе, раз они тебе нужны.

— Я дам тебе знать.

— О'кей.

Мы послушали, как вдалеке волны бьются о прибрежные скалы. Я посмотрел на восток. Там, к северу от Гарви-Пойнт, приблизительно в пятистах ярдах от того места, где мы стояли на якоре, я мог различить большой белый дом в колониальном стиле. Я показал на него Эдварду.

— Видишь вон там большой дом?

— Да.

— Рядом с ним был когда-то длинный пирс, он начинался вон там, где растут два высоких кедра. Видишь их?

— Да.

— Теперь посмотри на то место, где когда-то кончался пирс. Видишь что-нибудь?

Он посмотрел на темную воду и сказал:

— Нет.

— Посмотри внимательней, Шкипер. Сосредоточься.

Он начал вглядываться в темноту, затем произнес:

— Возможно… что-то есть…

— Что?

— Не знаю. Когда я смотрел, мне показалось… как это называется? Ну, эти водоросли, которые слегка светятся зеленым светом. Да, это явление биолюминесценции… Да, теперь вижу.

— Видишь? Очень хорошо.

— Почему?

— Это твой зеленый огонек, Шкипер. Думаю, что он означает «Иди».

— Идти куда?

Я не силен в подобных разговорах, но я во что бы то ни стало хотел сказать ему это, поэтому слова сами сорвались с моих губ.

— Иди туда, куда ты хочешь идти. Будь тем, кем ты хочешь быть. Для меня этот зеленый свет — это прошлое, для тебя он — будущее. — Я взял его ладонь в свою. — И не теряй его из виду.

Глава 21

Оглядываясь назад, я думаю, что мне следовало пересечь Атлантику и больше никогда не возвращаться в Америку. Это было бы чем-то вроде деколонизации Саттеров и Стенхопов. Мы доплыли бы до Плимута, сожгли бы «Пауманок», открыли бы небольшой рыбный ресторанчик на пляже и зажили бы счастливо.

Но американцы не эмигрируют, по крайней мере, их абсолютное большинство. А тот, кто эмигрирует, не находит счастья за океаном. Мы создали свою собственную страну и культуру, и просто-напросто не вписываемся в чужой пейзаж; даже в стране своих предков мы — чужие люди. Там нас могут вытерпеть недели две, когда мы приезжаем в отпуск. По правде говоря, хотя я и восхищаюсь Европой, я нахожу европейцев ужасными занудами, особенно тогда, когда они начинают рассуждать о нас, об американцах.

Поэтому мы не стали пересекать Атлантику и не удалились в эмиграцию, зато получили массу удовольствия, проведя весь уик-энд в море под парусами и при хорошей солнечной погоде.

Встав на ночь на якорь в Хэмпстед-Харбор в пятницу вечером, мы на рассвете отплыли в сторону Коннектикута и зашли в порт Мистик, чтобы прогуляться по городу и по магазинам. Но примерно час спустя после начала прогулки Сюзанна объяснила Эдварду и Каролин, что она должна вернуться вместе со мной на яхту, чтобы забрать забытый там бумажник. Каролин и Эдвард улыбнулись с таким видом, словно все поняли. Я был немного смущен. Сюзанна сказала, что мы встретимся в ресторане «Моряк» через три часа.

— Через три часа? — переспросил Эдвард, продолжая улыбаться.

Конечно, неплохо, что ваши дети знают о вашей активной сексуальной жизни, но совсем не обязательно создавать у них впечатление, что вы не можете обойтись без этого пару дней. Сюзанна холодно отреагировала на улыбки Эдварда, сказав ему:

— Да-да, через три часа, смотрите, не опоздайте.

Я вынул свой бумажник и дал каждому из детей денег и только в этот момент осознал, что вся история с забытым бумажником выглядит теперь уж совсем нелепо. Но наши дети как воспитанные люди не стали заострять на этом внимание.

По дороге к причалу я все-таки заметил Сюзанне:

— Надо признаться, для меня это было неожиданностью.

— О, ты очень хорошо с ней справился, вот только с бумажником промашка вышла. — Она рассмеялась.

— Ну, они и так все поняли, — произнес я. — Помнишь, мы всегда отправляли их спать, а сами забирались на крышу рубки и занимались любовью?

— Я помню, как ты объяснил им, что если они услышат шум на крыше, то пусть не пугаются, это папа с мамой занимаются гимнастикой. Встать-сесть.

— Вперед-назад.

Мы рассмеялись.

Итак, мы снова отчалили на нашей яхте и вышли за пределы трехмильной зоны, туда, где уже разрешены сексуальные излишества. Мы нашли место, где поблизости не было других яхт.

— Ну и что ты задумала? — спросил я Сюзанну.

Она, оказывается, задумала спуститься вниз. Когда же она поднялась на палубу, на ней уже не было никакой одежды. Мы продолжали идти под парусами, я стоял у руля, а она вытянулась передо мной и доложила:

— Капитан, старший матрос Синтия явилась для отбывания наказания.

О Боже. Я смотрел на эти кошачьи зеленые глаза, сверкающие на солнце, на эти волосы, развевающиеся на ветру. Я люблю ее тело, ее длинные ноги, ее шелковистую кожу и роскошный куст рыжих волос внизу живота.

— Явилась для отбывания наказания, — повторила она.

— Хорошо, хорошо. — Я на мгновение задумался. — Тебе надо будет отдраить палубу.

— Слушаюсь, сэр.

Она спустилась вниз и вернулась с ведром и щеткой в руках, затем перегнулась за борт и зачерпнула в ведро морской воды. Она встала на четвереньки и начала ползать по палубе у моих ног.

— Не вздумай капнуть мне на ноги, — предупредил я, — а не то велю надавать тебе по заднице.

— Да, сэр… о-о-о! — Она опрокинула ведро и залила водой мои мокасины. Думаю, она это сделала нарочно.

Сюзанна встала на колени и обхватила меня за ноги.

— О, капитан, пожалуйста, простите меня! Пожалуйста, не бейте меня! — И она уткнулась головой в низ моего живота.

Знаете, для женщины, которая в реальной жизни имеет характер оторвы и даже точнее — стервы, у Сюзанны есть какое-то странное второе «я». Я имею в виду, что наиболее желанные и возбуждающие роли для нее — это роли забитых и беззащитных женщин. Когда-нибудь я спрошу у моего знакомого психиатра, что это может значить, не называя при этом, естественно, имен.

Итак, я заставил Сюзанну убрать паруса и бросить якорь, чтобы примерно наказать ее. Я привязал ее за запястья к мачте, и она получила дюжину ударов ремнем пониже спины. Нет нужды пояснять, что эти удары были всего лишь легкими похлопываниями, но Сюзанна при этом стонала и умоляла меня остановиться.

Вот так мы провели весь следующий час. Сюзанна исполняла множество моих поручений все в том же голом виде — приносила мне кофе, полировала медные части корпуса, чистила палубу. Дома я не могу заставить ее даже раз в году почистить тостер, а в голом виде она готова исполнять роль рабыни целый день. Ну что же, это полезно для нее и, совершенно очевидно, для яхты.

Примерно через час она сказала мне:

— Пожалуйста, сэр, позвольте мне одеться.

Я сидел, прислонившись спиной к рубке, и потягивал из чашки кофе.

— Нет, — запретил я. — Ты должна теперь встать на четвереньки и раздвинуть ноги.

Она сделала все, как я велел, и терпеливо ждала, пока я допью свой кофе. Я тоже встал на колени, расстегнул брюки и вошел в нее сзади. Оказалось, она уже истекала соком, и не прошло и десяти секунд, как она кончила, а через пять секунд настал и мой черед.

На обратном пути в Мистик Сюзанна, уже одетая, была задумчива. Казалось, ее мучает какая-то неразрешимая проблема. На протяжении всего последнего месяца на нее то накатывали приступы чувственности, то она пребывала в состоянии крайней задумчивости и отстраненности. Я привык с годами к причудам ее характера, но на этот раз случай был явно особый. Как верно заметила Каролин, Сюзанна была сама не своя. Но, к слову сказать, и я не находил себе места.

Когда мы причалили, я сказал ей:

— Возможно, ты права — нам стоит уехать. Мы могли бы спуститься на яхте до Карибского моря и исчезнуть на несколько месяцев. К черту цивилизацию.

Она помолчала, потом произнесла:

— Тебе следует уладить свои проблемы с налогами, пока не завели уголовного дела.

Она была права. Как и большинство американцев, я чувствовал, как правительство вторглось в мою жизнь, и, сказать по правде, ощущение было не из приятных.

— Ладно, — кивнул я, — но, как только я разделаюсь с этим, мы уедем.

— Тебе не кажется, что ты в долгу перед Фрэнком? — вдруг спросила она.

Я посмотрел на нее.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же обещал ему, что будешь защищать его в суде по делу об убийстве. Когда ты разговаривал об этом с Эдвардом и Каролин, ты дал понять, что еще не принял окончательного решения.

Я ничего не отвечал, разглядывая линию горизонта. Ненавижу, когда лезут в мои дела или напоминают мне о том, что я когда-то сказал. Кстати, я не припоминаю нашего разговора с Сюзанной, в котором я бы поведал ей о моем обещании быть защитником Белларозы.

— Вы же решили оказать друг другу взаимные услуги, не так ли?

— Да, возможно, так, — сказал я и добавил: — А тебя это разве касается?

— Я считала, что ты сам сделал этот выбор. И не исключено, что опыт защиты по уголовному делу окажется для тебя полезным.

— Ты действительно так думаешь? А ты понимаешь, что после этого процесса мне придется покинуть контору «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс»? Защиту главаря мафии мне никто не простит. Я уже не говорю о том, как на это отреагируют наши знакомые.

Сюзанна пожала плечами.

— Мне на это плевать, Джон, да и тебе, признайся, тоже. Ты и так уже давно выкинул эту чушь из головы. — Она сделала паузу. — Так что выполняй свое обещание.

— Хорошо. Можешь не переживать на этот счет.

Во второй половине дня в субботу мы отплыли из Мистика и направились к югу вдоль побережья Лонг-Айленда, обогнув Монток-Пойнт при сильном ветре и сложных течениях.

Примерно милях в десяти к юго-востоку от Монтока мы увидели в море стаю китов. Мы повернули к ним, но они не дали нам приблизиться и уплыли. Говорят, что увидеть китов — это добрая примета, а в последние годы они встречались довольно часто. Но час спустя нам довелось лицезреть уже не столь приятное зрелище. Всего в пятидесяти ярдах от нашей яхты из глубин моря всплыла башня огромной черной подводной лодки, она была похожа на гранитную скалу, и волны, разошедшиеся после ее всплытия, раскачали яхту. На башне имелись только цифры, никаких надписей, и Эдвард выдохнул:

— О Боже… это наша?

— Нет, не наша, — ответил я.

— Русская?

— Она государственная. Русская или американская. У Саттеров нет в собственности ни одной ядерной подводной лодки.

На этом, как мне тогда показалось, и завершилось превращение Джона Саттера из лояльного налогоплательщика и патриота в гражданина мира. Или, вернее, в гражданина моря.

Пользуясь тем, что у нас в запасе было еще несколько часов светлого времени суток и дул юго-западный ветер, я направил яхту вновь к побережью Лонг-Айленда и пошел в западном направлении вдоль великолепных пляжей с белым песком. Мы прошли мимо Ист-Хэмптона и Саутгемптона, затем свернули в залив Шинкок, проплыли мимо одноименного заповедника и причалили у пирса яхт-клуба в Саутгемптоне.

На следующий день, в воскресенье, мы отчалили при сильном ветре, прошли вновь вдоль Монток-Пойнт и зашли в залив Грейт Пеконик. Для малых и средних яхт плавание под парусами в Грейт Пеконик — это ни с чем не сравнимое удовольствие, так как при полной иллюзии, что вы находитесь в открытом море, вы пользуетесь всеми преимуществами безопасного плавания в заливе. Здесь можно увидеть немало интересных яхт, полюбоваться прекрасными видами побережья, на что мы и потратили почти целый день. Эдвард осматривал берега при помощи бинокля и обнаружил четырех женщин, загорающих без верхней части купальника. Он предложил мне тоже посмотреть на них в бинокль, но я сказал, что меня подобные вещи не интересуют. Сюзанна и Каролин, со своей стороны, попросили его дать им бинокль, если он обнаружит на пляже голого мужчину. Ну и экипаж у меня подобрался.

В воскресенье вечером мы причалили у бывшей деревушки китобоев Сэг-Харбор, чтобы пополнить запасы провизии. Сюзанна, как вы помните, не увлекалась готовкой даже в своей современной кухне, так что ждать от нее кулинарных подвигов на камбузе не приходилось. Сюзанна и Эдвард считали, что закупка провизии должна заключаться в посещении ресторана на Мэйн-стрит, но я и Каролин воспротивились. Так как капитаном яхты являюсь я, то сделали все по-моему. Теперь вы понимаете, почему я люблю прогулки на яхтах. Мы прошлись по притихшим в воскресный вечер улицам деревушки и наткнулись на закусочную, где и закупили холодного пива и сандвичей, после чего вернулись на свою яхту, которая стояла у пирса там, где Мэйн-стрит упирается в море. Когда мы сели на палубе, чтобы выпить пива и закусить невзрачными бутербродами, Сюзанна, обращаясь ко мне, сказала:

— Если у нас после этой прогулки на яхте начнется цинга, в этом будешь виноват ты.

— Я полностью отвечаю за яхту «Пауманок» и ее экипаж, мадам. Я являюсь капитаном корабля и не потерплю неподчинения.

Сюзанна взболтала банку с пивом, открыла ее и плеснула пивной пеной мне в лицо.

Обычно такие сцены мы с Сюзанной разыгрываем в качестве прелюдии перед тем, как заняться любовью, но сейчас с нами были дети, и мне ничего не оставалось, как изображать невинное веселье. Ха-ха. Но, клянусь, это игра уже начала меня возбуждать. Я всегда почему-то легко возбуждаюсь, когда нахожусь на яхте.

В тот вечер мы играли в карты, разговаривали, читали и отправились спать довольно рано. Плавание под парусом очень изматывает, и я нигде так крепко не сплю, как на яхте.

Мы встали на заре и взяли курс в сторону дома. В заливе Гардинерс мы прошли вокруг одноименного острова. Семья Гардинеров прибыла в Новый Свет практически одновременно с семьей Саттеров, но остров, дарованный им еще Карлом Первым, до сих пор является их собственностью. Нынешний его владелец Роберт Дэвид Лайон Гардинер обладает тем, что можно было бы назвать единственным наследуемым титулом в США, он известен как шестнадцатый лорд Манора. Мой отец, хорошо знакомый с ним, называет его Бобом.

Плавание вокруг довольно большого острова было непростой задачей, однако команда справилась с ней великолепно. Когда мы покидали северную оконечность острова, я не мог не задуматься о том, что земля — это символ покоя и благополучия, что она не должна быть предметом купли и продажи, не должна быть предметом дележа. Но в наши дни это недоступный идеал, я понимал это. Все же надо признать, я завидовал шестнадцатому лорду Манора.

Мы обошли стороной Ориент-Пойнт и, спустив паруса и позволив яхте плыть по воле волн, решили наконец порыбачить. Сюзанна, Каролин и я занялись ловлей тунца, используя в качестве приманки кусочки сельди, купленные на предыдущей стоянке. Энтузиаст Эдвард вооружился огромным удилищем с леской, выдерживающей сто фунтов, и открыл охоту на акул.

— Я собираюсь поймать большую белую акулу, — сообщил он.

— Смотри, как бы она тебя не поймала, — хмыкнула Каролин.

Эдвард достал из холодильника целого цыпленка, которого он берег для приманки, и наживил его на большой крюк, прикрепленный к металлическому тросику. Он был настроен весьма решительно и тотчас же закинул наживку в море.

Нам удалось поймать шесть тунцов, которых мы посадили в садок, чтобы капитан потом почистил их свежими. А Эдвард и в самом деле подцепил акулу, правда небольшую, их много в здешних водах в июле месяце. Но, судя по тому, как гнулось удилище и как прыгала акула, она весила не меньше двухсот фунтов. Эдвард аж весь заходился от восторга.

— Есть! Есть! Она у меня на крючке!

На нашей яхте нет специальных приспособлений для ловли крупной рыбы, поэтому Эдвард просто встал на колени и уперся изо всех сил, чтобы акула не стащила его за борт. Акула вполне была способна накренить яхту, хотя катушку он предусмотрительно закрепил. Эдвард уже удерживал в руках не удилище, а саму леску и настолько выбился из сил, что едва шевелил языком. Но акуле еще не удалось до конца сломить его. Помню, у меня в детстве был подобный случай: я на глазах у своего отца пытался справиться с большой голубой акулой. Я не позволил никому перерезать леску и не отдал снасть, чтобы передохнуть. В результате примерно через час, мертвый от усталости, я упустил не только акулу, но и удилище с дорогой катушкой. Так что теперь я как бы наблюдал за самим собой в молодости.

Парусная яхта — это не совсем то, что требуется для охоты на акул, и пару раз я даже опасался, что Эдвард улетит за борт, если акула пойдет на глубину и яхта накренится. Примерно час спустя я предложил:

— Давай ее отпустим.

— Нет.

— Тогда давай я тебя подменю.

— Нет.

Каролин и Сюзанна уже не ловили тунца, а молча наблюдали за Эдвардом. Эдвард, конечно, не мог отступить на глазах у женщин и у своего отца. Я пытался найти для него достойный выход из положения, но ничего не мог придумать. В конце концов, это его проблема, а не моя.

Каролин вылила на Эдварда ведро морской воды, затем вытерла его махровым полотенцем. Сюзанна поила его из своих рук кока-колой, и он выдул три банки.

Было видно, что Эдвард чувствует себя неважно, от палящего солнца кожа на его спине покраснела, он лихорадочно облизывал пересохшие губы. Он как-то странно поводил глазами, и я опасался, как бы его не хватил солнечный удар. Руками и ногами он обвил основание мачты, но если рыба окончательно разъярится, то ей, пожалуй, ничего не будет стоить утащить Эдварда вместе с мачтой.

Я уже желал, чтобы он упал в обморок, свалился за борт, чтобы леска наконец лопнула. Все, что угодно, но только не видеть, как он мучается.

Каролин не переставала его уговаривать:

— Отпусти ее, Эдвард. Отпусти.

Он уже не мог говорить, поэтому только мотал головой.

Не знаю, чем бы все это кончилось, но Сюзанна решила взять дело в свои руки и ударом ножа перерубила натянутую леску.

Минуту или две Эдвард не мог понять, что произошло, затем он упал на палубу и заплакал.

Нам пришлось отнести его вниз и уложить на койку, укутав во влажные полотенца. Прошел еще час, прежде чем он смог начать двигать руками и ногами.

Мы поплыли в сторону родной пристани. Эдвард был спокоен и молчалив, затем объявил во всеуслышание:

— Спасибо, что помогли.

— Нам следовало выбросить тебя на съедение акулам, — сказала Каролин.

— Акулам? — удивился я. — А я думал, он сражался с дохлым цыпленком.

Сюзанна улыбнулась и обняла своего сына.

— Ты упрям и глуп, как твой отец.

— Спасибо за комплимент, — отозвался Эдвард.

К причалу яхт-клуба «Сиуанака Коринф» наша яхта подошла поздно вечером в понедельник. Мы обгорели на солнце и падали с ног от усталости. Яхта — это что-то вроде лакмусовой бумажки для определения состояния семейных отношений. Пребывание в узком кругу посреди морской стихии или сближает людей, или подталкивает их к мятежу и убийствам. Когда мы привязывали яхту к причальной стенке, мы улыбались друг другу, море подействовало на Саттеров волшебным образом.

Но в море нельзя остаться навсегда, на необитаемых островах вам никто не сможет даже удалить аппендикс. Поэтому мы привязывали свою яхту и возвращались к нашей суперсовременной жизни, чтобы дальше крутиться в ее отчаянном ритме.

Я прекрасно понимал, что у вновь возникшей сплоченности Саттеров есть серьезный изъян, трещина, которая пробежала между мужем и женой. Нас больше не удерживали вместе наши дети, они просто свели нас опять на некоторое время, пока были с нами рядом. В тот вечер, сидя в одиночестве у себя в кабинете, я вдруг понял, что с нетерпением жду конца этого лета, жду, когда дети разъедутся по своим школам. Тогда мы с Сюзанной сможем наконец поговорить откровенно, сможем опять быть свободными в нашем соединении или разрыве.

В пятницу мы все вчетвером поехали в контору по торговле недвижимостью Хэмптона, и в преддверии летнего сезона я выставил наш дом для срочной продажи. К несчастью, лето уже несколько недель как началось, и большинство «денежных мешков» с Манхэттена давно позаботились о качественном летнем отдыхе. Этот факт в сочетании с нестабильностью на фондовом рынке, высокими пошлинами на недвижимость и очередной глупостью в подоходных налогах не самым лучшим образом подействовал на рынок продажи недвижимости. Тем не менее я выставил цену в полмиллиона, которую агент по недвижимости исправил на 499000 долларов.

— Нет, — сказал я, — я же написал: полмиллиона.

— Но…

— Я не делаю ставку на идиотов. Предлагайте дом по моей цене. — Он повиновался. Даже если я выручу полмиллиона, мне не видать большой прибыли, так как, выплатив налоги, комиссионные агенту по недвижимости, Мельцеру, ФНС и, конечно же, новый налог на вложенный капитал, я, скорее всего, останусь с жалкой пачкой долларов. Боже, как грустно. Еще грустнее становилось от того, что я любил этот дом, и это был единственный уголок на земле, который принадлежал мне лично.

Остаток пятницы мы провели за упаковкой тех личных вещей, которые не хотели демонстрировать возможным покупателям. Мы почти не разговаривали, и это подчеркивало печальную реальность случившегося. Другой реальностью был тот факт, что при желании Сюзанна могла бы покрыть мой долг из своих средств. Я не знаю точно, сколько у нее денег (я всего лишь ее муж и адвокат по налогам), но по приблизительной оценке у нее не меньше шестисот тысяч долларов, из которых она получает в виде процентов тысяч пятьдесят на булавки. Она, конечно, не тратит всех этих денег, а вкладывает их в акции или во что-то еще. Но просить наследницу старинного состояния поделиться капиталом — это все равно что предложить монашке заняться любовью.

К тому же я не думаю, что Сюзанна так привязана к дому в Хэмптоне или к нашему дому, как я. Для этого есть весьма прозаические причины, но имеется и психологический момент, в котором она вряд ли отдает себе отчет, а именно — на чьей земле стоит тот или иной дом. Итак, мы разобрались с домашними делами, сходили в магазин и перекусили в последний раз на крыльце нашего дома.

— Если я приеду из Флориды, а дом еще не будет продан, сможем мы тут пожить пару недель? — спросил Эдвард.

— Не знаю, смогу ли я найти время, — ответил я.

— Пап, но ты же всегда в августе берешь отпуск, — сказала Каролин.

— Да, потому что налоги, хоть они и неотвратимы, как смерть, все-таки могут один месяц подождать. Но в этом году у меня есть клиент с проблемой поважнее, чем налоги, и все будет зависеть от него. Но я постараюсь, обещаю вам.

Дети начали ворчать, так как они прекрасно понимали, что «я постараюсь» на папином языке означает «нет».

— Нет, правда, — заверил их я, — все зависит от того, как будут развиваться события. А в крайнем случае вы можете приехать и пожить сами, без меня, если дом еще не будет продан. Может быть, и ваша мать захочет присоединиться к вам.

— Посмотрим, — сказала Сюзанна.

Видимо, это «посмотрим» стало, в нашей семье ключевым словом, так как будущее начинало представать перед нами в своем загадочном облике и обещало быть совершенно непредсказуемым.

В семь часов вечера клан Саттеров совершил свою ежегодную поездку в Саутгемптон, чтобы навестить бабушку и дедушку Саттеров. Они живут в доме из дерева и стекла, в котором предусмотрено все, что может дать человеку американская цивилизация в конце двадцатого века. Весь дом управляется компьютерной системой: по сигналу от датчиков открываются и закрываются жалюзи, включается и выключается оросительная система в саду, гасится свет в комнате, если в ней никого нет больше пяти минут, и так далее. Правда, в доме отсутствуют датчики, реагирующие на запах мочи, и приходится самим время от времени чистить унитаз.

Моя мать предложила нам сразу ехать в ресторан, а не рассиживаться дома с коктейлями, поэтому мы снова вернулись в машину. Мои родители сели в свой автомобиль, и мы договорились, что встретимся на улице Иова. Это очень примечательная улица, одна из старейших в Америке, она существует с 1640 года, хотя на ней не осталось ни одного дома, датируемого столь ранними временами. Но, говоря о библейском Иове, надо сказать, что ни одно из испытаний, посланных ему Богом — повторяю, ни одно, — не может сравниться по тяжести с обедом в компании с Джозефом и Гарриет Саттер.

Возможно, я несколько преувеличиваю. Но я могу заявить следующее: иногда я предпочел бы быть запертым в подземелье и питаться акридами, чем идти обедать в ресторан с моими родителями.

На этот раз для нас был заказан столик в новомодном заведении под названием «Дыра Бадди». Существует такая закономерность — чем скромнее («Пицца Сэмми», «Гамбургеры Билли») или отвратительнее название («Дыра Бадди»), тем экстравагантнее кухня или обычаи в ресторане. Мои родители, сохранившие вкус к авангарду, не могут обойти стороной эти места, в которых вас потчуют останками американского литературного мира (которых почти не видно из-за взбитых сливок), бывшими актерами, никому не известными художниками и прочими отбросами из Европы, которые прикатили сюда явно в надежде облегчить кошельки американских миллионеров.

Сам я лично предпочитаю заведения классического типа, где царит полумрак, а вам в тарелку не свешиваются ветки спаржи. Там в меню есть то, что можно назвать «старинной кухней», вы можете побаловать себя жирной индейкой и легким десертом из киви.

Как я и предполагал, ресторан оказался весьма экстравагантным. Нас провели к столику на двоих, вокруг которого было расставлено шесть стульев. Скатерть отсутствовала. На полу под столом сидела кошка, это должно было свидетельствовать об оригинальности заведения, но я точно знаю, что этих кошек берут напрокат и они путешествуют из ресторана в ресторан в паре с тропическими растениями. Я уже видел эту полосатую толстую кошку в четырех ресторанах. С трудом переношу эти убогие заведения, вы, должно быть, это уже поняли. Поэтому не надо удивляться тому, что случилось позже.

В дополнение к прочим безобразиям в зале стоял такой шум, как будто здесь запустили фонограмму из «Приключений „Посейдона“» на том месте, где судно терпит бедствие. Инженеры, регулировавшие систему кондиционеров, должно быть, не учли, что в ресторане могут появиться люди.

Мы заказали напитки у неподражаемо дружелюбной студентки колледжа, которая, судя по всему, не поняла, что перед ней находятся не самые милые люди на свете.

Мой отец как патриарх поднял бокал, чтобы, как я понял, предложить тост — все последовали его примеру. Но оказалось, что он всего лишь проверял, не осталось ли на бокале капель воды. Обнаружив их следы, он подозвал официантку и сделал ей выговор. Она так невнятно что-то бормотала и так восхищенно разглядывала капли воды на бокале, что я подумал, не накурилась ли она травки.

Получив новый бокал, мой папаша вновь обследовал его, затем поставил на стол. Тогда тост предложил я:

— За нашу встречу, за лето в любви и мире, за здоровье всех присутствующих!

Мы чокнулись и выпили. Мерзкое ползучее растение пыталось обвить меня своими щупальцами вокруг шеи, я не выдержал, оборвал часть отростков и кинул их на пол, туда, где о мои ноги терлась толстая кошка. В тот момент, когда я уже собрался отшвырнуть противное животное в другой конец зала, студентка колледжа, видимо наглотавшись еще и галлюциногенов, уронила на пол полный поднос еды, и кошка, которая, подобно собаке Павлова, знала, что за звуком должна последовать кормежка, сорвалась с места, точно ракета.

— Пожалуй, я посоветую этот ресторан Лестеру и Джуди, — сказал я Сюзанне.

При всем при этом нам удалось немного поговорить, хотя мои родители не признают светских бесед. Их не интересуют семейные новости, они и слышать не хотят о Лэттингтоне и Локаст-Вэлли, о моей адвокатской конторе. Интерес к делам их внуков у них такой же, как и интерес к делам их детей, то есть — нулевой.

И все же я сделал попытку.

— Вы не получали известий от Эмили в последнее время? — поинтересовался я. Я не видел сестру с самой Пасхи, и только в мае от нее пришло одно письмо.

— Она пишет, — ответил мой отец.

— Когда было последнее письмо?

— В прошлом месяце.

— И что она пишет?

— У нее все в порядке, — вступила в разговор моя мать.

— Каролин на следующей неделе улетает на Кубу, — сказала Сюзанна.

Мою мать, как выяснилось, это искренне заинтересовало.

— Молодец, Каролин. Правительство не имеет права запретить тебе эту поездку, — провозгласила она.

— Нам сначала придется лететь в Мехико. На Кубу из США нет рейсов, — уточнила Каролин.

— Какой ужас.

— А я еду во Флориду, — сообщил Эдвард.

— Как хорошо, — среагировала моя мать.

— Желаю приятного отдыха, — добавил отец.

Кажется, завязался оживленный разговор, поэтому я тоже решил подкинуть одну фразу.

— Эдвард хотел бы провести здесь пару недель в конце августа. Если вы уезжаете, он мог бы присмотреть за домом, — предложил я.

— Если мы уедем, то за домом будет присматривать служанка, — отрезал отец.

Ни один из них не спросил, почему Эдвард не может остановиться в нашем доме в Ист-Хэмптоне, поэтому я сам заговорил об этом:

— Мы продаем наш летний дом.

— Сейчас нет большого спроса, — заметил мой отец.

— Мы продаем дом из-за проблем с налогами.

Он ответил, что ему жаль, что так получилось, но по его лицу было видно, что он не понимает, как специалист по налогам мог попасть в такую глупую историю. Поэтому я вкратце объяснил ему суть проблемы, предполагая, что старый лис подкинет мне пару полезных советов. Он выслушал меня.

— Мне кажется, я еще давно предупреждал тебя, что это к добру не приведет. — Это все, что он сказал.

Добрый мой папаша, спасибо за совет.

— Вы знаете, какой сосед у нас появился? — спросила Каролин.

— Да, мы слышали об этом на Пасху, — ответил отец.

— Мы с ними даже подружились некоторым образом, — сказал я.

Моя мать оторвалась от изучения меню.

— Он готовит совершенно фантастический соус, — заявила она.

— Откуда ты знаешь?

— Я же пробовала его, Джон.

— Как, ты ела его у Белларозы?

— Нет. Где это?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

— Он добавляет туда базилик, который выращивают на маленькой ферме на побережье Северного моря. Он специально ездит за ним каждый день в семь часов вечера в аэропорт, — продолжала она.

— Кто?

— Бадди-Медведь. Хозяин этого ресторана. Он — шиннекок, но превосходно готовит блюда итальянской кухни.

— Хозяин — индеец?

— Коренной американец, Джон. Шиннекок. Десять процентов дохода от ресторана перечисляется в пользу индейской резервации. Он очаровательный человек. Мы постараемся тебя с ним познакомить.

Я заказал себе еще одну двойную порцию джина с тоником.

Вот так мы и сидели. У моих родителей не возникало даже мысли поинтересоваться, как поживают родители Сюзанны. Их так же мало интересовали мои коллеги по юридической фирме, Алларды — им ни до кого не было дела. Они даже не спросили Каролин и Эдварда об их учебе. Есть порода людей, и к ней принадлежат мои родители, которые готовы сгорать от любви ко всему человечеству, но проявляют полное равнодушие к конкретным людям.

Правда, бывают исключения. Моя мать, например, любила Бадди-Медведя.

— Ты обязательно должен с ним познакомиться, — подчеркнула она.

— О'кей. И где же он? — поинтересовался я.

— По пятницам он обычно бывает здесь.

— Может быть, он отправился на совет индейских вождей? — предположил Эдвард.

Моя мать холодно взглянула на него, затем обратилась к отцу.

— Надо будет заказать у него грибы. — Затем она объяснила мне и Сюзанне: — Он сам собирает грибы для своего ресторана. Знает особые места и никому не раскрывает этот секрет.

Я был совершенно уверен, что Бадди-Медведь закупает грибы, как и всякий владелец ресторана, на оптовом рынке, а для бледнолицых клиентов готовит лапшу, которую те сами и вешают с удовольствием себе на уши. О Боже, лучше бы мы пообедали с Фрэнком Белларозой, честное слово.

Мою мать, очевидно, сильно беспокоило отсутствие владельца ресторана, поэтому она стала выяснять у официантки, где он находится.

— О, вы знаете, — ответила официантка, — он очень-очень занят. Он сейчас сам готовит что-то на кухне. Представляете? А вы что, хотели с ним поговорить?

— Да, когда у него найдется минутка для нас, — попросила моя мать.

«На кой черт он мне сдался, этот индеец? Не знаете?»

По настоянию моей матери я был вынужден заказать порцию лапши с приправами, в которой как минимум три ингредиента были собственноручно собраны Бадди-Медведем. Это базилик, грибы и какой-то отвратительный индейский щавель, который по вкусу напоминал свежескошенную траву.

После того как мы съели все, что было на тарелках, моя мать обратилась к отцу.

— А теперь закажем индейский пудинг. — Она обернулась к нам. — Бадди умеет готовить настоящий индейский пудинг. Вы обязательно должны его попробовать.

Поэтому вскоре перед нами оказалось шесть настоящих индейских пудингов, или правильнее — пудингов коренных американцев, но я могу поклясться, что видел точно такие же в магазине. Впрочем, к пудингу полагалось бренди, так что я не стал жаловаться.

Был принесен счет, и мой отец, как обычно, оплатил его. Мне не терпелось поскорей уйти, но, как назло, в этот момент в зале появился индеец и начал обходить столики. Так что нам пришлось сидеть и дожидаться, когда он подойдет к нам.

— Эдвард, — сообщил я, чтобы заполнить паузу, — на прошлой неделе подцепил акулу. В ней было не меньше двухсот фунтов веса.

Мой отец отреагировал, обращаясь почему-то ко мне, а не к моему сыну.

— Недели две назад в Монтоке кто-то поймал акулу длиной в пятнадцать футов, — вяло сказал он.

— Я ничего не имею против, если их ловят, чтобы затем съесть, — заметила моя мать. — Но ловить их из спортивного интереса — это безнравственно.

— Согласен, — кивнул я. — Надо всегда съедать то, что тебе попадается. Иначе нельзя. Акулы так хороши на вкус. Кстати, Эдвард сражался с акулой целый час.

— И еще, — добавила моя мать. — Мне не нравится, когда живым существам наносят увечья, а затем отпускают их. Это бесчеловечно. Надо сделать все, чтобы не допустить этого и избавить несчастное существо от страданий.

— А потом съесть его, — напомнил я ей.

— Да, а потом съесть его. Бадди всегда подает блюда из акулы, когда ему удается ее поймать.

Я покосился на Эдварда, Сюзанну и Каролин. Затем сделал глубокий вдох и сказал своему отцу:

— Помнишь, пап, как однажды я подцепил на крючок ту голубую акулу?

— Да?

— Нет, ничего, я просто так сказал.

Наконец Бадди-Медведь добрался до нашего столика. Он был грузным мужчиной и нисколько не походил на индейца, за исключением, может быть, длинных черных волос. В общем, это был обычный белый человек, возможно, с небольшой долей индейской и даже негритянской крови. Но с большими амбициями. Моя мать сразу же схватила его за левую руку — правой он энергично размахивал, сопровождая жестами свои речи.

— Так, — сказал Бадди-Медведь, — вам все понравилось?

Моя мать начала расточать похвалы одному из самых отвратительных блюд, которые мне когда-либо доводилось есть.

Несколько минут продолжался беспредметный разговор, во время которого моя мать не выпускала из рук локоть мистера Бадди. К несчастью, последний из шиннекоков уже торопился к другому столику. Перед тем как отпустить своего кумира, моя мать игриво предупредила его:

— Я прослежу за вами и узнаю, где вы собираете ваши грибы.

Он загадочно улыбнулся.

— Щавель у вас бывает к обеду каждый день или только после того как вы накосите травы? — спросил я.

Он снова улыбнулся, но на этот раз без загадки на устах. Смысл этой улыбки был таков: «А пошел ты…»

Эдвард сдерживался изо всех сил, чтобы не рассмеяться.

На этом мы покинули «Дыру Бадди» и вышли в вечернюю прохладу улиц Саутгемптона.

— Мы могли бы пригласить вас к себе, но у нас завтра такой тяжелый день, — вздыхая, обратилась ко мне моя мать.

Я больше не мог сдерживать себя.

— Послушайте, у нас же нет с вами ничего общего, да и не было никогда. Поэтому давайте покончим с этими бессмысленными летними встречами и обедами, — предложил я. — Вам же на все на это глубоко наплевать, не так ли?

— Какое право ты имеешь так говорить! — взорвалась моя мать.

— Да ладно вам, — пролепетал отец.

Уже в машине, на пути к дому, Сюзанна спросила меня:

— Ты не будешь жалеть о том, что сказал?

— Нет.

— Ты что, серьезно? — Каролин округлила глаза.

— Да.

— А мне их даже жаль, — пробурчал Эдвард.

Эдвард, может, и не любит все человечество, зато он любит конкретных людей. И всех жалеет. Каролин не испытывает жалости ни к кому. Сюзанна вообще не знает, что такое жалость, ну а я… иногда мне жалко самого себя. Но я работаю над собой.

Вообще-то, не так уж и трудно говорить людям в лицо, что ты о них думаешь, так как они уже обычно знают это про себя и, наверное, даже удивляются, почему никто не сказал им этого раньше.

Я понимал также, что разрыв с родителями был хорошей репетицией для прекращения отношений с другими людьми. Сюзанна очень неглупая женщина, чтобы не понять этого.

— Джуди Ремсен сказала мне, что недавно ты послал Лестера куда подальше. Кто следующий в твоем списке? — поинтересовалась она.

Я не растерялся, достал из кармана квитанцию на бензин и стал внимательно ее изучать.

— Так, сейчас посмотрим… осталось еще девять фамилий. Завтра позвоню твоим родителям, тогда останется семь…

Она ничего не ответила, так как с нами были дети.

В Стенхоп Холл мы вернулись в понедельник, и несколько дней в доме царило оживление, так как к детям приходили их друзья. В небольших дозах мне это оживление по душе, особенно по праздникам — на Рождество, на День благодарения, на Пасху — это напоминает мне, вероятно, мои собственные школьные годы.

Дети из богатых семей, как правило, знают, как себя вести. Их с детства приучают к правильному ведению беседы со взрослыми. Они, конечно, с ними и вовсе бы не общались, но раз уж приходится, то ребята делают это умело. В жизни их ждет успех и счастье.

Каролин и Эдвард заказали себе билеты, естественно, на разные рейсы, так что мне предстояли две поездки в аэропорт Кеннеди, причем в неудобное время. Именно в такие минуты я начинаю жалеть, что у нас нет шофера. Мы могли бы отправить наших детей на такси, но, после того как я послал к черту своих родителей, я чувствую себя несколько… словом, не так, как всегда.

Дети наконец улетели, дом затих. Несколько дней подряд шли дожди. Я ездил в свой офис в Локаст-Вэлли, чтобы хоть чем-то заполнить дни, но много не наработал, только нашел один нужный мне документ, касающийся дома в Ист-Хэмптоне. Один из дней я провел за подсчетами моих расходов, пытаясь вычислить, какой же доход на капитал я получу после продажи дома и уплаты всех долгов. Я мог бы, как и прежде, вложить эти деньги в покупку нового дома и избежать налогов, но я знал, что не буду покупать новый дом в ближайшем будущем, возможно, даже — никогда. Эта мысль, возникшая внезапно, поразила меня до глубины души. Не то чтобы мне не хватало денег на эту покупку, нет, просто я принял решение не загадывать на будущее. Современная жизнь толкает человека к предсказуемости его будущего — рассрочка на тридцать лет, депозиты на семь лет, стабильные ставки и программы обеспечения в старости. Но последние события показали мне, что я неспособен предсказывать или планировать свое будущее, так черт с ним, с этим будущим. Поживем — увидим, я ведь всегда хорошо ориентировался, когда попадал в другие страны, так почему же я не сориентируюсь в будущем?

Прошлое — это другое дело. Вы не можете его изменить, но можете убежать от него, оставив там воспоминания и старых знакомых. Теперь моей целью стало плавание в бесконечном настоящем, я, как капитан на собственной яхте, должен был держать только главный курс, лишь слегка изменяя его в зависимости от ветров, течений и того, что появится на горизонте.

Я уже собирался покидать свой офис, как зазвонил телефон, и моя секретарша Анна вошла в мой кабинет, вместо того чтобы связаться со мной по селектору.

— Мистер Саттер, я знаю, вы просили не соединять вас ни с кем, но звонит ваш отец.

Я снова присел за стол, и, непонятно по какой причине, передо мной опять возникла картина: мы плывем с моим отцом в лодке, я вижу, как его рука сжимает мою. Потом моя рука выскальзывает из его ладони, я пытаюсь вновь поймать ее, но отец уже отвернулся, он разговаривает с кем-то, возможно, с моей матерью.

— Мистер Саттер?

— Скажите ему, что я не хочу с ним говорить, — ответил я секретарше.

Она, казалось, совсем не удивилась, просто кивнула и вышла. Я смотрел на зеленый огонек на моем телефоне, через несколько секунд он погас.

Из офиса я направился прямо в яхт-клуб. Я прошел к своей яхте, забрался в каюту и стал слушать, как по крыше барабанит дождь. В такую погоду лучше не выходить в море, но если очень надо, то, в общем, большой опасности нет. При таком ветре и дожде вы вполне сможете плыть, не подвергая свою жизнь опасности. Бывают шторма, при которых опасность неизмеримо больше, бывают очень опасные ураганы, представляющие прямую угрозу. Бывает так, что выйти в море означает неминуемую смерть.

Море учит многим простым навыкам, без которых не обойтись и в обычной жизни. Но мы всегда склонны забывать прописные истины или вспоминаем их с опозданием. Вот почему мы, как и моряки, иногда попадаем в беду.

Мы можем быть капитанами своей судьбы, подумал я, но не ее хозяевами. Или, как говорил мне, еще мальчишке, мой старый инструктор по парусному спорту: «Бог посылает тебе погоду, малыш. То, что она сделает с тобой или ты с ней, зависит от того, насколько ты хороший моряк».

Это то, что касается подведения итогов.

Глава 22

Рассвет утром в пятницу был светлым и ясным. Сюзанна уже давно встала и отправилась на прогулку верхом.

Занятия живописью в соседней усадьбе подошли к концу, и предполагалось, что скоро нас пригласят на просмотр — как только Анна Беллароза найдет подходящее место для картины, а Сюзанна подберет подходящую раму. Я сгорал от нетерпения, когда же настанет этот день. Шутка.

Я пил уже третью чашку кофе, решая, чем мне сегодня заняться, когда раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал голос Фрэнка Белларозы.

— Что у тебя сегодня? — спросил он.

— Семь.

— Что?

— Сегодня я встал в семь. Больше ничего. А у тебя?

— А мне надо кое-что у тебя спросить. Здесь поблизости есть какой-нибудь пляж?

— Здесь поблизости несколько сот миль пляжей. Тебе какой нужен?

— Я приметил тут одно место, знаешь, где заканчивается шоссе. Там еще есть знак «Проход воспрещен». Это что, ко мне относится?

— Это называется Фокс-Пойнт. Это частное владение, но пляжем пользуется вся Грейс-лейн. Там давно никто не живет, и владельцы усадьбы разрешили посещать пляж всем желающим.

— Вот и хорошо. Я прогуливался там на днях. У меня и в мыслях не было нарушать какие-то там запреты.

— Ты ничего и не нарушил. — Он что, свихнулся, что ли? Я добавил: — Да это и грех-то небольшой.

— Да. Там, где я раньше жил, тоже существовали всякие запреты, знаешь? Не гадь там, где живешь, и не плюй на тротуар. Если тебе очень не терпится, езжай за пределы Маленькой Италии и тогда уже делай что хочешь.

— Но в ресторанах устраивать стрельбу не возбраняется, не так ли?

— Это другое дело. Послушай, давай прогуляемся с тобой в это место.

— В Маленькую Италию?

— Нет, в Фокс-Пойнт. Жду тебя у ворот через пятнадцать-двадцать минут.

— У сторожевого домика?

— Да. Покажешь мне этот пляж.

Я понял, что ему надо что-то обсудить со мной, но он не хочет делать этого по телефону. В наших телефонных разговорах никогда не проскакивало то, что я являюсь его адвокатом. Я предполагал, что он собирается преподнести этот факт в качестве сюрприза для Феррагамо в нужный момент.

— О'кей? — уточнил он.

— О'кей.

Я допил кофе, натянул свои джинсы и мокасины и выждал двадцать минут, чтобы потом совершить десятиминутную прогулку до ворот «Альгамбры». Вы думаете, этот сукин сын уже прохаживался там? Нет. Тогда я подошел к сторожевому домику и постучал в дверь. Мне открыл Энтони-Горилла.

— Что? — спросил он.

Через его плечо я мог видеть одну из комнат домика. Она совсем не была похожа на подобную комнату у Аллардов, и в ней находилось еще одно гориллоподобное существо, видимо, это был Винни. За столом вместе с ним сидели две женщины, сильно смахивающие на проституток. Должно быть, это были Ли и Делия. Винни и проститутки, как мне показалось, нагло ухмылялись, глядя на меня.

Горилла снова повторил свое приветствие:

— Что?

Я переключил внимание на него.

— Ты что, не в курсе, почему я сюда пришел? Если меня позвали, ты должен сказать: «Доброе утро, мистер Саттер. Мистер Беллароза ждет вас». А свое «что» оставь при себе. Capisce?

Прежде чем Энтони успел извиниться или сказать что-то еще, на пороге появился дон Беллароза собственной персоной. Он что-то сказал Энтони на итальянском, затем сошел с крыльца и, взяв меня под руку, повел прочь.

Беллароза был в своем обычном костюме, то есть в блейзере, водолазке и брюках. Цвета на этот раз были выбраны соответственно — коричневый, белый и бежевый. Я заметил также, что он приобрел себе пару мокасин, а на левой руке носил теперь часы спортивного фасона «Порше», ценой долларов в двести. Кажется, он начал вживаться в образ обитателя здешних мест, вот только осталось растолковать ему, что нельзя носить нейлоновые эластичные носки.

Мы шли по Грейс-лейн в сторону Фокс-Пойнт.

— Таких людей, как Энтони, лучше не выводить из себя, — предупредил меня Беллароза.

— Пусть лучше он больше не выводит меня из себя.

— Да?

— Послушай. Если ты пригласил меня на свою территорию, то твои головорезы должны относиться ко мне с уважением.

— Да? Так ты тоже заговорил об уважении? Ты что, итальянец, что ли? — удивился он.

— Послушай, Фрэнк, ты сегодня же предупредишь своих молодцов, включая твоего шофера Ленни и этих недоумков с их стервами, что дон Беллароза относится к мистеру Саттеру с уважением и требует этого же от остальных.

Он молча смотрел на меня.

— Хорошо, но только не заставляй больше меня ждать тебя. О'кей?

— Постараюсь.

Мы пошли дальше по Грейс-лейн. Интересно, сколько людей сейчас наблюдало за нами из своих «башен из слоновой кости»?

— Слушай, тут ко мне заходил твой сын, — вдруг сказал Беллароза. — Он рассказывал тебе?

— Да. Он говорил, что ты провел его по всему поместью. Очень любезно с твоей стороны.

— А, ерунда. Хороший парень. Мы с ним поболтали немного. Он похож на тебя, верно? И так же любит задавать вопросы в лоб. Он меня спросил, откуда я взял столько денег на восстановление этой усадьбы.

— Ну, я не учил его задавать такие вопросы. Надеюсь, ты ему объяснил, что он лезет не в свое дело?

— Нет. Я сказал, что много работал в выгодной сфере бизнеса.

Надо будет поговорить с Эдвардом о невыгодности преступных занятий и о расплате за грехи, напомнил я себе. Урок Фрэнка Белларозы, преподанный им его детям, вероятно, был менее сложен и укладывался в три слова: «Старайся не попасться».

Мы дошли до конца Грейс-лейн, здесь дорога делает разворот вокруг скалы высотой футов в восемь. Существует легенда, согласно которой пиратский капитан Кидд, закопавший свои сокровища на Северном побережье Лонг-Айленда, использовал эту скалу в качестве исходной точки на карте, показывавшей, где зарыт клад. Я рассказал об этом Белларозе.

— Поэтому это место и называется Золотым Берегом? — спросил он.

— Нет, Фрэнк. Оно так называется потому, что здесь живут богатые люди.

— Понял. Кто-то уже откопал клад?

— Нет, но я могу продать тебе карту.

— Да? А я предложу тебе в обмен документ о моем праве собственности на Бруклинский мост.

Да, в случае с Фрэнком Белларозой мой юмор явно не срабатывал.

Мы пошли дальше, ко входу в Фокс-Пойнт. Сторожевой домик этого поместья был выстроен в виде миниатюрного замка. Вдоль стен усадьбы тянулись густые заросли деревьев и кустарника, так что с улицы невозможно было увидеть, что происходит за забором. Я вынул ключ и открыл замок на воротах.

— Как тебе удалось попасть внутрь? — спросил я Белларозу.

— Когда я проходил мимо, ворота были открыты, а на пляже резвились какие-то люди. Я тоже могу получить такой ключ?

— Вероятно, да. Я закажу для тебя дубликат. — Обычно те, кто открывает замок, ленятся запирать его за собой, именно поэтому Беллароза и попал в усадьбу. Но в этом человеке было нечто такое, что заставляло придавать большое значение даже мелочам. Мне все казалось, что за ним по пятам следуют его головорезы, что за ним продолжает следить Манкузо, и, хотя позади нас на дороге никого не было видно, я все же закрыл ворота на замок. — У тебя есть с собой оружие? — спросил я.

— А Папа Римский носит крест?

— Мне кажется, да. — Мы продолжали наш путь по дороге, которая когда-то была вымощена тоннами морских ракушек, но с годами совсем заросла травой. Деревья, росшие по бокам дороги, образовали подобие туннеля — сквозь него можно было пройти, едва не задевая годовой о ветки.

В каком-то месте туннель делал поворот и шел вниз по склону — вскоре в конце его забрезжил свет. Наконец мы оказались на самом пляже, великолепной полосе гальки длиной в милю. Растительность здесь постепенно переходила от высоких деревьев к полосе кустарника, от него — к зарослям высокой травы, а дальше — сплошная галька.

— Отличное место, — восхитился Беллароза.

— Спасибо за комплимент, — сказал я, создавая тем самым у него впечатление, что я имею какое-то отношение к этому месту.

Дорога вдоль побережья вывела нас к руинам большого дома поместья Фокс-Пойнт. Дом, построенный в начале двадцатых годов, имел очень смелую архитектуру для того времени: в конструкции использовалось много стекла, крыши частью были плоскими, а все трубы выведены наружу. Около двадцати лет назад дом сильно пострадал от огня, но в это время в нем уже никто не жил: последние обитатели покинули усадьбу в пятидесятых годах. На дом уже надвинулись песчаные дюны, он стал похожим на останки древнего ископаемого. Я еще помню, как он выглядел раньше, правда, я видел его только с яхты, издалека. Тогда мне часто нравилось представлять себя живущим в этом доме и любующимся морем с его балконов.

Беллароза осмотрел руины, затем мы направились к пляжу. Фокс-Пойнт считалось шикарным поместьем даже по стандартам Золотого Берега. Конечно, сейчас большинство купален, пирсов, пляжных павильонов было разрушено штормами и ветрами. Из всех строений более или менее сохранились два: бельведер и дворец удовольствий. Но бельведер уже опасно накренился, и скорее всего, совсем скоро он тоже разрушится из-за подвижки грунта.

Беллароза указал рукой на бельведер.

— У меня на участке такого нет. — Он внимательно осмотрел восьмигранное строение. — Его можно будет перенести ко мне в усадьбу?

— Да, только поторопись, а то его скоро заберет себе море.

— Никто возражать не будет?

— Нет, всем наплевать. Правда, существует Общество любителей бельведеров, но они там все чокнутые.

— Понятно. Твоя жена обожает рисовать эти вещи.

— Да. И устраивать в них пикники.

— Точно. Скажу Доминику, чтобы пришел и все посмотрел.

Я окинул взглядом бухту Саунд. Стоял ясный солнечный день, на воде играли блики, вдали пестрели разноцветные паруса яхт, горизонт у Коннектикута был ясен. Прекрасный день для тех, кто еще жив.

Беллароза отвернулся от бельведера и устремил свой взгляд на сооружение, расположенное дальше от берега на крепком грунте и массивном фундаменте. Он показал на него.

— А это что? В прошлый раз я тоже обратил на него внимание.

— Это называется дворец удовольствий.

— То есть место для развлечений?

— Да. Для развлечений. — Самые богатые и беспечные обитатели Золотого Берега выстраивали эти сооружения в своих поместьях где-нибудь подальше от главного дома и развлекались в них. Дворец в Фокс-Пойнте использовали в годы Второй мировой войны под склад военного снаряжения, так как он был выстроен в виде большого ангара из кирпича и стали. Но если взглянуть на него сверху, можно было увидеть, что большая часть крыши сделана из веселеньких голубых стеклышек, поэтому, если иногда мне удается полетать над этой местностью на спортивном самолете, я без труда отличаю этот дворец от всех остальных.

— Как же они тут развлекались? — поинтересовался Беллароза.

— Занимались любовью, играли в азартные игры, выпивали, устраивали теннисные турниры. Можешь сам продолжить список дальше.

— Покажи-ка мне этот дворец.

— Пойдем.

Мы прошли сотню ярдов и проникли внутрь через разбитую стеклянную дверь.

Гимнастические кольца, висевшие под потолком этого дворца удовольствий, делали его несколько похожим на современный спортивный зал, а пол из мозаичной плитки и мозаика на окнах наводили на мысль о влиянии модернизма на архитектора. Дворец неплохо сохранился, если учесть, что им никто не пользовался с 1929 года.

В одном из крыльев здания находился крытый корт с крышей из голубого стекла. Крыша, очевидно, протекала, и все теннисное поле заросло какой-то травой, которой, видимо, пришлось по вкусу голубоватое освещение. Сетка давно исчезла, так что Беллароза растерянно рассматривал еще одно странное сооружение ушедшей эпохи.

— Это что? — спросил Беллароза.

— Зал для игры в мяч.

— Не шутишь?

Мы прошли в другое крыло, в котором располагался гимнастический зал. За ним виднелся крытый голубым стеклом бассейн. Здесь же был солярий. В западном крыле находились апартаменты для гостей, кухня и комнаты слуг.

Пока мы обходили дворец, Беллароза был непривычно молчалив и лишь однажды заметил:

— Эти люди жили, как римские цезари.

— Да, они ни в чем себе не отказывали.

Мы прошли в восточное крыло, в котором располагался большой зал для игры в мяч, похожий на огромную пещеру.

— Madonna! — восторженно воскликнул Фрэнк.

— Да уж, — согласился я. Мне вдруг пришло на память, что где-то здесь имелась особая комната, в которую удалялись, чтобы выпить спиртного во времена «сухого закона». Но я не смог отыскать ее. Даже я, проживший всю жизнь на Золотом Берегу, находился под впечатлением от безумной роскоши, которой окружали себя здесь прежние обитатели. Совершив круг, мы вернулись к бассейну, выложенному мозаикой.

— Почему бы нам не устроить здесь римскую оргию? Ты приведешь сюда дикого медведя, — предложил я.

— Да, черт побери, должно быть, у этих людей было много друзей.

— У богатых всегда много друзей.

— Послушай, а это место продается?

Я так и знал. Этот тип хотел знать цену всего, что его окружало, и купить все, что он не смог бы украсть.

— Да, продается. Ты что, собрался скупить всю Грейс-лейн?

— Я люблю собственность. Люблю иметь много земли. — Он захохотал.

— Тогда поезжай в Канзас. Здешняя земля стоит по миллиону долларов за акр.

— О Боже! Кто же ее купит за такую цену?

«К примеру, главари мафии», — подумал я, а вслух сказал:

— Иранцы.

— Кто?

— Иранцы ведут сейчас переговоры с семьей, которая владеет этим поместьем. Их фамилия Моррисон, они живут сейчас в Париже. У них куча денег, но они не хотят тратиться на восстановление усадьбы. Они, по-моему, даже отказались от американского гражданства.

Фрэнк, видимо, начал обдумывать услышанное. Мы вышли через разбитую дверь на улицу.

— А какого черта сюда лезут иранцы? Что они хотят здесь сделать?

— Здесь ведь много выходцев из Ирана. Они хотят в складчину купить это поместье и превратить дворец удовольствий в мечеть. Возможно, на эту мысль их натолкнула крыша из голубого стекла.

— Мечеть? Это что, церковь у арабов?

— Да, у мусульман. Иранцы — мусульмане, они не арабы.

— Все они чурки в их песках.

Зачем я что-то объясняю этому человеку?

Он ткнул пальцем в мою сторону.

— И вы что, позволите им это сделать? — спросил он.

— Кого ты имеешь в виду?

— Сам знаешь кого. Вас, здешних. Вы что, допустите это?

— Отсылаю тебя к Первой поправке к американской Конституции — созданной, как ты, наверное, знаешь, здешними — там говорится о свободе вероисповедания.

— Да, но, господи, ты слышал когда-нибудь, как эти люди молятся? У нас в квартале жили несколько арабов. Какой-то шут взбирался на крышу и выл как гиена. Мне что же, придется выслушивать здесь то же самое?

— Возможно. — Мы продолжали нашу прогулку по поместью, я свернул в сторону бельведера.

Видно было, что мое сообщение не обрадовало Фрэнка.

— Эта баба из бюро по недвижимости мне ни слова об этом не сказала, — проворчал он.

— Она и мне про тебя ничего не сказала.

Он задумался, очевидно прикидывая, как отнестись к моим словам: как к личному оскорблению или как к намеку на его мафиозность.

— Чертовы иранцы… — снова заворчал он.

Самое время было преподать ему урок гражданского права и напомнить основные принципы американской жизни. Но, подумав, я решил отказаться от нотаций, это все равно что учить свинью петь: вы даром тратите время, а свинью это раздражает. Поэтому я сказал:

— Ты можешь сам купить эту землю.

— Сколько за все? — спросил он.

— Здесь не так много земли, как в Стенхоп Холле или в «Альгамбре», но участок граничит с морем, поэтому цена будет приблизительно десять-двенадцать миллионов.

— Немалые деньги.

— Но цена все время растет. Если ты начнешь перекупать землю у иранцев, они повысят ее до пятнадцати миллионов.

— Я не занимаюсь такими вещами. Ты просто должен свести меня с нужными людьми, с владельцами.

— Ты предложишь им свой наилучший вариант и убедишь их, что это и их лучший вариант?

Он взглянул на меня и улыбнулся.

— Ты быстро учишься, советник.

— Что ты станешь делать с этим участком?

— Не знаю. Пусть здесь будет бассейн. Я разрешу всем пользоваться пляжем. Чертовы арабы не позволили бы этого, у них ведь строгости насчет женской одежды. Знаешь? Они даже в море купаются с этими дурацкими лоскутами на голове.

— Никогда бы этого не подумал. — Интересно, он на самом деле собирается покупать Стенхоп Холл и Фокс-Пойнт и сохранить за собой «Альгамбру»? Или просто пускает пыль в глаза? Для человека, которому грозит обвинение в убийстве и у которого куча врагов, у него чересчур много далеко идущих планов. Настоящий мужик. Этого у него не отнимешь.

Мы поднялись по тропинке к бельведеру и вошли внутрь восьмигранного строения. Оно было целиком деревянное, краска из-за близости моря облупилась. Внутри оказалось очень чисто, очевидно, благодаря стараниям любительниц бельведеров. Хорошо бы, они научились еще и красить их.

Беллароза осмотрел строение.

— У вас на участке есть такой же. Мне нравится. Приятно посидеть, потолковать. Надо будет прислать сюда Доминика, пусть посмотрит. — Он присел на скамейку, которая шла вдоль стен бельведера. — Садись, поговорим.

— Я постою. Ты говоришь — я внимательно слушаю.

Он достал из кармана сигару.

— Будешь? Настоящая, кубинская.

— Нет, спасибо.

Он развернул обертку сигары и закурил при помощи своей золотой зажигалки.

— Я попросил твою дочь привезти мне с Кубы настоящих «Монте-Кристо». Твой сын должен был передать ей мою просьбу.

— Был бы признателен, если бы ты не втягивал моих детей в контрабанду.

— Не бойся, если ее поймают, я о ней позабочусь.

— Я сам адвокат. Я о ней и буду заботиться.

— Что она делает на Кубе?

— Откуда ты узнал, что она едет на Кубу?

— Твой сын мне сказал. А сам он едет во Флориду. Я дал ему несколько полезных фамилий.

— Что за фамилии?

— Моих друзей. Эти люди всегда помогут ему, если он назовет им мою фамилию.

— Фрэнк…

— А что такого? На то они и друзья. Вот на Кубе у меня друзей нет. Так почему твоя дочь решила туда поехать?

— Будет там бороться за мир.

— Да? Здорово. Но кому это нужно? Возможно, я увижусь с ней, когда она опять здесь появится.

— Конечно. Тебе же надо будет забрать свои сигары.

— Да. Как дела с твоими подоходными налогами?

— Мельцер, кажется, все улаживает. Спасибо.

— Не за что. Так уголовного дела не будет?

— Во всяком случае, он так сказал.

— Хорошо. Мне не хотелось бы, чтобы мой адвокат сел в тюрьму. Сколько берет с тебя Мельцер?

— Двадцать сразу и половину того, что он для меня сбережет.

— Неплохо. Если срочно понадобятся наличные, обращайся ко мне.

— Под какой процент даешь?

Улыбаясь, он вынул изо рта сигару.

— Для тебя процент будет таким же, как в банке.

— Спасибо, у меня пока с деньгами проблем нет.

— Твой сын сказал, что ты продаешь летний дом, чтобы рассчитаться с налогами.

Я ничего не ответил. Я не мог себе представить, что Эдвард мог об этом рассказывать.

— На этом рынке недвижимость не продают, ее покупают, — добавил Беллароза.

— Спасибо за совет. — Я поставил ногу на скамейку и стал смотреть на море. — Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Ах, да. О Большом жюри присяжных. Они собирались в прошлый понедельник.

— Я читал об этом.

— Да, этот чертов Феррагамо обожает общаться с прессой. Так вот, они предъявят мне обвинение в убийстве через две, максимум через три недели.

— Может быть, и не предъявят.

— Ну да. Может быть, и Папа Римский — еврей, — усмехнулся он.

— Но он носит крест.

— Не знаю, в курсе ли ты, как это все происходит. Значит, сначала генеральный прокурор получает обвинительное заключение от Большого жюри присяжных. Ему вручают его в запечатанном конверте, и обвинение оглашается только в момент его предъявления. Прокурор идет с этим обвинением и ордером на арест к федеральному судье, чтобы тот подписал этот ордер. Обычно эта процедура происходит по понедельникам, так что рано утром во вторник они присылают агентов ФБР, и те приходят за тобой в шесть-семь часов утра. Улавливаешь?

— Нет, я ведь занимаюсь налогами.

— Они приходят пораньше, чтобы застать человека дома и взять его еще тепленьким, знаешь, как в России. Capisce?

— Почему именно во вторник?

— Вторник это хороший день для больших новостей. Понимаешь? Понедельник — не то. Пятница — тоже. О выходных вообще речи нет. Ты думаешь, Феррагамо — дурак?

Я чуть не расхохотался.

— Ты серьезно?

— Да, это все серьезно, советник.

— Аресты по подозрению в убийстве вроде никак не связаны с выпусками новостей.

Теперь была его очередь смеяться. Ха-ха-ха.

— Тебе пора повзрослеть, — добавил он.

Это замечание меня немного задело, но я сдержался, так как мне было интересно его слушать.

— Но они могут арестовать тебя и в среду, и в четверг, это тоже хорошие дни для горячих новостей, — сказал я.

— Да, верно. Они могут. Но для крупной рыбы они всегда приберегают вторник. Таким образом, у них на раздувание шумихи в газетах есть среда и еще как минимум часть четверга. А если они придут за тобой в четверг, а тебя не окажется дома, тогда им остается только пятница. Они в дерьме и ни в какие новости не попадают.

— Да. Теперь понятно. Итак, они арестовывают тебя во вторник. Что дальше?

— Так вот. Они везут меня отсюда на Федерал-плаза, в штаб-квартиру ФБР, и мурыжат меня там какое-то время. Затем они отвозят меня на Фоли-сквер, там находится Федеральный суд. Понял? Туда меня доставляют уже в наручниках примерно в девять, в десять часов. К этому времени этот чертов Феррагамо собирает там чуть ли не половину журналистов со всего мира, все они суют мне в лицо микрофоны и все снимают своими камерами. Затем следует еще несколько процедур, и только после этого обвиняемому разрешается вызвать своего адвоката. — Он поглядел на меня. — Понимаешь?

— А что, если в тот момент адвокат находится, скажем, на Кубе?

— Он там быть не должен. Мне нет необходимости даже звонить ему, так как он приходит ко мне каждый вторник часов в пять утра выпить чашечку кофе. Каждый вторник, начиная со следующего.

— Понимаю.

— Вот. Поэтому когда заявляются ребята из ФБР, то мой адвокат следит, чтобы все было по закону. Потом мой адвокат садится в машину вместе с Ленни и едет вслед за мной на Федерал-плаза и на Фоли-сквер. Он не скрывается на Кубе, а постоянно находится рядом со своим клиентом. Capisce?

Я кивнул.

— Кроме того, мой адвокат носит с собой дипломат, в котором лежат наличные и документы, подтверждающие право собственности на недвижимость. Это будет необходимо, когда адвокату нужно будет освобождать своего клиента под залог. Мой адвокат получит в виде денег и документов четыре-пять миллионов.

— Тебя никто не освободит ни под какой залог, Фрэнк, если тебе предъявлено обвинение в убийстве со стороны федерального жюри присяжных.

— Ошибаешься. Слушай внимательно. Мой адвокат должен будет убедить судью, что Фрэнк Беллароза — ответственный человек, он имеет многочисленные связи в обществе, в котором он живет, он владеет шестнадцатью предприятиями, за которыми требуется каждодневный присмотр, у него, наконец, есть жена и дети. Мой адвокат расскажет судье, что его подзащитный никогда прежде не обвинялся в совершении преступлений, связанных с насилием, он знал заранее о визите агентов ФБР, не предпринимал попыток к бегству и последовал добровольно за представителями закона. Мой адвокат был тому свидетелем. Мой адвокат скажет судье, что знает мистера Белларозу лично, как друга, он знаком также с миссис Белларозой, он является соседом супругов Беллароза и может лично гарантировать, что его подзащитный не скроется от правосудия. Понимаешь?

Еще бы я не понимал.

— О'кей. Таким образом, судья, вроде бы и не помышлявший об освобождении под залог, вынужден теперь серьезно отнестись к заявлению адвоката. К тому моменту Феррагамо уже поставлен в известность о том, что Фрэнк Беллароза был готов к аресту, что у него наготове залог и имеется высококвалифицированный адвокат Поэтому Феррагамо мчится в суд и начинает давить на судью. «Ваша честь, это очень серьезное обвинение, та-та-та. Ваша честь, это опасный человек, он убийца, та-та-та». Тут мой адвокат вступает в схватку с федеральным прокурором и говорит о том, что освобождение под залог вполне обосновано, что обвинение построено на песке, та-та-та. У нас вот здесь в дипломате имеется пять миллионов, и я даю личную гарантию, ваша честь. Джон Саттер, адвокат с Уолл-стрит, готов поручиться своей репутацией. Так? Феррагамо не готов к такому повороту событий, теперь получается, что его самого взяли тепленьким. Он из кожи вон лезет, только бы запрятать этого Белларозу за решетку, к «баклажанам». Если это удастся, у него в семье будет праздник, он будет со своими друзьями смотреть новости и упиваться победой, а я в это время буду сидеть на нарах и отбиваться от педиков-негров. Понимаешь, о чем я говорю?

У Фрэнка была своеобразная манера выражать свои мысли.

— Понимаю, — тем не менее сказал я.

— Так. И ты понимаешь, что этого нельзя допустить, советник. Ты не должен этого допустить.

— Я припоминаю, ты мне говорил, что Феррагамо заинтересован в том, чтобы ты после предъявления обвинения оказался на свободе. С тем чтобы твои друзья или твои враги смогли прикончить тебя еще до суда.

— Да. Верно, я это говорил. Объясняю, в чем дело. Феррагамо знает, что если он засадит меня в тюрьму, то я направлю протест по поводу отказа в освобождении под залог. Верно? Но это затянется на несколько недель. И когда меня во второй раз привезут к судье, Феррагамо заявит, что на этот раз он не имеет ничего против освобождения под залог. Он подмигивает судье и что-то шепчет ему на ухо. Мол, теперь ФБР будет присматривать за мистером Белларозой. Но все это чепуха, у него на уме совсем другое. ФБР и так следит за мной уже двадцать лет, и мне от этого ни жарко ни холодно. Но судья тоже подмигивает Феррагамо и отпускает меня. Но учти, перед этим я две-три недели провел в тюрьме. Понимаешь? Поэтому Феррагамо пускает слух, что я начал колоться, что я начал сдавать своих друзей одного за другим только для того, чтобы мне скостили срок. Поэтому к моменту выхода из тюрьмы я уже мертвец. Так вот, советник, именно поэтому так важно, чтобы я вышел на свободу именно из здания суда в тот же день. Тогда у меня будет возможность контролировать все, что происходит. Понимаешь?

— Да. — Теперь я прекрасно понимал, почему именно я, а не Джек Вейнштейн должен был защищать в суде мистера Фрэнка Белларозу. Это должен быть обязательно Джон Уитмен Саттер, потомок знаменитого Уолта Уитмена, сын знаменитого Джозефа Саттера — легенды Уолл-стрит, муж Сюзанны Стенхоп (фамилия входит в число четырехсот богатейших семей Нью-Йорка). Кроме того, он — старший партнер известной фирмы «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс», член престижнейших клубов «Крик» и «Сиуанака Коринф», не говоря уже о том, что он — уважаемый член общины епископальной церкви, выпускник Йельского университета, обладатель диплома Гарварда, друг Рузвельтов, Асторов и Вандербильтов. Совершенно случайно он также оказался другом обвиняемого. Так вот, этот самый знаменитый Джон Саттер лично гарантирует в открытом судебном заседании, что его подзащитный мистер Фрэнк Беллароза не нарушит условий освобождения под залог. И судья не сможет не прислушаться к этому заявлению, ему будут внимать многочисленные журналисты, находящиеся в зале. Они разнесут эту новость по всем телеканалам трех штатов, а возможно, и всей страны. Этот негодяй — гений! Но когда он успел продумать все это? Неужели еще тогда, когда окликнул меня в питомнике Хикса? Еще тогда? Мистер Саттер! Вы ведь мистер Саттер, не так ли?

Но он, конечно, мог придумать все это еще раньше. Он уже знал заранее, кто я, он знал, что я — адвокат, что я — его сосед. У него уже был наготове изложенный мне сейчас сценарий, который предупреждал поползновения его врагов. Что еще более поразительно, так это то, что он считал меня послушным исполнителем его воли даже после того, как я несколько раз отшивал его. Так что не случайно, что этот человек жив и до сих пор на свободе, — и это при том, что его враги — федеральные и местные спецслужбы, колумбийцы, мафиози и прочие уже на протяжении тридцати лет охотятся за ним. Дело не в том, что они ленивы или нерасторопны. Дело в том, что им далеко до Фрэнка Белларозы, он для них слишком сильный соперник.

В свое время я был бы счастлив увидеть его за решеткой… возможно, даже мертвым. Но теперь все это стало представляться мне уже не столь однозначным. Так бывает, когда вам попадается на крючок акула. Вы ненавидите ее, боитесь, но спустя два часа начинаете испытывать к ней уважение.

Слова Белларозы прервали мои размышления.

— Итак, ты все понял? — спросил он.

Я кивнул.

— Мы должны во что бы то ни стало покинуть зал суда до того, как у них начнется перерыв на ленч, — продолжал он. — Я не собираюсь ждать в камере суда, пока они перекусят. Лучше мы сами отправимся куда-нибудь и отпразднуем победу. Может быть, в кафе «Рим». Это недалеко от здания суда. Надо угостить тебя жареными кальмарами. Примерно в это время Феррагамо соберет одну из своих чертовых пресс-конференций. Он пропустит ленч, чтобы успеть к пятичасовому выпуску новостей. Верно? Он объявит о предъявлении обвинения, о моем аресте и все такое. Он будет не прочь объявить и о том, что я за решеткой, но вместо этого ему придется глотать неприятные вопросы репортеров и нагоняи от начальства. Но что-то ему все-таки удалось, он счастлив, он встретится со своей подружкой и трахнет ее, а потом поедет домой на вечеринку. А мы в это время покрутимся по городу, снимем хорошие номера в гостинице, посмотрим новости, пригласим друзей. Ты можешь сделать несколько заявлений для прессы, но не увлекайся этим. И напомни, чтобы я позвонил своей жене. Ты же знаешь, как жены в этих случаях переживают. Хотя нет, ты, наверное, не знаешь. Я тебе скажу. Им эти аресты очень не по душе. Поэтому, возможно, твоей жене лучше отвлечь Анну чем-нибудь, хотя бы до того момента, пока подъедут ее родственники, и они начнут все вместе рыдать, варить и жарить что-нибудь на кухне. О'кей? Но о том, о чем мы сейчас говорили, твоей жене — ни слова. Capisce? И будь на месте в течение ближайших двух-трех недель. Ты не собираешься уезжать куда-то в отпуск или по другим делам?

— Думаю, что нет.

— Отлично. Будь наготове. Постарайся высыпаться по понедельникам. Договорились? Проговаривай про себя свои выступления в суде. Сделай так, чтобы этим хреновым обвинителям жарко стало. Мы должны выглядеть в суде как надо. — Он посмотрел на меня. — И никакой тюрьмы, советник. Никакой тюрьмы. Я тебе это обещал, теперь ты обещай мне то же самое. Понял?

— Обещаю, что сделаю все, что в моих силах.

— Хорошо. — Он встал и похлопал меня по плечу. — Послушай, есть тут еще одна проблема. В Бруклине у меня помидоры созревали размером с бычьи яйца. А здесь в середине июля висят какие-то зеленые шарики для пинг-понга. А у вас помидоры вон какие, и это на тех кустах, которые я вам дал. Помнишь? Наверное, все дело в почве. Не то чтобы я очень переживаю по этому поводу. В общем, это трудно понять. Так чего я хочу? Давай поменяемся. Ты мне отдаешь эти помидоры, а я тебе взамен что-то другое. У меня в этом году неплохо уродилась фасоль. О'кей? По рукам?

Я фасоль терпеть не могу, но мы ударили по рукам.

Глава 23

Несколько дней спустя после памятного разговора в Фокс-Пойнте я решил заняться мелким ремонтом своей яхты. Было утро рабочего дня, и я, как обычно, увиливал от своей работы в офисе. Мои партнеры не жаловались в открытую на мое частое отсутствие, так как, с одной стороны, они не ждали от меня ничего другого летом, а с другой стороны, они считали меня человеком ответственным, который не допустит полного краха фирмы. Тут они заблуждались, на моем столе накапливались горы неразобранных документов, на звонки никто не отвечал, офисом в Локаст-Вэлли никто не руководил. Впрочем, люди даже лучше работают, когда никто не стоит у них над душой.

Мне нравится ухаживать за яхтой, но плавать на ней все же приятнее. Дело только в том, что для полноценного плавания нужно как минимум два человека, а в рабочий день не так-то просто найти себе компаньона. Каролин и Эдвард уехали, а Сюзанна относится к плаванию под парусом прохладно, примерно так же, как я к прогулкам верхом, так что она отказалась составить мне компанию.

При желании можно было бы найти кого-нибудь из моих друзей, но в последнее время я старался избегать людей. Некоторые нанимают экипаж из школьников, которым все равно нечего делать во время каникул, но и эта мысль была мне не по душе, я не хотел видеть на борту других детей вместо моих собственных. Поэтому в тот день я решил ограничиться приведением яхты в порядок.

Еще издали я услышал скрипучие шаги. Кто-то направлялся в ботинках на кожаной подошве в мою сторону. Было время отлива, так что мне пришлось распрямиться на палубе и прищурить глаза, чтобы разобрать, кого это несет. В первый момент я разглядел только одно: этот человек был одет явно не по сезону — в костюм. Он остановился у края пирса и сказал:

— Разрешите пройти на борт?

— Только не в этих ботинках.

Тогда мистер Манкузо из ФБР послушно снял свои ботинки и спрыгнул на палубу из тикового дерева в носках.

— Доброе утро, — приветствовал он меня.

— Buon giorno, — ответил я.

Он улыбнулся, продемонстрировав два ряда неестественно широких зубов.

— Боюсь, с моим появлением ваша жизнь не покажется вам такой безоблачной, как раньше, — заявил он.

— Ну что вы, я уже женат, мне бояться нечего. — На этот раз я пошутил удачно. Он улыбнулся еще шире. Видно, он был из тех, кто улыбается нечасто, но мой юмор он оценил. Словом, его настроение мне понравилось.

— У вас найдется несколько минут? — спросил он.

— Для моей страны, мистер Манкузо, у меня нет ничего, кроме времени. Денег у меня в обрез, терпение тоже кончилось. — Я снова принялся за свою работу, которая состояла в том, что я сматывал в бухту полудюймовый канат.

Мистер Манкузо аккуратно поставил свои башмаки на палубу и стал наблюдать за мной. Затем окинул взглядом яхту.

— Отличное судно.

— Благодарю за комплимент.

— И место здесь отличное. — Он махнул рукой, показывая на здание клуба. — Экстракласс.

— Стараемся. — Я закончил сматывать канат и посмотрел на мистера Манкузо. Его лицо имело все такой же землистый оттенок, как и тогда в апреле. На нем был легкий бежевый костюм, неплохо сшитый, хорошие рубашка и галстук и, как я мог теперь видеть, прекрасные носки. Но забавный хохолок на голове все так же портил впечатление.

— Хотите, побеседуем здесь, мистер Саттер? Или пойдем в каюту? Или поговорим в другом месте?

— Несколько минут — это сколько?

— Может быть, полчаса-час.

— Вы когда-нибудь ходили под парусом? — спросил я его после минутного раздумья.

— Нет.

— Сейчас вам представится такая возможность. Кстати, пиджак и галстук вам лучше снять.

— Мне тоже так кажется. — Манкузо скинул пиджак, под которым оказалась портупея с кобурой. Он был вооружен, насколько я мог понять, браунингом.

Я осмотрелся вокруг.

— Возможно, это лучше снять в каюте, — предложил я и показал вниз. — Каюта там.

— Согласен. — Он нырнул вниз и появился через несколько минут без галстука и босиком. Брюки и рукава рубашки были засучены. Вид у него стал еще более нелепым. Я встал у руля и завел мотор.

— Знаете, как надо отчаливать? — спросил я.

— Это-то я смогу.

Он действительно неплохо с этим справился. Через несколько минут мы выбрались на простор. Я стоял у руля, хотя предпочел бы заняться парусами. Однако с таким членом экипажа, как Манкузо, лучше было отплыть подальше от берега и уже тогда ставить паруса.

Я повел свою яхту «Пауманок» через Плам-Пойнт в бухту Колд-Спринг, затем повернул на север к Саунду. Только здесь я заглушил мотор. Не покидая руля, я скомандовал мистеру Манкузо:

— Видите эту лебедку? Сделайте несколько оборотов — таким образом мы установим грот.

Он последовал моим указаниям, и грот был поднят. Подхваченная легким бризом, яхта заскользила по заливу. Я показал ему, как ставить остальные паруса. Бедному мистеру Манкузо приходилось ползать по палубе в своих хороших штанах, которые, боюсь, ему придется выбросить после нашей прогулки. Но он, казалось, был в прекрасном настроении, так же, впрочем, как и я. Ему, наверное, не терпелось поговорить со мной, но пока он довольствовался тем, что работал подручным.

Он довольно быстро всему научился: усвоил, по крайней мере, терминологию и уже через час мог отличить гик от спредера и бакштаг от оверштага.

Как я уже говорил, ветер был несильный, но он дул с юга и нес нашу яхту прямо к Саунду. Милях в трех от Ллойдс Нек я показал ему, как убирать паруса. Учитывая направление ветра и то, что был отлив, мы могли спокойно дрейфовать, не опасаясь, что нас снесет к мелям у берега. Я вернулся к рулю и снова стал изображать из себя капитана.

— Ну как, понравилось? — спросил я мистера Манкузо.

— Да, действительно здорово.

— Когда ветер покрепче, да волны повыше, да темень непроглядная, плавать еще интереснее, уверяю вас. Особенно если и мотор у вас заглохнет.

— Что же в этом интересного?

— Как что? Неужели неинтересно видеть, как наступает твой смертный час?

— Да, в самом деле интересно.

— Но смысл, конечно, в том, чтобы не погибнуть. Поэтому вы начинаете бороться со стихией и пытаетесь добраться на яхте до берега. Возможно, спасение в том, чтобы запустить мотор на полную мощность и пойти против ветра. А иногда надо всего лишь стать на якорь. В море нельзя делать глупостей. Это вам не бумажки перебирать.

— Примерно раз в год мне приходится решать, применять оружие или нет. Так что я понимаю, о чем вы говорите, — сказал он.

— Хорошо. — Решив, что на этом разговоры на тему «Ты меня уважаешь?» можно закончить, я спустился вниз и принес нам две чашки кофе из термоса. — Вот. — Я поставил одну из них перед Манкузо.

— Спасибо.

Я стоял у руля в своих потертых джинсах и майке, одной рукой управляя яхтой, а в другой держа чашку с кофе. Видок у меня был — что надо. Со своего мостика я сверху вниз смотрел на мистера Манкузо в его нелепом наряде. Он имел весьма бледный вид.

— Кажется, вы хотели о чем-то поговорить со мной? — произнес я.

Он, казалось, начал мучительно вспоминать, о чем же он хотел поговорить, словно предмет для разговора уже потерял для него всякую значимость. Наконец он промолвил:

— Мистер Саттер, вот уже почти двадцать лет, как я служу в ФБР.

— О, у вас, должно быть, интересная биография.

— Да. Большую часть этого времени мне приходилось участвовать в различных операциях по борьбе с организованной преступностью. Моя специализация — это мафия.

— Сахару хотите? К сожалению, не могу предложить молока.

— Нет, спасибо. Так вот, я повидал немало из жизни преступного мира. Должен вам сказать, мистер Саттер, в этом мире нет никакой романтики.

— А кто говорил, что есть?

— Они ломают жизнь людям, мистер Саттер. Продают наркотики детям, вовлекают девчонок в проституцию, вымогают деньги у честных бизнесменов. Они дают деньги под процент, а потом вытряхивают все, что есть за душой у тех, кто взял у них в долг. Они занимаются подкупом профсоюзов и политиков…

— Не уверен, кто кого подкупает в данном случае.

— Они убивают людей…

— Они убивают себе подобных. Но они не трогают полицейских, бизнесменов, судей, обычных людей, таких, как мы с вами. Я понимаю, о чем вы говорите, мистер Манкузо, но простой человек больше обеспокоен и запуган уличной преступностью, насилием, угоном машин, вооруженными ограблениями и наркоманами. Я сам знаю людей, которые пострадали именно от этого типа преступлений. И напротив, не знаю ни одного, кому угрожала бы мафия. Capisce?

Услышав последнее слово, он улыбнулся, затем кивнул в знак согласия.

— Да, я понимаю это, мистер Саттер. Но и вы должны признать, что организованная преступность угрожает непосредственно всему обществу…

— Да, я это признаю. Я уже говорил вам, что первым занял бы место на скамье присяжных, если бы был начат процесс против мафии. Не уверен, что так поступило бы большинство честных людей. Знаете почему? Потому что они запуганы, мистер Манкузо.

— Вы правы, мистер Саттер. Люди действительно запуганы бандитами…

— Конечно, и именно поэтому они боятся входить в число присяжных. Но это отдаленная перспектива. А вот что действительно представляет каждодневную опасность, так это уличная преступность.

— ФБР не занимается патрулированием улиц, мистер Саттер. Вы говорите сейчас о вещах, которые нас не касаются.

— Хорошо, давайте поговорим о мафии. Так почему же человек боится в том случае, когда ему приходится становиться присяжным или свидетелем по делу, связанному с организованной преступностью? Я вам скажу почему. Все дело в том, что вы не справляетесь со своими обязанностями.

Кажется, впервые за время нашей беседы мистер Манкузо изобразил на лице неудовольствие. Надо признать, он проявил немало терпения, но теперь я, кажется, его достал. Я, кстати, всего лишь провоцировал его, хотел, чтобы он стал уверять меня, что ФБР контролирует ситуацию, что порядок начинает обеспечиваться, что через несколько недель, максимум через месяц, я смогу совершенно спокойно разгуливать ночью по Нью-Йорку, не опасаясь за свою жизнь. Но он не стал этого обещать. Хотя и попробовал сообщить мне кое-какие обнадеживающие сведения.

Он поставил чашку на палубу и встал.

— Должен вам сказать, мистер Саттер, что со своими обязанностями мы справляемся. Скажу больше — мы выигрываем войну у организованной преступности.

— Вы не сообщали об этом мафии?

— Они и так это прекрасно знают. Они знают об этом больше, чем американский народ, которого потчуют в основном плохими новостями. Так что, если позволите, я могу предложить подходящий заголовок для грядущих газетных статей: МАФИЯ ОТСТУПАЕТ.

Я улыбнулся, но промолчал.

— Начиная с 1984 года, — продолжал он, — федеральное правительство добилось осуждения сотен преступников, действуя в соответствии с актом РИКО — системой мер против вымогательства и коррупции. Мы сумели вернуть в казну миллионы долларов, мы уничтожили или добились почти полного прекращения деятельности практически всех двадцати четырех преступных группировок в стране. В Америке остался только один форпост мафии, и он находится в Нью-Йорке. Четыре из пяти преступных кланов в Нью-Йорке уже разрушены уголовными преследованиями, смертями их главарей и отходом их от преступной деятельности. Все эти знаменитые доны уже сошли со сцены. Остались довольно невзрачные фигуры. И только один преступный клан сохраняет свою силу, только один главарь представляет серьезную опасность.

— Кто бы это мог быть?

Мистер Манкузо, завершив этот самодовольный монолог, улыбнулся.

— Вы сами знаете кто.

— Нет, скажите вы, о ком речь, — настаивал я.

— Речь идет, естественно, о Фрэнке Белларозе и ваших с ним взаимоотношениях.

— Понимаю. — Мистеру Манкузо удалось заинтриговать меня. Я вдруг понял, что теперь он может ответить на несколько моих вопросов, а не наоборот. Я задал первый.

— Насколько богат мистер Беллароза? — спросил я.

— Мы считаем, что общий доход от незаконных операций его империи составляет около шестисот миллионов долларов в год…

— Шестьсот миллионов? Mamma mia.

Мистер Манкузо улыбнулся.

— Да. Но я не в курсе, какова его чистая прибыль и какой частью этой прибыли он может распоряжаться лично. Мы совершенно точно знаем, что имеется четырнадцать фирм, зарегистрированных на его имя…

— Шестнадцать.

Мистер Манкузо уставился на меня, затем продолжил:

— …четырнадцать или больше фирм, облагаемый налогом доход от которых составил за прошлый год пять с половиной миллионов долларов.

— И он уплатил налоги?

— О да. Он заплатил даже лишнее. Федеральная налоговая служба возвратила ему около двухсот тысяч долларов. Несколько лет назад у него были серьезные проблемы с уплатой налогов, и ему пришлось почти полтора года пробыть за решеткой. Поэтому к уплате налогов от своей законной деятельности он подходит очень серьезно, — добавил мистер Манкузо. — Я не удивлюсь, если он обратится к вам с просьбой помочь ему в этом вопросе.

— А почему вы предполагаете, что ему не хватает этих пяти с половиной миллионов в год?

— Здесь есть несколько моментов, мистер Саттер. Беллароза — не обычный человек. Он принимает решения совсем не так, как это делаем мы с вами. Этот человек пробился на вершину могущества в одной из крупнейших преступных группировок Нью-Йорка по трупам как минимум девяти человек, которых он убил сам или через наемных убийц. Эти люди, как он считал, представляли для него опасность, они мешали ему на пути к трону. Таких персонажей немало в истории человечества. Фрэнк Беллароза стремится к власти. Деньги для него — лишь средство. Понимаете?

— Да.

— Поймите также, что ему нравится быть все время на грани между жизнью и смертью. Вам, возможно, в это трудно поверить, мистер Саттер, но он получает удовольствие от того, что за ним охотятся убийцы. Он воспринимает их попытки прикончить его как своеобразную дань чести. Capisce?

Я улыбнулся помимо воли.

— Capisce.

— Нет, следует отвечать capisco. То есть «я понимаю». Capisce?

— Capisco.

— Очень хорошо. Поработайте над произношением. Насколько я знаю, ваша жена немного говорит по-итальянски. Может быть, она поможет вам?

Я ничего не ответил, мы некоторое время молчали. Пока «Пауманок» скользил по волнам, я вдруг сообразил, что мне следует, пожалуй, дать понять мистеру Манкузо, что я являюсь адвокатом того человека, о котором сейчас идет речь. Но так как он не задавал по этому поводу вопросов, а сугубо личных тем мы не касались, то я решил пока не раскрываться. Мне хотелось побольше узнать о моем клиенте, а так как этот самый клиент категорически не признавал существование мафии, а тем более тот факт, что он является ее главарем, то мистер Манкузо представлял для меня самый лучший источник информации.

— Каковы размеры его клана? Я имею в виду не деньги, а численность, — спросил я.

Мистер Манкузо испытующе посмотрел на меня.

— Это опять-таки приблизительные оценки, — ответил он. — Согласно им, Беллароза контролирует группировку из трех тысяч человек.

— Большая компания.

— Да. Костяк этой организации составляет около трехсот человек, которых мы называем «боссами». Это люди, прошедшие «крещение» через убийство. Понимаете, что это означает?

— Боюсь, что да.

— Все они — итальянцы, в основном выходцы из Неаполя и с Сицилии.

— А вы откуда, мистер Манкузо?

— Я чистокровный римлянин, мистер Саттер, как со стороны отца, так и со стороны матери.

— Интересно. А мистер Феррагамо?

— Я слышал, что его предки из Флоренции. Там очень культурный народ. А почему вы спрашиваете? — улыбнулся Манкузо.

— Пытаюсь понять подтекст, мистер Манкузо.

— Уверяю вас, мистер Саттер, здесь нет никакого подтекста.

— Может быть, и нет. Расскажите мне теперь об этих сицилийцах и неаполитанцах.

— Возможно, было бы интересно проследить, куда тянутся корни клана Белларозы, — задумчиво произнес Манкузо. — Это следовало бы учитывать при разработке мероприятий против этой преступной группировки.

— Понятно. Итак, в ней три сотни основных членов и около трех тысяч исполнителей.

— Да. А на вершине пирамиды — Фрэнк Беллароза. У него есть заместитель, человек, которого зовут Сальваторе д'Алесио, он же — Салли Да-Да. Он женат на сестре жены Фрэнка Белларозы. То есть доводится ему свояком. Для этих людей семейные отношения — определяющий фактор. Если кровных уз не обнаруживается, они смотрят, кто с кем связан через браки. Если нет и таких связей, они устанавливают родство через крещение. Вы знаете, наверное, у них есть крестные отцы и крестники. Эти связи важны для укрепления преданности. Преданность и уважение — это их главные добродетели. Потом уже все остальное. Именно поэтому в их ряды так трудно внедрить агента, именно поэтому эти кланы существуют веками.

— И поэтому бледнолицые англосаксы-протестанты вроде меня пытаются представить их в романтическом свете, — продолжил я его мысль.

— Возможно.

— Но вы-то видите их насквозь, мистер Манкузо.

— Думаю, что да.

— Ладно. Итак, имеется еще заместитель. А где место consigliere?[20]

— Он по рангу следует за заместителем. Такая иерархия в чем-то уникальна. Доверенный советник иногда имеет больше власти, чем заместитель главаря. Он является тем человеком, который передает приказы «бригадирам», а те уже — своим подчиненным. Зачем вам все это знать?

— Просто хочу получше узнать моего соседа. А такой человек, как Джек Вейнштейн, занимает какое место?

— Вейнштейн? Адвокат Белларозы?

— Да. Где его место?

— Если адвокат — не итальянец — а я думаю, что в случае с Джеком Вейнштейном дело обстоит именно так, — то он, скорее всего, занимает очень неопределенное положение. Вейнштейн два раза успешно защищал Белларозу в суде, это было еще до того, как он стал главарем клана. Поэтому Беллароза испытывает к нему благодарность, так же как мы бываем благодарны хирургу, спасшему нам жизнь. Понимаете?

— Да.

— Почему вы спрашиваете про Джека Вейнштейна, мистер Саттер?

— Профессиональное любопытство. К тому же мне уже порядком надоела возня с чужими налогами в качестве моей профессии.

Манкузо улыбнулся, но в его лице чувствовалась обеспокоенность.

— Это все абстрактные разговоры, мистер Саттер. Разрешите, я расскажу вам одну конкретную историю о Фрэнке Белларозе. Их много, но я расскажу одну, так как могу поклясться в ее достоверности. Когда Беллароза был еще «бригадиром», он вызвал к себе на беседу человека, которого звали Вито Позилико. Беседа должна была состояться в клубе на Мотт-стрит. Когда Позилико явился, Беллароза заказал кофе, они сели и начался разговор. В ходе беседы Беллароза обвинил Позилико в утаивании денег, которые тот получал в результате вымогательства у строительного подрядчика. Подрядчик, кстати сказать, честный бизнесмен, заплатил Позилико пятьдесят тысяч долларов за обеспечение порядка среди рабочих во время строительства какого-то крупного здания. Беллароза забрал себе половину этой суммы — двадцать пять тысяч долларов, — но заявил Позилико, что тот вытряхнул из подрядчика больше — сто тысяч. Позилико отрицал это и пообещал представить веские доказательства своей правоты «бригадиру». Фрэнку Белларозе вовсе не хотелось, чтобы он оказался не прав, тем более что этот спор происходил на глазах у других людей. Он хотел, чтобы Позилико выразил свое уважение к нему, чтобы он сознался в неправоте, попросил пощады. Или, если уж он так настаивал на своей невиновности, чтобы сделал это, показав, что он напуган. Но Вито Позилико тоже обладал самолюбием, и хотя он всячески выказывая почтение, тем не менее был очень тверд в отрицании своей вины. Он сказал: «Фрэнк, хочешь, через пятнадцать минут подрядчик будет здесь? Ты сам у него спросишь». Позилико поднес к губам чашку, чтобы отхлебнуть кофе, а Фрэнк Беллароза в этот момент достал откуда-то кусок свинцовой трубы и с размаху вмазал ею по пальцам Позилико, разбив чашку и зубы своему подчиненному. Затем он встал и начал избивать его этой трубой так, что у малого не осталось ни одной целой кости. Это вам в качестве иллюстрации.

Ну и ну. Я отошел от руля и прислонился спиной к ограждению. Да, мне совсем не трудно было представить Белларозу со свинцовой трубой в руке, с сигарой во рту, ломающим человеку кости только за то, что тот вызвал у него подозрения в утаивании денег. Он и Ричарду сломал бы руку за то, что тот унес его салат, будь мы в его клубе, а не в моем. И этот человек нравился Сюзанне! Я безучастно смотрел, как, предоставленный сам себе, поворачивается штурвал. Зло и преступление в полной мере можно понять только тогда, когда о них рассказывают в форме конкретной истории. От сообщения об убийстве девяти человек на пути к власти становится немного не по себе, но подробный рассказ о том, как Фрэнк размозжил лицо Вито Позилико обломком свинцовой трубы, производит чрезвычайно сильное впечатление.

Мистер Манкузо прервал ход моих мыслей:

— Что общего может быть между вами и этим человеком?

— Вы выполняете здесь задание вашего руководства, мистер Манкузо, или пытаетесь спасти мою душу?

— И то и другое, мистер Саттер, так как в данном случае обе эти миссии совпадают по смыслу. — Он внимательно посмотрел на меня, затем сказал: — Я не знаком с вами, мистер Саттер, но много знаю о вас. Я знаю, что вы верующий человек, законопослушный гражданин, глава семьи, удачливый и уважаемый адвокат и член престижных клубов, вы — ветеран войны. Фрэнк Беллароза — это язва на теле общества, это неисправимый преступник, человек, который вечно будет гореть в аду.

Последние слова меня несколько удивили, и Манкузо, видимо, заметил это.

— Не стану спорить с вами. Заканчивайте свою мысль, — произнес я.

— Нам нужна ваша помощь.

— Что вы имеете в виду?

— У нас есть санкция суда на прослушивание телефона Белларозы. Но вы, конечно, в курсе, что он не ведет по телефону важных разговоров, поэтому…

— Так вы подслушивали мои разговоры с ним?

— Да. Мы знаем о деле с конюшней, о том, что он попросил вас прогуляться с ним в Фокс-Пойнт. К счастью, у вас прекрасное чувство юмора. Я рад, что ему не удалось запугать вас. Он почти не реагирует на ваши саркастические замечания. Интересно почему?

— Вероятно, я слишком тонко шучу, мистер Манкузо.

— Возможно. Так вот, мы в курсе, что вы с вашей женой уже были у него в гостях, у нас есть фотографии, где вы машете нам рукой, есть фотографии, снятые во время вашей прогулки с ним в Фокс-Пойнте. Мы знаем также, что вы ходили вместе с женами в ваш клуб, что это привело к определенным проблемам во взаимоотношениях с вашими друзьями. Мы также слышали несколько разговоров вашей жены с миссис Белларозой и с самим мистером Белларозой. — Он посмотрел на меня, потом добавил: — Ваша жена проводит довольно много времени в поместье вашего соседа, не так ли? Насколько мы поняли, она рисует что-то в «Альгамбре»? Так?

— Моя жена — профессиональный художник. Художники, писатели и проститутки работают на заказ любого лица, если им платят наличными.

— Но адвокаты так не поступают?

— Все зависит от суммы.

— Ваша жена не брала денег за картины, которые она рисует для Белларозы.

— Откуда вы знаете?

— Есть вещи, которые я знаю, и с удовольствием поделился бы ими с вами, мистер Саттер, если бы вы оказали мне кое-какие услуги.

Я промолчал.

— Мы хотели бы, — сказал он, — чтобы вы установили в доме Белларозы два-три подслушивающих устройства. Одно — у него в кабинете, одно — в вестибюле и, возможно, одно — в оранжерее, где он часто беседует со своими головорезами. Еще одно — обязательно на кухне: там он постоянно занимается делами, так как является истинным итальянцем. — Мистер Манкузо обнажил свои зубы в улыбке.

— Как насчет спальни?

— Нет, этим мы не занимаемся. — Он добавил: — Да там ничего интересного и не происходит. — Он подошел ко мне и взял меня за руку, словно пытался удержать равновесие. — Так мы можем рассчитывать на вас?

— Нет.

— Почему нет?

— Ну… потому что я — его адвокат.

Он отпрянул назад, словно я только что ему сообщил, что у меня заразная болезнь.

— Вы серьезно?

— Да. Если точнее, он хочет, чтобы я представлял его в суде по делу об убийстве Хуана Карранцы. — Я наблюдал за лицом мистера Манкузо, и, честно признаюсь, на нем не было ни тени удовольствия.

Он отошел к другому борту и стал смотреть на море.

Я понял, что совершил тактическую ошибку, раскрыв секрет, который Беллароза, возможно, хотел сохранить до того момента, пока его не придут арестовывать. Но это была небольшая промашка, я знал, что совершу еще немало ошибок, так как прежде занимался лишь налогами и оформлением сделок по недвижимости. К тому же Беллароза сам хотел, чтобы я поговорил с Манкузо о Феррагамо.

— Хотите знать, почему я согласился защищать его? — спросил я.

Не оборачиваясь ко мне, Манкузо ответил:

— Я могу строить разные предположения, мистер Саттер, но одно я могу сказать совершенно точно — это не связано с деньгами.

— Нет, не связано. Я просто отплачиваю ему за оказанную услугу. Но главная причина в том, что я уверен — Беллароза не совершал именно этого преступления.

— Уверены? Почему вы в этом уверены? — обернулся он ко мне.

— Среди прочих причин та, что Беллароза убедил меня, когда сказал, что Альфонс Феррагамо, федеральный прокурор, состряпал это дело, чтобы запрятать его за решетку. Вернее, не запрятать за решетку, а натравить на него колумбийцев или его собственных друзей, которые не захотят иметь неприятностей с колумбийцами. — Я внимательно посмотрел на мистера Манкузо.

У него очень выразительные черты лица, это, наверное, не лучший вариант для полицейского, и я сразу увидел, что ему мое заявление не показалось абсурдным. Я понял, что Беллароза прав, когда он обращает внимание на лицо человека.

— Хотите, я перескажу вам то, что говорил мне Беллароза? — предложил ему я и за десять минут рассказал всю историю.

— По словам Белларозы, вы — честный человек, — добавил я в заключение. — Если это так, тогда скажите мне откровенно, вам это кажется возможным?

Он долго стоял, молча уткнувшись взглядом в палубу.

— Федеральный прокурор никогда не станет рисковать своей карьерой и тем более свободой только для того, чтобы отомстить кому-либо, — ответил он.

— Да, три месяца назад я бы в это тоже не поверил, но, — я попытался изобразить итальянский акцент, — но теперь я много чего узнал о вас, мистер Манкузо, и я думаю, что мистер Беллароза был прав, когда говорил о замысле мистера Феррагамо. Capisce?

Мистера Манкузо мой ломаный английский не развеселил.

— Так что лучше спасайте душу федерального прокурора, мистер Манкузо, — добавил я уже без акцента. — Напомните ему, что мстительность — это грех. Если он откажется от своих замыслов — я откажусь от своих. Скажите ему, что существуют другие пути, кроме фабрикации уголовного дела против мистера Белларозы. Посоветуйте ему играть честно.

Мистер Манкузо ничего не ответил.

Я взглянул на часы.

— Давайте-ка ставить паруса. Сначала грот.

Мы поставили паруса и двинулись домой, преодолевая ветер и отлив. Примерно через час напряженной работы с парусами измочаленный мистер Манкузо взмолился:

— Не можем ли мы завести мотор?

— Завести можно, но я считаю, что идти на парусах почти против ветра очень поучительно. Это проверка навыков и терпения. К тому же это так похоже на настоящую жизнь.

— По-моему, это совершенно бесполезное занятие, — сделал вывод мой матрос.

Мы обошли вокруг Плам-Пойнта, теперь направление ветра стало для нас более благоприятным. Мистер Манкузо уже мог только ползать по палубе на коленях, держась за поручни. Должно быть, так ему легче было наслаждаться пением ветра в парусах и видом яхты, рассекающей волны. Я посоветовал ему надеть спасательный жилет или привязаться к мачте, но он заверил меня, что прекрасно плавает.

— Это ваши люди устроили мне неприятности с налоговой службой? — крикнул я сквозь свист ветра и грохот волн.

— Нет, но мы в курсе этой истории, — прокричал он в ответ.

— Естественно, вы в курсе.

— Я это не организовывал. Клянусь вам, — добавил он.

— Возможно, это сделали не вы, а кто-то из вашей конторы, — предположил я.

— Нет, мы не играем ни в какие игры с налоговой службой. Это незаконно, к тому же мы им не доверяем.

— Значит, мне не стоит рассчитывать на вашу помощь?

— Мы могли бы замолвить за вас словечко. Но обещать я ничего не могу.

А вот Фрэнк Беллароза и мистер Мельцер могли обещать мне уладить это дело без всяких условий. Как это все грустно и печально.

— Так вы хотите, чтобы я похлопотал за вас? — продолжал надрываться мистер Манкузо.

— Конечно. Скажите им, что я примерный прихожанин и очень хороший моряк.

— Непременно. Вы поможете нам установить микрофоны?

— Нет, не могу.

— Да нет, можете. Но прежде вам следует подать в отставку с поста его адвоката. Это вопрос этики.

Ого, мистер Манкузо заговорил об этике.

— Опустите гик, — крикнул я.

— Что?

— Парус, который у вас над головой.

Он опустил гик, затем грот и стаксель. Я завел мотор. Если у вас недостаточно опытная команда, лучше не рисковать и входить в порт на моторе. А то на виду у всего яхт-клуба можно протаранить чью-либо яхту.

Мы прошли вдоль пирса, и мистер Манкузо довольно ловко зачалил причальный канат. Мы пришвартовали «Пауманок» и спустились в каюту, чтобы забрать свои вещи.

Мистер Манкузо, затягивая ремни портупеи, сказал мне:

— Вы защищаете Фрэнка Белларозу вовсе не потому, что верите в его непричастность к этому убийству, мистер Саттер. На такой поступок в общем-то способен любой адвокат. Нет, вы его защищаете, потому что любите играть с огнем, вам нравятся острые ощущения. Это что-то вроде плавания под парусом штормовой ночью. Я понимаю, жизнь может наскучить, и людям с деньгами и кучей свободного времени иногда хочется встряхнуться. Некоторые играют в азартные игры, другие участвуют в гонках на яхтах или автомобилях, штурмуют вершины. Кому-то нужен роман на стороне, а некоторым мало и всего этого, вместе взятого.

— Как, одновременно?

— Но учтите, мистер Саттер, за эти развлечения надо платить, у них могут быть неприятные последствия. Игры с огнем небезопасны.

— Это я знаю, мистер Манкузо. Где вы получили ваше юридическое образование?

— В Джорджтауне.

— Великолепно. Хотите, я дам вам возможность увеличить вашу зарплату в два раза? Нам нужен католик. Вы же отработали уже свои двадцать лет в ФБР?

Он улыбнулся.

— Я годы не считаю, мистер Саттер, а просто хочу довести до конца то, что начал. Если понадобится еще двадцать лет, чтобы покончить с мафией в Нью-Йорке, я, даст Бог, останусь на своем посту еще на двадцать лет.

— Помните, я вам делал очень заманчивое предложение.

— Спасибо за заботу. Это действительно заманчиво. Но вот о чем я хочу предупредить вас, мистер Саттер, дьявол умеет очень ловко расставлять свои сети и…

— Как вы сказали?

— Дьявол очень ловко умеет расставлять свои сети. Вы понимаете?

— Да…

— Соблюдать Божьи заповеди скучно. Дьявол обещает куда большую награду за служение ему, но поверьте, мистер Саттер, Бог тоже умеет быть благодарным. Да вы и сами это знаете.

— Конечно, я это знаю. Я — честный человек. И я не совершаю никаких бесчестных поступков, защищая Фрэнка Белларозу.

Мистер Манкузо надел пиджак и поднял с пола свои носки и ботинки.

— Быть заодно с Фрэнком Белларозой — это неэтично, аморально и невыгодно. Крайне невыгодно. — Он подошел ко мне вплотную. — Послушайте меня, мистер Саттер, забудьте о том, что я просил вас установить микрофоны в доме Белларозы, и о том, что он непричастен к этому убийству. Этот человек — дьявол. Вы мне симпатичны, мистер Саттер, и я хочу дать вам хороший совет. Попросите Фрэнка Белларозу держаться подальше от вас и от вашей жены. — Говоря это, он даже схватил меня за руку. — Мне хочется, чтобы вы знали правду и не заблуждались. Послушайте меня. Этот человек сломает вам жизнь, разрушит вашу семью. И это произойдет по вашей вине, мистер Саттер, а не по его. Ради Бога, попросите его оставить вас в покое.

Он был абсолютно прав, поэтому я произнес в ответ:

— Благодарю, вы мне тоже нравитесь, мистер Манкузо. Вы восстанавливаете мою веру в людей, но, к сожалению, веру во все остальное вы восстановить не в силах. Я подумаю о том, что вы мне сейчас сказали.

Мистер Манкузо выпустил мою руку.

— Спасибо за прогулку, мистер Саттер. Счастливого вам дня. — Он поднялся по ступенькам и скрылся из виду.

Минуту спустя я тоже вышел на палубу и увидел его сидящим на пирсе и надевающим ботинки. Люди, находившиеся на пирсе, с любопытством наблюдали за человеком в костюме, только что покинувшим мою яхту. Вероятно, некоторые из них подумали, что мистер Манкузо — друг мистера Белларозы, так же как и сам мистер Саттер, и что Саттер и его дружок из мафии только что утопили в море пару трупов.

— Феррагамо и Беллароза принадлежат к одной шайке, — крикнул я. — А нам с вами стоит еще раз совершить прогулку на яхте.

Он помахал мне на прощание рукой и скрылся за большой яхтой класса «Союзник», в которой было целых пятьдесят пять футов длины и которую я с удовольствием купил бы, если бы у меня было триста тысяч долларов.

Я достал из каюты флакон с полировальной пастой и стал начищать медные детали яхты, пока они не засверкали на солнце.

Глава 24

Через неделю после того дня, когда мы с мистером Манкузо совершили прогулку на яхте, Джордж Аллард приступил к посадке саженцев на месте, освободившемся после переноса конюшни. Я вызвался ему помочь. Работа оказалась не из легких, можно было бы нанять кого-нибудь, но я люблю сажать деревья, а Джордж горел желанием сэкономить несколько долларов для этого старого скряги Стенхопа.

Когда мужчины работают вместе, то, независимо от классовых различий, между ними устанавливается нечто вроде естественного товарищества. Поэтому вскоре я с удивлением обнаружил, что мне интересно разговаривать с Джорджем, а Джордж тоже расслабился, пошучивал и даже позволял себе делать нескромные замечания в адрес своего хозяина.

— Мистер Стенхоп, — поведал он, — предложил мне и моей жене десять тысяч долларов за то, чтобы я покинул свой дом. А кто, по его мнению, будет выполнять всю ту работу, которую сейчас делаю я?

— Должно быть, у мистера Стенхопа появился покупатель на все это поместье, — высказал я свое предположение.

— Разве у него есть покупатель? Кто это?

— Не знаю точно, Джордж, могу только сказать, что мистер Стенхоп давно собирался продать поместье вместе со сторожевым домиком или продать сторожевой домик отдельно.

— Я, конечно, не хотел бы создавать никому проблемы, но… — замялся Джордж.

— Вам не надо об этом беспокоиться. Я читал завещание Августа Стенхопа — из него совершенно ясно, что вы с Этель являетесь пожизненными владельцами этого домика. Только не давайте Уильяму Стенхопу возможности давить на вас, не соглашайтесь ни на какие его условия. В этих местах вы не сможете снять домик, подобный вашему, меньше чем за двадцать тысяч в год.

— Я это знаю, мистер Саттер. Мне его подачки не нужны, я не соглашусь, даже если он предложит большую сумму. Это же мой дом.

— Вот и хорошо. Нас тоже очень устраивает, что вы здесь живете.

День стоял жаркий, для человека его возраста работа была тяжеловатой. Но мужчины не любят показывать свою усталость, поэтому Джордж продолжал работать на равных со мной.

— Ну, пока хватит. Давайте продолжим часа в два, — предложил я, когда мы проработали до полудня.

Я пошел к себе домой и перекусил в одиночестве, так как Сюзанна была в отъезде, затем написал письмо моей сестре Эмили. Вернувшись на место работы, я обнаружил Джорджа распластанным на земле среди еще не посаженных деревьев. Я встал на колени и наклонился к нему. Он лежал без всяких признаков жизни. Джордж Аллард был мертв. Ворота Стенхоп Холла остались без сторожа.

Траурная церемония состоялась в похоронном зале Локаст-Вэлли. На ней присутствовали слуги из других поместий, которые знали Аллардов на протяжении многих лет. Интересно, что в зале можно было также заметить нескольких представителей старшего поколения хозяев поместий, они напоминали призраков, пришедших проститься с умершим свидетелем их былой роскоши.

Стенхопы, естественно, сочли своей обязанностью прибыть на похороны. Они, конечно, не желали Джорджу смерти, но, если бы вам довелось присутствовать при их разговорах со старым слугой, у вас непременно сложилось бы впечатление, что они с нетерпением ждали этого трагического события.

Брат Сюзанны, Питер, все еще пытающийся отыскать смысл жизни — на этот раз в Акапулько, — не смог променять эту очередную попытку на созерцание смысла смерти.

Мне было жаль, что Каролин никак не успевала приехать, чтобы проститься со старым слугой. А вот Эдвард прилетел из Кокоа-Бич.

Многие наши родственники из Локаст-Вэлли и Лэттингтона тоже побывали в похоронном зале, так как все они знали и любили Аллардов. По словам тетушки Корнелии, мои родители недавно отправились в Европу, так что мне никогда уже не узнать, приняли ли бы они решение попрощаться с Аллардом или нет, хотя, если честно, мне на это, в общем-то, наплевать.

Эмили не собиралась приезжать из Техаса, так как была почти незнакома с Аллардами, но она прислала чек для Этель. Это традиция — собирать деньги для вдовы старого слуги в случае его смерти. Вероятно, этот обычай пошел с тех времен, когда еще не было страховок и программ социальной поддержки. Довольно большое число людей передали мне чеки или наличные, чтобы я вручил их вдове. Уильям Стенхоп, конечно, не мог не знать об этом обычае, однако он не дал ни цента. Очевидно, по его понятиям, Алларды и так были у него в долгу. Вероятно, он также подсчитал, сколько денег потеряет из-за того, что Этель продолжит жить в домике у ворот, а Джордж займет часть семейного участка на кладбище. Кстати сказать, этот участок слишком велик, если учесть всех живущих ныне Стенхопов. Словом, этот скряга решил остаться верным своим принципам.

У четы Беллароза не было видимых причин для того, чтобы присутствовать на траурной церемонии, однако я давно заметил, что итальянцы относятся к похоронам с особым чувством. Поэтому Фрэнк и Анна появились в похоронном зале на десять минут во второй половине дня — их приход вызвал в зале волнение, словно они были национальными знаменитостями. Супруги Беллароза преклонили колена у гроба и перекрестились, затем проверили, доставлен ли венок, который они послали — он был такой большой, что его пришлось нести двум служащим, — и после этого удалились. Все выглядело так, словно они ходят на похороны каждый день.

Ремсены зашли в похоронный зал в пятницу вечером, уже после того как прозвонил к закрытию колокольчик и перед тем чудесным временем, которого ждут всю неделю, собираясь пойти в клуб «Крик». Они подчеркнуто держались подальше от меня, но перекинулись парой слов с Сюзанной.

Некоторые думают, что в присутствии смерти люди стремятся к более широкому взгляду на жизнь и острее чувствуют ее смысл. Так думают. Но, если быть честным, в похоронном зале я ощущал то же, что и вне его. Так с какой стати Лестер Ремсен или Уильям Стенхоп будут испытывать иные чувства?

А все эти Депоу, Поттеры, Вандермееры и некоторые другие, которым, наверное, нетрудно было бы из чувства приличия заехать попрощаться, прислали вместо этого венки. Я не стал читать надписи на лентах, а, наверное, надо было бы, так как эти люди и на мои похороны наверняка пошлют только венки. А вот Джим и Салли Рузвельт пришли на церемонию — Джим был чрезвычайно внимателен к Этель, он просидел возле нее целый час, держа ее за руку. Салли очень идет черный цвет.

Мы похоронили Джорджа Алларда после церковных церемоний в церкви Святого Марка. Был погожий субботний день. Кладбище находится в нескольких милях от Стенхоп Холла — это место без всякого названия дало последний приют ушедшим на вечный покой богачам. Здесь же, словно по примеру древнеегипетских фараонов, похоронены и их слуги (правда, никто из них не был лишен жизни в момент смерти хозяина), а также любимые кошки и собаки и даже пара пони, один из которых был причиной гибели своего наездника. Престарелый обладатель богатств решил быть эксцентричным и после своей смерти.

Как я уже сказал, Джордж был захоронен на участке кладбища, принадлежавшем Стенхопам. Это довольно большой кусок земли — в скором времени, по иронии судьбы, только он и останется в собственности у Стенхопов, если говорить о побережье Лонг-Айленда.

У могилы собралось человек пятнадцать, преподобный Хеннингс прочитал подобающие моменту молитвы. Присутствовали: вдова Джорджа Этель, дочь Аллардов Элизабет, ее муж с двумя детьми, Уильям и Шарлотта Стенхоп, Сюзанна, Эдвард и я, а также какие-то люди, с которыми я был незнаком.

По пути на кладбище траурный кортеж, как и положено, проехал мимо дома покойного, и я заметил, что кто-то повесил на воротах Стенхоп Холла траурный венок. Я думал, что этот обычай уже канул в прошлое. Почему о нем забыли, я не могу понять, ведь нет ничего более естественного, чем сообщать таким образом, что в доме траур, и никто в эти дни не нуждается в предложениях купить энциклопедии или товары фирмы «Авон».

— Пепел к пеплу и прах к праху, — произнес преподобный Хеннингс, бросая горсть земли на крышку гроба. В такие минуты действительно нужен священник. Но Хеннингс всегда производит на меня впечатление актера в роли священника на гастрольных спектаклях бродвейской труппы. Почему мне так несимпатичен этот человек? Может быть, потому, что он так ловко научился дурачить людей? Кстати, Джордж видел его насквозь.

Хеннингс тем временем уже произносил надгробную речь, но я отметил, что он ни разу не упомянул о рае. Правильно, ни к чему говорить о месте, где ты никогда не был и куда никогда не попадешь.

Мне почему-то было радостно (хотя радость тут совершенно неуместна), оттого что я оказался последним, кто видел Джорджа в живых, что мы с ним успели поговорить, что он умер в своих родных местах и к тому же за работой, которую любил. Я поведал Этель и ее дочери Элизабет об этом нашем последнем разговоре с Джорджем и, конечно же, приукрасил свой рассказ, чтобы хоть немного развеять их печаль. Но главное это то, что в день своей смерти Джордж чувствовал себя счастливым человеком, а на такой исход большинству из нас остается только надеяться.

Я сам, к примеру, предпочел бы умереть на моей собственной земле, если бы она у меня была. Но еще больше мне хотелось бы встретить свой последний час на моей яхте, в открытом море, и быть погребенным в морских волнах. Мысль о том, что мне предстоит скончаться за письменным столом, чрезвычайно угнетает меня. Но если бы мне пришлось выбирать, когда и где мне умирать, я бы предпочел быть застреленным в восьмидесятилетнем возрасте молодым ревнивцем, заставшим меня в постели своей восемнадцатилетней жены.

Надгробная речь отзвучала, каждый из нас бросил по цветку на крышку гроба, и мы потянулись обратно к своим машинам.

Я уже собирался сесть в «ягуар» к Сюзанне, когда оглянулся назад и увидел, что Этель все еще стоит у могилы. Лимузин, который мы заказали для нее и ее семьи, уже собирался отъезжать — я дал шоферу знак остановиться. Заднее стекло лимузина опустилось.

— Мама просила оставить ее на время одну. Шофер вернется за ней, — пояснила Элизабет.

— Понятно, — кивнул я и добавил: — Давайте, я лучше сам заеду за ней. — Людям, не так уж часто сталкивающимся со смертью, бывает нелегко принимать на себя не свойственные им обязанности.

— Это так любезно с вашей стороны, — грустно улыбнулась Элизабет. — Спасибо. Мы будем ждать вас у церкви. — Их машина уехала, а я обратился к Сюзанне: — Где Эдвард?

— Он поехал вместе с моими родителями.

Похоронные церемонии весьма сильно различаются у разных конфессий в этой стране, несмотря на сближение других обычаев и ритуалов, например, таких, как свадьбы. В наших краях члены общины церкви Святого Марка после похорон собираются в особой комнате, где стараниями женщин из общины уже накрыт стол с едой и легкой выпивкой (хотя в эти минуты хочется чего-нибудь покрепче). Это, конечно, не поминки, а просто повод еще раз поговорить о покойном и поделиться о нем воспоминаниями в кругу близких людей.

По дороге к церкви я все время думал о решении Этель нарушить традиции и побыть подольше рядом со своим покойным супругом.

— Так любезно с твоей стороны предложить свои услуги, — заметила Сюзанна.

— Я вообще очень любезный человек, — буркнул я.

Сюзанна на это ничего не ответила, а чуть погодя спросила:

— Ты будешь плакать на моей могиле?

Вероятно, предполагалось, что я немедленно дам утвердительный ответ, однако мне надо было подумать.

— Это будет зависеть от обстоятельств, — наконец ответил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, например, если мы разведемся…

— И все равно ты мог бы поплакать на моей могиле. Я бы плакала даже в том случае, если бы мы были в разводе несколько лет, — убежденно сказала она.

— Говорить-то легко. А много бывших жен ты видела на похоронах мужей? Брачные узы могут уцелеть, а могут и порваться. Вот кровное родство — это навсегда.

— Ты что, итальянец, что ли? — со смехом поинтересовалась она.

— Что ты сказала?

— Ничего… кстати, недавно ты посоветовал двум твоим ближайшим родственникам — если точнее, отцу и матери — убраться куда подальше.

— И тем не менее они придут на мои похороны, а я — на их. Мои дети будут и на твоих, и на моих похоронах. А вот что касается нас с тобой, это еще неизвестно.

— Я на твоих буду. Можешь мне поверить.

Тема разговора была мне не по душе, поэтому я сменил ее.

— Ты думаешь, Этель, оставшись одна, будет нормально чувствовать себя в сторожевом домике? — спросил я.

— Я буду навещать ее почаще. Мы можем приглашать ее к обеду несколько раз в неделю.

— Хорошая мысль. — Хотя, если честно, я так не считал, поскольку прекрасно обошелся бы и без ее общества. А как человека, конечно, мне ее искренне жаль, хоть она и социалистка. Наверное, ей было бы лучше жить с ее дочерью-республиканкой, но вряд ли это возможно.

А еще я заметил, что на похоронах Уильям Стенхоп все время присматривался к Этель, словно прикидывал, какой размер гроба подойдет ей. У меня не было сомнений, что в ближайшие дни Уильям обратится ко мне с просьбой поговорить с Этель и посоветовать ей покинуть дом у ворот. Он наверняка вынашивает планы сбыть этот домишко какому-нибудь удачливому художнику за четверть миллиона долларов. А если речь зайдет о том, чтобы продать поместье тому же Белларозе, то, как я и говорил Джорджу, Уильям будет готов выгнать из него всех оставшихся слуг (он и их бы продал, если бы была возможность).

Естественно, я заверю своего тестя, что сделаю все возможное, чтобы выбросить Этель на улицу, а на самом деле поступлю наоборот, так же как сделал с Джорджем пару дней назад. Уильям Стенхоп — порядочная свинья, он настолько самовлюблен, что воображает, будто я буду бесплатно помогать ему обогащаться, потому как я муж его дочери. Ну и скотина!

— Отец с матерью неплохо выглядят, — заметила Сюзанна. — Загорелые, стройные.

— Хорошо, что нам удалось с ними увидеться.

— Они собираются задержаться еще на три-четыре дня.

— Почему не больше?

Она искоса посмотрела на меня. Я понял, что мне не доверяют. Я пока не послал Уильяма или его жену к черту, как собирался. Возможно, это и к лучшему, потому что этот скандал осложнит и без того запутанные отношения с Сюзанной.

Мы подъехали к церкви — Сюзанна открыла дверцу машины.

— Это так трогательно, — сказала она, — то, что Этель задержалась там. Они же были вместе почти полвека, Джон. Таких браков сейчас не бывает.

— Не бывает. Ты знаешь, почему мужья умирают раньше жен?

— Нет. Почему?

— Потому что они стремятся к этому.

— Ладно, до встречи. — Сюзанна вышла из машины и направилась к церкви. А я поехал обратно на кладбище.

Конечно, похороны — это всегда повод для раздумий. Еще бы, если нужно доказательство того, что вы смертны, то лучшего, чем эта яма в земле, не найдешь. Поэтому вы начинаете размышлять, как встретите свой последний час, как прожили свою жизнь, имеется ли в ней хоть какой-нибудь смысл. Ведь Хеннингс и его сподвижники избавили вас от страха перед адскими муками и не обещают никакого рая. Тогда какая разница, что вы делали на земле? Я-то еще не потерял этого смысла, я все еще верю в добро и зло и, нимало не смущаясь, скажу, что верю и в существование цветущих райских садов. Я знаю, что Джордж уже там, хоть Хеннингс и забыл упомянуть об этом в своей речи.

Покончив с этими размышлениями, человек задумывается, достаточно ли хорошо ему живется на земле. Я пока еще могу вкушать радости жизни, но отчетливо помню те времена, когда мне жилось лучше — в моем доме. Поэтому встает извечный вопрос — переезжать ли в новый дом или пытаться отремонтировать старый?

Я въехал в ворота кладбища и проследовал к участку Стенхопов. Вот ведь как получается, Стенхопы, которым при жизни нужно было так много земли, после своей смерти все разместились на одном акре, и даже еще осталось свободное место.

Не доезжая до свежевырытой могилы, я остановился и увидел, что могильщики уже почти засыпали ее землей. Этель куда-то исчезла.

Я вылез из машины и направился к могильщикам, намереваясь спросить у них, где Этель. Однако на полпути я повернул к южной части участка Стенхопов, туда, где уже давно выстроились ряды могильных плит из розового гранита.

Этель Аллард стояла спиной ко мне перед могильным камнем с надписью — АВГУСТ СТЕНХОП.

Я сразу почувствовал, что вторгаюсь в частную жизнь другого человека. По правде сказать, я оказался здесь не случайно, я подозревал, что Этель должна была пойти именно сюда. Прежний Джон Саттер наверняка спрятался бы в кусты и стал ждать, однако теперь вместо этого я сказал:

— Этель, пора уезжать.

Она безо всякого удивления взглянула на меня из-за плеча и кивнула. Еще немного постояла у могилы, затем положила на нее белую розу, которую держала в руке.

Потом повернулась и подошла ко мне. В глазах у нее стояли слезы. Мы направились к моей машине.

— Я любила его, — прошептала она.

«Кого?»

— Да, вы любили его, — сказал я вслух.

— А он как нежно любил меня.

— Мы все видели это. — «Кого она имеет в виду?» Этель начала плакать, я обнял ее за плечи. Она склонила голову мне на плечо.

— Теперь уже ничего не будет. Все в прошлом, — всхлипнула она.

Эхе-хе. Ну и странные же мы люди.

— Надо быть благодарным за то, что было. Это лучше, чем ничего.

— Мне до сих пор его не хватает.

— Я понимаю вас, поверьте. — Все-таки это был очень странный разговор, учитывая обстоятельства, при которых он происходил. А мораль всего этого такова: СТРЕМИТЕСЬ К СЧАСТЬЮ, РАЗМЫШЛЕНИЯ ОСТАВЬТЕ НА ПОТОМ.

Я посадил ее в машину. На пути к церкви мы не проронили ни слова.

На следующее утро после похорон Эдвард и я закончили посадку деревьев и кустарников. Когда мы копались в земле на солнцепеке, Эдвард время от времени поглядывал на меня, словно хотел убедиться, не отдам ли я концы на этой работе.

— Передохни, пап, — наконец не выдержал он.

— Я в прекрасной форме. Это тебе стоит передохнуть.

Мы с ним сели под каштаном и выпили минералки. Дети редко задумываются о смерти, и это естественно. Но когда они сталкиваются с ней, то не всегда воспринимают ее правильно. Некоторые просто отмахиваются от этого, некоторые становятся сентиментальными. Мы немного поговорили о смерти. Никаких открытий мы не совершили, но, по крайней мере, кое-что на эту тему было высказано вслух.

Эдварду повезло: все четверо его дедушек и бабушек пока живы. Впрочем, повезло, наверное, не самое удачное слово. Фактически похороны Джорджа Алларда были первыми в его жизни. Каролин в свои девятнадцать лет вообще ни разу не сталкивалась со смертью. Мне кажется, все мы в современном американском обществе воспринимаем смерть как нечто неестественное, поэтому кончина человека и горе его близких расцениваются нами как обман и нечестная игра.

— Смерть — это естественный этап существования, — сказал я. — Я бы не хотел жить в мире, в котором нет смерти, Эдвард. В прежние времена смерть называли последним воздаянием. Так оно и есть.

— Это я понимаю. Но как быть с теми случаями, когда умирают дети?

— Это труднее понять и пережить. У меня нет ответа.

Так мы и говорили о смерти. Родители-американцы чрезвычайно озабочены Первым Разговором с Детьми о Сексе — когда его следует начать, о чем надо сказать? Я думаю, родителям стоит уделять столько же внимания подготовке к разговору о смерти близких людей.

Мы закончили работу.

— Ты не против, если я завтра полечу обратно во Флориду? — спросил Эдвард.

— Вы хорошо проводите там время?

— Да.

— Тогда возвращайся. Как там девчонки?

— Ну… в порядке.

— Вас учили приемам безопасного секса в школе?

— Да.

— Может быть, у тебя есть еще вопросы на эту тему?

— Нет. Сыт по горло этими уроками.

— Возможно, ты хочешь узнать о приемах настоящего секса? — улыбнулся я.

— Конечно, — ухмыльнулся он. — Если тебе что-нибудь известно по этому поводу.

— Ладно, будь поаккуратней, шутник. — Кажется, я догадываюсь, откуда этот парень набрался таких шуточек.

Мы вернулись в дом, приняли душ и отправились на прогулку верхом. Эдвард — на Занзибар, я — на Янки. Когда мы ехали через поместье Белларозы, я спросил Эдварда:

— Ты когда-нибудь рассказывал мистеру Белларозе о моем намерении продать летний дом, чтобы рассчитаться с налогами?

— Нет. — Он удивленно посмотрел на меня. — С какой стати я стал бы ему говорить?

— Он от кого-то узнал об этом.

— Точно, что не от меня, — заверил Эдвард, а минуту спустя, сделав невольный намек, сказал: — Я видел картину, которую нарисовала мама. Потрясающе. А ты ее видел?

— Пока нет.

Мы ездили верхом до самых сумерек, затем встретились с Сюзанной в рыбном ресторане в Саунде и вместе поужинали. Поговорили об акуле, которую не удалось поймать, о подводной лодке, которую довелось увидеть, об ужине в «Дыре Бадди», который был и забавным, и грустным одновременно. Мы говорили о вещах, которые вскоре станут семейным преданием о лете перемен, развития и смерти.

На следующее утро я отвез Эдварда в аэропорт. Перед тем как он прошел за стойку, я пожал ему руку и долго провожал его взглядом, пока он не скрылся в толпе пассажиров.

Уильям и Шарлотта Стенхоп остановились в одном из коттеджей клуба «Крик», а не у нас дома, за что я сразу же возблагодарил Бога. Уильям решил воспользоваться приездом на похороны Джорджа, чтобы передать свои дела в штате Нью-Йорк.

По предложению Сюзанны сквайр Стенхоп договорился о встрече с Епископом из «Альгамбры». Они встретились сначала в «Альгамбре», затем прошли в Стенхоп Холл, прогулялись по его территории, попинали ногами кирпичи построек и ударили по рукам. Я при этом не присутствовал, но могу представить, как два эти старых сатира бодались рогами и рыли землю копытами в священной роще.

В тот вечер мы ужинали в Локаст-Вэлли вчетвером: Сюзанна с Джоном и Уильям с Шарлоттой. Уильям выбрал неплохой итальянский ресторан с хорошей кухней и умопомрачительными ценами. Отец Сюзанны обладает несомненным вкусом в выборе ресторанов, чего не скажешь о моих родителях. Но так как Уильям — мой клиент, предполагалось, что я отнесу двухминутный деловой разговор вместе с оплатой за весь ужин на счет нашей адвокатской конторы. Уильям всегда так поступает, хотя его сделки не принесли нам ни цента прибыли. Он даже ни разу не рассчитался со мной лично. Тем не менее я всегда плачу за эти ужины по своей кредитной карточке.

Итак, Уильям изложил суть своего дела.

— Джон, — сказал он, — твой сосед купил у меня не только дом, но и всю усадьбу. Контракт мы составим завтра утром. Два миллиона он дает в качестве задатка, остальные восемнадцать — после оформления документов. Я приеду в твой офис в Локаст-Вэлли к десяти часам утра, и мы обговорим все детали. Его сторону представляет контора «Купер и Стайлз» из Глен-Ков. Ты их знаешь, так что проблем тут быть не должно. Давай постараемся обделать это дельце за пару недель. Деньги у него есть. К чему ждать? Сразу же сообщи в налоговую службу, чтобы они сняли мою недвижимость с аукциона. Деньги к ним поступят примерно через месяц. Это надо сделать в первую очередь. Потом позвони Куперу и Стайлзу и скажи, что уже завтра во второй половине дня они получат контракт. Я хочу, чтобы они ознакомили с ним своего клиента буквально на следующий день. Пусть не тянут волынку. Целая Японская империя была сдана после подписания документа размером в одну страничку.

«Ты-то откуда знаешь? Ты же не вылезал из кабака в то время?»

— Слушаюсь, сэр.

— И помни, Джон, все должно быть строго конфиденциально.

— Да, сэр.

— По-моему, — продолжал Уильям, — этот идиот думает, что он сможет разрезать усадьбу на участки и продавать их по отдельности. Я хочу упредить его заранее. Ты скажешь об этом Куперу и Стайлзу и намекнешь, что ты не хотел бы, чтобы об этом узнал их клиент. Да они и не скажут, им ведь охота получить их гонорар.

— Да, сэр. — Фрэнка Белларозу можно считать кем угодно, но уж идиотом он точно не был.

— Может быть, он думает, что сможет подкупить или запугать чиновников, которые отвечают за раздел земли. В таком случае он получит хороший урок, он узнает, как решаются такие дела в нашем обществе.

— Возможно, эта земля ему понадобилась, чтобы закапывать трупы, — предположил я.

Уильям посмотрел на меня с раздражением. Он не понимает моего юмора, вероятно, именно поэтому я его так ненавижу.

— В собственность Белларозы переходит также домик у ворот. Он был очень огорчен, когда узнал, что дом передан в пожизненное владение Аллардам. Но я сказал ему, что, если он предложит вдове разумную сумму в качестве отступного, она уедет. Если уж он не сможет выкурить ее — никто не сможет. — Уильям изобразил на своем лице что-то вроде улыбки, от которой меня чуть не стошнило. — Этот сукин сын хочет удержать с меня полмиллиона на то время, пока дом у ворот будет занят. Надо оговорить это в контракте и продумать, не сможем ли мы взять письменное обещание с Этель о ее переезде. Тогда мы представим его Белларозе, и, возможно, этого ему будет достаточно.

— Да, сэр.

Он сделал паузу, потом произнес:

— Я узнал, Джон, почему ты не захотел ужинать сегодня в клубе «Крик». Оказывается, ты стал причиной скандала. Мне это очень неприятно.

Тебе будет еще неприятнее, когда твои друзья узнают, кому ты продал Стенхоп Холл.

— Да, сэр, сожалею, что все так получилось, — промолвил я.

Он пристально посмотрел на меня.

— Хочу дать тебе один совет. Не связывайся с этим человеком.

— Но вы же только что продали ему Стенхоп Холл.

Он перестал жевать — его желтые глаза превратились в щелки.

— Это бизнес, это совсем другое.

— Точно так же можно назвать то, что связывает с ним меня. Кстати, круг наших знакомых определяю не я, а ваша дочь.

Повисло то, что называют мертвой тишиной. Я надеялся, что Сюзанна выступит на моей стороне. Но это не в ее правилах. Поэтому я плачу ей тем же.

Наконец Шарлотта Стенхоп нарушила молчание.

— Бедная Этель. Она выглядит такой несчастной. — Она повернулась ко мне. — Как ты думаешь, ей не тяжело будет жить одной? — У Шарлотты странный голос: все время кажется, что она вот-вот запищит, как птенец. Она прекрасно воспитана и на первый взгляд производит впечатление приятной женщины, однако на самом деле в душе она так же кипит злобой, как и ее супруг. — Джон? Ты думаешь, Этель не тяжело будет жить одной?

— Я выясню это у нее, когда пройдет время, приличествующее для такого трагического события, — ответил я.

— О, конечно. Бедняжка, ей было бы гораздо легче, если бы она поселилась у своей дочери.

Так мы сидели и разговаривали за едой, вернее сказать, они разговаривали. Я тихо закипал.

Уильям опять вернулся к теме продажи дома. Он обратился к моей жене:

— Я сожалею, Сюзанна, если эта продажа принесет вам какие-то неудобства. Но это должно было случиться. А насчет того, что на этой земле начнется строительство, беспокоиться не надо. Теперь, когда поместьем владеет Беллароза, ты и я будем жертвовать по пять-десять тысяч в Фонд охраны природы. Анонимно, конечно, — он ничего не узнает. В случае чего они затаскают его по судам. Кстати, Беллароза сказал, что предоставляет вам полное право пользоваться этой землей для верховых прогулок, огородничества, для чего хотите. Он обещал даже подписать бумагу на этот счет.

— Очень мило с твоей стороны, что ты его об этом попросил, — сказала Сюзанна нашему благодетелю.

— Знаешь, все могло быть гораздо хуже, — улыбнулся Уильям своей дочери. — А так вы, по крайней мере, знакомы с этим новым владельцем. Он очень хорошо отзывается о вас. — Уильям помолчал. — А он не прост, этот Беллароза. Если откровенно, я ждал увидеть головореза.

Еще бы он сказал плохое о человеке, который отстегнул ему двадцать миллионов. Но больше всего меня раздражало то, что он не пролил ни слезинки по случаю потери своего фамильного поместья. Даже я, который почти ненавидел это место, чувствовал ностальгию по прежним временам, а ведь эта земля не принадлежала многим поколениям моей семьи.

Но его, похоже, это совершенно не трогало.

— Сюзанна, я рад, что ты успела перенести конюшню на новое место…

— Я заплатил за половину работы, — вставил я.

Уильям покосился на меня, затем снова отвернулся к своей дочери.

— Беллароза сказал, что он хочет передвинуть «храм любви» на свою территорию. Он говорит, что один из его мастеров, Доминик, тот, который передвигал конюшню…

— Ты — козел!

— Прости, не понял. — Он испуганно воззрился на меня.

— Ты — дерьмо, прорва ненасытная, наглая рожа, старый хрен, козел вонючий.

Шарлотта начала хватать ртом воздух. Сюзанна продолжала как ни в чем не бывало есть свой десерт.

— Ты… ты… ты… — только и смог выдавить из себя Уильям.

Я встал и похлопал его по спине.

— Эй, скряга, не забудь заплатить за ужин. — Я взял Сюзанну за руку. — А ты пойдешь со мной.

Она встала, не говоря ни слова, и прошла вслед за мной к выходу.

По дороге домой она задала единственный вопрос:

— Как ты считаешь, реально передвинуть «храм любви»?

— Да, там же только колонны и перекрытия. Почти то же самое, что перенести детские кубики. Если делать все осторожно, то почему нет? Это легче, чем передвинуть конюшню.

— Интересно. Я думаю, не пойти ли мне на курсы по строительству и архитектуре. Мне это помогло бы в моих занятиях живописью. Ты же знаешь, мастера Возрождения изучали строение человеческого тела на трупах и скелетах, прежде чем создавать свои шедевры. Может быть, и мне не хватает таких знаний? Как ты думаешь?

— Возможно, ты права.

Мы въехали в ворота Стенхоп Холла. В окнах сторожевого домика света не было: Этель уехала погостить к своей дочери.

— Мне будет так не хватать Джорджа, — призналась Сюзанна.

— Мне тоже. — Я не стал выходить из машины и закрывать за собой ворота, так как собирался через пять минут выезжать обратно. Сюзанна, конечно, заметила это и всю дорогу до нашего дома хранила молчание. Я остановил «ягуар» у крыльца. Сюзанна вопросительно посмотрела на меня.

Прошло несколько мгновений, затем я сказал:

— В дом я заходить не буду. За вещами заеду завтра.

— Куда ты едешь?

— Это тебя совершенно не касается.

Она открыла дверцу, потом обернулась ко мне.

— Пожалуйста, останься сегодня со мной. — И добавила: — А если поедешь, возьми свою машину. — Она протянула ладонь и улыбнулась. — Ключи, пожалуйста.

Я заглушил мотор и отдал ей ключи. Сюзанна открыла входную дверь — мы вошли в дом. Я прошел на кухню за своими ключами, она поднялась наверх, в спальню. Когда я уже направлялся к выходу, раздался телефонный звонок. Наверху подняли трубку. Я услышал, как Сюзанна ответила:

— Да, пап, со мной все в порядке.

Я открыл дверь, чтобы выйти, когда услышал еще одну фразу:

— Да, но, возможно, он именно так думает о тебе, иначе он не стал бы ничего говорить. Джон всегда очень точно выбирает слова, чтобы выразить свои мысли.

Хотя я не люблю подслушивать чужие разговоры, в этот раз я все же задержался у двери.

— Нет, он не будет извиняться, и я за него тоже не буду просить прощения. — Пауза. — Жаль, что мама так расстроилась. Думаю, Джон мог бы добавить кое-что еще, если бы ее не было с нами. — Опять пауза. — Хорошо, папа. Я позвоню тебе завтра. Да, папа.

— Скажи этому сукину сыну, чтобы он подыскал себе другого бесплатного адвоката, — крикнул я.

— Не вешай трубку, папа, — услышал я. — Джон только что сказал… передаю его слова: «Скажи этому сукину сыну, чтобы он подыскал себе другого бесплатного адвоката». Да… — Она крикнула мне: — Отец говорит, что по тебе психушка плачет, что ты позор для своего отца, что ты безмозглый болван.

— Скажи ему, что он недостоин мизинца своего отца.

— Пап, Джон говорит, что он не согласен с твоими оценками. Спокойной ночи. — Я услышал, как она положила трубку. — Спокойной ночи, Джон, — крикнула мне Сюзанна.

Я поднялся наверх.

— Мне понадобятся мои туалетные принадлежности, — сказал я.

Я вошел в спальню, чтобы забрать свои вещи. Сюзанна, пока говорила по телефону с отцом, успела раздеться и теперь, закинув ногу на ногу, лежала поверх покрывала и читала журнал. Она была совершенно голая.

В голых женщина есть что-то такое, ну вы сами понимаете, а тем более я только что насмерть разругался с ее отцом, а тут лежит она, его дочь, абсолютно голая. Я вдруг понял, что должен изнасиловать ее, чтобы закрепить мою победу. Я так и сделал. Кажется, она осталась довольна.

Настоящий дикарь на моем месте после этого удалился бы, показывая тем самым презрение к ней и к ее роду, но я смертельно устал, было поздно, поэтому я немного посмотрел телевизор и свалился спать.