Золотой мираж

18

В старом камине, сложенном из обкатанных речных камней, потрескивали поленья. Веселый огонь освещал лишь небольшое пространство перед камином, оставляя дальние углы гостиной в уютном полумраке. Беннон, поставив на решетку ногу и облокотившись о мраморную полку, смотрел, как шаловливые язычки пламени лижут только что брошенное в камин березовое бревно.

За его спиной тихо шелестела тетрадями готовившая уроки Лора. Поскрипывало кресло под тяжестью тела Старого Тома, и было слышно, как он посасывает свою трубку.

– Семейство Грегори, кажется, решило все распродать, – промолвил старик и выбил пепел из трубки.

– Да. Дом, магазин и все прочее, – подтвердил Беннон. – Жена Грегори жаловалась мне, что ей трудно одной управляться в магазине. А нанять кого-нибудь стало невозможным. Они больше не надеются, что здесь станет лучше.

– Вечная история, – проворчал Старый Том. – Сильные становятся сильнее, слабые слабеют и сами добивают себя.

– Пожалуй, что так.

– Думаю, «Серебряная роща» тоже скоро перейдет в другие руки. – Старый Том поковырял спичкой в трубке. – А жаль, если такое случится.

– Это будет ужасно, дед, – подала свой голос Лора.

– Тебе бы этого не хотелось, а? – спросил он, бросив взгляд на внучку, готовившую уроки за сосновым столом, который он тридцать лет назад смастерил для сына.

– Нет, не хотелось бы, дед.

– От этого впору горам взбеситься.

– Горы не бесятся, дедушка, – с укором поглядела на него Лора.

– Ты права, малышка. Горы не сердятся, они не воюют между собой и не плачут. Это удел человека, и все по собственной глупости. Эта земля знает – что бы ни натворил на ней человек, сколько бы ни нанес разрушений, все порушить ему не удастся. Рядом со срубленным деревом вырастет новое. Пройдись по городу, и ты увидишь, как в трещинах асфальта зеленеет трава. Человек строит на земле свои дома, города, дороги. Земля все терпит, но не отдает своего плодородия до конца. Она родит, как родила. Стоит человеку отойти в сторонку, как она забирает свое и тут же стирает следы его пребывания. Посмотри на старые штольни. Входы в них густо заросли кустарником. А тропы, по которым ходили поколения рудокопов? Пойди сыщи их теперь. Все заросли. Такова сила и мощь земли. Запомни это.

– Дед, ты ничего не знаешь о загрязнении земли. – Лора произнесла это с укором и снисхождением. – Кислотные дожди губят леса. Все окружающее отравлено токсическими отходами...

Но дед строго остановил ее.

– Все равно земля возьмет свое. Если не в твое время, то при жизни твоих внуков, но день этот придет. Человек может уничтожить себе подобного, но землю – никогда. Когда исчезнет с ее лица последний человек, земля останется и будет жить. Сила и плодородие ее неисчерпаемы. – Старый Том умолк, посасывая пустую трубку, проверяя, хорошо ли прочистил ее. – Все эти разговоры об озоновых дырах, загрязнении воды и воздуха свидетельствуют не о страхе человека перед тем, что он сотворил с землей, а о его страхе перед тем, что он сотворил с самим собой. Он не стремится беречь землю, а думает лишь о том, как сберечь себя на ней. В глубине его сознания прячется эдакая мыслишка: земля сама отлично позаботится о себе.

Беннон, прислушиваясь к разговору деда с внучкой, смотрел на сосредоточенно хмурившуюся Лору и гадал: что из этого она все же поняла? Но Лора, пожав плечами, вернулась к своим урокам.

– И все же это ужасно, что продадут ранчо «Серебряная роща», – неожиданно сказала она. – Тетя Сондра говорила, что тот, кто его купит, построит здесь лыжный курорт, большие магазины, рестораны и многоэтажные дома. – Лора повертела в воздухе ручкой и задумчиво почесала ею щеку. – Баффи, например, считает, что это просто здорово. Наверное, она права. Курорт будет так близко от нас, что мы с ней сможем каждое воскресенье бывать там. Она хочет, чтобы я тоже купила такой же ярко-розовый лыжный костюм, как у нее. Ей уже купили все для лыж: костюм, ботинки и все остальное. Это здорово.

Печальные нотки в голосе девочки, ее детская наивная зависть больно кольнули Беннона, и он, отвернувшись, снова уставился на пламя в камине.

Вещи, одежда, ботинки, лыжи. Веселые прогулки и вечеринки по воскресеньям. Может ли он запретить дочери желать того, что есть у ее друзей? Как объяснить ей, что и без этого можно прожить, что эти вещи не могут заменить нечто большее, что делает жизнь стоящей, например, приятную усталость и удовлетворение после хорошо выполненной работы, разделенные смех и радость, взаимопонимание и согревающее тебя чувство любви.

Есть ценности, которые не купить за деньги. Без них человеку грозит одиночество.

Он это уже познал.

– Пожалуй, пора спать. – Старый Том положил трубку на ее привычное место и поднялся с кресла. – Старое тело требует теперь больше отдыха, чем в прежние дни, – заключил он.

Лора, подняв голову, улыбнулась деду.

– Спокойной ночи, дедушка.

– Спокойной ночи, цыпленок. – Он называл ее так лишь в минуты наибольшей нежности. Минуя Беннона, он на мгновение остановился и положил свою большую старую руку ему на плечо. – А ты, сынок, меня не обманешь, – сказал он тихо, глядя Беннону в глаза. – Не дела Грегори тебя беспокоят. Ты знаешь: если будет продана «Серебряная роща», порвется последняя тонкая нить.

Его глаза, печальные и все понимающие, не отпускали взгляд Беннона еще мгновение, а затем, сняв руку с плеча сына, старик стал подниматься по лестнице, ведущей в спальню.

Имя Кит не было произнесено, да в этом и не было необходимости. Не отрывая глаз от горящих поленьев, Беннон прислушивался к медленным шагам отца.

В памяти невольно возникла сцена на перевале, и испытанное тогда волнение снова охватило его. Он вспомнил Кит, ее лицо, движения, жесты, щедрую улыбку, искорки гнева в голубых глазах, когда она рассердилась, и гордую независимость в голосе.

Кит бесспорно обладала внешней красотой и естественной грацией, но было в ней еще то, что делает мир женских чувств богаче, – радостный смех, упоение жизнью до безрассудства и тихое сияние покоя.

Беннон ощутил знакомую тоску утраты, которая, он знал, никогда не покинет его. Перед глазами было прошлое, ощутимое и близкое и навсегда утраченное.

Наверху, в спальне Старого Тома, послышался скрип пружин и глухой стук сброшенных на пол сапог, и снова наступила тишина. Лишь потрескивали поленья и тихо гудел огонь в камине, да время от времени из угла, где сидела Лора, доносился шелест переворачиваемых страниц. Беннон за это время не переменил позы и по-прежнему как завороженный смотрел на огонь.

В тишине явственно прозвучали чьи-то шаги на крыльце и раздались три удара в дверь. Только это заставило Беннона очнуться.

Открыв дверь и впустив в дом струю ночного холода, он увидел на пороге Кит. Ее полосатая вязаная шапочка была низко натянута на уши, замерзшие руки прижаты к груди, словно она все время согревала их своим дыханием.

– Привет, – промолвила она, выпустив вместе с этим словом облачко пара. – Найдется ли местечко у вашего огонька для полузамерзшего путника? – Озябшие губы плохо слушались ее. Она стояла, поеживаясь от холода, в своем легком замшевом жакете.

– Глупышка! – Беннон буквально втащил ее в дом и побыстрее захлопнул дверь. – Ведь мороз на дворе, ты что, не знала?

– Как всегда, нет, – пробормотала Кит, вся дрожа. – Было вполне сносно, когда я выехала. Кажется, я забыла, как быстро холодает в горах к ночи.

– Ночью будет ниже нуля. – Он хотел было встряхнуть ее, чтобы помочь ей быстрее согреться, но она сама довольно энергично это сделала.

– Думаю, уже ниже нуля. – Кит громко чихнула. – Дружок потерял подкову. Пришлось спешиться и вести его за поводья последние две мили. Я расседлала его и поставила к твоим лошадям. Ты не возражаешь?

– Отлично.

Только тут Беннон заметил, что в руках Кит, прижатых к груди, был футляр с ружьем.

– А это тебе зачем?

– Для тебя. – Зубы у Кит от тепла внезапно начали стучать. – Это любимое ружье отца. Он хотел, чтобы после его смерти оно досталось только тебе. – Она протянула ему футляр. – Ему он обязан своими охотничьими трофеями. Он называл его счастливым.

– Я помню. – Беннон провел рукой по футляру «ремингтона» и посмотрел на Кит. Глаза его потеплели. – Я буду хранить и беречь его.

– Я знаю. – Кит улыбнулась, губы уже слушались ее, и улыбка была такой, какой он ее всегда помнил. Кит снова потерла замерзшие руки.

– Снимай жакет и подсаживайся поближе к огню, – приказал Беннон. – Я посмотрю на кухне, не остыл ли кофе.

– Очень хорошо. – Кит проводила его спину взглядом. Оглядевшись, она сняла вязаную шапочку и тряхнула волосами.

Огонь камина приятно согревал, и Кит, стянув промерзшие кожаные перчатки, направилась к нему, как вдруг остановилась, увидев девочку за письменным столом.

Та молча спокойно наблюдала за ней. У нее были лицо и темные волосы Дианы. Кит пришлось преодолеть растерянность и напомнить себе, что это всего лишь Лора, дочь Беннона. Но это мало помогло. Состояние некоторого шока прошло не сразу.

– Здравствуй, Лора, – наконец нашлась Кит и попыталась улыбнуться, что плохо получилось.

– Здравствуйте, – медленно и сдержанно промолвила девочка.

Кит попыталась сообразить, что сказать дальше, но девочка избавила ее от этой необходимости, ибо повернулась к ней спиной и снова углубилась в учебник.

Кит стало даже стыдно от того поистине огромного облегчения, которое она испытала. Она поспешила к камину, бессознательно стараясь, чтобы расстояние между нею и Лорой было как можно больше.

Стоя перед камином и глядя на ровно горящее пламя, она машинально рассовывала по карманам шапочку и перчатки и лишь потом наконец сняла с себя замшевый жакетик, так и не защитивший ее от холода в горах.

Когда вернулся Беннон с кружкой горячего кофе, Лора тут же поднялась и, объявив отцу, что уходит в свою комнату, принялась собирать тетрадки и учебники.

– Ты все уроки приготовила, Лора? – справился Беннон.

Он сразу почувствовал напряженную атмосферу в комнате и заметил необычную сдержанность дочери.

– Осталось прочитать одну главу по истории. Я пошла наверх, – ответила Лора, прижав к груди учебники.

– Хорошо, – кивнул Беннон.

Когда Лора стала подниматься по лестнице, он вдруг окликнул ее:

– Лора! – Беннон нахмурил брови. – Попрощайся с мисс Мастерс.

Девочка, повернувшись, взглянула на Кит.

– До свидания, мисс Мастерс.

– Спокойной ночи, Лора.

Беннон отлично знал все оттенки настроения и поведения дочери и что означает ее сдержанная вежливость или молчание. На этот раз он безошибочно уловил ее скрытое недоверие к Кит.

Не сам ли он способствовал этому, когда при Лоре рассказал отцу о предполагаемой продаже «Серебряной рощи»? Или причина здесь в чем-то другом, интуитивном, женском? Протест против присутствия чужой женщины в доме? Беннон терялся в догадках.

Он смотрел вслед поднимавшейся по лестнице Лоре до тех пор, пока она не скрылась в своей комнате.

– Прости, – наконец сказал он Кит. – Обычно Лора бывает приветливой и вежливой девочкой.

– Ничего. – Кит сжала в обеих руках кружку с горячим кофе, пытаясь то ли согреться, то ли успокоиться.

– Я добавил в кофе виски, – предупредил ее Беннон, но первый глоток уже обжег горло Кит, которая поперхнулась и закашлялась.

Придя в себя, осевшим голосом она успокоила Беннона:

– Все в порядке. Это именно то, что мне сейчас нужно. Хороший глоток виски. Это как антифриз для радиатора.

– Я об этом и подумал, когда плеснул его в кофе, – улыбнулся Беннон и поднес свою кружку к губам, чтобы самому отведать, что получилось.

Лишь после того, как Кит торопливо отпила еще один глоток кофе, Беннон заметил, как побелели ее пальцы, судорожно сжимавшие кружку. Что это? Нервы? Это так не похоже на Кит.

– Где Старый Том? – быстро спросила она.

– Отправился спать.

– Ты рассказал ему о моем решении?

– Да.

– Теперь он точно занесет меня в свой черный список. – Кит попыталась улыбнуться.

– Когда он впервые узнал об этом от меня, он, пожалуй, занес тебя в свой кондуит. Но теперь, мне кажется, он сменил гнев на милость. – Беннон пристально посмотрел на Кит. Он подозревал, что за кажущейся беспечностью она прячет тревогу. Что думает о ней Старый Том, меньше всего имеет к этому отношение.

– Твой отец всегда был удивительно терпимым к людям, Беннон.

– Работа на земле научила его этому. Она всех нас заставляет не принимать решений сгоряча. Земля вертится медленно, не следует обгонять ее.

– Это верно, – согласилась Кит и, взяв кочергу, поворошила ею головешки, взорвавшиеся фейерверком искр. – А ты, Беннон? Все еще сердишься? – Но ее быстрый взгляд сказал ему, что он может не отвечать, ибо для Кит это уже не столь важно.

И все же он ответил:

– Я никогда не сердился на тебя, Кит. Просто мне не по душе твое решение.

– Понимаю. – Кит поставила кочергу на место, быстро отошла от камина и остановилась у торшера рядом с креслом Старого Тома.

Беннон хотел попросить ее вернуться к камину, где тепло, но вдруг понял, что она так возбуждена, что ей трудно оставаться на одном месте.

– Что мучит тебя, Кит?

– Разве это заметно? – Она нерадостно улыбнулась и с деланным безразличием провела пальцем по бронзовому корпусу лампы. И тут же снова отошла.

– Да.

Кит остановилась перед ремингтоновской статуэткой из бронзы.

– Если бы тебе вдруг предстояло совершить прыжок в неизвестность, что бы ты сделал, Беннон?

Он на мгновение нахмурился, словно раздумывая.

– Прыгнул бы.

– Так просто?

– Если надо прыгнуть, зачем тянуть?

– А если вопрос стоял бы так: можешь прыгнуть, а можешь и не делать этого? – продолжала Кит, беспокойно двигаясь по комнате.

Беннон, сощурившись, взглянул на нее.

– Ты не из тех, кто отказался бы прыгнуть, Кит.

Она остановилась и, склонив голову набок, внимательно посмотрела на него.

– Ты в этом уверен, Беннон?

– Ты сильная, у тебя есть воля.

– Не уверена, что это комплимент.

Кит подошла к открытому фортепьяно и нажала на клавишу.

– Я просто сказал то, что думаю, – потягивая кофе и не сводя глаз с Кит, ответил Беннон. Он решил не нарушать первым неожиданно возникшего молчания, однако, когда Кит не продолжила разговора, спросил: – Что за решение ты должна принять, даже не зная его последствий?

Она быстро взглянула на него и пожала плечами.

– В некотором роде речь идет о славе.

– И она тебе нужна?

– Возможно. – Кит села на край скамеечки перед фортепьяно.

– Ну что ж, тогда прыгай. – Беннон смотрел в кружку, и Кит заметила, каким жестким стало его лицо. Он снова отхлебнул глоток кофе.

– Тебе не кажется, что это грубо? – ответила Кит резче, чем хотела.

– Возможно. Но, мне кажется, ты этот вопрос решила еще тогда, когда уехала в Голливуд.

Не грех напомнить ей об этом. Теперь Кит пополнила ряды тех, кто приезжает в Аспен лишь для того, чтобы отдохнуть и развлечься. Решение продать ранчо подтверждает это.

– Когда я уезжала, у меня были совсем другие планы, – вздохнула Кит и повернулась к фортепьяно.

– Другие планы или просто боязнь сцены? Ты всегда ужасно волновалась перед выходом, – напомнил ей Беннон.

– Да, всегда, – призналась Кит с еле заметной улыбкой и принялась одним пальцем наигрывать детскую рождественскую песенку. – Это первое, что научила меня играть твоя матушка. Я любила приходить к вам эти два дня в неделю. И не только из-за уроков музыки. Просто мне нравилось бывать в вашем доме.

Когда Кит открыла ноты и попыталась сыграть незамысловатую мелодию, Беннон невольно подошел к фортепьяно.

Какой знакомой показалась ему эта картина: стройная фигурка девочки, склоненная над клавиатурой, отблески солнца на золотистых волосах, необычайная сосредоточенность на лице.

Кит старательно играла, делала ошибки, недовольно морщилась и виновато улыбалась. Глядя на нее, Беннон тоже не смог удержаться от улыбки.

Наконец доиграв, Кит сняла руки с клавиш и опустила их на колени. Плечи ее печально поникли.

– Бог знает, сколько я не прикасалась к фортепьяно.

– Это и видно. – Беннон облокотился на крышку фортепьяно и смотрел на Кит.

– Спасибо. – Порывшись в нотах, она нашла что-то для начинающих. – Кажется, по темпу это мне больше подходит. – Но, сбившись на третьем такте, Кит подняла руки и сказала: – Сдаюсь.

– Помнишь, сколько раз ты так говорила? – с легкой усмешкой заметил Беннон.

– И я все же сдалась и разом покончила, когда убедилась, что никакие гаммы и упражнения мне не помогут. И вообще это мне не нужно, да и скучно. – Кит закрыла нотную тетрадь и ласково провела по ней рукой, разглаживая обложку. Лицо ее стало серьезным.

– Лора берет уроки музыки?

Беннон кивнул.

– Начала в этом году. Учительница хвалит ее, считает, что у нее незаурядные способности.

– У меня их не было. Я больше любила слушать, чем играть. – Она посмотрела на Беннона. – А ты играешь?

– Когда есть время.

– Оно у тебя есть сейчас, – сказала Кит, подзадоривая его. Взяв кружку с недопитым кофе, она отодвинулась на самый край скамьи, уступая место Беннону. – Сыграй мне что-нибудь.

Беннон чуть поколебался, однако отставил кружку с кофе и сел рядом с Кит. Его сильные пальцы, словно в разминке, пробежали по клавишам.

– Что ты хочешь, чтобы я сыграл?

– Что-нибудь негромкое, умиротворяющее.

Подумав, Беннон начал играть. Кит попыталась вспомнить, что это. Кажется, Бетховен. Адажио из сонаты, но какой?

Он чуть сбился, и от Кит это не ускользнуло. Но разве это так уж важно? Отсутствие техники он восполнял проникновенностью и чувством.

Сейчас он играл фрагмент для правой руки. Без поддержки левой звуки показались Кит одинокими и потерянными в полной тишине гостиной. И все же в каждой ноте, высокой или низкой, в их повторах Кит слышалась то надежда, то отчаяние, и снова надежда и решимость.

Это так было похоже на то, что творилось в ней самой.

Как смог Беннон так хорошо понять ее, ведь, в сущности, он так и не узнал ее. Отводя взгляд от его огрубевших пальцев фермера, так легко касавшихся клавиш, Кит смотрела на знакомое лицо, казалось бы, совсем простое, с неправильными чертами, и все, что было похоронено в памяти, напомнило о себе.

Когда Беннон чуть прищурил глаза и взглянул на нее с легкой улыбкой, сердце Кит отчаянно забилось, и, испугавшись, что выдаст себя и он поймет, что ничего не изменилось, она отвернулась. Чтобы скрыть свое состояние, она поспешно отпила из кружки остывший кофе.

– Играй, – тихо промолвила Кит и, соскользнув со скамьи, отошла в глубь гостиной. Она остановилась лишь тогда, когда между нею и Бенноном было достаточное расстояние. Чем дальше, тем лучше.

Наконец, сев у камина в красное кресло Старого Тома, Кит почувствовала себя в безопасности. Придвинув к себе низенькую мягкую скамеечку, она поставила на нее согнутые в коленях ноги. Теперь, расслабившись, она могла наслаждаться музыкой. Звуки словно омывали ее, как ласковые волны, и наполняли покоем.

За окном быстро темнело, а в доме было тепло и уютно. Отблески огня камина мягко золотили потемневшие бревенчатые стены, индейские домотканые паласы, покрывавшие пол, и старенькое фортепьяно, на котором играл Беннон.

Кит допила кофе и опустила руку с пустой кружкой. Кофе с виски и огонь камина приятно согревали тело, напряженность уходила. Откинув голову на спинку кресла, Кит закрыла глаза и просто слушала. Беннон играл классику, преимущественно Бетховена.

Но вдруг без всякой паузы ритм участился. Вместо Бетховена послышалась легкая, как шаловливый ветерок, мелодия Бакарака[4]. Кит тихонько рассмеялась, вспоминая слова: «Капли дождя на моих волосах...» Беннон решил не дать ей пасть духом. Весьма кстати! Но она и не собирается вешать нос.

Доиграв, Беннон долго повторял последнюю ноту. Кит открыла глаза, лишь когда услышала за спиной его шаги.

– Еще кофе?

Кит протянула ему пустую кружку.

– Только не так много виски, пожалуйста.

– Быстро пьянеешь? – пошутил он.

– Сегодня почему-то да. День был слишком длинным... и беспокойным.

– Мне это знакомо.

Он взял у нее кружку и ушел на кухню.

Кит, задумавшись, смотрела, как догорает огонь в камине. В серой золе вспыхивали и гасли слабые язычки пламени. Вернулся Беннон со свежим кофе и поставил ее кружку на столик рядом с креслом. Взглянув на дымящийся кофе, Кит помедлила, решив дать ему немного остыть.

Поставив свою кружку на столик рядом с креслом, Беннон занялся погасшим очагом. Разворошив кочергой догоравшие головешки, он подбросил новых поленьев и теперь смотрел, как они разгораются. Легкий, немного сонный вздох удовольствия, который издала Кит, заставил его взглянуть в ее сторону.

– Устала?

Она покачала головой:

– Я испытываю сразу два чувства – безопасности и покоя. Это атмосфера вашего дома. – Она обвела взглядом стены и обшитый деревом потолок. – Он такой надежный, ему не страшны ни зимние стужи, ни осенние дожди, ни даже мировые катастрофы. Все пройдет, минует, а этот большой бревенчатый дом как стоял, так и будет стоять. – Кит чуть улыбнулась. – Ты считаешь, что я слишком сентиментальна?

– Вовсе нет. – Беннон обвел взглядом гостиную. – Этот дом вынес немало бурь и потрясений. Несколько поколений прожили в нем свой век, и эти стены помнят их.

– Я это ощущаю, – задумчиво произнесла Кит. – Когда находишься в этом доме, все, что за его стенами, отступает, кажется таким далеким и неинтересным.

Беннон понял, что стесненность и беспокойство, не покидавшие Кит, наконец исчезли. Она свободно, с присущей ей грацией откинулась в кресле, и об усталости говорили лишь отяжелевшие веки и неестественно яркий румянец. Блеск ее глаз внезапно вызвал странное волнение в душе Беннона.

– Поэтому я так любила приходить сюда, – задумчиво продолжала Кит. – Даже девочкой я, кажется, интуитивно понимала, что между отцом и матерью не все ладно. Может быть, постоянная замкнутость матери, ее молчание, в котором таилось что-то пугающее, сделали мой дом таким неуютным. Сейчас я уже сама не знаю. Но ваш дом стал для меня счастливым убежищем, точкой опоры. Он каким-то образом создавал у меня ощущение надежности и постоянства, которое помогло мне найти некое равновесие между веселым смехом отца, тягостным молчанием матери и собственными чувствами растерянности и постоянной вины.

Беннон пристально посмотрел на нее.

– Постоянство? Как странно слышать это от тебя.

Кит, отодвинув ногой скамейку, встала.

– Не будь этой точки опоры, кто знает, моя жизнь, возможно, пошла бы вкривь и вкось. – Она засунула руки в карманы джинсов и подошла вплотную к камину.

– Что же является твоей точкой опоры теперь?

– Я не уверена, что она у меня есть, – с деланной беспечностью ответила Кит. Она знала только одно: такой опорой был для нее когда-то дом Старого Тома. Но Беннон поломал все, и она уехала в Лос-Анджелес. – Возможно, в этом и состоит моя проблема, – заключила она, пожав плечами, словно это было не так уж важно.

Взглянув на Беннона, она встретила его внимательный взгляд и поняла, что прошлое не отпускает ее: когда-то произнесенные слова, совершенные поступки. Вдруг Беннон отстранился, вскинул голову и отвернулся.

Проследив его взгляд, Кит только теперь заметила на камине фотографию в рамке, рядом с рукой Беннона. Диана, его умершая жена...

Много лет назад Кит пришлось примириться с тем, что Диана очень красива. Она обладала той яркой красотой, которая столь опасна для мужчин. Кит хотела бы ненавидеть это прекрасное лицо, но сейчас, глядя на фотографию, она уловила в нем какую-то беззащитность. Ненавидеть было невозможно. Да и бессмысленно.

– Ты часто думаешь о ней? – Кит внезапно решилась нарушить их молчаливый уговор никогда не касаться этой темы. Она сразу заметила, как это не понравилось Беннону.

– Я думаю о разных вещах.

Он снял руку с каминной доски и стоял, напряженно выпрямившись.

– Ты думаешь о ней, – настойчиво повторила Кит, словно не сомневалась в этом. – По ночам, когда чувствуешь себя усталым и одиноким.

– Кит! – В голосе Беннона было раздражение.

Ничуть не смутившись, она окинула его критическим взглядом. В эту минуту она старалась подняться над собственной обидой и быть вполне беспристрастной.

Ведь Беннон – здоровый и сильный мужчина в расцвете сил, и его мысли, желания – это мысли и желания мужчины. Такие люди не могут жить одними воспоминаниями. Мертвые призраки не должны заменить ему живую жизнь.

– Тебе надо жениться, Беннон.

Он смотрел на нее, застыв от изумления и гнева.

– По-моему, это касается только меня. – Он сказал это, резко отчеканивая слова и явно давая понять, что продолжения разговора не будет.

– Вспомни, тебе хоть раз удавалось помешать мне сказать то, что я считала нужным сказать? – Кит не дала ему шанса возразить.

Оба хорошо знали ответ.

– Ты прекрасно знаешь, что я говорю правду. Лора в том возрасте, когда ей необходима мать. Она должна поверять кому-то свои радости и сомнения. – Кит вспомнила, как часто она ждала этого от собственной матери, но получала взамен лишь популярные брошюрки с ответами на все вопросы. Но они не могли помочь ей разобраться в собственных чувствах и переживаниях.

– Я знаю, – так же резко ответил Беннон.

– Тогда сделай что-нибудь, – настаивала Кит и вдруг указала на фотографию Дианы. – Эта дверь захлопнулась. Навсегда, Беннон. Ты не должен стоять перед ней и напрасно ждать, что она когда-нибудь откроется. Нельзя жить, постоянно оглядываясь назад. Такой человек, как ты, не должен жить одними воспоминаниями. Это неправильно.

– Замолчи, Кит. – Беннон резко повернулся к ней и схватил за плечи. – Перестань копаться в моей душе!

Он тут же понял, какую совершил ошибку. Поняла это и Кит, он прочел это в ее глазах.

Но было уже поздно.

Глядя на испуганное лицо Кит, он видел только ее губы. Его руки еще сильнее сжали плечи Кит, притянули к себе. Поцелуй был жадным, почти грубым. В нем были боль, гнев, обида.

Кит не сопротивлялась. Все ее существо жаждало и ждало этого, а сердце, замирая, подсказывало, что ничто не ушло, все осталось – безоглядная нежность юности, шок от первого прикосновения, неудержимая тяга быть только вместе. Это и было счастьем их любви.

Столь же внезапно Беннон отстранился, лишь его огрубелая рука все еще держала ее за подбородок, и в прикосновении была нежность. Чувствуя ее взгляд, Кит чуть откинула голову, и это заставило Беннона отступить и отвернуться. От нее не ускользнуло, как словно тень пробежала по его лицу. Бледная тень Дианы...

В Кит все замерло, острая боль пронзила сердце. В глазах застыли слезы обиды и уязвленной гордости. Гордость в таких случаях плохое утешение. Однако это все, что у нее осталось.

– Кит... – произнес Беннон слишком серьезно, слишком спокойно.

– Не надо объяснять, Беннон, – прервала его она. – Просто скажем, что в своих воспоминаниях мы зашли дальше, чем хотели. На том и остановимся. – Голос Кит был ровным и твердым. – Мне пора домой. Спокойной ночи.

Схватив жакет, она направилась к двери. Но вдруг остановилась и рассмеялась сухо и неестественно, как плохая актриса в мелодраме.

– Эффектный уход под занавес отменяется, – сказала она, повернувшись к Беннону. – Ты подвезешь меня. Я совсем забыла, что лишена всех средств передвижения. Мой Дружок остается в твоей конюшне.

Беннон не мог не оценить юмора Кит. Тревога в его глазах исчезла, и он медленно улыбнулся ей.

– Я только предупрежу Лору.

– Хорошо, жду тебя на крыльце.

Пока Беннон поднимался к дочери, Кит оделась и вышла на крыльцо. Она с удовольствием ощутила на своем разгоряченном лице жгучий ночной морозец.

Луна стояла невысоко, и ее побелевший лик с едва различимыми пятнами напоминал растрескавшийся лед. Это была настоящая зимняя луна.

Глядя на нее, Кит с досадой подумала, что они с Бенноном все еще остаются пленниками прошлого. Разница лишь в том, что ее призраки живы, а его – мертвы.

За ее спиной открылась дверь, и Кит, не оборачиваясь, быстро сошла по ступеням во двор. До «Серебряной рощи» было рукой подать, но путь показался Кит долгим, как и весь этот день.