Золотые рельсы

Глава тридцать третья Риз

С утра у Кэти начинается то, что Вон называет ложными схватками. То есть ее тело готовится к предстоящим родам. То, что мать Вон — повитуха, да и сама она кое-что в этом понимает, может оказаться полезным, раз Колтоны так далеко от своего дома в Прескотте и настоящая повитуха не доберется сюда, когда в ней появится необходимость. Вон утверждает, что не умеет помогать при родах, но, судя по тому, сколько она знает о ложных схватках, мы с Джесси считаем, что от нее толку будет куда больше, чем от нас обоих.

Чтобы Кэти могла отдохнуть, Вон берет на себя ее обязанности от дойки коров до сбора куриных яиц и пахтания молока на масло. Она занята весь день, и я рад этому, потому что вчера она назвала меня по имени, моему настоящему имени, и теперь я не знаю, что и думать. То ли это из чувства вины, то ли она оговорилась из-за шока после того, что случилось с Паркером. Причина может быть какая угодно, но я надеюсь, что Вон увидела во мне что-то человеческое, а не чудовище, которое из меня сделали.

Я проверяю силки, которые расставил, радуясь возможности отвлечься. Рискованная вылазка к железной дороге намечена на завтрашнее раннее утро. Я не кривил душой ни когда предложил Колтонам свой план, ни когда отстаивал его, утверждая, что лучше не придумаешь. Но это не значит, что будет просто, и ожидание меня изводит. В силки попались два зайца, но я по-прежнему нервничаю, когда иду обратно.

Вон ведром набирает воду из пруда. Она выпрямляется и машет мне, заслоняя другой рукой глаза от солнца, и улыбается. Я чувствую, что мой желудок скрутило, как выжатое кухонное полотенце, и ныряю в дом, даже не помахав в ответ.

За обедом Колтоны и Вон атакуют меня вопросами, притворяясь Боссом, а я должен отвечать как можно быстрее и убедительнее. Толку от этого мало, они заставляют меня слишком много об этом думать, а я не хочу ничего репетировать. Завтра я должен выглядеть убежденным и искренним, абсолютно уверенным в себе. Я рано ложусь спать, хоть они и протестуют, и решительно закрываю за собой дверь спальни.

Я не слышу, как позже входит Вон, а когда просыпаюсь за час до рассвета, она еще спит.

Я пробираюсь в конюшню и седлаю Сильвер, соловую лошадь Кэти, ту самую, что чуть не откусила мне пальцы в день нашего прибытия сюда. Кэти говорит, что животина станет послушной под седлом. Я подтягиваю подпругу и сажусь верхом.

Утро выдалось холодным. В небе висят тяжелые тучи, того и гляди пойдет снег, колючий ветер дует мне в спину. Я поднимаю ворот куртки. На высокой сосне пугающе ухает филин, когда я проезжаю мимо.

Солнце выглядывает из-за горизонта, когда самые высокие горы остаются позади. Я осматриваю долину — никаких следов человека. Это радует. Не хочу, чтобы кто-то мог выследить, откуда я спустился к путям, еще до того, когда объявится Босс, если он объявится.

«Я еду, не сомневайся! — звучит у меня в ушах его голос. — Неужто ты правда надеялся, что я тебя отпущу?»

Я беспокойно оглядываюсь. Давненько, с самого Прескотта я не слышал Босса, и его возвращение меня совсем не радует. Я пришпориваю Сильвер и мчусь в долину. Мы движемся на хорошей скорости и до самого Бангартса не встречаем ни одной живой души. Я не стремлюсь в центр городка, опасаясь нарваться на тех, кто узнает меня и предупредит власти, а езжу по окрестностям. Завтракаю на ходу: жую кусок вяленого мяса, которое положил в седельную сумку Сильвер, и запиваю его водой.

Может, они так и не появятся.

Возможно, слухи о происшествии с Вон и охотником за головами так и не дошли до них.

Я смотрю на солнце, которое стоит уже высоко. Если банды здесь нет, мне надо пошевеливаться. Мне вовсе не улыбается искать дорогу обратно к Колтонам ночью в кромешной тьме.

Схватив поводья, я разворачиваю Сильвер обратно, и мы снова мчимся во весь опор.

Примерно в миле или двух от города у меня возникает неприятное чувство, что за мной наблюдают.

Впереди, насколько хватает глаз, белеет под зимним солнцем плоская равнина, словно посыпанная пеплом. На ней близ путей виднеется единственное черное пятнышко, оно движется. Это всадник. Волосы у меня на затылке встают дыбом. Я оглядываюсь, и сердце чуть не уходит в пятки — еще трое всадников появились в полумиле позади меня, слишком далеко для того, чтобы можно было разобрать, кто это, но один из них поднимает руку и свистит, и становится ясно, что окружают меня отнюдь не представители закона. Это они — «Всадники розы». Может, они сидели в Бангартсе, пытаясь разузнать что-нибудь обо мне, или стояли лагерем в прерии. Это неважно, ведь они меня нашли, и, хотя именно на это я надеялся, даже рассчитывал, этот свист все равно вызывает страх.

Три лошади позади меня пускаются вскачь. Они с легкостью меня нагоняют, потому что я иду легкой рысью, чтобы показать, что не намерен бежать.

Они приближаются, и я узнаю их: прямо за мной Диас, Кроуфорд слева, Баррера справа. У каждого в левой руке поводья, в правой — пистолет, лица ощерились в ухмылке. Темный силуэт на юге тоже принимает знакомые очертания — это Лютер Роуз ожидает меня верхом на лошади, его рука лежит на рукояти пистолета.

— Босс! — кричу я. Остальные трое приближаются. — Слава богу, я неделю вас ищу, ребята… — Чьи-то руки хватают меня за ворот куртки и стаскивают с лошади. Я шлепаюсь на землю, надо мной возвышается Диас. Он выхватывает у меня из-за пояса пистолет и отбрасывает в сторону.

— Диас, — начинаю я, поднимая руки, но он бьет мне кулаком между глаз. В глазах у меня искры, а он проделывает это снова и снова. Я отплевываюсь, хватаю ртом воздух, а Диас продолжает. В ход идут кулаки и ботинки, ему все равно куда бить. Я сворачиваюсь калачиком, больше мне никак не защититься, но мое лицо уже мокрое от крови, а Диас останавливаться не намерен. Перед глазами все плывет, и с боков наползает тьма.

— Хватит! — кричит Босс. — Я хочу говорить с человеком, а не с трупом. Тащи его сюда.

Диас рывком поднимает меня на ноги.

— В аду есть специальное место для таких предателей, — он плюет мне в лицо.

Я даже не чувствую плевка. Все тело у меня горит, я едва могу поднять голову. Я считаю до десяти, стараясь не отключиться, спотыкаюсь, пока Диас волочит меня к Боссу.

Пинок, и я падаю на четвереньки перед его лошадью. У меня нет сил, чтобы встать или хотя бы взглянуть на него. Я слышу хруст твердой земли под ногами — значит, он спешился.

— Отойдите все, — говорит он.

— Но, Босс… — возражает Диас.

— Я сказал: назад!

Тот повинуется.

Мгновение спустя ствол пистолета приподнимает мне подбородок, и вот я гляжу прямо в глаза Лютеру Роузу. Они зелено-голубые, словно небо, отраженное в воде, и холодные как лед.

— Сядь, Мерфи, — велит он.

Меня мутит, голова кружится. Правый глаз так заплыл, что ничего не видит.

— Пей, — он протягивает мне флягу. Половина воды проливается на рубаху, наверно, мои губы тоже все разбиты и распухли.

— Извини за прием, но как-то нелегко поверить, что ты нас искал. Скорее похоже на то, что ты удирал от нас — сначала из Викенберга, потом из Прескотта, теперь отсюда, где эта девица Вон раскроила башку какому-то бедолаге.

— Нет, у меня был план. Ведь я нашел его, Босс, того ковбоя, за которым ты охотишься, того самого, что дал мне монету твоего брата. Я нашел его.

Он заинтересованно поднимает бровь.

— Мне пришлось бежать из Викенберга — меня окружили, я был без оружия, но потом напал на след того ковбоя и шел по нему до Прескотта. Я решил, что сначала найду его, потом тебя. Но его не оказалось дома, а его жена оказалась проворнее меня, она вырубила меня и связала в амбаре. Думаю, хотела получить деньги за мою голову, но тут появились ребята, и…

— И ты решил прикончить Джонса и Хоббса, — рычит Босс.

— Нет, это…

— Не пытайся меня обмануть, Мерфи! Диас сказал, это сделал ты!

— Диас ничего не знает, — отмахиваюсь я. — Их прикончила та женщина. Я слышал шум, а когда мне удалось освободиться и попасть в дом, Джонс и Хоббс были уже мертвы. Диас объявился через минуту, та женщина выстрелила в него быстрее, чем я мог слово сказать. Он умчался, думая, что я вас предал. А я постарался заслужить доверие женщины и ее мужа. Они не имеют ни малейшего представления о моих истинных намерениях.

Босс хмурит брови, обдумывая сказанное мной.

— Мне нужен только ковбой. Почему ты сразу не пристрелил женщину?

— Я подумал, мне легче будет втереться к нему в доверие, если я сделаю вид, что помог его жене, — цежу я сквозь зубы. — И потом, она беременна.

— Ты всегда был слишком добрым, — замечает Босс, — и это не так плохо. Совсем нет. Чтобы управляться с такой компанией, совесть необходима, и из тебя мог бы однажды получиться отличный главарь.

— Совесть? — я едва сдерживаю смешок. — Вы убиваете женщин и детей!

— Я не убил ни одной женщины. И ни единого ребенка, — рычит он. — И тебя ни разу не заставлял!

Я хочу возразить и понимаю, что это правда. Все время, что я провел в банде, я ни разу не видел, чтобы Лютер Роуз стрелял в кого-то, кроме взрослых мужчин. Он оставлял женщин и детей другим. А сам только смотрел. Будто то, что он не расправлялся с ними собственноручно, делало его благороднее.

— Я часто спорил насчет этого с братом, — продолжает он. — Говорил, что нет необходимости убивать невинных, но он считал, что это удовлетворяет жажду крови парней и держит их под контролем. Настоящие злодеи — это те, кто стоит ниже босса. Понимаешь, о чем я говорю, Мерфи? Мы с тобой похожи, ты и я. Мы оба видим, что зло — это зло, а это нужно понимать, если хочешь стать боссом. Надо уметь отличать добро от зла, чтобы управлять бандой, и знать, что можно простить ребятам, а за что они немедленно схлопочут пулю между глаз.

Я не верю своим ушам.

Лютер Роуз кладет руку мне на плечо.

— Я хочу тебя простить, Мерфи. И зная, что ты отыскал ковбоя и все это время хотел найти меня, чтобы сдать его, я могу это сделать. Давай выпустим ему кишки, чтобы ты мог когда-нибудь вернуться домой и занять мое место. Ты — единственный из оставшихся у меня ребят, кто способен на это. Что скажешь, сынок?

То, как он называет меня сынком, переворачивает мне душу. Его теплая и сильная рука на моем плече, он смотрит на меня и видит кого-то, достойного любви. Он говорит так, словно гордится мной, словно я достоин того, чтобы стоять рядом с ним. Он поднимет меня, вылечит мои раны, позаботится обо мне и станет мне отцом, если я позволю ему.

Но я никогда не смогу забыть, что именно эти теплые сильные руки вырезали когда-то розу у меня на предплечье, избивали меня бессчетное количество раз, и ни разу не помешали убийствам невинных людей.

— Я — не твой сын и не хочу им быть. Я хочу уйти из банды.

Он хмурится.

— Обидно это слышать, правда, жаль. Я многому мог бы тебя научить. Но я — хозяин своего слова, а ты говоришь, что нашел того ковбоя. Отведи меня к нему, наш уговор в силе. Я отомщу, а ты будешь свободен.

Так трудно не улыбаться, черт возьми. Даже при том, что у меня болит все тело, а пульс словно грохочет в ушах, рот сам растягивается от уха до уха. Я подавляю это желание, сохраняя серьезность на лице.

— Я не могу отвести тебя к нему, — говорю я. — Он отсиживается в лесу и сторожит единственную узкую тропу, которая ведет к его поляне. Она все время под присмотром, так что, если туда сунуться, они перестреляют всех по одному еще в пятидесяти ярдах от дома.

Разумеется, это не так, но откуда Боссу это знать.

— Так как же…

— Я сам приведу его к тебе.

Неважно, что таков наш план. Довольный Босс злобно улыбается, а я чувствую себя крысой, ублюдком, комком грязи на дне лужи. Ведь как бы тщательно мы ни продумывали детали, все предусмотреть нельзя. И я подставлю Джесси Колтона под удар. Это может привести его к смерти.

— Когда? — спрашивает Босс.

— В воскресенье. Садитесь на поезд в южном направлении в Селигмане. Я позабочусь, чтобы ковбой оказался в нем еще до Прескотта. Возьми Диаса и остальных для подкрепления. Встретимся в вагоне-ресторане.

Босс раздумывает с минуту, не сводя глаз с моей окровавленной физиономии. Конечно, он предпочел бы свести счеты с убийцей брата прямо завтра, но отлично понимает: в таком виде пригласить кого-нибудь прокатиться со мной на поезде я не могу. Это будет слишком подозрительно. Он мне верит, не конца, но все же…

— Хорошо, в воскресенье, — говорит Босс наконец. — Но сначала скажи мне, как зовут этого ублюдка. Я не отпущу тебя без залога.

Я надеялся этого избежать и знаю, что Колтоны на это надеются. Но мы понимали — заручиться доверием Босса будет легче, если сказать ему имя. К тому же Диас знает какой участок принадлежит Колтонам в Прескотте. Им ничего не стоит расспросить людей в округе и все узнать самим.

— Того, кто тебе нужен, зовут Джесси Колтон.

— Джесси Колтон, — повторяет Босс, его губы расползаются в ухмылке. Потом он наклоняется ко мне, черты его лица застыли, в глазах злоба, и говорит: — Если надуешь меня, Мерфи, твоя мать заплатит в десять раз дороже. Слышишь? Не приведешь Джесси Колтона в воскресенье, она потеряет палец.

И за каждый следующий день еще по одному, если моя месть будет отложена. После пальцев рук наступит очередь пальцев на ногах. Когда их не останется, твоя мать получит красивые шрамы. Я слышал, за порезанных шлюх неохотно платят, и будет очень жаль, если она не сможет зарабатывать себе на жизнь.

Изрыгая эти угрозы, он дико вращает глазами — этот кровожадный ублюдок, который клялся, что не причиняет вреда женщинам и детям. Но я не могу показать ни испуга, ни огорчения. Я должен выглядеть так, словно меня это мало заботит.

— Я приведу тебе Джесси Колтона в воскресенье, — говорю я.

Мы с минуту смотрим друг на друга, словно два противника, готовых спустить курок. Потом он очень медленно наклоняется и протягивает мне руку в перчатке.

Я пожимаю ее. Прекрасно зная, что мои намерения нечестны, я жму руку этому ублюдку. Ведь я не солгал. Я приведу Джесси Колтона. Просто сделаю это не для того, на что надеется Босс.

Он выпрямляется и машет парням. Они окружают нас, глядя на меня, словно стая голодных койотов. Когда Босс велит им ехать вперед, Диас взрывается.

— Ты веришь этой крысе? — рычит он.

— Я верю, что у него есть вполне годный план.

— Да эта сволочь убила Хоббса и Джонса! Он ни на что не годный трус и предатель, от которого можно ждать только ножа в спину!

— Мерфи говорит, их убила женщина.

— Да у нее даже оружия не было!

— Ты был так вымотан, что в памяти ничего не задержалось, да? — парирую я. — Кто в тебя стрелял, Диас, я или она?

— Она, — признает он. — Выпалила в меня прямо через дверь.

— Так, может, ты ошибаешься? Может, у нее было оружие, а помощь требовалась мне, но ты уехал и бросил меня гнить там?

Он хмурится еще больше. Той ночью было темно, и все произошло слишком быстро. Видя, как он морщит лоб, я понимаю, что, если надавлю посильнее, он сдастся.

— Ну? — настаиваю я.

— Если это все правда, скажи, почему ты еще жив, Мерфи. Раз она убила двоих наших и стреляла в меня, почему ты до сих пор не покойник?

— Потому что я умней тебя, Диас. Я напел ей в уши, представился жертвой, чтобы вызвать сочувствие к себе. Втерся к ней в доверие, с тем чтобы, когда явится ее муж — тот самый ковбой, за которым Босс охотится все эти годы, — я смог его доставить Боссу. И что я за это получил? — киваю я на свою залитую кровью куртку: — Взбучку за мою верность.

— У меня все-таки нехорошее предчувствие, Босс, — говорит, качая головой, Диас. — Мерфи никогда по-настоящему не был одним из нас. Мы не можем ему доверять.

— Брось, Диас, — Кроуфорд стоит, опираясь всем своим весом на здоровую ногу. — У Малыша отличный план, а если он не выгорит, его мамашу порежут. Думаешь, он этого хочет?

Босс коротко кивает, хватает меня за запястье и поднимает на ноги. Каждый мускул в моем теле протестует от боли и усталости.

— Увидимся в воскресенье, сынок.

Другим это вряд ли слышно, но Лютер Роуз немного повысил голос в конце, словно это вопрос.

— Увидимся в воскресенье, — повторяю я.

Это все, что он хочет услышать. Босс садится в седло и направляет лошадь на север. Другие, следуют его примеру. Пошел снег, я смахиваю с ресниц снежинки и наблюдаю, как уменьшаются вдали «Всадники розы». Они исчезают за горизонтом, а я все слежу, чтобы убедиться, что они не вернутся. Мне казалось, у Босса нет слабостей, но это не так. Вопреки всем легендам, слухам и страшным рассказам, он — человек. Есть у него слабое место, и это — я, тот сын, которого у него никогда не было. Но он мне больше не указ — я стану его погибелью. Я улыбаюсь, и это чертовски больно.