Зона сияния

Две птицы — Блаженство и Ужас —

летят, опереньем горя.

Купаются голуби в лужах

в последние дни октября.

В печальные дни листопада

душе утешения нет,

но грешникам, жаждущим ада,

дарован особенный свет:

он страждущим листьям осенним

несёт долгожданную весть

о том, что чревата спасеньем

тоска, пережитая здесь,

что станут иконою Спаса

осенней листвы вороха,

что тайною смертного часа

очищена бездна греха.

Ты плачешь слезами сухими,

с собой расстаёшься навек,

когда превращается в имя

знакомый тебе человек.

Шепчу, содрогаясь от боли:

Вальхалла, Аид и Шеол…

Куда же ты спрятался, Толя?

Куда и зачем ты ушёл?

Звездою серебряно-плоской

украшен под вечер погост,

и плачет в одежде сиротской

по Толе Спартаковский мост.

А он в неземной атмосфере

с нездешнею скрипкой в руках,

как Моцарт, простивший Сальери,

в блаженных плывёт облаках.

Когда нам сказали: пространство открыто,

мы двинулись молча сквозь лес алфавита,

сквозь дебри согласных — шипящих, сонорных,

сквозь заросли знаков — то белых, то чёрных.

Мы двинулись молча сквозь облако гласных,

парящих над миром в одеждах атласных.

Сквозь все языки, диалекты, наречья

прошла говорящая плоть человечья.

Зачем? Чтоб изведать молчанья законы.

Зачем? Чтоб увидеть слова, как иконы,

чтоб вещи увидеть знакомые — им бы

пришлись по душе их словесные нимбы,

увидеть, как голуби на колокольнях

клюют наше прошлое в рифмах глагольных,

увидеть страданье как зону сиянья,

а смерть — как загадочный знак препинанья.